Письмо Белинского В. Г.
M. A. Бакунину - 9-27 мая 1838 г. Москва.

Любезный Мишель, с удивлением и радостию узнал я, что ты с Боткиным объяснился. Почему же ты не хочешь объясниться со мною? Ты боишься, что я пущусь в мелочи? Стыдно, Мишель, тебе так грубо не понимать меня: не я ли писал к тебе (в том письме, из которого ты увидел, что я люблю тебя истинно), что "с тех пор, как ты сознался в своей непросветленной непосредственности, я уже не почитаю себя вправе говорить тебе об пей, потому что всякие с моей стороны повторения на этот предмет показали бы не любовь к истине и не желание добра к тебе, а желание оскорблять и мучить тебя". Ясно ли? Ежели я тебе высчитывал по мелочам факты твоей непросветленности я делал это с целию: я хотел подать тебе такое зеркало, в котором бы ты увидел не только пятна, но и едва заметные крапинки души своей. И я достиг моей цели: ты написал ко мне, что все, в чем я ни обвинял тебя, правда, что твоя непосредственность гадка, но что все это я высказал тебе с любовию, почему ты ничем этим и не оскорбился. Нынче ты Боткину сказал, что твоя непосредственность была точно гадка. Но что ты это сознал глубоко в самом деле, это доказывается всего лучше твоею благородною решимостию исправиться, что очень видно. Не прав ли же я? А между тем, повторяю тебе: если я в письме не повторял тебе однажды высказанного (потому что ты в этом согласился со мною), то за какого же ты скота почитаешь меня, думая, что я буду столько неделикатен, грязен, чтобы говорить тебе в глаза о таких мелочах, которые совершенно пусты и ничтожны, но только потому важны, что принадлежали тебе. Что я не отвергал в тебе ни глубокой души, ни глубокого ума, одним словом, какого-то глубокого основания это также ясно, и если ты утверждаешь противное, значит, что ты не читал моих писем или не понял их. Что я тебя любил этому лучшим доказательством служит мое против тебя восстание: из чего я стану сердиться и говорить резкие истины (то есть то, что мне кажется истиною) такому человеку, который мне чужд? Нет, Мишель, ты не понял меня. Не хочу исследовать кто в этом виноват время обнаружит это; но мне больно, обидно встречаться с тобою pour sauver les apparences (чтобы соблюсти приличия (фр.). ). Я и теперь еще слишком люблю и уважаю тебя, чтобы выдерживать с тобою такую пошлую, светскую роль. Загляни к себе в сердце, спроси себя значу ли я что-нибудь для тебя: если получишь отрицательный ответ, то скажи или напиши мне, что между нами все кончено; если же наша прежняя дружба имела истинную основу, хотя и нелепую ферму, и если я для тебя что-нибудь значу, то не ребячься со мною поступи, как взрослый человек. Прежнего не воротишь, да его и не нужно; но для нас предстоит лучшее новое. Наша ссора для всех нас имела благодетельные последствия: мы теперь можем жить вместе, не мешая друг другу, мы оглянулись на себя, много с себя свергли дрянного, лучше поняли и себя и жизнь. Знаю, что отношения не устроиваются людьми, а возникают сами собою, и потому не хочу условливаться с тобою в наших отношениях: смотри на меня, как на доброго малого, у которого есть общие с тобою стороны, в которых он может с тобою делиться; я буду смотреть на тебя так же. Выйдут из этих отношений новые, лучшие, или мы останемся все при них что нам до этого? Пусть все будет так, как будет. По крайней мере, мы оба поступим не как дети, а как люди взрослые. Ты говоришь, что мне необходимо объективное наполнение; я говорю, что необходимо только то, что является как потребность, необходимо условливающая собою удовлетворение: останемся каждый при своем мнении. Я нападал на тебя не за твой образ мыслей об этом предмете, а за то, что ты не позволял мне иметь своего и презирал меня за него. Но теперь это кончено: я могу с тобою даже говорить об этом и буду с уважением слушать твои доводы, только требую и от тебя того же. Трудно было первое свидание мое с тобою, трудно по двум причинам, очень хорошо тебе известным. Когда ты ушел от Боткина, я был рад, с меня спала тяжесть. Это оттого, что я увидел, что ты пришел к нам для аппаратов4, которые я ненавижу больше явной и бесстыдной подлости, когда они употребляются с людьми, а не с скотами. Но второе свидание (в парке) было для меня лучше: ты был проще. Но когда ты был у меня, когда ты сказал мне, что твои приедут в Москву после отъезда Варвары Александровны5, то у меня вся душа встрепенулась от какого-то сладкого, дружелюбного чувства к тебе; мне показалось, что ты спешил меня обрадовать известием, что они остановятся не у Полторацких6, что освобождало меня от адской муки. Не знаю, верно ли было мое чувство и не обманулся ли я в значении твоих слов и намерения, с каким они были сказаны, но вот тебе факт: мое сердце быстро повернулось к тебе. Но твои отношения с Аксаковым набрасывали ужасную тень на тебя: нам всем казалось, что ты его ненавидишь. Теперь я узнал, что ты и с ним хочешь объясниться и мне стало легче. Мишель, полно ребячиться приходи ко мне завтра пораньше. Я буду один, а встаю я рано. Объяснимся. Уверяю тебя, что если б ты сам заговорил о мелочах, то я остановил бы тебя. А нам есть в чем объясниться: ты во многом меня и всех нас не понял. Я не буду нападать на тебя я буду защищаться. Но главное не в вопросе кто прав и кто виноват: вопрос этот решит время. Все ложное и призрачное исчезнет, а истинное останется и войдет в жизнь. Знаю, что и мы перед тобою были неправы (иначе и быть не могло); я написал к тебе два оскорбительные письма, оскорбительные и по содержанию и по форме; ты знаешь причину этого она извинительна, Мишель, но от этого тебе не легче. Итак, мы все еще находимся под непосредственным влиянием этого события, все еще больны ранами, которые оно нанесло нам, поэтому мы все не можем еще быть судьями в этом деле: суд требует беспристрастия, а больные всегда пристрастны. Итак, к черту все разбирательства правоты и неправоты; объяснить кое-что непонятое с той или другой стороны это другое дело. И в таком случае я тебе предоставляю роль обвинителя, а на себя беру роль ответчика, и не позволю себе говорить ни о чем, что тебя оскорбляет. Не прошедших, но настоящих отношений уяснение вот что всего важнее. Э, Мишель, право мы все не так худы, как думаем друг о друге; мы все друг друга любим и уважаем так к чему же пустым ребячеством ставить между собою преграды? Всё хорошо, все благо и наша ссора хвала ей. Ты уже входишь в истинную действительность, ты себя перерабатываешь деятельно и сильно; а вследствие чего? Будь наши письма тихи, кротки и что бы вышло? длинная, бесконечная и бесплодная переписка. Но довольно: может быть, завтра переговорим больше. Жду тебя часов в 7 утра, и уверен, что ты приедешь.

Твой В. Б.

Письмо Белинского В. Г. - M. A. Бакунину - 9-27 мая 1838 г. Москва., читать текст

См. также Белинский Виссарион Григорьевич - письма и переписка :