Луи Жаколио
«Пожиратели огня (Les Mangeurs de feu). 5 часть.»

"Пожиратели огня (Les Mangeurs de feu). 5 часть."

XVIII

Лесные бродяги. - Море огня. - Мщение Черного Орла.

После отправления графа д'Антрэга с друзьями в экспедицию произошли чрезвычайно важные события.

Знаменитый начальник Невидимых, человек в маске, вследствие смерти своих приспешников и отъезда барона де Функаля в Европу, будучи поставлен в невозможность что-либо предпринять, пришел сначала в отчаяние и уже собирался возвратиться в Россию. Много потратил он денег, коварства, тайной борьбы, и это ни к чему не привело. Сколько раз враг, казалось, был совершенно в его руках, и всякий раз этот враг уходил цел и невредим вследствие какого-то рокового стечения обстоятельств. Теперь замаскированному человеку приходилось ждать... но чего же? Прибытия новых опытных агентов? На это невозможно было рассчитывать. Ему оставалось только со стыдом признать свое поражение и удалиться в Россию. Как? Удалиться в Россию, отказаться от столь долго лелеемой надежды? Никогда! Ни за что! Лучше десять раз умереть.

Тогда он ухватился за последнее средство и задумал организовать экспедицию лесовиков с целью захвата графа д'Антрэга. Теперь он давал себе клятву не церемониться с пленником, если тот попадется ему в руки. Теперь уж он не хотел ставить никаких условий, а просто всадить в соперника пулю и тем навсегда от него избавиться.

И Невидимый обратился к хозяину "Чертова кабачка" мистеру Бобу, с которым вообще сносился только в чрезвычайных случаях. Боб не отказал в своем содействии, но при этом сделал следующую оговорку:

- Мы обещали выдать канадца Дика и европейцев нагарнуку по имени Виллиго, который служит у них проводником и собирается заманить их в ловушку, чтобы насытить над ними свою месть. Мы обязаны исполнить данное слово, поэтому уж вы адресуйтесь к названному дикарю и у него покупайте пленника. Я уверен, что вам не придется дорого платить, да, пожалуй, и покупать не придется, потому что дикарь и сам сумеет справиться с вашим графом. Бумеранг Виллиго действует превосходно.

Невидимый знал, что Оливье и Дику в первое их путешествие по лесам Австралии помогли какие-то дикари, но не знал, что то был Виллиго со своими воинами. Вообще, как все европейцы, он презрительно относился к дикарям и не считал их годными на что-нибудь путное.

Был первый час ночи, когда Черный Орел и Коанук явились в лагерь бандитов. Их немедленно провели в палатку Боба. Трактирщик был не один: в темном углу палатки сидел незнакомец, заботясь не о том, чтобы скрыть свое присутствие, а только о том, чтобы не дать себя разглядеть.

- Да будут времена благоприятны великому вождю и да будет у него в изобилии дичь! - приветствовал Черного Орла Боб.

- Да будут благословенны дни твои! - отвечал Виллиго. - Ты желал меня видеть. Я пришел!

- Ты удивляешься, что я здесь?

- Красный Глаз сам знает, что ему делать, а Черный Орел ничему не удивляется.

- Этот джентльмен мой друг и просил меня проводить его по степи.

Черный Орел молчал и ждал, что ему скажут дальше. Он отлично знал, что Боб не покинул бы Мельбурн из-за таких пустяков.

- Ну, Виллиго, не пора ли тебе исполнить свое обещание? Мы в глуши австралийских лесов, в Мельбурне никто не узнает, что здесь было.

- Красный Глаз угадал мою мысль. Я сам сегодня хотел в последний раз уговориться с Вилькинсом, твоим помощником.

- Виллиго - великий вождь! Послушаем, что он скажет.

- Здесь, в этом месте, действовать нельзя. Тут поблизости есть несколько ферм твоих соотечественников. Могут узнать. А ты вот что сделай. Перейди с воинами Лебяжью реку, а мои люди проводят тебя к Красным горам, которые ты, вероятно, видел на западе.

- Да, видел. С самой высокой вершины их поднимается сноп пламени. Эти, что ли?

- У подножия горы находится отверстие в огромную кра-фенуа, в которой могут свободно поместиться все твои люди, так что никто не заметит их присутствия.

- Понимаю. Виллиго - великий вождь!

- Завтра утром Тидана и его товарищи уедут с фермы скваттера Кэрби, чтобы продолжать свой путь. К Красным горам мы прибудем к вечеру, и я предложу европейцам остановиться на ночлег в кра-фенуа.

- А так как они не будут ничего подозревать, что очень важно ввиду чрезмерной силы канадца, то мы набросимся на них, обезоружим и свяжем, прежде чем они успеют вскрикнуть. Таким образом их плен не будет стоить жизни ни одному из нас... Да, Черный Орел положительно величайший вождь в Австралии!

- Это еще не все. Так как мне нужно будет знать, не случилось ли на вашем пути какого-нибудь замедления, то вы, как только закатится солнце и наступит темнота, зажгите немного пороха на камне, поставленном на высоте человеческого роста, и я по тому пламени буду знать, что у вас все готово, что никого из ваших нет в окрестностях и что я, одним словом, могу идти.

- Все будет сделано, как ты желаешь. Действительно, тебя нужно будет известить о нашем приходе.

- Виллиго все сказал. Ему больше нечего сообщать Красному Глазу. Ему нужно скорее возвращаться, чтобы не возбудить подозрений.

- Еще одно слово. Черный Орел может отказаться удовлетворить моему любопытству, это его воля, но мне бы хотелось знать, что он сделает со своими пленниками.

- Виллиго всей душой отдался Тидане и его друзьям, он служил им верой и правдой, а между тем эти белые нанесли ему побои на глазах у его молодых воинов...

Виллиго помолчал, словно не будучи в состоянии продолжать от прилива ярости, и продолжал с хорошо разыгранной злобой:

- Побитый вождь уже не вождь... Виллиго бросит своих пленников в огненное море!

Услыхав эти слова, Красный Глаз переглянулся с человеком в маске, как бы желая ему сказать:

- Нечего вам и путаться в это дело. Все устроится без вас!

Человек в маске, должно быть, понял и согласился с мнением Боба. По крайней мере он не сделал Черному Орлу никакого предложения.

- Теперь я понимаю, зачем Черный Орел привел нас к Красным горам! - сказал Боб, радуясь тому, что он услышал от нагарнука.

- Прощай, вождь! - отвечал Виллиго. - Да побелеют твои волосы прежде, чем ты переселишься в страну предков!

С этими словами дикарь удалился, пристально окинув взглядом фигуру незнакомца с закрытым лицом.

- Не забывай моих наставлений! - сказал он Коануку, когда они остались вдвоем.

- Черный Орел не на ветер бросал свои слова, когда говорил со мной! - отвечал Сын Ночи.

Виллиго пошел по дороге на ферму Кэрби.

Между тем защитники блокгауза после ухода вождя провели около часа времени в сравнительной тишине. Хотя опытный слух Кэрби и Дика по тысяче неуловимых признаков угадывал присутствие нирбоасов в густых кустах, окружавших ферму, однако ничто не указывало на близкое нападение.

Маленький отряд в нетерпении дожидался рассвета, который обеспечивал им верную победу. Днем нападение врасплох было немыслимо, а винтовки наших пионеров не промахивались никогда.

Если подумать, сколько этих отважных и смелых людей, ирландцев и американцев, селившихся на расстоянии пяти или шести сот миль от Мельбурна или Сиднея, чтобы пасти свои стада и возделывать землю, сколько их погибло вдали от всякой помощи, вместе со всем своим имуществом и своими семьями, то невольно приходится удивляться тем, которые после того решались продолжать их дело.

И как обидно при этом сознавать, что если бы не англичане, то вся эта страна являлась бы лучшим в мире местом для европейской колонизации: ведь сначала все австралийцы разделяли убеждение, сохранившееся впоследствии только у одних нготаков, что белые люди - их воскресшие и вновь вернувшиеся на землю предки, захотевшие научить их счастью. Благодаря этому убеждению туземцы встретили европейцев с распростертыми объятиями и готовы были служить им с сыновней почтительностью, готовы были во всем повиноваться им, как послушные дети. Но Англия и здесь, как и везде, где только она сталкивается с меньшей силой, проявила свое двуличие, свое бессердечие, свою ненужную, бессмысленную жестокость. Стоило только вспомнить, что делали англичане после возмущения сипаев, когда свыше трехсот тысяч невинных туземцев, старцев, женщин и детей, даже грудных, были беспощадно перерезаны и избиты ими! Таковы действия английского правительства; действия же отдельных англичан еще более возмутительны и бесчеловечны настолько, что они казались бы невероятными, если бы не подтверждались показаниями тех же английских властей.

Так, например, губернатор, сэр Артур, единственный честный, порядочный человек, какого видели за все долгое время английского владычества в Австралии, приказав произвести анкету, которую намеревался препроводить своему правительству в метрополию с целью получить полномочия для энергичного воздействия на нравы своих соотечественников, собрал следующего рода сведения. (Мы здесь приводим дословную цитату из составленного им донесения.)

"Похищают детей у туземцев, вырывая их силой от матерей и отцов во время их празднеств. В туземцев стреляют, как в воробьев или в ворон, просто ради забавы; убивают мужей, чтобы завладеть их женами, и нередко на шею пленницам вешают мертвые головы их мужей или сыновей... Приковывают этих несчастных к деревьям, избивая их хлыстами или палками, чтобы сломить их упорство и сопротивление... Отрубают у мужчин ноги и руки и оставляют этих несчастных валяться на земле среди леса или поля. Нападают на мирно сидящих вокруг своих костров туземцев и, прячась за стволами деревьев, расстреливают их, а найдя беспомощно распростертого на земле ребенка, со смехом кидают его в огонь костра. "И факты эти не единичные", - пишет свидетель в своем показании. Бывают случаи, что туземцев убивают просто ради шутки; берут два пистолета, один заряженный, другой - незаряженный, последний приставляют себе к уху и спускают курок, а заряженный пистолет вручают туземцу, приказывая ему сделать то же, и бедняга пускает себе пулю в голову. Мало того, старые лесные бродяги из бывших каторжан с веселой усмешкой рассказывают, что стреляют в туземцев, чтобы их мясом кормить своих собак..."

И такие вещи продолжались в течение целого полустолетия, безмолвно одобряемые британским правительством. "А правительство, к стыду его будь сказано, - как писала в заключение в 1836 году "Times", перечислявшая все эти факты и многие другие, - ни разу и ни при каких обстоятельствах не только не карало за подобные поступки, а даже воспрещало своим представителям строго преследовать виновных".

Вот почему честный канадец Дик, бывший свидетелем всех этих ужасов, размышляя об участи, какую им, без сомнения, готовили нирбоасы в случае, если бы им удалось овладеть фермой, невольно спрашивал себя, не вправе ли были эти туземцы поступить с ними так же беспощадно и бесчеловечно, как поступали с ними самими, и внутренне желая теперь только одного - чтобы и в эту ночь, и назавтра дело обошлось без дальнейшего кровопролития.

И желание его было услышано.

За ночь воинственный пыл нирбоасов мало-помалу остыл. Первые минуты гнева прошли, и заговорил рассудок. Осаждающие не знали числа врагов и предполагали его очень большим ввиду огромного количества убитых во время утреннего штурма. Сверх того их еще более расхолодило недавно полученное известие об отпадении нготаков.

Поэтому они начали с того, что отложили приступ до утра, объясняя эту отсрочку желанием узнать предварительно число врагов. Приняв это решение, они спокойно разлеглись на траве, чтобы предаться отдохновению и набраться побольше сил для будущих подвигов. С этой минуты на ферме перестали слышать тот зловещий воинственный гул, который так смущал и беспокоил ее защитников. Вся нирбоасская армия погрузилась в глубокий сон.

XIX

Изумление осажденных и осаждающих. - Благополучный исход нападения. - Письмо мистера Джильпинга. - Великий день Виллиго. - Месть дикаря.

Велико было удивление канадца и его друзей, когда они при первом проблеске утра увидели с бельведера, что страшные враги их преспокойно спят, растянувшись в кустах. После ночной тревоги переход был такой быстрый, что все они невольно рассмеялись. Драма принимала комический оборот.

Не менее велико было и изумление бедных нирбоасов, когда они при пробуждении увидали грозного Тидану, стоящего на бельведере. Они думали, что им придется иметь дело только с Кэрби и его семейством, а тут вдруг Тидана, которого весь bush и трепещет, и в то же время уважает, который в бою неумолим, но в обыкновенной жизни так добр, так благороден и великодушен. Бессознательно, дружно дикари приветствовали его громким криком, даже не сговариваясь между собой.

Для боя не было места, не было возможности. Война кончилась сама собой. Вне себя от радости, Кэрби щедро угостил недавних врагов ромом, и новый мирный трактат был немедленно заключен между скваттером и его соседями.

- Как здесь все странно кончается, - заметил своему другу Оливье, радуясь счастливому исходу осады. - Я был положительно уверен, что пришел наш последний час.

- А я напротив! - возразил канадец.

- Что же, вы надеялись на благополучный исход?

- Да, было какое-то предчувствие, что и на этот раз мы благополучно выпутаемся из беды!..

В это самое время Виллиго возвратился из лагеря лесовиков. Он не верил ни ушам, ни глазам своим. Он рассчитывал пройти на ферму по трупам нирбоасов, среди потоков крови, а между тем нирбоасы плясали и пели песни, попивая крепкий ром.

Несколько минут спустя канадец и друзья его увидели свою фуру, покинутую накануне Черным Орлом. Фуру конвоировало человек двадцать нготаков, которые, въехав на двор фермы, торжественнейшим образом заявили, что у них и в мыслях не было грабить своих "белых дедов". При этом они вручили Дику сложенный вчетверо лист бумаги, на котором было что-то написано.

Канадец, очень смутно помнивший грамоту, которой он когда-то обучался в народной школе в Квебеке, передал письмо Оливье, который прочел вслух следующее:

"Поселение нготаков, 25 июня 18...

Gentlemen and friends,

Messieurs et amis,

Милостивые государи и друзья!

Почтенные австралийские джентльмены, которые вручат вам это рекомендательное письмо, мною им выданное, были так добры, что взяли на себя труд доставить к вам от меня фургон с военными и съестными припасами, включая ящик с оружием, найденный в одной роще, но выключая вещи, принадлежащие лично мне. Это та самая фура, которую благородный Виллиго потерял вместе с упряжью на большой дороге во время своего слишком поспешного бегства.

Достопочтенные австралийские джентльмены пригласили меня провести у них в деревне несколько дней. Я принял их любезное предложение, рассчитывая отыскать у них в стране знаменитую ящерицу с хоботом, которой до сих пор еще нет в моей коллекции. Не беспокойтесь обо мне; я в скором времени увижусь с вами в стране нагарнуков, куда мои новые друзья обещали меня проводить".

Это тяжеловесное послание было подписано: "Джон Джильпинг, эсквайр, будущий лорд Воанго из Воанго-Голля".

Чтецом овладел неудержимый хохот, который быстро сообщился его друзьям, потом Кэрби, потом нирбоасам, которые захохотали из учтивости, сами не зная чему; чудовищный смех, точно буря, потрясал окрестности в течение по крайней мере пяти минут.

- Не переводите письма Черному Орлу со всеми подробностями, - сказал канадец графу, когда смех несколько утих. - Он никогда не простит его Джильпингу.

- Почему же?

- А потому, что Джильпинг позволил себе выразиться непочтительно о великом вожде.

- Ну?

- Поверьте мне: у Черного Орла щекотливое самолюбие.

- Хорошо, будь по-вашему!

Возвращение фуры и весточка от почтенного Воанго донельзя упрощали вопрос об отъезде. Времени и так было потрачено много, нужно было спешить поскорее на Лебяжий прииск, чтобы прибыть туда по крайней мере в одно время с Коллинзом и его отрядом, которые теперь наверное успели далеко уйти вперед.

К счастью, мустанги, быстроте которых обязано было своим спасением семейство Кэрби, отдохнули в конюшнях фермы и снова были годны к службе. Однако, чтобы дать благородным животным время хорошенько оправиться после бешеной скачки, друзья решили в первый день не садиться на них, а вести их за собой в поводу.

После трогательного прощания с Кэрби и его домашними канадец, Оливье и Дик поместились в фуре, чтобы отдохнуть немного после ночных треволнений. Что касается Виллиго, то его железное тело не нуждалось в отдыхе. Он встал во главе каравана, который под его предводительством снова двинулся в путь.

Мог ли спать Виллиго, когда для него наконец настал желанный, великий, давно им ожидавшийся день? Пятнадцать лет ждал он его с тех пор, как, возвратившись с охоты, нашел у себя дома мертвую молодую жену и сожженную хижину. Мог ли он спать, когда он готов был плясать, петь, выделывать всевозможные дурачества, когда ему казалось, будто вся природа сочувствует его торжеству? Нет, это для него было совершенно невозможно.

Пятнадцать лет кряду он то надеялся, то впадал в отчаяние, то снова надеялся и опять отчаивался. Он дал себе страшную клятву остаться без погребения, остаться блуждающим каракулом до тех пор, покуда смерть его жены не будет кроваво отмщена.

И теперь, когда наконец наступил этот великий день, неужели Виллиго был бы способен хотя на миг забыться сном, хотя на миг отрешиться от радости, охватившей все его существо?.. Нет, это было немыслимо. Сердце его билось от восторга, голова трещала от дум, в ушах раздавался милый голос его покойной жены.

Образы прошлого, образы быстро промелькнувшего недолгого счастья вновь восстали в душе дикаря, и он мыслями и чувствами вступил в беседу с мертвой подругой. Долго беседовал он с нею среди степного безмолвия, и под конец ему стало казаться, что солнце слишком медленно двигается по синему своду.

Сделали привал для завтрака. Но Черный Орел не ел. Радость сама по себе питает, а мщение может насытиться только мщением.

- Да что это сегодня с Черным Орлом? - спросил Оливье у канадца. - Не находите ли вы его каким-то странным и таинственным? Он все бормочет... точно говорит с каким-то невидимым лицом. Посмотрите, как он бьет себя в грудь и обращается к солнцу с какими-то заклинаниями. Он положительно в экстазе.

- Сидя нынче ночью на веранде Кэрби, я припомнил многое из прошлых лет. Сегодня для Виллиго очень грустный день... Бедняга, мне жалко его!

- Что же это такое?

- Тяжело рассказывать, дорогой Оливье!

- Все-таки расскажите!

- Трудно! Легко ли изложить в нескольких словах драму, тяжелую, кровавую драму, воспоминание о которой и до сих пор волнует кровь моего названого брата?!

- Дорогой Дик, вы начинаете говорить загадками!

- Вовсе нет!

- Но я ничего не понимаю!..

- Поймете, когда я скажу вам, что пятнадцать лет тому назад Виллиго потерял свою молодую жену, павшую жертвой мести лесовиков.

- Ах, что вы говорите!.. Как же это произошло?..

Но канадец не мог продолжать. Черный Орел остановил фуру под тенью фиговой рощи и подошел к беседующим.

В эту минуту солнце готовилось зайти за Красные горы, голые склоны которых, изборожденные потоками лавы, возвышались в полумиле от наших путников. Уже стали заметны красноватые пары Чертова пика, бороздившие огненными чертами темнеющий горизонт. Гора погружалась в постоянно сгущавшийся мрак, понемногу окутывавший и лес, и долины.

- Взгляните! - сказал вдруг Виллиго в каком-то самозабвении. - Взгляните туда, на подножие Большого пика. Вы увидите мщение чернокожего человека.

- Что такое? - в один голос обратились к нему наши друзья.

- О, чернокожий никогда не забывает оказанного ему добра, но твердо помнит и нанесенное ему зло! - продолжал туземец в диком исступлении.

- Успокойся, брат мой! - ласково обратился к нему Дик, кладя свою руку на его плечо.

- Тидана скоро увидит своего брата спокойным, но прежде тот утолит свою жажду мести! - И глаза Виллиго вспыхнули мрачным огнем.

"Что же это будет такое?" - невольно подумал граф, вслушиваясь в зловещий тон Черного Орла, и хотел обратиться к нему за разъяснением, но Дик остановил его.

- Молчите, граф!.. Не надо тревожить старые раны!..

Оливье невольно согласился.

- Но скажите же хотя бы, Дик, на что рассчитывает Черный Орел!..

- Увидите сами!..

- Это будет что-нибудь ужасное?

- Я сам еще не знаю.

Друзья смолкли.

Ночь наступила.

Вдруг в том направлении, куда указывал Виллиго, мелькнул белый свет. Вслед за тем прогремел ужаснейший взрыв, от которого задрожала земля под ногами у путников. Огромный огненный сноп поднялся над горизонтом и сейчас же потух, как зарница.

Газы, скопившиеся в пещере Чертова пика, воспламенились от соприкосновения с порохом, который мистер Боб зажег, по коварному совету Виллиго, и часть горы, приподнятая взрывом, обрушилась на лесовиков.

- Что это? - вскричал Дик дрожащим от волнения голосом. - Что это значит?

- Это тризна по жене Виллиго, - отвечал Черный Орел в диком исступлении. - Триста лесовиков спят теперь вечным сном под обрушившейся горой.

- Да, вот она, месть дикаря! - прошептал канадец, печально потупив голову.

Часть третья

КОРАБЛЬ-ПРИЗРАК

I

Сессия суда в Сан-Франциско. - Капитан Джонатан Спайерс. - Убийца китайца и министр Джонас Хабакук Литльстон.

Часы на высокой башне судебной палаты в Сан-Франциско били полдень. Это были замечательные часы: они не только отбивали каждый час, как всякие другие башенные часы, но и еще каждые четверть часа играли прелестные вальсы и польки, увеселяя прохожих обоего пола и всех жителей Калифорнии, так что "Восточная компания" еженедельно по воскресеньям устраивала специальные поезда, для того чтобы окрестные фермеры и их семейства могли приехать полюбоваться этим чудом искусства.

Так как творец этого диковинного механизма был большой патриот, то эти национальные часы каждый час исполняли еще один из национальных гимнов различных штатов американской федерации; в то же время изображение одного из президентов, стоявших во главе республики, появлялось в маленькой будочке над часами и торжественно раскланивалось с публикой все время, пока продолжался гимн. А в полдень каждый раз появлялся сам великий Вашингтон на своем боевом коне, с мечом в одной руке и конституционной хартией в другой, и трижды провозглашал "ура", на что в первое время толпа отвечала бешено восторженными криками. Но мало-помалу энтузиазм толпы остыл, и тогда муниципалитет города стал нанимать пять-шесть пропойц, которые ежедневно, ровно к полудню, являлись сюда за вознаграждение в один шиллинг и отзывались на автоматическое "ура" великого Вашингтона патриотическими криками.

В тот день, о котором теперь идет речь, муниципальным наемникам не пришлось, однако, исполнять своего обязательства, потому что едва только великий герой независимости появился на башне, как крики "vivat", издаваемые 20000 голосов с неподдельным энтузиазмом, огласили воздух и, подобно урагану, пронеслись над площадью.

Вся вашингтоновская площадь и прилегающие к ней улицы, вплоть до Дюпонт-стрит в китайском городе, до такой степени были переполнены людьми, что всякое движение по ним прекратилось; но пригородные трамваи продолжали подвозить все новых и новых любопытствующих граждан, которые положительно заполонили не только залу суда, но и все здание и даже двор его. Судя по такому громадному стечению публики, можно было подумать, что здесь происходит какой-нибудь колоссальный политический митинг. Но так как, несмотря на весьма оживленные прения между отдельными группами, ни один оратор не обращался к толпе, то было ясно, что ни о каком политическом митинге в данном случае не было и речи.

В чем же заключался "the great attraction"*, как выражаются англичане и американцы, этого громадного сборища?

* Предмет, привлекающий внимание.

В том, что ровно в час пополудни должно было открыться заседание суда над знаменитым Джонатаном Спайерсом, прозванным Красным Капитаном, и его сообщниками. Этот громкий процесс сильно занимал уже более месяца не только все население данного штата, но и всех граждан Северо-Американских Соединенных Штатов. Множество репортеров прибыло и из Сан-Луиса, и из Нью-Орлеана, из Чикаго и Балтимора, Филадельфии и Нью-Йорка, чтобы ежечасно доставлять самые свежие вести о процессе в газеты с помощью телеграфа. Так как было заявлено, что телеграф останется до окончания дела в распоряжении первого занявшего его, то репортер "Нью-Йорк геральд" еще накануне вечером явился в телеграфное бюро с Библией в руках и принялся телеграфировать в продолжение всей ночи стих за стихом Ветхий завет до самого момента открытия заседания, а затем, без малейшего перерыва, перешел к передаче по телеграфу обвинительного акта и всевозможных мельчайших подробностей интересного процесса. Эта изобретательность приобрела находчивому репортеру на всей территории Соединенных Штатов репутацию ловкого и смышленого человека.

В то же время по всей стране начались пари, столь любимые янки. Не проходило дня, чтобы в газетах не появлялось нескольких заявлений такого рода: Джон Силливан из Нью-Джерси держит пари на 5 тысяч долларов против оправдания Красного Капитана; вслед за тем являлся ответ: Вилльям Чильдерс из Мэриленда держит пари на 5 тысяч долларов за оправдание Красного Капитана.

Словом, дошло до того, что Красный Капитан чуть ли не котировался на бирже.

Что же это было за дело? Одни утверждали, что капитан был честнейший, порядочнейший и благороднейший человек, какого только видел свет, и что, вместо того чтобы предавать его в руки правосудия, его следовало бы правительству встретить с музыкой и почтить торжественным банкетом! Другие утверждали, наоборот, что это была темная личность, негодяй и мерзавец чистейшей воды, с которым народ должен был бы покончить судом Линча тотчас по его прибытии.

Желая остаться беспристрастными, мы только дословно приведем обвинительный акт, прочитанный при открытии заседания высокочтимым Джонасом Хабакуком Литльстоном, старшим секретарем суда, и составленный не менее высокочтимым мистером Эзекилем Джое Свитмаусом.

За несколько минут до открытия заседания мистер Джонас Хабакук Литльстон с озабоченным видом взошел на возвышение, предназначенное для судей, чтобы убедиться, все ли в порядке, и по обыкновению стал распекать своего помощника за недосмотр и непорядки.

- Право, мистер Дарлинг, я не знаю, куда вы запрятали сегодня свое соображение и свой ум! Как могли вы допустить, чтобы подле кресла господина председателя поставили точно такую же плевательницу, как подле кресел присяжных заседателей? Вам должно быть известно, что председатель весьма дорожит своими привилегиями! Прикажите сейчас же поставить господину председателю плевательницу стоимостью в 25 долларов с тончайшим песочком, а присяжным - плевательницы стоимостью в 5 долларов.

- Нет, право! Мистер Дарлинг, вы совершенно не способны нести обязанности занимаемой вами должности! - вновь начинает высокочтимый мистер Литльстон, продолжая свой осмотр.

- Да что я еще такое сделал?! - восклицает негодующим тоном помощник. - Какое новое упущение?

- Какое упущение! Вы забыли приказать поставить ящик с карандашами судьи Барнетта: ведь его сын прислал сегодня ящик с 60 дюжинами карандашей; это приблизительно обычная порция мистера Барнетта в те дни, когда у нас заседания затягиваются до ночи!

Дело в том, что американцы так строго применяют на деле свою излюбленную поговорку "Times is money", то есть "Время - деньги", что нередко готовы пожертвовать ста тысячами долларов, чтобы только опередить своих конкурентов хотя бы всего только на несколько часов. Чтобы не терять даром времени даже во время заседаний, научных прений и митингов, многие американцы занимаются каким-нибудь ручным, чисто механическим трудом, не отвлекающим их мыслей; так, например, один посредством особого инструмента изготовляет конверты из груды белой бумаги, целые кипы которой лежат подле него на столе; другой, как судья Барнетт, чинит карандаши; третий долбит из дерева маленькие лодочки и оснащает их шелковыми нитями. Пользуясь уже заранее очиненными карандашами, также выигрывается время, и сын судьи Барнетта сберегает время готовыми карандашами, а отец не теряет его даром, слушая прения в суде и очиняя в то же время карандаши.

В тот момент, когда часы на здании суда пробили час, двери в зале заседания раскрылись, и помещение, предоставленное для публики, было взято приступом в ту же минуту. Почти одновременно с этим судья Барнетт занял председательское кресло, а двенадцать присяжных разместились по обе стороны председателя.

После обычных предварительных формальностей мистер Дарлинг сообщил о стоящем на очереди деле:

- Дело Куанг-тонской китайской переселенческой компании; представитель мистер Эзекиль Джое Свитмаус против высокочтимых джентльменов, капитана Джонатана Спайерса, Самуэля Дэвиса, его лейтенанта, и судового врача парохода "Калифорния" Джона Прескотта.

Все трое обвиняемых, оставшихся на свободе благодаря залогу в 20000 долларов, тотчас же вышли и заняли свои места на скамье подсудимых; с ними вошел и их адвокат, мистер Жеробаам Нойстонг, один из наиболее выдающихся юристов в Соединенных Штатах, сенатор штата Нью-Йорк, нарочно прибывший в Сан-Франциско для оказания содействия обвиняемым за вознаграждение в 30000 долларов.

- Джентльмены, - начал председатель, судья Барнетт, готовясь очинить первый карандаш, - признаете ли вы себя виновными или нет?

- Нет, судья Барнетт! - отозвались разом все трое обвиняемых.

- Вы слышите, Литльстон, эти джентльмены не признают себя виновными! Ну, а теперь, мистер Свитмаус, не будете ли вы добры изложить присяжным обстоятельства вашего дела, - продолжал председатель, обращаясь к адвокату обвинителей, - я готов дать вам слово, если мистер Жеробаам Нойстонг ничего не имеет против.

- Мы не можем ничего иметь против чего бы то ни было, - возразила знаменитость, сопровождая свои слова великолепным жестом. - Нам даже неизвестно, зачем мы здесь! Досточтимый собрат наш, Эзекиль Джое Свитмаус, пожелал, вероятно, с целью дать работу своим клеркам, изготовить повестки о явке в суд моим доверителям, в которых он именует их злодеями, мошенниками, разбойниками и подобными любезными эпитетами, за которые мы предполагаем полностью рассчитаться с ним, взыскав протори и убытки. Повинуясь предписанию статьи особого уложения штата Калифорния, требующего, чтобы гражданин немедленно являлся в суд по получении установленной повестки о вызове, мы явились сюда и теперь ожидаем, чтобы досточтимый мистер Свитмаус соблаговолил объяснить нам причины и основания, побудившие его к подобному образу действий по отношению к нам, - образу действий, который, я должен в том сознаться, заставляет меня серьезно опасаться за состояние его умственных способностей.

Шепот одобрения сопровождал эти слова ловкого оратора, который предоставлял своему оппоненту всю трудную задачу ловкого и остроумного изложения дела, а сам приготовился только слушать, предоставляя Свитмаусу нападать и обвинять, не получая ни возражений, ни немедленного ответа на свои слова, излагать доказательства, приводить аргументы, и все это против совершенно безмолвного противника, подстерегающего малейшую его оплошность, готового воспользоваться каждой его ошибкой, каждым промахом и спокойно выжидающего удобного момента, чтобы несколькими ловкими приемами разрушить все его с таким трудом воздвигнутое здание обвинения.

В Соединенных Штатах судебные дела ведутся не так, как в Европе. Здесь это не борьба общества и общественной совести с преступником и преступлением, а просто своего рода словесный турнир между двумя адвокатами, адвокатом обвинения и адвокатом защиты. Присяжные не ознакомляются предварительно с делом, на них не может повлиять ни мнение или взгляд председателя, ни речь прокурора, заинтересованного в обвинении подсудимого. Здесь председатель суда просто судья, который призван только применять законную меру наказания или взыскания после того, как будет произнесен приговор. Ему даже не предоставляется право ставить какие-нибудь вопросы; его назначение. - поддерживать порядок в зале суда, следить за дебатами, давать слово тому или другому из адвокатов и не допускать, чтобы они в пылу соревнования и увлечения делом от слов переходили к действиям и вцеплялись друг другу в горло или в волосы, что в Америке, особенно в восточных штатах, случается нередко.

Настоящего обвинительного акта, составляемого судом на основании данных предварительного следствия, здесь вовсе не существует. Вместо него является простое изложение, письменное или устное, самого дела адвокатом обвинения, так что обвинение и защита совершенно равны перед судом, вследствие чего ловкий и умелый адвокат имеет громадное, можно сказать, первенствующее значение в любом деле.

При этом публике предоставляется право открыто и беспрепятственно выражать свое сочувствие, свое одобрение или негодование и возмущение; и часто это открыто высказанное общественное мнение влияет на судей, которые всегда прислушиваются к голосу толпы, весьма чуткой, впечатлительной и в большинстве случаев беспристрастной в своих суждениях.

Говорят, что тот, кто говорит один, всегда бывает прав; да, но не тогда, когда за ним следит опасный оппонент. Поэтому после первых же слов Нойстонга все поняли, то "Цицерон Сан-Франциско", орел Свитмаус на этот раз нашел себе достойного и опасного соперника.

- В таком случае, мистер Свитмаус, - сказал председатель, судья Барнетт, - даю вам слово, если только вы не отказываетесь от обвинения!

- Напротив, я настаиваю на нем, судья Барнетт! Я изложил всю суть его в специально составленном мемуаре, который, с вашего разрешения, прочтет господин старший секретарь суда, высокочтимый мистер Литльстон. Этот мемуар подробно и обстоятельно ознакомит суд с сутью дела, не возбуждая и не вызывая бурных возражений, как всякое устное сообщение! - При этом адвокат Свитмаус многозначительно взглянул на адвоката Нойстонга, но последний продолжал пребывать в строжайшем безмолвии.

Старший секретарь суда Литльстон, сияющий и торжественный, поднялся и окинул самодовольным взглядом присутствующих. Наконец-то ему представляется случай выказать перед самым избранным обществом Калифорнии свои богатые голосовые данные и свое умение если не говорить, то хоть читать. Он внутренне торжествовал.

Трое обвиняемых, одетые с непривычной в восточных штатах изысканностью, более походили на почетных зрителей, чем на обвиняемых; они держали себя просто, естественно и непринужденно. Красный Капитан, Джонатан Спайерс, на которого были обращены все взоры, был красавец мужчина лет тридцати, с благородными чертами лица, выражающими непоколебимую энергию, а скептическая, насмешливая усмешка, блуждавшая на этом красивом лице, казалось, говорила о том, что этот человек не верит ни во что на свете, кроме своей собственной воли. Словом, это мог быть или величайший негодяй, или гений, смотря по обстоятельствам и в зависимости от того, как сложилась жизнь. Бывший командир "Калифорнии" с одинаковым достоинством мог бы носить как мундир адмирала федерального флота, так и костюм командира пиратов.

Самуэль Дэвис и Джон Прескотт, старший лейтенант и судовой врач того же судна, представляли собою разительный контраст по отношению к своему командиру. Это были два грубых янки, без всяких предрассудков, готовые на всякое дело, лишь бы оно принесло им несколько десятков долларов, и их изысканные костюмы только еще более подчеркивали вульгарность их манер. Они были приглашены на суд лишь для формы, так как во всяком случае ответственным за них являлся капитан, в руках которого они были слепым и послушным орудием.

Утвердив на носу, который Дарлинг в минуты благодушия сравнивал с тараном боевого судна, золотые очки, мистер Литльстон, прокашлявшись, приступил к чтению мемуара, составленного досточтимым Джое Свитмаусом.

"Двадцать четвертого июля текущего года командир парохода "Калифорния" Вест-Индской компании, капитан Джонатан Спайерс, прибыл в воды Куанг-Тона, чтобы произвести здесь нагрузку 6000 тюков шелка-сырца для торгового дома "Will Fergusson - братья и К®" в Сан-Франциско, зафрахтовавшего это судно за свой счет.

Покончив с нагрузкой, нашли, что палуба и междупалубное помещение этого громадного парохода, бывшего некогда пассажирским, оставались свободными; китайская переселенческая компания "Виу-Цзинь" предложила капитану "Калифорнии" использовать эти свободные помещения, приняв на свой пароход перевозку 750 китайских переселенцев за счет вышеупомянутой компании по цене 12 долларов с человека, мужчины и женщины безразлично, не включая пищи, о которой компания решила сама позаботиться.

Снесшись предварительно с Вест-Индской компанией и затем с арматорами, зафрахтовавшими пароход, братьями Фергюссон и К®, капитан "Калифорнии", вышеупомянутый высокочтимый Джонатан Спайерс, принял предложение компании на условии немедленной уплаты всей суммы стоимости провоза пассажиров, что и было сделано в самый день посадки эмигрантов на пароход; но в самый момент отправления между капитаном Джонатаном Спайерсом и переселенческой компанией возникли пререкания по поводу сорока тонн риса, нагруженных на пароход и офрахтованных казначеем парохода в 480 долларов провозной платы, тогда как переселенческая компания, на основании установленного на судах обычая, утверждала, что этот рис как питательный продукт, предназначенный на потребление в пути, должен быть принят на судно бесплатно.

Так как "Калифорния" находилась уже под парами, то, чтобы не задерживать ее, обе стороны постановили порешить этот вопрос согласно общему правилу, принятому в больших пароходных компаниях, занимающихся перевозкою эмигрантов из Европы в Америку. В этом духе и был составлен протокол.

Таким образом, все было улажено к обоюдному удовольствию, и ничто не давало повода предполагать ту страшную развязку, какая разыгралась впоследствии на "Калифорнии".

Пароход вошел в море, и с этого момента мы не имеем никаких других сведений относительно разыгравшейся на нем драмы, кроме тех, какие изложены в отчете капитана Джонатана Спайерса, подтвержденном его штабом, то есть остальными высшими чинами парохода, и всеми 36 человеками его экипажа, единогласие которых весьма походит на добросовестно заученный урок. Для того чтобы убедиться в этом, стоит только прочесть со вниманием некоторые нижеследующие документы".

Дойдя до этого места в своем чтении, мистер Литльстон остановился, чтобы перевести дух и протереть стекла своих очков; кроме того, он ожидал в этом месте бурного протеста со стороны обвиняемых, но, к немалому его удивлению, адвокат противной стороны Жеробаам Нойстонг, вооружившись перочинным ножичком, мирно сооружал маленькую ветряную мельницу из своей спичечной коробки и ее содержимого.

Видя, что ждать вмешательства со стороны защиты не было основания, мистер Литльстон снова, прокашлявшись, продолжал чтение:

"Судя по отчету капитана Джонатана Спайерса, спустя восемь часов по выходе в море разразилась такая страшная буря, что его судну грозила неминуемая гибель, если не сбросить часть груза в море, и капитан "Калифорнии" приказал выкинуть за борт 40 тонн риса, нагруженного для продовольствия эмигрантов. Но так как буря все более усиливалась, то капитан Спайерс в целях облегчения судна, не задумываясь, приказал выбросить за борт 400 человек китайцев из числа 750, принятых им в качестве пассажиров. Это бесчеловечное распоряжение, которое заставило бы содрогнуться дикарей, было выполнено без малейшего сопротивления или колебания штабом и командою парохода. Несчастных вызывали наверх по десяти человек и затем кольями гнали с палубы в ревущее море. Спустя несколько часов после этого страшного злодеяния море утихло, и пароход мог спокойно продолжать свой путь.

Но тут произошло нечто еще более возмутительное и бесчеловечное, чем предыдущее злодеяние. Большая часть провианта и съестных продуктов, предназначенных для продовольствия экипажа и всего наличного персонала судна, оказалась уничтожена, подмочена или унесена в море последнею бурей, так что при распределении съестных припасов выяснилось, что если даже перевести экипаж и высший персонал на половинные порции, то припасов едва могло хватить до Сандвичевых островов, ближайшего порта, к которому можно было пристать для возобновления припасов. И вот на совете, состоявшемся у капитана, было решено, ввиду сбережения провианта, избавиться от остальных китайцев; но чтобы последние ничего не заподозрили, судовой врач должен был подсыпать стрихнина в их обычную порцию риса, отчего все эти несчастные, спустя несколько минут, один за другим отошли в лучший мир...

Когда "Калифорния" прибыла в порт Сан-Франциско, на ее борту не было ни одного китайца. Но справедливость требует упомянуть, что все 6000 тюков шелка-сырца, предназначенного для торгового дома братьев Вилль-Фергюссон и К®, прибыли в целости и вполне благополучно, без малейшего повреждения. Мы не позволяем себе оценивать по заслугам эти возмутительные факты, эти акты невероятного бесчеловечия, представляя это господам судьям и их справедливому устремлению и беспричастному суждению.

Я же, Эзекиль Джое Свитмаус, адвокат г.Сан-Франциско, от имени уполномочившей меня куанг-тонской переселенческой компании "Виу-Локо-Цзинь", обвиняю капитана "Калифорнии" Джонатана Спайерса, лейтенанта Самуэля Дэвиса и врача Джона Прескотта в том, что они, вопреки всем законам божеским и человеческим, вопреки всем правам и обычаям цивилизованных народов, вместо того чтобы, ввиду необходимости уменьшить груз судна, выбросить за борт часть товара, а именно тюки шелка-сырца, принадлежащего торговой фирме братьев Фергюссон, выбросили за борт 40 тонн риса, являвшегося не грузом, а пищевыми запасами пассажиров, и затем те же вышеупомянутые Джонатан Спайерс, лейтенант Самуэль Дэвис и врач Джон Прескотт учинили немыслимое насилие над неповинными пассажирами и уличены в убийстве тем или иным способом 750 человек китайцев, с применением яда, преступлениях, предусмотренных в статье 71 уложения о наказаниях в своде законов штата Калифорния.

Одновременно предъявляю, от имени переселенческой компании "Виу-Локо-Цзинь", денежный иск в 9000 долларов, стоимость уплаченного капитану "Калифорнии" проезда эмигрантов, и еще 500 долларов, стоимость 40 тонн риса, выброшенного по его приказанию в море; еще требую уплаты 100000 долларов пени за протори и убытки.

Подписано: Эзекиль Джое Свитмаус, адвокат".

Достопочтенный Джон Хабакук Литльстон закончил свое чтение среди гробового молчания. Его милость судья Барнетт успел очинить целую груду карандашей; судья, изготовлявший маленькие жестяные гвоздички, продолжал работать своим ручным инструментом с регулярностью автомата, а знаменитый защитник, окончив сооружение своей маленькой ветряной мельницы, теперь принялся дуть на нее, чтобы привести в движение и тем позабавить своих клиентов. Казалось, что и обвинители и защитники - люди, совершенно неприкосновенные к делу. Сам Свитмаус, раздраженный этим упорным молчанием, не мог дать себе надлежащего отчета в поведении своего собрата; это делало его нервным и тревожным.

Наконец председатель изрек спасительные слова, нарушившие томительное молчание:

- Мистер Свитмаус, имеете вы еще что-нибудь прибавить к этому мемуару?

- Абсолютно ничего, судья Барнетт. Самые факты столь просты, что я считаю излишним пояснения и ограничусь только просьбой к присяжным соблаговолить заняться разбором этого дела и, с вашего разрешения, произнести свой справедливый приговор!

Наконец и судья Барнетт, и присяжные судьи стали удивляться угрюмому молчанию защитника, так что даже прекратили свои занятия.

- Мистер Нойстонг, не находите ли вы нужным сделать какое-нибудь возражение или замечание прежде, чем присяжные удалятся для совещания? - спросил председатель.

- Я уже имел честь заявить суду, - отвечал адвокат, - что решительно ничего не понимаю из этого маленького трагического романа, возникшего в воображении моего высокочтимого коллеги; и если он разрешит мне обратиться к нему с несколькими незначительными вопросами, то поймет, с какой непростительной необдуманностью он позволил себе обеспокоить стольких порядочных людей, начиная с вас, судья Барнетт, и оторвать их от их полезных занятий!

- Я готов вам отвечать! - воскликнул Свитмаус вызывающим тоном.

- Что вы так смотрите на меня, мистер Свитмаус, точно я один из убитых вашим воображением китайцев?!

- Как, вы осмеливаетесь утверждать...

- Я ничего не утверждаю, мистер Свитмаус. Вы являетесь обвинителем, вы должны и доказать, что ваше обвинение не голословно, представить суду доказательства либо в лице свидетелей, либо в виде подлинных документов, а мемуар ваш, смею сказать, не что иное, как вымысел, не имеющий никакого юридического значения!

- Но эти факты известны всем; все газеты опубликовали отчет капитана Джонатана Спайерса своим арматорам, и всеобщее негодование населения Калифорнии было столь велико, что вашего клиента иначе и не называют, как Красный Капитан, или, иначе, Кровавый Капитан.

- А у вас имеется этот самый отчет за собственноручной подписью моего клиента и признанный им?

- Нет! Но тождественность этого отчета не подлежит никакому сомнению и не может быть отрицаема.

- В самом деле? А с каких же это пор газетная статья стала считаться неопровержимым документом, на который можно ссылаться в суде?

- Таким образом, ваш клиент отрицает факт, что автором этого отчета является он, и никто другой!

- Вы не вправе требовать от капитана Джонатана Спайерса, чтобы он отрицал или признавал то или другое; и если вы вздумаете допрашивать его, то он не станет вам отвечать. Вы обвиняете его в целом ряде преступлений, представьте доказательства своих слов, и мы посмотрим, что нам тогда делать! А пока вызовите ваших свидетелей!

- Но вам лучше меня известно, адвокат Нойстонг, что мы не могли разыскать ни одного из людей экипажа "Калифорния", и я готов поручиться, мой уважаемый собрат, что вы лучше всякого другого могли бы объяснить нам загадочное исчезновение всех этих людей и сказать нам, во сколько оно вам обошлось с человека!

- Вы весьма ошибаетесь, высокочтимый Свитмаус; матросы с "Калифорнии", свободные от всяких обязательств по окончании плавания, поступили на другие суда, готовившиеся к отплытию, и ушли с ними, а мы не давали себе труда покупать их молчание, не имея в том никакой надобности.

- Не станете же вы отрицать и вот эти официальные документы, снабженные подписями и печатью куанг-тонских властей и доказывающие, что 24 июля текущего года 750 человек китайцев было принято в качестве пассажиров на пароход "Калифорния"?

- На это я прежде всего скажу, что если бы даже эти документы могли быть признаны на суде, то они доказали бы только, что 750 китайцев были посажены на пароход "Калифорния". Но вам оставалось бы еще доказать, что они были высажены в море, которое не было их местом назначения. Вы забываете, что куанг-тонские власти - китайцы и что, согласно нашим законам, ни один китаец не допускается ни в качестве обвинителя, ни в качестве свидетеля на суде на всем протяжении калифорнийской территории, из чего следует, что все эти ваши документы пригодны только для завертывания ваших съестных припасов, высокочтимый мистер Свитмаус!

- Нойстонг! - воскликнул возмущенный до глубины души сан-францисский адвокат. - Те средства, к каким вы прибегаете, недостойны порядочного и честного человека!

Нью-йоркский сенатор был сангвиник и не мог снести обиды; он весь побагровел и воскликнул:

- Возьмите обратно ваши слова, не то я заставлю вас проглотить ваши зубы!

Однако калифорнийский адвокат выхватил свой револьвер и, наведя его на своего противника, повторил еще раз:

- Я повторяю, что выражения и приемы, примененные вами, недостойны порядочного и честного человека, и что вы не лучше тех негодяев, которых защищаете!

Нойстонг, вне себя от бешенства, также выхватил револьвер, и дело угрожало окончиться трагической развязкой, когда Дарлинг, по знаку председателя, кинулся между ними и во имя закона потребовал, чтобы они вручили ему свое оружие.

Закон - единственное, что признают и свято чтят все американцы, и достаточно слов "именем закона", чтобы заставить беспрекословно повиноваться как отдельных лиц, так и целую толпу.

Кроме того, судья Барнетт приговорил обоих адвокатов к десяти долларам штрафа за неуважение к суду, после чего слушание дела продолжалось своим порядком.

Совещание присяжных продолжалось недолго; спустя десять минут по уходе их в совещательную комнату они вернулись и вынесли Красному Капитану и его помощникам оправдательный приговор за недостатком доказательств их виновности. Приговор этот был встречен толпой, с одной стороны, громким "ура", с другой - не менее оглушительным свистом. Газеты в течение двух недель обсуждали со всех сторон решение, и некоторые из них дошли при этом до того, что заявляли, будто китайцы вовсе не люди, а род усовершенствованных автоматов, а "Evening Chronicle" ("Вечерняя хроника") заявляла далее, что так как китайцы были отправлены по обычному товарному тарифу, применяемому к грузам и быкам, то Красный Капитан был вправе смотреть на них как на лишний груз и выкинуть их за борт наравне с тюками хлопка или всякого другого товара, от которого он в случае необходимости волен был избавиться.

Когда судья Барнетт объявил заседание закрытым, то многочисленные сторонники капитана Джонатана Спайерса поспешили окружить его и собирались вынести на руках из зала суда и нести в триумфальном шествии по всем главным улицам города. Как это всегда бывает в подобных случаях, тотчас же организовалась контрманифестация, собиравшаяся также сопровождать капитана свистом, барабанным боем и хрюканьем. В редких случаях это не доходит до кровавой расправы. Но Красный Капитан был не таков; не дожидаясь никаких оваций, он решительным шагом, гордо подняв голову, вышел из здания суда и, войдя в ожидавший его экипаж, обратился к своим друзьям и сторонникам, благодаря их за содействие и сочувствие. "А что касается остальных, - добавил он, - то я готов доставить удовлетворение каждому желающему на револьверах, ружьях, шпагах, эспадронах или в национальном боксе, по желанию каждого". Эта удаль заставила замолчать даже самых недовольных оправданием капитана: никто не захотел померяться с отчаянным капитаном. Мистеры же Нойстонг и Свитмаус, выйдя из залы суда, пожали друг другу руки, как и подобает двум выдающимся адвокатам.

Предоставив прославленному Нойстонгу мчаться на всех парах из Сан-Франциско в Нью-Йорк, а не менее прославленному Свитмаусу - украшать собою калифорнийский суд, мы займемся исключительно Красным Капитаном, с которым познакомили наших читателей при оригинальных обстоятельствах, составивших ему имя и известность.

II

Мечты Красного Капитана. - Эврика. - Отчаяние. - Мысли о самоубийстве. - Еще раз человек в маске. - Чек в девять миллионов. - N 333.

По происхождению своему Джонатан Спайерс был уроженцем Нью-Йорка, отец его принадлежал к корпорации тех почтенных отравителей, которых в Америке называют баркинерами, а в Европе - трактирщиками, шинкарями или винными торговцами. Питейное заведение Спайерса помещалось в торговой части города и всегда бывало переполнено матросами, являвшимися сюда обменивать свои доллары и здравый рассудок на стаканчик виски, бренди, джина и тому подобных зелий. Здесь юный Джонатан с ранних лет вошел во вкус профессии моряка, и так как он от природы обладал умом беспокойным, пытливым и любознательным, то уже в двенадцать лет, поступив в учение на один из крупнейших судостроительных заводов в Нью-Йорке, всех удивлял своими необычайными способностями и своей смышленостью. А шестнадцатилетним мальчиком он был уже старшим рабочим в сборной мастерской и изобрел машину для подшивки судов, которая в сутки делала работу артели в сто человек. Но это изобретение его украл старший инженер мастерской, которому он имел неосторожность показать свои чертежи и планы. Протесты его остались без последствий, так как никто не хотел верить, чтобы простой рабочий без специального образования, шестнадцатилетний мальчуган, мог изобрести столь сложный механизм, а инженер утверждал, что Спайерс, по его указанию и заказу, исполнял для него чертежи, так как был превосходным рисовальщиком и чертежником, удостоившись первых наград за свои рисунки и чертежи на вечерних курсах, которые он посещал с величайшим усердием. Эта первая неудача в жизни вселила в душу юного Джонатана Спайерса глубокую ненависть к людям и желание отомстить им за себя.

Его справедливые требования и протесты привели к тому, что его уволили с завода, а почтенный родитель также указал ему на дверь, считая претензии молодого человека неслыханными. Выпроваживая его из своего дома, он, однако, наградил его своим благословением, а так как родительское благословение - багаж негромоздкий и не подлежащий таможенному тарифу и, согласно поговорке, если не приносит большой пользы, то, во всяком случае, и не вредит, то молодой человек, захватив его с собой, отправился на Дальний Запад, это убежище всех прогоревших банкиров, всех неудачников, непризнанных гениев. Вот почему вы встретите в Сан-Франциско столько великих людей, которые за неимением другого применения своих способностей занимаются на улицах чисткой сапог прохожим (ради развлечения)!

По пути в Калифорнию молодой человек не брезговал никаким трудом, чтобы снискать себе пропитание: он пас свиней и мыл посуду, дробил камни на дорогах и чинил домашнюю утварь. Но, прибыв в Сан-Франциско, он вскоре поступил в одну из мастерских судостроительного завода и год спустя, невзирая на свой юный возраст, был удостоен звания старшего инженера-механика и переведен на оклад такового на заводе Вест-Индской компании. Но успех не изменил его характера: он по-прежнему оставался сумрачен, угрюм и до крайности необщителен. Пережитые им несправедливости, неудачи и трудные минуты жизни оставили на нем неизгладимый след и до такой степени озлобили его, что он испытывал нечто вроде безумия жестокости по отношению ко всему человеческому обществу, что обратилось у него в своего рода манию. Он мечтал неустанно только о безграничной власти над людьми и об удовлетворении, с помощью этой власти, своей ненасытной жажды мщения. Эти чувства граничили в нем с безумием. В квартире его был особый рабочий кабинет, куда никогда не проникал ничей посторонний взгляд и где он проводил все свои свободные часы, работая, вероятно, над каким-нибудь новым изобретением, так как в течение целых пяти лет он неустанно чертил, вычислял, соображал и изготовлял в своей мастерской, помещавшейся в отдельном маленьком каменном павильоне в его саду, какие-то странные части механизма, которые он полировал, приглаживал, спаивал, свинчивал, не говоря никому ни слова о своей работе.

Его дом охраняли два немых негра, верные, как собаки, своему господину, и китаец из Макао, по имени Кианг Фо, заведовавший всем в его доме.

В течение целых пяти лет он работал неустанно и упорно отклонял все предложения Вест-Индской компании принять на себя командование одним из ее больших тихоокеанских пароходов, так как одновременно со званием инженера-механика Джонатан Спайерс блистательно сдал экзамен в школе шкиперов дальнего плавания и был принят в корпорацию моряков торгового флота с отметкой в аттестате: "Перворазрядный".

Наконец, у него явилась фантазия заключить в каменный павильон небольшой прудик в 10 квадратных метров, находившийся в его владениях. Когда павильон этот был построен по его плану и указаниям, он лично перенес туда множество различных металлических предметов и частей и заперся там на целую неделю безвыходно, предварительно взяв для этого отпуск. Очевидно, он собирался произвести какие-нибудь опыты, и, по-видимому, эти опыты вполне удались ему, так как он вышел из павильона сияющий и радостный, каким его никогда никто не видал.

- Теперь и власть и богатство в моих руках! - воскликнул он. - Власть, против которой человек бессилен! Я соединил в одном существе все живые силы природы; ему недостает только разума, но ума одного человека достаточно, чтобы дать ему жизнь, и моего ума будет достаточно! Соединенный флот целого мира и войска всего земного шара будут ничто перед этой силой, жалкая былинка или вялый лист, гонимый ураганом. Ура! Я - властитель мира! Я - царь природы!

Китаец, прислуживавший ему и никогда за все пять лет не видавший улыбки на его лице, подумал, что его господин лишился рассудка.

- Да, теперь власть и месть, страшная, беспощадная месть в моих руках! О подлый мир, в котором мало быть честным и работящим, чтобы завоевать себе место в поднебесной, где люди, как стая хищных воронов, как голодные волки, накидываются на подобных себе и пожирают слабейших и беззащитных! Теперь настал час расплаты за все!

Он прошел в свой таинственный кабинет и снова заперся там.

Мало-помалу возбуждение его улеглось, и он стал рассуждать спокойно.

Без сомнения, орудие его власти было найдено, но для того, чтобы соорудить это механическое существо, чтобы осуществить свой план, по его выкладкам, требовалось 2000000 долларов, а у него не было и двадцатой доли этой суммы! Сколько времени потребуется для того, чтобы собрать нужную сумму! Что за злая насмешка судьбы: держать в своих руках власть, могущую поработить мир, и за неимением всесильного рычага - золота, также царящего над миром, - быть бессильным!

Но этот человек был не из тех, кто складывает оружие даже перед судьбой.

- Так что же! - воскликнул он с присущей ему энергией и решимостью. - Если нужно золото, то завоюем себе это золото, без которого ничто на свете невозможно!

Каждый крупный банкир при первом ознакомлении с его опытами доставил бы ему сумму вдвое большую, чем та, какая ему требовалось. Но для этого нужно было поделиться своим изобретением, мало того, это значило предостеречь об опасности его врага - человеческое общество, - а не было в мире такого правительства, которое не воспрепятствовало бы всеми зависящими от него мерами осуществлению его смелого проекта в интересах всеобщего спасения и безопасности.

Поэтому он решил даже в деле добытия капиталов положиться только на себя. С этой целью он выхлопотал себе несколько привилегий на различные свои попутные изобретения, применимые в промышленности, и стал эксплуатировать их.

Тогда он согласился принять командование одним из пароходов Вест-Индской компании для увеличения своих доходов.

Не теряя времени, он тотчас же приступил к осуществлению своего изобретения и заказал на двенадцати различных заводах отдельные части того гигантского механизма, который он сам должен был собрать при содействии только его двух немых негров, готовых дать изрубить себя на куски ради его благополучия. Эти двое несчастных, Том и Сэм, были спасены им от страшной участи и были ему безгранично признательны: у них были вырезаны языки еще на родине во время одной из диких оргий их царька за какую-то пустячную провинность с их стороны, как это нередко случается на африканском побережье. Джонатан Спайерс с величайшим терпением обучил их целой сложной системе знаков, которые вполне заменили несчастным дар слова; но ключ или значение этих знаков были известны только ему одному.

Со времени этих событий прошло уже два года, когда мы впервые встречаем Красного Капитана перед судом в Сан-Франциско.

Это прозвище Красного, или Кровавого, Капитана преисполнило сердце Джонатана Спайерса горькой радостью. "Я оправдаю это прозвище! - воскликнул он. - Я поклялся в этом!"

Но при возвращении домой из залы суда в нем произошла внезапная реакция, и весь мир, и люди, и его гигантский замысел, и сама жизнь показались ему столь презренными, столь отвратительными, что он было подумал, не лучше ли ему самому исчезнуть и покончить разом с борьбой, которая обещала быть долгой и упорной. За последние два года он уплатил уже более миллиона долларов различным механическим заводам, и тщательно занумерованные отдельные части его будущего сооружения хранились теперь в особо построенном для этой цели блиндированном сарае, у дверей которого безотлучно находились его верные негры. Но сделанное за эти два года было, в сущности, каплей в море, и если и дальше дело стало бы подвигаться так же, то на осуществление его замысла потребовалось бы по меньшей мере еще 20 лет. А ему было теперь уже 30; он был мужчина в полном соку; через 20 лет ему будет 50, и он будет уже на пороге к старости. Под рукой у него лежал револьвер; он стал играть этой красивой безделушкой, мысленно рассуждая: "Одно маленькое, чуть заметное движение руки, нажим пальца - и все кончено... И в сущности, это покой и отдохновение от всех житейских волнений. Пожалуй, индусы правы... сладость небытия!" И он вспомнил старое браминское изречение: "Лучше человеку сидеть, нежели стоять, лучше лежать, нежели сидеть, лучше умереть, нежели лежать!"

Бессознательно рука с револьвером поднялась на уровень виска... Он не сознавал даже, что делает, быть может, он мечтал в этот момент о чем-нибудь совершенно другом, как вдруг сильный стук в наружную дверь дома заставил его содрогнуться и очнуться. Он взглянул на свою руку, вооруженную револьвером, и, слабо улыбаясь, прошептал: "Неужели я собирался сделать эту непозволительную глупость?"

Он отложил в сторону револьвер и поднялся со своего места. Вошел Кианг Фо, или просто Фо, как его называли, и вручил ему большого формата конверт, принесенный посыльным, ожидающим ответа.

"Чужеземец, очень желающий познакомиться с капитаном Джонатаном Спайерсом ради причин чрезвычайной важности, просит его пожаловать к нему на чашку чая сегодня вечером в Лэйк-Хауз к 8 часам. Комната N 7, коридор В".

Подписи не было.

Красный Капитан собирался уже проучить этого бесцеремонного чужеземца, отправив его посланного обратно без ответа, но затем передумал и набросал карандашом поперек полученного письма следующий ответ:

"Капитан Джонатан Спайерс имеет обыкновение пить чай у себя в это самое время и иногда принимает, когда это его не стесняет, лиц, желающих его видеть или имеющих к нему какое-нибудь дело".

Подписи также не было. Письмо он вложил обратно в тот же конверт и приказал отдать его посланному.

Этот пустячный инцидент, которому он не придал ни малейшего значения, изменил, однако, течение его мыслей и отвлек от мимолетной идеи самоубийства, на мгновение мелькнувшей у него в мозгу. Совершенно спокойный и уравновешенный, он вышел в сад, прошел в павильон, где заключен был пруд, и заперся в нем до вечера.

Как самый серьезный мыслитель и ученый, капитан Спайерс был очень воздержан в пище и питье; ровно в восемь часов он пил чай с холодным мясом и пирожками, затем уже ничего не ел до утра. Едва он сел за стол в этот вечер, как у наружных дверей его квартиры раздался стук, и Фо вошел доложить, что господин, присылавший письмо поутру, просит разрешения представиться капитану.

Заинтересованный этим странным инцидентом, капитан приказал провести к себе незнакомца.

Спустя минуту в комнату вошел высокого роста, прекрасно сложенный мужчина, с изысканными манерами, изящно одетый, с черной бархатной маской на лице, столь плотно обхватывающей лицо, что в первую минуту капитан принял вошедшего за негра, затем собирался проучить его за дерзость являться в маске, когда незнакомец сам поспешил снять ее, промолвив:

- Извините меня, я делаю это ради слуг; для меня необходимо, чтобы никто здесь в Америке не знал меня в лицо и никто не мог впоследствии засвидетельствовать о нашем свидании, которое, во всяком случае, не повторится!

- Вы русский, если не ошибаюсь! - заметил Спайерс, внимательно наблюдавший своего гостя. - Прошу садиться!

- Вы не ошиблись: я действительно русский; у меня не было никого, кто бы мог представить меня вам; кроме того, как я уже говорил, наше сегодняшнее свидание с вами не должно быть известно никому!

- Я готов извинить вас, полагая, что только серьезные причины могли побудить вас к подобному образу действий, но вы должны понять, что я вправе требовать от вас честного и чистосердечного объяснения! Вам уже известно мое имя, и я со своей стороны привык знать имена тех, кто переступает мой порог!

С минуту незнакомец как бы не решался, затем сказал:

- В Австралии я был известен под именем "человека в маске"; здесь, в Лэйк-Хауз, я записан под именем майора Дункана...

- А в России? - спросил капитан с легким оттенком раздражения в голосе.

- А в России, - продолжал незнакомец, - меня зовут полковником Ивановичем!

- Прекрасно! - сказал Спайерс и пожал ему руку в знак заключенного знакомства.

- Теперь еще одно слово, - сказал полковник, - у людей вашего типа нет надобности требовать честного слова, и потому я просто скажу вам, что желаю, чтобы с того момента, как я перешагну за порог вашей комнаты, я был для вас, как и для всех здесь, майором Дунканом!

Капитан утвердительно наклонил голову, и его гость продолжал:

- Я прибыл сюда из Австралии и нахожусь проездом в Сан-Франциско, собираясь вернуться в Европу через Нью-Йорк. Сегодня утром я из простого любопытства присутствовал в зале суда на вашем процессе, и ваша непреодолимая энергия, ваше мужество и решимость, ваше презрение к людям и к жизни, ваш надменный и гордый вид очаровали меня настолько, что я внутренне сказал себе: "Вот человек, какого я давно ищу!" Я должен вам сказать, что на меня возложена тайная миссия, и я потратил уже два года своей жизни, приложил все силы моего ума и моей воли, пожертвовал жизнью 400 или 500 человек и истратил около пяти миллионов, и все для того только, чтобы потерпеть позорную неудачу! Я решил было уже вернуться в Россию и отказаться от возложенной на меня задачи, но при виде вас во мне возродилась надежда.

- А в чем состоит цель вашей миссии? - полюбопытствовал капитан.

- Овладеть всеми возможными средствами, даже лишив его жизни в случае надобности, одним молодым французом, графом Оливье де Лорагюэ д'Антрэгом. В том случае, если бы мне удалось захватить его в свои руки живым, я должен был доставить его в Петербург, пред лицо Верховного Совета одного тайного общества Невидимых.

Джонатан Спайерс при этом недоверчиво усмехнулся, что не укрылось от его собеседника.

- Вы, очевидно, заблуждаетесь в ваших предположениях, а потому я должен сказать, что тайное общество Невидимых не имеет ничего общего с нигилистами, анархистами или с интернационалистами; оно преследует чисто патриотические цели; его задачи - слить воедино все разрозненные ветви великого славянского корня и поднять их против германской и англосаксонской расы, завоевать Восток и часть Запада до Константинополя! Таковы наши задачи, и в день великой борьбы мы подымем 150 миллионов штыков, которые оттеснят тевтонцев к берегам Шпрее, а англосаксов изгонят из Индии.

Во время этой беседы Джонатан Спайерс, склонив голову на руки, тоже думал о грандиозных событиях, которые он мог бы осуществить, если бы ему дана была возможность построить орудие его власти, его силы, его мощи. Наконец он поднял голову, глаза его горели мрачным огнем, метая огненные искры.

- А! - воскликнул он. - Что вы говорите мне о ваших Невидимых! Что такое ваше тайное общество, все короли и народы! Это сухие листья, которые я одним дуновением смел бы с земли, если бы только мог!..

- Да... я это почувствовал с первого же момента, как только увидел вас! Вы принадлежите к числу тех людей, которые рождены властвовать над людьми и повелевать массами! Нам нужны именно такие люди, совершенно исключительного закала... Войдите в наше общество; я могу обещать вам одну из высших должностей среди Невидимых, и тогда вы уже не скажете больше "Если бы я мог!", а скажете "Я хочу", и это будет!

- Нет, вы не понимаете меня! - пылко воскликнул капитан, - не можете меня понять!.. - С минуту он колебался, но затем, как бы придя к какому-то решению, вдруг схватил полковника за руку и сказал: - Идемте! Вы один будете знать об этом... но иначе нельзя: вы один можете мне помочь! - И он увлек его за собою в сад.

Дойдя до дверей таинственного павильона, где он производил свои опыты, Спайерс остановился.

- Что вы всего больше любили, чтили и боготворили здесь, на земле? - спросил он.

- Мою мать! - не задумываясь, отвечал его гость растроганным голосом.

- Ну так поклянитесь мне вашей матерью, что вы никому не откроете того, что сейчас увидите, никому не скажете об этом ни слова!

- Клянусь!

- Хорошо! Войдите!

Оба негра посторонились, чтобы дать дорогу своему господину и его спутнику. Те вошли, и дверь затворилась за ними. Целых два часа они провели там, и, когда наконец вышли, Красный Капитан как будто возродился и вырос; он улыбался спокойной, самодовольной улыбкой, тогда как русский полковник, наоборот, казался пришибленным и ошеломленным, как человек, видевший осуществление чего-то невероятного, невозможного, немыслимого, сверхчеловеческого: гений Красного Капитана сразил и уничтожил его.

Но он тотчас же понял, что не должен выдавать всей силы произведенного на него впечатления, если хочет достигнуть своей цели, и, когда оба они вернулись в квартиру капитана, полковник Иванович успел уже вернуть себе все свое обычное самообладание.

- Ну что? - спросил Джонатан Спайерс, когда они снова расположились в креслах друг против друга.

- Это что-то невероятное! - откровенно признался гость. - Даже в самых безумных мыслях я не допускал возможности ничего подобного!

- Я десять лет искал это решение, и вот теперь уже два года, как я его открыл. Теперь два года я борюсь с невозможностью добыть 9000000 франков, чтобы довести до конца мое великое дело, мой "Римэмбер" (Remember) - так я назову его, чтобы он являлся постоянным напоминанием моих страданий, моего долгого и упорного труда и выжидания, моих радостей и моих надежд!

- О, я вас понимаю! - воскликнул русский. - Понимаю, что вы окружаете себя такой тайной, так как ни одно государство в мире не допустило бы сооружения подобного аппарата, сила и мощь которого ставят в полную от вас зависимость все человечество!

- Да, но мне недостает девяти миллионов, и у меня их никогда не будет, так как я чувствую, что истощил свои силы и терпение!

- Как знать, может быть, и будут! - задумчиво возразил Иванович. - Это будет зависеть только от вас самих; если вы захотите, они будут завтра же у вас! - с таинственной усмешкой добавил он.

- Завтра же? - переспросил Красный Капитан. - А кто мне их даст?

- Я!

- Вы?

- Да, я! Казна Невидимых неистощима; соединенный бюджет Франции и Англии ничто в сравнении с теми богатствами, какими располагаем мы. Я один из трех членов, владеющих сокровенной подписью нашей ассоциации и могущий располагать, под личной своей ответственностью, этими капиталами при условии отдавать в них отчет совету Девяти. Итак, если я захочу, то завтра Калифорнийский банк откроет вам кредит на девять миллионов!

- А что для этого требуется? - спросил капитан Спайерс.

- Требуется согласиться на три условия. Но прежде, чем изложить их, я должен предупредить, что никакие изменения этих условий абсолютно невозможны и поэтому обсуждать их совершенно излишне: за малейшую поблажку вам я должен буду заплатить своей жизнью, а вы, конечно, не можете рассчитывать, что я пожертвую собой, чтобы возвести вас так высоко, так высоко, что никто не в состоянии будет не только сравниться с вами, но и дотянуться до вас. Вы меня извините за эту откровенность, но я должен был сказать вам всю правду, чтобы не терять времени в бесполезных прениях!

- Прекрасно, но скажите мне, должен ли я принять или отвергнуть ваши условия только коротким словом "да" или "нет" или же мне будет позволено спрашивать некоторые разъяснения!

- Я с удовольствием отвечу вам на все вопросы... Итак, первое условие - чтобы вы узаконенным актом на бумаге, снабженной печатью и подписью Великого Невидимого и верховного члена ассоциации, вводящего вас в нее, за неким ручательством, то есть моим в данном случае, изъявили письменное желание вступить в наше общество и приняли на себя все соответствующие этому обязательства: прежде всего вам будет дано имя, под которым вы будете известны всем членам нашего общества, и номер, который будет известен только членам Верховного Совета и Великому Невидимому. Вы обязаны оказывать помощь и содействие всем членам нашего общества, кто назовет вас по имени и предъявит доказательства, что он также член общества. И каждый раз, когда вы получите предписание такого рода: "Предписывается и повелевается номеру такому-то" и т.д., - вы обязаны повиноваться без рассуждения и колебания, без всяких объяснений или разъяснений и безотлагательно. Словом, вы становитесь в руках высшей власти нашей ассоциации, согласно священной формуле "peginde ас cadaver", то есть как труп. У вас нет ни воли, ни личности, ни ответственности. Вы просто номер и бессознательная частица великого механизма, заодно с которым вы действуете.

- И это все?

- Да, относительно первого условия!

- А знаете ли, это условие клонится не более не менее как к тому, чтобы конфисковать в свою пользу и выгоду вашего тайного общества все могущество, которое мне может дать мое изобретение!

- Ведь статут не был создан для вас специально, и вы, конечно, понимаете, что он не может быть изменен для вас!

- Пусть так, но в таком случае я делаюсь простым орудием неизвестных мне лиц, и это ради идей, которых я не имею никакого основания разделять!

- Но эти неизвестные люди представляют собою все, что есть великого на земле, а эти идеи - самое возвышенное, самое благородное: это борьба двух рас из-за обладания полувселенной!

- Я ничего не говорю, но чувствую себя парализованным, уничтоженным!..

- Не в такой мере, как вы полагаете! Наше общество ограничивает свое влияние только чисто политической сферой. Так, например, вы можете получить предписание, когда ваше изобретение получит гласность и станет известным, уничтожить английский флот или германскую армию, и такая идея, конечно, будет достаточно прекрасной, чтобы прельстить человека с вашим характером и запросами. Но в области частной жизни вы будете абсолютно свободны. Вы можете покорять себе народы - кроме славянских, конечно, - можете взлетать так высоко, как вам только вздумается, и наше общество будет только с большею гордостью смотреть на возвышение одного из своих членов!

- Но ведь это тоже политика!

- Я уже сказал вам, что все, что не касается славянской расы, будет дозволено вам!

- Что ни говорите, я, во всяком случае, буду только орудием в руках Великого Невидимого!

- Пусть так! Но кто вам говорит, что вы сами не достигнете этого высокого и завидного положения, которое в связи с вашим могуществом положит весь мир к вашим ногам!

- Ну-с, а остальные условия? - задумавшись, спросил Джонатан Спайерс.

- Принимаете ли вы первое? - осведомился полковник.

- Разве мне не предоставляется принять или отвергнуть их все три вместе?

- Как вам будет угодно! Итак, второе условие заключается в том, что вы обязуетесь после вашей смерти оставить ваше изобретение, со всеми его планами, чертежами, моделями и указаниями к пользованию им и приведению в действие вашего "Римэмбера", нашему обществу Невидимых.

- На это не имею никаких возражений, продолжайте!

- Третье, и последнее, условие совершенно мое личное. Как только "Римэмбер" будет сооружен, вы отправитесь вместе со мною в Австралию, чтобы помочь мне на этот раз наверняка завладеть графом Лорагюэ д'Антрэгом.

- Что же, это личная месть? - спросил капитан Спайерс.

Собеседник его промолчал.

- О, - продолжал тогда капитан, - это для меня совершенно безразлично! Но я должен сказать, что люблю французов, так как один француз спас мне жизнь. Прибыв в Сан-Франциско, я страшно нуждался, не находя нигде работы; я готов был кинуться в Сакраменто, когда случайно проходивший мимо француз удержал меня от этого намерения. Он сунул мне в руку сто долларов и сказал только эти несколько слов: "Работай и надейся!" Я никогда больше не видел его, хотя и искал его всюду, чтобы отблагодарить его и вернуть ему одолженные им деньги. Благодаря ему я мог расстаться со своими лохмотьями, из-за которых меня отовсюду гнали, нигде не принимали на работу; я поступил в Вест-Индскую компанию и стал тем, чем вы теперь меня видите!..

За это время Иванович успел обдумать свой ответ.

- В том, о чем я вас прошу, нет личной мести; от поимки и ареста графа зависит сохранение за обществом Невидимых громадных золотых и серебряных рудников на Урале, оцениваемых в более чем полмиллиарда!

- В сущности, мне это все равно, - равнодушно заметил Джонатан Спайерс, - и ваши два последних условия я охотно принимаю; но что касается первого, то это дело другое. Ведь это дает совершенно новое направление всей моей дальнейшей жизни; это должно изменить все мои планы!

- Тут выбора нет, но на вашем месте я бы принял и это условие, в интересах вашего самолюбия и честолюбия: по прошествии двух лет, если вы сумеете ловко действовать - а я вам обещаю помочь в этом, - вы станете во главе ассоциации Невидимых и будете нашим верховным повелителем!

- Дайте мне срок до завтра на размышление!

- Это невозможно; или сегодня же вечером вы будете навсегда и бесповоротно связаны с Невидимыми, или мы с вами никогда больше не увидимся!

- Ну так дайте хоть один час времени.

Полковник хладнокровно вынул часы из кармана и сказал:

- В вашем распоряжении ровно десять минут!

Джонатан Спайерс, как бешеный, вскочил со своего места, запустил своей чашкой с чаем в стену, где она разбилась в мелкие дребезги, и, скрестив на груди руки и глядя прямо в лицо Ивановичу, произнес:

- Я не такой человек, чтобы изменять свои намерения в 10 минут!

- Значит, вы отказываетесь? - спросил его русский, более взволнованный этою выходкой, чем он желал бы казаться.

- Нет, пусть лучше решит судьба! - И капитан подбросил в воздух золотую монету в двадцать долларов, которую постоянно носил при себе как своего рода фетиш: это были первые полученные им от Вест-Индской компании заработанные деньги.

- Решка! - крикнул он громко.

Монета покатилась сперва по комнате и наконец легла. Иванович устремился туда с лампой и торжествующим голосом воскликнул:

- Орел! Приветствую брата Федора Невидимого! Пусть я первый назову вас этим именем, под которым вас отныне будут знать все наши.

Но капитан Спайерс сидел неподвижно на месте, опустив подбородок на руку, и смотрел неопределенно в пространство, как человек, подводящий итоги прошлого или старающийся проникнуть в тайны будущего. Он продал себя ради осуществления своей мечты. "Perinde ас cadaver!" - шептали его губы. Так, значит, с этого момента Джонатан Спайерс, неукротимый и непокорный Красный Капитан, отрекся навсегда от своей свободной воли, от своей независимости. Но он не хотел оглядываться назад, а пытался заглянуть вперед и искал, какие выгоды может извлечь из своего нового положения. Понятно, он сохранит секрет своего изобретения для себя, а это сделает его столь сильным, столь могущественным, что, когда оно будет осуществлено, никакие силы в мире не помешают ему сказать: "Дальше я не пойду!" Кроме того, Иванович сказал ему, что он легко может стать главой ассоциации Невидимых, и тогда какая власть на земле сравнится с его властью!

- Ну-с, капитан, - пробудил его наконец голос Ивановича, - судьба решила за вас в нашу пользу, или, вернее, в вашу, так как теперь разом устраняются все препятствия к осуществлению вашего заветного желания, и я уверен, что вы всю жизнь будете благословлять этот счастливый случай, положивший конец вашим сомнениям. Потрудитесь убедиться, что монета легла орлом вверх!

- К чему? Я вам верю!

- Нет, я на этом настаиваю, чтобы с меня была снята всякая ответственность в этом деле!

Капитан подчинился его желанию и убедился в том, что монета легла лицом вверх.

Не теряя ни минуты времени, Иванович достал из кармана два совершенно изготовленных договора, где не были только проставлены имя и число.

Капитан Джонатан Спайерс был вписан в договор под именем Федора и получил N 333, кабалистическое число, которое было вырезано на обороте его перстня. На задней странице договора было приписано обязательство уступить после своей смерти его изобретение обществу Невидимых и посвятить Великого Невидимого и Совет Девяти в секрет пользования им. Последнее же, третье обязательство нигде не было вписано.

- Это было личное, между нами, - сказал полковник Иванович, - и я верю вашему слову; с меня этого вполне достаточно!

Помимо верховного владыки, Великого Невидимого, и постоянно состоящего при нем Совета Девяти, все члены ассоциации разделялись на семь классов, причем все высшие должности распределялись между членами первого класса, которого члены обыкновенно достигали путем постепенного повышения по своим заслугам и трудам на пользу общества.

В данном случае Иванович понял, что в интересах самого общества капитана следовало поставить в такое положение, чтобы он мог получать предписания только от одной высшей власти, и потому он зачислил его членом первого класса, то есть сделал равным себе, на что он, в сущности, даже не был уполномочен, хотя и мог сделать это ввиду совершенно исключительных обстоятельств.

Когда все документы были подписаны, Иванович достал из своего кармана чековую книжку на калифорнийский банк и, не задумываясь ни на минуту, выдал капитану чек на сумму в 1800000 долларов, что равняется 9000000 франков, вручив капитану со словами:

- Пользуйтесь этим на пользу и благо общества!

Получив из рук полковника Ивановича этот чек, обеспечивавший ему осуществление его заветной мечты, которая должна была перевернуть весь свет, Красный Капитан испытал такое чрезвычайное волнение, что чуть было не лишился чувств. Впрочем, он скоро овладел собой и оставался наружно совершенно спокоен.

- Теперь нам надо расстаться, - проговорил Иванович, - я должен ехать отсюда с первым утренним поездом в Нью-Йорк. Через двадцать дней я рассчитываю быть в Петербурге, где ваше зачисление в члены нашей ассоциации будет утверждено Великим Невидимым. А когда вы думаете управиться с вашей работой?

- Я раздам заказы на отдельные части аппарата тремстам или четыремстам различным механическим заводам в Сан-Франциско, Нью-Йорке, Балтиморе и Чикаго и надеюсь, что по истечении шести месяцев мой "Римэмбер" будет совершенно окончен и готов к действию! - сказал капитан.

- Прекрасно! - воскликнул его собеседник. - Сегодня у нас 22 сентября, сейчас 27 минут двенадцатого, значит, 22 марта будущего года я буду в Сан-Франциско с поездом, прибывающим из Нью-Йорка ровно в 11 часов. Где я вас найду?

- Здесь, если это вам будет удобно!

- Для меня безразлично! Можете ожидать меня здесь!

- Буду я иметь какие-нибудь вести от вас?

- Нет, это совершенно бесполезно! Ничего такого, что я мог бы доверить почте или бумаге, мне сообщать не придется. А в случае надобности я пришлю к вам человека, которому можно вполне довериться!

По уходу своего гостя Джонатан Спайерс долгое время не мог успокоиться, опасаясь какой-нибудь ловкой мистификации со стороны своих врагов. Двадцать раз перечитывал он договор с обществом Невидимых и исследовал врученный ему чек на Калифорнийский банк. Но все это только усиливало его тревогу.

Кто такой был, в сущности, этот русский гость и как мог он сам быть так наивен, чтобы довериться ему с первой минуты?! Даже ближайшие друзья его, лейтенант Самуэль Дэвис и врач Джон Прескотт, готовые во всякое время отдать за него свою жизнь, как верные псы, никогда не были посвящены им в тайну.

Как знать, быть может, теперь, в это самое время, этот господин Иванович смеялся над ним, что этот прославленный Красный Капитан так легко поддался на удочку, на которую не поддался бы и ребенок: чек в 9000000. Да это смешно и невероятно!

Джонатан Спайерс едва мог дождаться утра, чтобы явиться с чеком в банк и получить несомненное доказательство издевательства над ним господина Ивановича и его обмана.

Ровно в десять часов утра капитан вышел из дому, приказав своим двум неграм никого не допускать в дом в его отсутствие, и спустя 20 минут уже входил в кабинет главного кассира, которому должны были предъявляться для проверки, как о том гласили надписи на стенах главной залы, все чеки, превышающие сумму в 100000 франков.

Старший кассир был один в своем кабинете, когда к нему вошел капитан Спайерс. Последний ожидал, что его чек будет встречен вежливо-насмешливой усмешкой, сопровождаемой вопросом: "Что должна означать эта шутка?" Но вместо того старший кассир принял чек с самым хладнокровным видом и сказал:

- Хорошо! Сумма эта настолько велика, что нашли нужным подтвердить еще лично и письменно об уплате сегодня утром, хотя это совершенно излишне: одного этого чека было вполне достаточно!

Красный Капитан был поражен, как громом. Кассир продолжал:

- Я сейчас прикажу выдать вам эту сумму, но надеюсь, что вы не рассчитываете унести ее в руках: у вас, вероятно, есть здесь закрытая карета, в которой можно было бы доставить деньги.

Эти слова вразумили Красного Капитана, который ответил самым равнодушным тоном:

- Я попросил бы вас оставить эту сумму в банке и выдать мне на нее чековую книжку, которая позволит мне пользоваться этими деньгами по мере надобности!

- Превосходно! - согласился старший кассир. - Без сомнения, ваши деньги будут в более надежном месте, чем у вас, чековая книжка вам будет выдана сейчас же!

Выйдя из калифорнийского банка, Красный Капитан готов был пригнуться, чтобы не зацепиться головой за солнце: так он вырос в своем воображении и в своем сознании.

Его возбуждение граничило с безумием! Значит, его не обманули-таки, не одурачили. Теперь и сила, и безграничная власть были в его руках; он был близок к бессмертию. Ведь перед ним было еще целых полвека жизни, а за это время он успеет оставить такой глубокий след своего пребывания на земле, что грядущие поколения долго не забудут его, и легенда о нем проживет многие века! Ура! Джонатан Спайерс стал царем всего мира, повелителем всего человечества, и нет на земле власти, которая могла бы сравниться с его властью.

III

Двадцать второе марта, 11 часов 27 минут ночи. - Иванович. - "Римэмбер" и его сателлиты. - Отборный экипаж.

Спустя шесть месяцев после описанных нами событий, 22 марта в 11 часов утра перед домом, где жил капитан Спайерс, в квартале Милон-Бэй, стоял запряженный четверкой дюжих лошадей громадный берлин того типа экипажей, какими обыкновенно пользуются в Америке для далеких путешествий на Дальний Запад. Оба негра, Сэм и Том, сидели на козлах как бы в ожидании своего господина, а крыша кареты была нагружена многочисленными чемоданами, сундуками и тюками, поверх которых лежал, растянувшись, громадный кентуккский дог, отзывавшийся на кличку Стрэнглер (душитель).

Весь одноэтажный дом был освещен, и, судя по хлопотливому движению в окнах, можно было безошибочно решить, что здесь готовились к отъезду. В столовой был сервирован превосходный ужин и чай; за столом сидели Красный Капитан, Самуэль Дэвис, Джон Прескотт, его двое верных друзей и, кто бы мог этому поверить... высокочтимый Джонас Хабакук Литльстон, который в силу особого стечения обстоятельств, о чем мы сообщим впоследствии, очутился в компании этих авантюристов. Пять рослых и сильных матросов, бывших механиков с парохода "Калифорния", безгранично преданных своему капитану, заколачивали какие-то ящики в большой зале нижнего этажа.

- Двадцать минут двенадцатого, - произнес наконец капитан Спайерс, взглянув на часы, - остается еще 7 минут. Поезд только что дал свисток; он несколько запоздал сегодня! Ивановичу трудно будет поспеть сюда раньше половины. Вы исполнили все мои поручения, Дэвис?

- Да, капитан, все!

- И "Таблицу подводных течений"?

- Да, капитан!

- И мой астрономический бинокль?

- Да, капитан!

Эти слова "да, капитан" были единственными, какие когда-либо произносил Самуэль Дэвис в разговоре со своим капитаном. Дэвис был воплощенная дисциплина, и на судне он отдавал все распоряжения по свистку. Никогда не обращался ни с одним словом даже к матросам, исключая даже те случаи, когда приходилось делать им замечания. Передавать их устно виновному было дело мастера, он же сам вписывал все поутру в журнал, и только.

Джон Прескотт, напротив, был невероятно говорлив. Привыкнув, живя в постоянном сообществе безмолвного Дэвиса, говорить один за двоих, он стал совершенно невозможным собеседником ввиду своей феноменальной болтливости.

Из этих двух господ и состоял теперь личный штаб Красного Капитана, причем в самое последнее время он присоединил к ним еще высокочтимого Джонаса Хабакука Литльстона в качестве комиссара по счетной части.

Несколько месяцев тому назад миссис Литльстон переселилась в лучший из миров, и мистер Литльстон перенес это несчастье с величайшим стоицизмом благодаря утешительной мысли, что впоследствии он соединится с ней; но вслед за этим его постиг новый удар. Сменивший старого, новый председатель суда, принадлежащий к демократической партии, заменил мистера Литльстона одним из своих единомышленников, и высокочтимый Джонас Хабакук Литльстон остался не у дел - и без жены, и без места. Джонатан Спайерс, узнав об этом, предложил ему место у себя, которое тот и принял с величайшей радостью, хотя в условии и было сказано, что он обязуется служить капитану по счетоводному делу в течение пяти лет на суше, на море и в воздухе. Слова "в воздухе" были даже подчеркнуты в контракте, но это не испугало высокочтимого Литльстона, и он подписал это условие.

В описываемый нами вечер должно было состояться взаимное представление друг другу трех старших чинов экипажа "Римэмбера", которым отныне суждено было жить вместе на этом судне.

Весь экипаж "Римэмбера" должен был состоять из пяти человек матросов-механиков, о которых уже было говорено выше, обученных и подготовленных самим Красным Капитаном, и поставленного над ними боцмана, или мастера, по имени Холлоуэй, двух негров для личных услуг и китайца Фо, возведенного в должность эконома.

Теперь нам только остается ознакомиться с таинственным "Римэмбером" и его двумя спутниками "Осой" и "Лебедем".

Часы на камине у Джонатана Спайерса показывали ровно 27 минут двенадцатого, когда к его дому подъехал экипаж, из которого выскочил Иванович и поспешно направился в столовую капитана.

- Вы аккуратны! - заметил капитан, пожимая его руку.

- Все ли у вас готово? - спросил прибывший. - Вы уже делали испытания с "Римэмбером"?

- Я ожидал только вас! Я уверен в своих вычислениях и хотел, чтобы эти испытания происходили в вашем присутствии!

- Когда мы отправляемся?

- Я к вашим услугам!

- Ну так отправимся сейчас! Мне не терпится узнать, не выкинули ли мы девять миллионов на ветер. Прикажите захватить мой чемодан, дайте мне выпить чашку чая, и я к вашим услугам!

Спустя десять минут громадный берлин, запряженный четверкой добрых коней, уже катился по дороге к Сан-Хосе.

В шести милях от Сан-Франциско, в одинокой долинке, посещаемой только стадами диких коз несколько месяцев тому назад, теперь под громадным дощатым навесом, наглухо сколоченным и закрытым со всех сторон, находился совершенно законченный черный "Римэмбер", гигантское и невероятное чудовище, изобретение гениального человека, который одним полетом вознесся так высоко в область науки, что становилось непостижимо для ума, как мог человеческий мозг породить подобное чудо.

Что же такое представлял собою этот "Римэмбер"?

Это не было судно, предназначенное для океанских плаваний, не был и воздушный шар, не был это и автомобиль, предназначенный для того, чтобы исколесить землю! Нет, это было все, вместе взятое!

"Римэмбер" мог по желанию мчаться по земле с головокружительной быстротой, устремляться в воздушные пространства и нестись по воздуху, как птица, или плыть по волнам океана или под его поверхностью на произвольной глубине и нырять до самого дна морского.

Эта громадная машина, вся из чистейшей стали, обшитая снаружи сплошной броней из полированной меди для предохранения от порчи в воде, имела сто метров длины, двадцать пять ширины и восемнадцать высоты. По внешнему виду "Римэмбер" походил на громадного лосося с сильно развитыми плавниками, которые служили винтом в воде и крыльями в воздухе. Хвост служил рулем в море и винтом-пропеллером в воздухе. Весь этот корпус покоился на восьми парах колес, в 1 метр шириною каждое, чтобы это громадное чудовище не могло уйти в землю. Эти громадные колеса, предназначенные служить на суше и для подводных рейсов, были так умно расположены, что исполняли одновременно роль моторов в воздухе и в море и усиливали действие крыльев и винтов-пропеллеров.

Аппарат приводился в действие не паром, а электричеством, силой, не знающей границ и пределов. Два аккумулятора его, помещавшихся в начале и хвосте "Римэмбера", могли заряжаться таким количеством электричества, что один разряд его мог разом уничтожить целый город, целую армию, целый флот. Самый же "Римэмбер" был неуязвим: ни бомбы, ни гранаты, ни даже торпеды не могли повредить ему, так как, помимо двойной брони и нескольких пластов промежуточных изоляторов, достаточно было только нажать кнопку, чтобы вокруг всего корпуса гиганта развился такой сильный электрический ток, что всякое постороннее тело, входящее в него, какова бы ни была быстрота его движений, моментально обращалось в пыль.

Все изобретенные до сих пор средства атаки и обороны ничего не могли сделать против этого грозного гиганта, властелин которого мог по желанию предписывать свои законы народам и царям.

Он мог пребывать целые годы под водой, если ему это было удобно, так как все предвидевший Джонатан Спайерс снабдил свой "Римэмбер" аппаратом, разлагающим воду и вырабатывающим азот и угольную кислоту в потребном для изготовления воздуха количестве, так что обитатели "Римэмбера" никогда не могли иметь недостатка в воздухе. Внутрь его вело одно входное отверстие, которое могло герметически закрываться, так что туда не проникал даже воздух; очутившись внутри, приходилось дышать только искусственным воздухом.

Четыре громадных иллюминатора, диаметром в метр, давали доступ свету во внутреннее помещение, дозволяя видеть все, что происходило извне. Они были размещены на носу, на корме и по бокам корпуса; а в ночное время и в тех частях, куда не проникал свет извне, все помещения освещались множеством электрических ламп.

В задней части помещалась квартира капитана, состоящая из пяти больших комнат и громадного салона, где было собрано все, что можно было иметь редкого, драгоценного и высокохудожественного в смысле обстановки. Далее шло несколько менее роскошных, но прекрасно обставленных помещений для помощника капитана, лейтенанта Дэвиса, врача и гостей. В центре помещались машины; сюда входил только один Джонатан Спайерс. Все эти машины, до крайности простые, были построены так, чтобы могли исправно функционировать по крайней мере в течение пятидесяти лет. Кроме того, в смежной зале находились дубликаты и трипликаты всех решительно частей этого грандиозного механизма.

Кроме того, на полу и на корме "Римэмбера" находились две небольшие каюты, всегда запертые на ключ, куда никто, кроме капитана, не имел доступа и откуда можно было управлять "Римэмбером". Секрет управления Джонатан Спайерс не открывал никому, чтобы в случае, если бы над ним учинили какое-нибудь насилие, его чудесный колосс в чужих руках стал бесполезной громадиной, ни на что не нужной. В обеих этих каютах помещалось по бронзовому ящику с целым рядом занумерованных клавиш, числом около 30, напоминающих клавиши пианино; необходимо было знать значение каждой отдельной клавиши, чтобы приводить в движение ту или другую часть машины, не то при малейшей ошибке могла произойти поломка какой-нибудь существенной части механизма, которая могла остановить всю машину. Само собою разумеется, надо было знать, как управлять колоссом на суше и как в море, в воздухе или под водою; на все требовались свои приемы, своя особая система перевода рычажков и нажатия клавиш. Офицеры, а также матросы были предупреждены обо всем этом заранее; все они отлично знали, что "Римэмбер" раскрывался и закрывался посредством электричества, а потому без воли капитана никто из них не мог ни войти, ни выйти. Однако на случай своей смерти, неожиданной или внезапной, Джонатан Спайерс под клятвой сообщил свой секрет Дэвису, но дальше того не пошел: он хотел только дать людям возможность уйти, не желая их хоронить навсегда в этом металлическом чудовище.

За машинными помещениями были расположены крюйт-камеры, вмещающие свыше тысячи тонн всякого рода консервов, припасов и напитков, так что можно было прокормить весь наличный персонал "Римэмбера" в течение по крайней мере пятнадцати лет. По обе стороны корпуса, то есть по бакборту и по штирборту, были расположены казармы экипажа, служащих и кухня.

Передняя часть "Римэмбера" опять же была вся отведена под личную квартиру капитана, так что последний располагал двумя совершенно одинаковыми помещениями на корме и на носу и переселялся из одного в другое в зависимости от обстоятельств, а главное преимущество этого заключалось в том, что как носовая, так и кормовая каюты управления были совершенно отрезаны от всех остальных помещений его личной квартирой, состоящей и тут и там из пяти больших комнат, совершенно недоступных посторонним лицам.

Красный Капитан, покончив со своими чертежами, планами и вычислениями, построил маленькую модель своего будущего колосса, уменьшенную в 50 раз, и в павильоне над прудом испробовал ее на воде, на суше, в воздухе и под водой. Этот опыт он показал и приезжему русскому офицеру, которого привел в неописуемый восторг, что и побудило последнего дать ему средства и возможность осуществить на деле его мечту.

Но по прошествии шести месяцев отсутствия Иванович возвращался из Петербурга значительно охладевшим к этой диковинной затее. Не то чтобы явно не одобряя его, так как он был другом Великого Невидимого - его коллеги, то есть остальные члены Верховного Совета назвали его фантазером и мечтателем, и в нем самом с течением времени впечатление о виденном им чуде побледнело и несколько изгладилось; кроме того, один очень серьезный ученый, член Парижской академии наук, которому он рассказал кое-что об этом, конечно, только в общих чертах, выслушал его с недоверчивой улыбкой и заявил, что это нечто совершенно невозможное, хотя и не противоречащее явно законам физики.

- Вы видели сами эту модель в действии, говорите вы. - Пусть так, но построить игрушку - это одно, а повторить ее - понятно, совершенно другое! - сказал ученый.

Словом, Иванович был нервен, тревожен и в продолжение всего пути упорно хранил молчание. Красный Капитан, неприятно задетый его поведением, также делал вид, будто не замечает его присутствия, и сам молчал.

Счастливейшим человеком на этот раз был Джон Прескотт, который имел теперь вместо одного двух воображаемых оппонентов, якобы сговорившихся против него, якобы подавляющих его своим большинством и лишающих его свободы слова и свободы мнений. Дэвис, давно привыкший к его беспричинным нападкам, ограничивался тем, что усмехался время от времени, не проронив ни единого слова, но Литльстон, привыкший к пассивному отношению мистера Дарлинга, которого он распекал вволю в течение многих лет, никак не мог примириться с этими ни на чем не основанными обвинениями и нападками своего нового сослуживца и пробовал протестовать.

В берлине пассажиры разместились по чинам. В самом купе заняли места только капитан и Иванович, в ротонде находились лейтенант, врач и бухгалтер, а в задней части - мистер Холлоуэй и его пять подчиненных, то есть матросов-механиков; Том, Сэм и Фо поместились с кучером на переднем сиденье.

Таким образом, у Прескотта под рукой оказались обе его жертвы, и не было никакой возможности уйти от него.

- Но послушайте, милостивый государь, дайте мне сказать хоть одно слово! - запротестовал выведенный из терпения Литльстон.

- Клянусь честью! - воскликнул громовым голосом врач. - Вы не переставали все время громоздить вздорные доказательства и ни к чему не годные аргументы, поддерживаемые Дэвисом, и теперь еще хотите лишить меня права возражать вам! Вы злоупотребляете вашим большинством!

- Но мистер Прескотт...

- Вы хотите заглушить голос правды и здравого смысла...

- Но послушайте...

- А-а... вы... вы продолжаете спорить и опровергать. Но ведь это же насилие: только из свободного обмена мыслями вытекает истина, а вы зажимаете мне рот на каждом слове, не даете высказаться, лишаете меня слова... Нет, это возмутительно...

Доведенный до отчаяния Литльстон кончил тем, что последовал примеру Дэвиса и заснул под говор своего словоохотливого спутника, который все еще продолжал говорить и доказывать, убеждать и возражать своим воображаемым собеседникам.

Когда же экипаж подъехал к долине Los Angelos, где, по распоряжению капитана, кучеру приказано было остановиться, Прескотт, любезно помогая Литльстону выйти из берейта, с самой добродушной улыбкой заявил:

- Наконец-то вы сдались, милейший; это, конечно, доказывает вашу справедливость. Но я бы рекомендовал вам поменьше горячности в спорах: когда людям предстоит жить вместе, приходится делать друг другу маленькие уступки... А главное, не поддавайтесь влиянию Дэвиса: ведь он воплощенное противоречие!

До места назначения оставалось еще полмили, но тяжелый берлин не мог со всем своим грузом свободно двигаться по этой вновь проложенной, неукатанной дороге, и потому пассажирам пришлось выйти из экипажа.

Наступала решительная минута, и хотя Джонатан Спайерс был уверен в себе, но тревожное настроение духа его спутника невольно сообщалось и ему. Что, если в самом деле после стольких лет неусыпного труда, стольких мук и безумных затрат ему суждено потерпеть неудачу на глазах у этого Ивановича, который и теперь уже сомневался в нем, и в присутствии всего экипажа, слепо верившего в него, как дикари в свой фетиш! И Джонатан Спайерс нащупал рукою в кармане свой револьвер: он внутренне поклялся в случае неудачи похоронить себя вместе с своим изобретением. Какой грандиозный саркофаг этот "Римэмбер"! Какая царская могила!..

IV

Испытания. - "Лебедь" и "Оса". - Суша, небо и море. - Озеро Эйрео.

Когда пешеходы, а за ним шагом подвигавшийся берлин подошли к громадному дощатому сараю, где находился механический колосс, капитан приказал сгрузить с экипажа всю кладь и багаж, а берлину вернуться обратно в Сан-Франциско. Едва только экипаж скрылся из виду, как вся внутренность сарая ярко осветилась электричеством, и глазам присутствующих предстал невероятный, сказочный гигант "Римэмбер" с двумя своими спутниками "Лебедем" и "Осой" по бокам, подобный гигантскому кашалоту, выброшенному на берег.

"Оса" и "Лебедь" были уменьшенные до 15 метров копии "Римэмбера" во всех его деталях: тот же способ управления, те же машины, тот же механизм; в случае несчастья они могли вполне заменить "Римэмбер", тем более что каждый из них обладал достаточной силой, чтобы уничтожить целый флот или целую армию. Но управлять ими также мог только один капитан Спайерс.

Иванович при виде этих двух миниатюр гиганта самодовольно улыбнулся: он рассчитывал добиться от Спайерса, чтобы тот доверил ему управление одним из них.

Все были глубоко взволнованы. Джонатан Спайерс нажал пружину, открывавшую входной люк, и матросы с помощью негров в глубоком безмолвии стали переносить на "Римэмбер" все тюки, ящики, чемоданы и остальной багаж, доставленный сюда на берлине.

Когда это было сделано, Красный Капитан с помощью весьма простого механизма откинул на землю всю переднюю часть сарая и произнес при этом, обращаясь к Ивановичу:

- Когда прикажете? Можно хоть сейчас тронуться!

В этот решительный момент к нему вернулось обычное самообладание.

- Я к вашим услугам, приказывайте! - отозвался русский.

Все вошли в "Римэмбер", и входной люк захлопнулся, совершенно разобщив внутреннее помещение с внешним воздухом. Джонатан Спайерс был доволен: очевидно, воздушный аппарат действовал прекрасно; всем дышалось хорошо, легко: воздух был чист, свеж и приятен.

- Пожалуйте! - пригласил капитан Ивановича и прошел вместе с ним в каюту управления на носу "Римэмбера".

Тотчас же громадной силы рефлектор, направленный через иллюминатор наружу, залил ярким светом всю окрестность впереди, так что, несмотря на позднее время, без труда можно было различить малейший листочек, как в ясный полдень.

Затем, опустив руки на бронзовые клавиши аппарата управления, Джонатан Спайерс с наружным равнодушием привел в действие аккумуляторы и цилиндрические пистоны, приводящие в движение колеса, и с неподражаемой уверенностью произнес:

- Мы трогаемся!

Иванович, весь бледный от волнения, ощущал легкое, едва заметное содрогание колосса, а в последующий за сим момент "Римэмбер" понесся вперед с невероятной быстротой, снося на своем пути, как соломинки, целые кусты, камни, обломки скал, холмы и пригорки, пролагая себе ровную дорогу на своем пути и устраняя без малейшего усилия все препятствия. Это было что-то невероятное, и Иванович не хотел верить своим глазам.

Громкие "ура" огласили "Римэмбер". Джонатан Спайерс сиял: это был момент его триумфа.

- Капитан, вы велики, как Бог! - воскликнул совершенно преобразившийся Иванович.

Но это было еще далеко не все.

Гигант несся все быстрее и быстрее, повинуясь, как живое существо, малейшему желанию капитана; пробежав расстояние в пять или шесть миль в промежуток времени вдвое кратчайший, чем бы это сделал курьерский поезд, пущенный полным ходом, "Римэмбер" вдруг поднял нос кверху, как птица, готовящаяся взлететь, расправил свои крылья и стал плавно подыматься, постепенно ускоряя движение, пока наконец, достигнув очень значительной высоты, не понесся по воздуху над уснувшим городом Сан-Франциско. Некоторые полуночники, бродившие еще в это время по улицам города, приняли это механическое чудовище за черное облако, проносившееся по поднебесью и имевшее форму большой рыбы. Желая увековечить свой полет над городом в памяти его жителей, Джонатан Спайерс осветил раз пять-шесть весь "Римэмбер" ослепительным электрическим ореолом, причем все очертания его резко вырезались на темном фоне ночного неба.

Все метеорологические обсерватории отметили это странное явление, и на другой день во всех американских газетах появилось сообщение, что в прошедшую ночь наблюдали на небе полет громадного раскаленного болида, имевшего форму рыбы. Только старушка Европа не поверила этому сообщению, приписав его продукту воображения досужих янки.

Пронесясь с невероятной быстротой над индейской территорией, "Римэмбер" продолжал держать курс над Сонорой и обширными равнинами Северной Мексики. При восходе солнца пассажиры воздушного судна могли увидеть над собой уже озера Тэцкуко и Кеочимилько, а между ними, в глубине долины, город Мехико с его многотеррасными крышами, белыми стенами и верандами, на которых еще спали люди. Но "Римэмбер" только пронесся мимо, следуя далее в направлении Кордильер; затем Красный Капитан направил его к высочайшей вершине Анахуак, горе Цитлатепетль, на которую механическое чудовище стало медленно опускаться и наконец коснулось земли на высоте 5308 метров над уровнем моря. Таким образом, "Римэмбер" в одну ночь сделал по суше и по воздуху 1200 километров без малейшего усилия.

- Ну, что вы теперь скажете? - обратился Джонатан Спайерс, впервые после отправления, к Ивановичу. - Выброшены ли даром деньги Невидимых?

- Капитан, - воскликнул с непритворным восхищением полковник, - я приветствую в вашем лице величайшего гения, какого только породило человечество! Повелевайте, и я буду вам повиноваться; я сочту за счастье быть последним слугой такого человека, как вы!

- Нам остается еще испытать "Римэмбер" в море, - сказал капитан, - но мне нужно немного отдохнуть, прежде чем продолжать наш путь. "Римэмбер" может, конечно, лететь в указанном направлении без надзора, но в этом первом нашем перегоне я не хотел ни на минуту предоставить его самому себе; мне хотелось убедиться, насколько он послушен, теперь я в этом убедился!

Экипаж и все остальные поспешили также принести свои горячие поздравления капитану и свои уверения в безграничной преданности ему.

После непродолжительной стоянки, во время которой все успели позавтракать благодаря предусмотрительной заботливости Фо, "Римэмбер" снова поднялся к облакам.

Он продолжал следовать по направлению к Кордильерам, проносясь последовательно над рядом маленьких центральноамериканских республик, начиная с Гватемалы, Гондураса, Сан-Сальвадора, Никарагуа, Коста-Рики, Панамы и др. Трудно себе представить более живописную и разнообразную панораму, чем та, какая представилась нашим путешественникам, расположившимся у громадных иллюминаторов "Римэмбера".

За Панамой в обширной долине, носящей название Кампо делла Конституцион, так как именно здесь все организаторы pronunciamiento (то есть государственных переворотов) давали решительную битву, отворяющую им ворота столицы, можно было видеть две армии в 3000-4000 человек каждая, готовые вступить в бой между собой. То было уже седьмое пронунсиаменто в этом году.

- Вот момент испытать "Римэмбер" в качестве орудия войны! - сказал Красный Капитан со странной, загадочной усмешкой на лице.

- Да! - согласился Иванович. - Это избавит их от надобности убивать друг друга. Но на чью сторону думаете вы встать?

- Конечно, на сторону правительства! В таких случаях надо всегда становиться на сторону существующей власти! - отозвался капитан.

- Почему?

- Да потому, что из десяти раз девять революция смещает правительство как раз тогда, когда представители его уже достаточно отъелись, чтобы начать быть довольно честными гражданами, а тут приходится снова откармливать их заместителей... Понятно, все это всею тяжестью ложится на несчастный народ!

- Вы, как вижу, глубокий мыслитель!

- Вовсе нет, я просто не верю в честность людей, стоящих у власти, и в особенности в честность политиканов.

- Но как мы распознаем правительство и инсургентов?.. Слышите?!

В этот момент при посредстве акустической трубы, концентрировавшей все звуки, раздававшиеся на земле, они явственно услышали крики: "Да здравствует конституция!" - одновременно раздавшиеся из обоих враждующих лагерей.

- Ну, так не станем их разбирать! - сказал Красный Капитан, и в тот же момент "Римэмбер" стал слегка наклонять вперед свой нос.

- Ballone! Ballone! - раздалось среди испано-американцев, и несколько орудий открыло огонь по направлению "Римэмбера".

- Теперь мы действуем на основании законной самозащиты! - проговорил Иванович.

Капитан только усмехнулся. Механический колосс продолжал опускаться к земле, слегка наклоняя вперед нос. Вдруг лицо капитана озарилось дьявольской улыбкой: раздался оглушительный выстрел, яркое пламя охватило на мгновение весь корпус "Римэмбера" и озарило ослепительным светом всю окрестность от края до края горизонта, и затем все приняло свой обычный вид; только на поле сражения, изрытом и потрескавшемся, как после сильного землетрясения, не осталось ни одного живого существа. Не уцелел ни один человек, который мог бы рассказать о случившемся. Так как все генералы, не состоящие на службе, и все государственные люди, оставшиеся за штатом, все адвокаты, не имеющие клиентов, словом, все главари революции, находились тут же, среди своих солдат, которых они воодушевляли своими речами, то вышло, что Панама на этот раз была разом избавлена от этих вредных общественных деятелей, этих самозванных "спасителей отечества", вследствие чего эта бедная маленькая страна, где спасителями родины являются обыкновенно интриганы, выжидающие удобного случая расхитить казну и повторяющие этот эксперимент чуть ли не каждые шесть месяцев, на этот раз погибли все до одного, и маленькая республика могла зажить мирной, тихой жизнью по крайней мере в течение десяти лет.

После этого "Римэмбер" снова принял свое нормальное положение, взлетел к облакам и понесся с изумительной быстротой по направлению к океану.

Эта часть Тихого океана, против Дарийского перешейка, достигает неизмеримой глубины. Это место и избрал Джонатан Спайерс, чтобы спуститься в море. Не уменьшая хода, механический колосс спустился к поверхности океана, и, когда коснулся воды, огромные крылья его замерли неподвижно в горизонтальном положении, поддерживая наподобие громадных парашютов корпус опускавшегося в море стального гиганта.

Как видно, Джонатан Спайерс все предвидел.

Ничто не могло сравниться по красоте зрелища с этим спуском в водное царство. Благодаря сильным электрическим прожекторам можно было свободно видеть на расстоянии 400 или 500 метров во всех направлениях; мириады рыб, привлеченных этим ослепительным светом, спешили к "Римэмберу" и сопровождали его на всем протяжении пути; акулы не могли поспевать за механическим колоссом, но целые стаи мелкой рыбы, целые стада морских собак, дорад и других животных спешили на свет, играя и купаясь в его лучах, по мере того как "Римэмбер" опускался все дальше и дальше в глубь океана. Другие морские чудовища подплывали к нему, скользили по его поверхности.

Вскоре "Римэмбер" очутился словно в пустыне: здесь, на этой глубине, как будто все вымерло, и кругом не видно было никакого живого существа. Это так называемая необитаемая глубина. Морские животные и рыбы, держащиеся на сравнительно меньшей глубине и нуждающиеся в свете и несколько более насыщенном кислородом воздухе, не спускаются сюда, а обитатели морского дна не поднимаются сюда, так как ползают по самому дну.

Когда "Римэмбер" наконец коснулся дна, все обитатели этого подводного судна на мгновение испытали невольное чувство непреодолимого ужаса.

Став на дно, колосс остановился, и в одно мгновение его облепили со всех сторон сотни самых разнообразных морских чудовищ, бесформенных, безобразных, возбуждающих чувство непреодолимой гадливости; тут были и морские пауки с щупальцами, достигающими 30 сажен длины, и змеи невероятных размеров, и живые губки, из всех пор которых выступала темная, мутная, коричневая, почти черная, жидкость, мутившая кругом воду, и липкие, студенистые медузы самой причудливой формы, и морские звезды и кораллы, чудовищные крабы и раки невероятной величины, и чего только тут не было!

Был момент, когда громадный спрут, обвив своими щупальцами "Римэмбер", пытался приподнять его; экипаж и старшие чины судна невольно вскрикнули от ужаса, но Джонатан Спайерс, вполне сознававший тщетность этой попытки, только улыбался. Считая, однако, нужным успокоить свой экипаж, он соединил два электрических тока, и мгновенно получился такой сильный разряд электричества, что от всех спрутов, скатов и других обитателей дна морского не осталось и следа: всех их развеяло, точно ветром. После того "Римэмбер" продолжал свой путь по морскому дну с такой же легкостью и быстротой, как по суше, с той лишь разницей, какая существовала в силе сопротивления воздуха и воды.

После нескольких часов бега "Римэмбер" стал снова подыматься на поверхность океана, причем его задний, кормовой, аккумулятор служил пропеллером, а плавники - крыльями, с помощью которых он быстро подымался все выше и выше.

Очутившись на поверхности, это диковинное судно понеслось с быстротой 70 верст в час благодаря совместной деятельности его плавников, восьми пар колес и хвоста, служившего одновременно и пропеллером и рулем.

На случай, если бы нужно было вступить в военные действия, кормовой аккумулятор, заряженный электричеством, с такой стремительной силой устремлял колосса на неприятеля, что его гигант в мгновение ока разрезал надвое любой броненосец или же мог обратить в щепки любое судно, не приближаясь даже к нему, одним разрядом электричества переднего, то есть носового, аккумулятора.

Когда же "Римэмбер" хотел нести гибель и уничтожение, не будучи замечен, то мог направить тот же разряд электричества, оставаясь сам под водой.

Теперь оставалось только произвести этот опыт подводного плавания; опустившись на глубину 200 метров, механический колосс продолжал также послушно повиноваться воле своего изобретателя, не уклоняясь при этом ни на один миллиметр от горизонтали, как и на суше или на поверхности океана.

Блистательно выдержав все испытания, "Римэмбер" вполне оправдал надежды своего изобретателя и являлся полным осуществлением смелого замысла Красного Капитана, осуществлением его заветной мечты.

- Ну что? - спросил Джонатан Спайерс Ивановича, гордо выпрямясь и скрестив руки на груди. - Что вы на это скажете?

- Я скажу, что теперь если вы захотите, то можете легко осуществить и другую мечту: владычество над целым миром! - отвечал русский.

- Теперь мне остается сдержать свое слово по отношению к вам, как вы сдержали свое по отношению ко мне! Куда нам надо направиться?

- Сюда, - сказал Иванович, указав пальцем по карте на одно из больших озер Центральной Австралии.

- Хорошо, через шесть суток мы будем там!

. . .

По прошествии шести дней, когда солнце уже зашло над австралийским бушем, какое-то темное пятно вдруг вырезалось резко на темном фоне ночного неба, двигаясь с быстротой урагана. Достигнув озера Эйрео, это пятно или, вернее, предмет, представлявшийся в виде пятна, вдруг разом, точно подстреленная птица, падает на землю, срывается с высоты и исчезает в глубине озера.

Это был "Римэмбер", прибывший к месту своего назначения и теперь ставший на якорь на дне озера Эйрео.

V

Лебяжий прииск. - Взрыв. - Таинственные огни. - Франс Стэшен. - Ночная экскурсия на озере. - Фантастическое видение. - Русский и янки.

На Лебяжьем прииске готовилось большое торжество. Со времени страшного взрыва в Рэд-Моунтэн (Красных горах), где под обвалом погиб весь отряд лесных бродяг; в том числе, как полагали, и человек в маске, успех и удача не переставали во всем сопутствовать молодому графу Оливье и его друзьям. Прииск, эксплуатируемый теперь своими средствами, обогащал и хозяев, и рабочих: одна треть всего добываемого золота приходилась на долю Оливье, другая треть - на долю канадца Дика, а остальная часть делилась поровну между Лораном, Джильпингом, хотя и отсутствующим в настоящее время, и всеми рабочими, словом, на 23 доли.

Прииск должен был вскоре истощиться, так как он представлял собой не руду золотоносного кварца, а, так сказать, залежь золотых самородков; впрочем, эта перспектива никого из участников этого дела не огорчила, так как за короткий срок все они нажили такие крупные состояния, какие никогда не грезились им и во сне.

Доля Оливье и Дика выражалась в круглой сумме 5000000 долларов, что составляет 10 миллионов рублей.

На долю каждого из остальных приходилось более чем по 1000000 франков. И все-таки все продолжали работать на прииске как простые поденщики: такие факты встречаются только в Калифорнии да в Австралии, где нередко вчерашний миллионер становится назавтра поденщиком, а вчерашний поденщик - миллионером.

Согласно обещанию Виллиго, племя нагарнуков перенесло свои главные становища на территорию Лебяжьего прииска, изобилующую дичью, рыбой, съедобными травами и кореньями, и соседство могучего и воинственного племени отгоняло от прииска всех бродяг и нежелательных гостей. Жизнь на прииске протекала мирно и счастливо; молодой граф, окруженный друзьями и обреченный на невольное бездействие, вел уже 2 года, в течение которых он по настоянию своей невесты должен был как бы забыть о ней, жизнь джентльмена-фермера Западной Америки или австралийского буша: охотился, ездил верхом, эксплуатировал свои земли, катался на живописном озере Эйрео, прилегавшем к его владениям и на котором у него были две яхты, одна паровая, в 60 тонн вместимости, носившая название "Мария", и другая парусная, в 25 тонн, названная им "Феодоровна" в честь своей невесты. Для большего удобства им была проложена по берегу озера красивая набережная, и на ней устроена небольшая пристань; кроме того, на этом озере стоял целый флот нагарнукских пирог, что придавало ему, в связи с его громадным протяжением в 30 лье по направлению к северо-востоку, к юго-востоку, при ширине в 16 лье и весьма значительной глубине, иллюзию маленького моря.

В это озеро впадала Виктория-Ривер, и потому воды его изобиловали рыбой; кроме того, частые и сильные ветры подымали на нем настоящие бури, так что для управления судами на этом озере требовались серьезные и опытные моряки, хорошо знакомые с морским делом. С этой целью Оливье съездил в Сидней и здесь из экипажа потерпевшего крушение французского судна, оставленного на попечение французского консула, пригласил к себе на службу двух опытных боцманов - Бигана, которому он поручил командование "Марией", и Ле Гюэна, которого назначил капитаном "Феодоровны". Оба моряка были бретонцы и потому прирожденные дети моря.

Тукас и Дансан, механики с погибшего французского судна, также были приглашены в качестве механиков на суда Оливье. Чтобы привлечь их к себе, им было обещано по 100000 франков по истечении срока службы, то есть семи лет. Оливье так полюбилась Австралия, что, уступая настояниям Дика, он согласился обосноваться здесь и в будущем жить то здесь, то в Европе.

Кроме вышеупомянутых двух судов, Оливье заказал в Мельбурне паровую яхту водоизмещением в 300 тонн для своих поездок в Европу, назвав ее в честь своего доброго друга "Диком". Соединенный экипаж "Марии" и "Феодоровны" должен был служить экипажем для большой яхты, где Биган должен был исполнять обязанности капитана, а Ле Гюэн - его помощника. Эти два моряка весьма скоро обучили человек двенадцать молодых нагарнуков морской службе и всем морским приемам, сделав из них преисправных матросов, а механики со своей стороны обучили еще десяток человек своему делу и приготовили себе помощников и кочегаров.

На полпути между прииском и озером, то есть на расстоянии около мили от того и другого, построен был прелестный шале, выписанный совершенно готовым из Сан-Франциско; здесь его только собрали и поставили в одной из живописнейших долинок. Кругом два китайца-садовника, также выписанные из Сан-Франциско, разбили роскошнейший цветник и сад, а старик виноградарь из Бургиньона, случайно приставший к Дику переселенец, развел на берегу озера на скате холма превосходный виноградник. Таким образом, во Франс-Стэшене, как назвали наши переселенцы свое роскошное поместье, было все, чего только можно было пожелать.

День рождения канадца приближался, и Оливье решил, что этот день будет отпразднован с одинаковой торжественностью как в главной деревне нагарнуков, где Дик считался приемным сыном племени, так и на прииске.

К этому дню им был выписан фейерверк и несколько сот маленьких музыкальных ящиков, которые предназначалось раздать нагарнукам с таким расчетом, чтобы в каждой семье было по музыкальному ящику. Кроме того, готовился грандиозный банкет на европейский лад.

Нагарнуки со всех сторон готовили к этому дню различные игры, пляски и песни в честь виновника празднества. Кроме того, туземцы решили приурочить к этому дню великое торжество - избрание нового преемника своему Великому Жрецу, хранителю Священного Огня. Главный Великий Жрец был уже очень стар, и ему нужен был заместитель, или, вернее, сослужитель, так как, пока старик был жив, сместить его было нельзя, хотя он и не мог исполнять всех своих обязанностей вследствие своего преклонного возраста. Преемником его должен был быть непременно один из его сыновей, так как должность жреца переходила по наследству. О новом преемнике для дряхлеющего жреца всегда было принято заботиться заблаговременно, так как священный алтарь Мото-Уаи не мог ни одной минуты оставаться без жреца, а церемония посвящения была довольно сложная, и к ней приходилось заранее готовиться.

Происходило это великое торжество всего раза два, много три в продолжение века, и теперь лишь очень немногие старцы были в раннем детстве свидетелями подобного торжества, так как настоящий Великий Жрец имел уже 90 лет от роду, а принял от отца должность, когда ему едва исполнилось 15 лет.

Озеро Эйрео, как мы уже говорили, изобиловало рыбой; особенно ценной и изысканной являлся особый род пятнистого лосося, водившийся исключительно на большой глубине и на лов которого приходилось выезжать чуть ли не на самую середину озера. Чтобы раздобыть эту рыбу к предстоящему банкету, Оливье приказал Ле Гюэну выехать на "Феодоровне" для лова на ночь, так как рыба эта чрезвычайно осторожная, днем не ловилась. Биган, хотя и не получал предписания участвовать в этой экспедиции, все-таки ради компании отправился вместе с Ле Гюэном.

"Феодоровна" вышла на закате и возвратилась лишь с рассветом. Всю ночь дул сильный ветер, и Оливье, беспокоясь столь долгим отсутствием судна, вышел с Диком на пристань встречать "Феодоровну", чтобы узнать от Ле Гюэна причину столь продолжительного пребывания на ловле.

Оба моряка и состоящий при Ле Гюэне дежурный механик Дансан были бледны и расстроены настолько, что это сразу бросалось в глаза.

- Что случилось? У вас погиб человек? - с тревогой спросил Оливье.

- Нет, граф, благодарение Богу, экипаж не пострадал, но то, что с нами случилось, так странно, так невероятно, что у нас сейчас еще выступает холодный пот на лбу при одном воспоминании. Я рад, что со мной были Биган и Дансан, которые могут со своей стороны засвидетельствовать, что то, что я вам скажу, не пригрезилось мне!

- Мы слушаем! - сказал Оливье, несколько взволнованный этим вступлением.

- Мы шли со скоростью 12 узлов в час и, прибыв к 8 часам вечера на удобное место, закинули сети, и я приказал убрать паруса. До 10 часов мы 4 раза выбирали сети, и так как улов у нас был хороший, то я решил идти обратно. Мы с Биганом стояли на носу и разговаривали, когда Дансан пришел сказать, что все готово. Вдруг мы увидели всего в 200 или 300 метрах от нас огонь наподобие фонаря на грот-мачте торгового судна, который как бы нырял по волнам, словно буек. Полагая, что это какая-нибудь затерявшаяся пирога, я приказал держать на нее; расстояние между огнем и нами быстро уменьшалось, как вдруг огонь нырнул и скрылся под водой, но почти тотчас же снова появился, хотя уже с другой стороны. Мы погнались за ним, но огонь вдруг исчезал и затем снова появлялся в другом месте, и так пять раз!

- Странно, - сказал Оливье, не будучи в состоянии додуматься, что бы это могло означать. - А вы вполне уверены, что не спали?

- О, нам было не до сна! Но это еще не все. В последний раз огонь исчез под водой, не угаснув; мы видели, как он медленно опускался все глубже и глубже и, наконец, остался неподвижным, продолжая гореть на большой глубине. Это видели все мы, а также и все наши люди. Биган уверяет, что видел нечто подобное в Северном море, что это "Летучий Голландец". Но всем известно, что "Летучий Голландец" появляется только в океане... Это, очевидно, какая-нибудь чертовщина, и мне думается, что это проклятое озеро заколдовано... Но и это еще не все: то, что было дальше, еще того хуже и удивительнее. Когда мы направились к берегу, то увидели, как что-то черное, выпуклое и блестящее, как спина кашалота, плыло за нами.

- Полноте, Ле Гюэн! В озере не только нет китов и кашалотов, но даже тюленей и особенно крупных рыб!

- Я сам это знаю, тем не менее это существо скользило за нами, не отставая, хотя мы все усиливали ход; скользило бесшумно. Так оно держалось у нас в кильватере в продолжение целого часа. Время близилось к рассвету, мы были уже недалеко от берега, когда это страшное существо с бешеной быстротой устремилось на нас, как будто собираясь пустить нас ко дну. Впрочем, благодарение Богу, этого не случилось, но оно, как бы поддразнивая нас, трижды оплыло вокруг "Феодоровны", затем, как камень, пошло ко дну и скрылось. Как только я не поседел за эту ночь!..

- Но вы сами сознаетесь, что все это невероятно, Ле Гюэн!

- Да, патрон, тем не менее это на самом деле было так, как я вам говорю!

- Мне думается, - вмешался Биган, - что на этом озере было совершено какое-нибудь страшное преступление, и этот огонь - душа умершего, которая просит молитвы.

- Ну, а этот выпуклый черный предмет, похожий на спину кашалота? - спросил Оливье.

- Это, я думаю, опрокинутая вверх килем шлюпка утонувшего, этого самого призрака, о котором я говорю.

- Ну, а какой приблизительно длины был этот странный предмет?

- Ничуть не больше и не меньше корпуса "Феодоровны", и, если бы мы были в океане, я бы поклялся, что это кит длиною от 20 до 25 метров!

- Это, конечно, было бы самое правдоподобное предположение, но в этом озере, безусловно, не водятся киты. А вы, Дансан, что об этом думаете? - обратился Оливье к механику.

- Я, патрон, думаю, что все это наваждение, и, будь я на месте капитана, я бы недолго думая приказал зарядить одно из орудий и пустил бы в этого кита или кто бы это ни был дюжину добрых стальных орехов! Тогда бы мы посмотрели...

- И быть может, вы были бы правы, поступив так! - задумчиво прошептал Оливье, затем, обращаясь к Бигану и Ле Гюэну, добавил: - Господа командиры, сегодня вечером мы выйдем в открытое озеро с обоими судами и основательно исследуем этот случай, будьте готовы!

- Слушаем! - откликнулись моряки.

Затем Оливье и Дик направились рука об руку домой.

- Я уверен, мой друг, что вы не верите в эту басню о привидениях! - заметил Оливье.

Дик только покачал головой, но ничего не ответил.

- Что касается меня, то, абсолютно не веря ни в призраки, ни в привидения, я чрезвычайно заинтересован и, скажу, даже встревожен тем, что говорил Ле Гюэн и подтвердили все остальные. Сколько я ни напрягаю свой ум, я ни в коем случае не могу подыскать никакого правдоподобного разъяснения этого странного случая!

- Согласны вы принять на время за абсолютную истину все, что вам рассказал Ле Гюэн? - спросил канадец. - Это могло бы послужить основанием для наших исследований.

- Пусть так! Но это едва ли разъяснит что-нибудь! Но скажите прежде всего, вы сторонник этой экспедиции?

- Безусловный, мой милый Оливье! Все это слишком важно, чтобы не проверить этого лично. А завтра мы увидим, какие результаты нам даст экспедиция! Пока же посмотрим, к каким заключениям можно прийти, основываясь на том, что мы знаем. Прежде всего скажите, знаете вы какой-нибудь практичный способ заставить скользить огонь по воде в определенном направлении и с рассчитанной скоростью, затем заставить его опуститься под воду, не задувая его?

- Да, это можно сделать с помощью электричества. Но для того, чтобы держать на воде управляемую электрическую лампочку или фонарь, надо, чтобы где-нибудь по близости находился электрический аппарат, которого, кажется, никто здесь в Австралии не может устроить. Такой аппарат или машина может находиться на судне, которое в ночное время можно было бы не заметить, так как оно могло бы держаться на очень далеком расстоянии от лампочки!

- Но на нашем озере, в такой дикой местности, где наши суда и туземные пироги крейсируют постоянно, присутствие постороннего судна или электрической машины совершенно невозможно!

- Я с вами вполне согласен.

- Ну, а теперь, что вы скажете об этом черном выпуклом предмете, не то кит, не то киль шлюпки, который не отставал от судна, делающего 14 узлов в час, и даже мог три раза обойти вокруг него, для чего, как известно, требуется быстрота хода, втрое превышающая ход данного судна! Машина ли это, скажите! А когда не существует никакой возможности объяснить что-либо естественным путем, то поневоле приходится приписывать непонятные явления сверхъестественному!..

- Подождем до завтра, - возразил Оливье, - я произведу самые тщательные расследования, и, надеюсь, мне удастся доказать, что сверхъестественное существо только в воображении суеверных людей!

Как уже, вероятно, догадался читатель, таинственное существо, напугавшее бретонцев, было не что иное, как "Лебедь", один из спутников "Римэмбера", который ради проверки Джонатан Спайерс пожелал испробовать, чтобы убедиться, что он также исправен во всех отношениях, как и сам "Римэмбер". Случайно встретив "Феодоровну", капитан благодаря акустической трубке узнал, что судном командует француз, и, не сделав ему никакого вреда, позабавился только тем, что слегка напугал его экипаж, наотрез отказав Ивановичу, предлагавшему ему повторить в данном случае то, что было проделано ими с армиями республики Панамы.

- Я уже говорил вам, - сказал Джонатан Спайерс, - что в трудную минуту жизни я был спасен неизвестным мне французом, и я по сие время жалею, что нигде не встречаю его, чтобы выказать ему мою безграничную признательность. А так как мне не представляется отблагодарить лично его, то я решил не причинять ни малейшего зла ни одному из его единоплеменников.

По этому поводу между Джонатаном Спайерсом и Ивановичем произошел весьма знаменательный разговор.

- Я обещал, - говорил капитан своему собеседнику, - содействовать вам в задержании графа д'Антрэга, который, по приказанию Великого Невидимого, должен предстать перед судом Верховного Совета, и я сдержу свое обещание, но только в пределах обещанного мной. Вы, вероятно, не забыли, что я сделал оговорку, что в случае, если дело идет о личной мести, я воздержусь от всякого вмешательства в него. Но вы заверили меня тогда, что не питаете никакого личного недоброжелательства к графу, и я тогда же решил, что на жизнь его не будет сделано ни малейшего покушения, и вы воспользуетесь предоставленным вам полномочием, в случае сопротивления с его стороны, разом, без рассуждений, покончив с ним.

- Почему нет?

- Потому что я этого не хочу и не допущу!

- Вы не имеете права изменять полученные мною предписания Верховного Совета! Надо, чтобы этот человек перестал существовать, если он не согласится покориться нашим требованиям!

- Граф д'Антрэг - француз, и этого для меня достаточно! Я не допущу, чтобы его уничтожили! Слышите?

- Напоминаю вам еще раз, что вы противитесь предписаниям Верховного Совета!

- Что мне ваш Верховный Совет и ваш Великий Невидимый! Я о них столько же думаю, как о табачном дыме моей сигары! - небрежно заметил капитан. - Здесь, на "Римэмбере", Верховный Совет - это я! Великий Невидимый тоже я!

- А ваша клятва повиноваться perinde ас cadaver!

- Я не получал никакого предписания; эта миссия возложена на вас, а не на меня!

- Читайте! - воскликнул Иванович, достав из грудного кармана своего сюртука вчетверо сложенную бумагу и вручая ее Джонатану Спайерсу.

"Предписывается N 333 во всем беспрекословно повиноваться N 222, что бы последний ни предписал ему!" - прочел капитан.

- А-а... так вы не доверились моему слову, а сочли нужным оградить себя на случай известными обеспечениями. Так вот смотрите, что они для меня значат, ваши предписания! - С этими словами Джонатан Спайерс скомкал и бросил в огонь бумагу, предварительно зажегши о нее свою сигару.

- Это восстание, открытый протест! - воскликнул негодующий Иванович.

- Нет, но вы не должны забывать, что прежде, чем согласиться на ваши условия, я оговорил, что сохраняю свою свободу действий по отношению к французам и даже другим нациям, кроме славянских народностей, и по отношению к графу д'Антрэгу, которого я хотя и не знаю, но жизнь которого решил сохранить, о чем и предупреждал вас тогда же! Во-вторых, как член Невидимых первого класса я вправе повиноваться только Верховному Совету непосредственно, а не через посредство равного мне или низших сочленов!

- Не таков дух нашего постановления!

- Может быть, но такова его буква!

- Пусть так, в таком случае что же вы думаете делать?

- Исполнить свое обещание, то есть помочь вам захватить в плен графа, завладеть его особой, но не дав коснуться даже волоса на его голове! При этом не рассчитывайте, чтобы я выдал вам пленника. Я сам доставлю его в Петербург и передам в руки Верховного Совета, а для того, чтобы он во время пути пользовался всеми удобствами, подобающими его происхождению и общественному положению, здесь, на "Римэмбере", я считаю нужным предуведомить вас, что в случае его смерти я вас немедленно заставлю познакомиться с одной из наших электрических батарей, которая в один момент отправит вас следом за вашей жертвой. Поэтому предупреждаю вас, что на "Римэмбере" нет такого места, нет стула, кресла, дивана, постели, где бы при желании с моей стороны я не мог поразить вас, как громом, в любой момент!

- Вы не так говорили со мной шесть месяцев тому назад, - едко заметил Иванович, - и ваша благодарность в данном случае проявляется в весьма своеобразной форме!..

- В данном случае о признательности с моей стороны не может быть речи; вы действовали ради своих же выгод и выгод вашего общества, французом же мне была оказана помощь совершенно бескорыстно. Принудив меня встать в ряды Невидимых, вы рассчитывали сделать меня вашим рабом, но я не таков, чтобы дать вить из себя веревки. Во всяком случае, не советую вам вступать со мною в борьбу: сила на моей стороне!

- Вступать с вами в борьбу! - воскликнул Иванович с притворным удивлением. - Да я и не думаю об этом!

Он отлично сознавал, что был бессилен против Красного Капитана и что его планы нуждаются в содействии этого гениального человека, расположение которого ему нужно было приобрести во что бы то ни стало ради осуществления своих дальнейших планов.

- Я опасался только, что ваше пристрастие к французам может побудить вас отказать мне в обещанном вами содействии при поимке графа, но раз вы беретесь сами доставить его в Петербург, то я считаю миссию свою оконченной. Раз вы так дорожите жизнью графа, то этого достаточно, чтобы ее пощадили даже в том случае, если бы его смерть была в интересах всего общества Невидимых. Поверьте, между вашей дружбой и моим долгом как члена Невидимых я не стал бы колебаться ни минуты! Впрочем, интересы общества Невидимых и ваши вскоре сольются, так как всесильный Великий Невидимый избирается только на 10 лет, а срок десятилетия настоящего Великого Невидимого через несколько месяцев кончается, и тогда я берусь совместно с несколькими товарищами добиться избрания вас на его место: ведь кто, кроме вас, может с честью занимать этот высокий пост? Есть люди, самой судьбой предназначенные для того, чтобы властвовать и повелевать!

Польстив таким образом чувству гордости и самолюбию Джонатана Спайерса, Иванович сделал ловкий ход.

- Я так и знал, что мы в конце концов сговоримся! Я был несколько резок, быть может, но вот вам моя рука в знак дружбы. Я все-таки никогда не забуду, что вы первый поверили в бедного изобретателя, и это связывает нас на жизнь и смерть! - сказал Красный Капитан.

Иванович схватил его руку и крепко пожал ее, а на глазах его блеснули слезы.

- Я ошибся в вас, Иванович, - говорил Спайерс, заметивший эту слезу, - вы порядочный человек!

Ловкий казак внутренне торжествовал: как все демонические натуры, капитан был грозен и неумолим, когда ему противоречили, и мягок и податлив до слабости, когда ему льстили, и он полагал, что эта лесть исходит от искреннего чувства. Но наряду с этой слабостью, порожденной в нем его громадным честолюбием, Джонатан Спайерс был человек необычайной энергии, чуткости и проницательности, позволявшей ему по малейшим признакам угадывать истину. И сколько он ни насиловал себя, но чувство недоверия к Ивановичу постоянно брало в нем верх.

Между тем добиться всеми средствами, чтобы Джонатан Спайерс доверил ему управление "Лебедем" или "Осой", что, в сущности, являлось равносильным управлению самим "Римэмбером", так как два спутника его являлись во всех отношениях его точной копией, и затем преспокойно убить капитана во время сна, уничтожить его труп и остаться единственным владельцем "Римэмбера" и обладателем тайны его управления было теперь единственной целью Ивановича, - целью, к которой он шел неуклонно и настойчиво.

Но с другой стороны, капитан Спайерс отлично сознавал, что его грандиозное изобретение является завидным для многих и собственная жизнь отныне зависит главным образом от его умения сохранить свою тайну.

Между тем ему необходимо было иметь второго самого себя, которому он мог доверить участь своего судна и свою собственную, человека, безгранично ему преданного, человека бескорыстного, неподкупного и неумолимого. Иначе он был осужден никогда, ни на минуту не расставаться со своим "Римэмбером". Естественно, что правительства всего мира рады были воспользоваться случаем овладеть капитаном, как только он сойдет со своего "Римэмбера", и, лишив этого колосса его души, уничтожить его, как простую груду металла. Имея же надежного заместителя, который бы явился отомстить за него или вызволить его с грозным "Римэмбером", капитану нечего было бы опасаться никаких врагов в мире. Сознавая все это, Джонатан Спайерс в минуту откровенности сообщил свои мысли Ивановичу, который при этом вздрогнул от невыразимой радости, но ничем не подал вида, соблюдая необходимую осторожность.

- В самом деле, - согласился он, - без такого доверенного заместителя вы точно Прометей, прикованный к своей скале!

- Да, но где найти такого человека, которому я мог бы так безгранично довериться, чтобы отдать в его руки и свою судьбу, и судьбу моего великого "Римэмбера"?

- Если бы вы захотели, то я мог бы быть этим человеком, - хотел было воскликнуть Иванович, но воздержался, сознавая, что капитан никогда не доверится человеку, в котором заподозрит желание стать его заместителем.

- Человек, которого вы изберете, - заметил он, - будет нести тяжелую ответственность; но главное, этот человек должен быть вам безгранично предан, должен любить вас больше, чем себя!

При этом Джонатан Спайерс взглянул на него своим проницательным, испытывающим взглядом, но не сказал ни слова.

На этом разговор и кончился и с тех пор больше не возобновлялся. Капитан изучал почву под своими ногами и если, с одной стороны, чувство признательности говорило в пользу Ивановича, то с другой - чувство недоверия и какого-то инстинктивного отвращения к этому человеку решительно говорило против него.

Таким образом, ситуация создалась щекотливая, и можно было с каждым днем ожидать драматической развязки.

Тем временем приготовления к предстоящему торжеству и на прииске, и в нагарнукской деревне шли своим чередом, и Оливье настолько был поглощен ими, что время до вечера прошло незаметно.

VI

Виллиго во Франс-Стэшене. - Джильпинг у нготаков. - Письмо Люса.

Около двух часов пополудни великий вождь Виллиго вошел в хижину своего верного Коанука, который с ним почти не расставался.

Прошло уже более года, как Виллиго смыл краски со своего лица и жил спокойной, мирною жизнью частью среди своих единомышленников, частью среди своих белых друзей, проводя добрую половину своего времени во Франс-Стэшене, охотясь и рыбача с Оливье и другом своим Диком.

С того момента, как он справил страшную тризну по Цвету Мелии, уничтожив чуть не всех лесных бродяг, в душе его воцарились мир и спокойствие, и сумрачный, грозный вид его сменился ясным, приветливым и гордым взглядом, какого раньше никто не видал у него.

Гостя во Франс-Стэшене, Виллиго иногда в угоду своим друзьям надевал на себя белые полотняные штаны и куртку, но не носил ни обуви, ни шляпы. Он садился за стол со своими друзьями, но не признавал ни вилок, ни ножей. После вкусного обеда он охотно садился в спокойное кресло-качалку и дремал, как добрый французский буржуа, почивший от своих дел. Но временами его горячий взгляд ясно говорил, что воинственный пыл не угас в его груди, что каждую минуту в нем может проснуться неустрашимый грозный воин, и громкий клич "Вага! Вага!" огласит воздух.

Луи Жаколио - Пожиратели огня (Les Mangeurs de feu). 5 часть., читать текст

См. также Луи Жаколио (Louis Jacolliot) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Пожиратели огня (Les Mangeurs de feu). 6 часть.
Никто не мог предвидеть, как скоро этому суждено было случиться и как ...

Пожиратели огня (Les Mangeurs de feu). 7 часть.
Но никто ему не отвечал; шум и гам только усиливались. - Вот они тепер...