Письмо Белинского В. Г.
В. П. Боткину - 6 февраля 1847 г. Петербург.

СПб. 6 февраля 1847. Я недаром приписал в конце письма моего, что буду еще писать к тебе. Я видел, что письмо мое, как ни длинно оно, было не кончено и может подать тебе повод понять его не так, как следует. Поэтому я через день же хотел послать другое письмо да то лень, то некогда, то успею еще.

Прежде всего, ради аллаха, не подумай, что я сержусь на тебя за то, что ты не хочешь переезжать в Питер, чтобы работать с нами в "Современнике". Я был бы очень глуп в таком случае. Я был опечален этим известием, как неприятным мне фактом, и смотрел на него только по его отношению ко мне вот и все. Тебе невыгодно и нет у тебя охоты: против этого сказать нечего, кроме того, что ты совершенно прав. Потом, если я писал, что ты не прав, думая, что недоверчивость к тебе Некрасова (если б она и существовала) могла быть тебе какою-нибудь, хотя малейшею, помехою твоей работе в "Современнике", не выводи из этого, что я имел намеренне убедить тебя переменить решение и ехать в Питер. Я слишком далек от мысли, чтобы считать тебя мальчишкою, которого ловкий приятель может поворотить, куда ему угодно. А сверх того, даже если б и считал тебя в отношении ко мне столь слабым, а себя в отношении к тебе столь сильным, и тогда бы я не возымел глупой мысли насильно толкать тебя туда, куда тебе не хочется. У меня и у моих друзей было слишком много опытов, чтобы вразумить меня, как опасно подобное вмешательство в жизнь другого, и от него, этого вмешательства, отказался даже герой наш, Мишель, по крайней мере, в теории. Все это я пишу к тебе, еще не зная, как принял и понял ты мое письмо, из одного страха, чтобы ты не понял его криво в чем, разумеется, был бы виноват один я, ибо выразился не обстоятельно. А писал я к тебе возражения против пункта письма твоего о Некрасове только для того, чтобы ты не оставался в заблуждении на этот счет, оставаясь при своем решении.

А насчет решения я завидую тебе. Сказать правду я счел бы себя блаженнейшим из смертных, если б без труда получал в год maximum того, что могу выработать. Мое отвращение от литературы и журналистики, как от ремесла, возрастает со дня на день, и я не знаю, что из этого выйдет наконец. С отвращением бороться труднее, чем с нуждою; оно болезнь. То ли дело ты счастливый человек! Квартира с отоплением, стол готовые, на одежу и прихотп всегда хватит; занимайся, чем хочется, а ничего не хочется ничего не делай. Твоя строка, что ты хочешь заняться органическою химиею, обдала меня кипятком зависти. Наука для меня не существует, я не так воспитывался, не так развивался, чтоб быть способным заняться ею. Но разве не наслаждение заниматься чем-нибудь, хоть a la дилетант? О естественных науках я готов болтать, или, лучше сказать, слушать, кто это дело знает; но заниматься самому ими это не мое дело. Меня сильнее всего интересует нравственный мир человека, представляемый историею, и в ней есть эпоха, которой я, конечно, не мог бы изучить и разработать ученым образом; но я предался бы ее изучению просто, без претензий и нашел бы для себя в этом занятии замену всего, чего так глупо добивался всю жизнь и чего так умно не дала мне судьба, зане такого мудреного кушанья у нее не оказалось. Да поди займись тут чем-нибудь!.. Э, да что вздор-то молоть ведь от этого у меня не явится обеспечение в виде капитала, дающего хоть тысячи две серебром. А тебе опять-таки скажу: благую избрал ты часть. Если обстоятельства настоятельно потребуют твоего переезда в Питер, тогда дело другое, но без крайней нужды запрягаться в телегу срочной работы это безумие, хотя бы работа давала и черт знает что... Еще раз: поздравляю тебя за мудрое решение и жалею, что не могу последовать твоему примеру.

2-я книжка "Современника" вышла вовремя. Она лучше первой2. Но Ннкитеико так поправил одно место в моей статье о Гоголе3, что я до сих пор хожу, как человек, получивший в обществе оплеуху. Вот в чем дело: я говорю в статье, что-де мы, хваля Гоголя, не ходили к нему справляться, как он думает о своих сочинениях, то и теперь мы не считаем нужным делать это; а он, добрая душа! в первом случае мы заменил словом некоторые и вышла, во-1-х, галиматья, а во-2-х, что-то вроде подлого отпирательства от прежних похвал Гоголю и сваления вины на других. А там еще цензора подрадели и все это произвольно, без основания. Вот они поощрения к труду!

Статья об "Элевзинских таинствах" показалась мне ни то ни се4. Основная мысль ее та, что Элевзинские таинства великий факт древней жизни, а что они такое были, мы об этом ровно ничего не знаем. Кажется, тут было хранилище всех преданий космогонических и нравственных, которые с Востока собрались в Грецию и в Элевзине передавались в мистических формах и обрядах для сильнейшего эффекта на подлейшую часть человеческой души фантазию. Короче: это был мистицизм древности. Меня поразило в статье то, что практический, здравомыслящий Сократ отказался участвовать в Элевзинских таинствах и был к ним вообще холоден, тогда как fou sublime (возвышенный безумец (фр.). ), фантастический романтик Платон благоговел перед ними. Вообще, мне кажется, Элевзинские таинства имеют только ученый, чисто объективный интерес, а со стороны субъективного интереса они не стоят выеденного яйца.

Статья о физиологии Литтре5 прелесть! Вот человек! От него морщится "Revue des Deux Mondes", хотя и печатает его статьи, а социальные и добродетельные ослы не в состоянии и понять его. Я без ума от Литтре, именно потому, что он равно не принадлежит ни ... подлецам и ворам умникам "Journal des Debats" и "Revue des Deux Mondes", ни ... социалистам этим насекомым, вылупившимся из навозу, которым завален задний двор гения Руссо. Кстати: в "Journal de France" я прочел отрывок из 1-го тома "Истории революции" Луи Блана. Это его суждение о Вольтере. Святители что за узколобие! Да это Шевырев! Все, что говорит Луи Блан в порицание Вольтера, справедливо, да глупо то, что он не судит о нем, а осуждает его, и притом, как нашего современника, как сотрудника "Journal des Debats". Я в первый раз понял всю гадость и пошлость духа партий. В то же время я понял, отчего "Histoire de dix ans" ("История десяти лет" (фр.). ) так хороша, несмотря на все ее нелепости: оттого, что это памфлет, а не история. Луи Блан историк современных событий, но за прошедшее, сделавшееся историею, ему, кажется, не следовало бы браться. Вот уже сколько времени лежит у меня книжка "Revue des Deux Mondes" с статьею об Огюсте Конте и Литтре6 и не могу прочесть, потому что запнулся на гнусном взгляде этого журнала с первых же строк статьи. Беда мне с моими нервами! Что не по мне действует на меня болезненно, но пересилю себя и прочту.

О себе мне нечего тебе сказать нового. Впрочем, вот уже с неделю, как здоровье мое как будто лучше и желудок как будто поправляется. Зато скучаю смертельно. Без Тургенева я осиротел плачевно. Может быть, от этого во мне опять пробудилась давно оставившая меня охота писать длинные письма. Пожалуйста, пиши ко мне: в теперешнем моем положении ты сделаешь мне этим много добра.

Читал ли ты "Переписку" Гоголя? Если нет, прочти. Это любопытно и даже назидательно: можно увидеть, до чего доводит и генияльного человека онанизм. А славеноперды московские напрасно на него сердятся. Им бы вспомнить пословицу: неча на зеркало пенять, коли рожа крива. Они подлецы и трусы, люди неконсеквентные, боящиеся крайних выводов собственного учения; а он человек храбрый, которому нечего терять, ибо все из себя вытряс, он идет до последних результатов7.

После русского водевиля нет ничего глупее русского фельетона. Так привык я думать, читая фельетоны петербургских газет; но, прочтя в "Московском листке" описание бала у Корсакова, я изумился, убедившись, что наши петербургские фельетоны сам ум, само остроумие в сравнении с московскими. Глупее я ничего не читывал. Ай да "Листок"!8

Я думаю, что наши московские друзья будут бранить меня за похвалы "С.-Петербургским ведомостям". Статья эта писана мною не для "С.-Петербургских ведомостей", это удар рикошетом по "Пчеле"9.

Оля моя больна; неделю назад в это время думали мы, что она умрет. Теперь ей лучше, но все еще нездорова. А при твоем имени, которое все помнит, всегда говорит она: ягоди. Ей кажется, видно, что твое имя вспомогательный глагол к страдательному причастию: ягоды.

Ну, пока больше нечего говорить. Прощай. Жена моя тебе кланяется.

В. Б.

Письмо Белинского В. Г. - В. П. Боткину - 6 февраля 1847 г. Петербург., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :