Луи Жаколио
«Факиры-очарователи (Voyage au pays des fakirs charmeurs). 2 часть.»

"Факиры-очарователи (Voyage au pays des fakirs charmeurs). 2 часть."

Что касается религиозных вопросов, то между ними остается та же граница, что и раньше. Обе расы с отвращением оттолкнули бы всякую мысль о смешанных браках, не стали бы носить одинаковые материи, ни есть общих кушаний, ни сели бы вместе обедать за один стел, и еще, может быть, в течение многих веков они не будут переступать порог один другого.

А потому большая часть домов в Бенаресе походит на крепости, и построены дома так, чтобы уничтожить всякую возможность увидеть с улицы в окне женщину, а также к ей позволить выглянуть в окно на улицу.

Высокие стены окружают дворы и сады, откуда бедные затворницы могут видеть только голубое небо.

Иногда им разрешается, но и то только после заката солнца, выходить на высокие террасы, где они могут подышать свежим воздухом.

Нельзя себе представить, в каком неведении держат этих очаровательных созданий. Со мною было странное приключение: благодаря счастливому стечению обстоятельств мне удалось посетить гарем Пейхвы. Из моих разговоров с прелестными затворницами можно заключить, как они детски наивны и какое представление имеют о внешней жизни.

Однажды утром, когда я уже заканчивал приготовления к отъезду, Амуду доложил мне, что меня пришел известить Пейхва. Потомок древних махратских раджей, он был очень умен и жаждал узнать как можно больше о Европе. Не проходило дня, чтобы он не зашел ко мне поговорить час, другой.

Я воспользовался этим визитом, чтобы поблагодарить за любезное гостеприимство, и предложил ему несколько подарков, которые просил принять от меня на память.

Глаза Рам-Кондор-Пейхвы заблестели, как у ребенка, когда между прочими предметами я передал ему прекрасный револьвер американской системы, украшенный золотом и платиной, он так был доволен, что предложил мне потребовать от него, что угодно.

Это обычный ответ индуса каждый раз, как вы делаете ему подарок.

Похвалить какую-нибудь вещь - это значит получить ее сейчас же в подарок.

Стоит вам сказать: - Чудная лошадь!.. прелестная жемчужина!.. прекрасный алмаз!.. - не успеете окончить фразы как услышите: - пользуйтесь ими, так как отныне они ваши.

Но принять этот подарок, значит показать недостаток воспитания.

По обычаю я ответил Пейхве, что мне ничего не нужно, что воспоминание о чисто царском гостеприимстве не изгладится в моем сердце. Но Пейхва настаивал, и очень упорно. Я со своей стороны продолжал отказываться.

- Благодарю тебя, Пейхва, - отвечал я, - уверяю тебя, что мне ничего не надо.

Но Пейхва заупрямился, он вбил себе в голову сделать мне приятное и категорически отказывался от моих подарков, если я не пожелаю чего-нибудь для себя.

- Какова бы ни была твоя просьба, она заранее исполнена, - наконец, заявил он.

- Берегись, не бери на себя так много, - ответил я.

- Не бойся, - горделиво ответил раджа, - правда, англичане лишили Пейхву трона, но это еще не значит, что он пал так низко, что слово его стоит не более слова раба

- Хорошо, раз ты этого требуешь, я скажу, чего мне хочется больше всего в эту минуту, но пеняй на себя, если мое желание окажется невыполнимым.

- Я слушаю тебя.

- Мне хотелось бы прежде, чем покинуть Бенарес, побывать в каком-нибудь гареме.

- Это невозможно!

- Разве я не говорил этого?

- Почему выбрал ты то, что по нашим нравам и обычаям совершенно невозможно?

- Потому что это единственное, чего я хочу в настоящую минуту.

Пейха подумал несколько минут, потом просто сказал:

- Хорошо... Ты увидишь гарем, но ты должен будешь переодеться, чтобы скрыть твою национальность и твой пол.

- Я сделаю все, что ты хочешь.

- Я могу выдать тебя за мусульманскую торговку, но ты не должен поднимать вуали.

- Эта мысль неудачна, Пейхва.

- Но почему же?

- Я слишком плохо говорю по-бенгальски, так что не будет никакой иллюзии.

- Но кто же заставляет тебя говорить?

- Тогда мой визит в гарем не имеет смысла Мне со всем не интересно смотреть на женщин, которые никогда не переступали порога своего дома, их раззолоченной тюрьмы, куда их запирает ревность мужа, мне интересно поговорить с ними и узнать, какое понятие имеют они о внешнем мире, которого никогда не видали.

- Я тебя понимаю. В таком случае, я выдам тебя доктора местри, единственного мужчину, которого мы имеем право вводить в наши гинекеи, и я припоминаю, доктор-англичанин бывал несколько раз во дворце после него раджи Аудского. Я предупрежу моих жен о твоем приходе, под предлогом осмотра детей. Осматривая ты можешь поговорить с их матерями. Салям, я зайду вечером.

Когда Рам-Кондор удалился, я облокотился на край террасы и любовался полным величия видом, расстилавшимся у моих ног. Против меня величавый Ганг, залитый солнцем, сверкает, как золото, а вокруг дома, дворцы, храмы, пагоды и кружевные минареты мечети Аурензеба сверкают белизной, вырисовываясь на лазурном небе... дивная, незабвенная картина!

Вдали, на военном поле, на том самом, где в 1857 году англичане опозорили себя ужасной бойней, гарцует кавалерийский полк. А еще до сих пор это поле зовется Feringhika dagha, ловушка, кровавое пятно англичан.

Действительно, ужасные воспоминания.

Франции хорошо и полезно узнать получше Англию, которой многие из наших соотечественников приписывают величие души, человечность и великодушие, из которых наши соседи делают себе лишь ширмы, чтобы прикрыть свой чудовищный эгоизм, свои варварские поступки и жестокость.

При каждом появлении моей новой книги, все английские журналы поднимают крик, что содержание ее лишь пьяные бредни, но я предупреждаю их, что все-таки они не помешают мне сорвать ту лицемерную маску, которую носит их страна, и указать на воровство, насилия, постыдные убийства, которыми грязнит себя уже около двух столетий эта нация.

Я уже несколько раз упоминал об ужасной бойне в 1857 году, вызванной восстанием сипаев. Ловушка Бенареса дает мне повод показать, как берутся за дело англичане, когда им надо украсть королевство, как эти "герои" убивают стариков, женщин и детей...

В нескольких словах я расскажу эту историю сипаев Индии, которую англичане стараются представить в совсем другом виде, но которая останется навеки кровавым пятном, которого им никогда не отмыть.

Я держусь того мнения, что если бы существовали международные жандармы, то за этот чудовищный эпизод в истории колоний жандармерия эта должна была бы посадить Англию на цепь.

Как известно, английская нация делится на две партии, виги и тори, консерваторы и либералы, кроме этих фракций, которые влияют в том или другом смысле на общий ход дел страны, существует еще другая группировка на два оппозиционных лагеря, на святых и на политиков, последние-то и имеют громадное влияние на колониальную политику.

Эти политики имеют лишь одну цель: неограниченное владычество Англии, какими бы средствами оно не достигалось, у них не существует ни справедливости, ни законности для других народов, как только дело касается английских интересов.

Один из прежних офицеров британской армии в Индии, М. де Варрен, говорит, что партия политиков остановится лишь тогда, когда осуществит свой претенциозный девиз:

"Britania rules the world" ("Англия царица мира").

Когда главенствуют святые, то они мечтают об обращении индусов в христианство, раздают в громадном количестве библии, заполняют Индию целой армией проповедников, и религиозные преследования достигают, наконец, таких эксцессов, что на смену святых принуждены являться политики.

А как только политики забирают власть в руки, то сейчас же начинают всеми имеющимися у них средствами, т. е. ружьями, пушками, конфискацией, отчуждением присоединять и покорять еще свободные провинции. Новое слово "аннексия" выдумано именно политиками.

Занять территорию своего бывшего союзника, который всегда оставался вам верным, - это преступление, - говорит М. де Варрен, - ограбить семью, которая оказывала вам благодеяния, это бесчестно, это оскорбление нравственности... но аннексировать - это просто прибавить к своему полю поле соседа, чтобы избавить его от труда возделывать это поле. Можно, пожалуй, пообещать ему вечно отдавать доход с поля, но выдавать всего лишь несколько лет... ну, одним словом, аннексировать.

Вот какой печальной политике, какой отвратительной эксплуатации обречена попеременно несчастная Индия.

Индусам проповедовали любовь, милосердие, христианское братство, а они видели, что политики именем христианской королевы продолжают отбирать индусские королевства одно за другим. Им давали много библий, но зато у них отнималось все, что можно отнять, и благосостояние страны все падало, мало-помалу нищета проникла чуть не в каждую семью. И индусы делали вид, что они слушают святых, выносили политиков и продолжали замыкаться в еще более непроницаемую тайну, скрывая от посторонних взоров свои нравы и обычаи, и свои семьи.

Следует прибавить, что Англия является сознательной причиной ужасного голода, который опустошает Индию через каждые пять-шесть лет.

С одной стороны, она отказывается исправить громадную систему орошения прудов и каналов, устроенных еще при браминах, для сбережения воды при ливнях, и для поливки полей в сухое время года, а с другой стороны, она позволяет своим купцам спекулировать на народном бедствии. Они вывозят в громадном количестве хлеб, не заботясь о тех миллионах индусов, которые умирают от голода.

Для компатриотов Дарвина это называется борьбой за жизнь, и тем хуже для того, кто падает.

Два слова о прудах орошения.

В течение девяти месяцев в году Индия не видит ни капли дождя со своего вечно голубого неба. Ужасные засухи опустошили бы страну и в конце концов сделали бы ее необитаемой, если бы еще в древности брамины не заставили покрыть всю Индию сетью прудов, резервуаров, каналов, сообщающихся между собою, и, вообще, не устроили бы водохранилищ, которые собирают в себе воду в период дождей. И в каждой провинции имелось столько искусственных бассейнов, сколько воды ей требовалось. В период засухи вода бежит по каналам и распределяется так, что каждый клочок поля имеет ежедневно свою порцию воды.

Во французских владениях эта система орошения поддерживается идеально, на нашей территории от голода не умирают.

Что же касается английских владений, то многие древние прекрасные пруды погибли из-за того, что их не поддерживали и не исправляли.

Вся Индия покрыта развалинами, и каждые пять лет индусы умирают от голода в количестве двухсот-трехсот тысяч человек, гибнут они на дорогах, на уединенных тропинках, в джунглях, где дикие звери пожирают их еще живыми.

Индусам очень трудно добиться благосостояния одним земледелием, потому что английское правительство берет себе треть чистого дохода, т. е. две трети с валового, а агенты, служащие посредниками при сборе налогов, берут себе еще добрую часть. Так что мелким земледельцам остается едва столько, чтобы не умереть с голода.

Нет, господа англичане... вы можете пускать пыль в глаза дуракам или буржуям, сидящим за своими конторками, но тот, кто видел вас в работе, никогда не скажет, что вы благородная и великодушная нация.

И европейские народы начинают мало-помалу вникать в действия громадной пиявки, которая зовется Великобританией и которая протянула над миром свои ненасытные щупальцы и сосет кровь и мозг изо всего, что живет и работает под солнцем.

Но на горизонте есть две точки, которые, по моему мнению, вырастут и лавиной обрушатся на этот новый Карфаген.

Не пройдет и века, как Россия отнимет у Англии, Индию, а Америка ее первенствующую роль на море.

Если Франция сумеет преградить ей дорогу на крайнем востоке и завладеет Сиамом, Аннамом и Китаем, то Англии останется одно - сидеть на своем острове, солить треску и коптить селедки. Это будет часом правосудия!.. Я передаю слова того же де Варрена: "Когда, в феврале месяце 1856 года, лорду Дальгузи пришла фантазия аннексировать королевство Ауд, то он затруднялся найти предлог для подобного насилия над существующими договорами, долго думал он, и, вспомнив, очевидно, басню о волке и ягненке, он решил упрекнуть короля Аудского, сына и внука верных союзников английской короны, в том, что своим дурным управлением тот допустил в своей стране беспорядки, которые могли обеспокоить английских подданных. Действительно, в течение нескольких дней было несколько ссор между фанатиками-мусульманами и браминами одной из пагод.

Дети пророка обвиняли браминов в том, что те будто бы бросили в их мечеть внутренности дохлой кошки. Индусы защищались против этой клеветы, но мусульмане напали на пагоды, бранились, кричали, и даже обе стороны стреляли друг в друга, но жертв почти не было. Резидент придрался к этому случаю и сейчас же повысил тон и начал требовать удовлетворения".

Говорят, что бедный король осмелился заметить то, что и во владениях английской королевы бывают случаи ссор между мусульманами и индусами.

Ему ответили, что такие замечания с его стороны неприличны, и что он должен был принять меры к тому, чтобы не беспокоить своих соседей.

- Но ведь командирами моих войск состоят ваши же офицеры, - отвечал несчастный король, - приказания они принимают лишь от вас, так и прикажите им, чтобы они лучше несли свою полицейскую службу, чтобы и я сам мог спать спокойно.

Чтобы прекратить ту драку, довольно было бы трех-четырех солдат с капралом.

Но лорд Дальгузи не из тех людей, которые отказываются от раз принятого ими решения.

Несколько дней спустя появилась прокламация, в которой в целом ряде параграфов говорилось, что королевство Аудское очень плохо управляется вот уже тремя поколениями королей, т. е. нынешним, его отцом и дедом, что их управление вредит не только их собственным подданным, но грозит беспокойством соседям и что законы нравственности и человечности настоятельно требуют от английского королевства, чтобы оно положило конец всем этим неурядицам и не конфисковало, нет, но аннексировало королевство Аудское.

И лишь из великодушия и в память былых хороших отношений, англичане согласились выдавать радже приличную пенсию, но при условии немедленного послушания, т. е. он должен был без малейшего сопротивления и, не показывая недовольства, покинуть свой трон. Если раздастся хотя один выстрел, то он не получит ни гроша.

Угрозы были бесполезны, бедный король и не думал сопротивляться. Он благородно сошел со своего трона, говоря, что для сохранения его он не желает проливать кровь своих подданных, но что он будет взывать к справедливости английского народа, и что, если понадобится, то он готов броситься к ногам королевы и на коленях защищать свои права перед лордами и парламентом.

Свергнутый король Аудский отправился в Калькутту с твердым намерением сесть на корабль, уходящий в Англию, но у него украли половину багажа и почти все состояние, которое он вез в драгоценностях и в наличных деньгах.

Он резонно побоялся, что у него будет слишком мало денег для того, чтобы жить с многочисленной семьей в Англии и вести бесконечный политический процесс, очевидно, очень дорогой. После долгих колебаний, он отказался ехать сам и послал в Лондон жену и сына. Кстати можно сказать, что, пока бывший король вел свое дело в Калькутте, он передавал, как его отец и как его дед, несколько миллионов почтенным губернаторам каждый раз, как те делали вид, что находятся в затруднительных обстоятельствах.

Потом, в то время, как он смиренно ожидал ответа на свою петицию, поданную в парламент, и тихо жил под бдительным оком властей, вдруг явились сбиры, схватили его и заключили в тюрьму, сообщив ему, что он заговорщик, что он поднял свой народ, который действительно восстал, как один человек, но по своему собственному почину, требуя обратно своего короля.

И пока бедный раджа умирал в одном из фортов Калькутты, бывшая королева Ауда умирала в Лондоне от горя и негодования при виде отвергнутой палатой Общин петиции, которая вернула ее, даже не прочтя.

Принятие этой петиции было отложено на неопределенное время, потому что адвокат, составлявший ее, забыл в нее внести установленную формулу: "смиренно умоляет палату Общин".

Итак, шайка бандитов выгоняет вас из жилища предков, грабит ваши деньги, расхищает ваше имущество... И если вы принуждены обратиться к ней с просьбой вернуть несколько крох из того, что у вас аннексировали, то надо выразиться так: смиренно умоляю вас, достопочтенные бандиты. Только Джон Булль способен на такое лицемерие и на - такую подлость.

Неоспоримо, что покража королевства Аудского явилась причиной заговора, последствием которого явилось восстание всей Бенгалии против насильников. Англичане не могут отрицать этого: Королевство Аудское конфисковано в 1856 году, восстание произошло в 1857 году.

Из 80 000 восставших сипаев 70 000 были подданными бедного короля Аудского.

Едва прошло шесть месяцев после аннексии Ауда, как повсюду начали появляться странного вида разносчики, которых раньше никто не видел.

Один из таких разносчиков являлся к старшине каждой деревни и не продавал, а передавал ему шесть пирожков и говорил: "эти шесть маленьких пирожков для вас, и взамен я ничего не прошу, будьте только любезны послать в следующее селение шесть точно таких же пирожков".

И странное явление, старшина принимал эти пирожки, без всяких расспросов и, согласно приказания, делал такие же шесть пирожков, и передавал их по назначению. Кто первый сделал их, откуда было положено начало этим пирожкам, так никто и не узнал. Но доказано, что разносчики эти ходили от одного старшины к другому, от одной деревушки к другой, и все получали одно и то же распоряжение, отправить дальше шесть пирожков. Но губернаторы не обратили внимания на такое странное явление.

Это еще не все, кроме этих подозрительных симптомов среди населения, были и другие среди армии, по которым нетрудно было догадаться, что готовится военный заговор. В военную ставку являлся сипай и шел прямо к старейшему из туземных офицеров. Он являлся специально, чтобы передать тому цветок лотоса.

Взглянув на цветок и не говоря ни слова, офицер передавал его другому, тот третьему, следующий нижнему чину, а этот рядовому и т. д., пока этот цветок не побывал в руках каждого туземного солдата. И когда цветок попадал к последнему солдату в полку, тот незаметно исчезал, чтобы передать лотос в другой ближайший полк или отряд. Не было ни одного полка, ни одной роты или взвода, где бы не побывали цветы лотоса. И это началось сейчас же вслед за аннексией Ауда.

Сам старый, честный король был тут не замешан. Сипаи хотели защитить своего короля и отстоять независимость родного края.

Вся Бенгалия соединилась в одно, и паролем было: изгнать чужеземцев.

Но это кроткое и робкое население, хотя и объединенное общей ненавистью, все еще не решалось взяться за оружие, и возможно, что, обойдись с ним английское правительство разумно, все бы мало-помалу улеглось.

Но святые бодрствовали.

Политики подготовили восстание.

Святые заставили его вспыхнуть.

Полки сипаев, преданные своим офицерам, лучше позволили бы себя расстрелять, но ни за что не сели бы на судно, чтобы переплыть Кала-паниа (лазурную воду моря), и не потому, что они боятся бури, но потому, что одна мысль готовить свою пищу на глазах европейцев, показалось бы им невыносимою и горше смерти. Правда, потом некоторые из полков согласились на это испытание, но чего оно им стоило?

Во время всего перехода, эти несчастные питались лишь сырыми зернами риса и пряностями, которые они потихоньку носят при себе. Было ужасно видеть их по прибытии в гавань после долгого пути, - длинные, тощие, изможденные, точно потерпевшие кораблекрушение.

Для испытания попробовали на первый раз давать общую пищу в тюрьмах. Но всюду, где предложили, поднялся форменный бунт между заключенными. Сила осталась за новым законом (странный Закон), но кровь полилась в изобилии, и узники предпочитали умирать голодной смертью. Везде, где судьи оказывались упорными, тюрьмы быстро освобождались от своего населения, брамины и кшатрии предпочитали смерть, лишь парии пережили и приняли предложенную пищу потому, что касте их терять было нечего.

Другое обстоятельство позволило святым проделать новый эксперимент над армией.

При возобновлении военного снаряжения для думдумского парка, все патроны были смазаны говяжьим или свиным салом, известно, какой ужас питают индусы ко всяким останкам животных и какое непреодолимое отвращение имеют магометане к свиньям.

19-й пехотный туземный полк первый получил эти патроны и заявил, что пользоваться ими не будет, так как нечистое прикосновение сала заставит его лишиться касты Весь полк был разжалован и заключен в тюрьмы, а опыт продолжался с 34-м пехотным полком. Вся Бенгалия отказалась принять оскверняющие ее патроны, сипаи поняли, что хотят поколебать их верования и что пресловутые патроны были лишь первым шагом на пути обращения их насильно.

Вопрос был поставлен так, что надо было уступить, если не хотели довести дело до открытой революции. Лорд Каннинг, честный и порядочный человек, бывший тогда генерал-губернатором, склонялся на сторону уступок, но, не смог противостоять главнокомандующему и окружавшим его лицам и одна из рот была судима военным судом и при говорена к кандалам и к десятилетней каторге.

Когда несчастные пошли мимо своего полка, то многие из их европейских офицеров не могли сдержать слез.

Таким образом вся туземная армия в Индии была предупреждена, что у нее один выбор: или повиноваться и лишиться касты, и пасть в ряды парий, или сопротивляться и идти на каторгу. Согласиться с легким сердцем на лишение касты бедные сипаи не могли, не могли явиться ужасом для своей семьи, это было бы гражданской смертью, которую им навязывали. Они принуждены были выбрать другое. 10-го мая 1857 года три кавалерийских полка, стоявших гарнизоном в Мирате, подали сигнал. В семь часов вечера из своих казарм бросились на тюрьму, сняли часовых, освободили осужденных товарищей, посадили их на лошадей и уехали под командой своих туземных офицеров, с криками: Дели! Дели!

Теперь святые могли быть довольны, это уже больше не возмущение, а настоящая революция. Это поднимались не одни сипаи, а вся Бенгалия восстала против иностранцев.

Если бы только громадные провинции империи последовали за ней, то через две недели во всей Индии не осталось бы ни одного англичанина.

Я приведу здесь выдержки из письма жены капитана

3-го полка, подавшего сигнал к восстанию, заподозрить ее в пристрастии нельзя, так как эта дама - англичанка по рождению и жена английского офицера.

"При первом сигнале тревоги мой муж, оставив меня, бросился в казармы, где полка он уже не нашел, а оттуда к тюрьме, поняв, что сипаи отправились туда, чтобы освободить товарищей.

Первые, кого он встретил, были именно вчерашние осужденные. Они были верхом и в форме. Товарищи не только освободили их, но привели им коней и привезли их одежду и оружие, теперь они направлялись в Дели. Их было около тридцати человек, а мой муж был один. Когда они встретили Генри, они остановились отдать ему честь и послать ему свои благословения. Один из них приблизился к мужу и голосом, дрожавшим от волнения, проговорил: "Сэр, я свободен. Добрый капитан, позвольте мне перед разлукой прижать вас к сердцу". Действительно, он так и сделал, и после этого объятия вся группа ускакала галопом с криком: "Бог да благословит вас!" И на самом деле муж был их другом, и если бы его захотели тогда выслушать, то всех этих ужасов никогда бы и не было.

Прошло много часов, пока Генри вернулся, а тем временем мы слышали страшную перестрелку, вокруг нас начали гореть дома. Мы дрожали. Элиза и я, мы не смели выйти без моего мужа. Наконец, я увидела несколько туземных кавалеристов, входивших в наш сад. "Сюда, сюда, спасите нас, спасите меня!" - крикнула я им, узнав форму нашего полка.

- Не бойтесь ничего, - отвечал мне тот, который шел впереди, - никто не нанесет вам ни малейшего вреда! - О! Как я их благодарила. И минуту спустя они уже были в доме, в гостиной нижнего этажа. Я хотела пожать им руки, но они опустились передо мной на колена и коснулись лбом моей руки. Имя одного из них Мадба, и этого имени я никогда не забуду.

Они умоляли меня не выходить из дома Но возможно ли это было, раз мой муж был на улице? Сначала вернулся Альфред, который сказал, что Генри жив и здоров. А наши четыре защитника выбегали каждую минуту в сад, чтобы прогнать поджигателей, которые собирались зажечь и наш дом. Потом выстрелы стали слышаться уже совсем близко, и вдруг вернулся муж в страшном испуге за нас. Он заставил нас покинуть дом из боязни, что он будет окружен.

Закутанные в черные покрывала, чтобы скрыть наши легкие одежды, которые были бы хорошо видны при свете пожаров, мы пробирались с мужем и сначала спрятались в темной чаще деревьев, а потом в одной из отдаленнейших беседок нашего сада. Стены этого маленького здания были страшно толсты, и так как вход был один, то можно было немного отдохнуть.

Здесь мы пробыли очень долго, говоря между собою шепотом и прислушиваясь к каждому шороху. По шуму было слышно, что толпа то приближалась, то удалялась. Но никто на нас не нападал, и еще многие из наших кавалеристов пришли присоединиться к нам и дали клятву отдать жизнь за нас. Банда вооруженных разбойников бросилась было в наш дом, но двое из них были тотчас же убиты, а остальные разбежались. В эту минуту Ромон-Синг, туземный капитан, принес нам четвертое знамя полка. Бедный друг, одна из жертв полковника! Он не покидал нас ни на минуту. Генри дождался рассвета, чтобы отправить нас в европейские казармы. Но кавалеристы дрожали при мысли проводить нас туда. Все наши конюхи разбежались и потому Генри сам должен был запрячь лошадей. Мы с Элизой сели в коляску, а на козлы сел один из кавалеристов. Генри и Альфред собрали вокруг нас девятнадцать солдат 3-го полка, а во главе полка стал Ромон-Синг. Пришел один из бывших осужденных, и стал проситься к нам в провожатые. Но муж отказался взять его, говоря, что по долгу он должен был бы препроводить его обратно в тюрьму. Бедняга ушел огорченный.

По дороге нам встретился стрелок из 6-го гвардейского драгунского полка Его преследовало несколько сипаев, он был без оружия и весь в крови, раненый в голову и в руки, мой муж убил из пистолета одного из нападавших и посадил стрелка к нам в коляску. А тем временем наши провожатые держали других сипаев на почтительном расстоянии, но не стреляли. Очевидно, они разделяли их отвращение к европейскому солдату.

Прибыв в казармы и убедившись в нашей безопасности, наши провожатые вернулись к восставшим, а с нами осталось несколько стрелков". Вот каково это трогательное письмо, и вряд ли хоть один англичанин осмелиться оспаривать его.

Я прибавлю, что ни один из офицеров 3-го полка, подавшего сигнал, не погиб от руки солдата, а между тем многие из них, а в особенности полковник, были всем ненавистны.

Дели, бывшая монгольская столица, центр громадных складов, не охраняемая лишь туземными войсками, перешла в руки восставших, и если бы перешел и Пенджаб, то власти англичан пришел бы конец, но они как-то сумели сохранить его верным себе. Им помог сэр Джон Лауренс. Извещенный по телеграфу о восстании, он искусно задержал распространение этого известия. Под предлогом обучения новых рекрутов он отобрал у двух полков сипаев все их оружие, потом приказал сдать оружие и другим полкам. Те не понимали, в чем дело, удивляясь странному распоряжению начальства. Меньше чем в три дня все сипаи оказались безоружными.

Около тридцати тысяч этих людей, еще не совершивших никакого поступка против англичан, оказались уволенными со службы и брошенными на произвол судьбы, без оружия, без провианта или какой-либо помощи, да и к тому же в чужой стране. Ужасные слова пронеслись от одного офицера к другому в английских войсках: нельзя оставлять за нами такое громадное количество врагов! Кто первый произнес этот страшный приказ? Кто ответственен за него? Лауренс или кто другой? Во всяком случае, он не остановил начавшейся ужасной резни.

С этого момента англичане точно опьянели от крови.

"Удостоверено, - говорит де Варрен, - что всюду в Пенджабе, а затем последовательно в каждом из округов Бенгалии начались ужасные казни, неслыханные в истории ни одной страны. И все придумывались новые мучения: пятьдесят, шестьдесят, иногда более сотни человек в день вешали, расстреливали картечью из пушек, и все это по самому ничтожному поводу".

Сипаи, убежденные, что решено полное уничтожение их, бежали массами, но несчастных преследовали, точно диких зверей, голова каждого была оценена в пять рупий. По мере того, как приводили этих несчастных, их вешали, расстреливали, четвертовали, смотря по рангу, гоняли на казнь, как стадо баранов на бойню. Не перечислить всех ужасов этого массового уничтожения сипаев.

В таких поступках Англия отличалась от дикарей центральной Африки и каннибалов Океании лишь тем, что не ела своих жертв.

В небольших рамках настоящих очерков нельзя проследить все перипетии борьбы, закончившейся для индусов поражением.

Я лишь хотел установить и доказать следующее: во-первых, что виною восстания сипаев были сами англичане, их постоянные придирки, их нелепые проповеди, их религиозная нетерпимость и гнусное присвоение королевства Ауда, во-вторых, что ни один из полков сипаев не убивал ни своих офицеров, ни их семей и никого из резидентов, что, наоборот, с самого начала, англичане всюду, где сила была на их стороне, предавались убийствам и массовым казням, которых не требовали ни война, ни их собственная безопасность, что они убивали для того, чтобы убить, как дикое животное, которое при виде крови приходит в ярость.

Приведем еще один факт в честь этих бедных сипаев, на которых излилась вся ненависть англичан, причем не разбиралось, кто прав и кто виноват, принималось во внимание лишь одно: это полки той армии, которая подала сигнал к восстанию и которую надо терроризировать.

После взятия Коунпура и чтобы отомстить за тысячи пенджабских жертв, Нана-Сагиб отдал распоряжение расстреливать всех англичан, которых можно было захватить. Но 1-й пехотный туземный полк отказался исполнять этот приказ, говоря: "мы не убьем генерала Уэллера, который прославил наше имя и сын которого был нашим квартирмейстером, мы не хотим убивать и других англичан, посадите их лучше в тюрьму".

Нана-Сагиб был принужден передать исполнение своего приказа мусульманам. Всюду, даже на поле битвы, даже в пылу боя, даже после тридцати тысяч пенджабских трупов, сипаи отказывались посягать на своих бывших офицеров.

А знаете ли вы, чем отплатила Англия за великодушие 1-го полка?

Все люди этого полка были убиты до последнего, начальники были привязаны к пушечным жерлам или четвертованы, а простых сипаев вместе с их женами и детьми расстреляли картечью, утром, на восходе солнца, под стенами Коунпура, их собирали по шестьсот человек, раза четыре в неделю, на несчастных направляли жерлы пушек, и артиллеристы с запалами в руках ожидали сигнала. Капитан Максвелл ясным и твердым голосом отдает команду, проходит жуткая секунда, прерываемая лишь плачем детей на груди их матерей. И вот митральеза начинает свое ужасное дело, стреляют три, четыре, пять раз, пока все эти отцы, матери и грудные младенцы не превратятся в кровавую груду мертвых тел...

Европейская наука, дисциплина, усовершенствованное оружие и сплоченность командиров сломили индусов и затушили восстание.

20-го сентября 1857 года Дели, столица восставших, была взята англичанами.

Теперь остается сказать, как вели себя после победы победители.

Опять прибегаю к де Варрену.

"Наказания ужасны. В каждом городке, на каждом военном посту все одно и то же зрелище, казни без разбора, без остановки, без пощады. Не успеет охладеть одна партия трупов, как их снимают, чтобы заменить другими. Это какая-то вторая Варфоломеевская ночь. В Аллагабаде, Бенаресе, Динапуре виселицы становились вдоль дорог, и эти ужасные трофеи тянулись на целые километры... И если какая-нибудь менее ожесточенная душа сжаливалась над несчастными, если священник, судья, губернатор хотели спасти хоть по крайней мере невинных, то против этой доброй души поднимался страшный крик. Один генерал перенес серьезные опасности и потерял всю свою популярность из-за того, что хотел спасти несколько бедных сипаев, которые не только не восстали, но остались верными Англии. Лорд Каннинг за желание охранить честь своей страны, компрометируемой этой ужасной резней, беспримерной в истории народов, и за желание сохранить жизнь нескольким несчастным, был проклят своими, газеты его бранили, а высшие лица и министры лишили его своего доверия... Весь свет может воскликнуть с нами: позор Англии!"

Красные мундиры уничтожили всех жителей Дели, даже тех, которые и не думали о каком-либо восстании. Это была какая-то чудовищная бойня более чем пятисот тысяч жителей. Не уцелел ни один дом, не пощадили ни одного старика, женщины или ребенка. Разгоряченные раскаленным солнцем и опьяневшие от крови солдаты вырывали еще не родившихся младенцев из утроб матерей и бросали несчастных тут же, не потрудившись даже прикончить бедных мучениц.

И теперь, когда милые лондонские журналы и газеты оскорбляют меня по два пенса за строчку, они все же не помешают мне сорвать с них лицемерную маску великодушия, бескорыстия и гуманности, которыми англичане прикрывают свои хищения и свои злодейства..

Верный своему обещанию, Рам-Кондор вечером пришел за мной, чтобы провести в ту часть дворца, которая отведена женщинам.

- Как было условлено, - сказал он мне, - я предупредил, что приведу с собою великого доктора твоей страны, врачующего исключительно детей!

Я не ожидал сюрприза, который был мне приготовлен.

Меня ввели в большой покой, убранный коврами и циновками и уставленный мягкими и пушистыми диванами.

Стены, белые с зеленым и с золотым, с мраморными кружевными бордюрами, были удивительно красивы и богаты. Нечего и говорить, с каким чувством живейшего любопытства я вступил в это святилище. Около двадцати молодых женщин сидели на диванах, и почти возле каждой ай или няни держались один или двое детей.

Не успел я сделать двух шагов в этом пышном гарем восхищенный красотою этих юных созданий, из которых старшей вряд ли было восемнадцать лет, как вдруг услышал привет на чистейшем лондонском наречии:

- Gentelman, I have the honour to wish you good day! (Милостивый государь, имею честь пожелать вам доброго дня).

Я ответил тем же и с удивлением посмотрел на свою собеседницу, спрашивая себя, каким образом индуска могла научиться говорить с таким правильным акцентом. Мое удивление длилось недолго.

Предо мною стояла английская мисс, которую жизнь забросила в гарем раджи.

Отправленная в Калькутту Евангелическим обществом для того, чтобы быть подругой жизни какого-нибудь клэржимена (духовного), она прибыла туда через четыре месяца пути на парусном судне и с твердым намерением не быть матерью десяти-двенадцати детей честного миссионера, которому ее предназначили.

Она была красива той английской красотой, которая с молочного белизною кожи и золотистыми волосами соединяет скверные зубы, большие ноги и плоскую грудь, а с ними и немного наглый и немного мечтательный вид золотушных женщин туманного Альбиона.

Мне показалось, что Рам-Кондор не особенно гордился этим английским произведением.

Нередко можно встретить в богатых гаремах Индии англичанок, пользующихся большим почетом и получающих громадные суммы.

Мисс Китти, как она себя называла, откровенно рассказала мне, как она сюда попала, и что Рам-Кондор очень любезен, и что она вполне довольна своей судьбой, хотя должна, подобно другим женщинам, подчиняться обычаю не переступать порога гинекея до великого дня, когда их перенесут в жилище смерти.

Привожу стенографически наш разговор в присутствии других женщин, которые удивленно таращили на нас большие глаза, с недоумением прислушиваясь к незнакомому языку.

На мое английское приветствие она отвечала мне на моем родном языке:

- Давайте говорить по-французски, - сказала она, - вы будете свободнее меня спрашивать, и мне удобнее вам отвечать, так как Пейхва, кроме индусского, знает только английский язык!

- Разрешите ли вы мне предложить вам несколько вопросов?

- Пожалуйста! - ответила она.

- Правда ли, что вы счастливы во дворце раджи?

- Конечно!

- Но ваше прошлое, ваше воспитание, идеи, которые вам внушены в Европе, все это должно было помешать найти здесь счастье?

- Вы ошибаетесь, и я вижу, что вы непрактичны!

- Объяснитесь.

- Нет ничего легче... Ваш французский автор, ваш бессмертный Жан-Жак сказал, что первая потребность человека - это быть счастливым! "Надо быть счастливым, дорогой Эмиль!" Эта фраза стала моим девизом с четырнадцати лет. Я была шестым ребенком в семье бедного клерка, служившего писцом в Евангелическом обществе иностранных миссий, и в будущем мне предстояло, как и моим сестрам, выйти замуж за какого-нибудь бедняка, зарабатывающего двадцать пять шиллингов в неделю, и наполнить его дом детьми и бедностью. Когда я была в таких летах, что уже начала соображать, я каждый вечер давала себе клятву не вешать себе на шею эти веревки. И при первом же предложении выйти замуж я заявила, что выйду лишь за миссионера. Евангелическое общество посылает жен всем своим проповедникам, не имеющим возможности ездить в Англию. Я записалась, и меня прислали в Индию. Приехав в Калькутту, я отправила к чертям моего суженого, который явился за мною на судно, как за каким-нибудь тюком, в сопровождении другого капеллана, на обязанности которого было благословить тут же, на месте, наш союз, и сама решила найти свое счастье. Я была учительницей, компаньонкой, чтицей, и, наконец, я очутилась здесь!..

- Не разрешите ли вы задать вам один нескромный вопрос?

- Спрашивайте все, что хотите!

- Скажите, вас привела сюда любовь?

- О, нет... да и раджа взял меня сюда не из-за любви, а из хвастовства восточного человека иметь в гареме англичанку, это для него все!

- На что вы надеетесь?

- Я вам скажу. Я могу или уйти из гарема раджи, когда только захочу, или же остаться здесь до конца дней моих.

- Конечно, вы выберете первое?

- Да. Рам-Кондор не посмеет задержать меня против моей воли. Но я здесь вовсе не для того, чтобы заглохнуть в гинекее индусского князя. В течение четырех лет, которые я провела в этом гареме, каждый год я перевожу в английский банк лак рупий - двести пятьдесят тысяч франков. Я подожду еще четыре года, мне всего лишь двадцать два года, в двадцать шесть я покину Индию, и у меня будет состояние в два миллиона, а тогда я могу жить, где угодно!

- Вы практичная женщина!

- Я просто женщина, не скрывающая своих проектов под лицемерною маскою... Я пришла сюда добровольно, через несколько лет я буду богата и могу вести независимую жизнь...

- А если бы вы не встретили раджи?

- Я бы ждала случая.

Товарки мисс Китти продолжали смотреть на нас с удивлением, смешанным с испугом. Я не мог добиться ни от них, ни от их ребятишек ни одного слова. В конце концов, чтобы прекратить их мученье, я попросил Рам-Кондора отпустить женщин во внутренние комнаты.

Я остался с раджей и англичанкой - его фавориткой. Мисс Китти угощала нас очень вкусным напитком - смесь замороженного чая с шампанским.

По моей просьбе англичанка говорила о своих подругах. По ее словам, эти юные индуски обладают очень кротким характером, немного капризны, но без упрямства.

Привычные к тому, что господин их делит между ними всеми свою любовь, они не ревнивы, но горе ему, если он вздумает подарить одной из них лишний кусочек ленты, тогда начинается война, и успокоить их можно лишь одинаковыми для всех подарками.

Эти бедняжки были такими невеждами, что трудно себе представить. Согласно обычая, всякая женщина, переступившая порог своего гарема, теряет право вернуться в него. Жизнь видят они лишь с крыши своих домов, да и то после заката солнца, так что они не имеют представления о самых простых вещах. Так, например, они никогда не видели воды, кроме своих фонтанов и бассейнов. Они не знают, как растет рис, как ткут шелк или бумагу, они не видели, как растет большая часть тех плодов, которые они едят и жизнь их проходит с утра и до вечера в том, что они причесываются, купаются, ухаживают за своим телом, едят сласти, немножко ссорятся и отдыхают. Все другие женщины гинекеев лишь служанки и вольны покинуть дворец и выйти замуж.

Я ушел от мисс Китти довольно поздно, поблагодарив ее за любезный прием и за откровенность. Правду сказать, я совсем не того ожидал от индусских гаремов и был немного разочарован.

Что общего между этой холодной и практичной дочерью Альбиона и теми очаровательными обитательницами пагод, восхитительными баядерками?

Вернувшись от англичанки и закурив сигару на моей террасе, чтобы в тиши ночной еще раз пережить впечатления дня, я невольно перенесся мыслью к тем прелестным созданиям, которые любовь свою дарят бескорыстно, следуя лишь влечению сердца.

Однажды я, в сопровождении одного из своих друзей, только что приехавшего из Европы, посетил старую пагоду в Вилленуре, в трех лье от Пондишери. Мой товарищ был очень красив и поражал той красотой, которая невольно говорит о чистоте расы и соединяет в себе силу и изящество.

Когда мы проходили двором пагоды у священного пруда, брамины, ожидавшие получить хорошую подачку, выслали к нам всех баядерок пагоды, чтобы выпросить у нас пожертвование в пользу богов. Баядерки появились в своих костюмах из разноцветного шелка, затканного золотом и серебром, с цветами в волосах, с массой великолепных запястьев на руках и ногах. Мой товарищ смотрел на них очарованными глазами и, кажется, воображал, что перед ним явились небесные гурии рая.

Самой младшей из них не было и тринадцати лет, а старшей вряд ли сравнялось восемнадцать.

Среди этих очаровательных созданий, проходивших с улыбкой мимо нас, я не заметил ни одной, которая не оставила своего благосклонного взгляда на моем молодом друге. Одна из них едва заметно наклонила свою голову, пройдя возле него, на что он не обратил внимания, да, кажется, кроме меня этого никто не заметил.

Я понял, что это не невольное движение головы и что в этой стране, где каждый жест, каждый взгляд подвергается строгому осуждению, этот кивок должен иметь свои последствия. -

Баядерка, привлекшая мое внимание, была красивая девушка с продолговатым, как у итальянской мадонны, профилем, с прелестной фигурой, затянутой в шелк вишневатого цвета, вышитый золотистыми блестками, пышные волосы едва сдерживались священной повязкой, а громадные черные глаза казались бархатными под густыми длинными ресницами, пунцовые губы безукоризненного рисунка и прелестные белые зубки довершали ее красоту, ножками и ручками индусские женщины славятся, так что девушка являла собою образец совершенной восточной красоты. Этой молодой баядерке могло быть, самое большое, от шестнадцати до семнадцати лет, и красота ее достигла полного и пышного расцвета.

Должно быть, она заметила мой пристальный взгляд, потому что, протанцевав по приказанию главного брамина со своими подругами в благодарность за нашу жертву, она ни разу не обернулась в нашу сторону и ушла на галерею, ведущую в помещение баядерок.

- Возможно, что и я ошибся, - сказал я себе, - но, кажется, моему другу предстоит приключение, о котором он и не подозревает.

Я ничего не сказал ему, велел немного придержать лошадей, чтобы было удобно разговаривать, и заговорил о молодых девушках, которых мы только что видели.

Мой компаньон был в восторге от них и всю дорогу только и рассыпался в похвалах жрицам Шивы.

- Я бы отдал десять лет жизни, чтобы быть любимым, хоть день одной из этих красавиц! - вскричал он, наконец.

- А какую бы вы выбрали?

- Ту, у которой были изумрудные серьги в ушах.

- Это была именно та, которую и я приметил.

Я не удержался от искушения сказать ему, что бывают разные случаи, и что, может быть, такой жертвы, как десять лет жизни, и не потребуется.

Он ухватился за мои слова и начал умолять объяснить в чем дело.

Я ответил ему, что это просто мое предположение, и что

я, в сущности, ничего не знаю.

Мы вернулись в Пондишери. В тот же день вечером, как я этого и ждал, к моему другу явился один из музыкантов пагоды с поручением от баядерки.

Поручение это состояло в том, что музыкант передал надорванный лист бетеля, что должно было обозначать: "имейте доверие".

Молодой человек, не говоривший на тамульском наречии, попросил меня быть переводчиком, и вот разговор между мною и этим гандгарбой (музыкантом):

- Кто послал тебя? - спросил я музыканта, который стоял молча, как того требовал индусский-этикет, в ожидании, пока его спросят.

- Салям, доре (добрый день, господин), - отвечал он, - пусть боги охраняют твои дни и ночи, а в час кончины пусть глаза твои увидят сыновей твоего сына... Меня послала баядерка Нурвади. Иди, сказала она, снеси этот лист бетеля молодому франки (французу) и говори с ним безбоязненно.

- Молодой франки с большой улицы Багура, - заговорил я на языке музыканта, - не знает прекрасного языка Коромандельского берега, говори, я переведу ему твою мысль.

- Нурвади увидала молодого франки и сейчас же почувствовала, что всемогущий Кама пронзил ее сердце тысячью стрел. А франки заметил ли Нурвади?

- Мой друг франки, - ответил я, - заметил Нурвади и сейчас же почувствовал, что всемогущий Кама пронзил его сердце тысячью стрел.

- Хорошо!.. Около девяти часов, когда Ма (луна), склоняясь к востоку, исчезнет в волнах, и священные слоны ударят в звонкие гонги, возвещая время, Нурвади придет, чтобы вернуть молодому франки золотые иглы, которые его взгляды воткнули ей в сердце.

- А когда именно?

- Сегодня ночью.

Эта быстрая развязка не удивила меня. Индусские женщины еще более капризны, нежели европейские, и их желание - закон для окружающих.

- Хорошо, гадгарба, - отвечал я церемонно и повторяя его величественные жесты, - когда Ма, склоняясь к востоку, исчезнет в волнах, и когда священные слоны ударят в звонкие гонги, молодой франки будет ожидать прекрасную Нурвади и вернет ей стрелу любви, которую она вонзила ему в сердце.

- Будет ли молодой франки осторожен?

- Будь спокоен.

- Салям, доре!

- Салям, гадгарба!

И, повернувшись, индус побежал по направлению Вилленура.

- Что хотел этот человек? - спросил меня тогда мой заинтересованный друг, не поняв ни слова из нашего разговора.

- Он пришел сказать, что случай, о котором я вам говорил несколько минут тому назад, явится сегодня в лице прелестной баядерки, которую вы покорили одним взглядом. Мой друг не поверил, предполагая мистификацию, и я еле смог убедить его в противном.

Я должен был передать ему слово в слово наш разговор с музыкантом и уверить, что ни один индус не решился бы на такой поступок без поручения баядерки.

Потом, чтобы объяснить моему другу, еще не умевшему привыкнуть к Индии, ее нравам и обычаям, я начал говорить о том, что индусская женщина не может тратить время на флирт и ухаживание за нею иностранца, который ей понравился, малейшая неосторожность может стоить жизни ее возлюбленному, да и ей самой, так как индусы, очень снисходительные ко всему, что скрыто, становятся неумолимыми ко всякой открытой вине... И вот, лишенная возможности пережить самой и дать пережить своему возлюбленному все те восхитительные моменты, которые нам дает начинающаяся любовь, индуска сама быстро идет к развязке , и также быстро прерывает ее, уверенная, что останется безнаказанной. Ничего не значит, если потом пройдет какой-нибудь слух, лишь бы никто не застал ее на месте преступления.

В назначенный час Нурвади явилась к молодому франки в паланкине, совершенно неузнаваемая в той массе шелка и кисеи, которая ее окутывала с ног до головы. Гандгарба провожал ее, но он остался у дверей, получив на чай, носильщики паланкина удалились с их ношей. Все туземные слуги были отпущены на четыре дня.

Я уже по опыту знал, что вряд ли баядерка останется здесь более трех дней. Я был свидетелем трех, четырех таких приключений, и будь то баядерка или женщина из высших каст, несмотря на все мольбы продлить их пребывание, все они исчезали по прошествии трех дней.

Сны имеют огромное значение у индусов. Жена, проснувшись в одно прекрасное утро, заявляет своему мужу: "эту ночь я видела во сне любимую птицу Ковинда, и чей-то голос прошептал мне на ухо: в следующую ночь, когда священные слоны пагод ударят в гонг, встань и, взяв с собою лишь одну служанку, иди прямо вперед, пока не встретится тебе какая-нибудь из пагод Вишну, войди в нее и молись в ней три дня и три ночи... помни, если ты не послушаешься, то твою семью ожидает большое несчастье".

В следующую ночь добрый муж сам торопит свою жену, чтобы она покинула дом в час, назначенный богами.

Бесполезно говорить о том, что служанка давным-давно подкуплена и уже сговорилась с прекрасным чужеземцем, который их ждет, а по возвращении она будет клясться, что они это время провели в пагоде.

Обыкновенно жена называет одну из соседних знаменитых пагод, где и на самом деле исполняют свои обеты сотни верных, а так как к тому же на улице, в храме, индуски появляются закутанные в облака кисеи, то никто не может ее узнать и свидетельствовать против нее.

В таком виде и под таким предлогом индуска может отправляться, куда ей угодно.

Такие приключения у них гораздо чаще встречаются, нежели принято это думать, и я никогда не слышал, чтобы се застали на месте преступления муж или родители, религиозный предрассудок выше и сильнее всего, сильнее подозрения, сильнее уверенности. Никогда ни один муж не посмеет последовать за женой, ни последить ее, если та, по приказанию свыше, отправляется на молитву. Если бы, к несчастью, оказалось, что его подозрения ошибочны, то его ожидает жестокое наказание за то, что он осмелился усомниться в своей жене и в приказании богов.

Очевидно это дело женской изворотливости, сумевшей вдолбить это в головы мужей... Ни страх, ни двери, ни запоры, ни черные евнухи с саблями в руках не могут удержать женщину, которая любит или просто хочет удовлетворить свой каприз.

Индусы не ревнивы, но при условии, чтобы все было шито-крыто, и никто не мог бы подозревать неверность его жены. Самая добродетельная женщина, но случайно подвергнувшая себя подозрению, осуждается, как самая большая грешница Больше всего индус боится быть смешным.

Баядерка не нуждается во всех этих ухищрениях, ничто не запрещает ей отдать свое сердце человеку своего племени, по окончании службы на пагоде, она свободна и может вечерами делать, что ей угодно, уходить и возвращаться по желанию, но одно ей строго воспрещено - любовь к иностранцу, баядерка должна избегать всего, что может доказать, что она полюбила чужеземца, потому что если это откроется, то ей грозит изгнание из храма и даже из ордена баядерок, но, в сущности, они мало чем рискуют, так как между ними всеми существует как бы молчаливое соглашение покровительствовать любви своих подруг.

Они не боятся быть выданными музыкантами, при каждой баядерке свой, которого она посылает, куда ей угодно, и, надо сказать, что ему даже выгодно, если его госпожа обратит свое внимание на белати (европейца), так как индусская женщина ни за что не возьмет никакого подарка, а потому влюбленному белати остается лишь осыпать золотом и серебряным дождем ее провожатого. Абсолютное бескорыстие молодой женщины заставляет невольно по-царски наградить музыканта. И вот обыкновенно, музыканты собирают себе к старости приличный капиталец, дающий им возможность дожить свои дни на покое, а между тем баядерки, проведшие свою жизнь между плясками, цветами и любовью, изгоняются из пагоды, как только красота их начинает блекнуть, и они принуждены продавать на базарах фрукты, бетель, табак или цветы и умирают в страшной бедности.

Нурвади подарила три дня своему возлюбленному и, обливаясь слезами, исчезла, молодая баядерка больше не вернулась, несмотря на все мольбы.

Но все-таки, пока мой друг был в Пондишери, она не забывала присылать ему ежегодно в день их первого свидания букет дивных цветов.

С тех пор прошло много лет, но и до сих пор он любит ее, и когда судьба сводит нас с ним в каком-нибудь из уголков земного шара, он говорит мне о Нурвади, и печальная улыбка не сходит с его уст...

Я знавал одного молодого офицера сипаев, который умер от любви к одной из этих неуловимых сильфид, явившейся к нему в один прекрасный вечер, в жемчугах и алмазах. Это была женщина редкой красоты, которую дает лишь страна южного солнца.

- Я видела тебя сегодня утром в твоей одежде, расшитой золотом, с саблей в руках, и ты был очень красив!..

Я почувствовала, как забилось мое сердце, я полюбила тебя тотчас же, как любишь красивый цветок. И вот я здесь.

- Какая мечта! Какой дивный сон!

И без ложного стыда молодая женщина сбросила к своим крошечным ножкам ту массу кисеи, которая делала ее похожей на облако.

На щиколотках ног и на руках обвивались золотые браслеты, унизанные огромными бриллиантами, рубиновые серьги в ушах стоили целое состояние, а в волосах были вложены такие жемчуга, которые вылавливаются на Цейлоне раз в десять лет... на шее у нее висело золотое тали, знак замужества. Она подарила молодому офицеру два дня, и не только он больше не видал ее, но даже и не мог узнать, кто она и как ее зовут.

Уходя, она оставила ему на память кольцо, потом оказалось, что его оценили в шестьдесят тысяч франков.

О, как он ее разыскивал, он безумно хотел ее видеть, любовь сжигала ему сердце, и мысль найти ее стала его мечтой. Кроме того, как француз и как офицер, он был возмущен при мысли о пышном подарке, который он принял, подумав, что это простая стекляшка, и который он хотел вернуть во что бы то ни стало, когда он узнал, что это такой ценный алмаз.

Как-то было мелькнула надежда.

На улице возле него прошла женщина под вуалью, какую носят мусульманки, и шепнула ему.

- Пусть франки удалит сегодня вечером своих слуг и не покидает дома.

Так же возвестила и раньше о себе прекрасная незнакомка.

В одиннадцать часов послышались легкие шаги, офицер бросается навстречу... Но каково было его разочарование при виде лишь служанки своей возлюбленной.

- Ама (госпожа) знает о твоих поисках, бесполезно искать, ты не увидишь ее никогда, - сказала ему айя (служанка), - если только муж ее узнает, что она была у тебя, то ее живою замуруют в одной из ниш его дворца, и я пришла просить тебя прекратить преследование.

- Я даю слово, - проговорил с усилием офицер, - но скажи своей госпоже, что я умираю от любви к ней.

- Надо жить, Ама тоже тебя любит, но она больше не может увидеть тебя.

- Передай ей это кольцо, которое она здесь оставила...

- Она не оставила, а подарила его тебе.

- Когда я его взял, я не знал, что оно такое дорогое.

- Ама просила передать тебе, что она желает, чтобы ты носил его, чтобы иметь что-нибудь на память от нее, потому что у нее от тебя есть нечто более дорогое.

- От меня?.. Я тебя не понимаю.

- Ама неделю тому назад стала матерью, у нее родился сын.

- Что говоришь ты?

- Я пришла, чтобы сообщить тебе эту новость... и сын этот твой... так как раджа был в то время у вице-короля Индии в Калькутте.

- Сын... раджа... значит это была индусская принцесса, которую каприз бросил ему в объятия... и он стал отцом!

- Боже! Как бы я хотел взглянуть на это дитя! - прошептал молодой человек, подавленный этими открытиями.

Но Айя исчезла, не дав ответа на эту мольбу...

Больше офицер ничего не узнал.

Два года спустя он скончался от болезни печени, как говорили доктора, от любви и горя, как утверждали его близкие друзья.

Как его ни уговаривали взять отпуск и уехать лечиться во Францию, он отказывался, желая умереть в Индии, где родились и умерли его любовь и надежды, до самой смерти он все ждал невозможного чуда. Знать, что где-то есть собственное дитя, обожать его мать и не иметь возможности прижать их к своей груди, вот что меня убивает, - говорил он за несколько дней до своей кончины.

Утром, в день погребения, когда мы собрались, чтобы проводить его до последнего жилища, гроб его был выставлен, по обычаю, перед домом, где он жил, вдруг появился какой-то индус и возложил на гроб громадный венок из жасмина, голубых лотосов и лилий и сейчас же смешался с толпой.

На это не обратили внимания, потому что катафалк и без того утопал в цветах, но я понял, что это был последний отзвук любви, начавшейся два года тому назад в темную, благоуханную ночь на берегу священного Ганга.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Коунпур - Агра - Развалины - Жара Банг - Тай-Магол - Джумма-мечетъ - Возвращение в Чандернспор

Покинув Бенарес, мы поехали до Аллагабада берегом реки, а потом на пароме переехали на правый берег Ганга.

Я взял с собою экипаж, в котором путешествовал и раньше: это была очень длинная фура с покрышкой из циновок. В ней помещался мой матрац и вся наша провизия.

Фуру тащили два черных быка, два красавца, сильных и выносливых, но кротких, как овечки.

Со мною было трое слуг: мой нубиец, Амуду, метор Тчи-Нага, прибывший со мною из Пондишери, и виндикара или погонщик быков по имени Чокра-Дази-Пал, которого я нанял в Бенаресе.

Я звал его лишь последним именем, к тому же оно звучало гордо - Пал, т. е. господин, повелитель.

А все его имя означало: маленький паж, танцующий перед господином.

Надо прогуляться на Дальний Восток, чтобы услышать такие цветистые имена. Но так как я находил мало удовольствия в прибавлении к своим приказаниям фразы - маленький паж, танцующий перед господином, то я просто говорил: - Пал, запряги быков! - и т. п.

В первые три дня пути мне было трудновато примирять моих слуг.

Маленький паж не хотел слушаться ни Амуду из-за того, что тот был негр и что на голове у него вместо волос была курчавая шерсть, ни Тчи-Нагу, под предлогом того, что каста погонщиков быков была, по его мнению, выше касты бохи, т. е. скороходов, из которой был мой метор.

Я привык пускаться в путь с восходом солнца, в день, назначенный для отъезда, я встаю и вижу, что ничего не готово. Амуду заявляет, что Пал не желает исполнять его приказания.

Немедленно приказываю погонщику приготовить быков и слушаться распоряжений Амуду и Тчи-Нага, как моих собственных.

В пышных фразах, присущих сынам востока, он ответил мне, что я его господин, что я для него являюсь на земле глазом самого Брамы и что он понял мои приказания.

Но завтра утром - повторение вчерашнего, мой нубиец пришел в отчаяние от нежелания погонщика приняться за свои обязанности.

Тогда я решил принять более крутые меры.

- Слушай, Пал, - сказал я ему, - если завтра утром быки не будут во время запряжены, то глаз Брамы велит тебе отсчитать десять палочных ударов, чтобы показать, что смеяться над собой я не позволю.

Телесные наказания внушают мне отвращение, но я должен сказать тем, кто вздумает меня осудить, что на крайнем востоке от слуг ничего не добьешься, если время от времени не прибегать к строгим мерам наказания.

Я помню, в Пондишери у меня долго жил повар, по имени Мутузами, который был самым лучшим и самым преданным слугою, но это не мешало ему получать свою порцию наказания приблизительно раз в месяц, это случалось с ним каждый раз, как им овладевало желание выкинуть какую-нибудь штуку или растратить на свои удовольствия ту сумму, которая отпускалась ему на провизию. Обыкновенно он сам являлся ко мне и говорил:

- Господин, - мне кажется, что злые духи хотят опять овладеть мною!

Я приказывал легонько наказать его, и он успокаивался месяца на полтора.

Детски наивный, хитрый и ленивый народ, который нельзя выпускать из рук, иначе он сядет вам на шею.

Я знал одного морского аптекаря, который был слишком мягок и не хотел применять телесные наказания. И что же? Жизнь его стала невыносимой, и ему пришлось уехать из Индии, он ел тогда, когда слуги благоволили вспомнить о его существовании, приказания его не исполнялись совсем и кончилось тем, что прислуга так обнаглела, что пила его вино, ела его консервы и чуть не спала на его кровати... Угроза моя произвела очень небольшой эффект, виндикара хотел, очевидно, испытать меня и решил каждое утро оттягивать два-три часа, что, конечно, должно было повлечь за собою продление моего путешествия. Утром я приказал Амуду отсчитать хитрецу десять ударов. Амуду торжествовал и лепетал на своем живописном диалекте:

- Твоя не верила, твоя бита, твоя почесывается, твоя кусает!

Мне кажется, что нубиец действительно твердою рукою отсчитал ему эти десять ударов, так как погонщику пришлось прибегнуть к листьям остролистника, чтобы утишить боль... Но зато с этой минуты я не мог пожаловаться на небрежность маленького пажа, танцующего перед господином... После двенадцати дней пути, мы без всяких особенных приключений прибыли в Коунпур, город знаменитый по осаде, которую он выдержал при восстании сипаев.

Коунпур, несмотря на красивый вид на него с другого берега реки, внутри, как и все азиатские города, построен довольно скверно, и в нем нет, как в Бенаресе, ни великолепных монументов, ни замечательных зданий.

Как пейзаж, он красив, и в особенности хороши его окрестности, где много мечетей и пагод, окруженных деревьями, и куда стекается много паломников.

С другой стороны реки, откуда мы в первый раз увидели город, мы заметили купола в виде митры, являющие собою чисто индусский стиль. Купола принадлежали двум пагодам, против них стоял дворец богатого туземца, а вдали виднелись бунгало английского квартала. Панорама эта мне так понравилась, что я нанес ее карандашом в свой альбом, который с каждым днем пополнялся новыми и новыми эскизами.

Коунпур довольно важная стоянка английских войск с сильным и значительным гарнизоном.

Дома английских офицеров очень удобны, с массой света и воздуха, с большими верандами. Я получил приглашения от многих офицеров, посетил эти миниатюрные дворцы и еще раз убедился, что когда индусов не торопят и предоставляют дело их вкусу, то они являются первыми в мире архитекторами и первыми декораторами.

Все сады, которые я видел, очень плодородны и прекрасно содержатся, кроме чисто местных продуктов, там отлично культивируются все европейские фрукты и овощи.

Лимоны, апельсины и вообще все фрукты родятся так обильно, что ветви деревьев гнутся под их тяжестью.

Мангустан, гуява, лечи, ананас, бананы произрастают в таком количестве, что никто не дает себе труда нагнуться, чтобы поднять их, а рядом персики, фиги, сливы, земляника, абрикосы и виноград такой величины и такого вкуса, о которых в Европе не имеют и представления

Базары переполнены мясом, птицей и дичью. Я купил целую клетку, наполненную живыми курами, индейками, куропатками, утками и индейскими фазанами. Все они сидели в разных отделениях.

На лотках у продавцов лежали груды прекрасной рыбы из Ганга, и, странная вещь, я встретил там многих английских фермеров, устроившихся, как в родной стране. Они делают сыр и масло, откармливают свиней, которых превращают в копченое сало и в очень аппетитную Йоркскую ветчину.

Но все-таки я не решился купить эту ветчину, предпочитая ей привозную из Англии, все-таки опасно есть свинину, взращенную под тропиками.

Мы простояли лагерем у Коунпура два дня, но так как не оказалось ничего особенно любопытного для осмотра, то я подал сигнал к отправлению в Агру, до которой было около десяти дней пути.

На другой день мы достигли левого берега Джумны, самого большого притока Ганга, вечером мы расположились на небольшой площадке, окруженной кустарником, я уже давно заметил на песке следы тигра, и мне хотелось поместить мой маленький караван так, чтобы ему не грозили какие-нибудь неприятные сюрпризы. И я хорошо сделал, так как рычание диких зверей беспокоило моих быков.

Веки мои отяжелели, и по всем признакам ночь обещала пройти спокойно... как вдруг раздался выстрел метрах в пятидесяти от меня. По короткому серебристому звуку я узнал карабин Амуду.

В одно мгновенье я вскочил и выпрыгнул из фуры.

- Берегись, господин! - крикнул мне Амуду. - Берегись, это тигр, и он лишь ранен!

Тчи-Нага бежал за мной с большим факелом в руках.

Эта предосторожность моего верного бохи спасла, быть может, мне жизнь.

В трех метрах от меня, я заметил темную массу, которая, видимо, с трудом приближалась ко мне, я вскинул ружье к плечу и выстрелил, масса эта покачнулась и осталась неподвижной. Мы могли теперь безбоязненно приблизиться к ней.

Перед нами лежал громадный королевский тигр, но в таком виде, что сразу стало видно, что нам не придется воспользоваться его шкурой, Амуду выстрелил ему в спину и разрывная пуля изуродовала ее, моя же попала тигру прямо в грудь и сделала его неузнаваемым.

Эти разрывные пули ужасны, как защита, они прекрасны, так как животное погибает почти сразу, но зато на трофей в виде его шкуры надежда плоха.

Я побранил Амуду за то, что он неосторожно удалился от лагеря и пошел бродить ночью между кустарником, бедный малый клялся, что это в последний раз, но я не очень-то поверил его клятвам, так как слышал их уже сотни раз, как только мой чернокожий попадал в лес или в джунгли, то его дикие инстинкты бывшего охотника нубийских пустынь брали верх, и искушение было так велико, то никто не мог удержать его, первое рыкание в лесу Заставляло его забывать все на свете и бежать навстречу опасности.

Всю свою молодость он провел с отцом-проводником караванов, идущих из Египта в Нубию, Абиссинию, Судан и Дарфу, и относительно спокойная жизнь у меня не заглушила его любовь к приключениям.

До конца путешествия нас больше никто не беспокоил, потому что я принимал все меры, чтобы наш маленький караван становился на ночь подальше от мест, посещаемых хищными животными.

Как я и предполагал, в Агру мы прибыли на десятый день нашего отъезда из Коунпура.

Восточный берег Джумны в Агре покрыт обширными роскошными садами, лимонными деревьями и виноградом, и все это изобилует восхитительными фруктами, воздух там освежается многочисленными фонтанами, а пышные мраморные павильоны, разбросанные в рощицах, как бы приглашают к отдыху тех, кто любит эту ленивую и праздную жизнь, которая составляет счастье Востока.

Я решил пробыть в Агре пять-шесть дней и без стеснения раскинул свою палатку в Ягаре-Банге, очаровательном приюте раджи.

По мере того, как мы продвигались по величественным аллеям этого парка, мне казалось, что я вижу наяву те дивные сказочные картины, которые возникли в воображении арабских сказочников, давших нам "Тысячу и одну ночь". Из павильона Ягары перед моими очарованными глазами раскинулся чудесный вид.

Джумна катит свои воды по каменистому дну, а ее песчаные берега кишат веселым пернатым населением. Чайки-рыболовы подхватывают на лету серебристых рыбок. В ветвях деревьев, спускающихся к самой воде, воркуют зеленые голуби и пронзительно перекликаются ара с желтыми шейками.

На противоположном берегу красивейший город Индии Агры глядится в воду своими роскошными зданиями. Мраморный дворец Шах-Егана, построенный у самой воды, отражает в ней свои восхитительные башенки, свои террасы и колоннады.

Дальше - стены бастионов и массивные ворота крепости, увенчанные сверкающими куполами мечетей, полуприкрытых пышной растительностью баобабов, тополей и тамариндов, обширная и величественная перспектива башен, дворцов, садов и густых рощиц заканчивается высокими минаретами и величественным куполом Тай-Магала. Я не знаю более красивой и блестящей панорамы, как вид Агры в тот момент, когда восходящее солнце заливает его волнами пурпура и золота.

Вдали, на пустынной долине, виднеется могила Ахмеда-Дулах, которую я посетил на другой же день. Это здание является лучшим образцом монгольской архитектуры.

Знаменитая Нур-Магал воздвигла эту могилу в память своего отца, сначала она хотела поставить мавзолей из массивного серебра, но ее уговорили поставить мраморный, чтобы дурные люди не покусились на него. В сравнении с другими намогильными памятниками этот может показаться небольшим, но он удивительно красив и изящен, и мельчайшие подробности поражают своей художественностью. Он состоит из центральной залы с восьмигранными покоями по углам и заканчивается куполом с четырьмя ажурными минаретами.

Все здание сплошь покрыто мраморным трельяжем, украшено мозаичными цветами и листьями дивной работы. К несчастью, этот удивительный мавзолей, который англичане не трудятся поддерживать, начинает уже поддаваться разрушительному времени.

Стены окружающего его сада развалились, заброшенные площадки заросли травою, а когда я проник внутрь мавзолея, то увидал там стадо мирно пасущихся коров.

Жаль смотреть на состояние запустения, в котором находится очаровательная мечеть Джумна-Мусджид, возможно, что это происходит из-за того, что она в стороне, и даже не все путешественники дают себе труд проникнуть внутрь ее.

Она стоит против ворот Дели и крепости того же названия и занимает огромное пространство, живописно заросшее зеленью и покрытое руинами на протяжении нескольких миль до остатков старой стены, некогда окружавшей город.

Архитектура этой мечети полна величия и благородства, стены покоятся на могучих сводах, по углам возвышаются восьмигранные башни. Над высоким порталом, ведущим внутрь, возвышаются два минарета, самая внутренность мечети очень проста, но вместе с тем грандиозна.

Ворота в Дели и крепость являются прекрасно сохранившимся образцом прежних укреплений в Индии. Конечно, при нынешних пушках, защитить эту цитадель было бы трудно, но в свое время она была неуязвима. Ее высокие и широкие стены из шлифованного гранита, ее величественные башни переносят вас в век феодализма, гордый символ монголов, золотой полумесяц, еще сверкает на вершине купола, к счастью для искусства и воспоминаний старины англичанам не пришлось брать эту крепость приступом, ее подарила им, как и многое другое в Индии, измена.

Моотэ-Мусджид, или жемчужина мечетей, как и дворец Великого Акбара находятся внутри укреплений.

Дворец, выстроенный весь из белого мрамора, сохранился прекрасно. Главная зала великолепна, она покоится на очень красивых колоннах и на сводах удивительной архитектуры, затем очень много небольших прелестных комнат, дивно разукрашенных мозаичными цветами из агата, розового и красного мрамора, ляпис-лазури и яшмы.

Все эти покои выходят на Джумну, и пред ними расстилается чудесный вид на реку с заросшими тропической растительностью берегами и на живописные развалины.

Мраморные лестницы ведут на плоскую крышу дворца, откуда видна безграничная даль. Утром и попозже вечером, когда спадает дневной зной, все обитатели дворца поднимаются на крышу подышать свежим, благоухающим воздухом и насладиться видом живописных окрестностей.

Много небольших квадратных двориков перемешано с красивыми зданиями, и в каждом свой цветник, свой мраморный бассейн, свои фонтаны. Бесчисленное множество разноцветных голубей порхают между яркими цветами отражаясь в воде, бегущей по выложенным мрамором каналам. В этом волшебном дворце прежде жили генералы и комиссары, а теперь он служит резиденцией губернатору Бенгалии, когда он посещает Агру и принадлежащие ей провинции.

Хотя и без того это дворец много выше Альгамбры по изяществу и законченности своих орнаментов, но восхитительная мечеть Акбара еще усугубляет его превосходство своей волшебной красотой.

Ее зовут жемчужиной, но если бы она была действительно построена из жемчугов, то не могла бы быть белее изящнее и ярче, не верится, что она вышла из рук этих тупых монголов, и, конечно, ее строили индусские архитекторы и рабочие.

Ослепительно белый свет, который она отбрасывает вокруг себя, может лишь сравняться с белизною куска алебастра, освещенного серебристым светом луны.

Но кажется, что я нахожусь здесь в стране чудес, потому что, когда я стоял, пораженный несравненной красою, о которой в Европе и понятия не имеют, мой туземный проводник, которого я взял, чтобы осмотреть Агру, сказал мне улыбаясь.

- Побереги твое восхищение для Тай-Магала! Мы решили отправиться туда на другой день, но посвятить его весь осмотру этого монумента, быть может, единственного в целом мире, как по богатству материалов, из которых он выстроен, так и по величию и красоте его архитектуры.

Этот мавзолей был поставлен Шах-Еганом над могилой его любимой жены принцессы Ну-Магал, которую влюбленный император называл светом мира. После ее смерти шах сказал, что поставит ей памятник, превосходящий все другие настолько, насколько сама Нур-Магал была выше всех женщин мира. Этот монумент покоится на террасе из белого мрамора, и склеп находится в самом центре нижнего этажа. Над могилою висит лампада, в которой всегда поддерживается огонь. В верхний этаж ведет мраморная лестница, чудо искусства. Там целый ряд апартаментов, в три комнаты каждый. В них потолки, полы, стены и перегородка, которые их разделяют, сделаны из чудного белого мрамора резного, точеного, ажурного, то же и во всем здании. На площадке над этим этажом среди массы минаретов и небольших куполов возвышается восьмигранное здание, увенчанное куполом.

Сюда ведут четыре мраморных двери, и все сделано из белого мрамора, за исключением великолепной мозаики из черного мрамора над водами, мозаика представляет собою стихи из корана. Эти надписи идут вроде бордюров и нельзя себе представить, как они оригинальны и эффектны.

По четырем углам площадки находится по великолепному минарету в сто пятьдесят футов вышины каждый.

Несмотря на величественный вид, все эти колонны так легки и грациозны, что представить их себе, не видев их, невозможно. Такая масса белого, полированного, резного и точеного мрамора является одним из самых чудесных зрелищ в мире.

Некогда двери этого великолепного здания были из массивного чеканного серебра, а полумесяц, сверкавший на шпиле в тридцать футов вышины, из чистого золота, как и самый шпиль. Но англичане давно уже заменили эти драгоценные металлы простой поделкой.

Справа и слева Тай-Магала были выстроены две мечети из красного гранита с инкрустациями из белого мрамора и с мраморными же куполами, обе чарующей красоты.

Внутренность Тай-Магала превышает ожидания. Среди одной из зал стоят саркофаги Шах-Егана и его верной подруги, тела которых заключены в гробницы из сандалового дерева художественной работы.

Саркофаги, как и стены зала, покрыты мозаичными цветами и надписями, удивительно тонкой, артистической работы из корнолина, агата, лапис-лазури, яшмы и других полудрагоценных камней. Цветы натуральной величины и так хорошо сделаны, что можно подумать, что их только что сорвали и положили на белый атлас.

Цветы удивительно натуральны, и в каждом лепестке гвоздики собрано до тридцати пяти оттенков красного карнолина.

План этого великолепного здания приписывают самому строителю, причем предание говорит, что для выполнения его он созвал самых искусных мастеров.

За мечетью расположен дивный сад, наполненный чудными персиковыми деревьями, а между ними тянутся виноградные лозы и миллионы восхитительных бенгальских роз. Через весь сад к мечети ведет широкая аллея из кипарисов.

Трудно передать ту красоту и величие, которыми поражает мечеть, если смотреть на нее с дальнего конца этой аллеи, эти фонтаны, купола, минареты, колонны, террасы из чудного белого полированного мрамора выступают на фоне пышной зелени и дают такую изумительную картину чистой красоты, что человеческий язык бессилен выразить ее.

Я принялся бродить по этому прекрасному саду, вечно покрытому цветами и фруктами, и при виде этого волшебного памятника не мог удержаться от печального сравнения. Во времена своего владычества монголы покрыли всю Индию дивными, несравненными памятниками и употребляли богатства страны на ее украшение и процветание, а англичане думают лишь о том, как бы самим откормиться за счет Индии.

Почти пятнадцать лет ушло на постройку Тай-Магала, стоила она около двадцати пяти миллионов, громадная сумма для того времени.

Мрамор добывали в Кандагаре, за шестьсот миль отсюда. Гранит для садовой стены и для окружающих зданий привозили с гор Мейвара.

Говорят, что у Шаха-Егана было намерение поставить точно такой же монумент и по другую сторону реки, для своей могилы. Он хотел соединить оба здания каменным мостом через реку, но не успел того сделать. Пленником своего сына Аурензеба, который свергнул его с трона, он окончил свои дни в Агре, откуда до последней минуты жизни мог видеть мавзолей, в котором покоилась его дорогая Hyp.

Я должен отдать справедливость англичанам за то, что они взяли Тай-Магал под свое специальное покровительство и не жалеют ни денег, ни забот на поддержку этой мечети в хорошем состоянии, сад содержится прекрасно и постоянно открыт как для европейцев, так и для туземцев, которые бы пожелали его осмотреть или прогуляться.

Третий день моего пребывания в Агре был воскресный, все фонтаны были пущены, сад наполнен веселыми и блестящими группами разнообразных посетителей, одни в кафтанах из бархата или вышитого золотом брокара, другие б кисее, расшитой серебряными блестками, с тюрбанами из кашемира.

Я не мог покинуть Агру, не посетив Футтипур Сикри, которую справедливо зовут индийским Версалем монгольских императоров.

Это место находится в двадцати пяти милях от Агры, оно было очень любимо Акбаром и его потомками. Хотя сейчас там нет ничего, кроме хижин и развалин, где ютятся бедные поселяне, но то, что остается от былого здания, еще чрезвычайно красиво и изящно и, пожалуй, превосходит все, что встречается в других провинциях Индии.

Мечеть, которая составляла часть дворца Акбарэ, очень красива.

Против входа два мавзолея, удивительно изящных, в них покоятся многие из семьи Акбара, а также и Солиман, его любимый министр.

Город Футтипур положительно весь в развалинах, и лишь обломки колонн, разбитые капители и груды осколков мрамора, заросших зеленью, свидетельствуют о былом блеске.

Агра и ее окрестности может справедливо назваться страною дворцов, потому что я не знаю нигде в мире столько развалин и пышных монументов, как здесь.

Вечером, вернувшись из Футтипура, я дал распоряжение Амуду относительно отъезда на другой день утром и, качаясь в своем гамаке, повешенном между двумя тамариндовыми деревьями, мирно отдыхал, вдруг я увидел перед собою знаменитого Бану, доверенного слугу моего сослуживца и друга господина де М., начальника суда в Андернагоре, не успел я опомниться от понятного изумления, как моя рука очутилась в руке самого господина де М., который, улыбаясь, говорил мне:

- Я бы нашел вас даже в джунглях!

- Что случилось? - спросил я, обеспокоенный, отвечая на его дружеское приветствие.

- Ничего дурного, семья ваша чувствует себя хорошо!

- Ну, слава Богу! Какую тяжесть вы сняли с моей души!

- Я явился, чтобы прервать ваше путешествие. Судья, который исполнял за время вашего отпуска ваши обязанности, захворал этой ужасной бенгальской лихорадкой, и ему пришлось экстренно уехать, так что теперь суд без председателя, генеральный прокурор в Пондишери телеграммой просил меня вызвать вас в Чандернагор для присутствия на сессии, с присяжными, а сессия открывается через неделю. Так вот, вместо того, чтобы телеграммами разыскивать вас, я предпочел сесть в поезд и через тридцать шесть часов был в Бенаресе, а там мне уже было легко напасть на ваш след.

- Если так, - отвечал я, - то я готов следовать за вами хоть сейчас. Мне надо лишь отпустить моего виндикару и развязаться с фурой и быками.

- Можно и не спешить, - отвечал мне господин де М., разыскивая вас, я имел в виду поохотиться три-четыре денька в джунглях Мейвара, говорят, эта местность кишит тиграми, буйволами и дикими кабанами, и мне очень хотелось бы при вашем участии посетить те места!

- Хорошо, - ответил я моему другу, -так как железная дорога доставит нас в три дня в Чандернагор, то у нас имеется достаточно времени, чтобы исполнить ваше желание!

- Тем более, что нам вполне достаточно двух дней для подготовки к сессии!

- Отлично! А охотились ли вы когда нибудь на тигра? - спросил я моего друга.

- Никогда! - отвечал он.

- А не попадем мы из-за вас тигру в лапы?

- Правда, на больших зверей я не охотился, но глаз у меня верный и промахов я не даю!

- Я не знал такого таланта за вами!

- Хотите убедиться?

Над нами высоко пролетала ласточка, и я не успел остановить руки моего друга, как выстрел уже прогремел, и бедная птичка упала к нашим ногам.

- Но вы удивительный стрелок! - в восторге вскричал я. - И до сих пор вы мне об этом не говорили!

- Как вы думаете, могу я рискнуть выступить против тигра в обществе вас и вашего смелого Амуду?

- Без сомнения, но при условии, что при виде тигра или буйвола вы сохраните присутствие духа и полное хладнокровие, как будто бы это была простая птичка!

- Я не могу вам обещать, что не буду испытывать никакого волнения и что душа моя при виде опасности не уйдет в пятки, но могу дать вам слово, что рука моя не дрогнет и что я не сдвинусь ни на йоту с назначенного мне пункта, уже давно мечтаю я испытать волнения этой охоты и, зная ваш громадный опыт, позволяю себе просить вас взять меня с собою!

- Хорошо, мой друг, - отвечал я, - пусть будет по-вашему, и я думаю, что опасность будет уже не так велика, как вы думаете. Прежде на охоту за царем джунглей выходили с простым карабином, но с тех пор, как придумали разрывные пули, нужно быть непростительно неосторожным, чтобы дать ему растерзать себя... Я ставлю одно условие, что вы будете послушны во всем Амуду, который поведет охоту, я сам всегда полагаюсь на него!

Господин де М., улыбаясь, отвечал, что слово Амуду будет для него законом.

Было решено, что рано утром на другой день мы оправимся в деревню Секондару, где, пока мы будем осматривать могилу великого Акбара, мой нубиец и Тчи-Нага легко соберут нам загонщиков, без которых нам было немыслимо рискнуть проникнуть в джунгли.

Деревня Секондара находится милях в шести от Агры. Она представляет груду развалин, в которых ютятся несколько сот туземцев. По многим признакам видно, что некогда Секондара была предместьем императорского города.

После трех часов пути мы разбили в ней нашу палатку. Амуду пошел искать загонщиков, а Тчи-Нага отправился посмотреть, не найдется ли чего-нибудь для пополнения припасов нашей походной кухни. Редко когда он возвращался с пустыми руками, птицы, дичи и рыбы много, лишь выбирай.

До завтрака оставалось два часа, и мы решили употребить их на осмотр мавзолея Акбара. План этого здания очень оригинальный и значительно отличается от обыкновенной монгольской архитектуры, он представляет из себя правильный четырехугольник. Нижний этаж ничем не замечателен, исключая наружной колоннады и склепа, в котором под мраморными саркофагом покоится прах самого князя.

Над могилой горит лампа, огонь в которой поддерживается несколькими бедными муллами, они же заботятся и о свежих цветах в последнем жилище покойного.

Над этим этажом возвышается другой, в виде отдельного зала, и прямо над склепом, здесь тоже стоит саркофаг, но этот покой окружен не комнатами, как всегда, а выходящими на все четыре стороны террасами с прелестной колоннадой, так что он меньше первого, над ним второй такой же, затем третий и четвертый и все одинаковые, но один меньше другого, в виде пирамиды.

Широкая мраморная площадка над четвертым этажом окружена прелестной балюстрадой из белого мрамора, удивительно тонкой ажурной работы, все углы украшены башнями с мраморными же куполами.

В центре поставлен пятый мраморный саркофаг неописуемой красоты. На нем начертано имя Джигагира, сына Акбара. Раньше эта надпись была выложена драгоценными камнями, как нам сказал наш проводник мулла, но камни эти давно исчезли.

Великое имя Акбара, государя, царствовавшего в течение пятидесяти одного года и насадившего в Индии справедливость и процветание всех искусств так заполняет собою весь этот выстроенный им монумент, что обыкновенно путешественник почти не обращает внимания на могилы других князей, покоящихся в том же мавзолее.

Работы, которые он производит для блага и преуспевания своего народа, так грандиозны, что в Европе не смогут даже представить себе, что такое они представляют, можно привести пример: он провел в Индостане от Ганга до Инда широкую дорогу, обсаженную по бокам плодовыми деревьями. Через каждые две мили находился колодезь, а на каждом переходе караван-сарай, где путешественники получали за счет казны воду, рис и огонь.

Главным образом он искоренял мздоимство у губернаторов своих провинций, и многие из них понесли жестокое и примерное наказание.

Он хотел, чтобы правосудие было одинаково для всех, и чтобы самый последний из его подданных мог обратиться к нему лично и высказывать свои просьбы и жалобы.

Он установил лишь один-единственный налог, о котором до сих пор бесплодно мечтают многие дипломаты, налог только на землю, и распределил его пропорционально пространству и плодородию.

Память о нем сохранилась, как о лучшем государе Индии.

Выше я говорил о его сыне Джихангире, который покоится на вершине монумента, в том же саркофаге погребено и тело его жены, по этому поводу мулла, сопровождавший нас, рассказал нам предание о романтической любви Джихангира.

Молодая татарская девушка, родившаяся в пустыне от бедных, но благородных родителей, была еще в детстве привезена в Дели, где и выросла, хорошея с каждым днем, и, наконец, стала первой красавицей всего Индустана, так что ее начали называть Мир-Эль-Нисса, т. е. солнце.

Джихангир, бывший тогда еще наследным принцем, случайно увидел ее и прельстился ее красотою.

Молодая девушка к несчастью, еще в детстве была помолвлена с Шер-Афканом, генералом императорского войска, а помолвка, у индусов нерасторжима. К тому же и Акбар был решительно против этого брака.

Но после смерти отца, Джихангир, сейчас же по восшествии на престол, употребил все средства, чтобы удовлетворить свою преступную страсть.

Шер-Афкан был слишком храбр и слишком популярен, в особенности в армии, так что открыто убить его вряд ли бы кто осмелился, и потому влюбленный император стал прибегать к всевозможным средствам, чтобы избавиться от него, Сначала он пригласил его на охоту на тигров и на диких слонов, где был отдан тайный приказ покинуть генерала в минуту крайней для него опасности. Но Шер-Афкан выходил отовсюду жив и невредим, так как обладал изумительным хладнокровием и смелостью, надо было придумать что-нибудь другое.

Один из приближенных императора, по имени Катаб, взялся освободить Джихангира от его соперника. Он собрал шайку из сорока головорезов и отправился против Шер-Афкана, но тот долго не поддавался, перебил чуть не всех, убил и гнусного Катаба, но в конце концов пал, пронзенный несколькими пулями.

Прелестная и честолюбивая Мир-Эль-Нисса, обладание которой стоило стольких преступлений, попала, наконец, во дворец Джихангира, но сердце его мучили угрызения совести, и он удалил девушку от себя и четыре года отказывался видеть ее, поселив в одном из отдаленнейших уголков дворца.

Однако красавица сумела попасться императору на глаза, и тот, увидев ее во всем очаровании ее юной красоты, влюбился в нее больше прежнего, и скоро фаворитка стала всемогущей.

Своим влиянием она пользовалась лишь для блага индусов и щедрой милостыней, добрыми делами и покровительством несчастным заставила забыть о той крови, которая была пролита из-за нее.

Джихангир был ей верен до своей смерти и пожелал, чтобы и ее похоронили возле него, в мавзолее, возведенном его отцом.

Было около полудня, когда мы покинули этот великолепный монумент, каждая могила которого, каждый минарет, каждая ступень мраморных лестниц говорили нам о далеком прошлом, о тех временах, когда царило владычество монголов, и невольно напрашивалось сравнение того, что было и что есть, монголы дали эти дивные мраморные произведения искусства, а цивилизованные англичане - тюки с индиго или с опиумом и пароходы, бегающие по Гангу... и у меня возникал вопрос, что было лучшим для Индий?

Тчи-Нага отличился, и наш завтрак под открытым небом, в тени громадного тамарина, был достоин самого требовательного гурмана.

Молодые цыплята и бекасы, уже покрывшиеся тонким слоем жира, салат из пальмовой капусты, крошечные, не крупнее наших вишен, томаты, поджаренные в масле, и королевский десерт, персики, груши, виноград, манго, бананы, ананасы, гуявы, летчи, что можно было требовать еще?

Мы закончили наш завтрак и тихо беседовали, следя за причудливыми кольцами дыма от наших душистых сигар, как появился Амуду со своей рекогносцировки, с ним наш красивый туземец мусульманин Шейк-эль-Молук, мой нубиец представил его нам, как самого знаменитого охотника на тигров.

- Ты слышишь, что говорят о тебе? - обратился я без всяких предисловий к охотнику.

- Салям, саиб, - отвечал Шенэль-Молук, почтительно кланяясь, - я отлично слышал, что сказал чернокожий!

- И так как, без сомнения, ты сам ему об этом сообщил, то тебе не трудно будет и доказать это на деле?

- Шейк-эль-Молук известен во всей провинции Агры, как первый охотник! - ответил он просто.

Я отлично знал повадку туземцев, они с готовностью предлагают свои услуги иностранцу и, обыкновенно, требуют плату вперед, а в тот момент, когда их услуги необходимы, они исчезают бесследно, со мною было столько подобных случаев, что я с большой неохотой вступал в какие-нибудь переговоры с индусами, а особенно мусульманами.

Между индусами есть много честных людей, но я никогда не встречал ни одного мусульманина, которому можно было бы довериться, разве только это входило в их интересы.

- Если твоя репутация такова, - ответил я охотнику, пытливо вглядываясь в него, - то, конечно, ты известен шикдару (начальник полицейского поста) в Секондаре?

- Ты можешь спросить его, он тебе скажет, что Шейк-эль-Молук не солгал!

С этими словами он полным благородства жестом отвернул свою панью и показал нам свое правое бедро, оно было изборождено такими ужасными рубцами, точно ему рвали тело железными крючьями.

- Как ты думаешь, - обратился он ко мне с нескрываемой гордостью, - близко ли я видел тигра, чтобы получить эти раны?

Аргумент показался мне веским, да и манера держать себя говорила в пользу туземца, так что уже я начал думать, что моему нубийцу повезло.

- Итак, Шейк-эль-Молук, - сказал я, - мы охотно доверяемся тебе, но, не считая сегодняшнего дня, мы можем остаться в этих краях не более двух суток, какую охоту можешь ты нам устроить за это время?

- Какую вы пожелаете, саибы!

- Я повторяю, что больше двух дней мы в джунглях пробыть не можем!

- Два дня слишком мало!

- Мы не знаем ни зверей, которые здесь могут встретиться, ни какое расстояние придется пройти, а потому придется остановиться на том, что ты сумеешь нам устроить!

- Хорошо, кабаны, лани, тигры и черные буйволы изобилуют в этих краях!

- Мы намерены охотиться на крупного зверя, и если ты дашь нам возможность убить за эти два дня тигра или буйвола, и мы будем довольны тобой, то будем считать тебя за первого стрелка в этой стране!

Туземец улыбнулся:

- Если у саибов рука не задрожит, и если карабины их стреляют хорошо, то бояться нечего, ни в тиграх, ни в буйволах недостатка не будет.

- А есть у тебя верные и преданные загонщики?

- Их здесь сколько угодно, но мне довольно десяти человек.

- Отлично, а сколько ты хочешь за эти два дня?

- Четыре рупии (десять франков) для меня и полрупии на каждого загонщика!

- Сколько ты хочешь вперед?

- Саиб заплатит мне, уезжая из Секондоры, - ответил горделиво туземец, - мне лично ничего не нужно, но другим надо дать половину их заработка, чтобы они могли купить рису для своих семейств.

Я передал ему немедленно требуемую сумму.

- С кем же мы будем воевать, с тигром или с буйволом? - спросил я.

- Я сейчас пошлю вперед двух человек, и завтра, когда мы будем уже на месте, мы это узнаем. Вы останетесь довольны!

- Когда мы отправляемся?

- Сейчас же, как саибы будут готовы, так как нам придется идти всю ночь!

- Куда ты нас поведешь?

- В большие джунгли!

- Известно ли тебе, что мы не знакомы с этой страной?

- Китаб небольшая река, которая впадает в Тумбу, самый большой приток Джумны. Она вытекает из последних отрогов гор Мейвара и бежит дикою долиною, где логовища. Почти у края долины чудные пастбища, на которые приходят пастись черные буйволы. Но надо быть очень осторожным, потому что территория тигров так заросла кустарниками, что вы не успеете опомниться, как тигр будет у вас на спине!

- Это в тех местах ты добыл себе те ужасные раны, что ты нам показал?

- Да, тигр бросился на меня, и если бы не безумная храбрость одного английского майора, который прибежал и выстрелом в упор в голову зверю убил его, то я не имел бы чести видеть вас сегодня. Но ошибка была с моей стороны, майор привел своих загонщиков, я не должен был допускать этого, я не был их начальником, и они покинули меня в тот момент, когда тигр повернулся в нашу сторону, вместо того, чтобы спасаться бегством, я бросился к майору с криком "берегитесь", а в эту минуту зверь бросился на меня, с тех пор я охочусь лишь со своими людьми!

- Будь спокоен, мы не дадим тебя съесть! - засмеялся я.

- Чернокожий сказал мне, что вы хорошие стрелки, без этого я не рискнул бы идти с вами. Чуть не каждую минуту к нам являются молодые английские офицеры из Агры и Лукнова и просят меня доставить им случай убить тигра, я им никогда не отказываю, но принимаю все меры к тому, чтобы им попадались только кролики!

- Не могу же я ежедневно рисковать своей жизнью из-за пустяков, да и что нужно этим новичкам, только что прибывшим из Англии? Сильных ощущений? Ну, так они получают их вволю!

- Как, кролики...

- Конечно, саиб, надо только с умом взяться за дело, как только мы вступаем в джунгли, я им твержу каждую минуту: берегитесь тигра!

- Ты просто плут!

- Нет, если бы вы видели, какие у них делаются физиономии: все в кучке, тесно прижимаясь друг к другу, с широко раскрытыми глазами и готовые шарахнуться в сторону при малейшем шорохе. Тогда я испытываю их и при малейшем колыхании травы, в которой скользнет пугливая лань, я вдруг громко вскрикиваю: тигр!.. Если эта молодежь потеряет голову и начнет метаться из стороны в сторону и стрелять, куда попало, то уж потом пусть они хоть двадцать лет пристают ко мне с тигровой охотой, кроме кроликов я им ничего не покажу, если же, напротив, я вижу, что мои офицеры сохраняют присутствие духа и хладнокровие, исследуют джунгли с должным вниманием и выпускают заряд, лишь убедившись в том, что цель стоит его, то я даю им возможность встретиться с тигром, так как знаю, что они не убегут от него!

- А кто поручится за то, что ты и с нами не сыграешь подобной штуки?

- О, саиб!

- Предупреждаю, что у нас нет времени для твоих экспериментов.

- Завтра утром Шейк-эль-Молук покажет вам тигра, я слишком опытный охотник для того, чтобы сразу не понять, с кем имею дело!

С этими словами он ушел, чтобы собрать своих людей.

Амуду, мозг которого был недостаточно эластичен, чтобы понимать шутки, прошел за ним следом несколько шагов, и я слышал, как он шепнул туземцу, что если тот нас обманет, то получит изрядную порцию розог.

Шейк-эль-Молук еле удостоил негра взглядом и пробормотал, очевидно, намекая на курчавую голову Амуду.

- Если баранья голова говорит о розгах, то, значит, у него у самого спина чешется от порки!

И ушел.

К счастью для него, мой нубиец не понял его ответа, а то мне пришлось бы выступить посредником, так как Амуду не жалел своих кулаков, если для этого подвертывался удобный случай.

Час спустя Шейк-эль-Молук явился сообщить нам, что он отправил вперед несколько человек, чтобы исследовать ту местность, куда он хотел вести нас и поискать следов буйволов. Несмотря на палящий зной, мы около полудня отправились в дорогу. У нас было слишком мало времени и мы не могли его терять.

Целый день до вечера мы шли прекрасными шоссе, обширными рисовыми и кукурузными полями, на равных расстояниях, с удивительной правильностью были проложены каналы орошения, питавшиеся из пруда, обсаженного рощицами из тамариндов, банановых и апельсиновых деревьев, в тени которых прятались хижины райо или крестьян, обрабатывавших эти поля.

И все это свежее, зеленое, кокетливое, залитое солнцем.

На каждом шагу, из каждой борозды, из каждого пучка риса вспархивали бекасы, но сейчас же и опускались обратно. Оказывается, что они так жирны, что не смогут высоко взлетать.

Мы настреляли их к обеду, и я нахожу, что мясо их было удивительно вкусно, сочно и нежно.

Эти поля с маленькими деревушками индусов, с очаровательными рощами казались нам бесконечными, но вот на горизонте стали вырисовываться точно облачка, которые мало-помалу превратились в холмы, покрытые лесом, и за ними, по словам проводника, текла река Китаб, цель нашей экскурсии.

На закате, около шести часов вечера, мы остановились у одной рощицы, быков отпрягли и повели на водопой,,. а мои люди расположились, чтобы приготовить себе поесть. Наши загонщики, как и их начальник Шейк-эль-Молук, были все мусульмане. Тчи-Нага и Дази-Пал, мой погонщик, были индусы, поклонники Брамы, следовательно, пища должна быть совсем отдельная, пилав у мусульман и карри у индусов, и то, и другое очень вкусно, мы с товарищем решили, что, кроме бекасов, мы попробуем стряпни тех и других из наших людей. Я подзадорил тех, и они старались изо всех сил отличиться... И действительно, так постарались, что мы не знали, кому отдать пальму первенства. Наступила ночь, когда мы начали подниматься на холмы Китаба, и вблизи они оказались совсем не холмами, а горами, довольно почтенной высоты, и чтобы облегчить подъем, мы поднимались не прямо, а почти параллельно вершине. Тихо обсуждали мы то, что ожидало нас завтра, наслаждались благоуханной свежестью очаровательного вечера, прислушиваясь к тысяче звуков, нарушавших ночную тишину неумолчным концертом. Мириады птиц, которые молчат в жаркий день, теперь пробудились и начали щебетать, а вот возле нас скользнул в кусты с протяжным воем шакал, вдали слышны могучие перекаты рева хищных зверей, и эхо повторяет их, точно отдаленный гром, а мы с моим другом лежали в полудреме под тентом нашей фуры и не подозревали того странного приключения, которое неожиданно прервало нашу экскурсию в самом почти начале. Звезды уже начали бледнеть, и пронизывающая свежесть уже начинала нам говорить о том, что утро близко. До сих пор все шло прекрасно, люди наши шли тесной колонной не столько из боязни хищных зверей, сколько из страха злых духов, которые, по индусскому поверью, живут в малонаселенных местах, как вдруг фура неожиданно остановилась, и мы услышали, что наши загонщики бегут по тропинке, которой мы шли, и бегут молча, не издавая ни крика, ни слова. Какой ужас парализовал их голос? Амуду окликнул их, но не получил ответа.

С быстротою молнии выскочили мы из фуры со словами:

- В чем дело? Что случилось?

- Кали, Кали, - пролепетал последний из убегавших, у которого от страха подкашивались ноги, и он еле поспевал за убегавшими товарищами.

Амуду проклинал беглецов на всех известных ему языках, обзывая их подлецами и трусами.

Подумав, что неожиданно появился тигр, мы бросились к оружию, как вдруг услышали шагах в десяти голос Амуду, наткнувшегося на что-то и упавшего:

- Я держу одного! - кричал он, поднимаясь с земли. Эта фраза озадачила нас еще больше, но не успели мы спросить, что там такое, как услышали жалобный крик:

- Не делайте мне ничего дурного, саиб, клянусь, что я не знал об их присутствии в этих горах!

- О ком ты говоришь? - спросил я нетерпеливо. - Говори скорее и яснее, а не то...

- Здесь туги, саиб! - проговорил Шейк-эль-Молук, так как это был он.

Несмотря на наше почти трагическое положение, мы с моим компаньоном не могли удержаться от взрыва хохота. И я, и господин де М. жили уже давно в Индии и не разделяли того суеверного ужаса, который внушает индусам эта знаменитая секта душителей богини Каи, или богини крови,

Эти душители, в сущности, представляют из себя шайку бродяг, которые, под маской религиозности, душат своих земляков, чтобы их ограбить, но в Индии не слышно не одного примера, чтобы ими был убит европеец, три сотни тугов испугаются одного карабина или револьвера белого, они отлично знают, что пока доберутся до него, то дюжина из них будет убита.

Во всяком случае, престиж белого таков, что достаточно одного европейца, чтобы на много миль в окружности не осталось ни одного из этих негодяев.

По нашей просьбе Шейк-эль-Молук, немного оправившись от испуга, конечно, благодаря нашему присутствию, подвел нас к тому месту, откуда его люди и он заметили этих каналий, еще метров за пятьсот от того места Шейк-эль-Молук начал трястись, точно в лихорадке, мы, сколько могли, успокоили беднягу, и, наконец, раздвинув кусты, он прошептал, затаив дыхание:

- Смотрите!

Никогда не забыть мне той странной картины, которая явилась нашим глазам. В конце той дорожки, по которой мы шли, приблизительно метрах в трехстах, расположилась под тамариндами небольшая группа туземцев тугов, они воздавали последние почести одному из своих, труп которого, по браманическим обычаям, был предан огню.

Позы присутствовавших, живописность их костюмов, игра пламени на листьях деревьев и сама сцена, полная дикой поэзии, вряд ли когда изгладятся из моей памяти.

Долго мы смотрели на эту картину, мне хотелось запомнить ее в подробности, чтобы потом зарисовать в своем альбоме.

На заре туги заметили нас и тотчас же разбежались, бросив наполовину обуглившиеся останки своего товарища на растерзание шакалам и хищным птицам...

Наступил день, но ни один из загонщиков не вернулся.

Редкий случай для индуса, бывшего лишь недавно у меня на службе: Дази-Пал, или маленький паж, танцующий перед своим господином, не бросил нас.

- Где твои люди? - спросил я с комической серьезностью бедного Шейк-эль-Молука.

- Теперь они без передышки бегут в Секондару! - отвечал сконфуженным тоном бедный малый.

Экскурсия наша пропала, и начинать ее сызнова не было времени.

Шейк-эль-Молук был изуродован тигром и с готовностью шел на новую борьбу с ним, но он дрожал перед горстью бандитов, а эти знаменитые туги бегут врассыпную перед карабином европейца.

Нам оставалось вернуться в Агру, где мы и были к вечеру.

На другой день, подав фуру и быков и заплатив жалованье Дази-Палу, мы сели на поезд и через три дня были уже опять в Чандернагоре.

Разбирая свои очерки и записки о далеком путешествии в священный Бенарес, я нашел заметки о моем разговоре с раджою Пейхвы накануне моего отъезда в Коунпур, и мои воспоминания перенеслись к тому тихому вечеру, когда, вернувшись из гарема раджи, мы сели с ним у края террасы, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться серебристой лентой Ганга, мирно катившего свои тихие воды.

Раш-Кондар, показав мне портреты русского императора Павла I и Наполеона I, сказал, что он унаследовал их от отца, который сообщил ему, что это два европейских правителя, от которых зависело изгнание англичан, и при этом показал мне интересный документ, говоря, что подлинник его хранится в России. Это был проект соединенного похода в Индию русских и французских войск в 1801 году. Не знаю, сохранились ли следы этого проекта в архивах Франции. Я переписал этот любопытный документ и ниже привожу его полностью.

ПРОЕКТ ПОХОДА РУССКИХ В ИНДИЮ

I

Цель похода

Изгнать навсегда англичан из Индостана, освободить эту прекрасную и богатую страну от британского ига, открыть новые пути торговли и промышленности цивилизованным странам Европы и Франции. Такова цель похода, достойного обессмертить первый год девятнадцатого столетия и государей тех стран, которые задумали это полезное и славное дело.

II

Государства, которые должны принять участие в походе

Французская республика и русский император должны послать на берег Инда армию в семьдесят тысяч человек.

Немецкий император должен разрешить французским войскам проход через свое государство и облегчить им спуск вниз по Дунаю до его впадения в Черное море.

III

О доставке из Астрахани в Астрабад русской армии в тридцать пять тысяч человек.

В тот момент, когда поход будет окончательно решен, Павел I отдаст приказ собрать в Астрахани армию в 35 тысяч человек, из которых двадцать пять тысяч регулярных войск всякого рода оружия и десять тысяч казаков.

Эта армия будет посажена на суда и по Каспийскому морю переправлена в Астрабад, где и будет ожидать прибытия французской армии.

Астрабад будет главной квартирой союзной армии, там будут устроены провиантские, вещевые и оружейные склады, он будет центром сношений между Индостаном, Францией и Россией.

IV

Путь, которого будет держаться французская армия от Дуная до берегов Инда

От армии, расположенной у Рейна, будет отделен корпус в 35. 000 человек, это войско будет посажено на Дунае на суда и поплывет вниз по реке до Черного моря.

Прибыв туда, войско пересядет на транспортные суда, которые доставит Россия, переплывет Черное и Азовское моря и высадится в Таганроге.

Отсюда войско пойдет берегом Дона до небольшой казачьей станицы Пятиизбянской, где назначена переправа через Дон, и следует далее также пешком до Царицына, расположенного на правом берегу Волги, где вновь посадка на суда и спуск вниз по реке до Астрахани.

Там войска сядут на коммерческие суда и прибудут в Астрабад, приморский город Персии.

В Астрабаде французы соединятся с русскими, и отсюда союзная армия пойдет через Герат, Ферах, Кандагар и скоро достигнет правого берега Инда.

V

Переход французской армии

По Дунаю до Черного моря 20 дней, от устья Дуная до Таганрога 16, от Таганрога до Пятиизбянской 20, от Пятиизбянской до Царицина 4, от Астрахани до Астрабада 10 дней, от Астрабада до берега Инда 60 дней.

Итак, французской армии понадобится четыре месяца, чтобы достичь берегов Инда, предположим даже, что переход будет длиться пять месяцев, следовательно, если она выступит в начале мая 1801 г., то достигнет места назначения в конце сентября месяца.

Надо заметить, что половина пути будет пройдена водою, а другая половина - пешком.

VI

Средства выполнения плана

При посадке на суда на Дунае французская армия берет с собою пушки и зарядные ящики. Ей не нужно брать с собою ничего из походного обихода.

Кавалерия и артиллерия не должны брать с собою лошадей, надо взять лишь седла, хомуты, шлеи, вожжи, гужи и т. п. Этот корпус получает сухари на месяц.

Транспорты, которые доставит Россия, будут снабжены провизией на пятнадцать-двадцать дней. Пока войско будет ехать морем, офицеры генерального штаба отправятся сушей на почтовых вперед, одни в Таганрог, другие в Царицын и третьи в Астрахань.

Когда французская армия высадится в Астрахани, она должна найти там нижеследующие заготовки, припасенные обоими государствами.

1) Боевые снаряды всех сортов и тяжелую артиллерию, то и другое может быть доставлено из арсеналов Астрахани, Казани и Саратова, которые снабжены в достаточном количестве.

2) Упряжные лошади для артиллерии и зарядных ящиков союзных войск.

3) Верховые лошади для французской тяжелой и легкой кавалерии.

4) Лошади и повозки для перевозки багажа, понтонов и т. п. Эти лошади могут быть куплены между Доном и Волгою у казаков и калмыков, там лошадей видимо-невидимо, они очень пригодны для военных действий и дешевле, нежели всюду.

5) Все предметы, необходимые для лагерной жизни французской армии во время ее похода к берегам Инда и далее.

6) Склады сукна, полотна, одежды, шапок, касок, перчаток, сапог и т. п.

Все это имеется в России в изобилии и гораздо дешевле, нежели в других государствах Европы.

Овес можно приобрести и в Астрахани, а все остальное из внутренних губерний России.

VII

Переход союзной армии от Астрахани до берегов Инда - Мероприятия для обеспечения успеха похода

Перед высадкой русских в Астрабаде, комиссары обоих правительств будут отправлены вперед с эстафетой ко всем ханам и царькам тех стран, через которые должна пройти союзная армия, и сообщить им, что войско двух самых великих в мире наций должно пойти через их страну, направляясь к Индии, что единственная цель этого похода изгнать из Индостана англичан, что государи и правительства тех стран, через которые направится союзная армия, не должны опасаться чего-либо, что, напротив, их приглашают содействовать, кто чем может, успеху этого великого предприятия, что союзная армия не будет брать никаких контрибуций, будет покупать все необходимое для нее на наличные деньги, что в ней будет поддерживаться самая Строгая дисциплина, что религия, законы, права, обычаи, собственность, женщины будут неприкосновенны и т. д.

Когда первая французская дивизия прибудет в Астрабад, первая русская дивизия должна двинуться в поход, остальные дивизии союзной армии пойдут последовательно одна за другой с расстоянием пяти верст, сообщаться между собой они будут при посредстве небольших казачьих отрядов.

Корпус из четырех-пяти тысяч казаков с прибавлением легкой кавалерии и регулярных войск составит авангард, за которым непосредственно следуют понтоны, Этот авангард будет наводить мосты, охранять переправы и вообще наблюдать на случай измены и т. п.

В этом славном походе должны принять участие ученые и всякого рода артисты, правительство поручит им проверить существующие ныне карты и планы этих стран, а также и составлять описание какого-нибудь события.

Будут очень полезны воздухоплаватели и лица, изготовляющие фейерверки.

Чтобы внушить этим народам самое высокое представление о Франции и России, необходимо, прежде чем армия и главная квартира выедут из Астрабада, дать в этом городе несколько блестящих праздников.

При таком распределении и предусмотрительности вряд ли могут возникнуть сомнения в успехе похода, но, главным образом, этот успех будет зависеть от ума, усердия, смелости и верности начальников, которым оба правительства поручат выполнение проекта.

Первый консул (Наполеон I) привел нижеследующие замечания, когда ему был предложен на рассмотрение этот проект.

VIII

Замечания

1) Имеется ли достаточное количество судов, чтобы перевезти корпус в тридцать пять тысяч человек по Дунаю до его устья?

2) Воспротивится ли султан и дозволит ли он французской армии спуститься вниз по Дунаю, а также и сесть на суда в портах, принадлежащих Оттоманской империи?

3) Есть ли в Черном море корабли и суда для перевозки армии и имеет ли император Павел I их достаточное количество?

4) Не рискует ли флотилия, отплывшая в Черное море, быть там атакованной и, быть может, рассеянной английским флотом под командою командира Кейта, который, при слухе об этом походе, пройдет Дарданеллы, чтобы преградить в Черном море путь французской армии и даже истребить ее?

5) Каким образом достигнет союзная армия, посте своего слияния в Астрабаде, Индии, раз ей придется проходить через почти дикие и бесплодные страны, тем более, что пройти надо расстояние по меньшей мере в триста лье?

Император Павел I отвечал на замечания уверением, что успех безусловно обеспечен.

IX

Ответы

1) Я думаю, что будет легко собрать достаточное количество судов, а в противном случае армия дойдет сушею до Браилова порта на Дунае в Валахии, и до другого порта на той же реке - Галаца в Молдавии, здесь французская армия сядет на суда, заготовленные Россией, и проследует дальше.

2) Павел I заставил Порту сделать все, что ему угодно, так как его могучее войско внушит Дивану почтение к его воле.

3) Русский император может свободно собрать в своих портах в Черном море более трехсот кораблей и судов всякой величины, весь мир знает, какую величину представляет теперь русский торговый флот в Черном море.

4) Если адмирал Кейт пожелает пройти пролив, и турки этому не воспротивятся, то воспротивится Павел I, для чего у него имеются более действенные средства, чем думают.

5) Страны эти не дикие и не бесплодные, дорога открыта, и ею давно пользуются, караваны проходят путь от берегов Инда до Астрабада, обыкновенно, в тридцать пять-сорок дней. Почва не покрыта, как в Аравии и Ливии, сыпучими песками, и рек там очень много, риса в изобилии, и он составляет главную пищу населения, быков и овец достаточно, а фрукты там восхитительные.

Единственное резонное замечание - это долгий путь, но это не может быть препятствием к выполнению проекта. Французская и русская армии жаждут славы, они храбры, терпеливы, выносливы, их смелость, неутомимость, настойчивость и мудрость их начальников победят все препятствия, каковы бы они ни были.

Таков этот прекрасно составленный план, который Наполеон обязательно выполнил бы, так как во все три великих фазиса своей политической жизни - генерала, первого консула и императора - он не переставал мечтать о покорении Индостана,

До 1813 года и во время пражской конференции он неустанно занимался одним - возможностью атаковать англичан в их азиатских владениях, и его министр иностранных дел, герцог де Бассано, собирал для него самые точные сведения об этой стране у путешественников, побывавших там.

Несомненно, что так хорошо скомбинированная атака франко-русской армией под командою такого генерала, как Сульт или кого-либо другого, выбранного самим Наполеоном, меньше чем в два года изгнала бы англичан из Азии. Они потеряли бы свои колонии и перевозили бы морем грузы, коптили бы треску на своем острове и солили бы сельдей.

Медлить было нельзя... но внезапно скончался Павел I. Боязнь за свое азиатское владычество, которую Наполеон внушал англичанам, и заставила их упрятать его на остров св. Елены.

Сократить свои мировые рынки было для англичан вопросом жизни или смерти: под страхом стать какою-то мизерною нациею рыбаков и торгашей мореходов, Англия должна была стараться уничтожить все препятствия, могущие умалить ее значение на Дальнем Востоке.

Я знаю, что она всегда готова доказывать всем желающим ее смутить, что бюджет Индии дает ей часто дефицит, что Индия стоит ей больших денег.

Скажите этим наивным людям, что в Индии двести пятьдесят миллионов британских подданных, что Англия убила в Индии всю промышленность, доставляя туда бумажные и шелковые ткани, железо и т. п., чтобы заставить страну ограничиться ролью простой производительницы, что Англия вывозит из Индии все сырье, перерабатывает его на своих бесчисленных фабриках и заводах в Манчестере, Бирмингеме, Лондоне и других городах Соединенного королевства и уже в обработанном виде привозит их обратно в Индию.

В Англии есть даже такие фабрики, которые выделывают бронзовых божков, украшающих пагоды.

Я, пожалуй, не должен исключать из спекуляций англичан и пищу Индии, так как одним из факторов торговли этих ловких торгашей является скупка риса в Индии громадными партиями и отправка его в Европу, потом, как только в Индии не хватит рису до новой жатвы, англичане свозят рис в порта Индокитая, Кохинхины, Китая и там продают его по взвинченным ценам. Вот откуда приходит в Индию голод.

Но пробьет час справедливости, поднимется народ, вероятно, Россия, которая обрежет гигантские щупальцы, которые британский спрут протянул через весь свет.

Россия из всех государств Европы является как бы предназначенным судьбою посредником между центральной Азией и Европой, вот уже почти век, как она терпеливо, но верно подвигается к покорению центральной Азии, она уже ушла за Хиву, а англичане - в Кабул, противопоставляя свой шаг каждому шагу России.

Несомненно, что в интересах России ей следует как можно шире и дальше проникнуть в Азию для своей торговли, это ее неоспоримое право, и если когда-нибудь, в далеком будущем, возникнут неприязненные отношения между Россией и Англией, то можно с уверенностью сказать, что вина будет не со стороны первой.

В интересах всей Европы, а в особенности Франции, надо, чтобы Россия держала Англию на востоке и всегда настороже.

Если бы в 1854 году мы не пошли так наивно в Крым, исключительно из-за английских интересов, то Франция вступила бы в союз с Россией и помогла бы своему союзнику пойти на Константинополь, а мы бы получили в компенсацию Сирию и Египет, Тримполи, Тунис и Марокко.

Я извиняюсь перед читателем за то, что невольно увлекся восточной колониальной политикой, но для путешественника нет выше наслаждения, как изучать народы в их стране, проникнуться их желаниями, уяснить себе их секретную политику, наблюдать их движение вперед, проштудировать те незначительные факты, которые влекут к большим событиям, как капли дождя служат иногда предвестниками грозы, и все это дает цель этим странствованиям по белу свету.

Луи Жаколио - Факиры-очарователи (Voyage au pays des fakirs charmeurs). 2 часть., читать текст

См. также Луи Жаколио (Louis Jacolliot) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :