Письмо Белинского В. Г.
Переписка за год 1830 год.

9. Г. Н. и M. И БЕЛИНСКИМ

Около 5 января 1830 г. Москва.

Любезные родители,

папенька Григорий Никифорович

и маменька Марья Ивановна!

Весьма удивило меня то, что вы не получили моего письма.1 Я в нем, движимый чувством благодарности за присылку мне 100 руб. денег, со всем жаром сердца, тронутого вашим благодеянием, со всею сыновнею почтительностию, благодарил вас за ваше одолжение. Потом извещал вас, что я принят на казенный кошт и что уже живу в самом университете. Как больно мне, что это письмо не дошло до вас! Я долгое время бесплодно ожидал от вас на оное ответа.

Вы спрашиваете меня, почему я не сшил себе форменной одежды? Получив от вас деньги, я за первый долг поставил себе уплатить свои долги, купить черную жилетку и две черные косынки, купить некоторые необходимые и касающиеся до литературы книги, на что вышло больше половины присланных вами мне денег. Потом, по прошествии недели, я хотел уже покупать сукно, как вдруг к величайшему моему удовольствию и радости узнаю, что я принят на казенный кошт и в тот нее самый день перешел в университет. Я для того хотел себе сшить форменную одежду, что своекоштному студенту необходимо должно иметь оную, ибо в противном случае могут выйти самые худые следствия. С казенного же студента сего требовать никак не могут, ибо он может ответить: если мне выдадут казенное платье, то я буду оное носить. Теперь для чего же мне было напрасно терять деньги? Беспокоил же я вас своими в рассуждении сего просьбами потому, что никаким образом не мог быть уверенным в том, что буду непременно принят на казенный кошт; или, по крайней мере, не надеялся быть принятым так скоро. Меня уверяли, что решение на просьбу о принятии на казенный кошт бывает не прежде, как пред самым Рождеством Христовым. Впрочем, оставшиеся деньги могли мне быть полезными, и я отдал в долги верным и надежным людям, у которых и беру понемногу, когда мне они понадобятся. Теперь вы видите, что в рассуждении меня вы должны быть совершенно спокойны и что присланная вами мне сумма хотя немаловажна, однако уже последняя. Я сам знаю ваши недостатки и тем более чувствую цену вашего одолжения и тем живейшую ощущаю к вам благодарность. Папенька, Вы на меня очень сердитесь и браните меня; это для меня чрезвычайно прискорбно. Признаюсь: я этого никак не ожидал. Часто случалось, в бытность мою в Пензе, переносить мне подобные с Вашей стороны со мною поступки; они раздирали мою душу, приводили меня в отчаяние. Я молчал, был спокоен; но это молчание, это спокойствие были ужасны. Надеюсь, что вперед Вы будете ко мне справедливее и подобными поступками не будете убивать Вашего сына, чувствующего к Вам истинную любовь и почтение, сына, который почти один умеет понимать и ценить Вас. Может быть, я не буду иметь необходимости беспокоить Вас более своими просьбами, равно как и одолжаться Николаем Михайловичем и Лукерьею Савельевною. Если успех одного предприятия, которым занимается Н. Л. Григорьев с одним студентом и в котором и я имею участие, не обманет нашего ожидания, то я надеюсь получить около 500 руб., а может быть, и втрое больше.2

Теперь я опишу вам наше казенное житье-бытье. Комнаты, занимаемые студентами, называются номерами, которых 16, из них в двух живут два субинспектора. Всех казенных студентов 150 человек. В каждом номере находится от восьми до 12 студентов. У каждого студента своя кровать, свой стол и своя табуретка. Кровати все железные, очень аккуратно сделанные. Мягкие, довольно высокие тюфяки, подушки, простыня, желтое байковое одеяло, к которому пришита другая простыня, и полосатый чехол составляют постель. Наволоки, простыни и одеяла всегда бывают белы, как снег, и переменяются еженедельно. Стол состоит из довольно большого выдвижного ящика и шкапчика с двумя полками. Номера наши, можно сказать, отлично хороши: карнизы стен украшены алебастровыми барельефами, полы крашеные, окна большие. Чистота и опрятность необыкновенные. Для каждого номера определен солдат, которой метет пол, прибирает постели и прислуживает студентам. По уставу вставать должно в 6 часов, впрочем, спать можно и до 8 с половиною. В семь часов бывает завтрак, который состоит из булки и стакана молока. Час вставания, завтрака, обеда, ужина и сна возвещается звоном колокольчика. По будням обед бывает в 2, а по праздникам в 12. Стол по будням состоит из трех блюд: горячего, холодного и каши. Горячее бывает следующее: щи капустные, огуречные, суп картофельный, суп с перловыми крупами, лапша и борщ; всё это бывает попеременно. Из горячего говядина вынимается и приготовляется на холодное или жаркое. Хлеб всегда бывает ситный и вкусный, и кушанья вообще приготовлены весьма хорошо. По воскресеньям и прочим праздникам, сверх обыкновенного, бывают пироги, жаркое и какое-нибудь пирожное. Столы всегда накрываются скатертями, и для всякого студента особенный прибор, состоящий, как обыкновенно бывает, из тарелки, покрытой сложенною салфеткою, серебряной ложки, ножа и вилки. У каждого стола, коих всех 14, прислуживает солдат. На всякий стол садится по одиннадцати человек. Порядок в столовой чрезвычайно хорош. Увидя столы, накрытые снеговыми скатертями, на которых поставлены миски, блюда, карафины с квасом, приборы в величайшем порядке, можно подумать, что это приготовлен обед для гостей какого-нибудь богача по случаю праздника, бала или чего-нибудь подобного. Миски у нас оловянные на поддонниках, блюда такие же, тарелки каменные. Миски и блюда блестят, как серебряные. Такая чистота во всех отношениях наблюдается.

Теперь скажу вам что-нибудь о начальстве университета. Главное лицо оного есть попечитель,3 потом ректор и два инспектора один казенных, а другой своекоштных студентов. Наш инспектор Дмитрий Матвеевич Перевощиков4 человек весьма известный в ученом свете. Он строг, любит порядок, и мы, спокойствием, порядком и устройством нашего казенного быта большею частию одолжены ему. Помощники его в должности называются субинспекторами; их четверо. Один доктор медицины, два лекаря, готовящихся быть докторами, и один кандидат словесности. Должность их состоит в том,чтобы присутствовать в столовой при завтраке, обеде и ужине студентов и в 10 часов вечера обойти все номера, посмотреть, все ли студенты, велеть погасить свечи и поутру донести инспектору о тех, которые самовольно отлучались на ночь. Они ни малейшей власти не имеют над нами: если кто им нагрубит или сделает что-нибудь слишком молодецкое, то они должны только донести инспектору. В рассуждении свободы у нас очень хорошо. По будням от 2 до 10 часов ночи я имею право без всякого спроса быть вне университета. Ежели хочу ночевать вне оного, то должен для проформы спроситься у дежурного субинспектора. Перед праздниками носят по номерам лист бумаги, в который записываются желающие отлучиться на ночь. Праздник без всякого спроса можно проводить вне университета, только к 10 часам должно явиться, ибо в 10 часов гасят свечи и ложатся спать. Вот вам краткое описание казенного быта.

Покуда всё хорошо. Впрочем, эти постановления, а особливо в рассуждении свободы нашей, зависят от воли инспектора, и потому, если инспектор хорош, то и казенное житье хорошо.

Маменька, Вы уже в другом письме увещеваете меня, ходить по церквам;5 право, подобные увещания для меня не всегда приятны и могут мне наскучить. Если бы Вы советовали мне быть добрым человеком, не изменять правилам доброго поведения, то бы, хотя и сам всё сие очень хорошо знаю, принял бы с благодарностию подобные советы. Я почел бы их за опасение матери, которая любит своего сына и страшится потерять его. И в таком случае, если бы я пошел по пути порока, увлекаемый пылкостию характера и огнем страстей, то, взглянув, на Ваши строки, вспомнил бы, что я имею отца и мать, что я своем поведением могу причинить им много горестей и заставить стыдиться, что они имеют такого сына вспомнил бы и, может быть, удержался бы на краю пропасти, в которую готов был низвергнуться. Но Вы хотите из меня сделать благочестивого, странствующего пилигрима и заставить меня предпринять благопохвальное путешествие по московским церквам, которым и счета нет. Шататься мне по оным некогда, ибо чрезвычайно много других, гораздо важнейших дел, которыми должно заниматься. Вы меня еще в прежнем письме упрекали в том, что я был в театре, а не был во всех соборных и приходских церквах. Театр мне необходимо должно посещать для образования своего вкуса и для того, чтобы, видя игру великих артистов, иметь толк в этом божественном искусстве. Я пошел по такому отделению, которое требует, чтобы иметь познание и толк во всех изящных искусствах. И потому я прошу Вас уволить меня от нравоучений такого рода: уверяю Вас, что они будут бесполезны.

Вы меня спрашиваете, любят ли меня студенты? С удовольствием отвечаю на сие, что я успел снискать любовь и даже уважение многих из них. Впрочем, на всех угодить невозможно. Некоторые из воспитанников семинарской премудрости и не очень ко мне благосклонны, потому что я вслух...

10. М. М. ПОПОВУ

Москва, 1830 года. Апреля 30 дня.

Милостивый государь

Михаил Максимович!

В чрезвычайное затруднение привело меня письмо моего родственника: "Михаил Максимович, пишет он, издает с И. И. Лажечниковым альманах и через меня просил Вас прислать ему Ваших стихотворений, самых лучших.1

Не могу Вам описать, какое действие произвели на меня эти строки: мысль, что Вы еще меня не забыли, что Вы еще так же ко мне благосклонны, как и прежде; Ваше желание, которого я, несмотря на пламенное усердие, не могу исполнить, всё это привело меня в необыкновенное состояние радости, горести и замешательства. Бывши во втором классе гимназии, я писал стихи и почитал себя опасным соперником Жуковского; но времена переменились.2 Вы знаете, что в жизни юноши всякий час важен: чему он верил вчера, над тем смеется завтра. Я увидел, что не рожден быть стихотворцем, и, не хотя идти наперекор природе, давно уже оставил писать стихи. В сердце моем часто происходят движения необыкновенные, душа часто бывает полна чувствами и впечатлениями сильными, в уме рождаются мысли высокие, благородные хочу их выразить стихами и не могу! Тщетно трудясь, с досадою бросаю перо. Имею пламенную страстную любовь ко всему изящному, высокому, имею душу пылкую и, при всем том, не имею таланта выражать свои чувства и мысли легкими гармоническими стихами. Рифма мне не дается и, не покоряясь, смеется над моими усилиями, выражения не уламываются в стопы, и я нашелся принужденным приняться за смиренную прозу. Есть довольно много начатого и ничего оконченного и обработанного, даже такого, что бы могло поместиться не только в альманахе, где сбирается всё отличное, но даже и в "Дамском журнале"! В первый еще раз я с горестию проклинаю свою неспособность писать стихами и леность писать прозою.

Мне давно нужно было писать к Вам; но я не могу сам понять, что меня от сего удерживало, и в сем случае столько перед Вами виноват, что не смею и оправдываться.

Вы писали обо мне И. И. Лажечникову, я это как бы предчувствовал в то время, как Вы вручали мне письмо.3 Благородный человек, скажите: чем я могу Вам заслужить за это? Столько ласк, столько внимания и, наконец, такое одолжение! Ищу слов для моей признательности и не нахожу ни одного, которое бы могло выразить оную. Вы доставили мне случай видеть человека, которого я всегда любил, уважал, видеть и говорить с ним. Он принял меня очень ласково и, исполняя Ваше желание, просил обо мне некоторых из гг. профессоров, но просьбы его и намерение оказать мне одолжение не имели успеха, ибо я по стечению некоторых неблагоприятных для меня обстоятельств не мог ими пользоваться.

Я не из числа тех низких людей, которые тогда только чувствуют благодарность за прилагаемые об них старания, когда оные бывают не тщетны. Хотя моим поступлением в университет я никому не обязан, однако навсегда останусь благодарным Вам и Ивану Ивановичу. Если Ваше желание споспешествовать устроению моего счастия не имело успеха, то этому причиною не Вы, а посторонние обстоятельства. Так, милостивый государь, если моя к Вам признательность, мое беспредельное уважение, искреннее чувство любви имеют в глазах Ваших хотя некоторую цену, то позвольте уверить Вас, что я оные буду вечно хранить в душе моей, буду ими гордиться. Уметь ценить и уважать такого человека, как Вы, есть достоинство; заслужить от Вас внимание есть счастие.

Но, может быть, я утомил Вас изъяснением моей благодарности. Извините меня: строки сии не суть следствие лести; нет: это излияние души тронутой, сердца, исполненного благодарности; чувства мои неподдельные: они чисты и благородны, как мысль о том, кому посвящаются. Для меня нет ничего тягостнее, ужаснее, как быть обязанным кому-либо: Вы делаете из сего исключение, и для меня ничего нет приятнее, как изъявлять Вам мою благодарность.

Извините меня, если я продолжительным письмом моим отвлек Вас от Ваших занятий и похитил у них несколько минут. Итак, вторично прося у Вас извинения за то, что я не засвидетельствовал прежде Вам моей благодарности, остаюсь с чувством глубочайшего уважения и готовностию к услугам Вашим

ученик Ваш

Виссарион Белинский.

11. Г. Н. и М. И. БЕЛИНСКИМ

Москва, 1830 года, мая 7 дня.

Милостивые государи,

папенька Григорий Никифорович

и маменька Марья Ивановна!

Я думаю, что вы получили мое письмо от 30 апреля.1 Из больницы я вышел. Целую неделю меня лечили и не могли избавить от кашля, который теперь почти прошел сам собою. Учебный академический год у нас оканчивается, и к первому июня, или еще и гораздо прежде, мы будем свободны от всех забот, сопряженных с учением. Полугодичные репетиции кончились, скоро начнется годовой экзамен; по прошествии трех или четырех дней первогодичные студенты все могут разъезжаться по домам. Так как наших пензенцев прежних моих товарищей по учению очень много, то я думаю, что мне с ними придется ехать домой. Наймем себе несколько кибиток и поедем обозом; Ломов будет местом наших разъездов: некоторые останутся в оном, другие поворотят на Пензу, а я на благословенный Чембар. В сем случае прошу вас не оставить меня своим вспоможением. Вы, может быть, желаете, чтобы я ехал с Иваном Николаевичем Владыкиным. Что касается до сего, то я вам решительно говорю, что я лучше соглашусь целый век не видаться с людьми, в которых я вижу предметы самые для меня священные и самые любезные, нежели свиданием с оными быть обязанным Владыкиным. Ежели для вас приятно будет видеть меня возвращенным на некоторое время в родной круг, то дайте средства к исполнению сего. Ежели же вы ко мне напишете, чтобы я непременно ехал с И. Н. Владыкиным, то я почту это за приказание остаться в Москве для препровождения в оной почти четырех месяцев, которые бы я мог провести дома. Но не в одном этом я имею нужду. Вицмундиры нам выдали к 12 генваря. Сшиты они из сукна на вид довольно изрядного, но в самом деле полугнилого (а особливо на панталонах) и не более как рублей по 6 аршин. На мой грех случись, что панталоны мои были очень узки. Имея большую нужду в новом платье и потому поторопясь взять оное, я не возвратил их назад к портному для переправки. Сюртук же был так узок, что портной с большим усилием мог застегнуть оный на мне, и от этого усилия нижняя пуговица оторвалась совсем с сукном. Инспектор два раза отдавал его назад, два раза переправляли его, и наконец я принял. Через неделю все петли обсеклись, оборвались, а через месяц панталоны сделались совершенно никуда негодными. Не с одним со мною случилось так: это сделалось со всеми, кроме тех, которые имели другие платья, и посему не носили новых. Впрочем, я в своем сюртуке могу ходить на лекции, к знакомым студентам и более никуда. Следовательно, по приезде домой на вакацию я принужден бы был ходить в одном мундире. Для сего я купил у одного из товарищей вицмундир и новую пару казенного платья за 30 рублей ассигнациями недели через две или три после Пасхи. Так как у него много своей одежды, то он ни разу не надевал казенной и как лишнюю и ненужную для него продал мне. Сам портной предлагал ему на выбор или 30 ас., или эту пару, по сему вы можете судить, что моя покупка очень дешева. Новое платье у меня лежит, а старое покудова таскаю. Еще мне очень хочется к казенному мундиру пришить мой воротник с шитыми петлицами; он стоит 10 ас. Я еще прежде писал к вам, что сшил себе черную жилетку; она еще крепка и цела, но мне хочется к мундиру сшить другую, получше. На форменную жилетку материи идет аршин; мне хочется купить рублей в восемь. Сапогов у нас столько, что некуда девать, к отъезду моему я получу четвертую пару. Ничто не может быть живущее этих сапог: кажется, им веку нет, и при всех этих похвальных качествах все 4 пары не стоят одной хорошенькой по чистоте работы. Казна платит за пару по 6 ас, сапожнику пара приходится рублей по 4. Сами судите, каковы должны быть сапоги в 4 ас. и где же в Москве. Итак, если бы к удовлетворению вышеупомянутых нужд удовлетворена была и необходимость иметь пару хороших сапог, то бы я был одет очень недурно. Вы сами знаете, как я ходил до сего времени; пора уже одеться хотя мало-мальски получше, чтобы не стыдно было показаться добрым людям. Если бы я не имел в сем необходимой нужды, то бы не осмелился беспокоить вас сими просьбами. Еще в октябре дал я одному детине взаймы 15 ас. и теперь еще не могу получить, да думаю, что и никогда не получу. Я его знал в Пензе с хорошей стороны и потому поверил ему без опасения; вышло напротив. И. Н. Владыкин с сентября должен мне 6 ас. и всё обманывает и проманивает обещаниями отдать; да я уже уж у него и не прошу: что обижать бедного, пусть воспользуется моими деньгами. Еще один студент мне должен был 25 ас., но я у него уже много перебрал по мелочам, и за ним осталось только 12 дс, не знаю, скоро ли отдаст их. Вот каково давать взаймы.

Белье нам выдали к великому посту, равно как и подтяжки, перчатки, подгалстушники и косынки, всё это носилось по неделе, но в сем я не имею нужды, ибо прежде запасся сим. Мундира еще не получал, и получу на сих днях. С вторичною просьбою не оставить меня в моих нуждах остаюсь пребывающий с любовию и почтением сын ваш

Виссарион Белинский.

12. Г. Н. и М. И. БЕЛИНСКИМ

1830 года, июня 4 дня. Москва.

Милостивые государи,

папенька Григорий Никифорович

и маменька Марья Ивановна!

Я писал к вам два письма и ни на которое из них не получил ответа.1 Не знаю, чему приписать ваше молчание, которое меня жестоко беспокоит. Кажется, что вы совсем не почитаете за нужное помнить, что у вас есть сын, разлученный с вами обстоятельствами и живущий от вас за 500 верст. Впрочем, это не худо к чему обременять свою память такими пустяками. Притом же для посылки ко мне писем надобно за каждое платить по 36 копеек, а эта сумма, хоть побожиться, немаловажна. Извините меня, что я пишу к вам в таком тоне. Войдите в мое положение и вы увидите, что я имею причину так писать. С самой масленицы я не получаю от вас писем и не знаю, все ли вы живы, все ли здоровы. Неужеливы думаете, что это меня нимало не беспокоит: поверьте, что я гораздо более о вас думаю, нежели вы обо мне.

13 числа сего месяца я буду совершенно свободен и могу ехать домой; теперь же по причинам, описанным мною вам в последнем моем письме, не могу. Товарищи все уедут, и я принужден буду остаться в Москве и лишиться, не говорю удовольствия, этого мало, лишиться счастия видеться с вами, с родными и знакомыми; с лишком три месяца проводить в несноснейшей тоске, тогда как бы я мог провести сие время в радости. Если вам неприятно меня видеть в своем доме, то напишите ко мне об этом; по крайней мере, я не буду напрасно надеяться. Ваше молчание для меня несноснее всего на свете. Бога ради, напишите ко мне что-нибудь, если же я не стою этого, то велите написать ответ ваш моему брату. Впрочем вы, может быть, не получали от меня писем и потому не пишете. Всё-таки и в сем случае вам не мешало бы что-нибудь написать ко мне и спросить о причине моего молчания. У меня иногда не случится денег для почты, иногда некуда послать, а самому поутру отлучиться нельзя, да и почтамт от университета отстоит, по крайней мере, версты на две. Теперь я не знаю, что мне делать и на что решиться. Бога ради, напишите поскорее ответ на сие письмо. С живейшим нетерпением буду ожидать оного. Остаюсь ваш сын

Виссарион Белинский.

13. М. И. БЕЛИНСКОЙ

25 30 июня 1830 г. Москва.

Милостивая государыня,

маменька Марья Ивановна!

К величайшему моему прискорбию, я имел несчастие получить от Вас письмо, столь нетерпеливо ожидаемое.1 Вы пишете, что можно бы было дома исправить все мои нужды. Это превосходно! Я должен 30 руб. за вицмундирную пару, которую уже с месяц ношу, мне нужно купить шитый воротник к мундиру: это всё можно бы было сделать в Чембаре, которого лавочки наполнены студенческими воротниками! Я вижу, что оставлен, брошен, презрен, что обо мне не хотят и знать. Не подумайте, чтобы я это говорил на Ваш счет. Если бы мне прислали за неделю пред сим денег, то я бы уже был в дороге. Трое моих товарищей с двумя лакеями за 70 рублей до Ломова наняли лихую тройку; следовательно, с каждого приходится по 12 рублей, ибо господа и за слуг своих платят долю, а так как у одного из них нет человека, так он за двенадцать рублей съездит до Ломова. Если бы у меня были деньги, то двое из сих моих товарищей, из коих один только имеет человека, поехали, следовательно мне пришлось бы заплатить 18 рублей! Но теперь всё кончено: я осужден проводить в Москве с лишком три месяца! Одному ехать невозможно, товарищей нет. Недели через три поедет Григорьев с сыном2 домой, и если бы у меня были деньги, то можно бы с ними; но они уже дали слово одному студенту. Больше писать нечего. Прощайте! Желаю Вам проводить время веселей и счастливее моего.

Ваш сын В. Белинский.

P. S. Письмо это я писал в комнате Михаила Николаевича;3 если бы я опоздал хотя получасом придти к нему, то не застал бы его, и потому не мог послать с ним моего старого платья, которое лежит у меня без всякого употребления.

14. Г. Н. и М. И. БЕЛИНСКИМ

Москва, 1830 года, сентября 24 дня.

Любезные родители,

папенька Григорий Никифорович

и маменька Марья Ивановна!

Посланные вами мне деньги я получил, за которые чувствительно благодарю вас, тем более что имел в оных большую нужду; ибо большую часть данных вами истратил на дорогу.1 Брата и Александра Ефремовича2 определить не мог потому, что в гимназии на казенный кошт принимаются только дети учителей, а прочие должны платить за содержание по 250 рублей в год. Так как вы приказывали, в случае непринятия Константина на казенный кошт, непременно прислать его домой, то по сей причине он и воротился назад. Александр же остался в Москве на отчете Алексея Петровича, с тем чтобы нынешний академический год приготовляться ко вступлению в университет. Очень жалею, что из пустого дела было много хлопот и издержек, но делать нечего: я не виноват. Я сам теперь нахожусь в таких обстоятельствах, что лучше бы согласился быть подьячием в чембарском земском суде, нежели жить на этом каторжном проклятом казенном коште. Если бы я прежде знал, каков он, то лучше бы согласился наняться кому-нибудь в лакеи и чищением сапог и платья содержать себя, нежели жить на нем. У нас в Москве появилась госпожа Холера. Предосторожности приняты ужасные. Нас далее ворот университета не пускают никуда, и мы совершенно ни с кем не имеем сообщения.

Москва опустела: из нее и выходят и выезжают. Вот вам новость, а вот и другая: ожидают в Москву государя императора.

Денег более покудова не нужно, да и впредь вы не услышите от меня ни одной просьбы в рассуждении оных, какую бы жестокую нужду ни имел в них. Впрочем, с благодарностию буду принимать редкие и небольшие суммы, если вы от избытка будете изредка присылать оные.

Извините меня, что я так долго не писал к вам. С лошадьми я потому не послал письма, что, по причине тесноты комнаты, в которой жили, у нас была ужасная толкотня и нельзя было ничего делать. Я хотел было послать на прошлой почте, отнес письмо к Алексею Петровичу с тем, чтобы он его отправил; застал у них одного Александра и так как, по причине неимения мелких денег, не оставил у них оных, то они по сей же причине и не отослали на почту. Алексей Петрович и брат его свидетельствуют вам свое почтение.4 Писать больше не о чем. Желаю, чтобы вы спаслись от проклятой колдуньи холеры. Прощайте! Ваш сын

Виссарион Белинский.

Адрес: Его высокоблагородию милостивому государю

Григорию Никифоровичу Белинскому,

г-ну чембарскому штаб-лекарю.

В г. Чембаре.

Письмо Белинского В. Г. - Переписка за год 1830 год., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :