Письмо Даля В. И.
Друзьям из похода в Хиву - 23 Декабря 1839. Аты-Якши, на р. Эмбе.

Вчера мы было уговорились с удалым уральским есаулом Назаровым (Максимом) ехать сегодня до свету на кабанов, которых здесь в камышах много. Я встал сегодня часа за полтора до свету, вышел с холода на холод, потому что в юлламе нашей также не было еще огня, снег сильно захрустел под ногами, дыхание мгновенно мерзло на длинных усах и на бороде: я не брился уже более месяца, со дня выступления из Оренбурга. Окинув взглядом воротник тулупа, под которым провел ночь, я встретил несколько длинных сосулек: видно холодно. Подошедши с фонарем к термометру Чихачева, висящему постоянно под часами, у кибитки В. А., я узнал, что и сегодня опять 26°. Воздух тих, небо ясно, звезды сверкают. Подумав хорошенько, рассудил, что лучше остаться дома, особенно еще после бани, или лучше выразиться по польски: мовни, потому что я с Ивановым вымылся вчера вечером у Зайчикова в землянке.

И так я пошел в юлламу Назарова, который занимался разливкою чая, и объявил, что я на сегодня отщепенец. Ханыков, который, на все время нашего здесь пребывания, перебрался в укрепление к Васильеву, снарядился однакоже и поехал на кабанов. Он был замечательно уродлив в огромном, толстом совике своем, с ружьем (в чехле) за плечами, особенно, когда сердился в это время и подбирал пули и патроны по калибру. Я советовал ему дружески оставит воинственные, предприимчивые затеи свои и ехать просто зрителем, потому что кабан иногда не любит шутить, а испуганная выстрелом и нападением кабана лошадь не редко скидывает подобных ездоков. Он однакоже пребыл тверд и не поколебим; пошли ему Господь на этот раз побольше равновесия. Напившись чаю, вышел я взглянуть на восходящее солнышко, мутное, бледное, сонное, и увидел вместо одного солнца три. При нынешней стуже мы уже частенько видели эти побочные облики Аполлона, но ни разу еще облик не был так хорош, как сегодня. Решительно нельзя было сказать, которое из трех видимых светил настоящее солнце; можно было только догадываться, что это, как обыкновенно, среднее. Я забыл сказать, что перед самым восходом, над солнцем поднялся высокий столп яркого света, потом уже явились три солнца, потом вскоре начали тускнеть, два из них приняли радужные цвета и растянулись несколько по виртикалу, края их заплыли, и ярче разгоревшееся солнце разогнало остатки своего подобия.

День ясный, тихий, почти теплый а 26°!! В землянках укрепления 8° 10° тепла, а между тем там жарко и душно; дыхание видно, как в холодной комнате, а нам, окостеневшим уже на морозе, жарко. Светлые искры льются по воздуху, переливая фиалковые, радужные цвета; блеск снега на земле невыносим без наглазников, и больным, которых в одном нашем т. е. 4-м отряде более 70 человек, не хорошо: тут никакое лекарство не помогает, коли сам не подымешься. Болезни большею частию простудные, в укреплении напротив до сотни человек горячешных, цынготные и проч. Землянки их хороши, но землянка всегда землянка: будь она опрятна и светла, все она под землей! Вот почему, кажется, очень хорошо делают, что хотят вывести большую часть гарнизона в кибитки. Верьте мне, в кибитке и при 30е хорошо и тепло, был бы только днем огонек, хоть маленький, чтобы можно погреться глазами и воображением и был бы на ночь хороший тулуп да кошма. И так, морозу мы не боимся, не шутя: пишу это при 26°, в такое время, когда впродолжении месяца два только раза термометр показывал менее 10°, шесть раз более 28-ми, двенадцать дней более 20-ти. Мы простоим здесь с неделю или более; может статься, морозы спадут. Это было бы желательно для нижних чинов, которые не могут раскладывать бивачных костров, а иногда с нуждою только сварят свою кашицу, их кормят очень хорошо, теперь дают по целому фунту мяса в день. Здесь вблизи кочуют Назаровцы (Чиклинцы) и начинают уже садиться на зимовье. Отряд наш проходил местами вплоть мимо аулов их, и к чести отряда должно сказать, что никто не тронул Кайсаков пальцем, не смел взять волоска, или клока шерсти, не говоря уже о баране. Я не думал, что все это обойдется и может обойтись так чинно. Известный батырь в старые годы наездник и вор Юсуп Куланов получил вчера хорошие подарки, между прочим синий кафтан, двуствольное ружье и золотой перстень с арабскою надписью. Старик, лет 80, был очень доволен и обещал стараться о пополнении недостающих верблюдов, лошадей и рогатого скота. Для этого через неделю будет у нас туй, т. е. пир, на который должны собраться все ближние Назаровцы и вести с собою скот, что у кого лишнее есть, и за каждую голову будут платиться деньги.

Написав это, я отправился в столицу нашу, в укрепление, сам не зная, за чем и к кому, так прогуляться. Вдруг входит Ханыков, мерзлый, отчаянный; он воротился с неудачной охоты, и говорит: "идите скорее в лагерь, вас ищут: гонцы прибыли с Ак-Булака (со второго укрепления) с известием, что там дерутся с Хивинцами".. Вот рассказ посланных: 13-го Декабря отправлены были отселе 130 человек пехоты и сотня казаков в Ак-Булак, чтобы привести оттоле всех больных, до сотни. Команда эта, ничего не чая, остановилась для последнего ночлега 18 Дек. верст за 10 не доходя укрепления, и ночью вдруг Хивинцы с криком и визгом напали, кинувшись наперед всего на лошадей. Лошади были стреножены, но до 30 треног лопнуло" и кони шарахнулись без удержу; 40 верблюдов поскакали за ними вслед. Между тем отрядец справился, собрал остальных лошадей и верблюдов, окружил себя завалом из телег и вьюков и благополучно выдержал 1 1/2 дневную осаду 2-х до 3-х тысяч Туркмен, Каракалпаков и Хивинцев. Казаки и солдаты отстреливались славно, кидались несколько раз из засады своей на неприятеля, который наконец принужден был удалиться. С нашей стороны убиты: три солдата и два казака; ранено 11. У Хивинцев потеря не известна, потому что они утаскивали убитых и раненых с собою; но сами посланные, бывшие вожаками при отряде, видели 8 человек, свалившихся с лошадей. Трое убиты были так близко, что тела их Хивинцы не успели выхватить и покинули. На одном из посланных была завоеванная сабля, которых взято 8.

Прибыв за тем благополучно в укрепление, молодцы наши услышали здесь, что тот же Хивинский отряд осаждал его три дня, но не могши нанести ему никакого вреда и потеряв несколько человек от гранат и картечи, прошел мимо, вероятно для разведок; и на этом то розыске встретил конвой, посланный для больных. Вся слава разбойников и трусов состоит в том, что они зверски замучили и разрезали по частям одного Кайсака, посланного, охотой, с увещевательными грамотами к Хивинскому народу, к Каракалпакам и проч., дабы, по возможности. предупредить напрасное кровопролитие. Прибывшие сюда гонцы нашли остатки тела его на дороге, верст не более как в 5 6 от самого укрепления. Это озлобило вообще всех Кайсаков до того, что они называют Хивинцев кяфырами, не мусульманами и клянутся в мести. Тем вернее будут они нам служить, тем менее можно ожидать побегов, хотя, правду сказать, и теперь из отряду нашего бежало Кайсаков 3 или 4 человека, и только из числа высланных за нами Бай-Мохамедом, при 350 верблюдах, прибывших вовсе отдельно и по себе, бежало 12 человек Кайсаков. И так, первая победа над неприятелем одержана, а главное Хивинцы вышли из гнезда своего и должны теперь драться. Пора спать: до завтраго. Двое Кайсаков прибывших с этою вестию вызвались для опасной посылки, а других охотников не было. Это теже самые, которые были отсюду посланы вожаками с командой, ушедшей в Ак-Булак за больными.

Один из них человек бывалый, видел войну между Кайсаками, видел войну Хивинцев с Персианами, с Бохарцами, но эдакой войны, говорит, как бой 200 человек, этой горсти, за тюками и телегами, не видал. Он не может надивиться хладнокровию солдат наших, которые почти двои сутки отстреливались, пели при этом песни, как именно Кайсаки замечают в рассказе своем, даже курили трубки. У Хивинцев было два трубача, огромные, саженные трубы с широким раструбом; трубачи эти сзывали правоверное воинство на бой; все около них собирались, но, как трубачам нельзя было подъезжать близко в завалам нашим, потому что-де стреляли оттуда, то и наездники вместе с трубачами давали тыл. Причина весьма удовлетворительная: у трубача, как у всякого другаго молодца того же калибра, лоб не за каменной стеной. Очень хвалят поручика Ерофеева, командира роты, за хладнокровие и распорядительность его. Он тем более заслуживает похвалы, что в первый раз попал в огонь и войны не видал. Солдат было с ним, как я узнал теперь вернее, 170 челов., а казаков сотня, из коих 40 верхами, а лошади из под остальных были заложены в сани и телеги, под больных. Все это прекрасно. Остаются только неодолимые хлопоты с больными, этою вечною мукою всех военных отрядов: за ними сто раз более хлопот, чем за убитыми. У нас, в 4-й колонне, их уже до 90 человек.

У нас идет поверка и пересмотр верблюдов: их должно бы быть 10 т.; но выходит менее, так, что за выключкой негодных едва наберется 8 т. Запасного продовольствия в Хиву пельзя будет взять более чем на месяц; прежде не рассчитывали на тамошния средства вовсе, а теперь надобно будет оглянуться там, нет ли где хлебца, или обратить часть верблюдов опять на Эмбу, для подвозу. Впрочем, у нас есть еще порядочный запас в Новоалександроке, это ближе, и туда можно будет послать с места: туда всего от Хивы две недели ходу. Солдат кормят очень хорошо, дают им теперь по полному фунту мяса на день; не смотря на это, они болеют. Сначала выступления В. А. был очень озабочен неисправностию цепи нашей; не умели опрашивать проходящих, пропускали без отзыва, засыпали на часах, кутались в кошмы от буранов; поэтому все наличные при штабе офицеры стали обходить (ночью) цепь и поверять часовых. Ныне дошли до того, что можем быть спокойны; часовые стоят хорошо и понимают обязанность свою. В. А. вчера ночью хотел проехать насильно через цепь; часовой уставил ему штык в грудь и побожился, что заколет, если не остановится на месте до прихода ефрейтора, которого звал отчаянным голосом. Мы также боялись частых побегов Кайсаков с верблюдами, но доселе было только два или много три случая, остальные служат хорошо и стали даже сами (т. е. не верблюды, а Кайсаки) вьючить их к крайнему облегчению войска. Бай-Мохамед прислал 380 верблюдов, из числа этого ушло дорогою 42 верблюда, т. е. 12 челов. с ними бежали. Удивительно, что доселе нет здесь самого Бай-Мохамеда, ему сроком назначено было 15-е число, и он хотел прибыть с 400 Кайсаков. Насчитать ли вам, хотя ради небольшего самохвальства, все неудобства нашего необыкновенного похода? Начинаю тем, что еслибы идти нам по утвержденным и установленным на этот предмет общим постановлением, то мы бы доселе не дошли далее Илецкой Защиты, Например: предписывается посылать квартиргеров, занимать биваки всегда по близости селений, разводить бивачные огни, стоять на месте, ждать, если мороз превышает 15°. Хороши бы мы были! Долго бы нам пришлось дожидаться пятнадцати градусов, и дожидаться, поколе выростут на пути леса и выстроятся селения! Мы идем глубоким снегом, целиком, без дороги, и это тяжело; верблюды беспрестанно развьючиваются, за ними хлопот много, и много остановки; несколько верблюдов пристают вовсе, на каждом переходе, надобно скакать по отряду, искать порожнего верблюда, чтобы не покинутьи вьюка; а между тем Кайсаки режут отслужившего горбуна и делят между собою мясо. Расчитывали, что на верблюда могут садиться попеременно по два солдата, оно справедливо, и верблюд несет двух человек легко; но оказывается, что жесткая сума солдатская занимает много места и сверх того набивает верблюду задний горб, а верблюд со сбитым горбом идет только под нож. Число верблюдов сравнительно с числом войск, очень велико; верблюд, избалованное животное, которое требует не корму, не воды, а присмотру. Не хорошо навьючить, не выровнить тюки, пустить веревку через горб значит лишиться верблюда, он уже не служака и из счету вон; кажый день надобно разгребать снег на том месте, где верблюды укладываются и даже, где только можно, срывать землю, до талой земли работы много. Надобно также подстилать под скотину эту кошмы или камыш; а солдаты гораздо охотнее укрываются кошмами сами и жгут камыш, и верблюды болеют и дохнут.

В. А. уехал в укрепление , от которого мы в полуверсте заботиться о больных; папа Пий ?ИИ-й поймал Menonites Tamarcina и очень доволен; он ходит по сугробам снега в меховых сапогах, нагольном тулупе и самоедской скуфье, закрываясь локтем от жестокого бурану. Сарданапал-царевич возвратился с охоты благополучно и очень удачно, т. е. к счастию не видал кабана и остался цел и невредим. Иванов варит пельмени, раз по семи на день и ест, уверяя, что это греет. Мулла, ныне чиновник, урядник, взял у меня ружье, послышав о близости Хивинцев и пригоняет пули. Сабли он не снимает с себя даже ночью, потому что теперь он военный человек. Чихачев таки дохолодился на морозе до того, что его вчера маленько встряхнуло ныне он здоров. Бодиско стоит от нас саженях во ста, за штабом, в обозе; мы видим его только за обедом, да изредка навещаем; ему вчера выдернули зуб, который его несколько дней сильно мучил.

Я помянул пельмени: скажите пожалуста тому, до кого это может касаться, что пельмени наши никуда не годятся; в Оренбурге, как вы чай помните, была оттепель; заботливый повар наш пересыпал их в это время мукой, чтобы не слиплись все в один пельмень теперь, как сварят их, точно клейстер, мука сваренная в воде. Между тем едим их очень прилежно, потому что французский самоучитель, M-r l'Appetit, дает нам полезные уроки. Вчера вся честная пиющая братия возстала на меня дружным и шумливым оплотом, за то, что я не умею достать вина для них, которое замерзло в боченке. Я просил наставления, как это сделать, потому что боченок на морозе не отойдет, а рубить его не приходится; водяные части вина разумеется замерзли вперед, а после уже спиртовые, и потому надобно бы оттопить все. Велегласное совещание кончилось тем, что нельзя ничего сделать, и трое ретивых спорщиков, которые хвалились, что разпорядились бы гораздо лучше, еслибы дело было поручено им, замолчали. Им однакоже очень прискорбно, что мы завтра, первый праздник, будем без вина.

И так сегодня сочельник; походная церковь наша поставлена в укреплении; зеленая кровля шатром виднеется издали. В Оренбурге храмик наш исчезал среди высоких зданий, здесь, между курных и дымных кибиток, между рыхлых землянок, занесенных сугробами снега, между будками сшитыми на живую нитку из лубков и рогож, походная церковь составляет самое великолепное здание. Тридцать два заряда приготовлены, колокол сзывает на всенощную здесь конечно от создания мира впервые раздается звон христианского колокола. Для сочельника ветер стих; погода прекрасная, мы ходим в одних куртках и сертучках и не можем надивиться, что термометр докладывает нам о 14 градусах. Это, право, оптический обман. Земля нырнула уже в глубокую тьму вокруг поднимаются искристые столбы туманного свету, это огни наши; вблизи на всех кибитках, по своду кровли, широкие огненные прорехи, из которых вылетает дым, пар, и тут и там искры; часовые опять затянули уже круговую зевоту свою, верблюды угнаны на далекое пастбище, и потому унылых пеней их не слыхать. Все тихо; "солдат стой, убью солдат стой, что отрыл?" раздается тут и там и благодать Господня почиет на христолюбивом воинстве.

Командир колонн переменяется по случаю назначения Толмачева командующим пехотой, Циолковского кавалерией, Кузминского артиллерией. Первой колонной командует полковник Бизянов, славный, почтенный старец и знакомец мой, уралец, ходивший еще при Павле I в алом кафтане и синей шапке, воевавший еще с Суворовым и первая колонна идет вперед, чуть ли не на второй день праздника. Счастливый и завидный путь!

Письмо Даля В. И. - Друзьям из похода в Хиву - 23 Декабря 1839. Аты-Якши, на р. Эмбе., читать текст

См. также Даль Владимир Иванович - письма и переписка :