Письмо Белинского В. Г.
В. П. Боткину - 17 марта 1842 г. Петербург.

СПб. 1842, марта 17. Вот мне и опять пришла охота писать к тебе, Боткин. Но о чем писать? право, не знаю: и хочется, и не о чем! Ну, пока не придумаю лучшего, выругаю тебя хорошенько за то, во-первых, что ты ничего не прислал мне с Кульчиком о Лоренце и тем вверг меня в бедственное положение писать о том, чего не знаю;1 а во-вторых, за то, что ты не взял у нелепого Кетчера мою статью о Петре Великом2 и не переслал ее мне с Кульчиком. За все сие желаю, чтобы твоя лысина распространилась еще больше.

Стихотворение Лерхмонтова "Договор" чудо как хорошо, и ты прав, говоря, что это глубочайшее стихотворение, до понимания которого не всякий дойдет; но не такова ли же и большая часть стихотворений Лермонтова? Лермонтов далеко уступит Пушкину в художественности и виртуозности, в стихе музыкальном и упруго-гибком; во всем этОхМ он уступит даже Майкову (в его антологических стихотворениях); но содержание, добытое со дна глубочайшей и могущественнейшей натуры, исполинский взмах, демонский полет "с небом гордая вражда" 3 все это заставляет думать, что мы лишились в Лермонтове поэта, который по содержанию шагнул бы дальше Пушкина. Надо удивляться детским произведениям Лермонтова его драме, "Боярину Орше" и т. п. (не говорю уже о "Демоне"): это не "Руслан и Людмила", тут нет ни легкокрылого похмелья, ни сладкого безделья, ни лепи золотой, ни вина и шалостей амура, нет, это сатанинская улыбка на жизнь, искривляющая младенческие еще уста, это "с небом гордая вражда", это презрение рока и предчувствие его неизбежности. Все это детски, но страшно сильно и взмашисто. Львиная натура! Страшный и могучий дух! Знаешь ли, с чего мне вздумалось разглагольствовать о Лермонтове? Я только вчера кончил переписывать его "Демона", с двух списков, с большими разницами, и еще более вник в это детское, незрелое и колоссальное создание. Трудно найти, в нем и четыре стиха сряду, которых нельзя было бы окритиковать за неточность в словах и выражениях, за натянутость в образах; с этой стороны "Демон" должен уступить даже "Эдде" Баратынского; но боже мой! что же перед ним все антологические стихотворения Майкова или и самого Анакреона, да еще в подлиннике? Да, Боткин, глуп я был с моею художественностию, из-за которой не понимал, что такое содержание. Но об этом никогда довольно не наговоришься. Обращаюсь к "Договору": эта пьеса напечатана не вполне; вот ее конец:

Так две волны несутся дружно

Случайной, вольною четой

В пустыне моря голубой:

Их гонит вместе ветер южный,

Но их разрознит где-нибудь

Утеса каменная грудь...

И, полны холодом привычным,

Они несут брегам различным,

Без сожаленья и любви,

Сбой ропот сладостный и томный,

Свой бурный шум, свой блеск заемный

И ласки вечные свои...4

Сравнение как будто натянутое; но в нем есть что-то лермонтовское.

-

Со мною сделалась новая болезнь не шутя. Ноет грудь, но так сладко, так сладострастно... Словно волны пламени то нахлынут на сердце, то отхлынут внутрь груди; но эти волны так влажны, так освежительны... Ощущение это давно мне знакомо; но никогда оно не бывало у меня так глубоко, так чувственно, так похоже на болезнь. Особенно овладело оно мною, пока я писал "Демона". Странный я человек: иное по мне скользнет, а иное так зацепит, что я им только и живу: "Демон" сделался фактом моей жизни, я твержу его другим, твержу себе, в нем для меня миры истин, чувств, красот. Я его столько раз читал и слушатели были так довольны...

-

А знаешь ли что? Да что и говорить знаешь... Оттого-то я так и люблю говорить с тобою, что не успеешь сказать первого слова, как ты уже выговариваешь второе...

Знаешь ли, когда пора человеку жениться? Когда он делается неспособным влюбляться, перестает видеть в женщине "ее", а видит в ней просто (имярек). Когда я был в Торжке, я не мог скрыть от себя, что присутствие Александры Александровны дает мне гораздо больше, чем присутствие Татьяны Александровны; а когда я говорил с нею, я пьянел без вина, из глаз сыпались искры; но нет ее, и все кончено. Да, не надуешь: полюби-ка сама сперва да дай это знать так, пожалуй, сойду с ума и сделаюсь таким дураком, какого другого и не найти; ко без этого слуга покорный... Наше вам-с, как говорит Григорьев5. А из сего, о Боткин, следует ясно, что пора... ай! ай! святители! ничего, ничего! молчание!..6

Ух!.. Дай дух перевести... И прочее: сам ты человек не глупый поймешь. Оно бы, может быть, мы и выкинули такую штуку, да нужны деньги, а их у нас нет... Поедем же в ... или к Марье Ивановне. Кстати: у ней был бал, описание которого, сделанное как следует, уморило бы тебя со смеху.

Кульчик славный малый: с ним как-то болтается; он очень тепел и задушевен. Многое смешно понимает, но это провинциализм; многого глубоко и никогда не постигнет, но это от бедности натуры в демонских элементах. Он слишком кроток и младенец душою; ему бы барышни хорошенькие, предмет для "святой и возвышенной" страсти он и доволен. Во всяком случае, его нельзя не любить. Мы с ним тебя позлословили и поругали и поделом; но об этом после, когда-нибудь.

Передай мой сердечный привет Александру Ивановичу, его усам и похвальному обычаю молча осушать всякую посуду с вином, от рюмки до лохани. Черт возьми, нет мне ни в чем удачи: только поехал я в Москву и на похороны в Новгороде, в Москве опять на похороны;7 Грановский явился только перед моим отъездом8, Клыкова совсем не было, брат твой, как нарочно, уехал к китайцам рассуждать о "Троесловии" Кон-фудзы. Приехал Кульчик похорон нет, а честная братья вся тут налицо кутят, пьют. Конечно, я не питух и плохой любитель шумных оргий, я немец душою, люблю "беседовать кротко и мирно"; но иногда хорошо же и побеситься.

-

Долгое житье с тобою в Питере было для меня весьма не бесполезно:9 моя приимчивая натура не упустила случая кое-чем "одолжиться". Особенно хорошо я понял, что ты разумеешь под "нравственными отношениями, как основою брачной жизни". Даст же господь человеку талант к чему-нибудь одному. Уверен, что прочту и пойму и Гегеля о браке, не зная ни слова по-немецки10. Просто, Боткин, я схожу с ума ну, заныла грудь, и слезы дрожат на потемневших глазах больно и сладко... Когда приеду летом в Москву, смотри не дай погибнуть своему приятелю во цвете лет и красоты. Скоро ты получишь посылку, которую передашь через Галахова; если же хочешь сам, то уведомь заранее я о сем черкну слова два в "дерзком послании"11. Да знаешь ли, если ты добрый приятель и любишь меня, поговори так о чем-нибудь с Галаховым: не скажет ли он чего-нибудь вроде того, что сказал за чаем у нас помнишь? А если скажет так писни мне поскорее. Коротко и ясно, Боткин: я схожу с ума, и свались мне с неба тысяч около десятка деньжонок, для первого обзаведения, поминай, как звали, зови попов, пеки блины и твори поминки. Страшно сказать, что делается внутри меня. Хотелось бы поболтать с тобой об этом. Отдам "Демона" своего в хороший переплет и препровожу с "посланием" будь, что будет, а надо завязать узел и пусть судьба развязывает его, как хочет хуже не будет. Ну, теперь опять долго не усну: волны расходились в груди и я весь расплылся.

Кланяйся всем. Напиши мне что-нибудь поскорей. Милому Кольчугину пренизкий поклон за прекрасное письмо и бесценный подарок. (Если он мне не подарил книгу, то я, наверное, забуду взять ее с собою в Москву.) Сегодня получил письмо от Кольцова плохи его дела, и он уже не раз стоял у двери гроба, и только его сильная натура могла переносить то, что он вытерпел 12. Твой

В. Белинский.

Письмо Белинского В. Г. - В. П. Боткину - 17 марта 1842 г. Петербург., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :