Уильям Мейкпис Теккерей
«История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага. 9 часть.»

"История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага. 9 часть."

- верно, Джордж?

- Когда-то она была в этой комнате, - сказал Джордж.

Он снова видел ее здесь - слышал милый низкий голос - видел ласковую улыбку и ясные глаза - лицо, которое так его пленило, которое он вспоминал в бессонные ночи, всегда благословлял и любил... и больше не увидит! Кувшин от цветов, Библия с надписью Элен - вот все, что у него осталось от недолгого цветения его жизни. Пусть это был сон; пусть он быстротечен; лучше вспоминать прекрасные сны, чем пробуждаться, неведомо зачем, от одуряющей спячки.

Друзья помолчали - каждый был занят своими мыслями и чувствовал, о чем думает другой. Потом Пен сказал, что ему нужно идти к дядюшке, докладывать о своих успехах. Майор прислал ему очень недовольное письмо; майор стареет.

"Мне бы хотелось, чтобы ты, пока я жив, прошел в парламент, обзавелся приличным домом и дал наследника нашему имени. А потом, - писал майор, -

старый Артур Пенденнис может уступить дорогу младшему поколению - довольно он погулял по тротуарам Пэл-Мэл".

- Что-то есть подкупающее в этом старом язычнике, - сказал Уорингтон. -

Он радеет о ком-то, кроме себя самого, или, по крайней мере, о какой-то другой части себя, кроме той, которую облекает его сюртук, - о тебе и твоем потомстве. Ему хочется, чтобы отпрыски Пенденнисов плодились и множились, и он надеется, что они наследуют землю. Старый патриарх благословляет тебя из окна клуба Бэя, а затем его уносят и погребают под плитами церкви в приходе Сент-Джеймс, откуда видна Пикадилли, и стоянка кебов, и кареты, поспешающие на высочайший прием. Конец возвышенный и назидательный.

- Новая кровь, которую я принесу в семью, сильно подпорчена, -

задумчиво произнес Пен. - Будь моя воля, я не выбрал бы в основатели своего рода моего тестя Амори, или дедушку Снэлла, или наших восточных предков.

Кстати, кем был этот Амори? Амори служил на корабле Ост-Индской компании.

Бланш сочинила про него стихи - буря на море, несутся облака, могила моряка, герой-отец и прочее. Амори утонул где-то между Калькуттой и Сиднеем, когда плавал шкипером на местном корабле. Амори не ладил с бегум. Не везло ей, бедняжке, на мужей - ведь между нами говоря, сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет

- это червяк, каких...

- Каких еще не бывало среди наших законодателей, - закончил Уорингтон к немалому смущению Пена.

- Между прочим, - продолжал Уорингтон, - в Бадене я встретил нашего приятеля шевалье Стронга, в полном параде, при всех орденах. Он рассказал мне, что рассорился с Клеверингом, причем отзывался о нем примерно так же лестно, как ты, более того - дал мне понять - по-моему так, хотя не ручаюсь,

- что, по его мнению, Клеверинг - отъявленный мерзавец. С ним был этот Блаундел, который в Оксбридже учил тебя играть в карты; время выявило все его достоинства - сейчас он более законченный мошенник, чем был в твои студенческие годы. Но всех там затмил знаменитый полковник Алтамонт - тот пользовался бешеным успехом, закатывал пиры всему обществу и, говорят, только и делал, что срывал банк.

- Дядюшке что-то известно про этого типа, и Клеверингу тоже. Что-то в нем есть louche (Подозрительное (франц.).). Однако мне пора. Нужно быть послушным племянником.

И Пен взялся за шляпу.

- Я тоже пройдусь, - сказал Уорингтон, и они стали спускаться, но по дороге зашли в квартиру Пена, которая, как помнит читатель, находилась этажом ниже.

Здесь Пен опрыскал себя одеколоном и старательно подушил этой ароматической водой волосы и бороду.

- В чем дело? Курить ты не курил. Это моя трубка тебя продымила? -

разворчался Уорингтон.

- Я нынче обедаю в женском обществе. Мои дамы проездом в Лондоне, остановились в гостинице на Джермин-стрит.

Уорингтон с добродушным любопытством поглядывал, как его молодой друг приводит свою особу в безупречно щегольской вид, надевает роскошную манишку и пышный галстук, блестящие как зеркало башмаки, новенькие перчатки. Сам Джордж был в грубых сапогах, в старой рубашке, разорванной на груди и обтрепавшейся у ворота от соприкосновения с его синей бородой.

- А знаешь, юноша, - сказал он просто, - мне нравится, что ты франт.

Когда я иду с тобой по улице, я чувствую, будто у меня роза в петличке. И притом, ты не загордился. Во всем Темпле, наверно, нет человека, который бы так следил за собой; а ты, кажется, еще ни разу не устыдился моего общества.

- Перестань надо мной издеваться, Джордж!

- Вот что, Пен, - продолжал Уорингтон печально, - когда... будешь писать Лоре, передай ей от меня низкий поклон.

Пен покраснел, взглянул на Уорингтона и... залился безудержным смехом.

- Я же с ней и буду обедать. Я сегодня привез ее и леди Рокминстер из деревни... тащились целых два дня... ночевали в Бате... Джордж, идем вместе.

Мне разрешено приглашать кого я хочу, а старуха вечно о тебе поминает.

Джордж отказался наотрез - ему нужно писать статью. Джордж заколебался и - о чудо! - наконец согласился. В наилучшем расположении духа они зашагали на Джермин-стрит. И снова ему светило дорогое лицо; снова звучал милый голос и нежная рука приветствовала его легким пожатием.

До обеда еще оставалось полчаса.

- Сейчас же ступайте навестить дядюшку, мистер Пенденнис, -

распорядилась старая леди Рокминстер. - Обедать его не приводите... нет, нет, его россказни мне до смерти надоели. К тому же я хочу поговорить с мистером Уорингтоном - уж верно, он нас позабавит. Ваши рассказы мы, полагаю, уже все переслушали. Двое суток не расставались - пора отдохнуть друг от друга.

И Артур, послушный приказанию миледи, спустился по лестнице и пошел к дядюшке.

Глава LXX

Fiat justitia (Да свершится правосудие (лат.).)

Когда Артур вернулся, обед был подан, и леди Рокминстер стала отчитывать его за опоздание. Но Лора сразу заметила, какое у него бледное, расстроенное лицо, и, перебив свою властную покровительницу, с нежной тревогой спросила, что случилось, уж не заболел ли Артур?

Артур залпом выпил стакан хереса.

- Я узнал поразительную новость, расскажу после, - отвечал он, указав глазами на прислугу. Весь обед он волновался и нервничал.

- Не возите под столом ногами, - сказала леди Рокминстер. - Вы наступили на Фидо и опрокинули его мисочку. Может же мистер Уорингтон сидеть спокойно.

За десертом - казалось, этот злосчастный обед никогда не кончится -

леди Рокминстер сказала:

- Глупейший получился обед. Видно, что-то случилось, и вы хотите поговорить с Лорой. Пойду вздремну. Чай я, пожалуй, не буду пить... нет, не буду. До свидания, мистер Уорингтон. Приходите еще, когда не будет деловых разговоров.

И старуха, вскинув голову, выплыла из комнаты.

Все поднялись вместе с нею, и Джордж, видя, как встревожена Лора, уже стал было прощаться, по Артур сказал:

- Прошу тебя, Джордж, не уходи. Ты тоже должен узнать мои новости и посоветовать мне, как быть. У меня просто голова кругом идет.

- Это что-то насчет Бланш, - сказала Лора; сердце у нее билось и щеки нестерпимо горели.

- Да... поразительная история. Когда я давеча пошел к дядюшке, у дверей сидел его слуга Морган, который столько времени у него прожил, и он мне сказал, что они утром расстались и дядюшка переехал в гостиницу, вот в эту.

Я сейчас его спрашивал, но он ушел обедать. А потом Морган сказал, что должен сообщить мне что-то очень важное, и предложил зайти в дом, это теперь его дом. Оказывается, этот мошенник, пока служил у дядюшки, накопил уйму денег и теперь он богач, чуть не миллионер. Ну вот, мы вошли в комнаты, и что бы вы думали он мне рассказал? Это тайна... впрочем, неизвестно, удастся ли нам ее сохранить, раз она известна этому негодяю. Отец Бланш жив. Он, можно сказать, воскрес из мертвых. Брак между Клеверингом и бегум - никакой не брак.

- И Бланш, надо думать, наследница своего деда, - сказал Уорингтон,

- Возможно. Но кто ее отец! Амори - беглый каторжник. Клеверинг это знает. И дядюшка знает... и под угрозой разгласить эти сведения несчастный старик заставил Клеверинга уступить мне свой избирательный округ!

- Бланш этого не знает, - сказала Лора. - И бедная леди Клеверинг тоже.

- Да. Бланш не знает даже прошлого своего отца. Ей известно только, что ее мать с ним разъехалась, а от своей няньки Боннер она слышала в детстве, что он утонул в Новом Южном Уэльсе. А он там был не шкипером, как воображает бедняжка, а ссыльным, на каторге. Леди Клеверинг мне говорила, что они не ладили, что ее муж был нечестный человек; обещала когда-нибудь все рассказать. Помню, она как-то со слезами на глазах жаловалась - как тяжело женщине признаться, что она радовалась, узнав о смерти мужа, и что она оба раза сделала неудачный выбор. Как же теперь быть? Этот человек не может заявить свои права на жену: если он обнаружит себя, его, вероятно, ждет смерть, а уж новая ссылка - безусловно. Но он, мерзавец, с некоторых пор держит Клеверинга под угрозой разоблачения и время от времени вымогает у него деньги.

- Это, конечно, полковник Алтамонт, - сказал Уорингтон. - Теперь мне все ясно.

- Если он вернется в Англию, - продолжал Артур, - Морган намерен пригрозить ему оглаской, и всех нас он тоже решил шантажировать. Этот мерзавец воображал, что мне все известно, - сказал Пен, побелев от ярости, -

он хотел, чтобы я за молчание платил ему столько-то в год. Угрожал мне, мне, как будто это я спекулирую на тайне несчастной старухи и вымогаю место в парламенте у этого ничтожества - Клеверинга. Боже ты мой! С ума, что ли, спятил дядюшка, что пустился на такие козни? Ты можешь себе представить, Лора, чтобы сын нашей матери участвовал в таком предательстве?

- Не могу, Пен, - сказала Лора и, схватив руку Артура, поцеловала ее.

- Нет! - прогудел взволнованный бас Уорингтона, смотревшего на честных, великодушных молодых людей с несказанной нежностью и болью. - Нет. Наш мальчик не должен быть замешан в такой подлой интриге. Артур Пенденнис не может жениться на дочери преступника и заседать в парламенте как депутат от каторги. Ты должен со всем этим развязаться, Артур. Должен порвать. Не нужно никаких объяснений, просто скажи, что по семейным обстоятельствам ваш брак невозможен. Пусть лучше несчастные женщины думают, что ты нарушил слово, лишь бы они не узнали правду. А от подлеца Клеверинга ты можешь получить заверение - я берусь его тебе добыть, и без труда, - что ты привел ему, как главе семьи, достаточно уважительные причины для расторжения этого союза. Вы со мною согласны, Лора?

Он едва решился посмотреть ей в лицо. Если и оставалась у него какая-то надежда - если он еще цеплялся за последний обломок своей разбитой жизни -

теперь он знал, что сам выпустил его из рук и дал волнам несчастья сомкнуться над ним. Пока он говорил, Пен вскочил с места и впился в него глазами. Джордж отвернулся. Он увидел, что Лора тоже встала и, подойдя к Пену, опять поцеловала его руку.

- Она тоже так считает, дай ей бог здоровья, - сказал Джордж.

- Бланш неповинна в позоре своего отца, ведь правда, Артур, милый? -

быстро заговорила Лора, побледнев как полотно. - А если бы ты уже был женат, неужели ты бы ее покинул, когда она ничем не провинилась? Ты ведь дал ей слово. Ты покинул бы ее в несчастье? Не постарался бы ее утешить? Будь маменька жива, она бы ее пожалела. - И добрая девушка, обняв Пена, спрятала лицо у него на груди.

- Матушка - ангел божий, - сказал Пен срывающимся голосом, - а ты, Лора, лучшая из женщин, самая милая, самая хорошая. Научи меня, как поступить. Помолись за меня, чистая душа, чтобы я исполнил свой долг. Храни тебя бог, сестра моя.

- Аминь, - простонал Уорингтон, закрыв лицо руками. - Она права, -

прошептал он. - Она, наверно, всегда права.

Да, сейчас в ней было что-то ангельское. Еще долго спустя он видел ее улыбку, видел, как она подняла на Пена сияющие глаза, а потом откинула со лба локоны, краснея, улыбаясь и не отрывая от него нежного взгляда.

С минуту она постояла, барабаня пальцами по столу.

- А теперь, а теперь... - сказала она, глядя на обоих мужчин.

- Что теперь? - спросил Джордж.

- Теперь мы будем пить чай, - отвечала мисс Лора с тою же улыбкой.

Но завершиться столь прозаически этой сентиментальной сцене было не суждено, - явился гостиничный слуга и передал, что майор Пенденнис у себя и ждет племянника. Услышав это, Лора тревожно и умоляюще посмотрела на Пена, словно говоря: "Веди себя как следует - не уклоняйся от своего долга - будь с дядюшкой вежлив, но тверд", - а затем простилась с обоими мужчинами и ушла в спальню. Уорингтон не был чаевником, однако об этой чашке он от души пожалел. Не мог старый Пенденнис вернуться на час позже! А впрочем, часом больше, часом меньше - не все ли равно? Час неизбежно пробьет, минута прощанья неотвратима. Ты пожал ей руку, дверь за тобой затворилась; недолгая радость миновала, и ты один. "В котором из этих бесчисленных окон светится ее огонек?" - думает он, удаляясь от гостиницы. Дошагав до ближайшего клуба, он входит в курительную комнату и по привычке утешается сигарой. Вокруг громко разговаривают и спорят - о политике, актрисах, скачках, невыносимом тиранстве комитетов; храня в душе священную тайну, он ввязывается в спор.

Говори, говори, перекрикивай других. Болтай и шути; смейся и рассказывай небылицы. Странно вот так окунуться в этот дым и гам и думать, что у каждого здесь, верно, есть свое сокровенное "я", одиноко сидящее в укромном уголке, вдали от шумной игры, в которой и ..мы принимаем участие.

Артур быстро шел по коридорам гостиницы, чувствуя, как в нем накипает гнев. Он негодовал при мысли, что старик, на свидание с которым он спешил, мог сделать его орудием, игрушкой, скомпрометировать его честь и доброе имя.

Рука майора, которую пожал Артур, была очень холодная и тряслась. Старик кашлял, сидя у камина, старик ворчал: Фрош не умеет ни подать шлафрок, ни разложить бумаги так, как этот чертов наглец и негодяй Морган. Старый майор горько жаловался и клял Моргана за неблагодарность.

- Чертов наглец! Негодяй! Вообрази, Пен, вчера вечером он напился и вызывал меня на драку; и, ей-богу, была минута, когда я так разъярился, что готов был пырнуть его ножом. Этот мерзавец нажил десять тысяч фунтов или около того, по нем веревка плачет, он еще попадет на виселицу; но жаль, что он не дождался, пока я умру. Он знал все мои привычки, стоило позвонить - и он, вор и мошенник этакий, тотчас являлся и приносил что нужно, - не то, что этот безмозглый немец... Ну, как ты проводишь время в провинции? У леди Рокминстер часто бываешь? Вот это отлично. Она из старой гвардии. Vieille ecole, bonne ecole (Старая школа - хорошая школа (франц.).), a? Настоящих джентльменов и леди теперь по пальцам можно пересчитать, а через каких-нибудь пятьдесят лет людей вообще нельзя будет отличить друг от друга.

Но на мой век хватит. Мне жить осталось недолго. Стар я стал, мой милый; и знаешь, нынче я, когда укладывал мою маленькую библиотеку, как раз подумал -

там среди книг есть Библия, она принадлежала еще моей матери, - ты ее сохрани, Пен. Я думал о том, как ты откроешь этот ящик, когда он перейдет к тебе в собственность, а старик уже будет лежать в могиле... - Майор закашлялся и покивал своей старой головой.

Его дряхлость, его доброта обезоружили Пена, - он уже стыдился того, что должен был сделать. Он знал, что слова, которые он сейчас произнесет, развеют в прах заветную мечту старика, поднимут в его груди бурю смятения и гнева.

- Да, скоро мне собираться в путь, - повторил майор. - Но так хотелось бы еще прочитать в "Таймсе" твою речь... "Мистер Пенденнис сказал: "Я не привык говорить перед многолюдным собранием, но..." - верно, Артур? А выглядишь ты превосходно, ей-богу. Я всегда говорил, что мой брат Джек вернет семье былую славу. Когда-нибудь ты еще купишь бывшие наши земли. Nee tenui penna, а? Мы снова подымемся, мой милый, подымемся на могучих крыльях... ей-богу, я не удивлюсь, если ты еще и баронетом станешь.

Пен слушал и терзался. "И это я, - думал он, - я должен разрушить воздушный замок несчастного старика. Но ничего не поделаешь. Пора".

- Я... я" был у вас на Бэри-стрит, дядюшка, - медленно заговорил Пен, -

а не застав вас, имел разговор с Морганом.

- Вот как?

Щеки майора залил темный румянец, и он пробормотал:

- Черт возьми, значит, все вышло наружу.

- Он рассказал мне одну вещь, которая меня страшно удивила и расстроила.

Майор попытался напустить на себя равнодушный вид.

- Какую вещь? Это насчет этих... как их?..

- Насчет отца мисс Амори - первого мужа леди Клеверинг - кто он и что из себя представляет.

- Да... гм... дьявольски неприятная история, - сказал старик, потирая нос. - Мне... я... гм... с некоторого времени осведомлен об этом досадном обстоятельстве.

- Лучше бы я узнал это раньше либо уж совсем не узнал, - угрюмо проговорил Артур.

"Кажется, пронесло!" - с облегчением подумал майор.

- О господи, да я бы с радостью скрыл это от тебя... и от этих несчастных женщин, которые тут ни сном, ни духом не виноваты.

- Совершенно верно. Им незачем это знать, и я им ничего не скажу, но Морган, возможно, не станет молчать. Он, видимо, решил нажиться на этой тайне и мне уже предлагал свои условия. Жаль, что я не знал этого раньше, сэр. Не так-то приятно думать, что твоя невеста - дочь каторжника.

- Именно потому я от тебя это и скрывал, мой милый! Но пойми, мисс Амори - не дочь каторжника. Мисс Амори - дочь леди Клеверинг; у ней пятьдесят или шестьдесят тысяч приданого; а ее отчим, именитый баронет и помещик, одобряет этот союз и передает зятю свое место в парламенте. Что может быть проще?

- Это правда, сэр?

- Ну конечно правда, черт возьми. Амори мертв. Говорю тебе, он мертв.

Стоит ему подать голос - и конец. Он не может объявиться. Мы загнали его в тупик, как этого... в пьесе... в "Критике", да?.. Забавная пьеса этот

"Критик", умора, да и только. Чертовски остроумный человек Шеридан, и сын его был такой же. Помню, когда я был на мысе Доброй Надежды...

Болтливость старика и его попытка увезти Артура на мыс Доброй Надежды были, вероятно, вызваны желанием обойти предмет, более всего интересующий племянника. Но Артур его перебил:

- Если бы вы мне все рассказали раньше, вы бы избавили и меня и себя от многих забот и огорчений; и я бы не оказался связан помолвкой, которую, по чести, не могу разорвать.

- Да, мы тебя крепко привязали. И поверь, что быть привязанным к месту в парламенте, красивой девушке и двум тысячам годовых - это не так уж плохо.

- Побойтесь бога, сэр! - сказал Артур. - Или вы слепы? Как вы не понимаете?

- Чего не понимаю, молодой человек?

- Да того, - вскричал Артур, - что, чем спекулировать на этой тайне, я лучше пойду на каторгу вместе со своим тестем! Чем принять от Клеверинга место в парламенте как взятку за молчание, я лучше украду ложки со стола!

Что вы дали мне в жены дочь преступника; обрекли меня на бедность и позор;

исковеркали мою жизнь, когда она могла бы... могла бы быть совсем иной!

Неужели вы не понимаете, что мы вели нечестную игру и нас на этом поймали, что, решив жениться на этой несчастной девушке ради денег и продвижения в обществе, я опозорил себя, продал свою честь.

- Ради всего святого, о чем ты? - воскликнул майор.

- О том, что есть предел подлости, которого я не могу преступить, -

сказал Артур. - Других слов для этого я не нахожу, простите, если они вас оскорбляют. Я уже давно чувствую, что моя роль в этой истории некрасивая, гнусная, грязная. Поделом мне - продался за деньги и за место в парламенте и лишился того и другого.

- Как это лишился? - вскрикнул майор. - Кто может отнять у тебя состояние или это место? Клянусь богом, Клеверинг тебе все отдаст. Ты получишь восемьдесят тысяч, не меньше.

- Я сдержу слово, которое дал мисс Амори, сэр.

- А ее родители, черт возьми, сдержат слово, которое дали тебе.

- Нет, этого бог не допустит. Я согрешил, но больше грешить не хочу. Я освобожу Клеверинга от сделки, заключенной без моего ведома. Я не возьму за Бланш никаких денег, кроме тех, что всегда ей предназначались, и постараюсь составить ее счастье. Это ваших рук дело. Я обязан этим вам, сэр. Но у вас были добрые намерения, и я прощаю...

- Артур! Ради бога! Ради твоего отца, благороднейшего человека, который всегда радел о чести семьи... ради меня, бедного, больного старика, который всегда тебя любил... не упускай свое счастье, прошу тебя, заклинаю, мой милый, дорогой, не упускай свое счастье. Ведь это - обеспеченная карьера.

Верный успех. Ты будешь баронетом... три тысячи годовых... на коленях тебя молю... вот... не делай этого!

И старик вправду упал на колени и, схватив руку Артура, поднял к нему молящий взгляд. Тяжело было видеть его трясущиеся руки, морщинистое, подрагивающее лицо, слезы в моргающих старых глазах.

- Ах, сэр, зачем это, вы и так причинили мне достаточно горя. Вы хотели, чтобы я женился на Бланш. Я на ней женюсь. Ради бога, встаньте, сэр, это невыносимо.

- Ты... ты хочешь сказать, что возьмешь ее нищей и сам останешься нищим? - проговорил старик, поднимаясь и надсадно кашляя.

- Для меня она - женщина, на которую свалилось страшное несчастье и с которой я обручен. Она не виновата. Я дал ей слово, когда она была обеспечена, и не нарушу его теперь, когда она бедна. Я не займу место Клеверинга в парламенте, разве что когда-нибудь потом он сам мне уступит его по доброй воле. Я не возьму за Бланш ни шиллинга сверх того, что на нее всегда было записано.

- Дерни, пожалуйста, сонетку, - сказал майор. - Я сделал, что мог, я свое сказал; я старик и... и... ну, все равно. И... и Шекспир был прав...

кардинал Вулси... ей-богу... "если б я служил богу так, как служил тебе"...

да, на коленях, перед родным племянником... я бы, может... Прощайте, сэр.

Больше не трудитесь навещать меня.

Артур пожал его руку, вялую и влажную. Майор выглядел дряхлым стариком;

казалось, схватка и поражение совсем его сломили.

На следующий день он не встал с постели и отказался принять племянника.

Глава LXXI

Надвигаются решающие события

Когда Пен, накинув халат, поднялся на следующее утро к Уорингтону, чтобы рассказать ему об исходе своего разговора с дядюшкой и, как всегда, спросить его мнения и совета, - единственной, кого он застал в милой старой квартирке, была уборщица миссис Фланаган.

Джордж уехал, забрав небольшой саквояж. Адрес он оставил своего брата в Саффолке. На столе лежали пакеты со статьями, за которыми должны были прислать из редакций.

- Я когда пришла, - рассказала миссис Фланаган,вижу, он, голубчик, сидит за столом и пишет свои бумаги. Свечка одна уже догорела, а он и не ложился всю ночь, сэр, даром, что постель у него такая жесткая.

А Джордж и в самом деле пробыл в клубе, пока не почувствовал, что больше не вынесет этого гама, а тогда пошел домой и до утра просидел над начатой статьей, сосредоточив на ней все силы своего ума. И вот работа была закончена, и ночь прошла, и поздний ноябрьский рассвет заглянул в окно к молодому человеку, склоненному над столом. Читая на следующий день газету или номер журнала, многие из нас, вероятно, восхитились его талантом, богатством его примеров, силой сатирического обличения, глубиною доказательств. Другие мысли, занимавшие его всегда, даже во время работы, никак не отразились в его писаниях: лишь те немногие, кому был знаком его слог и его имя, могли отметить в его работах этой поры более грустный тон, более горькую и раздраженную иронию, чем была ему свойственна позднее. Мы уже говорили - если бы можно было узнавать из книг не только мысли автора, но и чувства человека, как интересно было бы читать - интересно, но невесело. Думается мне, что лицо арлекина под маской всегда серьезно, если не печально - и, уж конечно, всякий, кто зарабатывает на жизнь своим пером, прочитав эти строки, вспомнит собственный опыт, и в памяти его воскреснут долгие часы, проведенные в одиночестве и трудах. Как неотступно сидела у его стола забота! Возможно, в соседней комнате поселилась болезнь - там лежал в горячке ребенок, и мать сидела у его изголовья, снедаемая страхом, пытаясь молиться; либо его постигло тяжелое горе, и жестокий туман застилал глаза, так что он еле видел бумагу, на которой писал, и только неумолимая нужда подгоняла его перо. У кого из нас не было таких часов, таких ночей? Но мужественное сердце выдержит эти страдания, как они ни тяжки: как ни долго тянется ночь, за нею все же настает утро; и раны затягиваются, лихорадка спадает, приходит покой, и уже можно без горького чувства оглянуться на пережитые муки.

Несколько справочников, разорванные листки рукописей, выдвинутые ящики, перья в чернильнице, еле видные строчки на промокательной бумаге, кусок сургуча, смятый, надкусанный, сломанный пополам, - все эти мелочи Пен, как всегда, невольно отметил, когда опустился в покинутое Джорджем кресло. На книжной полке, около старого Платона с гербом колледжа на корешке, зияло пустое место. Там стояла Библия, подарок Элен, вспомнил Пен. Значит, он взял ее с собой. Пен знал, почему его друг уехал. Милый, милый старина Джордж!

Он провел рукой по глазам. "Насколько же Джордж умнее, лучше, благороднее меня, - думал он. - Где еще найдешь такого друга, такое стойкое сердце! Где еще услышишь такой честный голос и добрый смех? Где увидишь такого подлинного джентльмена? Не удивительно, что она его полюбила. Храни его бог. Что я по сравнению с ним? Как ей было не полюбить его? Мы до гроба будем ей братьями, раз иного нам не суждено. Мы будем ее рыцарями, будем служить ей; а когда состаримся, расскажем, как мы ее любили. Милый, милый старина Джордж".

Спустившись к себе, Пен взглянул на почтовый ящик и только теперь заметил записку, адресованную знакомым почерком "А. П., эскв.", - как видно, Джордж бросил ее сюда, уходя.

"Милый Пен, Когда ты соберешься завтракать, я буду уже на полпути домой. Рождество проведу в Саффолке или еще где-нибудь.

Я остаюсь при своем мнении относительно предмета, который мы вчера обсуждали, и считаю, что мое присутствие de trop (Излишне (франц.).).

Vale. Дж.

Передай от меня низкий поклон твоей кузине".

Итак, Джордж уехал, и уборщица миссис Фланаган безраздельно царила в его опустевшей квартире.

Пену, конечно, захотелось навестить дядюшку после их ссоры, а когда тот его не принял, он, естественно, зашел к леди Рокминстер, и старуха первым делом справилась о Синей Бороде и пожелала, чтобы он явился к ней обедать.

- Синяя Борода уехал, - сказал Пен и, достав из кармана записку бедного Джорджа, протянул ее Лоре, а та взглянула на записку, не взглянула на Пена и, вернув ему листок, вышла из комнаты. Оставшись наедине с леди Рокминстер, Пен принялся расхваливать Джорджа так красноречиво и с таким жаром, что старая леди только диву давалась. Ей еще не приходилось слышать, чтобы он так восторженно о ком-нибудь отзывался, и с присущей ей откровенностью она заявила, что не ожидала от него столь горячих чувств к кому бы то ни было.

Однажды на Ватерлоо-Плейс, по дороге в гостиницу, где жила Лора и куда Артур ежедневно ходил справляться о здоровье дядюшки, он увидел, как из знаменитого магазина братьев Мишур вышел один его старинный знакомый и направился к своей коляске, сопровождаемый подобострастным приказчиком с пакетами. Джентльмен этот был в глубоком трауре; в трауре была и коляска, и кучер, и лошадь. Весь выезд, а также низенький джентльмен, им владевший, как бы олицетворяли скорбь, не стесненную в средствах, покоящуюся на мягчайших рессорах и подушках.

- Эй, Фокер! Здорово, Фокер! - крикнул Пен (читатель, вероятно, тоже успел узнать его школьного товарища) и протянул руку наследнику покойного Джона Генри Фокера, владельцу Логвуда и другой недвижимости, главному пайщику прославленных пивоваренных заводов "Фокер и Кo".

В ответ на приветствие Артура к нему протянулась маленькая ручка в черной, как ночь, перчатке, над которой сверкала белизной широкая манжета.

Другая ручка держала сафьяновый футляр, драгоценное содержимое которого мистер Фокер только что приобрел у братьев Мишур. Зоркие глаза и насмешливый ум тотчас подсказали Пену, с какой целью приезжал сюда мистер Фокер, и, вспомнив, как у Горация наследник выливает вино из отцовских чанов, он подумал, что человеческая природа одинакова и на Риджент-стрит и на Виа Сакра.

- Le Roi est mort. Vive le Roi! (Король умер. Да здравствует король!

(франц.).) - сказал Артур.

- Да, да, - отвечал Фокер. - Благодарю. Премного обязан. Здравствуй, Пен... Занят ужасно... Прощай.

Он вскочил в черную коляску и уселся, как маленькая черная забота, за спиною черного кучера. При виде Пена он покраснел и обнаружил иные признаки замешательства; Пен приписал это новизне его положения и тут же стал размышлять со своей обычной язвительной иронией: "Да, такие-то дела. Гарри Четвертый опущен в могилу, и на престол взошел Гарри Пятый. Старые министры из пивоварни склоняются перед ним со своими счетными книгами; его подданные, возчики, бросают в воздух свои красные шапки и кричат ура. А сколько почтительного сочувствия проявляют банкиры и поверенные! Эти двое не могли искренне любить друг друга - очень уж велико было яблоко раздора между ними.

Пока отец отказывается дать сыну двадцать тысяч годового дохода, тот все время будет мечтать о короне, а значит, и желать смерти тому, кто ее носит".

- Какое счастье, Лора, что между мною и матушкой никогда не стояла мысль о деньгах!

- Этого не могло бы быть! - воскликнула Лора. - Ты выше таких мыслей.

Ну к чему изображать себя хуже, чем ты есть, и хоть на минуту допускать, что ты был бы способен на такую... такую низость? Я краснею за тебя, Артур, я...

Глаза ее без слов договорили эту фразу, она провела по ним платком.

- Есть истины, которых женщины не желают признавать, - сказал Артур. -

Скромность заставляет вас от них отворачиваться. Я не говорю, что не знал этого чувства, а просто радуюсь, что был избавлен от соблазна. Почему мне не признаться в такой слабости?

- Нас учат молить бога, чтобы он избавил нас от лукавого, - тихо проговорила Лора. - Я рада, что у тебя не было таких преступных мыслей, мне только грустно думать, что ты мог быть введен в искушение. Но нет, это невозможно, ты и сам этого не думаешь. Поступки твои великодушны, ты неспособен на низость. Ты берешь Бланш в жены без денег, без подкупа, и я благодарю за это бога, Артур. Ты не мог продаться; я так и знала, и оказалась права. Ну и хорошо, и слава богу. Но почему тобой владеет этот ужасный скепсис? Почему ты все время сомневаешься, глумишься над собственным сердцем, над всеми сердцами? Артур, милый, если бы ты знал, как ты мне делаешь больно, как я лежу по ночам и вспоминаю твои жестокие слова и терзаюсь, что ты мог сказать и подумать такое!

- Много ты из-за меня пролила слез, Лора? - спросил Артур.

В ответ она вся засветилась невинной любовью. Лицо ее озаряла улыбка небесной чистоты, во взгляде была неизъяснимая нежность, сострадание, жалость; и, видя все это, Артур смотрел на нее благоговея, как смотрят на ребенка, как, вероятно, мы смотрели бы на ангела.

- Я не знаю, - сказал он просто, - чем я заслужил такие чувства со стороны двух таких женщин. Словно тебя хвалят вместо другого, словно тебе выпала слишком большая удача, и это пугает, - или предложили высокий пост, для которого ты чувствуешь себя непригодным. Ах, сестра моя, какие мы слабые и грешные, а вас какими бог создал непорочными, любящими, правдивыми! Мне кажется, некоторые из вас избежали грехопадения, - сказал он, чуть ли не по-отечески любуясь чудесной девушкой. - Добрые мысли, правильные поступки даются вам сами собой. Это - цветы, которые вы рождаете.

- А что дальше? - спросила Лора. - Я вижу, ты уже кривишь губы. Почему?

Почему все хорошие мысли прогоняет усмешка?

- Усмешка? А я сейчас подумал, моя дорогая, что природа, создав вас такими хорошими и любящими, поступила очень похвально, но...

- Но что? Что это за противное "но"? И зачем ты его всегда призываешь?

- "Но" приходит само. "Но" - это размышление. "Но" - это бес, с которым скептик заключил договор. И стоит ему позабыть об этом, стоит предаться мечтам, или начать строить воздушные замки, или заслушаться музыки или колоколов, призывающих в церковь, - как "Но" стучит в дверь и говорит:

"Хозяин, я здесь; ты мой господин, но ты и мой раб. Куда бы ты ни пошел, я следую за тобой. Я буду нашептывать тебе сомнения, когда ты молишься в церкви. Буду стоять у твоей брачной постели. Сидеть за столом с твоими детьми. Прятаться за пологом твоего смертного ложа". Вот что такое "Но".

- Пен, ты меня пугаешь! - воскликнула Лора.

- Знаешь, что мне сказало "Но" вот сейчас, когда я смотрел на тебя?

"Но" сказало: "Если бы эта девушка умела не только любить, но и рассуждать, она бы тебя разлюбила. Если бы она знала тебя такого, каков ты есть - того гадкого себялюбца, каким ты себя знаешь, - она бы от тебя отвернулась и не было бы у нее для тебя ни любви, ни сострадания". Разве я не сказал, -

добавил он ласково, - что некоторые из вас избежали грехопадения? Любовь вам всем знакома; а вот познание зла вам дано не было.

- О чем это вы, молодежь, разговариваете? - спросила леди Рокминстер, выходя в гостиную из своих апартаментов, где она в таинственном уединении совершала с помощью горничной сложный обряд одевания, всегда предшествовавший ее появлению на людях. - Мистер Пенденнис, что-то я вас часто здесь вижу.

- Здесь очень приятно бывать, - сказал Артур. - А говорили мы сейчас о моем приятеле Фокере, которого я только что встретил, - он, как вам известно, наследовал царство своего отца.

- У него прекрасное состояние, пятнадцать тысяч годового дохода. Он мне родня. Очень достойными молодой человек. Ему следовало бы меня навестить, -

сказала леди Рокминстер, бросив взгляд на Лору.

- Он уже много лет как обручен со своей кузиной - леди...

- Леди Энн - глупышка, - отрезала леди Рокминстер. - Я на нее страшно сердита. Она восстановила против себя весь свет. Разбила сердце своего отца и выбросила на улицу пятнадцать тысяч годовых.

- Выбросила? Каким образом? - спросил Пен.

- Через два дня об этом будет говорить весь город, так что мне нет смысла хранить тайну, - сказала леди Рокминстер, уже успевшая написать и получить десяток писем на эту тему. - Вчера я получила письмо от дочери, она гостила в Драммингтоне, но потом всем пришлось оттуда уехать, такой там вышел скандал. Мистер Фокер возвратился из Ниццы, и после похорон леди Энн бросилась отцу в ноги и заявила, что не может выйти за своего кузена, что полюбила другого и лучше умрет, но уговора не выполнит. Бедный лорд Рошервилль, который близок к разорению, объяснил дочери, в каком состоянии его дела, и настаивал на свадьбе; и мы уже все решили, что она образумилась и выполнит волю семьи. И что же? В прошедший четверг она после утреннего завтрака вышла со своей девушкой из дому и тут же, в Драммингтон-Парке, обвенчалась со священником, мистером Хобсоном. Он был учителем ее брата.

Рыжий вдовец с двумя детьми. Бедный Рошервилль вне себя от горя. Он еще надеется, что Генри Фокер женится на Алисе или на Барбаре, но Алиса рябая после оспы, а Барбара на десять лет старше его. Да и молодой человек теперь сам себе хозяин - выберет кого захочет. Для леди Агнес это жестокий удар.

Она безутешна. За ней пожизненно закреплен дом на Гровнер-стрит и вполне приличное содержание. Вы с ней не знакомы? Ах да, она как-то обедала у леди Клеверинг - я вас тогда в первый раз увидела и нашла, что вы очень неприятный молодой человек. Но я вас воспитала. Мы его воспитали, правда, Лора? Где Синяя Борода? Пусть приходит в гости. Этот противный Грайндли, дантист, еще неделю продержит меня в городе.

Конца ее речи Артур не слышал. Он думал - для кого же Фокер покупал подарки у ювелира? Почему Гарри так поспешно с ним распрощался? Неужели он до сих пор верен чувству, которое так захватило его и погнало за границу полтора года назад? Чепуха! Все эти безделушки - для каких-нибудь его старых приятельниц из Оперы или Французского театра. По слухам, доходившим из Неаполя и Парижа, - тем слухам, что проникают в курительные комнаты клубов,

- молодой человек не отказывал себе в развлечениях; а возможно, что, когда добродетельное чувство оказалось под запретом, бедняга очертя голову окунулся в прежнюю распутную жизнь - не единственный, кого общество толкает на зло или отвращает от добра - не единственная жертва корысти и порочных законов света.

Поскольку доброе дело никогда не следует откладывать, Лора спала и видела, чтобы Пен как можно скорее осуществил свое намерение жениться, и торопила его с какой-то лихорадочной тревогой. И что ей так не терпелось?

Пен вполне готов был подождать, но Лора и слышать не хотела об отсрочке. Она писала к Пену, она настаивала, она уговаривала, умоляла его поспешить.

Казалось, ей не будет покоя, пока Артур не вкусит счастье в полной мере.

Она предложила милочке Бланш, что погостит у нее в Танбридже, когда леди Рокминстер поедет нанести давно задуманный визит царствующему дому Рокминстеров; и, хотя старая графиня сердилась, командовала и повелевала, Лора осталась глуха и непокорна: ей нужно ехать в Танбридж, она поедет в Танбридж; всегда послушная чужой воле, охотно выполнявшая чьи угодно прихоти и капризы, на этот раз она показала себя упрямицей и эгоисткой. Пусть вдовствующая графиня сама лечит свой ревматизм, пусть сама читает, пока не заснет, если не хочет слушать горничную, потому что у той голос скрипучий и чувствительные места в романах она безбожно коверкает, - все равно, Лора должна ехать к своей новой сестре. Поклон от нее дорогой леди Клеверинг, через неделю она приедет погостить к милочке Бланш.

На Лорино письмо э 1 милочка Бланш отозвалась немедленно - она будет счастлива увидеть у себя свою дорогую сестру; как чудесно будет снова попеть их старые дуэты, побродить по зеленой мураве и желтеющим лесам Пенсхерста и Саутборо! Бланш считает минуты, пока сможет обнять свою дорогую, свою лучшую подругу.

Лора в э 2 написала, как обрадовал ее ласковый ответ милочки Бланш. Она надеется, что их дружба никогда не ослабнет; что доверие между ними с годами возрастет; что у них не будет друг от друга секретов; что целью жизни обеих будет радеть о счастье одного человека.

Бланш э 2 последовало через два дня. "Какая обида! Дом у них очень маленький, обе комнаты для гостей занимает эта противная миссис Плантер с дочерью, и она не нашла ничего лучшего, как заболеть (она всегда болеет в гостях!), а потому еще с неделю не сможет (или не захочет) уехать".

Лора э 3. "Да, очень обидно. Я так мечтала уже в пятницу послушать пение милочки Б; что ж, придется подождать, тем более что леди Р.

нездоровится, а она любит, чтобы Лора за нею ухаживала. Бедный майор Пенденнис тоже болен, лежит в этой же гостинице, - так болен, что даже не принимает Артура, хотя тот все время справляется о его здоровье. Сердце у Артура очень нежное и любящее. Она знает Артура всю жизнь. Она ручается -

да, курсивом ручается за его доброту, его честность, его благородство".

Бланш э 3. "Что значит это в высшей степени странное, совершенно непонятное письмо от А. П.? Известно ли что-нибудь об этом душечке Лоре? Что случилось? Какая тайна скрывается под этой пугающей сдержанностью?"

Бланш э 3 нуждается в объяснении; и лучшим объяснением будет это странное и непонятное письмо Артура иенденниса.

Глава LXXII

Мистер и миссис Сэм Хакстер

"Милая Бланш, - написал Артур. - Вы любите читать красивые драмы и выдумывать романтические истории, так не хотите ли сыграть роль в такой истории, на этот раз не выдуманной? Причем не самую приятную роль, милая Бланш, - не ту героиню, что наследует дворец и богатства своего отца, представляет своего мужа преданным слугам и верным вассалам, а счастливому избраннику говорит: "Все это - мое и твое", - нет, другую героиню, незадачливую, ту, которая внезапно обнаруживает, что ее муж - не принц, а нищий Клод Мельнотт; жену Альнашара, застающую мужа в ту минуту, когда он уронил поднос с посудой, который должен был положить начало его богатству...

впрочем, что это я, ведь Альнашар не был женат, он только пленился дочерью великого везиря, и его мечты о ней разбились вдребезги вместе с кувшинами и чашками.

Хотите Вы быть дочерью великого везиря, осмеять и прогнать от себя Альнашара? Или хотите быть леди из Лиона и любить неимущего Клода Мельнотта?

Его роль я, если вам угодно, могу сыграть. Буду любить Вас в ответ, насколько умею. Всячески постараюсь, чтобы Ваша скромная жизнь была счастливой - а скромной она будет, во всяком случае, ни на что иное нельзя рассчитывать: мы будем жить до самой смерти бедно, скучно, незаметно. Ни звезд, ни эполетов для героя не предусмотрено. Я напишу еще один или два романа, которые скоро забудутся. Сдам экзамен в адвокатуру и постараюсь чего-то добиться на этом поприще; может быть, если мне очень повезет, если я буду очень усердно работать (что маловероятно), я когда-нибудь получу назначение в колонии, и тогда Вы станете супругой судьи в Индии. А пока я куплю газету "Пэл-Мэл" - сейчас, после смерти бедного Шендона, издатель охотно ее продаст и возьмет недорого. Уорингтон будет моей правой рукой, и благодаря ему число подписчиков возрастет. Я вас познакомлю с помощником редактора мистером Финьюкейном, и я знаю, кто в конце концов будет миссис Финьюкейн, - очень милое, кроткое создание, достойно прожившее нелегкую жизнь, - и будем мы существовать потихоньку-полегоньку в ожидании лучших времен и честно зарабатывать на хлеб насущный. В Вашем ведении будут театральные ложи и светская хроника, и еще можете изливать свое сердечко в уголке поэзии. Где мы поселимся - над редакцией? Там, на Кэтрин-стрит, близ Стрэнда, есть четыре отличных комнаты, кухня и мансарда для Лоры. Или Вы предпочтете домик на Ватерлоо-роуд? Местоположение очень приятное, только нужно платить полпенни за переход через мост. Мальчиков можно будет отдать в Королевский колледж, так? Вам, вероятно, все это кажется шуткой?

Ах, милая Бланш, я не шучу, и я не пьян и говорю сущую правду. Наши прекрасные мечты пошли прахом. Наша карета умчалась неведомо куда, как карета Золушки; наш особняк в Белгрэвии злой демон схватил и унес под облака; и самому мне так же далеко до члена парламента, как до епископа в палате лордов или до герцога с орденом Подвязки. Вам известно, каково мое имение и та небольшая сумма, что записана на Вас: этого нам может хватить на то, чтобы жить в скромном достатке, изредка нанимать кеб, когда захочется поехать в гости, и не отказывать себе в омнибусе, когда устанем. Но это и все; достаточно ли этого для Вас, моя фарфоровая куколка? Порою мне кажется, что такую жизнь Вам не выдержать, и, уж во всяком случае, нечестно было бы утаить от Вас, какой она будет. Если Вы скажете: "Да, Артур, я разделю твой удел, каков бы он ни был, я буду тебе верной и любящей женой, буду поддерживать и подбодрять тебя", - тогда, милая Бланш, поженимся, и да поможет мне бог исполнить мой долг перед Вами. Если же нет, если Вам нужно более высокое положение, я не должен быть Вам помехой: стоя в толпе, я увижу, как Вас повезут представлять ко двору, и Вы улыбнетесь мне из окошка кареты. В прошлом году я видел, как леди Мирабель ехала на высочайший прием: счастливый супруг сидел рядом с нею, сверкая орденами и лентами; на груди у кучера цвели цветы со всего сада. Что Вы предпочтете - цветы и карету или ходить пешком и штопать мужу чулки?

Сейчас я не могу Вам сказать, - может быть, скажу позже, если настанет день, когда у нас не будет друг от друга секретов, - что именно за последние несколько часов изменило все мои виды на будущее; а пока знайте одно: мне стало известно нечто такое, что заставило меня отказаться от планов, которые я строил, от многих честолюбивых и суетных надежд, которым я предавался. Я уже известил письмом сэра Фрэнсиса Клеверинга, что до своей женитьбы не могу принять его место в парламенте; точно так же я не могу взять и не возьму за Вами больше того, что Вам принадлежало со времени смерти Вашего деда и рождения Вашего младшего брата. Ваша добрая матушка ничего не знает - и, надеюсь, никогда не узнает - о причинах, побудивших меня принять это странное решение. Оно вызвано одним печальным обстоятельством, в котором никто из нас не повинен, но которое тем не менее оказалось столь же роковым и непоправимым, как тот удар, что заставил бедного Альнашара уронить поднос с посудой и разбил вдребезги все его надежды. Я пишу весело - что толку горевать, когда все равно ничего не исправишь. Главный выигрыш в лотерее нам не достался, милая Бланш; но я о нем не заплачу, если и Вы будете довольны;

и, повторяю, я всеми силами постараюсь, чтобы Вы были счастливы.

Ну, какие же новости Вам сообщить? Дядюшка болен, мой отказ от места в парламенте расстроил его чрезвычайно, - бедный старик, это была его затея, не удивительно, что он оплакивает ее крушение. Но мы с Уорингтоном и с Лорой держали военный совет: они знают эту страшную тайну и одобряют мое решение.

Вы наверняка полюбите Джорджа, как любите все, что великодушно, благородно, честно; а Лора - она должна стать нашей сестрой, Бланш, нашей святой, нашим добрым ангелом. С двумя такими друзьями - что нам за дело до всего света, до того, кто будет представлять Клеверинг в парламенте и кого будут, а кого не будут приглашать на самые блестящие балы сезона?"

Получив это откровенное послание, Бланш написала уже известное нам письмо Лоре и второе - самому Пену, которое можно, пожалуй, оправдать его письмом к ней.

"Вы избалованы светом, - писала Бланш, - Вы не любите Вашу бедную Бланш так, как она хочет быть любимой, иначе Вы не могли бы так легко предложить от нее отказаться. Нет, Артур, Вы меня не любите - Вы светский человек, Вы дали мне слово и готовы его сдержать; но где мечта моей юности -

безраздельное чувство, неумирающая любовь? Я для Вас лишь минутное развлечение, а хотела бы наполнить всю Вашу жизнь... мимолетная привязанность, а хотела бы владеть всей Вашей душой. Я мечтала о слиянии наших сердец; но ах, Артур, как одиноко Ваше сердце, какую малую долю его Вы отдаете мне! О нашем расставании Вы пишете с улыбкой; пишете о встрече, но не спешите ее приблизить! Неужели же вся жизнь - разочарование, неужели цветы в нашем саду уже увяли? Я плакала... молилась... часами лежала без сна... сколько горьких, горьких слез я пролила над Вашим письмом! Я несу Вам поэзию, переполняющую мое существо... порывы души, которая жаждет быть любимой... просит одного - любви, любви, любви... бросается к Вашим ногам и кричит: "Люби меня, Артур!" И в ответ на этот смиренный призыв моей любви Ваше сердце не бьется сильнее, гордый взор не застилает слеза сострадания.

Вы принимаете сокровища моей души так, словно это мусор, а не жемчуг из бездонной глубины чувства... не алмазы из пещер сердца! Вы обращаетесь со мной, как с рабыней, требуете покорности! Это ли награда вольнолюбивой девушке, это ли плата за страсть целой жизни? Увы, так было всегда, истинная любовь всегда безответна. Как могла я, безумная, надеяться, что меня минует удел всех женщин, что я прильну пылающим лбом к сердцу, которое меня поймет?

Безумные то были мечты! Один за другим увяли цветы моей юности; и этот, последний, самый прекрасный, самый душистый, так нежно, так страстно любимый, так трепетно взлелеянный цветок - где он? Но довольно об этом.

Пусть мое сердце истекает кровью. Да будет всегда благословенно Ваше имя, Артур.

Когда я немного успокоюсь, напишу еще. Сейчас мысли у меня путаются, я ничего не соображаю. Ужасно хочу повидать Лору. Она приедет к нам, как только мы вернемся в город, да? И вы, жестокий!

Б."

Все слова этого письма были совершенно ясны и четко написаны бисерным почерком Бланш на ее надушенной бумаге; однако общий их смысл озадачил Пена.

Дает или не дает Бланш согласие на его вежливое предложение? Понять ее можно было и так, что Пен ее не любит и она отвергает его, и так, что, хоть он жесток и холоден, она готова принести себя ему в жертву. Он язвительно посмеялся над этим письмом и над обстоятельствами, которые его породили. Он смеялся при мысли, как ловко судьба провела его и как он заслужил такое ее коварство. Снова и снова он так и этак решал надушенную, с золотым бордюром загадку. Она будила в нем чувство юмора, забавляла его, как хороший анекдот.

Так он сидел, вертя в руках загадочную бумагу, посмеиваясь невеселой шутке, когда вошел его слуга и подал ему карточку, сказав, что какой-то человек желает поговорить с ним по важному делу. Если бы Пен вышел в прихожую, он бы увидел, что там, вращая глазами и посасывая набалдашник трости, в явном волнении и замешательстве стоит его старый знакомый мистер Сэмюел Хакстер.

- Мистер Хакстер по важному делу? Проси, - сказал Пен, сразу повеселев, и развеселился еще больше, когда увидел перед собой бедного Сэмюела.

- Прошу вас, мистер Хакстер, садитесь, - сказал он величественно. - Чем могу быть полезен?

- Не хотелось бы говорить при мальчишке... при вашем человеке, мистер Пенденнис.

Когда слуга Артура вышел из комнаты, мистер Хакстер мрачно объявил:

- Ума не приложу, как мне быть.

- В самом деле?

- Это она меня к вам послала.

- Кто, Фанни? Она здорова? Я собирался ее навестить, как только возвратился в Лондон, но все это время был очень занят....

- Я слышал про вас от своего папаши и от Джека Хобнелла, - перебил его Хакстер. - Желаю вам счастья, мистер Пенденнис, и на выборах, и в законном браке, сэр. И Фанни тоже, - добавил он, слегка покраснев от смущения.

- Рано загадывать, мистер Хакстер. Как знать, что еще может случиться и кто будет представлять Клеверинг в следующем парламенте!

- Папаша вас во всем послушает, - продолжал мистер Хакстер. - Вы его ввели в Клеверинг-Парк. Очень старик радовался, сэр, что вы его пригласили.

Мне про это Хобнелл писал. Вы бы за меня не замолвили словечко перед папашей, мистер Пенденнис?

- Что же я должен ему сказать?

- Влип я в историю, сэр, - отвечал Хакстер, многозначительно скривив губы.

- Вы... уж не хотите ли вы сказать, что дурно поступили с этой малюткой, сэр? - вскричал Пен и в бешенстве поднялся с места,

- Упаси бог, - сконфузился Хакстер. - Только мы с ней поженились. И теперь дома будет такая катавасия - уж я знаю. У нас было решено, что, как я окончу училище, папаша возьмет меня в компаньоны, и мы будем "Хакстер и сын". А я вот взял и женился. Теперь дело сделано, а старик мне написал, что едет в город за лекарствами: завтра он будет здесь, и тогда все выйдет наружу.

- И когда же произошло это событие? - спросил Пен, не очень-то, вероятно, обрадованный тем, что особа, некогда удостоившаяся его королевской милости, перенесла свое внимание на другого и утешилась.

- В четверг пять недель сравнялось, - отвечал Хакстер. - Через два дня после того как мисс Амори приходила в Подворье Шепхерда.

Пен вспомнил, что Бланш писала об этом Лоре.

- Меня тогда позвали, - продолжал Хакстер. - Я был по соседству - зашел посмотреть, как у старого Коса с ногой, ну и вообще, как там все поживают;

во дворе встретил Стронга, он говорит - у него в квартире женщине стало дурно, я и пошел туда. Помощь-то требовалась старухе, которая при мисс Амори состоит, - экономка, что ли. Прихожу - вижу, она в сильнейшей истерике, ногами дрыгает, царапается, как кошка, и тут же Стронг, и полковник Алтамонт, и мисс Амори в слезах, белая как платок, а полковник Алтамонт злющий, ругается - ну полный кавардак. Два часа я с ними провозился, потом старуху отправили домой в кебе. Она куда хуже себя чувствовала, чем молодая.

На следующий день я зашел на Гровнер-Плейс узнать, не требуется ли чего, а они, оказывается, уехали, даже спасибо не сказали. А еще на следующий день у меня своих дел было по горло - и дела-то неважные, - добавил мистер Хакстер хмуро. - Ну, да теперь не исправишь: что будет, то будет.

"Она уже месяц как все знает, - думал Пен, мучаясь от тоски и хмурого сострадания. - Вот чем объясняется ее сегодняшнее письмо. Она не хочет подвести отца, открыть его тайну, а потому нашла предлог, чтобы освободить меня от этой женитьбы - какая благородная девушка!"

- Вы знаете, кто этот Алтамонт, сэр? - спросил Хакстер после недолгого молчания, во время которого Пен успел подумать о собственных неурядицах. -

Мы с Фанни все обсудили, и нам все кажется: уж не первый ли это муж миссис Лайтфут объявился, - а она-то только что вышла за второго. Может, Лайтфуту это и на руку, - вздохнул Хакстер и бросил на Артура злобный взгляд, ибо демон ревности все еще владел его душой, и после женитьбы беднягу более чем когда-либо мучило подозрение, что сердце Фанни отдано его сопернику.

- Давайте лучше потолкуем о ваших делах, - сказал Пен. - Объясните, чем я могу быть вам полезен, Хакстер. И позвольте вас поздравить. Я очень рад, что Фанни, такая прелестная, такая добрая и милая девушка, вышла за джентльмена, за честного человека, который составит ее счастье. Так чем же я могу вам помочь?

- Это она считает, что вы можете, сэр, - сказал Хакстер, пожимая руку, которую протянул ему Пен. - Я очень вам обязан, а вы бы, может, уломали папашу, сообщили бы ему все, как есть, и мамаша моя все кичится, что она дочь священника. Фанни-то, я сам знаю, не из хорошей семьи, и по воспитанию ей до нас далеко... но теперь она - Хакстер.

- Жена приравнивается по званию к мужу, это всем известно, - заметил Пен.

- Ей только немножко потереться в обществе, - продолжал Хакстер, пососав трость, - так она любую девушку в Клеверинге за пояс заткнет. Вы бы послушали, как она поет, как играет на фортепьяно... слышали? Это ее старик Бауз обучил. И в театре она может играть, в случае если папаша меня прогонит; но этого мне бы не хотелось. Она от природы кокетка, мистер Пенденнис, ничего не может с собой поделать. Вот хоть сейчас - бьюсь об заклад, что у нее сидит не меньше двух моих товарищей из больницы, которые у меня и раньше бывали: даже Джек Линтон, тот, что был у меня шафером, и он туда же, а она и для него поет, да строит ему глазки. Правильно Бауз говорит: будь в комнате двадцать мужчин, и если хоть один не обращает на нее внимания, так она не успокоится, пока и его не околдует.

- Вы бы почаще приглашали ее мать, - смеясь, посоветовал Пен.

- А сторожку-то на кого оставлять? Да и Фанни лучше теперь поменьше видаться со своим семейством. Вы понимаете, сэр, не к лицу мне такие знакомства. Я должен помнить, какое занимаю положение, - произнес Хакстер, проведя по подбородку давно не мытой рукой.

- Au fait (Ваша правда (франц.).), - сказал мистер Пен, окончательно развеселившись, между тем как ту же историю, mutato nomine (Подставив другое имя (лат.).), можно было бы рассказать про него самого (и, конечно, ни про кого другого!).

Пока наши два джентльмена беседовали таким образом, в дверь квартиры опять постучали, и слуга доложил о приходе мистера Бауза. Старик вошел медленно, его бледное лицо раскраснелось, рука, которую он протянул Пену, слегка дрожала. Он закашлялся, вытер лицо клетчатым платком и сел, сложив руки на коленях, подставив солнцу плешивую голову. Пен глядел на своего неказистого гостя ласково и сочувственно. Этот человек, думал он, тоже испытал немало горестей и ударов судьбы. Этот человек тоже сложил свой талант и свое сердце к ногам женщины, а она их отвергла. Счастье миновало его, приз достался вот этому остолопу. А муж Фанни, перехватив взгляд Пена, подмигнул ему одним глазом на старого Бауза и стал буравить тростью дырку в полу.

- Итак, мы с вами проиграли, мистер Бауз, и вот счастливый избранник, -

сказал Пен, глядя прямо в лицо старику.

- Да, сэр, вот счастливый избранник.

- Вы, наверно, от меня пришли? - спросил Хакстер и подмигнул Пену другим глазом, словно говоря: "Влюблен, старый дурак, сами понимаете, по уши в нее влюблен, бедняга".

- Да, я и не уходил, после того как с вами виделся. Это миссис Сэм меня за вами послала - боялась, как бы вы не натворили глупостей, ведь это вам свойственно, Хакстер.

- Есть дураки и почище меня, - проворчал молодой медик.

- Есть, наверно, только мало. Так вот, она послала меня за вами, потому что боялась, как бы вы не оскорбили мистера Пенденниса, и еще, я полагаю, потому, что не надеялась, что вы передадите ее просьбу - побывать у нее; на меня-то она могла положиться. Как, сэр, сказал он вам об этом?

Хакстер покраснел до ушей и ругнулся, чтобы скрыть смущение. Пен рассмеялся - эта сцена давала все больше пищи для его язвительной иронии.

- Я не сомневаюсь, что мистер Хакстер как раз собирался мне это передать, - сказал он. - Я сочту за честь засвидетельствовать свое почтение его супруге.

- Они живут на Чартерхаус-лейн, над пекарней, - безжалостно продолжал Бауз. - По правую руку, если идти от Сент-Джонс-стрит. Смитфилд вы знаете, мистер Пенденнис? Сент-Джонс-стрит выходит на Смитфилд. По этой улице бегал доктор Джонсон, в рваных башмаках, с грошовыми статейками для "Журнала Джентльменов". Нынче вам, сочинителям, легче живется, а? Ездите в кебах, носите желтые перчатки...

- Знаете, друг мой, - печально возразил Артур, - я столько раз видел, как честные и добрые люди шли ко дну, а всякие шарлатаны и самозванцы преуспевали, что вы очень ошибаетесь, если воображаете, что случайная удача вскружила мне голову. Вам ли полагать, будто награды получают самые достойные? Вам ли мерить заслуги негодной меркой благоденствия? Вы же должны чувствовать, что вы ничем не хуже меня. Я в этом никогда не сомневался. Это вы сетуете на прихоти фортуны и завидуете чужой удаче. Уже не в первый раз вы меня несправедливо обвиняете, Бауз.

- Может, вы и правы, сэр, - сказал старик, вытирая плешь. - Я думаю о себе и ропщу - это многим свойственно. Вот он, кому достался главный выигрыш в лотерее; вот он, счастливец!

- Не пойму, о чем вы толкуете, - сказал Хакстер, растерянно поглядывая то на одного, то на другого собеседника.

- Охотно верю, - сухо заметил Бауз. - Миссис Хакстер послала меня сюда присмотреть за вами и проверить, передали ли вы мистеру Пенденнису ее просьбу, а вы этого не сделали, так что, видите - она была права. Женщины всегда правы; у них на все есть резон... Да что там, сэр, - с усмешкой бросил он Пену, - она нашла резон даже для того, чтобы отрядить меня сюда...

Когда вы ушли, мы с ней сидели тихо и мирно, я о чем-то рассуждал, она чинила ваши рубашки, а тут из больницы завернули два ваших приятеля, Джек Линтон и Боб Блейдз, ну вот ей и потребовалось услать меня с поручением...

Да вы не торопитесь, она не говорила, чтобы вы шли домой; они там часа два просидят, не меньше.

Услышав эту новость, Хакстер в смятении поднялся с места, сунул трость в карман сюртучка и схватил шляпу.

- Милости просим к нам, сэр, - сказал он Пену. - Так вы потолкуете с моим папашей, сэр, чтобы мне перебраться в Клеверинг?

- А вы обещаете лечить меня бесплатно, если я заболею в Фэроксе? -

добродушно отозвался Пен. - Я сделаю для вас все, что смогу. У миссис Хакстер я побываю сегодня же, и мы вместе обсудим план действий.

- Я знал, как от него отделаться, сэр, - сказал Бауз, снова опускаясь в кресло, едва молодой медик вышел из комнаты. - И ведь все это правда, сэр, до последнего слова. Она хочет снова вас видеть - и посылает за вами мужа.

Она, плутовка, всех обхаживает. Пробует свои чары на вас, на мне, на бедном Костигане, на этих молодых людях из больницы. У нее уже составился из них целый салон. А если никого под рукой нет, упражняется на немце пекаре в лавке или обвораживает чернокожего метельщика на перекрестке.

- Неужели она полюбила этого малого? - спросил Пен.

- Темное это дело - симпатии и антипатии. Да, она его полюбила; а раз вбив это себе в голову, не успокоилась, пока не вышла за него замуж.

Оглашение было в церкви святого Клемента, никто об этом и не знал, либо не нашел оснований воспрепятствовать браку. А потом она в одно прекрасное утро ушла потихоньку из сторожки, обвенчалась и укатила с муженьком в Грейвзенд, а мне оставила записку, чтобы я все объяснил ее родительнице. Да старуха и так все знала не хуже меня, хоть и притворилась, будто удивлена до крайности. И вот она уехала, а я опять один. Скучно мне без нее, сэр, все вспоминаю, как она бегала по двору, как приходила на урок пения; в сторожку хоть не заглядывай - до того там теперь пусто кажется без этой маленькой кокетки. Вот я и таскаюсь к ней в гости, как старый дурак. В квартирке у нее, правда, очень чистенько и уютно. Она все рубашки мужу перечинила, и обед ему варит, и поет за работой, как жаворонок. Что толку сердиться? Я им дал взаймы три фунта - ведь у них ни шиллинга нет, вся надежда на то, что папаша смилостивится.

Проводив Бауза, Пен понес письмо от Бланш и те новости, которые он только что узнал, к своей всегдашней советчице - Лоре. Просто удивительно, как часто мистер Артур, обычно поступавший по собственному усмотрению, теперь искал совета. Он, кажется, уже и жилет не мог выбрать, не спросив мнения мисс Белл, и лошадь не мог купить, не посовещавшись с нею; а старая графиня, чьи планы касательно мисс Белл известны читателю, только посмеивалась про себя, отмечая эти знаки внимания и уважения, которые Пен оказывал ее протеже.

Итак, Артур вручил Лоре послание Бланш и просил сказать, что она об этом думает. Содержание письма сильно взволновало ее и озадачило.

- По-моему, - сказала она, - Бланш действует очень хитро.

- Хочет повернуть дело так, чтобы она могла и принять меня и отвергнуть. Правильно я понял?

- Боюсь, что тут есть какое-то двоедушие, и это не сулит тебе счастья, Артур: это плохой ответ на твою честность и прямоту. Ты знаешь, мне кажется... я даже говорить не хочу, что мне кажется, - сказала Лора, заливаясь краской, но тут же, разумеется, уступила просьбам Артура и поделилась своими мыслями: - По-моему, похоже на то, что здесь замешан кто-то другой... - И Лора снова вспыхнула до корней волос.

- А если это так, - перебил ее Артур, - и если я снова свободен, согласна ли лучшая из женщин...

- Ты не свободен, милый, - спокойно сказала Лора. - Ты принадлежишь другой, и признаюсь, думать о ней дурно мне тяжело, но иначе я не могу.

Очень уж странно, что она в этом письме даже не просит тебя объяснить, почему ты отказался от таких заманчивых и выгодных планов, и вообще об этом умалчивает. Она пишет так, будто тайна ее отца ей известна.

- Да, наверно, известна. - И Пен рассказал только что услышанную им от Хакстера историю о свидании в Подворье Шепхерда.

- А она описала эту встречу совсем по-другому,сказала Лора и, подойдя к своему столику, достала из него письмо Бланш: - "Опять неудача - в квартире оказался только капитан Стронг и один его знакомый", - вот все, что там было сказано. - Конечно, она не имела права выдать своего отца, - добавила Лора.

- Но все-таки... все-таки это очень странно.

Странно было то, что в течение трех недель после знаменательного открытия Бланш изо всех сил цеплялась за своего дорогого Артура; насколько позволяла скромность, старалась приблизить тот счастливый час, после которого будет принадлежать ему навеки; а теперь казалось, словно что-то затуманило эти лучезарные мечты... словно Артур-бедняк не столь желанен для Бланш, как Артур-богач и член парламента... словно тут кроется какая-то тайна. Наконец Лора сказала:

- Танбридж-Уэлз ведь не так далеко от Лондона, Артур. Может, тебе съездить, поговорить с нею?

Они жили в городе уже неделю, и до сих пор эта простая мысль ни ему, ни ей не приходила в голову!

Глава LXXIII,

из которой явствует, что Артуру следовало взять обратный билет

Поезд доставил Артура в Танбридж быстро, слишком быстро, хотя за время этого короткого переезда он успел вспомнить всю свою жизнь и ясно увидеть, к каким грустным последствиям привел его собственный эгоизм и непостоянство.

"Вот и конец чаяниям и надеждам, - думал он, - романтике и честолюбивым мечтам. Упрямлюсь ли я или уступаю, мне одинаково не везет. Я не внемлю мольбам матери и отказываюсь от ангела. Но если б я и не отказался, Лора, навязанная мне, не стала бы для меня ангелом. Я не мог отдать ей мое сердце по чужой указке. Я не узнал бы ее такой, как она есть, если бы кто-то должен был разъяснять мне ее достоинства и добродетели. Я уступаю настояниям дядюшки, под его ручательство соглашаюсь на Бланш, место в парламенте, богатство, карьеру - и что же? Вмешивается судьба и оставляет мне жену без приданого, которое я брал взамен любви. Сперва мне не хватило честности, теперь не хватает подлости. Почему? Бедный старый дядюшка ничтоже сумняшеся принял бы деньги Бланш, независимо от их источника; он негодует, огорчается, он просто неспособен понять, почему я от них отказываюсь. Все мною недовольны. Слабый, исковерканный, никчемный человек, я не нужен ни богу, ни черту. И сам несчастлив, и никому не дал счастья. На что может рассчитывать эта бедная легкомысленная девочка, которой предстоит носить мое безвестное имя и разделить мою участь? У меня даже честолюбия нет, которое бы меня подстегнуло, даже собственного достоинства мало, чтобы не то что ее утешить

- хотя бы самому утешиться в моей теперешней беде. Напиши я роман, который выдержит двадцать изданий - ведь я сам первый буду издеваться над своей известностью. Ну, преуспею я как адвокат, научусь запугивать свидетелей и перетолковывать показания и наживу этим капитал, - разве прельщает меня такая слава, разве такому призванию стоит посвятить жизнь? Вот быть бы мне тем католическим священником, что сидит напротив и ни разу не поднял глаз от требника, кроме той минуты, когда мы проезжали туннель и ничего не было вид-

но. Либо этим толстым стариком, моим соседом, который с такой ненавистью поглядывает на него из-за газеты. Священник закрывает глаза на весь мир, но мысли его сосредоточены на книге, она служит ему путеводителем в мир иной.

Его сосед ненавидит его, видит в нем чудовище, тирана, гонителя, воображает, как мучеников жгут на костре, а он стоит поодаль, освещенный пламенем, и наблюдает. У них-то нет сомнений; они уверенно идут вперед, отягченные каждый своей логикой".

- Не желаете просмотреть газету, сэр? - спросил толстый старик (в ней была статья, бичующая вероисповедание того священника, что ехал с ними), и Пен поблагодарил его, взял газету и продолжал размышлять, не прочтя и двух строк.

"А между тем, - думал он, - согласился бы ты принять веру того или другого из этих людей, со всеми ее последствиями? Увы! Каждый должен сам нести свое бремя, вырабатывать свою веру, думать своей головой, молиться своими словами. Какому смертному я мог бы все поведать, если бы захотел? Кто мог бы все понять? Кто может принять в расчет чужие недостатки и упущенные возможности, взвесить страсти, одолевающие рассудок, изъяны, обессиливающие его? Кто может оценить, в какой мере его ближний по самой природе своей способен воспринимать истину и поступать, как должно; какой невидимый и позабытый случай, какой страх, пережитый в детстве, какая удача или неудача могла изменить все течение его жизни. А изменить ее может песчинка, так же, как брошенный камень может ее прервать. Кто в силах взвесить, какие обстоятельства, страсти, соблазны будут нам поставлены в вину или в заслугу, кроме Того, перед чьей священной мудростью мы преклоняем колени, на чье милосердие уповаем? Вот и конец, - думал Пен. - Нынче или завтра будет дописана книга моей молодости - скучная, печальная история, на многие страницы и оглядываться тошно. Но кто не уставал и не падал, кто не был ранен в этой битве?" Молодой человек уронил голову на грудь, и сердце его в смиренном покаянии распростерлось перед престолом всеобъемлющей мудрости, сострадания и любви. "Что мне слава, что бедность? - думал он. - Если я женюсь на своей избраннице, ниспошли мне воли и сил быть ей верным и сделать ее счастливой. Если у меня будут дети, научи меня быть с ними правдивым в словах и поступках и завещать им честное имя. Никакого великолепия мой брак не сулит. А разве я заслужил его своей жизнью? Теперь я вступаю в новую полосу, дай бог, чтобы она была лучше предыдущей!"

Тут поезд остановился в Танбридже, и Пен с благодарностью вернул газету и простился со своим соседом, между тем как иностранец-священник в углу напротив так и не поднял глаз от книги. А потом, подхватив саквояж, он соскочил на платформу, полный решимости тотчас узнать свою судьбу.

Со станции Артур быстро добрался в экипаже до дачи леди Клеверинг и по дороге сочинил небольшую речь, с которой думал обратиться к Бланш, - самую достойную, честную и благонамеренную речь, какую только мог произнести человек его склада в его обстоятельствах. Смысл ее был таков: "Бланш, я не понял из вашего последнего письма, принимаете ли вы мое прямое, искреннее предложение. Мне кажется, что вам известна причина, побудившая меня отказаться от житейских преимуществ, которые мне давал наш союз и принять которые я почел бы для себя бесчестьем. Если вы сомневаетесь в моих чувствах, я готов их доказать. Призовем Сморка, и пусть он хоть сейчас нас обвенчает; а я не пожалею сил, чтобы выполнить свой обет, лелеять вас до гроба, быть вам верным и любящим мужем".

Артур выскочил из экипажа и взбежал на крыльцо, где его встретил незнакомый слуга. Тот, казалось, удивился появлению джентльмена с саквояжем и не сделал попытки освободить Артура от его ноши.

- Миледи нет дома, сэр, - сказал он.

- Я мистер Пенденнис. А где Лайтфут?

- Лайтфут здесь больше не служит. Миледи уехала, и мне не приказано...

- Я слышу в гостиной голос мисс Амори, - сказал Артур. - Будьте добры, отнесите мои вещи наверх. - И, миновав слугу, он направился прямо в гостиную, откуда неслись мелодичные рулады, и отворил дверь.

Маленькая сирена, сидя за фортепьяно, пела во всю силу своего голоса и обольстительности. На диване спал ее братец, глубоко равнодушный к этой музыке; зато джентльмен, сидевший подле Бланш, был совершенно заворожен меланхолической и страстной мелодией, которую она выводила.

Когда дверь отворилась, джентльмен с возгласом удивления вскочил на ноги; певица, сорвавшись на высокой ноте, умолкла; Фрэнк Клеверинг проснулся, а Пен вошел в комнату и сказал:

- Как, это Фокер? Здорово, Фокер.

Он взглянул на фортепьяно: перед мисс Амори лежал точно такой же вишневый кожаный футляр, какой он видел в руке у Гарри три дня назад, когда наследник Логвуда выходил из лавки ювелира на Ватерлоо-Плейс. Футляр был открыт, и в нем, обвившись вокруг белой атласной подушечки, лежал браслет -

роскошный браслет-змейка с горящей рубиновой головкой и брильянтовым хвостом.

- Здравствуй, Пенденнис, - сказал Фокер. Бланш проделала ряд телодвижений, обнаружила признаки удовольствия и замешательства. И еще она набросила платок на футляр с браслетом, а потом пошла навстречу Пену, протягивая ему заметно дрожащую руку.

- Как поживает наша душечка Лора? - спросила она.

Физиономию Фокера над его строгим траурным сюртуком - эту жалкую, испуганную физиономию воображение читателя должно нарисовать без нашей помощи, так же как и лицо юного Фрэнка, который, бросив на интересное трио взгляд, исполненный невыразимого лукавства, успел только воскликнуть: "Вот так штука!" - и убежал, давясь от смеха.

Пен и сам едва сдерживался, а теперь, глядя на пылающие уши и щеки бедного Фокера, разразился хохотом, таким неистовым и громким, что он напугал Бланш куда больше, чем любые попреки и угрозы.

- Так вот где собака зарыта! Фокер, голубчик, не надо краснеть и отворачиваться. Ты же непревзойденный образец верности. Могу ли я быть преградой между Бланш и таким постоянством - между мисс Амори и пятнадцатью тысячами годовых?

- Дело не в этом, мистер Пенденнис, - произнесла Бланш с большим достоинством. - Меня прельщают не деньги, не звания, не золото. Но постоянство, верность, неискушенное, доверчивое, любящее сердце, принесенное мне в дар, - это я действительно ценю, да, ценю как величайшее сокровище. -

Она потянулась за платком, но, вспомнив, что под ним лежит, передумала. - Я не отрицаю, я не хочу скрывать... моя жизнь выше притворства... от того, кому отдано мое сердце, у него не должно быть тайн... Да, когда-то мне казалось, что я вас люблю, казалось, что я вами любима. И как я лелеяла эту мечту! Как я молилась, как страстно хотела в нее поверить! Но ваше поведение

- ваши слова, такие холодные, бессердечные, недобрые, открыли мне глаза. Вы только играли сердцем бедной девушки! Вы швырнули мне обратно обещание, которым я связала себя с вами. Я все, все объяснила мистеру Фокеру.

- Верно, - горячо подтвердил Фокер, не зная, как еще доказать свою преданность.

- Так-таки все? - спросил Пен, многозначительно взглянув на Бланш. -

Значит, виноват я? Ну что же, Бланш, пусть будет так. Я принимаю ваш приговор и не намерен его обжаловать. Видит бог, не этого я ждал, когда ехал сюда к вам, побуждаемый самыми искренними, самыми добрыми чувствами. Желаю вам с другим такого счастья, какое я, даю слово, желал и надеялся вам дать;

а моему доброму старому другу желаю обрести жену, достойную его верности, постоянства и любви. Такие чувства заслуживают уважения всякой женщины -

даже мисс Бланш Амори. Дай пожать твою руку, Гарри; не гляди на меня волком.

Или кто-нибудь сказал тебе, что я - фальшивый, бесчувственный человек?

- По-моему, ты... - гневно начал Фокер, но Бланш перебила его:

- Гарри, ни слова больше! Будем учиться прощать.

- Вы ангел, клянусь, просто ангел! - сказал Фокер, и Бланш возвела к люстре взор, исполненный небесной кротости.

- Несмотря на то, что было, в память того, что было, я всегда должна видеть в Артуре брата, - продолжало небесное создание. - Мы знаем друг друга столько лет, мы вместе бродили по лугам, вместе собирали цветы. Артур!

Генри! Умоляю вас, пожмите друг другу руки и будьте друзьями! Простить?.. Я вас прощаю, Артур, от всей души. Ведь это благодаря вам я так счастлива!

- Из нас троих мне жаль только одного, Бланш, - серьезно проговорил Артур. - И повторяю: я надеюсь, что этот добрый малый, этот честный и преданный человек будет с вами счастлив.

- Счастлив? О господи! - воскликнул Гарри. Он едва мог говорить, счастливые слезы брызнули у него из глаз. - Она и не знает, и не может знать, как я ее люблю и... да кто я такой? Замухрышка несчастный, а она дала мне согласие и сказала, что постарается меня п-п-полюбить. Я и.не заслужил такого счастья. Руку, дружище, раз она тебя прощает после такого твоего поведения и даже братом назвала. Будем дружить по-старому. Я всех буду любить, кто ее любит. Да вели она мне поцеловать землю - клянусь богом, поцелую... Велите мне поцеловать землю, ну же, валяйте! Я вас так люблю, что и сказать не могу.

Бланш снова возвела взор к небесам. Грудь ее вздымалась. Она простерла руку, как бы благословляя Гарри, а потом милостиво разрешила ему поцеловать ее пальчики. И пока бедный Гарри со слезами лобызал одну ее руку, она другой взяла платок и поднесла к глазам.

- Клянусь, обмануть такую любовь было бы злодейством, - сказал Пен.

Бланш спрятала платок и нежно возложила руку э 2 на голову плачущего Гарри, все еще склоненную над рукой э 1.

- Глупенький, - сказала она. - Ну конечно, он заслужил награду. Разве можно не любить такого дурачка?

Конец этой сентиментальной сцене положил Фрэнк Клеверинг.

- Эй, Пенденнис! - позвал он.

- Что, Фрэнк?

- Там ваш возница просит, чтобы ему заплатили, хочет уезжать. Пива ему уже дали.

- Я поеду с ним! - крикнул Артур. - Прощайте, Бланш. Храни тебя бог, Фокер, старый друг. Ни тебе, ни ей я здесь не нужен. - Он и сам не "чаял, как поскорее убраться.

- Погодите, на два слова, - остановила его Бланш.Мне нужно сказать вам два слова наедине. Ведь вы нам доверяете... Генри?

Умильный тон, каким было произнесено слово "Генри", привел Фокера в неописуемый восторг.

- Доверяю? Да как же можно вам не доверять? Пошли, Фрэнк!

- Сигару хотите? - предложил Фрэнк, выходя в переднюю.

- Она этого не любит, - мягко возразил Фокер.

- Да будет вам, ничего подобного, - Пенденнис всегда при ней курил, -

сказал прямодушный юноша.

- Мне нужно сказать вам одно, - спокойно заговорила Бланш, когда они остались вдвоем. - Вы никогда не любили меня, мистер Пенденнис.

- Я вам и не клялся в безумной любви, - сказал Артур. - Я всегда говорил вам правду.

- Теперь вы, вероятно, женитесь на Лоре, - продолжала Бланш.

- Вы это и хотели мне сказать?

- Сегодня же вы будете у нее, я в этом уверена. Отрицать бесполезно. Вы никогда меня не любили.

- Et vous?

- Moi, c'est different (А вы? - Я - другое дело (франц.).). Я с детства избалована. Я не могу жить без блеска, без светского общества. Раньше могла бы, но теперь поздно. Если нет чувства, пусть будет хотя бы блеск. А вы не предлагали мне ни того, ни другого. Вы всем пресыщены, у вас даже честолюбия нет. Вас ждала карьера - вы от нее отмахнулись. Из-за чего? Из-за betise

(Глупости, пустяка (франц.).), из какой-то дурацкой щепетильности. Зачем вам нужно было разыгрывать такого puritain (Пуританина (франц.).) и отказываться от места в парламенте? Почему было не взять то, что принадлежит мне по праву

- по праву, entendez-vous? (Понимаете? (франц.).)

- Вам, стало быть, все известно? - спросил Пен.

- Я узнала только месяц назад. Но догадывалась и раньше, с Бэймута...

n'importe (Не важно (франц.).) с какого времени. Еще не поздно. Его как будто и нет на свете; а перед вами попрежнему большая будущность. Почему не пройти в парламент, не проявить свои таланты, не добиться видного места в обществе для себя, для своей жены? Я дала согласие Фокеру. Il est bon. Il est riche. Il est... vous le connaissez autant que moi, enfin (Он добрый. Он богатый... Он... впрочем, вы его знаете не хуже меня (франц.).). Неужели вы думаете, что я не предпочла бы un homme qui fera parler de moi (Человека, который заставит обо мне говорить (франц.).). Если тайна откроется, я богата a millions. И мне ничто не грозит. Ведь я не виновата. Но это никогда не откроется.

- Гарри вы, конечно, все расскажете?

- Je comprend. Vous refusez (Понимаю. Это отказ (франц.).), - злобно бросила Бланш. - Гарри я расскажу, когда сочту нужным, после того как мы поженимся. Ведь вы меня не выдадите? Зная тайну беззащитной девушки, вы не используете это ей во зло? S'il me plait de le cacher, mon secret, pourquoi le donnerai-je? Je l'aime, mon pauvre pere, voyez-vous (Если я хочу сохранить свою тайну, к чему мне открывать ее? Представьте себе, я люблю моего несчастного отца (франц.).). Мне интереснее было бы жить с ним, чем среди вас, fades (Пошлых (франц.).) светских интриганов. Мне нужны сильные ощущения, il m'en donne. Il m'ecrit. Il ecrit tres bien, voyez-vous - comme un pirate - comme un Bohemien - comme un homme (Он мне их дает. Он пишет мне письма и, представьте себе, пишет очень хорошо - как пират, как цыган, как настоящий мужчина (франц.).). Не будь здесь тайны, я бы сказала моей матери:

"Ma mere! Quittons ce lache mari, cette lache societe - retournons a mon pere!" (Уедем! Покинем этого гадкого мужа, это гадкое общество и вернемся к моему отцу! (франц.).)

- Пират наскучил бы вам, как все остальные.

- Eh! Il me faut des emotions (Что ж, мне нужны новые ощущения!

(франц.).), - сказала Бланш.

За эти несколько минут Пен увидел в ней и узнал о ней больше, чем за все годы их близкого знакомства. Впрочем, он увидел и больше того, что было в действительности, ибо эта молодая особа ни одно чувство не способна была испытать в полной мере; она знавала поддельные восторги, поддельную ненависть, поддельную любовь, поддельные пристрастия, поддельное горе - все это вспыхивало порой и какое-то мгновение горело очень ярко, а потом гасло, уступая место новому поддельному чувству.

Глава LXXIV, заполненная сватовством

Те полчаса, что Пен бегал взад-вперед по платформе в Танбридже до прихода вечернего поезда на Лондон, показались ему вечностью. Но вот и вечность прошла, поезд прибыл, поезд помчался дальше, замелькали огни Лондона, джентльмен, забывший в вагоне саквояж, ринулся к кебу и крикнул:

"На Джермин-стрит, гони!" Кебмен, хоть и был кебменом, поблагодарил, ощупав полученную монету, и Пен взбежал по лестнице в номер леди Рокминстер. В гостиной Лора одна, очень бледная, сидела с книгой у лампы. Бледное лицо поднялось от книги, когда Пен отворил дверь. Осмелимся ли мы последовать за ним? Великие минуты нашей жизни - всего лишь минуты, как и другие. Два-три слова решают нашу судьбу. Ее может решить один взгляд, одно пожатие руки;

или движение губ, даже молчащих.

Леди Рокминстер, отдохнув после обеда, встала и выходит в гостиную;

теперь и мы можем туда войти вместе с нею.

- Это что же такое? - вопрошает она с порога, и горничная, выглядывая из-за ее плеча, делает большие глаза. Слова миледи понятны; и понятно удивление горничной, ибо молодые люди представляют живописную картину, и Пен пребывает в той позиции, о которой всякая молодая девица, читающая этот роман, либо слышала, либо видела ее сама, либо надеется, или, во всяком случае, достойна увидеть.

Словом, едва войдя в комнату, Пен подошел к бледнолицей Лоре и, не дав ей даже времени встать со стула и спросить: "Уже вернулся?" - схватил ее нерешительно протянутую руку, упал перед нею на колени и быстро проговорил:

- Я ее видел. Она обручилась с Гарри Фокером... Ну, а теперь, Лора?

Рука стискивает его пальцы - глаза красноречиво сияют - дрожащие губы отвечают без слов. Всхлипнув: "Благословите нас, матушка!" - Пен прячет лицо у ней в коленях, и руки, такие же нежные, как руки Элен, снова обвивают его.

Вот тут-то и входит леди Рокминстер со словами: "Это что же такое? Бек, выйдите из комнаты. Вы-то чего здесь не видали?"

Пен вскакивает на ноги торжествующий, все еще не выпуская Лориной руки.

- Она утешает меня в моем горе, сударыня, - говорит он.

- Как вы смеете целовать ее руку? Интересно, что вы еще придумаете?

В ответ Пен целует руку миледи.

- Я был в Танбридже, - говорит он. - Я видел мисс Амори и по приезде туда обнаружил, что... что некий злодей вытеснил меня из ее сердца, -

добавляет он с трагическим видом.

- Только-то? И из-за этого вы хнычете, стоя на коленях? - Старая графиня начинает сердиться. - Могли бы подождать с этой новостью до завтра.

- Да, она променяла меня на другого, - продолжает Пен, - но зачем называть его злодеем? Он храбр, он верен, он молод, он богат, он красив...

- Что за вздор вы мелете, сэр? - прикрикнула на него старуха. - Что произошло?

- Мисс Амори дала мне отставку и выходит за Фокера. Я застал их в ту минуту, когда он лежал у ее ног, а она услаждала его пением. За последние десять дней приняты подарки, произнесены обеты. Ревматизм старой миссис Плантер, из-за которого душечка Лора не могла туда поехать, - это был Гарри.

Он самый постоянный, самый великодушный из людей. Он обещал мужу леди Энн место священника в Логвуде, сделал ей роскошные подарки к свадьбе и, как только выяснилось, что он свободен, примчался к Бланш и бросился к ее ногам.

- Стало быть, сэр, Бланш вам не досталась и вы с горя берете Лору, так что ли?

- Он поступил благородно, - сказала Лора.

- Я поступил так, как она мне велела, - сказал Пен. - Не спрашивайте, как именно, леди Рокминстер, я действовал по крайнему моему разумению и силам. А если вы хотите сказать, что я недостоин Лоры, так это я знаю и молю бога, чтобы он помог мне стать лучше. Теперь у меня хоть будет в этом поддержка - любовь прекраснейшей, чистейшей из женщин.

- Н-да, - протянула леди Рокминстер, глядя на молодых людей уже более милостиво. - Все это хорошо, но я предпочла бы Синюю Бороду.

Тут Пен, стремясь увести разговор от предмета, тягостного для кое-кого из присутствующих, вспомнил о своем утреннем свидании с Хакстером и о делах Фанни Болтон, - поглощенный собственными треволнениями, он успел совсем о них позабыть. Теперь он поведал дамам о том, что Хакстер возвел Фанни в ранг своей супруги и как его страшит приезд отца. Он описал давешний разговор с большим юмором, стараясь особенно выделить ту его часть, которая касалась кокетства Фанни и ее неистребимой жажды покорить всю мужскую половину рода человеческого, а смысл его речей был таков: "Вот видишь, Лора, не так уж я был виноват, - это она меня обхаживала, а я сопротивлялся. Теперь, когда меня нет, маленькая сирена опутывает своими чарами других. Прошу тебя, забудь об этой пустячной истории или, если уж мне полагается наказание за этот грех, не казни слишком строго".

И Лора поняла скрытый смысл его многословного рассказа.

- Если ты и был виноват, милый, - сказала она, - то искупил свою вину раскаянием. И ты ведь знаешь, - добавила она, краснея, - я-то не вправе тебя упрекать.

- Гм, - проворчала старая графиня, - я бы предпочла Синюю Бороду.

- С прошлым покончено. Перед нами будущее. Я сделаю все, чтобы твое будущее было счастливым, Лора, - сказал Пен.

Сердце его смирялось в предвкушении такого счастья, благоговело перед ее душевной чистотой. От того, что его невеста открыла ему сердце, не утаив и своего мимолетного чувства к Уорингтону, она была ему еще милее. А она...

скорее всего, она думала: "Как странно, что я могла увлечься другим. Сейчас мне даже немного жаль, что я так мало о нем думаю, так мало огорчена его отъездом. О, как я за эти два месяца научилась любить Артура! Ни до чего, кроме Артура, мне нет дела; мысли мои о нем наяву и во сне; он всегда со мною. И подумать только, что он мой, мой, что я буду его женой, а не служанкой, как предполагала еще нынче утром: ведь я готова была на коленях просить у Бланш позволения жить с ним под одной крышей. А теперь... Нет, это слишком большое счастье. Ах, маменька, если б вы были живы!" Ей и казалось, что Элен жива - невидимая стоит с нею рядом. Она вся лучилась счастьем. Даже походка у ней стала другая, даже красота расцветилась по-новому. Артур заметил эту перемену; не укрылась она и от зорких глаз леди Рокминстер.

- Ох, и лиса, а какой представлялась смиренницей, - шепнула она Лоре, пока Пен, смеясь, расписывал свою встречу с Хакстером. - Никто бы и не догадался!

- Как же нам помочь этой молодой чете? - сказала Лора. Всякая молодая чета вызвала бы сейчас ее участие - ведь счастливые влюбленные всегда неравнодушны к другим влюбленным.

- Нужно у них побывать, - сказал Пен.

- Конечно, нужно у них побывать. Я уверена, что полюблю Фанни. Едем сейчас же. Леди Рокминстер, можно нам взять карету?

- Сейчас? Да вы рехнулись, моя милая, время-то одиннадцать часов.

Мистер и миссис Хакстер давно уже спят крепким сном. И вам пора уходить, мистер Пенденнис. Спокойной ночи.

Артур и Лора выпросили еще десять минут.

- Тогда, значит, завтра с утра, - сказала Лора. - Мы с Мартой заедем за тобой.

- Графская корона произведет огромное впечатление в Лемб-Корте и в Смитфилде, - сказал Пен, в глубине души и сам, конечно, польщенный. - О, придумал... Леди Рокминстер, вы не будете так добры вступить с нами в заговор?

- Какой еще заговор, молодой человек?

- Может, вы согласитесь завтра прихворнуть, и когда старый мистер Хакстер приедет, позволите привезти его к вам? Ведь если для него такая радость лечить в деревне баронета, так о графине и говорить нечего! А когда он растает - когда будет совсем готов, мы откроем ему секрет, позовем молодых, вынудим у него отцовское благословение и покончим с этой комедией.

- Чепуха, - сказала старая графиня. - Ступайте домой, сэр. Пора спать, мисс. Ну, скорее, я не смотрю. Спокойной ночи.

И как знать, может быть, старуха вспомнила собственную молодость, когда шла в спальню, опираясь на Лору, тряся головой и что-то напевая себе под нос.

Рано утром, как было условлено, прибыли Лора и Марта и, будем надеяться, произвели должное впечатление в Лемб-Корте, откуда они уже втроем проследовали в гости к мистеру и миссис Хакстер, в их пышное обиталище на Чартерхаус-лейн.

Женщины оглядели друг друга с большим интересом. Фанни волновалась -

она впервые видела своего "опекуна" (как ей угодно было величать Пена за его подарок, сделанный во исполнение воли Элен) после того знаменательного дня, когда стала женою мистера Хакстера.

- Сэмюел рассказал мне, как вы были любезны, - сказала она. - Вы всегда были очень любезны, мистер Пенденнис. И я... я надеюсь, сударыня, ваша подруга поправилась, которая тогда захворала в Подворье Шепхерда.

- Меня зовут Лора, - отвечала та краснея. - Я... то есть я была... то есть я сестра Артура, и мы всегда будем вас любить за вашу заботу о нем, когда он был болен. А когда мы поселимся в деревне, мы, надеюсь, будем с вами видеться. И мне всегда будет радостно слышать, что вы счастливы, Фанни.

- Знаете, Фанни, мы решили поступить так же, как вы с Хакстером. А где Хакстер? Какая у вас славная, уютная квартирка! И кошка какая красивая.

Пока Фанни отвечает Пену, Лора думает: "Непонятно! Неужели это из-за нее мы все тогда так переполошились? Что он мог в ней найти? Она миловидна, но какие манеры! Правда, она была к нему очень добра, спасибо! ей за это".

А мистер Сэмюел, оказывается, пошел встречать своего папашу. Миссис Хакстер объяснила, что он должен остановиться в кофейне Сомерсет на Стрэнде, и призналась, что до смерти боится предстоящего свидания.

- Коли родители от него откажутся, что нам тогда делать? Я никогда себе не прощу, что у мужа из-за меня вся жизнь порушится. Вы уж за нас похлопочите, мистер Артур. Кроме как на вас, нам и надеяться не на кого.

Было ясно, что Фанни все еще смотрит на Пена как на высшее существо. И сам Артур, несомненно, вспоминал о прошлом, наблюдая трагические позы и взгляды, ужимки, рисовку и трепыхания маленькой хозяйки дома.

Как только гости уехали, явились господа Линтон и Блейдс - разумеется, повидать Хакстера, - и с ними в квартиру ворвалось табачное благовоние.

Перед тем они долго и почтительно разглядывали карету с графской короной, ожидавшую у дверей пекарни. Они спросили у Фанни, что это за расфранченный шут только тто отъехал от дома, а о графине отозвались весьма одобрительно.

Узнав же, что это был мистер Пенденнис с сестрой, поспешили заявить, что его отец был всего-навсего лекарь и что зря он важничает: оба они в свое время присутствовали при стычке Пена с Хакстером в Черной Кухне.

Возвращаясь домой по Флит-стрит, когда Пен от души потешался, слушая рассуждения Лоры, что Фанни-де очень мила, но красивой ее право же нельзя назвать... может быть, она ошибается, но на ее взгляд никакой красоты тут нет, они попали в затор у Темпл-Бара и тут увидели Сэма Хакстера, возвращающегося к молодой жене. Родитель его прибыл; сидит в кофейне Сомерсет - кажется, в духе, - что-то толковал про железную дорогу; но он не решился заговорить о... о том деле. Может, мистер Пенденнис попытает счастья?

Пен вызвался немедля зайти к мистеру Хакстеру, и Сэм решил подождать на улице, пока решится его судьба. Корона на дверцах кареты поразила его воображение, а старый мистер Хакстер и вовсе умилился, когда увидел ее из окна кофейни, откуда он всегда с наслаждением обозревал многолюдный Стрэнд.

- Я теперь могу себе позволить маленький отдых сэр, - сказал мистер Хакстер, пожимая Пену руку. - Вы, конечно, знаете новость? Билль-то наш прошел, сэр. Отвоевали себе железную дорогу - наши акции подскочили, сэр, и мы покупаем три ваших поля вдоль Говорки, так что и вы не останетесь в накладе, мистер Пенденнис.

Да, это были хорошие новости. Пен вспомнил, что у него на столе уже три дня лежит письмо от мистера Тэтема, которое он, занятый другими делами, до сих пор не удосужился прочитать.

- Надеюсь, вы не намерены разбогатеть и бросить практику, - сказал Пен.

- Что же мы будем без вас делать в Клеверинге, мистер Хакстер? Впрочем, я слышу много хорошего о вашем сыне. Мой друг доктор Бальзам весьма похвально отзывается о его способностях. А вам, конечно, не к лицу хоронить себя в провинции.

- Для меня подходящей сферой деятельности была бы столица, сэр, -

сказал мистер Хакстер, обозревая Стрэнд. - Но выбирать не приходится - я унаследовал дело моего отца.

- Мой отец тоже был врачом, - сказал Пен. - Иногда я жалею, что не пошел по его стопам.

- Вы, сэр, залетели выше. Вы мечтали о карьере законодателя, о литературной славе. Вы владеете пером, как поэт, сэр, и вращаетесь в высшем свете. Мы в Клеверинге следим за вашими успехами. Мы читаем ваше имя в списках гостей на самых аристократических приемах. Да вот только на днях жена говорила, что, мол, как удивительно, - был прием у графа Киддерминстера, а ваше имя не помянуто. Смею спросить, кому из нашей аристократии принадлежит карета, из которой вы изволили выйти? Вдовствующей графине Рокминстер? И как же себя чувствует ее сиятельство?

- Ее сиятельство не совсем здорова, - сказал Пен, - и, когда я узнал, что вы будете в городе, мистер Хакстер, я очень советовал ей обратиться к вам.

Старый Хакстер тут же решил, что, будь у него хоть сто голосов за клеверингского кандидата, он бы все их отдал Пену.

- Там в карете сидит ваша старая знакомая, тоже из Клеверинга - не хотите с ней побеседовать? - предложил Пен.

Старый врач был счастлив побеседовать с графской каретой на виду у всего Стрэнда, - он бегом выбежал на улицу, заранее кланяясь и улыбаясь.

Хакстер-младший, прятавшийся за углом, увидел эту встречу между его отцом и Лорой, увидел, как она протянула ему руку, а потом они обменялись несколькими словами с Пеном, и его отец так-таки вскочил в карету и уехал куда-то с мисс Белл.

Артур, для которого в карете не осталось места, смеясь подошел к Сэму и рассказал ему, куда отбыл его родитель. Всю дорогу эта хитрющая Лора так обхаживала, улещала и умасливала старика, что он уже ни в чем не мог бы ей отказать. А леди Рокминстер окончательно его покорила, сказав, что много о нем наслышана и давно мечтала с ним посоветоваться. На что же ее сиятельство жалуется? Может, ему следует встретиться с постоянным врачом ее сиятельства?

Ах, мистер Джонс как раз в отъезде? Он будет счастлив послужить ее сиятельству в меру своих знаний и опыта.

Он был так очарован своей пациенткой, что написал о ней домой, жене и детям, и с Сэмюелом он ни о чем, кроме леди Рокминстер, не мог говорить, когда тот пришел к нему пообедать бифштексом с устричным соусом, перед тем как пойти в театр. Ее сиятельству присуща величественная простота, светская воспитанность, тонкость в обращении, каких он не запомнит ни в одной женщине. А симптомы ее не внушают опасений: он ей прописал Spir. Ammon.

Arom. в смеси со Spir. Menth. Pip. и померанцевым цветом, - больше ничего и не требуется.

- Мисс Белл, по всему видно, в большой дружбе с ее сиятельством. Она собирается вступить в законный брак. Все молодые люди должны вступать в брак, - это ее сиятельство так сказала. А потом графиня соизволила расспросить меня о моей семье, и я назвал тебя, Сэм, мой мальчик. Завтра я опять загляну к ее сиятельству и если средства, которые я прописал, окажут к тому времени должное действие, я добавлю к ним немножко Spir. Lavend. Сотр.

и, таким образом, поставлю мою знатную пациентку на ноги. Скажи-ка, Сэм, какой театр охотнее всего посещает наша... высшие круги нашей столицы? И куда ты нынче поведешь старого деревенского доктора, а?

Назавтра в полдень, когда мистер Хакстер прибыл на Джермин-стрит, леди Рокминстер еще не выходила из своей спальни, но мисс Белл и мистер Пенденнис поджидали его. Леди Рокминстер, по их словам, спокойно провела ночь и чувствует себя как нельзя лучше. А он где развлекался вчера вечером? Был в театре? С сыном? Да, пьеса отличная, и как хороша в ней миссис О'Лири, как поет! И какой славный малый этот Сэм. Всеобщий любимец, украшение своей профессии. Конечно, манеры у него не те, что у отца, нет той старосветской тонкости, ее теперь редко в ком встретишь, но такого превосходного, такого надежного человека только поискать.

- Как бы вы сами ни решили поступить, сэр, - сказал Артур, - ему следует практиковать в провинции. Ему следует жениться - так же, как и еще кое-кому - взяться за дело.

- Эти самые слова сказала вчера ее сиятельство, мистер Пенденнис. Ему следует жениться. Сэму следует жениться, сэр.

- Лондон полон соблазнов, сэр, - продолжал Пен, и старик тотчас вспомнил эту гурию, миссис О'Лири.

- Для молодого человека нет лучше способа уберечься от них, как ранняя женитьба на порядочной, любящей девушке.

- Золотые ваши слова, сэр.

- Любовь дороже денег, верно?

- Еще бы! - сказала Лора.

- Ну, ежели и мисс Белл так считает, я согласен, - сказал старик с поклоном.

- А что если я сообщу вам интересную новость, сэр? - сказал Пен.

- Господи помилуй! О чем это вы, мистер Пенденнис?

- Что если я вам скажу, что один молодой человек, обуянный необоримой страстью к некоей прекрасной и добродетельной молодой особе, в которую все поголовно влюбляются, послушался велений рассудка и собственного сердца и женился? Что этот человек - мой друг; что наша высокородная приятельница вдовствующая графиня Рокминстер принимает в нем искреннее участие (а вам легко себе представить, чего может достичь в жизни молодой человек, в котором принимает участие такое семейство); что он вам знаком... что он здесь... что он...

- Сэм женился! Господи помилуй, сэр, уж не это ли вы хотите мне сказать?

- И на такой чудесной девушке, мистер Хакстер!

- Ее сиятельство не нахвалится ею, - сказал Пен, приврав, кажется, в первый раз с начала этой повести.

- Женился? Ах, негодяй, - сокрушался мистер Хакстер.

- Что с ними поделаешь, сэр, женятся и женятся, - сказал Пен и отворил дверь в соседнюю комнату.

Появившиеся оттуда мистер и миссис Сэмюел опустились перед стариком на колени. Маленькая Фанни в этой позе сразу ему приглянулась. Вопреки мнению Лоры, в ней, видно, было-таки что-то привлекательное.

- Больше никогда не буду, сэр, - сказал Сэм.

- Встань, - приказал мистер Хакстер. Они встали, и Фанни подошла чуть поближе, еще поближе, и была она такая хорошенькая и так умоляюще на него смотрела, что мистер Хакстер сам не заметил, как расцеловал ее личико, искрящееся слезами и смехом, ощутив от того большую приятность.

- Как тебя зовут, милая? - спросил он, прерывая это занятие.

- Фанни, папенька, - отвечала миссис Сэмюел.

Глава LXXV

Exeunt eumes (Все уходят (лат.) - заключительная ремарка в пьесах.)

С тех пор как имели место описанные выше события и разговоры, все наши действующие лица стали на месяц старше и большое число их снова собралось в том провинциальном городке, где мы впервые с ними познакомились. Фредерик Лайтфут, в прошлом мажордом в услужении у сэра Фрэнсиса Клеверинга, баронета, из Клеверинг-Парка, имел честь осведомить аристократию и дворянство **шира о том, что он теперь содержит широко известную комфортабельную гостиницу "Герб Клеверингов" в г. Клеверинге и надеется, что лучшие семьи графства не оставят ее своим вниманием. "Это старинное, хорошо поставленное заведение, - гласит манифест мистера Лайтфута, -

отремонтировано и отделано сообразно со всеми требованиями комфорта.

Джентльмены, выезжающие на охоту с гончими из Дамплингбэра, найдут в "Гербе Клеверингов" превосходные конюшни и денники для своих лошадей. При гостинице открыта поместительная бильярдная, а в погребах имеются в изобилии лучшие сорта вин и настоек, отобранных самим Ф. Л., невзирая на расходы. Для разъездных коммерсантов "Герб Клеверингов" также представляет несравненные удобства. Цены установлены на все вкусы, в соответствии с экономическим духом нашего времени".

И в самом деле, старая гостиница встрепенулась. Герб Клеверингов над воротами заново покрашен в самые яркие цвета. Окна кофейни чисто вымыты и увешаны рождественским остролистом; малая коллегия мировых судей заседает в карточной комнате бывшего собрания. Как и прежде, фермеры устраивают здесь свои обеды, все более многолюдные, ибо кухня миссис Лайтфут пользуется успехом. Особенно славятся ее индийские подливы и пряные, наваристые супы.

Уважаемый арендатор Фэрокса майор Стоке, капитан Гландерс (в отставке) и другие столпы местного общества во всеуслышание их одобрили и не раз заказывали как для себя лично, так и для банкета Клеверингского института по случаю открытия новой читальной залы, когда все виднейшие обитатели этого благоденствующего городка отдали должное превосходной стряпне здешней хозяйки. Председательствовал сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет, при поддержке почтенного пастора Портмена; а с обязанностями вице-председателя отлично справился (при поддержке его преподобия Дж. Симкоу и его преподобия С.

Джаулза) мистер Баркер, энергичный владелец клеверингской ленточной фабрики и главный директор Клеверингской ветки Большой западной железной дороги, которая откроется через год и над постройкой которой сейчас усердно трудятся инженеры и рабочие.

"Как нам стало известно, некое интересное событие, имеющее произойти в жизни выдающегося обывателя нашего города, Артура Пенденниса, эсквайра, заставило его отказаться от намерения выставить свою кандидатуру от нашего округа; и носятся слухи (как утверждают "Чаттерисский часовой",

"Клеверингский земледелец" и "Бэймутский рыбак" - этот независимый орган печати, известный своими высокими принципами и неизменной верностью британским традициям, лучшая газета для помещения реклам), - ходят слухи, как утверждают "Ч. ч.", "К. з." и "Б. р.", что если сэр Фрэнсис Клеверинг, по причине пошатнувшегося здоровья, откажется от своего места в парламенте, он уступит его некоему молодому человеку, сказочно богатому и состоящему в родстве с самой высокой аристократией нашей империи, которому вскоре предстоит сочетаться браком с некоей интересной и очаровательной девицей, связанной тесными узами с уважаемыми владельцами Клеверинг-Парка. Леди Клеверинг и мисс Амори прибыли в поместье на Рождество; в начале нового года там ожидается большой съезд аристократии и небывало интересные и пышные празднества".

С помощью этой заметки сообразительному читателю не трудно будет понять, что произошло за время короткого перерыва в нашем повествовании.

Хоть леди Рокминстер и ворчала, что напрасно Лора предпочла Пенденниса Синей Бороде, все, кому известна тайна Уорингтона, поймут, что у девушки не было выбора, и сама старая графиня, взявшая Лору под свое покровительство, в общем-то была довольна, что ее подопечная, выполняя предназначение всех молодых девиц, решила выйти замуж. Она в тот же вечер поделилась этой новостью со своей горничной, и миссис Бек, для которой это отнюдь не было новостью, поскольку Марта из Фэрокса постоянно держала ее в курсе происходящих событий, не преминула обнаружить величайшее изумление и радость.

- Доход мистера Пенденниса составляет столько-то, железная дорога, по его словам, даст ему еще столько-то; у мисс Белл есть столько-то и в будущем к этому, вероятно, кое-что прибавится. Для людей их круга это вполне достаточно. И еще я поговорю с моим племянником Пинсентом, он, сколько я понимаю, был к ней когда-то неравнодушен, но об этом, разумеется, не могло быть и речи... ("Ну я думаю, ваше сиятельство, где уж там!")... вы-то в этом ничего не смыслите, вам и думать об этом не положено... поговорю с Джорджем Пинсентом, он теперь главный секретарь ведомства Сургуча и Тесьмы - и велю ему куда-нибудь пристроить мистера Пенденниса. А завтра утром, Бек, сходите к майору Пенденнису, передайте от меня поклон и скажите, что я навещу его в час дня... Да, - пробормотала про себя старуха, - майора надобно примирить с этой мыслью и пусть оставит свое состояние Лориным детям.

Ровно в час дня вдовствующая леди Рокминстер вплыла в номер майора Пенденниса, - можно себе представить, как он был счастлив принять у себя столь высокородную гостью. Кое-что майору уже было известно - он узнал от самого Пена, что его брак с мисс Амори не состоится. Накануне вечером молодой человек встретил в подъезде гостиницы мистера Фроша и, вспомнив о дядюшке (в первый раз за весь этот день!), осведомился о его здоровье; а потом прошел в кофейню и там написал несколько слов, чтобы осведомить своего опекуна о последних событиях.

"Дорогой дядюшка, - написал он, - если между нами были разногласия, то теперь они отпали. Вчера я побывал в Танбридж-Уэлзе и обнаружил, что приз, относительно которого мы колебались, уже захвачен другим. Мисс А., не пролив обо мне ни единой слезы, подарила себя Гарри Фокеру с его пятнадцатью тысячами годовых. Я поймал их с поличным и как застал, так и оставил его победителем.

Хочу вас порадовать: Тэтем пишет, что продал три моих поля в Фэроксе железнодорожной компании, за хорошую цену. При свидании расскажу вам кое-что еще, а пока остаюсь любящий Вас А. П."

- Я догадываюсь, какие вести вы мне принесли, - с улыбкой сказал майор, склоняясь в поклоне перед посланницей Пена. - Это чрезвычайно любезно с вашей стороны. Как вы прекрасно выглядите! Как вы добры! Как вы всегда благоволили к этому молодому человеку!

- А все ради его дядюшки, - учтиво отвечала леди Рокминстер.

- Он сообщил мне, как обстоят дела, написал мне очень милую записку, да, очень милую; и оказывается, капитал его несколько увеличился, да; и, приняв все в соображение, я даже не особенно жалею, что этот брак с мисс Амори est manque (Сорвался (франц.).), хотя в свое время хотел этого... да, приняв все в соображение, я даже очень рад.

- Нужно его утешить, майор Пенденнис, - продолжала графиня, - нужно его женить.

Тут майор понял, в чем дело и о какой целью леди Рокминстер пожелала взять на себя роль посредницы.

Нет нужды пересказывать их беседу и распространяться о том, как графиня выполнила свою миссию, не слишком, в сущности, трудную. Почему бы Пену и не жениться, на ком он хочет, тем более, что таково же было желание его матери.

Леди Рокминстер еще подкрепила эту мысль неким намеком, имевшим большой вес в глазах майора, но о нем мы умолчим, поскольку миледи, хоть и достигла весьма преклонных лет, но еще жива и есть опасность прогневить ее родственников; словом, сугубая любезность графини и ее забота о Лоре вконец покорили старика. А леди Рокминстер и вправду держала себя на диво кротко и ласково, и только один раз, когда майор заикнулся о том, что его мальчик делает мезальянс, вспылила и выложила ему все то, что бедный Пен и его друзья уже давно и смиренно признали, - что он Лоре в подметки не годится;

что Лора достойна быть женой короля, что Лора - совершенство. И странное дело: убедившись, что такая знатная леди, как графиня Рокминстер, не на шутку восхищается Лорой, майор Пенденнис и сам проникся к ней восхищением.

Таким образом, когда Фрошу было приказано сходить наверх в номер леди Рокминстер и передать мисс Белл и мистеру Артуру Пенденнису, что майор желает их видеть, и когда Лора, румяная и счастливая, вошла в комнату под руку с Пеном, - майор протянул трясущуюся руку и ей, и племяннику, а затем приветствовал Лору и иным способом, от чего она еще больше разрумянилась.

Румянец счастья! Ясные глаза, светящиеся любовью! Автор поворачивается спиной к этой группе и, глядя на своих молодых читателей, надеется, что когда-нибудь у всех у них глаза будут сиять таким же светом.

Когда выяснилось, что Пен ретировался без слова жалобы и что прелестная Бланш подарила свою юную любовь робкому вздыхателю с пятнадцатью тысячами годового дохода, в сердце и в доме у леди Клеверинг поднялось такое ликование, какого добрая бегум не знавала много лет, и между нею и Бланш воцарилось умилительное дружелюбие и сердечность. Пылкий Фокер торопил наступление счастливого дня и был готов всемерно сократить время траура, дабы вступить во владение столькими достоинствами и прелестями, которые до сих пор не принадлежали ему, а всего лишь, так сказать, причитались. Кроткая Бланш, идеал и мечта своего будущего повелителя, охотно шла навстречу желаниям влюбленного Генри. Леди Клеверинг переехала в Лондон. По ее приказу портнихи и ювелиры взялись за изготовление упоительных атрибутов Гименея. На радостях она и сэра Фрэнсиса не оставила своими милостями, и супруги примирились настолько, что он тоже приехал в Лондон, снова сидел во главе семейного стола и появлялся с набитым кошельком в своих любимых бильярдных и игорных притонах. Однажды, приехав обедать на Гровнер-Плейс, майор Пенденнис и Артур увидели там на роли лакея своего старого знакомого: мужчина в черном, с невозмутимой почтительностью предлагавший им на выбор сладкого или сухого шампанского, был не кто иной, как мистер Джеймс Морган. Среди гостей оказался и шевалье Стронг; он был очень в ударе и развлекал все общество рассказами о своих приключениях за границей.

- Меня сама миледи пригласила, - вполголоса сообщил он Артуру. - Этот Морган весь почернел от злости, когда я вошел. Он тут замышляет недоброе. Я уйду первым и подожду вас с майором у ворот Хайд-парка.

Подавая майору шинель, мистер Морган промямлил что-то в том смысле, что согласился временно поработать у Клеверингов.

- У меня есть одна ваша бумага, мистер Морган, - сказал майор.

- Если угодно, можете показать ее сэру Фрэнсису, сэр, сделайте одолжение, - отвечал Морган, не поднимая глаз. - Я вам очень обязан, майор Пенденнис, и если только смогу, непременно отплачу вам за вашу доброту.

Артур услышал эту фразу, увидел ненавидящий взгляд, которым она сопровождалась. Крикнув, что забыл носовой платок, он побежал по лестнице обратно в гостиную. Фокер был еще там, все не мог оторваться от своей сирены. Пен бросил на сирену многозначительный взгляд, а сирена, нужно полагать, понимала многозначительные взгляды, потому что когда Пен, отыскав свой платок, снова пошел к двери, она сказала, смеясь:

- Ах, да, Артур... мистер Пенденнис... я хотела просить вас передать одну вещь нашей милой Лоре, - и вышла следом за ним.

- Что такое? - спросила она, притворив дверь.

- Вы сказали Гарри? Вы знаете, что этому мерзавцу Моргану все известно?

- Знаю.

- Вы сказали Гарри?

- Нет, нет... Вы меня не выдадите?

- Морган, вот кто выдаст.

- Нет, - сказала Бланш. - Я ему обещала... n'importe (Не важно что

(франц.).). Подождите, пока мы поженимся... ах, дайте нам только пожениться... ах, я так несчастна, - воскликнула девушка - та самая, что весь вечер цвела улыбками и невинной веселостью.

- Умоляю вас, скажите Гарри. Скажите сейчас. Вы ни в чем не виноваты.

Вам он простит что угодно. Скажите ему сегодня же.

- И передайте ей вот это... il est la... (Он здесь (франц.).) и мой привет, и простите, пожалуйста, что я вас задержала; а если она будет у мадам Кринолин в половине четвертого, и если леди Рокминстер ее отпустит, мне так хотелось бы покататься с ней в парке. - И, послав Пену воздушный поцелуй, она ушла, напевая, а Пен побежал вниз, навстречу Моргану, который поднимался на бархатных лапах по устланной ковром лестнице.

Снизу Пен еще услышал, как под пальцами мисс Амори бравурно зазвучало фортепьяно, а затем вышел с дядюшкой на улицу и в двух словах рассказал ему о своем разговоре с Бланш.

- Что же теперь делать? - спросил он.

- Что делать, что делать, - рассердился майор. - Не вмешиваться, только и всего. Ты спасибо скажи, что выпутался из этой истории, - добавил он и даже передернулся от отвращения, - пусть сами разбираются.

- Хоть бы только она ему сказала!

- Будь покоен, она сделает, как найдет нужным. Мисс Амори, черт возьми, девушка с головой, пусть и действует по своему усмотрению. А что ты с ними развязался - этому я рад, черт возьми, очень рад. Кто это там курит? А, это мистер Стронг. Тоже небось жаждет сунуть свой нос в это дело. Говорю тебе, Артур, не вмешивайся.

Стронг и правда пытался заговаривать на эту тему, но майор упорно его не слушал - он рассуждал о погоде, о стоянках кебов, о том, как хорош Эпсли-Хаус в лунном свете, - о чем угодно, кроме этого предмета. Сворачивая на Сент-Джеймс-стрит, он чопорно раскланялся со Стронгом и, крепко ухватив племянника под руку, опять стал уговаривать его оставить Клеверингов в покое.

- Эта история могла бы тебе дорого обойтись, - сказал он, - так что ты уж послушай моего совета.

Когда Артур вышел из гостиницы, плащ и сигара Стронга маячили в нескольких шагах от подъезда. Веселый капитан, смеясь, подошел к Артуру.

- Я тоже стреляный воробей, - сказал он. - Я хотел с вами поговорить, Пендеинис. Я слышал обо всем, что тут произошло в мое отсутствие. Авансом поздравляю вас с законным браком и еще поздравляю со счастливым избавлением

- вы меня понимаете. Не мое дело было что-нибудь говорить, но я-то знаю, что некая особа - отъявленная... ну, да не важно кто. Вы поступили, как благородный человек, и слава богу, что не попались.

- Да, жаловаться мне не на что, - отвечал Пен. - А возвращался я, чтобы еще раз попытаться уговорить бедную Бланш все рассказать Фокеру. Ради нее надеюсь, что она это сделает, а впрочем, - едва ли. Честность - лучшая политика, Стронг, лучшая и единственная.

- И счастлив тот, кто ей следует, - подхватил шевалье. - Этот мерзавец Морган готовит какую-то пакость. Он уже два месяца как рыщет вокруг нашей квартиры - разнюхал тайну бедняги Амори и теперь хочет узнать, где этот сумасшедший находится. Уж он и мистера Болтона выспрашивал, и старика Костигана несколько раз до пьяна напоил. Сторожа он подкупил, чтобы сказал, когда мы вернемся, и к Клеверингу в услужение втерся, намекнув, что много знает. Вот увидите, он еще заработает на этом хороший куш.

- А где Амори? - спросил Пен.

- В Булони, наверно. Я его там оставил и предостерег, чтобы сюда не совался. Мы с ним рассорились, с таким сумасшедшим каши не сваришь. И мне очень приятно, что теперь он - мой должник и что благодаря мне он не угодил в еще худшую беду.

- Все свои выигрыши он, верно, растратил?

- Нет, он сейчас богаче, чем был до отъезда, разве что за последние две недели все спустил. В Бадене ему баснословно везло - несколько дней подряд срывал банк, все только о нем и говорили. Он там связался с одним субъектом по фамилии Блаундел, который собрал вокруг себя всевозможных шулеров -

мужчин и женщин, русских, немцев, французов, англичан. Амори так обнаглел, что в один прекрасный день я был вынужден исколотить его до полусмерти. Что поделаешь, он не робкого десятка, и мне ничего не оставалось, как пустить в ход кулаки.

- И что же, он вызвал вас на дуэль?

- Вы хотите сказать, что я сделал бы доброе дело, если бы застрелил его? Нет, сэр, я ждал его вызова, но не дождался, а в следующий раз, как мы встретились, он попросил у меня прощения. Так и сказал: "Стронг, я перед вами виноват. Вы меня вздули - и поделом". Я пожал ему руку, но оставаться с ним после этого не мог. Свои долги я уплатил ему еще накануне, - пояснил Стронг, краснея. - Все заложил, чтобы ему заплатить, а потом с десятью последними флоринами пошел играть в рулетку. Если б проиграл, то наутро подставил бы лоб под его пулю. Жизнь мне опостылела. Ну посудите сами, сэр, разве это не обидно? Грешен, векселями я баловался, но ни разу не покинул друга в беде, не совершил ни одного бесчестного поступка, и чтобы такой человек не мог заработать себе на кусок хлеба? В рулетку я тогда выиграл, и поставил на этом крест. Теперь решил торговать вином. Родственники моей жены живут в Кадисе. Я буду ввозить испанские вина и окорока; на этом можно нажить состояние, сэр, большое состояние. Вот моя карточка. Если вам потребуется херес или окорока - вспомните про Нэда Стронга.

И шевалье вручил Артуру изящную карточку, на которой значилось, что

"Стронг и Кo, Подворье Шепхерда", - единственные агенты по продаже прославленных вин Манзанилья испанского гранда герцога Гарбансос, а также знаменитых Тобосских окороков, из свиней, откормленных одними желудями на родине Дон-Кихота.

- Приходите и отведайте, сэр, отведайте у меня на квартире. Деловая хватка у меня есть, и на этот раз, клянусь честью, я добьюсь успеха.

Пен рассмеялся и сунул карточку в карман.

- Не знаю, разрешат ли мне ходить на холостые пирушки, - сказал он. -

Вы ведь знаете, я собираюсь...

- Но херес-то вам потребуется, сэр, непременно потребуется.

- Тогда, будьте спокойны, я обращусь только к вам. По-моему, вы хорошо сделали, что расстались и с другим своим приятелем... Я слышал, почтенный Алтамонт и его дочь состоят в переписке, - добавил Артур, помолчав.

- Да. Она, хитрюга, писала ему длиннющие письма - страшная галиматья, он мне показывал; а он ей отвечал на имя миссис Боннер. Сперва он хотел ее увезти, - верните ему дочь, и никаких. Но она, сами понимаете, не пожелала, да и он скоро остыл. - Шевалье вдруг расхохотался. - Да вы знаете, сэр, из-за чего у нас вышла ссора, а потом и драка? В Бадене жила одна вдовушка, некая баронесса де ля Крюшкассе, одного с ним поля ягода; так этот мошенник хотел на ней жениться, и женился бы, кабы я ей не сказал, что он уже женат.

Да, они друг друга стоили. Когда я отплывал в Англию, я видел ее на молу в Булони.

И вот мы добрались в нашем повествовании до того места, к которому уже подвела нас заметка из "Чаттерисского часового".

До блаженного часа, когда Фокер сможет назвать Бланш своей, остались считанные дни; чуть ли не все клеверингские "жители перебывали в каретнике при "Гербе Клеверингов", чтобы поглядеть на роскошнейшую новую коляску, которую старший кучер мистера Фокера показывает, за благодарную мзду в виде выпивки. Мадам Фрибсби шьет очаровательные платья фермерским дочкам, которым предстоит изображать своего рода хор подружек во время венчания и свадебного завтрака. И по случаю восхитительного события в поместье готовятся грандиозные торжества.

- Да, да, мистер Хакстер, счастливые арендаторы, гордость страны, соберутся под сводами баронского замка, и пойдет пир горой, вино польется рекой, и дин-дон колокольный звон, все будет как у людей. А потом мой тестюшка с блестящими в глазах слезами умиления благословит нас на ступенях баронского крыльца. Кажется, таков будет церемониал, мистер Хакстер, -

надеюсь вы и ваша прелестная супруга почтите нас своим присутствием, а сейчас, что будете пить, сэр? Миссис Лайтфут, голубушка, прошу вас, угощайте моего доброго друга и лейбмедика мистера Хакстера, мистера Сэмюела Хакстера, члена Королевской коллегии хирургов, всем, что есть лучшего в вашем заведении, а записывайте на меня; а вас, мистер Лайтфут, чем позволите угостить? Впрочем, вы, кажется, уже достаточно подкрепились, ха-ха.

Так разглагольствовал Гарри Фокер в буфете "Герба Клеверингов". Он снял там номер и окружил себя друзьями. Всех без разбора он угощал вином, со всеми балагурил. Он был так счастлив! Он смешил мадам Фрибсби, приятельницу и союзницу миссис Лайтфут, когда она с задумчивым видом сидела в буфете. Он утешал миссис Лайтфут, которой молодой супруг уже доставлял немало тревог и огорчений; ибо мы не можем скрыть, что мистер Лайтфут, владевший ключами от погреба, но отнюдь не владевший своими необузданными желаниями, с утра до ночи был либо навеселе, либо пьян. У любящей жены сердце кровью обливалось при виде того, как этот молодой верзила шатаясь бродит по двору и по дому, либо распивает с фермерами и торговцами собственные прекрасные вина и с таким тщанием отобранные настойки.

Мистер Морган, когда у него выдавалась свободная минута, приходил сюда из Клеверинг-Парка и тоже выпивал стаканчик за счет хозяина. Он поглядывал на выкрутасы пьяненького Лайтфута со злобной усмешкой. В такие минуты миссис Лайтфут особенно страдала за своего злосчастного супруга. Женат всего несколько месяцев, а до чего дошел! Мадам Фрибсби могла ей посочувствовать.

Мадам Фрибсби могла и не такое порассказать о мужчинах. Она имела печальный опыт, много чего пережила. Вот так и получается, что никто не счастлив вполне, что у каждого, как заметил мистер Фокер, есть в бокале жизни горькая капля. А между тем сам-то он, простая душа, не ощущал в своем вине никакой примеси. Его чаша была до краев полна счастьем.

Мистер Морган оказывал Фокеру самое почтительное внимание.

- А мне он почему-то не нравится, - признался както молодой человек доброй миссис Лайтфут. - Мне все кажется, что он снимает с меня мерку для гроба. Мой тестюшка его боится; вообще мой тестюшка... ну, да ладно, зато теща у меня молодец, миссис Лайтфут.

- Еще бы, - согласилась та и вздохнула при мысли, что, пожалуй, лучше бы ей было не покидать своей барыни.

- Нет, не нравится он мне, - продолжал Фокер, - а почему - не пойму.

Он, видите ли, хочет поступить ко мне в дворецкие. И Бланш хочет, чтобы я его нанял. Чем он так приглянулся мисс Амори?

- А разве он приглянулся мисс Бланш?

Новость эта, казалось, сильно встревожила миссис Лайтфут; а вскоре у этой достойной женщины появились и новые причины для тревоги. Однажды утром ей доставили письмо с булонским штемпелем, и она ссорилась изза него с мужем, как раз когда Фокер проходил через буфет, направляясь в Клеверинг-Парк. Он теперь являлся туда к утреннему завтраку и некоторое время купался в лучах своей Армиды; затем, поскольку общество Клеверинга ему претило, а охота не была в числе его любимых занятий, он возвращался на часок к бильярду и теплой компании в "Гербе Клеверингов"; затем наступало время для поездки верхом с мисс Амори, а затем, пообедав у нее, он скромно удалялся к себе в гостиницу.

Итак, Лайтфут и его супруга ссорились из-за письма. Опять заграничное?

Почему она все время получает письма из-за границы? Кто ей пишет? Уж он дознается. Брат? Неправда, нет у нее никакого брата. Не его дело? Нет, его.

И, выругавшись, он схватил жену в охапку и потянулся к ее карману за письмом.

Бедная женщина взвизгнула: "На, бери!" Но в ту минуту, как Лайтфут сжал письмо в кулаке, на пороге показался мистер Фокер, и при виде его она взвизгнула еще громче и снова попыталась вырвать у мужа добычу. Оттолкнув ее, Лайтфут вскрыл конверт, и оттуда выпало на стол второе письмо.

- Прочь руки! - вскричал Гарри и ринулся к супругам. - Не смейте обижать женщину, сэр! Подлец тот, кто притронется к женщине, если только не для... э, что это? Письмо для мисс Амори? Что это значит, миссис Лайтфут?

Миссис Лайтфут заголосила:

- Истукан бесчувственный! Так ты обходишься с женщиной, которая тебя из грязи подняла? Негодяй, на жену поднял руку! И зачем я за тебя пошла? Зачем оставила мою барыню? Для того ли я истратила восемьсот фунтов на этот дом, чтобы ты тут пил да безобразничал?

- Сама получает письма, а сама не говорит, от кого, - проворчал Лайтфут пьяным голосом. - Это дело семейное, сэр. Прикажете чего-нибудь подать, сэр?

- Я отнесу это письмо мисс Амори, я как раз туда иду, - сказал Фокер;

бледный, как мел, он взял письмо со стола, накрытого для хозяйского завтрака, и вышел.

- Он приезжает... кто приезжает, черт возьми? Кто это "Дж. А", миссис Лайтфут? Я вас спрашиваю, кто это "Дж. А"? - орал супруг.

Крикнув на ходу "да замолчи ты, пьяная рожа", миссис Лайтфут сбегала за шляпкой и шалью, кое-как оделась, увидела, что Фокер пошел по главной улице, сама свернула в переулок и задами побежала к воротам Клеверинг-Парка. Фокер заметил впереди себя бегущую фигуру, но когда он дошел до ворот, ее и след простыл. Остановившись, он спросил привратника:

- Кто это сейчас вошел? Ах, миссис Боннер?

Ноги его не слушались; деревья плыли перед глазами. Раза два он отдыхал, прислонившись к стволу облетевшей липы.

Леди Клеверинг с сыном была в столовой, тут же зевал над газетой ее муж.

- С добрым утром, Гарри, - сказала бегум. - Глядите, сколько писем, целые горы. Леди Рокминстер приедет не в понедельник, а во вторник, Артур с майором будут сегодня; а Лора поживет у пастора Портмена, оттуда и в церковь придет, и еще... да что с вами, Гарри, голубчик, на вас лица нет!

- Где Бланш? - с трудом проговорил Гарри. - Еще не выходила?

- Бланш всегда последняя, - сказал Фрэнк, уплетая булочки. - Лентяйка первостепенная. Когда вас нет, она до второго завтрака в постели валяется.

- Замолчи, Фрэнк, - остановила его мать.

Вскоре явилась и Бланш; она была бледна и посмотрела на Фокера как-то искательно; потом подошла к матери, поцеловала ее и, когда повернулась к Гарри, лицо ее сияло самой обворожительной улыбкой.

- Как поживаете, сэр? - сказала она, протягивая ему обе руки.

- Я болен, - отвечал Гарри. - Я... я принес вам письмо, Бланш.

- Письмо? От кого же? Voyons (Давайте посмотрим (франц.).).

- Не знаю... но хотел бы узнать.

- Как я могу сказать, пока не прочла?

- А разве миссис Боннер вам не сказала? - спросил он дрожащим голосом.

- Тут какая-то тайна. Леди Клеверинг, лучше вы сами ей отдайте.

Леди Клеверинг в недоумении взяла письмо из трясущейся руки Фокера и взглянула на надпись. И тут она тоже вся затряслась, в испуге уронила письмо, подбежала к Фрэнку и, прижав его к себе, всхлипнула:

- Возьмите, не хочу... этого не может быть, не может быть!

- В чем дело? - воскликнула Бланш, но улыбка ее уже слиняла. - Это просто письмо от... от одного бедного родственника, военного на пенсии.

- Это неправда, неправда! - кричала леди Клеверинг. - Нет, мой Фрэнки... Что же ты молчишь, Клеверинг?

Бланш подняла письмо и сделала шаг к камину, но Фокер успел схватить ее за руку.

- Я должен прочесть это письмо, - сказал он. - Дайте сюда. Я не позволю его сжечь.

- Вы... не смейте так обращаться с мисс Амори в моем доме! - крикнул баронет. - Отдайте письмо, черт вас возьми!

- Читайте... и посмотрите на нее, - сказала Бланш, указывая на мать. -

Это ради нее я хранила тайну. Читайте, жестокий человек!

И Фокер распечатал и прочел письмо:

"Не писал моей дражайшей Бетси три недели, но сим посылаю свое

родительское благословение, скоро приеду вслед за письмом, непременно хочу посмотреть свадьбу и моего зятя. Остановлюсь у Боннер. Осень провел хорошо, живу в гостинице, общество хорошее, все очень тонно. Зря ты, пожалуй, променяла м-ра П. на м-ра Ф., по-моему, Фокер - не такая уж красивая фамилия и, судя по твоим словам, он осел и собой не красавец. Но в мошне у него звенит, а это главное. Ну, моя маленькая Бетси, остальное при свидании. Любящий тебя отец Дж. Амори-Алтамонт".

- Прочтите, леди Клеверинг. Теперь уже поздно от вас скрывать.

И несчастная, пробежав глазами письмо, снова вскрикнула истошным голосом и судорожно вцепилась в сына.

- Они тебя обездолили, - причитала она. - Они обесчестили твою старуху мать. Но я не виновата, Фрэнк, как перед богом не виновата. Я этого не знала, мистер Фокер, право же, право же, не знала.

- Ну разумеется, - сказал Фокер и, подойдя, поцеловал у ней руку.

- Гарри, вы - само великодушие! - в упоении воскликнула Бланш, делая шаг вперед. Но он отдернул руку, к которой она тянулась, и губы у него задрожали.

- Это другой разговор, - сказал он.

- Я сделала это ради нее... ради нее, Гарри! Снова картинная поза.

- Можно было кое-что сделать и ради меня, - сказал Фокер. - Я бы вас взял, кем бы вы ни были. В Лондоне говорят обо всем. Я знал, что ваш отец...

что он плохо кончил. Вы что же, думали, что я женюсь на вас из-за ваших связей? О, черт! Я два года любил вас всем сердцем, а вы мною играли, вы хитрили со мной! - выкрикнул он. - Ох, Бланш, Бланш, как вам не стыдно! - И он закрыл лицо руками и разрыдался.

Бланш подумала: "Нужно было ему сказать в тот вечер, когда Артур меня предостерег".

- Не отвергайте ее, Гарри! - воскликнула леди Клеверинг. - Возьмите ее, возьмите все, что я имею. Вы же понимаете, с моей смертью все отойдет ей.

Мой мальчик - нищий. (При этих словах юный Фрэнк, уже напуганный непонятной сценой, громко взвыл.) Берите все, до последнего шиллинга. Оставьте мне только на что жить, чтобы я могла спрятаться где-нибудь с моим ребенком, скрыться от обоих. Оба они скверные, скверные. Может, он уже здесь. Я не хочу его видеть. Клеверинг, трус ты этакий, защити меня от него.

- Ты шутишь, Джемайма? - вскричал Клеверинг, вскочив с места. - Ты это не всерьез? Ты не бросишь нас с Фрэнком? Я этого не знал, клянусь. Фокер, я понятия ни о чем не имел, пока этот мерзавец не вернулся и не отыскал меня.

Будь он проклят, этот беглый каторжник.

- Кто? - переспросил Фокер, а Бланш взвизгнула.

- Да, - завизжал и баронет, - да, беглый каторжник, он подделал подпись своего тестя, какого-то стряпчего, и убил человека в Ботани-Бэй, скотина...

и убежал в заросли, чертов сын, и хорошо бы он там сдох. А лет шесть назад он явился ко мне и стал меня грабить. Я на него, мерзавца, разорился! И Пенденнис это знает, и Стронг знает, и этот проклятый Морган знает, и она знает, уже давно. А я нипочем бы не рассказал, я и от жены все скрыл.

- И ты его видел и не убил, трус несчастный? - сказала жена Амори. -

Уйдем, Фрэнк. Твой отец - трус. Я обесчещена, но я - твоя мать, и ты... ты ведь будешь меня любить?

Бланш, eploree (В отчаяние и ужасе (франц.).), подошла было к матери, но та отпрянула от нее, как от змеи.

- Не прикасайся ко мне, - сказала она. - У тебя нет сердца, никогда не было. Теперь я все понимаю. И почему этот трус хотел уступить свое место в парламенте Артуру, и почему ты грозилась, что заставишь меня отдать тебе половину братниных денег. А когда Артур предложил, что возьмет тебя без приданого, потому что не хотел грабить моего мальчика, ты его бросила и приманила бедного Гарри. Плюньте на нее, Гарри. Вы-то хороший человек. Не женитесь на этой... на дочке каторжника. Фрэнк, маленький мой, иди ко мне, к твоей несчастной матери. Мы спрячемся от людей, но мы честные, да, честные.

Тем временем в груди у Бланш нарастало странное чувство ликования. Этот месяц с бедным Гарри показался ей томительно скучным. Все его богатство и роскошь не могли примирить ее с ним самим. Ей наскучила его простота; она устала обхаживать и улещать его.

- Помолчите, мама! - воскликнула она, сопроводив свои слова жестом, как всегда, уместным, хотя и несколько театральным. - Вы говорите, у меня нет сердца? Я храню в тайне позор моей матери. Я уступаю свои права брату, незаконнорожденному брату, - да, свои права и свои деньги. Я не выдаю своего отца - и все это значит, что у меня нет сердца? Теперь я обрела свои права, и закон моей родины утвердит их. Я взываю к закону моей родины. Сегодня бедный изгнанник будет здесь. Я хочу уйти к моему отцу. - И девушка величественно повела рукой, воображая себя героиней.

- Ах, так? - вскричал Клеверинг и грубо выругался. - Я мировой судья и будь я проклят, если не отдам его под суд. Вон едет коляска, может, это он.

Пусть только покажется.

К дому и правда приближалась коляска, и обе женщины завопили, одна другой громче, ожидая вот-вот увидеть Алтамонта.

Отворилась дверь, мистер Морган доложил, что приехали майор Пенденнис и мистер Пенденнис, и те вошли в самый разгар этой яростной ссоры. Столовую отделяла от сеней высокая ширма, и вполне возможно, что мистер Морган, - по своему обыкновению, воспользовался ею, чтобы быть осведомленным обо всем происходящем.

Накануне жених и невеста условились поехать верхом, и в назначенный час лошади мистера Фокера прибыли из "Герба Клеверингов". Но мисс Бланш на этот раз от прогулки отказалась. Пен вышел на крыльцо проститься с приятелем; и Гарри Фокер уехал, сопровождаемый грумом в трауре. За прошедшие два-три часа все важнейшие события, изложенные в этой повести, подверглись обсуждению.

Давались советы, рассказывались подробности, предлагались компромиссы, и кончилось тем, что Гарри Фокер уехал, а Пен напутствовал его печальным:

"Храни тебя бог!" Обед в Клеверинг-Парке прошел уныло; новый лакей за столом не прислуживал; обе дамы отсутствовали. После обеда Пен сказал: "Я схожу в Клеверинг, узнаю, не приехал ли он".

Он зашагал по темной аллее, через мост, мимо старого своего имения, где в знакомых, тихих когда-то полях пылали печи и горны на постройке железной дороги, и, наконец, вступив в городок, направился к "Гербу Клеверингов".

Возвратился он заполночь, очень бледный и взволнованный.

- Леди Клеверинг еще не легла? - справился он и услышал, что нет, не легла, сидит у себя в будуаре. Он поднялся наверх и заглянул в комнату -

несчастная женщина, заплаканная, растерянная, являла жалкое зрелище.

- Это я - Артур, - сказал он входя и, ласково к ней склонившись, поцеловал ее руку. - Вы всегда были мне добрым другом, дорогая леди Клеверинг. Я вас очень люблю. У меня есть для вас новости.

- Не величайте меня так, - сказала она, пожимая ему руку. - Вы хороший мальчик, Артур. Спасибо, что пришли ко мне, милый. Вы иногда бываете очень похожи на вашу маму.

- Милая, дорогая леди Клеверинг, - повторил Артур с особым ударением,

- случилось что-то очень странное.

- С ним что-нибудь случилось? - ахнула леди Клеверинг. - Какой ужас -

ведь я бы этому обрадовалась!

- Он жив и здоров. Он приехал и уехал. Не волнуйтесь, дорогая, - он уехал, а вы - по-прежнему леди Клеверинг.

- Значит, то, что он мне иногда говорил, правда? - воскликнула она. -

Что он...

- Он был женат, когда женился на вас. Сегодня он в этом признался. Он никогда не вернется.

Леди Клеверинг вскрикнула еще громче, бросилась Артуру на шею, расцеловала его и залилась слезами.

Все, что Пен рассказал, беспрестанно прерываемый всхлипываниями и вопросами, мы должны изложить очень кратко, ибо положенный нам предел уже близок и наша повесть идет к концу. Амори прибыл из Чаттериса в станционной карете, сменившей старые дилижансы "Поспешающий" и "Упорный", и остановился в "Гербе Клеверингов". Назвавшись Алтамонтом, он заказал обед и, будучи человеком общительным, предложил хозяину выпить с ним, а тот не отказался.

Выспросив у мистера Лайтфута все новости касательно владельцев Клеверинг-Парка и убедившись, что миссис Лайтфут сберегла его тайну, он потребовал еще вина, а затем оба, в изрядном подпитии, направились в буфет, к миссис Лаитфут.

Она распивала чай со своей приятельницей мадам Фрибсби. Лаитфут уже достиг того блаженного состояния, когда его ничто не могло удивить; поэтому, увидев, что Алтамонт здоровается с его женой, как старый знакомый, он не усмотрел в этом ничего, кроме повода для дальнейшей выпивки, и джентльмены принялись за грог и предложили по стаканчику дамам, не замечая, что обе они насмерть перепуганы.

Часов в шесть в буфет заглянул мистер Морган, новый лакей сэра Фрэнсиса Клеверинга, и его тоже пригласили к столу. Он выбрал напиток себе по вкусу, и завязался общий разговор.

Вскоре мистер Лаитфут стал клевать носом. Мистер Морган уже несколько раз делал мадам Фрибсби знаки удалиться; но она, то ли оцепенев от страха, то ли по внушению миссис Лаитфут, не двигалась с места. Ее упорство сильно раздосадовало мистера Моргана, и он излил свое недовольство в таких выражениях, что миссис Лаитфут опечалилась, а мистер Алтамонт упрекнул его в неумении вести себя в женском обществе.

Их перепалка сильно разогорчила обеих дам, в особенности миссис Лаитфут; она всячески пыталась успокоить мистера Моргана, а затем, под видом того, что дает приезжему закурить, протянула ему бумажку, на которой успела украдкой написать: "Он вас знает. Уходите". Видимо, было что-то подозрительное в том, как она протянула записку или как гость прочитал ее: когда он вскоре после этого встал и заявил, что идет спать, Морган тоже поднялся и со смешком возразил, что спать еще рано.

Тогда приезжий сказал, что идет к себе в номер. Морган взялся его проводить. На это гость выпалил:

- Идем. У меня там есть пара пистолетов, я уложу на месте любого предателя и шпиона, - и так свирепо воззрился на Моргана, что тот, схватив Лайтфута за шиворот, чтобы разбудить его, сказал:

- Джон Амори, арестую вас именем королевы. Лаитфут, будьте свидетелем.

За эту поимку дадут тысячу фунтов.

Он уже протянул руку, чтобы схватить своего пленника, но тот левым кулаком ударил его в грудь с такой силой, что он свалился на пол позади Лайтфута. Лайтфут, мужчина крепкий и храбрый, пригрозил разбить своему гостю башку и уже изготовился это сделать, и тогда гость, скинув сюртук и осыпая обоих своих противников бранью, вызвал их на бой.

Но миссис Лайтфут с воплем бросилась перед мужем на колени, в то время как мадам Фрибсби с еще более пронзительным воплем подбежала к гостю и, восклицая: "Армстронг! Джонни Армстронг!" - вцепилась в его обнаженную руку, на которой было вытатуировано синее сердце и буквы "М. Ф.".

Возгласы мадам Фрибсби, казалось, и удивили и отрезвили незнакомца. Он вгляделся в нее и вдруг воскликнул:

- Да ведь это Полли!

А мадам Фрибсби все не умолкала.

- Это не Амори. Это Джонни Армстронг, мой скверный, распутный муж, он женился на мне в церкви святого Мартина, когда служил помощником на корабле, а через два месяца бросил меня, злодей. Это Джон Армстронг - вон у него на руке метка, он ее сделал перед нашей свадьбой.

- Ну да, Полли, - сказал неизвестный. - Конечно, я Джон Армстронг. Я Джон Армстронг, Амори, Алтамонт - пусть выходят все, сколько есть, я им докажу, что такое британский моряк. Ура!

Морган все еще выкрикивал: "Арестовать его!" Но миссис Лайтфут на него напустилась:

- Арестовать? Это тебя надо арестовать, шпион, негодник! Туда же!

Задумал расстроить свадьбу, разорить миледи и отобрать у нас "Герб Клеверингов"!

Мистер Лайтфут круто повернулся:

- Так он хотел отобрать у нас "Герб Клеверингов"? Ах черт, убить его мало.

- Ты его подержи, миленький, пока не пройдет карета к поезду. Она вот-вот здесь будет.

- Пусть только шелохнется, я его на месте задушу, - сказал Лайтфут.

И так они держали Моргана, пока не подъехала карета и мистер Амори, или Армстронг, не укатил обратно в Лондон.

Морган последовал за ним, но об этом Артур Пенденнис не рассказал леди Клеверинг; осыпанный изъявлениями ее признательности, он расстался с ней, когда она входила в комнату сына, чтобы поцеловать его во сне. Хлопотливый это выдался день.

Нам осталось только изложить события еще одного дня - того дня, когда Артур, обряженный в новую шляпу, новый синий сюртук с синим же шейным платком, новый изящный жилет, новые башмаки и новые запонки (подарок вдовствующей графини Рокминстер), в одиночестве уселся за накрытый к утреннему завтраку стол в Клеверинг-Парке и не мог проглотить ни куска. Два письма лежали у его прибора; отложив до времени одно, с хорошо знакомой надписью, он сперва вскрыл толстое письмо, надписанное круглым канцелярским почерком.

Письмо это гласило:

"Виноторговля Гарбансос.

Подворье Шепхерда. Понедельник.

Дорогой Пенденнис!

Сердечно поздравляю Вас с событием, которое сделает Вас счастливым на всю жизнь, и шлю низкий поклон миссис Пенденнис, - я с ней знаком много лет, а надеюсь быть знакомым еще больше. Осмеливаюсь напомнить ей, что один из необходимейших предметов для ублаготворения ее мужа - это чистый херес, и не сомневаюсь, что ради Вас она станет моей постоянной покупательницей.

Однако я должен сообщить Вам кое-что помимо моих собственных забот.

Вчера к вечеру некий Дж. А. явился ко мне из Клеверинга, откуда он выехал при обстоятельствах Вам, несомненно, известных. Несмотря на нашу размолвку, я не мог не предоставить ему кров и пищу (он отдал щедрую дань и хересу Гарбансос и Тобосскому окороку), и он рассказал мне, что с ним случилось, и еще много удивительных вещей. Этот мошенник женился в шестнадцать лет, после чего неоднократно проделывал то же самое - в Сиднее, в Новой Зеландии, в Южной Америке, в Ньюкасле, и все это, по его словам, еще до того, как он познакомился с нашей бедной приятельницей - модисткой. Это заправский Дон-Жуан.

Но на сей раз командор, казалось, настиг-таки его: пока мы обедали, в дверь три раза постучали, он вздрогнул. Я тут в свое время не раз выдерживал осаду и теперь отправился на разведку, на обычное место. Благодарение богу, я никому не должен ни шиллинга, да, кроме того, у тех молодчиков другая тактика. На площадке оказался Морган, бывший лакей Вашего дядюшки, и с ним полицейский (по-моему - подставной), и они заявили, что имеют ордер на арест Джона Армстронга (он же Амори, он же Алтамонт) беглого каторжника, и грозили взломать дверь.

Надо вам сказать, сэр, что в дни своего пленения я обнаружил некую дорогу по желобу к окну квартиры Бауза и Костигана. Туда я и направил Джека Алиаса, немного опасаясь за его жизнь, ибо наш прикрытый путь сильно обветшал, - а потом, после некоторых переговоров, впустил Моргана и его дружка в квартиру.

Негодяй знал про наш прикрытый путь, он сразу двинулся в комнаты, полицейского послал вниз, сторожить ворота, а сам побежал по лестнице наверх, как будто бывал здесь раньше. Когда он вылезал из окна, с чердака Бауза послышался знакомый Вам голос: "Кто такой? Какого черта вам здесь нужно? Не ступайте на желоб, один человек тут уже разбился насмерть".

И когда Морган заглянул вниз, в темноту, чтобы проверить это жуткое известие, Костиган схватил метлу и одним толчком обрушил ход сообщения, - а нынче утром, захлебываясь от восторга, рассказал мне, что эта военная хитрость пришла ему в голову, когда он вспомнил свою дорогую Эмили в роли Коры, и как рушится мост в пьесе "Пизарро". Жаль, что этот мерзавец Морган не стоял на мосту, когда генерал применил свою военную хитрость.

Если услышу что еще про Джека Алиаса, дам Вам знать. Денег у него еще много, я уговаривал его послать малую толику нашей бедной модистке, но он, негодяй, расхохотался и заявил, что лишних у него нет, а вот прядь своих волос он может подарить кому угодно. Прощайте, желаю счастья, остаюсь преданный Вам Э. Стронг".

- А теперь прочтем второе, - сказал Пен. - Милый старый друг! - И прежде чем сломать печать, поднес ее к губам.

"Уорингтон, вторник.

В такой день не могу не послать вам обоим привет. Дай вам бог счастья, дорогой Артур и дорогая Лора. Пен, такой жены, как твоя, не найти во всем мире, береги и лелей ее, как зеницу ока. Скучно будет без тебя в нашей квартирке, милый Пен; но когда мне взгрустнется, я смогу отдохнуть душой в доме моего брата и сестры. Я здесь практикуюсь в детской, готовлюсь к роли дяди Джорджа. Всего вам лучшего! Поезжайте в свадебное путешествие а потом возвращайтесь к любящему вас Дж. У."

Пенденнис и его жена вместе прочитали это письмо после завтрака у пастора Портмена, когда гости разошлись и коляска, окруженная толпой, уже ждала у ворот пасторского дома. Но задняя калитка вела на кладбище, над которым во всю мочь звонили колокола, и здесь-то, у зеленой могилы Элен, Артур показал жене письмо Джорджа. Лора заплакала над этим письмом - от горя или от счастья? - и снова, подле священного праха, поцеловала и благословила своего Артура.

В тот день в клеверингской церкви состоялось всего одно венчание: несмотря на все жертвы, которые Бланш принесла ради нежно любимой матери, честный Гарри Фокер не простил женщину, обманувшую своего жениха, справедливо решив, что она и впредь стала бы его обманывать. Он уехал в Египет и в Сирию, где и оставил свой недуг, и возвратился с роскошной бородой и с целым набором фесок и кальянов, которыми щедро одаривает своих друзей. Живет он на широкую ногу и, по рекомендации Пена, покупает вино знаменитых марок герцога Гарбансос.

О том, чем кончил бедный Кос, мы уже упоминали. Бесславный конец, но чего же было и ждать, после такой жизни? Морган - весьма уважаемая фигура в приходе Сент-Джеймс и по поводу нынешней политической обстановки высказывается как истый британец. А Бауз... Когда скончался мистер Пайлер, клеверингский органист, маленькая миссис Сэм Хакстер, которой пастор Портмен ни в чем не может отказать, привезла Бауза из Лондона, и в конкурсе на замещение этой должности ее кандидат одержал победу. А когда сэр Фрэнсис Клеверинг покинул сей бренный мир, та же неутомимая маленькая деятельница штурмом взяла избирательный округ, и теперь его представляет в парламенте Артур Пенденнис, эсквайр. Бланш Амори, как известно, вышла замуж в Париже, и салон графини Монморанси де Валантинуа посещали одно время лучшие умы французской столицы. Единственной причиной дуэли между графом и юным, пылким республиканцем Альсидом де Мирабо послужило то, что последний во всеуслышание поставил под сомнение титулы первого. После этой истории мадам де Монморанси де Валантинуа совершила длительное путешествие; и Бангэй купил ее стихи и выпустил их в свет в виде изящного томика с вытисненной на переплете графской короной.

Майор Пенденнис к концу жизни сделался очень степенен и больше всего любит те часы, когда Лора читает ему вслух или слушает его рассказы. А эта милая женщина всем друг - и старым и малым, и вся ее жизнь состоит в том, чтобы приносить людям радость.

- И какой же муж получился из этого Пенденниса? - спросит иной читатель, усомнившись в том, может ли быть удачным такой брак, и действительно ли Лора нашла свое счастье. Этих любопытных - буде они знакомы с миссис Пенденнис - мы отсылаем к ней самой: видя недостатки и причуды своего мужа, видя и признавая, что он не лучший из мужчин, она любит его с неизменным постоянством. Ни она, ни их дети никогда не слышали от него резкого слова; и, не мешая ему замыкаться в себе во время приступов ипохондрии, они потом всегда готовы вновь окружить его лаской и доверием.

Друг тоже верен ему по-прежнему, и сердце его излечилось, - для здорового органа эта болезнь не бывает смертельной. Джордж отлично справляется с обязанностями крестного отца и живет один. Пусть он не достиг известности, которую его менее одаренный друг Пен приобрел своими сочинениями, - Джордж прекрасно обходится и без славы. Пусть призы и награды достаются не лучшим -

мы знаем, что так заведено Устроителем лотереи. Изо дня в день мы видим, как лживые и недостойные благоденствуют, в то время как добрые уходят от нас, молодые и милые нам безвременно погибают, - в жизни каждого человека мы прозреваем надломленное счастье, частые падения, тщетные усилия, борьбу добра и зла, в которой храбрые нередко изнемогают, и проворные остаются ни с чем; мы видим, как в гнусных местах распускаются прекрасные цветы, а в жизни самой возвышенной и великолепной замечаем трещины порока и низости и пятна греха. И, зная, как несовершенны даже лучшие из нас, будем милосердны к Артуру Пенденнису со всеми его недостатками и слабостями: ведь он и сам не мнит себя героем, он просто человек, как вы и я.

Уильям Мейкпис Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага. 9 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Как из казни устраивают зрелище
Перевод А. Поливановой Мистер X., голосовавший вместе с мистером Эварт...

Капитан Рук и мистер Пиджон (Captain Rook and Mr. Pigeon)
Перевод В. В. Бутузова Rook и Pidgeon (Рук и Пиджон) в буквальном пере...