Уильям Мейкпис Теккерей
«Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 6 часть.»

"Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 6 часть."

В КОТОРОЙ ГОСТИНЫЯ ОСТАЮТСЯ НЕ МЁБЛИРОВАНЫ.

Мы не можем ожидать любви от родственника, которого мы столинули в иллюминованный пруд и фрак, панталоны и лучшие чувства которого мы испортили. Разумеется, все Туисдены и Улькомы, смуглый супруг предмета первой любви Филиппа, ненавидели, боялись и злословили его, называя его дикарем и чудовищем, грубияном в разговоре и обращении, грязным, оборванным по наружности, от которого вечно несло табаком, который постоянно был пьян, вечно ругался, вечно хохотал, что делало его нестерпимым в порядочном обществе, Туисдены, во время пребывания Филиппа за границей, очень почтительно и прилежно ухаживали за новым главою Рингудской фамилии. Они льстили сэру Джону, ухаживали за милэди. Их принимали в городском и деревенском доме сэра Джона. Они приняли его политические мнения, как бывало принимали мнения покойного пэра. Они никогда не пропускали случая ругать бедного Филиппа и вкрадываться в милость лорда Рингуда. Они никогда не отказывались от приглашения сэра Джона и наконец страшно надоели ему и лэди Рингуд. Она узнала как-то, как безжалоство мистрисс Ульком обманула своего кузена, корда явился богатый жених. Потом узнали, как Филипп приколотил Улькома, молодого Туисдена, а прежнее предубеждение начало проходить. Друзья Филиппа стали говорить Рингуду, как он ошибался в молодом человеке, и описали его в красках более благоприятных. Туисденская семья так оклеветала Филиппа и представила его таким отвратительным чудовищем, что неудивительно, если Рингуды избегали его. Сэру Джону случилось слышать от своего товарища, члена парламента, Трегарвана, совершенно другия вещи о нашем друге. Не без удивления узнал сэр Джон от Трегарвана, как честен, благороден и кроток был этот человек, его его обобрал негодный отец, которому он простил и которому даже помогал из своих ничтожных средств, и как он храбро боролся с бедностью, и какая у него миленькая жена и ребёнок. Таким образом Филипп нашол помощь, когда он нуждался в ней, и пособие, когда он был в бедности. Мы сознаемся, что Трегарван был напыщенный человечек, что речи его были скучны, а сочинения вялы, но сердце у него было доброе. Его тронула картина, изображонная Лорой о бедности молодого человека, о его честности и твёрдости в трудные времена. Мы видели как Европейское Обозрение било поручено Филиппу. Потом некоторые хитрые друзья Филиппа решили, что его надо примирить с его родственниками, которые были знатны и богаты и могли быть ему полезны. Потом Трегарван поговорил и сэром Джоном, и встреча была устроена, где Филипп, против обыкновения, не поссорился ни с кем.

Потом явилось еще новое счастье по ходатайству моей жены у Трегарвана: Филиппу, который, если читатели не забыли, изучал адвокатуру, был поручон процес, доставивший ему средства содержать его семью четыре месяца. Сестрица убеждала Филиппа прилежно заняться адвокатурой.

- Вы теперь работаете в этой газете, говорила она: - a что если поссоритесь? он мастер ссориться, мистрисс Фирмин. Я его знала прежде вас. Ну, если вы поссоритесь с вашими хозяевами и лишитесь места? Такой джентльмэн, как вы, не должен иметь хозяев. Мне несносно думать, что вы ходите по субботам в контору получать жалованье как работник.

- Я и есть работник, перебил Филипп.

- И неужели намерены остаться работником целый век? Будь я мущина, я шла бы выше! говорила эта неустрашимая женщина. - Почему вы знаете, как велика будет ваша семья? Я не стала бы жить в такой квартире!

Сестрица сказала это, хотя любила девочку Филиппа с восторженной нежностью, которую напрасно старалась скрывать, хотя чувствовала, что расстаться c этим ребёнком значило бы расстаться с главным счастьем своей жизни, хотя любила Филиппа как сына, a Шарлотту - ну Шарлотту для Филиппа - как женщины любят других женщин.

Шарлотта рассказала нам о совете и разговоре Сестрицы. Она знала, что мистрисс Брандон любит её только как вещь, принадлежащую Филиппу. Она восхищалась Сестрицей, доверяла ей.

- Она меня не любит, потому что меня любит Филипп, говорила Шлрлотта.- Как вы думаете, могла ли бы я любить её, или какую бы то ни было другую женщину, если бы полагала, что Филипп любил их? Я могла бы убить их, Лора, право могла!

И при этом выраженном чувстве, я воображаю, как кинжалы засверкали из глаз, которые обыкновенно были так кротки,

После первого процесса Филиппу стали поручать и другие, так что положительно он стал откладывать деньги в банк. Филиппа скорее пугало, чем радовало это внезапное счастье.

- Оно не может продолжаться, говорил он.- Меня скоро узнают и не станут поручать дел такому невежде как я. Право, я сам должен это объяснить.

Надо было вам видеть негодование Сестрицы, когда Филипп так выразился в её присутствии.

- Бросить ваше дело? Да, как же! вскричала она, качая младшего ребёнка Филиппа.- Уж лучше выбросьте из окна этого ребенка, которого послало вам небо. Вам надо упасть на колена и просить прощения у Бога за такие нечестивые мысли.

Наследник Фирмина, немедленно по появлении своём на свет, сделался главным фаворитом этой безразсудной женщины. Девочка была оставлена без внимания, как особа незначительная.

Хотя Сестрица любила всех этих людей почти с свирепой страстью, однако Филиппу был поручон четвёртый процесс. Мистрисс Брандон начала настаивать, чтоб он нанял себе дом.

- Джентльмэну, говорила она:- не следует жить в мёблированной квартире, он должен иметь свой собственный дом.

Она отыскала удивительно дешовую мебель. Она кроила, шила, обивала диваны. Она приискала дон и наняла его.

- В Мильманской улице; мне будет близко ходить к моим душечкам, сказала она.

С сухими ли глазами говорила она? мои глаза увлажняются, когда я думаю о великодушии и самоотвержении этого преданного и любящего существа.

Я очень люблю Шарлотту. Ея кротость и простота привлекали сердца всех. Ни одна жена, ни одна мать не были так привязаны и любящи; но признаюсь, было время, когда я её ненавидел, хотя эта женщина с высокими правилами, жена автора настоящей биографии, говорит, что я пишу вздорные, чтоб не сказать, безнравственные вещи. Ну, я ненавидел Шарлотту за ужасную торопливость, которую она высказала, чтоб уехать от Сестрицы, так любящей её детей, первые крики которых слышала она. Я ненавидел Шарлотту за жестокое счастье, которое она чувствовала, прижимая детей к своему сердцу, своих собственных детей, в своей собственной комнате, которых она будет одевать, мыть, для которых ей не нужно будет помощи. Не нужно помощи, слышите ли вы? О! какой стыд! какой стыд! В новом доме, в хорошенькой новой детской (убранной мы не скажем чьими нежными руками) смотрит мать в колыбельку, a в Торнгофской улице, где она ухаживала за ними два года, одиноко сидит Сестрица. Да поможет тебе Бог, страдальческое, верное сердце! Только раз в жизни до этого испытала она такое сильное горе.

Разумеетея, в новом доме было угощенье, и друзья Филиппа, старые и новые, приехали на новоселье. Фамильная Рингудская карета удавила эту маленькую улицу. Сестрица только разливала чай. Маленькая гостиная была загромождена фортепиано, подаренным Рингудом, и Кто-то был обязан играть на нем в этот вечер, хотя Сестрица сердилась на эту музыку, оттого что она могла разбудить милых крошек. Музыка и разбудила, они завыли мелодически, a Сестрица, наливавшая лэди Джон Трегарван чаю, бросилась в детскую. Шарлотта уже была там и рассердилась, когда вошла Сестрица.

- Я уверена, мистрисс Брандон, сказала она довольно колко:- что гости ждут чаю.

Мистрисс Брандон пошла вниз, не говоря ни слова. Я стоял на площадке и разговаривал с приятелем подальше от дуэта мисс Рингуд, когда прошла Каролина, и взял руку, холодную как камень, и никогда не видал более трагического горя, какое изобразилось на её лице.

- Дети мои расплакались, сказала она:- я и пошла в детскую. Но теперь она не хочет, чтоб я была там.

Бедная Сестрица! Она унижалась перед Шарлоттой и я ненавидел тогда мистрисс Фирмин. Я пошол с Ридли в чайную комнату, где Каролина заняла своё место. Она казалась очень мила, с своим бледным, нежным личиком, в хорошеньком чепчике с голубыми лентами. Я знаю, что она терпела пытку. Шарлотта пронзила её кинжалом; женщины делают это иногда. Шарлотта говорила мне впоследствии:

- Вы были правы, я ревновала к ней, а милее и вернее создания на свете не было никогда.

Но кто сказал Шарлотте, что я обвинял её в ревности?

О дурак! я сказал Ридли, а он передал мистрисс Фирмин.

Хотя Шарлотта поражала Каролину, по всё-таки та подходила сама под нож. В воскресенье, когда она была свободна, за её скромным столом, и когда мистрисс Фирмин ходила в церковь, Каролине было позволено царствовать в детской. Иногда Шарлотта была так великодушна, что давала мистрисс Брандон эту возможность. Когда Филипп нанял дом - целый дом для себя - свекровь Филиппа предложила переехать к нему, прибавив, что, не желая зависеть ни от кого, она будет платить за квартиру и стол. Но Филипп отказался от этого удовольствия, сославшись, и справедливо, на то, что его настоящий дом не более его прежней квартиры.

- Моя бедняжечка умирает от желания жить со мной, заметила на это мистрисс Бэйнис:- но её муж так жесток к ней и держит её в таком страхе, что она не смеет расаоряжаться своей жизнью.

Жесток к ней! Шарлотта была счастливее всех счастливцев в её маленьком доме. Вследствие своего успеха, Филипп регулярно ходил теперь в свою адвокатскую квартиру, в приятной надежде, что может быть еще явятся клиенты. В своей адвокатской квартире он также занимался и Обозрением, и в обычный час его возвращения обычная процессия из матери, дочери и няни встречала его, и счастливая молодая женщина - самая счастливая во всём свете - возвращалась под руку с мужем.

Между тем Филипп всё получал письма от отца из Нью-Йорка, из которых оказывалось, что он занимался не только своей профессией, но и разными спекуляциями, которые должны были поправить его состояние. Однажды Филипп получил газету с объявлением о новом страховом обществе и увидел к удивлению: "Стряпчий страхового общества в Лондоне, Филипп Фирмин, эсквайр, в Темпле". Отцовское письмо обещало Филиппу большие выгоды от этого страхового общества, но я не слыхал потом, чтобы Филипп от этого сделался богаче. Даже его друзья советовали ему не иметь никакого дела с этим страховым обществом и не упоминать о нём в своих письмах. Они хотели внушить Филиппу недоверие к хитрому старому шуту, его отцу. Фирмин старший всегда писал с великолепными надеждами и настойчиво уверял, что скоро он сообщит Филиппу о том, что состояние его составлено. Он спекулировал не знаю уж там на скольких акциях, изобретениях, рудниках, железных дорогах. Однажды, через несколько дней после своего переселения в Мильмонскую улицу, Филипп краснеё и повесив голову сказал мне, что отец его опять написал вексель на него. Если бы он не доплатил по акциям, он потерял бы их, и он и сын его после него лишились бы богатства.

- И вы заплатили по этому векселю? спросили мы.

Да, Филипп заплатил. Он клялся, что не будет платить более. Но не трудно было видеть, что доктор пришлёт еще векселей в этому сговорчивому банкиру.

- Я боюсь писем начинающихся росписанием богатства, которое он приобретёт, сказал Филипп.

Он знал, что старил таким образом начинал свои просьбы о деньгах.

Было упомянуто о великом медицинском открытии, о котором доктор писал мистрисс Брандон и объявлял, по своему обыкновению, что это даст ему богатство. В Нью-Йорке и Бостоне он делал опыты, которые имели удивительный успех. Открыто было лекарство, одна продажа которого в Европе и Америке должна принести огромный доход счастливым изобретателям. Для дам за которыми ухаживала мистрисс Брандон, это лекарство было неоцененно. Он пришлёт ей. Его друг, Марсон, капитан, соутгэмптонского парохода, привезёт ей это удивительное лекарство. Пусть она попробует его. Пусть она покажет его доктору Гуденофу - каждому из его лондонских собратов. Хотя сам изгнанник из родины, он любит её, и гордится, что имеет возможность дать её одно из величаиших благ, какими наука одарила человечество. Я с сожалением должен сказать, что Гуденоф имел такое недоверие к своему собрату, что не верил никаким уверениям Фирмина.

- Я не думаю, моя добрая Брандон, чтоб у него достало смысла на какое-нибудь учоное открытие полезнее нового соуса для котлет.

Вы увидите, что этот Гудоноф был упрямец и если раз имел причину не доверять человеку, то потом не будет верить ему ни в чом.

Однако доктор Гуденоф постоянно отыскивает новые сведения по своей профессии, и однажды при Сестрице, читая брошюру, он, но своей привычке, хлопнул руками по ногам.

- Брандон, сказал он:- я думаю, что это открытие очень наивно, и думаю это тем более, что Фирмин вовсе не участвовал, как оказывается, в этом открытии, сделанном в Бостоне.

Действительно, доктор Фирмин только присутствовал в бостонском госпитале, где производились опыты с новым лекарством. Он предложил продавать его как секретное лекарство, и на стклянке, которую он прислал Сестрице, был ярлык с надписью: "Анодин Фирмина". Фирмин сделал-то, что он имел привычку делать. Он взял собственность другого человека и чванился ею. Сестрица воротилась домой с сткляночкой хлороформа - вот что доктор Фирмин называл своим изобретением и прислал его на родину, как прислал бочонок горного масла из Виргинии, как прислал акции на новые железные дороги, обещая Филиппу щедрое вознаграждение, если он раздаст акции своим друзьям.

- Мой сын имеет жену и двоих детей! говаривал он нью-йоркцам:- как будто он не довольно мотал в прежнее время! Когда я женился, у меня было состояние, и я взял племянницу вельможи с большим приданым. А у этих молодых супругов нет ни пенни. Ну, ну, старик отец должен помогать им как может!

Мне говорили, что некоторые дамы проливали слёзы чувствительности и восклицали:

- Какой нежный отец этот доктор! Как он жертвует собой для негодного сына! Этот милый доктор, в его лета, весело трудится для этого молодого человека, который раззорил его.

Фирмин вздыхал, проводил красивым белым носовым платком по глазам красивою белою рукою, и кажется даже плакал, считая себя добрым, любящим, обиженным человеком.

При всём прекрасном распоряжении Сестрицы, мистер и мистрисс Фирмин могли поселиться в своём новом доме с значительными издержками, и кроме большего Рингудского фортепиано, поставленного в маленькой гостиной, я принуждён сказать, что мёбели было очень мало. Когда настала осень - когда прошол сентябрь - мы в нашем уютном убежище на морском берегу получили письмо от Сестрицы, в котором она писала нам, что "милая мистрисс Филипп и дети томились и чахли в Лондоне, а Филипп слишком горд, чтоб взять денег от кого бы то ни было; что мистер Трегарвам уехал на континент, а этот негодяй - это чудовище, вы знаете кто - опять прислал вексель на Филиппа, и он опять заплатил, а милые дети не могут пользоваться свежим воздухом".

- Говорила ли она вам, сказал Филипп, проводя рукою по глазам, когда один друг пришол выговаривать ему: - что она сама принесла мне деньги, но мы не хотели их взять?'

Рингудские родственники предлагали гостеприимство, но как бедному Филиппу заплатить за поездку по железной дороге слуг, детей и жены?

В этих затруднительных обстоятельствах, Трегарван прислал с континента чеку за треть своему редактору и счастливая семья отправилась в Брайтон, наняла необыкновенно дешовую квартиру, и румянец воротился на бледные щочки, и мама, удивительно пополнела. Всё шло хорошо. Жена моя кричала:

- Не говорила ли я, что дела милаго Филиппа пойдут хорошо?

Так ли? какие вы думаете новости принёс он нам в один декабрьский вечер? Я увидал по его лицу, что с ним случилось что-нибудь важное.

- Я не знаю, что мне делать, сказал он. - Я уже заплатил за него по четырём векселям, а теперь посмотрите, вот от него инсьлю.

"Милый Филипп" писал отец: "со мною случилось большое несчастье, которое я надеялся скрыть, или по-крайней-мере отвратить от моего милаго сына, потому что ты, Филипп, участник в этом несчастьи через неблагоразумие - должен ли я сказать? - твоего отца. Незаслуженно, милый сын, ты должен страдать. Ах, каково отцу признаваться в своей вине, становиться на колена и просить прощения у своего сына!

"Я вступил в несколько спекуляций. Некоторые удались свыше самых безумных моих надежд, а некоторые, обещавшие величайшие результаты, кончились неудачей. На одно предприятие, представлявшее, повидимому, самые верные надежды на успех, обещавшее богатство мне, моему сыну и вашим милым детям, я отдал между другим обезпечением, которое я должен был дать вдруг, вексель, на котором я поставил твоё имя. Я поставили на нём число за шесть месяцев назад в Нью-Йорке, на твоё имя в Темпле, и подписался за тебя. Предаю себя в твои руки. Говорю тебе, что я сделал. Разгласи это. Открой мой признание свету, и имя твоего отца завсегда заклеймено названием.... Пощади меня от этого слова!

"Векселю остаётся еще до срока пять месяцев; он написан на сумму 386 ф.; я передал его тому, кто обещал держать его, до тех пор пока я сам выкуплю его. Но мало того, что он взял с меня огромные проценты, негодяй переслал вексель в Европу и он теперь находится в руках врага.

"Ты помнишь Тёфтона Гёнта? Да. Ты весьма справедливо наказал его. Негодяй недавно появился в этом городе с самыми низкими сообщниками и старался приняться за прежния угрозы, ласкательства и требования! В один гибельный час негодяй услыхал о векселе. Он купил его у игрока, к которому он перешол. Он бежал из Нью-Йорка в Европу, оставив мне даже расплатиться за него в гостиннице; он бежал в Европу, взял с собою этот роковой вексель, говоря, что ты заплатишь по нём. Ах, милый Филипп! если бы этот вексель вышел из рук этого негодяя! Каких бессонных ночей был бы я избавлен! Прошу тебя, умоляю, сделай все жертвы, чтоб заплатить по нём! Ты от него не откажешься? Неть. Так как ты имеешь своих детей, так как ты их любишь - ты не захотел бы, чтобы у них был обезславленный

"ОТЕЦ".

"Я имею долю в великом медицинском открытии, (Серный эфир сначала употреблялся, кажется, в Америке и я надеюсь, что читатели извинят, что его здесь заменили хлороформом.) о котором я писал кь нашему другу, мистрисс Брандон, и которое непременно даст огромные барыши, так как будет ввезено в Англию таким известным - не могу ли я также сказать, таким уважаемым врачом, как я. Первые барыши от этого открытия я честно обещаю посвятить тебе. Они очень скоро более чем вознаградят тебя за потерю, которую моё неблагоразумие навлекло на моего милаго сына. Прощай! Передай мою любовь твоей жене и малюткам.

"Д. Ф".

Глава XXXVII.

NEC PLENO CRUORIS HIRUDO

Чтение этого письма наполнило друга Филиппа внутренним негодованием, которое было очень трудно обуздать или скрыть, Не весьма приятно сказать джентльмэну, что его отец мошенник. Когда бедный Филипп читал письма своего отца, я думал:

"А я помню нежную, белую руку этого мошенника, которая подделала имя родного сына и клала соверены в мою ладонь, когда я был школьником".

- Вы не заплатите по этому векселю! с негодованием сказал друг Филиппа.

- Что же могу я сделать? возразил бедный Филипп, печально качая головой.

- Если вы заплатите по этому векселю, он напишет на вас еще.

- Наверно, согласился Филипп.

- И будет продолжать, пока не вытянет у вас последней капли крови,

- Да, признался бедный Филипп, приложив палец к губам.

Его простодушная жена разговаривала с моею в эту минуту о каких-то ситцах, которые оне видели в Тоттенгэме и которые были так дёшевы и красивы. Право, занавеси в гостиной не будут стоить почти ничего.

- Приятно слышать, как она разговаривает о ситцах, сказал Филипп - Где нам купить, у Шульбреда или в другой лавуе?

И он засмеялся. Этот смех был не очень весел.

- Стало быть вы решились...

- Признать мою подпись? Разумеется, если мне представят вексель.

Я знал, что мой упрямый друг непременно сдержит свое намерение.

Всего неприятнее было то, что друзья Филиппа, при всём их желании, не могли помочь ему в этом. Доктор наверно беспрестанно будет присылать векселя. Пока Филипп будет платить, отец будет требовать, а у этого прожорливого дракона желудок был довольно велик, чтоб поглотить кровь всех нас, если мы захотим ей дать. И Филивц это видел и признавался в этом с своим обыкновенным чистосердечием. Я с своей стороны чувствовал такое негодование, что хотел объявить в газетах, что все векселя, подписанные Филиппом подделаны, и подвергнуть его отца последствиям его собственного поступка. Но последствиями этими были бы пожизненное заключений в тюрьму старика и бесславие для сына. Филипп указывал на это довольно ясно, и мы не могли опровергнуть его печальной логики. Лучше было, во всяком случае, заплатить поэтому векселю и предостеречь доктора на будущее время. Но что если доктор примет выговор очень покорно и при первом удобном случае сделает новую подделку? На это Филипп отвечал, что ни один человек не может уйти от своей судьбы, а его судьбу устроил для него отец. Когда отец уехал в Америку, он думал, что чары рушились.

- Но вы видите, стонал Филипп: - что я еще нахожусь под влиянием этих чар.

Тёфтону Гёниу так часто удавалось виманивать деньги у доктора Фирмина, что мистер Тефтон Гёнт подумал, что он ничего не может сделать лучше, как переплыть Атлантический океан вслед за своим банкиром и нам не нужно описывать досаду и бешенство доктора, когда он увидел за своей спиной эту чорную заботу. Он не мог давать много; сумма, которую он увёз с собой и которую он украл у своего сына и других своих кредиторов, была невелика. Но Гёнту хотелось иметь часть её и, разумеется, он намекнул, что если доктор откажет, то он разгласит в нью-йоркских газетах подробности ранней карьеры Фирмина и его недавнего банкротства.

После двухлетнего пребывания в Соединённых Штатах, Гёнт воротился на родину и прямо отправился к Сестрице, у которой надеялся найти Филиппа жильцом. Хотя Гёнт однажды был выгнан из этого дома, он не стыдился явиться в него опять. У него в кармане лежало то, что заставит Филиппа почтительно обращаться с ним. При каких обстоятельствах достался ему этот поддельный вексель? Была ли это спекуляция между Гёнтом и отцом Филиппа? Не уверил ли Гёнт, что Филипп непременно заплатит, чтоб спасти отца от бесславия и погибели? Мы никогда не узнаем правды об этой сделке. Может быть рассказ доктора был справедлив, может быть ложен. Это всё-равно. Оба эти человека уже не с нами и не станут более писать и говорить ложь.

Каролины не было дома, когда Гёнч пришол в ней по приезде из Америки. Ея служанка описала ей его наружность. Мистрисс Брандон узнала Гёнта и не предчувствовала ничего хорошего для Филиппа от приезда пастора. Она скоро увидала что предположения её были справедливы. На другой день, когда она поливала цветы на окне, она взглянула на улицу и увидала пастора, косившагося на неё. Когда она посмотрела на него он снял свою грязную шляпу и поклонился. Как только она увидала его, она почувствовала, что он пришол с намерением враждебным для Филиппа. Она могла бы упасть в обморок, или закричать, или спрятаться от этого человека, вид которого был противен для нея. Она не лишилась чувств, не спряталась, не закричала, но тотчас же кивнула головой и улыбнулась самым приветливым образом этому непрошеному, грязному гостю. Она отворила дверь (хотя её сердце билось так, что вы могли бы слышать его биения, как она говорила своему другу впоследствии). Она улыбнулась Гёнту и сделала ему знак войти.

- Господи, Боже мой! мистер Гёнт, где это вы проводили столько времени?

И улыбающееся лицо глядело на него из-под красивого чепчика и свежих лент. Я знаю, что некоторые женщины могут улыбаться и иметь спокойный вид, сидя на стуле дантиста.

- Вот уж не думала увидеть вас, мистер Гёнт! Не угодно ли вам войти?

Гёнт вошол в маленькую гостиную, в которой часто бывал добрый читатель.

- Здоров ли капитан? спросил Гёнт.

- Вы не слыхали о бедном папа? Это показывает, как долго вас не было! заметила мистрисс Брандон и назвала день смерти своего отца.

Да, она была теперь одна и должна была сама заботиться о себе. И я не сомневаюсь, что мистрисс Брандон прячо спросила потом Гёнта, не выпьет ли он чёго-нибудь. Эта добрая женщина всегда предлагала своим знакомым "выпить" и сочла бы нарушенными законы гостеприимства, если бы не сделала этого предложения.

Гёнт никогда не отказывался от предложения такого рода. Он выпьет что-нибудь горяченькое. Он страдает Нью-Йоркской лихорадкой. Мистрисс Брандон тотчас заинтересовалась болезнью мистера Гёнта и знала, что стаканчик грога части отгоняет припадок лихорадки. Ея проворные, маленькие ручки приготовили ему стаканчик, другой, третий, и мистрисс Брандон признавалась впоследствии своим друзьям, что она очень крепкий сделала грог.

Напившись порядком, Гёнт удостоил спросить как поживает его хозяйка и её жильцы. Мистрисс Брандон очень весело описала свои обстоятельства. Комната отдавались внаймы хорошо и никогда не оставались пусты. По милости доктора Гуденофа и других друзей, она имела так много занятий, как только могла пожелать.

- С тех пор, нам тот, кого вы знаете, уехал из Англии, у меня на душе стало спокойнее. Но он уехал и неблагополучного ему пути! сказала мстительная Сёстрица.

- А сын его всё еще живет на верху? спросил Гёнт.

Что же вы думаете? мистрисс Брандон вдруг принялась бранить Филиппа и его семью. Он живет здесь? Нет, слава Богу! Уж довольно надоел ей он и его жена с своими ужимками и грациями, и дети, которые плакали всю ночь, и мёбель-то её портили, и по счотам не платили!

- Я хотела, чтоб он подумал, что я поссорилась с Филиппом; да простить им Бог, что я насказала лжи! Я знаю, что этот человек не желает добра Филиппу, и я скоро узнаю, какое у него намерение, узнаю! уверяла она.

В тот самый день, как у ней был Гёнт, мистрисс Брадон пришла к друзьям Филиппа и сообщила им о приезде Гёнта. Мы не знали наверно, привёз ли он поддельный вексель, который угрожал Филиппу. Пока Гёнть еще не намекал на него. Но хотя мы были далеки от того, чтобы одобрять лицемерие или обман, мы признаёмся, что не очень сердилась на Сестрицу за то, что она употрёбила притворство в этом случае и заставила Гёнта полагать, что она вовсе не сообщница Филиппа. Если жена Филиппа простила ей, должны ли друзья его быть непреклоннее?

А Шарлотте приходилось простить мистрисс Брандон за то, что та оклеветала eё. Когда Гёнт спросил, какого рода женщина жена Филиппа, мистрисс Брандон объявила, что это препротивное, дерзкое существо, что она важничает, неглижирует детьми, обижает мужа, и мало ли еще чего наговорила она, а наконец объявила, что она терпеть не может Шарлотту и очень рада, что выжила eё из дома, и что Филипп совсем уже не тот с тех пор, как женился на ней, и что и он стал важничать, быль груб, во всём покорялся жене и что она очень рада, что освободилась от них.

Гёнт любезно намекнул, что ссоры между хозяевами и жильцами очень обыкновенны, что жильцы иногда неаккуратно платят и что хозяева безразсудно требовательны, и мистрисс Брандон принимала все его слова с любезным согласием; может быть, она внутренно дрожала от фамильярности этого противного, пьяного негодяя, но не выказывала признаков отвращения или страха. Она позволяла ему говорить сколько он хотел, в надежде, что он приступит в предмету глубоко интересовавшему её. Она спросила, что делает доктор и есть ли вероятность, что он будет в состоянии возвратить деньги, взятые им у сына. Она говорила равнодушным топом, делая вид будто очень занята своим шитьём.

- О! Вы всё еще чахнете по нём, сказал Гёнт, мигая залитыми кровью глазами,

- Чахну по этом старике? Зачем мне им заниматься? Как будто он не довольно сделал мне вреда? вскричала бедная Каролина.

- Да. Но женщины не прочь любить человека, если он даже дурно с ними обходится, сказал Гёнт.

Без сомнения, он сам на себе испыталь женскую верность.

- Я полагаю, сказала мистрисс Брандон, качая головой:- что и женщинам могут надоесть мущины, как мущинам женщины. Я разобрала этого человека, и он давным-давно мне надоел. Еще стаканчик, мистер Гёнт! Это очень полезно от лихорадки, отгоняет озноб.

Гёнт выпил и разговорился еще больше; высказал свое мнение о старшем Фирмине, говорил о возможностях его успеха, о его страсти к спекуляциям, и сомневался будет ли он в состоянии опят приподнят свою голову - хотя может быть он находился в такой стране, где человек поправиться может. Так Филипп важничает? Он всё такой же дерзкий? И он оставил её дом? и уже так давно? где жe он живит теперь?

Тут, я с сожалением должен сказать, мистрисс Брандон спросила, почему она может знать, где теперь живёт Филиппп. Она думает, что где-то около Грей-Инна или Линкольн-Инна, и поспешила переменить разговор с разными замысловатыми хитростями, и как только её гость простился с нею, отправляясь к "Адмиралу Бингу" возобновить знакомство с достойными посетителями этой таверны, мистрисс Брандон побежала за кэбом и поехала к Филиппу, в Мальманскую улицу, но нашла дома только его жену, и после самого пустого разговора, который привёл Шарлотту в немалое удивление - потому что мистрисс Брандон не сказала, зачем она приехала и не упомянула, о приезде и посещении Гёнта - Сестрица отправилась за другим кэбом и явилась к друзьям Филиппа на Королевский сквэр. Она сообщала мне, как приехал Гёнт, как она уверена, что он хочет сделать вред Филиппу, и как она наговорила Гёнту разной лжи.

Хотя интересный пастор ни слова не сказал о векселе, о котором отец уведомил Филиппа, мы полагали, что этот документ находится в руках Гёнта и будет предъявлен в своё время.

- Что это значит? спрашивали собеседники за столом - холостым столом в Темпле (добрая жена Филиппа уговаривала его веселиться время-от-времени с его друзьями).- Что это значит?

Они прочли бумажку, которую Филипп бросил на стол.

Корреспондент Филиппа писал:

"Любезный Филипп, кажется привезший тетиву приехал и был у С. сегодня".

Привезший тетиву? Ни один из холостяков, обедавших с Филиппом, не мог отгадать этой загадки. Только что получив эту записку, Филипп вскочил и вышел из комнаты, а один наш приятель, дон-Жуан в своем роде, предлагал пари, что дело идёт о даме.

На торопливом совещании, собравшемся в вашем дом по получении этих известий, Сестрица, которую инстинкт не обманул, узнала настоящее свойство опасности, угрожавшей Филиппу, и обнаружила сильный гнев, когда услыхала, как Филипп намеревался встретить врага. У него была в руках некоторая сумма. Он займёт остальное у друзей, которые знали, что он честный человек. Он заплатит по этому векселю, что бы там ни было, и отклонит по-крайней-мере это бесславие от своего отца.

Как? Отдать этим мошенникам? Уморить с голода детей, а из жены сделать чернорабочую, когда она способна быть только знатной дамой'? (Вы видите, что обе эти дамы, любившие Филиппа, не очень любили друг друга). Это стыдно и грешно! Мистрисс Брандон уверяла, что она считала Филиппа более умным человеком. Друг Филиппа уже прежде высказал своё мнение о бедствии, угрожавшем Фирмину. Заплатить по этому векселю значило навлечь на себя еще дюжину таких векселей.

Моя жена, напротив, взяла сторону Филиппа. Она была очень тронута его словами, что он простит отцу, по-крайней-мере, на этот раз, и постарается скрыть его проступок.

- Так как вы надеетесь сами получить прощение, милый Филипп, я нахожу, что вы поступаете справедливо, сказала Лора: - я уверена, что и Шарлотта думает так.

- О, Шарлотта, Шарлотта! вмешалась сердито Сестрица:- разумеется, мистрисс Филипп думает, как велит ей муж!

- Во время своих тяжких испытаний Филипп нашол удивительную помощь и доброту, доказывала Лора. - Посмотрите как одно за другим помогало ему! Когда он нуждался, ему всегда помогали его друзья. Когда он будет нуждаться теперь, мы с мужем поделимся с ним.

Я чуть-было не сделал гримасу при этом, потому что при самом лучшем расположении к человеку, всё-таки не всегда удобно дать ему взаймы пятьсот или шестьсот фунтов без всякого обезпечения.

- Мой милый муж и я поделимся с ним, продолжала мистрисс Лора: - не так ли? Да, Брандон, поделимся. Будьте уверены, Шарлотта и дети не будут нуждаться оттого, что Филипп прикрыл проступок отца! Бог да благословит вас, милый друг!

И что сделала эта женщина при своём муже? Она подошла к Филиппу, взяла его за руку и... что случилось перед моими собственными глазами, я не намерен здесь написать.

- Она поощряет его раззорить детей для этого... этого негодного старого скота! закричала мистрисс Брандон. - Это выведет из терпения хоть кого!

Она схватила свою шляпу со стола, надела её на голову и вышла из комнаты в сильном гневе.

Моя жена, всплеснув руками, прошептана несколько слов о прощении чужих грехов.

- Да, сказал Фирмин, сильно растроганный:- так повелевает Господь. Вы правы, милая Лора. Я пережил тяжолое время; страшный мрак сомнения и печали напал на мою душу, когда я рассуждал с собою об этом. И прежде чем я решился поступить; как вы желаете. Но большая тяжесть спала с моего сердца с тех пор, как я стал видеть каково мое поведение должно бить. Сколько сотен людей также, как и я, имели потери и вынесли их! Я заплачу по этому векселю и предостерегу написавшего его, чтоб... чтоб он пощадил меня вперёд.

Когда Сестрица ушла в припадке негодования, вы видите, что я остался в меньшинстве в военном совете, и оппозиция была мне не под силу. Я перешол к мнению большинства, Наверно, я не единственный мущина, находящийся под женским влиянием,

- Какое счастье, что мы не купили тогда ситцев! сказала Лора смеясь. - Знаете ли, там были два такие хорошенькие, что Шарлотта не могла решиться, который взять.

Филипп захохотал своим смехом, от которого тряслись окна. Он был очень весел. Для человека, готовившагося раззориться, он находился в самом завидном расположении духа. Знала ли Шарлотта о... об этом векселе, который угрожал ему? Нет. Это растревожило бы её бедняжку. Филипп ей не говорил. Он хотел скрыть это от нея. Кчему было нарушать спокойствие этого невинного ребёнка? Вы видите, мы все обращались с мистрисс Шарлоттой, как с ребёнком. Лора говорила, что не её дело подавать советы мужу и жене (как будто она не всегда читала нравоучения Филиппу и его молодой жене!), но теперь она думала, что мистрисс Филипп непременно должна знать настоящее положение Филиппа, какая опасность угрожает.

- И как удивительно и справедливо поступили вы! прибавила эта восторженная дама.

Когда мы поехали в кэбе к Шарлотте, чтоб рассказать ей в чом дело. Господи помилуй! она не огорчилась, не растревожилась, не испугалась совсем. Мистрисс Брандон только что была у ней и рассказала ей, что случилось, а она сказала:

- Разумеется, Филипп должен помочь отцу.

Мистрисс Брандон ушла почти в бешенстве и даже была груба; она не простила бы ей, только от знает, как Сестрица любит Филиппа; а разумеется она должна помочь доктору Фирмину; и в какой ужасной нужде должен он был находиться, чтоб сделать это! Но ведь он предупредил Филиппа, и так далее.

- А на счоть ситца, Лора, мы уж должны остаться при старых чехлах. Они продержатся до будущего года.

Вот каким образом мистрисс Шарлотта приняла известие, которое Филипп от неё скрыл, чтобы не испугать её, как будто любящая женщина будет бояться разделить несчастье с своим мужем!

Таким образом Сестрица сделала тщетное усилие привлечь Шарлотту на свою сторону. Мы посмотрели на письмо доктора и удостоверились в числе векселя. Он должен был явиться к Филиппу через несколько дней. Гёнт ли привёз его? Без сомнения, мошенник предъявит его законным порядком. С решительным духом приготовились мы принять привезшего тетиву.

Глава XXXVIII.

ПРИВЕЗШИЙ ТЕТИВУ.

Бедная Сестрица ушла из Мильманской улицы, рассердившись на Филиппа, на жену его, на намерение супругов принять раззорение, угрожавшее им.

"Триста восемьдесят-шесть фунтов" думала она: "заплатить за этого старого негодяя! У Филиппа не найдётся столько со всей его мебёлью и с тем, что он отложил. Я знаю что он сделает: он займёт денег от ростовщиков, даст им векселей, а потом возобновит их и кончит тем, что раззорится. Когда он заплатит по этому векселю, старый негодяй подделает другой, а эта милая жонушка велит ему заплатить; а эти бедняжечки пойдут милостыню просить, если не придут за хлебом ко мне, который всегда для них готов, Господь с ними!"

Она сосчитала - это было не трудно - свои собственные наличные деньги. Она чувствовала, что выплатить четыреста фунтов из дохода Филиппа было невозможно.

- А то, что хранится в моём чулке, он еще не должен брать, рассуждала она:- это им понадобится, когда гордость их смирится и мои милочки будут голодать!

Не зная, куда ей обратиться за утешением и советом, мистрисс Брандон отправилась к своему доброму другу, доктору Гуденофу, который всегда радушно принимал Сестрицу.

Она нашла Гуденофа одного в его большой столовой, за очень не длинным обедом, после визитов в его больницу и к его пятидесяти пациентам, между которыми, я думаю, было больше бедных чем богатых. Услышав известие, принесённое сиделкой, доктор разбранил Филиппа и его мошенника отца, "так что утешительно было слышать", говорила нам после мистрисс Брандон. Потом Гуденоф вышел из столовой в библиотеку, вынул связку ключей, отпер бюро и вынул из него переплетённую книгу, которая была просто банкирская. Должно быть, чтение этой книги понравилось почтенному доктору, потому что на его почтенных чертах появилась усмешка, и он тотчас не вынул из письменной шкатулки небольшую тетрадь серой бумаги, на каждой странице которой были написаны имена банкиров: Стёмни, Роуди и К.; на этой серой бумаге доктор написал рецепт денежного приёма и подал своему маленькому другу.

- Вот вам, глупенькая! сказал он. - Отец мошенник, но сын славный малый; а вам, глупенькой, я должен помочь в этом деле, или вы раззоритесь. Отдайте это тому человеку за вексель. О, постойте! Сколько денег в доме? Может быть вид банковых билетов и золота прельстит его больше чека.

Доктор опорожнил свои карманы; не знаю сколько там нашлось блестящих шиллингов и соверенов, завёрнутых в бумагу; опорожнил ящик, в котором было еще больше золота и серебра, потом сходил в свою спальную и воротился с бумажником, набитым банковыми билетами, и из всего этого составил нужную сумму и отдал её Сестрице.

- Отдайте этому человеку и постарайтесь за это взять вексель от него. Не говорите, что это мои деньги, скажите, что это ваши и больше неоткуда взять; улестите его, наговорите ему разной лжи. Сердце ваше от этого не разорвётся. Какой бессмертный мошенник этот Фирмин! Хотя из двух случаев, которые я пробовал в больнице...

Тут доктор вступил в медицинский разговор с своей любимой сиделкой, который я не возьму на себя передавать не врачам.

Сестрица призвала благословение Господа на доктора Гуденофа и отёрла свои влажные глаза носовым платком, спрятала билеты и золото трепещущей рукою и пошла лёгкими шагами и с счастливым сердцем. На тоттенгэмской дороге она пришла в раздумье, идти ли ей домой или отнести эти деньги к мистрисс Филипп? Нет; их разговор был сегодня не очень приятен, они разменялись довольно запальчивыми словами, и наша Сестрица должна была признаться себе, что она была несколько груба в своём последвем разговоре с Шарлоттой. А Сестрица была горда, ей не хотелось признаться, что она была непочтительна в своём поведении к этой молодой женщине. Она была слишком самолюбива для этого. Разве мы говорили, что наша приятельница была изъята от предразсудков и суётностей этого нечестивого мира? Выручить Филиппа, выкупить гибельный вексель, пойти с ним к Шарлотте и сказать: "Вот, мистрисс Филипп, свобода вашего мужа"- это было для неё редким торжеством! A Филипп должен дать честное слово, что это будет последнии вексель, по которому он заплатит за отца. С этими счастливыми мыслями в сердце, мистрисс Брандон пришла в Торнгофскую улицу и захотела поужинать. Свечи освещали её сторы, так что можно было всякому видеть с улицы, что она дома; и вот часов в десять на мостовой раздались тяжолые шаги, которые, я не сомневаюсь, заставили Сестрицу вздрогнуть. Тяжолые шаги остановились перед её окном, a потом послышались на ступенях её дома. Когда раздался звонок, я считаю весьма вероятным, что щоки её вспыхнули. Она сама отворила дверь.

- Как! это вы, мистер Гёнт? Я никак... то-есть, я думала, что вы может быть придёте.

Освещаемый луною, сиявшей позади его, Гёнт шатаясь вошол.

- Как вы комфортэбельно посиживнаете за вашим столиком, сказал Гёнт в шляпе надвинутой на глаза.

- Не хотите ли войти и присесть за этот столик? сказала улыбающаеся хозяйка.

Разумеется, Гёнт присядет. Грязная шляпа снята с головы и он входит в маленькую комнатку бедной Сестрицы, стараясь принять небрежный, светский вид. Грязная рука тотчас схватилась за бутылку.

- Как! и вы попиваете немножко? говорит он, любезно подмигивая мистрисс Брандов и бутылке.

Она признаётся, что понемножку пьёт. На огне кипит чайник,- не приготовит ли сам мистер Гёнт стаканчик для себе?

Когда она повернулась вынуть из буфета стакан, она знала, что Гёнт воспользовался этим случаем, чтобы порядком хлебнуть из бутылки.

- Пожалуйста не стесняйтесь, говорит весело Сестрица: - в буфете есть еще!

Гёнт пьёт за здоровье хозяйки, она кланяется ему, улыбается и прихлёбывает из своей рюмки, и такая кажется хорошенькая, румяная и весёлая. Щоки её похожи на яблоки, фигура стройна и грациозна, и платье всегда сидит на ней отлично. При свете свечей не видвы серебристые линия в её светлых волосах и знаков, сделанных временем в её глазах. Гёнт смотрят на неё с восторгом.

- Право вы кажетесь моложе и красивее, чем тогда как... как я видел вас в первый раз.

- Ах, мистер Гёнт! кричит мистрисс Брандом с вспыхнувшими щеками, что очень к ней идёт: - не напоминайте этого времени, и того... тоги негодяя, который поступил со мною так жестоко!

- Он был злодей, Каролина, поступив таким образом с такою женщиной, как вы! У этого человека нет правил; он был дурным человеком с самого начала, научил меня играть, ввёл меня в долги, познакомив с своими знатными товарищами. Я был тогда простодушным молодым человеком и думал, что водить знакомство с вельможами, дававшими большие обеды, было отлично. Это он сбил меня с пути, уверяю вас. Я мог бы получить приход, жениться на доброй жене, сделаться бишопом, ей-богу! потому что у меня были большие дарования, Каролина; только я был чертовски ленив и любил карты и кости.

- Брандон всегда говорил, что вы были одним из самых талантливых людей в коллегии; он всегда это говорил я помню, очень почтительно заметила хозяйка.

- Говорил? Он сказал обо мне доброе слово. Фирмин не был талантлив. Благодарю; вы приготовляете там горячо и хорошо, что отказаться нельзя, хотя я пил уже довольно.

- А я думаю, что вы, мущины, можете пить всегда. Вы говорили, что мистер Фирмин...

- Да я говорил, что Фирмин был щоголь, у него было какое-то величиственное обращение.

- Да, было! со вздохом сказала Каролина.

И наверно её мысли вернулись с давнопрошедшему времени, когда этот величественный джентльмэн пленил её.

- Я старался не отставать от него, вот что и раззорило меня! Я разумеется поссорился с моим старым отцом из-за денег, стан лениться и был выключен из коллегии. Потом посыпались на меня счоты. Даже теперь некоторые еще не уплачены. Неужели вы думаете, что если бы я не находился в стеснённых обстоятельствах то я сделал бы это с вами, Каролина? Бедная, невинная страдалица! Как это было постыдно!

- Да, постыдно! вскричала Каролина.- Этому я противоречить не стану. Оба вы поступили жестоко с бедной девушкой.

- Злодейски. Но Фирмин поступил хуже меня. Он держал меня в руках. Это он увлёк меня к дурному. Это он втянул меня в долги, и вот в это.

Это значило стакан грога.

- Отец не захотел меня видеть на смертном одре. Братья и сёстры поссорились со мною; и я всем этил обязан Фирмину - всем! Как вы думаете, раззорив меня, должен ли он был заплатить мне?

И он стукнул по столу своей грязной рукою. Она оставила грязные знаки на белой скатерти Сестрицы.

- А мне, мистер Гёнт? Что он должен был мне? спросила Гёнта хозяйка.

- Каролина! закричал Гёнт: - я заставил Фирмина многое заплатить мне обратно, но я хочу еще.

Он засунул руку в карман и ухватился за что-то.

"Вексель там", подумала Каролина,

Она наверно побледнела, но он не приметил её бледности. Всё его внимание было устремлено на питьё, тщеславие и мщение.

- Он много должен мне, и уже заплатил много; а зaплатит еще больше. Неужели вы думаете, я позволю раззорить себя и оскорбить, и не отмщу? Надо было бы нам видеть его лицо, когда я явился к нему в Нью-Йорк и сказал:

"- Старый товарищ, я здесь". Он побледнел как полотно. "Я никогда тебя не оставлю. Пойдём-ка в таверну да выпьем". Он был принуждён пойти. Теперь он в моей власти, говорю вам.

Гёнт засмеялся смехом, который вовсе не бил приятен. После некоторого молчания, он продолжал:

- Каролина, вы ненавидите его? или вы любите человека, который бросил вас и поступил с вами как злодей? Некоторые женщины любят, я знаю таких женщин. Я мог бы назвать вам и других злодеев, но я не назову. Вы ненавидите Фирмина, этого плешивого, этого дерзкого негодяя, который наложил руку на меня и ударил меня на этой улице. Вы ненавидите его, я говорю! Я поддел их обоих! - вот здесь у меня в кармане - обоих!

- Что же у вам тут? проговорила Каролина едва дыша.

- Вам-то что до этого!

Он опустился на стул, подмигнул и с торжеством тряхнул рюмкой.

- Это для меня всё-равно; я ни от одного из них пользы не видала, говорили, бедная Каролина с замирающим сердцем. - Поговорим о чом-нибудь другом, а не об этих двух негодных людях. Если вы были весели в тот вечер - а я никогда не обращаю внимания на то, что говорит джентльмэн, когда он выпьет рюмку - такому высокому мущине ударить старика... Стыд... стыд! И уж я отделала его за это!

- Стало быть, вы ненавидите их! кричит Гёнт, вскочив и сжав кулак, а потом опят опускаясь на стул.

- Имею ли я причины любить их, мистер Гёнт? Садитесь и выпейте немножко...

- Нет, вы не имеете причины их любить. Вы их ненавидите.

- Я их ненавижу. Посмотрите... обещайте... я поддел их обоих... Каролина... ударить пастора? Что вы скажете на это?

Опять вскочив со стула и прислонившись к стене (на которой висел портрет Филиппа, работы Ридли), Гёнт вынул свой грязный бумажник, высыпал из него бумаги на пол и на стол, схватил одну грязною рукою, захохотал и закричал:

- Я вас поймал! Вот оно. Что вы скажете на это? Лондонь, июля 4. Через пять месяцев обещаю заплатить. Нет, не заплатишь.

- Мистер Гёнт, дайте мне взглянуть, сказала хозяйка. - Это что? вексель?

- Молодой поручился заплатить за старика, ответил Гёнт с шипящим смехом.

- На сколько?

- На триста-восемдесят-шесть.

- Что вы за это возьмёте? Я у вас куплю.

- А сколько вы дадите?

И Гёнт смеётся, подмигивает, пьёт, слёзы выступают на его пьяных глазах, он отирает их одной рукой, и говорит опят':

- Сколько вы дадите?

Когда бедная Кэролина подошла в своему шкапу и вынула оттуда банковые билеты и золото, полученные ею мы знаем от кого, и из ящика кучку своих собственных скопленных денег и трепещущими руками выложила всё это на блюдо, я никогда не слыхал в точности сколько выложила она. Но должно быть, она выложила всё что у ней было, потому что она ощупала свои карманы и опорожнила их, потом опять воротилась к шкапу, вынула оттуда ложки, вилки, брошку и часы; она выложила все это на блюдо и сказала:

- Мистер Гёнт, я всё это отдам вам за этот вексель, и посмотрела на портрет Филиппа, висевший на стене,- Возьмите, продолжала она: - и отдайте мне то.

- Как! у вас есть столько! вскричал Гёнт. - Да вы богачка, ей-боту! Сколько тут у вас, сочтите!

Она сказала ему, на сколько тут золота, банковых балетов, серебра и вещей.

В голове этого негодяя пробежала мысль.

- Если вы столько предлагаете, сказал он: - значит вексель стоит больше; верно этот человек разбогател.

- Выпейте еще немножко и поговорим, сказала бедная Сестрица, и красиво разложила свои сокровища на блюде и улыбаясь Гёнту, хохотавшему на её стуле.

- Каролина, сказал он после некоторого молчания: - ВЫ еще любите этого плешивого мошенника! Вот оно что! Это так похоже на женщин! Где вы достали столько денег? Послушайте, со всем этим, и с этим векселем в кармане мы прекрасно проживем. А когда эти деньги выйдут, я знаю кто нам даст еще, кто не может нам отказать. Послушайте, Каролина, милая Каролина! Я старик, я это знаю; но я человек добрый, я классический учоный и джентльмэн.

Классический учоный и джентльмэн так косился своими пьяными глазамм, что бедная женщина, которой он являлся женихом, ужасно испугалась, побледнела и отшатнулась назад с таким отвращением и страхом, что даже её гость заметил это.

- Я сказал, что я учоный и джентльмэн! закричал он. - Вы сомневаетесь в этом? Я ничем не хуже Фирмина. Я не так высок. Но я переведу и латинские и греческие стихи не хуже чем он или всякий другой. Вы хотите оскорбить меня? Разве я не знаю, кто вы? Лучше что ли вы учоного и пастора? Или, когда классический учоный предлагает вам свою руку и свой состояние, вы считаете себя выше его и отказываете ему?

Сестрицу испугали страшные взгляды этого человека.

- О мистер Гёнт, закричала она: - возьмите всё это! Тут двести-тридцать фунтов, и сколько вещей! Возьмите и отдайте мне эту бумагу.

- Соверены, билеты, ложки, часы и то, что у меня в кармане, это целое состояние, моя милая, при экономии! Я не хочу, чтоб вы были сиделкой. Я учоный и джентльмэн. Это место не годится для мистрисс Гёнт. Мы прежде истратим деньги, а потом достанем новый вексель от этого плешивого злодея, и сын его, ударивший бедного пастора... мы, Каролина, мы...

Негодяй встал и подошол к своей хозяйке, которая отшатнулась назад, истерически смеясь. За нею стоял буфет, в котором еще висели ключи. Когда негодяй подошол к ней, она хлопнула дверью буфета и ключи ударили его по голове; обливаясь кровью, с проклятием и с криком, он упал на стул.

В буфете стояла склянка, которую она недавно получила из Америки и о которой она говорила с Гуденофом в этот самый день. Это средство употреблялось раза два-три по его предписанию и при ней. Она вдруг схватила эту склянку. Когда негодяй произносил бешеные ругательства, она намочила хлороформом свой носовой платок и сказала:

- О, мистер Гёнт! разве я вас ушибла? Я не имела этого намерения. Но вы не должны пугать таким образом одинокую женщину. Позвольте мне примочить ваши виски. Понюхайте! это вас облегчит... непременно облегчит.

Она отёрла его носовым платком. Уже отуманенный от пьявства, Гёнт тотчас же поддался влиянию хлороформа. Он боролся минуты две.

- Постойте... постойте! вам сейчас сделается лучше, прошептала мистрисс Брандон. - О, да! лучше, гораздо лучше!

Она еще намочила носовой платок из склянки, и через минуту Гёнг был совершенно без чувств.

Тогда маленькая, бледная женщина наклонилась к нему, вынула из его кармана бумажник, а из бумажника вексель с именем Филиппа, бросила его в камин и смотрела, как он сгорел до тла. Потом опять положила бумажник в карман Гёнта. Она сказала потом, что она никогда не подумала бы о хлороформе, еслибы не её краткий разговор с доктором Гудевофом в тот вечер о болезни, в которой она употребляла новое лекарство по его приказанию.

Как долго лежал Гёнт в этом оцепенении? Каролине это показалось целой длинной ночью. Она говорила потом, что мысль о её поступке в эту ночь заставила поседеть её волосы. Бедная головка! Она готова была пожертвонать и ею для Филиппа.

Гёнт пришол в себя, когда мистрисс Брандон сняла с его лица носовой платок и запах сильной жидкости перестал действовать на его мозг. Он был очень испуган.

- Что это такое? Где я? спросил он хриплым голосом.

- Ключи в буфете ударили вас, когда вы... наткнулись на них... сказала бледная Каролина. - Посмотрите, у вас из головы идёт кровь. Позвольте я вытру.

- Нет; уходите прочь! вскричал испуганный Гёнт.

- Хотите поехать домой в кэбе? Этот бедный господин ударился о дверь буфета, Мэри. Вы помните, он был прежде здесь в один вечер?

Каролина, пожимая плечами, указала своей служанке, которую она призвала, большую бутылку с водкой, еще стоявшую на столе, как на причину отупления Гёнта.

- Вам лучше теперь? не хотите ли еще немножко? спросила Каролина.

- Нет! закричал он с ругательством и с налитыми кровью глазами стал искать своей шляпы.

- Что это такое, сударыня? этот запах в комнате и вся эта куча денег и вещей на столе?

Каролина бросилась отворять окно.

- Это лекарство, которое доктор Гуденоф прописал для одной больной, и должна идти к ней сегодня.

В полночь Сестрица, бледная как смерть, пошла к доктору, разбудила его и рассказала всю историю.

- Я предлагала ему всё, что вы мне дали, сказала она: - и еще всё, что у меня было, кроме того, он не хотел... и...

Тут с мой сделалась истерика. доктор должен был позвонить своих слуг, дат лекарство своей сиделке и уложить еи в постель у себя в домЬ.

- Очень мне хотелось, говорил он потом: - просит её никогда не оставлять моего дома. Моя ключница выцарапала бы ей глаза, а то мистрисс Брандон могла бы остаться у меня совсем. Кроме своего неправильного произношения, эта женщина олицетворение всех добродетелей: постоянства, кротости, великодушие, весёлости и львиного мужества! Как подумаеншь, что этот дурак, этот щоголь-идиот, этот осёл Фирмин... (немногих людей на свете Гуденоф презирал так как своего бывшего собрата Фирмина): - как подумаешь, что этот негодяй обладал таким сокровищем и бросил его! Сэр, я всегда имел восторг к мистрисс Брандон; но я в десять тысяч раз выше думаю о ней после её славного престувления!

Диктор Гуденоф счол нужным рано послать к Филиппу и ко мне и сообщать нам странное приключение этой ночи. Мы оба поспешили к нему. Меня призвали, без сомнения, вследствие моего глубокого знания законов, которое могло помочь бедной Каролине в её настоящих затруднениях. Филипп пришол, потому что она желала видеть его. По какому-то инстинкту она узнала, когда он пришол. Она выползла из комнаты, где ключница доктора уложила её в постель. Она постучалась в дверь кабинета доктора, где мы держали совещание.

- Вы мне простите, что я сделала, Филипп, зарыдала она.- Если меня, если меня арестуют, вы не бросите меня?

- Бросить вас? простить вам? Переезжайте к нам жить и не оставляйте нас! закричал Филипп.

- Я не думаю, чтобы мистрисс Филипп это понравилось, мой милый, сказала мистрисс Брандон, с рыданиями повиснув на его руке: - но после того, как вы были больны в школе, вы были для меня всё-равно что сын, и я никак не могла не сделать этого с злодеем вчера... не могла!

- По делом мошеннику. Он не заслуживал бы остаться в живых, сказал доктор Гуденоф: - Не волнуйтесь, Брандон! Я должен опять уложить вас в постель. Отведите её, Филипп, в комнатку возле моей и велите ей лечь и притихнуть как мышь. Вы не должны вставать, пока я на дам вам позволения, Брандон - помните это, и возвращайтесь в нам, Фирмин, а то скоро станут приходить больные.

Филипп увёл Сестрицу; дрожа и цепляясь за его руку, воротилась она в комнату, назначенную для нея.

- Ей хочется побыть с ним одной, сказал доктор и заговорил о странной обманчивой мечте этой женщины, будто это её умерший сын, который ожил.- Я знаю, что у ней на душе, прибавил Гуденоф: - она никогда не оправилась от этого воспаления в мозгу, в котором я нашол ее. Она оставит ему всё что у неё есть. Я дал ей меньше вчера только потому, что знал, что ей будет приятно прибавить своё. Она любит приносить себя в жертву. В Индии есть женщины, которые, если им не позволят изжариться с своими умершими мужьями, умрут с досады.

В это время мистер Филипп воротился, отирая очень красные глаза.

- Без всякого сомнения, этот пьяница давно протрезвился и знает, что вексель исчез. Он, по всей вероятности, будет обвинять её в воровстве, сказал доктор.

- Положим, вмешался другой друг Филиппа: - что я приставил бы пистолет к вашей голове и хотел вас застрелить, а доктор вырвал у меня пистолет и швырнул его в море; будете вы помогать мне затеять с доктором процесс за то, что он украл у меня пистолет?

- Вы не предполагаете, что мне было бы приятно заплатить по этому векселю? связал Филипп. - Я сказал, что если мне будет предъявлен вексели с подписью Филиппа Фирмина, я заплачу. Но если этот негодяй Гёнт только скажет, что у него был этот вексель и он потерял его, я с радостью присягну, что и никогда не подписывал никакого векселя - не могут же они найти виновною Брандон в том, что она украла вещь, которая не существовала никогда.

- Будем надеяться, что у этого векселя не было дубликата.

К доктору начали приходить больные. Его столовая была уже полна ими. Сестрица должна была лежать тихо, и рассуждение о её делах надо было отложить до часа более удобнаго; Филипп и его друг сговорились отправиться в Торнгофскую улицу и посмотреть, не случилось ли там чего-нибудь после ухода хозяйки.

Да, случилось. Служанка мистрисс Брандон рассказала нам, что рано утром этот противный человек, который приходил вчера, был так пьян и так дурно себя вёл - тот самый человек, которого мистер Филипп выбросил на улицу - пришол стучаться и звонить, ругался и кричал: "Мистрисс Брандон! мистрисс Брандон!" и перепугал всю улицу. Мэри выглянула на него из верхнего окна, велела ему идти домой или она позовёт полицию; на это он закричал, что он сам позовёт полицию, если Мэри его не впустит, и продолжал звать "полицию". Мэри сошла вниз, полуотворила двери и спросила что ему нужно. Гёнт начал браниться еще громче и требовать, чтобы его впустили. Он должен и хочет видеть мистрисс Брандон. Мэри отвечала, что госпожи её нет дома, что её позвали ночью к больной доктора Гуденофа. Гёнт кричал, что это ложь, что она дома, что он её увидит, что он должен войти к ней в комнату, что он там оставил кое-что и хочет это взять.

- Оставил кое-что? вскричала Мэри,- где же? Когда вы ушли отсюда, вы насилу держались на ногах и чуть не упали в сточную трубу, в которой я видела вас прежде. Ступайте-ка домой! Вы еще не протрезвились!

Держась за перила и беснуясь как сумасшедший, Гёнт продолжал кричать: "Полиция! Полиция! Меня обокрали! Меня обокрали!" пока изумлённые головы не показались в окнах спокойной улицы и не подошол полисмэн. Гёнт повторил ему своё обвинение, что в эту ночи, в этом доме с обокрала мистрисс Брандон. Полисмэн сказал, что он этому не верит, и велел этому грязному человеку уйти и лечь спать. Мистриссь Брандон знали и уважали во всём соседстве. Она помогала бедным, ходила за больным во многих уважаемых семействах, словом, полисмэн не поверили обвинению против доброй мистрисс Брандон. Гёнт всё продолжал кричать, что его обокрали и провели, а Мэри повторила полисмэну (с которым она имела может-быть довольно дружеския: сношения), что этот скот вчера шатаясь вышел из дома, и что если он потерял что-нибудь, то почему знать где?

- Его вынули из этого бумажника, из этого бумажника! ревел Гёнт.- Я обвиняю её. Этот дом разбойничий притон!

Во время этого шума открылось окно в мастерской Ридли. Живописец садился за свою утреннюю работу. Он ждал натурщицу. Ридли всегда с нетерпением ждал солнца, и как только оно показалось, находило его счастливым за работой. Он услыхал из спальной крик у дверей дома.

- Мистер Ридли, сказал полисмэн, с уважением дотрогиваясь до своей шляпы (этот полисмэн, без мундира, красовался на нескольких картинах Ридли): - вот этот человек растревожил всю улицу и кричит, что мистрисс Брандон обокрала его.

Ридли сбежал вниз в сильном негодовании. Нервный, как лица его племени, он живо чувствует сострадание, любовь, гнев.

- Я помню, что этот человек еще прежде был здесь пьяный и лежал в этой самой трубе, сказал он.

- Пьяница и беспорядочный! Пойдёмте отсюда! закричал полисмэн.

Рука его крепко ухватилась за грязный воротник Гёнта и Гёнт принуждён был идти.

Вот какие известия друзья мистрисс Брандон узнали от её горничной, когда зашли к ней в дом.

Глава XXXIX.

В КОТОРОЙ МНОГИЕ ИМЕЮТ НЕПРИЯТНОСТИ.

Если бы Филипп и его друг прошли по Высокой улице, отправляясь к дому Сестрицы, они увидали бы Гёнта в очень неудовлетворительном расположении духа идущего под надзором полицейских. Уличные мальчишки бежали за пленником и его стражей и делали саркастические замечания на счот обоих. Наружность Гёнта не улучшилась с тех пор как мы видели его. С грязным лицом, в грязной рубашке шол он по улицам в судье.

Вы, без всякого сомнения, забыли рассказ, появившийся в утренних газетах через два дня после приключений в Торнгофской улице.

"Середа.- Томас Тёфтон Гёнт, называющий себя пастором, был приведён к мистеру Биксби и обвинён полисмэном No 25 в том, что он был пьян и беспорядочно себя держал во вторник вечером и старался угрозами и силою войти в дом на Торнгофской улице, из которого его выгнали в нетрезвом и в самом неприличном состоянии.

"Когда его привели в полицию, мистер Гёнт предъявил жалобу с своей стороны на то, что его лишили сознания посредством какого-то снадобья в доме в Торнгофской улице и украли вексель в 386 фунтов, данный в Нью-Йорке одним лицом и подписанный Ф. Фирминомь, адвокатом в Темпле.

"По свидетельству друзей и жильцов мистрисс Брандон, которая отдаёт в найаы квартиры, и мистера Филиппа Фирмина, отозвавшагося, что он не подписывал никакого векселя, обвинение было не принято судьёй по недостатку доказательств."

Показание Филиппа Фирмина, что он не давал никакого векселя, было сделано им не без нерешимости и только по усиленной просьбе его друзей. Это были сделано не столько для судьи, сколько в предостережение пожилому господину в Нью-Йорке, чтоб он не подделывал более подписи своего сына. Я боюсь, что между Филиппом и его родителем сделалась холодность, вследствие поведения молодого человека. Доктор не предполагал, что сын бросит его к минуту нужды. Он всё-таки прощал Филиппу. Может быть, после его женитьбы другое влияние действовало на него, и проч. Родитель делал разные замечании в этом же роде. Человек, который берёт у вас деньги, натурально обижается, если и сделаете ему упрёк; вы оскорбляете его чувство деликатности, протестуя против того, что он засовывает руку в ваш карман. Изящный доктор в Нью-Йорке продолжал говорить о своём сыне, плачевно качая головой; он говорил, а может быть и думал, что неблагоразумие Филиппа было отчасти причиною его изгнания. Но всё-таки мы выиграли главное. На доктора в Нью-Йорке подействовало предостережение и он уже не подделывал подписи сына на векселях. Доброму Гуденофу были возвращены его деньги. Он говорил, что воровство его сиделки было высоким и мужественным воинским подвигом.

Итак, после своей женитьбы Филипп был довольно счастлив. В нужде его не оставляли друзья. В минуту опасности он нашол помощь и облегчение. Хотя он женился без денег, судьба послала ему достаточные средства. Но теперь его ждали тяжолые испытания; и тяжолые испытания, о которых мы говорили, были сносны и он давно их пережил. Всякий человек, игравший в жизнь или в вист, знает как одно время у него будут хорошие карты, а потом совсем ни будет козырей. После того как наш друг оставил гостеприимную кровлю Сестрицы и переехал в дом за Мильманской улице, счастье как будто оставило его.

- Может быть, это было наказанием за мою гордость, за то, что я была надменна с нею, и... и ревновала в этому доброму существу, признавалась впоследствии бедная Шарлотта в разговорах с своими друзьями: - но наше счастье изменилось, когда мы переехали от нея, в этом я должна признаться.

Может быть, когда Шарлотта была в доме мистрисс Брандон, заботливость Сестрицы делала для Шарлотты гораздо более, чем знала она сама. Мистрисс Филипп имела самый простой вкус и на себя ничего лишнего не тратила. Даже удивляться надо было, соображая её небольшую трату, как мило всегда была одета мистрисс Филипп. Но детей своих она наряжала, шила день и ночь, для их украшения, и в ответ на увещания старших своих приятельниц возражала, что детей невозможно одевать дешевле. При малейшем нездоровьи их, она посылала за доктором, не за достойным Гуденофом, который приезжал даром и труниль над её испугом и беспокойством, но за милым мистером Блэндон, у которого было чувствительное сердце, который сам был отцом и поддерживал детей пилюлями, микстурами, порошками. Сочувствие Блэнда было очень утешительно, но оказывалось очень дорогим в конце года. Счоты по хозяйству также очень увеличились с тех пор, как мистер и мистрисс Филипп переехали из Торнгсфской улицы.

Я с сожалением должен сказать, что денег всё становилось меньше для уплаты по этим счотам, и хотя Филипп воображал, будто скрывает своё беспокойство от жены, она наверно так его любила, что не могла быт обманута самым неловким лицемером на свете. Только как она в лицемерстве была искуснее своего супруга, она притворилась обманутой и играла свою роль так хорошо, что бедного Филиппа смущала её весёлость, и он начал думать, что жена равнодушна к их несчастью. Ей не следовало так улыбаться и быть такою счастливой, думал он, и по обыкновению жаловался на свою судьбу своим друзьям. - Прихожу домой, терзаемый беспокойством и думая об этих неизбежных счотахь, но смеюсь и обманываю Шарлотту и слышу, как она поёт, хохочет и болтает с детьми. Она ничего не примечает. Она не знает, как домашния заботы терзают меня. Но до замужства она знала, говорю вам. Если я имел какую-нибудь неприятность, она угадывала. Если я чувствовал себя не совсем здоровым, вам надо бы вилеть испуг на её лице. "Филипп, милый Филипп, как вы бледны!", или: "Филипп, как у вас горит лицо!" или: "вы наверно получили письмо от вашего отца. Зачем вы скрываете это от меня, сэр? Вы никогда не должны скрывать, - никогда!" И в то время, когда забота грызет мне сердце, я смеюсь так натурально, что она не подозревает ничего и встречает меня с лицом выражающим, полное счастье! Мне не хотелось бы обманывать её. Но это досадно. Не говорите мне. Досадно не спать всю ночь, терзаться заботами весь день, и иметь жену, которая болтает, поёт и смеётся, как будто на свете нет ни сомнений, ни забот, на долгов. Если бы у меня сделалась подагра, а она смеялась бы и пела, я не назвал бы этого сочувствием. Если бы меня арестовали за долги, а она пришла бы с хохотом в долговое отделение, я не назвал бы этого утешением. Зачем она не сочувствует? Она должна сочувствовать. Бетси, наша служанка, старик, ксторый приходит чистить сапоги и ножи, знают в каком стеснённом положении я нахожусь. А моя жена поёт и танцует, когда я стою на краю раззорения, ей-богу, она хохочет как будто жизни - комедия!

Мущина и женщина, которым Филипп поверял свой огорчения, покраснели и в смиренном молчании повесили головы. Они были счастливы в жизни и, кажется, очень довольны сами собой и друг другом. Женщина, не делающая ничего дурного, управляющая своим домом и семьёй, как моя... как жена покорнейшего слуги читателя, часто становится - надо ли говорить?- слишком уверенной в своей собственной добродетели и в справедливости своего мнения. Мы, добродетельные люди, любим подавать советы и значительно эти советы ценим. Когда Филипп жаловался нам на веселость и живость своей жены, когда он с горечью ставил в контраст её легкомыслие и беззаботность с своим унынием и сомнением, главные друзья Шарлотты были поражены стыдом.

- О, Филипп! милый Филипп! сказала советница, взглянув на своего мужа раза два, пока говорил Фирмин:- Шарлотта делала это, потому что она незаносчива и слушается советов своих заносчивых друзей. Она знает всё и её нежное сердечко наполнено опасением. Но мы советовали ей не выказывать озабоченности, чтоб не тревожить её мужа. Она нам поверила, и скрывает своё беспокойство, чтоб не увеличить ваше, и встречала вас весело, когда её сердце полно опасений. Теперь мы думаем, что она поступила дурно, но она это сделала, потому что она простодушна и поверила нам, а мы подали ей дурной совет. Теперь мы видим, что между вами всегда должно было бы быть полное доверие.

Филипп повесил голову на минуту и закрыл глаза. Мы знали, как было занято его признательное сердце в эту минуту, когда его лицо было скрыто от нас.

- Вы знаете, милый Филипп... сказала Лора, взглянув на мужа.

- Вы понимаете, вмешался её муж: - если вы... то есть, если мы можем...

- Молчите! заревел Фирмин с лицом сияющим счастьем. - Я знаю, что вы хотите сказать. Вы нищий хотите предложить мне денег! Я вижу это по вашему лицу. Но мы постараемся обойтись без этого. А право стоит почувствовать бедность для того, чтобы найти таких друзей, каких имею я, и разделить её с таким милым существом, какое ждёт меня дома. А я не буду больше обманывать Шарлотту. Я на это не мастер. Прощайте; я никогда не забуду вашей доброты, никогда!

Хотя в доме на Мильманской улице не было и пяти фунтов, во всем Лондоне не было в этот вечер двух людей счастливее Шарлотты и Филиппа Фирмин. Если друг наш имел неприятности, то за то у него были и огромные утешения. Счастлив и бедняк, если у него есть друзья, которые ему помогают, любят его и утешают в его испытаниях.

Глава XL.

В КОТОРОЙ СЧАСТЬЕ ИДЁТ ПРОТИВ НАС.

Уже было говорено, что немногие в Лондоне были так просты в обращении, как Филипп Фирмин. Он обращался с хозяевами, чей хлеб он ел, и с богатым родственником, удостоивавшим посещать его, с одинаковой свободой. Он крут в обращении, но не фамильярен, и ни на волос не вежливее к милорду, чем к Джэку или к Тому в кофейной. Он не любит фамильярности пошлых людей и те, которые решаются на неё, ретируются изувеченные после столкновения с ним. Перед теми же, кого он любит, он ползает, поклоняется даже их стопам, но любви ради, а не за их богатство или звание. Сначала он очень великодушно поклонялся ласкам и доброте лэди Рингуд и дочерей ея, смягчонный вниманием, которое оне оказывали его жоне и детям.

Хотя сэр Джон постоянно стоял за права человека, хотя в его библиотеке висели портреты Франклина, Лафайэтта и Уашингтона, у него также были портреты его предков и он имел очень высокое мнение о настоящем представителе Рингудской фамилии.

На первых страницах этой истории упоминалось о Филиппе Рингуде, покровительству которого мать Филиппа Фирмина поручила своего сына, когда он был отдан в школу. Филипп Рингуд был старше Филиппа Фирмина семью годами; он бывал в Старой Паррской улице риза три, пока оставался в школе, но не обращал никакого внимания на молодого Фирмина, который смотрел на своего родственника с ужасом и трепетом. Из школы Филипп Рингуд скоро поступил в коллегию, а потом в публичную жизнь. Это был старший сын сэра Джона Рингуда, с которым наш друг недавно познакомился.

Филипп Рингуд был более значительной особой, чем баронет, его отец. Даже когда отец получил в наследство поместье лорда Рингуда и приехал в Лондон, его едва ли можно было считать равным сыну званием, и младший покровительствовал старшему. В чом заключается тайна общественного успеха? Его не приобретёшь красотой, богатством, происхождением, умом, храбростью, достоинством какого бы то ни было рода. Это дар фортуны, прихотливо даруемый этой богиней подобно всем другим её милостям. Посмотрите, милостивая государыня, на самых модных дам, ныне царствующих в лондонском обществе. Разве оне лучше воспитаны, или любезнее, или богаче, или красивее вас? Посмотрите, милостивый государь, мущины предводительствующие модой разве остроумнее или приятнее вас? Сэр Джон Рингуд никогда не осмеливался предъявит желание быть членом Блэкского клуба, даже после получения богатства по смерти графа. Сын не поощрил его. Говорили даже, что Рингуд наложил бы чорных шаров отцу, если бы он осмелился предложить себя в кандидаты.

Я никогда не мог понять причину успехов лорда Рингуда в жизни, хотя вы должны сознаться, что он из самых замечательных дэнди. Он любезен с герцогами, он покровительствует маркизам. Он не остроумен, он ни талантлив, он не даёт хороших обедов. С спокойной самоуверенностью он достиг видного места в обществе. Мы можем ненавидеть его, но мы сознаёмся в его превосходстве. У Рингуда маленький домишко в Мэй-Фэре, он служит в каком то департаменте и покровительствует своему начальнику. Его собственные родные преклоняются перед ним: мать его смиренно держит себя при нём, сёстры его почтительны с ним, отец никогда не говорит о нравах человека в присутствии сына. Его родные называют его "мистер Рингуд". Меньше всех его боится младший брат, который строит ему гримасы за спиной. Но это ужасно упрямый ребёнок, не уважающий ничего. Кстати, лэди Рингуд мачиха Рингуда. Его родная мать была дочерью благородного дома и умерла производя на свет этого образцового молодого человека,

Филипп Фирмин, не видавший своего родственника с тех пор как они были вместе в школе, припомнил некоторые истории, ходившие в Рингуде и вовсе не делавшие чести этому дэнди - истории об интригах, картёжной игре, о разных разгульных подвигах со стороны Рингуда. Раз Филипп и Шарлотта обедали у сэра Джона, который разглагольствовал и предписывал законы, по своему обыкновению, когда сын его вошол и спросил обед. Он получил приглашение на обед у герцога Гартертона, но перед обедом с герцогом сделался припадок подагры. Обед отложили. Если лэди Рингуд даст ему кусок баранины, он будет очень ей обязан. Для него скоро нашлось место.

- Филипп, это твой тёзка, и наш кузен, мистер Филипп Фирмин, сказал баронет, представляя сына своему родственнику.

- Ваш отец дарил мне соверены, когда я был в школе. И вас я помню чуть-чуть, как здоровье доктора и мистрисс Фирмин?

- Как, Ты не знаешь, что отец его убежал? закричал младший член семьи. - Не толкай меня, Эмили. Он убежал!

Тогда мистер Рингуд вспомнил и слабый румянец покрыл его лицо.

- Давно. Знаю. Не должен был бы спрашивать после такого продолжительного времени.

Он упомянул, как герцог, который был очень забывчив спросил одного маркиза о его жене, убежавшей с одним графом, и спросил у одного герцога об его сыне, который, как всем было известно, находился и дурных отношениях с отцом.

- Вот мистрисс Фирмин - мистрисс Филипп Фирмин! вскричала лэди Рингуд несколько тревожно.

Верно мистрисс Филипп покраснела, а румянец к ней шол, потому что мистер Рингуд впоследствии удостоил сказать своей сестре, что их новый родственник казался груб и резок, но жена его была прехорошенькая молодая женщина, которую представить можно было везде, Шарлотту попросили петь после обеда. Мистер Рингуд был в восторге. Голос её был совершенно верный. То, что она пела, она пела превосходно. Когда наши друзья уезжали домой, мистер Рингуд протянул Филиппу целый палец, и между тем как Филипп внутренно бесился на его дерзость, думал, что он совершенно очаровал своих смиренных родственников, и что он был чрезвычайно добродушен и дружелюбен.

Не знаю почему покровительство этого человека сердило нашего достойного друга до талой степени, что вывело его из всяких границ вежливости и рассудка. Я подозреваю, что свободное обращение, принятое мистером Рингудом с мистрисс Филипп, сердило её мужа, Рингуд не говорил ничего такого, чем можно бы обидеться, он вовсе не желал обижать, может-быть он даже считал себе необыкновенно приятным, может-быть он был с нею не более дерзок, как с другими женщинами, но когда Филипп говорил о нем, глаза его свирепо сверкали и он выражался об этом новом своём знакомом и родственнике, с своим обычным чистосердечием, как о выскочке, о дерзком, самонадеянном дураке, которому ему очень хотелось бы выдрать уши,

Как добрые женщины умеют распознавать недобрых мущин? Или это по инстинкту? Как оне узнают эти истории о мущинах? Я уверяю, что я никогда не говорил моей жене ни хорошего, ни дурного о мистере Рингуде, хотя, разумеется, я слышал - кто их не слыхал? - маленькие анекдоты о его карьере. Его поведение с мисс Уиллоуби было бездушно и жестоко; его поступок с несчастной Бланш Пэйнтер никто не может защищать. Моя жена выражает своё мнение о Филиппе Рингуде, о его жизни, правилах и нравственности взглядами и молчанием, которые убийственнее самых горьких слов сарказма или упрёка. Филипп Фирмин, знающий её привычки, наблюдающий за её чертами и, как я говорил пресмыкающийся у её ног, приметил ужасные взгляды этой дамы, когда начал описывать ей свою встречу с своим кузеном и великолепный покровительственный вид, принимаемый мистером Рингудом.

- Как? сказал он: - вы любите его не более меня? Я очень рад.

Приятельница Филиппа сказала, что она не знает мистера Рингуда и не говорила, с ним ни слова никогда.

- Да, но вы слышали о нём! закричал пылкий Фирмин. Мистрисс Лора не верила тому, что свет говорил о мистере Рингуде.

- Что, если мы спросим мнения Улькомов о вашем характере, Филипп? вскричал смеясь биограф этого джентльмэна.

- Друг мой! сказала Лора с строгим взглядом, строгость которого я должен объяснить.

Несогласия Улькома с женой были известны. Их несчастья знали все. Общество начинало глядеть очень, очень холодно на мистрисс Ульком. После ссор, ревности, примирений, запальчивых сцен, бешеных слов, наступило равнодушие и самая беззаботная весёлость со стороны жены. Дом её был великолепен, но несчастен; ходили разные истории о грубом обращении мужа с бедной Агнесой и о её неблагоразумном поведении. Мистрисс Лора приходила в негодование, когда упоминали имя этой несчастной женщины, и когда она думала, как наш горячий, чистосердечный Филипп избавился от этого бездушного создания.

- Какое счастье, что вы рассорились, Филипп, и что она бросила вас! говорила Лора.- Какое богатство могло бы вознаградить за женитьбу на такой женщине!

- Право стоило лишиться всего, чтоб не жениться на ней, замечал Филипп:- и так мы с отцом квиты. Еслибы он не истратил моего состояния, Агнесса вышла бы за меня. Если бы она вышла за меня, я мог бы превратиться в Отелло и был бы повешен за то, что задушил её. Если бы я не был беден, я никогда не женился бы на бедной Шарлотте - а представьте себе не быть женатым на Шарлотте!

Тут этот достойный человек впадает в безмолвие и внутренно восхищается своим счастьем.

- Этот ужасный отец... эта страшная мать, когда я подумаю о суетности этих людей и как эта несчастная женщина была воспитана, и так бешусь, что не могу сдержать своего гнева! кричит мистрисс Лора.- Кто виноват, эта женщина, или родители, ожесточившие её сердце и продавшие её... этому... О!

Наш знаменитый друг Ульком означался этим "О!" и мистрисс Лора замолчала, задыхаясь от гнева при мысли об этом "О" и его жене.

- Я удивляюсь как он не поступил с нею как Отелло, заметил Филипп, засунув руки в карманы:- я поступил бы, еслиб она была моя жена, и поступала так, как говорят она поступает.

- Это ужасно, ужасно вздумать! продолжает мистрисс Пенденнис:- как подумаешь, что её продали родные отец и мать, бедняжка, бедняжка! Виноваты те, которые довели её до дурного.

- Позвольте, говорит один из трёх собеседников.- Зачем останавливаться на бедных мистере и мистрисс Туисден? Зачем не обвинить их родителей, которые жили суетно в своё время? Или, позвольте, они происходят от Вильгельма Завоевателя. Оправдаем же бедного Туисдена и его бездушную жену и потащим нормандца в суд.

- Ах, Артур! Не начались ли наши грехи с самого начала, кричит Лора: - и не имеешь ли ты средство против них? О! она бедная женщина, эта бедная женщина! Дай Бог, чтобы она успела раскаяться во-время!

Мистрисс Ульком не нужно было никому отвлекать от бедного Филиппа. Она бросила предмет старой любви, как только новый явился с мешком денег. Она знала очень хорошо, кому она продает себя и за что. Искусителю не нужно было ни искусства, ни хитрости, ни красноречия. У него ничего этого не было. Но он показал кошелёк и три прекрасных дома - и она пошла. Невинное дитя, в самом деле! Она столько же знала свет, как её папенька и маменька, и нотариусы заботилися о её брачном контракте не осторожнее и хладнокровнее её самой. Разве она не жила потом тем, что было за ней укреплено в этом брачном контракте? Она жила очень удобно в Париже, в Рим, в Неаполе, во Флоренции; она принимает там большое общество, ей льстит, её презирают, она богата и несчастна. Она несчастна не потому, что она лишалась своего ребёнка, не потому, что она не видит родителей, брата и сестру: она никогда не любила никого. Она несчастна, потому её фигура её портится и от тугого шнурованья у ней делается красный нос и пудра не держится на нём. И хотя вы могли считать Улькома гнусным, пошлым негодяем, вы должны признаться, что у него в жилах была красная кровь. Не истратил ли он большую часть своего состояния на то, чтобы обладать этой холодной женой? А для кого она делала хоть какую нибудь жертву? Я уверен, что с Филиппом могло случиться несчастье гораздо ужаснее тех, которые с ним случились, и поздравляю его с спасением.

Излив свою ярость на дерзость и запальчивость Филиппа Рингуда, наш друг отправился, несколько успокоившись, в клуб в Сент-Джэмской улице. Мегатериумский клуб только в нескольких шагах от гораздо более аристократического Блэкского клуба. Филипп Рингуд и Ульком стояли на ступенях Блэкского клуба. Рингуд любезно махнул рукою, обтянутою перчаткой, Филиппу и улыбнулся ему. Ульком вытаращил на нашего друга свои опаловые глаза, Филипп когда-то намеревался швырнуть Улькома в море. Ему захотелось и Рингуда подвергнуть такой же ванне. А Рингуд, между тем, воображал, что он находится в самых лучших отношениях с своим новым знакомым.

Одно время бедный Ульком любил, чтобы его видели с Рингудом. Он думал, что он делается изящнее от товарищества с этим светским человеком, и бывало повиснет на Рингуде, когда они шли по пэлль-мэлльской мостовой.

- Вы знаете этого долговязаго, заносчивого скота? сказал Ульком Рингуду, стоя на ступенях лестницы Блэкского клуба. Может быть кто-нибудь слышал их из окна. В Лондоне всё слышат.

- Да, он кажется груб и заносчив, отвечал Рингуд.

- Сын подлеца доктора. Отец банкрот, убежал, сказал смуглый человек с опаловыми глазами.

- Я слышал, что доктор мошенник, но я его люблю. Помню, что он дал мне три соверена, когда я был в школе.

Рингуд сделал знак своей коляске, ожидавшей его,

- Вы будете у нас обедать? Куда вы едете? спросил Ульком.- Если вы едете к...

- К моему стряпчему; буду у вас в восемь.

Рингуд сел в свою колясочку и уехал.

Том Ивез сказал Филиппу. Том Ивез принадлежит в Блэкскому, к Бэйскому, к Мегатериумскому клубу, и мало ли еще к каким клубам на Сент-Джэмской улице. Том Ивез знает дела всех и каждого и все скандалы во всех клубах за последние сорок лет. Он знает, кто проиграл деньги и кому, кто ухаживает за чьей дочерью. Он знает столько историй, что разумеется перемешивает иногда имена и говорит, что Джон стоит на краю раззорения, когда он богатеет, или что мистрисс Фанни кокетничает с капитаном Оглем, когда оба также мало думают о кокетстве и волокитстве, как вы и я, Том часто делает вред и часто ошибается, но он забавен.

- Настоящая комедия видеть вместе Рингуда и Отелло, сказал Том Филиппу.- Как гордится негр, когда его увидят вместе с ним! Слышал как он бранил вас Рингуду. Рингуд заступился за вашего бедного отца и за вас. Как негр хвастается, что Рингуд обедает у него! Вечно приглашает его обедать. Надо бы вам видеть, как Рингуд отделался от него! Сказал, что едет к стряпчему. Не верю.

Когда Филипп отправился домой из клуба, он увидал у дверей своего дома коляску Ригнуда, на которой красовался его герб. Когда Филипп вошол в гостиную, там сидел Рингуд и разговаривал с Шарлоттой, которая пила чай в пять часов. Иногда этот чай заменял Шарлотте обед, когда Филипп не обедал дома.

- Если бы я знал, что вы едете сюда, вы могли бы привезти меня и избавить от продолжительной прогулки, сказал Филипп, отирая горячий лоб.

- Мог бы, мой бы, отвечал Рингуд.- Я об этом не подумал. Мне надо было видеть моего стряпчаго в Грэй-Инне, я и вздумал по дороге заехать к вам. В каком прекрасном, спокойном месте живёте вы!

Всё это было очень хорошо. Но в первый и единственный раз в жизни Филипп ревновал.

- Не топай так ногами! сказала старшая дочь Филиппа, которая влезла на колена к папа.- Зачем ты так смотришь? Не жми так мою руку, папа!

Мама совсем не знала, что Филипп чем-нибудь взволнован.

- Ты пришол пешком из клуба, ты вспотел и устал, сказала она.- Не хочешь ли чаю, дружок?

Филипп чуть не захлебнулся чаем. Из-под волос, падавших на его лоб он взглянул в лицо своей жены. На нём было такое выражение невинности и удивления, что когда он смотрел на неё, ревность прошла. Нет, в этих нежных взорах не было виновного взгляда. Филипп мог только прочесть в них нежную любовь жены и беспокойство за себя.

Но каково было лицо мистера Рингуда? Когда исчезла первая краска и нерешимость, бледная физиономия Рингуда опять приняла ту спокойную, самоуверенную улыбку, которая обыкновенно виднелась на ней.

- Дёрзость этого человека сводила меня с ума, говорил потом Филипп своему обыкновенному поверенному.

- Милосердый Боже! закричал тот.- Если я буду навещать Шарлотту и детей, вы и ко мне будете ревновать, бородатый турок? Вы приготовили мешок и петлю для каждого мущины, который посещает мистрисс Филипп? Если вы будете продолжать таким образом, прекрасную жизнь будете вы вести с вашей женой. Разумеется, вы поссорились с этим Ловеласом и грозили выбросить его из окна? У вас привычка драться, когда вы разгорячитесь...

- О нет! перебил меня Филипп.- Я еще не поссорился с ним.

Он заскрежетал зубами и свирепо сверкнул глазами.

- Я очень вежливо выпроводил его. Я проводил его до дверей и отдал приказание никогда его не принимать - вот и все. Но я с ним не поссорился. Никогда два человека не держали себя вежливее нас. Мы кланялись и усмехались друг другу очень любезно. Но признаюсь, когда он протянул руку, я был принуждён спрятать мою руку за спину, потому что ей так и хотелось... Ну, это всё-равно. Может быть, как вы говорите, он не имеел никакого дурного намерения.

Где, говорю опять, женщины узнают всё? Почему моя жена имела такое отвращение и такое недоверие к этому джентльмэну? Она взяла сторону Филиппа. Она сказала, что, по её мнению, он был совершенно прав, удалив из своего дома этого человека. Что она знала о нем? Разве я сам не знал? Он был развратен и вёл дурную жизнь. Он развращал молодых людей, учил их картёжничать, помогал им раззоряться. Мы все слышали истории о покойном сэре Филиппе Рингуде; о последней огласке, которая три года назад окончила его карьеру в Неаполе, мне нечего, разумеется, говорить. Но пятнадцать лет назад, в то время, когда происходит ваша история, что Лора знала о дурных поступках Рингуда?

Нет, Филипп Фирмин не поссорился с Филиппом Рингудом при этом случае. Но он не стал его принимать. Он отказывался от приглашений сэра Джона, которые, разумеется, стали делаться реже, а потом прекратились вовсе. Богатые люди не любят, чтобы с ними так обращались бедные. Понимала ли лэди Рингуд, почему Филипп не бывал у ней в доме? Я думаю, что это более чем возможно. Некоторые из друзей Филиппа знали её, и она казалась только огорчена, а не удивлена и не рассержена ссорой, происходившей между двумя джентльмэнами не задолго после последнего визита Рингуда к своему родственнику.

- Ваш друг, кажется, очень запальчив, сказала лэди. Рингуд, говоря об этой ссоре.- Мне жаль, что он бывает в таком обществе. Я уверена, что это слишком дорого ли него.

К счастью, старый школьный товарищ Филиппа, лорд Эскотт, встретился с ними через несколько дней после свидания и прощания Филиппа с его кузеном в Мильманской улице и пригласил нас на холостой обед на берегу реки. Наши жоны дали нам позволение быть на этом увеселении, а сами остались дома и обедали с милыми детьми. Мущины молодеют, встречаясь на таких собраниях. Мы вспоминаем школьные истории, рассказываем университетские шуточки.

Прежде чем подали обед, гости вышли на лужайку и смотрели на прекрасный ландшафт. Высокие вязы, блестящая река, изумрудные луга, пёстрые цветники, благоухание цветов, кто из вас не наслаждался этими чудесами? Эскотт собирался жениться. Будет ли ему позволено обедать в будущем году? Жена Фрэнка Берри не пустила его. Помните его драку с Бигсом? Помните? А бедный Мэрстон был убит в Индии. Бигс и Берри сделались короткими друзьями впоследствии. Кто думал бы, что Бракли сделается серьёзен и будет архидиаконом? Помните его драку с Рангудом? Какой он был страшный забияка и как мы все были рады, когда Бракли приколотил его. Какая различная судьба ждёт людей! Кто думал бы, что Бракли сделается пастором? Кто думал бы, что из Рингуда выдет такой щоголь и предводитель моды? Он быль очень застенчив, вовсе некрасив собой, а какой он сделался гуляка и какой губитель дамских сердец! И один за другим рассказывались анекдоты о Рингуде, как он заманивал молодых людей в себе играть и как он всегда выигрывал.

Пока вспоминались эти старые школьные истории, приехал лорд Эскотт, а с ним тот самый Рингуд, о котором говорилось. Он приехал в фаэтоне Эскотта.

Друг Филиппа, увидев Рингуда, схватил за руку Фирмина и шепнул:

- Молчите. Не деритесь, не ссорьтесь. Забудьте прошлое. Помните, что огласка не может принести никакой пользы.

- Оставьте меня в покое, сказал Филипп:- и не бойтесь.

Мне показалось, что Ринуд вздрогнул и побледнел, но подошол к Филиппу с любезной улыбкой и заметил:

- Как давно не видать вас у моего отца!

Филипп тоже улыбнулся и отвечал, что он давно там не был. Но улыбку Филиппа вовсе неприятно было видеть. Худшего актёра трудно было встретить на жизненной сцене. На это Рингуд весело заметил, что он рад что Филипп присоединился в холостому обществу. Встреча старых школьных товарищей очень приятна. Кто это в широкой шляпе? бишоп? какой бишоп?

Это был Бракли, архидиакон, который очень покраснел, увидев Рингуда. Бракли разговаривал с Пеннистоном, с тем мальчиком, из-за которого происходила ссора и драка в школе, когда Рингуд хотел насильно отнять у Пеннистона деньги.

- Я думаю, мистер Рингуд, что Пеннистон теперь так велик, что может защитить свою собственность, а вы как думаете? сказал архидиакон, и повернувшись оставил Рингуда лицом в лицу с прежним маленьким Пеннистоном, а теперь гигантским деревенским сквайром, с голосом, в котором так и звучало здоровье, и с парой кулаков, которые повалили бы шесть Рингудов в драке. Вид этих бывших врагов несколько расстроил спокойствие Рингуда.

- Меня страшно обижали в этой школе, сказал он Пеннистону.- Я делал как другие. Противное было место и я ненавижу даже его имя. Как вы думаете, Эскотт, не правда ли, вчерашнее предложение Барнэби было очень не кстати, а канцлер отвечал ему очень хорошо?

Это сделалось потом принятой фразой между нами. Когда мы желали переменить разговор, мы говорили:

- Как вы думаете, Эскотт, не правда ли, вчерашнее предложение Барнэби было очень не кстати, а канцлер отвечал ему очень хорошо?

За столом говорились спичи. Лорд Эскотт, прощавшийся с холостой жизнью, хотел весело провести этот последний вечер, по лорду Рингуду, сидевшему возле него за столом, давно надоело наши общество. Спичи делались громче и бессвязнее, шум начал увеличиваться.

- Эти люди пьяны; уедем, Эскот. Я приехал не для этого! вскричал Рингуд, который последнее время жил в таком модном обществе, что обыкновенные смертные казались ему достойными презрения.

Воспоминания детства не имели для него ничего приятнаго.

- Это очень скучно, не правда ли, Рингуд? закричал Филипп через стол.

- Скучно? А я нахожу, что это очень весело! вскричал лорд Эскотт.

- Скучно? что вы хотите этим сказать? спросил сосед милорда.

- Я хочу сказать, что вы предпочли бы две колоды карт и небольшую комнатку, где могли бы выиграть триста или четыреста фунтов от какого-нибудь молодого человека. Это выгоднее и спокойнее, чем "это".

- Я право не знаю, что вы хотите сказать? закричал Рингуд.

- Как? вы уже забыли, как вы привозили сюда Ванджона с Дёчисом и обыграли его, а потом пригласили его отыграться в вашем доме?

- Разве я приехал сюда затем, чтобы меня оскорблял этот человек? обратился Рингуд к своему соседу.

- Если это оскорбление, то вы можете набить им вашу трубку и выкурить, мистер Рингуд! закричал Филипп,

- Уедемте, уедемте, Эскотт! Не держите меня здесь, чтоб слушать этого нег...

- Если вы скажете еще слово, перебил Филипп:- я пущу в вас этим графином.

- Полноте, полноте! Ссориться не надо! Все выпили черезчур! Велите подать счоть и экипажи.

Когда в ссоре Филипп Фирмин принимает спокойное и самоуверенное обращение, он находился в самом опасном положении. Собираясь садиться в свои фаэтон, лорд Эскотт воротился в гостинницу закурить последнюю сигару, а Филипп побежал и схватил за руку Рингуда, сидевшего в фаэтоне Эскотта.

- Постойте! сказал он.- Вы сейчас сказали слово...

- Какое слово? Я не знаю никаких слов! закричал Рингуд громким голосом.

- Вы сказали, что вас оскорбили, прошептал Филипп самым кротким тоном.

- Я не знаю, что я сказал, возразил Рингуд сердито.

- Я сказал в ответ на слова, которые вы забыли, что я разобью вам голову или что-то в этом роде. Если вы чувствуете себя оскорблённым, вы знаете где моя адвокатская квартира - с мистером Ванджоном, которого вы и ваша любовница обыграли, когда он был мальчиком. Вы недостойны бывать в доме честного человека. Только потому, что я желал пощадить чувство женщины, я не выгнал вас из моего дома. Прощайте, Эскотт!

И Филипп величественно воротился к своему товарищу, ожидавшему его в кэбе, который должен был отвезти обоих этих джентльмэнов в Лондон.

Моё предположение, что антагонист Филиппа не обратит внимания на ссору с Филипом, оказалось справедливо. Он сделал вид будто смотрит на все как на крик в попойке, которым никакой здравомыслящий человек не позволит себе серьёзно растревожиться. Ссора между родственниками была нелепа и невозможна. Мистер Рингуд жалел об упорной раздражительности и известной запальчивости Филиппа, которые вечно вводили его в эти ссоры и отчуждали от него родных. Человека схватили за ворот, оскорбили, угрожали ему графином с человеком знатным так обращается человек, положение которого было весьма сомнительно, отец которого был беглец, а сам он с трудом добывал себе пропитание. Дерзость была слишком велика. При всёмь желании добра молодому человеку и его любезной, но пустоголовой жене, невозможно было обращать на них внимание. Визиты прекратятся. Не будут больше присылать в подарок дичь, цыплят, старых платьев. Сэр Джон говорил до конца, что он хотел доставить Филиппу удобное место, когда его запальчивость принудила сэра Джона прервать все сношения с этим неприятным молодым человеком.

Не все беды кончилась на этом. Мы все знаем, что счастье и несчастье никогда не приходят одно. Когда с нашим бедным другом случились сряду два-три приятных обстоятельства, жена моя кричала с торжеством:

- Я говорила это! Я всегда говорила, что небо не оставит эту милую, невинную жену и детей, этого доброго, великодушного, неблагоразумного отца!

Я теперь, когда настали несчастные дни, она с своей ужасной логикой настойчиво уверяла, что бедность, болезнь, голод и нужда равномерно послужат к выгодам Филиппа и в конце окажутся полезны.

- Они могут жить без своей знатной родни, без дарёной баранины и репы, кричала моя жена, качая головой.- Покровительство этих людей было решительно нестерпимо. Лэди Рингуд знает как ужасно ведёт себя Рингуд и она выводит меня из терпения,

Всё это было очень хорошо. Но Трегарван слышал о ссоре Филиппа с Рингудом и обратился к сэру Джону за дальнейшими подробностями; а сэр Джон, несмотря на свой либерализм, несмотря на то, что так мало гордился преимуществами своего звания, был принуждён признаться, что поведение этого молодого человека было слишком своевольно. Он постоянно в доме сэра Джона выказывал независимость, доходившую до грубости; он всегда отличался своим задорливым характером и последнее время так обезславил себя в сцене с старшим сыном сэра Джона, мистером Рингудом - выказал такую грубость, неблагодарность и опьянение, что сэр Джон был вынужден не принимать его у себя в доме.

"Непокорный, своевольный человек, это так" думал Трегарван.

Я не говорю, хотя Филипп мне друг, чтоб Трегарван и сэр Джон совершенно ошибались. Два раза Трегарван приглашал Филиппа завтракать, и Филипп не был. Несколько раз он противоречил Трегарвану относительно "Обозрения". Он сказал, что Обозрение не пойдёт. Шесть нумеров уже вышло и не привлекло такого внимания, какое следовало бы привлечь. Трегарван пересмотрел все книги, и обзор оказался так неприятен, что он тотчас жe написал Филиппу Фирмину письмо, заставившее его прийти к его обычным советникам.

В этом письме заключалась чева на жалованье за три месяца и отказ. Писавший это письмо не станет перечислять причин к неудовольствию. Он обманулся в ожидании относительно успеха и недоволен тем, как велось "Обозрение". Он думает, что потерян случай, который никогда уже не представится, для изложения умыслов могущества, угрожавшего спокойствию Европы. Если бы "Обозрение" вели с надлежащей энергией, оно могло бы служить лампой для освещения темноты, угрожавшей этому спокойствию. Оно подкрепило бы возрастающий талант, оно бичевало бы дерзость так называемых критиков, оно могло бы служить делу истины. Трегарван обманулся в своих надеждах, он не скажет по чьей оплошности или вине. Он просит мистера Фирмина приготовить с следующему нумеру статью, объявляющую о прекращении "Обозрения". Трегарван долго был очень холоден к моей жене и я забыл уже сколько времени не приглашал нас на свои вечера.

Это для нас было не большой потерей, но для бедного Филиппа? Для него было вопросом почти о жизни и смерти. Он не мог многого откладывать из своего незначительного содержания, а счоты по хозяйству накоплялись, и сверх того наша, милая мистрисс Филипп готовилась подарить ему третье украшение для его детской. Мы такие лицемеры, что бедная мать хотела назвать ребёнка Трегарван-Фирмин в честь мистера Трегарвана, который был так добр к ним; а Tpeгарван Фирмин был бы такое хорошенькое имя, думала она. Мы воображали, что Сестрица ничего не знает о неприятностях Филиппа. Разумеется, она ухаживала за мистрисс Филипп во время её болезни и мы не говорила ей ни слова об этом. Но мистрисс Брандон пришла в Филиппу, когда он сидель очень серьёзно и грустно с своими двумя перворожденными детьми, взяла его за обе руки и сказала:

- Вы знаете, Филипп, я отложила все-что и всегда назначала это... вы знаете кому.

Тут она выпустила одну его руку, вынула из кармана кошелек, подала его Филиппу и заплакала на его плече. Филипп поцаловал её, поблагодарил Бога за то, что Он послал ему такого дорогого друга, и отдал ей кошелёк, хотя в его собственном оставалось только пять фунтов, когда его благодетельница пришла к нему.

Да, но он должен получить долги. Пятьдесят фунтов в год не выплачивается целых три года. Филипп написал к мистрисс Бэйнис, объясняя свою крайность и напоминая ей, что она должна эти деньги им. Генеральша Бэйнис жила в Джерси в избранном обществе пасторских и капитанских жон, между которыми она, без сомнения, разыгрывала роль знатной даны. Она носила на шее большой медальон с портретом покойного генерала. Она проливала сухия слёзы над интересным камеем за чаем в гостях. Она никогда не могла простить Филиппу, что он отнял у неё дочь, и если другие отнимут у ней других дочерей, она также не простит. С той удивительной логикой, которой одарены женщины, кажется она не понимала, что поступила несправедливо с Филиппом и с своей дочерью. На вечерах у своих знакомых она жаловалась на расточительность своего зятя и на его грубое обращение с её милой дочерью. Многие добрые люди соглашались с ней и качали своими почтенными головами, когда произносилось имя мота Филиппа. О его свекрови жалели.

- Честное слово, Фирмин, меня и Эмили уверяли, что вы чудовище, сэр, сказал однажды майор Мэк-Гиртер:- а теперь, когда я узнал вашу историю, я думаю, что несправедливо поступлено с вами, а не с Элизой Бэйнис. Чертовский язык у Элизы, а характер - бедный Чарльз знал каков он!

Словом, когда Филипп, доведённый до крайности, просил мать Шарлотты заплатить бедной дочери долг, генеральша Бэйнис прислала Филиппу десять фунтов с капитаном Суангом, индийской армии, который ехал в Англию. А из всех ударов судьбы, Филипп говорил, что этот удар было всего тяжелее перенести.

Но бедная жена ничего не знала об этой жестокости, даже о бедности, окружавшей её постель; а среди своих огорчений Филипп Фирмин находил огромное утешение в нежной верности друзой, посланных ему Богом.

Глава XLI.

В КОТОРОЙ МЫ ДОСТИГАЕМ ПРЕДПОСЛЕДНЕЙ СТАНЦИИ В ЭТОМ СТРАНСТВОВАНИИ.

Хотя бедность стучалась в смиренную дверь Филиппа, Шарлотта никогда не знала, как грозна была угрюмая гостья. Она не совсем понимала, что её муж в последней крайности обратился к матери за своею собственностью, и что мать отвернулась и отказала ему. Шарлотта не знала, что у её мужа осталась последняя гинеё и что он страшно беспокоился за неё, потому что после рождения её третьяго ребёнка с ней сделалась горячка и бред, так что бедняжка не знала ничего что происходит вокруг нея. Две недели с женою, находившейся при смерти, с плачущими детьми, с голодом угрожавшим у дверей, прошли для Филиппа кое-как. Молодой человек сделался стариком в это время. Его волосы поседели у висков. Но не надо думать, чтоб у него не было друзей во время его огорчения и он всегда мог с признательностью сосчитать имена многих особ, к которым он мог обратиться в нужде. Он не ожидал и не просил помощи у родных. Дядя и тётка Туисдены кричали о его сумасбродстве, неблагоразумии, безумстве. Сэр Джон Рингуд сказал, что он не должен знать молодого человека, который угрожал жизни его родного сына. Гренвилль Ульком с ругательствами, которым вторил Рингуд, проклинал Филиппа и говорил, что этого нищего следовало бы повесить также, как и его отца. Но я знаю человек шесть справедливых и добрых людей, которые говорили совсем другое и были готовы с своим сочувствием и помощью. Мистрисс Флэноган, ирландская прачка, голосом, прерываемым рыданиями и джином, предложила даром работать подённо в доме Филиппа и смотреть за милыми детьми. Гуденоф сказал:

- Если вы будете нуждаться, мои милый, вы, разумеется, знаете к кому обратиться.

И не написал ли он, вместо рецепта для бедной Шарлотты, чеку на пятьдесят фунтов, которую и подал сиделке? Вы можете быть уверены, что она не присвоила себе этих денег, потому что, разумеется, вы знаете, что сиделка была мистрисс Брандон.

Шарлотта имела одно угрызение в своей жизни. Она признаётся, что ревновала в Сестрице и теперь, когда эта кроткая жизнь кончилась, когда кончились и неприятности Фирмина, когда дети его ходят иногда на могилу их милой Каролины, Шарлотта кладёт голову на плечо своего мужа и смирению признаётся, какого доброго, какого мужественного, какого великодушного друга небо послало им в этой смиренной защитнице.

Между самаритянами, предложенный Филиппу помощь в его стееснённых обстоятельствах, он любит вспоминать имя живописца Ридли, которого он нашол однажды сидящим с детьми и рисующим для них,

Если бы эти дети сохранили рисунки Ридди, я не сомневаюсь, что они получили бы от них десятки фунтов; но, видите, им хотелось поправлять рисунки собственными ручонками. Они разрисовывали солдат жолтой краской, лошадей синей и т. д. На лошадей они сажали солдат собственного изобретения. Когда горячка прошла, глаза Шарлотты с любовью останавливались на этих рисунках; она показывала их своим друзьям и говорила:

- Не правда ли, ваш малютка показывает необыкновенный талант в рисованью? Мистер Ридли это говорят.

Но кроме рисунков, Ридли предлагал своим друзьям то жe, что и доктор Гуденоф. Кто говорит, что свет холоден? Есть и солнце и тень. Небо, посылающее бедность и болезнь, посылает сострадание, любовь и помощь.

Во время болезни Шарлотты, Сестрица оставляла её только на один день, когда больной стало лучше. Мистрисс Шарлотта была так больна, что по мнению доктора Гуденофа, если бы не попечения мистрисс Брандон она рассталась бы с этим миром и оставила бы Филиппа и осиротелых детей. Шарлотта стала поправляться, могла уже принимать пишу и ей особенно понравились цыплята, присланные из деревни, как, сообщила ей сиделка.

- Верно от сэра Джона Рингуда? сказала мистрисс Фирмин, вспомнив подарки, присылаемые с Беркелевского сквэра, баранину и репу.

- Ну, кушайте и будьте благодарны! отвечала Сестрица, качавшая малютку и показывавшая его восхищонным брату и сестре.

Через три дня после своего временного отсутствия, когда мистрисс Брандон сидела возле постели больной, в спокойной улице послышался стук колёсь экипажа, остановившагося у дверей, дома, Филиппа.

- Это должно быть добрые Рингуды, сказала мистрисс Филипп.

- Тише! вам надо быть спокойной, заметила сиделка. Из экипажа вышли мущина и дама с большой корзиной, наполненной горохом, маслом, зеленью, цветами и другими сельскими произведениями, и позвонили в колокольчик. Филипп отворил дверь; дети, но обыкновению, поплелись за ним.

- Ах, мои душечки, как вы выросли! закричала дама.

- Кто прошлое помянет, тому глаз вон. Дайте мне вашу руку, Филипп, вот вам моя рука! Моя жена привезла вам из деревни масла и разные разности для вашей супруги. Надеюсь, вам понравились цыплята. А вы как, здоровы ли?

Слёзы катились по щекам этого доброго человека. Мистрисс Мёгфорд также была очень красна и взволнована. А дети говорили ей:

- Мама теперь лучше. У нас есть маленький братец, он плачет теперь наверху.

Мистрисс Мёгфорд выложила своё приношение для заключения мира: морковь, цыплят, ветчину, масло. Она плакала.

- Нам сказала Брандон, говорила она. - Разсказала она нам, как все ваши знатные-то люди бросили вас, а вы опять поссорились, негодный человек. Я и говорю Мёгфорду: "Поедем к этой душечке, Мёгфорд." Вот мы и приехали. Вот вам, дети, два пирожка. Как они выросли!

Сиделка явилась из верхних областей, держа на руках свёрток из кашмировой шали, который раскрывается и обнаруженное существо провозглашается восхитительно-прелестным, "совершенно как Эмили мистрисс Мёгфорд".

- Я говорю, начал Мёгфорд:- что прежняя должность опять ваша. Тот другой не годятся. Занял у меня деньги, а глаз ни кажет с тех пор. Мы оба были неправы и должны помириться - моя жена это говорят.

- Аминь! сказал Филипп, пожав руку этого честного человека,

В следующее воскресенье Филипп, Сестрица и двое детей пошли в церковь, и когда пастор произнёс: "Возблагодарим Господа за Его недавния милости", Филипп Фирмин еще раз сказал: "Аминь!" от всего сердца и стоя на коленах.

Глава XL.

ЦАРСТВО БЛАЖЕНСТВА.

Филипп бил чрезвычайно тронут великодушием и добротою своего прежнего хозяина. Он говорил, что обязав этим мистрисс Брандон. Это они примирила его с его врагом. Другие предлагали деньги. Мистрисс Брандон доставила ему работу, а не милостыню. Его промежуток бедности был так короток, что он не имел случая занимать деньги.

Итак Филипп с большим смирением завял прежнее место в конторе Пэлл-Мэлльской газеты.

По милости холодности, возникшей между Филиппом и его отцом о различных взглядах на счот подписи Филиппа, старик не писал уже векселей на имя сына. Гёнт так любил доктора Фирмина, что не мог долго находиться с ним в разлуке. Без доктора Лондон был страшною пустыней для Гёнта. Мы все очень обрадовались, когда он опять уехал в Америку.

Итак теперь друг Филипп опять имел работу, хотя едва мог кормить своим жалованьем жену, детей, слуг. Жалованье было небольшое. Болезнь Шарлотты унесла последния деньги Филиппа. Решили, что он будет отдавать внаймы изящно мёблированные комнаты в первом этаже. Когда мистрисс Брандон услыхала об этом она ужасно рассердилась. Шарлотте также не правился этот план.

Доктор Гуденоф предписал поездку к морю для Шарлотты и детей, а когда Филипп сослался на причины, по которым он не мог следовать этому предписанию, доктор прибегнул к той же самой записной книжки, которую мы уже видели у него, и вынул из неё те самые билеты, которые он уже прежде давал Сестрице.

- Я полагаю, что лучше вам иметь их чем мошеннику Гёнту, сказал доктор, свирепо нахмурившись: - не говорите! Вздор и пустяки! Заплатите мне, когда разбогатеете!

И этот самаритянин прыгнул в свою карету и уехал, прежде чем мистер и мистрисс Фирмин успели поблагодарить его.

Итак Филипп с своими юными птенцами приехал в Периункль, где жили мы; и мать и ребёнок поправились на свежем воздухе, а мистер Мёгфорд занял место Филиппа на это время. Ридли приехал к нам и рисовал залив с разных точек, но мой мальчик (который конечно не имеет отцовского вкуса к искусствам) принял за скалу отличный портрет Филиппа в серой шляпе и в пальто, лежащего на песке.

За двадцать миль от залива лежат маленький городок Уипгэм и замок, где жил лорд Рингуд и где родилась и воспитывалась мать Филиппа. На рыночной площади городка стоит статуя покойного лорда.

Мы поехали в Уингэм, остановились в гостиннице и отправилась пешком в воротам парка.

- Желал бы я знать, из этих ли ворот вшила моя мать, когда убежала с моим отцом? сказал Филипп.- Бедняжка! бедняжка!

Большие ворота были заперты. Западное солнце бросало тени на луг, где паслись олени, а вдали виднелся дом с своими башнями, портиками и флюгерами, сиявшими на солнце. Калитка была отворена и возле неё стояла краснощокая девушка.

- Можно видеть дом?

- Можно, отвечала она приседая.

- Нет! закричал сердитый голос из домика привратника,

Оттуда вышла старуха. Она свирепо посмотрела на вас а сказала:

- Никто не может входить в дом. Господа едут.

Это было очень досадно, Филиппу хотелось посмотреть большой дом, где родились его мать и её предки.

- Этот джеатльмэн имеет право войти в намок, сказал старухе спутник Филиппа.- Вы верно слыхали о Филлиппе Рингуде, убитом при Бусако...

- Молчите, Пен! заворчал Фирмин.

- Она не знает внука Филиппа Рингуда, а вот это убедит её в нашем праве войти. Можете узнать кто изображение нашей королевы?

- Я думаю, что вы можете войти, сказала старуха при виде талисмана.- Здесь теперь только двое, да и те уехали кататься.

Филиппу хотелось посмотреть замок его предков. Он находился за милю от нас, отделенный полосой блестящей реки. Большая каштановая аллея вела к реке.

Мы дошли до дома, позвонили у двери под портиком, швейцар не хотел пустить, но тот же самый денежный аргумент убедил его, как и привратницу. Мы прошли по парадным комнатам величественного, но несколько обветшалаго замка. В столовой висел угрюмый портрет покойного графа, а этот белокурый офицер? это должно быть дед Филиппа. А эти две обнявшиеся тоненькие девушки наверно его мать и тётка. Филипп тихо шол по пустым комнатам. У окна в большой зале стоит стол с книгой, в которой посетители записывают свои имена, и Филипп записал своё. Выходя из дома, мы встретили карету, быстро подъезжавшую к дому, в которой, без сомнения, находились члены Рингудской фамилии, о которых говорила привратница. После родственных несогласий, выше рассказанных, нам не хотелось встретиться с этими родственниками Филиппа и мы быстро прошли под тенью каштановых дерев.

Когда мы подошли к нашей гостиннице под вывеской Рингудского Герба, с железной дороги приехал омнибус. У дверей дома собралась толпа посмотреть на приезжих. Мы разделили всеобщее любопытство и остановились у дверей гостинницы. Мы разочаровались, увидев, что из пяти человек, привезённых омнибусом, один был купець, вышедший у своего дома, три путешественника пошли в другую гостинницу, под вывеской Барана, и только один пошол к гостиннице Рингудского Герба. Увидав нас, он закричал Филиппу:

- Как, вы здесь?

Это был Брадгэть, стряпчий лорда Рингуда, с которым они познакомились после смерти его сиятельства.

- Вы вероятно приехали по делу? Очень рад, что вы и некоторые люди помирились. Я думал, что вы не друзья.

- Какое дело? какие люди? Мы ничего не знаем. Мы приехали из Периуинкля случайно, посмотреть дом.

- Как это странно! Вы встретили... тех, кто здесь теперь?

Мы сказали, что встретили проехавшую карету, но не приметили, кто в ней сидел. Какое же однако дело? Оно сделается известно немедленно и явится в газете во вторник. Дело это то, что сэр Джон Рингуд сделан пэром, а место депутата от Уипгэма сделается вакантно. Наш приятель вынул из своей дорожной сумки прокламацию, которую прочол нам.

"Достойным и независимым избирателям местечка Рингуд.

Лондон, середа.

"Господа, всемилостивейшей государыне было угодно повелеть, чтобы Рингудская фамилия продолжала иметь представителей в Палате Пэров. Я прощаюсь с моими друзьями и доверителями, оказывавшими мне доверие до-сих-пор, и обещаю им, что моё уважение к ним никогда не прекратится, также, как и моё участие к тому городу, где моя фамилия жила несколько столетий. Естественно, что человек нашего имени и из нашей фамилии должен продолжать отношении, так долго существовавшие между нами и этим честным, преданным, но независимым местечком. Занятия мистера Рингуда в его должности занимают всё его время. Джентльмэн, связанный с нашей фамилией самыми тесными узами, предлагает себя в кандидаты...

- Кто кто? Неужели дядя Туисден или мой пронырливый кузен?

- Нет, отвечал Брадгэт.

- Господи Боже мой! сказал Филипп:- о какой это чорной лошади из своей конюшни говорит он!

Бродгэт засмеялся.

- Вы можете назвать его чорной лошадью. Новый депутат Гренвилль Ульком, ваш вест-индский родственник, а никто другой.

Те которые знают необыкновенную энергию языка Филиппа Фирмина, когда он взволнован, могут вообразить вспышку его гнева, когда он услыхал это имя. Этот негодяй, этот невежда, который едва умеет подписать своё имя! О, это было ужасно, постыдно! Этот человек в таких дурных отношениях с своей женой, что, говорят, он её бьёт. Когда я его вижу, мне приходит охота задушить его, убить. Этот скот вступит в Парламент и его вводить туда сэр Джон Рингуд! Это чудовищно!

- Семейное устройство! Сэр Джон один из самых нежных родственников, заметил Брадгэт.- У него большое семейство от второго брака, а его поместье переходит к старшему сыну. Мы не должны винить лорда Рингуда за то, что он желает обезпечить своих младших детей. Я не говорю, чтоб он действовал по тем правилам, которыми он когда-то любил хвалиться. Но если бы вам предложили пэрство, что сделали бы вы? что сделал бы я? Если бы вам нужны были деньги для младших детей и вы могли их получить, разве вы их не взяли бы? Полно, полно! не слишком придерживайтесь спартанской добродетели! Если бы нам пришлось терпеть испытания, мы были бы не лучше и не хуже наших ближних. Карета готова, человек?

Мы просили Брадгэта остаться и отобедать с нами, но он отказался и сказал, что он должен ехать в замок, где он и его клиент должны устроить кучу дел и где, без сомнения, он останется ночевать.

- У старого лорда был знаменитый портвейн, сказал он: - надеюсь, что у моих друзей есть ключ от погреба.

Слуга подавал нам обедать, когда у нас происходил этот разговор у окна в гостиннице Рингудского Герба. Мы могли видеть улицу и гостинницу Баран, где только что прибили большое объявление. Уличные мальчишки, лавочники, крестьяне собрались около этого объявления, и мы сами пошли его посмотреть. Объявление это провозглашало в выражениях необузданного гнева дерзкое покушение замка предписывать кандидата свободным избирателям местечка. Избиратели приглашались не обещать своих голосов, показать себя достойными своего имени и не покоряться указаниям замка. Джентльмэн с состоянием, с влиянием, не вест-индец, а настоящий английский джентльмэн, явится избавит вас от тиранства замка. В этом отношении избиратели могут положиться на слово британца.

- Это было привезено клэрком из Бедло. Он и газетчик приехали в одном поезде со мною...

Пока говорил Бродгэт, из гостинницы Баран вышел этот самый газетчик, Фиппз - старый друг и товарищ Филиппа, он узнал Филиппа, и дружески приветствуя его, спросил, что он здесь делает, и предположил, что он приехал поддержать своих родных,

Филипп объяснил, что мы посторонние, приехали из соседнего приморского городка взглянуть на дом предков Филиппа и не знали до-сих-пор, что выборное состязание тут происходит, или что сэр Джом Рингуд сделан пэром. Между тем Брадгэт уехал в замок.

- Будет ли Фиппз обедать с нами?

- Я на другой стороне и остановился в гостиннице Баран, шепнул Фиппз.

Мы не были ни на чьей стороне, и воротившись в гостинницу Рингудского Герба, сели за наш обед. Только-что мы кончили обедать, как, к нашему удивлению, наш приятель Брадгэт воротился в гостинницу. Физиономия у него была расстроенная. Он спросил, что может он иметь на обед? Баранину. Гм! Нечего делать. Итак он не был приглашон обедать в Парке? Мы подшучивали над его обманутын ожиданием. Глаза Брадгэта сверкали гневом.

- Какой мужик этот негр! вскричал он. - Я привёз ему бумаги. Я говорил с ним, пока стали накрывать на стол в той самой комнате, где сидели мы. Французский горошек, дичина - я видел, как это принесли! А мистер Ульком даже и не пригласил меня обедать - а велел прийти опять в девять часов. К чорту эту баранину! Она не горячая и не холодная!

Рюмки хереса, выпиваемые Брадгэтом, скорее разгорячали, чем смягчали стряпчаго. Мы смеялись, и это еще более сердило его.

- О! не с одним со много был груб Улькон, сказал он, - Ульком был страшно не в духе. Он разбранил свою жену, а когда прочол чьё-то имя в книге посетителей, он разругал вас, Фирмин. Мне хотелось сказать ему: "Сэр, мистер Фирмин обедает в гостиннице, и я скажу ему что вы о нём говорите". Какая противная баранина! Какой гадний херес! Воротиться к нему в девять часов, в самом деле! Чорт побери его дерзость!

- Вы не должны бранить Ульгэма при Фирмине, сказал кто-то из нас. - Филипп так любит мужа своей кузины, что не может слышать, как бранят этого негра.

Шутка была не блестящая, но Филипп усмехнулся с свирепым удовольствием.

- Браните Улькома сколько хотите, у него нет здесь друзей, мистер Брадгэт, заворчал Филипп. - Итак он груб с своим стряпчим?

- Говорю вам, он хуже старого графа! вскричал с негодованьем Брадгэт.- По-крайней-мере старик был английский пэр и мог быть джентльмэном, когда хотел. Но получать обиды от человека, который годится в лакеи или улицы мести!

Когда Брадгэт пыхтел и отдувался, наш приятель Ридли чертил что-то в альбоме, который он всегда носил с собой. Он улыбался за своей работой.

- Я знаю довольно хорошо Чорного Принца, сказал он.- Я часто видел его в Парке с его белой женой. Я уверен, что эта женщина несчастна, и бедняжка...

- По делом ей! Зачем англичанке было выходить за такого человека!и закричал Брадгэт.

- За человека, который не приглашает обедать своею стряпчаго! заметил кто-то из общества, может быть покорнейший слуга читателя. - Но какого неосторожного стряпчаго выбрал он - стряпчаго, который откровенно высказывает свои мысли.

- Я высказывал свои мысли людям получше его, чорт его побери! Или вы думаете, я стану его бояться? заревел раздражительный нотариус.

Тут разговор прервался, потому что случайно взглянув на альбом нашего приятеля Ридли, мы увидали, что он сделал удивительный рисунок, представлявший Улькома и его жену, грума, фаэтон, лошадей, как всё это можно было видеть каждый день в Гайд-Парке во время лондонского сезона,

Отлично! Безподобно! Все узнали сходство в смуглом вознице. Даже рассерженный стряпчий улыбнулся.

- Если вы не будете вести себя как следует, мистер Брадгэт, Ридли и вас нарисует, сказал Филипп.

Брадгэт состроил комическую гримасу и сказал:

- Итак я откровенно высказываю свои мысли? А я знаю кого-то, кто высказал свои мысли старому графу, и которому было бы гораздо лучше, еслибы он промолчал.

- Скажите мне, Брадгэт! закричал Филипп.- Теперь уже всё кончено. Оставил мне лорд Рингуд что-нибудь? Я думая в одно время, что он имел это намерение.

- Ваш друг выговаривал мне за то, что я откровенно высказываю свои мысли. Я буду нем, как мышь. Будем говорить о выборах, и несносный стряпчий ни слова не сказал о предмете, имевшем такой печальный интерес для бедного Филиппа.

- Я имею также мало права раскаяваться, сказал этот философ: - как человеке, который взял в лотерею No 9, тогда как выигрыш пал на No 10. Поговорим о выборах. Кто другой кандидат?

Брадгэт думал, что это соседний сквайр, мистер Горнблоу.

- Горнблоу? Как, Горнблоу из Грей-Фраярса? закричал Филипп. - Лучшего человека не бывало на свете. Он будет иметь наш голос; мне кажется, нам следовало бы идти еще раз пообедать в гостиннице Барана.

Новый кандидат действительно оказался школьным товарищем Филиппа. Мы встретили его после обеда с толпою избирателей. Он делал визиты тем купцам, лавки которых еще были открыты. Следующий день был рыночный и он намеревался собрать голоса рыночных продавцов. Но товарищи Горнблоу не имели надежды на его успех после этой прогулки по городу. Как будто уипгэмцы могли идти против замка?

Мы, вовсе не участвовавшие в этом состязании, находили его забавным и раза два приезжали из Периуинкля, нарочно останавливались в гостиннице Баран и бросили гостинницу Рингудского Герба, где комитет Гренвилля Улькома собирался теперь в той самой комнате, где мы обедали в обществе Брадгэта. Мы не раз встречали Брадгэта и его клиента и наши Монтекки и Капулетти ссорились на улицах. Мы находились в дружелюбных отношениях с Брадгэтом, когда встречались с ним отдельно от его клиента. Он говорил, что мы не имеем возможности на успех. Он не скрывал своего презрения и отвращения к своему клиенту. Впоследствии, когда он сделался стряпчим Филиппа, он забавлял нас анекдотами об Улькоме, о его бешенстве, о его ревности, о его скупости, о его грубом обращении. Бедная Агнеса вышла замуж из за денег, а он ей не давал. Старик Туисден, выдавая дочь за этого человека, надеялся кататься в экипажах Улькома и пировать за его столом. Но Ульком был так скуп, что не давал обедов родным жены. Он просто выгнал из дома Тальбота и Рингуда Туисдена. Он лишился ребенка, потому что не хотел послать за доктором. Жена никогда не простила ему этой низости. Ея ненависть к нему сделалась открыта. Они расстались и она стала вести жизнь, в которую мы заглядывать не станем. Она поссорилась и с родными, не только с мужем.

- Зачем они меня продали этому человеку! говорила она.

Зачем она сама себя продала? Матери и отцу не много надо было уговаривать её, когда она совершила это преступление.

Когда настал день выбора, мы приехали из Периуинкля посмотреть на борьбу. В это время Филипп принимал уже такое восторженное участие в Горнблоу, что нарядил своих детей в ленты цвета Горнблоу и сам надел кокарду, широкую как блин. Он, Ридли и я поехали вместе. Мы надеялись, хотя знали, что неприятель был силен, и веселы, хотя прежде чем мы отъехали пяти миль пошол дождь. Филипп очень заботился о каким-то свёртке, который мы везли с собой. Когда я спросил, что в нём лежит, Филипп сказал руяжьё, что было нелепо. Ридли молча улыбался. Когда пошол дождь, Филипп закрыл плащом свою артиллерию. Мы не знали в то время, какую странную дичь убьёт его ружьё.

Когда мы приехали с Уипгэм, выборы продолжались уже несколько часов. Проклятый чорный злодей, как Филипп называл мужа своей кузины, каждый час приобретал больше голосов. На независимых избирателей насколько не подействовали статьи Филиппа в местной газете и объявления, которые наша сторона прибивала на стенах городка и в которых свободные избиратели призывались исполнить свою обязанность, поддержать английского джентльмэна, не подчиняться предписаниям замка. Хотя лавочники и арендаторы терпеть не могли негра, однако все подали за него голос. Филипп говорил речь с балкона гостинницы Барана в пользу Горнблоу, речь вызвавшую громкие рукоплескания, но собирание голосов всё-таки продолжалось в пользу неприятеля.

В то время, когда Филипп кончил свою речь, с балкона гостинницы Рингудского Герба оркестр заиграл триумфальный марш. ворота парка, украшенные Рингудскими и Улькомскими флагами отворились, и из парка выехала темнозелёная карета запряжонная четвернёй серых лошадей. В карете мы увидали Брадгэма, а возле него смуглую фигуру Улькома. Нам после говорили, что он провёл много мучительных часов, стараясь выучить речь. Он плакал над нею. Он никак не мог выучить её наизуст. Он ругал жену, которая старалась заставить его выучить урок.

- Теперь пора, мистер Бриггс! сказал Филипп клэрку нашего стряпчаго, и Бриггс бросился вниз исполнить его приказание.

- Очистить дорогу! дайте дорогу! послышалось из толпы.

Ворота нашей гостинницы, которые были заперты, вдруг отворились, и среди криков толпы выехала телега запряжённая парой ослов, управляемых негром; и ослы и возница были украшены цветами Улькома. На телеге виднелось объявление, на котором был нарисован чрезвычайно похожий портрет Улькома, с словами: "Подавайте голос за меня! Разве я не человек и не брат?" Эта телега выехала со двора гостинницы Баран, и провожаемая кричавшими мальчишками, подвигалась к рыночной площади, по которой тогда проезжала карета Улькома.

На площади стояла статуя покойного графа, о которой было уже упомянуто. Кучер, правивший ослами, был лавочник, привозивший рыбу из приморского городка в Уипгэм, малый разбитной, посетитель всех кабаков и знаменитый своим искусством в драках. С ироническими криками: "Да здравствует Ульком!" он направил свою телегу к карете и снял шляпу с насмешливым уважением кандидату, сидевшему в карете. С балкона гостинницы Баран мы могли видеть, как оба экипажа приближались один к другому; при криках народа, при звуках двух соперничествовавших оркестров, мы не могли ничего слышать, но я видел как Ульком высунул свою жолтую голову из окна кареты - указал на дерзскую телегу и повидимому приказывал кучеру наехать на неё. Телега объезжала кругом Рингудской статуи, лошади Улькома, направленные на телегу, вероятно перепугались шума и крика, наехали на решотку, окружавшую статую, карета опрокинулась, передняя лошадь упала с форрейтором, задния начали лягаться. Я обязан сказать, что физиономия Филиппа имела самое виновное и странное выражение. Это столкновение, а может быть и смерть Улькома и его стряпчаго случились бы от нашей шуточки.

Мы бросились из гостниницы - Гориблоу, Филипп и еще человек шесть, и продрались сквозь толпу к карете. Толпа вежливо давала дорогу популярному и проигравшему кандидату. Когда мы дошли до кареты, постромки были отрезаны, упавший форрейтор встал и потирал ногу, и Ульком выходил из кареты. Его встретил громкий хохот, который еще увеличился, когда Джэк, возница телеги с ослами, вскарабкался на решотку и сунул на протянутую руку статуи изображение Человека и Брата, так что бумага висела на воздухе над головой Улькома.

Тогда поднялись крики, которым подобных редко слышал этот спокойный городок. Улькомь начал кричать, ругаться и обещал шиллинг тому, кто принесёт ему эту проклятую вещь. Тогда, испуганный, ушибенный, бедный Брадгэт вылез из кареты, а его клиент не обращал на него ни малейшего внимания. Горнблоу изъявил надежду, что Ульком не ушибся. Маленький джеатльмэн обернулся и сказал;

- Ушибся? нет. Кто вы? Неужели никто не принесёт мне эту проклятую вещь? Я даю шиллинг тому кто принесёть!

- Шиллинг предлагается за эту картину! закричал Филипп, и лицо его покраснело от волнения.- Кто хочет получить целый шиллинг за эту прелесть?

Ульком начал кричать и ругаться пуще прежняго.

- Вы здесь? Чорт вас побери! Зачем вы здесь? Вы пришли меня оскорблять? Уведите этого человека, эй вы! кто-нибудь; Брадгэт, пойдёмте в комитетную комнату. Говорю вам, я здесь не останусь. Это что такое?

Пока он говорил, кричал и бранился, карсту подняли и поставили на три колеса. Та сторона, которая упала, разбилась о камень и в отверстие, образовавшееся в ней, какой-то мальчишка засунул руку.

- Прочь, нищий! закричал Ульком - Прогоните этих мальчишек, кучера! Что ты стоишь да потираешь себе колено, дурак! Это что?

Он засунул руку в то самое отверстие, в которое засовывал руку мальчик.

В старых дорожных каретах были сумки для шпаг и пистолетов в те времена, когда оружие было необходимо иметь в дороге для обороны. Из такой сумки в дорожной карете лорда Рингуда Ульком вытащил не шпагу, а бумагу завязанную красной тесёмкой. Он прочол надпись:

"Завещание Джона, графа Рингуда. Брадгэт, Сын и Бёрроуз."

- Господи помилуй! это завещание, которое он взял из моей конторы и которое я думал, что он уничтожил. Поздравляю вас от всего моего сердца.

Брадгэть начал горячо пожимать руку Филиппа.

- Позвольте мне взглянуть на эту бумагу. Да, это мой почерк. Пойдёмте в гостинницу Рингудского Герба или Барана - куда-нибудь и прочтём.

Тут мы увидали на балконе Рингудского герба большое объявление, возвещавшее о подаче голосов

Ульком - 216.

Горнблоу - 92.

- Мы побеждены, очень добродушно сказал Горнблоу.- Мистер Ульком, поздравляю вас.

- Я это знал, сказал Ульком, протягивая руку в жолтой перчатке.- Я имел заранее все голоса. Эй! вы, как бишь вас - Брадгэт! Что это за завещание? Оно в пользу этого нищаго?

С хохотом, криком и восклицаниями: "Дайте же нам выпить, ваша честь!" успешный кандидат отправился в гостинницу.

Итак смуглый Ульком был тем волшебником, который должен был избавить Филиппа от долгов и бедности? Да. А старая дорожная карета лорда Рингуда была волшебной колесницей. Вы читали в одной из предыдущих глав как старый лорд рассердившись на Филиппа, взял назад от стряпчаго свое завещание, в котором он оставил порядочное наследство своему племяннику. Он положил завещание в свою карету, когда отправился в последнее путешествие, среди которого застигла его смерть. Если бы он остался жив, сделал ли бы он другое завещание, не упомянув в нём о Филиппе? Кто может это знать? Милорд делал и уничтожал много завещаний. Это, засвидетельствованное законным порядком, было последнее сделанное им, и в нём Филиппу назначалась сумма, достаточная для того, чтоб обезпечить тех, кого он любил.

Любезные читатели, биограф Филиппа желает вам того счастья, которое не оставляло Филиппа в его испытаниях: милую жену, любящих детей, двух-трёх истинных друзей, чистую совесть и доброе сердце. Если вы падёте на жизненном пути, пусть вам помогут. И пусть вы в вашу очередь подаёте помощь несчастным, которых вы нагоните на жизненном пути.

Кому угодно знать, что случилось с другими действующими лицами нашего рассказа? Старый Туисден еще орёт в клубах. Он поссорился с своим сыном зато, что тот не вызвал Ульгэма на дуэль, когда случился несчастный раздор между Чорным Принцем и его женой. Он говорит, что покойный лорд Рингуд обошолся с жестокой несправедливостью с его семьёй, но как только Филипп получил маленькое состояние, он тотчас с ним помирился.

Наша милая Сестрица ни за что не хотела жить с Филиппом и с Шарлоттой, хотя последняя особенно просила мистрисс Брандон переехать к ним. Эта чистая, полезная и скромная жизнь кончилась несколько лет тому назад. Сестрица умерла от горячки, которою заразилась от одного из своих пациентов. Она не позволила Филиппу и Шарлотте навещать её. Она сказала, что по справедливости наказана за то, что из гордости не хотела жить с ними. Всё, что она накопила, она оставила Филиппу. У него и теперь хранятся пять гиней, которые она подарила ему на свадьбу. Ридли сделал её потрет, с её грустной улыбкой и нежным личиком, который висит в гостиной Филиппа, где отец, мать и дети говорят о Сестрице, как будто она еще между ними.

Она пришла в сильное волнение, когда было получено известие из Нью-Йорка о втором браке доктора Фирмина.

- Втором? Третьем! сказала она.- Негодяй! негодяй!

Доктор Фирмин написал об этом сыну длинное письмо. Он описываль богатство своей второй жены (вдовы из Норфолька в Виргинии). Он заплатит с процентами до последнего шиллинга все, что он был должен сыну. Была ли богата эта дама? Мы не имели никаких доказательств кроме слов доктора.

Через три месяца после женитьбы доктор Филипп умер от жолтой лихорадки, в имении своей жены. Тогда-то Сестрица пришла к нам в вдовьём трауре и в сильном волнении. Она велела нашему слуге доложить: "Мистрисс Фирмин пришла", к великому удивлению этого человека, который её знал. Покоится теперь с миром эта лихорадочная головка, что нежное, верное сердечко!

Матери в семье Филиппа и в моей уже помолвила наших детей.

У нас намедни было большое собрание в Рогэмптоне, в доме нашего друга Клива Ньюкома (высокий сын которого, как говорит моя жена, был очень внимателен к вашей Элен), и быв воспитаны в одной школе, мы долго просидели за десертом, рассказывая старые истории, между тем как дети танцовали под фортепиано на лугу. Ночь наступает; мы долго проговорили за нашим вином и не пора ли воротиться домой? Прощайте, прощайте, друзья, старые и молодые! Ночь наступает, истории должны кончиться, и лучшим друзьям надо расстаться.

Уильям Мейкпис Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 6 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :