Уильям Мейкпис Теккерей
«Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 2 часть.»

"Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 2 часть."

Глава IX.

СОДЕРЖАЩАЯ ОДНУ ЗАГАДКУ, КОТОРАЯ РАЗРЕШАЕТСЯ, А МОЖЕТ БЫТЬ И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО.

Моя лира скромна, и когда история достигает до того периода, что следует описывать любовь, моя Мнемозина отворачивается от молодой четы, опускает занавес над амбразурой, где шепчутся влюбленные, испускает вздох из своей пожилой груди и прикладывает палец к своим губам. Ах, милая Мнемозина! мы не будем шпионами над молодыми людьми; мы не будем их бранить; мы не будем много говорить о их поступках. Когда мы были молоды, может быть и нас принимали под палаткою купидона; мы ели его горькую, но восхитительную хлеб-соли. Теперь мы странствуем одиноко в пустыне и не будем бранить вашего хозяина. Мы ляжем под открытым небом, будем с любовью думать о былом, а завтра возьмём опять посох и пустился в путь.

Но я не думаю, чтобы эта страсть Филиппа была истинной любовью, это был только непродолжительный обман чувств, от которого я предупреждаю вас, что наш герой выздоровеет через несколько глав. Как! мой милый юноша, не-уже-ли мы отдадим твоё сердце до гробовой доски? Как! мой Коридон и поющий лебедь, не-уже-ли мы навсегда отдадим тебя твоей Филлиде, которая во всё время, пока ты играешь ей на свирели и ухаживаешь за нею, держит Мелибея в шкапу, и готова выпустить его, если только он окажется более выгодным пастушком, чем ты? Я не так жесток к моим читателям или моему герою, чтобы подвергнуть их несчастью такого брака.

Филипп не был ни клубным, ни светским человеком. Изъредко бывал в клубе; а когда входил туда, то свирепо хмурился и странно смеялся над обычаями посетителей. Он представлял довольно неуклюжую фигуру в свете, хотя наружность имел красивую, живую и довольно приличную; но он вечно наступал своей огромною ногою на воланы света, и свет кричал и ненавидел его. Он один не примечал волокитства Уилькома, хотя сотни человек давно подсмеивались над этим.

- Кто этот человек, низенького роста, который бывает у вас и которого я иногда вижу в парке, тётушка, этот низенький человек в таких белых перчатках и очень смуглый лицом? спрашивает Филипп.

- Это мистер Уильком, лейб-гвардеец, припоминает тётка.

- Офицер? не-уже-ли? говорит Филипп, обращаясь к девушкам. - А мне кажется, что к нему более шол бы тюрбан и бубен.

И он смеётся и думает будто сказал очень умную вещь. О эти остроты о людях и против людей! Никогда, мой милый, юный друг, не говорите их никому, не говорите их постороннему, потому что он пойдет и расскажет; не говорите владычице вашего сердца, потому что вы можете поссориться с ней и тогда она расскажет; не говорите вашему сыну, потому что безыскусственный ребёнок воротится к своим школьным товарищам и скажет: "папа, говорит, что мистер Бленкинсон колпак". Дитя моё, хвалите всех, улыбайтесь всем и все будут улыбаться вам притворною улыбкою и протягивать вам притворно дружескую руку - словом, будут уважать вас как вы заслуживаете. Нет. Я думаю, что мы с вами будем хвалить тех, кого любим, хотя никто не повторит наших добрых слов, и будем прямо говорить что думаем о тех, кого не любим, хотя мы уверены, что наши слова сплётники перескажут с прибавлениями и они будут вспоминаться долго спустя после того, как мы забудем их. Мы кидаем в воду камешек - маленький камешек, который ныряет и исчезает, но весь пруд приходит в сотрясение и струится беспрестанно расходящимися кругами долго спустя после того, как камешек пошол ко дну и исчез из глаз. Разве ваши слова, сказанные десять лет назад, не возвращались к вам обезображенные, испорченные может быть так, что их узнать нельзя?

Филь через пяти минут после своей шуточки совсем забыл, что сказал о Чорном Принце и о бубне, и когда капитан Уильком нахмурился на него свирепо, молодой Фирмин подумал, что это было природное выражение смуглой физиономий капитана, и даже перестал на него глядеть.

- Ей-богу, сэр! сказал после Филь, говоря со мною об этом офицере:- я заметил, что он ухмылялся, болтал, скалил зубы; и когда я вспомнил, что болтать и скалить зубы в натуре подобных обезьян, у меня не было и в уме, что этот оранг-утанг сердятся на меня более чем на других. Видите, Пен, я белокожий по природе, а злые называют меня рыжим. Это не очень хороший цвет. Но я никак не думал, чтобы моим соперником был мулат. Конечно, я не так богат, но состояние у меня есть. Я могу читать и писать правильно и довольно бегло. Мог ли я опасаться соперничества, мог ли думать, что вороная лошадь победит гнедую? Разсказать ли мне вам что она всегда постоянно говорила мне? Я этим не изменю тайнам любви. Нет, ей-богу! Добродетель и благоразумие всегда были у ней на языке. Она напевала мне нравоучения, кротко намекала, что я должен поместить мои деньги с самым верным обезпечением и что ни один человек на свете, даже отец, не должен самовластно распоряжаться ими. Она делала мне, сэр, множество маленьких, кротких, робких невинных вопросов о состоянии моего отца, и сколько он имеет, по моему мнению, и как он откладывал? какие добродетельные родители у этого ангела! Как они воспитали ее, как направили её милые голубые глазки исключительно на практические предметы. Она знает чего стоит вести домашнее хозяйство, знает цену акций железных дорог; она копит капитал для себя и в этом свете и в будущем. Может быть она не всегда поступает как следует, но не ошибётся она никогда! Я говорю вам, Пен, это ангел с крылышками, сложенными под её платьицем, может быть не теми могучими белоснежными блестящими крыльями, которые парят ка самым высоким звездам, но с крылышками хорошими, полезными, сизыми, которые будут тихо и ровно поддерживать её как раз над нашими головами и помогут ей тихо опуститься, когда она удостоит слететь к нам. Когда я подумаю, сэр, что я мог бы быть женат на таком милом ангеле и что я всё еще холост - о! я в отчаянии! в отчаянии!

Но история обманутых надежд и неудавшейся страсти Филиппа должна быть рассказана не в таких язвительных и несправедливых выражениях, какие употреблял этот джентльмэн, обыкновенно пылкий и хвастливый в разговоре, любивший преувеличивать свои разочарования и кричать, реветь, даже ругаться, если ему наступят на мозоль, так громко, как кричат те, у кого отрезывают ногу.

Я могу поручиться за мисс Туисден, мистрисс Туисден и за всю их семью, что если они, как вы это называете, надули Филиппа, то они сделали это вовсе не подозревая, что это был поступок грязный. Их поступки никогда не бывали грязны или низки; они всегда бывали вынуждены необходимостию, говорю я вам, и спокойно приличны. Они ели остатки вчерашнего обеда с грациозным молчанием; они скупо кормили своих людей; они выгоняли из дома голодных слуг; они извлекали выгоды из всего; они спали грациозно под узкими одеялами; они зябли у скупозатопленного камина; они запирали чайницу самым крепким замком, делали самый жидкий чай; не-уже-ли вы предполагаете, что они думали, будто они поступают низко или дурно? Ах! удивительно, как подумаешь, сколько самих почтенных семейств из ваших знакомых и моих, любезный друг, обманывают друг друга!

- Дружок, я выгадала полдюйма плюша из панталончиков Джэмса.

- Душечка, я сберегла полпенни от пива. Пора одеваться и ехать к герцогине. Как ты думаешь, может Джон надеть ливрею Томаса; он носил её только год и умер от оспы? Джону она немножко узка, но...

Это что такое? Я выдаю себя за беспристрастного летописца счастья, злополучия, дружеских связей Филиппа и сержусь на этих Туисденов почти сколько же, как и сам Филипп.

Я не сержусь на тех несчастных женщин, которые таскаются по мостовой и приторную улыбку которых освещает газовой рожок, а то моя щекотливая добродетель и брюзгливая скромность не могли бы прогуливаться в Пиккадилли, не могли бы выйти со двора. Но Лаиса нравственная, опрятная, щеголеватая, туго зашнурованная,- Фримея, вовсе нерастрёпанная, но с волосами, приглаженными фиксатоаром, в лучшей шнуровке, стянутой мама,- Аспазия, последовательница Верхней Церкви, образец приличия, обладавшая всеми девственными прелестями, готова продать их самому старому из старых старикашек, у которого есть деньги и титул - вот этих несчастных хотелось бы мне видеть раскаивающимися, но прежде приколотить их хорошенько. Ну, некоторые из них отданы в исправительные заведения на Гросвенорском сквэре. Оне носят тюремную одежду из брильянтов и кружев. Родители плачут и благодарят Бога, когда продают их; а всякие разные бишопы, пасторы, родственники, вдовы, росписываются в книге и утверждают своею подписью обряд. Созовем на полуночный митинг всех, кто был продан в замужство: какое порядочное, какое знатное, какое блестящее, какое величественное, какое многочисленное собрание будем мы иметь! Найдётся ли такая большая комната, в которой оне могли бы поместиться все?

Загляните в эту тёмную, торжественную, довольно мало, но изящно меблированную гостиную в Бонашской улице, и в эту маленькую зрительную трубку вы можете видеть несколько премилых групп, разговаривающих в разное время дня. После завтрака, пока еще рано ехать кататься в парк, в гостиную входит белокурый молодой человек с большими ногами и широкой грудью, без перчаток, и длинными каштановыми усами, повиснувшими на широкий воротничок и - должен ли я признаться, что от него сильно несет сигарою? Он начинает громко высказывать своё мнение о вчерашнем памфлете, или о вчерашней поэме, или о скандале, случившемся на прошлой неделе, или об италиянце с обезьяной, кривлявшейся на улице - словом, о чом бы то ни было, что занимает его мысли в эту минуту. Если у Филиппа был дурной обед вчера (и он неравно вспомнит об этом), он ворчит, сердится и бранит самым гнусным образом повара, слуг, эконома, весь комитет, всё общество того клуба, где он обедал. Если Филипп встретит девочку, играющую на органе, с хорошенькими глазками и обезьяной на улице, он смеялся, удивлялся обезьяне, качал головою, напевал под мотив органа, нашол, что у девочки самые чудные глаза, какие когда-либо случалось ему видеть, и что отец у нея, вероятно какой-нибудь альпийский мошенник, продавший свою дочь аферисту, который, с своей стороны, продал её в Англию. Если ему приходится рассуждать о поэме, памфлете, журнальной статье, то она непременно написана или величайшим гением или самым величайшим дураном, когда-либо существовавшем на свете. Может ли он писать? В этой юдоли слёз, в которой мы обитаем, не найдётся другого подобного идиота. Или видали вы поэмы Доббинса? Агесса, помяните моё слово в Доббинсе есть гениальность, которая покажет современем то, что я всегда предполагал, то, что я всегда воображал возможным, и всякий, кто не согласится с этим, лгун, злой негодяй; а свет полон людьми, которые никогда не отдают справедливости другому; а я клянусь, что узнавать и чувствовать достоинство в поэзии, живописи, музыке, в пляске на канате, в чем бы то ни было, есть величайший восторг и радость моей жизни. Я говорю... О чем бишь я говорил?

- Вы говорили, Филипп, что вы любите признавать достоинство во всех, сказала кроткая Агнеса:- а я то же думаю.

- Да! кричит Филь, тряхнув своими белокурыми кудрями,- я думаю, что я люблю. Слава Богу, я это люблю. Я знаю людей, которые могут делать многое, даже всё лучше меня.

- О Филипп! говорит со вздохом Агнеса.

- Но я ненавижу их за это.

- Вы никого невавидите, сэр. Вы слишком великодушны.

- Можете вы вообразить, чтобы Филипп ненавидел кого-нибудь, мама?

Мама пишет:

"Мистер и мистрисс Тальбот Туисден просят адмирала и мистрисс Дэвис Локер сделать им честь пожаловать на обед в четверк сего..."

- Что такое, Филипп? говорит мама, поднимая глаза с своей записки:- Филипп ненавидел кого-нибудь! Филипп! У нас небольшой обед 24. Мы попросим отца твоего обедать. Нам нельзя приглашать слишком много родных. Приходите после, пожалуйста.

- Хорошо, тетушка, говорил прямодушный Филь;- я приду, если вы и кузины этого желаете. Вы знаете, чай не по моей части, и обеды-то я люблю только по моему вкусу и с...

- И с вашей противной компанией, сэр?

- Ну да! говорит султан Филипп, разваливаясь и чванясь на диване:- я люблю и свои удобства и свою свободу.

- Ах, Филипп! вы становитесь всё большим эгоистом каждый день... то-есть я говорю о всех мужчинах вообще, сказала со вздохом Агнесса.

Вы угадаете, что мама выйдет из комнаты в эту минуту. Она так доверяет милому Филиппу и своим милым дочерям, что иногда уходит из комнаты, когда Агнеса и Филь сидят вдвоём. Она, пожалуй, оставит Рувима, старшего сына, с своими дочерьми, но мой бедный младший сын Иосиф, если ты предполагаешь, что она уйдёт из комнаты и оставит тебя одного - о мой милый! ужь лучше тебе прямо броситься в колодезь! Мама, я говорю, ушла наконец из комнаты с совершенной кротостью, с спокойной грацией и серьёзностью, и спустилась с лестницы не слышнее тени, скользящей по полинялому ковру - мама ушла, я говорю вниз, и с самыми приличными манерами мучит буфетчика среди его бутылок - терзает ключницу среди её банок с вареньем, смотрит на три холодные котлетки в кладовой - и так пристально не спускает глаз с судомойки, что бедняжка наконец воображает ужь не догадалась ли, что она отдала нищему кусок ветчины. Несчастная служанка, гладившая воротнички и разные разности, с трепетом отвешивает барыне поклон и ускользает с своими воротничками, а между тем наши девушка и юноша болтают себе в гостиной.

О чом? Обо всём, о чом Филиппу вздумается говорят. Здесь некому ему противоречить, кроме его самого, но его хорошенькая слушательница уверяет, что он вовсе не противоречил самому себе. Он декламирует свои любимые поэмы.

- Чудесно! Пожалуйста, Филипп прочитайте что-нибудь из Вальтер-Скотта! Он, как вы говорите, самый свежий, самый энергический, самый добрый из поэтических писателей - не первоклассный, конечно; он написал много чепухи, как вы называете это так смешно, но ведь это случалось и с Уордсуортом, хотя он был величайший гений и доходил иногда до самых крайних пределов высокой поэзии; но теперь, когда вы заметили это, я должна признаться, что он часто ужас как скучен и я непременно заснула бы, слушая Прогулку (Нескрлько скучная поэма Уордуорта. Прим. перев.), еслибы вы не читали так мило. Вы думаете, что новые композиторы совсем не так хороши, как старые, и любите старинную игру мамаши на фортепиано. Да, Филипп, она восхитительно играет, так изящно, так женственно! Ах, Филипп! вдруг продолжает Агнеса: - я боюсь, что теперь все молодые люди любят сильные ощущения. Когда вы остепенитесь, сэр?

- И буду ходить в должность каждый день, как дядюшка и кузен; читать газету про три часа сряду и бегать к вам?

- А что жь такое, сэр! это должно быть недурное удовольствие? говорит одна из девиц,

- Какой я неловкий! Я вечно наступаю ногой на что-нибудь или на кого-нибудь! вскрикивает Филь.

- Вы должны приходить к нам и мы выучим вас плясать как медведь, говорит кроткая Агнеса, улыбаясь ему.

И всегда, когда Филипп бывает в Бонашской улице, Агнеса слушает его ласково, кротко, нежно и дружелюбно. Сердце её забьётся сильнее, когда она услышит топот его лошади в тихой улице; оно забьётся слабее, когда настаёт ежедневная горесть расставания. Бланш и Агнеса не очень страстно любят друг друга. Еслибы я мог рассказать, как эти две овечки бодаются - как оне ссорятся между собою - но оне также имеют и секреты между собой. Во время визита Филя девушки остаются вместе, вы понимаете, или мама сидит с молодыми людьми. К мистрисс Туисден могут приехать какия-нибудь приятельницы, и тогда маменьки перешептываются между собою, глядя на кузенов с значительным видом.

- Бедный сирота! скажет мама своей приятельнице: - я ему всё равно что мать после смерти моей милой сестры. У него дома так пусто, а у нас так весело, так дружелюбно! Между кузенами есть и кроткость, и нежное уважение, и полное доверие - может быт современем, будут еще более тесные связи; но вы понимаете, милая мистрисс Мачам, что между ними помолвки еще не может быть. Он горяч, пылок и неосторожен, как мы знаем это все. Она еще не довольно видела свет, она еще не уверена в себе, бедняжечка, следовательно необходимо принять все предосторожности, не должно быть ни помолвки, ни переписки между ними. Моя милая Агнеса никогда не приглашает его обедать письменно, не показав своей записки мне или отцу. Мои милые дочери уважают сами себя.

- Разумеется, моя милая мистрисс Туисден, обе оне превосходно держат себя. Какие милочки! Агнеса, вы прехорошенькая сегодня. Ах, Роза, дитя мое! я желала бы, чтобы у тебя был цвет лица милой Бланш!

- Не ужасно ли заманивать этого бедного мальчика, пока Мистер Ульком, не решился еще сделать предложения? говорит милая мистрисс Мачам своей дочери, садясь в свою коляску. - Вот он! это его экипаж. Мария Туисден прехитрая женщина - ей-Богу!

- Как это странно, мама, что beau cousin и капитан Ульком так часто бывают у Туисденов и никогда не встречаются! замечает ingenue.

- Они могли бы поссориться, еслибы встречались. Говорят, что молодой мистер Фирмин очень придирчив и запальчив, говорит мама.

- Но вам же их держат врознь?

- Случай, моя милая! просто случай! говорит мама.

И оне соглашаются, что это случай, и делают вид будто верят одна другой. И дочь и мать знают подробно состояние Улькома, знают состояние Филиппа и его надежды; оне знают всё о всех молодых людях в Лондоне. Дочь мистрисс Мачам ловила капитана Улькома в прошлом году в Шотландии, в Лох-Гукее, и погналась за ним в Париж; оне чуть не стали на колена перед лэди Бэнбёри, когда услыхали о театральном представлении в её замке и преследовали этого человека до того, что он принуждён был говорить.

- Чорт меня побери! провались я сквозь землю! ужас как надоела мне эта женщина с своею дочерью - честное слово! и все товарищи поддразнивают меня! Она наняла квартиру в Регентском парке, напротив наших казарм, и просила, чтобы её дочери позволили учиться ездить верхом в нашей школе - будь я проклят, если она этого не сделала, мистрисс Туисден.

- Не-уже-ли? спрашивает Агнеса с кроткою улыбкою, с невинными голубыми глазами - теми же самими глазками и губами, которые улыбаются и блестят на Филиппа.

Итак, Ульком болтает, безыскусственно рассказывая свои историйки о скачках, попойкахь, приключениях, в которых смуглый человек сам занимает видное место. Сладкоречивого Платона не слушали бы охотнее эти три дамы. Спокойная, откровенная улыбка сияет на благородном лице Тальбота Туисдена, когда он возвращается из своей должности домой и застаёт болтовню креола.

- Как! вы здесь, Ульком? как я рад вас видеть!

И вежливая рука протягивается и пожимает маленькую лайковую перчатку Улькома.

- Какой он был забавный, папа! Он морит нас со смеху! Скажите папа эту загадку, которую вы рассказывали нам, капитан Улькомь?

И всё семейство, собирается вокруг молодого офицера, и занавес опускается.

Так-как на ярмарочных театрах бывает по два, по три, представления в один день так и в Бонвшской улице два раза разыгрывается маленькая комедия: в четыре часа с мистером Фирмином, в пять часов с мистером Улькомомь, и для обоих джентльмэнов находятся те же улыбки, те же глазки, тот же голос, тот и прием. Браво! браво! encore!

Глава X.

В КОТОРОЙ МЫ ПОСЕЩАЕМ "АДМИРАЛА БИНГА".

От продолжительного пребывания в холостой компании, от гибельной любви к холостым привычкам, чистые вкусы мистера Филиппа до того извратились, а манеры его так испортились что, поверите ли вы, он сделался равнодушен в удовольствиям утонченного семейства, которое мы описывали сейчас; а когда Агнесы не было дома, а иногда даже при ней, он с радостью уходил из Бонашской улицы. Едва отойдет он за двадцать шагов от двери дома, как из кармана его вынимается сигарочница, а из сигарочницы ароматическая сигара, разливающая благоухание, между тем как он спешит даже более быстрыми шагами, чем когда летел на крыльях любви в Бонашскую улицу. В том доме куда он теперь идёт, и он и сигары его всегда принимаются с удовольствием. Ему не нужно жевать апельсин, глотать душистые пилюли или бросать сигару за полмили от Торнгофской улицы. Я уверяю вас, что Филь может курит у Брандонов и видеть, что и другие делают тоже. Он может, пожалуй, сделать в доме пожар, если захочет - такой он там фаворит; и Сестрица с своей доброй, сияющей улыбкой всегда гостеприимно принимает его. Как эта женщина любила Филя и как он любил ее - это право странно; над этой привязанностью подсмеивались их общие друзья, а они краснели, сознаваясь в ней. С тех самых пор, как сиделка спасла его жизнь к школе, между ними было a la vie et a la mort. Карета отца Филя иногда - очень редко - заезжала в Торнгофскую улицу и доктор выходил и разговаривал с Сестрицей. Она ухаживала за некоторыми его больными. В эти последние годы, когда она узнала доктора Фирмина, её денежные дела находились в лучшем положении. Вы думаете она брала от него деньги? Как романист, которому известно всё о его действующих лицах, я принуждён сказал: да. Она брала довольно, чтобы уплачивать по маленьким счотам её слабоумного старика-отца, но не более.

- Я думаю, вы обязаны делать для него это, сказала она доктору.

Но за то вот какие комплименты говорила она ему:

- Доктор Фирмин, я скорее умру, чем буду обязана вам чем-нибудь, сказала она однажды, вся трепеща от ужаса и с глазами сверкающими от гнева. - Как вы смеете, сэр, после всего, что было, говорить комплименты мне. Я расскажу о вас вашему сыну, сэр, и маленькая женщина приняла такой вид, как-будто собиралась заколоть на месте старого развратника.

А он пожал своими красивыми плечами, немножко покраснел, бросил на неё один из своих мрачных взглядов и ушол. Она поверила ему когда-то. Она вышла за него замуж, как она воображала. Она ему надоела: он бросил её и не оставил ей даже имени. Она не знала его настоящего имени много лет после своего доверия я его обмана.

- Нет, сэр, я не хочу вашего имени теперь, хоть бы даже вы были лорд, я не хочу, хоть бы даже на дверцах вашей кареты красовалась графская корона. Вы стоите ниже меня теперь, мистер Бранд Фирмин! сказала она.

Как она полюбила мальчика таким образом? Много лет тому назад во время её страшного горя, она помнила недели две краткого, чудного счастья, которое явилось с ней среди её унижения и одиночества, помнила ребенка на своих руках с глазами, похожими на Филипповы. Он был отнят от неё через шестнадцать дней после его рождения. Помешательство овладело ею, когда её умершего ребёнка унесла. Помешательство, горячка и борьба-ах! кто знает, какая ужасная? Она сама не знала этого никогда. В жизни её есть пропуск, которого она никогда не могла припомнить. Но Джордж Бранд Фирмин, эсквайр, доктор медицины, знает, как часты подобные припадки помешательства, знает, что женщины, которые не говорят о них, часто страдают ими по несколько лет незаметно для других. Сестрица говорит иногда совершенно серьёзно:

- Они возвращаются, а то зачем бы родиться маленьким, улыбающимся, счастливым и прелестным херувимам только на шестнадцать дней, а потом исчезнут навсегда? Я говорила об этом многим дамам, испытавшим такую жe потерю, как и я; это утешает их. Когда я увидала этого ребёнка больного на постели и он поднял глаза, я узнала его, говорю я вам, мистрисс Ридли. Я не рассказываю об этом, но я узнала его, мой ангел, воротился опять; я узнала его по глазам. Поглядите-на на них. Видали вы, когда подобные глаза? Они как-будто видели небо. Глаза у его отца не таковы.

Мистрисс Ридли торжественно верит этой теории, и мне кажется я знаю одну даму, очень близкую ко мне, которая не совсем отвергает её. И это тайное мнение мистрисс Брандон упорно сообщает женщинам, оплакивающим своих перворожденных умерших детей.

- Я знаю один случай, шепчет сиделка: - одна бедная мать лишилась своего ребёнка, которому было шестнадцать дней; и шестнадцать лет спустя, в этой самый день, она увидала его опять.

Филипп знает из истории Сестрицы только, что он предмет этой обманчивой мечты и это очень странно и нежно трогает его. Он припоминает несколько болезнь, во время которой Сестрица ухаживала за ним, припоминает безумный пароксизм горячки, как его голова металась на её плече,- прохладительное питье, которое она подносила к его губам,- огромные ночные тени, мелькавшие в пустом школьном дортуаре,- маленькую фигуру сиделки, скользящей взад и вперёд в темноте. Он должен знать и случилось возле его постели, хотя он никогда не упоминал об этом ни отцу, ни Каролине. Но он сближается с женщиной и удаляется от мущины. Инстинктивные ли кто любовь и антипатия? Особенную причину его ссоры с отцом младший Фирмин никогда ясно не объяснял мне ни тогда, ни после. Я знал сыновей гораздо более откровенных, которые, когда отцы их поскользаются и спотыкаются, приводят своих знакомых подсмеиваться над падением старика.

В один дань, когда Филипп вошол в маленькую гостиную Сестрицы, представьте себе его удивление при виде грязного друга его отца, пастора Тёфтона Гёнта, спокойно сидевшего у камина.

- Вы удивляетесь, чти видите меня здесь? говорит грязный джентльмэн, с насмешкой глядя на надменное лицо Филиппа, на котором выражались удивление и отвращение. - Оказалось, что мистрис Брандон и я очень старые друзья.

- Да, сэр, старые друзья, очень серьезно говорит Сестрица.

- Капитан привёз меня домой из клуба "Головы Адмирала Бинга". Весёлые собеседники эти Бинги. Честь имею вам кланяться, мистер Ганн и мистрисс Брандон.

И обе особы, к которым обратился джентльмэн с рюмкою в руках, кланяюся в ответ на его приветствие.

- Жаль, что вы не были на ужине мистера Филиппа, капитан Ганн, продолжает пастор: - вот была ночка! Всё знать - дворяне - бордоское первого сорта. А вино вашего отца, Филипп, почти всё выпито. И песня ваша была отличная. Вы слышали, как он поёт, мистрисс Брандон?

- Про кого это вы говорите он? спрашивает Филипп, всегда кипевший бешенством перед этим человеком.

Каролина угадала антипатию Филиппа. Она положила свою маленькую ручку на руку молодого человека.

- Мистер Гёнт, кажется, выпил лишнее, говорит они,- Я знаю его уже давно, Филипп.

- Кто такой он? опять говорит Филипп, с сердцем глядя на Тёфтона Гёнта.

- Ну, он, тот гимн, который вы пели! кричит пастор, напевая мотив.- Я сам выучил его в Германии; я долго жил в Германии, капитан Ганн - полгода в одном особенно тёмном местечке: - на Quodstrasse во Франкфурте-на-Майне. Меня преследовали злые жиды. Там жил также другой бедный англичанин, который чирикал эту песенку за решоткой, и умер там, а жиды остались не при чом. Я много видал в жизни, много претерпевал разных злополучий и храбро их переносил после того, как мы с вашим отцом учились вместе в университете, Филипп. Вы ничего подобного не делаете? Еще рано. Ром прекрасный, Ганн, право так,

И опять пастор пьёт за здоровье капитана, который протягивает грязную руку гостеприимства своему приятному гостю.

Несколько месяцев Гёнть жил в Лондоне и постоянно бывал в доме доктора Фирмина. Он приходил и уходил когда хотел; он сделал дом Фирмина своей главною квартирой и в щегольском, безмолвном, приличном доме был совершенно свободен, разговорчив, грязен и фиамильярен. Отвращение Филиппа к этому человеку увеличивалось до того, что, наконец, дошло до неистовой ненависти. Мистер Филь, теоретически радикал (из оппозиции, может-быть, отцу, который, разумеется, принадлежал к партии консервативной), санкюлот Филь в сущности был самый аристократический и надменный из юных джентльмэнов; он чувствовал презрение и ненависть к низким и раболепным, а особенно к слишком фамильярным людям что было иногда весьма забавно, а иногда очень досадно, но что он никогда не принимал ни малейшего труда скрывать. С дядей своим и кузеном Туисденом, например, он обращался и вполовину не так вежливо, как с их лакеем. Маленький Тальбот унижался перед Филем и ему было не совсем ловко в его обществе. Молодой Туисден ненавидел Филиппа и не скрывал своих чувств в клубе, или перед общими знакомыми за широкою спиною Филя. А Филь, с своей стороны, принимал с своим кузеном такой надменный вид, который, и признаюсь, должен был раздражать этого джентльмэна, бывшего старее Филя тремя годами, занимавшего казённую должность, члена нескольких хороших клубов и вообще порядочного члена общества. Филь часто забывал присутствие Рингуда Туисдена и продолжал свой разговор, вовсе не обращая внимания на замечания Рингуда, признаюсь, он бывал очень груб. Que voulez vous? Мы все имеем наши маленькие недостатки, и в числе недостаток Филиппа было неуменье терпеливо переносить общество надоедал, паразитов и притворщиков.

Поэтому не удивительно, что мой юный джентльмэн не очень долюбливал друга своего отца, грязного тюремного капеллана. Я самый терпимый человек на свете, как это известно всем моим друзьям, любил Гёнта не более Филиппа. Мне было как-то неловко в присутствии этого человека. Его одежда, цвет его лица, его зубы, его косые взгляды на женщин - que sais-je? всё было неприятно в этом мистере Гёнте, а весёлость его и фамильярность еще противнее даже это неприязненности. Удивительно, как между Филиппом и тюремным капелланом не случилось драки: тот, кажется, привык, что его все терпеть не могли и хохотал с цинической весёлостью над отвращением к нему других.

Гент бывал в разных тавернах, и однажды, выходя из "Головы Адмирала Бинга": он увидал хорошо знакомый ему экипаж доктора Фирмина, остановившийся у дверей одного дома в Торнгофской улице, из которой доктор выходил. "Брандон" было на дверях, Брандон, Брандон, Гент помнил одно тёмное дело более чем двадцати лет тому назад - помнил женщину, обманутую этим Фирмином, которому тогда вздумалось называться Брандоном.

"Он живёт еще с нею, старый лицемер, или воротился к ней! подумал пастор, "О! ты старый греховодник!" И в следующий раз, пан мистер Гёнт явился в Старую Паррскую улицу, в своему любезно?у университетскому товарищу, он был особенно шутлив и ужасно неприятен и фамильярен.

- Я видел ваш экипаж в Тоттенгэмской улице, сказал негодяй, кивая головою доктору.

- У меня там есть больные, заметил доктор.

- Pallida mors aequo pede - доктор?

- Aequo pede, отвечает со вздохом доктор, поднимая к потолку свои прекрасные глаза.

"Хитрая лисица! Ни слова не хочет сказать о ней, думает пастырь". "Да-да, помню. Ей-богу её звали Ганн!"

Ганном также звали того странного старика, который бывал в таверне "Адмирала Бинга", где он был так хорош - старика, которого называли капитаном. Да, всё было ясно теперь. Это скверное дело было слажено. Хитрый Гёнт всё понял. Доктор еще поддерживает сношения с этой женщиной. А это наверно её старый отец.

"Старая лиса, старая лиса! Я нашол её нору. Это славная штука! Мне хотелось делать что-нибудь, а это займёт меня, думает пастор.

Я описываю то, чего мне никогда нельзя было ни видеть, ни слышать, и я могу поручиться только в вероятности, а не в истине секретных разговоров этих достойных людей. В разговоре Гёнта с его другом конец всегда был один и тот же: просьба о деньгах. Если шол дождь, когда Гёнт расставался с своим университетским товарищем, он говорил:

- Я испорчу мою новую шляпу, доктор, а у меня нет денег на извощика. Благодарствуйте, старый товарищ. Au revoir!

Если погода была хороша он говорил:

- У меня такое потёртое платье, что вы из сострадания должны бы сшить мне новую пару. Не у вашего портного, он слишком дорогой. Благодарю, довольно и двух соверенов.

Доктор берёт два соверена с камина, а пастор удаляется, бренча золотом в своём грязном кармане.

Доктор уже уходил после разговора о pallida mors, и уже брал свою вычищенную широкую шляпу с вечно новою подкладкой, которою мы все восхищаемся, как пастор опять начал:

- О Фирмин! прежде чем вы уйдите, пожалуйста дайте мне взаймы несколько соверенов. Меня обобрали в игорном доме. Эта проклятая рулетка! Я совсем с ума схожу.

- Ей-богу! кричит доктор с крепким ругательством:- это ни на что не похоже Гёнт. Вы каждую неделю приходите ко мне за деньгами. Вы и то уже много получили. Просите у других. Я вам не дам.

- Да, вы дадите, старый товарищ, говорит пастор, бросая на доктора страшный взгляд:- за...

- За что? спрашивает доктор и жилы на его высоком лбу надуваются.

- За прошлое, говорит пастор: - На столе лежит семь соверенов в бумажке: - этого будет как раз.

И он сгребает деньги, полученные доктором от больных, грязною рукою в грязный карман.

- Как, браниться и проклинать при пасторе! Ну! Полно не сердитесь старичок. Выйдьте на воздух, он освежит вас.

- Не думаю, чтобы я позвал его лечить меня, когда занемогу, бормочет Гёнт, уходя и бренча добычею в своей грязной руке! "Не думаю, чтобы мне приятно было встретить его одного в лунную ночь в очень тихой улице. Это решительный малый. В глазах его такое скверное выражение. Фуй!

И он хохочет и делает грубое замечание о глазах Фирмина.

Доктор Фирмин поездив по городу, постояв у постели больных с своею кроткою, грустною улыбкой, обласканный и благословляемый нежными матерями, которые видят в нём спасителя детей своих, пощупав пульс у дам рукою такою же деликатною, как и их рука, потрепав детей по свежим щочкам с вежливой добротою - щочкам, которые обязаны своим румянцем его чудному искусству, успокоив и утешив милэди, пожав руку милорду, заглянув в клуб и разменявшись вежливыми поклонами с своими приятелями важными господами, и уехав в красивой карсте на великолепных лошадях - окружонный восторгом, уважением, так что все говорят: "отличный человек Фирмин, отличный доктор, отличный человек, надёжный человек, основательный человек, человек хорошей фамилии, вдовец богатой жены, счастливый человек, и так далее, едет домой с грустными главами и с угрюмою улыбкой.

Он едет по Старой Паррской улице именно в ту минуту, как Филь выходит из Регентской улицы, по обыкновению с сигарою во рту. Он бросает сигару как только усматривает отца, и они вместе входят в дом.

- Ты обедаешь дома, Филипп? спрашивает отец.

- А вы, сэр? Я буду обедать дома, если обедаете вы, говорит сын: - и если вы будете одни.

- Один. Да. То есть, верно придёт Гёнт, которого ты не любишь. Но бедняжке не у кого обедать больше. Как, можно ли так ругать бедного несчастного человека и старого друга твоего отца?

Я боюсь, что у Филиппа вырвалось довольно крепкое выражение, пока отец говорил.

- Извините, это слово вырвалось у меня невольно. Я не могу удержаться. Я ненавижу этого человека.

- Ты не скрываешь своей симпатии и антипатии, Филипп, говорит или, лучше сказать, стонет надёжный человек, основательный, счастливый, несчастный человек.

Много лет сряду видел он как сердце его сына чуждалось его, разузнало его и удалилось от него, и со стыдом, с угрызением, с болезненным чувством; не спит он по ночам и думает, что он один - один на свете. Ах! Любите ваших родителей, юноши! О Отец милосердый, укрепи наши сердца: укрепи и очисти их так, чтобы нам не пришлось краснеть перед нашими детьми!

- Ты не скрываешь твоей симпатии и антипатии, Филипп, продолжал отец тоном который странно и больно укоряет молодого человека.

Голос Филиппа сильно дрожат, когда он отвечает.

- Да, батюшка, а терпеть не могу этого человека и не могу скрыть моих чувств. Я только-что расстался с этим человеком. Я только-что встретил его.

- Где?

- У мистрисс Брандон.

Он краснеет как девушка при этих словах. Через минуту его поражает ругательство, срывающееся с губ отца и страшное выражение ненависти, которое принимает лицо отца роковое, отчаянное, униженное выражение, которое часто пугало бедного Филя и в детском и в мужском возрасте. Филиппу не правилось это выражение, не понравился и взгляд, который отец бросил на Гёнта, вошедшего в эту минуту.

- Как вы обедаете здесь? Вы редко делаете папа честь обедать с ним, говорит пастор с своим хитрым взглядом.- Верно, доктор, вы сегодня убьёте жирного тельца в честь возвращения блудного сына. Какая вкусная телятина!

Доктор и пастор старались казаться и весёлыми, как думал Филипп, который мало принимал труда скрывать свое собственное мрачное мы весёлое расположение. Ничего не было сказано о происшествиях того утра, когда мой юный джентльмэн был несколько груб к мистеру Гёнту, и Филиппу не нужно было предостережение отца, чтобы не упоминать о своей прежней встрече с их гостем. Гёнт, по обыкновению, говорил с буфетчиком, делал косвенные замечания лакею и украшал свой разговор двусмысленными и грязными остротами. Докор проглатывал лекарство, подносимое ему его другом без малейшего повидимому отвращения, напротив, он был весел; он спросил даже лишнюю бутылку бордоскаго.

Только-что бутылка была поставлена на стол, отведана и провозглашена превосходной, когда - о! какая досада! - буфетчик является с запиской на доктору, от одной из его больных. Он должен ехать. Она больна не опасно. Она живет не далеко в Мэй Фэре.

- Ты с Гёнтом кончи эту бутылку, если я не успею Воротиться; а если она будет кончена, ты спросишь другую, весело говорить донор Фирмин. - Не вставайте, Гёнт... и доктор Фирмин уехал, оставив Филиппа одного с гостем, к которому он был груб утром,

- Пациенты доктора часто вдруг делаются больны, когда подают бордоское, ворчит мистер Гёнт через несколько минут.- Нужды нет, напиток хорош - хорош! как кто-то сказал на вашем знаменитом ужине, мистер Филипп - я не буду называть вас Филиппом, так-как вы этого не любите. Вы были необыкновенно брюзгливы со мной утром. В моё время за такое обращение бутылки были бы перебиты, или еще хуже.

- Я просил у вас прощения, сказал Филипп,- я был раздосадован - все равно, чем бы то ни было - и не имел права быть грубым в гостю мистрисс Брандон.

- Вы сказали вашему батюшке, что видели меня в Торнгофской улице? спросил Гёнт.

- Я был очень груб и раздосадован, и опять сознаюсь, что я был не прав, сказал Филипп, колеблясь и заикаясь, и очень покраснев. Он вспомнил выговор отца.

- Я опять спрашиваю вас, сэр, сказали ли вы вашему отцу о нашей утренней встрече? спросил пастор.

- А позвольте вас спросить, сэр, какое право имеете вы спрашивать меня о моих разговорах с отцом? спросил Филипп с грозным достоинством.

- Вы не хотите мне сказать? Стало быть вы сказали ему. Хорош ваш отец, нечего сказать, в нравственном отношении!

- Я не желаю знать ваше мнение о нравственности моего отца, мистер Гёнт, говорит Филипп, задыхаясь от гнева и испуга и барабаня по столу, - я здесь, чтобы заменить его в его отсутствие, и угощать его гостя.

- Вежливо! Хороша вежливость! говорят пастор, устремив на него сверкающие глаза.

- Какова бы она ни была, сэр, а ужь лучше я не усею, сказал молодой человек.

- Я старый друг нашего отца, воспитанник университета, магистр философии, природный джентльмэн, ей-Богу! пастор, а вы обращаетесь со мною как с собакой... Да вы сами-то кто? Знаете ли вы?

- Сэр я стараюсь всеми силами припомнить, отвечал Филппп.

- Полно! говорю вам, прошу не принимать со мною такого тона! кричит Гёнт с ужасными ругательствами и выпивая рюмку за рюмкой из различных графинов, стоявших перед ним.- Чорт меня возьми! Если бы я был помоложе, я влепил бы вам пару оплеух, будь вы и вдвое выше. Кто вы, что осмеливаетесь принимать покровительственный тон с тем, кто старше вас, с давнишним товарищем вашею отца - с воспитанником университета? Вы гнусный, самонадеянный...

- Я здесь затем, чтобы оказывать внимание в гостю моего отца, говорить Филипп:- но если вы кончили пить ваше вино, я буду очень рад уйти отсюда так скоро, как вам угодно.

- Вы мне поплатитесь, я клянусь, что вы поплатитесь, сказал Гёнт.

- О мистер Гёнт! закричал Филилч, вскакивая и сжимая свои большие кулаки: - я ничего так не желал бы...

Пастор попятился, думая, что Филипп хочет его ударит (как рассказывал мне Филипп, описывая эту сцену) и позвонил в колокольчик. Но когда вошел буфетчик, Филипп спросил только кофе, а Гёнг с безумными ругательствами вышел из комнаты за слугою. А Филь благословил свою судьбу, что он не обидел гостя своего отца в его собственном доме.

Он вышел на воздух. Он перевёл дух и освежился под открытым небом. Он успокоил свои чувства своим обыкновенным утешением - сигарою. Он вспомнил, что Ридли в Торнгофской улице приглашал в этот вечер своих друзей курить; он сел на извощика и поскакал в своему старому другу.

Когда Филь вошол в переднюю, он нашел Сестрицу и своего отца, разговаривавших там. Широкая шляпа доктора закрывала его лицо от света лампы, горевшей необыкновенно ярко, но мистрисс Брандон была очень бледна и глаза у ней были заплаканы. Она слегка вскрикнула, когда увидала Филя.

- А! это вы, милый? сказала она.

Она подбежала к нему, схватила его обе руки и облила их горячими слезами.

- Никогда, о! никогда, никогда, никогда! прошептала она.

Из широкой груди доктора вырвался вздох облегчения. Он взглянул на эту женщину и на своего сына с странной улыбкой - улыбкой несладостной.

- Бог да благословит вас, Каролина, сказал он напыщенным, несколько театральным тоном.

- Прощайте, сэр, сказала мистрисс Брандон, всё не выпуская руки Филиппа и делая доктору смиренный поклон.

Когда он ушол, она опять поцаловала руку Филиппа, опять облила её слезами и сказала:

- Никогда, мой милый, нет, никогда, никогда!

Глава XI.

В КОТОРОЙ ФИЛИПП ОЧЕНЬ НЕ В ДУХЕ.

Филипп давно угадал грустную часть истории своего дорогого друга. Необразованная молодая девушка была обольщена и брошена светским человеком. Бедная Каролина была жертвою, а родной отец Филиппа обольстителем. Роли, которую доктор Фирмин играл в этой истории, было достаточно чтобы внушить сыну отвращение и увеличить недоверие, сомнение, отчуждение, давно внушаемые отцом сыну. Что почувствовал бы Филипп, еслибы все страницы этой мрачной книги раскрылись перед ним и он услыхал бы о подложном браке, о погубленной и брошенной женщине, забытой впродолжение стольких лет человеком которого он сам обязан был уважать более всех? Словом Филипп считал эту историю простым случаем юношеского заблуждения, не более; так он и хотел смотреть на это судя по тем немногим словам, которые вырвались у него, когда он говорил со мною об этом. Я знал тогда не более того, что друг мой рассказал мне об этой истории; только постепенно, по мере того, как происшествия развивали и объясняли её, узнал я всё подробно.

Старший Фирмин, когда его спрашивал его старый знакомый и, как казалось, бывший сообщник, о том, как окончилась известная интрига в Маргэте, случившаеся лет двадцать-пять тому назад, когда Фирмин, имея причину избегать университетских кредиторов, вздумал прятаться и носить фальшивое имя, насказал пастору разную ложь, которой повидимому тот остался удовлетворён. Что сделалось с этой бедняжкой, о которой он так сходил с ума? О! она умерла, умерла давным-давно. Он положил ей содержание. Она вышла замуж и умерла в Канаде - да, в Канаде. Бедняжечка! Да, она была предоброе созданьице, и одно время он точно был в неё до глупости влюблён. Я с сожалением должен сказать, что этот почтенный джентльмэн лгал очень часто и легко. Но, видите, если вы совершите преступление и нарушите шестую или седьмую заповедь, вам, вероятно, придётся поддержать преступление поступка преступлением слова. Если я убью человека и полисмэн спросит: "позвольте спросить, сэр, это вы перерезали горло этому господину?" Я должен дать ложное показание, защищая сам себя, хотя по природе я, может быть, самый правдивый человек. Так и с другими преступлениями, которые совершают джентльмэны - тяжело это говорить о джентльмэнах, но они становятся ни более, ни менее, как всегдашними лжецами и лгут целую жизнь и вам, и мне, и слугам, и жонам, и детям, и - о ужас! Склоняюсь и смиряюсь. Преклоним колена и не осмелимся сказать ложь перед Тобою!

Поэтому, мой любезный сэр, так как раз нарушив нравственные законы, вы должны говорить ложь, чтобы избавить себя от беды, позвольте мне спросить вас, как честного человека и джентльмэна: не лучше ли уже вам обойти преступление, чтобы не подвергать себя неизбежной неприятности и ежедневно встречающейся необходимости вечно говорить ложь? Обольстить или погубить бедную, молодую девушку низкого звания, разумеется дело не важное: она поступить на место или выйдет за человека, равного с ней звания, который не имеет чести принадлежать "к благородной крови" - и кончено. Ни если вы женитесь на ней тайно и незаконно, а потом бросите её и женитесь на другой, вы попадёте в разные неприятные беды.

Неприятно должно быть человеку светскому, честному и из хорошей фамилии, солгать дочери бедного обезславленного обанкротившагося купца, какова была Каролина Гёнт; но Джорджу Бранду Фирмину, эсквайру, доктору медицины, не оставалось другого выбора, а когда он лгал - как в опасных болезнях, когда он давал каломель - он думал, что лучше давать приём в большом количестве. Так он лгал и Гётну, сказав, что мистрисс Брандон давно умерла в Канаде; так он лгал и Каролине, прописывая ей те же самые пилюли и говоря, что Гёнт давно умер в Канаде. А может ли быть положение более тягостное и унизительное для человека знатного, светского и пользующагося огромной репутацией, как унижаться до лжи с ничтожною, низкого звания женщиной, которая заработывает себе пропитание должностью сиделки у больных?

- О да, Гёнт! сказал Фирмин Сестрице в одном из тех грустных разговоров, которые иногда происходили между ним и его жертвой, его женою прежних дней.- Сумасбродный, дурной человек был этот Гёнт в то время, когда я сам был чуть-чуть лучше его! Я глубоко раскаялся после того, Каролина; а более всего в моём поступке с вами, потому-что вы были достойны лучшей участи и мы любили меня истинно-безумно.

- Да, сказала Каролина.

- Я сумасбродствовал тогда, я находился в отчаянном положении; я погубил мою будущность, возстановил отца против себя, прятался от моих кредиторов под чужим именем, которое я носил, когда увидел вас. Ах! зачем я вступил в ваш дом, бедное дитя! Печать демона лежала на мне. Я не смел заговорить о браке при отце моём. Вы ухаживали за вашим отцом с постоянной добротою. Знаете ли, что отец мой не хотел меня видеть даже перед смертью? О, тяжело подумать об этом!

И этот страдающий человек хлопнул по своему высокому лбу трепещущей рукою, и горесть его об отце наверно была искренна, потому-что ему было и стыдно и совестно, что он возстановил против себя своего родного сына.

Он признавался, что брак был самым отвратительным и ничем же оправдываемым обманом; но он был без ума, когда это случилось, без ума от долгов и от отчаяния, что отец бросил его; но дело в том, что это был не настоящий брак.

- Я этому рада, сказала со вздохом бедная Сестрица.

- Почему? спросил доктор с жаром.

Любовь его умерла, но его тщеславие еще было живо.

- Разве вы любили кого-нибудь другого, Каролина? Разве вы забыли вашего Джорджа, которого вы...

- Нет! храбро сказала маленькая женщина: - но я не могла бы жить с человеком, который так безчестно поступил с женщиной, как вы поступили со мной. Я любила вас, потому что считала вас джентльмэном, но джентльмэны говорят правду; джентльмэны не обманывают бедных невинных девушек, не бросают их без копейки!

- Каролина! меня преследовали кредиторы. Я...

- Всё равно. Теперь всё кончено. Я не сержусь на вас, мистер Фирмин, но я не вышла бы теперь за вас замуж - нет, еслибы даже вы были лейб-медиком королевы.

Так говорила Сестрица, когда она и не думала о существовании Гёнта, пастора, который венчал их; и я не знаю обижался или рад был Фирмин разводу, который маленькая женщина решила сама. Но когда явился зловещий Гёнт - сомнение и ужас наполнили душу доктора. Гёнт находился в бедности, он был жаден, вероломен, бессовестен. Он мог угрожать этим браком доктору. Он мог подвергнуть опасности и даже уничтожить законность рождения Филиппа. Первый брак был ничтожен - это верно; но огласка могла быть пагубна для репутации и практики Фирмина; а ссора с сыном повлечот за собою последствия, о которых не очень приятно было думать. Видите, Джордж Фирмин, эсквайр, доктор медицины, был человек очень настойчивый; когда ему хотелось чего-нибудь, он добивался этого так свирепо, что должен был добиться, несмотря на последствия. Так ему захотелось овладеть бедною Каролиной, так ему захотелось, молодому человеку, иметь лошадей, великолепно жить, играть в рулетку и экартэ; а счоты являлись в надлежащую пору, а Джордж Фирмин, эсквайр, не всегда любил платить. Но для величественного, образованнейшего джентльмэна, принадлежащего к лучшему обществу - с таким гладким лбом и с такими изящными манерами, которого все так уважали, говорить ложь бедной, робкой, безропотной сиделке было унизительно - не правда ли? Я могу понят чувства Фирмина.

Лгать Гёнту было отвратительно, но как-то не так низко и постыдно, как обманывать доверчивое, смиренное, бесприютное создание, цвет кроткой юности, который его проклятая нога уже затоптала. Но этот Гёнт был сам такой злодей, что обманывать его нечего было совеститься; и еслибы Фирмину пришла охота, он даже чувствовал бы какое-то угрюмое удовольствие, опутать грязного пастора разными затруднениями. Так что может быть (разумеется я не имею средств удостовериться в этом) доктору не совсем неприятна была обязанность, выпавшая ему на долю, обманывать своего старого знакомого и сообщника; а Гёнт такой низкий, непривлекательный бродяга, что если его немножко приколотят или проведут, нам нечего очень горевать.

Фирмин был смелый, мужественный человек, настойчивый в желаниях, горячий в достижении своей цели, но хладнокровный в опасности и быстрый в действии. Огромный успех его, как врача, происходил от его смелаго и успешного способа действия в случаях, нетерпевших отлагательства. Пока Гёнт рыскал по городу без всякой цели, насыщая грязною рукою грязный рот; а пока у него были вино, карты и ночлег, он оставался довольным или, по-крайней-мере, его легко можно было успокоить гинеей или двумя, Фирмин мог следовать пальятивной системе успокоивать своего пациента случайными щедротами, давать ему усыпительное питьё из бордоского или водки. Притом Гёнт мог умереть, мог опять отправиться за границу; его могли опять сослать в каторжную работу за подделку или какое-нибудь другое мошенничество, доктор Фирмин утешился бы, и он рассчитывал, что случай избавит его от его друга. Но если бы Гёнт, узнал, что женщина, которую он незаконно обвенчал с Фирмином, была жива, он становился врагом, которого необходимо было упросить, улестить или подкупить, и чем скорее доктор принял бы оборонительные меры, тем было бы лучше. Какие же оборонительные меры? Может быть всего действительнее была бы свирепая атака на врага, а может быть лучше было бы подкупить его. Что предпринять - можно было решить только после предварительной рекогносцировки.

"Он попробует подстрекнуть Каролину, подумал доктор представив ей её обиды и её права. Он покажет ей, что как моя жена, она имеет право на моё имя и на часть моего дохода. Менее корыстолюбивой женщины не было на свете, как это бедное создание. Она презирает деньги, и еслибы не для отца, то она никогда не взяла бы ни копейки от меня. Но разве её нельзя уговорит объявить войну против меня и доказать её брак со мною для того, чтобы наказать меня за низкий поступок с нею и предъявить права на положение в свете, как честной женщины? После того, как она оставила свой дом, её две единокровные сестры ирландки знать её не хотели, а когда она воротилась, эти бездушные женщины выгнали её из дома. О! эхидны! А теперь не отрадно ли было бы для неё отмстить сестрам, объявив о своём браке. Ездить мимо них в своей карете, вытребовать от меня содержание и иметь право носить моё благородное имя? Фирмин знал женщин и знал, как эти женщины поступили с своей сестрой. Разве не в человеческой натуре желать отмстить? Эти мысли прямо поднялись в голове Фирмина, когда он услыхал, что между Каролиной и капелланом Гёнтом случилась та встреча, которой он так опасался.

Когда он обедал с своим гостем, своим врагом, сидевшим напротив него, он решил, как ему действовать. Разумеется он был так вежлив в Гёнту, как арендатор к своему помещику, когда приходит к нему без арендных денег. Доктор смеялся, шутил, болтал, а сам думал, между тем, что предпринять против опасности.

Он составил план, который мог иметь успех. Он должен немедленно увидеться с Каролиной; он знал слабую сторону её сердца и где её можно было чувствительнее задеть; он знал, как Каролина любила его сына - этой-то любовью он и хотел действовать на неё. Пока он мыл свои красивые руки перед обедом, примачивал свои благородный лоб, он придумал маленький план. Он приказал прислать за собою вскоре после второй бутылки бордоского - кажется, слуги привыкли приносить записки в своему барину от него самого. Расположив план, он хотел пообедать, выпить вина и устроиться как можно комфортэбельнее, пока не наступит минута действия. В свои сумасбродные дни, когда он путешествовал за границей с сумасбродными и знатными товарищами, Фирмин имел несколько дуэлей и всегда отличался весёлостью своего разговора и прекрасным аппетитом за завтраком перед поединком, так что, еслибы Гёнт не отупел от вина, то может быть его испугала бы чрезмерная вежливость и весёлость, Фирмина, за обедом. Когда принялись за вторую бутылку бордоского, доктор Фирмин уехал. Он опередил по-крайней-мере получасом своего противника, или человека, который мог быть его противником. Если Сестрица дома, он увидит её, он обнажит перед нею чистосердечно своё сердце, он всё ей выскажет. Сестрица была дома.

- Мне хотелось бы поговорить с вами наедине о болезни бедной лэди Гумандгау, говорит он, понизив голос.

- Я пойду, моя милая, подышать немножко свежим воздухом, говорит капитан Ганн, разумея под этим, что он отправится в таверну "Адмирала Бинга", и доктор остался с Каролиною вдвоём.

- У меня лежит что-то на совести. Я обманул вас, Каролина, говорил доктор.

- Ах, мистер Фирмин! отвечает она, наклоняясь над своей работой: - вы приучили меня к этому.

- Человек, которого вы знали когда-то и который подговорил меня для своей собственной политической цели сделать вам большое оскорбление, человек, которого и считал умершим, жив - Тёфтон Гёнть, совершивший этот незаконный обряд в Маргэте, в чем я так часто и часто раскаявался на коленах, Каролина!

Прекрасные руки сжались, прекрасный, звучный голос тихо раздался по комнате и еслибы из прекрасных глаз выкатились две-три слезы, наверно доктор не быль бы огорчон.

- Он был здесь сегодня, Мистер Филипп поссорился с ним. Верно Филипп рассказывал как, сэр?

- Перед Богом, честное слово джентльмэна, когда я говорил, что он умер, Каролина, я думал, что он умер! Да, Максуэлль - доктор Максуэлль - который был с нами в Кэмбриджском университете, сказывал, что наш старый приятель Гёнт умер в Канаде. Да, доктор Максуэлль сказал, что как старый друг умер - наш старый друг? Злейший враг мой и ваш! но оставим это. Это он, Каролина довёл меня до преступления, которое я никогда не переставал оплакивать.

- Ах, мистер Фирмин! возразила со вздохом Сестрица:- когда я знала вас, вы были довольно взрослы, чтобы самому уметь вести себя как следует.

- Я не извинять себя хочу, Каролина, говорит глубоко нежный голос.- Я сделал вам довольно вреда и я чувствую это здесь - в сердце. Я хочу говорить не о себе, но о том, кого я люблю более всего на свете - о единственном существе, которое я люблю - о том, кого любите вы, добрая и великодушная душа - о Филиппе.

- А что такое с Филиппом? живо спрашивает мистрисс Брандон.

- Вы желаете, чтобы с ним случился вред?

- С моим возлюбленным мальчиком? о, нет! вскрикнула Сестрица, всплеснув своими маленькими ручками.

- Вы сохраните его от вреда?

- Ах, сэр! вы знаете, что я сделаю это. Когда у него была скарлатина, разве я не вливала лекарства в его бедное горлышко, не ухаживала за ним, не смотрела как, как... как мать за своим родным сыном?

- Да-да, благороднейшая женщина; да благословит вас Господь за это! Отец благословляет. Я вовсе не так бездушен, Каролина, как вы, может был, считаете меня.

- Я не думаю, чтобы любить его была большая заслуга с вашей стороны, сказала Каролина, принимаясь опять за своё шитьё.

И может быть она думала про-себя: "куда это он метит?" Вы видите, это была женщина проницательная, когда её страсти и симпатии не преодолевали её рассудка, и она дошла до заключения, что этот изящный доктор Фирмин, которым она восхищалась когда-то, был не совсем правдивый джентльмэн. Она сама мне говорила потом: "он говорил так хорошо, прижимая руку к сердцу, знаете, но я стала ему верить столько же, как актёру на сцене.

- С вашей стороны не большая заслуга любить этого мальчика, продолжала Каролина.- Но что такое с ним, сэр?

Фирмин объяснил. Этот Гёнть способен на всякое преступление из денег или из мести. Увидев, что Каролина жива...

- Вы верно и ему также сказали, что я умерла, говорят она, поднимая глаза с работы.

- Пощадите меня, пощадите меня! Много лет тому назад, может быть, когда я потерял вас из вида, я мог думать...

- Не вам, Джордж Брандон - не вам, перебила Каролина своим нежным, невинным, звучным голосом: - а добрым дорогим друзьям и моему милостивому Богу обязана я сохранением моей жизни, которую вы испортили. Я отплатила вам, сохранив жизнь вашего милаго сына, отплатила в глазах Того, Кто дарует и отнимает. Да будет благословенно имя Его!

- Вы добрая женщина, а я дурной, грешный человек, Каролина, сказал доктор. - Вы спасли жизнь моего... нашего Филиппа, рискуя своей собственной. Теперь я скажу вам, что другая, огромнейшая опасность угрожает ему и может разразиться над ним каждый день, пока жив этот злодей. Что, если его доброе имя будет затронуто? что, если б считая вас умершей, я женился на другой?

- Ах, Джордж! вы никогда не считали меня умершей, хотя вы может-быть желали этого, сэр. И многие умерли бы на моем месте, прибавила бедная Сестрица.

- Послушайте, Каролина, еслибы я был женат на вас, моя жена - мать Филиппа - не была бы моей женой, а он был бы её незаконным сыном. Имение, которое он наследовал не принадлежало бы ему. Дети другой дочери его деда предъявили бы права на это наследство и Филипп остался бы нищим. Филипп, воспитанный таким образом - Филипп, наследник большого состояния своей матери.

- И своего отца? с беспокойством спросила Каролина.

- Я не смею вам сказать - нет! я могу положиться на вас во всём. Моё приобретенное состояние было поглощено спекуляциями, которые почти все оказались гибельны. Надо мною висит какая-то роковая судьба, Каролина - справедливое наказание за то, что я бросил вас. Я сплю с мечом над головой моей, который может опуститься и убит меня. Под моими ногами волкан, который может вспыхнуть когда-нибудь и уничтожить меня. А все говорят о знаменитом докторе Фирмине, о богатом докторе Фирмине! все считают меня счастливым, а я один, и самый несчастнейший человек на свете.

- Вы один? сказала Каролина:- а когда-то была женщина, которая посвятила бы себя вам одному - вы бросили её. Между нами всё кончено, Джордж Брандон. Много лета тому назад моя любовь к вам схоронена в той самой могиле, где лежит маленький херувим. Но я люблю моего Филиппа и не хочу повредить ему, нет, никогда, никогда, никогда!

Когда доктор уходил, Каролина проводила его в переднюю и там-то Филипп нашол их.

Нежное "никогда, никогда" Каролины раздавалось в воспоминании Филиппа, когда он сидел у Ридли между художниками и авторами, собравшимися у живописца. Филипп был задумчив и молчалив. Он не смеялся громко, он не расхваливал и не бранил никого чрезмерно по своему всегдашнему обыкновению.

У нас так недавно был холостой ужин в Темпле, что мне кажется мы должны сделать самый коротенький визит холостой компании в Торнгофской улице, или дамы скажут, что мы слишком любим холостые привычки и удаляем наших друзей от их очаровательного и любезного общества. Роман не должен много пахнуть сигарами, а его утончонные и изящные страницы не должны слишком часто пачкаться грогом. Пожалуйста вообразите же болтовню художников, авторов и любителей, собравшихся у Ридли. Представьте себе, что Джарман, миниатюрный живописец, выпивший более водки чем все присутствующие, спросил своего соседа (sub voce), зачем Ридли не дал своему отцу (старому буфетчику) пять шиллингов, чтобы он служил, прибавив, что, может быть, старик пошол служить в другое место за семь шиллингов с половиной; Джарман расхваливал вслух картину Ридли и подсмеивался над нею вполголоса; а когда какой-нибудь аристократ входил в комнату, он подлезал к нему, рассыпался перед ним в раболепных похвалах и лести. А как только тот повёртывался к нему спиной, Джарман отпускал на него эпиграммы. Я надеюсь, что он не простит Ридли и всегда будет ненавидеть его, потому что Джарман будет ненавидеть его, пока он будет иметь успех, и проклинать его, пока свет будет уважать его. Тут собралось шестнадцать, восемнадцать, двадцать человек. Надо открыть окна, а то они задохнутся от дыма. Он так наполнил весь дом, что Сестрица должна была открыть окно в нижнем этаже, чтобы подышать свежим воздухом.

Филипп высунул свою голову и сигару из окна и задумался о своих собственных делах, между тем как дым его поднимается к небу. Молодой мистер Филипп Фирмин считается богатым, а отец его даёт очень хорошие обеды в Старой Паррской улице, поэтому Джарман и подходит к Филю: ему тоже захотелось подышать свежим воздухом. Он начинает разговор бранью картины Ридли, лежащей на мольберте.

- Все хвалят эту картину; что вы думаете о ней, мистер Фирмин? Очень странно нарисованы эти глаза - не правда ли?

- Не-уже-ли? заворчал Филь.

- Очень яркий колорит.

- О!... говорит Филь.

- Композиция так явно украдена у Рафаэля.

- Не-уже-ли?

- Извините. Мне кажется вы не знаете кто я, продолжает Джарман, глупо улыбаясь.

- Знаю, отвечает Филь, устремив на него сверкающие глаза.- Вы живописец, а зовут вас господин Завистник.

- Сэр!... вскрикивает живописец.

Но он обращается к фалдам фрака Филя, так-как верхняя половина тела мистера Фирмина высунута из окна. Вы можете говорит о человеке за его спиной, но вы не можете говорить с ним, поэтому мистер Джарман удаляется и обращается к кому-то другому в этом обществе. Верно он ругает дерзкого заносчивого выскочку, докторского сына. Ведь я сознавался, что Филипп бывал часто очень груб: а сегодня он особенно в дурном расположении духа.

Когда Филипп продолжал смотреть на улицу, кто это подошол в окну мистрисс Брандон и начал разговаривать с нею? Чей грубый голос и хохот узнаёт Филипп с трепетом? Это голос и хохот нашего приятеля мистера Гёнта, которого Филипп оставил не задолго перед тем в доме отца своего в Старой Паррской улице, и оба эти звука еще противнее, еще пьянее, еще бесстыднее, чем они были два часа тому назад.

- Ага! кричит он с хохотом и проклятием: - мистрисс... как биш вас там? Не запирайте окно, впустите же к вам человека!

Подняв голову к верхнему окну, где голова и туловище Филиппа чернеются перед светом, Гёнт кричит:

- Ага! это что там наверху? Ужин и бал. Не удивляюсь.

И он напевает хриплым тоном мотив вальса и бьёт таить своими грязными сапогами.

- Мистрисс... как бишь вас! мистрис Б...! принялся опять кричать дурак:- я должен вас видеть по весьма важному делу, самому секретному. Вы услышите кое-что весьма выгодное для вас.

И стук-стук-стук, он стучится в двери. При шуме двадцати голосов немногие слышат стук Гёнта, кроме Филиппа, если и слышат то воображают, что пришол еще какой-нибудь гость к Ридли.

В передней говор и спор, и пронзительный визг хорошо знакомого, противного голоса. Филипп быстро отходит от окна, отталкивает своего приятеля Джармана от двери мастерской и без всякого сомнения получает самые добрые желания от этого талантливого художника. Филипп так груб и повелителен, что, право, мне хочется лишить его звания героя - только, видите ужь никак нельзя. Имя его стоит в заглавии и мы не можем уже вычеркнуть его и поставить другое, Сестрица стояла в передней у растворенной двери и увещевала мистера Гёнта, который повидимому желал насильно войти:

- Пустяки, моя милая! Если он здесь, я должен его видеть по особенному делу.- Отойдите!

И он ринулся вперед задев маленькую Каролину за плечо.

- Вот грубиян! закричала Каролина: - Ступайте домой, мистер Гёнт! вы теперь хуже чем утром.

Она была решительная женщина и протянула твёрдую руку к этому гнусному забияке. Она видала больных в госпитале в горячечном бреду, её не испугал пьяный человек.

- А! это вы, мистер Филипп? Кто выгонит этого противного человека? Ему нельзя идти наверх к джентльмэнам, право нельзя.

- Вы сказали, что Фирмин здесь: - не отец, а этот негодяй! Мне нужно доктора. Где доктор? кричит капеллан, шатаясь и прислоняясь стене; потом, взглядывая на Филиппа с налитыми кровью глазами, сиявшими ненавистью, он продолжал:

- Кому нужен ты, желал бы я знать? Ужь я довольно нагляделся на тебя сегодня. Самохвал и грубиян! Не гляди на меня таким образом! я тебя не боюсь - я не боюсь никого.

- Ступайте домой, ступайте домой, вот это будет лучше, сказала хозяйка.

- Поглядите-ка сюда Филипп! Вы даёте честное слово, что вашего отца нет здесь? Экий хитрый старикашка этот Бруммель Фирмин. Филипп, дайте мне вашу руку. Послушайте - особенно важное дело. После обеда я пошол, знаете - rouge gagne et couleur - всё до-чиста проиграл, проигрался до-чиста, честное слово джентльмэна и магистра философии Кэмбриджского университета, как и ваш отец - нет он пошол в доктора! Филипп, дайте-ка нам пять соверенов: мы опять попробуем счастья. Как! вы не хотите? Это низость я говорю. Не делайте же низостей.

- Вот вам пять шиллингов, ступайте и наймите извощика. Приведите для него извощика, Виргилио! говорит хозяйка дома.

- Этого не довольно, моя милая! кричит капеллан, подходя к мистрисс Брандон с таким взглядом и с таким видом, что Филипп, задыхаясь от гнева, бросается, схватывает Гёнта за ворот и кричит:

- Подлый негодяй! так как это не мой дом, я могу вышвырнут тебя отсюда!

И в один миг он вытащил Гёнта из передней и столкнул его с лестницы прямо в канаву.

- На улице дерутся, спокойно говорит Розбёри, смотря сверху.- Какой-то пьяный полетел в канаву, наш пылкий друг вышвырнул его.

Гёнт через минуту приподнялся, сел и вытаращил глаза на Филиппа. Он не ушибся. Может быть потрясение протрезвило его. Он думает, вероятно, что Филипп опять его ударит.

- Не давай рукам воли, побочный сын! закричал распростертый негодяй.

- О Филипп, Филипп! Он с ума сошол, он пьян, кричит Сестрица, выбежав на улицу.

Она обвила Филиппа руками.

- Не обращай на него внимания милый - он сошол с ума! Полисмэн! этот господин слишком много выпил. Пойдёмте, Филипп, пойдёмте!

Она увела его в свою комнатку. Ей поправилась храбрость юноши; ей нравилось, что он так мужественно, победоносно защитил её от её врага.

- Как вы свирепо смотрите! Какой вы храбрый! какой вы сильный Но этот негодяй не достоин сражаться с вами.

И она взяла своею маленькою ручкой его руку, мускулы которой все дрожали от недавней схватки.

- Зачем этот мерзавец назвал меня побочным сыном, сказал Филипп и дикие, голубые глаза его сверкали свирепее обыкновеннаго.

- Это вздор, дружок! Кто может обращать внимания на слова такого скота? Он всегда ужасно выражается; он не джентльмэн. Он был уже пьян сегодня утром, когда был у меня. Кому какое дело до того, что он говорит? Он сам завтра не будет помнить что он сказал. Но как был добр мой Филипп, что заступился за свою бедную сиделку! Точно как в романе. Пойдёмте ко мне, я сделаю вам чаю. Не ходите больше курить, с вас довольно. Пойдёмте и поговорите со мною.

И как мать, с кротким и благочестивым личиком, она ласкает его, наблюдает за ним, она наливает ему чай; она говорит - говорит и о том и о другом. Удивительно, как она болтает, когда вообще она довольно молчалива. Она не хочет видеть глаз Филиппа, которые следуют за нею очень странно и свирепо. А когда он опять забормотал: "Что он хотел сказать..." Она перебила его:

- Какой вы сердитый! Вы всегда не в духе, вам не может быть весело без вашей сигары. Вот вам, да какая чудесная! Папа принёс ее из клуба. Ему подарил шкипер какого-то китайского корабля. Вам надо закурить её с маленького конца. Вот!

И еслибы я мог нарисовать картину, представляющуюся моему воображению, как Сестрина зажигала Филю сигару и улыбалась ему как маленькая, невинная Делила, ласкавшая юного Самсона, я знаю, что картина вышла бы прекрасная. Я желал бы, чтобы Ридли нарисовал её для меня.

Глава XII.

ДАМОКЛЕС.

На следующее утро так рано, что старая Паррская улица еще не проснулась, у дверей доктора Фирмина позвонили в ночной колокольчик, и когда дверь отворил зевающий слуга, маленькая женщина, в сером платье и чорной шляпке, подала ему записку, говоря, что доктор должен ехать сейчас. Не опаснее ли занемогла лэди Гумандгау, та благородная больная, о которой доктор говорил вчера с сиделкой. Сестрица - это была она - сказала это самое имя лакею, который ушол ворча, что должен будить барина и отдавать ему записку.

Сиделка Брандон сидела между тем в столовой, где висел портрет доктора, и смотрела на это мастерское произведение до тех пор, пока нашествие служанок не выгнало её из этой комнаты и она укрылась в другую, маленькую комнатку, куда был вывешен портрет мистрисс Фирмин.

"Как это было похоже на него много и много лет тому назад, думает она. "Этот портрет несколько лучше его, но он имеет-то злое выражение, которое мне казалось столь чудным, как и обеим сестрам - они готовы были выцарапать глаза друг другу из ревности. А это портрет мистрисс Фирмин! Верно живописец не польстил ей, а то мистрисс Фирмин не могла быть красавицей".

Доктор, тихо войдя в открытую дверь по толстому турецкому ковру, подошел к ней не слышно и нашол Сестрицу, смотрящую на портрет его умершей жены.

- О! это вы. Желала бы я знать, лучше ли вы обращались с нею, чем со иной, доктор Фирмин? Я думаю вы обманули не её одну. Она, кажется, не очень счастлива, бедняжка, сказала Сестрица.

- Что привело вас сюда так рано, Каролина? спросил звучным голосом доктор.

Сестрица объяснила ему:

- Вчера, когда вы ушли, пришол Гёнт. Он был пьян, он был очень груб, Филипп не мог этого перенести. Филипп мужествен, у него горячая кровь. Филиппу, вообразилось, что Гёнт оскорбляет меня; он поднял руку - и мистер Гёнт вылетел на мостовую. Он взбесился и назвал Филиппа ужасным именем...

- Каким именем? каким?

Каролина сказала доктору как Гёнт назвал Филиппа, и если лицо Фирмина обыкновенно казалось зло, то ужь наверно не показалось оно ангельским, когда он услыхал каким гнусным именем был назван его сын.

- Может он сделать Филиппу вред? продолжала Каролина. - Я думала, что я обязана сказать его отцу. Послушайте, доктор Фирмин, я не хочу сделать вред моему милому мальчику; но если то, что вы говорили мне вчера, неправда, так как ведь вы не церемонитесь говорить неправду нам, женщинам, если когда вы разыгрывали роль негодяя, думая обмануть бедную, невинную шестнадцатилетнюю девушку, вы были обмануты сами и я была вашей законною женой? Вот вам и наказание!

- Я имел бы благородную и добрую жену, Каролина, сказал доктор, застонав.

- Это было бы наказанием не для вас, а для моего бедного Филиппа, продолжала эта женщина: - что он сделал, чтобы его честное имя - а может быт и его состояние были отнято от него? Я не спала всю ночь думая о нём. Ах, Джордж Брандон! зачем, зачем вы вошли в дом моего бедного старого отца и навлекли это несчастье на меня и на вашего еще нерожденного ребёнка?..

- А больше всех на самого себя, сказал доктор.

- Вы заслужили это. Но мы, невинные, страдали и будем страдать больше вас. О Джордж Брандон! подумайте о бедной женщине, брошенной умирать с голода и незнавшей даже вашего настоящего имени! Подумайте о вашем сыне, может быть доведённом до стыда и бедности через вашу вину.

- Не-уже-ли вы полагаете, что я не часто думаю о моих проступках? сказал доктор: - что не провожу бессонных ночей и целых часов тоски? Ах, Каролина!

Он погляделся в зеркало и подумал: "я не выбрит, это очень неприлично", то-есть, если я осмелюсь прочесть его мысли, так-как мне приходится передавать его не произнесённые слова,

- Вы думаете о вашем проступке теперь, когда его можно разгласить! говорит Каролина.- что если этот Гёнт пойдёт против вас? Он человек отчаянный, он до безумия пристрастился к пьянству и деньгам; он сидел в тюрьме - как он сказал вчера мне и моему папа. Он сделает или скажет что-нибудь. Если вы будете обращаться с ним жестоко, а Филипп уже поступил с ним жестоко - не более, как он заслуживал, однако - он погубит вас и самого себя, но он отмстит. Может быть он так был пьян вчера, что сам не знал что говорил. Но я боюсь, что он задумал сделать вред. Я пришла сказать вам это и надеюсь, что вы будете остерегаться, доктор Фирмин. Я не спала всю ночь, всё думала, и как только увидела дневной свет, решилась побежать к вам и сказать.

- Когда он назвал так Филиппа, мальчик очень растревожился? спросил доктор.

- Да, он беспрестанно говорил об этом, хотя я старалась ласками заставить его забыть. Но вчера это лежало у него на душе, и я уверена, что и сегодня утром это прежде всего придёт ему в голову... Ах, да, доктор! совесть иногда позволяет джентльмэну задремать, но после открытия явится, отдёрнет ваши занавески и скажет: "вы приказали разбудить вас рано?" бесполезно стараться заснуть. Вы кажетесь очень испуганы, доктор Фирмин, продолжала сиделка.- У вас нет столько мужества, как у Филиппа, или сколько было у вас самих, когда вы были молодым человеком и сбивали с пути бедных девушек: тогда вы не боялись ничего. Помните этого человека на пароходе, когда мы ехали в Шотландию после свадьбы, я думала, что вы убьёте его. Бедный лорд Синкбарз рассказывал мне множество историй о вашем мужестве и o том - как вы убиваете людей на дуэли. Бросить бедную девушку без имени и без гинеи были не очень мужественно - не так ли? Но я пришла сюда не затем, чтобы вспомнить старое, а только затем, чтобы предостеречь вас. Даже в былое время, когда Гёнт венчал нас и я считала это одолжением с его стороны, я не могла терпеть этого ужасного человека. В Шотландии, когда вы охотились с этим бедным лордом, вещи, которые говорил Гёнт и выражение его лица были ужасны. Желала бы я знать, кат это вы, джентльмэн, могли сносит присутствие такого человека! Ах! как грустен был наш медовой месяц! Я удивляюсь, зачем я думаю об этом теперь? Вероятно, оттого, что и видела портрет той, другой бедной лэди!

- Я говорил вам, Каролина, я был такой сумасбродный и отчаянный человек в то время, что я не мог даже отвечать за свои поступки. И если я оставил вас, то это потому, что у меня не оставалось других средств, кроме побега. Я был разорен и остался бы без копейки за душою, если бы не брак мой с Эллен Рингуд. Не-уже-ли вы думаете, что этот брак был счастлив? Счастлив! когда бывал я счастлив? Моя доля быть самому несчастным и навлекать несчастье на тех, кого я люблю: на вас, на моего отца, на мою жену, на моего, сына - таков ужь приговор судьбы. Ах! зачем невинные должны за меня страдать?

- У меня никогда не было брачного свидетельства, продолжала Сестрица:- и не знала бывают ли какие бумаги, или что-нибудь, кроме кольца и пастора, когда вы венчались со мной. Но я слышала, что в Шотландии совсем не нужны пасторы, что если люди называют себя мужем и женой, то этого довольно для того, чтобы они считались мужем и женой. А мистер и мистрисс Брандон ездили вместе в Шотландию - свидетелем может быть тот человек, которого вы чуть не бросили в озеро за то, что он был груб с вашей женой и... не сердитесь! это не я, бедная шестнадцатилетняя девушка, поступила дурно, а вы, светский человек, бывший старее меня многими годами.

Когда Брандон увёз свою бедную жертву и жену, они отправились в Шотландию, где лорд Синкбарз, тогда бывший в живых, нанял дачу для охоты. Капеллан его сиятельства, мистер Гёнт, тоже участвовал в этой компании, которую судьба вскоре расстроила. Смерть застала Синкбарза в Неаполе. Долги заставили Фирмина Брандона - как он назывался тогда - бежать за границу. Капеллан странствовал из тюрьмы в тюрьму. Что касается бедненькой Каролины Брандон, вероятно, муж, женившийся на ней под чужим именем, думал, что бросить её, отказаться от неё совсем было легче и не так опасно, как продолжать сношения с нею. В один день, через четыре месяца после их свадьбы - молодые супруги были тогда в Дувре - муж Каролины пошол гулять, но он отправил свой чемодан в заднюю дверь, и между тем, как Каролина ждала его обедать несколько часов спустя, носильщик, относивший поклажу, принёс ей записку от её возлюбленного Д. и Б., наполненную нежными выражениями уважения и любви, какими мущины наполняют свои записочки; но возлюбленный Д. Б. писал, что полицейские преследуют его за долги, что он должен бежать; он взял с собою половину денег, а половину оставлял своей маленькой Кэрри. Он скоро воротится, устроит все дела, или уведомит ей куда писать или приехать к нему. А она должна была заботиться о своём здоровьи и писать много к своему Джорджи. Она не умела тогда писать очень хорошо, но писала как могла, и сделала большие успехи, потому что точно писала много, бедняжечка. Сколько листов бумаги покрывала она чернилами и слезами! Деньги были истрачены, а других не получалось, не получалось и писем. Она осталась одна в жизненном море и утопала, утопала, когда Богу было угодно прислать ей друга, спасшего её. Грустна была эта история, так грустна, что мне не хочется распространяться о ней.

Вероятно, когда Каролина воскликнула: не сердитесь, доктор Фирмин, он кричал или свирепо ругался при воспоминании о своём приятеле мистере Брандоне и об опасности угрожавшей этому джентльмэну. Брачные церемонии - опасный риск и в шутку и сериёзно. Вы не можете притворно венчаться даже на дочери бедного старика, пускающего в себе жильцов, не рискуя впоследствии отвечать за это. Если у вас жива жена незнатная, а вы вздумаете бросить её и жениться на племяннице графа, вы попадёте в неприятности, несмотря на ваши связи и на высокое положение в обществе. Если вы получили тридцать тысяч фунтов за женою No 2, и должны будете вдруг возвратить их, эта уплата может показаться вам довольно стеснительной. Вас могут судить за двоеженство и приговорить Бог знает в какому наказанию. По-крайней-мере, если это дело разгласится - а вы человек почтенный, движущийся в высокоучоном и общественном кругах - эти круги, пожалуй, попросят вас выйти из их окружности. Я знаю, что романист не должен иметь ни симпатии, ни антипатии, ни сострадания, ни пристрастия к своим действующим лицам, но я объявляю, что не могу не чувствовать почтительного сострадания к джентльмэну, который, вследствие юношеского и, я уверен, оплакиваемого сумасбродства, мог потерять своё состояние, своё место в обществе и свою значительную практику. Наказание не имеет права являться с таким pede claudo. Должны быть ограничения и со стороны правосудия. Низко и мстительно представлять свой счот двадцать лет спустя... Поговорив с Сестрицей, услышав, что давно сделанное преступление вдруг обнаружено, чувствуя, что угрызение, которое давно предполагалось умершим и похороненным, вдруг пробудилось самым шумным и неприличным образом, чувствуя, как ярость и ужас раздирают его внутри: каково было этому почтенному доктору заниматься своим делом в этот день, я могу вообразить это и искренно сочувствую ему. Кто вылечит врача? разве он не более страдает сердцем в этот день многих своих больних? Он должен слушать как лэди Мегрим по-крайней-мере с полчаса описывает ему свои маленькие немощи. Он должен слушать и ни разу не сметь сказать: "чорт тебя возьми, старая болтунья! что ты тараторишь мне о твоих болезнях, когда я сам терплю настоящую пытку, между тем как я улыбаюсь тебе в лицо?" Он должен улыбаться, шутить, утешать, внушать надежду, прописывать лекарство, а может быть во весь день он не видал никого столь больного, столь грустного, столь отчаянного как он сам.

Первый человек с которым он должен был употребить лицемерие в этот день, был его родной сын, вздумавший придти в утреннему чаю, за которым отец и сын редко теперь сходились.

"Что он знает и что он подозревает? думал отец.

Ни на лице Филиппа изображался угрюмый мрак, и глаза отца смотрят в глаза сына, но не могут проникнут в их темноту.

- Ты поздно оставался вчера, Филипп? говорит папа.

- Да, сэр, немножко поздно, отвечает сын.

- Приятный был вечер?

- Нет, сэр, преглупейший. Ваш приятель мистер Гёнт непременно хотел войти. Он бил пьян и нагрубил мистрисс Брандон и я принуждён был вытолкать его. Он ужасно был разгорячон и ругался самым свирепым образом, сэр.

Наверно сердце Филиппа так билось, когда он сказал эти последния слова, что их почти нельзя было расслышать; по-крайней-мере отец Филиппа не обратил на них большого внимания, потому-что он прилежно читал "Morning Post", и этим листком светских новостей скрывал выражение агонии на своём лице. Филипп после рассказывал настоящему биографу это свидание за чаем и это печальное tete a-tete.

- Я горел нетерпением спросить, что значили вчерашния слова этого мерзавца, сказал Филипп своему биографу:- но я как-то не смел. Видите, Пенденнис, не так-то приятно сказать напрямки своему отцу: "сэр, совершенный ли вы мошенник или нет? Возможно ли, чтобы вы были двоеженец, как намекнул тот негодяй, и что моё законное происхождение и добрая слава моей матери, также как и честь и счастье бедной невинной Каролины, были разрушены вашим преступлением?" Я не спал всю ночь думая о словах этого мошенника Гёнта, и было ли в них какое нибудь значение, кроме пьяной злости.

Таким образом мы знаем, что трое человек провели дурную ночь по милости дурного поступка мистера Фирмина, сделанного двадцать-пять лет назад, что конечно может назваться самым безразсудным наказанием за такой давнишний грех. Желал бы я, мои возлюбленные братья-грешники, чтобы мы носили на своих собственных плечах всё наказание за наши собственные преступления; но вот ведь в чом беда: когда Макгита осудят на виселицу, Полли и Люси должны плакать, страдать и носить траур в сердце долго спустя после того, когда этот отчаянный злодей влезал на виселицу.

- Ну, сэр, он не сказал ни слова, продолжал Филипп, описывая эту встречу с отцом своему другу: - ни одного слова, по-крайней-мере о том деле, которое более всего лежало у нас на сердце. Но о модах, вечерах, политике он разговаривал гораздо свободнее чем обыкновенно. Он сказал, что я мог бы получить от лорда Рингуда место депутата от Уингэма, еслибы не моя несчастная политика. Что могло сделать радикала из меня, спросил он, когда я по природе был самый надменный человек? (может быть я действительно таков, сказал Филь:- да и многие либералы таковы). Он был уверен, что я остепенюсь, остепенюсь и буду держаться политики des hommes du monde.

Филипп не мог сказать своему отцу: "сэр, я сделался таким, потому-что видел как вы ползаете перед знатью". Было много пунктов, о которых отец с сыном говорить не могли, и какое-то невидимое, невыражаемое, совершенно непонятное недоверие всегда присутствовало при их tete-a-tete.

Они не успели еще отпить чаю, когда к ним вошол с шляпой на голове, мистер Гёнт. Меня не было при том и я не могу говорить с уверенностью, но мне кажется, что при его зловещем появлении Филипп должен был покраснеть, а отец побледнеть. "Пришла пора", наверно подумали оба; и доктор вспомнил бурные дни своей молодости, когда он картёжничал, интриговал, дрался на дуэли, когда его поставили перед его противником и велели по данному сигналу стрелять. Раз, два, три! каждая рука этого человека была вооружена злостью и убийством. У Филиппа было много отваги с своей стороны, но мне кажется, в подобном случае он верно был несколько растревожен и взволнован, между-тем как глаза его отца были зорки, а целился он быстро и верно.

- Вы с Филиппом поссорились вчера; Филипп сказывал мне, начал доктор.

- Да, и я обещал, что он поплатится мне, отвечал пастор.

- А я сказал, что я сам ничего лучше не желаю, заметил мистер Филь.

- Он ударил человека старее себя, друга его отца, человека больного, пастора, проговорил Гёнт.

- Если вы повторите то, что вы сделали вчера, и я повторю то же, что я сделал, сказал Филь:- вы оскорбили добрую женщину.

- Это ложь, сэр! закричал тот.

- Вы оскорбили добрую женщину, хозяйку в её собственном доме, и я вытолкал вас, сказал Филь.

- Я опять говорю, что это ложь, сэр! крикнул Гёнт, ударив кулаком по столу.

- Мне решительно все равно, когда вы называете меня лжецом или чем-нибудь другим. Но если вы оскорбите мистрисс Брандон или другую какую-нибудь невинную женщину в моём присутствии, я накажу вас, закричал Филипп, с достоинством крутя свои рыжия усы.

- Вы слышите, Фирмин? сказал пастор.

- Слышу, Гёнт! отвечал доктор: - и мне кажется, он сделает то, что говорит.

- О! так вы вот чью сторону держите! вскрикнул Гёнт с грязными руками, с грязными зубами, в грязном галстухе.

- Я держу эту сторону, как вы говорите; и если с этой превосходной женщиной поступить кто-нибудь грубо при моём сыне, я буду очень удивлён, если он не отплатит за это, сказал доктор. Благодарю тебя, Филипп!

Решительные слова и поведение отца очень успокоили Филиппа. Вчерашния слова Гёнта сильно занимали мысли молодого человека. Еслибы Фирмин был преступен, он не мог бы выказать такую смелость.

- Вы говорите таким образом в присутствии вашего сына? Вы переговорили об этом прежде? спросил Гёнт.

- Мы переговорили об этом прежде - да. Мы занимались этим, когда вы вошли, сказал доктор. - Продолжать нам разговор с того места, где ни остановились?

- Ну да, то-есть если вы имеете, сказал пастор, несколько удивившись.

- Филипп, мой милый, тяжело человеку краснеть перед своим родным сыном, но если ужь говорить, а я должен говорить не сегодня так завтра, то почему же не теперь?

- Зачем говорить когда бы то ни было? этого вовсё не нужно, сказал пастор, удивившись внезапной решимости доктора.

- Зачем? затем, что вы надоели и опротивели мне, мистер Тефтон Гёнт, вскричал доктор чрезвычайно надменно: - и вы и ваше присутствие в моём доме, и ваше наглое поведение и ваши мошеннические требования,- затем, что вы принудили бы меня заговорить не сегодня, так завтра - и если ты хочешь, Филипп, я буду говорить сегодня.

- Чорт возьми! Постойте! закричал пастор.

- Я понял, что вам нужны опять деньги от меня,

- Я обещал заплатит Джакобсу сегодня, вот почему я быль так сердит вчера; да может быть я выпил лишнее. К чему рассказывать историю, которая не может быть никому полезна, Фирмин, а меньше всех вам? мрачно закричал пастор.

- Потому-что я не хочу терпеть больше от тебя, негодяй! вскричал доктор и жилы на лбу его надулась, и он свирепо глядел на своего грязного противника. В последние девять месяцов, Филипп, этот человек получил от меня девятьсот фунтов.

- Счастье совсем не везло, совсем не везло, честное слово, заворчал пастор.

- Завтра ему понадобится больше, после завтра еще больше, а я не хочу жить в такой постоянной муке. Ты услышишь всю историю, а мистер Гёнт будет свидетелем своего собственного преступления и моего. Я много кутил в Камбридже, когда был молодым человеком. Я поссорился с отцом, жил в кругу мотов и выше моих средств; твой дед так часто платил мои долги, что я боялся уже просить у него денег. Он был суров со мной; я был к нему непочтителен - я сознаюсь в моей вине. Мистер Гёнт может подтвердить мои слова. Я прятался в Маргэте под чужим именем. Ты знаешь это имя.

- Да, сэр, кажется, знаю, сказал Филипп, вздохнув.

Ему казалось, что он никогда не любил своего отца так, как в эту минуту, и он думал: "ах, еслибы он всегда был откровенен и правдив со мной!"

- Я нанял смиренную квартиру в одном семействе. (Если доктор Фирмин много воображал о своей знатности и важности это ужь не от меня зависит; его долго считали таким почтенным человеком). И так я нашол молодую девушку, одно из самых невинных созданий, когда-либо обманутых мущиной. Я сознаюсь, что я обманул её - да простит мне Бог! Это преступление было стыдом моей жизни и помрачило бедствиями всю мою карьеру. Я напал на человека еще хуже меня, если это быть могло. Я принудил Гёнта за несколько фунтов, которые он был должен мне, фальшиво обвенчать меня с бедной Каролиной. Деньги мои скоро были истрачены; мои кредиторы преследовали меня. Я бежал за границу и бросил Каролину.

- Фальшиво обвенчать! Фальшиво обвенчать! закричал пастор. - Разве вы не принудили меня к этому, приставив пистолет в горлу? Не будет же человек рисковать быть сосланным на каторгу даром. Но я проигрался ему в карты; у него был на меня вексель; он сказан, что не станет взыскивать с меня этих денег, вот почему я помог ему. Всё-равно теперь я в этом не участвую, мистер Бруммель Фирмин, а вы участвуете. Я читал закон о браке, сэр. Пастор, который венчал подлежит наказанию, если на него донесут впродолжении трёх лет, а теперь этому уже более двадцати. Но для вас мистер Бруммель Фирмин - дело дурное; а вы, мой юный джентльмэн с свирепыми усами, обижающий стариков ночью, вы может быть узнаете, что мы умеем мстить, хотя мы люди бедные.

С этими словами Гёнт схватил свою грязную шляпу и вышел из дома, осыпая проклятиями своих хозяев.

Отец и сын сидели несколько времени молча после ухода их общего врага. Наконец отец заговорил:

- Вот меч, вечно висевший над моей головою; он теперь опускается, Филипп.

- Что может сделать этот человек? Разве первый брак был законный? спросил Филипп с испуганным лицом.

- Брака совсем ни было. Ты можешь себе представить, что я позаботился узнать все законы насчот этого. Твоё законное происхождение не подлежит сомнению - это верно. Но этот человек может погубить меня. Он постарается начать завтра, если не сегодня. Пока ты или я буден давать ему по гинее, он станет относить её в игорный дом. У меня у самого была прежде эта страсть. Мой бедный отец поссорился со мной из-за этого и умер не видавшись со мной. Я женился на твоей матери - упокой Господи её бедную душу и прости меня за то, что я был для неё суровым мужем! - с намерением поправить моё расстроенное состояние. Желал бы я, чтобы она была счастливее, бедняжка; но не осуждай меня совершенно, Филипп, я был доведён до крайности, а ей так хотелось выйти за меня! Я был хорош собою и молодцоват в то время: так говорили по-крайней-мере (тут он искоса взглянул на свой красивый портрет) Теперь я развалина, развалина!

- Я понимаю, сэр, что это должно быть для вас неприятно; но как это может погубить вас? спросил Филипп.

- Что сделается с моей практикой семейного врача? Практика и теперь уже не та - между нами, Филипп - а расходы больше чем ты воображаешь. Я пускался в разиня неудачные спекуляции. Если ты рассчитываешь получить от меня богатство, мой милый, ты обманешься в ожидании, хотя ты никогда не был корыстолюбив - нет, никогда! но когда этот негодяй разгласит историю о знаменитом враче-двоеженце, не-уже-ли ты думаешь, что мой соперники не услышат и не воспользуются ею, а мои пациенты не услышат её и не станут избегать меня?

- Если так, условьтесь же тотчас с этим человеком, сэр, и заставьте его молчать.

- Условиться с картёжником невозможно. Он всегда будет засовывать руку в мой кошелёк, когда проиграет. Ни один человек на свете не устоит против подобного искушения. Я рад, что ты никогда этому не поддавался. Я ссорился с тобою иногда за то, что ты жил с людьми ниже тебя по званию: может быть ты был прав, а я нет. Я любил, всегда любил, а этого не скрываю, жить с знатными людьми. Когда я был в университете, они научили меня картёжничать и мотать, а в свете мало мне помогли. Да и кто сделает это, кто сделает?

И доктор задумался.

Тут случилась маленькая катастрофа, после которой мистер Филипп Фирмин рассказал мне эту историю. Он сообщил мне как отец долго не соглашался на требования Гёнта, как вдруг перестал и никак не мог объяснить себе эту перемену. Я не сказал моему другу в прямых выражениях, но мне казалось, что я могу объяснить перемену его поведения. Доктор Фирмин в своих свиданиях с Каролиной, успокоился относительно одной стороны своей опасности. Доктору нечего было опасаться обвинения в двоеженстве. Сестрица отказалась от своих прошлых, настоящих и будущих прав.

Когда человека приговорят с виселице, желал бы я знать, утешительно для него или нет заранее знать в какой день совершится его казнь? Гёнт отмстит. Когда и как? спрашивал себя доктор Фирмин. Может быть вы даже узнаете, что этому знаменитому врачу угрожала не одна неминуемая опасность. Может быть ему угрожала верёвка; может быть меч. Проходит день - убийца не бросается на доктора, когда он идёт над колоннадой итальянской оперы в свой клуб; проходит неделя - кинжал не вонзается в его подбитую ватой грудь, когда он выходить из своей кареты у дверей какого-нибудь благородного пациента. Филипп говорил, что он никогда не знал отца приятнее, непринужденнее, добродушнее и веселее, как в этот период, когда он должен был чувствовать, что над ним висит опасность, о которой сын его в то время не имел понятия. Я обедал в Старой Паррской улице один раз в тот достопамятный период (он казался мне достопамятным вследствие немедленно после того случившихся происшествий). Никогда обед не был лучше сервирован, вина превосходнее, гости и разговор важнее и почтеннее, как на этом обеде; и сосед мой заметил с удовольствием, что отец и сын казались гораздо в лучших отношениях, чем обыкновенно. Доктор раз или два значительно обращался к Филиппу; ссылался на его заграничные путешествия, говорил о семействе его матери - приятно было видеть вместе их обоих; день за днём проходил так. Враг исчез. По-крайней-мере его грязная шляпа уже не виднелась на широком мраморном столе в передней доктора Фирмина.

Но однажды - дней десять после ссоры - к Филиппу является Сестрица и говорит:

- Милый Филипп, верно происходит что-нибудь дурное. Этот противный Гёнт был у нас с каким-то очень тихим старым джентльмэном; они разговаривали с моим бедным папа о моих обидах и его - и подстрекнули его, уверив будто кто-то обманом лишил его дочь большого богатства. Кто же это может быть, как не ваш отец? А когда они видят, что я подхожу к ним, папа и этот противный Гёнт уходят в таверну "Адмирала Бинга", и в один вечер, когда папа пришол домой, он сказал мне: "моё бедное, невинное, оскорблённое дитя, ты будешь счастлива, помяни слово нежного отца!" Они замышляют что-то против вас, Филипп, и вашего отца. Того старого джэнтльмжна, который так тихо говорит, зовут мистер Бонд, и два раза приходил к нам какой-то мистер Уальз, спрашивал у нас ли мистер Гёнт.

- Мистер Бонд? мистер Уальз? какой-то Бонд быль стряпчим дяди Туисдена: старик, плешивый и один глаз больше другого?

- Ну да, кажется у этого старика один глаз меньше другого, говорит Каролина.- Первый приходил мистер Уальз - болтливый молодой светский человек, вечно хохочет, болтает о театрах, операх - обо всём, он пришол в нам из "Адмирала Бинга" с папа и его новым другом - О! я ненавижу этого человека, этого Гёнта! - потом он привел старика, этого мистера Бонда. Что замышляют они против вас, Филипп? Я говорю вам, что все эти переговоры происходят о вас и о вашем отце.

Много лет тому назад, еще при жизни бедной матери, Филипп вспомнил вспышку гнева своего отца, который назвал дядю Туисдена плутом и скрягой, а этого самого мистера Бонда - мошенником, заслуживающим виселицы, за какое-то вмешательство по управлению какого-то имения, которое мистрисс Туисден с сестрою получили в наследство от своей матери. Ссора эта была заглушена, как многия подобные ссоры. Свояки продолжали не доверять друг другу; но не было никакой причины, чтобы вражда перешла к детям, и Филипп, его тётка и одна из её дочерей по-крайней-мере были в хороших отношениях между собою. Союз стряпчих дяди Филиппа с должником и врагом его отца, не предвещал ничего хорошаго.

- Я не скажу тебе что я думаю, Филипп, заметил ему отец. - Ты любишь твою кузину?

- О! навсе...

- Навсегда, это разумеется само собой, по-крайней-мере до тех пор, пока ты не передумаешь, или кто-нибудь из вас не надоест другому, или не найдёт получше кого-нибудь.

- Ах, сэр! вскричал Филипп, но вдруг остановился...

- Что ты хотел сказать, Филипп, и зачем ты остановился?

- Я хотел сказать, если бы я не боялся оскорбить вас, что, мне кажется, вы жестоко судите о женщинах. Я знаю двух, которые были очень верны вам.

- А я изменил обеим - да. А мои угрызения, Филипп, мой угрызения! сказал отец своим густым, трагическим голосом, прикладывая руку в сердцу, которое, мне кажется, билось очень холодно.

Но зачем мне, биографу Филиппа, бранить его отца? Разве угрозы в двоеженстве и огласке не довольно, чтобы расстроить душевное спокойствие всякого человека?

Отец и сын, однако, встречались и расставались в те дни с необыкновенной кротостью и дружелюбием, и эти дни были последние, в которые им приходилось встречаться. Филипп и впоследствии не мог вспомнить без удовольствия, что рука, которую он брал, отвечала на его пожатие с истинной добротою и дружелюбием.

Почему же это были последние дни, которые пришлось проводить вместе отцу и сыну? Доктор Фирмин еще жив. Филипп довольно благополучен в свете. Он и отец его расстались добрыми друзьями и биограф обязан объяснить как и почему. Когда Филипп рассказал отцу, что Бонд и Уальз, стряпчие дяди его, Туисдена, вдруг приняли участие в делах мистера Брандона, отец тотчас угадал, хота сын был слишком еще простодушен, чтобы понять, зачем в это цело вмешивались эти господа. Если брак мистера Брандона-Фирмина с мисс Рингуд был ничтожен - сын его был незаконнорожденный и её состояние переходило к её сестре. Как ни тяжело было для таких добрых людей, как наши приятели Туисдены, обязанность лишать милаго племянника его состояния; однако ведь обязанность всегда должна стоять выше всего и родители должны жертвовать всем для справедливости и своих родных детей.

- Случись со мною подобное обстоятельство, повторял беспрестанно впоследствии Тальбот Туисден:- я не был бы спокоен ни минуты, если бы думал, что я неправильно присвоил себе имение моего возлюбленного племянника. Я не мог бы спать спокойно, я не мог бы показаться в клубе, стыдился бы своей собственной совести, если бы у меня на душе лежала подобная несправедливость.

Словом, когда он узнал, что есть возможность присвоить себе часть состояния Филиппа, Туисден видел ясно, что долг предписывает ему стоять на стороне жены своей и детей.

Сведения, по которым действовал Тальбот Туисден, были доставлены ему джетльмэном в грязном, чорном платье, который, после продолжительного свидания с ним, отправился вместе с нами к его стряпчему, вышеупомянутому мистеру Бонду. Там на южном сквэре, в гостиннице Грэя, происходило совещание троих джентльмэнов, результат которого споро обнаружился. Господа Бонд и Сельби имели необыкновенно проворного, веселаго, шутливого и умного доверенного писаря, который соединял дело с удовольствием, с необыкновенной любезностью и знал множество разных странных историй о разных странных людях в городе, кто давал деньги взаймы, кому нужны были деньги, кто был в долгах, кто бегал от констэбля, у кого бриллианты, а у кого имение было в залоге, кто разорялся на строительный спекуляции, кто гонялся за какою танцовщицей; он знал всё, о скачках, драках, ростовщиках, quicquid agunt homines. (Фраза Ювенала; всё, что делают люди. (Прим. перев.)) Этот Том Уальз знал кого кое-чего и сообщал это так, что вы помирали со смеху.

Тёфтон Гёнт прежде привёл этого весёлаго человека в клуб "Адмирала Бинга", где его любезность пленила все сердца. В клубе было нетрудно приобрести доверие капитана Ганна. И этому старику, за весьма небольшим количеством грога, было растолковано, что его дочь была жертвою злого заговора, и законною и оскорблённою женою человека, который должен был оправдать его доброе имя перед светом и разделить с нею своё огромное состояние.

Огромное состояние? А как оно было велико? Триста тысяч. Многие доктора заработывают по пятнадцати тысяч в год? Мистер Уальз (который может быть звал) не умел сказать, как велико было состояние, но было ясно только то, что мистрисс Брандон была лишена принадлежащих ей прав.

Волнение старика Гаана, когда ему объясняли это (под самой глубочайшей тайной) было так велико, что его старый умишка чуть не свихнулся совсем. Ему до смерти хотелось разболтать этот секрет. Мистер и мистриссь Овс, почтенные хозяева "Бинга", никогда не видали его в таком волнении. Он имел высокое мнение о суждении своего друга, мистера Ридли - словом, мистеру Ганну пришлось бы отправиться в Бедлам, если бы он никому не рассказал об этом гнусном деле, от которого застыла бы кровь всякого британца, как он говорил.

Старик Ридли имел более хладнокровный темперамент и был гораздо осторожнее. Доктор богат? он не желал ни рассказывать секретов, ни вмешиваться в чужия дела, но он слышал совсем другое о делах доктора Фирмина.

Когда мистрисс Каролине были сделаны намеки на измену, на лишение прав, когда ей сказали: "у тебя отняли огромное богатство, моя бедная Каролина, злодей волк в овечьей шкуре, я всегда ему не доверял, с первой минуты, как его увидел. Я сказал твоей матери: "Эмили, этот Брандон человек дурной" и горько раскаивался я, что принимал его в своём доме". Странно, что она приняла все это с небрежением.

- О папа, какие пустяки! Не выкапывайте эту грустную, давнишниою историю! Я уже довольно от неё пострадала. Не один мистер Фирмин бросил меня; я пережила всё это, слава Богу!

Это был удар жестокий и которого отразить было нельзя. Дело в том, что когда бедная Каролина, брошенная своим мужем, воротилась к отцу, этот человек и жена, управлявшая им, заблагоразсудили выгнать её. А она простила им и отплатила старику добром за зло.

Когда капитан приметил равнодушие и нежелание дочери поднимать тягостный вопрос о её подложном браке с Фирмином, его гнев и подозрение пробудились.

- А! сказал он: - ужь не надувает ли тебя опять этот человек?

- Какой вздор, папа! снова сказала Каролина.- А я вам говорю, что это вас надувает писарь стряпчаго. Из вас хотят делать орудие, папа! Вы всю вашу жизнь служили орудием другим.

- Что вы это? клянусь честью, милостивая государыня! вмешался мистер Уальз.

- Не говорите со мною, сэр; я не хочу, чтобы писаря стряпчих мешались в мои дела! вскричала резко мистрисс Брандон.- Я не знаю зачем вы пришли сюда, да и не хочу знать, я уверена, что не за хорошим делом.

Верно дурной успех посла привёл самого Бонда в Торнгофскую улицу, и нельзя было встретить человека добрее, ласковее мистера Бонда, хотя у него один глаз был меньше другого.

- Что это и услыхал от моего доверенного писаря, мистера Уальза милая мистрисс Брандон? спросил он Сестрицу. Вы отказываетесь оказать ему доверие потому только, что он писарь? Желал бы я знать, окажете ли бы доверие мне, как к его хозяину?

- Окажет, сэр, окажет полное доверие, сказал капитан, приложив руку к тому атласному запачканному табаком жилету, которым все его друзья так давно восхищались. Она могла бы говорить и с мистером Уальзом.

- Мистер Уальз не семейный человек. А у меня есть дети дома, мистрисс Брандон, в таких же летах, как вы, говорит доброжелательный Бонд. - Я хотел бы, чтобы вам отдана была справедливость, всё равно как бы им.

- Вы очень добры, что так вдруг вздумали заботиться обо мне, с важностью сказала мистрисс Брандон. - Верно это ужь не даром.

- Я не потребую большой платы для того, чтобы помочь бедной женщине возвратить свои права, и я не думаю, чтобы благородную даму нужно было много уговаривать принять помощь к её выгоде, заметил мистер Бонд.

- Это зависит от того, кто будет помогать.

- Ну, если я не могу сделать вам вреда, а помогу, напротив, приобрести имя, помогу, напротив, приобрести имя, богатство, высокое положение в свете, мне кажется, вам нечего бояться. Не-уже-ли я кажусь таким ужасно злым или хитрым?

- Многие и не кажутся, да таковы. Я научилась думать таким образом о вас, мущинах, заметила мистрисс Брандон.

- Вас оскорбляет один мущина, а вы подозреваете всех.

- Нет не всех, а некоторых, сэр.

- Подозреваете меня, как-будто я могу сделать вам вред. Но могу ли и зачем я сделаю это? Вашему доброму отцу известно зачем я пришол сюда. Я не имею от него секретов. Имею ли я, мистер Ганн... или капитан Ганн, как, я слышал, вас называют?

- Мистер, сэр, просто мистер. Нет, сэр, ваши поступки были открыты, благородны, как настоящего джентльмэна. Вы ничего не сделаете ко вреду мистрисс Брандон, да и я также, её отец. Может ли, кажется, отец сделать вред родной дочери? Могу я предложить вам выпить рюмочку, сэр?

И дрожащая, грязная, но гостеприимная рука протягивается в буфету, в котором мистрисс Брандон держит свой скромный запас спиртуозных напитков.

- Ни одной капли, благодарю вас. Я думаю, вы более доверяете мне, чем мистрисс Фирм... извиняте - мистрисс Брандон расположена.

Когда было выговорено слово Фирм... Каролина так побледнела и задрожала, что стряпчий остановился, несколько испугавшись эффекта своего слова - своего слова - своего недоконченного слова.

Старый стряпчий поправился очень любезно.

- Извините меня, сударыня, сказал он; - я знаю, как вы были оскорблены и я знаю вашу печальнейшую историю; я знаю ваше имя и чуть-было не сказал его, но оно повидимому оживляет воспоминания, тягостные для вас, которых я без надобности не стану вызывать.

Капитан Ганн вынул запачканный табаком носовой платок, вытер два красные глаза, подмигнул стряпчему и перевёл дух самым патетическим образом.

- Вы знаете мою историю и моё имя, сэр, вы, человек незнакомый мне. Не-уже-ли вы рассказали этому старому джентльмэну все мои дела? спрашивает Каролина доволько колко.- А вы рассказали ему, что моя мачиха никогда не говорила мне ласкового слова, что я трудилась для вас и для неё как служанка; а когда я воротилась к вам обманутая и брошеная, вы с мама захлопнули мне дверь под-нос? Вы сделали это! сделали! Я прощаю вас, но сто тысяч лет не могут загладить оскорбление, которым вы разбили сердце вашей бедной дочери в тот день! Сказал вам отец мой всё это, мистер... как вас там зовут? Я удивляюсь, как он не нашол разговора приятнее этого!

- Душа моя! вмешался капитан.

- Хороша любовь! рассказывать постороннему в публичном месте да еще многим другим, наверно, несчастие своей дочери! Хороша любовь! Вот что я заслужла от вас!

- Ни одна душа не знает - честное слово джентльмэна; кроме меня и мистера Уальза.

- Так зачем же вы пришли говорить мне обо всем этом? Какой план затеваете вы? Зачем пришол сюда этот старик? закричала хозяйка в Торнгофской улице, топнув ногою.

- Сказать вам откровенно? Я назвал вас мистрисс Фирмин потому, что - клянусь честью, я считаю эта имя вашим настоящим именем - потому, что вы законная жена Джорджа Бранда Фирмина. Если это ваше законное имя, его носят другие, неимеющие права его носить, и именуются имением на которое они не могут предъявить никаких притязаний. В 1827, вы, Каролина Ганн, шестнадцатилетняя девушка, были обвенчаны пастором, известным вам, с Джорджем Брандом Фирмином, назвавшемся Джорджем Брандоном. Он был виновен в том, что обманул вас; но вы в обмане виновны не были. Он был закоренелый и хитрый человек, но вы невинная молоденькая девушка. И хотя он думал, что этот брак не связывает его, однако он связывает его по закону и решению юристов; и вы такая же законная жена Джорджа Фирмина, сударыня, как мистрисс Бонд - моя!

- Ты была жестоко оскорблена, Каролина, сказал капитан, сморкаясь.

Каролина повидимому очень хорошо знала законы.

- Вы хотите сказать, сэр, проговорила она медленно: - что если я и мистер Брандон были обвенчаны, когда он знал, что он только играет браком, а я верила, что брак был настоящий, то мы действительно законные муж и жена?

- Без всякого сомнения.

- Но если мы оба знали, что этот брак был фальшивый, неправильный?

- В законах сказано, что в таком случае брав считается ничтожным.

- Но ты этого не знала, моё бедное невинное дитя! вскрикнул мистер Ганн: - где же тебе было знать? Сколько было тебе лет? Она была ребёнком в детской, мистер Бонд, когда негодяй сманил её от её бедного старика отца. Она не имела понятия, что такое незаконный брак.

- Разумеется, где же ей, бедняжке! вскричал старый стряпчий добродушно потирая руки:- бедняжечка, бедняжечка!

Пока он говорил, Каролина, очень бледная и неподвижная, смотрела на портрет Филиппа, нарисованный Ридли, который висел в её маленькой комнатке. Вдруг она обернулась к стряпчему, сложив свои маленькие ручки над работой.

- Мистер Бонд, сказала она: - как бы ни были девушки молоды, а оне знают больше чем многие воображают. Мне было более шестнадцати лет когда - когда случилось это происшествие. Я не была счастлива дома, я с нетерпением желала оставить его. Я знала, что джентльмэн такого звания не захочет жениться на такой бедной Сандрильоне как я. Если сказать по правде я - я знала, что это был брак не настоящий - я никогда не думала, чтобы это был брак законный.

И она сложила свои ручки, произнеся эти слова и наверно опять взглянула на портрет Филиппа.

- Боже милостивый, сударыня, вы должно быть ошибаетесь, вскричал стряпчий:- как такой ребёнок, как вы, мог знать что брак был незаконный?

- Потому что у меня не было брачного свидетельства, живо вскрикнула Каролина: - я и не спрашивала о ним! Наша горничная, которая служила у нас тогда, говорила мне: "мисс Кэрри, где же ваше свидетельство? Без него ведь не хорошо" и я это звала. Я готова завтра же пойти к лорду-канцлеру и сказать ему это, закричала Каролина к изумлению своего отца и своего допрощика.

- Позвольте, позвольте, сударыня! воскликнул кроткий старичок; вставая со стула.

- Ступайте и скажите это тем, кто вас послал, сэр! вскричала повелительно Каролина, оставив стряпчаго в остолбенении.

Над изумлённым же лицом отца мы развесим его запачканный табаком старый носовой платов.

- Если, к несчастью, вы действительно намерены сделать это изумительное признание - которое лишает вас высокого места в обществе и уничтожает надежду, которую мы возымели поправить вашу репутацию - мне нечего здесь делать, я ухожу, сударыня. Прощайте, мистер Ганн.

И старый стряпчий вышел из комнаты Сестрицы.

"Она не признаётся! Она любит кого-нибудь другого:- экая самоубийца! думает старый стряпчий, отправляясь к соседнему дому, где ждёт его с нетерпением его клиент. "Она любит кого-нибудь другого!"

Да. Но этот другой, кого любила Каролина, был сын Бранда Фирмина и для того, чтобы спасти Филиппа от погибели, бедная Сестрица захотела забыть свой брак с его отцом.

Глава XIII.

КТО ЛЮБИТ МЕНЯ, ТОТ ЛЮБИ И МОЮ СОБАКУ.

Пока происходит битва, старики и дамы выглядывают через укрепления на перевороты сражения, на поведение рыцарей. Для принцесс былого времени, прелестная рука которых должна была служить наградою победителям, узнать кто победит: стройный ли молодой рыцарь с милыми глазами на белоснежном коне, или пожилой, коренастый, широкоплечий, косоглазый, рыжий усач который так свирепо нападает на него, составляло предмет немаловажного интереса; так и этой битвою, от результата которой зависело сохранение или потеря наследства бедного Филиппа, интересовались многие, не участвовавшие в ней. Или бросим рыцарское сравнение (так как поведение и виды некоторых лиц, участвовавших в этом деле, никак нельзя было назвать рыцарскими) и вообразим хитрую, старую обезьяну, которая подстрекает кошку вынуть каштаны из огня, а киска протягивает лапу сквозь решотку, схватывает каштаны и роняет их? Жако досадует и сердится, оскаливает свои острые зубы и укусить если смеет. Когда стряпчий отправился воевать за наследство Филиппа, те, кому его хотелось, были зрителями драки, вскарабкавшись на дерево. Когда мистер Бонд подошол схватить каштаны Филиппа, одна хитрая, старая обезьяна толкнула лапку кошки, а сама хотела проглотить горячую добычу.

Если вам случалось, когда-нибудь бывать в "Голове Адмирала Бинга", вы знаете, сударыня, что гостиная, в которой собираются посетители, как раз позади буфета мистрисс Овз, так что, приподняв окно, служившее сообщением между двумя комнатами, эта добрая женщина могла высунуть голову в гостиную клуба и быть участницей в беседе. Иногда, общества ради, старик Ридли отправлялся посидеть в буфете с мистрисс Овз и читал там газету. Он читал медленно; длинные слова затрудняли достойного джентльмэна. Так-как у него много свободного времени, он не жалел употребить его на чтение газеты.

В тот день, когда мистер Бонд ходил уговаривать мистрисс Брандон в Торнгофскую улицу предъявить права на доктора Фирмина, как на своего мужа, и лишить наследства бедного Филиппа, низенький господин, завёрнутый самым торжественным и таинственным образом в большой плащ, явился в буфете "Адмирала Бинга" и сказал с аристократическим видом:

- Проводите меня в гостиную.

Его проводили в гостиную (где висят прекрасные портреты мистера и мистрисс Овз и их любимого, умершего бульдога), он сел и спросил рюмку хереса и газету.

Это был наш приятель Тальбот Туисден и к нему вскоре явился спокойный, старый джентльмэн, мистер Бонд, который также просил проводить его в гостиную и подать хересу с водой, и вот каким образом Филипп и его правдивый и проницательный биограф узнали наверно, что человек, желавший попользоваться каштанами Филиппа, был милый дядюшка Тальбот.

Не прошло и минуты, как мистер Бонд и мистер Туисден пробыли вместе, когда сквозь стеклянное окно, сообщавшееся с буфетом мистрисс Овз, послышались ругательства, так что стаканы и бутылки забрянчали на полках, и мистер Ридли, всегда весьма скромно выражавшиися, положил свою газету с испуганным лицом и сказал:

- Вот ужь я никогда...

И точно, не часто приходилось ему слышать ничто подобное. Этот поток ругательства лился из уст Тальбота Туисдена, взбесившагося при известиях, принесённых ему мистером Бондом.

- Ну, мистер Бонд, ну, что она говорит? спросил он своего посла.

- Она не хочет вмешиваться, мистер Туисден, и я не вижу, как нам её уговорить. Она отпирается от брака столько жe, как и Фирмин; говорит будто она знала в то время, что это был брав незаконный.

- Сэр, вы не достаточно её подкупили! вскрикнул мистер Туисден: - вы запутали это дело, ей-богу, вы запутали его, сэр.

- Ступайте же и обделайте его сами, если вам не стыдно самому приниматься за него, сказал стряпчий. - Не-уже-ли вы думаете, что я взялся за это дело по собственной охоте, что мне хочется отнять наследство у бедняжки, как вам?

- Я желаю, чтобы всё было сделано по справедливости и по закону, сэр. Если бы я неправильно владел его имением, я отказался бы от него, я первый бы отказался. Я желаю, чтобы всё было сделано по справедливости и по закону и поручил вам это дело, потому-что вы стряпчий и юрист.

- Я и исполнил ваше поручение и пришлю вам счот в надлежащее время, тем и кончатся мои деловые отношения к вам, мистер Туисден! вскричал старый стряпчий.

- Вы знаете, сэр, как дурно поступил со мною Фирмин в последнем деле.

- Право, сэр, если вы спрашиваете моего мнения, как у стряпчаго, я думаю, что трудно бы решить между нами обоими. Сколько я должен за херес - оставьте сдачу у себя. Очень жалею, что не мог принести нам более приятного известия, мистер Туисден; а так-как вы недовольны мною, то я опять прошу вас взять другого стряпчаго.

- Мой добрый сэр, я...

- Мой добрый сэр, у меня бывали и другия дела с вашим семейством, и я не намерен переносить вашего скряжничества, я и с лордом Рингудом поступил также, когда я был его стряпчим. Я не пойду говорить мистеру Филиппу Фирмину, что его дядя и тётка намерены отнять у него наследство; но если скажет кто-нибудь другой - эта добрая, маленькая мистрисс Брандон, или этот старый дуралей... как бишь его, её отец? я не думаю, чтобы это доставило ему большое удовольствие. Я теперь говорю как джентльмэн, а не как стряпчий. Вы и ваш племянник поровну получили имение деда мистера Филиппа Фирмина, а вам хотелось получить всё - вот вся правда, и вы поручили стряпчему хлопотать об этом и разругали его за то, что он не мог отнять этой части у её законного владельца. Итак сэр, желаю вам доброго утра и прошу передать ваши бумаги какому-нибудь другому поверенному, мистер Туисден.

И мистер Бондь вышел. Теперь я спрашиваю вас: можно ли было сохранить тайну, услышанную сквозь стеклянную дверь мистрисс Овз, хозяйки "Адмирала Бинга" и мистером Ридли, отцом Джона Джэмса и раболепным супругом мистрисс Ридли? В этот же самый день, за чаем, муж сообщил мистрисс Ридли (c своам благородным красноречием) слышанный им разговор. Согласились отправить посольство в Джону Джэмсу по этому делу и спросить его совета, и Джон Джемс был такого мнепия, что этот разговор следует передать мистеру Филиппу Фирмину, который потом ужь будет действовать как сам найдет лучшим.

Как? его родная тётка, кузины, дядя составили план опровергнуть его законное происхождение и лишить его наследства его деда? Это казалось невозможно. Разгорячившись от этих странных известий, Филипп явился к своему советнику, мистеру Пенденнису, и рассказал ему что случилось. Самоотвержение Сестрицы было так благородно, что Филипп не мог не оценить его, и между молодым человеком и этой маленькой женщиной еще теснее, еще теснее прежнего скрепились узы дружбы. Но эти Туисдены, его родственники, решились поручить юристу отнять у него его наследство! О! это было низко! Филипп кричал, топал ногами, рассказывая свои обиды с своим обыкновенным энергическим способом выражения. Что же касается его кузена Рингуда Туисдена, то Филь часто чувствовал сильное желание свернуть ему шею и столкнут его с лестницы.

- А дядя Тальбот?... я давно знал, что он дурак, хвастливый старичишка, но никогда не считал его способным на это. А девушки... ах, мистрисс Пенденнис! вы так добры, так ласковы, хотя вы их ненавидите - я это знаю - вы не можете сказать, вы не скажете, что и оне были в заговоре?

- Но если Туисден добивается только того, что он считает своей собственностью? спросила мистрисс Пенденнис.- Если ваш отец был женат на мистрисс Брандон, вы были бы его незаконным сыном; а как незаконный сын, не имели бы права на половину состояния вашего деда. Дядя ваш, Тальбот, играет роль честного и справедливого человека в этом деле. Он Брут и произносит ваш приговор с сердцем, обливающемся кровью.

- А семейство своё удалил, заревел Филь:- чтобы их не огорчило зрелище казни! Теперь понимаю всё. Желал бы я, чтобы кто-нибудь тотчас проткнул меня ножом и прекратил мою жизнь. Теперь вижу всё. Знаете ли, что на прошлой неделе я быль в Бонашской улице и не видал никого? У Агнесы болело горло, мать ухаживала за нею; Бланш вышла минуты на две и была так холодна - так холодна, как бывала холодна лэди Айсберг с нею. Оне должны ехать для перемены воздуха; оне уже и уехали назад тому три дня, между-тем как Тальбот и эта эхидна сын его, Рингуд, тайно совещались с своим милым, новым другом, мистером Гёнтом. Чор... Извините, мистрисс Пенденнис, но я знаю, что вы всегда извиняли мои энергические выражения.

- Хотелось бы мне видеть эту Сестрицу, мистер Фирмин. Она не эгоистка, она ничего не придумала такого, что могло бы сделать вам вред, заметила моя жена.

- Ангел с таким добрым и чистым сердечком, что я таю при одной мысли о ней, сказал Филипп, закрывая глаза своей большой рукою. - Чем мущины приобретают любовь некоторых женщин? Мы не заслуживаем такой любви; мы не платим за неё взаимностью; оне дарят нам её. Я ничем не отплатил за всю эту любовь и доброту, но я немножко похож на моего отца в то время, когда она имела к нему привязанность. И посмотрите, она готова умереть, чтобы услужить мне! Удивительны вы, женщины! и ваша верность и ваше непостоянство изумительны равно. Что могли найти женщины в докторе, чтобы обожать его? Как вы думаете? не-уже-ли отец мой мог когда-нибудь быть достоин обожания, мистрисс Пенденнис? Однако я слышал от моей бедной матери, что она была принуждена выйти за него. Она знала, что это была дурная партия, но никак не могла преодолеть себя. Отчего отец мой был такой очаровательный? Он не по моему вкусу. Между нами, я думаю он... всё равно, что бы то ни было.

- Я думаю, нам лучше не говорит об этом? сказала моя жена с улыбкою.

- Совершенно справедливо, совершенно справедливо; только я болтаю всё, что у меня на душе. Никак не могу смолчать! кричит Филь, грызя свои усы.- Если бы моё состояние зависело от моего молчания, я был бы нищим - это факт. Однако, скажите мне: не странно ли, что девушек и тётку Туисден выслали из Лондона именно в то время, когда производилась эта маленькая атака на мое имущество?

- Вопрос решон, сказал мистер Пенденнис. - Вам возвращены ваши atavus regibis и почести ваших предков. Теперь дядя Туисден не может получить ваше имущество без вас. Мужайтесь, мой милый, он может взять его вместе с вами.

Бедный Филь не знал, но мы - ведь мы довольно проницательны, когда дело не касается наших благородных личностей - приметили, что милая тетушка Филиппа водила за нос юношу, и когда он отвёртывался, подавала надежды более богатому поклоннику своей дочери.

Положа руку на сердце, я могу сказать, что жена моя так мало вмешивается в чужия дела, как только возможно; но когда дело идёт о вероломстве в любовных делах, она тотчас вспыхнет и будет преследовать до гробовой доски бездушного мущиниу или бездушную женщину, которые нарушат священные законы любви. Неуважение в этому священному союзу возбуждает в ней пыл негодования. В секретных признаниях в спальной, она высказала мне свои мысли о поведении мисс Туисдень с этим противным арапом - как она называет капитана Улькома - и когда я вздумал-было пошутить, мистрисс Пенденнис раскричалась, что это дело слишком серьёзное для того, чтобы шутить над ним, и удивлялась как её муж мог отпускать остроты на этот счот. Может быть в ней не было того тонкого чувства юмора, каким обладают некоторые люди, или она имела более благоговения к священному чувству любви. По её верованиям, брак - священное таинство и она никогда не говорила о нем без благоговения.

Она столько же не понимает, чтобы можно было шутить над этим, сколько не понимает, чтобы можно было смеяться и шутить в церкви. Кокетство выводит её из терпения.

- Не говорите мне, сэр, возражает энтузиастка:- даже легкомысленного слова между мущиной и замужней женщиной не следует позволять.

И вот почему она строже к женщине, чем в мущине. Один взгляд, одно слово женщины, говорит она, остановят вольную мысль или слово в мущине; и эти случаи могли бы тотчас быть прекращены, если бы женщина выказала хоть малейшую решимость. Она гораздо более сердится (я только упоминаю о её особенностях, а не защищаю правил этой моралистки), она, говорю я, более сердится на женщину, чем на мущину в подобных щекотливых делах, и я боюсь, что она думает будто женщины по большей части бывают жертвами только потому, что им самим этого хочется.

Нам случилось в этот сезон участвовать в разных увеселениях, раутах и тому подобном, где бедный Филь, по милости своей несчастной любви к сигарам, не присутствовал и где мы видели, что мисс Агнеса Туисден так кокетничала с смуглым Улькомом, что мистрисс Лора была приведена в негодование; однако мама Агнесы сидела возле своей дочери и очень хорошо примечала всё происходившее. Тем хуже для ней, тем хуже для них обеих. Какой стыд и грязь, что христианка и англичанка позволяет своей дочери так легкомысленно обращаться с самым священным предметом и приготовляет свою дочь Бог знает к каким несчастьям!

- Три месяца тому назад, ты видел, какие надежды подавала она Филиппу, а теперь посмотри, как она кокетничает с этим мулатом!

- Разве он также не человек и брат, моя милая? вмешивается мистер Пенденнис.

- О! как тебе не стыдно, Пен. Прошу не шутить над этим; ни насмехаться, ни подшучивать не следует над таким священнейшим предметом.

И тут Лора начинает ласкать своих детей и прижимать их к сердцу, как она делает всегда, когда бывает взволнована. Que voulez vous? Есть женщины на свете, для которых любовь и правда составляют всё на земле. Есть другия женщины, которые видят выгоду хорошего вдовьяго содержания, городского и деревенского дома и так далее, и которые не так разборчивы относительно характера ума или цвета лица мущин, имеющих возможность предлагать эти выгоды их милым дочерям. Словом, я говорю, мистрисс Лора Пенденнис находилась в таком расположении духа относительно этой матери и этой дочери, что была готова выцарапать их голубые глаза

Не с малым затруднением можно было уговорить мистрисс Лору молчать об этом и не говорить Филиппу своего мнения.

- Как? твердила она: - этого бедного молодого человека будут обманывать, его примут, или его бросят, как заблагоразсудится этим людям. Он наверно будет несчастлив на всю жизнь, если она выйдет за него, а его друзья не смеют предостереч его? Трусы! Трусость вас, мущин, Пен, относительно мнения, право, достойна презрения, сэр! Вы не смеете иметь своего мнения, а если и имеете, то не смеете объявить его и действовать соображаясь с ним. Вы каждый день смотрите сквозь пальцы на преступление, потому-что считаете неуместным вмешаться. Вы не боитесь оскорбить нравственность, а боитесь наскучить обществу и лишиться популярности. Вы не такие же циники как... как звали этого противного старика, который жил в бочке, Демосфен? - Ну, Диоген! имя ничего не значит, сэр. Вы такие жe циники, только вы носите тонкие рубашки и манжетки и глухие фонари. Вы думаете, что вам не следует вмешиваться и говорить правду, не следует спасать бедную утопающую душу - разумеется, не следует. Вам ли, светским джентльмэнам спасать её? Пусть её гибнет! Вот, как говорят в свете, милый мой малютка. Ах, моё бедное, бедное дитя! когда ты будешь утопать, никто не протянет руку спасти тебя.

Когда моя жена даёт волю своим материнским чувствам и обращается к этой новой школе философов, я знаю, что с нею невозможно рассуждать. Я удаляюсь к моим книгам и оставляю её поцалуем досказывать аргумента её детям.

Филипп не знал всю обширность признательности, какой он был обязан своему другу и сиделке Каролине, но ему было известно, что у него нет лучшего друга на свете, и наверно платил ей, как обыкновенно бывает между женщиной и мущиной - шестипенсовой монетой за сокровище из чистого золота - её любовь. Верно Каролина думала, что её жертва даёт ей право советовать Филиппу, потому-что кажется, она первая посоветовала ему подумать, поведёт ли к добру эта помолвка, которую он нравственно заключил с своей кузиной. Она просила Ридли прибавить свои сомнения к её увещаниям; она показала Филиппу, что не только поведение его дяди, но и его кузины было корыстолюбиво, и уговаривала его узнать всё подробно.

Особенная болезнь горла, которою страдала бедная Агнеса, прошла в отсутствие её из Лондова. Дым, многолюдные собрания и вечера, а может быть также и мрачный дом в Бонашской улице расстроили здоровье бедной девушки и кашель её очень облегчил этот прекрасный свежий восточный ветер, который так спокойно веет на Брайтонских утесах, и который так хорош для кашля, как нам всем известно. Но в Брайтоне был один недостаток для её болезни: Брайтон слишком близко к Лондону: воздух легко может дуть из Лондона, или люди, приезжающие из Лондона в Брайтон, могут привозит с собою коварный лондонский туман. По-крайней-мере Агнеса, если она желала спокойствия, бедняжка, могла бы уехать подальше с большею пользой для своего здоровья. Если вы должны вашему портному, он в Брайтоне может явиться к вам через несколько часов. Пошлые, неприличные знакомые кидаются на вас каждую минуту и из каждого угла. Вы не можете быть спокойны, если и хотите: шарманки пялят беспрестанно под вашими окнами. Ваше имя печатается в газетах когда вы приезжаете; и все встречаются со всеми по несколько раз в день.

Узнав, что дядя поручил стряпчим удостовериться, законно ли Филипп владеет своим состоянием, Филипп чрезвычайно расстроился; он не мог оценить высокого чувства нравственной обязанности, по которому действовал мистер Туисден. По-крайней-мере он думал, что эти справки не должны производиться секретно; и так как он сам держал себя открыто - слишком открыто, может статься - в своих словах и своих поступках, он был жесток к тем, кто покушался обмануть его.

Это было невозможно, ах! нет, этого никогда не могло быть, чтобы чистая и кроткая Агнеса участвовала в этом заговоре. Но отчего же её так часто не было дома в последнее время? отчего сделалась так холодна тётушка Туисден? Однажды, когда Филипп подходил к дверям, рыбак оставлял прекрасного лосося на кухне. Раза два, в пять часов, когда он заходил, в передней был запах из кухни - какой редко слышался в этой передней. У Туисденов приготовлялся обед, а Филиппа не приглашали. Не получить приглашения не было большим лишением; но кто были гости? Конечно, это всё были безделицы; но Филипп чуял что-то недоброе в запахе этих туисденских обедов Ах! какая мука! Мущина может перестать любить, но приятно ли ему, если женщина перестанет его любить?

Итак, Филипп решился съездить к своей кузине. В гостиннице он прочитал в газетах о приезжающих и узнал, что мистер и мистрисс Пенфольд жили в доме под No 96, на Горизонтальной площади, а он знал, что его Агнеса живёт у них. Он отправляется на Горизонтальную площадь - мисс Туисден нет дома. Он испускает вздох и оставляет карточку. Он идёт на Утёс и, разумеется, через три минуты встречается с Клинкером. Кто когда бывал в Брайтоне полчаса и не встречался с Клинкером?

- Батюшка здоров? Его прежняя пациентка, лэди Джемини, здесь с детьми; какая их куча! Вы приехали здесь пожить? Ваша кузина, мисс Туисден, здесь, с Пенфолдами. Вчера на вечере у Григсонов она была необыкновенно хороша; беспрестанно танцовала с Чорным Принцомь, Улькомом. Верно я могу поздравить вас. Шесть тысяч фунтов стерлингов годового дохода теперь, и тринадцать тысяч, когда бабушка его умрёт; но эти негритянки какия-то бессмертные. Кажется, дело решено. Я видел их сейчас на пристани, а мистрисс Пенфольд читает книгу в беседке. Это - проповеди; мистрисс Пенфильд благочестивая женщина. Кажется, они и теперь еще на пристани.

Торопливыми шагами идет Филипп Фирмин к пристани. Запыхавшийся Клинкер не может за ним поспеть. Хотелось бы мне видеть лицо Филиппа, когда Клинкр сказал, что "дело" решено между мисс Туисден и кавалеристом.

На пристани толпились няньки, гувернантки, дети; толстая женщина читала книгу в одной из беседок, но ни Агнесы, ни Улькома там не было. Где могли они быть? Не покупали ли они эти глупые камешки, которых покупают все? или не снимают ли силуэты чорной краской? Ха-ха-ха! Ульком едва ли захочет, чтобы его лицо было нарисовано чорной краской: это вызвало бы неприятные сравнения. Я вижу, что Филипп в ужасно дурном саркастическом расположении духа.

Вдруг маленькая собачка, с красным ошейником, бросается к Филиппу, визжит, прыгает, и если я могу употребить это выражение - цалует его руки, и глазами, языком, лапами, хвостом показывает ему самый дружелюбный приём, Броуни, Броуни! Филипп рад видеть собачку, старого друга, который столько раз лизал его руку и прыгал к нему на колена.

Махая хвостом, Броуни чрезвычайно проворно бежит перед Филиппом, спускается со ступеней, под которыми блестят зеленые волны и направляется в спокойный уединённый уголок, как раз над водою, откуда вы можете наслаждаться чудным видом на море, на берег, на Морской Парад и на гостинницу Албион, и где, еслибы мне было лет двадцать-пят и не было у меня другого дела, я охотно провёл бы четверть часа с предметом моей любви.

Пробираясь в лабиринт свай, Броуни подбегает в молодой парочке, смотревшей на вид, только-что описанный. Чтобы любоваться лучше этим видом, молодой человек положил свою руку, прехорошенькую маленькую руку в самой щегольской перчатке, на руку своей дамы, и Броуни подбегает к ней и визжит, как-будто говоря: "вот кто-то идёт", а девица говорит ему; "ляг Броуни, ляг".

- Нехороша это собака, Агнеса, говорит джентльмэн (с курчавыми волосами), я подарю вам моську с таким носом, на котором можно повесить шляпу. Слуга мой Рёмминс знает одну такую. Вы любите мосек?

- Я обожаю их, говорить его дама.

- Я непременно подарю вам моську, еслибы мне пришлось заплатить за неё пятьдесят фунтов. Настоящия моськи очень красивы, уверяю вас. Однажды в Лондоне была выставка мосек и...

- Броуни, Броуни, прочь! кричит Агнеса.

Собака прыгает на джентльмэна, высокого джентльмэна с рыжими усами и бородой.

- Пожалуйста не беспокойтесь, Броуни не укусит меня, говорят хорошо знакомый голос, звук которого согнал весь румянец с розовых щок мисс Агнесы.

- Видите, я подарил моей кузине эту собаку, капитан Ульком, говорит джентльмэн: - и эта маленькая собачонка помнит меня. Может быть мисс Туисден предпочитает моську.

- Сэр!

- Если у неё такой нос, что на него можно повесить шляпу, это должно быть прехорошеньная собака, и я полагаю вы намерены очень часто вешать вашу шляпу на него.

- О Филипп!... говорит девица, но припадок ужасного кашля прерывает её.

Глава XIV.

СОДЕРЖАЩАЯ ДВЕ ФИЛИППОВЫ БЕДЫ.

Вы знаете что в некоторых частях Индии детоубийство обычай обыкновенный. Он входит в религию страны, как в других округах сожигание вдов, на костре. Я не могу вообразить, чтобы женщины любили убивать себя самих и детей своих, хотя оне покоряются мужественно и даже весело уставам религии, которая предписывает им уничтожать свою жизнь или жизнь их малюток. Положим теперь, что вам и мне, европейцам, случилось проезжать мимо того места, где юное существо готовилось изжариться, по совету своей семьи и высоких сановников её религии, что могли бы мы сделать? Спасти её? Ни чуть не бывало. Мы знаем, что нам не следует вмешиваться в законы и обычаи её родины. Мы отвернемся со вздохом от грустной сцены; мы вытащим наши носовые платки, велим кучеру проехать мимо и предоставим её её печальной участи.

Вот и бедной Агнесе Туисден как мы можем помочь? Вы видите, она прекрасно воспитанная и религиозная молодая женщина браминской секты. Старый брамин, её отец, добрая и преданная мать, этот самый отъявленный брамин, брат ея, эта чудная девушка, её туго зашнурованная сестра - все настаивают, чтобы она принесла себя в жертву, и покрывают её цветами, прежде чем поведут на костёр. Положим, она решилась бросить бедного Филиппа и взять кого-нибудь другого? Какие чувства должна наша добродетельная грудь питать к ней? Гнев? Я только-что разговаривал с одним молодым человеком в лохмотьях и босиком, который обыкновенно спит где-нибудь под воротами, который беспрестанно сидит в тюрьме, мат и отец которого были воры, да и деды их тоже - должны мы сердиться на него за то, что он следует родительской профессии? Одним глазом изливая слезу сострадания, не спуская другого глаза с серебряных ложек, я слушаю его безыскусственный рассказ. Я не сержусь на этого ребёнка, я не сержусь и на тебя, Агнеса, дочь Тальбота брамина.

Мало того, соображая, что не можешь же ты не примечать, что тот джентльмэн, о котором милый папа и милая мама говорят тебе сколько у него тысяч годового дохода, сколько поместьев там и там, который безумно влюблён в твою белую кожу и голубые глаза и готов бросить все свои сокровища к твоим ногам, не можешь же ты не примечать, что он очень несведущ, хотя очень хитёр, очень скуп, хотя очень богат, очень сердит, вероятно, если лицо, глаза и рот могут говорит правду, а Филипп Фирмин - хотя его законное происхождение сомнительно, как мы недавно слышали, и в таком случае его материнское наследство принадлежит ему, а отцовское мы еще не знаем стоит ли чего-нибудь - а Филипп джентльмэн, с умной головою, с великодушным честным сердцем, лучшие чувства которого он отдавал своей кузине - каково же бедной девушке расстаться с прежней любовью, с благородной и прекрасной любовью? Бедная Агнеса! как подумаешь, что она сидела по целым часам, слушая излияния филиппова сердца, а может быть в драгоценные минуты секретного разговора нашоптывала торопливо в корридоре, на лестнице, за оконными занавесками несколько слов, теперь должна слушать на этом же самом диване, за этими же самыми занавесками излияния своего смуглаго жениха о казармах, боксёрстве, скачках и нежной страсти. Он глуп, он низок, он сердить, он необразован; а тот другой был... но она исполнит свой долг - о да! она исполнит свой долг! Бедная Агнеса! C'est a fendro le coeur. Мне, право, жаль её.

Когда Филипп быль раздражон, я принуждён, как его биограф, сознаться, что он мог быть очень груб и неприятен; но вы должны согласиться, что молодой человек имел некоторые причины быть недовольным, когда нашол владычицу своего сердца, сидящую рука-об-руку с другим молодым человеком в уединённом уголку брайтонской пристава. Зелёные волны нежно шепчутся, шепчется и лейб-гвардеец. Волна цалует берег. Ах, ужасная мысль! Я не буду продолжать сравнения, которое может быть ни что иное, как безумная фантазия ревнивца. В этом только я уверен, что ни один камешек на этом берегу за может быть холоднее благовоспитанной Агнесы, Филипп, опьяневший от ревности, не походил на благоразумного трезвого Филиппа.

- Ужасный у него характер, говорила после о Филиппе его милая тётка: - я дрожала за мою милую, кроткую девочку, что, если бы она была навек соединена с таким запальчивым человеком? Никогда, в глубине души моей, не могла я думать, чтобы союз их мог быть счастлив. Притом, вы знаете, их близкое родство... мои сомнения на этот счот, милая мистрисс Кэндор, никогда не могла я совершенно преодолеть.

И эти сомнения весили целые пуды, когда Мэнгровский замок, дом в Лондоне и остров мистера Улькома в Вестиндии были положены на весы вместе с ними.

Разумеется, ни к чему было оставаться в этой сырости теперь, когда приятное tete-a-tete было прервано. Маленькая Броуни ласкалась и визжала около Филиппа, и всё общество поднялось наверх.

- Дитя моё, как вы бледны! вскричала мистрисс Пенфольд, положив книгу.

Из опаловых глаз капитана сверкало пламя и горячая кровь горела за его жолтыми щеками. В ссоре мистер Филипп Фирмин мог быть особенно хладнокровен и умел владеть собою. Когда мисс Агнеса несколько жалобным тоном представила его мистрисс Пенфольд, он сделал вежливый и грациозный поклон не хуже своего величественного отца.

- Моя собачка узнала меня, сказал он, лаская Броуни.- Она верна мне и привела меня к моей кузине и к капитану Улькому... кажется, так вас зовут, сэр?

Филипп крутит свои усы и спокойно улыбается, а капитан Ульком дёргает свои усы и свирепо хмурится.

- Да, сэр, бормочет он:- меня зовут Ульком.

Мистер Фирмин опять кланяется и прикасается к своей шляпе. Мистрисс Пенфольд говорит: "О!" и в самом деле она ничего не могла сказать лучше этого "О!" при настоящих обстоятельствах.

- Моя кузина, мисс Туисден, так бледна потому, что она устала от вчерашних танцев. Я слышал, что бал был очень хорош. Но хорошо ли ей, при её слабом здоровьи, так поздно ложиться мистрисс Пенфольд? Право вам не следует делать этого, Агнеса! Следует ей ложиться так поздно, Броуни? Полно, переставь, глупенькая! Я подарил эту собаку моей кузине, и она очень меня любит - то-есть собака. Вы говорили капитан Ульком, когда я подходил, что мы хотите подарить мисс Туисден собаку, на нос которой вы можете повесить вашу... извините!

Мистер Ульком, когда Филипп сделал этот второй намёк на особенное устройство носа моськи, стиснул свои маленькие белые зубы и выговорил весьма неприличное словцо. Мисс Туисдет овладел необыкновенно сильный кашель. Мистрисс Пенфольд сказала:

- Собираются тучи. Я думаю, Агнеса, вам пора домой.

- Позвольте мне проводить вас до вашего дома? говорит Филипп, вертя маленький медальон который он носил на своей часовой цепочке.

Медальон был маленький, золотой, с светлыми волосами внутри. Чьи это волосы, такие светлые и тонкие? А хорошенькие гиероглифические буквы А. T. сзади могли обозначать Алфреда Теннисона, или Антони Троллопа, подаривших прядку своих светлых волос Филиппу, потому что я знаю, что он поклонник их сочинение.

Агнеса с смущением поглядела на маленький медальон. Капитан Ульком так дёргал свои усы, что вы, пожалуй, могли бы подумать, будто он хочет оторвать их совсем; а опаловые глаза его сверкали с замешательством и гневом.

- Позвольте мне поговорить с вами, Агнеса! Извините меня, капитан Ульком. Я имею секретное поручение к моей кузине, и приехал из Лондона нарочно, чтобы передать его.

- Если мисс Туисден прикажет мне удалиться, я сейчас уйду, говорит капитан, сжимая свои маленькие палевые перчатки.

- Мы с кузиной всю жизнь жили вместе. Я привёз к ней семейное поручение. Может-быть вы имеете какия-нибудь особенные права слышать его, капитан Ульком?

- Нет; если мисс Туисден не желаеть, чтобы я слышал... Чорт побери эту собачонку!

- Не бейте бедненькую, невинную Броуни.

- Если она будет соваться мне под ноги, кричит капитан:- я швырну её в море!

- А я клянусь, что я сделаю с вами то, что вы хотите сделать с моей собакой, шепчет Филипп капитану.

- Где вы остановились? кричит капитан.- Чорт вас побери! вы услышите обо мне.

- Тише - в Бедфордской гостиннице. Тише, или я подумаю что вы хотите, чтобы вас услыхали дамы.

- Ваше поведение ужасно, сэр! говорит Агнеса по-французски.- Он не понимает.

- Если у вас есть секреты, я сейчас уйду, мисс Агнеса, говорит Отелло.

- О Грэнвилл! могу ли я иметь секреты от вас? Мистер Фирмин мой двоюродный брат, мы всю жизнь жили вместе. Филипп, я... я не знаю говорила ли вам мама о...о... моей помолвке с капитаном Грэнвиллем Улькомом.

Волнение вызвало новый припадок кашля. Бедная, бедная Агнеса! Вот что значит иметь нежное горлышко!

Пристань взвилась к небесам - дома на утёсе прыгают и вертятся, как бы от землетрясения - море вливается в двери и окна - ноги Филиппа подгибаются под ним, но только на одну минуту. Когда вы выдёргиваете широкий, крепкий двойной зуб, не кажется ли вам, что голова ваша соскакивает с ваших плеч? Но через минуту важный джентльмэн, стоящий перед вами, кланяется вам и что-то прячет в своем правом рукаве. Боль прошла. Вы опять мущина. Филипп схватывается на минуту за перила пристани: она не подаётся под ним. Дома, повертевшись с секунды две, принимают прежнее перпендикулярное положение. Он может видеть людей, выглядывающих из окон, проезжающие экипажи, профессора Спуррьё едущего на утёс с восемнадцатью молодыми девицами, его ученицами. Долго после того он помнил эти нелепые маленькие подробности с любопытным упорством.

- Это известие, говорит Филипп:- было не совсем неожиданно. Я поздравляю мою кузину. Капитан Ульком, еслибы я это знал наверное, я не помешал бы вам. Вы, может быть, желаете пригласить меня в ваш гостеприимный дом, мистриссь Пенфольд? Но я пригласил одного моего приятеля обедать со мной в Бедфордской гостиннице и надеюсь завтра утром уехать в Лондон. Прощайте!

И он очень развязно послал поцалуй рукой. Кончено! кончено! Он дал ей слово и держал его честно, но она этого не сделала; это она бросила его. И я очень боюсь, что сердце мистера Филиппа забилось от удовольствия при мысли, что он свободен. Он встретил с полдюжины знакомых на утёсе. Он хохотал, шутил, пожимал руку, пригласил двух-трех приятелей обедать самым весёлым образом и уселся на лужке недалеко от своей гостинницы, и посмеивался про-себя, как вдруг что-то уткнулось в его колена с жалобным визгом.

- Как! его ты?

Это маленькая Броуни побежала за ним. Бедняжечка! Филипп наклонился к собачке, и между тем, как та визжит, лижет ему руки, ласкается, он зарыдал и освежительный поток слёз полился из глаз его.

Филипп просидел в гостиннице всю ночь, отдав особенные приказания привратнику говорит, что он дома, на случай, если придёт какой-нибудь джентльмэн. Он имел слабую надежду, как он впоследствии признавался, что, может быть, какой-нибудь приятель мистера Улькома явится к нему от имени этого офицера. Он имел слабую надежду, что, может быть, явиться письмо, объясняющее эту измену - люди имеют иногда какое-то безумное, болезненное желание желание получать письма - письма, в которых не заключается ничего, но которых однако мы... Вы знаете, впрочем, каковы эти письма. Не все ли мы читаем эти любовные письма, которые, после любовных ссор являются иногда? Мы все читали их; и как многие из нас писали их! Девять часов. Десять. Одиннадцать. От капитана не является секундантов; от Агнесы не является объяснения. Филипп уверяет, что он спал прекрасно, но бедная Броуни жалобно провизжала всю ночь. Это была неблаговоспитанная собака; вы не могли бы повесить никакую шляпу на её нос.

Мы недавно сравнивали нашу милую Агнесу с дочерью брамина, кротко отдающую себя на жертву сообразно обычаям, употребляемым в её высокоуважаемой касте. Мы говорили о ней не с гневом, а с почтительным огорчением и сочувствием. А если мы сожалеем о ней, не следует ли нам также сожалеть о её высокоуважаемых родителях? Когда знаменитый Брут велел казнить своих детей, не-уже-ли вы предполагаете, что это было ему приятно? Все трое! все трое страдали от этого; сыновья, вероятно, даже более своего сурового отца, но это, разумеется само собою, что всё трио было меланхолично. По-крайней-мере, еслибы я был поэт или музыкальный композитор, изображавший это обстоятельство, я непременно сделал бы их такими. Сыновья пели бы в минорном тоне, отец мужественным басом, с акомпаньементом духовых инструментов, прерываемых приличными рыданиями. Хотя хорошенькую Агнесу ведут на казнь, я не думаю, чтобы это было ей приятно, или чтобы её родители, принуждённые осудить её на эту трагедию, были счастливы.

Мистрисс Туисден всегда впоследствии утверждала, что молодой богатый владелец Мэнгровского замка влюбился в её дочь совершенно случайным образом. Они не пожертвовали бы своей возлюбленной дочерью за одно богатство. Но когда случилось это печальное фирминское дело, случилось также, что капитан Ульком влюбился в милую Агнесу, с которой он встречался повсюду. Ея негодный кузен не хотел бывать нигде. Он предпочитал холостую компанию, эти противные сигары и вино удовольствиям более утончонного общества. Он неглижировал Агнесой. Его умышленное и частое отсутствие показывало, как мало дорожил он ею. Будете ли вы осуждать милую девушку за холодность к человеку, который сам выказал к ней такое равнодушие?

- Нет, моя добрая мистрисс Кэндор, еслибы мистер Фирмин был в десять раз богаче мистера Улькома, я посоветовала бы моей дочери отказать ему. Ответственность во всём этом и принимаю совершенно на себя и, вместе со мною, отец её и брать.

Так говорила впоследствии мистрисс Туисден в кружках, где разнеслись нелепые и отвратительные слухи, будто Туисдены принудили свою дочь обмануть молодого Фирмина для того, чтобы видать её за богатого квартерона. Но ведь люди мало ли что говорят. Еслибы обеды Улькома не сделались гораздо хуже после его женитьбы, я не сомневаюсь, чти эти неприятные слухи прекратились бы, а он и жена его пользовались бы общим уважением и знакомством.

Вы не должны предполагать, как мы уже говорили, что милая Агнеса без огорчения отказалась от своей первой любви. Кашель показывал как сильно бедная девушка чувствовала своё положение; этот кашель начался очень скоро после того, как внимание мистера Улькома сделалось значительно и она для этого оставила Лондон. Правда, что капитан Ульком мог последовать за нею без всяких затруднений, также как и Филипп, приехавший туда, как мы видели, и так грубо поступивший с капитаном Улькомом.

Что папа и мама уговорили мисс Туисден, мы с женою легко могла вообразить, когда Филипп в гневе и огорчении, явился к нам излить перед ними чувства своего сердца. Моя жена хранительница мужских секретов и неутомимая утешительница. Она знает много грустных историй, которых мы не в праве рассказывать.

- Папа и мама приказали, кричит Филипп: - как бы не так, мистриссь Пенденнис! Эта девушка обманула меня за парки и десятины этого мулата. Я только-что говорил вам, что я прекрасно спал в ту адскую ночь, когда я с ней распрощался. Это была ложь, сколько раз прошол я по утёсу, и проходя мимо Горизонтальной Террасы, я услыхал мои стихи, которые я напевал ей иногда: "когда золотистые локоны посеребрятся!" Вы знаете эти стихи о верности и старости? Она пела их в ту ночь этому негру, и я слышал в открытое окно, как голос его говорил: "браво!"

- Ах Филипп! это было жестокой говорит моя жена, сердечно сожалея о тоске и огорчении нашего друга: - это прямо было жестоко. Мы понимаем ваши чувства. Но подумайте, какое несчастное супружество было бы с такою особою! Подумайте, еслибы вы навсегда отдали ваше горячее сердце этому бездушному созданию...

- Лора, Лора! не часто ли ты сама предостерегала меня не говорить дурно о других? говорит муж Лоры.

- Никак не могу удержаться иногда! с пылкостью кричит Лора.- Я стараюсь всеми силами не говорит о моих ближних, но суетность этих людей оскорбляет меня до такой степени, что находиться вместе с ними свыше моих сил. Они до такой степени связаны условными причинами, до того убеждены в своём собственном высоком образовании, что они кажутся мне гораздо противнее и пошлее самых простых людей, и я уверена, что друг мистера Филиппа, Сестрица, гораздо благороднее его скучной тётки или его надменных кузин. Честное слово, когда эта дама высказывает свои мысли, знаешь, что она говорит, что думает.

Кажется, мистер Фирмин весьма многих посвятил в секрет этой своей любви. Он принадлежит к числу таких людей, которые не умеют сохранять своих тайн; и когда его заденут, он разревётся так громко, что все его друзья могут его слышать. Было замечено, что горести подобных людей продолжаются недолго; да и не было никакой надобности, чтобы сердце Филиппа носило продолжительный траур по этому случаю. Он, между тем, курил свои сигары, играл на бильярде, воспевал песни, разъезжал по парку для того, чтобы доставить себе удовольствие выказать пренебрежение тётке и кузинам, когда проедет их коляска, или обогнать капитана Улькома или кузена Рингуда, если эти достойные джентльмэны попадутся ему.

Однажды, когда старый лорд Рингуд приехал в Лондон, по своему обыкновению, весною, Филипп удостоился сделать ему визит, и о нем доложили его сиятельству именно в то время, когда Тальбот Туисден и Рингуд, сын его, прощались с своим благородным родственником. Филипп взглянул на них с сверкающими глазами и раздул ноздри по своей ухорской привычке, Они, должно быть с своей стороны порядочно повесили нос, потому-что милорд расхохотался над их унылым видом и чрезвычайно забавлялся, когда они проскользнули в дверь, в которую Филипп победоносно вошол.

- Итак, сэр, у вас были семейные неприятности. Слышал всё, по-крайней-мере с их стороны. Ваш отец удостоил жениться на моей племяннице, уже имея жену?

- Не имея жены, сэр, хотя мой любезные родственники очень желали доказать, что у него была уже жена.

- Им хотелось ваших денег. Тридцать тысяч фунтов - не безделица. По десяти тысяч на каждого из их детей, не было бы уже необходимости скряжничать. Дело кончилось между вами и Агнесой? Нелепое было дело, тем лучше.

- Да, сэр, тем лучше.

- У них по десяти тысяч на каждую дочь. Было бы по двадцати, если бы им достались ваши деньги. Совершенно естественно желать этого.

- Совершенно.

- Ульком, кажется, нечто в роде негра. У него прекрасное имение здесь, кроме этой вест-индской дряни. Человек сердитый - так мне сказали. К счастью, что Агнеса такая хладнокровная женщина; надо же ей как-нибудь уживаться с этим грубияном, когда у него такое состояние. Большое для вас счастье, что эта женщина уверяет, что она не была обвенчана с вашим отцом. Туисден говорит, будто доктор подкупил её. Достало ли бы у него денег подкупить-то, разве вы прибавили бы своих?

- Я не подкупаю людей для ложного показания, милорд... и если...

- Не хорохорьтесь... Я этого ни говорил; это Туисден говорит - может быть и думает. Когда дело дойдет до процесса, люди верят всему друг о друге.

- Я не знаю, что сделали бы другие, сэр. Если бы у меня были чужия деньги, я не был бы спокоен до-тех-пор, пока ни возвратил бы их. Если бы часть наследства после моего деда не принадлежала по закону мне - а я несколько часов думал это - я отдал бы всё законным владельцам, то-есть отдал бы мой отец.

- Как, чорт побери! вы хотите сказать, что наш отец еще не кончил с вами счотов?

Филипп немножко покраснел.

- Я сделался совершеннолетним только несколько месяцев назад, сэр Я не имею никаких опасений. Я получаю дивиденд довольно акуратно. Один из опекунов моего деда, генерал Бэйнис, в Индии; он скоро воротится; нам не к чему торопиться.

Уильям Мейкпис Теккерей - Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. 2 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :