Письмо Белинского В. Г.
В. П. Боткину - 81 марта 1842 г. Петербург.

СПб. 1842, марта 31. Вот и от тебя, любезный Боткин, уже другое письмо, да еще какое толстое, жирное и сочное и теперь все смакую, грациозно и гармонически прищелкивая языком, как ты во время своих потребительских священнодействий. Вот тебе сперва ответ на первое послание. Спасибо тебе за вести об эффекте "Педанта":2 от них мне некоторое время стало жить легче. Чувствую теперь вполне и живо, что я рожден для печатных битв и что мое призвание, жизнь, счастие, воздух, пища полемика. Успех статейки Бульдогова мне, сущу во гробе3, живот даровал; но за этим кратковременным оживлением снова последует смерть. Но довольно об этом. Я не совсем впопад понял твой кутеж, ибо хотел состояние твоего духа объяснить моим собственным. Вижу теперь ясно, что ты разделываешься с мистикою и романтикою, которыми ты больше и дольше, чем кто-нибудь, был болен, ибо они в натуре твоей. Если бы ты был человек ограниченный и односторонний, тебе было бы легко в сфере мистики и романтики, и ты пребывал бы в них просто, без натяжек и напряженности, которые были в тебе именно признаком другого противодействующего элемента, которого ты боялся, ибо не знал его, и против которого усиливался всеми мерами. Настоящим твоим кутежом ты мстишь мистике и романтике за то, что эти госпожи делали тебя дюпом4 и заставляли становиться на ходули, и наслаждаешься желанною свободою. Сущность и поэтическая сторона того, что ты называешь своим развратом, есть наслаждение свободою, праздник и торжество свержения татарского ига мистических и романтических убеждений. И потому кути себе на здоровье и на радость благословляю тебя и завидую тебе. Мне во всем другой путь в жизни, чем тебе и всякому другому. Не проходит почти вечера у меня без приключения то на Невском, то на улице, то на канаве, то черт знает где ... Я об этом никому не говорю и не люблю, чтоб меня об этом расспрашивали. Это разврат отчаяния. Его источник: "Ведь нигде на наш вопль нету отзыва". Это разврат, как разврат, ибо в нем нет поэзии, а следовательно, и ничего человеческого.

"Я начинаю сознавать, что того, что просит и хочет душа, что предчувствует высшая сторона моей натуры жизнь мне не даст, не даст, это я просто и совершенно хладнокровно сознаю", эти слова в письме твоем привели меня в глубокое раздумье. Прав ли ты? Здоровы ли предчувствия высшей стороны твоей натуры? Не остатки ли они мистики и романтики? Неужели же жизнь и в самом деле ловушка? Неужели она до того противоречит себе, что дает требования, которых выполнить не может? Не довели ли мы своего байронического отчаяния до последней крайности, с которой должен начаться перелом к лучшему? Все это вопросы, которые я могу тебе предложить, но не разрешить. По крайней мере, мне становится как-то легче, может быть, от того, что в Питере теперь часто светит весеннее солнце и небо часто безоблачно. Право, я в странном положении: несчастлив в настоящем, но с надеждою на будущее, с надеждою, с которою увиделся после долгой разлуки.

"Волны духовного мира" вещь хорошая; без них человек животное. Но все-таки (согласен с тобою) нельзя вспомнить без горького смеха, как мы из грусти делали какое-то занятие и вели протоколы нашим ощущениям и ощущеньицам. Впрочем, нам не потому опротивело надоедать ими другим, чтобы мы перестали жить ими и полагать в них высшую жизнь, а потому, что поняли их, и они для нас не загадка больше. Боже мой! сколько бывало толков о любви! А почему? Эта вещь была загадкою; теперь она для нас разгадана, и я скорее буду спорить до слез об онерах и леве6, чем о любви. На некоторые прошедшие моменты своей жизни так же гадко бывает иногда возвращаться, как на место, где мы испражнились или как ты грациозно выражаешься, покакали, а иногда и ...

А насчет "профинтился, голубчик?" ты врешь все пошло на дело не шутя. Черт знает, когда я запасусь всем нужным и от долгов избавлюсь.

По приезде в Питер я сотворил у себя вечерю, то есть обед. Марфа Максимовна славно накормила нас даже Комаров был доволен. Был, братец, и лафит, и рейнвейн, и бургонское, и херес, и две шампанские, и я первую раскупорил за здоровье некоего Боткина.

И все пили тебя славили.

Но вот горе: море открылось до Ревеля еще в конце января, и потому при афишах беспрестанные извещения об устрицах. Дней пять тому назад иду 4 р. десяток съел три. А третьего дня к Сомову отправилась ватага, и я съел пятьдесят шесть устриц, по 45 коп., ровно на 25 р., и если бы не пожалел денег, то сотию не почел бы бог знает каким обжорством. Апельсины и лимоны давно уже свежие продаются и очень дешевы.

Вот тебе новость: я демон; В. И. Кречетов Тамара, а Кульчик9 ангел. Таким образом, поэма Лермонтова олицетворена нами вполне.

Пожалуйста, пиши подробнее о своих подвигах насчет ... и прочего: меня это чрезвычайно интересует.

О Кольцове нечего и толковать. Я писал к нему, чтобы он все бросал и, спасая душу, ехал в Питер10. Я бы не стал его приглашать к себе из вежливости или так такими вещами я теперь не шучу. Богаты не будем, сыты будем. За счастие почту делиться с ним всем. И уверен, что в Питере Краевский пристроит его. Пиши к нему и заклинай ехать, ехать и ехать. Не худо было бы ему лето провести у тебя без дела, для поправления телесного и душевного выздоровления, тем более, что и я месяца два, проживу в Москве; вместе с ним и отправились бы в Питер.

О Лоренце не хлопочи: преступление совершено, и в 4 No "Отечественных записок" ты прочтешь довольно гнусную статью своего приятеля ученого последнего десятилетия11.

Неуважение к Державину возмутило мою душу чувством болезненного отвращения к Гоголю:12 ты прав в этом кружке он как раз сделался органом "Москвитянина". "Рим" много хорошего, но есть фразы; а взгляд на Париж возмутительно гнусен13.

"Мертвые души" отправлены в Москву (цензурным комитетом) 7 марта, за No 109, на имя Погодина с передачею Гоголю. Но Гоголь не получал; подозревает Плетнев, Прокопович и я, что Погодин получил, но таит до времени, с целию выманить у него пока еще статейку для журнала. Нельзя ли разведать в почтамте получил ли Погодин, и поскорее уведомить меня?14

Бога ради, адресуй свои письма прямо ко мне на квартиру: В Семеновском полку, на Среднем проспекте, между Гошпитальною улицею и Первою ротою, в доме г-жи Бутаровой, No 22. А то я днем и двумя позже получаю твои письма. Последнее было адресовано только на имя Краевского, который теперь сердится и на тебя и на меня, что мы заставляем его распечатывать чужие письма. Я уверил его, что ничего, а между тем досадно, если он прочел первые строки.

Кстати, о первых строках они решительно глупы, и ты стоишь, чтоб тебе начхать на лысину. Я не боюсь, что субъект тебе понравится, а скорее боюсь, что не понравится что было бы мне неприятно15. Влюбись я рад. Я не могу видеть в одной женщине условие жизни. Моя хорошо; не моя у Сомова славные устрицы. Субъект шевелит мне душу, и будь у него тысяч 10 на первую обзаведенцию я летом же бы женился право. Но, выходи она за другого если он порядочный человек, первый благословлю ее на радость и на счастье. Субъект меня сильно затронул и расшевелил именно тем, что я подозреваю в нем неравнодушие к моей особе. Без этого условия меня не надует ни одна женщина. Я вполне согласен с тобою, что лучше сгнить в разврате, чем вздыхать о жестокой деве. На этой неделе отправляю к тебе заветную тетрадку в сафьянном щегольском переплете, с золотым обрезом. Доставь сам и познакомься этим много утешишь меня.

Читая рецензию на книгу Зедергольма, я кипел негодованием и повторял про себя: какая это свинья писала Краевскому? Но, дочтя до конца, спросил: какой это умнющий человек писал? Ловко, хитро, тонко и ядовито, разумеется, только для понимающих16. Краевский сказал, что это ты; не узнал в отмщение, что ты не только не признал во мне Петра Бульдогова, но еще о позор думал видеть в нем Ивана Петровича!17

На второе письмо твое последует обстоятельный ответ18, а теперь и лень и некогда. Прощай.

Твой Петр Бульдогов.

Милому Грановскому привет. Долго ли ему статейку писнуть именно пока хоть для того только, чтоб имя его было в журнале.

Непременно пришлю тебе список моего "Педанта", дабы ты видел, что он действительно недурно написан, если его читать без цензурных поправок. Ивану Петровичу он весьма не нравится. Недавно сей философ наговорил мне такого вздору, что третьего дня приходил извиняться. Бог его знает: иногда говорит, как будто человек, и даже острит недурно; а то понесет вдруг затыкай уши. Впрочем, болтун, баба, повторяет мои зады, то есть мои статьи о "Бородинском сражении" и "Менцеле"; недавно, в споре, взбесил меня ссылкою на них. Бог с ним, тяжел и скучен, хотя и не лишен многого хорошего вот мое последнее слово о нем. Панаев прослезился от умиления, услышав о твоем кутеже: говорит, что прежде только любил тебя, а теперь-де уважает. С ним была история в маскараде он врюхался в маску, завел с ней переписку, и в разгаре истории, когда он получил письмо и боялся, чтоб Авдотья Яковлевна не увидела, Иван Петрович сообщил ему вкратце содержание. Гегелевой "Феноменологии духа" и доказал, как и в чем и почему я ошибаюсь. Панаев был в отчаянии.

-

Пожалуйста, друже, напиши что-нибудь порадуй хоть несколькими строками.

В Торжок ничего не писал. Недавно получил письмо от Александры Александровны. Татьяна Александровна, кажется, опасна и теперь, вероятно, уже в Москве19.

Письмо Белинского В. Г. - В. П. Боткину - 81 марта 1842 г. Петербург., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :