Письмо Белинского В. Г.
П. В. Анненкову - 20 ноября-2 декабря 1847 г. Петербург.

Дражайший мой Павел Васильевич, виноват я перед Вами, как черт знает кто, так виноват, что и оправдываться нет духу, даже на письме, хотя в вине моей перед Вами и есть circonstances attenuantes (смягчающие обстоятельства (фр.). ). И потому, не теряя лишних слов, предаю себя Вашему великодушию, которое в Вас сильнее справедливого негодования.

Не можете представить, как, с одной стороны, обрадовало меня письмо Ваше, а с другой каким жгучим упреком кольнуло оно мою трикраты виновную перед Вами совесть1. Но довольно об этом. Пущусь в повествовательный слог и расскажу Вам о себе и прочем все в хронологическом порядке. Гибельная привычка быть подробным и обстоятельным в письмах главная причина моей несостоятельности в переписке. Отправивши к Вам письмо из Берлина, в котором я расхвастался моим здоровьем2, я через несколько же часов почувствовал, что мне хуже, что я, значит, простудился. Такова моя участь. Из Парижа только что расхвастался жене чуть не совершенным выздоровлением, как на другой же день и простудился и стал никуда не годен. В Берлине погода стояла гнусная. Мы с Щепкиным выходили только обедать, да еще по утрам он ходил к своему египтологу, Лепсиусу, а я все сидел дома. Кстати о Щепкине. Он самолюбив до гадости, до омерзения; это правда; но он все-таки не чужд многих весьма хороших качеств, и малый с головой. Может быть, я так говорю потому, что дружеское расположение, с каким обошелся со мною Щепкин, затронуло, подкупило мое самолюбие. Да, я, в этом отношении, в сорочке родился: многие люди различно, а иногда и противоположно, враждебно даже, относящиеся друг к другу, ко мне относятся почти одинаково. Может быть, тут не одно счастие, а есть немножко и заслуги с моей стороны; а эта заслуга, по моему мнению, заключается в моей открытости и прямоте. Например, Тургенев был оскорблен обращением с ним Щепкина и этим и ограничился. Я же, напротив, не оскорблялся, а чуть замечал, что он заносится, показывал ясно, что это вижу, и не уступал ему, как это одни делают по робости характера, другие по гордости, третьи по уклончивости. Впрочем, у Щепкина есть в манере нечто странное и пошлое, независимо от его самолюбивого характера, а это мало знающие его приписывают его самолюбию. Но вот я и заболтался, вдался в диссертацию и уж сам не знаю, как выйти из нее приличным образом. Прожив с Щепкиным с неделю в одной комнате, я уразумел предмет его занятий и восчувствовал к нему уважение. Для него искусство важно, как пособие, как источник для археологии. Он выучился по-коптски, читает бойко гиероглифы, и Египет составляет главный предмет его изучения. Археологию я высоко уважаю и слушать знающего по ее части человека готов целые дни. И Щепкин сообщил мне много интересного касательно Египта. Его профессор Лепсиус так обшарил весь Египет, что теперь после него нет никакой возможности поживиться надписью или гиероглифом, хоть останься для этого жить в Египте. Большая комната у Лепспуса кругом обставлена шкапами, наполненными только материялами для истории Египта. Он восстановил (по источникам) хронологию Египта за 5000 лет до нашего времени, следовательно, с лишком за 3000 лет до Р. X. И в этом отношении Лепсиус сделался уже авторитетом, на него все ссылаются, все его цитируют. Теперь он обработывает грамматику коптского языка, после чего приступит к другим важным работам по части истории Египта. Поразил меня особенно факт, что египтяне называли евреев прокаженными. Вот и дивись после этого, что иной индивидуум грязен и вонюч не по бедности и нужде, а по бескорыстной любви к грязи и вони (как Погодин), когда целый народ, с самого своего появления на сцену истории до сих пор, подобно Петрушке, носит с собою свой особенный запах!3

В пятницу я уехал в Штеттин, а на другой день, ровно в час, тронулся наш Адлер. Лишь только начали мы выбираться из Свинемюнде, как началась качка. Я пообедал в субботу, часа в два, а потом позавтракал во вторник, часов в 10 утра. В промежутке я лежал в моей койке то в дремоте, то в рвоте. Во вторник я обедал и оправился. Были слабее меня, например Полуденский (брат мужа сестры Сазонова), который лежал в агонии вплоть до Кронштадта. В Кронштадт прибыли мы в середу, часов в 6. Началась переписка и отметка паспортов церемония длинная и варварски скучная. Между тем, переложились на малый пароход. Да, и забыл было сказать, что при виде Кронштадта нам представилось странное зрелище: все покрыто снегом, и накануне (нам сказали) в Петербурге была санная езда. Страдая морскою болезнию, я поправился в моей хронической болезни и прибыл здоровехонек. Тут я вполне убедился, что ездить по ночам по железным дорогам, словом, спать тепло одетому на открытом воздухе, для меня своего рода лечение, едва ли не более действительное всех других родов лечений. Недаром я так не люблю спать в трактирах. Если не в моей комнате, в которой я привык спать, то всего лучше на вольном воздухе, одетому. Если судьба опять накажет меня путешествием, я буду ездить по ночам, а останавливаться на отдыхи днем. Оно и здорово и полезно: можно и пообедать, не торопясь, и город осмотреть, и кости расправить ходьбою.

Но вот и Питер. Что-то у меня дома? Так и полетел бы, а изволь идти в таможню. Часа 4 прошло в муке ожидания и хлопот, но дело сошло с рук лучше, нежели где-нибудь. Да, я забыл было: в понедельник была на море буря и пароход несколько часов был в опасности. К счастию, я ничего не знал.

Дома я нашел все и всех в положении довольно порядочном. Тильман назвал Тира шарлатаном, лекарства его велел оставить. Это меня страшно огорчило. Плакали мои 68 франков! Через несколько дней, после обеда, сделалось мне худо: я хрипел, задыхался, словом, это был вечер хуже самых худых дней прошлой зимы, когда я беспрестанно умирал. Жена пристала, чтоб я начал принимать лекарство Тира. Что делать? Не принимать пожалуй, издохнешь, пока дождешься приезда Тильмана; принимать как сказать об этом Тильману? Эти доктора хуже женщин по части самолюбия и ревности. Однако дело обошлось хорошо. Мне было лучше, и Тильман не только не рассердился, но еще и велел продолжать микстуру Тирашки. Он, видите ли, достал рецепт этой микстуры. Надо Вам сказать, что Тильман лечит m-me Языкову. Он говорит, что средства Тира все самые известные и обыкновенные, что ими и он, Тильман, часто лечит и что, зная теперь состав Тирашкиных снадобий, он может позволить их употребление. Кстати: Языкова несколько раз была в опасности, харкала кровью. Теперь ей лучше. Дочь ее замужем и в Москве. Сама она, кажется, и не думает сбираться за границу. Я все сбираюсь побывать у ней, да все не соберусь: то заболею, то работа. Через неделю по приезде был я у Ваших братьев. Что это за добрые души! Они обрадовались мне, словно родному, как говорится. Что у них теперь за квартира! В нижнем этаже окна на бульвар, и как их комнаты выступают из улицы углом, то из их окон видны Адмиралтейство и Зимний дворец. Вид несравненный!

Жена моя жила на квартире временной; надо было искать новую. С ног сбился, а не нашел. Из нескольких гадких порешились взять менее других гадкую. Она до того мала, что половина мебели нашей не вошла бы в нее и я задохнулся бы в ней. Я сбирался перейти в нее, как сбирается человек, осужденный за долги на тюремное заключение, переезжать на эту квартиру. К счастию, случайно нашли квартиру большую, красивую и дешевую4. Кроме кухни и передней шесть комнат, большие стекла, полы парке, обои, цена 1320 р. асс. Переезд был хлопотен; мы перевозились из трех мест: с старой квартиры, а большая часть мебели была у Языкова, книги у Тютчева. При переезде я простудился, и у меня открылись раны на легких (о чем я узнал после). Тильман говорил жене, что такого больного у него не бывало, что он уже не один раз назначал день моей смерти и я его неожиданно обманывал. Это хорошо, но это только одна сторона медали, а вот и другая: не раз считал он меня вне всякой опасности и назначал время совершенного моего выздоровления и я опять каждый раз его обманывал. Самарин тиснул в "Москвитянине" статью (весьма пошлую и подлую5) о "Современнике", мне надо было ответить ему6. Взялся было за работу не могу лихорадочный жар, изнеможение. Как я испугался! Стало быть, я не могу работать! Стало быть, мне надо искать места в больнице; а жене в богадельне! Но дня через два, через три лихорадка прошла совершенно, Тильман велел мне оставить все лекарства; я принялся за работу, и в шесть дней намахал три с половиною печатных листа. И все это с отдыхами, с ленью, с потерею времени: иногда принимался не раньше 12 часов, а после обеда работал только три дня, и то от 7 до 9 часов, не более. И во все это время я чувствовал себя не только здоровее и крепче, но бодрее и веселее обыкновенного. Это меня сильно поощрило. Значит я могу работать, стало быть, могу жить. Вообще, чтоб уже больше не возвращаться к этому предмету, скажу Вам, что как ни хил и ни плох я, а все гораздо лучше, нежели как был до поездки за границу просто, сравненья нет!

В литературе нашел я много нового. "Отечественные записки" гнусны по части изящной словесности, но во всем остальном журнал хоть куда! Разумеется, тут не ум и таланты Краевского виноваты, а его счастие в качестве подлеца. Нужно же было Заблоцкому именно в нынешнем году написать превосходнейшую статью (которую я выпросил у автора и для себя и для Вас, а контора взялась переслать Вам). Прочел я в "Отечественных записках" превосходную критику сочинений Фонвизина, таковую же на книжку: "О религиозных сектах евреев", и несколько прекрасных рецензий. Автор их некто г. Дудышкин. Он никогда не писал и не думал писать; но покойник Майков убедил его взяться за перо. Ну, не счастие ли подлецам? Ведь он мог начать и у нас, а что он начал в "Отечественных записках" это дело чистого случая. Теперь Дудышкин наш, а все-таки "Отечественным запискам" он помог, и этого не воротишь. Какой-то шут прислал в "Отечественные записки" превосходную статью, или, лучше сказать, ряд превосходнейших статей о золотых приисках в Сибири. Опять счастие! Боясь, что "Современник" подрежет его при новой подписке, Краевский велел Галахову валяться в ногах у москвичей, чтобы выпросить у них названий, будто бы обещанных в "Отечественные записки" статей; и те дали! Что ж тут удивительного: подлецы всегда выезжают на дураках! В. П. Боткин обещал историю Испании за три последние столетия; Грановский биографию Помбаля, Кавелин разные вещи по части русской истории. Это решительная гибель для "Современника". Они оправдываются тем, что желают нам всяких успехов, по жалеют и Краевского!! Я написал к Боткину длинное письмо. Он сложил вину на Некрасова зачем-де он их не предупредил. Грановский отвечал прямо, что, так как "Отечественные записки" издаются в одном духе с "Современником", то он очень рад, что у нас, вместо одного, два хороших журнала, и готов помогать обоим7. Подите, растолкуйте такому шуту, что именно по одинаковости направления оба журнала и не могут с успехом существовать вместе, по должны только мешать и вредить друг другу. А между тем, отложение от "Отечественных записок" главных их сотрудников "Современник" выставил в своей программе, как право на свое существование. Краевский же уверяет печатно, что сотрудники его все те оке, и наши московские друзья-враги теперь торжественно оправдали Краевского и выставили лжецом "Современника". Мы крепко боимся, чтобы за это не сесть на мель при новой подписке. Одинаковое направление! Эти господа не хотят понять, что направлением своим теперь "Отечественные записки" обязаны только случаю да счастию, а не личности их редактора5. Кстати, об этой прекрасной личности. Вы знаете, что Краевский прошлое лето ездил в Москву и останавливался у Боткина. Как conditio sine qua non (непременное условие (лат.). ) своего драгоценного пребывания у Боткина, он сказал ему, что не хочет встречаться с Кетчером. Вместо того, чтобы сказать ему, что это очень легко, стоит-де Вам взять шляпу да уйти, когда придет Кетчер, ему ничего не сказали, и подлец имел полное право заключить, что честный и благородный человек ему принесен в жертву. По совету Н. Ф. Павлова, Краевский купил за 4 р. 70 к. меди примочку для ращения волос. В день отъезда он входит в комнату Боткина с пузырьком в руке и горько жалуется, что Павлов заставил его потерять деньги на дрянь. Всякий другой сказал бы ему, выкиньте-де за окно, если это дрянь; но Василий Петрович почел долгом быть благоговейно и преданно деликатным в отношении к Краевскому. Отдайте мне; что Вы заплатили? Пять рублей. (Видите ли, подлец украл у Боткина 30 к. медью). На этом дело не кончилось. В минуту отъезда Краевский пришел к Боткину с пустым пузырьком и попросил его отлить ему на дорогу примочки. Приглашает Краевский москвичей обедать к Шевалье. В назначенное для сбора время приглашенные колеблются, боясь, что придется расплачиваться каждому за себя; но Боткин, великодушно посвятивший себя в козлы-грехоносцы Краевского, клянется и божится, что Краевский заплатит за всех. И он, действительно, заплатил, даже велел подать 2 или 3 бутылки лафиту и больше ничего по части вин. Видя, что в одной бутылке осталось до половины вина, Краевский тщательно заткнул ее пробкою и положил в карман. На другой день назначен был пикник, на который каждый должен был явиться с каким-нибудь съестным или питейным запасом, и Краевский явился с недопитою накануне бутылкою лафита! Не подумайте, чтобы я тут что-нибудь переиначивал или преувеличивал: нет, я историк тем более точный и правдивый, чем более желаю выставить Краевского в настоящем его виде. Малейшая ложь могла бы оправдать его в главном, а этого-то я и не хочу. Это его московские подвиги; а вот и петербургские. Нанял он себе великолепный отель на Невском, над рестораном Доминика, за 4000 р. асс. Раз были у него Дудышкин, Милютин и еще кто-то третий, все люди, которыми он дорожил для "Отечественных записок". Нужно ему было с ними переговорить, а время было обеденное, и он пригласил их к Доминику, так как в этот день у него не готовился стол. Ну, те рады думали пообедают на славу. Но Краевский велел подать 4 обеда трехрублевые и ни капли вина: он насчет вина придерживается Магометова закона и разрешает только на чужое вино. Собеседники его велели подать вина; но Краевскый не шевельнул и бровью, заплатил за 4 обеда, а за вино великодушно предоставил расплачиваться своим гостям. Выкупил он из мещанского общества (и тем спас от рекрутства) Буткова, но выкупил на деньги Общества посещения бедных, и за такое благодеяние запряг Буткова в свою работу. Тот уже не раз приходил со слезами жаловаться Некрасову на своего вампира. Раз Бутков просит у Некрасова No "Отечественных записок". Но прежде Вам надо сказать, что Бутков живет у Краевского вместе с другим молодым человеком Крешевым. Он дал им лишнюю комнату, взявши с каждого из них по 100 р. сер. в год. Некрасов заметил Буткову, что ему лучше брать "Отечественные записки" у Краевского, с которым он живет в одном доме. Просил не раз, да не дает: говорит подпишитесь. Продал Краевский Крешеву старый диван, набитый клопами, за 4 р. сер. Диван этот понравился Достоевскому, и он, за ту же цену, перекупил его у Крешева. Поутру являются двое ломовых извозчика от Достоевского, и они понесли было диван. Но Краевский, узнав об этом, велел остановить: я, говорит, дал им (продать за деньги по его мнению, значит дать), чтобы комната не была пуста и было бы на что сесть. За отопление и метение этой комнаты люди Краевского получают от Буткова 5 р. с. в месяц, но не топят и не метут, а только грубиянят Буткову, благо он тих и робок. Раз Краевский говорит человеку: позвать ко мне Крешева. Пришел Крешев, и Краевский надавал ему комиссий, по которым он должен был побывать в разных частях города. Только не торопитесь время терпит. Выполнив комиссии и отдав в них отчет, Крешев просит целкового заплатить извозчику. Как извозчику? Да ведь я ездил. А почему же Вы не сходили пешком? Ведь я же Вам сказал, что время терпит и торопиться не к чему. Сконфуженный такою наглостию, Крешев просит целкового в счет следующей ему платы. Ну, коли на Ваш счет извольте; только, что у Вас за охота мотать деньги. Каков? Раз приходит к нему Дудышкин. Что говорят в городе об "Отечественных записках"? спрашивает Краевский. Да говорят, что единство направления в них исчезает. А, да! это надо поправить; я открою у себя вечера по четвергам для моих сотрудников. Здесь, Вы видите, будто он хочет давать направление (которого у него-то самого никогда и не бывало) своим сотрудникам; но умысел другой тут был:9 ему нужно набираться чужого ума, за отсутствием своего собственного. Действительно, что ни напечатает, обо всем настоятельно требует мнения Дудышкина, и потом выдает это мнение за свое собственное. Вечера он открыл, да только к нему никто на них не ходит, ибо все его не терпят и презирают. А он было решился уже поить своих гостей выпаренным на самоваре чаем, от которого пахнет человеческим потом.

И вот кого поддерживают наши московские друзья во вред "Современнику"! Хороши гуси, нечего сказать!

Достоевский славно подкузмил Краевского: напечатал у него первую половину повести; а второй половины не написал, да и никогда не напишет. Дело в том, что его повесть до того пошла, глупа и бездарна, что на основании ее начала ничего нельзя (как ни бейся) развить. Герой какой-то нервический трясун как ни взглянет на него героиня, так и хлопнется он в обморок10. Право!

Ваше последнее письмо прелесть во всех отношениях, и даже со стороны слога и языка безукоризненно11. А что, дражайший мой автор "Кирюши", что бы Вам тряхнуть еще повестцою? Написали одну (и весьма порядочную), стало быть, можете написать и другую, и еще лучше. Говорят, Вы скучаете. Это мне странно. Вот бы от скуки-то и приняться за дело12.

Я очень рад, что мальчишка наш нашелся. Подлинно, чему не пропасть, то всегда найдется. Кланяюсь ему, но писать теперь некогда, а на письмо его отвечу через некоторое время13. Некрасов выполнил все его поручения. Смотрите за ним.

Слегка за шалости браните И в Тюльери гулять водите14.

Григорович написал удивительную повесть15. В той же книжке увидите Вы мою статью против Самарина, страшно изуродованную цензурою16.

Мои все Вам кланяются. Я скоро (право, не вру) опять буду писать к Вам.

Ваш В. Б.

Кланяйтесь Герценым и Марье Федоровне и всем нашим.

А что же статья об "Эстетике" Гегеля?17

СПб. 1847. 20 н./2 д.

Письмо Белинского В. Г. - П. В. Анненкову - 20 ноября-2 декабря 1847 г. Петербург., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :