Письмо Фета А. А.
Л. Н. Толстому - 1880 г. 18 октября. Будановка

18 октября 1880 г. Будановка.

Дорогой граф!

Что я ни на йоту не переставал любить и чтить Вас, доказывает мое последнее письмо к Страхову. Марья Петровна, дай бог ей здоровья, ввиду скуки предпраздничных визитов решила на этот раз не ехать в Москву раньше 24 декабря. Зная, что Страхов приезжает к Вам на праздники, я думал встретиться с ним у Вас денька на два, а затем проехать вместе с ним в Питер, что в его сообществе мне, старику, не будет так тяжело. При этом я хотел прочесть графине Софье Андреевне начало моего перевода из "Фауста", чтобы знать, продолжать или нет. Надеюсь, что вы оба позволите мне доставить себе этот праздник. ...

Вчерашнее письмо Ваше читал и перечитывал со вниманием и заслужил замечание жены: "Что это ты так думаешь долго?" И затрудняюсь отвечать на него, не зная, с чего начать. Вы одним почерком изгоняете все умственные авторитеты, всех представителей и светочей мысли и вслед за тем обращаетесь к мысли и цитуете авторитеты. Этого мало, цитуя свои авторитеты, Вы без всякого права придаете словам их смысл, которого они никогда иметь не могли. Вот почему Шопенгауэр называет трансцендентальную философию Канта снятием катаракты с глаз человечества, рядом с которым не подвергшиеся этой операции остаются во врожденном детстве реализма и материализма. Кант жил не далее как за сто лет назад и произвел над нами, то есть Вами и мной, эту операцию, а наша голова так устроена, что мы можем забывать исторические факты, но действительное знание, например, математика, утрачивается только с жизнью. Только с помощью открытия Канта центр тяжести мира извне перешел в мозговой узел и получил там свои качества. До тех пор это было немыслимо. Стоя на этой современной почве, Вы вдруг вкладываете в уста неоплатоника несвойственный ему смысл речи, переведя его ?? даже не словом разум, а разумение. Для него бог был монотеистическим богом, в честь которого и велись все христианские доктрины и изменения, то есть, по словам же основателя, пополнения монотеистетического закона. Ему как философу нужно было сказать, откуда взялся мир, и он говорит, что бог был разум, ибо для того чтобы не наделать чепухи, надо разум. И разум был для этого у бога. Заметьте при этом, что разум может служить философским основанием, началом, ибо он сила, словом, вещь, тогда как разумение есть состояние, а не вещь сама в себе, как огонь вещь, а горение состояние, которое само неминуемо и властно указывает на свою причину, тогда как у вещи, у факта можно о том и не добиваться. Я особенно на это указываю, так как в философии введение новых терминов без объяснений ведет слушателя к прямому непониманию. Если у Вашего разумения не то же отношение к разуму, как у горения к огню, то я его не понимаю и не знаю, что оно такое. Извините, если не понял непривычного термина. Но постараюсь на полпути понять его. Это запросто intelligentia по отношению к своему отцу intellect'у, под которым подразумевается вся анимально-умственная жизнь и который, невзирая на достижение в человеке вершины, все-таки беден и беспомощен до крайности и едва хватает ему, голорожденному без копыт и рогов, на сохранение своего рода. При этом интеллект нимало не отличается от других явлений этого мира тем, что главное, его корень бессознателен и навеки человеку неведом. Равным образом по всему ряду существ он ярко отделен от воли и не имеет с нею ничего общего, и смешивать их можно, только преднамеренно избегая, как Вы справедливо говорили, света познания, вопреки ежеминутного опыта, главного руководителя разума, к которому мы теперь обращаемся по Вашему же приглашению к ??. Этот ?? неумолим и не подвержен никаким влияниям или прямо, или не прямо. Сделка невозможна, тогда как воля может сдаться на его резоны и подставлять ему мотивы. За то и на то она совершенная дура, да еще по природе злая, так как ей нужно пожирать из самосохранения. А пожираемому неприятно, нехорошо, зло, и поэтому искони эта воля прослыла (по справедливости) злой волей, прирожденной, первородной, то есть наследственной. Пока у человека, то есть интеллекта, не было предмета познания не было опыта, он никоим образом не мог знать добра и зла. Надо было испытать боль зло непосредственно, чтобы назвать его. Надо было древо познания, а с тем и стыд, совесть, раздвоение познания с волей. Нельзя, ничего не видавши и не испытавши, познавать. Что? Испытавши сам зло и благо, холод и тепло, нужно было по аналогии, окольным путем догадаться, что это и другому зло, а это не так было легко, когда такой ум, как Спиноза, отвергал боль у животных, хотя собака от кнута перед ним выла. На этой точке познание уже начало подставлять ненасытной воле мотивы, объясняя, что если тебе зло, то и другому (не забудь: зло), поэтому ты ешь, только не чужое, а то твое благо несомненное будет ему несомненным злом, которого ты так боишься. Здесь граница Рубикон. На этом зиждется общество, государство. Дальнейшее ни для кого не обязательно. Я совершенно согласен, что познание приводит воле (во избежание авторитетов я нигде не заикаюсь о мировой воле Шопенгауэра, а говорю о знакомой, своей) и такой аргумент. Хотя то, чего ты постоянно алкаешь, для тебя несомненное благо, но это благо пока не достигнуто ergo непрочно. Но твое чувство раздвоения при соделании неправого вечно для тебя от колыбели до могилы и если ты в детстве зло оскорбил отца или мать, это будешь зло помнить до конца дней. Выбирай! Не знаю, можно ли любить разумение; но знаю наверное, что с разумными аргументами можно обращаться только к разуму, но не к воле непосредственно. Она дура и факт. И на основании этого факта меня яблоками не угощайте, ибо меня тошнит от их запаха. Тут философия бессильна. Я даже не допускаю мысли, чтобы кому-либо в голову пришло приказывать моей сокровенной воле, в отличие от моих явных дел. Быть может, я люблю, как Грозный, чужие муки. Это мое дело. Да и история не представляет таких невообразимых попыток в самых ужасах деспотизма. Не делай деланное. Но fraternite ou la mort (братство или смерть (фр.).) было только раз, во время чудовищного остервенения всех подоньев людского зла. Итак, до сих пор, насколько я понимаю, мы сходимся. Ваше разумение, которое, впрочем, нисколько не синоним жизни, которое и в дубе и в камне, разумение, то есть разум, указывает воле на тщету ее желаний, в противоположность живучести угрызений совести, проистекающих из вторжения в чужую личность, равноправную по страданию. Здесь еще раз Рубикон. Но у некоторых это познание заходит за эту грань и заставляет их забывать весь мир с его вечными законами. Они забывают, что с человеческим познанием связана сознательная предусмотрительность и оглядка на опыт, будущее и прошлое. И является сверх проклятия боли и смерти еще и проклятие труда, против которого воля противится всем существом. Один мой знакомый заставлял виноватую барщину идти в пруд, переливать воду с места на место. Кто же пойдет добровольно на такой труд. Но воля эгоистическая дура, интеллект и тут ловит ее в ее же лапы, уверяя, что она трудится для своего же блага или для блага ближних любимых, которых она признала собою же. И вот труд самый тяжелый ей родить. Кому он этого не втолковал, тот на очевиднейшие доводы гибели машет рукой, не имея что возразить, ибо пришлось бы есть чужой труд, а при общем таком воззрении умирать с голоду машет рукой, то есть, по Вашим словам, преднамеренно бежит света разума, освещающего бездну впереди. К счастью, такое бегство составляет редкие, редчайшие исключения и на факте невозможно, так как и столпники питаются чужим трудом. Я знаю только одно последовательное исключение. Это мой больной брат. Он вообразил, что может трудиться, оказывается, что по болезни не может, и он не берет чужой крохи в рот и умирает с голоду. Это неблагоразумно, но последовательно, между тем он Софье Сергеевне Боткиной в приезд к нам не сует ржаную корку, которую считает благом, а покупает на последние деньги ковер и насильно навязывает, а мужикам водки, а бабам гадких пряников и лент. Он знает, что, кому нужен Георгиевский крест, тому не нужны десятины, и наоборот. Не нужно и бессмысленно проповедывать воле пожирать, так как она жизнь, а жить значит пожирать: море пожирает скалу, скала море, земля солнце и кончит тем, что сожрет; но нужно и должно разумному существу сказать не пожирай чужой жизни, которая ему так же дорога, как твоя тебе. Если таков смысл Евангелия, то я опять-таки обеими руками подписываюсь . Это давно познанное осуществляли не только индусы, но и все народы, дожившие до законодательства. Что этим путем можно зайти далеко за Рубикон опять-таки примером не христиане, а индусы, дошедшие до травоядения, которое все-таки не ведет до конца отнимать жизнь не все ли равно у луковицы или теленка? Не отнимать, так ни у кого. А где есть уступка, там им нет границ даже и по сю сторону Рубикона начнутся сделки. У моей покойной матери подымалась неудержимая рвота при виде пьяного. Ну какая философия могла бы заставить ее любить пьяных, внушавших ей непреоборимое отвращение. Я с Вами согласен, что литература пошлость. Но с той точки, с которой Вы вели дело, она (то есть оно писание) было откровение сущности явлений жизни человеческой. Пойдите утром летом мимо тихого пруда, ничто не скажется жизнью, но лягушки побултыхают, и Вы вздрогнете. Это правда и потому хорошо и т. д.

Простите за многописание и передайте графине наши общие с женой приветствия. Если я иногда и думаю о смерти, то без содрогания или отвращения, и мне все кажется, что возиться с этой неизбежной операцией так упорно-малодушно. Да бог с нею. Это ее дело.

Как ни поверхностно знание вообще, во многое оно действительно проникло и сделало его неизменным своим достоянием. Так вращение земли вокруг оси вышло наконец из-под опеки неведения и наглядно подтвердилось опытом суточного, кругообразного качания свободного маятника. Можно, если есть охота, бранить старого Коперника или Галилея, а она все-таки вертится в нашем сознании. Точно так же есть физиологические и метафизические факты, окончательно доказанные, которые стали общим достоянием. Сюда относится факт, что возможность восприятия вещей мира в наше я лежит в предшествующей созерцанию присущности в нашем интеллекте форм времени, пространства и причинности, наличность которых и составляет интеллект. Физиологически он только функция мозга, которой он так же мало научается из опыта, как желудок пищеварению или печень отделению желчи. При этих словах непредубежденный человек должен сказать: 1-е. Да, на эту точку мы поставили очевиднейшими доводами науки, и другая точка для нас невозможна. 2-е. Это бесспорное открытие только передвинуло нас по цепи причинности на действительное звено, но не подвинуло ни на линию вперед к пониманию сущности вопроса. Оказывается, первое, что интеллект перерабатывает мир явлений, куда относится и сам человек, лишь так, как ему, интеллекту, приказано, как желудок варит пищу только так, как ему, желудку, приказано, хотя варить может быть бесконечное число манер, и что поэтому интеллект отвечает лишь за свое пищеварение, за мир своей стряпни, а не за действительный мир, о котором ничего знать не может. Второе, что этим самым несомненным фактом интеллект (мозговая функция) не остается абсолютным центром мира (а только мира явлений), а по отношению к этому искомому центру сводится наравне с желудком, железами, детородными членами на степень органических явлений, коренящихся на чем-то другом, на чем все коренится. Что же такое это ежеминутно на наших глазах творящее начало, обращающее брюкву в желудке отца во всемирного завоевателя сына. Эта тайна, которой никакая биология с ее ботибиями, протоплазмами вовеки не раскроет, так как она, в сущности, противна врожденной логике интеллекта, ибо из неорганического по логике не может выйти органическое. Чего не положил в карман, оттуда никакими фокусами не достанешь. Вот и еще и даже главнейшая причина, по которой Иоанн был совершенно прав, указывая на ?? божий как на источник мира видимого мира явлений и невидимого силы. Иоаннов ?? вне мира и относится к нему творчески. Может быть, это недостаточно основательно, как увы! убитое Каином онтологическое доказательство, но оно, по крайней мере, не в противуречии с самим собою. Найденная по неведению воля Шопенгауэра, положим и близится к иксу, но не носит онтологической смерти в груди, произвольно останавливаясь на одном из звеньев причинности. Но все-таки ?? Иоанна, внемировой есть ответ какой-нибудь. Тогда как разум, разумение человека, составляющий лишь мгновенное звено в цепи причинности явлений и заведомо коренящийся на недосягаемой тайне жизни, не только невозможная точка опоры для целого мира в себе самом, но и противоречивая. Этот разум, разумение не имеет права говорить ни о чем другом, как о лично ему кажущемся. Кроме того, когда речь идет о человеке-организме, устройство которого мы, в сущности, никогда не узнаем и потому не можем судить, что в этой таинственной машине главное, мы никак не можем давать одному узлу предпочтение перед другими до совершенного забвения остальных; забывая, что в механизме малейший винтик все держит. Это понимал Иисус, говоря не о хлебе едином, а не сказал не о хлебе.

Нельзя было не признать желудка, эпидерма и т. д., признавая интеллект и волю. А раз, что признал желудок, который, между прочим, не требует и не дожидается философского признания, а кричит panetti! (булочек! (ит.).) тогда как интеллект кричит circenses (зрелище (лат.).), признал бы и труд, и мы снова на общечеловеческой дороге всех веков и народов.

Докажите, дорогой граф, на деле Вашу незлобивость и не сердитесь на то, что я ich kann nicht anders! Gott helf mir (не могу иначе, да поможет мне бог (нем.).).

Сию минуту получил отрадную весть, что уломали крестьян на полюбовный выкуп, причем я же дарю им 1000 рублей. Они в мой приезд хотят благодарить меня, что мне может быть только неприятно! А вот когда я ехал на земство на своей четверке, которую выходили ремонтеры смотреть на Будановке и неизвестный мне парень, которого я издали принял за пьяного, закричал, кланяясь без шапки: "Один такой-то барин нашелся, больше нету", это, признаюсь, было мне приятно. Потому что делаю так, как считаю за лучшее, а другого, очевидно, делать не в силах. Может быть, это и худо, но не для меня, и я, по Вашему же принципу, признающему личное разумение за центр вселенной прав.

Ваш старый А. Шеншин.

Письмо Фета А. А. - Л. Н. Толстому - 1880 г. 18 октября. Будановка, читать текст

См. также Фет Афанасий Афанасьевич - письма и переписка :