Жанлис Мадлен Фелисите
«Добродушный»

"Добродушный"

Госпожа Бевиль, оставшаеся вдовою после богатого сборщика податей; пила в одно утро чай с любезною Изорою, племянницею своею, и с блистательным Кавалером д'Озамбри, за которого хотела она выдать ее. Кавалер не смотрел почти на Изору, и казался быть занят одною только теткою, довершая победу свою над нею всем тем, что лесть имеет привлекательного для 58-летней женщины, которая была еще кокетка, философка и сверх того слыла, или желала прослыть умницею. Гжа. Бевиль была твердо уверена, что Кавалер хотел жениться на прекрасной и богатой осьмнадцати-летней девушке единственно для нея. Разговор между Кавалером и Гжею. Бевиль становился очень жарок, как вдруг вошел оффисиант и подал письмо, принесенное с почты. Гжа. Бевиль взяла его и, взглянув на надпись, сказала с небрежением: "это от брата!" - Сделайте милость, тетушка, прочитайте! вскричала с живостию Изора, обожавшая отца своего. - Он верно пишет, что скоро к нам будет, отвечала Гжа. Бевиль, которой не хотелось перервать интересного для неё разговора с Кавалером. Изора! Ты можешь разпечатать письмо и прочесть его сама. Изора повинуется, но через минуту содрогается, краснеет: ее спрашивают о причине сего смущения; она не в силах отвечать: встает, подает письмо тетке и уходит. Гжа. Бевиль, до крайности изумленная, пробегает глазами письмо и хохочет. Это дурачество братца моего только что смешно и ни мало не страшно: послушайте! - Сказав сие, Гжа. Бевиль прочитала Кавалеру следующее:

Из Доля, от 15 Июня, 1788.

"После многих скучных хлопот, продолжавшихся три месяца, кончил я свои дела. Известная тебе прекрасная деревня, не подалеку от Доля, теперь моя, и купчая на нее уже совершена. - Ты знаешь, любезная сестрица, что, после невозвратимой потери моей, Бургония сделалась мне ненавистною: там лишился я несравненной супруги; там Изора моя пролила первые слезы сердечной горести.... Я никогда не возвращусь туда и навсегда намерен оставаться в купленной мною деревне, во Франш-Конте.

"Я читал, любезная сестрица, со всем вниманием, которого ты от меня требовала, то место письма твоего, где ты говоришь о Кавалере д'Озамбри. Ты помнишь, думаю, что, вверяя тебе Изору за восемь месяцев перед сим, я объявил тебе мое намерение не отдавать ее за Придворного, и что главное желание моего сердца есть то, чтоб найти ей достойного мужа, в той Провинции, где я живу и где расположен кончить дни мои. Я уверен, что Г. д'Озамбри имеет все отличные качества, которые ты в нем находишь; но, по моему мнению, жених этом слишком блистателен для моей дочери. У меня есть на примете другой, которого состояние гораздо сходнее с нашим: это один из новых моих соседей Г. Фериоль; он служил с отличною храбростию в Корсике и в Америке; ему тридцать лет. Воспитан будучи в деревне, из которой отлучался только по службе, сохранил он все добродушие и честность старинных времен. Удовлетворив благородное честолюбие и получа хороший чин, намерен он жить всегда в Провинции. Он очень не глуп, имеет отменно приятное лицо, на котором ясно изображаются превосходные свойства редкой его души. Наконец Г. Фериоль очень хороший дворянин; дела его в созершенном порядке: он имеет 12 тысячь ливров доходу и прекрасную деревню в двух милях от моей. Вот, признаюсь тебе, зять, которого предпочел бы я первому вельможе в Государстве! Но выбор зависит от моей дочери; a для этого надобно ей видеть и узнать Гна. Фериоля. - Дела мои удержат меня в Париже месяца три или четыре, почему я и склонил Гна. Фериоля ехать со мною. Надеюсь, любезная сестрица, что ты примешь его благосклонно, естьли не так, как будущего твоего племянника, то по крайней мере как моего друга. Я скоро поеду и в первых числах Июля буду иметь удовольствие обнять тебя.

Барон Рисдал."

Что скажешь, Кавалер? сказала смеючисю Гжа. Бевиль: этот страшной совместник верно очень тебя тревожит? - Посвятить вам жизнь есть такое щастие, что вещь, и гораздо маловажнее этой, может легко встревожить меня. - Подумай, что Изора может предпочесть... - Мне кажется, что главное достоинство этого Фериоля состоит в простодушии и невинности; a я, признаюсь, не таков. - Невинный тридцати-летний любовник!.... Можно ли устоять против такой редкой прелести? - Естьли я не столько добродушен и мягкосердечен, как Г. Фериоль, то ласкаю себя, что вы почитаете меня по крайней мере искренним. - Мне так выгодно в этом не сомневаться! - Однакожь с вами не можно быть совершенно искренним. - По чему? - Естьли вам сказать все, что думаешь и чувствуешь к вам, то вы осердитесь...- Это мне обидно....- Не уже ли? - Конечно. Как далек ты, Кавалер, от простодушие Гна. Фериоля!.... Однакожь возвратимся к моей племяннице. - Возвратимся! это легко сказать; но кто предан вам, тот ни к кому уже не возвращается. - Теперь не о том дело чтоб говорить замысловатые вежливости... - Как! вы это называете только вежливостями? - Шутки в сторону... Ты знаешь наперед, что я сделаю Гну. Фериолю естьли не совсем холодной, то по крайней мере очень свежий прием. - О! нет, сударыня! я не этого мнения: напротив вам должно его ласкать и стараться привязать к себе: надобно непременно, чтоб Изора могла его порядочно рассмотреть и узнать.... - И чтоб эта было при тебе - не так ли? Вот богатая идея! Я соглашаюсь. - Какого характера ваш братец? - Ты слышал, как он ко мне пишет; a это письмо изображает весьма живо настоящий его характер, и ты сам можешь заключишь.... - Но вероятно ли, чтоб братец ваш не имел ни капли ума? - Не знаю: меня отдали замуж пятнадцати лет, и с тех пор я жила беспрестанно в Париже. Брать мой провел весь свой век в Провинции. Жена его была женщина довольно простая, благодетельная и сверх того добрая хозяйка: вот все её таланты! Брат мой очень доброй и совершенно честной человек, но без тону, без знания большего света и без Философия... - Следовательно я без богатых идей! - О! со всеми предразсудками 17-го столетия. Впрочем хотя он и не в состоянии ценить тебя, однакожь будь уверен, что ты вскружишь ему голову... - Но естьли между тем Фериоль вскружит голову Изоре?... - Как тебе не стыдно! Изора тебя любит; кроме того, прожив восемь месяцев в столице, она придет в отчаяние, услышав, что ее повезут опять в деревню. Удивительно, как она стала умнее с тех пор, как живет со мною! Естьли бы ты видел ее с начала приезда её ко мне!... - Конечно, она теперь столько любезна, сколько может быть женщина в сравнении в вами. - Нам должно избавить ее от страха, которой навело на нее отцовское намерение; я с ней поговорю. Приезжай к нам обедать. После сих слов, Кавалер встал, поцеловал два или три раза руку y Гжи. Бевиль, и вышел, дав слово быть к обеду.

Изора была действительно очень огорчена. Она вверила печаль свою Кларе, горничной девке, которую доставила ей тетка; a Клара, удивляющаеся всегда редким достоинствам Кавалера д'Озамбри, разделяла все её беспокойства. Однакожь не льзя статься, говорила она; чтоб батюшка ваш мог предпочесть деревенского дворянина Кавалеру д'Озамбри. Сверьх того, сударыня, не писал ли он к тетушке, что предоставляет вам волю выбирать? - Конечно; но я так люблю батюшку! мне так было бы несносно огорчить его! - Это все правда; однакожь вы также любите и Кавалера д'Озамбри? - Без сомнения; я была бы очень неблагодарна, естьли бы чувствования его ко мне не трогали меня; он совсем не для богатства ищет моей руки; от него только зависит жениться на самой богатой девушке во всей Франции.... - О! сударыня! он так великодушен, нежен, чувствителен!... - Правда; и естьли бы я согласилась вытти за этого незнакомого, то уверена, что он умер бы с печали. - Это самое говорил мне и Соловей, скороход его: естьли свадьба эта не совершится, сказал он, то барин мой верно застрелится.... - Застрелится! Боже мой! как это ужасно! - Долго ли выстрелить из пистолета?... - Какой страх! бедной д'Озамбри!... Нет, надобно быть твердою, имея такого любовника

Разговор этот перервала, или, лучше сказать, начала продолжать оной Гжа Бевил. Через полчаса явился Кавалер. Стали советоваться и, по долгом словопрении, положено, чтоб Изора, не подвергаясь опасности раздражить Барона отказом вытти за Гна. Фериоля, и спросила y него несколько времени на то, чтоб узнать покороче предлагаемого ей жениха, и чтоб обещала она дать решительной ответ через три или четыре месяца. Еще согласились, чтоб Изора, так как в Комедии: Притворная Агнеса, всячески старалась отвратить от себя Провинциала, однакожь с мерою и тонким искуством. Сей план, изобретенный Кавалером, казался несколько противен Изоре, которая была с природы откровенна; но эта разборчивость её показалась так странною, и за оную столько над нею шутили, что и сама она наконец почла ее смешного.

Изора, хотя была воспитана и в Провинции, но получила совершенное образование. Одаренная умом и прекрасною душею, воспользовалась она наилучшим образом попечениями добродетельных своих родителей; но, будучи шестнадцати лет, лишилась нежной и разумной матери. Горесть её была столь сильна и продолжительна, что имела влияние на её здоровье, которое через несколько месяцев так расстроилось что Барон принужден был везти ее в Лион и там вверить стараниям искуснейших Врачей. В сем городе Изора выдержала продолжительную болезнь. Она пробыла три месяца в Лионе. После чего Барон, имев надобность съездить во Франш-Конте, отвез Изору в Париж, и поручил ее сестре своей, Гже. Бевиль, полагая, что кончит дела свои недель в шесть; но вместо того, как мы уже видели, Изора прожила в Париже восемь месяцев. Сие долговременное пребывание в столице переменило несколько нрав ея. Изора всё еще была добродетельна, но правила её начали колебаться ; суетность и легкомыслие, обольщая час от часу более ум её и сердце, заглушали природную её чувствительность так, что даже склонности её переменились. Блистательные зрелища, представляемые искуством, помрачали в её воображении прелести сельских упражнений и забав, которые до того составляли все её блаженство; наконец стала она предпочитать щастию, быть любимою, новое для неё удовольствие блистать и быть замечаемою. Она не имела не только страсти, но даже и склонности к Кавалеру д'Озаибри, хотя он был очень хорош собою. Сначала она обходилась с ним холодно, потому что умела еще здраво рассуждать, и что щастливый инстинкт внушал ей омерзение к притворству и глупому вертопрашеству; но Кавалер посредством тонкой лести, достиг до того, что естьли не тронул её сердца, то по крайней мере поработил его себе будучи уверена, что Кавалер обожает и жертвует ей всеми своими победами над другими женщинами, Изора почитала упоение тщеславия нежнейшими чувствами благодарности и любви. Сверх того Кавалер был в такой моде, умел так искусно хвалить сам себя, был так великолепен, имел столько друзей, что Изора изумленная, или, лучше сказать, ослепленная его блистательностию, не только отменно его уважала, но даже удивлялась ему.

Гжа. Бевиль всячески старалась с своей стороны вскружить голову племяннице своей; она страстно желала сего союза, которой доставил бы ей свойство и дружбу с одною знатною, сильною и случайною фамилиею. Она и сама питала тайную склонность, к Кавалеру; но, приняв твердое намерение выдать за него Изору, старалась изгнать из сердца своего сие раждающееся чувство: она понимала, что 56-летняя женщина, вдова сборщика, гораздо меньше годится в невесты Кавалеру, которому было только 26 лет, нежели молодая и знатного роду девушка. Сверх того Гжа. Бевиль, до крайности тщеславная, ни за что бы в свете не подвергла себя опасности быт посмешищем столицы Кавалер посредством хитрой лести умел склонять ее на все свои преднамерения; находил способы давать ей чувствовать, что он страстно в нее влюблен, и что намерен жениться на племяннице только для тетки; a чтоб избежать прямого изъяснения, показывал он большую признательность за чувствования к нему Изоры, и казался быть уверенным, что Гжа. Бевиль нежно ее любит; при чем хвалил родственническую её чувствительность. Таким образом Гжа. Бевиль, прельщенная славою играть роль великодушной благодетельницы, находила в самолюбии столько утешения, что без всякого почти труда жертвовала своею склонностию. Между тем Барон Рисдаль сдержал слово. Он приехал в Париж в начале Июля. Изора, не взирая на известной страх, безмерно обрадовалась отцу своему. Барон обнял ее с восхищением; нашел, что она стала любезнее и прекраснее, и не мог на нее наглядеться. После первых восторгов родительской горячности, обратился он к Гже. Бевиль. Как много обязан я тебе, любезная сестрица, сказал он ей, за все твои попечения о моей Изоре, которой здоровье так приметно поправилось! Я привез ей жениха, мною выбранного, продолжал он усмехаясь, и обеих вас прошу смотреть на Гна. Фериоля без предубеждения... Я не способна к предубиждениям, отвечала Гжа. Бевиль: поверь, братец, что я ничего так не желаю, как щастия Изоры и твоего; и очень буду рада Гну. Фериолю, зная, что он тебе друг.... - Я больше ничего не требую, сказал Барон: мне известны благоразумие и характер моей Изоры, и я уверен, что ей точно такой муж надобен, каков Г. Фериоль.

Пожалует ли он к нам сего дня? спросила Гжа. Бевиль. - Нет! он остался в нашем трактире, a завтра я вам его представлю... - Не ужели, братец, ты не у меня жить будешь? - Благодарю; но позволь мне остаться с этим добрым Фериолем, которой в Париже никого не знает... - Как! он здесь в первой раз? - Нет, лет с восемь тому назад прожил он в Париже недели две. - Пригласи его, чтоб он y меня всякой день обедал и ужинал. Барон снова качал благодарить сестру свою; после чего она встала и вышла. Барон, оставшись наедине с дочерью своею, сказал ей следующее: "Послушай, моя милая Изора! я не хочу ничего от тебя скрывать, и так знай, что тетке твоей очень хочется отдать тебя за одного Придворного, которого зовут Кавалером д'Озамбри: она писала ко мне, что тебе это совсем не известно; но я не стану никогда с тобою притворяться, будучи уверен, что ложной блеск и пустые титла не могут прельстить тебя, и что ты изберешь себе мужа не блистательного, но чувствительного и добродетельнаго. Бедная мать твоя, как тебе известно, была богатая невеста, от неё только зависело вытти за Придворнаго: однакожь она предпочла меня за то, что характер мой ей понравился, и после ни разу в этом не раскаевалась.... Ты имеешь все её благоразумие и такое же превосходное сердце; ты последуешь её примеру, и конечно рассудишь, что для щастия твоего должно тебе вытти за добродушного человека."

В продолжение сей речи Изора чувствовала тягостное волнение; родительская откровенность и нежность возбуждали в душе её все прежния добродетельные чувства, усыпленные суетностию. Смущенная и тронутая Изора наклонилась на плечо Барона и заплакала. Он, подумав, что одно напоминание о матери было причиною её огорчения, обнял ее с горячностью и переменил разговор. "Это правда, сказал он, что Кавалер д'Озамбри произходит от знатной и почтенной фамилии; но как ни хвалит его сестра моя, я все однакожь уверен, что он большой негодяй." Как, батюшка! вскричала Изора, удивленная до крайности сим выражением. - "Так, милая моя! я обыкновенно этим именем называю игроков и надутых спесью шалунов и хвастунов. У меня есть в Париже старинной друг, к которому я писал и осведомлялся". Кто этот друг? "Старик Мальян." Изора улыбнулась. Этот Мальян был прежде банкир, но, оставя свой промысел, жил уединенно. Изора думала, что свидетельство человека, которой не обращается в большом свете и при Дворе, не заслуживает ни какого внимания. Сверх того она имела столь высокое мнение о характере Кавалера, что сие не могло сделать ни малейшего над нею впечатления; но не желая прекословить отцу своему, она отвечала только, что Кавалер д'Озамбри пользуется в кругу светских людей самым лестным уважением. "Однакожь, продолжал Барон, старик Мальян совсем не легкомыслен и ненавидит злословие; а он думает, что Кавалер д'Озамбри повеса, которой погубил уже двух или трех женщин; что он игрок, мот, и что дела его в крайней расстройке. Впрочем мы рассмотрим все это на досуге. Завтра привезу я к тебе друга моего Фериоля и бьюсь об заклад, что он тебе понравится." Изора вторично усмехнулась; отец простился с нею и поехал в свой трактир.

В следующее утро Изора проснулась ранее обыкновенного и чувствовала сильное беспокойство: отец её обещал привезти с собою Гна. Фериоля, которого она воображала самым неловким, странным и смешным Провинциалом. "О! как бы я желала ему не понравиться, говорила она своей горничной, и как бы стала над ним смеяться, естьли бы не было здесь батюшки!"... - Неуже ли вы думаете, что батюшка ваш всегда с ним будет? - "О! тогда я не стану себя принуждать, и как можно постараюсь его рассердить"... В два часа Изора пришла в залу, где увидела тетку свою, Кавалера д'Озамбри и Дюшессу д'Озамбри, родственницу его, которая была старая кокетка, короткая приятельница Гжи. Бевиль и Кавалера, и следовательно знала все их тайны. Ни о чем более не говорили, как о Гне. Фериоле, и без жалости и стыда смеялись над ним, хотя никто его не знал и не видал; но не довольно ли было того, что он во всю свою жизнь пробыл только две недели в Париже, и что ни один Фериоль не служил никогда при Дворе? Кавалер беспрестанно шутил и заставлял хохотать Дюшессу и Гжу. Бевиль. Изора также смеялась, но не совсем от доброго сердца. Чем более приближалась минута свидания её с отцем, тем задумчивее она становилась, и робость заступала место прежней неустрашимости. Тщетно старалась она выгнать из головы мысль, напоминающую ей о должностях ея, и которая давала ей смешенно чувствовать, сколь непристойно дурачишь отцовского друга. Наконед, в изходе третьяго часа услышали стук подъехавшей к крыльцу кареты, Дюшесса бросилась к окну и увидела Барона и Гна. Фериоля. Имею честь вам донести, сказала она с гроиким смехом, что на Гне. Фериоле люстриновой кафтан...... Люстриновой! повторила Гжа Бевиль, смеючись: поверите ли, что я этого ожидала, потому что восемь лет тому назад носили еще люстриновые кафтаны, и это верно самой тот, в котором он в первой раз был в Париже. - Это доказывает, сказал Кавалер, очень похвальную бережливость и экономию. - Молчите! перервала Гжа. Бевиль: они вошли уже в переднюю: вот они! Сказав сие, переменила она лицо, так как и Кавалер; оба они приняли вдруг вид кроткой, вежливой и важную осанку. Такая скоропостижная перемена поразила Изору и не понравилась ей. Дверь в залу отворилась, и Барон вошел, держа за руку Гжа. Фериоля, которого он представил прежде сестре, a потом дочери. Г. Фериоль был и действительно очень странно одет: кафтан его был из такой матери, какой мущины уже не носили, притом несколько полинял и сшит таким покроем, которой почитался уже Готическим. (В Париже не много лет надобно на то, чтобы платье вышло из моды.) Старинный сей костюм был тем приметнее, что делал удивительной контраст со стройным станом, молодостию и редкою ловкостию Гна. Фериоля; ибо во всех землях скромные военные люди имеют сию отменную ловкость, и не походят ни мало на Провинциалов. Г. Фериоль был не красавец, но имел такую интересную физионозмию, которая с первого взгляда остается навсегда в памяти, потому что она изображает все добродетели. Кротость и ясность взоров возвещали тишину и доброту души его; видно было, что сильные страсти никогда не отравляли чистоты его сердца, но что одна только чувствительность могла возмутить спокойствие онаго: наконец милая простота обхождения, при благородной смелости всех телодвижений, довершала его любезность. Изора, ожидавшая найти в нем совсем противное, с изумлением на него смотрела и шепнула сама в себе: "как жаль, что он в люстриновом кафтане!"....

Разговор был общий и неважный, Г. Фериоль очень мило в оном участвовал, но много смотрел на Изору. Пошли обедать: Изоре случилось сесть между отцем своим и Гм. Фериолем. Она скоро заметила, что Кавалер и Дюшесса взглядывали друг на друга с насмешливым видом - это оскорбило ее; и как глаза их устремлялись на Гна. Фериодя, то она оглянулась и увидела за его стулом самую странную каррикатуру: это был слуга его, малорослой, толстой, увальчивой, и словом, отменно нерасторопной и смешной человек. Однако же Изора не почувствовала ни малой охоты смеяться: она находила столько добродушие и чистосердечия в Гне. Фериоле, что чем более на него смотрела и слушала его разговоры, тем прискорбнее было для нея, что над ним смеются. В сию минуту глаза её устремились на блистательного скорохода, стоявшего за стулом y Кавалера; и в первой еще раз, вместо того, чтоб удивляться щегольскому его наряду, сделала она некоторые смешенные размышления о толь безразсудной роскоши...

После стола Барон отвел дочь свою к стороне и спросил y нея, каков показался ей Г. Фериоль. - Батюшка! он очень хороший человек; но скажите ему, что никто не носит люстриновых кафтанов, и чтоб он одевался впредь не так странно. - Ты меня очень обрадовала; это доказывает, что ты занимаешься им. У него только и был этот кафтан: он велел себе сшить другой, и завтра ты в нем его увидишь. - Это уверение было приятно Изоре, Пошли в залу, и через час Барон и друг его простились с Гжею. Бевиль и поехали. Лишь только вышли они из комнаты, как Дюшесса начала опять смеяться над кафтаном Гна. Фериоля; a Кавалер, обращаясь к Изоре, спросил y нея, заметила ли она чудака, которой стоял за Гм. Фериолем. - Нет, отвечала она: но мне показалось, что Г. Фериоль с удивлением смотрел на вашего скорохода, и правду сказать - слуга, одетой в такое неприличное мущине платье, облитой золотом, наряженной в цветы и перья, должен показаться Провинциалу гораздо страннее и смешнее, нежели нам лакей, одетой просто, без всяких затей. Сей ответ, сделанный хотя с усмешкою, но тоном несколько сухим, заключал весьма тонкую критику, которую Кавалер понял; однакожь скрыл свою досаду и прибегнув к обыкновенному своему притворству, сказал Изоре: "Вы очень справедливо рассуждаете, и я за столом говорил Дюшессе почти то же. Мы смеемся над Провинциалами, которые легко бы могли отплачивать нам тем же естьли бы не удивляло и не ослепляло их всеми признанное наше превосходство над ними. Впрочем, сударыня, прошу вас верить, что я взял к себе скорохода по особливому случаю. Вы знаете, продолжал он, обратясь к Дюшессе, что Соловей служил бедному Виконту! - Знаю, знаю! прервала Дюшесса: вот прекрасная черта, которая делает честь Кавалеру! После смерти нещастного Виконта, он из дружбы к нему принял к себе этого скорохода. - Точно так, сказал Кавалер: Соловей пришел ко мне - вам известно, в каком я тогда был состоянии...... Этот доброй слуга оплакивал своего господина; я сказал ему: "останься y меня - мы станем вместе оплакивать его."... Вот по какому случаю держу я y себя теперь скорохода!... Это бесподобно! вскричала Гжа. Бевиль. - О! напротив, очень обыкновенно! отвечал Кавалер с видом скромности и чувства. Изору это тронуло: она внутренно упрекала себя за колкое намерение, с которым говорила о скороходе. Разговор принял важной оборот: рассуждали о дружбе, и Кавалер умел показать столько героических чувств, что все прежнее уважение к нему Изоры возобновилось.

На другой день, в восемь часов вечера, приехал Г. Фериоль: на нем был новой кафтан, и хотя не богатой, но модной и со вкусом. Изора была очень рада, что не видит более люстринового кафтана, и в этом костюме Г. Фериоль имел вид отменно благородный и приятный. y Гжи. Бевиль было множество гостей: она давала большой ужин и пригласила к оному и Гна. Фериоля, которой должен был исполнить её прозьбу. A как он был совершенно незнаком всем собеседникам, то обратил на себя общее внимание, которое имело следствием своим то, что наружный вид его и поступки всем очень понравились. Будучи ни мало не тщеславен, не приметил он, что взоры всех и каждого устремлены были на него, и следовательно ни мало несмешался, но сохранил тот спокойной и непринужденной вид, которой придает всем нашим движениям отличную ловкость. Он часто взглядывал на Изору, и глаза их не редко встречались. Когда пошли ужинать, Изора вспомнила с беспокойством о слуге Гна. Фериоля.

Кавалер был в сей вечер в Версалии; но Изора думала, что все станут смеяться над такою странною фигурой, и эта мысль тревожила ее. Действительно Яков - так назывался слуга - был еще смешнее в этот вечер, занявшись весьма важно рассматриванием гостей и филейных досок, расставленных по столу; однакожь его приметили не прежде, как в половине ужина, в очень нещастливую. Для него минуту, когда он, приняв, не глядя, от барина своего тарелку, уронил ее на пол. Тарелка была серебреная и загремела так, что все невольным образом взглянули на Якова. Изора покраснела; Г. Фериоль заметил это и был тем чувствительно тронут. Он пожурил тихонько Якова, не показав ни малейшей перемены в лице и оскорбления. Не имея склонности к злобным насмешкам, он думал, что нет ее и в других, и следовательно не мог тешиться от того, что так легко и часто приводит в смятение людей большего света. Все мелочи, подающия повод к насмешкам, казались ему тем, что оне суть в самом деле, то есть, безделками, не заслуживающими никакого внимания. Здравый рассудок и щастливое неведение пустых светских обычаев не нарушали ни мало в подобных случаях его равнодушие, которое не было следствием ни правил его, ни размышлений. Он не имел нужды преодолевать опасения, показаться смешным, и не мог даже вообразить, чтоб умные люди придавали какой нибудь вес таким вещам, которые сами по себе ничего не значат: однакожь ему было тридцать лет - он имел проницательной ум, но старался замечать только то, что его интересовало, или что находил он достойным замечания; мелочи же все от него ускользали; он или совсем их не видал, или смотрел на оные без всякого внимания. Он жил всегда в деревне, или в армии; ревностное усердие к военной службе, редкое в молодом человеке удаление от всякого разпутства, величайшее почтение к Религии, плод глубоких размышлений, предохраняли его от тесных связей с товарищами, которые называли его философом, не в насмешку, но из уважения к его характеру. Он редко участвовал в их забавах, но старался одолжать их: ссужал деньгами, никого не злословил и, не смотря на строгость нравов, был любим. Вышед в отставку, жил он в деревне за четыре ста верст от Парижа, среди добродетельного семейства; следовательно выгодные мысли его о всех людях вообщ, внушаемы ему собственным сердцем, утверждались в таком уединении со дня на день более и более.

Среди язвительных усмешек и топота, произведенных странным видом и неосторожностию Якова, Г. Фериоль заметил только, что Изора покраснела, и когда общий разговор, прерванный сим приключением, опять возобновился, то он сказал ей: "Никогда не забуду, сударыня, того движения, вынужденного добродушием, которое заставило вас покраснеть от неосторожности моего слуги. - Я думаю, отвечала Изора, что вам бы лучше нанять здешнего слугу на то время, которое вы пробудете в Париже. - Я итак уже нанял. - Для чего же вы его не берете с собою? а этот мне кажется, так еще нов!... - Ваша правда; он всему удивляется, любопытен и невнимателен... - Я советовала бы вам оставлять его на квартире... - Это не возможно. - По чему? - Ему было бы скучно. Изоре показался сей ответ так странным, что она устремила взоры свои на Гна. Фериоля, думая, что он шутит; но откровенный вид его удостоверил ее, что он действительно находится в таковых мыслях. Такая редкая черта добродушие, сопряженного с милою простотою, удивила и тронула Изору... Помолчав несколько: "видно, сказала она, что этот человек очень к вам усерден." - Он меньшой брат доброго крестьянина из моей деревни, которой был со иною в Америке, где по нещастию я его лишился.- "Этому лучше бы остаться в деревне." - Он сам захотел мне служить и никогда не оставлять меня, куда бы я ни поехал. - "Это делает ему честь, что он умеет ценить такого господина." - Он очень хороший малой. - Разговор сей перервал Кавалер, возвратясь из Версалии... Встали из за стола, и все бросились к нему, стараясь один перед другим наперерыв осыпать его вежливостями. Он начал рассказывать Версальские новости, и в одну минуту все узнали, что Король, Королева й Принцы ощастливили его, произнеся с ним несколько слов; но в сей части повествования употреблял он великое искуство, упоминая слегка о том, что собственно до него касалось, и показывая вид, что не придает этому большой цены, но что единственно для того приводить черты, Показывающий случайность его при Дворе, чтобы сказать что нибудь странное или забавное; ибо Придворный никогда не пропустит случая объявить, что Король с ним беседовал, но не хвастает этим и упоминает о том эпизодически. Изора, выслушав все сии вести, повторила сама в себе, что очень лестно иметь любовника, толико уважаемого Двором и ведущего такую блистательную жизнь. Занявшись совершенно предметом общего внимания, не только не смотрела уже она на Гна. Фериоля, смиренно в уголок удалившагося, но даже совсем забыла, что он находится в одной с нею комнате. - Однакожь оставшись одна, вспомнила слова его об Якове: ему было бы скучно! вообразила, с каким чувством, с каким видом произнес он их, и грустила, сама не зная от чего.

На другой день Гжа. Бевиль поехала с племянницею в Театр, дозволив Гну. Фериолю притти к ней в ложу, где оне его и нашли. Ему хотелось видеть начало пиесы; a Гжа. Бевиль пpиехала уже в продолжение второго действия. На этот раз представляли Ифигению: Гжа. Бевиль разговаривала, как бы то было в её гостиной, со всеми знакомыми, которые приходили с нею видеться; но Г. Фериоль, чувствительностию одушевляемый, слушал актёров с провинциальным вниманием, которого ничто не могло развлечь. Это показалось так странно, что все спрашивали на ухо у Гжи. Бевиль, что это за чудак? Изора смотрела на него с удовольствием, хотя ей несколько и прискорбно было видеть его в таком положении, которое показывало незнание света, но она чувствовала несказанную приятность и даже влечение рассматривать трогательную физиономию, на которой вся его душа начертавалась. Кавалер вошел в ложу в конце пятого действия; он в тот вечер должен был ехать со Двором в Шуази: (Один из загородных Замков прежних Королей французских.), и на нем был особливого рода кафтан, какие обыкновенно Придворные употребляли в то время для сих недальних поездок. Г. Фериоль, занимаясь единственно Ахиллом, Ифигениею и Клитемнестрою, не приметил Кавалера, и следовательно не поклонился ему. Кавалер, желая позабавить на его щет Изору и Гжу. Бевиль, сделал ему с полдюжины поклонов. Г. Фериоль, не спуская глаз с актеров; ничего этого не видал, и Кавалер продолжал его дурачить так, что наконец преступил границы благопристойности, будучи ободрен смехом Гжи. Бевиль и других двух или трех особ. Изора почувствовала от сего великое негодование и едва не вышла из терпения. По окончанию большой пиэсы, Г. Фериол, пришел в себя, отер глаза свои, наполненные слезами, и оглянувшись наконец, увидел Кавалера и поклонился ему с весьма ласковым видом, которой тронул Изору и раздражил ее еще более против Кавалера. Г. Фериоль счел зеленой кафтан, обложенной позументом, в котором был тогда Кавалер, военным мундиром, и спрашивал его об этом; но в ответ получил одну только презрительную улыбку. Изора сказала ему: "Это, сударь, не мундир, a ливрея." Сии колкие слова смешали Кавалера и, подобно действию быстрой молнии, дали ему почувствовать, что этот Провинциал, к которому он старался показывать такое пренебрежение, может скоро сделаться опасным для него соперником; но Кавалер, следуя своему обыкновению, искусно скрыл досаду и показал вид, что не только не понял, но даже и не слыхал ответа Изоры. В тогдашнее время в большем свете никто не сердился за эпиграммы, естьли не мог тотчас отвечать на них еще язвительнее, a в случае недостатка остроумия отделывался от них благоразумным молчанием. В важных и ничего не значущих делах ни один Придворной не показывал своей досады иначе, как вместе с отмщением; и все сии на сердце лежащия неудовольствия составляли в последствии те непримиримые вражды и ненависть, которых причины были часто никому неизвестны, и которые обнаруживались наконец при первом удобном случае сделать вред, очернить или погубить того, против которого питали долго тайную злобу.

Барон вошел в ложу к началу малой пиесы, a Кавалер откланялся с тем, чтоб ехать в Шуази. После спектакля, Гжа. Бевиль, брат ея, племянница и Г. Фериоль сели все в одну карету, и поехали в загородной дом Гжи. Бевиль, где располагались пробыть дни три или четыре. Гжа. Бевиль, не видя никакого предмета, удобного возбудить в ней желание нравиться, во всю дорогу очень скучала, мало говорила и часто зевала. Изора и Г. Фериоль задумывались; один Барон говорил за всех и был весел. По приезде в дом, Гжа. Бевиль легла на софу, жалуясь на головную боль. Вечер прошел довольно скучно. Изора молчала и вздыхала; в одиннадцать часов все пошли спать Глубокая задумчивость не дозволяла Изоре слышать, что говорила ей горничная её девушка Клара, раздевая ее. Сия последняя, желая развеселить госпожу свою, вздумала рассказать ей некоторые черты глупости слуги Гна. Фериоля; но при имени Якова Изора опомнилась, сделалась внимательною, и вдруг перервав разговор Клары, приказала ей молчать, сказав с приметным неудовольствием, что она не может терпеть злобных насмешек.

Клара очень удивилась такому сильному припадку добродушие в госпоже своей, которую она прежде толь часто смешила подобными шутками. Изора, будучи очень расстроена и грустна, спешила лечь; спала мало, и проснувшись очень рано, оделась, не позвав к себе Клары; и пошла в сад. Там села она на скамью в небольшом огороженном месте, представляющем кладбище и Готическую церковь, Через полчаса услышала она позади себя свист, и обернувшись, увидела Якова, которой держал небольшую кружку сливок и внимательно смотрел на гробницы, окружающия Изору. "Что ты смотришь, Яков?" спросила она y него. - Сударыня! отвечал он: я хотел бы знать, настоящее ли это кладбище. - "Нет, оно сделано только для украшения." - Вот очень чудное украшение! это так печально!... a в этой церкви служат ли когда обедню?- "Нет! она не освящена." - Ну! так я угадал, что эта церковь построена только для смеху, да и весь сад такой же: в прудах нет ни пискарика; в крестьянских домиках ни души; я думаю, что и горы нарочно же сделаны; посмотрите, как оне размалеваны!... - "Вот прекрасное описание Английских садов!... И так, Якоб, тебе верно лучше кажется сад твоего господина?" - О! конечно, сударыня! там нет никакого обмана... - "Я думаю... A барин твой?... Он так чистосердечен!".. * - И так добр, сударыня, так милостив!.... - "Ты любишь его?" - Да ктож его не любит? - "Я уверена, что крестьяне его щастливы"... - О! сударыня!... Тут Яков поставил на скамью кружку со сливками, чтоб удобнее было ему говорить, и продолжал: У моего барина в деревне нет ни бедных, ни сирот, ни больных... - "Ни сирот, ни больных!"... - Да, сударыня! барин отец всем сиротам; он вылечивает больных, бедным дает работу и денег, печется о робятах; a старики - о! старики!.... Яков, не находя слов для описания благоволения господина своего к старикам, замолчал, сделав такое выразительное, но притом смешное телодвижение, что Изора была чрезвычайно тем тронута и усмехнулась. В сию минуту показался Г. Фериоль. Ах, Боже мой! вскричал Яков, увидя его: я забыл приготовить ему завтрак, ходил за сливками к коровнице, a после совсем у меня из ума вышло, что барин меня дожидается... Сказав сие, взял он с печальным видом кружку, и когда Г. Фериоль подошел, он начал просить y него прощения в своем забвении. Г. Фериоль, не дав ему кончить, сказал только: в этом нет большой беды, вперед ты лучше станешь помнить. Яков пошел с видом крайнего прискорбия и смущения. "Я уверена, сказала Изора, что естьли бы вы его побранили, то он не был бы огорчен больше теперешняго." - О! гораздо меньше.- "Однакожь может ли слуга иметь столько природного великодушие, чтоб не употреблять никогда во зло такой редкой тихости и снизхождения?" - Можно ли иметь довольно снизхождения к неумышленным проступкам, которые суть ничто иное, как мелочи? Можно ли в самом деле сердиться? можно ли огорчать, обижать ближнего за неисполнение безделиц?.. - "Однакожь долг его требует точности".... - Главной его долг есть - быть верным, правдивым, усердным; и он все это исполняет. - "Дивлюсь вашему образу мыслей; но думаю, что, зная ваши правила, вам гораздо хуже служат, нежели строгому и взыскательному господину." - Извините; строгой господин не часто ли бранится? - "Без сомнения."- Следовательно ему подают к тому причины; следовательно слуги его, так как и мои, забывают его приказания, бывают часто недогадливы и впадают во все такие неизбежные проступки. Он сердится, кричит, бранится, заставляет себя ненавидеть, обманывать: вот что выигрывает он строгостию в мелочах! - "Но каким способом можно достигнуть до такого хладнокровия и терпения?" - Способом очень простым - надобно только рассудить, что человеку не льзя сделаться добрым, естьли он станет предаваться вспыльчивости и нетерпеливости. - "Я постараюсь воспользоваться этим правилом"... Чувствую, что добродушие имеет в себе такую прелесть!"... - Добродушие есть ничто иное, как справедливость, природное свойство разумного и чувствительного существа. Без строгости очень легко можно обойтись, и естьли не оправдывает ее какое нибудь важное обстоятельство, то она ничто иное, как противная и малодушная жестокость. Я знаю, что строгость часто бывает притворная и что вообще она больше произходит он дурной привычки и недостатка рассуждения, нежели от жестокосердия. Но, примолвил Г. Фериоль, улыбаясь, посмотрите, куда нас завела кружка сливок, забытая Яковом. - Я с удовольствием вас слушаю, отвечала Изора. - Получив от батюшки вашего дозволение, поговорить с вами наедине, я воспользовался первым случаем, но никогда не воображал, что предметом нашего разговора будет Диссертация о добродушии. - Вы мне говорили только о себе.... Сделать определение добродушие, есть то же, что описать вас. - Будьте столько же откровенны, сколько вы обязательны; скажите мне, сударыня, могу ли я надеяться... - Вот батюшка! перервала Изора, закрасневшись: пойдем к нему. Сказав сие, она встала, и Г. Фериоль следовал за нею в молчании. Барон подошел и предложил итти прогуляться в поле, Проходя через двор, увидели они Якова, которой смотрел, как играют в кегли, и пошел за господином своим издали, так что никто этого не приметил. Изора, опасаясь изъяснения, всячески старалась избежать оного, говоря о разных посторонних и неважных предметах. Тщетно Барон покушался заводить речь об интересной для него материи: женщины имеют особливое искуство избегать затруднительных ответов и отклонят разговоры, которых оне боятся.

Вышед из деревни, пошли они по дороге, обсаженной с обеих сторон терновником, и увидели страшную, большую собаку, которая бежала прямо на них; в самую ту минуту множество крестьян, вооруженных вилами и палками, перебежали через дорогу и скрылись в кустарнике; но они кричали и можно было очень ясно слышать страшные слова: бешеная собака!... Боже мой! вскричала Изора, бросясь в объятия к отцу своему... Собака была в двадцати шагах от них. Г. Фериоль, не имея другаго оружия, кроме толстой палки, подбегает к собаке, и одним ударом повергает ее на землю; но она, встав, хотела броситься на него, как вдруг подоспел Яков с ножем, и вонзил его в горло собаке, которая однакоже успела укусить ему руку. Все это сделалось почти в один миг. Барон, вырвавшись наконец из рук Изоры, прибежал и увидел убитую собаку; a Г. Фериоль проливал слезы и прижимал к груди своей Якова, повторяя с отчаянным видом: он укушен! он укушен!... Устрашенная Изора подходит.... В сию минуту услышали выстрел из ружья и отголосок многократно повторяемых слов: убили! убили! Является крестьянин. Барон спрашивает y него, кого убили? - Бешеную собаку... - Но мы сей час убили ее. - Нет, вы убили Петрову собаку. - Не укусила ли ее та? - Нет! бешеная вырвалась из сарая, где хотели ее убить; она была там заперта двое суток; мы хотели узнать, вправду ли она взбесилась; мальчишка ее выпустил, и мы ее сей час застрелили. - Ты точно знаешь, что убитая нами собака не была укушена бешеною? - Она с нею и не встречалась, - Доброй и честной Яков! вскричал Г. Фериоль, рыдая: собака, которая тебя укусила, была не бешеная.... - Однакожь, сударь, она проклятая так меня напугала... - Она была не бешеная, повторил Г. Фериоль с восторгом: любезной Барон! примите участие в моей радости!... и обнял тотчас Барона и трепещущую Изору, которая смешала слезы свои с его слезами. После сего немедленно обратился он к Якову, которой, сев на камень, протянул руку, чтоб вытекла кровь из раны..... Г. Фериоль стал на колена, чтоб удобнее перевязать ее; Изора в таком же положении стала подле него, и вынув из кармана ножницы, разрезывала платки для перевязок.... Барон с несказанным удовольствием смотрел на сию трогательную картину.... Слезы катились по его почтенному лицу: чета милая! вскричал он наконец... Сии слова заставили содрогнуться Гна. Фериоля, которого до сего ничто не могло отвлечь от Якова; глаза его встретились с глазами Изоры, и он, посмотрев на нее с минуту, сказал с чувством живейшей благодарности: "ах, сударыня!"... и более не мог продолжать. - Обними ее! вскричал Барон. - Естьли она дозволит.... - A сей час не обнял ли ты ее без всяких церемоний? - Я был вне себя, и признаюсь, что занимался не ею!.... - что скажешь, Изора? продолжал Барон. Изора потупила глаза; Г. Фериоль схватил её руку и прижал к сердцу своему.... Услышали опять шум: это были поселяне, и в числе их Петр, крайне недовольной, что убили его собаку; но его тотчас утешили несколькими луидорами. Г. Фериоль пожелал возвратиться домой, чтобы послать за Лекарем для Якова. Дорогою ни о чем более не говорили, как об нем. Яков, совсем не думая хвастать своим деянием, находил очень странным, что ему так удивляются. Вошед на двор, увидели фаэтон Кавалера и еще другую карету. Тем лучше, сказал Барон: я расскажу гостям наше приключение. Г. Фериоль пошел с Яковом в свою комнату; a Изора также в свою. Барон вошел в гостиную с торжествующим видом в самое то время, как подавали чай. Он немедленно начал свое повествование, которое слушали более с видом холодной важности, нежели с участием, пока думали, что встретившаеся собака была подлинно бешеная; но при развязке Кавалер захохотал и начал делать язвительные насмешки над боязнию, причиненною кротким животным, невинною жертвою пустого страха. Барон, не жив никогда при Дворе, не искал острых слов, когда был сердит, но умел очень хорошо выражать свое негодование. Кавалер принял опять тон чувствительности; Барон не удостоивал его более ответами. Гжа. Бевиль переменила разговор. Через полчаса послала она позвать свою племянницу. Изора пришла бледная и в великом смятении. Ей напомянули слегка о приключившемся с нею, и Гжа. Бевиль обошлась с Изорою весьма сухо. Барон ходил по комнате. Изора была очень рассеяна, однакожь начала разговор с некоторыми приезжими особами единственно из благопристойности, a более для того, чтоб иметь предлог сидеть почти спиною к тетке и к Кавалеру, на которых не смела она глядеть. Услышали стук кареты. Гжа. Бевиль позвонила, чтоб узнать, кто приехал. Офисиант отвечал, что это Г. Фериоль спешит как можно скорее в Париж со слугою своим, которой очень занемог. Барон вышел, Г. Фериоль, сказала Гжа. Бевиль с видом презрения, желает избавить нас от горести прощания... Это верх учтивости... - Виват деревенская свобода! отвечал Кавалер, допивая свой чай: сверх того, сударыня, может быть так водится в Доле и в Безансоне... - Вот непонятное дурачество, сказала Гжа. Бевиль, везти лакея своего в Париж для того, чтоб собака оцарапила ему руку! - Не сделался ли Якову нервической припадок?... - Якову нервической припадок! это бесподобно! При сих словах постельная собачка Гжи. Бевил, оттолкнутая госпожею своею, заворчала, Боже мой! вскричал Кавалер: Фолетка верно взбесилась!... Гжа. Бевиль засмеялась, a Kaвалер, схватя ножик, сказал: берегите свою Фолетку, потому что мне очень хочется сделать геройской подвиг.... Смех удвоился; Изора встала. - "Куда идешь ты, Изора?" - В сад, тетушка. - "В сад? Не льзя ли остаться с нами?" - Извините? тетушка, теперь мне не льзя. Изора отвечала это твердым и смелым голосом, и вышла с поспешностию. Самые робкие люди делаются неустрашимыми, по крайней мере на несколько минут, когда отважились они сказать приметную грубость.

Во всяком деле важен один только первой шаг. Поступок Изоры очень удивил всю беседу. Светские люди так проницательны, что ничто от них не может укрыться; они все замечают, или угадывают: одно телодвижение, один взгляд, одно слово часто открывают им важные тайны; и то, что называется в большом свете сценами, не требует шумных движений. Это есть нежная игра, которой тонкости могут видеть одни только весьма опытные зрители.

Все пошли гулять, кроме Кавалера и Гжи. Бевиль, которые остались наедине. "Что скажешь, Кавалер?" спросила Гжа. Бевиль с видом таинственным и печальным. - Ничего, сударыня! отвечал он тоном глупаго самодовольствия, - "Перестанем обманываться: р23;дкие добродетели Гна. Фериоля овладели сердцем Изоры."... - Не верьте этому! - "Не гораздо ли было бы чуднее, естьли бы такого разбора человек овладел умом ея?" - Будьте уверены что он не овладел ни сердцем ея, ни умом. Это одно робячество, которое не долго продолжится. - "Она им чрезвычайно занимается." - Робячество, говорю я вам, a сверх того может быть хочет она узнать, не встревожит ли, это меня; такие умыслы часто забавляют женщин, и обыкновенно оне бывают первыми опытами кокетства. - "Тебе должно с нею изъяснитъся." - Ничего не бывало!... - "Что же делать?" - Показывать спокойствие, доверенность, и завтра везти ее на скачку. Дюшесса возмет ее с собою...

Разговору сему помешали. Кавалер пошел в сад. Он искал там Изору, и нашел ее одну. Она, увидев его, встала и хотела уйти; но он догнал ее, и не показывая, что приметил её смущение, начал говорить с нею страстными выражениями, которые всегда и прежде употреблял тогда, когда не было Гжи. Бевиль, ибо при сей последней он казался быть занят одною только ею. Гораздо труднее притвориться чувствительным, нежели страстным, и от сего-то в наши времена любовники и актёры так стремительны и пламенны. Изора, удостоверенная, что Кавалер обожал ее, не могла иначе слушать его, как с великою чувствительностию; сверх того, сделав с ним некоторую связь, она думала, что размолвка доведет его до бедственнейшей крайности. Как жить ему без нея? и чего должна она ожидать от толь чувствительного характера и такой сильной страсти? Отчаянный сей любовник принесет на жертву мщению своему Гна. Фериоля; покусится, может быть, на жизнь Барона и наконец непременно умертвит сам себя... - Вот как рассуждает осмнадцатилетняя девушка, способная любить, читавшая много романов и от беспрестанной тонкой лести имеющая много тщеславия! Страх и сожаление погубили гораздо более женщин, нежели любовь. Многия без дальнего усилия делают безразсудные предположения, которые льстят самолюбию их. Думать, или быть уверенной, что нещастный любовник сойдет с ума, или умрет от чахотки, есть почти то же, что выставлять себя за божество. Не довольно ли этого, чтоб учинить молодую женщину легковерною?

Изора вздыхала, слушая Кавалера; ответствовала ему односложными словами, но, продолжая с ним ходить, старалась приближиться к дому и, подошед к оному, оставила Кавалера и удалилась в свою комнату.

Положение Изоры было достойно сожаления, хотя по наружности и казалось оное весьма щастливым; ибо чувства её согласовались с должностию; сердце её предпочитало того, которого бы и рассудку избрать надлежало; истинная чувствительность, редкие правила и совершенное добродушие Гна. Фериоля сделали над нею глубокое впечатление: но испытав к Кавалеру все сильнейшие движения, которые может только произвесть тщеславие, почитала она спокойное и кроткое чувство свое к Гну. Фериолю простым уважением. Трудно узнать любовь, когда она совершенно согласна с рассудком; когда ничто с нею не борется, то самая чувствительная женщина бывает меньше других способна отличить ее от дружбы. Между тем Изора внутренно признавалась, что характер Гна. Фериоля был несравненно сходнее с её нравом, нежели Кавалера д'Эзамбри; склонность же, говорящая в его пользу, давала ей чувствовать более, нежели когда нибудь, сколько любит она родителя своего и сколь должна уважать его советы; но с другой стороны представлялся воображению её знаменитый союз; слава - покорить себе блистательнейшего молодого человека и - самой блистать при Двор
123;... Разсматривая издали сию прелестную картину, как можно было ей подумать без отвращения о скучной, единообразной и никем не замечаемой жизни Провинциалки?.... Притом не надобно забывать и того, что она, подав уже некоторую надежду Кавалеру, знала жестокость его страсти, и должна была страшиться его мщения: сколько важных побудительных причин представлялось для неё пожертвовать Гм. Фериолем!... Однакожь как ни старалась она обманывать, ослеплять сама себя, сердце её страдало, и после всех сих размышлений повторяла она печально: бедной Фериоль!... повторяла и - горько плакала. Ее позвали обедать: сошед в гостиную, увидела она там многочисленную беседу. Дюшесса д'Озамбри только-что приехала и тотчас объявила, что следующим утром будет на Саблонском поле скачка, на которую приглашала она Изору, никогда не видавшую еще сего увеселения. Изора не знала, что отвечать; но Гжа. Бевил советовала ей е;хать, и она дала слово.

На другой день Гжа д'Озамбри, ночевавшая в доме Гжи. Бевиль, принялась очень рано за туалет Изоры, и в одиннадцать часов отправилась с нею на Саблонское поле. Приехав, увидели они там множество собравшихся зрителей, Дюшесса пошла с Изорою в павильйон к Королеве, которая изволила прибыть через четверть часа после них. Изора, одетая щегольски, прекрасная собою, Изора, которую никто еще не видал, обратила на себя взоры всех и каждаго. Королева благоволила вопрошать ее несколько раз в самых милостивейших выражениях.... Известно, какое восхитительное впечатление производит благоволительный отзыв Государыни. Кавалер д'Озамбри входил также в павильйон - и Королева беседовала с ним...... Королева держала пари за его лошадей..... Скачка началась. Волнение Изоры было чрезмерно, когда увидела она Кавадерова жокея: она покраснела; смущение её приметили, и Королева улыбнулась, бросив значительной взгляд на Дюшессу. Изора увидела, что Королева знает её тайну; знает, что она любит Кавалера, и сверх того одобряет сей союз!.... упоенная Изора теряет совершенно рассудок.... она так возгордилась склонностию своею, что не только перестала скрывать ее, но старалась еще обнаруживать, сколько пристойность дозволяла, В продолжение скачки все смотрели на нее; она это приметила и была чрезвычайно довольна. Устремив глаза на гордую лошадь своего любовника, следовала она за всеми движениями её и показывала величайшее нетерпение видеть успех. Грудь её сильно поднималась: она едва могла дышать.....Как натурально казалось её волнение! как сильная страсть заставляла ее забывать, в каком знаменитом обществе она находится!... Изора до сего никогда не притворялась - это был первой её опыт. Кто бы этому поверил, видя ее? Но ничто так не удобно научить притворству, как несколько минут придворного упоения.

Между тем лошади приближались к цели и - согласно с желанием всех дам, сидевших в павильйоне, скакун Кавалеров выиграл приз! Естьли бы судьба целаго Государства зависела от сей победы, то и тогда Изора не могла бы столько быть щастлива: невольное восклицание вырывается из уст ея. Дюшесса тихонько выговаривает ей за сию нескромность; но Королева, милостиво усмехнувшись, говорит: не укоряйте ее, это так мило! Подходит Кавалер и шепчет ей: какое щастие быть так любимым!.... Любимым! это мало сказано: в сию минуту Изора обожает его, или, по крайней мере, так думает.

Кавалер торжествует с холодным и равнодушным видом, которой в глупом гордеце несравненно отвратительнее кажется и самого хвастовства; но Изора в сих обстоятельствах, смотря на все с выгоднейшей стороны, находила, что скромность и простота довершали славу его.

Дюшесса, возвратясь к Гже. Бевиль, начала ей с жаром рассказывать все сии подробности. Она была от того в восхищении и, взяв к стороне племянницу свою, сказала ей: "Теперь, любезная Изора, ты сделала такой шаг, что не льзя уже тебе никак возвратиться; ты публично обнаружила с трогательным простодушием чувствования свои к Кавалеру. Честь не дозволяет тебе - я не говорю, колебаться - ты к этому не способна - но оставлять даже и тень надежды Гну. Фериолю. При Дворе теперь ни о чем больше не говорят, как о наступающей свадьбе твоей с Гм. д'Озамбри. Королева спрашивала y Дюшессы, скоро ли тебя представят ко Двору, и удостоила примолвить: надобно непременно, чтоб она могла с нами ехать в Фонтенебло! Какая милость!... Ты так благородно мыслишь, что без сомнения живо почувствуешь всю цену такого отличия: ни одна молодая женщина не вступала в свет так приятно и блистательно. Королева чрезвычайно отличает жениха твоего; ты ей понравилась, ты любезна, и от тебя только будет зависеть играть важную роль.... Но перестань ребячиться, имей дух вывести Гна. Фериоля из заблуждения; открой ему истинные свои чувствования."- Ваша правда, тетушка! я должна это сделать; но мы условились, чтоб я не прежде, как через несколько месяцов, дала решительной ответ батюшке; a вы знаете, что еще только две недели, как я знакома с Гм. Фериолем... - "Очень хорошо; но мы также условились, чтоб ты старалась удалять его от себя: исполнила ли ты это?" - Признаюсь, тетушка, что добродушие его лишает меня силы обходиться с ним грубо. - "От тебя не требуют грубостей; есть на это очень вежливые средства.... a ты вместо того ободряешь его, заманиваешь..... - Я тетушка?.. - "Конечно без умыслу, я уверена; но как Г. Фериоль совсем не знает света и не имеет ни капли ума."... - Г. Фериоль!... Извините, он очень не глуп... - "Я не говорю, чтоб он был совершенной дурак: он может иметь здравой смысл; я хочу только сказать, что в нем нет никакой тонкости, и от этого он может почесть снизхождение твое к нему самою важною склонностию. Естьли бы он был половчее, то можно бы легко получить подозрение, что ты иногда с ним кокетствуешь." - О! нет, тетушка! это совсем не кокетство, божусь вам... - "Верю - и кому придет в голову, чтоб Г. Фериоль мог возбудить в женщине желание нравиться, a особливо в женщине, которую любит Кавалер д'Озамбри?"... - Как же мне поступить, чтоб удалить его от себя без шуму? - "Это очень легко. Скажи ему, что тебе противна деревенская жизнь, что ты желаешь быть представлена ко Двору и остаться навсегда в Париже. В этом не будет никакого притворства; ты откроешь только ему истинные свои мысли." - Но деревенская жизнь мне не противна: я очень люблю ее. - "Однакожь ты желаешь остаться в Париже?" - Конечно. - "И так не скрывай от него этого." - Признаюс, что долг мой требует открыть ему все, и я сделаю это при первом случае". Изора была уверена, что она говорит то, что чувствует. Пораженная сценою, происходившею на скачке - удостоверенная, что сделала неразрывную связь с Кавалерос - наконец обольщенная блистательною будущностию, которую представляли ей в прелестнейшем виде, решилась она отнять немедленно всю надежду у Гна. Фериоля. Он в самой тот день возвратился из Парижа с Бароном, которой за ним ездил; привезли также Якова совершенно здорового, хотя рана его еще не зажила. Гжа. Бевиль, будучи уверена, что Г. Фериоль получит скоро от Изоры отказ, приняла его очень ласково. Кавалер, приехав в самое то время, как садились за стол, обошелся наилучшим образом с Гм. Фериолем, которого он уже не боялся.

Будучи чрезмерно доволен успехами своими, был он отменно весел и учтив; хотел даже, чтоб другие блистали умом - разумеется, под его покровительством. С бесстыдным удивлением подхватывал остроумные ответы, и находил тонкость даже в самых глупостях, переводя их по-своему; словом, он был занят одним только собою, показывая, что думает единственно о других. Дюшесса и Гжа. Бевиль беспрестанно твердили, что он никогда не 6ывал так мил. Слабая голова Гжи. Бевиль совершенно вскружилась. Дюшесса. д'Озамбри, будучи заодно с Кавалером, сказала Гже. Бевиль за тайну, что Кавалер, по высокому предстательству Королевы, получит через год важное место. Сие открытие было сделано с таинственным видом и с таким приятным уверением, что это место было уже ему и обещано; а как особы, имеющия близкой доступ к Государям, могут, под печатию тайны, заставлять их говорить то, чего у Них и в мыслях не бывало: то Дюшесса сообщила Гже. Бевиль, что Королева, говоря об ней, сказала: я слышала, что эта Гжа. Бевиль предостойная дама. Наконец Гжа. д'Озамбри рассказывала слышанное будто бы от Маршала N., что накануне скачки в Королевской спальне было говорено о женитьбе Кавалера, и что Король хвалил великодушие Гжи. Бевиль, которая, в случае сего брака, расположена дать племяннице своей 700,000 франков. Гжа. Бевиль слушала все сии анекдоты с великим удовольствием, и они произвели над нею желаемое Дюшессою и Кавалером действие. Гжа Бевиль Должна была собрать все свои душевные силы, чтоб обуздать чрезмерную радость и не одурачить себя обнаружением своих восторгов. Во весь сей день была она так довольна и весела, что не показала даже ни одного каприза; все, знавшие ее, почли это большою редкостию. Обед был очень приятен; и естьли бы случился кто незнакомой, то нашел бы в сем обществе образец совершенной доверенности, согласия и дружбы. Одна только Изора чувствовала некоторое беспокойство; ей часто выговаривали за молчаливость и важный её вид. После обеда Г. Фериоль, будучи охотник до музыки, пожелал слышать игру Изоры; но в прозьбе своей о том употребил, по нещастию, какое-то вышедшее из Изоры слово, что подало повод Кавалеру к язвительной и тонкой насмешке, которой однакож, ни Г. Фериоль, ни Барон не заметили. Изора покраснела; Дюшесса и Гжа. Бевиль кусали себе губы, чтоб не засмеяться. Изора заиграла на арфе, и увидела из лица Гна. Ферюля, что он умеет чувствовать красоты музыки; это было для нее приятнее всякой похвалы. Изора играла, как Ангел. Кавалер, с видом гордого одобрения и покровительства, бил фальшиво такту опахалом Дюшессы. Изора, потеряв терпение, перестала играть и сказала: "пожалуйте, бейте правильнее!" При сих неожидаемых словах Барон захохотал... Кавалер хотя и очень чувствительно был сим поражен, но также засмеялся и притом немедленно; ибо непонятное искуство скрывать первые движения очень обыкновенно в особах, живущих в большом свѣте. Кавалер тем не удовольствовался, но начал еще шутить над незнанием своим в музыке с таким развязным и веселым видом, что Барон чрезвычайно сим оскорбился; ибо он надеялся, что Кавалер обидится выговором Изоры, но обманувшись в своем ожидании, он все однако же был очень доволен, что Изора отважилась публично пристыдить Кавалера.

Изора, перестав играть, вышла с Дюшессою на балкон, Кавалер пришел к ним, и увидя Якова, гуляющего по двору в одном камзоле, и которой в этом наряде очень походил на Санхо-Пансу - вот, сказал он, жокей Гна. Фериоля! Дюшееса громко захохотала по обыкновению своему. Изора насильно улыбнулась, желая угодишь Дюшессе, которую она довольно любила и сверх того боялась оскорбить. Действительно, сударыня, продолжал Кавалер, обратясь к Изоре, напрасно вы не посоветуете Гну. Фериолю сделать Якова жокеем. - Советы мои были бы бесполезны. - По чему? - По тому, что для скачки надобно бы морить Якова голодом и заставлять его потеть. - Так что же? - То, что Г. Фериоль для своей забавы не станет никогда мучить людей.

Не взирая на все искуство, владеть собою, Кавалер не мог не закраснеться от гнева. "Следовательно мы варвары, так как и все Англичане?" отвечал он тоном неудовольствия и насмешливости. - По крайней мере вы не очень человеколюбивы, отвечала Изора, когда, в самые сильные летние жары, окутываете бедного 14-летнего робенка байковыми одеялами, и жарите его перед раскаленною печью, для того, чтоб привесть его в надлежащий вес. - "Однакожь вы смотрели на скачку без ужаса и, кажется, интересовались ею?"- Тогда не пришло мне этого в голову.... Дюшесса вмешалась в разговор и обратила ссору их в шутку. Изора смягчилась; Кавалер сделался попрежнему весел, поцеловал руку y Изоры, и все возвратились в гостиную после нѣжного примирения, которое однако же произвело в сердце Изоры большое охлаждение, a в Кавалере сильную досаду.

Кавалер и Дюшесса возвратились в Париж. Барон играл с приходским Пастором в шахматы, Гжа. Бевиль пошла в свой кабинет, a Изора в сад, куда и Г. Фериоль за нею последовал. Изора, приняв твердое намерение отказать ему, не могла смотреть на него без смятения. Он подошел к ней, с открытым и непринужденным видом и, подавая ей руку, сказал: "ах, сударыня! как я желал, со времени вчерашнего приключения найти случай поговорить с вами на едине!".... Это начало смутило Изору еще более; она с робостию взглянула на Гна. Фериоля, и увидела в глазах его нежнейшее выражение щастия, доверенности и любви.... Возможно ли y такого доброго, откровенного человека отнять вдруг надежду, которая составляла все его блаженство?... И естьли, узнав её склонности и намерение, удалить его, он все станет продолжать любить ее, то не уже ли надобно будет объявить ему, что она предпочитает ему соперника, которому обещала свою руку?.... Но пожертвовав Гм. Фериолем, могла ли она быть уверена, что с Кавалером будет щастлива?... Все сии мысли пересекали одна другую в воображении колеблющейся Изоры; она с печальным умилением смотрела на Гна. Фериоля, которой и сам был очень тронут. Помолчав не много, сказал он: "На что это смущение? Я ничего не требую от вас: я доволен.... Вчера, на этой дороге, где перевязывали вы рану Якову, вы слышали, что я говорил вам; вы удостоили меня ответом.".... Изора содрогнется; она живо помнит минуту приятного своего смятения; но в то же самое время приводит себе на память, что в присутствии всего Двора оказала величайшую склонность к Кавалеру!.... - "Я об одном только беспокоюсь," продолжал. Г. Фериоль: "вы узнали Париж и блестящия его забавы; боюсь не того, чтоб вы не могли без них обойтись, но чтоб после не сожалели иногда, что их лишились." - Я должна вам сказать.... должна признаться..... что, сделав привычку жить в большом свете... не могла бы я считать себя щастливою, живучи в Провинции. - услышав сие признание, сделанное с величайшею робостию, Г. Фериоль улыбнулся. "Это не ваши слова," сказал он ей: "вы слышали такие выражения в свете и повторяете их безо всякого размышления. Вы, Изора! вы не можете быть щастливы в прелестном обиталище, среди всех сокровищь Природы, с лучшим из отцев и с избранным вами супругом?.... Скажите мне: какую связь имеет щастие с шумом большего света?... Ах, Изора! такое непонятное рассеяние удобно разрушить блаженство самое совершенное, отвлекая беспрестанно от добродетели и дружбы."... Здесь Г. Фериол почувствовал, что Изора пожала ему руку; он взглянул на нее: она была бледна, и две крупные слезы, выкатясь из потупленных её глаз, медленно потекли по лицу ея... "Милая, чувствительная Изора! продолжал он с глубоким чувством: конечно мне дозволено бояться, чтоб в некоторые праздные минуты напоминание о Париже не заставило вас невольно грустить. Как в ваши лета не сожалеть, на пример, о том очаровательном спектакле, где зрители проливают толь сладостные слезы, где видят они и слышат все, что может пленить ум и тронуть сердце?... Но поставив себе за правило наблюдать малейшие ваши душевные движения, когда увижу я хотя самую легкую перемену в вашем нраве, то скажу: не жалей, Изора, о тех прелестных вымыслах, которых самые сладчайшие впечатления возбуждаются здесь настоящими предметами! Хочешь ли испытать чувство сострадания? последуй за мною под кров бедного, и слезы, которые ты прольешь там, не будут бесполезны: оне утешат нещастнаго. Желаешь ли видеть занимательную картину тишины и невинности? войди со мною в хижины, нас окружающия. Наконец хочешь ли рассматривать восхитительной образ щастия? Взгляни на отца своего и на супруга, и - наслаждайся своим деянием!".. - Изора, заливаясь слезами, села на скамью. Ах! вскричала она: вы лучше самой меня знаете мое сердце. Г. Фериоль бросился к ногам ея, и взяв её руку, сказал: "Так, милая, несравненная женщина! я здесь никого не знаю, никого не видал, кроме одной тебя!"... - Но не ужели вы не приметили, отвечала Изора, что тетушка не хорошо к вам расположена? - "Вы меня удивляете! она всегда так ко мне ласкова!..." - Как! вы не видите, что она предпочитает вам Кавалера? - "Извините, я это заметил; но какая нам до этого нужда?" - Как! - "Конечно: пусть он на ней женится!" - Не уже ли вы думаете, что она в него влюблена?- "Без сомнения, a Кавалер влюблен в нее. Он мне кажется очень хорошим человеком, оказывает мне дружбу, и я порадуюсь искренно его благополучию". - Разве батюшка не уведомил вас о тетушкином намерении?... - "Он сказывал мне, что Гжа. Бевиль желает отдать вас за Кавалера, однакожь батюшка ваш ошибся: она сама имеет склонность к этому молодому человеку, которой вас не любит, а занят только ею."

Изора улыбнулась и хотела отвечать; но услышав, что кто-то идет, встала и, возвращаясь домой, встретилась с Гжею. Бевиль и Бароном. Остановясь с ними на минуту, с поспешностию удалилась она в свой кабинет и заперлась. Боже мой! вскричала она, бросясь в кресла: что я сделала!.... как не извинительны мои поступки!... Я не могу больше обманываться... Так, я люблю Гна. Фериоля; он заставил меня устыдиться моего малодушие, которое я теперь презираю; так, одна только эта чистая, чувствительная душа ответствует моей; и однакожь я - сего дня еще - публично обязалась отдать руку мою другому!... Минута упоения сделала меня кокеткою и лгуньею!... Но что было причиною бедственного моего умоизступления? - самое глупое тщеславие..... В один день подала я надежду двум любовникам! Как могла я играть толь подлую и толь противную правилам моим роль? Вот до чего может довести гордость и суетность большего света!... Ах! удалимся от этого развращенного света, удалимся навсегда!... Но как открыть такое намерение? Сколь велико будет негодование тетушки, и как ужасаюсь я мщения Кавалера д'Озамбри! В какую бездну нещастия погрузила меня неосторожность моя и глупая суетность!... Я не могу возвратиться к добродетели, не потеряв доброй своей славы... не могу последовать сердечной склонности, не преступив клятв своих!... О, батюшка! на что оставлял ты меня в этом опасном городе? Ты положился на мой рассудок: но может ли рассудок существовать без опытности?...

В сию минуту Изора услышала стук y дверей своих; она отперла их, отерев прежде слезы свои. Ее пришли звать кататься: она сошла вниз и села в коляску с Гжею. Бевиль, с двумя другими дамами, с Бароном и с Гм. Фериолем. Они поехали на мызу, в версте отстоящую, куда часто езжали есть сливки и ягоды. Дочь мызника была шестнадцатилетняя девушка, прекрасная собою; Изора очень ее любила, и Марфа - так ее звали - почти каждое утро. когда Изора была в городе, носила ей ягоды. Изора, возвращаясь домой, поцеловала ее по своему обыкновению, и сказала: "после завтра приходи на вечер плясать к Гже. Бевиль: я буду имянинница." - Как, сударыня! мы с вами в один день имянинницы? вскричала Марфа. - "Так точно," отвечала Изора. Это причинило великое удовольствие молодой крестьянке, которая обещала непременно придти. По приезде домой, Гжа. Бевиль, позвав Изору в кабинет, спросила y нее, говорила ли она с Гм. Фериолем? Смущенная сим вопросом, Изора не знала, что ей отвечать; но мысль, загладить прежние свои проступки великодушною откровенностию, в один миг ободрила ее. "Говорила, тетушка!" отвечала она. - Чтожь! отказывается ли он от руки твоей? - "Нет, тетушка!" - На кого же он надеется? - "На меня, сударыня.... Я люблю Гна. Фериоля и чувствую всю неосновательность своих поступков... Не знав еще Гна. Фериоля, я сделала неосторожную связь: в этом очень я виновата; но молодость моя может служить мне извинением. Страх, стыд, а особливо суетность, заставили меня после наделать множество глупостей; однакожь наконец я узнала сердце свое, и выбор мой решен."...

Этот выбор доказывает твой хороший вкус, отвечала Гжа. Бевиль с презрительною улыбкою... Но подумала ли ты, что не можешь разорвать связи с Кавалером д'Озамбри, не обезчестив себя? - "Г. д'Озамбри не может почитать меня невозвратно с ним обязанною, не получив согласия того человека, которой один только имеет право располагать мною; a я почитаю себе за честь отдать преимущество Гну. Фериолю, как другу батюшки моего."

Гнев заставил Гжу. Бевиль безмолвствовать несколько минут; но разные мысли, представившиеся ей в самой скорости, побудили ее принять тон умеренности. "По крайней мере, сказала она наконец тихим голосом, дай мне время приготовить Кавалера к этой удивительной перемене; я не думаю, чтоб ты хотела присоединить ругательство и презрение к непостоянству."... - Ах, тетушка! я почитаю Гна. д'Озамбри; удивляюсь превосходным его дарованиям; чувствую всю цену его ко мне расположения, и хочу не иначе ему отказать, как с изъявлением моей благодарности и дружбы. Удостойте, тетушка, помочь мне в этом; я сделаю все, что вы мне предпишете, и тем охотнее, что я смертельно страшусь досады и мщения Гна. д'Озамбри. - "Не бойся, отвечала Гжа Бевиль с усмешкою пренебрежения: Кавалер хотя и предпочитал тебя первым невестам в Париже, но никогда не имел к тебе страсти; a хотел на тебе жениться по одной только привязанности ко мне, и думал сверх того, что ты в него влюблена." - Вы меня чрезвычайно обрадовали, тетушка! вот все, чего я желала! - "Конечно, примолвила Гжа. Бевиль, Кавалер очень удивится, что и натурально: но будь уверена, что впрочем будет он спокоен. Говорила ли ты с отцем?" - Нет, тетушка. - "Не спеши же его об этом уведомлять; потерпи еще две недели; я обещаю тебе, что по прошествии этого сроку будешь ты совершенна свободна, без сцен и без всякого шума." Сие уверение несказанно обрадовало Изору; она тысячу раз целовала руки y тетки своей, благодаря ее и прося у нее прощения с трогательным простодушием. Невинная Изора не знала, что тридцати-осьмилетняя кокетка никогда не прощает того, кто хотя мало расстроил её замыслы, или оскорбил её тщеславие. Гжа. Бевиль углубилась в размышления о сем неожиданном ею произшествии. Она потребовала от Изоры времени только для того, чтоб сделать хороший план, и по оному расположить будущие свои поступки. Она всегда завидовала прелестям и молодости племянницы своей, следовательно никогда ее не любила; но гордость и честолюбие подали ей мысль выдать ее за знатного человека; потом беспрестанная лесть Кавалера, которой старался уверить ее, что чувствует к ней нечто более дружбы, вскружила слабую её голову. Она думала, что играет героическую роль, и хотя раскаявалась в том, для чего не свою собственную руку предложила Кавалеру; однакожь ее так умели упоить похвалами и честолюбивыми надеждами; она столько была уверена, что одна станет управлять по желанию своему Кавалером, и что Изора не будет над ним иметь никакой власти, что в самом деле почитала сей брак необходимым для щастия своей жизни; но теперь надлежало оставить сие предприятие, потому что Изора наконец объявила с твердостию склонность свою к Гну. Фериолю. Гжа. Бевиль почувствовала, что может извлечь большие для себя выгоды из неосторожного поведения Изоры, которую может; она сделать очень виновною, и на этом основать новой свой план. И так она решилась явно жаловаться на Изору и на Барона; решилась поссориться с ними и вытти за Кавалера, естьли он, как она не сомневалась, откроет ей истинные свои чувствования. Она не боялась уже посмеяния по тому, что Изора сама и одна подала повод к разрыву с Гм. д'Озамбри. Сверх того, имея справедливую причину на нее досадовать, она не была уже остановляема мнимою своею к ней нежностию, которой одной, говаривала она прежде, довольно было для удержания ее от вторичного замужства. Наконец приверженность её к Кавалеру была столь сильна, что она забыла неравенство лет и все другия неудобства, которые за несколько дней перед тем ее устрашали. Но прежде изъяснения с Кавалером, хотела она узнать расположение его фамилии, и вознамерилась вверить тайну Изоры Дюшессе д'Озамбри.

На другой день все поехали в Париж. Гжа. Бевиль не видалась там ни с Кавалером, ни с Дюшессою, которые на тот раз были в Версалии. Г. Фериоль, по приезде в свой трактир, нашел письмо, в котором незнакомая Дама, живущая недалеко от него и называющаеся Маркизою Мельсанж, убедительно просила его в тот день к себе. Слог письма был очень порядочен. Г. Фериоль немедленно к ней поехал и нашел молодую, прекрасную и благовоспитанную женщину, которая, извинясь, что его обезпокоила, рассказала ему, что муж её был из хорошей дворянской фамилий и имел Капитанской чин; но богатой и сильной при Дворе дядя гнал его единственно за то, что он женился по склонности. Признаюсь, продолжала огорченная красавица, что я не богата и незнатного рода; но могу уверишь вас, что самые злейшие мои враги не найдут ничего к тому, чтоб опорочить мое поведение. Я вышла тайно за Маркиза Мельсанжа тому уже четыре года; наконец мы объявили свой брак в прошедшем Мае, и очень скоро после того посадили мужа моего по Королевскому повелению в Сомюрскую крепость.....- Боже мой! вскричал Г. Фериоль. Маркиза, закрыла платком глаза, и несколько минут пробыла в этом положении; потом продолжала: Так, сударь! недоброжелатели наши хотят уничтожить наш брак, потому что муж мой, будучи Офицер, не изпросил Королевского на женитьбу соизволения. Я жила всегда в Провинции и не имею здесь ни друзей, ни знакомых и никакого покровительства... Нечаянно дошло до сведения моего, что Военной Министр вам родственник и, наслышась о редком вашем добродушии, надеюсь, что вы удостоите подать прозьбу мою Министру... - Не сомневайтесь в этом, сударыня! перервал с живостию Г. Фериоль: и располагайте мною... Я буду иметь честь представить вас Министру... - Нет, сударь, отвечала Маркиза: я боюсь дяди мужа моего, сделав гласным это дело; он так жесток, что в состоянии и меня посадить в тюрьму...- Возможно ли?- Он на это способен, и потому я не хочу показываться в Версалии, a прошу вас только взять мою прозьбу.

Г. Фериоль дал слово не только подать прошение ея, но и всячески стараться о скором решении дела в её пользу, Маркиза сказала ему, что ожидает некоторых важных бумаг, которые намерена приложить к своей прозьбе, и что через несколько дней их получит, о чем даст ему знать. Она заключила изъявлением ему своей признательности, и Г. Фериоль простился с нею, будучи чувствительно тронут её состоянием.

Гжа. Бевиль возвратилась к вечеру в городской свой дом. На другой день, по утру, то есть в имянины Изоры, Клара, одевая ее, сказала: "Я слышала, сударыня, от Якова, что Г. Фериоль привезет вам сего дня из Парижа горшок прекрасных розанов, которые хотя в этом месяце и редки, но он, услышав, что вы их очень любите, хотел непременно достать их для вас, чего бы то ни стоило." Г. Фериоль приехал в девять часов; Изора нетерпеливо ждала розанов, но Г. Фериоль подарил ей только анемов, сорванный в саду. Она подумала, что он отдает ей розы тогда, как все домашние и крестьяне принесут ей по обыкновению букеты, и желая показать, что не ожидает такого подарка, не сказала ему о розанах ни слова. После обеда на дарили Изоре множество цветов, но Г. Фериоль не подносил ей никакого другаго подарка. Через несколько минут входит пригожая Марфа, с другими молодыми крестьянками, и подносит корзинку цветов, которую Изора приняла с холодностию. Один только предмет обратил на себя все её внимание, это был великолепной букет розанов на груди - у Марфы... Она скоро приметила, что Г. Фериоль поглядывал на этот букет с улыбкою удовольствия и делал Марфе знаки, показывающие тайное с нею согласие. Пошли в сад, где, на приятном зеленом лужку, дворовые и крестьяне расположились плясать. Изора подошла к Марфе, которая отстала несколько от прочих крестьянок, и спросила, где она взяла такие прекрасные розаны? Марфа бледнела, краснела и ничего не отвечала. Изора отошла от нее с сильным биением сердца. Она не приняла никакого участия в пляске; начала жаловаться на жестокую головную боль и села подле тетки. Через час Изора, увидя, что Г. Фериоль, Марфа и еще некоторые другие люди пошли в ближнюю рощицу, встала и последовала за ними. Начинало смеркаться: Изора остановилась, услышав за густым кустом сиринги голос Гна. Фериоля, которой говорил следующее: Естьли мы долее здесь с тобою пробудем, то это может показаться странно; но будь спокойна, любезная Марфа! Прости и не забудь, что завтра в шесть часов по утру.... Изора, не желая подслушивать более, посп23;шно выбежала из рощицы и, встретясь с Кларою, взяла y нее ключь от своей спальни. Клара не могла воздержаться, чтоб не упомянуть о прекрасных Марфиных розанах. "Я приказываю тебе молчать, отвечала Изора, и естьли ты хотя слово скажешь об этом Якову, то сошлю тебя со двора!" После сих слов, ушла она в свою комнату и заперлась, сказав людям, что она не здорова и хочет лечь. Негодование и удивление Изоры были чрезмерны. Возможно ли, говорила она сама с собою, чтоб человек, которого я предпочла всем другим мущинам, которого почитала толь добродетельным, В котором предполагала толь нежные ко мне чувствования, и которого наконец я так искренно любила... возможно-ли, чтоб этот человек был разпутной, подлой обманщик, обольститель и лицемер?... Я отрекаюсь от замужства, возвращаю себе свободу, и - никогда ею никому не пожертвую.... Жалуясь таким образом, Изора плакала: сердце её жестоко было разтерзано; и могла ли быть более оскорблена молодая, благородно мыслящая и чувствительная девушка, удостоверенная в такой измене, почти в ту самую минуту, как она призналась в склонности своей к неверному?...

Изора провела всю ночь в мучительных размышлениях, которые с часу на час умножали досаду её и горесть.

По утру доложили ей, что Марфин отец просит дозволения поговорить с нею. Изора, услышав имя Марфы, почувствовала в себе сильное волнение; она встала немедленно и, сошед в залу, увидела там доброго мызника. Сударыня! сказал он ей: зная, сколько вы милостивы к моему семейству, пришел я объявить вам.... - Наперед скажи мне, прервала Изора, не будешь ли ты мне говорить чего нибудь о Гне. Фериоле?.... - И очень много, сударыня, потому что он только один.... - Довольно! я не хочу ничего больше слышать; сделай мне одно только одолжение, не разглашай этой истории! - Это не возможно, сударыня, когда любовь по селится в голову молодой девки.... - Она видно очень влюблена в него? - До безумия, да и он не меньше. Сначала я очень было рассердился; но Г. Фериоль так щедр! дает так много денег!.... Раздраженная до крайности Изора встала, не сказав ни слова, и пошла с поспешностию из залы. Отворив дверь, отступила она два шага назад, увидя Гна. Фериоля, которой усмехнулся, взглянув на выходящего крестьянина, и вошед в залу, спросил y Изоры: "Что, сударыня, рассказал ли он вам этот приятной маленькой роман?... Смущенная Изора молчала: слова, произнесенные Гм. Фериолем с тихим и покойным духом, служили почти совершенным для него оправданием. Волнение Изоры столько было сильно, и ноги её так дрожали, что она принуждена была сесть... - Вы узнали бы все это вчера ввечеру, продолжал Г. Фериоль, естьли бы я мог найти хотя одну минуту поговорить с вами на едине.... Изора потребовала от Гна. Фериоля подробного изъяснения; он сел подле нее и сказал: "Прежде всего надобно вам знать, что я хотел вам подарить куст лучших розанов... - Любезный Фериоль! вскричала Изора, которую слова сии вывели совершенно из заблуждения. Г. Фериоль, изумленный и тронутый сим восклицанием, остановился; но Изора просила его продолжать, Он поцеловал с нежностию её руку и рассказал следующее: "Вчера по утру был я почти y всех лучших садовников, но ни один не согласился продать мне целаго куста, и я принужден был довольствоваться только несколькими цветами. Я поехал из Парижа в коляске с Яковом, держа розаны, которые хотел вам подарить. В половине девятого часа по утру мы поровнялись с домом школьного учителя, которой, как вам известно, не далее пяти сот шагов от деревни. Мостовая в этом месте так дурна, что мы не могли иначе ехать, как шагом. Вдруг услышал я стон и рыдание, и велев остановить лошадей, увидел за забором молодого крестьянина, которой утопал в слезах. Лицо его и горесть меня тронули, Вышед из коляски, я велел Якову ехать к Гже. Бевиль, и сказал, что приду пешком. Яков поехал: я подошел к забору, подозвал к себе молодого человека, и спросил y него: "Что с тобою сделалось, друг мой! не прибил-ли кто тебя?" - Нет, сударь! - "О чем же ты так горько плачешь?" - Ах! мне не льзя этова сказать. - Я стал его так усильно просить, что он открыл мне наконец причину своей печали, a именно, что кто-то оборвал все цветы с розового куста, которой берег он, как сокровище. - Это еще не большая беда, сказал я: вот тебе луидор; ты можешь купить другие. - Ах, сударь! естьли бы вы часом ранее сюда пожаловали!.... теперь уже поздно.... - По чему? - Я хотел подарить розаны.... одному человеку, которой скоро мимо нас проедет... - Верно девушке? - Да, сударь, и она севодни имянинница... - Ее зовут Марфою? - Точно так, она дочь мызника. Всякой день по утрам возит она по этой дороге молоко и зелень на продажу в деревню.... Она поет каждой раз, и я издалека еще слышу голос ея, и... - И все твои розаны сорваны? - Злодеи не оставили ни одного цветочка; и я только сей час это увидел.... вчера было их шесть! По крайней мере хоть бы один остался, я был-бы доволен; но подумайте, в имянины ея... нет y меня для нее ни цветочка! - и молодой человек начал опять плакать. Я стоял так, что за высотою забора не льзя было ему видеть ничего, кроме лица моего, и он не приметил прекрасных моих розанов, которые держал я в руке. Сделаем его щастливым! сказал я сам в себе: Изора не ждет этих цветов; и естьли бы она была здесь, то верно приказала бы мне ими пожертвовать: это все будет дань любви.... Между тем, как я думал таким образом, молодой крестьянин вскричал: Боже мой! вот она! послушайте. Действительно я услышал очень приятной и звонкой голос: тогда, подняв руку сверх забора, показал я великолепные свои розаны.... Крестьянин вскричал от удивления, перелез через забор, и бросясь на колена: любезный, милостивый господин! сказал он, сложив руки. - Я тебе дарю их, перервал я, подавая ему цветы. Он принял их с неописанным восторгом и осыпал меня благословениями; девушка была уже близко, и я пошел. В имянины ваши говорил я в саду с Марфою о её любовнике, которому только еще семнадцать лет. Отец ея, по причине такой его молодости и недостаточного состояния, запретил дочери своей об нем думать; но это легче приказать, нежели исполнить: Марфа все думала о Сильване - имя её любовника - и уверяла меня со слезами, что она точно как приворожена к нему. Наконец сего дня в шесть часов по утру ходил я на мызу, виделся со стариком и насилу мог уговорить его, чтоб он согласился отдать дочь свою за Сильвана, с которым я после также виделся. Теперь все согласны, все довольны, и свадьба совершится через шесть недель.

Можно представить, какое действие произвела сия повесть в сердце Изоры: уважение и любовь её к Гну. Фериолю столько увеличились, что в тот же день открыла она Барону склонность свою и, рассказав ему все произходившее между ей и Гжею. Бевиль, согласилась вытти за Гна. Фериоля, как скоро тетка её предупредит Кавалера.

Спустя два дни, Г. Фериоль получил записку от Гжи. Мельсанж, которая просила его к себе на другой день в шесть часов вечера. Хотя он был щастливейшим из смертных, беседуя только с Изорою и Бароном: однакожь вырвался, так сказать, из недр блаженства для доброго дела, и в назначенный день и час явился к Маркизе,

Кавалер д'Озамбри приехал к Гже. Бевиль через час после отъезда Гна. Фериоля в щегольском фаэтоне, и предложил Гже. Бевиль прокатишься в Елисейские поля (одно из гульбищ Парижских). Погода была прекрасная: предложение принято; и в фаэтон, которой был треместный, сели: Гжа. Бевиль, Изора и Кавалер. Изора была задумчива и молчала; Кавалер, по обыкновению своему, казался быть занят только Гжею. Бевиль, которая, горя желанием ему понравиться, всячески старалась прельстить его. Разговор их был очень жив, и в самом жару оного Кавалер вдруг вскричал: Ах, Боже мой! мне кажется, что я вижу Гна. Фериоля в этой желтой карете. Изора еще прежде его увидела: влюбленная женщина далеко видит предмет склонности своей. Это был действительно Г. Фериоль с Гжею. Мельсанж, которая в самую ту минуту, как он к ней приехал, садилась в карету, чтоб прогуляться для здоровья, как говорила она, и пригласила его с собою. Г. Фериоль сидит с какою-то красавицею! сказала Гжа. Бевиль. - Это невероятно! вскричал Кавалер: я верно ошибаюсь... В сию минуту карета поровнялась с фаэтоном: Гжа. Мельсанж, прижавшись в самой угол кареты, как бы желая спрятаться, сказала с торопливостию Гну. Фериолю: "Сделайте милость, опустите поскорее стору с вашей стороны: я вижу одного из своих гонителей, и боюсь, чтоб он меня не приметил." Г. Фериоль немедленно повиновался, хотя и с неудовольствием; ибо он увидел Изору, которую сей поступок удивил несказанно, Кавалер между тем беспрестанно повторял: это невероятно! Гжа, Бевиль спросила y него наконец, чему он так удивляется? - Чудному сходству, отвечал он, женщины, которая сидит с Гн. Фериолем, с.... Естьли бы порядочной человек мог отважишься показаться на гульбище с разпутною женщиною: то я поклялся бы, что это Селия... - Какая Селия? спросила Гжа. Бевиль: не та ли, что два года тому назад была Оперною танцовщицею? - Да, она сама. - Вы, без сомнения, ошибаетесь! вскричала с живостию Изора. - Нет, сударыня! я уверен, что это она, отвечал Кавалер, притворяясь, будто не видит смятения Изоры. Но вот Вильмер, примолвил он, которой знает ее гораздо больше меня; он решит наше сомнение. Вильмер был верьхом; он тотчас подъехал к фаэтону, и на сделанной ему вопрос о женщине, сидевшей в желтой карете, отвечал немедленно, что это Селия, и примолвил: "я говорил с нею; она с каким-то незнакомым мне мущиною." После сего объяснения Вильмер, сказав несколько слов о других предметах, уехал. Кавалер торжествовал. Изора наблюдала глубокое молчание; Гжа Бевиль задумалась: новой план её недозволял ей желать, чтоб Изора переменила еще раз свое намерение; напротив она очень боялась, чтоб досада не побудила ее возвратиться опять к Кавалеру. Таким образом сие произшествие, вместо удовольствия, причинило ей сильное беспокойство. Возвратясь домой, нашли они там Дюшессу д'Озамбри, которая уже с час их дожидалась. Изора пошла в свою комнату: Кавалер вышел за нею и, догнав ее в маленькой галлерее, просил остановиться на минуту и выслушать его, говоря, что хотел сообщить ей прежде, нежели Гже. Бевиль, важное для него обстоятельство. "Имев щастие, сказал он, быть на приватной аудиенции у Королевы, получил я от Ея Величества удостоверение, что очень скоро получу знатной чин, какого, признаться, я и ожидать не смел. Этот чин доставит мне всегдашний вход во Дворец, a будущей жене моей все придворные почести; из всех неожидаемых мною милостей, последняя есть для меня приятнейшая"... сие сказал он с видом нежного умиления.... Изора смотрела на него пристально и холодно: это несколько его смешало.

Коварные люди во многих случаях могут ослепишь и обмануть праводушных и чувствительных; но они не знают сердца человеческого, или знают одне только мелочные движения онаго; они слишком много полагаются на суетность, или, лучше сказать, на нее одну полагаются, и часто обманываются. Минутное упоение Изоры рассеялось навсегда. Ничто так не просвещает нас, как истинное чувство; ничто так не удобно усовершенствовать характер, как любовь, основанная на почтении и добродетели. Изора не презирала Кавалера, но и не удивлялась уже ему с тех пор, как почувствовала склонность к Гну. Фepиoлю. Могла ли она удивляться тому, кто так мало сходствовал с её любовником? Милый нам предмет есть образец совершенства: все, что не сходно с ним - неприятно; все, что противололожно ему - отвратительно. Изора начинала справедливо судить о Кавалере единственно чрез сравнение его с любовником своим. Начало его изъяснения не понравилось ей; она увидела в нем очень мало разборчивости; увидела намерение обольстить её самолюбие и отвечала самым холодным тоном. Кадзалер хотя и очень удивился, но не отстал от своего предприятия. "Я хотел, продолжал он, поговорить с вами о Гне. Фериоле. Надежда, которую вы мне подали и после подтвердили публично толь приятным для меня образом, кажется дает мне право требовать, чтоб вы меньше снизхождения оказывали такому человеку, которой хочет быть моим совместником. Уважение ваше к воле родительской конечно очень похвально; но как Г. Фериоль доказал порочным своим поведением, что он недостоин быт вашим мужем и моим соперником: то я думаю, что должность ваша и честь предписывают вам объявить, без всякого отлагательства и со всею откровенностию, предпочтение, которым вы меня удостоиваете. Благоразумие и стыдливость без сомнения не дозволяют нам уведомить Барона о том, что мы видели в Елисейских полях; сверх того, подобная причина к отказу будет похожа на жалобу, a преимущество, вами мне отдаваемое, на мщение; но я желал бы получить вашу руку путем достойнейшим вас и лестнейшим для меня. И так довольно будет, естьли вы сего дня же откроетесь в истинной вашей склонности, или дозволите мне поговорить вместо вас с Гм. Рисдалем."... - Нет, сударь! сказала наконец Изора: все ваши старания бесплодны. Свойство с вами сделало бы конечно много чести отцу моему, но оно разлучило бы меня с ним; я теперь вижу ясно свои должности и обещала батюшке, никогда не оставлять его. - "А обязанности ваши со мною?..." - Я не могла сделать никаких обязанностей без родительского одобрения. - "Следовательно вы предпочитаете мне разпутного Провинциала, у которого нет никаких правил?".- Воля отца моего разположить моею, которая без его советов может только ввесть меня в заблуждение. Сказав сие, Изора откланялась Кавалеру, оставя его в чрезвычайном изумлении. Хотя он был уверен, что Изора никогда его не любила, и приметил склонность её к Гну. Фериолю; но никак не воображал, чтоб после сцены, произшедшей на скачке, могла она предпочесть деревенского дворянина блистательнейшему Придворному, которого почитала она притом и самым случайным. Дела его были в крайнем беспорядке, и он чрезмерно увеличил честолюбивые свои надежды; ибо Королева очень слегка обнадежила его в своем покровительстве - и вот что, подобно многим другим, называл он верными обещаниями! Он возвратился в залу, где Гжа. Бевиль дожидалась его с величайшим нетерпением и беспокойством; но несказанно обрадовалась, узнав по смущенному его виду, что Изора ему отказала... Кавалер не имея нужды таиться от Дюшессы, рассказал подробно все произходившее между им и Изорою, отважился прямо сказать, что не был никогда в нее влюблен, и что однако же он в отчаянии. Сие уверение ободрило и тронуло Гжу. Бевиль. Дюшесса, предупрежденная уже ею обо всем, сказала: "я давно приметила, что вы любите друг друга; вы оба свободны"... При сих словах Кавалер бросился к ногам Гжи. Бевиль. Сцена была съиграна мастерски; развязка угадывается. Кавалер отмстил Изоре, лишив ее богатого наслѣдства; получил нежное признание от Гжи. Бевиль, и через неделю положено быть свадьбе. В тот же вечер поскакал он просить дозволения у Кароля, и начал готовиться к сему толь поспешно заключенному и неожиданному союзу. Гжа. Бевиль торжествовала и предавалась всем восторгам неограниченной радости. Ввечеру показалось ей в зеркале, что она пятнадцатью годами стала моложе; ее предпочли юной и прелестной Изоре: бесподобный д'Озамбри пылает к ней любовно. что скажут об этом в Париже? как удивятся и как станут ей завидовать все тридцати осьми летния женщины! Наконец будет она ездить ко Двору в робе!.... будет иметь табурет у Королевы!... с её умом и опытностию мудрено ли сделаться любимицею?... Сими восхитительными мыслями занималась она во всю ночь; по утру провела четыре часа за туалетом; надела розовые ленты и нарядилась как дама в двадцать лет. И действительно, пожилая женщина, вскружившая голову 26-летнему красавцу, не имеет ли права считать себя помолодевшею?

Барон, ночевав в Париже, приехал к обеду. Гжа. Бевиль, возгордившаеся славою блистательной своей победы, не показала ни малаго замешательства и, отведши к стороне брата своего, объявила ему, что Кавалер ни в кого не бывал влюблен, кроме ее, и что наконец открыл ей страсть свою. Она примолвила, что, не могши противиться толь истинной и сильной любви, согласилась увенчать ее. - Чтожь? тем лучше, сестрица! сказал Барон: теперь, думаю, не будет тебе противно, естьли мой доброй Фериоль женится на Изоре; мы все будем довольны, и я уверяю тебя, что Фериоль ни мало не станет жалеть об имении, которое назначала ты дочери моей: я имею 50 тысячь ливров доходу, a он двенадцать; на чтоже нам больше? Можно и с гораздо меньшим достатком быть щастливым - Гжа. Бевиль, восхищенная такою уверенностию, обняла Барона, и хотела его уверить, что этот знаменитой союз будет весьма выгоден для всей их фамилии. Он отвечал, что не имеет никаких честолюбивых намерений, и пошел к дочери своей.

Приключение с розанами научило Изору не верить впредь наружностям и не делать заключений по одному только виду. Сердце и даже самый рассудок уверяли ее, что Г. Фериоль не может быть разпутным и бесстыдным человеком: она легко понимала, что редкое его добродушие могло довести его до того, чтоб показаться в Публике с развратною женщиною, не знав, кто она такая; но эта стора, опущенная им с такою поспешностию, в самую ту минуту, как он увидел фаэтон Кавалеров!... это долговременное пребывание в Париже!... как все это изъяснить?... Изора чрезвычайно беспокоилась... Барон нашел ее в такой задумчивости, что она почти без всякого внимания услышала важное известие о бракосочетании тетки своей: она не сказала ни слова отцу своему о чудной встрече в полях Елисейских; но поминутно вставала и подходила к окну, когда слышала стук кареты, и потом садилась опять на свое место, воздыхая... Наконец Г. Фериоль приехал и вошел. Барон спешил уведомить его о близкой свадьбе сестры своей. Это меня не удивляет, сказал Г. Фериоль; я давно вижу, что он ее любит; он всегда так ее хвалит! - Это значит, что он ей нагло льстит: возможно ли так влюбишься в женщину, которой скоро будет сорок лет? Дай Бог, чтоб сестра моя не раскаялась после в своем дурачестве! - Я думаю, отвечал Г. Фериоль, что она будет щастлива: мне кажется, что Кавалер очень доброй человек. Но, продолжал он, обратясь к Барону, мне поручено отдать вам эту записку: прочтите ее. Барон, развернув записку, нашел в ней следующее: "Покорнейше просят Гна. Барона Рисдаля пожаловать немедленно в дом, которой укажет ему податель сей записки, и где будет сообщено ему очень важное дело, не терпящее ни малейшего отлагательства."

Эта рука мне не знакома, сказал Барон, и записка никем не подписана: в чем состоит дело? - Я этого не знаю, но знаю особу, которая к вам пишет; это Маркиза Мельсанж, молодая и очень интересная женщина, приехавшая недавно из Провинции. Она усердно меня просила, как можно постараться уговорить вас, чтоб вы побывали к ней хотя на одну минуту.... - Не обманщица ли она? - О! напротив, очень добродетельная женщина... Возьмите мою коляску; поезжайте не мешкав, и вы успеете возвратиться к обеду"... Барон, сделав еще несколько вопросов, согласился ехать. Г. Фериоль, оставшись один с Изорою, спешил удовлетворить чрезмерное любопытство её в рассуждении добродетельной Маркизы Мельсанж, и рассказал ей, каким образом он с нею познакомился, как попал с нею в Елисейские поля; опущенная стора была также не забыта. Выслушав сии подробности, восхищенная Изора вскричала: "Наилучший из людей! бесстыдный порок употребляет во зло твое добродушие; эта мнимая Маркиза есть ничто иное, как разпутная женщина, я твердо в этом уверена... - Возможно-ли? - Так точно; многие знакомые ей люди назвали ее по имени: она была Оперною танцовщицею, - Поверите ли, что это меня не так удивляет, как-бы вы могли себе представить? Я люблю удалять от себя все невыгодные мысли и подозр
123;ния - как-бы оне основательны ни были - о тех людях, в которых принимаю участие; я сам не рад этой слабости: она часто делала меня посмешищем плутов и подвергала их обманам. - Ах! не стыдитесь этого, отвечала Изора: такое добровольное легковерие есть самое истинное и трогательное доказательство добродушия! - Признаюсь, что я против желания моего заметил в этой молодой женщине множество небольших странностей, и очень иногда чудный тон: это заставляет меня верить, что вам сказали об ней правду. Но выслушайте остаток моего приключения: В продолжение прогулки в Елисейских полях, она беспрестанно говорила со мною о делах своих; сказала, что посылала звать меня к себе, для вручения мне всех своих бумаг; недоставало только одной, но и ту, примолвила она, мы верно найдем, возвратясь домой, потому что сего дня ввечеру хотели ее непременно ко мне прислать... С нами в карете была прекрасная 4-летняя девочка, дочь ея. В сумерки Гжа. Мельсанж предложила мне вытти и прогуляться пешком - я согласился; но через четверть часа нашла туча и пошел проливной дождь: все толкали друг друга, чтоб уйти поскорее в кареты, или в кофейные домы. В продолжение общего смятения, дочь Гжи. Мельсанж вдруг от нас пропала. Никогда не видал я подобного отчаяния: слезы нещастной матери капали, так сказать, на мое сердце. Я поклялся сыскать девочку, и без нее не возвращаться, a ей присоветовал дожидаться меня в карете. Дождь, град, ветер, продолжались с удивительною жестокостию, что однакожь не помешало мне бегать целой час по полю; но труды мои были бесплодны. Наконец вздумалось мне войти в один кофейный дом, где к несказанному удовольствию увидел я дочь Гжи. Мельсанж, которая сидела очень спокойно и ела бисквит. Думаю, что не мог бы я более обрадоваться, естьли бы нашел родную свою дочь. Я представлял себе восхищение бедной её матери, которой сердечной стон раздавался еще в душе моей... Взяв девочку на руки, побежал я с нею к карете и кричал издали: вот она! вот она! ей ничего не сделалось!... Мать - потому что какова бы впрочем ни была эта женщина, но все она мать; и как трогательна она в этом отношении! - мать отворяет дверцы и кидается ко мне на встречу, говоря: Бог да наградит вас! Мы сели в карету, и я проводил ее домой. Вошед в залу, велела она тотчас разложить огонь в камине, чтоб посушить хотя не много мое платье, потому что я был вымочен до чрезвычайности. Она держала на руках дочь свою и смотрела на меня с неизобразимым умилением, и вдруг, схватя чернильницу, написала записку, запечатала и, отдавая мне, просила как можно уговорить Барона побывать y нее на другой день. Говоря со мною, имела она слезы на глазах и доказывала сильное беспокойство. Я не знал, что думать, и сколько ни спрашивал о причине её волнения, но не получил от нее никакого объяснения. Мы расстались с нею в одиннадцать часов, и как уже было поздно ехать в ваш дом, то я я ночевал в своем трактире.... Но.... вы плачете.... добрая, несравненная Изора! - Плачу от радости и во всю жизнь мою буду благодарить Бога за низпослание мне случаев узнать толь добродетельного человека.... Не скажу, чтоб я нашла в вас предмет, которого искала: нет! я никогда не воображала себе такого редкого и трогательного совершенства. Мудрено-ли, что такой характер овладел моим сердцем, когда из повести вашей вижу, что одно только то беспримерное добродушие обезоружило хитрую и порочную женщину, которая заманила вас к себе для того, чтоб обмануть? Не сомневаюсь, чтоб желание ея, поговорить с батюшкою, не произходило от честной и выгодной для вас причины; может быть, оставя коварные умыслы свои и узнав связь вашу со мною, хочет она оправдать вас в том, что вы показались с нею в Публике. Но я не хочу ничего более таить от вас, продолжала Изора: надобна вам знать все мои слабости, от которых однакожь я совершенно изцелилась. Знайте, что эта женщина очень меня тревожила, и что, прежде ее, Марфа подала мне повод к сильной ревности. Тогда Изора начала рассказывать подробно все свои беспокойства, и рассказывала долго; ибо, говоря о себе с милыми сердцу, можно-ли соблюсти краткость? Внимательный и чувствительный вид слушателя ясно доказывает, что мы не говорим ничего лишняго. Изора не кончила еще повести своей, как позвонили к столу. Она сошла поспешно вниз, и узнав, что Гжа. Бевиль была еще в своей комнате, вошла к ней с Ги. Фериолем. Гордая радость изображалась на лице Гжи. Бевиль: в самом щегольском наряде стояла она перед зеркалом. Любовники поздравили ее с наступающим бракосочетанием, и добрый Фериоль присоединил к сему искреннюю похвалу Кавалеру: это так тронуло и удивило Гжу. Бевиль, что она обняла его дружески и осыпала ласками; потом вынув из ларчика богатые брилиянтовые браслеты и такие же серьги, подарила их Изорѣ с веселым видом. Пришли сказать, что стол готов. В гостиной нашли трех, или четырех особ, приехавших из Парижа. Гжа. Бевиль каждой из них объявила за тайну о своем замужстве. Наконец сели обедать. Барон при23;хал в конце стола, сел подле Изоры и сказал тихонько, что имеет сообщить ей очень странное произшествие, которое однако же, примолвил он, надобно как можно скрывать от доброго Фериоля. Вышед из-за стола, Барон позвал сестру свою в кабинет, и там без всякого предисловия сказал ей: "Я хочу, сестрица, предостеречь тебя; знай, что Кавалер д'Озамбри плут и - самой черной и злой человек." Сие начало произвело сильное негодование в Гже. Бевиль. "Это предостережение уже несколько поздно, отвечала она с сердцем: и могу ли я легко поверить, чтоб человек, которого я так люблю и уважаю, был бездельник?" - Я предвидел,что ты этому не поверишь; но естьли я докажу тебе..."... Выслушай меня спокойно, естьли можешь. Селия, разпутная девка, прежняя Оперная танцовщица, с которой ты видела Гна. Фериоля в Елисейских полях, была целой год любовницею Кавалера; с полгода тому назад уступил он ее другу своему Вильмеру; но как эта девка очень не глупа и притом имеет приятные таланты: ибо Кавалер продолжал изредка посещать ее и, желая очернить Фериоля в мыслях Изоры, вздумал уговоришь Ceлию, чтоб она заманила его к себе, назвавшись Провинциальною Дамою, претерпевшею великие нещастия. Вильмер, видя в этом гнусном обмане только замысловатую и забавную шутку, вымышленную для того, чтоб одурачить деревенского простяка, очень хвалил эту выдумку, тем более, что он перестал уже любить Селию, которая вступила в труппу Бордоских комедиантов, и через два дни хотела отсюда уехать: обстоятельство, которое отнимало y Кавалера опасение, чтоб она не сделала какой нескромности и не открыла его плутовства. Сверх того нужно было единственно то, чтоб раздражить Изору и заставить ее объявить мне, что она предпочитает и любит Кавалера. Наконец, как Селия завтра едет, то каким бы образом Г. Фериоль мог оправдаться, естьли бы открыл он этот обман? Самое даже признание Селии было бы тогда недостаточно к совершенному обнаружению его невинности: могли бы легко подумать, что он подкупил ее для разглашения и подтверждения сплетенной им басни; и как бы доказать, что Кавалер был изобретателем всего этого заговора?.... - Но как же ты мне и теперь это докажешь? прервала Гжа Бевиль.... - "Выслушай до конца, отвечал Барон. Все шло так точно, как хотелось Кавалеру; Селия очень хорошо играла свою роль. Фериоль дался в обман; но одно произшествие, которого злодеи не ожидали, расстроило все их меры. Селия от природы чувствительна, сердце её превосходно; совесть начала жестоко ее мучить: она просила меня к себе через записку - я был y нее, и она во всем мне призналась! Теперь вот что советую тебе сделать: ты знаешь, что Английской Посланник дает сего дня маскерад; Селия достала несколько билетов; она должна там видеться в последний раз с Кавалером и с Вильмером, которым назначила там свидание. Они думают, что она хочет им сообщить что нибудь новое о Фериоле, и непременно поедут в этот маскерад. Я предлагаю тебе ехать туда с нею; ты одного росту с Марханою, горничною её девкою; походи вместе с Селиею, и ты услышишь все, что станут ей говорить. Я поеду с тобою в этот маскерад и провожу оттуда; билеты у меня есть. Гжа. Бевиль, начиная беспокоиться, не знала, что отвечать; но Барон умел уговорить ее, согласиться на его предложение, и в полночь поехали они туда только вдвоем. Остановясь у лавки, где продаются маски и берутся на прокат маскерадные платья, вошли они в нее, отпустив карету и людей Селия дожидалась уже их в лавке; они надели маски и поехали в маскерад. Селия, вошед, взяла под руку Гжу. Бевиль; Барон следовал за ними издали. Через четверть часа появился Кавалер с Вильмером; они были оба без масок и ходили вместе. Гжа. Бевиль так встревожилась, что все члены её дрожали.... Селия позвала к себе Кавалера, которой немедленно подошел к ней с другом своим, и во-первых спросил, указывая на Гжу. Бевиль: это Мариана? - Так точно, отвечала Селия. После сего Кавалер вступил в такой откровенней с нею разговор, что скоро не осталось в Гже. Бевиль ни малейшего сомнения в его обмане; ибо он много шутил над простотою Г. Фериоля. Но на что, сказала ему Селия, на что все эте хитрости, когда девушка от вас ускользнула, и вы на ней не женитесь? - Да, отвечал Вильмер, девушка хотя и ускользнула, но 100,000 ливров поиманы и все тетушкино имение. - Клянусь честью, сказал Кавалер с рассеянным видом, что я не знаю, как все это сделалось!... - Влюблены ли вы в Гжу. Бевиль? спросила Селия. - Без сомнения, отвечал Кавалер зевая, влюблен до безумия. - Я готова биться об заклад, что вы уверили ее в этом ? - Божусь тебе, что она и одна в этом себя уверила; однакожь надобно сказать правду: я питаю к ней любовь...... сыновнюю. Но бросим это, любезная Селия. О ты завтра непременно едешь к Бордо? - Непременно. - Сделай одолжение, не мешкай. Сказав сие, Кавалер отошел от нее; но она позвала его опять, и он возвратился уже к ней без Вильмера. "Послушайте, сказала Селия Кавалеру: вы меня сего дня подарили за то, что я обманула и одурачила этого доброго Гна. Фериоля; я хочу возвратить вам подарок ваш. - Что это за глупость ?... - Мне совестно. - Это странно! ты верно помешалась? - Все, что я ни сделала, не принесло вам никакой пользы; вместо того, чтоб жениться на этой молодой девице... - Я женюсь на старухе - продолжай.... - Я не услужила вам, и так возьмите назад ваш подарок. Сказав сие, подает она ему прекрасную брилиантовую булавку; он не берет: Селия поспешно прикалывает ее к его кафтану и хочет уйти. Кавалер удерживает ее, и обернувшись назад, видит себя между ею и мнимою Марианою, которая, оставя Селию, подает руку Кавалеру. Селия между тем уходит и теряется в толпе. "Сделай одолжение, Мариана! сказал Кавалер: отдай ей назад эту булавку.... но что с тобой сделалось? ты верно глуха, или нема?.... - По крайней мере я уже не слепа, отве;чает Гжа. Бевиль, скинув маску... Кавалер, приведенный в крайнее замешательство, потерял на минуту все свое бесстыдство; потом принудив себя улыбнуться, сказал: "Подлинно, сударыня! можно сказать, что вы были теперь очень в честной бесp3;де!" - Нет безчестнее и подлее той беседы, в которой я нахожусь теперь, отвечала с негодованием Гжа. Бевиль. Сказав сие, надела она маску и пошла искать брата своего. Не нужно сказывать, какие размышления она сделала: их можно без труда угадать; но надобно объявить, что на другой день послала она богатой подарок Селии, которая была так великодушна, что отказалась от него, отвечав, что естьли бы она его приняла, то доброе дело её было бы ничто иное, как измена.

Гжа. Бевиль перестала носить розовые ленты, отреклась навсегда от неприличных летам её слабостей и сделалась женщиною почтенною. Доброй Фериоль женился на любезной Изоре, оба они служили образцами супругам; и, когда Изора хвалилась благополучием своим пред Бароном, то сей щастливый отец говорил ей: "Ты наслаждаешься справедливым награждением за то, что умела оценишь и предпочесть добродушного человека.

Жанлис Мадлен Фелисите - Добродушный, читать текст

См. также Жанлис Мадлен Фелисите (Ducrest de Saint-Aubin) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :