Василий Авсеенко
«ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - РАЗВЯЗКА»

"ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - РАЗВЯЗКА"

РАЗВЯЗКА.

Густыя, пронизанная теплою сыростью сумерки спустились на всю окрестность. Тени сплылись, их не различишь больше. Невка неподвижна, и с трудом ловит слух слабый шорох прибоя. На дубках уже появился желтый лист. Травка перестала расти, по ней смело ходят огромные старые вороны, разинув свои крепкие клювы, и иногда с сухим, протяжным треском раздается их голодное карканье. Дальше, на взморье, что-то низко синеет - не то туча, не то отяжелевший воздух.

Петербургское лето на ущербе...

На балконе дачи, убранном растениями и цветами, стоит молодая дама, в светлом фуляровом корсаже, красиво обтягивающем ее бюст. Она оперлась на деревянные перила, хорошенькое смуглое лицо ее наклонилось над ящиком отцветающих левкоев и только что распустившихся астр и гвоздик. Тонкие ноздри ее втягивают приятную смесь травянистой сырости и аромата цветов; глаза, не то ленивые, не то печальные, подымаются до линии водяного горизонта, и медленно опускаются к крошечной пристани, у которой качается лодка.

На ее лице как будто застыло то присмиревшее выражение, которое незримо разлито во всей природе, которое чувствуется перед последними аккордами музыкальной пьесы, перед последними главами романа. Смутное, неведомыми путями вкрадывающееся чувство скорого конца как будто тихонько сжало ее, поглотило излишнюю яркость красок на лице, поставило ее в эту лишенную энергии позу.

Ее вывело из задумчивости прикосновение чьей-то руки к ее талии. Она вздрогнула и почти сердито оглянулась.

- Ты испугал меня, - сказала она, узнав мужа.

Ратмолову было на вид не более сорока лет. Он имел приличное лицо и приличную, чрезвычайно прямую фигуру. Апатичное выражение шло к его протяжному голосу и мягкой самоуверенности манер.

- Извини. Я хотел спросить, что мы делаем сегодня? - произнес он, сбрасывая пепел с сигары.

- Я ничего не делаю, - ответила она. - Я буду дома.

- Все дома? Не соскучишься?

В его голосе уже звучала небрежность. Видно было, что он и ожидал, и желал такого ответа.

- Мне все равно, - сказала она.

- Ну, в таком случае я пойду к Майдановым. У них винтят.

- Хорошо, - проговорила она безразличным тоном, и повернувшись, заняла прежнее положение.

Она видела, как прямая фигура мужа мелькнула мимо решетки сада. Они кивнули друг другу и напряженно улыбнулись. У него эта улыбка означала: "Мне удобнее, что не надо сопровождать тебя туда, где мне скучно. В возмещение ты будешь вести романтические разговоры с Баровским, и оба будете любоваться луною. Но Баровский - человек осторожный и никому не даст прав на себя. Следовательно, я все-таки в выигрыше".

А вокруг балкона темнота все более сгущалась. На реке и по берегу замелькали огни. Они длинными, как будто до дна доходящими языками лизали неподвижную водяную гладь. Воздух становился сырее; но было тепло, почти душно. По краям отяжелевшей на горизонте тучи раза два быстро пробежали зарницы. Волосы немножко развились на лбу Веры Александровны, и это дало всему лицу ее более страстное выражение.

В темноте вдруг выставилась светло-серая шляпа. Вера Александровна прищурилась и сразу немного побледнела.

- Здравствуйте, Глеб Михайлович, - произнесла она с деланным безразличием.

- Разрешается? - раздался в той-же темноте свежий мужской голос.

- Почему-же нет?

Она отошла от перил, подвинула стоявший на дороге стул, попробовала рукой, хорошо-ли лежит кушак на ее талии, и остановилась перед ступеньками. По ним быстро взбежал Баровский.

- Я велю дать сюда чай. Вы не боитесь сырости?

- О, нет.

У него было очень приятное, выразительное лицо, с темными усами и бородкой и живыми, несколько плутоватыми, карими глазами.

Разговор сразу завязался; но говорил больше Баровский; Вера Александровна ограничивалась короткими фразами, и с преувеличенной хлопотливостью хозяйничала около самовара.

- Вы сегодня не такая как всегда, - сказал Баровский, отказываясь от второй чашки.

Вера Александровна не ответила. Ей вдруг, как будто без причины, сделалось тоскливо-тяжело, словно что-то сдавило горло и помутило глаза. И внезапный страх напал на нее - страх расплакаться ни с того, ни с сего.

Он внимательно взглянул на нее, потом бросил взгляд через раскрытую дверь в гостиную, и убедившись, что там никого не было, осторожно сжал ее руку.

- Право, вы какая-то особенная. Нервы? - спросил он с опасливым участьем.

Бывает такое настроение, когда какое-нибудь слово, само по себе совсем незначительное, почему-то производит впечатление толчка. Такой толчок почувствовала Вера Александровна от слова: "нервы". Она отставила чашку, порывисто встала и отвернулась.

- Пойдемте в сад, здесь противно... - проговорила она, и ее голос прозвучал особым, удушливым звуком.

Почему "здесь противно"? Это сказалось как-то само собою, отвечая целому поднявшемуся в ней настроению.

Она спустилась со ступенек и пошла скоро, не оглядываясь, все прямо. Баровский следовал за нею. В его походке, на этот раз, было что-то кошачье, также как в затаенном блеске его расширившихся зрачков. Он как будто инстинктивно весь настораживался.

Вера Александровна дошла до береговой аллеи и села на скамью.

- Я сегодня с утра дурно себя чувствую, - сказала она. - Не обращайте внимания. Рассказывайте что-нибудь.

- У меня отвратительный материал для разговора: я весь день в городе искал квартиру, - отвечал Баровский.

Она, отодвинувшись на край скамьи, в темноте разглядывала его. Растревоженное, надавившее на все нервы чувство также проступало в чертах ее лица.

- Да, лето кончается, Глеб Михайлович... - произнесла она. - Все на свете кончается.

- Как и мы сами, - ответил он ей в тон.

- И мы сами: да. Но пока мы кончимся, почему нам приходится переживать то, что должно бы кончиться лишь вместе с нами?

Он повертел тростью с набалдашником из темного серебра, и вопросительно взглянул на нее.

- Вот, и это все уже кончается... - продолжала она, неопределенно поведя глазами вокруг. - С утра был чудный день, солнце ярко светило, а теперь посмотрите, какая тьма кругом, как сыро в воздухе. И наше, наше собственное лето кончается...

- Но эта ночь, разве она не прекрасна? - возразил Баровский. - Она прекраснее дня. Взгляните: на небе высыпали первые звезды. Мы долго не видели их. А река - как она красиво темнеет среди этих длинных огней! А эти теплые, душистые тени в саду - они не пугают, а заставляют только ближе прижиматься друг к другу...

Он обвил рукою ее талию и тихо привлек ее к себе. Она не сопротивлялась, и только лицо ее все больше бледнело. Когда он прикоснулся губами к ее губам, они были холодны. Легкая дрожь пробежала по его нервам от этого мертвого поцелуя...

- Вера, что с вами? - спросить он тревожно.

Она не отвечала. На сомкнутых ресницах ее показались слезы и быстро, быстро потекли по щекам.

- Вера! - повторил он, сжимая обеими руками ее тонкую талию.

Она сделала нетерпеливое движение головой и молча прижалась к его плечу душистою массою волос. Потом рука ее медленно опустилась в карман, достала батистовый платок и поднесла его к губам.

- Оставьте меня, это пройдет... Мне целый день сегодня хотелось плакать... - проговорила она тихо.

- Почему, о чем? - спросил он.

- Вы не понимаете? О том, что все кончается, Глеб Михайлович. О том, что уже не будет того, что было.

- Разве вы уже не любите меня, Вера? - проговорил он дрогнувшим голосом.

Она тихонько освободилась от его рук и отодвинулась в угол скамьи. Краски как будто вернулись на ее лицо, зрачки слабо вспыхнули.

- Глеб Михайлович, я хотела сказать вам... Мы не должны больше видеться, - проговорила она с заметным усилием.

Он остановил на ней изумленные, испуганные глаза.

- Не должны. Это надо кончить. Я не могу... - подтвердила она.

- Но почему? Что случилось? - вырвалось у него.

- Вот именно потому и надо кончить, что ничего не случилось. Мы увлеклись, и может быть, были счастливы, но... Боже мой, неужели вы так мало уважаете меня? Неужели вы не понимаете, что я не могу основать свое счастье на лжи, на обмане, на преступлении? Красть признания, ласки, поцелуи? Довольно! Мы оба слишком гадки с нашею воровскою любовью!

Она говорила все быстрее, ее волнение разрасталось. Видимо, слова выражали не всю ее мысль.

Баровский казался смущенным. И опять выражение какой-то звериной, кошачьей осторожности проступило в чертах его лица.

- Вера, вы нервничаете. Вы вдруг захотели взглянуть на все с какой-то... крайней точки зрения, - заговорил он. - Если вы намекаете на то, что вы несвободны, то ведь вы не скрывали ваших совсем не сердечных отношений к мужу. Я не подозревал, что брачные узы так много значат в ваших глазах...

Зрачки ее сильнее вспыхнули, она вся выпрямилась.

- Я могу объяснить вам ценность этих уз, - ответила она почти надменно зазвучавшим голосом. - Они ничего не стоят перед истинным чувством, но очень ценны, когда дело идет о пустой прихоти.

- Вы называете мое чувство к вам пустою прихотью?

- Да, Глеб Михайлович. И вы знаете, почему я его так называю. Вы знаете, что в том положении, в каком мы все трое находимся, для истинного чувства есть только один выход.

Все следы слабости, еще сейчас владевшей ею, исчезли с ее лица. Она смотрела на него открытыми, смелыми, вызывающими глазами.

Он тоже встал и стоял перед нею немного согнувшись, опираясь на трость.

- Вы нервничаете, нам не надо сегодня продолжать этот разговор, - произнес он с заискивающей ноткой в голосе.

- Мне нечего продолжать, я все сказала, - ответила она сухо. - Прощайте, Глеб Михайлович.

- Но, Боже мой, вы меня изумляете...

- Прощайте, - повторила она, и быстро повернувшись, пошла к дому.

- Вера! Вера Александровна! Одну минуту! - осторожно окликнул он, делая нерешительные шаги вслед за нею.

Она приостановилась на повороте, руки ее машинально прижались к груди, профиль лица повернулся из-за плеча. Всем существом своим она ловила ожидаемый звук...

Но мгновенье пролетело, и как-бы торжествуя над последним приступом слабости, она пошла скорее, почти побежала вперед.

Темный силуэт ее мелькнул на балконе и скрылся окончательно.

Василий Авсеенко - ПЕТЕРБУРГСКИЕ ОЧЕРКИ - РАЗВЯЗКА, читать текст

См. также Авсеенко Василий - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :