Григорий Белых
«ДОМ ВЕСЕЛЫХ НИЩИХ - 01»

"ДОМ ВЕСЕЛЫХ НИЩИХ - 01"

"САЛАМАНДРА" - Шайка удальцов ДОМ ВЕСЕЛЫХ НИЩИХ

Это был такой огромный домина, что если пройтись по проспекту, посмотреть на другие здания, то просто смешно становилось от сравнения, как будто стояли вокруг не дома, а скворечники какие-нибудь или будки собачьи.

Говорили, что, когда строили этот дом, даже кирпича не хватило, и оттого подорожал он на четвертак за сотню.

А строили его потому, что будто бы домовладелец Халюстин поспорил со своим приятелем, домовладельцем Бутылкиным, кто выше построит.

Халюстин место откупил, приказал до шести этажей возводить. А когда фундамент закладывали, молебен отслужил и сам на углы по золотой десятке замазал.

Бутылкин, узнав, что дом Халюстина в шесть этажей, стал строить на семь. Но только не повезло ему. То ли инженеры были плохие, то ли кирпич оказался никудышный, но, когда возвели стены до пятого этажа, а Бутылкин приехал осматривать кладку, рухнул дом, похоронив под развалинами десятки рабочих и самого Бутылкина.

Халюстин выиграл спор. Достроил свой шестиэтажный дом и переехал в него, сдав все флигеля внаем.

Был дом как город. Выходил на три улицы. Одних окон на наружном фасаде до семисот штук было. А вывесок разных, больших и малых и очень маленьких, - как заплаток на старом халате.

На углу, над парикмахерской, висела зловещая черная рука с длинным указательным пальцем. Рядом качался деревянный калач с облезшей позолотой. Около булочной важно выпятился желтый, как попугай, почтовый ящик.

Дальше расположились: бакалейная лавка, парфюмерный магазин и "часовая мастерская Абрама Эфройкина", в единственном окне которой вечно торчала лохматая голова самого Эфройкина.

За мастерской следовали: табачный магазин - голубая вывеска, колбасная - черная с золотом и, наконец, вывеска сапожника мастерской ярко оранжевого цвета.

Буквы на ней были неровные, с замысловатыми хвостиками. Издали казалось, что они, построившись в ряд, подплясывают. Но все же можно было без труда прочесть:

ПОЧИНЩИК ОБУВИ К. П. ХУДОНОГАЙ

А в окне мастерской висел тетрадочный лист бумаги, приклеенный к стеклу хлебным мякишем, и на листе крупно чернилами намалевано: Здесь в починку принимают, На заказ прекрасно шьют, В срок работу выполняют И недорого берут.

Сапоги, штиблеты, боты, Туфли модные для дам, Нет нигде прочней работы -

Это всякий скажет вам.

Так выглядел дом снаружи.

Внутри, если войти с улицы, был маленький полутемный дворик. Двор этот назывался "господский". Здесь всегда было чисто и стояла особенная чинная тишина. Даже тряпичнику тут не удавалось затянуть свое унылое "костей-тряп": дворники тотчас же прогоняли его.

Здесь жил и сам домовладелец Халюстин с семьей, хозяин щелочной мастерской Хольм и еще какие-то важные господа.

Второй двор жители дома окрестили "курортом". В середине тут был разбит скверик, а по краям поставлены скамейки.

На третьем дворе, вернее - на задворках, в стороне от каменного великана, стоял двухэтажный почерневший от старости деревянный дом, который с незапамятных времен носил звучное имя "Смурыгин дворец".

Задворки были самой населенной и самой шумной частью дома.

Во втором этаже ругались портные, внизу, в кузнице, гремели молотами кузнецы, пели женщины, стиравшие белье в прачечной, и дробно трещали станки в сеточной.

Будни и праздники здесь были одинаково шумны. За этот шум брючники из соседнего рынка и окрестили дом "домом веселых нищих".

Кличка пристала. Скоро даже в участке, допрашивая пьяного подмастерья, околоточный не раз, махнув рукой, говаривал:

- Бросьте в камеру проспаться. Верно, из дома веселых нищих.

УТРО В "СМУРЫГИНОМ ДВОРЦЕ"

В стене была дыра. Чтобы не разводить клопов, дыру заклеили старой географической картой. Карта пришлась как раз над сундуком, на котором спят Роман с братом.

Утром, проснувшись, Роман долго рассматривал диковинные линии, сплетающиеся и расходящиеся по бумаге. Линии похожи на спутанную груду черных ниток. Петербург поместился на пальце уродливого голубого человечка, стоящего на коленях. Этот голубой человечек - море, а Петербург - крошечное кольцо, надетое на голубой палец.

Роман как будто невзначай задевает брата и выжидающе замирает. Колька перестает похрапывать, ворочается, открывает глаза, потягивается, зевает. Роман неожиданно толкает его в бок. Колька вздрагивает. г

- Тьфу! Ты уже не спишь?

- Не сплю, - говорит Роман. - Давай играть в Наполеона.

- Давай, - говорит Колька. Он достает из-под подушки карандаш, перебирается через Романа к стене.

- А ты помнишь, что я вчера рассказывал?

- Помню, - говорит Роман. - Наполеона в плен взяли.

- То-то... Так вот, взяли его в плен и посадили в тюрьму на остров Корсику.

Колька показывает карандашом на маленькую розовую сосульку.

- Это и есть остров Корсика. Но Наполеон, недолго думая, удрал. Собрал своих гренадеров и пошел на Париж.

Раз-раз! Колькин карандаш быстро ставит крестики на взятых Наполеоном городах, но, не добравшись до Парижа, останавливается.

- Тут его опять разбили.

- А он?

- А он опять.

- А его?

- Опять... А остальное узнаешь завтра. Колька, смеясь, подтягивает Романа к себе и щелкает по лбу.

Роман, взвизгнув, кидается на брата с кулаками. Колька пыхтит, отбивается и вдруг спихивает Романа с кровати. Роман летит на пол. Колька хохочет. За занавеской, отделяющей угол комнаты, раздается кашель и бормотанье.

Времени - часов десять утра. В квартире просыпаются лениво. Сегодня воскресенье.

Мать встала и уже гремит самоваром на кухне. У противоположной стены спит старший брат Александр, а на сундуке в углу под иконами - сестра Ася.

За стеклянной перегородкой в темной прихожей начинается глухая возня. Слышен скрип кровати, кашель, вздохи. Потом раздается голос деда:

- Даша!

Ответа нет.

- А, Даша, - пристает дед. - Даша...

- А, чтоб тебя! Ну что? - отзывается бабушка.

- Да я так. Вставать или еще поспим?

- Спи ты. Спи.

- Да уж, кажется, выспался. Чего же лежать-то?

Бабушке еще хочется спать, но дед проснулся окончательно. Он зевает и крестит рот.

- О-о господи, господи. Пойти разве тележку смазать. Да ноги чего-то болят. Должно быть, натрудил. Третьего дня Хольмин говорит: "Свези заказ на Гагаринскую..." Слышишь, Даша, а?

- Слышу.

- На Гагаринскую. Чума ж его возьми!

Дед замолкает. Долго кряхтит, почесывается, потом опять раздумывает вслух:

- Или смазать пойти тележку-то... или полежать?

- Да лежи ты, неугомонный! - в сердцах вскрикивает бабушка.

Квартира наполняется звуками. Хлопает дверь в соседней квартире, где живет хозяин кузницы Гультяев. Кто-то, стуча каблуками, скатывается вниз по лестнице. В первом этаже робко хрюкает гармоника.

Толкнув дверь ногой, в комнату входит мать. В руках у нее весело фыркает ярко начищенный самовар.

- Вставайте, лежебоки, - громко говорит она. - Самовар на столе.

Поставив самовар, она подходит к Роману. Улыбаясь, щекочет его, хлопает по губам вкусно пахнущим, испеченным из теста жаворонком и нараспев говорит:

- Чивиль-виль-виль, великий пост - жаворонок на хвосте принес.

Роман воет от восторга и дрыгает ногами. Сегодня девятое марта. Жаворонки прилетели.

Кое-как ополоснув и вытерев лицо, Роман торопится к столу. Перекрестившись, садится и, потягивая с блюдца чай, исподлобья осматривает всех. Александр пьет нехотя. У него мрачный вид, - кажется, не выспался. Длинный нос вытянулся еще больше. Опять будет брюзжать целый день. Сестра Аська лениво жует булку и украдкой читает книгу, которая лежит у нее на коленях.

Один Колька весел и подмигивает Роману. Он исподтишка щелкает его, а сам, как ни в чем не бывало, обращается к Александру:

- Играл вчера?

- Да

- Где?

- В офицерском собрании. Танцы.

Роман жадно вслушивается. Колька и Александр - музыканты. На корнетах играют. Пять лет учились в кантонистах. Но Колька музыку бросил, служит в банке курьером, а Александр продолжает заниматься и играет в военном оркестре.

Роман мечтает тоже быть музыкантом. После чая сестра усаживается с книгой к окну.

- Слетай за газетой, - говорит Александр и дает Роману пятачок.

Роман стрелой выскакивает на лестницу.

Во дворе уже начинается жизнь. На кузнечном круге сидят мастеровые из кузницы. На них чистые рубахи.

Мастеровые курят, степенно разговаривают. Сейчас еще все трезвые.

Во втором этаже каменного флигеля, где живут портные, уже слышны возбужденные голоса.

У лестницы стоит дед. В руках у него бутылка с касторовым маслом. Он неторопливо, гусиным пером, смазывает свои грубые, солдатские сапоги.

- Ромашка, куда? - Это Женька Гультяев, сын кузнеца, орет, высунувшись из окна.

- За газетой.

- И я с тобой.

Через секунду Женька выскакивает во двор. На нем новый синий костюмчик с блестящими пуговицами. Толстый горбатый Женькин нос гордо сияет. Женька для того и выбежал, чтобы похвастать костюмом.

- Ничего себе, - говорит Роман, осторожно ощупывая костюм. - Пуговицы красивые.

По дороге Женька, захлебываясь, рассказывает новости:

- Андреяхе голову разбили. С повязкой ходит...

- Кто разбил?

- А неизвестно.

- Надо дознаться.

- А как насчет того? - таинственно спрашивает Женька.

- Слежу все время. А ты?

- И я слежу. Вчера на пушках собирались, о чем-то сговаривались. Твой Колька был, Андреяха. Я хотел подслушать, да прогнали.

- Ладно, узнаем.

- Гулять выйдешь?

- Нет, - говорит Роман, - у нас сегодня гости.

Роман торопится домой. Уже на лестнице слышит, как заливаются корнеты братьев. Это Колька по старой памяти играет с братом.

На кухне что-то шипит. Бабушка, засучив рукава, сбивает в большом горшке тесто. По квартире разносится острый и вкусный запах.

Луч света, заглянув в окно, скользнул в угол и вспыхнул на мрачных позолоченных киотах.

- Надо на две четверти, - говорит Александр. - Тут фа-диез.

КОЛЬКА ТОЧИТ КИНЖАЛ

Мать ушла на целый день в прачечную. Колька на службе, в банке. Сестра еще не возвращалась из школы. Бабушка и дед на работе. Бабушка служила в свечной мастерской, где-то на Васильевском острове, дед - в щелочной мастерской, в этом же доме. Позже всех, уложив корнет в футляр, ушел на репетицию Александр.

Роман остался один.

Сперва он разбирал папиросные коробочки. Обламывал края, а карточки раскладывал пачками. В карточки ребята играли, как в фантики. Нижние стенки коробок стоили очень дешево, верхние же крышки были "пятерками", "десятками", а если с особенно красивым рисунком, то и "стошками".

Рассортировав карточки и убрав их, Роман открыл форточку и стал смотреть на двор.

Хорошо на дворе. Солнце щедро поливает землю теплыми лучами. Воздух звенит от крика, стука и смеха. Горло щекочет дым и пар. Это в щелочной мастерской сегодня варят щелок. Рабочие перед открытыми окнами месят большими совками серую жидкую массу, разлитую по ящикам.

Из прачечной доносится надрывное пение прачек:

Хороша я, хороша, Да бедно одета, Никто замуж не берет Девушку за это...

Роман загляделся на небо, по-новому синее, словно выстиранное, с редкими ярко-белыми облачками.

- Ромашка! Выходи! Под окном Женька.

- Нельзя мне.

- Ненадолго. Никто не узнает.

По лестнице скатиться вниз - одна минута. Взявшись за руки, ребята бегут к сеновалу.

В сарае полумрак. Сквозь дощатые стенки пробиваются золотые иглы солнечных лучей.

На сене развалились Васька Трифонов, Степка - сын почтальона, два брата Спиридоновы - Серега и Шурка, Павлушка Чемодан и Пеца - сын сапожника Худоногая. У Пецы настоящее имя Петька, но он не выговаривает букву "т", и, когда называет свое имя, получается "Пецка". Его и прозвали Пецей.

- Ну? - спрашивает Роман.

- Степка, говори! Степка знает! - загалдели ребята.

Степка вытер нос.

- Гулял я вчера около дома, фантики собирал. Подхожу к церковному саду - смотрю, наши ребята стоят: Андреяха, Наркис, Капешка, Зубастик и еще какие-то.

- Ну и что?

- Ну и разговаривают.

- О чем?

- А я не слышал.

- Дурак. Надо было подслушать, - сказал Шурка Спиридонов. - А дальше?

- А потом они пошли на Забалканский.

- Ну и что?

- А я не знаю, я домой пошел...

- Трепло ты, - сказал Роман. - Испугался за ними пойти.

- А ты бы взял да пошел, да узнал.

- И узнаю, - сказал Роман.

Посидели немного, помолчали.

- Батька новые стишки написал, - сказал вдруг Пеца. - Пойдемте к нему...

- Стишки слушать пошли! - закричали ребята, и один за другим стали выскакивать из сарая.

***

Кузьма Прохорыч Худоногай был сапожник. Об этом ясно свидетельствовали вывеска над окнами и множество сапог разных размеров и фасонов, наваленных грудами в комнате.

Но это обстоятельство не мешало Кузьме Прохорычу заниматься и стихами.

- Стихи у меня простые, - говорил обычно Худоногай. - Про явления природы, о тяжелой жизни нашего брата-мастерового и личные, из своей биографии.

Кузьма Прохорыч натягивал на колодку ботинок, когда ребята ворвались к нему. Криком и смехом наполнилась комната. Кузьма Прохорыч зажал уши, с притворным испугом глядя на ребят.

- Здравствуйте, Кузьма Прохорыч! - кричали ребята, перебивая друг друга. - Мы посидеть пришли.

Кузьма Прохорыч замахал руками и зашипел:

- Тише, саранча! Что вам надо?

- Мы так просто.

- Навестить... Можно?

- Да сидите уж, только тише, а то услышит жена, она вам задаст.

- А ее дома нет, - сказал лукаво Пеца. - Врет батька.

- Дома нет! Обманули нас! - закричали ребята.

Кузьма Прохорыч, вздохнув, покачал головой.

- Ну ладно! Видно, не проведешь вас.

Он повернул колодку, зажал ее между колен и стал стучать молотком, не обращая внимания на ребят. Некоторое время ребята сидели тихо, переглядывались и подталкивали друг друга. Потом кто-то кашлянул. Прохорыч поднял голову.

- Насиделись?

- Да так скучно.

- А что же вам?

- Стишки почитай нам, - сказал Пеца.

- Почитайте стишки! - закричали ребята. - У вас, наверно, новые есть!

- Некогда мне! Работать надо, - сказал Кузьма Прохорыч сердито.

Но ребята так настойчиво упрашивали, что наконец он, махнув рукой, открыл ящик стола. На свет появилась тетрадь в переплете.

- Ладно, прочту, - сказал Кузьма Прохорыч. - Только, как кончу, сразу уходите, а то жена застанет - и вам и мне попадет.

- Уйдем, сразу уйдем!

Кузьма Прохорыч развернул тетрадь.

- Что же вам прочитать?

- Новенькое что-нибудь.

- Новенькое?.. Про весну разве? Как в деревне она бывает.

- Читайте, читайте про весну! - загалдели ребята.

Кузьма Прохорыч откашлялся и надел на нос очки. Ребята затихли.

Вода заструилась кругом.

Подснежник явился цветок.

Мне в душу повеяло волей.

О, как все весной хорошо!

И ветер просторно бушует.

Кузьма Прохорыч кончил и поглядел на ребят.

- Еще прочтите! Мало! - закричали все. - Подлиннее какое-нибудь. Побольше... Повеселее!

- Нету у меня больше.

- Нет, есть!.. Есть!.. Пеца знает!.. Ребята не отставали.

- Так и быть, - улыбаясь, согласился Прохорыч. - Только теперь печальные стихи будут. Про свою жизнь.

Опять замолкли ребята. Кузьма Прохорыч читал: Эх ты, горюшко, горе мое, Страданье слепое.

Никогда я не вижу Счастливого светлого дня.

Разве можно сказать Жизнь хорошая моя.

- Мамка идет! - вскрикнул вдруг Пеца, глядя в окно.

Всполошились ребята. Кинулись в двери, давя друг друга, а Прохорыч, швырнув тетрадь в ящик стола, торопливо стал ковырять ботинок.

Литературный вечер окончился.

***

Колька был большой. Он уже курил. Даже сам папиросы покупал и, конечно, с такой мелкотой, как Женька или Роман, не водился.

Но разные штучки для малышей придумывал охотно.

Научил ребят стрелять спичками из ключа. Показал, как делать лягушку, чтоб хлопала, прыгала и шипела, а однажды придумал новую игру - "забастовщики".

Случилось это так.

Играли ребята в "казаки-разбойники". Те, которые были разбойники, полезли в подвал прятаться. Забрались в самый темный угол. Вдруг кто-то кричит:

- Нашел!

- Чего нашел?

- Не знаю чего. Книги какие-то.

И правда, лежат в углу какие-то книги, целая кипа, веревкой перевязаны, а сверху разными тряпками завалены.

Подтащили кипу поближе к окну, развязали. Ничего особенного. Книги разные, в серых, коричневых переплетах, без картинок, а некоторые не разрезаны даже.

Стали ребята из этих книг кораблики да стрелы делать, а Роман несколько книг домой принес. Кольке показал. Колька посмотрел, прочитал немного и спрашивает:

- Где взял?

- В подвале.

Пошел Колька в подвал и все книги к себе перетащил, а ребятам велел молчать.

- Если дворник узнает, попадет здорово, потому что эти книги про забастовщиков.

Стали ребята просить Кольку, чтобы объяснил он, кто такие забастовщики.

- Забастовщики - это рабочие, - сказал Колька и рассказал, как в девятьсот пятом году рабочие с красными флагами к царю ходили и как городовые и казаки в них стреляли. Ребята из этого игру сочинили.

Едва только ребята появились во дворе и заорали: Вставай, поднимайся, рабочий народ...

как начался страшный переполох.

Из окна высунулись жильцы, из конторы выскочили старший дворник, управляющий и младшие дворники с метлами.

Ребята разбежались. Некоторые же попались и получили основательную трепку.

Но последнее время Колька никаких занимательных штучек не показывал. Он ходил важный, задумчивый и совсем не замечал Романа.

Кольку уже несколько раз видели с большими парнями. Он принимал участие в их таинственных совещаниях.

А дома все картинки рисовал, и все одно и то же - кинжал в сердце, а вокруг змея извивается.

"Неспроста это", - решил Роман.

Однажды Роман увидел: у Кольки на правой руке указательный палец тряпкой перевязан. Колька подолгу глядит на тряпочную култышку и будто любуется ею.

- Почему у тебя палец перевязан? - спросив Роман.

- Порезал.

- А где?

- На гвозде, на девятой полке, где дерутся волки, - хмуро огрызнулся брат.

И читать начал много Колька, а книжки, которые читал, в свой сундучок прятал.

Было над чем задуматься.

Этой ночью Роман долго не мог уснуть. В квартире все спали. Колька рядом лежал, мирно похрапывал, а Роман все думал.

Вдруг Колька зашевелился и поднял голову. Роман зажмурился, прикидываясь спящим, а сам одним глазом посматривал.

Колька тихонько натянул брюки, вытащил что-то из сундучка и вышел во двор.

С бьющимся сердцем вскочил Роман и, напялив штанишки, на цыпочках пошел за братом.

Видит - сидит Колька на кузнечном кругу и что-то точит.

Притаился Роман. Колька точит, напильником шурухает осторожно, иногда останавливается, что-то вертит в руке... Песню замурлыкает - незнакомая песня, жалостливая.

Тихо на задворках и серо. Чернеют двери кузницы. Из полуоткрытого окна в первом этаже доносится храп мостовщика. Кошки бесшумно бегают. А Колька все точит и поет: Извозчик, за полтинник Вези меня скорей.

Я кровью истекаю От "васинских" ножей.

Долго стоял Роман. Надоело. Замерз, зубами щелкает. Сперва с ноги на ногу переступал, после осмелел, шагнул вперед.

- Коля...

Подпрыгнул Колька, словно на иголку сел, сгреб инструменты. Бежать собрался, но, увидев Романа, плюнул.

- Вот черт! Напугал. Тебе что?

- Я немножко... - сказал Роман, пытаясь разглядеть, что держал в руке брат. - Можно с тобой посидеть?

- Иди спать. Мать увидит - выдерет.

- Она спит.

Роман шагнул еще и осторожно сел на краешек круга рядом с братом.

- А ты что делаешь?

Колька подозрительно посмотрел и буркул:

- Не твое дело.

- Ну, скажи, Колечка.

- А молчать будешь?

- Буду.

- Никому не скажешь?

- Ей-богу, нет.

Колька, немного подумав, сдался.

- Ну ладно, смотри. - И вытянул вперед руку.

На ладони лежал трехгранный напильник, только резьба сточена здорово. Обидно Роману: не думал, что секрет такой пустяковый.

- Напильник, - протянул он разочарованно. - А я-то думал...

- Дурак, - сказал Колька сердито. - Ни черта не понимаешь.

Он порылся в кармане и, вытащив медную дверную ручку, насадил ее на напильник.

- Ну, смотри, что теперь?

Роман обомлел. В руках у Кольки сверкал настоящий кинжал.

- Кинжал, право слово, - пробормотал восхищенный Роман. - Ну и здорово! А зачем он тебе?

- Драться, - сказал Колька. - У нас вся шайка с кинжалами.

- Шайка?

- А ты думал что? - Колька самодовольно засмеялся. - Десять человек. Шайка "Саламандра".

- А что это такое?

- Тайна, - помолчав, ответил Колька.

- И атаман есть?

- Андреяха атаман.

- Здорово. И драться будете?

- А как же? На Пряжку пойдем, после на семеновецких.

Колька уже не мог остановиться. Сам стал рассказывать о шайке, потом развязал палец и показал Роману крестообразный порез.

- Кровью подписывались, - объяснил он. - Так смотри... Тайна... А завтра, если не боишься, иди за нами. Будешь смотреть, как мы покроем обводненских ребят.

- Покроете?

Колька презрительно свистнул.

- Еще как! Так расщелкаем...

БОЙ В ЕКАТЕРИНГОФСКОМ ПАРКЕ

У парка много имен. Зовут его "Лысый сад", "Скопской буф", "Плешивая поляна", но официально он - Екатерингофский сад. Парк этот единственный на всю окраину. Большой он, дикий, запущенный. Даже в платной половине - в саду с открытой сценой - та же грязь, сломанные деревья, заросшие травой дорожки.

Вечером в Екатерингофе бывают гулянья. В облупившейся, кособокой раковине военный оркестр играет разухабистые польки и меланхолические вальсы. Наезжают торговцы с мороженым, с яблоками, с пряниками.

Под унылое подвывание шарманки крутится сверкающая карусель. Вертят ее мальчишки за гривенник в день. На эстраде ежедневно из года в год - матчи французской борьбы. Сухощавый арбитр в мешковатом фраке после каждой пары резким петушиным голосом объявляет:

- Чемпионат французской борьбы. Третья пара. Чемпион острова Ямайки - непобедимый борец Красная маска и чемпион России Якуба Тарапыгин.

Затаив дыхание следят зрители за борьбой. Борцы пыхтят, хлопают друг друга по жирным ляжкам вяло и нехотя.

Одним концом парк выходит на широкую грязную речку. Там густо плавает тяжелая, отливающая красной медью нефть, стоят пришвартованные к берегу буксиры и баржи.

На берегу отдыхают путиловские и портовые парни. Развалившись на чахлой траве, пьют водку, закусывая колбасными обрезками. Захмелев, пляшут и поют песни.

***

На площадке курорта девчонки водили хоровод, противно пища тонкими голосами: В летнем садочке есть много цветов, Я насбираю их разных сортов.

Розы, фиалки и лилии там есть, Можно для Леночки веночек сплесть.

Роман сидел на скамейке, болтал ногами, подпевал.

Хотелось Роману тайну сохранить, да одному страшно было идти с большими. Вот если бы взять из ребят кого. Женьку? Разболтает сразу. Сереге сказать? Да нет его. Тут он увидел Ваську Трифонова. Васька бежал с камнем за кошкой. Роман сразу решил посвятить его в тайну. Васька - шкет отчаянный. Мать у Васьки умерла, отец - городовой, все больше на службе в участке, а когда дома, то лупит Ваську здорово. Васька обтерпелся. Дерется почем зря и всегда в синяках ходит.

Роман позвал Ваську. Тот подошел, прихрамывая и ворча.

- Эва, как колено расквасил... Тебе что? - спросил он.

Роман торопливо рассказал. Васька сразу оживился.

- Шайка?.. А не врешь? - спросил он, потирая колено. - И "Циламандра" называется? И драться будут?

- Еще как, - усмехнулся Роман. - Так расщелкают канавских!..

Васька в восторге закружился на месте и засмеялся, показывая гнилые зубы.

- Хряем, Романка...

***

Первыми пришли Андреяшка, Зубастик, прозванный так за большие лошадиные зубы, и Капешка, старший сын Гультяева.

Пока ребята смотрели на атамана, голубоглазого Андреяшку, подошли и остальные члены шайки. Пришел толстый парень по прозвищу Пуд, Колька, еще какие-то три незнакомых парня и два мастеровых из кузницы - Андрюха и Наркис.

Шайка собралась. Некоторое время парни совещались, потом пошли к Обводному. Роман с Васькой незаметно последовали за ними.

Вечерело. Легкие весенние сумерки туманом опустились на город. Обводный гудел гармошками и многоголосым гулом. У казенок хлопали пробки, хрипел пьяный смех.

В парке саламандровцы разошлись по дорожкам, смешались с толпой гуляющих.

На минуту Роман потерял из виду парней. Потом заметил прогуливающихся Кольку и Пуда, стал следить за ними. Роману казалось, что уже весь сад заметил приход саламандровцев и, насторожившись, следит за ними.

Видеть начало драки ребятам не удалось.

Ходили, скучали. Васька уже начал ворчать. И вдруг раздался свист. Гуляющие сразу засуетились. Со стороны Обводного донесся крик, его перебил новый свист. Дорожки быстро пустели.

- Начинается, - сдерживая дрожь, прошептал Васька.

Выскочив на полянку, ребята остановились и прислушались. В парке стало тихо, как перед грозой, только в саду духовой оркестр играл тягучий вальс.

Где-то недалеко несколько голосов гаркнули:

- Крой!

Васька побледнел, тревожно огляделся.

- Начинается! - прошептал он и, нагнувшись, схватил камень.

- Зачем? - спросил Роман.

- Драться.

Роману было страшно и весело. Он тоже поднял несколько камней.

Со стороны парка, то затихая, то усиливаясь, доносился многоголосый рев. Ребята побежали туда. За деревьями замелькали косоворотки. Косоворотки бежали в глубь парка к мосту.

- Наша берет! - крикнул Васька.

- Крой! Бей! - гремело в парке. Теперь было слышно, как по стволам деревьев щелкали камни.

Вдруг на минуту все стихло, словно противники готовились к решительной схватке, потом сразу оглушительный рев обрушился откуда-то слева.

-Ур-ра-а!

- Кажись, обошли, - прислушавшись, сказал Васька.

Мимо ребят, прижавшихся к забору, промчались Капешка, Зубастик и Пуд. За ними бежал парень с лицом, залитым кровью. Зажав голову, он не переставая орал:

- Лови! Убили!

Крики уходили к Обводному. Васька поглядел влево, вправо, потом положил камень в карман и тихо сказал:

- Улепетывай, пока не нащелкали.

Теперь они бежали вместе с наступавшими канавскими ребятами и, только выскочив на дорогу, заметили, что попали в самый центр свалки. Впереди, за трамвайной остановкой, виднелась цепь саламандровцев, сзади выбегали из парка канавские. Ребята остановились в замешательстве, но медлить было нельзя. Тяжелые булыжники, подпрыгивая как мячики, застучали по мостовой, выбивая голубые искры. Еще немного, и ребята попадут под обстрел.

Из парка выбежали два дюжих парня и кинулись к Роману и Ваське.

- Лупи их! - заорал один.

- Свои! - отчаянно крикнул Роман. Парни пробежали мимо. Вдруг Васька, размахнувшись изо всех сил, запустил камень. Один парень с ругательством схватился за голову руками, а ребята помчались к цепи саламандровцев.

- Колька! - крикнул Роман, увидев брата на левом фланге.

Колька улыбался, а под глазом у него был синяк.

- Молодцы, - сказал он. - Только утекайте, мы отступаем.

Из парка высыпала вся шайка канавских. Теперь перевес был на их стороне.

"Саламандра" дрогнула. Сперва рысцой, потом стремительным галопом ребята кинулись врассыпную.

Бой кончился. На Обводном "Саламандра" исчезла - рассосалась по переулкам.

Роман с Васькой побежали по набережной. Своих уже никого не было видно, а сзади слышался топот погони.

- Скорее! - хрипел Васька.

- Лови их! - неслось сзади.

- В ворота! - задыхаясь, крикнул Роман. Васька стремительно нырнул в какую-то подворотню. Роман за ним.

Пробежали двор. Вскочили в первую попавшуюся дверь, бегом по лестнице забрались на самый чердак и там притаились в углу.

Было темно и тихо. Площадкой ниже на освещенном подоконнике сидела рыжая кошка и опасливо поглядывала на ребят.

ВЕЧЕР У НАСТАСЬИ ЯКОВЛЕВНЫ

Когда, отсидевшись на лестнице, ребята вышли во двор, показалось Роману, что бывал он здесь. Очень знакомый двор. Сараи кособокие, качели посредине площадки, маленькая помоечка с оборванной гирей. Плохая помойка.

- Да ведь бабка здесь живет, Настасья Яковлевна. Пойдем к ней в гости. Чаю попьем.

- А заругается?

- Нет, она добрая. Только табак нюхает. Скажем, что гуляли и по пути зашли.

Дверь открыла сама Настасья Яковлевна, широкая, огромная, похожая лицом на мопса. На голове у нее был красный повойник, кофточка желтая с красными кругами, юбка синяя, пестрая.

- Внучонок! Да как ты попал? Ну, входи, обрадовал старуху, спасибо. Да дружка-то втаскивай своего, пусть не стесняется.

Ребята прошли в комнату, заставленную сундучками и корзинами. Настасья Яковлевна усадила их к столу, а сама побежала на кухню. Вернулась с большим чайником. Достала кружки, сахар, печенье.

Пока ребята, усиленно сопя, пили чай, Настасья Яковлевна, расспрашивала Романа:

- Ну, как матка? Как бабушка с дедом?

- Живем, - отвечал Роман, не зная, что бы сообщить бабке. - Вот скоро мама окна мыть будет, рамы вынут... А позавчера дед повез щелок на Гагаринскую улицу - целый день искал улицу и не нашел. Потеха!

Васька засмеялся, а Настасья Яковлевна нет. Подошла к комоду, налила из бутылки чего-то, выпила и, крякнув, сказала:

- Тяжело деду твоему. Тихий он, а все измываются. Мыслимое ли это дело - товар на тележке развозить вместо лошади.

Ребята кончили пить и перевернули чашки. Роман, подавая пример Ваське, перекрестился на икону. Настасья Яковлевна ушла на кухню, а ребята принялись рассматривать безделушки, расставленные на комоде. Тут были фарфоровые собачки, слон, глиняный мальчишка на горшке и много карточек в рамках.

Вдруг Васька ткнул Романа.

- Гляди, деньги, - быстро прошептал он.

На уголке комода лежал новенький пятиалтынный.

- Не смей трогать, - испуганно сказал Рома и поскорее отошел от комода.

Уже настал вечер. За домами оранжевая полоска неба стала красной, дома почернели и замигали огоньками. А ребята все еще сидели.

Стали играть в карты. Особенно разошлись, когда в пьяницы сыграли. Весело. Карта на карту находит. Откроет Роман девятку, а у Васьки тоже девятка, у бабушки тоже.

- Спор! - кричит Роман, заливается смехом.

- И верно, спор, - смеется бабушка. - Вы, верно, жулите. Ну, кладите еще по карте.

- Десятка, - говорит Васька. Бабушка смотрит свою и торжествует.

- Врешь, теперь моя взяла. Дама!

A у Романа - туз.

- Ага, - хохочет Роман. - Чья теперь взяла?

Смешно Роману, а Васька злится, и бабушка чаще в нос табак пихает, по-настоящему сердится.

Долго играли. Уходить не хотелось, но пора было. Стали собираться. Настасья Яковлевна расцеловала Романа, потрепала по голове Ваську.

- Ну, спасибо, кавалеры, что навестили старуху. Весело, ей-богу, с вами. Люблю вас. Еще приходите.

У самых дверей Настасья Яковлевна вдруг остановилась и хлопнула себя по лбу.

- Да что же это я! Небось мороженое уже продают. Постойте-ка!

Настасья Яковлевна рысцой побежала к комоду и на уголке, где пятиалтынный лежал, стала шарить рукой. Вздрогнул Роман, взглянул на Ваську: "Неужели спер?" А Настасья Яковлевна ищет, торопится, сердится.

- Ах ты, господи! Куда же я его засунула?

- А что, бабушка? - дрогнувшим голосом спросил Роман, чувствуя, что краснеет.

- Пятиалтынный тут лежал, - сказала бабка, взглянув на него.

- Может быть, упал? Дай-ка поищу...

- С чего ему падать?

- Ну да, упал, - радостно подхватил Васька. - Я даже слышал, как брякнуло что-то.

Настасья Яковлевна взглянула на Ваську и нахмурилась.

- Ишь ты! Говоришь, слышал, как упал? Ну, поищите...

Роман кинулся за комод, чтобы скрыть свое лицо. Теперь он был уверен, что деньги у Васьки, и только ждал, когда тот их найдет. А бабушка стояла в сторонке и мрачно наблюдала за ребятами. Наконец раздался долгожданный голос Васьки.

- Нашел! - без радости воскликнул он. Видно было, что он не чает отделаться от монеты. Лицо Настасьи Яковлевны потемнело. Она понюхала табак, чихнула и, отвернувшись к окну, сказала:

- Положи-ка, кавалер, деньгу на комод да убирайся вон. Обидел меня. Не люблю воров.

Васька даже оправдываться не стал. Положив деньги, он пошел к двери. Роман двинулся за ним, но бабушка остановила:

- Ты подожди.

Васька ушел. Настасья Яковлевна опять приложилась к бутылке, вытерла губы и вдруг спросила:

- Ты брал?

- Нет. Ей-богу, - торопливо сказал Роман. - Только видел, что лежал на комоде.

- Ну и хорошо, - вздохнула бабушка и, помолчав, горячо заговорила:

- Это, внучок, подлая штука. Украсть можно с голоду только. Вор получится из твоего дружка, если не спохватится вовремя. Не дружи с ним очень-то, да и не думай, что я сержусь.

НОВЫЙ ЕСАУЛ

У господ Гувалевых, где служила кухарка Васса Алексеевна, мальчик Боря поступил в гимназию, заважничал и перестал носить детскую черкеску. Господа Гувалевы отдали бурку Вассе Алексеевне, а та, пораздумав, двинулась к Рожновым.

- Здравствуйте, - приветствовала ее мать. - Не ждали в такую пору гостей.

- В гости приду, как позовешь, а сейчас по делам, - сказала Васса Алексеевна.

Усевшись на табурете, она с хитрой усмешкой оглядела вытянувшиеся лица. Не торопясь развязала узелок, вынула черкеску, встряхнула ее и подала опешившему от неожиданности Роману.

- Примеряй.

- Я? - спросил, еще не веря, Роман.

- А то я, что ли? - засмеялась Васса Алексеевна.

Роман поглядел на мать, на бабушку и робко дотронулся до черкески.

Шикарная была черкеска - с широкими рукавами, с патронташами на груди. Вся обшита блестящей тесьмой. А на металлическом пояске был привешен маленький кинжал с серебряной гравированной ручкой.

О такой черкеске Роман и мечтать не мог. Он стоял как вкопанный.

- Да ну, поживее!

Васса Алексеевна, повернув Романа, напялила на него черкеску.

- Будто сшита по нем, - сказала мать. Роман стоял, боясь пошевельнуться. Васса Алексеевна улыбнулась.

- Хорошо?

- Очень, - едва выдавил потрясенный Роман.

- А коли очень, так и носи на здоровье.

В тот же день, надев бурку, Роман вышел на двор.

Ребята, окружив его, с завистью ощупывали черкеску, трогали патронташи и наперебой восторгались.

- Выберем его атаманом, - сказал Женька. - Шайку соберем и драться будем.

Забравшись на сеновал, устроили совещание. Роман выбрал себе помощника - Женьку и Ваську, потом рассказал о шайке старших.

- Будем все, как они, делать. Чтоб по-настоящему было. Нашу шайку назовем тоже "Саламандрой". - Роман разыскал железку и кусок бумаги. - Подписываться кровью будем. Все должны клятву дать - не трусить в драке, не удирать и защищать атамана.

- А может, не кровью? - спросил Женька. - Все-таки руке больно.

Но большинство приняло предложение с восторгом.

- Давай железку, Ромашка! - крикнул Васька. - Я первый буду и не испугаюсь.

Васька взял железку, немного помедлил и осторожно ткнул в руку. Показалась кровь. Васька торопливо обмазал кровью щепку и начертил на бумаге крест. Потом расписались Спиридоновы и остальные.

После торжественной церемонии вся шайка лазила по стенкам: собирали паутину и бинтовали ею порезы.

Обсосав палец, Роман завязал его какой-то тряпкой и пошел разыскивать старшую "Саламандру".

Старшая "Саламандра" собиралась в подвале, где находились дровяные сараи. Там при свете свечей они устраивали совещания.

Появление Романа было неожиданно. Некоторые парни думали, что явился дворник, бросились бежать. Зубастик сердито спросил:

- Тебе чего надо?

- Я к атаману вашему, - сказал Роман. Отыскав глазами Андреяшку, он подошел к нему и храбро протянул грязный клок бумаги.

- Наши клятвы, - объяснил он, видя удивление на лицах. - Наша шайка хочет присоединиться к вам, а я атаман.

Парни засмеялись, но Андреяшка подмигнул им и серьезно сказал Роману:

- Мы вас принимаем. Ты, как атаман, будешь моим есаулом.

Романа поставили на колени, и Андреяшка, держа над его головой финку, медленно говорил:

- Отныне ты входишь в братство шайки "Саламандра" и клянешься подчиняться ее атаману. Целуй! - Он поднес финку к губам Романа.

"Саламандра" - младшая была узаконена.

ВОЙНА СО "СНЕТКАМИ"

Последние недели поста в доме было тихо и скучно. Все только и делали, что в церковь ходили. Даже мастеровые стали меньше пить и присмирели.

Членов шайки замучили родители, беспрестанно таская по церквам, заставляя говеть и исповедоваться. Шайка долго не собиралась. А это грозило развалом. Надо было что-то предпринимать.

- Давайте драться, - предложил Роман. - Войну поповичам объявим.

Поповичи были коренные враги саламандровцев, и война с ними шла все время, то затихая, то разгораясь вновь. Это были ребята из соседнего дома. В том доме жили священники и дьяконы из собора и помещалась лавка церковной утвари.

Выбранный делегатом, Женька пошел к поповичам сообщить о начале военных действий, а "Саламандра" в боевой готовности осталась на дворе ожидать его возвращения. Вернулся Женька с необычайной поспешностью, запыхавшийся, с лиловым синяком на лбу, в растерзанном виде. Делегата избили. Возмущенные саламандровцы немедленно выступили в поход.

Поповичи, вооруженные камнями и ремнями, дружно высыпали навстречу врагу.

Битва была горячая, но саламандровцы победили. Поповичам пришлось позорно отступать, а их атаман, белобрысый гимназист, даже ремень потерял.

На другой день он пришел и стал, хныча, просить, чтоб вернули ремень.

Переговоры вел Роман. Он стоял в черкеске, как настоящий начальник, и, держась рукой за кинжал, хмурясь, строго допрашивал гимназиста:

- А будете воевать?

- Не будем, честное слово. Мир.

- Ну ладно. Ремень отдадим за выкуп. Есть фантики?

- Есть.

- Давай сто штук.

- Много. Может, пятьдесят довольно?

- Сто, или ремень не получишь.

Фантики гимназист принес, и мир снова водворился между домами.

Тогда взялись за "снетков".

"Снетки" жили в казенных рыжих корпусах Измайловского полка, что стояли против дома веселых нищих. "Снетками" звали кантонистов. Команда кантонистов, состоящая из солдатских детей, пела в Троицком соборе на клиросе. По праздникам "снетки" гуляли на пушках, изредка дрались с ребятами из дома веселых нищих.

Первым делом, поколотив "снетков", прогнали их с пушек.

На другой день кантонистов пришло больше, но ребята после жаркого боя заставили их отступить. На следующий вечер кантонисты поймали Пецу. Затащив его к себе в казарму, они выпороли его, вымазали сажей и нарубили таких банок на животе, что Пеца едва дотащился до дома.

Дело заварилось.

Наступила пасхальная ночь. Вечером мать одела Романа в чистую рубашку и, дав пятачок на свечку, отправила в церковь.

Церковь была переполнена молящимися. Одну половину ее занимали роты солдат, одетых в парадную форму с белыми ремнями и сверкающими ножнами тесаков. На другой половине теснились прихожане, а перед алтарем, отделенное оградой, стояло полковое начальство.

Хор кантонистов в полном составе гремел на клиросе.

Ребята собрались около церкви в саду. Деньги, выданные на свечки, проели на ирисках. Весь вечер ребята пробегали в саду по новым мосткам, настланным для крестного хода.

Служба окончилась. Отгудели басовые колокола. В черной мгле замигали огоньки молящихся. Вышли кантонисты.

- "Снетки"! - ревели ребята с паперти. - "Снетки", держи портки!

Кантонисты ничего не отвечали и быстро прошли мимо. Вдруг на паперть выбежал запоздавший кантонист и помчался было по переулку догонять команду.

- Стой! - крикнул Васька, хватая за грудь перепуганного мальчишку. Тот рванулся, но сзади кто-то треснул его по затылку.

Кантонист вскрикнул и заплакал.

- Попался, "снеток"! - загалдели ребята.

Кантонист, вытирая руками покрасневший нос, жалобно заскулил:

- Отпустите, что я вам сделал?

- Ага! Говори-ка, что ваши надумали? Не скажешь, излупим.

- А если скажу, не тронете? - спросил кантонист.

- Не тронем.

- Тогда скажу. В первый день пасхи нас распускают, так поповские ребята просили помочь. Значит, вместе будем вас бить.

- Измена! Проучим поповских! - закричал Женька.

- У нас и большие будут, басисты, - сказал кантонист с гордостью. - Вы лучше не показывайтесь.

- Ах, ты, плашкет! - вскипел Васька. Кто-то пнул ногой в зад кантонисту, кто-то стукнул его по спине. Минут пять ребята яростно всей оравой награждали кантониста колотушками. Потом долго смотрели, как мальчишка, подобрав полы шинели, смешно подскакивая и оглядываясь, шлепал по лужам.

- Ну что же, будем драться? - спросил Роман. - Или струсили?

- Ты не трусь, - угрюмо сказал Шурка Спиридонов.

РАЗГРОМ

Колокольный звон разбудил Романа. Прямо в полуоткрытые окна врывался он. От могучего голоса колоколов дрожал бревенчатый "Смурыгин дворец". Этот звон, шум на дворе и яркое солнце сразу напомнили, что сегодня праздник.

Роман быстро вскочил, надел черкеску, полюбовался немного кинжалом и, выпив стакан кофе, выбежал во двор.

На дворе праздник чувствовался еще острее. Все, кого он ни встречал, были в новых костюмах. Даже пьяница и оборванец Шкалик, подмастерье из кузницы Гультяева, был в новой синей рубашке.

К оглушительному звону колоколов примешивались несшиеся из окон крики, смех, пенье, бренчание балалаек, визг гармоник. По лестницам ходили компанией подвыпившие дворники. Они поздравляли жильцов и собирали праздничные чаевые.

Все ребята были во дворе. Хвастались подарками, бились крашеными яйцами, потом гурьбой пошли на колокольню. Долго лазили по темным винтовым лестницам, а забравшись на купол, смотрели оттуда вниз, где по прямым, как стрелки, улицам с маленькими игрушечными домами ходили маленькие человечки.

Серега Спиридонов звонил в колокол и, стараясь перекричать медный рев, орал Роману на ухо:

- А "снетков" не видно. Испугались, наверное.

Набегавшись на колокольне и по лестницам, ребята слезли вниз и пошли в сад играть в выбивку. Деньги были у всех. Начертили кон. Стали гнаться. Игра захватила мальчишек. С жаром ковыряли землю изуродованными пятаками, спорили и ругались. Никто не обратил внимания на толпу ребят и парней, окруживших игроков. Было не до этого. В кону стояла крупная сумма - тридцать копеек. Васька первого заломил, Роман второго. Тяжело дыша, Роман старательно складывал столбиком монеты, а вокруг стояли игроки,

- Плюнь, обязательно смажет, - взволнованно советовал Степка.

Роман плюнул.

- Бей, Васька! - закричали нетерпеливо вокруг. - Бей, только без подковырки.

И когда Васька присел и нацелился, собираясь разметать пятаком монеты, кто-то треснул его по шее. Васька перелетел через кон и ткнулся носом в землю.

- На шарап! - крикнул какой-то верзила и, нагнувшись, сгреб деньги.

- Назад! - завизжал Женька. - Отдавай деньги!

- Лупи "Саламандру"! - заорал верзила и схватил Женьку за шиворот.

- Бей "Саламандру"!

Мальчишки с ремнями и палками набегали со всех концов сада. Первый опомнился Роман.

- Отступай! - крикнул он и побежал к калитке.

Ребята выбежали на Троицкий проспект. Васька, бежавший впереди, остановился и замахал руками.

- Бери камни! Стой!

Оправившись от испуга, саламандровцы рассыпались по проспекту, готовясь встретить врага. Это были поповские мальчишки. Едва они выскочили из сада, саламандровцы рванулись им навстречу. Поповичи, словно струсив, попятились опять к саду.

- Вперед! - заорал Шурка Спиридонов.

- "Снетки" сзади, - пролепетал Женька, едва ворочая языком. Роман оглянулся и похолодел.

Сзади тихо, без криков и шума, набегали кантонисты, и было их видимо-невидимо.

Где тут защищаться! Бросились ребята во все стороны. Побежал и Роман, а за ним гнался белобрысый гимназист и звонко орал:

- Лови армяшку!.. Лови атамана!..

"Это про меня", - догадался Роман и припустил что было силы.

Но переулок кончался тупиком.

Заметался Роман, не зная, куда броситься, а сзади набегает человек десять, и впереди проклятый гимназист.

Кинулся Роман на гимназиста. Хлопнул раз, но тут его самого огрели палкой по спине, по ногам и начали лупить в двадцать рук. Тянули во все стороны, рвали Романову черкеску.

- Попался, черт! Будешь еще? Получай!..

И вдруг стенка распалась. Роман сначала ничего не понял. Только увидел, как разбегались во все стороны ребята, а он остался один на середине улицы. С угла на него надвигался городовой.

Роман метнулся было в сторону, но споткнулся и упал. Городовой зарычал, сгреб за шкирку Романа и потащил.

Роман заревел:

- Дяденька, миленький, отпусти!

- Я те отпущу, сукин сын! - ругался городовой. - Посидишь в каталажке, узнаешь!

И так было все дико: и солнце, и празднично разодетая толпа, глядевшая на Романа, который ревел и, упираясь, тащился за городовым, оборванный и избитый.

А черкеска, гордость атамана, висела лохмотьями. Одного рукава не было совсем, патронташи болтались оторванные, а полы были продырявлены.

В участке молодой пристав, вытаращив зеленыe злые глаза, орал на Романа, потрясая кинжальчиком:

- Драться!.. С ножом!.. Ах, ты, башибузук!.. Повесить тебя мало!..

Потом, оттрепав Романа за уши, сказал городовому:

- Сведи к родителям, пусть выдерут.

Полчаса спустя тот же городовой привел Романа домой и, передав матери под расписку, рапортовал:

- Задержал я его на Троицком. Дрался. А уходя, наставительно добавил:

- Вы его ремнем поучите. Чтоб не разбойничал.

На другой день Роман вышел во двор в старых синеньких штанишках с заплатами.

Ребята старались не смотреть на него, и никто уже не вспоминал о "Саламандре", а Роман почувствовал, что вместе с черкеской погибла и атаманская честь.

ДАМЫ ИЗ ТРОИЦКОГО СОБОРА

РЫЖИЙ ИСЬКА

Роману и его товарищам лето принесло много новых развлечений. Весь день проводили ребята на дворе, где теперь было особенно шумно и весело.

Из раскрытых настежь окон неслись протяжные песни портных, писк грудных детей, звон кастрюль и чугунков, ругань.

Гремели кувалды в кузнице, вздыхали с присвистом меха. Из открытых окон сеточной доносилось рокотанье станков. На площадке каждый день выколачивали ковры и разную рухлядь.

Во дворе стали появляться музыканты и бродячие певцы. Забегали китайцы-фокусники, приходили торговцы шелком с огромными тюками за спинами и с железными аршинами в руках.

Каждый день приезжали телеги. Привозили дрова, песок, кирпичи, глину.

Прямо дня не хватало ребятам, чтобы за всем уследить и все увидеть.

Однажды на господском дворе загрохотали колеса телеги и на "курорт", покачиваясь, выехал доверху нагруженный воз с мебелью. Извозчик, сидя наверху, на драной перевернутой кушетке, рычал на лошадь и стегал ее длинным кнутом, а рядом с телегой шел часовщик Эфройкин с маленьким рыжеголовым мальчиком.

Телега остановилась у лестницы.

- Рыжий! - удивленно воскликнул Женька, поглядывая на мальчишку. - Рыжий, а батька черный.

- Да это не батька, - сказал Васька. - Это Эфройкин.

- Ну и дурак! Батька и есть Эфройкин... Пока ребята спорили, издали наблюдая за рыжим мальчиком, к возу подошел дворник Степан.

- Перенесть, что ли? - лениво спросил он часовщика, стоявшего в нерешительности.

- Да, да, перенесите, - быстро проговорил Эфройкин.

- За труды рублик положьте, - сказал Степан.

- Хорошо, таскайте, я сейчас... - Эфройкин ушел наверх.

- Поспорим, что батька, - горячился между тем Женька.

- Спорим!

- На сто фантиков.

Васька не хотел уступать.

- Эй, мальчик!

- Что? - отозвался рыжий.

- Что, Эфройкин, который здесь был, твой отец?

- Да...

- Ага! Давай сто фантиков, - закричал Женька.

Но Васька не сдавался.

- А почему он черный, а ты рыжий!

- Я не знаю, - засмеялся мальчик

- А как тебя зовут? - спросил Poман

- Исаак.

- Как?

- Ну, Иська...

- Идем тогда с нами - будем мух ловить, предложил Роман.

- Идем! - закричали ребята.

Иська нерешительно улыбнулся.

- Пойдемте, только я не умею мух ловить.

Ребята, захватив рыжего, побежали к помойке.

В солнечный день мух видимо-невидимо на помойке. Тучами носятся они над мусором, ползают по стенам, греясь на солнце, и стены сверкают, как слюдяные, от блеска бесчисленных прозрачных крылышек.

Стали ловить мух.

- А ты откуда? - спросил Роман.

- Из Шклова, - сказал Рыжий.

- Это что же - город или деревня?

- Город, немножко только поменьше Петербурга.

- А мать есть у тебя?

- Матери нет, - сказал печально Рыжий. - Она вот две недели назад умерла. Меня и взял отец, потому что негде жить мне в Шклове.

Рыжий всем понравился, только мух ловить действительно не умел.

- Хороший шкет, - сказал Женька, когда Иська убежал домой.

На другой день Иська с утра прибежал к ребятам играть. Катали по двору колесики, играли в карточки, бегали на Троицкий смотреть военный парад, собирали папиросные коробки. Иська быстро перезнакомился со всеми, и к вечеру ребятам казалось, что они уже давно знают рыжего мальчишку.

- Давайте на сено прыгать, - предложил Роман.

Около сарая лежало сено, раскиданное для просушки. Туда и прыгали ребята с невысокой крыши.

Прыгал и Иська, только в первый раз дух захватило. Нужно было подойти к краю крыши, потом разом оттолкнуться ногами - и лететь вперед и вниз, прямо на сено. Сено душило пряным запахом, набивалось в нос, в уши, в рот.

Ребята развозились. Чихая, отплевываясь, снова лезли на крышу. Устроили очередь, но каждый старался прыгнуть лишний раз. На краю крыши столкнулись Женька и Васька.

- Я первый, - сказал Женька.

Женька был прав, но Васька не забыл проигранные сто фантиков.

- Ты потом, - сказал он.

- Нет, сейчас.

Ребята топтались на краю крыши, отталкивая друг друга.

- Не пущу, - хрипел Женька, стараясь удержать Ваську, но тот был сильнее.

- Не пустишь?

- Нет.

- Прыгай же!

Васька с силой толкнул Женьку. Женька упал, покатился по краю и, зацепившись за гвоздь, повис в воздухе. Раздался треск, потом Женька плашмя шлепнулся в сено, а на гвозде, как флаг, остался развеваться кусок штанины.

По двору разнесся рев. Ребята знали по опыту, что за ревом последует расправа, поэтому, не дожидаясь, пока выскочат родители, рассыпались. Не побежал только Иська. Он спокойно спрыгнул с крыши, подошел к Женьке и попробовал даже его поднять, но Женька забрыкался и остался лежать, не переставая реветь.

На крик сына выскочила кузнечиха. Увидев разорванные штаны, она всплеснула руками и заголосила:

- Мерзавцы! Разбойники! Штаны... Стервец ты этакий... Мало тебя батька порет!..

И вдруг кузнечиха увидела Иську. Через секунду ее цепкие руки уже трясли его. Раз, раз... Две пощечины обожгли Иськины щеки. Иська упал и заплакал.

На шум пришел старший дворник. Не разобравшись, в чем дело, дворник схватил Иську за воротник и поволок по двору. У самой лестницы он столкнулся с Иськиным отцом.

Ребята, наблюдавшие из-за угла, встрепенулись, ожидая, что отец Иськи сейчас сцепится с дворником. Еще не было случая, чтобы родители давали в обиду своих детей.

Ругался дворник, кричала кузнечиха, а отец Иськи и не думал заступаться за сына. Он виновато улыбался и что-то говорил, как будто оправдывался.

- Ну, глядите, - пригрозил под конец дворник. - Чтоб впредь этого не было.

Иськин отец съежился и, взяв за руку плачущего сына, увел его домой.

- Здорово, - вздохнул Роман. - Ну и батька, не заступился даже.

Всем было жалко Иську. Только Васька нахально засмеялся и сказал:

- А по-моему, так ему и надо. Пусть не суется.

С этими словами Васька повернулся и ушел.

БЕСЕДА ОТЦА НИКОЛАЯ

- Избаловался ты, - сказала вечером Роману мать. - Стыдно даже.

Из этого Роман понял, что ей известна история со штанами.

Но больше ничего не случилось. Зато на другой день к вечеру мать засуетилась, полезла в сундук и достала свежую матроску и новые штаны.

- Одевайся, - сказала она Роману.

Роман вздохнул и оделся. Мать внимательно и строго оглядела его со всех сторон.

- Ну ладно. Идем.

По сборам Роман ожидал долгого путешествия, поэтому очень удивился, когда увидел, что мать направляется к Троицкому собору.

"Молиться, что ли?" - подумал Роман. Но когда вошли в церковь, он сразу почувствовал неладное. Церковь была полна ребят. Как будто со всего города собрали детей в собор. Мальчишки и девчонки, сверстники Романа, заполнили храм. Они громко разговаривали и смеялись, а между ними двигались похожие на монашек дамы.

У прилавка, где всегда продавались свечи, стояла очередь. Здесь были мужчины и женщины с детьми. Мать, не отпуская от себя Романа, стала в очередь и сразу же заговорила с какой-то женщиной. Роман прислушивался к разговору и глядел по сторонам. Вдруг он увидел Ленку, дочь старшего дворника, и еще несколько девчонок из своего дома.

- Что же они тут будут делать? - спрашивала мать.

- О, тут хорошо! - восклицала женщина. - Тут их будут обучать грамоте, будут устраивать беседы. Их тут разделят на десятки. К каждому десятку воспитательница приставлена. Она, знаете, будет следить за ними. Я и сама вот привела своего сорванца.

- Как звать? - спросил рядом скрипучий голос.

Роман оглянулся и увидел, что уже стоит перед прилавком. Прямо на него глядели водянистые глаза строгой дамы в шляпке с куцым пером.

- Романом звать, - ответила мать.

- Сколько лет?

- Восемь.

- Будешь аккуратно посещать беседы? - спросила дама Романа.

- Будет, обязательно будет, - опять подтвердила мать.

- Ну хорошо, - сказала дама и, обращаясь к другой, старой и красноносой, добавила: - Мы запишем его в десяток Прасковьи Петровны.

Мать торопливо перекрестила Романа и ушла, а красноносая дама повела его в глубь церкви.

Тут в дверях показались кузнечиха и городовой Трифонов. Роман чуть не заплясал от восторга, увидав за их спинами Ваську и Женьку.

- Проситесь к Прасковье Петровне, - успел крикнуть им Роман.

Теперь он заметил, что дети стояли не беспорядочной толпой, а ровными рядами.

На правом фланге каждого рада, как взводный командир, стояла дама.

Романа поставили в один из первых радов, около алтаря. Маленькая сморщенная старушка в бархатном жакете и шуршащей юбке, ласково улыбнувшись ему, сказала:

- Я теперь ваша десятница. Станьте с краю. Та же дама привела Женьку и Ваську. Женькаи сразу стал около Романа, а Васька, насупившись, отошел на другой конец рада.

- Что это он? - спросил Роман.

Но тут десятницы зашикали на детей. Гул стих. Из боковых дверей алтаря вышел священник. Он был в простой серой рясе.

Священник перекрестился, потом погладил пухлой, белой рукой каштановую гриву волос и, кашлянув, сказал:

- Здравствуйте, дети.

- Здравствуйте, отец Николай, - многоголосо ответили рады.

Священник переждал, пока утихнет шум, и заговорил:

- Сегодня в третий раз собираемся мы здесь в нашем храме, и с каждым разом я вижу, что нас приходит все больше и больше. Наша мысль воплотилась в жизнь. Основанное нами детское христолюбивое общество теперь будет развиваться и расти.

Голос у священника был тихий и мурлыкающий.

- Третья наша беседа будет о грехе, которому подвержены многие слабые из нас. Грех этот - ложь... Как часто, боясь наказания, скрываем мы правду и лжем близким своим, вводя в заблуждение...

- Замолол, - прошептал Женька на ухо Ро ману.

Роман покосился на десятницу и отмахнулся. А отец Николай, теребя бородку, говорил про женщину, солгавшую Христу, потом стал рассказывать о варенье, которое соблазняет детей.

- Ложь - великий грех, - говорил отец Николай. - Если чувствуешь, что виновен, то иди к матери и скажи: "Да, мама, я виноват, прости меня". Пусть мать даже накажет тебя, будет больно, но совесть будет чиста.

Беседа длилась около часа. Ребята уныло слушали, тихонько перешептывались и переступали с ноги на ногу. Наконец священник перекрестился и сказал:

- Беседа окончена. - И, откашлявшись, запел: "Достойно есть яко воистину..."

Запели и дети. После "Отче наш" десятками подходили целовать крест.

Когда весь десяток Прасковьи Петровны очутился на улице, десятница сообщила:

- Беседы у нас будут каждую пятницу, а по вторникам все приходите ко мне. Я буду учить вас азбуке, будем играть и петь. А теперь - по домам.

ЗОЛОТОЙ БУКВАРЬ

За забором, на пустыре, окруженном военными сараями-складами пышно зеленели лопухи. Здесь было всегда тихо и таинственно. Только пчелы жужжали да стрекотали кузнечики.

Роман вырыл под забором лазейку и теперь почти каждый день бывал на пустыре. Сначала ходил один, потом сказал ребятам.

Лежа в лопухе, ребята рассказывали сказки, ловили пчел или придумывали, как бы насолить Прасковье Петровне, которая теперь мучила ребят грамотой.

Однажды Роман дольше других задержался на пустыре. Был вторник. Все ушли домой обедать и переодеваться. Вечером надо было идти к десятнице. Оставшись один, Роман лег на траву и задумался.

Знойная тишина была наполнена неуловимыми шорохами. Не то трава шелестела, не то шуршали ползавшие букашки. Солнце палило, и даже небо слепило глаза. Над головой, заслоняя свет, тихо качались изумрудно-зеленые, с темными жилками лопухи.

Жара сковала тело. Ленивые и несуразные мысли бродили в голове. Почему-то представился дед, который где-то в городе толкает, напрягаясь, тяжелую тележку с ящиками щелока и отыскивает какую-нибудь Гагаринскую или Абросимову улицу. Подумал о матери и сразу представил себе, как она стоит, согнувшись над лоханкой, в прачечной, и удушливый, вызывающий кашель густой пар поднимается от воды.

"Плохо им, - подумал Роман. - В такую жару шевельнуться трудно, а тут на-ка работай".

Вдруг рядом зашумела трава.

Роман вздрогнул и приподнялся.

Около него стоял Иська.

- Что тебе? - спросил Роман, сердясь, что прервали его приятное одиночество.

Иська испуганно моргнул и отступил на шаг.

- Я хотел спросить... - Иська переступил с роги на ногу.

- Ну, говори.

Куда вы ходите?

- Вона что, - Роман улыбнулся. - Мы учиться ходим к десятнице.

- А мне нельзя?

- Тебе? - удивленно спросил Роман. - Вот уж не знаю. Да, наверное, можно, только спросить надо.

- А ты спроси.

- Не знаю я. - Роман колебался. - Опасно с тобой, опять что-нибудь выйдет.

- Да что ж выйдет? Ты только спроси. А я тебе пуговиц с накладными орлами дам.

- А сколько?

- Пять штук дам.

- Ладно, спрошу, - сказал Роман. - У десятницы сегодня спрошу. А ты на улице жди. Если можно будет, я выйду за тобой.

***

В шесть часов ребята собрались на площадке и шумной гурьбой пошли к десятнице.

Шли ребята не торопясь, останавливаясь на мостах, плевали на проходящие буксиры и пассажирские пароходики. Украдкой оглядываясь, Роман видел Иську, который тихо шел сзади.

Прасковья Петровна жила на Крюковом канале, в большом сером доме с высокими узкими окнами.

Дойдя до дома, ребята поднялись по широкой парадной лестнице во второй этаж и позвонили.

Дверь открыла прислуга, старая ворчливая женщина. Ребят она не любила. После их ухода всегда приходилось снова убирать комнаты.

Пройдя в прихожую, ребята разделись и один за другим вошли в гостиную. Там уже суетилась Прасковья Петровна. Рассаживала девчонок имальчишек на мягкие стулья, покрытые белыми чехлами.

Ребята сели и замерли, как приговоренные к казни, робко поглядывая на массивные шкафы и развешанные по стенам большие портреты каких-то мрачных седоусых генералов.

- Богато живет... Здорово богато, - прошептал Женька на ухо Роману. - Ишь комодов-то сколько!

Прасковья Петровна достала из шкафа пачку книг и тетрадей и положила все на стол.

- Ну вот, дети, - заговорила она. - До сих пор мы занимались без книг. Это было неудобно. Теперь совет десятниц купил на свои деньги буквари и тетради. Сегодня я раздам их вам, и мы будем учиться по книге.

Десятница развернула пакет и стала оделять каждого тетрадями и букварями, на обложках которых были нарисованы позолоченные подсолнухи и славянскими буквами напечатано: ЗОЛОТОЙ БУКВАРЬ После раздачи начали заниматься.

- А-а, - тянула Прасковья Петровна, тыча пальцем в знак, похожий на воротца. - Это "а". А это "бе".

- "А", "бе"... - уныло повторяли ребята и незаметно развлекались, кто чем мог. Одни смотрели на улицу, где вереницей ползли телеги и бежали прохожие, другие разглядывали картинки. Прилежно занимались одни девочки.

- "А" да "бе" сидели на трубе, - бормотал тихо Васька. - "А" упало, "бе" пропало.

В комнате стоял тихий гул. Говорить громко не решались. Пугали тяжелые шкафы, ковры строгий краснолицый генерал на картине.

- "Ер", "еры", - монотонно говорила десятница.

- Упали с горы, - гудел, передразнивая, Васька.

- "Ерь", "ять".

- Надо поднять.

- "Фита", "ижица".

Тут Васька буркнул что-то неприличное. Ребята фыркнули.

- Что такое? - нахмурилась десятница.

- Мы ничего, - сказал Васька, краснея. - "Ижица" больно буква смешная.

Наконец Прасковья Петровна закрыла букварь.

- На сегодня довольно, - сказала она. - К следующему вторнику все выучите азбуку. А теперь давайте отдохнем. Кто из вас петь умеет?.

- Все умеем, - крикнул Серега.

- А какие песни знаете?

- "Чеснока" знаем, - сказал Женька. - Про атамана, которого васинские парни запятнали.

- Это хулиганская песня, - сказала десятница. - Лучше я вас другой научу. Хотите?

Она ударила по клавишам рояля и заиграла медленный тягучий мотив, а сама запела тихонько: Был у Христа-младенца сад, И много роз взрастил он в нем...

Ребята подпевали ей.

Когда урок кончился, Роман, собравшись с духом, подошел к десятнице.

- У нас есть мальчик один. Он тоже очень хочет ходить к вам. Можно ему?

- Конечно, можно, ты его приводи в следующий раз, - сказала десятница. - Мог бы и сегодня привести.

- А я боялся, - сказал, смеясь, Роман. - Он и сейчас на лестнице стоит.

-Где? Кто?

- Да Иська, мальчик тот.

-Кто?

- Иська, это зовут его так. Исаак.

- Исаак? - нахмурилась Прасковья Петровна. - Он еврей?

- Да.

Десятница отвернулась.

- Нельзя, - сказала она жестко. - Дети, запомните: у нас общество христианских детей. На беседы и в храм могут ходить только русские дети.

Роману стало обидно за Иську.

- А почему евреям нельзя? - упрямо сказал он.

- Это долго объяснять, - сказала десятница.

Ребята вышли на улицу. Роману было нехорошо и как-то стыдно перед Иськой. Нарочно он отстал от ребят и пошел один. На углу к нему навстречу кинулся улыбающийся Иська.

- Наконец-то! А я думал, что прозевал вас.Ну, как? - спросил он несмело.

Роман стоял, обливаясь потом. Иська догадался. Лицо его сморщилось. Махнув рукой, он тихо сказал:

- Я так и знал. Нельзя.

Он повернулся и, опустив голову, пошел по набережной. Роман брел один и чуть не плакал. Вдруг кто-то тронул его за руку. Роман оглянулся. Рядом шла Ленка дворникова.

- Ты почему один?

- А ты почему одна?

- Тебя дожидала.

- Зачем?

- Так... мне тоже Рыжего жалко.

Роман вдруг рассердился.

- Ну и жалей! - крикнул он. - А чего ко мне-то пристаешь? - И побежал догонять ребят.

ПРОПАВШИЕ КЛЕЩИ

Роман совсем было забыл про Иську, если б случай снова не столкнул их.

Ребята возвращались с беседы из церкви. Было уже темно. Роман, тихо насвистывая, брел к себе на задворки. Только завернул за угол дома, смотрит - сидит кто-то на колесе, где кузнецы перетягивают шины. Роман вгляделся. Знакомые острые плечи. Иськины плечи. Всхлипыванья слышны. Плачет.

Плачущего Иську Роман видел часто. Отлупит кто-нибудь, и идет, заливается Рыжий по двору, а вокруг народ смеется. Теперь же было иначе. Во дворе пусто, значит, никто не бил Иську, а он все-таки плакал. В сердце Романа шевельнулась жалость, захотелось подойти, поговорить с ним. Он осторожно позвал:

- Иська!

Тот даже не расслышал. Тогда Роман тронул его за плечо. Иська испуганно вскочил.

- Ты не бойся, - успокоил Роман, пряча руки за спину и показывая, что он не намерен драться.

Иська невнятно хрюкнул.

- Ты чего плачешь?

- Так.

-Так не плачут. - Нет, плачут, - сказал Иська хмуро.

- Бьют, верно, много?

- И бьют, - Иська всхлипнул и вдруг решительно сказал: - Я вот пойду утоплюсь. Пусть тогда бьют кого-нибудь другого.

- А зачем топиться? - спросил Роман. Но Иська, не слушая, продолжал:

- Брошусь в Фонтанку, пусть знают.

- Подожди, - сказал Роман. - Может, перестанут бить. Меня вон тоже мать лупит.

- Тебя одна мать, - горестно сказал Иська, - а меня весь двор. И дворники, и Шкалик, и Васька...

- А ты не давайся. С Васькой сам стыкнись, а от больших удирай.

- Удирал, да догоняют... - вздохнул Иська. Вздохнул и Роман.

Иська сидел молча, только изредка всхлипывал. Вдруг Роман поднял голову.

- Знаешь что? Будем дружить! Играть вместе, только не на дворе. Вот тебя и не станут бить. Я все время с тобой буду. Хочешь?

Иська недоверчиво покачал головой.

- Не веришь? Ей-богу, буду играть, - разгорячился Роман и, плюнув, добавил: - А ребята - черт с ними, без них обойдемся.

- Ладно, - сказал Иська. - А я тебе за это пружинок принесу, у папки много...

***

Утром Роман почувствовал, что ему особенно хорошо и весело.

Ему захотелось поскорее увидеть Иську и бежать с ним на пустырь играть. Выскочив на двор, Роман остановился. Около кузницы увидел толпу ребят, Шкалика, кузнеца Гультяева и старшего дворника. Окружив кого-то, они отчаянно ругались.

- Иди скорее! Вора поймали! - крикнул Женька.

Роман подошел к толпе, пробрался в середину и остановился в изумлении.

В центре стоял пьяный подмастерье Шкалик, а в руках у него корчился плачущий Иська.

- Воровать! Инструмент воровать! - хрипел Шкалик, вывертывая Иське ухо. - Говори, куда дел клещи?

- Поддай ему! - кричали со всех сторон. Увидев Романа, Иська вскинул голову и шагнул к нему.

Но Роман неожиданно для себя испуганно попятился в толпу. Иська понял.

- Не брал! - крикнул он, глядя на Романа. Роману крикнул Иська, а толпа подумала, что он оправдывается.

- Врешь! - загалдели кругом. - Все видели. Весь вечер на колесе сидел, и клещи лежали.

- Вор! Вор! - кричал громче всех Васька. Наконец совещавшиеся в стороне дворник и хозяин кузницы подошли к толпе. Дворник взял Иську за руку и молча повел по двору. Сзади шли бабы, мастеровые, ребятишки.

- Веди к отцу. Небось заплатит! - кричали бабы.

А мальчишки распевали:

- Вор-ворище украл топорище!

Иськин отец, издали увидев процессию, уже спешил навстречу.

Толпа окружила его. Все размахивали руками, кричали:

- Клещи из кузницы!

- Спер!

- Украл!

- Клещи украл!

- Нет! - крикнул Иська и поперхнулся, получив от дворника подзатыльник.

Дворник, откашлявшись, обратился к отцу:

- Платите за клещи, а не то я в участок отправлю. Мы этого не потерпим. Если еще раз случится, доложу управляющему.

Иськин отец не ругался, не спорил. Среди общей тишины он вынул деньги. Три потрепанных рубля перешли в черные от угля и масла руки кузнеца Гультяева.

Представление кончилось. Толпа нехотя разошлась по своим делам. Площадка опустела. Роман видел, как Иськин отец печально глядел вслед ушедшим, потом повернулся к сыну, но не ударил, не обругал его, а, улыбнувшись, что-то сказал, утешая, и, потрепав по плечу, ушел.

Роману стало еще тяжелее. В смятении поплелся он вслед за ребятами. Что-то было непонятно, неясно. Ребята, развалившись на траве, обсуждали случившееся. В стороне сидели мастеровые. Пошабашив, они завтракали. По кругу мелькала бутылка. Совсем пьяный Шкалик что-то рассказывал им, а все хохотали. В это время во двор въехала тележка мороженщика. Первым вскочил Васька.

- Кто за мороженым? - крикнул он и побежал. За ним сорвался Степка. Через минуту они вернулись. Васька шел впереди, с наслаждением облизывая края вафли, а за ним плелся Степка и скулил:

- Дай пятак.

- Фига! - последовал короткий ответ. Степка надулся и сел в стороне. С площадки донесся призывный крик торговца:

- Моро-о-жено!

Степка вскочил и в третий раз упрямо спросил:

- Даешь пятак?

- За что тебе? - облизывая пальцы, спросил Васька.

- А за то.

- Не дам.

- Не дашь?

- Нет.

Степка покраснел, растерянно заморгал и внезапно выпалил:

- А я скажу, кто клещи упер...

Мальчишки испуганно вздрогнули. Мастеровые перестали смеяться. Все глядели на Степку. Роман подскочил к нему.

- Кто? - крикнул он.

- Кто украл, говори! - загалдели ребята. Степка засмеялся, потом вдруг ткнул пальцем в покрасневшего Ваську.

- Он и Шкалик; Шкалик спер, а Васька продал, сам видел.

Из-за угла вышел Иська, помахивая палкой. Было ясно, что он слышал последние слова. Мастеровые с любопытством поглядывали то на него, то на Шкалика.

Роман, красный от злобы и стыда, подбежал к Иське.

- Шкалик это! - крикнул он.

Иська словно не слышал. Он медленно шел к мастеровым. Шкалик беспокойно заерзал, потом засмеялся, стараясь скрыть смущение, и беспокойно смотрел на Иську. А тот подошел к Шкалику почти вплотную, остановился и взмахнул палкой.

От неожиданности Шкалик опрокинулся и заорал. Иська исступленно колотил его палкой.

Но вот Шкалик, оправившись, вскочил на ноги. На его лице горела багровая полоса от удара.

- Драться? - заревел он, сжимая кулаки. Вырвав у Иськи палку, Шкалик замахнулся.

Роман вздрогнул и кинулся на шею Шкалику.

- Выручай! - завопил он, повиснув на шее парня.

- Бей его! - дружно закричали ребята и все разом навалились на врага.

Мастеровые захохотали. Копошащийся клубок грохнулся на землю. Взлетали руки, болтались ноги, потом, как по сигналу, все рассыпались, оставив на земле избитого пьяного Шкалика.

ЖИЛЕЦ СО СКРИПКОЙ

КОРЕНЬ УЧЕНИЯ

По-прежнему ребята ходили в собор на беседы. Изнывали от тоски, слушая проповеди священника, потом на квартире у наставницы до одурения долбили азбуку.

Несмотря на все старания десятницы, учение двигалось туго. Девочки еще кое-как занимались, мальчишкам же грамота не давалась. С трудом зазубрили азбуку и на этом успокоились. Тупо просиживали вечера, и лишь изредка кто-нибудь, подняв от учебника осоловелые глаза, тоскливо говорил:

- И чего зря мучает?

Ребята потихоньку начали мстить десятнице, портили мебель, сдирая лак и пропарывая гвоздями мягкие стулья.

Роману тоже мучительно было сидеть в душной комнате и зубрить приевшиеся "еры", в то время как за окном гремела улица, родная пыльная улица. Сияло солнце, а на окраине, за кладбищем, счастливцы, не попавшие в христолюбивое общество, весело ныряли в мутной речонке Воняловке.

Вероятно, Роман не скоро бы научился грамоте, не попадись ему Колькин сундучок.

В квартире не было ни души. От скуки Роман ловил тараканов. За тараканом он полез под кровать и тут увидел Колькин сундук.

Сперва потрогал его, потом выдвинул из-под кровати и открыл крышку. Никаких необыкновенных вещей там не было. Лежали книги. Роман взял одну книжку и стал разглядывать картинку на обложке. На рисунке мужчина в коричневом кителе кидал бомбу в толпу оборванцев. Роман взял другую книжку, потом третью. Револьверы, кровь, кинжалы и трупы замелькали перед глазами.

Когда пришел Колька, Роман все еще сидел на полу, а вокруг него лежали горы книжек.

Колька разорался. Дал подзатыльника Роману и поспешно стал пихать книги в сундучок.

- Рано такие книжки читать. Прежде грамоте научись, - сказал он, успокоившись.

В этот вечер надо было идти на урок.

- Знаешь что, - сказал Женька Роману, мы решили прогулять. Ты пойдешь за нами на Лоцманку за кокосом?

Роману очень хотелось идти на Лоцманку, но он покачал головой.

- Нет? - закричал Женька. - Струсил?

- Не струсил, а надо учиться, - сказал Роман.

И не пошел.

С этого дня переменился Роман. На уроках у десятницы все ребята дурачились, а он прилежно занимался. Прямо загадочное событие. Ребята все ногти изгрызли от злости, глядя на Романа, а он как будто не замечал ничего. Зубрит и зубрит азбуку, и уже девчонок догнал, и уже обогнал, и дальше напирает на слоги.

Сначала ребята думали, что Роман шутит, но когда увидели, что упорство не пропадает, все переполошились. Стали следить. Открыли, что Роман не только сам учится, но еще обучает Иську. Слежка установила, что каждый день Роман и Иська встречаются на пустыре. Роман приходил с букварем. Развалившись на лопухах, они твердили склады.

Тогда ребята решили устроить облаву.

Однажды, заметив Иську и Романа на пустыре, ребята окружили их и засели в лопухах.

Роман и Иська лежали на траве. Иська неуверенно, по складам читал:

- Ко-рень уче-ния горек, а...

- Плод... плод, понимаешь... Пы-лы-од, - старательно подсказывал Роман.

- А плод его сла-док.

- Сладок, правильно.

Роман и Иська так увлеклись, что совсем не замечали ни подозрительно качающейся травы, ни шороха вокруг.

- Попались! - заревели ребята, выбегая из лопушатника.

- Вам что? - спросил Роман, вскакивая и сжимая кулаки.

- А вот что! - сказал Серега - Почему от товарищей бегаете?

- Мы учимся.

- А зачем?

- А так.

- Врет! Не верь, Серега! - закричали ребя та. - Так не учатся зря.

Круг сдвинулся теснее.

- Ты не треплись, - сказал Серега. Лучше скажи правду, а то поколотим. Ребята были рассержены не на шутку, и Роман рассказал.

Если бы десятница вздумала за каждую заученную букву давать по плитке шоколада, то и тогда вряд ли добилась бы такого успеха, какой произвело Романово сообщение.

Все мальчишки вдруг засели за буквари. Учились не просто прилежно, а с натугой, с надрывом, до обалдения, как на гонках. Даже старательные девчонки отставали, не выдерживая соревнования. Быстро одолев склады, ребята один за другим переходили на беглое чтение. И впереди всех, как вожак, шел Роман.

Наконец настал долгожданный день. Было воскресенье. Роман утром принес газету. Александр любил за чаем читать "Петербургский листок".

- Долго бегаешь, - сказал он, протягивая руку за газетой.

Роман газету не отдал. Отскочив в сторону, он сказал улыбаясь:

- Я сам прочту.

- Учись хорошо, через год научишься читать по складам, - усмехнулся брат.

Роман промолчал, развернул большой, неудобный лист газеты и оглядел всех заблестевшими глазами. Потом посмотрел на страницу, увидел маленькую заметку с черным, жирным заголовком и, наслаждаясь общим изумлением, звонко, без запинки стал читать вслух. В груди все плясало от восторга. Роман читал, с трудом удерживая дрожь в голосе и не понимая смысла прочитанного: УБИЙСТВО АВСТРИЙСКОЙ НАСЛЕДНОЙ ЧЕТЫ При проезде эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой, герцогиней Гогенберг, к ратуше в автомобиль была брошена бомба, не причинившая вреда эрцгерцогу.

Преступник, оказавшийся типографским рабочим из Требиньи, арестован.

После торжественного приема в ратуше, когда герцог с супругой продолжали объезд города, было произведено второе покушение. Гимназист выстрелами из револьвера тяжело ранил эрцгерцога и герцогиню.

Оба раненые скончались. Второй преступник арестован. Разъяренная толпа пыталась расправиться с преступниками судом Линча..."

- Карбюро Спа, - волнуясь, закончил Роман и оглядел родных.

Торжество было полное. Мать обнимала его, бабушка ахала, даже Александр, потрепав по плечу, похвалил:

- Молодец. В кинематограф сведу.

Все тормошили его, ласкали, забыв о газете, как вдруг дед негромко сказал:

- Убили. Ах, мошенники! За что же это его? Тогда Александр торопливо выхватил газету и стал читать. Колька вскочил из-за стола.

- Война будет! - крикнул он возбужденно. Мать заохала, запричитала бабушка. О Романе все позабыли, а он, выждав момент, подошел к Кольке.

- Ну как?

- Чего? - удивился Колька. - Молодец, читать умеешь.

- А это?

Роман выразительно скосил глаза на Колькин сундучок.

У Кольки и рот открылся от изумления.

- Эге, - сказал он. - Так уж не из-за этого ли ты учился?

Роман мотнул головой.

- Ну ладно, - сказал Колька. - Валяй.

***

За забором показалась кудлатая голова Романа. Он быстро перелез через доски и направился к ребятам.

- Принес! - еще издали крикнул он, улыбаясь. Ребята окружили его.

- Кажи скорее!

Роман молча выдернул из кармана тоненькую книжечку и, подняв над головой, показал ребятам обложку. На рисунке клокотало желтое пламя взрыва и корчились люди.

- Клёво! - ужаснулся Васька. - Дай-ка поближе посмотреть.

- Успеешь, - сказал Роман и, отвернувшись от Васьки, стал показывать картинку обступившим его ребятам.

Васька скис. Сел на траву, терпеливо ожидая своей очереди.

- На, посмотри, - сказал Роман, протягивая наконец книжку Ваське, когда все ребята уже просмотрели ее.

Васька поглядел, не беря в руки.

- Ну, валяй, читай скорее, - заторопили ребята.

Все мигом разлеглись на траве и замерли. Роман торжественно раскрыл книжку и чуть дрожащим от волнения голосом прочел:

- "Заговор преступников".

Никто не шелохнулся. Затаив дыхание, ребята не мигая глядели прямо в рот Роману.

- "Была бурная холодная ночь, когда в квартире знаменитого американского сыщика Ната Пинкертона раздался звонок..."

Солнце до боли напекло затылки, по ногам ползали муравьи, руки затекли, но ребята ничего не замечали. Час пролетел как секунда.

Когда Роман закрыл книжку, ребята долго молчали, потом Женька, вздохнув, сказал: - Жалко, что все.

- Завтра еще принесу, - сказал Роман. - Хорошая книжка, - выдавил наконец Пеца. - Даже дух захватывает. Не то что эта.

Под общий смех он извлек затрепанную азбуку. Роман выхватил у него букварь, развернул и, кривляясь, будто по складам, прочитал:

- Ко-рень учения го-рек, а плод его сла-док.

Потом встал и, размахнувшись азбукой, высоко подбросил ее вверх. Белые листочки светлым букетом взметнулись в воздухе, медленно опустились и потонули в густом лопухе.

ИОГАНН ЯН ТОФФЕР

К Рожновым переехал новый жилец. Пришел он рано утром - высокий, плечистый, усатый и при котелке. Прямо барин или чиновник почтовый.

- По виду приличный. Фотограф, говорит, - сказала мать. - Только величать трудно: Иоганн Ян Тоффер...

- Вроде немца, - решил дед. - Будешь звать Иван Иваныч...

Роман тотчас же навестил нового жильца и застал его за устройством своего жилища.

Насвистывая веселую песенку, жилец раскрыл свой единственный пухлый чемодан, вытащил пачку книг и бросил на стол. На спинку кровати повесил полотенце, положил одеяло, затем достал две фотографии в рамках и скрипку. Фотографии приколол кнопками над столом, скрипку повесил на гвоздь и, оглядевшись, подмигнул Роману:

- Готово, дружище... Роман засмеялся.

- Поиграйте на скрипке, - сказал он.

- Завтра поиграем.

- Ну ладно, - сказал Роман. - Я приду завтра.

На другой день Роман не отходил от нового жильца. Тоффер играл на скрипке, потом учил играть Романа.

Роман дергал смычком, но скрипка только мяукала и пищала.

***

Вечером Тоффер послал Романа купить папирос. Вернувшись, Роман нашел Тоффера не одного. В комнате сидели два молодых парня в пиджаках. Третий был постарше, с небольшой бородкой, в очках.

Роман отдал папиросы, но из комнаты не ушел, а пристроился в углу и стал рассматривать картинки в альбоме.

Иван Иваныч принес чай, нарезал ситный. - Читал газеты? - спросил пожилой муж чина.

- Да, - сказал Тоффер.

- Ну?

- Плохо. Втянут обязательно.

- Что втянут, все знают, -ты скажи, делать? Послушал бы, что наши на заводе говорят!

- Что же?

Парни переглянулись. Один, рябоватый, кивнул незаметно, показывая на Романа.

- Ничего не поймет, - сказал Тоффер так небрежно, что Роман обиделся, хотя действительно ничего не понимал.

- Ну, а что же говорят?

- Много чего, - усмехнулся парень. - Задор такой, что страшно подумать.

- Оно понятно. В раж вошли: шапками закидаем.

- И все-таки нельзя приостанавливать работу, - сказал Тоффер. - Надо разъяснять, говорить. Мы не можем приостановить событий, но подготовим дальнейшее.

- Рискованно, - сказал рябоватый, качая головой. - Вон сегодня токаря одного взяли... Сдуру сболтнул парень: на кой, мол, нам война? Так в конторе задержали. После ребята видели - задами увели.

Забыв про чай, разговаривали гости, горячо спорили, а Роман, отложив альбом, слушал. Понял одно: будет война. Он обрадовался.

Война представлялась ему как что-то веселое. Будут каждый день ходить солдаты с музыкой, со знаменами, с пушками. Точь-в-точь как Колька рассказывал про Наполеона.

Поздно вечером ушли гости. Иван Иванович раскрыл окно. Со двора пахнул теплый воздух и наползла тишина. Тоффер поглядел на Романа и, улыбаясь, непонятно спросил:

- Ну как?

- Война будет, - сказал Роман.

- Да, будет война, - сказал Тоффер задумчиво. - Будет война - драка, свалка, костоломка... Хорошо, что ты еще мал, Роман.

От тихого голоса Тоффера Роману стало страшно. Пугала тишина за окном. Двор черной и страшной дырой глядел в окно. Роман вздрогнул и отошел от окна.

НАТ ПИНКЕРТОН В ПЕТЕРБУРГЕ

С раннего утра забравшись на пустырь, ребята читали выпуски Пинкертона, по очереди передавая прочитанные соседу.

На пустыре даже воздух, казалось, застыл неподвижно и пропитался солнечным зноем. Было тихо, только пчелы гудели на репейнике, да со двора изредка доносился нечаянный крик или стук. Но вот Женька захлопнул книжку и, перевернувшись на спину, с наслаждением потянулся.

- Всех арестовали, - сказал он удовлетворенно и достал из кармана два окурка.

- Закуривай, ребята.

- Оставь на глоточек, - сказал Степка, тоже бросая книгу. И другие, точно проснувшись, отложили книжки. Стали потрошить карманы, вынимая окурки.

- Чисто работает. Всех один переловил, - рассуждал Женька.

- У них в Америке не забалуешь... Не то что у нас.

- У нас! - фыркнул Сережка. - Я вон в газете прочитал: троих топором зарубили, так до сих пор ищут - изловить не могут.

- И не найдут, - сказал Пеца. - У нас сыщиков хороших нет.

Вот Пинкертона бы к нам, тот бы разделал! - воскликнул Женька. Он даже приподнялся и, оглядев всех, спросил: - А что, если б взаправду бы к нам приехал Пинкертон?

В тот момент из-за забора показалась голова Романа. Он с необычайной быстротой перевалился через ограду и, подбежав к ребятам, с трудом дыша, прохрипел:

- Пинкертон...

- Что? - спросил Женька.

- Пинкертон в Петербурге, - передохнув, выпалил Роман.

Ребята вздрогнули. Степка поперхнулся табачным дымом и закашлялся, что-то невнятно икнул Иська, а братья Спиридоновы мешками осели на траву.

- Врешь! - взвизгнул Женька.

- Истинный бог.

- Врешь! Откуда узнал?

- Брат сказал.

- Брат врет.

- Ну нет, он не такой, чтобы трепаться зря. Ребята замолчали, каждый по-своему обдумывая сообщение Романа.

- Вот здорово! - выдавил Серега. - Поглядеть бы на него.

-Узнать бы, где живет? - сказал Женька беспокойно ерзая по траве. - Выследить бы. А? - А как? Где его искать?

Тогда поднялся Роман.

- Я знаю, - сказал он важно. - Я уже обдумал. Все очень просто.

Он взял с травы один из выпусков и ткнул пальцем в портрет сыщика, нарисованный на обложке.

- Вырежем из выпусков по портрету и пойдем по городу завтра. Кто увидит прохожего, пусть с портретом сравнит. И следить надо, где живет. Так и найдем.

***

На другой день началась слежка. Ловцы Пинкертона собрались на пустыре. Все были взволнованы, но больше всех волновался Роман. Он давал указания и намечал маршруты каждому.

Роман пошел с Иськой. Их путь лежал по Садовой, по Невскому до вокзала и обратно. Иська шел по левой стороне улицы, Роман по правой.

Первое время они двигались, не теряя из виду друг друга. Иська изредка поглядывал на карточку. Чем ближе подходили к Сенной, тем больше становилось народу. Роман забеспокоился. Следить за прохожими стало труднее. Только заметит такого бритого, полезет за карточкой, а бритый уже прошел. Роман вынул портрет и зажал его в кулаке, чтобы каждую минуту можно было взглянуть на него.

Первого Пинкертона Роман заметил на углу. Пинкертон стоял, поставив ногу на скамеечку, а черномазый айсор яростно начищал ботинок. Роман, протолкавшись поближе, остановился, но тут кто-то наступил ему на ногу. Пока Роман оттирал ноющий палец, Пинкертон ушел. Прихрамывая, Роман тихо пошел дальше, тараща глаза на прохожих. Роман и не думал, что может быть столько бритых под Пинкертона. Они стали попадаться на каждом шагу, и почти каждый чем-то смахивал на сыщика. Один Пинкертон покупал газету, другой бежал за трамваем, третий сидел в столовой за большим зеркальным окном, весь как на ладони, и, прожевывая котлету, поглядывал на улицу пустыми и мутными глазами.

Иську Роман уже давно потерял из виду. Пробежав Садовую, он вышел на Невский и совсем растерялся. Бритые вдруг повалили сплошной стеной.

Были они в шляпах, в кепи, в котелках, в панамах. Они улыбались, разговаривали, кивали. Казалось, весь город наполнился Пинкертонами. Роман, перебегая с края на край панели, не успевал глядеть на портрет.

Добежав до Екатерининского сквера, Роман устало прислонился к решетке и, вытерев с лица пот, задумался. Стало ясно, что таким путем невозможно отыскать Пинкертона. Тогда он решил выбрать из несущейся толпы наиболее похожего и следить за ним.

Мимо Романа быстро прошел человек в сером пальто, в шляпе, бритый и с крючковатым носом. Роман вздрогнул. Прохожий был вылитый Пинкертон. Не мешкая, он двинулся за новым Пинкертоном. Чтобы не потерять его из виду, Роману пришлось бежать. Он уже обливался потом, а человек все рассекал толпу, то исчезая, то вновь появляясь.

"Заметил, что слежу, - подумал Роман. - Врешь, не скроешься!"

На Аничковом мосту Пинкертон внезапно свернул с панели и стремительно перебежал улицу.

"Следы заметает".

Роман кинулся за ним через дорогу, едва успев проскочить под мордой лошади. Чуть не попал под трамвай, но все же нагнал человека,когда тот, быстро свернув на Фонтанку, скрылся в общественной уборной.

Обескураженный Роман подтянул спустившиеся штаны, вытер пот и стал ждать.

Пинкертон вышел несколько минут спустя. Медленно прошел он по проспекту до остановки и прыгнул в трамвай.

От жары или усталости у Романа кружилась голова. Пинкертоны мерещились всюду, они улыбались Роману и кружились хороводом вокруг него.

Захотелось спать. Солнце уже падало с выси и, словно зацепившись, висело на сверкающей игле Адмиралтейства. Из кафе и ресторанов несся запах жареного мяса.

Роман в раздумье остановился около витрины магазина, разглядывая манекен, стоявший в окне. Манекен был вылитый Пинкертон, и даже глаза были так же прищурены и пристально глядели из-под восковых век.

Вечером все собрались на пустыре. Роман пришел последний. Увидев зеленые и злые лица ребят, он не решился подойти близко. Остановившись на почтительном расстоянии, спросил:

- Ну как?

- Дурак ты, - вяло ответил Серега.

- Поздно пришел, - вздохнул Степка, - а то мы дали бы тебе банок.

Всех постигла одна и та же участь. Каждый видел целые армии Пинкертонов. Видели Пинкертонов-городовых, холодного сапожника, даже торговец огурцами около казенки оказался Пинкертоном. А Степка сказал, что Пинкертон живет в их доме, и это не кто иной, как тетка Авдотья - квартирная хозяйка.

- Нос крючком, глаза заплывши, но зоркая.

***

Во двор привезли глину. Свалили ее около ворот в кучу. Ребята целый день лепили лошадок, кораблики, колбаски.

Роман, сваляв большой кусок глины, принялся делать солдата. Другие ребята ломали, лепили новые штуки, опять ломали, а Роман упорно трудился над своим солдатом. И постепенно кусок глины преобразился. Теперь это был действительно солдат в шинели, с ранцем за плечами. Ребята, побросав свои работы, окружили Романа и, рассматривая солдата, переговаривались между собой.

- Это да-а, - шептались ребята.

- Как настоящий, , сказал Чемодан. - А коров умеешь лепить?

- И коров умею, - сказал Роман.

- Он все может, - вмешался Женька. - Он и паровоз, и корабль, и...

Вдруг ребята замолчали, только Женька тихо охнул.

- Гляди, - прошептал он, толкая Романа. Роман взглянул в сторону, куда показывал Женька, и обомлел.

К ребятам неторопливой походкой, помахивая тросточкой и хитро улыбаясь, шел великий сыщик Нат Пинкертон. Сомнений быть не могло. Бритый подбородок, чуть загнутый нос, тонкие губы и серые прищуренные глаза. Словно соскочил с обложки выпуска.

- Он, - прошептал Роман.

- Он, - взвизгнул Женька и, не выдержав, бросился бежать, а за ним и вся компания. На месте остался один Роман.

- Прекрасно, - сказал Пинкертон, останавливаясь около Романа и разглядывая солдата. - Очень недурно. Твоя работа?

Роман стоял истуканом и молчал.

- Захлопни рот, - посоветовал Пинкертон, - и отвечай, если тебя спрашивают.

Роман с треском сомкнул челюсти, потом буркнул:

- Моя.

- Молодец! Прямо молодец, - улыбнулся Пинкертон. - А скажи-ка, молодец, где тут у вас квартира девяносто два?

- На заднем дворе, - сказал Роман, удивленный, что Пинкертон назвал их квартиру. - А тебе кого?.. Я оттуда...

- Сам оттуда? - обрадовался Пинкертон. - Это еще лучше. Пойдем-ка со мной погуляем да побеседуем. Парень ты, я вижу, понятливый. Будешь толково отвечать, двугривенный дам.

И он показал белую монетку.

Роман посмотрел на двугривенный, подумал и двинулся за Пинкертоном. Вышли на улицу.

- Квартира у вас большая? - спрашивал Пинкертон.

- Большая.

- А жильцов много?

- Нет... родные все. Один только и есть... фотограф со скрипкой...

- Ишь ты! - усмехнулся Пинкертон. - Фотограф. А какой он из себя?

- Обыкновенный, с усами, - сказал Роман. - Иван Иваныч.

- Так, так... А дома он часто бывает?

- Всегда.

- А что делает?

- Не знаю.

- А на скрипке играет?

- Хорошо играет.

Пинкертон засмеялся и даже языком прищелкнул, потом, глядя в глаза Роману, спросил:

- А скажи-ка, много снимает ваш Иван Иваныч?

- Как снимает?

- Ну, вот фотографии снимает. Ведь он фотограф.

Роман запнулся. С удивлением вспомнил, что ни разу не видел у Ивана Иваныча фотографического аппарата.

- Нет, немного, - сказал он неуверенно.

Пинкертон весело засмеялся.

- Двугривенный почти заработал, - сказал он. - Теперь скажи, ходит кто-нибудь к вашему Иван Иванычу? Ну, знакомые или барышни?

- Ходят.

- А что они делают?

- Разговаривают.

- О чем?

Роман вдруг прикусил язык.

Недавно Иван Иванович говорил ему:

"Если кто-нибудь будет расспрашивать, о чем беседуют мои гости, не говори ничего".

- О чем же? - торопил Пинкертон, но Роман уже нашелся.

- Не знаю, - сказал он, опуская глаза под пристальным взглядом. - Я не слышал.

Долго еще расспрашивал Пинкертон, изредка записывая что-то в маленькую книжечку. Роман встревожился за Тоффера.

"Если Пинкертон ищет преступника, то, без сомнения, напал на ложный след", - подумал он.

Наконец Пинкертон спрятал книжечку и вынул двугривенный.

- Держи. Теперь беги, да молчи, что со мной разговаривал, - сказал он, собираясь уходить, но Роман вдруг тронул его за руку.

Пинкертон остановился, недоумевая.

- Он не американец, - сказал Роман.

-Кто?

- Да жилец наш, он из Риги. - Это неважно.

- Неважно? - Роман был разочарован. - А я думал, ты американца ищешь.

- Я никого не ищу, - улыбнулся Пинкертон. Роман недоверчиво покосился на него и засмеялся.

- А зачем же из Америки приехал? Зря сыщики не ездят, - сказал он и испугался.

Лицо Пинкертона вдруг посерело и вытянулось. Он быстро схватил руку Романа.

- Кто тебе сказал, паршивец? - прошептал он, кривя губы. - Говори сейчас же. Кто?

Роман струсил.

- Я сам догадался. Ей-богу, сам, - дрожа и запинаясь, пробормотал он и, путаясь, торопливо стал рассказывать. Лицо Пинкертона светлело, складки исчезли, а когда Роман кончил, он долго хохотал.

- Молодец! Молодец! - говорил он сквозь смех. - Это я и есть. Узнал-таки!

- Ну еще бы! - хвастливо сказал Роман, видя, что Пинкертон не сердится. - Я, брат, сразу заметил. Я не как другие ребята.

- Верно, - смеялся Пинкертон. - Ты парень не дурак. У меня вот товарищи есть.

- Боб Руланд и Моррисон? - спросил Роман.

Пинкертон даже побагровел от душившего его смеха.

- Во, во, Боб и Моррисон, - пробормотал он. - А они здесь?

- Нет. Я, их не взял из Америки. Дрянные они.

- Ну?

- Дрянные. Шваль, а не ребята.

- А как же в Индии - они спасли же тебя? - продолжал допытываться Роман.

Пинкертон сморщился и махнул рукой.

- Ну только что в Индии, а так все больше я их спасаю.

- А ты бы других помощников взял?

- Я и то подумываю, - сказал Пинкертон. - Вот, может, тебя возьму.

- Меня? - Роман не верил ушам. - Неужели возьмешь?

- Возьму, - сказал усмехаясь Пинкертон. - Только ты за жильцом посматривай, будешь мне сообщать.

И, повернувшись, великий сыщик зашагал по улице, насвистывая "Пупсика"

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ

С заходом солнца дом затих. Раскрылись окна. На дворе остро запахло жареным луком, колбасой, горохом. В доме ужинали и отдыхали.

Повеяло ночной прохладой. Из "Смурыгина дворца", почесываясь, один за другим выползали мостовщики подышать воздухом перед сном. Расселись на скамье, как воробьи на заборе. Желтый язычок спички вырисовывал в темноте бронзовые скулы и тусклые, бесцветные от пыли глаза. Вспыхивали огоньки папирос.

- Погода-то! Благодать какая!

- В деревню бы теперь, в самый раз к сенокосу. Ишь как парит!

- Пожалуй, как бы другой сенокос не начался... Будто немец воевать с нами хочет.

Сразу все замолкли, насторожившись. Потом кто-то сурово обрезал:

- Будет молоть! Дурак!

- Не должно быть войны. Нечего нам с немцами делить.

- А говорят же люди.

- Мало ли что говорят! Вроде тебя брехуны.

- Сейчас, ежели запас тронуть, все работники под ружье пойдут. Это хоть наш брат, хоть немец понимают.

Долго сердито говорили, потом успокоились. Кто-то мечтательно и тихо замурлыкал:

Ревела буря, дождь шумел, Во мраке молнии сверкали...

А дальше густо, как клубы махорочного дыма, громыхнуло и понеслось по двору подхваченное артелью:

И беспрерывно гром гремел, И ветры в дебрях бушевали.

Хорошо пели мостовщики. Согласно, стройно, с чувством, вкладывая в мотив знакомую каждому тоску по родным местам.

Песня всколыхнула и пробудила от дремы двор. В первом дворе скрипнула створка окна. Высунулась кудлатая голова портного. Он развалился на подоконнике, шумно зевнул.

- Запели. Соловьи курские! - Потом повернулся в комнату, громко сказав: - Тащи самовар, старуха. Будем чаевничать.

У забора на траве расположились мастеровые из кузницы. Выпивали. Кто-то, захмелев, затянул частушку.

Где-то ругались. Доносились обрывки фраз, смех. Тонкий детский голос лениво тянул:

- Мамка, кинь ситнава! Кинь ситнава!

Роман сидел около мастеровых. Слушал сказки. Кувалда-молотобоец - мастер сказки рассказывать, и всегда у него неисчерпаемый запас их. Только Роману не нравятся его сказки. Непонятные они и однообразные. Все про попадью да про генеральских дочек, с ругательствами.

Роман слушал, слушал, потом надоело. Поднялся и пошел прочь. Только к каретным сараям отошел, кто-то за рукав дернул. Обернулся, а сзади Ленка дворникова стоит.

- Романка! Я ищу тебя.

- Тебе что?

- Что я знаю-то! - сказала Ленка, тараща таинственно глаза.

- Ну говори!

- Подозрительный тип у вас живет, вот что.

- Врешь ты?

- Нет, не вру. Подозрительный тип, как папа сказал.

- Да у нас нет никого.

- А жилец ваш?

- Иван Иванович? - с удивлением спросил Роман. - Это про него папка твой сказал? Ну, так дурак он. - Роман рассердился. - Дурак и есть. Я Ивана Иваныча знаю, он хороший.

- Да я ничего, - оправдывалась Ленка - Это папа. Как он сказал, я сама испугалась.

Ленка озабоченно вздохнула и, подергав косичку, ушла. А Роман снова начал бродить по двору. Около сеновала нашел Иську, Женьку и Пецу. Они тихо разговаривали, Роман сел рядом. Но разговор не клеился. Ребята, скучая, прислушивались к полузвукам, доносившимся со двора.

"Скорее бы война", - подумал Роман. И вдруг в шум двора вмешалось новое. Протяжный, едва улавливаемый звук, как игла, вонзился в шум двора, вмешался в пение граммофонов. Сначала он был слабый, непонятный, потом окреп, стал слышнее и вырос в тягучий, как сирена, звук. Звук рос и креп, напирая на двор, разъедая душную мглу и заглушая разговор.

Во дворе внезапно все стихло. Замерли голоса, оборвалось хрипение граммофонов, в тишине пиликнула гармоника и поперхнулась на высокой ноте. Грозно растущий гул захлестнул двор.

С задворков, как вспугнутая стая воробьев, промчалась ватага мальчишек.

- Солдаты идут! - закричал звонкий детский голос. - Музыка!

- Война! - прозвучало как вздох в разных концах двора, и все устремились на улицу.

Бежали мастеровые, торопливо шли почтальоны, спешили портные, на ходу накидывая на плечи пиджаки.

Все бежали к воротам.

Но раньше всех были там ребята. Пробраться на улицу оказалось нелегко. Мимо ворот, сметая все на пути, двигалась громадная толпа, которая что-то кричала, что-то пела, свистела.

Сначала ребята растерялись. Потом протиснулись за ворота. И сразу их сдавило в толпе и потащило вперед.

Роман задыхался. Оглядываясь кругом, искал товарищей. На секунду чей-то локоть придавил ему голову к большому и мягкому, как подушка, животу, и Роман услышал, как живот густым басом урчал: "Боже, царя храни".

Роман вырвался из-под локтя. Увидел Степку. Пробился к нему, наступая на ноги идущим и получая пинки. Потом вместе отыскали Иську с Женькой. Ваську нашли на заборе.

- Лезьте сюда! Оратора слушать! - крикнул Васька.

У подножия памятника худенький человек, размахивая руками, кричал в толпу. До ребят доносились только отрывки его речи:

- Не сложим оружия!.. Победим!.. С нами бог!..

А солдаты все шли, и казалось - конца не будет людскому потоку. С оглушающим грохотом проезжали вереницы орудий. Двигалась кавалерия. Копыта лошадей с сухим треском скоблили мостовую. Там, где обрывались ряды солдат, чернели еще более густые толпы горожан. Над ними развевались полотнища трехцветных флагов. Не переставая, гремели оркестры.

Воздух дрожал от непрерывного многоголосого рева толпы. Улицы оглушительно стонали, гудела мостовая, в окнах жалко звякали стекла.

Тускло поблескивали хоругви и ризы священников. Мужчины с окаменевшими в экстазе лицами, спотыкаясь, несли тяжелые иконы и, задыхаясь, пели молитвы.

На углах, забравшись на тумбы, кричали добровольные ораторы. Толпа, не слушая, ревела "ура", стаскивала ораторов, качала их и неслась дальше.

Войска шли всю ночь. Шли в одном направлении - к вокзалу. Широкие, плотные колонны серых шинелей перекатывались как волны.

Наступило утро. Прошли последние части пехотинцев, а за ними потянулся длинный обоз и долго наполнял грохотом улицы.

Наконец проехала запоздавшая двуколка.

Улицы опустели, и сразу стало тихо и скучно. Тут только спохватившись, ребята побежали домой. Роман поднялся по лестнице и тихонько стукнул в дверь.

- Кто там? - спросил голос через некоторое время.

Роман обрадовался, узнав голос Тоффера.

- Это я, Иван Иваныч, откройте.

- Поздно, - сказал Тоффер, впуская его. - Где ты был?

- На улице. Солдат глядел. Много как, так и идут все время, и сейчас идут, - соврал Роман, проходя к Тофферу в комнату. - Германцам попадет.

Он посмотрел на Тоффера и увидел, что тот даже не слушал. Иван Иванович стоял, прислонившись к раме, и глядел в окно. Лицо его было задумчиво.

- Иван Иваныч .

Тоффер вздрогнул . Отвел глаза, посмотрел на Романа.

- Что с вами? - спросил Роман.

Тоффер долго медлил ответом, потом, повернувшись, со вздохом сказал:

- Подумай, Роман, сколько людей погибнет в этой войне.

- А германцы? Им тоже попадет, -сказал Роман, пытаясь ободрить Тоффера.

- А германцы разве не такие же люди?

- Такие же люди. А раз нападают?

Было видно, когда Тоффер, улыбнувшись, сказал:

- Глуп ты еще, а то бы я объяснил тебе. Совсем войны не надо.

Иван Иваныч говорил тихо, не обращая внимания на Романа. Роман молчал и вертел в руках выпуск Пинкертона, который с вечера таскал в кармане.

Вдруг Тоффер перестал говорить и подошел к Роману. Взял из рук книжку, прочел название.

- Нат Пинкертон. Зачем ты читаешь эту дрянь?

- И вовсе не дрянь. Интересно.

- Выдумки все это. Нет таких сыщиков.

- Ну да, нет! Скажете тоже!

- Конечно, нет.

Роману стало смешно. Иван Иваныч большой, а о Пинкертоне ничего не знает.

- Есть, - сказал он. - Посмотрим, что есть...

- А докажешь? - усмехнулся хитро Иван Иваныч.

Роман фыркнул:

- Еще бы не доказать. И докажу.

- Как же это? В Америку поедем?

- Не надо и Америки. Я здесь видел Пинкертона.

Иван Иваныч изумленно вытаращил глаза и громко расхохотался.

- Нечего смеяться, - буркнул ,Роман. - Сам видел. Врать не стану. Пинкертон, настоящий сыщик. И конфетами меня угощал.

- Верно?

- А то, думаете, вру?

Но Тоффер все еще смеялся.

- О чем же вы с ним говорили? - спросил он. - О кинематографе?

- Фига, - разозлился Роман. - Он преступников ловит. Он и о вас спрашивал.

Тоффера словно подбросило - и смеяться перестал.

- Как ты сказал? - нахмурившись, спросил он.

А Роман нарочно не торопился отвечать. Тогда Иван Иваныч взял стул и сел рядом с Романом.

- Ну-ка, выкладывай, - деловито сказал он. - Рассказывай все подробно. Что он спрашивал обо мне?

- А все. Как живете, что делаете, кто к вам ходит, о чем разговариваете.

- А ты?

- Ну, я не дурак - сказал Роман. - Насчет разговоров ничего не сказал.

Сообщение взволновало Тоффера. Он долго расспрашивал о Пинкертоне. Интересовался даже, как тот был одет и какая на нем шляпа. Потом он долго ходил по комнате и что-то бормотал под нос.

Роман вспомнил про Ленку и кстати рассказал о дворнике. Тоффер внимательно слушал. Потом зевнул, сказал:

- Чепуха все. Иди спать и не рассказывай никому о Пинкертоне. А эти книжки брось все-таки читать.

Иван Иваныч подошел к этажерке, порылся в стопке толстых томов и достал книгу. Потом что-то написал на обложке и протянул книгу Роману,

- Вот возьми.

- Про сыщиков?

- Нет. Про одного мальчика, но очень интересная, только попробуй, начни...

Роман оглядел книгу. На обложке большим красными буквами стояло одно слово: РЫЖИК

Название было непонятное и неинтересное.

ИМЕНИНЫ

На Троицком проспекте, раньше тихом и пустынном, теперь каждый день учили солдат. С раннего утра разбитые повзводно новобранцы проделывали военные упражнения, а бравые унтеры, важные, как петухи, грозно командовали:

- Взвод!.. Отставить!..

Целыми днями марширующие новобранцы ревели с присвистом песню: Пишет, пишет царь германский, Пишет русскому царю:

"Я Россию завоюю, Сам в Россию жить пойду".

На задворках, в пустовавшем двухэтажном флигеле, открылась фабрика военного обмундирования. Загудели швейные машины. Двор огласился песнями работниц-швеек. Ежедневно к фабрике подъезжали возы. Привозили полотно, вату, большие пачки катушек с нитками, увозили зеленые тюки гимнастерок и большие кипы белья.

Роман целые дни проводил с ребятами во дворе. Домашние дела его не интересовали, да и что особенного могло произойти дома?

Но однажды, придя домой, застал мать в слезах. Колька потихоньку сказал:

- Александра мобилизовали. Завтра на фронт.

На другой день встали все не по обычному рано. Разбудили и Романа. Вместе пили чай. Даже дед не пошел на работу. Старший брат был в новеньком обмундировании. Сидел за столом важно, как именинник, с вытянувшимся лицом и даже не шутил. В глазах его Роман подметил что-то похожее на испуг.

После чая брат позвал Романа и, вытащив из сундука новенькую хрестоматию, подал ему.

- Это тебе подарок, - сказал он. - Осенью учиться пойдешь, на память.

- Спасибо скажи, - бормотала мать, вытирая слезы.

Александр начал одеваться. Бабушка кинулась к нему помогать напяливать шинель. Дед сидел в стороне на табуретке и, поглаживая бороду, изредка крякал. Колька стоял у окна.

Все сели. Бабушка, часто крестясь, бормотала молитвы. Мать торопливо развязала узелок платка, доставая деньги. Минуту сидела молча, опустив глаза, не двигаясь. Наконец Александр встал.

- Благословит тебя господь, - сказала мать дрогнувшим голосом. Она подошла к Александру и стала часто-часто крестить его.

- Шуратка, миленок, внученька-а! - запричитала бабушка, бросаясь к Александру.

Все сгрудились вокруг него. Дед крепко обнялся с внуком и отошел в сторону. Потом все по очереди подходили прощаться. Целовали, говорили что-то бессвязное, но нужное:

- Пиши почаще... Что надо, сообщи.... Наконец Александр вырвался из круга, вскинул на плечи мешок.

Мать все еще суетилась. Бегала, хватала что-то, совала деньги. Вошел Тоффер.

- Прощайте, Иван Иваныч, - сказал Александр, обращаясь к Тофферу. - Я увезу свой корнет, так вы их скрипкой почаще веселите.

- Ладно, - сказал Тоффер, пожимая руку Александра. - А вам желаю поскорее вернуться. Добрый путь!

В этот день в квартире Рожновых было особенно тоскливо. Говорили мало. Колька рисовал немцев из "Огонька", сестра вышивала, мать читала Евангелие, а бабушка чинила белье. Только дед, тяжко вздыхая, разговаривал сам с собой.

День прошел. Потом другой, третий, неделя. В квартире прочно засела тоска.

По вечерам, если у Ивана Ивановича не было гостей, он часто снимал с гвоздя скрипку и наигрывал разные польки.

Мать привыкла к нему, да и все домашние полюбили тихого жильца. И столовался Иван Иванович вместе с Рожновыми.

А лето считало последние дни.

Наступил день именин Романа. Утром мать водила именинника в церковь причащаться. Дома его ждал большой арбуз. Пили кофе. Бабушка угощала пирогом.

После чая, забрав с собой Иську и Женьку, Роман гулял, покупал мороженое и угощал товарищей. Потом купил себе книжку "Взятие Плевны", на обложке которой солдат в серой кепи и с багровым лицом бежал на турок.

Вечером собрались гости. Пришла Настасья Яковлевна, знакомые матери и бабушки. Васса Алексеевна подарила Роману сапоги, а Настасья Яковлевна сунула ему в кулак полтинник и балалайку.

Сестра подарила книгу стихотворений Лермонтова. Роман знал, что сестра дорожила этой книгой, поэтому отнесся к подарку с уважением.

Лучше всех оказался запоздалый подарок Кольки. Он пришел с работы поздно.

- Поздравляю, - сказал он и, подмигнув Роману, вышел на кухню. Роман последовал за ним. Тут брат вытащил замечательный стозарядный пистолет.

Давно Роману не было так весело, как в этот вечер. Гости сидели за столом, прикладывались к рюмкам, разговаривали. Именинник бегал вокруг стола и выбирал самое вкусное. Ему даже дали выпить рюмку сладкого вина.

Роману очень хотелось, чтобы здесь присутствовал Иван Иваныч, но у него опять сидели товарищи. Они чуть не с утра забрались к нему в комнату и все говорили. Роман часто поглядывал в замочную скважину, но войти не решался.

А гости, захмелев, стали петь песни. Колька принес гитару, заиграл плясовую. На середину комнаты выскочила Васса Алексеевна и поплыла по кругу. Потом все плясали, и Роман плясал и пел: Вышла баба на торги, Предлагает пироги.

Пирога! Пирога!

Кому надо пирога!..

Воздух от папиросного дыма стал серым. В комнате было жарко. Заслезились от пота стекла окон. Комната дрожала от громкого смеха и выкриков.

В этот момент с улицы тихонько постучали в двери.

- Заходи, мил человек, - сказала Настасья Яковлевна. Но никто не вошел. Дверь только чуть приоткрылась, и тонкий голос крикнул:

- Романка! выйди-ка на лестницу.

Роман узнал тонкий голосок. Выскочил во двор. Там его ждала Ленка. Она была чем-то напугана и дрожала, поминутно оглядываясь.

- Что тебе? - спросил Роман, замирая. Ленка захныкала.

- Только никому ни словечка, а то батька убьет меня.

- Говори! - крикнул Роман. - Никому не скажу.

Наконец Ленка залпом выпалила:

- Батька сказал, чтоб дворники сегодня спать не ложились. К вам полиция с обыском придет.

- Врешь? - сказал Роман, вздрогнув. - Ведь врешь же? - переспросил он, надеясь, что Ленка сейчас засмеется и скажет, что пошутила.

Но Ленка отчаянно замотала головой.

- Не вру, Романка. Ей-богу. Батька сказал, что жилец ваш - шпион германский.

Роману стало так тяжело, словно большой камень придавил его.

Что же делать?

Ленка хотела еще что-то сказать, но Роман уже не слушал. Повернувшись, он побежал по лестнице.

В квартире пели, плясали, и никто не обратил внимания на Романа.

Прошмыгнув в кухню, Роман постучал к Тофферу. В комнате зашуршали бумагой, потом послышался голос Тоффера:

- Войдите.

Роман вбежал, захлопнул за собой дверь и остановился.

- А, именинник, - улыбнулся Тоффер. - Ну, что скажешь?

- Удирайте! - крикнул Роман.

Тоффер резко поднялся. Вскочили и остальные.

- Что ты мелешь? - строго спросил Тоффер.

- Не мелю! - крикнул Роман. - Ленка сказала. Ночью полиция с дворником придет обыск делать. Дворник сказал, что вы шпион.

Лицо Тоффера почернело, на лбу надулись складки. Товарищи молча переглянулись.

- А похоже на правду, - сказал один. - У них сейчас любимый прием: назовут шпионом - и каюк.

- Спасибо, Роман, - сказал Тоффер, гладя его по голове. - Теперь иди, веселись.

Пирушка уже не занимала Романа. Он сидел, тревожно поглядывая на дверь и прислушиваясь к малейшему шороху.

А гости все веселились. Изредка прикладывались к рюмкам. Но вот на кухне что-то грохнуло. Мать раскрыла дверь. Там стояли Тоффер с чемоданом в руке и его товарищи.

- Простите, - улыбнулся он, - зацепился за что-то.

- А вы куда?

- Товарищей приезжих надо пристроить. Но вы не беспокойтесь, - может быть, я сегодня и ночевать не буду дома.

- Как вам удобнее, - сказала мать.

Тоффер быстро оглядел комнату, отыскал глазами Романа, забившегося в угол, и кивнул ему. Роман ответил прощальным кивком. Один только он и знал, что Иван Иваныч, может быть, навсегда прощается с квартирой.

Поздно разошлись гости.

Роман лег, но уснуть не мог.

На него напал страх. Вдруг Ленка перепутала что-нибудь, и он обманул Тоффера.

За окном шумел дождь. А Роман все не спал, лежал и прислушивался к шорохам. От напряжения даже в висках стучало.

Но вот послышался звук голосов. По двору шли люди. Уже отчетливо было слышно, как много ног ступает по ступенькам лестницы.

Роман лежал не дыша.

В дверь застучали. Стучали громко, но никто не проснулся. Стук повторился. Кто-то за дверью выругался.

- Кого еще несет, чума их возьми, - заворчал, просыпаясь, дед.

Приподнялась бабушка. Вскочила мать. Зажгла свечку и, накинув юбку, подошла к дверям.

- Кто там?

- Откройте, Любовь Никифоровна, - раздался голос старшего дворника. - Полиция здесь.

- С нами крестная сила! - забормотала бабушка, побелев и часто крестясь.

Дед кряхтел и, сидя на кровати, равнодушно чесал спину. Мать, волнуясь, отдернула задвижку. Тотчас же вошли два городовых, пристав и дворник.

- У вас проживает Иоганн Ян Тоффер? - спросил пристав.

- Проживает, - сказала мать.

- Покажите комнату.

Мать, перепуганная, молча провела людей через кухню. Роман, замирая от возбуждения, приложил ухо к стене.

Вот все остановились перед дверью. Сильный рывок потряс стены квартиры. Это открыли дверь. Минуту стояла тишина, потом послышалась ругань пристава.

- Да его нет... Где он?

- Не знаю, господин пристав, - бормотала перепуганная мать. - Вечером ушел и не приходил.

Пристав долго ругался. Успокоившись, велел всем ложиться и гасить свет, а сам, оставив в засаде городовых, ушел. Городовые долго ворочались в темной комнате, после затихли.

Утром в квартире все было спокойно.

На дверях комнаты Тоффера висела большая красная печать. Роман долго в щелку рассматривал комнату Тоффера. Все было на месте, и даже скрипка, как всегда, висела на стене, завернутая в коричневую тряпку. Только хозяина не было.

Вдруг Роман что-то вспомнил и кинулся к своему ящику. Минуту торопливо рылся и извлек со дна книжку.

- Книгу забыл отдать Ивану Ивановичу. Стало стыдно. Как будто украл.

С того дня, как Тоффер дал книгу, она лежала на дне ящика даже не разрезанная. С книгой Роман сел к окну, твердо решив прочесть ее. Открыл первую страницу. В углу заметил надпись чернилами и радостно рассмеялся.

На обложке крупными, аккуратно выведенными буквами стояло: Маленькому Роману на память от его усатого друга Ивана Ивановича.

ГОРОДСКОЕ ТРЕХКЛАССНОЕ

В ПЕРВОМ КЛАССЕ

Рамы наглухо закрыты. Начисто вымыты стекла, и от этого особенно ярко блестят стекающие по ним дождевые капли. Они ползут сперва медленно, делая неожиданные зигзаги, потом, сорвавшись, стремительно сбегают вниз, оставляя на стекле серебристую рваную цепочку мелких водяных крупинок.

От дождя неясный, ровный шум. Дождь звенит по стеклам, шелестит по наружной стене. Дрожь пробирает при одной мысли, что теплая стена комнаты с выцветшими ласковыми обоями с другой стороны сейчас холодна и набухает холодным дождем. На столе коптит пузатая керосиновая лампа. Аська сидит у стола, что-то вышивает. Поблескивает на пальце медный наперсток. Аська теперь совсем заважничала. Весной она кончила школу и уже второй месяц работает в типографии ученицей-приемщицей.

В углу сидит Колька в зеленом служебном кителе с блестящими пуговицами. Колька рисует.

Роман не видит рисунка, но знает, что это немцы - в касках, со штыками.

Последнее время с Колькой опять что-то случилось. Он подолгу молча сидит, уставившись в одну точку. Иногда встряхнется, вздохнет и опять задумается.

Роман уверен, что Колька опять что-нибудь затевает. Но что?

Посреди комнаты мать раскладывает грязное белье. В ночь стирать будет.

На сундуке сидят Настасья Яковлевна и бабушка. Настасья Яковлена поминутно прикладывается к табакерке и звонко чихает, вспугивая тишину. Она еще больше потолстела, обрюзгла.

За стеной новый жилец - маклак с рынка - дребезжит тихонько на балалайке и пьяным голосом гнусит: Маруся, ты Маруся, Тебе семнадцать лет.

Чего же ты скрываешь Таинственный секрет!

- Да-а, дела, - вздыхает дед.

Колька перестает рисовать, поднимает голову и долго глядит в потолок. О чем он думает?

- Ну, а Александр-то пишет? - спрашивает Настасья Яковлевна, поправляя свой кроваво-красный повойник.

- Пишет, - говорит мать. - На прошлой неделе письмо прислал. В Галиции стоят, местечко какое - забыла. Пишет, что ничего, да уж какое там...

- Чтоб не волновалась, - говорит бабушка. - А где же там ничего, господи! Небось жмется в шинелишке...

- Ну, даст бог, вернется, - говорит Настасья Яковлевна.

Дождь шелестит за окном. Ползут без конца капли. Роман от скуки следит за ними и думает о ребятах. С наступлением осени развалилась дружная компания. Спиридоновы готовились в школу и по целым дням зубрили таблицу умножения. Женька тоже готовился в школу. Ему купили ранец, и он уже успел похвастаться. И Степка будет учиться.

Один Васька слонялся по двору, ничего не делая, да Роман все ожидал, когда мать выберет свободный день и отведет его в школу. Но матери все некогда.

Вот и сейчас она идет в прачечную на всю ночь.

Собрав белье, она связывает его в узел, потом, накинув платок, оглядывает комнату: не забыла ли чего.

Настасья Яковлевна вдруг тоже начинает суетиться.

- Ах ты, как засиделась! Пойдем, что ли? Дотащу узел-то до прачечной.

Мать берет корзину с дровами, Настасья Яковлевна - узел с бельем и лампу. Роман закрывает за ними дверь на задвижку. В квартире становится еще тише. Бабушка молится богу.

Сестра за занавеской спать укладывается. Один Колька сидит за столом. - Да-а, дела, - кряхтит дед.

Он, уже раздетый, сидит в нижнем белье на кровати, свесив ноги. Почесываясь, лениво разговаривает сам с собой:

- И что, в самом деле, сцепились? Хлеба, что ли, мало? Или земли не хватает? Эх, кабы мне волю, взял бы я этого Вильгельма, чума его возьми...

Бабушка, кончив шептать молитвы, раздевается, расчесывает жидкие волосы и, кряхтя, лезет под одеяло.

- Ложись ты, долбыня! - прикрикивает она на деда. - Долбит, долбит, из пустого в порожнее переливает... И ты бы ложился, - обращается она к Кольке. - Нечего зря керосин-то палить...

За стеной шуршит неугомонный дождь, шипит и потрескивает фитиль в лампе.

***

Наконец мать взялась за Романа. Отложив все дела, она два дня бегала по школам. Прием уже везде был окончен, но ей удалось пристроить Романа.

На третий день она пошла с ним в Александровский рынок покупать сапоги. Юркие торговцы, беспрерывно щебеча, тормошили Романа, напяливали ему на ноги разные ботинки и уговаривали мать:

- Мадам, берите эти... Нигде не найдете лучше.

Сапоги наконец купили. Но на обратном пути мать вдруг вспомнила: - а ранец еще надо...

- Надо... - сказал Роман.

- Ты иди домой, - сказала мать. - А я забегу к Вассе Алексеевне. Что-то она мне говорила о ранце.

Через час мать пришла и принесла огромный кожаный ранец...

- Вот-то счастье... - рассказывала она. - Старший-то барчук гувалевский гимназию кончил. Васса Алексеевна для меня расстаралась, выпросила у господ ранец.

Ранец был шикарный - с отделениями для книг, для тетрадей и для пенала.

Целый вечер, как солдат перед боем, чистил Роман ранец, стирал резинкой чернильные пятна, буквы, рожицы, нарисованные на крышке. Потом долго укладывал две тетрадки и книгу.

И вот он в школе. Шагает с матерью по чистому, светлому коридору. Скрипят новые сапоги, режет плечи ремень от ранца.

Начальница принимает их в столовой. Она пьет кофе с сухариками.

- Пойди-ка поближе, - говорит она Роману.

Роман делает два шага вперед и останавливается. Как бы не поскользнуться в новых сапогах на скользком паркете!

- Сколько лет? - спрашивает начальница и, прищурившись, разглядывает его.

- Девять, - говорит Роман. - А ты хочешь учиться?

- Хочу.

Начальница - седенькая старушка. У нее дряблое розовое личико, маленькие пухлые ручки. Одета она в простое серое платье.

- Ну, посмотрим, посмотрим, - говорит она и поднимается. - Иди за мной.

Мать быстро крестит Романа и уходит, а Роман идет за старушкой по коридору.

Дверь в класс отворяется. При входе старушки шум и крики мгновенно смолкают.

- Здраст... Гликерия Петровна! - кричат хором ученики. А Роману слышится: "Лукерья".

Класс большой и светлый. У стены две доски. На одной стене висят портреты царей, на другой - портреты писателей: Пушкина, Гоголя, Лермонтова.

Гликерия Петровна по очереди начинает вызывать ребят. Роман оглядывает всех учеников. Один ему особенно нравится - черноглазый курчавый мальчишка в черной курточке.

- Рожнов! - выкликает Гликерия Петровна.

Роман встает. На него с любопытством смотрит весь класс.

- Ты учился раньше?

-Да, Лукерья Петровна, - говорит Роман.

Все хохочут, а больше всех черноглазый, который понравился.

- Дурак! - визжит он. - Глухарь!

- Меня зовут Гликерией Петровной, - говорит, покраснев, учительница. - Садись.

Роман садится и видит перед носом на парте бумажку с корявыми буквами: Глухарь Вислоухий Роман оглядывается. Все сидят как ни в чем не бывало. Учительница говорит что-то вроде речи. Роман внимательно слушает. Вдруг у него начинает чесаться шея. Он трет ее рукой и достает свернутую бумажку, засунутую за воротник.

Черноглазый мальчишка давится от смеха. Роману обидно. Почему именно этот смеется? Он показывает мальчишке кулак.

- Скажу, - громко говорит черноглазый, и Роман, вздрогнув, прячет руку.

Пришел священник. Отслужил молебен, и ребят распустили по домам.

- А ты что знаешь? - спрашивает Романа во дворе черноглазый мальчишка.

- Закон божий... Арихметику...

- Дурак! - завизжал черноглазый. - Арихме-тика!.. Ребята, он говорит: арихметика...

Вдруг, сделав испуганное лицо, черноглазый попятился от Романа.

- Что у тебя на груди? - крикнул он. Роман, ничего не подозревая, нагнул голову, чтобы посмотреть. Черноглазый дернул его за нос.

- Расти большой! - крикнул он.

Ребята захохотали. Роман, недоумевая, оглядел ребят и, поняв, что над ним смеются, треснул черноглазого прямо по носу. Потасовка продолжалась недолго, и Роман вышел из нее победителем, хотя и с синяком.

Домой возвращался гордый и чувствовал себя заправским бывалым школяром, а школа была теперь как родной дом.

ИЛЮШКИН ДВУГРИВЕННЫЙ

В классе царил полумрак. Только над немногими партами горели спущенные на блоках лампочки, и несколько человек, тихо переговариваясь, проверяли задачи.

После первого столкновения во дворе Зелинский - так звали курчавого - не трогал Романа, но относился к нему враждебно. У него была большая партия приверженцев. Оценив это, Роман тоже не задевал его и только изредка огрызался, когда Зелинский вслух отпускал какую-нибудь штуку по его адресу. Роман еще ни с кем не дружил, и даже со своим соседом по парте Илюшкой Крякиным, большим, толстым мальчишкой с одутловатым лицом и пухлыми, всегда мокрыми губами, он еще ни разу не разговаривал.

Над Крякиным тихонько посмеивались, но он не то что не обижался, а просто не обращал на это внимания, хотя мог заставить всех замолчать, так как был самый сильный в классе.

Крякин словно не замечал Романа. Всегда он о чем-то думал, уставившись в одну точку сощуренными близорукими глазами и шевеля губами. Если же Крякин не думал, то обязательно читал. Читал он много и всегда приносил с собой толстые книги.

Вторую неделю продолжалось их молчаливое соседство. Роман не хотел первый заговаривать с ним, не начинал и Крякин.

Однажды Роман пришел в школу раньше обычного. В классе было пустовато. Только Зелинский с двумя друзьями шушукался в углу да Крякин уже сидел за партой и, читая, жевал булку. При входе Романа компания Зелинского притихла, кто-то хихикнул: "Арихметика идет..."

Роман ничего не ответил. Сев за парту, он вынул тетрадь, лениво просмотрел задачи, но они все были решены. Тогда достал хрестоматию. Будто бы читая, стал искоса заглядывать в книгу Крякина. Там были картинки, на которых бородатые люди в шляпах мчались на конях, стреляя в кого-то.

Крякин вдруг захлопнул книгу и, подперев голову руками, задумался. Роман осмотрел обложку, прочел: ПИТЕР МАРИЦ, МОЛОДОЙ БУР ИЗ ТРАНСВААЛЯ

- Крякушка опять мечтает, - засмеялся кто-то.

Крякин вздрогнул, повертел головой по сторонам, потом взглянул на Романа чуть удивленно, словно впервые увидел, и тихо спросил:

- Ты любишь кинематограф?

- Нет.

- А бывал?

- Ни разу не был...

- Крякин прищурился и фыркнул: - Эх, ты, колобашка!

Помолчали. Через некоторое время Крякин енова спросил:

- А солдатики у тебя есть?

- Есть...

- Оловянные?

- Нет, бумажные.

- А у меня оловянные.

На этом беседа прервалась. Начались занятия.

Роман с Крякиным больше не разговаривали,но, по-видимому, Крякин, раз заметив, теперь не забывал о Романе.

В большую перемену у Романа произошла стычка с Зелинским.

Ребята, собравшись в кучу, разговаривали о зиме.

- Скоро на коньках покатаемся, - говорил один. - Я восьмерку делаю шикарно.

Роман подошел к кучке, с интересом слушая разговор.

- А кто на одном коньке круг делать умеет? - спросил он.

- А ты умеешь?

- Умею. Я насобачился на одном коньке кататься.

- Потому что второго нет, - с насмешкой сказал Зелинский, незаметно подошедший сзади.

Роман вспыхнул.

- Я и на одном тебя двадцать раз обгоню.

- Ври больше!

- Поспорим, шкелет!

- Вислоухий!

- Шкелет!

- Приди на каток, попробуй!

- И приду, не испугаюсь.

Тут в толпу ребят протиснулся Крякин и, словно не слыша, что говорят, подошел к Роману.

- Пойдем поговорим, - сказал он. Роман последовал за ним.

Крякин завтракал. Он отломил кусок булки с колбасой и дал Роману.

- Бери, после мне когда-нибудь тоже дашь. Роман взял.

- Чего это ты с Зелинским?

- Пристает.

- Ну и черт с ним... Ты читать любишь?

- Смотря что.

- А хочешь, я тебе интересную книгу дам? Только ты верни.

- Ладно, давай, - сказал Роман.

Последние два урока прошли незаметно. Роман все время перешептывался с Крякиным. Тот дал ему книгу. Книга была та самая, которую он читал утром.

- Очень интересная, про буров, - сказал Крякин. - Знаешь что, пойдем сегодня в кинематограф.

- Нет, - сказал печально Роман. - Денег нет.

- А я тебе дам двугривенный в долг, после вернешь.

Роман еще никогда не брал в долг, поэтому было страшно, но в кинематограф идти хотелось.

Хотя и не знал, как отдаст двугривенный, но сказал:

- Ладно! Идем!

ФИРМА КРЯКИН И Ко

- Ты, брат, не понимаешь, - шепчет Крякин, скосив глаза на учительницу и стараясь не шевелить губами. - Главное - разбогатеть надо.

- А как? - спрашивает Роман, тоже делая каменное лицо.

- А вот как...

- Крякин, продолжай, - говорит Гликерия Петровна. - Опять не знаешь, на чем остановились!

Крякин делает вид, что протирает глаза. Он всегда отыгрывается на близорукости, и, пока он возится, ему успевают подсказать. Крякин читает:

- Увидя, как пчела хлопочет вокруг цветка...

- Укажи имя существительное.

- Пчела.

- Садись, довольно.

- Пронесло!

После уроков ребята прощаются на углу.

- Главное, - разбогатеть, - опять бубнит Крякин. - Тогда, брат, все тебе будет. Сумей из каждой штуки деньгу делать.

- Попробую, - говорит Роман. - Ты научи.

- И научу. Приходи вечером ко мне, в кинематограф пойдем, я тебе кой-чего расскажу. Придешь?

- Не знаю. Денег нет...

- А ты достань. Достань обязательно. Новая драма идет.

Дома Роман бродит из угла в угол и все думает, где достать денег. Уроки не идут на ум. Уже шесть часов.

"Разве пойти погулять", - думает Роман и замечает на вешалке костюм брата. Некоторое время стоит в раздумье, потом, решившись, осторожно опускает руку в карман братнего пиджака. Пусто. В другом тоже пусто.

- Заваляется у него, как же! - бормочет досадливо Роман.

Он ходит по комнате и думает о Крякине. Откуда только он деньги берет? Наверное, у батьки ворует.

Батька у Крякина маклак-старьевщик. Денег у него много. Да и сам Илюша скупой, расчетливый в денежных делах. Тетрадями в классе торгует. Перья, вставки продает, ножички перочинные выменивает, и всегда с выгодой.

Роман смотрит на часы. Семь.

Уже, наверное, ждет Илюша. Подождет, подождет - и один отправится в кино.

А если пойти без денег?.. Наверное, Крякин даст в долг. И потом, ведь он кой-чего хотел рассказать, так что сходить надо обязательно.

Роман быстро одевается и идет на улицу.

Как бы не опоздать! Вдруг и правда Илюша без него уйдет в кино.

Роман прибавляет шагу и к Крякину прибегает запыхавшийся.

Крякин сидит на кухне на портновском верстаке и мрачно расстреливает горохом оловянных солдатиков.

- Что, я тебя ждать должен? - говорит он сердито и быстро одевается.

Они выходят на улицу.

- Ну, куда пойдем?

- Не знаю, - говорит Роман.

- В "Иллюзион" пойдем, там сегодня хорошая штука, - решает Крякин.

- Я не пойду.

-Почему?

-Денег нет.

- А ты не достал?

- Не мог.

- Эх, ты, колобашка!

Крякин плюет с досадой. Потом, вздохнув, достает кошелек, подносит его близко к глазам и считает монеты.

- Так и быть, - говорит он, - заплачу за тебя, только, смотри, отдай. Потому плачу, что план у меня есть один. В кинематографе обсудим.

Они идут в кинематограф. Воздух плотный и сизый, как в бане.

Пристроившись в углу под запыленной пальмой, Крякин и Роман слушают музыку. Крякин достает две ириски. Одну дает Роману. Но Роман чувствует, что Крякин недоволен им. И верно, Крякин приступает к разговору.

- Ты вот что, - говорит он, - ты дурак.

- Почему?

- Дурак, потому что у тебя коммерции в голове не хватает.

- Может быть, и не хватает, - говорит обиженно Роман. - Я и математику не люблю.

- Ну и опять дурак, - смеется Крякин. - Без математики человек не проживет. Я вот придумал одну штуку. Хочешь быть моим компаньоном?

- Не знаю.

-А чего не знаю? Ты мне сколько должен?

- Полтинник.

- Не полтинник, а пятьдесят семь копеек с сегодняшними. Ириску не считаешь?.. Ну вот. А дело я придумал такое, что полтинник в день будешь зарабатывать.

- Какое же дело?

- Откроем торговлю.

-Торговлю? - Роман фыркает. - Чем же торговать? Окурками, что ли?

- Не окурками, а книгами. У тебя книги есть?

- Ну есть.

- Соберем книги - и на барахолку. После уроков торговать будем. Видал, как букинисты работают? Такие деньги загребают! Будем свои книги продавать, покупать по дешевке у ребят и продавать дороже. Понятно?

Тон у Крякина уверенный, и Роман уже видит целую гору полтинников, которые они загребают на верном деле Крякина.

- Идет, - говорит он.

В это время распахиваются портьеры, и все бросаются в зрительный зал.

***

Гудит толкучка, как осиное гнездо. В морозном воздухе стоит пар. Воздух дрожит от выкриков и брани. В крытых брезентом ларьках продаются шапки, шляпы, брюки, пальто. Прямо на земле в кучу свален дешевый товар. Маклаки, старьевщики, зажимая пальцами просиженные места, расхваливают брюки. Шипят спиртовки походных ресторанов, где за гривенник можно получить суп из требухи и черную котлету. Орут наперебой граммофоны.

Только в книжном ряду спокойно и тихо. Здесь торговцы и покупатели особенные. Букинисты - торговцы солидные: не кричат, не суют товар под нос. Подходи и выбирай.

Покупатели - молодые парни, школьники, студенты, какие-то выцветшие чиновники и приказчики.

На разостланных парусинах горами лежат книги. Том энциклопедии под выпуском Пинкертона, учебник физики и любовный письмовник.

Холодно. Время за час перевалило. Букинист в тулупе и в английском пробковом шлеме потирает руки. Другой букинист, молодой, в ушастой шапке, прыгает на месте, размахивает руками, со всеми заговаривает, шутит.

- А не закурить ли? - говорит он, обращаясь к своему соседу, старому букинисту в шубе и в валенках. Тот недовольно морщится и молчит. Болтливый букинист достает махорку и сворачивает папироску. Он сует ее в рот и уже хочет зажечь спичку, но в это время к книжному ряду приближаются два шкета. Один побольше, толстый, другой худенький, щуплый. Оба волокут, обливаясь потом, огромные тюки с книгами.

- Продаете? - спрашивает болтливый букинист.

Мальчишка, который побольше, качает головой:

- Нет.

Они медленно идут по ряду и останавливаются около свободного места.

- Здесь, что ли? - нерешительно спрашивает худенький. Толстый кидает свой тюк на землю и, не глядя по сторонам, тихо говорит:

- Здесь. Ладно.

Оба почему-то краснеют. Молча развертывают тюки. Толстый ерзает на разостланной по снегу тряпке и, сопя, раскладывает книги.

- Ах, сукины дети! - вскрикивает болтливый букинист в восторге. - Да они магазин открыли!

Весь книжный ряд с интересом следит за новыми торговцами, а те, смущенные таким вниманием, стоят, не зная, что предпринять. Толстый перекладывает книжки, а худенький беспомощно топчется вокруг и делает вид, что он тут ни при чем.

- Ай да маклаки! - смеются букинисты.

Хмурый букинист подходит к лавочке и разглядывает товар. Новые торговцы краснеют и с тревогой ждут, что будет дальше. Букинист вдруг спрашивает:

- Сколько дать за всю лавочку?

- Как за всю? - растерянно бормочет толстый. - Выбирайте, что надо.

- Да я весь товар куплю, - не отстает букинист.

- Денег не хватит, - говорит худенький сумрачно.

Маклаки смеются. Тогда букинист быстро выдергивает из груды одну книгу. Это "Бур из Трансвааля".

- Сколько за эту?

- Положи, - говорит, морщась, толстый. - Ведь не купишь.

- Сколько стоит-то? - пристает букинист. Тогда толстый и худенький одновременно говорят:

- Двугривенный.

- Четвертак.

-Дружно сменится букинисты.

- Так не торгуют, - говорит сумрачный букинист.

Взмахнув ногой, он вдруг щелкает ею по носу толстого. Книга летит в кучу, а нос толстого превращается в ломтик вареной свеклы.

Новых торговцев оставляют в покое. Они сидят на сложенных запасных книгах в унылых позах.

- Зря мы это, - говорит худенький. Толстый хочет выругаться, но в это время к магазину подходит покупатель. Парень в полушубке долго рассматривает книги, потом берет связку выпусков "Пещеры Лейхтвейса". Роман бледнеет. Полный комплект - семьдесят четыре выпуска "Лехтвейса" - его любимые книги.

- Сколько? - спрашивает парень.

- Давайте рублевку, - равнодушно говорит Крякин, не обращая внимания на недовольное покашливание товарища.

"Легко продавать чужие книги за дешевку", - думает Роман. Крякин уже бренчит серебром. Продал Лейхтвейса за восемь гривен.

Роман плотно сжимает губы и молчит. Зато, когда пожилая женщина с мешком берет "Бур из Трансвааля", он, не торгуясь, отдает книгу за пятнадцать копеек.

Темнеет. На толкучке звенит звонок. Сторож входит ряды. Конец торговле.

***

Мелкое торговое дело на первых порах сулило большие надежды. В день книжная фирма распродавала на рубль-полтора товара. Торговцы стали частенько похаживать в кино и угощаться конфетами. Но через неделю выяснилось, что магазин остался без товара. Книг стало так мало, что стыдно было их раскладывать. Фирма свернула торговлю. Магазин закрылся. Во время большой перемены было устроено совещание компаньонов.

- Мы дураки с тобой, - сказал решительно Крякин. - Мы все продавали и не покупали. А надо было покупать по дешевке.

Порешили произвести новый пересмотр книжных запасов и собрать еще, что возможно. Мобилизовали оставленные после первой сортаровки любимые книги. С новым запасом фирма выступила на толкучке.

С этого же дня компаньоны начали упорную работу по укреплению своего положения. Продавали и на половину вырученных денег покупали новые книги.

В первый раз фирма приобрела у какого-то шкета три учебника, которых больше никто не спрашивал. Учебники стали мертвым грузом.

Потом купили два комплекта "Нивы" и продали их с убытком для себя в тридцать копеек. Тогда прекратили покупку книг.

Дела шли все хуже и хуже. Книг стало мало, да и книги были плохие. Покупатель больше не шел к их магазину и толкался у больших развалов букинистов.

- К черту! - выругался Крякин, притоптывая на месте застывшими ногами. - Ты постой, а я пройдусь, ноги разомну. А потом ты пойдешь.

Крякин пошел вдоль книжных рядов. Роман остался один. Он с тоской разглядывал обложки примелькавшихся книг и думал о том, как бы поудобнее разругаться с Крякиным и бросить торговлю.

Крякин вернулся минут через десять. Подойдя к своему магазину, он огляделся по сторонам и, нагнувшись, положил под книги два толстых тома. Роман поглядел на книги, потом на Крякина. Крякин усмехнулся.

- Нечего и смотреть. Купил по дешевке.

- Купил? - медленно спросил Роман, что-то обдумывая. - Ну, тогда сиди, я пойду тоже погуляю.

Пройдя весь книжный ряд, Роман остановился у последнего букиниста. Букинист в оборванной студенческой шинели торговался с каким-то господином. Роман нагнулся к книгам. Одной рукой он перебирал коленкоровые и картонные корешки, а другой, не глядя, схватил пару книжек и незаметно сунул в карман. Букинист повернулся к Роману.

- Ничего не выбрал, мальчик? - спросил он. Роман попятился назад.

- Нет, - сказал он дрогнувшим голосом.

У своего магазина Роман ободрился и, также оглядевшись, сунул в общую кучу добытые книги.

- Где взял? - сердито спросил Крякин.

-Купил...

- Врешь! - крикнул Крякин.

- А ты? - усмехнулся Роман. Крякин успокоился.

- Ну ладно. У кого? - спросил он, меняя тон.

- У крайнего, знаешь, вроде студента... Крякин захихикал.

- Здорово! И я у него. Только смотри, у соседей не надо.

Дела пошли в гору. Торговали с чистой прибылью. Чтобы удобнее было таскать книги, компаньоны завели в карманах пальто по дыре. Стоило только присесть и нечаянно накрыть полой нужную книгу, как книга исчезала.

И вот, когда благополучие казалось особенно прочным и незыблемым, когда ребята, обнаглев, воровали книги у всех букинистов, не исключая и своих соседей, тогда и стряслось несчастье.

Случилось все потому, что в один из теплых февральских дней болтливому букинисту стало скучно. Ему захотелось побеседовать, посмеяться. Болтливый букинист посвистал, помахал руками и взглянул на соседа, торговца-старика. Тот сидел, уткнувшись в книгу. Другой сосед обедал, хлебая щи из фаянсовой миски. Тогда болтливый букинист пошел к двум малышам, тихо копавшимся в книгах.

Роман и Крякин как раз занимались ревизией своих товаров и, кончив ее, с ужасом убедились, что в их магазине не осталось ни одной своей книги. Все были давно распроданы, а те, что лежали, были в разное время присвоены у букинистов. Оба вздохнули и поглядели друг на друга. В этот момент над их головой раздался голос:

- Торгуете?

Крякин затрясся всем телом и с испугу сел прямо на книги.

- Торгуем, - пролепетал Роман, опасливо поглядывая на букиниста.

- Молодцы, - сказал болтливый букинист. - Здорово взялись. Я думал, треплетесь, ан нет - дело пошло.

Болтливый букинист, улыбаясь, оглядывал книги, не замечая растерянности компаньонов.

- Ишь как магазин пухнет!

В это время Крякин привстал. Болтливый букинист сразу увидел толстую хрестоматию, которая лежала сверху на куче книг.

- Ишь ты, - сказал он, беря хрестоматию. - И у меня такая есть.

Роман и Крякин стояли как мертвые. Вдруг Роман, прикусив губу, чтобы она не дрожала, схватил несколько книг и сунул их букинисту, стараясь отвлечь его внимание от хрестоматии.

- Вот у нас еще какие есть, - бормотал он торопливо.

Но букинист не положил хрестоматию. Он перелистал несколько страниц, потом перевернул книгу и внимательно осмотрел обложку.

- Гм... - промычал букинист в крайнем удивлении. Он взглянул на ребят, потом опять нагнулся к книгам и стал их быстро разбирать. Он откидывал некоторые в сторону и все чаще мычал. Наконец он поднялся с солидной пачкой книг.

- Вы что же это?-сказал он мрачным голодом.

Ребята молчали. Торговец оглянулся, словно ища поддержки, и вдруг отчаянно заорал:

- Мерзавцы! Воришки!

Компаньоны растерянно смотрели на букиниста.

На крик сбегались со всех сторон любопытные.

- Да я вас под суд отдам, сволочей! - ревел букинист.

Он прыгнул на книжный магазин компаньонов и стал топтать книги, поддавая и расшвыривая их ногами.

Больше ждать было нечего. Крякин и Роман нырнули в толпу.

Вот и ворота. Роман юркнул под арку и вдруг нос к носу столкнулся с Зелинским. Увидев Романа, тот ядовито, с зловещим видом сказал:

- Знаю теперь! Все видел! Завтра классу будет известно, зачем вы на рынок ходите...

***

На другой день неудачникам торговцам в классе устроили торжественную встречу с улюлюканьем.

- Маклаки пришли! - кричали ребята и свистели, дергали и толкали торговцев.

Во время уроков их засыпали комками жеваной бумаги, подкладывали на сиденье перья и булавки. Растерянные торговцы весь день сидели тихо, даже не разговаривали друг с другом, а когда кончились уроки и оба очутились на улице, Крякин сказал:

- Это из-за тебя все.

- Пошел к черту, - разозлился Роман. - Я с тобой больше дружить не буду.

- И не дружи, - усмехнулся Крякин, уходя. - Только рубль сперва отдай.

ДЕЛА КОЗЬМЫ КРЮЧКОВА

В квартире было тихо и как-то особенно мирно. Мать ушла в церковь. Дед уже лежал в кровати. Он всегда ложился раньше всех, с сумерками, по-деревенски, и теперь тихо похрапывал.

За столом против сестры сидел Колька. Он долго рисовал бой русских с германцами. На большом листке, постепенно оживавшем, скоро стало тесно от бегущих в атаку солдат и от рвущихся снарядов.

У натопленной печки на низенькой скамейке не шевелясь сидел Роман. Крякин требовал долг. В классе тоже не все было благополучно. Еще до ссоры друзья, подкараулив, сильно поколотили Зелинского, и тот теперь что-то замышлял. Вчера вечером пришлось удирать с катка, так как там их чуть не поймал Зелинский с ребятами.

Горячая печь приятно грела спину. По спине пробегали мурашки. Роман поеживался и смотрел на брата. Когда Колька рисовал, то от усердия, что ли, всегда высовывал кончик языка. И теперь язык вылез наружу. Подойти бы да дернуть.

Но вот Колька потянулся и, поднявшись, с треском бросил карандаш.

Он начал ходить по комнате, потом стал у печки.

- Ты чего нос повесил? - спросил он у Романа.

- Скучно, сказал Роман. - Делать нечего. Колька сел рядом.

- Это верно, - сказал он. - Скучно здесь. Вот на войне - там другое дело.

- Весело?

- Дурак. Не весело, а интересно.

- А что там?

- Там бои. Наши войска наступают сейчас. Там, брат, ух дела какие! Там и спать некогда.

- Почему?

- Воюют, - Колька помолчал и вдруг спросил - А тебя в школе не бьют?

- Нет, а что?

-Да больно ты кислый какой-то. Может, врешь?

-Чего мне врать?

- То-то. Я не люблю трусов. Лучше пусть изобьют, да не беги. Только не трусь.

- Да я и не трушу, - сказал Роман. - На нас с Крякиным весь класс косится.

- За что?

- А все из-за Зелинского. Есть у нас такой. Трепло!

И Роман стал рассказывать о школьной жизни. Когда рассказал о Крякине, опять вспомнил про долг.

- Дай рубль, - оборвав рассказ, попросил он у брата.

- Зачем?

Роман рассказал историю долга. Колька внимательно выслушал его. Рубль Роман получил.

- Отдай долг и больше не бери, - сказал Колька. - А с Крякиным поменьше дружи: он пройдоха.

- Ладно, - сказал Роман. - Завтра отдам -и к черту.

Пришла мать. Отужинали и легли спать. Мать задула лампу, оставив одну лампадку у иконы. Роман, подождав немного, перебрался к брату и, закутавшись в одеяло, прижался к нему.

А Колька стал шепотом рассказывать о том, как выехали на разведку три казака и встретили немецкий разъезд. Были то "уланы смерти". Два казака испугались и ускакали, а третий кинулся на немцев и начал стрелять, рубить, колоть. Четырнадцать человек изрубил.

- И все один?

- Один. Этот казак сейчас в Петрограде, лечится. Звать его Козьма Крючков. А то вот недавно из одной гимназии две девчонки на войну убежали, в разведку ходили и тоже отличились. Сейчас легко отличиться. Приехал на фронт, примазался к солдатам - и готово. Вот и мне хочется на войну, - задумался Колька.

- А возьмут?

- Возьмут, - уверенно сказал Колька. - В разведчики возьмут, они теперь нужны дозарезу. Для разведчика чем меньше рост, тем лучше.

- А меня возьмут?

- Ну, нет, ты не годишься, - засмеялся Колька.

Потом Колька рассказывал о немецком генерале, который проиграл сражение из-за соринки, попавшей в глаз. Сначала Роман внимательно слушал, потом шепот брата стал сливаться с тиканьем часов, с храпом, с сонным бормотаньем бабушки. И вот все поплыло, завертелось, из-под кровати вырос усатый генерал огромного роста в каске. Генерал тер обеими руками глаза и, плача, ругался:

- Доннер-веттер!

Был он похож на Женьку.

КАК ЗВЯКАЮТ КЛЮЧИ

Едва Роман переступил порог класса, как град "ударов, тычков и пощечин обрушился на него. Кто-то завыл от восторга, кто-то крикнул:

- Бей его!

От боли и неожиданности Роман присел, но, тотчас догадавшись, в чем дело, с необыкновенной поспешностью повернулся и, прежде чем нападавшие успели принять меры, выскочил из класса, пробежал коридор и очутился на дворе. На бегу, ощупав голову, сообразил: ранцами пустыми били. Здорово! Покрыть хотели целым классом.

У ворот Роман дождался Крякина. Крякин, прищурившись, внимательно выслушал его и, зевнув, сказал:

- Не люблю драться. Черт с ними!

- Как же черт с ними? - возмутился Роман.

- Сейчас придем, они опять бить будут.

- А мы подождем до начала уроков: при Гликеше не тронут.

- А потом?

- А потом придумаем что-нибудь.

Так и сделали. В школу пришли, когда класс встал на молитву. Появление друзей было встречено сдержанными смешками, но больше ничего не случилось.

Начались уроки.

Крякин, обернувшись, вдруг прошептал спокойно:

- На большой перемене бить нас будут.

Тон у Крякина был такой, словно он сообщил, что их будут угощать пирожными. Сдерживая злость, Роман спросил:

- А мы что же будем делать?

- Придумаем, - ответил Крякин. На последнем уроке он шепнул Роману:

- Дураки они. Кто же пустыми ранцами дерется? Набей-ка свой книгами поплотнее: ранец у тебя тяжелый, - как стукнешь, так сразу с ног долой.

- А ты драться собираешься? - с ужасом спросил Роман.

Крякин кивнул головой.

- Со всем классом?

- Наплевать. Только меня слушай. Если драться умеючи, весь класс разгромим.

Урок подходил к концу. Стрелки классных часов незаметно подвигались к двенадцати, и чем ближе подходила перемена, тем беспокойнее становилось в классе. Все ерзали на своих местах. Роман, чуть пригнувшись, набивал ранец книгами.

За минуту до звонка класс беспокойно загудел. Зелинский, как будто невзначай, громко сказал:

- Из класса не выпускать.

Кто-то зловеще захихикал. Роман вздрогнул и сжал губы.

- Они рассчитывают, что мы удирать будем, - зашептал Крякин. - Вот и поднесем сюрприз.

Роман кивнул головой и, стиснув побелевшие губы, впился в стрелку часов.

"Умирать - так умирать", - подумал он.

Ровно двенадцать.

В классе стало тихо. Сперва в часах что-то захрипело, потом медленный звон возвестил о конце урока. Учительница, чувствуя что-то неладное, оглядела класс, но, кроме застывших в ожидании лиц, ничего не заметила и, собрав книги, ушла.

У дверей по сигналу Зелинского уже собралась кучка ребят. Дверь за учительницей закрылась, и тотчас взгляды всего класса устремились на двух компаньонов. Тут Крякин быстро вскочил с парты и взмахнул ранцем.

Треск и крик. Кто-то свалился. Роман проворно прыгнул в проход между партами и замахал тяжелым ранцем. Первый удар пришелся худенькому рябому ученику Халюпину Халюпин икнул и мгновенно без крика исчез под партой.

Нападение было неожиданно и быстро. Роман и Крякин вывели из строя сразу несколько человек. Раздумывать было некогда. Четыре дружных руки сыпали удары направо и налево. Класс всполошился. Началась паника. Кто-то уже плакал. Стоявшие у дверей кинулись к месту побоища.

- На парты! - крикнул Зелинский. - Бей сверху!

Кто-то, вскочив на парту, треснул Романа по голове. В глазах сразу позеленело. Дальше стало хуже. Удары градом посыпались сверху. Все дрались ранцами. Мешали друг другу, толкались и лупили как попало.

Роман бил уже не глядя, зажмурившись от боли.

В шуме сражения не сразу заметили, как дверь класса открылась и вошла Гликерия Петровна. Мигом окинув картину боя, она, как на крыльях, порхнула через класс к месту сражения, но ученики уже рассыпались по местам. Только Крякин, стоя на парте, все еще размахивал ранцем да сидевший на полу Роман, вылупив глаза, глядел на учительницу и растирал обеими руками голову.

Гликерия Петровна некоторое время грозно сверкала глазами, затем крикнула:

- На три часа после уроков!

***

Уроки окончены. Класс сразу пустеет. Товарищи шумят в коридоре, надевая пальто и собираясь разойтись по домам. Хлопает выходная дверь. Крики становятся тише. Вот зачем-то худенький Халюпин забегает на минуту в класс. Он роется в своей парте и выскакивает снова, на прощанье показав Роману язык. Реже хлопает дверь. В последний раз она закрывается с оглушительным треском. Сразу наступает могильная тишина. Роман и Крякин некоторое время молчат, прислушиваясь к незнакомой тишине и оглядывая опустевший класс.

В классе пасмурно. С улицы смотрит серый день. Крякин поднимает голову и, прищурившись, долго глядит на часы.

- Половина третьего, - говорит он.

Роман сердит. Он злобно бормочет:

- Посиди до пяти, тогда узнаешь. Затеет всегда, а потом отдувайся за него.

- Дурак! - фыркнул Крякин. - А лучше бы, если б нас избили?

- Иди к черту!

- Сам пошел туда. Вперед рубль отдай, а потом ругайся.

Роман вскакивает как ужаленный. Никогда еще не хотел он так отвязаться от долга, как сейчас. И он отвяжется сейчас. Слава богу! Колькин рубль при нем.

- И отдам. Подавись своим рублем. Я больше тобой знаться не желаю, - говорит Роман.

- Не знайся, не очень-то нуждаемся.

Роман, стиснув от бешенства зубы, лезет в карман и начинает рыться. Рубль лежал в правом кармане. Странно, почему его там нет? Может быть, он переложил его в левый карман? И он снова ищет, стараясь не глядеть на Крякина, который, как нарочно, следит за каждым его движением. В отчаянии Роман судорожно выворачивает карманы и высыпает на парту все свое имущество. Платок, резинка, циркуль, карандаш, две гильзы из-под патронов. Рубля нет. Роман готов расплакаться. А Крякин смотрит, насмешливо кривит рот.

- Что лупишься?-в бешенстве кричит Роман.

- Рубля жду, - отвечает Крякин спокойно.

- Нету рубля, - тихо говорит Роман. - Потерял рубль.

- Которого не было.

- Ей-богу, потерял.

В голосе Романа чувствуется искренность. И Крякин перестает шутить.

-Ты серьезно? - спрашивает он. Роман молча кивает головой.

- Так надо искать, - говорит Крякин. - Наверно, во время драки потерял.

Он вскакивает и начинает двигать парты. Осмотрели оба ряда, измазались в пыли и чернилах, но рубля не нашли. Ясно, что кто-нибудь уже подобрал.

- Ну ладно, давай читать, - говорит Роман и вытаскивает из парты толстенькую книгу в красном переплете.

Часы глухо прохрипели четыре раза. Но Роман не слышит. Роман далеко в прериях с отрядом капитана Рауля преследует шайку индейцев.

Крякин уныло бродит по классу. Он подошел к учительской кафедре, поднял крышку. Роется там, потом уходит за классную доску, где стоит шкаф.

Роман дочитал главу и закрыл глаза. И вдруг его ухо улавливает странный звук. Тихий, тихий и нежный, как колокольчик, но отрывистый. Что это? Бряцанье не прекращается.

"Цвинь! Цвинь!"

Роман поднимает голову и видит за доской ноги Крякина.

Он захлопывает книжку и идет к доске. Крякин стоит около шкафа и разглядывает ключи.

- Ты что? - шепотом спрашивает Роман и сам не понимает, почему он боится говорить громко.

Крякин смотрит на него.

- Ничего. Ключи у Гликеши в столе нашел. Хочу посмотреть, что в шкафу есть.

Одну минуту они глядят друг на друга.

- Брось! Попадет!

- Да ведь никто не узнает. Посмотрим - и все.

Посмотреть, что в шкафу, интересно, но все же страшно.

- А вдруг придет?

- Услышим, - уверенно говорит Крякин. Крякин уже сунул ключ в скважину. Щелкнул замок, и дверка сама распахнулась. На широких полках лежат огромными стопами чистые тетради, пачки карандашей, книги, вставочки, коробки перьев и резинки.

Одно мгновенье друзья смотрят друг на друга. Крякин начинает усиленно сопеть. Вдруг он протягивает Роману ключи, а сам принимается орудовать в шкафу. Отделив от стопы чуть ли не половину тетрадей, он вытаскивает их, потом так же быстро хватает несколько книг, две пачки карандашей, резинки, циркули и ножницы. В это время оба слышат тихие шлепающие шаги учительницы.

-Закрывай! - шипит Крякин, а сам, нагруженный книгами и тетрадями, бежит к парте.

Роман, как во сне, захлопывает дверку шкафа, поворачивает ключ и, сунув всю связку в карман, тоже бежит на место.

Входит Гликерия Петровна и смотрит на часы.

- Можете идти, - говорит она.

Григорий Белых - ДОМ ВЕСЕЛЫХ НИЩИХ - 01, читать текст

См. также Белых Григорий Георгиевич - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :