Уильям Мейкпис Теккерей
«Виргинцы. 3 часть.»

"Виргинцы. 3 часть."

(* Мольер. Тартюф, или Обманщик, д. II, явл. 1.

Перевод М. Лозинского.)

- Не правда ли, Эльмира, мы очень мило прочли эту сцену? - со смехом спросил полковник, поглядев на жену.

Эльмира и их дочери были в восторге от чтения Оргона - как, впрочем, почти от всего, что говорил или делал полковник Ламберт. А ты, о друг-читатель, можешь ли ты рассчитывать на верность безыскусственного и нежного сердца - и притом не одного? Можешь ли и ты среди милостей, которыми одарило тебя небо, назвать любовь верящих в тебя женщин? Очисти собственное твое сердце и постарайся, чтобы оно было достойно их. И на коленях, на коленях благодари за ниспосланную тебе милость! С ней не сравнятся никакие иные сокровища. Все награды, сулимые честолюбием, богатством, наслаждениями,

- лишь суета, не приносящая нам ничего, кроме разочарования. Их жадно хватают, за них радостно дерутся, но вновь и вновь усталый победитель убеждается, что они не стоят ровно ничего. Но любовь не кончается с жизнью, простирается за ее пределы. Мне кажется, мы уносим ее с собой за порог могилы. Разве мы не любим тех, кто ушел от нас? Так неужели мы не можем надеяться, что и они нас любят и что когда мы, в свою очередь, умрем, любовь к нам останется жить в двух-трех верных сердцах?

Но скажите, почему, с какой стати, зачем эта проповедь? Видите ли, о семье Ламбертов я знаю гораздо больше, чем вы, снисходительный читатель, кому я только что их представил, - да это и естественно: как вы могли их знать, если никогда прежде о них не слышали? Возможно, мои друзья вам не понравятся: людям редко нравятся новые знакомые, когда им представляют их с неумеренными и пылкими похвалами. Вы говорите (вполне естественно): "Как! H

это все? И вот от этих-то людей он без ума? Но ведь дочка вовсе не красавица, маменька добродушна и, возможно, была когда-то недурна, хотя от ее прелестей не сохранилось ничего, а что до папеньки, то он человек самый заурядный". Пусть так. Но признайтесь, разве зрелище честного человека, его честной любящей жены и любящих, послушных детей вокруг них не трогает вас и не радует? Если вас познакомят с таким отцом семейства и вы увидите горячую нежность на любящих лицах, окружающих его, и то ласковое доверие и любовь, которые сияют в его собственных глазах, неужели вы останетесь холодны и равнодушны? Если вам доведется гостить в доме такого человека и увидеть, как поутру или ввечеру он, его, дети и слуги соберутся вместе во имя Некое, неужели вы не присоединитесь смиренно к молитве этих слуг и не завершите ее благоговейным "аминь"? В этот первый вечер его пребывания в Окхерсте Гарри Уорингтону в полубреду, вызванном снотворным питьем, вдруг почудилось, что он слышит вечерний псалом, и что поет его любимый брат Джордж, и что он дома, - и, успокоенный этой мыслью, больной снова крепко заснул.

Глава ХХII

Выздоровление

Убаюканный этими гармоничными звуками, наш юный больной погрузился в сладостный сон и всю ночь провел в приятном забытьи, а проснувшись, увидел, что в окно льются лучи летнего солнца и что у полога кровати, улыбаясь, стоят его добрые хозяин и хозяйка. Он почувствовал невероятный голод, и доктор разрешил ему тут же съесть вареного цыпленка, которого, как объяснила ему супруга доктора, приготовила одна из ее дочерей.

Одна из ее дочерей? Юноше вдруг припомнился смутный образ молоденькой девушки с розовыми щеками и черными локонами - двух молоденьких девушек, которые с улыбкой стояли у его ложа и внезапно исчезли, едва он пришел в себя. А затем, затем в его воображении возник образ другой женщины - правда, прелестной, но пожилой... ну, во всяком случае, далеко не молоденькой... и со встав... О, ужас и раскаяние! Он в отчаянии завертелся на постели, оттого что в его памяти всплыли кое-какие обстоятельства. Бездонная пропасть времени зияла между ним и прошлым. Давно ли он услышал, что эти жемчуга были фальшивыми... что эти золотые локоны - всего лишь накладка? Очень, очень давно, когда он был мальчиком, наивным мальчиком. А теперь он - мужчина, почти старик. С тех пор ему обильно пустили кровь, у него был небольшой жар, он почти сутки ничего не ел> он выпил снотворное и долго спал крепким сном.

- Что с вами, дитя мое? - воскликнула добрейшая миссис Ламберт, заметив его движение.

- Ничего, сударыня, в плече закололо, - ответил Гарри. - Я, конечно, говорю с моим хозяином и хозяйкой? Вы были ко мне так добры!

- Но ведь мы с вами старые друзья, мистер Уорингтон. Мой муж, полковник Ламберт, знавал вашего батюшку, а я училась вместе с вашей маменькой в Кенсингтонском пансионе. Вы сразу перестали быть чужим для нас, как только ваша тетушка и кузина сказали нам, кто вы такой.

- Они здесь? - спросил Гарри с несколько растерянным видом.

- Эту ночь они провели, наверное, уже в Танбридж-Уэлзе. Вчера они прислали из Рейгета верхового узнать, как вы себя чувствуете.

- Ах, я вспомнил! - сказал Гарри, поглядывая на свое забинтованное плечо.

- Я все вам отлично вправил, мистер Уорингтон. И теперь вы поступаете под опеку миссис Ламберт и кухарки.

- Ну нет, мистер Ламберт, цыпленка и рис приготовила Тео! Может быть, мистер Уорингтон захочет после завтрака встать? Мы пришлем вам вашего лакея.

- Если вопли служат доказательством преданности, то более верного и любящего слуги найти невозможно, - заметил мистер Ламберт.

- Он не спохватился вовремя и оставил ваш багаж в карете вашей тетушки,

- сказала миссис Ламберт. - Вам придется надеть белье моего мужа, хотя оно, наверное, сшито не из такого тонкого полотна, к какому вы привыкли.

- Вздор, душа моя! Мои рубашки годятся для любого доброго христианина,

- воскликнул полковник.

- Их шили Тео и Эстер, - объявила маменька, на что ее супруг поднял брови и поглядел ей прямо в глаза. - А Тео подпорола и подшила рукав вашего кафтана, чтобы вашему плечу было удобно, - добавила миссис Ламберт.

- Какие чудные розы! - воскликнул Гарри, увидев прекрасную фарфоровую вазу с этими цветами, которая стояла на туалетном столике перед зеркалом в лакированной раме.

- Моя дочь Тео срезала их сегодня утром. Что такое, мистер Ламберт?

Ведь она их правда срезала.

Наверное, полковник, считая, что его супруга слишком уж часто упоминает про Тео, наступил на туфлю миссис Ламберт, или дернул ее за платье, или еще каким-нибудь способом напомнил ей о приличиях.

- А вчера вечером кто-то чудесно пел вечерний псалом - или мне это только приснилось? - спросил молодой страдалец.

- И это тоже была Тео, мистер Уорингтон! - ответил полковник, засмеявшись. - Слуги говорили мне, что ваш негр на кухне подпевал так, что потягался бы и с церковным органом.

- Этот псалом поют у нас дома, сэр. Мой дедушка очень его любил. Отец его жены был большим другом епископа Кенна, который его написал, и... и мой милый брат тоже очень его любил, - докончил юноша дрогнувшим голосом.

Я думаю, что именно в эту минуту миссис Ламберт захотелось поцеловать бедняжку. Приключившееся с ним несчастье, жар, выздоровление и доброта тех, кто его окружал, смягчили сердце Гарри Уорингтона и сделали его восприимчивым к влиянию лучшему, нежели то, которому он подвергался последние полтора месяца. Он дышал теперь воздухом более чистым, чем отравленная атмосфера эгоизма, суетности и порока, в которую он погрузился сразу после своего приезда в Англию. Порой судьба, склонности или слабость молодого человека толкают его в объятия легкомыслия и тщеславия; и счастлив тот, кому выпадет жребий оказаться в более достойном обществе, где все светильники заправлены и чистые сердца смиренно бодрствуют.

Очень довольная матрона удалилась, оставив юношу усердно расправляться с цыпленком и рисом мисс Тео, а полковник сел возле кровати своего пациента.

Радушие гостеприимных хозяев, вкусная еда - все это привело и дух и тело мистера Уорингтона в весьма приятное состояние. Он стал даже несколько болтлив, хотя обычно - кроме тех случаев, когда бывал сильно увлечен или взволнован, - он был скорее молчалив и сдержан в разговорах и отнюдь не обладал богатым воображением. G книгами наш юноша был не очень-то в ладах, а его суждения о тех немногих романах, которые ему все же довелось прочитать, не отличались ни глубиной, ни оригинальностью. Впрочем, в собаках, лошадях и обычных житейских делах он разбирался намного лучше и с теми, кого интересовали эти предметы, разговаривал вполне свободно.

Хозяин Гарри, наделенный незаурядной проницательностью, хорошо знавший и книги, и скот, и людей, во время этой беседы со своим молодым гостем успел прекрасно понять, с кем имеет дело. Именно теперь наш виргинец услышал, что миссис Ламберт в юности дружила с его матерью и что отец полковника служил с дедом Гарри, полковником Эсмондом, в знаменитых войнах королевы Анны. Он оказался среди друзей. Вскоре он уже чувствовал себя совсем легко в обществе достойного полковника, который держался с большой простотой и сердечностью и казался совершенным джентльменом, хотя одет был в невзрачный саржевый кафтан и камзол без единой кружевной нашивки.

- Оба мои сына в отъезде, - сказал хозяин Гарри, - не то они показали бы вам наши края, когда вы поправитесь, мистер Уорингтон. Теперь же вам придется довольствоваться обществом моей жены и дочерей. Миссис Ламберт уже рассказала вам про одну из них - нашу старшую, Тео, которая сварила вам цыпленка, нарезала для вас роз и починила ваш кафтан. Она вовсе не такое чудо, как кажется ее маменьке, однако малютка Тео прекрасная хозяйка, а к тому же хорошая и веселая девочка, хотя отцу, может быть, и не следовало бы так говорить.

- Я очень благодарен мисс Ламберт за ее доброту ко мне, - сказал молодой человек.

- Ну, она была к вам не добрее, чем положено быть к ближним, и только исполнила свой долг. - Тут полковник улыбнулся. - Я посмеиваюсь над их матерью за то, что она вечно расхваливает наших детей, - добавил он, - но и сам я, боюсь, не лучше. По правде говоря, господь дал нам очень добрых и послушных детей, и с какой стати должен я притворяться равнодушным к такой милости? У вас, кажется, нет сестер?

- Нет, сэр. И теперь я остался совсем один, - ответил мистер Уорингтон.

- Ах да! Прошу у вас прощения за мой неуместный вопрос. Ваш слуга рассказал нашим людям, какое несчастье постигло вас в прошлом году. Я служил с Брэддоком в Шотландии и могу только надеяться, что перед смертью он исправился. Распутник, сэр, но была в нем и честность, и немалая доброта, хоть она и пряталась под грубостью и хвастовством. Ваш чернокожий без всякого стеснения болтает про своего хозяина и его дела. Вероятно, вы спускаете ему эти вольности потому, что он вас спас...

- Спас меня? - воскликнул мистер Уорингтоя.

- От орды индейцев во время этого похода. Мы с Молли и не прдозревали, что принимаем у себя столь богатого человека. Он говорит, что вам принадлежит половина Виргинии, но владей вы хоть всей Северной Америкой, мы все равно могли бы предложить вам только то лучшее, что у нас есть.

- Эти негры, сэр, лгут, как сам отец лжи. Они считают, что прибавляют нам чести, если скажут, что мы вдесятеро богаче, чем есть на самом деле. В Англии поместье моей матери было бы огромным, да и у нас оно считается недурным. Мы не беднее большинства наших соседей, сэр, но и не богаче, а наша сказочная пышность - плод глупой фантазии мистера Гамбо. Он ни разу в жизни не спасал меня даже от одного индейца, а при виде краснокожих сразу бросился бы бежать - как лакей моего бедного брата в тот роковой день, когда его убили.

- И самый храбрый человек обратится в бегство, когда удача против него,

- заметил полковник. - Я сам видел, как при Престоне лучшая в мире армия бежала перед ордой дикарей-горцев.

- Это потому, что шотландские горцы отстаивали правое дело, сэр.

- Как по-вашему, - спросил хозяин Гарри, - французские индейцы в прошлогодней битве отстаивали правое дело?

- Негодяи! Я бы скальпировал их всех до последнего, краснокожих убийц!

- крикнул Гарри, сжав кулаки. - Они грабили мирных поселенцев и вторгались на английскую территорию. Ну, а шотландцы ведь сражались за своего короля.

- А мы сражались за нашего короля и в конце концов победили, - сказал полковник, засмеявшись.

- Не отступи его высочество принц при Дерби, - вскричал Гарри, - вашим королем и моим был бы теперь его величество король Иаков Третий!

- Кто сделал из вас такого тори, мистер Уорингтон? - осведомился полковник Ламберт.

- Никто, сэр! Эсмонды были всегда верны своему законному государю, -

ответил юноша. - Если бы мы с братом жили на родине и родились на двадцать лет раньше, то наши с ним головы были бы в опасности - мы об этом часто говорили. Конечно, мы были бы готовы сложить их за дело нашего короля.

- Вашей голове гораздо уютнее на ваших плечах, чем на шесте в Темпл-Баре. Я видел их там, мистер Уорингтон, и это зрелище не из приятных.

- Я буду снимать шляпу и кланяться им каждый раз, когда пройду там, -

воскликнул юноша. - И пусть на это смотрят хоть сам король и весь двор!

- Не думаю, что ваш родственник лорд Каслвуд - такой же стойкий сторонник короля за Ла-Маншем, - с улыбкой сказал полковник Ламберт, - или ваша тетушка, баронесса Бернштейн, которая поручила вас нашим заботам.

Каковы бы ни были ее прежние привязанности, она отреклась от них, она перешла на нашу сторону, выхлопотала своим племянникам придворные должности, а теперь подыскивает приличных женихов для своих племянниц. Если вы тори, мистер Уорингтон, то послушайте совета старого солдата и держите свое мнение при себе.

- Но ведь я не думаю, сэр, что вы способны меня предать! - сказал Гарри.

- О, разумеется! Не стану возражать. Однако самые близкие родственники иной раз бывают способны сыграть с человеком не очень приятную шутку, и ему приходится расплачиваться за то, что он им доверял. Я не хочу сказать ничего обидного ни для вас, ни для кого-либо из ваших родственников, но ведь у лакеев есть уши, как и у их хозяев, и они разносят по округе всяческие сплетни. Например, ваш негр готов разболтать все, что ему про вас известно, и добавить, по-видимому, еще многое сверх того.

- А он рассказал вам про мою лошадь? - спросил Гарри, пунцово покраснев.

- По правде говоря, мой конюх как будто что-то знает, и, по его мнению, не годится джентльмену продавать такую клячу другому джентльмену, да к тому же родственнику. Я вовсе не хочу брать на себя роль вашего ментора или передавать сплетни слуг. Когда вы поближе познакомитесь с вашими родственниками, вы составите о них собственное мнение, а пока я могу только еще раз повторить совет старого солдата: смотрите, с кем вы имеете дело, и будьте осторожнее в своих речах.

Вскоре после этой беседы гость мистера Ламберта поднялся с постели и оделся с помощью Гамбо, которому он, по крайней мере в сотый раз, пригрозил поркой, если тот и впредь посмеет разглагольствовать в людской о делах своего господина, - и Гамбо торжественно поклялся отныне и вовеки ус нарушать этого запрета. Однако я не сомневаюсь, что он уже выболтал все каслвудские секреты своим новым друзьям на кухне полковника Ламберта, - во всяком случае, хозяйка Гарри вынуждена была выслушать от экономки немало историй про молодого виргинца - о, разумеется, мне и в голову не придет обвинить эту достойную даму, а с ней и весь прекрасный пол, да и наш тоже, в неуместном любопытстве касательно дел наших ближних. Но разве можно помешать слугам болтать между собой или не слушать, когда эти верные, преданные создания что-нибудь вам рассказывают?

Дом мистера Ламберта стоял на окраине городка Окхерст, каковой городок терпеливый читатель, если только не заблудится, найдет на дороге между Фарнэмом и Рейгетом, - когда Гарри упал с лошади, слуги госпожи Бернштейн постучались, конечно, в ближайшие ворота. В сотне-другой ярдов начиналась длинная улица старинного городка, где можно было найти и стол и кров под огромной раскачивающейся вывеской с двумя бочонками, а также и помощь врачевателя, о чем свидетельствовала сверкающая позолотой ступка с пестиком.

Но какой костоправ оказался бы искуснее хозяина Гарри, не бравшего с него к тому же никакой платы, и какой трактирщик принял бы его более радушно?

За выходившими на проезжую дорогу высокими воротами с геральдическими чудищами на столбах подъездная аллея поднималась по склону к аккуратно выложенной камнем широкой террасе, на которой стоял Окхерст-Хаус -

квадратное кирпичное здание с каменными наличниками на окнах, множеством печных труб и крутой крышей, обнесенной изящной балюстрадой. Позади тянулся обширный сад с огородом - места там хватало и для капусты, и для роз, а перед домом, отделенный от него проезжей дорогой, простирался большой луг, где паслись коровы и лошади полковника. Над центральным окном те же чудища, которые гарцевали и резвились на воротах, поддерживали геральдический щит, а увенчивала этот щит коронка. Дело в том, что дом этот был некогда собственностью владельцев Окхерстского замка, расположенного поблизости, -

его трубы и башенки вздымались над темной летней зеленью парка. Дом мистера Ламберта считался первым в городке, но замок был куда важнее всего городка.

Между замком и этим домом существовала давняя дружба. Отцы их нынешних владельцев сражались бок о бок в войнах королевы Анны. Перед домом стояли две маленькие кулеврины и шесть перед замком, - эти восемь пушек были сняты с каперского судна, которое мистер Ламберт и его родственник и начальник лорд Ротем привели в Гарвич, когда были посланы из Фландрии в Англию с депешами герцога Мальборо.

Наконец Гарри Уорингтон с помощью Гамбо завершил свой туалет: его белокурые волосы были тщательно причесаны этим же темнокожим искусником, больная рука удобно уложена в привязанный к шее платок, распоротый рукав кафтана прихвачен лентой, и молодой виргинец вслед за своим хозяином вышел из спальни и по широкой дубовой лестнице, вдоль которой висели старинные пики и мушкеты, спустился в квадратную прихожую с мраморным полом, куда выходили двери жилых комнат. Стены прихожей также украшало всевозможное оружие - пики и алебарды прошлых веков, пистолеты и мушкетоны, отслужившие свою службу сто лет назад в кромвелевских войнах, разорванный французский значок, с которым скакал французский кирасир при Мальплаке, и два тяжелых обоюдоострых шотландских меча, которые, побывав у самого Дерби, были брошены на роковом Куллоденском поле. Тут висели кирасы и черные каски солдат Оливера, а с ними рядом - портреты суровых воинов в кожаных куртках и с коротко остриженными волосами.

- Они сражались против ваших предков и короля Карла, мистер Уорингтон,

- сказал хозяин Гарри. - Я этого не скрываю. Они приехали в Эксетер, чтобы присоединиться к войску Оранского. Мы всегда были вигами, молодой человек, и более того: генерал-майор Джон Ламберт - родственник нашего дома, и мы все в той или иной мере предпочитали короткие волосы и длинные проповеди. А вам, по-видимому, не по вкусу и то и другое? - Действительно, лицо Гарри, рассматривавшего портреты воинственных сторонников парламента, не выражало ни малейшего восторга. - Но не тревожьтесь: теперь мы стали верными сынами англиканской церкви. Мой старший сын скоро будет рукоположен. Сейчас он в качестве гувернера путешествует с сыном лорда Ротема по Италии. Ну, а все женщины в нашей семье - ревностные англиканки и не позволяют мне сбиться с пути истинного. Любая женщина - тори в сердце своем. Правда, мистер Поп употребил тут словечко "распутница", но "тори" звучит менее обидно. Ну, так пойдемте же к ним. - И, распахнув темную дубовую дверь, полковник Ламберт ввел молодого виргинца в гостиную, где сидели его жена и дочери.

- Вот это - мисс Эстер, - сказал полковник, - а это мисс Тео, варительница супов, швея и певунья, аккомпанирующая себе на клавикордах, которая убаюкивала вас вчера. Сделайте реверанс джентльмену, девицы! Ах да, я забыл: Тео - хозяйка тех роз, которыми вы столь недавно восхищались у себя в спальне. Мне кажется, две из них она сберегла на своих щеках.

И правда, пока папенька говорил, мисс Тео, делая реверанс, стыдливо порозовела. Я не собираюсь ее описывать, хотя до конца этой истории нам придется видеться с ней очень часто. Ослепительной красавицей она не была.

Гарри не влюбился в нее по уши с первого взгляда, коварно изменив той...

той, другой особе, которой, как мы знаем, еще совсем недавно было отдано его сердце. У мисс Тео были кроткие глаза, приятный голос и румяные веснушчатые щечки, а на ее округлую белую шейку из-под белого чепчика, какие в те времена носили молодые девицы, падали пышные пряди волнистых темно-каштановых волос. В ней не было заметно ни томности, ни чувствительности. Ее руки, открытые по моде тех времен по локоть, были полненькими и розовыми. Ножки ее вовсе не отличались такой миниатюрностью, что разглядеть их можно было бы только в подзорную трубу. И талией она не могла бы соперничать с осой. Ей было шестнадцать лет, но она казалась старше своего возраста. Право, не знаю, зачем ей понадобилось краснеть, когда она делала реверанс незнакомому молодому человеку. Таких глубоких церемонных реверансов нынче уже не увидишь. Когда мисс Тео выпрямилась после этого приветствия, папенька взял ее за подбородок (довольно пухленький) и со смехом продекламировал строку, которую читал накануне:

- Так что вы скажете о нашем новом друге?

- Вздор, мистер Ламберт! - воскликнула маменька.

- Но вздор иной раз бывает разумнее всякой мудрости, - возразил полковник Ламберт, и на лице его гостя появилось озадаченное выражение.

- А вам нравится вздор? - спросил полковник у Гарри, заметив по глазам юноши, что тот не любит и не понимает подобного рода шутки, которые ему самому были очень по душе. - У нас в доме он поглощается в больших количествах. Мой любимец - Рабле. Жена отдает предпочтение мистеру Фильдингу и Теофрасту. Тео, кажется, больше всех нравится Том Браун, а наша мисс Этти любит доктора Свифта.

- Папенька говорит то, что любит сам, - возразила мисс Этти.

- И что же это такое, мисс? - спросил отец у младшей дочери.

- Но ведь вы сами сказали, сэр, что любите вздор! - ответила юная девица, своенравно вскинув голову.

- А кого из них предпочитаете вы, мистер Уорингтон? - спросил добряк полковник.

- Из кого из них, сэр?

- Кюре из Медона, настоятеля собора Святого Патрика, честного Тома или мистера Фильдинга?

- А кто они были такие, сэр?

- Они? Они писали книги.

- Неужели? А я про них в жизни не слышал, - сказал Гарри, потупившись.

- Боюсь, я дома не очень-то сидел над книгами, сэр. Вот мой брат прочитал, наверное, все книги, какие только есть на свете. Он мог бы говорить с вами о них без конца.

Пока Гарри произносил эту небольшую речь, миссис Ламберт посмотрела на старшую дочь, а мисс Тео, покраснев, опустила глаза.

- Ну, ничего, честное сердце куда лучше книжных знаний, мистер Уорингтон, - воскликнул полковник. - Можно быть очень достойным человеком, не прочитав ни одной из тех книг, о которых я говорил, тем более что некоторые из них могут доставить вам больше удовольствия, нежели пользы.

- Я лучше разбираюсь в лошадях и собаках, чем в латыни и греческом, сэр. Мы, виргинцы, почти все такие.

- Как сыны Персии, вы умеете ездить верхом и говорить правду.

- А что, пруссаки хорошие кавалеристы, сэр? Я бы очень не прочь посмотреть на их короля и повоевать с ним - хоть на их стороне, хоть против них, - сообщил гость полковника Ламберта.

Почему Тео вдруг посмотрела на мать и почему лицо этой доброй женщины стало печальным?

Почему? Неужели, по-вашему, молоденькой девушке должны быть чужды романтические мечты только потому, что она выросла в маленьком провинциальном городке? Неужели, по-вашему, она не способна ни о чем думать сама только потому, что она скромна и еще прячется под материнским крылышком? Что в конце концов случается, несмотря на все меры предосторожности, которые принимают король и королева, дабы оберечь свою ненаглядную принцессу? Несмотря на всех их драконов, непроходимые леса и неприступные железные башни? Прекрасный принц проходит через непроходимый лес, отыскивает уязвимое место в стальной чешуе дракона и берет верх над всеми людоедами, охраняющими железную башню. К нему навстречу выбегает принцесса. Она узнала его сразу. Все ее лучшие наряды и драгоценности уже уложены в саквояжи и картонки. Она давным-давно была готова отправиться с ним в путь!

Конечно, вы понимаете, что речь идет только о сказках, где прекрасный юноша обязательно является в назначенный час, у ворот замка трубит рог из слоновой кости, и в своей далекой светлице принцесса слышит этот звук и поднимает головку, зная, что явился именно тот рыцарь, которого она ждала.

Он готов броситься в бой. Глядите, как летят с плеч головы великанов, а он с соколом на рукавице мчится по подъемному мосту на своем белом скакуне!

Откуда этой деве, запертой в неприступной крепости, где она не видела иных мужчин, кроме восьмидесятилетних старцев, горбунов и собственного отца, откуда ей могло стать известно, что в мире бывают такие существа, как юноши?

Наверное, на то есть свой инстинкт. Наверное, на то есть своя пора. Мне самому не доводилось беседовать со сказочными принцессами или выслушать объяснение тайны из уст расколдованной или околдовывающей красавицы. Ни одна из них ни разу не шепнула мне своих милых секретов и, возможно, не поверяла их ни самой себе, ни маменьке, ни любимой подруге. И все же они влюбляются!

Их сердечки постоянно стучат у окошка надежды в ожидании рыцаря. Они всегда слышат звук его рога. Сестрица Анна, сестрица Анна, ты видишь его? Ну конечно же, это рыцарь с вьющимися усами, со сверкающей саблей и в серебряных латах. О нет! Это всего только зеленщик на осле с корзиной капусты! Сестрица Анна, сестрица Анна, что это за облако пыли? О, это всего только фермер гонит с рынка стадо свиней. Сестрица Анна, сестрица Анна! Кто этот дивный воин в пурпурном с золотом наряде? Он скачет к замку, он проезжает подъемный мост, он берется за тяжкий дверной молот. Горе мне? Он стучит дважды! Это всего лишь почтальон с заказным письмом из Нортгемптоншира! Вот так мы и промахиваемся на пороге жизни. По моему мнению, того, что зовется первой любовью, вообще не существует - во всяком случае, в людской памяти. Ни один мужчина и ни одна женщина так же не могут припомнить свою первую пылкую страсть, как собственное крещение. Что? Вы тешите себя фантазией, что владычица вашей души, ваша беспорочная дева, ваша наивная крошка, едва покинувшая классную комнату, никогда никого не любила, кроме вас? И она вам это говорит? О, глупец! Когда ей было четыре года, она питала нежное чувство к мальчишке, приносившему уголь в детскую, или к маленькому трубочисту на перекрестке, или к учителю музыки, или... неважно к кому. Она втайне вздыхала по школьному товарищу братца или по мальчику из приюта, который ходил в церковь в третьей паре, и, подвернись подходящий случай, комедия, разыгранная с вами, была бы исполнена с кем-нибудь другим.

Я вовее не хочу сказать, что она признавалась в своем чувстве, однако она его испытывала. Отложите книгу и подумайте, сколько, сколько, сколько раз вы влюблялись, прежде чем предложили нынешней миссис Джонс свое имя и сердце.

И вот из того, как Тео опустила голову и обменялась взглядом с матерью, когда бедняга Гарри ничтоже сумняшеся спутал персов с пруссаками и выразил желание повоевать с этими последними, я заключаю, что ей было стыдно и что она подумала: "И это - герой, в которого я и маменька были влюблены целые сутки, которого мы наделили всеми совершенствами? Каким красивым, бледным и изящным был он вчера, когда лежал без чувств на земле! Как ниспадали кудри на его лицо! Как грустно было смотреть на его бедную, совсем белую руку и на капавшую из нее кровь, когда папенька сделал ему кровопускание! И вот он поправился и сидит с нами в гостиной, и он правда очень красив, но ах! -

неужели он... неужели он глуп?" Когда Психея зажгла светильник и поглядела на Амура, не разгадала ли она его? И не в этом ли смысл древнего мифа?

Крылышки любви опускаются при подобном открытии. Воображение уже не может воспарять к горним высям и порхать там, предмет любви мгновенно низвергается с небес и навеки остается на земле, совсем не романтичный и не эфемерный.

Глава XXIII

Приятное времяпрепровождение

Розовые грезы миссис Ламберт рассеялись без следа. Мисс Тео и ее маменька были вынуждены в глубине души признать, что их герой оказался самым обыкновенным человеком. Они не говорили на эту тему, но каждая знала, о чем думает другая, как свойственно людям любящим, и мать стала особенно ласкова и нежна с дочерью, чтобы утешить ее в ее разочаровании. "Ничего, милочка, -

шептал материнский поцелуй, запечатленный на дочерней щеке, - наш герой оказался самым обыкновенным человеком, а такие не годятся для моей Тео. Но скоро ты найдешь своего суженого, если только в Англии есть кто-нибудь, кто достаточно для этого хорош. Мне самой едва исполнилось пятнадцать лет, когда твой отец увидел меня на ассамблее в Бери, и я еще в пансионе дала клятву, что ни за кого другого замуж не выйду. Раз уж господь послал мне такого мужа

- лучшего человека во всем королевстве, - то он, конечно, окажет подобную милость и моей дочке, которая достойна стать женой хоть короля, если только она его полюбит!" Право, я не поручусь, что миссис Ламберт, которая, разумеется, прекрасно знала, и сколько лет принцу Уэльскому, и какой он красивый и добрый, не ожидала в глубине души, что и он проедет мимо ее ворот, вот так же упадет с лошади, будет внесен в дом и исцелен, после чего выхлопочет у своего августейшего дедушки полк для Мартина Ламберта и по уши влюбится в Тео.

Полковник же и его дочь Этти, наоборот, принадлежали к лагерю неверующих насмешников. Милая маменька ведь только и думает, что о свадьбах!

И правда, миссис Ламберт была большой любительницей романов и с большим усердием проливала над ними слезы. Стоило показаться на дороге какому-нибудь экипажу, и она уже ждала, что сейчас из него выйдет будущий муж одной из ее девочек и позвонит у ворот. Что до мисс Этти, то она дала волю своему острому язычку и исподтишка всячески язвила их гостя. Она постоянно и дерзко упоминала в разговоре то Персию, то Пруссию. Она спрашивала, не носит ли нынешний прусский король титул Шаха, и не зовется ли он Софи, и далеко ли от Исфагани до Саксонии, куда сейчас вторглись войска его величества, - ведь из-за этой войны папенька целыми днями сидит теперь над картами и газетами.

Она отыскала в материнском шкафу "Персидские сказки" и незаметно положила их на столике в гостиной, где собиралась вся семья. Вот она, например, ни за что бы не вышла за персидского принца, ей больше по душе джентльмены, которым разрешается иметь единовременно только одну жену. Она называла нашего виргинца кавалером Тео, принцем Тео. Она спрашивала маменьку, не угодно ли ей, чтобы она, Этти, выбрала себе второго их гостя, чернокожего принца. По правде говоря, она дразнила сестру и мать, высмеивая их сентиментальность, до тех пор, пока они не начинали сердиться, а тогда она тоже плакала, бурно их целовала и улещивала, пока они вновь не приходили в хорошее расположение духа. По простодушный Гарри Уорингтон тем временем даже не подозревал, что служит ни в чем не повинной причиной всех этих шуток, слез, ссор, примирений, матримониальных планов и прочего. На него сыпались постоянные упоминания про пруссаков и персов, но эти парфянские стрелы отскакивали от него, не причинив ему никакого вреда. Шах? Софи? Наверное, это какая-то дама, решил он и счел бы полной нелепостью предположение, будто это имя мог носить мужчина с большой черной бородой. Мы попадаем в лоно тихой семьи, как камень падает в спокойный пруд: мы целы и невредимы и чувствуем себя превосходно, ничего не зная о том, какое подняли тут волнение

- потревожили рыбу, распугали уток и взбаламутили всю воду. Мог ли Гарри знать, как подействовало его внезапное появление на это мирное и сентиментальное семейство? Во многом он был о себе самого высокого мнения, но не в том, что касалось женщин, ибо еще не вышел из возраста, когда молодые люди не умеют преодолеть робость и нуждаются в поощрении, а к тому же полученное им воспитание привило ему самое скромное и почтительное отношение к прекрасному полу. И как ни вились вокруг него шуточки мисс Этти, он обращал на них не больше внимания, чем на комаров. И он вовсе не был глуп, как, без сомнения, полагала она, - он был только простодушен и слишком поглощен собственными делами, чтобы замечать других людей. Подумать только, какие трагедии, комедии, интермедии, интриги и фарсы разыгрываются у нас под носом в гостиных наших хороших знакомых, где мы бываем ежедневно, а мы самодовольно и слепо пребываем в полном о них неведении! Когда сестры расчесывали на ночь свои пышные кудри или шептались в огромной кровати, на которой они, по обычаю того времени, спали вместе, мог ли Гарри догадаться, какое большое место занимает он в их мыслях, шутках, разговорах? Три дня спустя его новые радушные друзья прогуливались с ним в прекрасном парке лорда Ротема, всегда для них открытом, и вышли к маленькому озеру, где жили лебеди, которых барышни имели обыкновение кормить кусочками хлеба. Когда лебеди поплыли к ним, Этти бросила странный взгляд на мать и сестру, посмотрела на отца, который стоял рядом - добродушный, всем довольный, в красном камзоле, - и сказала:

- Маменькины волшебные лебеди похожи на этих, правда, папенька?

- Какие лебеди, милочка? - спросила ее мать.

- Похожи, но не совсем. Шеи у них покороче, и они десятками расхаживают по нашему лугу, - продолжала мисс Этти. - Я видела сегодня утром, как Бетти ощипывала одного из них на кухне. Его нам подадут за обедом под яблочным соусом, с...

- Какая ты глупенькая, - заметила Тео.

- С шафраном и луком. А вы любите лебедей, мистер Уорингтон?

- Прошлой зимой я подстрелил трех на нашей реке, - ответил виргинец. -

У нас они не такие белые, но все равно вкусные. - Простак и не подозревал, что был в эту минуту аллегорической фигурой и что мисс Этти рассказывала сказочку про него самого. В одном чрезвычайно ученом латинском труде я читал, что задолго до открытия Виргинии другие люди бывали столь же недогадливы.

Итак, предчувствие обмануло мисс Тео - тот нежный трепет в груди, который, признаемся, она ощутила, когда в первый раз увидела виргинца -

бледного, окровавленного и такого красивого! Нет, это не была та великая страсть, которую, как она знала, могло вместить ее сердце. Подобно птицам, оно пробудилось и начало петь, приняв за утреннюю зарю ложный рассвет.

Вернись же на свою ветку и вновь спрячь головку под крыло, трепетный, взволнованный комочек! Еще не начало светать, и пока еще время спать, а не петь. Но скоро настанет утро, все небо заалеет и ты взовьешься ввысь, приветствуя солнце звонкой трелью.

Быть может, внимание прекрасной и подозрительной читательницы строчек сорок назад привлекли слова о том, что три дня спустя Гарри прогуливался и т. д. Но если он мог уже прогуливаться, - а это, по-видимому, сомнений ад вызывало, - то почему он прогуливался не по променаду в Танбридж-Уэлзе с леди Марией Эсмонд? Его плечо зажило, его здоровье полностью восстановилось, и у него, как мы знаем, не было даже второго кафтана, так что он пользовался гардеробом полковника. Казалось бы, молодой человек, оказавшийся в подобном положении, не имел ни малейшего права медлить в Окхерсте, когда долг, приличия, любовь, родственная почтительность, нежное сердце, томившееся в разлуке с ним, и, наконец, прачка - все призывало его поспешить в Танбридж-Уэлз. Так почему же он не откликался на этот зов - уж не влюбился ли он в одну из дочерей дома? Но на это мы сразу можем ответить - "нет". Так неужели ему просто не хотелось ехать? Что, если за эти два дня злодейский замысел его тетушки преуспел и его недавняя любовь была убита ее ядовитыми намеками, точно Прекрасная Розамунда - ядом царственной и законной супруги своего возлюбленного? Неужто Геро зажигает светильник и готовит ужин, а Леандр тем временем приятно проводит время в обществе других красавиц и вовсе не собирается никуда плыть? Добрые сердца не могли не исполниться жалости к леди Марии Эсмонд с той минуты, когда близкая родственница нанесла ей этот коварный удар в спину. Я знаю, что леди Мария не лишена недостатков

- а к тому же носит накладные волосы и... неважно что. Но когда женщина несчастна - неужели мы не пожалеем ее? Когда девица достигает определенных лет - неужели мы будем смеяться над ней из-за ее возраста? Несомненно, общество старухи-тетки и собственное злосчастное заблуждение делают жизнь леди Марии Эсмонд в Танбридж-Уэлзе не слишком приятной. Ее некому защитить.

Она в полной власти госпожи Беатрисы. Леди Мария бедна и надеется, что тетушка о ней позаботится. У леди Марии есть кое-какие тайны, которые старуха знает и пользуется этим, чтобы держать ее в руках. Я, например, преисполняюсь жалости и сочувствия, когда думаю теперь о леди Марии.

Представьте себе, как она одинока, как терзает ее эта старуха! Нарисуйте и своем воображении эту древнюю Андромеду (с вашего разрешения, мы не станем лишать ее пышных локонов, ниспадающих на плечи), прикованную к скале на горе Ефраим и отданную на растерзание этому дракону-баронессе. На помощь, Персей!

Спеши на окрыленных ногах, рази сверкающим мечом! Но Персей нисколько не торопится. Дракон может день изо дня мучить Андромеду в свое удовольствие.

Гарри Уорингтон, который сразу забыл бы про свое вывихнутое и вправленное плечо, если бы ему предстояло отправиться на охоту, откладывал свой отъезд из Окхерста со дня на день, и с каждым днем приютившая его добрая семья нравилась ему все больше. Пожалуй, со смерти деда ему ни разу не довелось быть в таком прекрасном обществе. Его жизнь проходила среди виргинских помещиков, любителей лисьей травли, и он охотно водил с ними дружбу, ездил на их лошадях, принимал участие в их заботах и забавах и прикладывался к их застольной чаше. Дамы - знакомые его матери и его собственные - были, без сомнения, чрезвычайно благовоспитанными, тонными и благочестивыми, но при этом несколько ограниченными. Ведь его родной дом был таким крохотным со всей своей церемонностью, своим игрушечным этикетом и игрушечными интригами, мелким угодничеством, мелкими сплетнями и болтовней.

Только покинув этот мирок, он некоторое время спустя понял, какой узкой и стесненной была его прежняя жизнь. Конечно, он не был пленником. У него были собаки и лошади, он мог охотиться на птиц и травить зверя по всем окрестностям, но дома властвовала его миниатюрная мать, и, возвращаясь домой, он должен был во всем подчиняться ее воле.

А здесь он оказался в дружном кружке, где все было несравненно веселее, приятнее, свободнее. Здесь он жил рядом с супругами, которые знали свет, хотя и удалились от него, которые с юности умели ценить не только хорошую книгу, но и хорошую компанию - живые книги, знакомство с которыми очень приятно, а иногда и очень поучительно. Общество обладает, во всяком случае, одним прекрасным качеством: оно отучает нас от самодовольства, показывая нам наше ничтожество, и сводит нас с теми, кто лучше нас во всех отношениях.

Если вы молоды, читатель, то для вашей же пользы, сударь, - или сударыня, -

поверьте мне: научитесь признавать чужое превосходство и всегда ищите знакомства с такими людьми. Если бы это зависело от меня, то мой сын Томас не был бы первым учеником по латыни и греческому, первым гребцом и силачом своей школы. И для души и для тела мальчика было бы куда лучше, если бы он числился хорошим, но не самым лучшим, чтобы его окружали равные ему по силам соперники и чтобы время от времени ему задавали порядочную трепку, а потом он пожимал бы проучившую его руку. Какой честный человек, будь ему дано право выбрать свой жребий, пожелал бы стать, например, принцем, чтобы в его присутствии все пятились, не смея повернуться к нему спиной, чтобы ему не с кем было разговаривать, кроме угодливых придворных, и весь мир безмолвствовал бы до тех пор, пока ваше высочество не задаст вопрос и не разрешит на него ответить? Среди благ, которые принесло Гарри Уорингтону знакомство с семьей, у чьих ворот судьба сбросила его с лошади, одно из главных заключалось в следующем: он начал постигать всю глубину своего невежества и понял, что в мире есть много людей куда лучше него. Гарри, умевший при случае вести себя надменно, в обществе тех, чье превосходство над собой он признавал, держался с искренней скромностью и почтительностью.

Мы уже видели, как преданно он обожал брата и восхищался своим другом, доблестным молодым полковником из Маунт-Вернона, что же касается его каслвудских кузенов, он считал себя по меньшей мере равным им. В своем новом окхерстском знакомом он нашел человека, который прочел столько книг, сколько Гарри и не снилось, который повидал свет и не попал ни в одну из его ловушек, как уцелел и среди сражений и опасностей войны; чье лицо и речь дышали добротой и честностью, - качества же эти всегда вызывали в нашем виргинце инстинктивную симпатию и уважение.

А таких добрых, веселых и приятных женщин, как хозяйка дома и ее дочери, ему еще никогда не приходилось встречать. Они были куда милее дочки преподобного Бродбента, черноглазой девицы, чей смех заглушал ружейные выстрелы. Их манеры были не менее изысканны, чем у каслвудских дам - за исключением госпожи Беатрисы, которая порой бывала величественна, как императрица. Но почему-то после разговоров с госпожой Беатрисой, как пи смешны и интересны были ее истории, у нашего юноши оставался во рту скверный привкус и мир вокруг казался скопищем зла. Его новые знакомые вовсе не были жеманны или чопорны: они смеялись над страницами мистера Фильдинга и рыдали над томами мистера Ричардсона, где попадались шутки и эпизоды, от которых волосы миссис Гранди встали бы дыбом, - и все же их веселая болтовня не оставляла после себя ни малейшей горечи, историйки, которые они рассказывали о тех или иных своих ближних, были забавны, но не ядовиты, в городке их встречали самые приветливые реверансы и поклоны, а их доброта была такой сердечной, такой искренней! Поистине, общество хороших людей - великое благо. Какое великое, Гарри Уорингтон в то время, пожалуй, еще не знал и понял только в дальнейшем, когда его последующий опыт дал ему обильную пищу для сравнений и раскаяния. В жизни беспокойной и бурной это были тихие солнечные дни - два-три счастливых часа, навеки сохранившиеся в памяти. За эти два-три счастливых часа ничего особенного не произошло. Сладкий сон, приятное пробуждение, дружеские слова привета, безмятежное времяпрепровождение. Ограда старинного дома, казалось, надежно защищала его от зол мира, оставшегося снаружи, и его обитатели были словно лучше других людей, добрее, чище душой. Гарри не был влюблен. О нет, нисколько! Ни в шаловливую Этти, ни в кроткую Теодозию. Но когда настало время уезжать, он крепко пожал руки им обеим и почувствовал, что очень их любит. Он пожалел, что так и не познакомился с их братьями, - какие это, наверное, прекрасные юноши! Что же касается миссис Ламберт, то она, прощаясь с ним, расчувствовалась так, будто он был последним томом "Клариссы Гарлоу".

- Он очень добр и прямодушен, - сказала Тео с грустью, когда они смотрели вслед Гарри и полковнику Ламберту, которые в сопровождении слуг поскакали по дороге к Уэстерему.

- Теперь я вовсе не считаю его глупым, - объявила Этти, - и, маменька, он правда похож на волшебного лебедя.

- Мы словно проводили кого-то из ваших братьев, - вздохнула маменька.

- Да, - печально сказала Тео.

- Я рада, что папенька проводит его до Уэстерема, - снова заговорила мисс Этти, - и что он купил лошадь у фермера Бригса. Очень жалко, что он поехал к своим Каслвудским родственницам. Право же, госпожа Бернштейн -

очень гадкая старуха. Я бы не удивилась, если бы она тогда улетела отсюда на своей клюке.

- Этти, замолчи!

- Вы думаете, она поплыла бы, если бы ее для проверки бросили в пруд, как бедную матушку Хели в Элмхерсте? А другая старушка, кажется, очень к нему привязана - та, с белокурой tour (Накладкой (франц.).). У нее был очень печальный вид, когда она уезжала, но госпожа Бернштейн зацепила ее клюкой, и ей пришлось сесть в карету. И пусть, Тео! Я знаю, что она гадкая старуха. Ты всех считаешь хорошими просто потому, что сама никогда ничего плохого не делаешь.

- Моя Тео правда очень хорошая девочка, - сказала миссис Ламберт, с любовью посмотрев на дочерей.

- Тогда почему мы называем ее жалкой грешницей?

- Потому что все мы - жалкие грешники, милочка.

- Как, и папонька тоже? Вы ведь не думаете этого! - воскликнула мисс Эстер, и миссис Ламберт лишь с трудом удержалась от того, чтобы согласиться с ней.

- А что вы велели Джону передать черному слуге мистера Уорингтона?

И маменька не без смущения призналась, что в свертке была бутылка домашней настойки и пирог, который по ее приказу испекла Бетти.

- Право же, милочки, он мне стал почти как сын, а вы знаете, что наши мальчики всегда рады взять с собой в школу или в колледж такой пирожок.

Глава XXIV

Из Окхерста в Танбридж

Миссис Ламберт махала белоснежным платочком вслед всадникам и вместе с дочками смотрела, как те неторопливо проехали первые сотни ярдов своего пути и исчезли за поворотом дороги, где росло несколько деревьев. Сколько раз добрая женщина видела, как за этой купой лип скрывались из вида самые дорогие ей люди! Муж, отправлявшийся навстречу битвам и опасностям, сыновья, уезжавшие в школу, - каждый в свой черед исчезал за этими зелеными деревьями, чтобы с соизволения небес вернуться в назначенный срок и принести любящей маленькой семье радость и счастье. Не говоря уж о женской природе вообще (а она, разумеется, много этому содействует), досуг и созерцательная жизнь, которую ведут у домашнего очага наши женщины, взращивают в их душах нежность и верность. Когда мужья, братья и сыновья уезжают, в распоряжении женщин остается весь день, чтобы думать о них, и о следующем дне, и о следующем, когда обязательно придет письмо, - и так без конца. Можно подняться в опустевшую спальню, где еще вчера спал ее сын и постель хранит отпечаток его саквояжа. В передней на стене висит его хлыстик, в углу стоят удочка и корзинка для рыбы - немые свидетели быстро промчавшихся радостей.

За обедом на десерт подают вишневый пирог, половину которого, несмотря на свою печаль, скушал перед отъездом наш дорогой мальчик в обществе двух плачущих сестренок. Когда читается вечерняя молитва, звонкий голос нашего школьника уже не присоединяется к ней в положенных местах. Наступает полночь, принося с собой нерушимую тишину, а любящая мать лежит без сна и думает о своем птенце, выпорхнувшем из родимого гнезда. Занимается заря, дом и каникулы остались в прошлом, и вновь его ждут тяжкие труды. Вот почему эти шелестящие липы были как бы ширмой, загораживающей широкий мир от наших окхерстских знакомок. Добросердечная миссис Ламберт всегда становилась молчаливой и задумчивой, если случайно оказывалась вблизи этих деревьев, гуляя с дочерьми в отсутствие мужа и сыновей. Она говаривала, что хотела бы вырезать их имена на серебристо-серых стволах, связав их "узлом любящих сердец", согласно тогдашнему милому обычаю, а мисс Тео, сочинявшая весьма изящные стихи, написала об этих деревьях элегию, которую восхищенная мать не замедлила послать в какой-то альманах.

- Теперь нас из дома уже не видно, - взмахнув на прощанье шляпой, сказал полковник Ламберт, когда он и его молодой спутник проехали мимо вышеупомянутых лип. - Я знаю, моя жена не отойдет от окна, пока мы не минуем этот поворот. Надеюсь, вы не в последний раз видите эти деревья и наш дом, мистер Уорингтон. А если тогда вернутся и мальчики, вы, наверное, проведете время повеселее.

- Я и так был совершенно счастлив в вашем доме, сэр, - ответил мистер Уорингтон. - Не сочтите за дерзость, если я скажу, что у меня такое чувство, будто я расстаюсь с давними и дорогими друзьями.

- У моего друга, в чьем доме мы будем сегодня ужинать, есть сын, также старинный друг нашей семьи, и моя жена, неисправимая сваха, мечтала устроить брак между ним и одной из наших дочек, только полковник взял да и влюбился в совсем постороннюю девицу.

- A! - заметил со вздохом мистер Уорингтон.

- Не он первый, не он последний. Были храбрые воины и до Агамемнона.

- Прошу прощения, сэр. Этого джентльмена зовут Аг... Ага... я не совсем расслышал, - смиренно осведомился юный спутник мистера Ламберта.

- Нет. Его зовут Джеймс Вулф, - с улыбкой ответил полковник. - Он еще очень молод. Во всяком случае, ему совсем недавно исполнилось тридцать. Он самый молодой подполковник в нашей армии, если, конечно, исключить отпрысков знатных фамилий, которые получают повышения в чинах быстрее нас, простых смертных.

- Ну, разумеется, - ответил его юный спутник, чьи взгляды на права и привилегии знати были самыми колониальными.

- И я видел, как он отдавал распоряжения капитанам, - и очень храбрым ветеранам к тому же, - которые были старше его лет на тридцать, но не имели его заслуг и не сделали такой карьеры. Однако никто ему не завидует, потому что почти все мы готовы признать его превосходство. Его любят все солдаты в нашем полку, а он знает имя каждого из них. Он не только прекрасный офицер, но и очень образованный человек и знает много языков.

- Ах, сэр! - сказал Гарри Уорингтон со смиренным вздохом. - Я чувствую, что потратил свои молодые годы без толку и приехал в Англию жалким невеждой.

Будь жив, мой дорогой брат, он с большей честью сумел бы представить здесь нашу семью, да и нашу колонию тоже. Джордж был очень образован. Джордж был музыкантом. Джордж разговаривал с самыми учеными людьми у нас дома, как с равными, и думаю, что и здесь он не ударил бы в грязь лицом. Вы знаете, сэр, я рад, что приехал на родину, а главное, познакомился с вами, хотя бы потому, что понял, какой я невежественный человек.

- Если вы действительно это поняли, то уже многому научились, - сказал полковник с улыбкой.

- Дома, и особенно в последнее время, с тех пор как мы потеряли моего дорогого брата, я воображал о себе невесть что, а все кругом, без сомнения, мне льстили. Теперь я поумнел... то есть, надеюсь, что поумнел, хотя, возможно, это вовсе не так, а просто я опять хвастаю. Видите ли, сэр, у нас в колонии джентльмены мало в чем осведомлены, кроме собак, лошадей, пари да азартных игр. Вот если бы я в книгах разбирался так же хорошо, как во всем этом.

- Ну, лошади и собаки по-своему тоже прекрасные книги, и благодаря им мы узнаем немало истин. У некоторых людей нет склонности к учености, но их необразованность не мешает им быть достойными гражданами своего отечества и джентльменами. Да кто мы все такие, чтобы быть особенно учеными ц мудрыми или занимать в мире первое место? Его королевское высочество -

главнокомандующий, Мартин Ламберт - полковник, а Джек Хаит, который трусит позади нас, был солдатом, а теперь он - честный и достойный грум. Пока мы все, каждый на своем месте, стараемся как можно лучше выполнять свои обязанности, то не имеет никакого значения, высоко это место или низко. Да и как мы можем знать, что высоко, а что низко? И скребница Джека, и мои эполеты, и жезл его высочества могут оказаться в конце концов равными между собой. Когда я вступал в жизнь, et militavi non sine (Воевал не без (лат.).)

- неважно чего, - я грезил славой а почестями, а теперь я думаю только о своем долге и о тех, с кем мы расстались час назад. Пришпорим-ка лошадей, иначе мы доберемся до Уэстерема только к ночи.

В Уэстереме наших двух друзей приветливо встретили величественная хозяйка дома, ее супруг, старый ветеран, прекрасно помнивший все события сорокапятилетней давности, когда он начинал службу, и сын этой четы, подполковник полка Кингсли, расквартированного тогда в Мейдстоне, откуда он приехал навестить родителей. Гарри с некоторым любопытством поглядел на этого офицера, который, несмотря на свою молодость, участвовал в стольких кампаниях и пользовался столь высокой репутацией. Его никак нельзя было назвать красивым. Он был очень худощав и бледен, рыжеволос и скуласт. Однако его искренняя учтивость со старшими, сердечность с друзьями и живость его разговора скоро заставляли забыть про его некрасивое лицо, а некоторым оно даже начинало казаться прекрасным.

Мистер Уорингтон едет в Танбридж? Их Джеймс составит ему компанию, -

сказала за ужином хозяйка дома и что-то шепнула полковнику Ламберту, который лукаво улыбнулся и многозначительно подмигнул. Затем полковник попросил вина и предложил выпить за здоровье мисс Лоутер.

- От всего сердца, - пылко воскликнул полковник Джеймс и осушил бокал до последней капли. Маменька же шепнула своему старому другу, что Джеймс и упомянутая девица намерены сочетаться браком и что она происходит из знаменитого на севере Англии рода Лоутеров.

- Да будь она хоть дочерью Карла Великого, - воскликнул полковник Ламберт, - все равно такая невеста не была бы слишком хороша для Джеймса Вулфа и для сына его матери!

- Если бы мистер Ламберт был с ней знаком, он не сказал бы этого, -

объявил молодой полковник.

- О, конечно! Она - бесценная жемчужина, а ты - полное ничтожество, -

вскричала его мать. - Нет, я согласна с полковником Ламбертом, и принеси она тебе в приданое хоть весь Камберленд, я бы сказала, что Джеймс меньшего и не заслуживает. Вот так они все, мистер Уорингтон. Мы выхаживаем наших детей от лихорадок, кори, коклюша и оспы, мы отпускаем их в армию и по ночам не смыкаем глаз от страшных мыслей, мы горюем в разлуке с ними, а они приезжают домой на неделю-две в год или, может быть, раз в десять лет, чтобы после всех наших забот и тревог вдруг появилась девушка с красивыми глазами и наш мальчик покинул нас навсегда и даже не вспоминал про нас.

- Но скажи, пожалуйста, душенька, как же ты сама вышла замуж за отца Джеймса? - осведомился старший полковник Вулф. - Почему ты не осталась дома ее своими родителями?

- Наверное, потому, что отец Джеймса страдал подагрой и за ним некому было ухаживать, а вовсе не потому, что он мне хоть чуточку нравился, -

ответила его супруга; и в такой непринужденной и шутливой беседе вечер незаметно подошел к концу.

Наутро полковник Ламберт после многих любезных изъявлений дружбы расстался со своим недавним гостем и, поручив молодого виргинца заботам мистера Вулфа, повернул коня домой, а молодые люди поскакали в Танбридж-Уэлз. Вулф торопился добраться туда как можно скорее, но Гарри Уорингтон, пожалуй, не разделял его нетерпения - более того, его мысли с тоской следовали за полковников Ламбертом, возвращавшимся домой, и ему больше всего хотелось бы вновь очутиться в Окхерсте, где он провел три тихих и счастливых дня. Мистер Вулф был вполне согласен с пылкими похвалами, которые Гарри расточал мистеру Ламберту, его жене, дочерям и всей этой прекрасной семье.

- Я считаю теперь, что высший предел всякого честолюбия - это прожить жизнь так, как прожил ее полковник Ламберт, заслуживший всеобщее уважение, -

заметил Вулф.

- А слава и честь? - спросил Уорингтон. - Разве они ничего не значат и вы не хотите их добиться?

- Когда-то я мечтал только о них, - ответил полковник, который давно уже представлял себе счастье совсем по-иному. - Но теперь мои желания стали много скромнее. Я служу в армии с четырнадцати лет. Мне пришлось познакомиться почти со всеми обязанностями, связанными с моей профессией. Я знаю все гарнизонные города нашей страны и имел честь принимать участие во всех кампаниях последних десяти лет. Нет таких обязанностей офицера, каких мне не случалось исполнять, - я только не командовал армией, на что человек моих лет, конечно, надеяться не может, и теперь меня больше всего влекут покой и книги, я хочу иметь любящую жену и нянчить своих детей. Вот какой элизиум манит меня, мистер Уорингтон. Истинная любовь лучше славы, а тихий семейный очаг, у которого сидит избранница твоего сердца, - это величайшее благо, какое только могут ниспослать нам боги.

Гарри представил себе картину, нарисованную его спутником. Он ответил

"да", но, по-видимому, произнес это подтверждение без особой горячности, так как собеседник поглядел на его лицо и сказал:

- Вы говорите "да" так, словно семейный очаг и любимая женщина не кажутся вам особенно привлекательной мечтой. - Видите ли, полковник, пока человек молод, он, наверное, может найти многое другое, более привлекательное. Вы шестнадцать лет сами себе хозяин, а я всего несколько месяцев, как вышел из-под материнской опеки. Когда я проделаю одну-две кампании, а то и шесть, как вы, когда я заслужу такую же славу, как мистер Вулф, и заставлю людей говорить обо мне, тогда я, быть может, и захочу удалиться от света.

На эти слова мистер Вулф, чье сердце было полно совсем иными чувствами, ответил новыми восхвалениями радостей супружества и принялся превозносить красоту и достоинства своей возлюбленной: тема эта была чрезвычайно интересна для него, но, пожалуй, не для его слушателя, чьи взгляды на брачную жизнь - если он позволил себе обзавестись таковыми - были несколько меланхоличны и унылы. Прекрасный летний день начинал клониться к вечеру, когда они достигли цели своей поездки, которая прошла мирно и благополучно, если не считать одного промаха Гарри Уорингтона: в нескольких милях от Танбридж-Уэлза их окликнули два всадника, и он собирался было ринуться на них с пистолетом, полагая, что перед ними разбойники. Однако полковник Вулф со смехом попросил мистера Уорингтона убрать пистолет в седельную сумку, так как всадники эти - всего лишь агенты хозяина гостиницы, а вовсе не грабители

(если, конечно, откинуть их профессиональное занятие). Гамбо, чья лошадь именно в эту тревожную минуту вздумала понести, после некоторого промедления вернулся, вняв громовым крикам своего господина, и они въехали в городок, оставили лошадей в гостинице, а затем разошлись, чтобы увидеться с теми дамами, ради которых они сюда прибыли.

Мистер Уорингтон нашел свою тетушку в снятых для нее роскошных апартаментах, где в прихожей расположился целый отряд лондонских лакеев, сопровождавших ее портшез, когда она покидала дом. Баронесса встретила Гарри чрезвычайно ласково. Его кузина миледи Мария отсутствовала, когда он явился, и, право, не могу сказать, был ли молодой человек огорчен тем, что не увидел ее, сумел ли он скрыть свои чувства и догадалась ли о них госпожа Бернштейн.

В гостях у баронессы, когда племянник явился к ней на поклон, сидели две вдовствующие знатные дамы, густо нарумяненные и в пышных фижмах, а также щеголь в богато вышитом кафтане - первый образчик этой породы, который довелось увидеть Гарри. Она представила молодого человека этим особам как своего племянника, того юного виргинского креза, о котором они уже слышали.

Она заговорила о его огромном поместье, не уступающем по величине Кенту, но с землей, если верить книгам, куда более плодородной. Она упомянула, что ее сводную сестру, госпожу Эрмонд, у нее на родине называют принцессой Покахонтас. Она без устали расточала похвалы и матери и сыну - их богатству и их душевным достоинствам. Щеголь пожал Гарри руку и выразил восторг по поводу столь приятного знакомства. Дамы наговорили о нем ею тетушке множество лестных вещей, и притом столь громко, что молодой человек совсем смутился от их комплиментов. Затем они удалились, чтобы оповестить танбриджское общество о его приезде. Вскоре в городке только и говорили что о богатстве, прекрасных манерах и красоте молодого виргинца.

- Ты не мог бы явиться в более подходящую минуту, мой милый, - сообщила баронесса племяннику, когда ее гости после бесконечных реверансов и поклонов наконец ушли. - Эти трое - самые заядлые разносчики новостей на здешних водах. Они протрубят о твоих достоинствах всюду, где сегодня побывают. Я представила тебя таким образом уже сотне людей и - господи, прости мне! -

насочиняла множество небылиц о географии Виргинии, когда описывала твое поместье. Оно и правда очень велико, но боюсь, я его еще увеличила. Я снабдила его всевозможными редкостными зверями, богатейшими рудниками, пряностями - а может быть, и алмазами, право, не помню. Что же до негров, то с моей легкой руки их у твоей матери появились легионы, да, собственно говоря, она у меня стала настоящей владетельной принцессой, правящей великолепным краем. Так, впрочем, оно и есть - я не могу с точностью до нескольких сотен тысяч фунтов назвать ее годовой доход, но, во всяком случае, он очень велик, в этом я не сомневаюсь. Итак, сударь, будьте готовы к тому, что с вами тут станут обходиться, как с наследником этой царственной дамы. Постарайтесь, чтобы у вас не закружилась голова. С этого дня вам будут льстить так, как никогда еще не льстили.

- Но к чему все это, сударыня? - осведомился молодой человек. - Я не понимаю, с какой стати я должен слыть столь богатым и зачем мне вся эта лесть.

- Во-первых, сударь, вы не должны опровергать слова своей старухи-тетки, которая вовсе не желает оказаться в глупом положении перед лицом общества. Что до вашей репутации богача, то она был а уже почти создана, когда мы только приехали сюда. Одна лондонская газета каким-то образом прослышала про тебя и подробно описала богатства некоего юного виргинского джентльмена, который недавно прибыл в Англию и доводится кузеном лорду Каслвуду. Ты сказочно богат и никак этого изменить не можешь. Все сгорают желанием с тобой познакомиться. Завтра утром ты отправишься в церковь и увидишь, как все прихожане оторвутся от молитвенников и псалтырей, чтобы поклониться золотому тельцу, воплотившемуся в твоей особе. Неужели ты хотел бы, чтобы я рассеяла их заблуждение и говорила дурно о моих кровных родственниках?

- Но какая мне польза от того, что меня будут считать богатым? -

спросил Гарри.

- Ты вступаешь в свет, и золотой ключ отомкнет перед тобой почти все двери. Слыть богатым - это не хуже, чем быть богатым. И тебе вовсе не надо тратить много денег. Люди будут говорить, что ты бережешь деньги, и репутация скупца пойдет тебе вовсе не во вред, а во благо. Вот увидишь, как маменьки будут тебе улыбаться, а дочки - делать реверансы! Чему ты удивляешься? Когда я была молода, я поступала, как все, и предпринимала не одну и не две отчаянные попытки сделать хорошую партию. Твоя бедная бабка, которая, конечно, была святой во плоти, если только посмотреть сквозь пальцы на ее несколько ревнивый нрав, постоянно бранила меня за суетность.

Суетность, мой милый! Но разве свет не суетен? И мы должны поступать так, как он нас учит, и ничего не давать даром. Мистер Генри Эсмонд-Уорингтон, -

хоть я и старуха, но первые два имени я не могу не любить, в чем и готова сознаться, - сам по себе и здесь и в Лондоне не привлек бы ничьего внимания.

Наше покровительство мало чем ему помогло бы. Наша семья не пользуется большим кредитом, да и - entre nous (Между нами (франц.).) - хорошей репутацией. Полагаю, тебе известно, что в сорок пятом году Каслвуд сильно себя скомпрометировал, а с тех пор игра его совсем разорила?

Гарри ничего не знал ни о прошлом лорда Каслвуда, ни о его репутации.

- Терять ему было почти нечего, но он сумел потерять значительно больше

- его злополучное поместье заложено и перезаложено. Он придумывал все возможные средства, чтобы раздобыть денег, - милый мой, иногда его положение бывало настолько отчаянным, что я начинала опасаться за свои бриллианты ж не возила их в Каслвуд.

Говорить подобные вещи о собственном племяннике ужасно, не правда ли?

Но ведь ты тоже мой племянник, и свет еще не успел тебя испортить, а поэтому я хочу предостеречь тебя против пороков этого света. Я слышала про твою игру с Уиллом и капелланом, но они не были для тебя опасны - мне даже говорили, что ты их обыграл. Но если бы ты сел играть с Каслвудом, тебе повезло бы меньше - а ты сел бы с ним играть, если бы только твоя старая тетка не приказала ему держаться от тебя подальше.

- Как, сударыня, вы вмешались, чтобы защитить меня?

- Я охранила тебя от его когтей - радуйся, что ты выбрался из логова этого людоеда, сохранив мясо на костях! Мой милый, это самая главная и самая роковая страсть нашей семьи. Мой бедный глупый брат играл, обе его жены играли, а особенно вторая - теперь ей почти не на что жить, кроме как на карточные выигрыши, и в Лондоне она не пропускает ни одного карточного вечера. Я побоялась бы оставить тебя с ней в Каслвуде - страсть к игре владеет всеми ими, и они набросились бы на тебя и ограбили бы дочиста, а потом передрались бы друг с другом из-за добычи. Если не считать его придворной синекуры, у моего бедного племянника нет ничего; таков же удел и Уилла, и Марии, и ее сестры.

- А они тоже любят играть в карты?

- Нет. Не будем несправедливы к бедняжке Молли, она не азартна, но малютка Фанни в Лондоне бывает готова поставить на карту собственные глаза.

Мне хорошо знакома эта страсть, сударь, и не делайте такого удивленного лица, я переболела ею, как в детстве - корью, и еще не совсем вылечилась.

Ведь у несчастной старухи нет иных развлечений. Сегодня вечером ты увидишь настоящую игру. Тшш, мой милый! Именно этого мне и недоставало, оттого-то я и захандрила в Каслвуде! Выигрывать у моих племянниц и их матушки мне нет никакой радости. Они ведь не заплатили бы свой проигрыш. Лучше предупредить тебя заранее, мой милый, чтобы это открытие меньше тебя поразило. Я не могу жить без карт, вот и вся правда!

Еще несколько дней назад, гостя у своих каслвудских родственников, Гарри, который сам любил карты, петушиные бои, пари и другие столь же азартные развлечения, весьма возможно, только посмеялся бы над этим признанием. Семья, в лоне которой он очутился, привыкла смеяться над очень многим, и в том числе над тем, что другим людям вовсе не кажется смешным.

Верность и честь служили предметом насмешек, чужая чистая жизнь подвергалась сомнению, эгоизм провозглашался всеобщим свойством, священные обязанности презрительно осмеивались, а порок шутливо оправдывался. Они не были фарисеями, не притворялись лицемерно поклонниками добродетели, не бросали камней в разоблаченных грешников - они улыбались, пожимали плечами и шли дальше своей дорогой. Члены этой семьи не стремились казаться лучше своих ближних, которых от всего сердца презирали, они поддерживали дружеское знакомство с людьми, о которых, как и о их женах, рассказывали такие пикантные, такие смешные историйки, они брали свою долю удовольствий или добычи, которая им попадалась, и жили нынешним днем, пока он не оказывался их последним днем на земле. Разумеется, теперь подобных людей нет вовсе, и за последние сто лет человеческая натура чрезвычайно изменилась. Во всяком случае, карточная игра почти вышла из моды - в этом нет никаких сомнений, и в Лондоне не наберется и шести светских дам, которые знали бы разницу между мизером и ремизом.

- Как смертельно скучны, наверное, показались тебе провинциалы, у которых нам пришлось тебя оставить, - впрочем, эти дикари отнеслись к тебе, дитя, с большой добротой! - заметила госпожа де Бернштейн, ласково погладив молодого человека по щеке еще красивой рукой.

- Они были очень добры и вовсе не скучны, сударыня! По-моему, в мире трудно найти людей лучше, - ответил Гарри, покраснев. Тон тетушки был ему неприятен. Он не мог стерпеть, чтобы кто-нибудь говорил или думал о его новых друзьях без уважения. Ему не хотелось, чтобы они оказались в таком обществе.

Властная и вспыльчивая старая дама обиделась было на его дерзость, но тут ей в голову пришла новая мысль. "Эти две девочки, - подумала она, -

интересный больной... привлекательный незнакомец... ну конечно, он влюбился в одну из них!" Госпожа Бернштейн обернулась и бросила насмешливый взгляд на леди Марию, которая в эту минуту вошла в комнату.

Глава XXV

Новые знакомства

Кузина Мария вошла в сопровождении двух посыльных, нагруженных корзинами с цветами, которыми предстояло украсить гостиную госпожи де Бернштейн перед тем, как начнется съезд приглашенных на этот вечер. Три лакея в ливреях, щедро украшенных золотым шнуром, расставили шесть карточных столиков. Дворецкий в черном кафтане, в парике с кошельком и пышных кружевных манжетах, величественный, словно на боку у него висела шпага, явился вслед за слугами, которые принесли связки свечей, и принялся вставлять по две свечи в канделябры на столиках, а также в серебряные бра над дубовыми панелями, позолоченными лучами заходящего солнца, как и зеленые лужайки за окном, скалы, купы деревьев и озаренные вечерним светом дома. По лужайкам, испещряя их пятнами теней, прогуливались группы разноцветных фигур в фижмах, пудреных париках и парче. Напротив окон баронессы располагалась открытая галерея и Променад, где всегда царило оживление, шаркали бесчисленные подошвы, слышался нестройный хор голосов. Рядом играл оркестр, услаждая слух съехавшихся на воды. Парадная гостиная госпожи Бернштейн могла бы не подойти отшельнику или любителю наук, но те, кому нравятся оживленная суматоха, веселье, яркий свет и возможность видеть все, что происходит в этом нарядном многолюдном городке, не могли бы отыскать лучшей квартиры. А когда ее окна освещались, публика, прогуливавшаяся внизу, понимала, что ее милость дома и устраивает карточный вечер, на который совсем нетрудно получить приглашение. Да, кстати, о былых временах: мне кажется, ночная жизнь светского общества сто лет назад была довольно темной. Тогда в гостиных зажигалось не более одной восковой свечи там, где теперь их горят десятки, не говоря уж о газовых рожках и чудесном новом освещении клубов.

Отвратительные, оплывающие сальные огарки чадили и коптили в коридорах. В каждом театре имелась важная должность гасителя свечей. Взгляните-ка на картины Хогарта! Как они темны, а его пирушки словно покрыты копотью сальных свечей. В "Модном браке" в пышной анфиладе гостиных виконта Мота, где он и его супруга, когда разъехались их гости, сидят, зевая вслед отчаявшемуся управителю, можно насчитать не более восьми свечей - по одной на двух карточных столах и шесть в медной люстре. Когда теперь Джон Брифлес, адвокат без практики, приглашает друзей на устрицы к себе на квартиру в Колодезном дворе в Темпле, он зажигает вдвое больше свечей. Так будем утешаться мыслью, что Людовик XIV во всей славе своей устраивал блистательные праздники во мраке, и благословим мистера Прайса и других светоносцев за то, что они уничтожили гнусное баранье сало нашей юности.

Итак, Мария, явившись с цветами (сама - прекраснейший цветок), принялась расставлять по вазам розы, турецкие гвоздики и прочее, украшая комнату со всем присущим ей уменьем. Она медлила в томном раздумье то над широкой чашей, то над кувшинчиком с драконом, тайком бросая робкие взгляды на юного кузена Генри, чей румянец пошел бы любой девушке, и вы могли бы предположить, что она замыслила дождаться ухода тетушки; однако баронесса и не думала подниматься с кресла: сжимая в руке палку с изогнутой черепаховой ручкой, она отдавала слугам властные распоряжения и строго выговаривала им -

Джону за заплатку на чулке, Тому за чересчур щедро насаленные букли, и так далее, и тому подобное, держа их в страхе и трепете. Еще одно отступление касательно судьбы бедных Джеймсов прошлого века: Джеймсы спали по двое в одной кровати, по четверо в одной комнате - чаще всего каморке в подвале - и мылись в деревянных лоханях, каких в нашем Лондоне уже не увидишь - разве что в казармах пешей гвардии ее величества.

Если Мария мечтала о разговоре наедине, ее нежному сердцу было суждено разочарование.

- Где ты думаешь обедать, Гарри? - спросила госпожа де Бернштейн. - Нам с племянницей Марией подадут в малую гостиную цыпленка, а тебе следует столоваться в лучшей ресторации. В "Белом Коне" обед подают в три, и через минуту-другую мы услышим тамошний колокол. И запомните, сударь, вам не следует бояться расходов - ведите себя, как сын принцессы Покахонтас. Твой багаж отправлен на квартиру, которую я сняла для тебя. Молодому человеку незачем проводить все свое время в обществе двух старух. Не так ли, Мария?

- Да, - ответила леди Мария, опуская кроткий взор, а в глазах баронессы вспыхнуло торжество. По-моему, последние пять-шесть дней дракон не щадил Андромеды, и если бы Персей отрубил его жестокую голову, это было бы извинительное драконоубийство. Но с ним не было ни меча, ни щита, и он лишь рассеянно следил, как лакеи в коричнево-голубых ливреях снуют по комнате, скрипя башмаками.

- Когда в Танбридж-Уэлз съезжается избранное общество, сюда перебираются хорошие лондонские портные и торговцы материями. Тебе следует побывать у них, мой милый, потому что твой костюм не слишком моден. Чуточку кружев...

- Я не могу снять траура, сударыня, - возразил молодой человек, поглядев на свой черный кафтан.

- Вздор, сударь! - вскричала старуха, оперлась на трость и, зашуршав юбками, поднялась с кресла. - Носите траур по своему брату хоть до скончания века, если вам нравится. Я не собираюсь вам мешать. Я хочу только, чтобы вы одевались и вели себя, как принято, и были бы достойны своего имени.

- Сударыня, - величественно ответил мистер Уорингтон. - Насколько мне известно, я его еще ничем не опозорил!

Почему старая дама вдруг умолкла и вздрогнула, словно ее ударили? Пусть прошлое хоронит своих мертвецов. У нее с Гарри случалось немало таких стычек, когда шпаги скрещивались, нанося и парируя молниеносные удары. И Гарри нравился ей ничуть не меньше оттого, что у него хватало смелости ей перечить.

- В том, что ты станешь носить рубашку из более тонкого полотна, право же, нет ничего позорного! - сказала она с принужденным смехом.

Гарри поклонился и покраснел. Рубашка эта была одним из тех скромных подарков, которые он получил от своих окхерстовских друзей. Ему почему-то было приятно носить ее и с бесконечной нежностью вспоминать этих новых его друзей, таких хороших, чистых сердцем, простых и добрых; пока рубашка была на нем, он чувствовал, что никакое зло не может его коснуться. Он сказал, что пойдет к себе на квартиру и вернется, надев самое тонкое свое белье.

- Возвращайтесь, возвращайтесь, сударь, - сказала госпожа Бернштейн. -

И если наши гости еще не прибудут, мы с Марией подыщем для вас кружева!

И баронесса отрядила одного из лакеев проводить молодого виргинца в его новое жилище.

Оказалось, что Гарри ждали там не только обширные и прекрасно убранные комнаты, но и грум, желавший поступить на службу к его милости, а также лакей - на случай, если он захочет нанять камердинера для мистера Гамбо. Не успел он пробыть у себя и нескольких минут, как к нему явились посланцы лондонского портного и сапожника с карточками и почтительными приветствиями от своих хозяев господ Ренье и Тулла. Гамбо уже приготовил самый лучший костюм из всего его скромного гардероба и самое топкое белье, каким только бережливая виргинская мать снабдила своего сына. Перед глазами Гарри встала картина родного дома среди зимних снегов, когда в камине трещали огромные поленья, а у огня тихо и чинно склонялись над шитьем его мать, миссис Маунтин и маленькая Фанни. И юноше впервые пришло в голову, что сшитая дома одежда может быть недостаточно щегольской, а белье из домашнего полотна -

недостаточно тонким. Неужели он может устыдиться того, что принадлежит ему, и того, что он привез из Каслвуда? Странно! Простодушные обитатели этого последнего были неизменно довольны и горды всем, что делалось, говорилось или изготовлялось в Каслвуде, и госпожа Эсмонд, отправляя сына в Англию, полагала, что он экипирован не хуже любого молодого вельможи. Конечно, его платье могло быть более модным, да и сшито получше, однако, когда молодой человек, завершив свой туалет, вышел из дома, он выглядел вполне сносно.

Гамбо подозвал портшез и важно зашагал рядом: и так они добрались до ресторации, где Гарри намеревался пообедать.

Там он думал найти щеголя, с которым познакомился в этот день у тетушки, так как тот сообщил ему, что за табльдотом в "Белом Коне"

собирается лучшее общество Танбриджа. Гарри поспешил назвать имя своего нового друга хозяину заведения, но хозяин и половые, улыбаясь и кланяясь, проводили его в залу, заверили его милость, что его милости не требуется никаких рекомендаций, кроме его собственной, помогли ему повесить плащ и шпагу на колышек, осведомились, желает ли он пить за обедом бургундское, понтак или шампанское, и подвели его к столу.

Хотя "Белый Конь" и был самой модной ресторацией городка, в этот день зала пустовала, и хозяин заведения мосье Барбо уведомил Гарри, что нынче на Саммер-Хилле устраивается большое празднество и почти все посетители вод отбыли туда. И правда, за столом, кроме Гарри, сидело лишь четверо джентльменов. Двое из них уже кончили обедать и допивали вино, а остальные двое - люди совсем молодые - только приступили к трапезе, и хозяин, проходя мимо, вероятно, шепнул им имя новоприбывшего гостя, так как они поглядели на Гарри с видимым интересом и слегка ему поклонились через стол, когда улыбающийся хозяин упорхнул, чтобы заняться обедом молодого виргинца.

Мистер Уорингтон поклонился в ответ на приветствие двух молодых людей, которые выразили свое удовольствие по поводу его приезда сюда и надежду, что Танбридж при ближайшем знакомстве ему понравится. Тут они усмехнулись и обменялись лукавыми взглядами, смысла которых Гарри не понял, как не понял и того, почему они многозначительно посмотрели на двух других посетителей, сидевших за вином.

Один из этих последних носил несколько потрепанный бархатный кафтан с пышными кружевами и вышивками, а необычайно длинная косица его парика была уложена в кошелек. Его собеседник, которого он пронзительным голосом называл

"ваше сиятельство" и "милорд", был низенький сутулый человек с мохнатыми бровями и крючковатым носом. Милорд, продолжая попивать вино, едва поглядел на Гарри, а потом повернулся к своему сотрапезнику.

- Итак, вы знакомы с племянником старухи, с крезом, который только что приехал сюда?

- Тут тебе и конец, Джек! - заметил один молодой джентльмен другому.

- Да, я этого наречия так и не постиг, - согласился Джек. Дело в том, что те двое говорили по-французски.

- Без сомнения, любезнейший милорд, - ответил господин с длинной косицей.

- Вы показали редкостное проворство, любезный барон! Он ведь приехал не более двух часов назад. Слуги сказали мне об этом, только когда я сел обедать.

- Но я был знаком с ним прежде! Я часто видел его в Лондоне у баронессы и его кузена графа, - возразил барон.

Тут хозяин, сияя улыбками, подал Гарри благоухающий суп.

- Отведайте, сударь! Сварено по моему собственному рецепту, - сказал он и шепотом сообщил Гарри знаменитое имя вельможи, сидевшего напротив. Гарри поблагодарил мосье Барбо на его родном языке, после чего иностранец обернулся, послал Гарри самую любезную улыбку и объявил:

- Fous bossedez notre langue barfaidement, Monsieur (Вы прекрасно владеете нашим языком, мосье (франц. с немецким акцентом).). Когда мистер Уорингтон был в Канаде, ему ни разу не доводилось слышать, чтобы французские слова произносились на такой лад. Он ответил иностранцу поклоном.

- Расскажите мне еще что-нибудь про этого креза, милейший барон, -

продолжал милорд, говоря со своим собеседником несколько сверху вниз и не обращая на Гарри ни малейшего внимания, что, пожалуй, сильно уязвило юношу.

- Что вы хотели бы услышать от меня, милорд? Этот крез - молодой человек, как все молодые люди. Он высок, как все молодые люди. Он неловок, как все молодью люди. У него черные волосы, как у всех, кто приезжает из Индий. Квартиру ему здесь сняли над игрушечной лавкой миссис Роуз.

"И я тоже живу там, - подумал мистер Уорингтон. - О каком крезе они говорят? А суп очень вкусный!"

- Он путешествует с большой свитой, - продолжал барон, - четверо слуг, две дорожные коляски и двое форейторов. Его камердинер - негр, который спас ему жизнь, когда он в Америке попал в руки дикарей, а теперь и слышать не хочет, чтобы его отпустили на свободу. Он упорно носит траур по брате, от которого унаследовал свои владения.

- А вас разве что-нибудь могло бы утешить, если бы ваш брат умер, милейший кавалер? - воскликнул пожилой джентльмен.

- О, милорд! Его имение! - ответил иностранец. - Как вам известно, оно не так уж мало.

- Ваш брат живет на доходы с родового имения, которое, как вы мне говорили, очень велико, а вы - своими трудами, дражайший кавалер.

- Милорд! - вскричал иностранец, которого его собеседник стал теперь называть кавалером.

- Своими трудами и умом, что гораздо благороднее! А вы будете нынче у баронессы? Она ведь, кажется, немного вам сродни?

- Я вновь не понимаю вас, ваше сиятельство, - с досадой ответил его собеседник.

- Но как же! Она - очень умная женщина, знатного происхождения, испытала невероятные приключения, почти без принципов (тут, к счастью, вы имеете перед ней преимущество). Но что до этого нам, людям света? Без сомнения, вы пойдете туда, чтобы играть с юным креолом и выиграть у него как можно больше. Между прочим, барон, а что, если этот юный креол на самом деле guet a pens? (Ловушка (франц.).) Что, если наша почтенная дама попросту сочинила его в Лондоне и приписала ему сказочные богатства, чтобы он мог обирать здешних простаков?

J'y a souvent pense (Я часто об этом думал (франц.).), милорд, -

ответил барон, многозначительно прижимая палец к носу. - Ведь баронесса способна на что угодно.

- Барон, баронесса - que voulez-vous (Что вы хотите (франц.).), друг мой? Я имею в виду покойного супруга. Вы его знали?

- Близко. Более законченный негодяй еще не садился за карточный стол. В Венеции, в Брюсселе, в Спа, в Вене - ему были хорошо известны тюрьмы всех этих городов. Да, я его знал, милорд.

- Я так и полагал. Я видел его в Гааге, где имел честь познакомиться и с вами, - столь отъявленный мошенник не часто переступал мой порог. Но послу приходится открывать свои двери самым разным людям, барон, - шпионам, шулерам, злодеям и всяким мерзавцам.

- Parbleu (Черт побери (франц.).), милорд! Как вы их трактуете! -

заметил собеседник милорда.

- Человек моего ранга, милейший, - моего тогдашнего ранга, -

разумеется, обязан принимать всевозможных людей - в том числе и вашего друга. Зачем его жене могло понадобиться подобное имя, я, право, не могу понять.

- По-видимому, оно было лучше ее собственного.

- Вот как? Мне приходилось слышать про ирландца, который обменялся одеждой с огородным пугалом. Не берусь судить, какое имя более благородно -

английского епископа или немецкого барона.

- Милорд! - покричал его собеседник, вскакивая и прижимая руку к большой звезде у себя на груди. - Вы забываете, что я тоже барон и кавалер ордена...

- Шпоры Священной Римской Империи! Ничуть не забываю, любезный кавалер и барон! Вы не хотите еще вина? Так мы встретимся сегодня вечером у госпожи Бернштейн.

Кавалер ордена Шпоры и барон встал из-за стола, пошарил в вышитом кармане, словно в поисках монеты для полового, который подал ему большую, отделанную галуном шляпу, затем, взмахнув кружевной манжетой и рукой в сверкающих перстнях, сделал ему знак посторониться и величественно вышел из залы.

Только когда тот, кого называли милордом, заговорил о вдове епископа и супруге немецкого барона, Гарри Уорингтон наконец понял, что предметом беседы этих двух джентльменов служат его тетушка и он сам. Однако прежде, чем он окончательно в этом уверился, один из них покинул залу, а другой повернулся к двум молодым джентльменам и сказал: - Какой пройдоха! Все, что я говорил о Бернштейне, относится raulato nomine (С заменой имени (лат.).) и к нему. Он всегда был шпионом и плутом. Он менял веру уж не помню сколько раз. По моему настоянию его выслали из Гааги, когда я был там послом, и мне известно, что в Вене он был бит тростью.

- Не понимаю, как может лорд Честерфилд поддерживать знакомство с подобным негодяем! - воскликнул Гарри. Молодые люди оглянулись на него, но, к его удивлению, вельможа, которого он столь резко перебил, и не подумал прервать свою речь.

- Второго такого fieffe coquin (Отъявленного негодяя (франц.).), как Польниц, не отыскать. Благодарение небу, он оставил мне мою табакерку! Вы смеетесь? Мошенник вполне способен украсть ее. - Милорд не сомневался, что молодые люди смеются его шутке.

- Вы совершенно правы, - сказал один из обедающих, поворачиваясь к мистеру Уорингтону, - хотя я и не знаю, какое вам, прошу прощения, до этого дело. Милорд будет играть с любым, кто его пригласит. Не тревожьтесь - он глух как пень и не слышал ни одного вашего слова: вот почему милорд будет играть с любым, кто положит перед ним колоду карт, и вот почему он не брезгует обществом этого мошенника.

- Черт побери, я знаю и других вельмож, которые не слишком-то разборчивы в знакомствах, - заметил мистер Джек.

- Ты имеешь в виду меня и мое знакомство с тобой? Видишь ли, мой милый, я всегда знаю, с кем имею дело, и никому не удастся меня провести.

Не обратив ни малейшего внимания на гневную вспышку мистера Уорингтона, милорд разговаривал теперь с мосье Барбо на своем любимом французском языке и милостиво хвалил обед. Хозяин отвешивал поклон за поклоном; он был в восторге, что его превосходительство доволен и что он сам еще не забыл искусства, которое постигал в молодости в Ирландском королевстве его превосходительства. Сальми понравилось милорду? Он только что подал сальми молодому знатному американцу напротив, джентльмену из Виргинии...

- Кому?! - Бледное лицо милорда на миг покраснело, когда он задал этот вопрос и посмотрел на Гарри Уорингтона, сидевшего напротив.

- Молодому джентльмену из Виргинии, который только что прибыл в Танбридж и в совершенстве владеет нашим прекрасным языком, - сказал мосье Барбо, надеясь с помощью этого комплимента убить двух зайцев.

- И которому ваше сиятельство ответит за выражения, оскорбительные для моей семьи и произнесенные в присутствии этих джентльменов, - прокричал мистер Уорингтон громовым голосом, твердо решив, что на этот раз обидчик его услышит.

- Подойдите и крикните ему прямо в ухо - тогда он, быть может, вас услышит, - посоветовал один из молодых людей.

- Я постараюсь, чтобы его сиятельство так или иначе меня понял, - с достоинством произнес мистер Уорингтон. - И не потерплю, чтобы он или кто-нибудь иной чернил моих родственников в моем присутствии!

Низенький вельможа напротив Гарри не слышал пи единого его слова, но воспользовался этим временем, чтобы подготовить собственную речь. Он встал, раза два провел платком по губам и оперся о стол изящными тонкими пальцами.

- Милостивый государь, - сказал он, - даю вам слово джентльмена, что я не знал, в чьем присутствии я говорю, и, очевидно, мой собеседник, мосье де Польниц, также не знаком с вами. Знай же я, кто вы такой, то, поверьте, я ни в коем случае не произнес бы ни единого слова, которое могло бы задеть вас.

Я приношу вам мои оправдания и извинения перед присутствующими здесь лордом Марчем и мистером Моррисом.

На это мистер Уорингтон мог только поклониться и пробормотать несколько вежливых слов, после чего милорд, сделав вид, будто прекрасно их расслышал, отвесил Гарри еще один глубокий поклон, сказал, что будет иметь честь посетить мистера Уорингтона, и, кивнув молодым людям, покинул залу.

Глава XXVI, в которой мы оказались очень далеко от Окхерста

В пределах владений трактира "Белый Конь", под самым окном большой залы, простиралась лужайка для игры в шары, где стояло несколько столиков, за которыми можно было выпить пуншу или чаю. Когда трое молодых джентльменов почти одновременно кончили обедать, мистер Моррис предложил выйти на лужайку, чтобы в прохладе распить бутылочку.

- Джек Моррис готов отправиться в тартарары, лишь бы придраться к случаю, чтобы еще раз выпить, - заметил милорд.

После чего Джек заявил, что каждый джентльмен идет к погибели своим путем. И он не отрицает, что его слабость - вино.

- Путь лорда Честерфилда устлан зеленым сукном, - отозвался лорд Марч.

- Его сиятельство жить не может без карт и костей.

- Милорда Марча одолевает не один бес, а несколько. Он любит карты, он любит скачки, он любит пари, он любит пить, он любит есть, он любит деньги, он любит женщин, - познакомившись с его сиятельством, вы попали в дурное общество, мистер Уорингтон. Он сыграет с вами на каждый акр, который есть у вас в Виргинии.

- С величайшим удовольствием, мистер Уорингтон, - вмешался милорд.

- И на весь ваш табак, и на все ваши пряности, и на всех ваших рабов, и волов, и ослов, и на все, что только у вас есть.

- Не начать ли нам сейчас? Джек, вы никогда не выходите из дома без стаканчика с костями и пробочника. Я сыграю с мистером Уорингтоном, на что он пожелает.

- К сожалению, милорд, табак, рыба и ослы и волы мне не принадлежат. Я только что достиг совершеннолетия, а моя матушка старше меня лет на двадцать, не больше, и, без сомнения, может прожить дольше, чем я.

- Держу пари, что вы ее переживете. Я уплачу вам сейчас, а после ее смерти вы вернете мне эту сумму в четырехкратном размере. И я готов сейчас же поставить хорошие деньги против вашего виргинского поместья, когда оно перейдет к вам после кончины вашей матушки. Как оно называется?

- Каслвуд.

- Говорят, настоящее княжество. Держу пари, что здешние сплетники преувеличили его богатства в десять раз, не меньше. А почему вашему имению дали такое название? Или вы в родстве с лордом Каслвудом? Постойте-постойте, я знаю... миледи ваша матушка - дочь истинного главы рода. В пятнадцатом году он поставил на битую карту. Я десятки раз слышал его историю от моей старушки герцогини. Она знавала вашего деда. Он был приятелем Аддисона, и Стиля, и Попа, и, наверное, Мильтона, и всех прочих умников. Жаль, что он не остался дома и не отправил на плантации младшую ветвь семьи.

- Я только что гостил в Каслвуде у моего кузена, - заметил мистер Уорингтон.

- Гм! А вы с ним играли? Он любит и карты и кости.

- Нет. Только с дамами, по шесть пенсов.

- Тем лучше для вас обоих. Но с Уиллом Эсмондом, если он был дома, вы играли. Ставлю десять против одного, что с Уиллом Эсмондом вы играли!

Гарри покраснел и признался, что по вечерам они с кузеном иногда играли в карты.

- А Том Сэмпсон, их капеллан? - воскликнул Джек. - Он тоже был там?

Бьюсь об заклад, что Том был у вас третьим, а если вы играли против Тома и Уилла Эсмонда вместе, то да помилует вас бог!

- По правде говоря, я обыграл их обоих, - сказал мистер Уорингтон.

- И они расплатились? Бывают же в мире чудеса!

- О чудесах я ничего не говорил, - ответил мистер Гарри, улыбнувшись и прихлебывая вино.

- А вы умеете молчать - volto sciolto (С безразличным видом (итал.).), э, мистер Уорингтон? - сказал милорд.

- Прошу прощения, - заявил прямолинейный Гарри. - Кроме родного языка, я еще немного знаю французский, и только.

- Лорд Марч изучал итальянский язык в Опере, и уроки обошлись ему недешево, - объяснил Джек Моррис. - Нам надо показать ему Оперу, верно, Марч?

- А надо ли, Моррис? - спросил милорд, словно ему не слишком понравилась такая фамильярность.

На обоих джентльменах были одинаковые маленькие парики без пудры, синие сюртуки с серебряными пуговицами, лосины, сапоги для верховой езды и маленькие шляпы с узким галуном, - ничто не выдавало в них щеголей.

- Опера меня не очень манит, милорд, - сказал Гарри, все больше оживляясь от вина. - Но мне хотелось бы побывать в Ньюмаркете и посмотреть хорошую английскую охоту.

- Мы покажем вам и Ньюмаркет и охоту, сэр. Вы хороший наездник?

- По-моему, недурной, - ответил Гарри. - Кроме того, я неплохо стреляю, и прыгаю тоже,

- А сколько вы весите? Держу цари, что мы весим одинаково или я больше.

Держу пари, что Джек Моррис побьет вас в стрельбе по птицам и по мишени с двадцати пяти шагов. Держу пари, что я прыгну дальше вас на ровной земле...

вот здесь, на лужайке!

- Я не знаю, как стреляет мистер Моррис - ведь я никогда вас не видел, господа, - но я принимаю ваши пари по вашим ставкам, милорд! - воскликнул Гарри, который к этому времени совсем оживился от бургундского.

- По двадцать пять фунтов каждое! - объявил милорд.

- Идет! - воскликнули оба. Молодой виргинец считал, что ради чести родного края не должен отказываться ни от одного пари, которое ему предлагают.

- Последнее пари мы можем разыграть сейчас же, если вы еще твердо держитесь на ногах, - сказал милорд, вскочил со стула, потянулся и посмотрел на сухую пыльную траву. Он снял сапоги, сбросил сюртук и жилет и, швырнув их на землю, застегнул пояс потуже.

Гарри относился к своей одежде с гораздо большим уважением. На нем был его лучший костюм. Он снял свой бархатный кафтан и камзол, тщательно их сложил и, заметив, что все столики вокруг залиты вином, через открытую дверь вернулся в залу, намереваясь положить свою одежду на чистый стол.

Там уже обедал новый посетитель. Это был не кто иной, как мистер Вулф, перед которым стоял цыпленок с салатом и скромная пинта пива. Гарри был в превосходнейшем расположении духа. Он сообщил полковнику, что держит пари с лордом Марчем - не хочет ли полковник Вулф войти с ним в долю? Полковник Вулф ответил, что он слишком беден, чтобы держать пари. Но, может быть, он выйдет на лужайку и будет свидетелем? С большим удовольствием. И, поставив стакан, полковник Вулф вышел на лужайку вслед за своим юным другом.

- Что это за рыжий мужлан с постной физиономией? - осведомился Джек Моррис, который также испытывал живящее влияние бургундского.

Мистер Уорингтои сообщил, что это полковник двадцатого полка Вулф.

- Ваш покорный слуга, господа, - сказал полковник с сухим военным поклоном.

- Впервые в жизни вижу такую фигуру! - воскликнул Джек Моррис. - А вы, Марч?

- Прошу прощения, вы, кажется, сказали "Марч"? - спросил полковник с очень удивленным видом.

- Я граф Марч, к вашим услугам, полковник Вулф, - сказал молодой вельможа с поклоном. - Мой друг, мистер Моррис, так накоротке со мной, что после обеда мы делаемся точно братья.

"Почему этого не слышит весь Танбридж-Уэлз!" - подумал Моррис и пришел в такое восхищение, что воскликнул:

- Держу два против одного за милорда!

- Идет! - отозвался мистер Уорингтон, и восторженному Джеку пришлось повторить "идет!".

- Примите его пари, полковник, - шепнул Гарри своему другу.

Но полковник ответил, что его средства не позволяют ему проигрывать, а поэтому он не должен рассчитывать и на выигрыш.

- Я вижу, что вы уже выиграли одно из наших пари, мистер Уорингтон, -

заметил лорд Марч. - Я выше вас дюйма на два, но вы шире в плечах.

- Вздор, милейший Уилл! Готов держать с вами пари, что вы весите вдвое больше него, - воскликнул Джек Моррис.

- Идет, Джек! - со смехом ответил милорд. - Все пари по двадцать пять фунтов. Вы принимаете это его пари, мистер Уорингтон?

- Нет, мой милый... хватит и одного, - сказал Джек.

- Прекрасно, мой милый, - ответил милорд. - А сейчас мы займемся нашим последним пари.

Гарри, облаченный в лучшие свои шелковые чулки, черные атласные штаны и изящные гетры, в отличие от своего противника, не решился спять башмаки, -

впрочем, тяжелые сапоги со шпорами, которые были на том, меньше всего подходили для состязания в прыжках. Перед ними была ровная полоса дерна ярдов в тридцать в длину, так что места хватало и для разбега и для прыжка.

Лужайку окаймляла усыпанная песком дорожка, за которой находилась ограда и ворота с вывеской - на лазурном поле между двумя кеглями ганноверский белый копь в прыжке, а вместо девиза фамилия хозяина и название вышеупомянутого животного.

Друг лорда Марча положил на землю платок, указывавший место, откуда соперники должны были прыгать, а мистер Вулф встал по другую сторону лужайки, чтобы отмечать длину их прыжков.

"Милорд прыгал первым, - сообщил мистер Уорингтон в письме, адресованном миссис Маунтин, Каслвуд, Виргиния, которое сохранилось до наших дней. - Он хотел, чтобы начал я, но я вспомнил историю про сражение при Фантенуа, которую часто рассказывал мой любимый Джордж, и сказал:

"Monseigneur le Comte, tirez le premier, s'il voua play (Господин граф, стреляйте первым, пожалуйста (франц.).). И он прыгнул в одних чулках, а я в честь Старой Виргинии имел удавольстие побить его сиятельство больше, чем на два фута, и имено на два фута девять дюймов, потому, что я прыгнул на двадцать один фут три дюйма по мерке троктирщика, а его сиятельство только на восемнадцать футов шесть дюймов. Я уже до этого выиграл у него парри по поводу нашего веса (я ведь сразу увидел, что он весит меньше). Так что он и мистер Джек заплатили мне свои два проигрыша. Передай матушке мой самый почтительный поклон - она на меня не рассердится, потому что я держал парри ради чести Старого Доминиона, а мой противник был знатный вельможа; у него у самого есть два граффства, а после смерти отца он будет герцогом. Парри тут в большой моде, и все молодые арестакраты и светские люди держат парри с утра до вечера.

Я сказал им, - может быть, напрасно, - что у нас в Виргинии есть джентльмен, который прыгает дальше меня на добрый фут, а когда они спросили, кто это, и я ответил, что полковник Дж. Вашингтон, - это же правда, ты знаешь, и побить меня может он один и в своем граффстве и в моем, - то мистер Вулф стал меня без конца расспрашивать про полковника Дж. В. и сказал, что слышал о нем, и говорил про неудачную прошлогоднюю икспидицию так, словно знал там каждый дюйм земли, и еще он знал названия всех наших рек, только Потомак назвал "Потамаком", и мы все очень смеялись. Лорд Марч -

другой его титул лорд Раглен - совсем не агарчился из-за проигрыша, и он с его приятелем отдали мне деньги из своих кошельков, что пришлось очень кстати, потому что мой совсем опустел после того, как я одарил слуг кузена Каслвуда и купил лошадь в Окхерсте, и мне иначе пришлось бы снова обратиться за деньгами к лондонскому или бристольскому агенту моей досточтимой матушки".

Когда состязание окончилось, четверо джентльменов вышли из сада "Белого Коня" на Променад, где к этому времени собралось немало гуляющих, по чьему адресу мистер Джек, человек непосредственный и откровенный и к тому же наделенный весьма громким голосом, принялся отпускать замечания, далеко не всегда лестные. Когда же шутил лорд Марч, - а его сиятельство на шутки не скупился, - мистер Джек гомерически хохотал.

- Ха-ха-ха! О, господи! Милейший граф, ваше сиятельство, дорогой мой, вы меня убьете!

"Прямо казалось, будто он хочет, - писал проницательный Гарри миссис Маунтин, - чтобы все знали, что его друг и собеседник - графф!"

Мимо них, надо сказать, дефилировало самое разнообразное общество.

Мосье Польниц, одетый не более пышно, чем за обедом, улыбнулся им и взмахнул огромной шляпой, отделанной позументом и грязноватыми перьями. Затем молодым людям поклонился лорд Честерфилд в кафтане жемчужного цвета, при синей ленте и звезде.

- Готов поставить на старикана против всего королевства, да и Франции тоже, что в умении снимать шляпу с ним не сравнится никто! - заметил лорд Марч. - Он не менял ее фасона уже лет двадцать. Вон поглядите! Опять снята!

А видите этого неуклюжего рябого мужлана с табачной физиономией, который в ответ только прикоснулся к своей касторовой шляпе? Черт бы побрал его наглость! Вы знаете, кто он?

- Нет, чтоб он провалился ко всем чертям! А кто это, Марч? - с проклятием осведомился Джек.

- Некий Джонсон, составитель словаря, о котором лорд Честерфилд, когда этот лексикон должен был выйти, написал несколько превосходных заметок, - он покровительствовал этому невеже. Я знаю, что заметки были превосходные. Так говорит Хорри Уолпол, а он в таких вещах разбирается. Черт бы побрал этого наглого учителишку!

- Таких надо сажать в колодки и выставлять у позорного столба! -

загремел Джек.

- А толстяк, с которым он прогуливается, тоже один из этих писак -

печатник по фамилии Ричардсон, он написал "Клариссу".

- Боже великий! Неужели, милорд, это великий Ричардсон? Автор

"Клариссы"? - в один голос воскликнули полковник Вулф и мистер Уорингтон.

Гарри бросился вперед, чтобы получше рассмотреть старика, который, переваливаясь, шел по аллее в сопровождении роя восхищенных дам.

- Ах, любезный сэр! - говорила одна из них. - Вы слишком велики и хороши для этого мира; но, конечно, вы были посланы наставить его в добродетели!

- О дражайшая мисс Мулсо! Но кто наставит наставника? - спросил добросердечный старый толстячок, поднимая к небу ласковое круглое лицо. - И у него есть свои недостатки и заблуждения. Даже возраст и опытность не мешают ему споты.... Боже мой, мистер Джонсон! Прошу прощения, я, кажется, наступил вам на мозоль!

- Совершенно верно, сударь: вы наступили мне на мозоль и получили прощение, - ответил мистер Джонсон и продолжал бормотать какие-то стихи, уставясь в землю, заложив руки за спину и раскачиваясь так, что по временам его внушительная трость оказывалась в опасной близости от честных кротких глаз его собрата по перу.

- Они видят не слишком хорошо, милейшая мисс Мулсо, - сказал тот, вновь обращаясь к молодой девице, - но все же я предпочту держать плеть моих ресниц подальше от обуха мистера Джонсона. Ваш слуга, сударь! - Тут он снял шляпу и отвесил низкий поклон мистеру Уорингтону, который, залившись румянцем, приветствовал прославленного писателя и поспешил скрыться в толпе.

Прославленный писатель привык к поклонению. Еще никогда человеческое тщеславие не раздувалось столь нежным ветерком. Восхищенные старые девы осыпали его чаинками и кадили ему кофейниками. Матроны лобызали туфли, которые вышивали для него. Вокруг его ночного колпака сиял ореол добродетели. Было время, когда вся Европа волновалась, вздыхала, восторгалась, трепетала и лила слезы над страницами этого бессмертного, низенького, доброго человека с круглым животиком. Гарри вернулся к своим спутникам, весь сияя и полный гордости, потому что великий человек ответил на его приветствие.

- Ах! - сказал он. - Я очень рад, милорд, что увидел его.

- Увидели его? Да, черт побери, вы, наверное, можете его видеть хоть каждый день у него в печатне, - заметил Джек со смехом.

- Мой брат говорил, что он и мистер Фильдинг, если я не перепутал фамилию, - самые великие гении Англии, и часто повторял, что первое свое паломничество, когда мы приедем в Европу, он совершит к мистеру Ричардсону!

- воскликнул Гарри, всегда готовый горячо встать на защиту мнения своего самого любимого друга.

- Ваш брат говорил, как подобает мужчине! - воскликнул и полковник Вулф, чье бледное лицо также вспыхнуло. - Я скорее предпочел бы стать гением, чем пэром королевства!

- У всякого свой вкус, полковник, - ответил милорд, которого все это чрезвычайно позабавило. - Ваша пылкость - я не хочу сказать ничего обидного!

- так освежающа! Даю вам слово чести.

- Она освежила и меня, черт побери! Удивительно освежила! - подхватил Джек.

- Ну, вот видите - и Джека тоже. Она освежила и Джека. Послушай, Джек, кем ты предпочел бы стать - стариком-печатником, который написал историю про какую-то дуру и ее соблазнителя, или пэром с десятью тысячами дохода?

- Марч... милорд Марч, вы считаете меня болваном? - осведомился Джек плаксивым голосом. - Чем я заслужил от вас такое поношение?

- Я же предпочту честь почестям и талант - богатству. Я предпочту сам заслужить громкое имя, а не унаследовать его от отца, хотя, благодарение богу, мой отец носит честное, ничем не запятнанное имя, - ответил молодой полковник. - Но прошу извинить меня, господа! - И, поспешно им поклонившись, он бросился навстречу двум дамам - старой и молодой, которых сопровождал пожилой джентльмен.

- Это красавица мисс Лоутер. Теперь я вспомнил! - сказал милорд. -

Глядите, он взял ее под руку! По слухам, они помолвлены.

- Неужто этот мужлан помолвлен с девицей из рода Лоутеров? - вскричал Джек. - Черт побери, к чему мы идем со всеми этими печатниками, отставными прапорщиками, учителишками и прочим сбродом!

В эту минуту автор лексикона, не выказавший никакого желания поклониться лорду Честерфилду, когда этот знаменитый вельможа учтиво его приветствовал, почтительно склонился почти до земли перед краснолицым толстяком в большой круглой шляпе и в мантии, который теперь появился на Променаде. Это был милорд епископ Солсбервйский, не без самодовольства выставлявший напоказ синюю ленту и звезду Подвязки, какового благородного ордена он был прелатом.

Доктор Джонсон держал шляпу в руках все время, пока беседовал с доктором Гилбертом, а тот наговорил много весьма лестных и похвальных слов мистеру Ричардсону, утверждая, что он - столп добродетели, проповедник истинной нравственности и оплот религии, в чем честный печатник и сам нимало не сомневался.

Пусть ни одна юная барышня, наслушавшись этих похвал, не торопится к книжному шкафу дедушки и опрометчиво не снимает с полки "Клариссу". Ей не доставят удовольствия эти тома, хотя сто лет назад над ними трепетали и плакали ее прелестные прабабушки, священники рекомендовали их с кафедр своим прихожанам и они вызывали восторг всей Европы. Хотел бы я знать, добродетельнее ли ваши женщины своих бабушек или просто чопорнее их? Если верно первое, то в этом случае мисс Смит из Нью-Йорка, несомненно, более скромна и благовоспитанна, чем мисс Смит из Лондона, ибо последняя еще же смущается, говоря, что у столов, роялей и жареной птицы есть ножки. О мой верный, добрый старый Сэмюел Ричардсон! Ведомо ли тебе в Аиде, что твои превосходные романы пылятся в дальних углах и нашим дочерям так же не дозволяется читать "Клариссу", как и "Тома Джонса"? Восстань, Сэмюел, и примирись со своим собратом, которого при жизни ты так горячо ненавидел. Кто знает, через сто лет, возможно, нынешние романы будут храниться под замком и вызывать краску на хорошеньких щечках юных девиц.

- А что это за странная особа в высоком головном уборе времен моей бабушки разговаривает сейчас с мистером Ричардсоном? - осведомился Гарри, когда вычурно одетая дама подошла к склонившемуся в поклоне печатнику и, сделав реверанс, сказала ему какой-то комплимент.

Джек Моррис тревожно ткнул Гарри в бок рукояткой своего хлыста. Лорд Марч засмеялся.

- Эта странная особа - моя досточтимая родственница Катарина герцогиня Дуврская, герцогиня Куинсберри, к вашим услугам, мистер Уорингтон. Когда-то она была знаменитой красавицей! С, тех пор она сильно изменилась, не правда ли? Настоящая дряхлая горгона! Она большая покровительница всяких писак, и когда эта карга была молода, они даже воспевали ее в стихах.

Граф оставил своих друзей и направился к старой герцогине, а Джек Моррис объяснил мистеру Уорингтону, что после смерти герцога лорд Марч и Рагяен унаследует титулы своего родственника.

- Наверное, - сказал Гарри простодушно, - его сиятельство приехал сюда, сопровождая свою родственницу?

Джек громко расхохотался.

- А, да! Вот именно! Без всяких сомнений! - сказал он. - Неужели, мой милый, вы ничего не слышали про малютку-танцовщицу из Оперы?

- Я совсем недавно приехал в Англию, мистер Моррис, - с улыбкой ответил Гарри. - А в Виргинии, признаюсь, мы редко получаем новости о малютках-танцовщицах из Оперы.

К счастью для нас, тайна малютки-танцовщицы так и не была раскрыта, ибо разговор молодых людей прервало появление дамы в алом плаще с капюшоном и в шляпе, весьма похожей на те очаровательные головные уборы, которые вновь вошли в моду сто лет спустя после описываемых нами событий. Дама эта сделала реверанс обоим джентльменам, и они поклонились в ответ. Подойдя к Гарри, она, к его удивлению, протянула ему руку.

- Неужели вы уже успели забыть меня, мистер Уорингтон? - спросила она.

И шляпа Гарри тотчас слетела с его головы. Он вздрогнул, покраснел и воскликнул "боже великий!" так, словно силы небесные сотворили какое-то чудо. Это была леди Мария, которая вышла прогуляться. А он совсем забыл про нее! Она, сказать по правде, настолько полно изгладилась из памяти молодого джентльмена, что ее внезапное возвращение туда и появление перед ним во плоти совсем ошеломило мистера Уорингтона и вызвало на его щеках виноватую краску.

Да. Он совсем про нее не вспоминал! Неделю назад - год, сто лет назад, как казалось ему теперь, - он не удивлялся, где бы ее ни встречал. Тогда она возникала из-за темной купы кустов, проходила по зеленым лужайкам, медлила на лестницах и в коридорах, реяла в его снах - и днем и ночью, и наяву и в грезах он привык постоянно видеть ее. Неделю назад его сердце билось при мысли о ней. Неделю назад он не успевал проснуться, как ему уже улыбался ее образ. Его любовь была безжалостно убита всего лишь в прошлый вторник, а он не только перестал ее оплакивать, но и совсем о ней забыл!

- Может быть, вы немного пройдетесь со мной? - спросила леди Мария. -

Или вы предпочтете слушать музыку? Наверное, музыка вам будет приятнее.

- Вы знаете, - сказал Гарри, - что я не очень люблю музыку и она мне нравится, только когда... (он вспомнил вечерний псалом)... когда играете вы.

При этих словах он опять багрово покраснел, чувствуя, что гнусно лжет.

Бедная леди Мария сама взволновалась, заметив трепет и волнение своего юного собеседника. Боже милостивый! Неужели эта робость, это смущение означают, что она ошиблась и юноша по-прежнему ей верен?

- Дайте я обопрусь о вашу руку, и погуляем, - сказала она, делая реверанс его спутникам. - Тетушка после обеда уснула.

Гарри оставалось только предложить ей руку и прижать к сердцу ручку, легко коснувшуюся его локтя. Мария сделала еще один реверанс спутникам Гарри, склонившимся в поклоне, и удалилась со своим призом. И в горе, и в бешенстве, и в страдании, и в ревнивых муках женщина, даже безжалостно покинутая, не забывает улыбаться, делать реверансы, любезничать, притворяться. С какой решимостью соблюдают они правила хорошего тона - у них всегда найдется приветливое слово, кивок, ласковый вопрос или ответ для случайного знакомого, который, ни о чем не подозревая, врывается в самый разгар трагедии, роняет одно-два тонких замечания (счастливый самодовольный бездельник!) и идет дальше своей дорогой. Он идет своей дорогой и думает, что его слова доставили ей большое удовольствие. "А моя шутка была на редкость удачна. Право же, леди Мария посматривает на меня очень благосклонно, а она чертовски недурна, чертовски!" О, воплощенное самодовольство! Именно так обстояло дело с Джеком Моррисом, и именно это думал он, пока шел под руку со своим благородным другом, воображая, будто все светское общество Танбриджа не сводит с него глаз. Он отпустил несколько блистательных замечаний о том, какой редчайшей сдачей был отмечен карточный вечер леди Тузингтон накануне, а леди Мария ответила очень любезно и впопад, и посему Джек удалился чрезвычайно довольный.

Глупец! Я утверждаю, что мы ничего ни о ком не знаем (впрочем, вот это я знаю, и с каждым днем все тверже). Вы с улыбкой являетесь навестить вашу новую знакомую миссис А. и ее очаровательное семейство? Вы расшаркиваетесь в изящной гостиной мистера и миссис Б.? Знайте же, что, бредя по пути жизни, вы то и дело попираете грубой, неуклюжей ногой безмолвные невидимые раны кровоточащих трагедий. Быть может, все чуланы в доме миссис Б. набиты скелетами. Загляните-ка под подушку софы. Точно ли это куколка младшей дочки или рука задушенного Амура? Как по-вашему, что за пепел остывает в камине?

Весьма возможно, что перед вашим приходом тут свершился обряд сати: верное сердце было предано огню на бесчувственном трупе, и вы смотрите сейчас на cineri doloso (Пепел, скрывающий в себе огонь (лат.).). Вы видите, как Б. и его супруга встречают гостей, приглашенных к обеду. Всеблагие силы! А вы знаете, что букетик, приколотый к ее платью, - это знак капитану В. и его ждет записка под бронзовым Шекспиром на каминной полке в кабинете? И вот тут вы подходите и говорите миссис Б. необыкновенно удачную фразу (как кажется вам) о нынешней погоде (ах, умница!), или о последнем званом вечере леди Д.

(ах, светский лев!), или о милых детках в их спаленке (ах, вкрадчивый плут!). Во имя неба и земли, дорогой сэр! Откуда вы знаете, что Б. не собирается в этот же вечер вышвырнуть всех деток в окно их спаленки или что его супруга не решила навсегда покинуть их и бежать с капитаном? Откуда вы знаете, что эти лакеи - не переодетые судебные приставы? Что тот внушительный дворецкий (подлинный скелет) - не служащий закладчика? И что на блюдах под крышками не покоятся вареные и жареные скелеты? Посмотрите-ка, из-под скатерти торчат их ноги. Осторожней ставьте ваши прелестные туфельки, сударыня, не то вы сломаете ребро-другое. Обратите внимание на бабочку

"мертвая голова", которая порхает над цветами. Взгляните на белесые саваны в мерцании восковых свечей! Я знаю, это древняя история, а нынешний проповедник уже пятьсот раз до этого кричал о суете сует. Но я не могу не возвращаться к этой теме и не вопиять в тоске - и особенно удрученно, когда я вижу мертвую любовь, прикованную к любви живой. Ха! Я поднимаю голову от письменного стола и гляжу на улицу - вон мистер и миссис Г. возвращаются с прогулки по Кенсингтонскому саду. Как нежно она опирается на его руку, какой веселый и счастливый у него вид, как радостно резвятся вокруг них дети! Мой бедный, милый, одураченный мистер Г. - в мире есть не только Кенсингтонский сад, но и Риджент-парк. Входи же, ласковая обманщица! С улыбкой ставь перед ним за обедом его любимые кушанья. Показывай ему прописи детей и отзывы их наставников. Иди со старшей дочкой к роялю, разыгрывайте в четыре руки свои бесхитростные пиесы и воображайте себя счастливыми!

Вон Гарри и Мария совершают вечернюю прогулку по лугу, за пределами городка, который теперь очнулся от послеобеденного сна: улицы наполняются ЛЮДБМИ, играет музыка. Мария знает, что госпожа Бернштейн пробуждается, когда раздается музыка, и, прежде чем зажгутся свечи, она должна поспешить к чайному столику и картам. Но пусть! Эта минута - ее минута. Быть может, моя любовь умерла, но настал миг склонить колени на ее могиле и помолиться. Он, несомненно, совсем забыл про нее - он вздрогнул и даже не узнал ее. Он смеялся и болтал с Джеком Моррисом и лордом Марчем. Он на двадцать лет моложе ее. Но пусть! Сегодня - это сегодня, и в нем мы все равны. Этот миг принадлежит нам. Так погуляем же по лугу, Гарри. Она идет, хотя и полна мертвящей уверенности: сейчас он скажет ей, что между ними все кончено и что он любит темноволосую девушку, которую она видела в Окхерете.

Глава XXVII

Plenum opus aleae (Труд, полный риска (лат.).)

- Расскажите мне, дитя, об этих детках, которые резвились в доме, куда вас внесли, бедный мальчик, после вашего ужасного падения, - начала Мария, когда они вышли на луг. - О, это падение, Гарри! Я думала, что умру, когда увидела, что случилось! Не нужно так прижимать мой локоть. Вы ведь знаете, что я для вас ничего не значу.

- Это самые лучшие, самые добрые, самые милые люди на свете! -

воскликнул мистер Уорингтон. - Миссис Ламберт была подругой моей матери, когда она училась в Европе. Полковник Ламберт благороднейший джентльмен, и где только он не служил! Он воевал в Шотландии под командой его высочества, и во Фландрии, и на Минорке. Родные отец и мать не могли бы нежнее обо мне заботиться. Как мне выразить им мою благодарность? Я хотел бы сделать им подарок. Я должен сделать им подарок! - объявил Гарри, сунув руку в карман, где покоились хрустящие трофеи, отобранные у Морриса и Марча.

- Мы можем зайти в игрушечную лавку и купить две куклы для детей, -

сказала леди Мария. - Вы обидите родителей, если предложите им плату за их доброту.

- Куклы для Тео и Эстер! Неужели вам все женщины моложе сорока лет кажутся маленькими девочками, Мария? (Локоть под рукой Гарри, быть может, дрогнул - чуть-чуть). Поверьте, мисс Эстер совеем не считает себя ребенком, а мисс Тео старше сестры. Они знают множество языков. И они прочли уж не знаю сколько книг - целые груды. Они играют на клавесине и прелестно поют, а Тео сочиняет и поет собственные песни.

- Неужели! Но я их почти не видела. Они мне показались совсем девочками. У них очень детский вид. Мне и в голову не пришло, что они наделены всеми этими совершенствами, - поистине новое чудо света.

- Ну вот, вы, женщины, всегда так! Дома, если мне или Джорджу случалось похвалить какую-нибудь женщину, миссис Эсмонд, да и Маунтин тоже, непременно начинали выискивать в ней недостатки! - воскликнул Гарри.

- Право, я не способна находить недостатки в тех, кто был добр к вам, мистер Уорингтон, - вздохнула Мария. - Но ведь вы не будете сердиться на меня, если я и питала к ним зависть потому, что они могли ухаживать за вами, когда вы были ранены и больны, а я... я должна была покинуть вас?

- Дражайшая, добрейшая Мария!

- Нет, Гарри! Я не дражайшая и не добрейшая. И вам незачем, сэр, оказывать мне столь пылкие знаки внимания. Взгляните! Вон идет ваш негр с дюжиной других ливрейных бестий. Мерзкие создания напьются в чайном павильоне по образу и подобию своих господ. Этот ужасный мистер Моррис был совсем пьян, когда я подошла к вам и так вас напугала.

- Я только что выиграл у них обоих большие пари. Что вам подарить, дорогая кузина?

И Гарри рассказал о своих недавних славных победах. Он был в превосходном настроении, он смеялся и немножко хвастал.

- Ради чести Виргинии я решил им показать, что такое настоящие прыжки,

- сказал он. - Мне бы только поупражняться, и я смогу прыгнуть еще фута на два дальше.

Мария была довольна победами своего молодого рыцаря.

- Но берегитесь карточной игры, дитя! - сказала она. - Вы ведь знаете, что карты погубили нашу семью. Мой брат Каслвуд, Уилл, наш бедный отец, наша тетушка, даже леди Каслвуд - все они стали жертвами азарта. А лорд Марч -

ужасный игрок и самый удачливый среди всех молодых аристократов.

- Ну, я не побоюсь его, да и его приятеля, мистера Джека Морриса, тоже,

- ответил Гарри, вновь нащупывая восхитительные банкноты. - А во что играют у тетушки Бернштейн? Криббедж, бостон, штосе, вист, пикет, кадриль? Меня не пугает ни одна из этих игр! Часы бьют... Уже семь!

- Вам не терпится скорее сесть за игру, - сказала печальная Мария. - Вы скучаете, гуляя с вашей бедной кузиной! А еще недавно вам это нравилось.

- Молодость - это молодость, кузина! - воскликнул мистер Гарри,

(вскидывая голову. - Молодому человеку надо повеселиться! - И он гордо зашагал рядом со своей спутницей, уверенный в себе, счастливый, полный предвкушения всяческих удовольствий.

Еще недавно ему действительно нравилось гулять с ней. Только вчера ему нравилось общество Тео, Эстер и доброй миссис Ламберт, но его манили также удовольствия, жизнь, веселье, желание блистать и покорять, и он, подобно многим другим юношам, жадно подносил к Губам чашу, не заботясь, какой головной болью придется ему расплачиваться за это поутру. Пока они с леди Марией беседовали, на открытой оркестровой эстраде у Променада повизгивали и пели скрипки, настраиваемые перед обычным вечерним концертом. Мария знала, что тетушка уже проснулась и ей пора возвращаться под иго рабства. Гарри не расспрашивал ее про это рабство, хотя мог бы про него догадаться, потрудись он хоть немного задуматься. Он нисколько не жалел свою кузину. Он просто о ней не думал. А ведь когда с ним приключилась беда, она страдала гораздо более жестоко, чем он. И она все время о нем думала, хотя и скрывала это за лицемерными улыбками, как в обычае у ее пола. Я полагаю, дражайшая миссис Гранди, вы считаете ее старой дурой? Неужели же вы думаете, что волосы под дурацким колпаком обязательно должны быть черными или каштановыми, а не седыми? Будьте снисходительнее к fredaines (Юношеским проказам (франц.).)

наших зрелых лет, о вы, Минерва среди женщин! Но, может быть, вы так добродетельны и мудры, что вовсе не читаете романов. А я знаю одно: пора безумств наступает не только весной, но иногда и осенью, и я убедился (из наблюдений над собой и ближними), что цветы страсти продолжают заманчиво цвести до самых последних дней года.

Подобно светским родителям, торопящимся отослать на покой непоседливого ребенка, чтобы поскорее отбыть на званый вечер, госпожа Бернштейн и ее присные уложили солнце в постель еще засветло, задернули занавески и занялись своими картами и свечами, своим чаем, негусом и прочими напитками и закусками. Один портшез за другим доставлял к дверям баронессы более или менее накрашенных дам в мушках и парче. Туда же являлись джентльмены в парадных одеяниях. Звезда мистера Польница была самой большой, а его кафтан

- самым раззолоченным. В гостиной баронессы лорд Марч и Раглен был совсем не похож на того молодого человека, с которым Гарри познакомился в "Белом Коне". Гладкий каштановый паричок уступил место напудренному серой пудрой пышному парику с кошельком, а жокейская куртка и кожаные штаны - щегольскому французскому костюму. Мистер Джек Моррис явился в точно таком же парике и в платье из той же материв и почти того же покроя, что у его сиятельства.

Мистер Вулф также был здесь, ибо он сопровождал красавицу мисс Лоутер и ее тетушку, большую любительницу карт. Когда в гостиную вошла леди Мария Эсмонд, ее облик решительно опровергал то, что говорила о ней госпожа Бернштейн. Формы ее были прелестны, и платье отнюдь этого не скрывало. Ее шейка, от природы чрезвычайно белая, казалась совсем белоснежной от обвивавшей ее черной гофрированной ленты с драгоценной застежкой. Румянец на ее щеках был не ярче, чем у всех остальных дам, чьи розы совершенно открыто покупались в парфюмерных лавках. Одна-две искусно посаженных мушки должны были еще усилить ее чары. Обруч ее юбки нисколько не превосходил шириной железные приспособления, которыми обвешиваются дамы наших дней, и мы должны сказать, что ее наряд, хотя и нелепый кое в чем, в целом был очень приятен для глаза. Предположим, что наши дамы начнут носить браслеты на щиколотках и кольца в носу. Думаю, мы станем посмеиваться над этими украшениями, вовсе их не осуждая, а влюбленные будут спокойно приподнимать кольцо, чтобы открыть себе доступ к розовым губкам под ним.

Что до баронессы Бернштейн, то в парадном туалете она являла собой зрелище еще прекрасное и величественное, но в то же время грустное и даже страшное. Есть старые лица, в которых читается их прошлое, в то время как другие говорят лишь о безмятежности и покорности судьбе. Когда вокруг некоторых глаз начинают лучиться морщинки, огонь в них угасает навсегда, и они уже более не сверкают презрением, гневом или любовью; они глядят - и никто не тает под их сапфировыми взорами; они раскрываются - и никто не ослеплен. Моя прелестная юная читательница, если вы не столь совершенная красавица, как несравненная Линдамира, царица бала, если, вернувшись домой и опустившись на ложе сна, вы грустно вспоминаете, как вас приглашали два-три кавалера, а Линдамиру весь вечер окружала толпа вздыхателей, то утешьтесь мыслью о том, что у вас и в пятьдесят лет будет такое же милое и приятное лицо, как теперь, в восемнадцать. Вам не придется расстаться с вашей колесницей красоты, уступить ее другой, а самой до конца своих дней ходить пешком. Вам не придется отвыкать от фимиама, вы не будете с горечью наблюдать, как утрачивают цену ваши улыбки. Вы не узнаете предательства света, пыльная и мрачная паутина не затянет ваши некогда столь великолепные апартаменты, и в ваших печальных, пустых и заброшенных окнах не появится записочка: "Сдается внаем". Пусть величие не выпало на вашу долю, но зато вы не узнаете и боли утраты. Вам не дано будет сорить миллионами, но зато вас минует и банкротство.

- Наша хозяйка, - сказал лорд Честерфилд приятелю доверительным шепотом, даже не подозревая, как далеко его слышно, - напоминает мне Ковент-Гарден дней моей юности. Тогда это была самая аристократическая часть города, где жил весь цвет общества. Теперь же дворец вельможи обратился в игорный дом или заведение, куда можно пригласить друга распить бутылочку.

- Что ж! Бутылка и трактир - по-своему вещи неплохие, - ответил лорд Марч, пожимая плечами. - Я родился уже после воцарения Георгов, хотя и намереваюсь прожить лет до ста. Баронессу я застал уже старухой, но если она и правда была красавицей, то на что, черт меня подери, она растратила свою красоту?

- Да, черт меня подери, на что она ее растратила? - со смехом подхватил Джек Моррис.

- Вот свободный стол. Не сыграть ли нам?.. Только не с французом! Он не заплатит. Не возьмете ли карточку, мистер Уорингтон?

Мистер Уорингтон и лорд Честерфилд оказались партнерами против мистера Морриса и графа Марча.

- Опоздали, барон, - сообщил пожилой вельможа пожилому вельможе, который приблизился к ним. - Мы уже составили партию. Как, неужели вы забыли мистера Уорингтона из Виргинии - того молодого джентльмена, с которым вас познакомили в Лондоне?

- Молодой человек, которого мне представили в кофейне Артура, был черноволосым, курносым и далеко не обладал такой счастливой наружностью, как мистер Уорингтон, - с большой находчивостью ответил барон. - Уорингтон, Дорингтон, Хэрингтон? Мы, континентальные европейцы, плохо запоминаем ваши островные имена. Во всяком случае, этот джентльмен - не тот, о ком я говорил за обедом.

И, одарив виргинца любезным взглядом, старый щеголь направился в дальний угол залы, где в оконной амбразуре о чем-то беседовали мистер Вулф и мисс Лоутер. Тут барон счел за благо завязать с подполковником разговор о прусской маршировке, которую недавно ввели в армии его величества короля Георга II, - предмет, прекрасно знакомый мистеру Вулфу и, несомненно, очень для него интересный - но только не в эту минуту. Тем не менее барон продолжал высказывать критические и иные мнения в полной уверенности, что его собеседники им совсем очарованы.

В начале вечера баронесса сама встречала гостей, обменивалась с ними обычными любезностями и занимала новоприбывших разговором. Но по мере того, как комнаты наполнялись народом, партии составлялись и свободных столиков становилось все меньше, госпожа де Бернштейн начинала проявлять растущее нетерпение и в конце концов удалилась с тремя друзьями в свой уголок, где ее дворецкий оберегал приготовленный для нее стол. Почтенная дама с решительным видом опустилась в кресло и уже не вставала с него и не прерывала игру до самых петухов. Обязанности хозяйки легли теперь на леди Марию, которая не любила карт, - она обходила комнаты, присматривая, чтобы гости ее тетушки ни в чем не нуждались, и ее платье часто шуршало возле стола ее молодого кузена и трех его друзей.

- Снимите за нас! - воскликнул лорд Марч, когда ее милость шествовала мимо во время одного из своих печальных обходов. - Снимите за нас, леди Мария, и принесите нам удачу! Она нас совсем покинула, и выигрывает только мистер Уорингтон.

- Гарри, я надеюсь, вы играете не по очень высоким ставкам? - робко осведомилась леди Мария.

- О нет, всего по шесть пенсов! - воскликнул' граф, начиная сдавать.

- Всего по шесть пенсов, - повторил мистер Моррис, партнер его сиятельства. Но, по-видимому, мистер Моррис очень высоко ценил шестипенсовики, раз утрата горстки этих монет вызвала на его круглой физиономии выражение столь горестного отчаяния. Лорд Честерфилд, сидевший напротив мистера Уорингтона, разбирал свои карты. Глядя на его невозмутимое лицо, невозможно было угадать, доволен ой ими или нет.

С уст мистера Морриса сорвалось не совсем восторженное словцо, и его партнер воскликнул:

- Черт побери, Моррис! Играйте и помалкивайте! Если вспомнить, что играли они по шесть пенсов, раздражение его сиятельства также казалось необъяснимым.

Мария, с нежностью медлившая возле Гарри, положив руку на спинку его стула, видела его карты - всю левую сторону занимал целый выводок козырей.

Значит, она не отняла у него удачу. Ей было приятно, что она сняла карты и вот ему достались все эти чудесные козыри.

Когда лорд Марч сдавал, он негромко спросил мистера Уорингтона:

- Ставки прежние, мистер Уорингтон, или удвоим?

- Как вам угодно, милорд, - так же негромко ответил мистер Уорингтон.

- Ну, в таком случае играем на... шиллинги.

- Хорошо, на шиллинги, - ответил мистер Уорингтон, и игра продолжалась.

Чем она закончилась в этот день и в последующие дни, можно узнать из приводимого ниже письма, которое так и не попало к адресату, а отправилось в Америку среди прочих бумаг мистера Генри Уорингтона.

"Танбридж-Уэлз,

10 августа 1756 года.

Дорогой Джордж!

Мне известно, что две бутылки бургундского у Уайта и колода карт составляют единственную радость твоей жизни, и я не сомневаюсь, что ты пребываешь сейчас в Лондоне, предпочитая табачный дым и фараон свежему воздуху и свежему сену. Письмо это вручит тебе молодой джентльмен, с которым я недавно познакомился и от которого ты будешь в восторге. Он будет играть с тобой в любую игру и по любым ставкам до любого часа ночи или утра, выпивая при этом любое число бутылок, не выходящее за пределы разумного. Мистер Уорингтон - тот самый Юный Счастливец, о котором столько рассказывал

"Глашатай" и другие газеты. У него есть в Виргинии поместье величиной с Йоркшир, обремененное в настоящее время маменькой, царствующей монархиней, но климат там нездоровый, лихорадки часты и свирепы, и будем уповать, что миссис Эсмонд не замедлит скончаться, оставив этого добродетельного юношу единственным хозяином всего имения. Она доводится теткой мошеннику Каслвуду, который никогда не платит карточных долгов - разве что с тобой он вел себя более достойно, чем со мной. Мистер Уорингтон - джентльмен de bonne race

(Хорошей крови (франц.).). И мы должны принять его в наш круг, хотя бы для того, чтобы я мог отыграть у него мои деньги.

Ему тут чертовски везло, и он без конца выигрывал, в то время как его старуха-тетка без конца проигрывала. Несколько вечеров тому назад, когда злополучный случай познакомил нас, он побил меня в прыжках (постигнув это искусство среди дикарей и спасаясь бегством от медведей в родных лесах), он выиграл у Джека Морриса и у меня пари о моем весе, а вечером, когда мы сели играть у старухи Бернштейн, он обыграл нас всех. Если ты можешь рассчитаться со мной за наше последнее эпсомское пари, то будь добр, отдай мистеру Уорингтону 350 фунтов, которые я остался ему должен после того, как он совсем опустошил мой кошелек. Честерфилд тоже проиграл ему шестьсот фунтов, но милорд не желает, чтобы об этом стало известно, так как он поклялся бросить карты и вести нравственную жизнь. Джек Моррис, хотя он и потерял меньше, чем мы, а мог бы без большого ущерба потерять и больше, так как этому жирному олуху не приходится содержать замки и train (Здесь; челядь

(франц.).), а все денежки его треклятого отца находятся в его распоряжении, ревет из-за своих проигрышей, как телец васанский. На следующий вечер мы играли en petit comite (В тесной компании (франц.).) в отдельной комнате у Барбо, накормившего нас вполне сносным обедом. Мистер Уорингтон молчит, как подобает джентльмену, и мы трое никому не рассказываем о нашем проигрыше, но весь Танбридж только о нем и говорит. Вчера Катарина ходила мрачнее тучи оттого, что я не захотел куний, ей бриллиантовое колье, и заявила, будто я отказал ей потому, что проиграл виргинцу пять тысяч. Моя старушка, герцогиня К., повторила мне то же слово в слово, а кроме того, знала до последнего фартинга, сколько проиграли Честерфилд и Джек.

Уорингтон дал в собрании званый завтрак с музыкой для всего общества, и видел бы ты, как женщины рвали его на части! Эта чертовка Катарина строила ему глазки из кабриолета под самым моим носом, когда мы ездили в Пенсхерст, и, конечно, уже успела послать ему billet-deux (Любовную записку (франц.).).

Он состязался с Моррисом в стрельбе, и Моррис и тут проиграл: надо будет испытать его на куропатках, когда начнется сезон.

Он, несомненно, счастливец. Он молод (а в Виргиния молодость не хиреет из-за всяческих распутств, как у нас в Англии), красив, здоров и удачлив.

Короче говоря, мистер Уорингтон выиграл наши деньги, как благородный человек, а так как он мне нравится и я хочу отыграться, то я и передаю его под безгрешную опеку вашей милости.

Adieu! Я уезжаю на Север и вернусь к Донкастерским скачкам.

Всегда твой, дорогой Джордж,

М. и Р.

Джорджу Огастесу Селвину, эсквайру, кофейня Уайта, Сент-Джеймс-стрит".

Глава XXVIII

Так повелось в свете

Пробыв на Танбриджских водах два-три дня, наш юный виргинец стал чуть ли не самой важной персоной в этом веселом городке. Ни один вельможа не вызывал там большего любопытства. Такого почтения не выказывали даже самому епископу Солсберийскому. На улицах люди смотрели Гарри вслед, а фермеры, приезжая на рынок, искали случая поглазеть на него. В залах собрания матроны любезно подзывали его к себе и находили способ оставить его наедине со своими дочками, которые почти все обворожительно ему улыбались. Каждому были известны размеры его поместья до последнего акра и его доходы до последнего шиллинга. За всеми чайными столами Танбриджа обсуждались и подсчитывались его карточные выигрыши. Поистине замечательно, сколько знают наши ближние о наших делах! Интерес и любопытство, вызываемые Гарри, были так велики, что многие даже обхаживали его слугу и угощали Гамбо холодным мясом и элем, чтобы расспросить его про молодого виргинца. Мистер Гамбо растолстел от этих знаков внимания, занял видное место в обществе местных лакеев и врал еще более беспардонно, чем прежде. Ни один вечер не считался удачным, если на нем не было мистера Уорингтона. Эти успехи немало удивляли и забавляли юношу, и он вел себя в своем новом положении с большим достоинством. Дома ему привили излишне высокое мнение о собственной особе, и то лестное внимание, которым он был окружен теперь, разумеется, дало новую пищу его самомнению. Однако голова у него не закружилась. Он не хвастал своими победами и не задирал носа. Садясь играть с джентльменами и заключая с ними пари, он следовал своему кодексу чести. Он считал, что не имеет права уклоняться и обязан принять любой вызов: приглашают ли его на скачки, на пирушку или на карточную игру, он ради чести Старой Виргинии не должен отказываться. Новые знакомые мистера Гарри охотно испытывали его сноровку во всевозможных состязаниях. У него была крепкая голова, твердая рука, отличная посадка и сверх всего этого - упрямое мужество. И в дружеском соперничестве с сынами отчей страны представитель Старой Виргинии не ударил лицом в грязь.

Госпожа де Бернштейн, которая каждый вечер играла в карты досыта и, без сомнения, с избытком возместила потери, упомянутые в предыдущей главе, чрезвычайно радовалась победам и успехам племянника. Он состязался в стрельбе с Джеком Моррисом и побил его, он скакал наперегонки с мистером Скэмпером и пришел первым. Он играл в теннис с капитаном Бэтсом, и хотя познакомился с этой игрой впервые, через несколько дней мог уже потягаться с кем угодно. Он понтировал против таких прославленных игроков, как лорд Честерфилд и лорд Марч, и оба они хвалили его хладнокровие, любезность и хорошие манеры. Разумеется, во всем, что касалось книжной премудрости, Гарри не слишком блистал, но писал он ничуть не хуже многих и многих светских людей, а его наивное невежество очень забавляло старую даму. В свое время она много читала и могла поддержать интересный разговор со знатоками литературы, ей нравился юмор, и она любила Мольера и мистера Фильдинга, но свет манил ее больше библиотеки, и она готова была отложить любую книгу ради партии в пикет. Она с нежностью и удовольствием заботилась о том, чтобы Гарри выглядел щеголем; отыскивала в своих сундуках тончайшие кружева для его манжет и рубашки и подарила ему бриллиантовую булавку для жабо. Среди всех ее племянников и прочих родственников он, бесспорно, был главным ее фаворитом. Боюсь, леди Мария была только довольна успехами юноши и не сердилась на него за то, что он оказался удачливее ее братьев, но сами эти джентльмены, несомненно, бледнели от страха и зависти, когда до них доходили слухи о блистательных успехах мистера Уорингтона и о том, как благоволит к нему их богатая тетка.

Через две недели мистер Гарри стал в Танбридже весьма важной персоной.

Он познакомился с лучшим тамошним обществом. Его ли вина, если заодно он познакомился и с худшим? Так ли уж плохо он поступал, если принимал мир таким, каким нашел его, и пил из искристой сладкой чаши радостей, которая для него была наполнена до самых краев? Старуха тетка наслаждалась его триумфами и только поощряла его погоню за развлечениями. Она отнюдь не была брюзгливой старой моралисткой, но, пожалуй, и не слишком годилась в наставницы юности. Если бы упомянутая выше Катарина действительно написала ему billet-doux, боюсь, тетушка Бернштейн начала бы уговаривать его принять приглашение, однако юноша привез с собой из своего колониального дома порядочный запас скромности, с которой пока не расставался, как и со скромным бельем из домашнего полотна. Распутство было редкостью в тех малонаселенных краях, где он родился. Грубоватые городки Американского континента не знали пороков европейских столиц. Гарри Уорингтон краснел, как девушка, от вольных историй своих новых знакомых, и даже рассказы и шутки тетушки Бернштейн так удивляли юного виргинца, что многоопытная старуха называла его Иосифом и простачком.

Однако, каким бы невинным и простодушным он ни был, свет нимало не сомневался, что он столь же скверен, как и все остальные. Откуда он мог знать, что от кокетки Катарины следует держаться подальше? Он видел, как лорд Марч катал ее в своем фаэтоне. И Гарри не думал, что поступает опрометчиво, прогуливаясь с ней в публичных местах. Ей понравилась безделушка в окне лавки, и Гарри, чьи карманы были набиты деньгами, с удовольствием преподнес ей восхитивший ее медальон. На следующий день она возжелала кружев, и снова Гарри удовлетворил ее причуду. На третий день последовало новое желание, - фантазиям госпожи Катарины не было конца, - но на этот раз молодой джентльмен со смехом и шуткой отклонил ее просьбу. Он был отнюдь не глуп, и хотя щедр, во не мот и не расточитель. И вовсе не собирался украшать бриллиантовыми сережками хорошенькие ушки капризной красавицы.

Но кто верил в его добродетель? Старуха Бернштейн предпочитала думать, что ее племянник - настоящий Дон-Жуан и стал преемником лорда Марча.

Особенно упорствовала она в своем заблуждении в присутствии бедной леди Марии: ей нравилось поражать ударами нежное сердце этой девы, а жалобное молчание и горесть племянницы ее только тешили.

- Право, моя милая! Мальчикам положено перебеситься, - объявляла баронесса. - В нашей семье еще не бывало маменькиных сынков, и я не хочу, чтобы Гарри оказался первым.

Хлеб тетушки, который ела Мария, порой застревал у нее в горле. Увы, каким черствым и неудобоваримым умеют сделать его некоторые женщины!

Мистер Вулф постоянно наезжал из Уэстерема, чтобы вздыхать у ног своей возлюбленной, и, зная, что полковник отдает этому занятию все свободное время, мистер Уорингтон не рассчитывал часто с ним видеться, хотя ему были очень приятны общество этого офицера и беседы с ним. Его разговор был совсем непохож на болтовню светских бездельников, окружавших Гарри. Мистер Вулф никогда не рассуждал о картах или о лошадиных родословных, не хвастал своими охотничьими подвигами, не кичился успехом у женщин и не смаковал бесчисленные скандальные истории, которыми изобиловала та эпоха. Эпоха эта не была добродетельной. Нравы ее были гораздо более распущенными по сравнению с нашими. Вспомним хотя бы старика-короля, чьи любовницы открыто появлялись при дворе, где перед ними склонялись самые знатные ж великие люди страны. Вспомним вельмож, которые в погоне за удовольствиями творили всяческие безумства, вспомним вольность в словах и поступках, о чем мы, как добросовестные историки, должны упомянуть, не вдаваясь в подробности, дабы без особой нужды не возмущать добропорядочного читателя. А наш молодой джентльмен оказался в компании самых буйных из этих гуляк и попал под крылышко старухи-родственницы, которая обитала в самой гуще этого общества.

По вышеупомянутой причине Гарри не заметил, что полковник Вулф начал избегать его, и сначала не обратил внимания, что при их редких встречах полковник держится теперь с ним холодно в сухо. Он не знал, какие про него ходят сплетни. Да и кто это знает? Кто распускает их? Кто отцы подобной поразительной лжи? Бедняга Гарри и не подозревал, какую он приобретает репутацию. Ему даже в голову не приходило, что пока он катается верхом, играет в карты и безобидно развлекается, многие почтенные люди начинают считать его отъявленным распутником.

Увы, увы! Подумать только! Юноша, который так нам нравился, такой кроткий и тихий, пока он жил у нас, такой простой и неприхотливый, оказался распутником, мотом, безбожным игроком, покровителем погибших женщин! Эти истории достигли слуха честного полковника Ламберта в Окхерсте - сначала одна, лотом другая, а потом целый поток их, преисполняя сердце добряка горем и заботой, и в конце концов его домашние заметили, что его что-то гнетет и тревожит. Сперва он не желал говорить об этом и оставлял без ответа ласковые расспросы жены. Миссис Ламберт решила, что произошло страшное несчастье, что ее муж - разорен, что его посылают на войну с опасным поручением, что кто-то из их сыновей заболел, покрыл себя позором, умер! Кто способен сохранить твердость духа перед испуганной женщиной или уклониться от допроса на супружеской подушке? Ламберту пришлось рассказать часть того, что ему стало известно про Гарри Уорингтона. Его жена была поражена и огорчена не меньше мужа. Из спальни папеньки и маменьки горе, придушенное было там подушками, потихоньку скользнуло вниз. Вслед за родителями недуг поразил Тео и Эстер, и переносили они его очень тяжело. О, нежные раненые сердечка! Сначала Эстер покраснела, вознегодовала, сжала кулачки и поклялась, что не верит ни единому слову из этих гадких сплетен, но в конце концов она им поверила.

Злословие почти всегда одерживает победу над людьми - особенно над хорошими и простодушными. Какую змею приютили они у своего очага! О, несчастный, несчастный мальчик! Только подумать: показывается на людях с этой ужасной накрашенной француженкой, дарит ей бриллиантовые ожерелья и щеголяет своим позором перед всем Танбриджем! Жена и дочки полковника Ламберта рыдали из-за этой истории, а отец семейства в чрезвычайном расстройстве поведал обо всем священнику. Но напрасно тот в ближайшее воскресенье прочей свою любимую проповедь о злословии и обличал нашу склонность всегда верить дурному о наших ближних. Мы каемся, мы обещаем исправиться - и верим следующей же сплетне. Так и добрые несчастные окхерстцы верили всему, что слышали про беднягу Гарри.

Сам же Гарри Уорингтон тем временем был по-прежнему полон самодовольства и даже не догадывался, как дурно думают о нем его друзья, -

он вел весьма приятную, хотя и бесполезную жизнь светского вертопраха, не имея ни малейшего представления о том, какой скандал вызывает его поведение и как строго порицают его многие достойные люди. Однажды после партии в теннис с мистером Бэтсом Гарри, очень довольный и собой и всем миром, нагнал полковника Вулфа, который возвращался от дамы своего сердца. Гарри протянул ему руку, и полковник пожал ее, но так холодно, что молодой человек не мог этого не заметить, тем более что в ответ на изысканный поклон мистера Бэтса мистер Вулф едва приложил указательный палец к полям своей шляпы.

Капитан-теннисист удалился с несколько обескураженным видом, а Гарри задержался, намереваясь поболтать со своим уэстеремским приятелем. Некоторое время мистер Вулф шел рядом с ним, держась чрезвычайно прямо и храня холодное молчание.

- Я давненько вас не видел, - сказал Гарри.

- У вас есть много новых друзей, - сухо ответил мистер Вулф.

- Но мне куда приятнее быть с вами, чем с ними! - воскликнул юноша.

- Да, пожалуй, мое общество было бы для вас лучше общества некоторых из них, - сказал его собеседник.

- Вы имеете в виду капитана Бэтса? - спросил Гарри.

- Признаюсь, я не питаю к нему особой приязни: в армии у него была прескверная репутация, и не думаю, чтобы с тех пор, как его уволили в отставку, он хоть немного исправился. Да, конечно, вы могли найти себе более достойного друга, чем капитан Бэте. Простите мне мою прямоту, - сурово сказал мистер Вулф.

- Друга? Он мне вовсе не друг - он только учит меня теннису, к тому же он большой приятель милорда и всех светских людей, которые играют в теннис.

- Я не светский человек, - ответил мистер Вулф.

- Дорогой полковник! В чем дело? Я вас чем-нибудь рассердил? Вы говорите так, словно сердитесь на меня, а я, право, не сделал ничего, что могло бы лишить меня вашей дружбы, - сказал мистер Уорингтон.

- Я буду откровенен с вами, мистер Уорингтон, - очень серьезно произнес полковник. - И скажу вам без обиняков, что мне не нравятся некоторые из ваших друзей.

- Но ведь эти люди принадлежат к самым знатным фамилиям Англии и вращаются в самом высшем свете! - воскликнул Гарри, решив не обижаться на прямоту своего собеседника.

- Вот именно: для бедного солдата вроде меня они слишком знатны и принадлежат к слишком высокому свету, и если вы будете и дальше водить с ними компанию, вы убедитесь, что многие из нас, простых людей, не могут позволить себе того же. Мистер Уорингтон, я имею честь быть помолвленным с благородной девицей. Вчера я встретил вас, когда вы открыто прогуливались с французской балетной танцовщицей, и вы мне поклонились. Я должен прямо сказать вам, что прошу вас не кланяться мне, когда вы находитесь в подобном обществе.

- Сэр! - сказал мистер Уорингтон, багровея. - Означают ли ваши слова, что я вообще должен отказаться от чести быть знакомым с полковником Вулфом?

- Во всяком случае, когда вы находитесь в обществе подобной особы, -

гневно ответил полковник Вулф, употребив, правда, слово, которое теперь мы не смеем написать, хотя Шекспир и вкладывает его в уста Отелло.

- Боже великий! Какой позор говорить так о женщине, кем бы она ни была!

- вскричал мистер Уорингтон. - Неужели кто-нибудь смеет сомневаться в честности этой бедняжки?

- Вам виднее, сэр, - ответил его собеседник, с некоторым удивлением глядя на Гарри. - Или свет вас очернил?

- Что мне виднее? Вот бедная французская танцовщица, которая приехала сюда с матерью, потому что доктора прописали ей пить здешние воды. Я знаю, что человек моего положения обычно не водит компанию с людьми ее круга, но право же, полковник Вулф! Неужели вы так чопорны? Ведь вы же сами говорили, что не цените благородное происхождение и что все честные люди должны быть равны между собой! Так почему же я не могу во время прогулки предложить руку этой бедняжке? Ведь тут не наберется и пяти человек, которые умели бы говорить на ее родном языке. Я же немного изъясняюсь по-французски и рад доставить ей такое удовольствие, а если полковник Вулф не желает кланяться мне, когда я иду рядом с ней, то, черт подери, я обойдусь без его поклона! -

воскликнул Гарри, вновь покраснев.

- Неужели вам правда неизвестна репутация этой женщины? - спросил мистер Вулф, уставившись на Гарри.

- Разумеется, известна, сэр. Она танцовщица, и, наверное, не лучше и не хуже всех ей подобных. Но я имел в виду другое: будь она герцогиней или вашей бабушкой, я не мог бы обходиться с ней с большим уважением,

- Вы что же, не выиграли ее в кости у лорда Марча?

- Выиграл?

- В кости. У лорда Марча. Эту историю знают все. В Танбридже не найдется ни единого человека, который бы ее не слыхал. Мне только что рассказали ее в обществе почтенного мистера Ричардсона, и дамы утверждали, что с вас можно было бы писать колониального Ловласа.

- А что они еще про меня говорили? - спросил Гарри, и полковник поведал ему все сплетни, которые знал. Перед ним развернулись чудовищные картины его порочности и распутства. Он был губителем добродетели, закоренелым пьяницей и игроком, отъявленным богохульником и вольнодумцем и, наконец, достойным собутыльником лорда Марча и прочих прожигателей жизни, с которыми он проводил время.

- Я говорю вам все это, - объяснил мистер Вулф, - так как, мне кажется, вам следует знать, что о вас говорят. К тому же ваше возмущение по поводу последней приписанной вам выходки убедило меня, что вы не виновны ни в чей другом тоже. Я вижу, мистер Уорингтон, что думал о вас незаслуженно дурно, и искренне прошу вас простить меня.

Конечно, Гарри был рад принять извинения своего друга, и они обменялись рукопожатием - на этот раз искренним и сердечным. Большинство обвинений Гарри опроверг без труда, но не отрицал, что играл много. Он полагал, что джентльмен не может отклонить честный вызов других джентльменов, если игра ему по средствам, - а он никогда не будет вести игру не по средствам. Так как вначале он много выиграл, то и мог позволить себе крупные ставки, потому что играл на чужие деньги. Игра, по его мнению, велась честно, а развлечение это очень приятное. И ведь в Англии играют все, кроме методистов, не так ли?

Разве он сам не видел, как лучшее общество Танбриджа садится за карты - и в том числе его собственная тетка?

Мистер Вулф ничего не сказал по адресу особ, которые, как считал Гарри, составляли лучшее общество Танбриджа, но он откровенно побеседовал с молодым человеком, чье прямодушие вновь завоевало его уважение, и предостерег его, заметив, что его нынешняя жизнь, хотя, быть может, и очень приятна, однако никак не может быть названа полезной.

- Человек, сэр, - сказал полковник, - вряд ли создан для того лишь, чтобы проводить свои дни на скачках или играя в теннис, а ночи - в пирушках или за карточным столом. Несомненно, на каждого человека возложен какой-то долг, и джентльмену, которому нечего делать, следует подыскать себе занятие.

Знаете ли вы законы своей страны, мистер Уорингтон? Вы крупный землевладелец и, без сомнения, когда-нибудь станете мировым судьей у себя на родине. А вы поездили по стране, чтобы ознакомиться с ее ремеслами и мануфактурами? Это предметы, вполне достойные внимания джентльмена - не менее, чем петушиные бои и крикетные состязания. А о моей профессии вам что-нибудь известно? Что это благородное занятие, вы, конечно, согласитесь, но поверьте мне, для того, чтобы стать хорошим солдатом, нужно многому научиться, и, на мой взгляд, это призвание подходит для вас больше всего. Я говорю так потому, что, насколько я могу судить, книги и ученые занятия вас не влекут. Но целью жизни должна быть честь! - воскликнул мистер Вулф. - И каждый человек может так или иначе послужить своей родине. Поверьте, сэр, нет хлеба опаснее хлеба праздности, а карты и иные развлечения могут служить отдыхом после дневных трудов, но заменять эти труды и занимать весь день они не должны. И знаете, мистер Уорингтон, мне кажется, вы вовсе не Юный Счастливец, как вас прозвали, но скорее Уорингтон Злополучный, так как вас ежедневно и ежечасно подстерегают праздность, лесть, соблазны, и могу только пожелать вам, чтобы господь избавил вас от подобного счастья.

Однако, когда наш виргинец затем побывал у тетушки, ему не захотелось объяснять ей, отчего у него такой мрачный вид. Он твердо решил, что не будет больше пить, но в ресторации собралось очень приятное общество и бутылку пустили по кругу; он твердо вознамерился не садиться в этот вечер играть, но за столиком тетушки не хватало одного партнера, так как же он мог отказаться? Несколько раз в течение вечера он оказывался партнером баронессы, и ему чрезвычайно везло, так что он вновь встретил рассвет на ногах и позавтракал на заре цыплятами и шампанским.

Глава XXIX, в которой Гарри продолжает наслаждаться otium sine dlgnitate

(Недостойной праздностью (лат.).)

Пока у госпожи де Бернштейн не было недостатка в партнерах и у нее дома, и на вечерах в собрании, она с удовольствием жила в Танбридже, бранила племянницу и играла в карты. В возрасте Гарри любое место кажется приятным, лишь бы там было веселое общество, свежий воздух и много всяческих забав и развлечений. В двадцать лет нам нравится любое удовольствие. Мы торопимся познакомиться с ним, предвкушаем его, считаем дни до назначенной встречи. А как равнодушно и спокойно взираем мы на него в конце долгого сезона Жизни!

Сударыня, разве в те минуты, пока вы сидите, украшая собой стену, а ваши дочери танцуют, вам не вспоминается ваш первый бал и ваши мысли не обращаются к счастливому прошлому? Я, например, помню дни, когда мне казалось, будто нет ничего приятнее, чем отобедать у старого капитана Джонса. А теперь - разве я был бы теперь рад прошагать три мили, чтобы пообедать с Джонсом и выпить его портвейна? Разумеется, портвейн этот покупался у скромного виноторговца в соседнем городке и стоил недорого, но потчевали им с великим радушием, а юность пьющего придавала ему букет, которым никакой возраст ни вина, ни человека не одарит нынешнего портвейна!

Viximus nuper (И мы жили прежде (лат.).). Я не склонен осуждать поведение юного Гарри и его праздность столь же строго, как его суровый друг, полковник двадцатого полка. О, благословенная лень! Божественная нимфа-бездельница! Подай мне роман, когда в три часа дня я лежу на диване в халате, смешай для меня шерри-коблер и принеси мне сигару! Милая неряха...

улыбающаяся волшебница! Пусть осыпают тебя бранными кличками, чернят твою репутацию и называют тебя Матерью всех зол - все равно сладостнее твоего общества нет ничего на свете!

Лорд Марч уехал на север, а лорд Честерфилд, убедившись, что Танбриджские воды не исцелили его глухоты, вернулся в свое уединение в Блекхите, но прочие джентльмены остались и развлекались по-прежнему, так что у мистера Уорингтона всегда были веселые сотрапезники за его столом в "Белом Коне". Он вскоре научился заказывать французские блюда столь же непринужденно, как самый искушенный лондонский щеголь, болтал с мосье Барбо на родном языке этого последнего с большей легкостью, чем все его приятели, открыл в себе утонченный и разборчивый вкус к винам и отличал "кло вужо" от бургундского, как настоящий знаток. Он был юным королем Танбриджа, а завсегдатаев вод, светских людей, снисходительных к слабостям ближних, нисколько не пугала репутация волокиты и мота, которой пользовался Гарри и которая привела в такой ужас мистера Вулфа.

Хотя наш виргинец жил среди праздных гуляк и резвился в одной воде со странными рыбками, природная сообразительность и честность спасали юношу от ловушек и приманок, несущих гибель неосторожным и беспечным. Он не соглашался держать неосмотрительные пари с веселыми бездельниками, которые его окружали, и самые опытные обманщики не могли ничего с ним поделать. Он играл во всяческие игры, как на вольном воздухе, так и в помещении, потому что любил их, был в них искусен и мог потягаться с любым честным соперником.

При этом он играл и заключал пари только с теми, кого хорошо знал, и всегда щепетильно платил свой проигрыш тут же на месте. Хотя на университетских экзаменах он явил бы собой печальную фигуру, это не мешало ему обладать благоразумием и верным сердцем, проницательностью, благородством и величайшей храбростью.

И ему не раз представлялся случай показать, что он не так уж прост.

Например, когда бедняжка Катарина, навлекшая на него столько неприятностей, переступила границу, назначенную Гарри для его щедрости, он с полным спокойствием и хладнокровием выпутался из сетей балетной сирены и предоставил ей очаровывать какую-нибудь более легковерную добычу. Тщетно матушка морской девы, вся в слезах явившись к Гарри, клялась, что жестокий судебный пристав наложил арест на имущество ее дочери за долги, а ее почтенный батюшка томится в лондонской тюрьме. Гарри объявил, что не собирается вступать ни в какие объяснения с судебным приставом. К тому ж хотя ему и выпало счастье познакомиться с мадемуазель Катариной и преподнести ей несколько побрякушек и безделушек, которые ей понравились, он все же не видит причин, почему ему следует платить старые долги ее семьи, и он не станет вносить залог за ее батюшку в Лондоне и оплачивать ее колоссальные счета в Танбридж-Уэлзе. Матушка Катарины сперва назвала его чудовищем и неблагодарным, а затем с многоопытной усмешкой спросила его, почему он не взял платы за услуги, которые оказал молодой девице. Сначала мистер Уорижгтон не мог понять, о какой плате идет речь, но когда старуха растолковала ему это, честный юноша вскочил, пораженный ужасом при мысли, что есть женщины, способные торговать позором своего дитяти, сказал ей, что он приехал из страны, где даже дикари с отвращением отвергли бы подобную сделку, и, церемонно проводив свою гостью до дверей, приказал Гамбо хорошенько запомнить эту даму и никогда больше не пускать ее в дом. Она удалилась, призывая на этого ирокеза громы небесные, - ни один турок или перс, объявила она, не обошелся бы с женщиной столь грубо. После чего достойная матрона и ее дочь отбыли в Лондон, едва лишь бдительный домохозяин перестал их удерживать.

Затем Гарри обнаружил, что игра, как и галантность, таит свои опасности. Играя в шары, берегись синяков - гласит пословица. Как-то после обеда в ресторации Гарри наотрез отказался играть в пикет с капитаном Бэтсом, а когда тот грубо потребовал объяснения, заявил ему напрямик, что играет только с теми джентльменами, которые, подобно ему самому, платят свои проигрыши; затем он с таким жаром изъявил полную готовность дать удовлетворение капитану Бэтсу, как только тот уплатит свой должок, что капитан объявил себя заранее удовлетворенным и незамедлительно покинул Танбридж, не заплатив ни Гарри, ни другим своим кредиторам. Выпал ему случай доказать и свое мужество: он избил носильщика, который нагрубил старушке мисс Уифлер, когда она в портшезе отправлялась в собрание, а узнав, что гнусную сплетню о нем и злополучной танцовщице повторяет мистер Гектор Баклер, усерднейший завсегдатай Танбриджских вод, мистер Уоринттен подошел к мистеру Баклеру, когда последний у источника за стаканом целебной воды развлекал компанию этой же самой сплетней, а при свидетелях сообщил ему, что вся история - ложь от первого до последнего слова и он потребует удовлетворения от каждого, кто посмеет ее повторить.

Итак, хотя наш друг, живя с волками, несомненно, выл по-волчьи, он тем не менее показал себя достойным и благородным волком, и hurlant avec les loups (Воя с волками (франц.).), был самим мистером Вулфом признан равным по храбрости самым храбрым из волков.

Если мистер Вулф сообщил полковнику Ламберту истории, причинившие последнему такое огорчение, то мы можем не сомневаться, что, убедившись в их лживости, он поспешил при первой же возможности очистить молодого виргинца от возведенного на него гнусного поклепа. Эта новость вызвала в семье Ламберт восторг, по природе своей схожий с той радостью, которую дарит существам более высоким, чем мы, раскаяние грешников. Никогда еще эта маленькая семья не испытывала такого счастья, - даже когда пришла весть, что братец Том получил стипендию, они радовались меньше, чем когда полковник Вулф прискакал рассказать о своем разговоре с Гарри Уорингтоном.

- Джеймс, если бы ты привез приказ о том, что мне дают полк, я, право, был бы не так доволен, - сказал мистер Ламберт.

Миссис Ламберт позвала из сада дочерей, расцеловала их, когда они вошли, и со слезами поведала им утешительную новость. Этти запрыгала от радости, а Тео в этот вечер играла на клавесине с особенным чувством, когда же преподобный доктор Бойл, по своему обыкновению, зашел сыграть в триктрак с полковником, он сначала не мог понять, почему у них у всех такие сияющие лица, но тут дамы хором объясняли ему, как он был прав в своей проповеди и как непростительно обидели они бедного, милого, доброго мистера Уорингтона.

- Что же мы будем делать, душа моя? - спросил полковник у жены. - Сено убрано, жатва начнется не раньше, чем через две недели, лошади совсем застоялись. Так может быть, мы... - И, наклонившись через стол, он что-то прошептал ему на ухо.

- Мой милый Мартин! Ты не мог бы придумать ничего лучше! - воскликнула миссис Ламберт, нежно пожимая руку мужа.

- Лучше, чем что, маменька? - полюбопытствовал юный Чарли, вернувшийся домой на августовские каникулы.

- Чем пойти ужинать. Идемте, доктор! Мы сегодня откупорим бутылочку и выпьем за то, чтобы все закаялись думать дурно о ближнем своем.

- Аминь! - ответил священник. - С большим удовольствием.

И с этим достойное семейство отправилось ужинать.

Глава XXX, которая содержит письмо в Виргинию

Как-то раз, войдя в залу "Белого Коня", где он имел обыкновение обедать, мистер Уорингтон с радостью узрел за общим столом красивую, добродушную физиономию преподобного Сэмпсона, угощавшего своих сотрапезников бесчисленными анекдотами и mots (Остротами (франц.).), так что они покатывались от хохота. Хотя прошло уже несколько месяцев с тех пор, как мистер Сэмпсон покинул Лондон, он знал все последние столичные новости -

или, во всяком случае, то, что могло сойти за новости для посетителей провинциальной ресторации: что происходит у короля в Кенсингтоне и что у герцога на Пэл-Мэл, как ведет себя в тюрьме мистер Бинг и кто его там посещает, каковы ставки в Ньюмаркете и за кого теперь пьют завсегдатаи Ковент-Гардена - обо всем этом веселый капеллан мог сообщить компании кое-что новенькое; пожалуй, его сведения не всегда точно соответствовали истине, но для деревенских джентльменов, которые его слушали, это не составляло ни малейшей разницы. Пусть виконт Мотфилд разоряется из-за красотки Полли, а Сэмпсон назвал ее красоткой Люси, что из того? Что из того, что в актера влюбилась леди Джейн, а не леди Мэри? Что с кавалером Золингеном поссорился конногвардеец Гарри Хилтон, а не Томми Раффлер из пешей гвардии? Ну что такое имена и точные даты! Были бы истории смешны и пикантны, а правдивы ли они - разве это важно? Мистер Сэмпсон смеялся и болтал без умолку, развлекая деревенских джентльменов, очаровывал их остроумием и осведомленностью и выпивал свою долю из все новых и новых бутылок, которые не уставали заказывать его восхищенные слушатели. Сто лет назад светский священник, усердно посещавший театры, кабаки, скачки и балы, не был в Англии редкостью: на лисьей травле он кричал "ату ее" громче всех, он пел разудалые песенки в "Розе" или "Голове Бедфорда", когда кончался спектакль в "Ковент-Гардене", и выбрасывал кости из стаканчика с небрежной ловкостью опытного игрока.

Розовое лицо его преподобия совсем раскраснелось то ли от смущения, то ли от бордоского, но как бы то ни было, едва увидев в дверях мистера Уорингтона, он шепнул "maxima debetur" (Начало стиха Ювенала ("Сатиры", XIV,

47), в котором рекомендуется оберегать слух юношей от непристойностей:

"Maxima debetur picrtis reberentia" - "к мальчику следует относиться с величайшим уважением" (лат.).) своему хохочущему соседу, помещику в рыжем кафтане из толстого сукна и красном камзоле с золотым шнуром, вскочил и, пошатываясь, побежал - нет, опрометью кинулся навстречу виргинцу, чтобы поскорее его приветствовать.

- Любезный сэр, любезнейший сэр! Мой победитель в пиках и трефах... да и в червонных сердечках тоже! Я в восторге, что у вашей чести такой свежий, такой здоровый вид! - восклицал капеллан.

Гарри с большим удовольствием отвечал на приветствия капеллана: он очень рад вновь свидеться с мистером Сэмпсоном, и его преподобие тоже выглядит очень бодрым и румяным.

Помещик в рыжем кафтане был знаком с мистером Уорингтоном и, тотчас подвинувшись, предложил ему стул возле себя, а затем громогласно потребовал, чтобы капеллан вернулся на свое место рядом с ним и досказал, что же произошло с лордом Бабни и женой бакалейщика в... он не успел договорить, где именно, и, вскрикнув, осыпал проклятиями священника, который наступил ему на подагрическую ногу.

Капеллан попросил извинения и, поспешно повернувшись к мистеру Уорингтону, сообщил ему, а заодно и всему столу, что милорд Каслвуд шлет сердечные приветы кузену и нарочно отправил его (мистера Сэмпсона) в Танбридж-Уэлз, дабы он последил за благонравием молодого джентльмена, что ее сиятельство графиня и леди Фанни отбыли на воды в Харрогет, что мистер Уилл порядочно выиграл в Ньюмаркете и теперь намерен погостить у герцога, что Молли, горничная, все глаза проплакала в разлуке с Гамбо, лакеем мистера Уорингтона - короче говоря, он поведал все новости Каслвуда и его окрестностей. Мистер Уорингтон - любимец всей округи, объявил мистер Сэмпсон обедающим и не преминул ввернуть в свою речь несколько горделивейших имен.

- Весь Хэмишир слышал про его успехи в Танбридже - успехи на самых разных поприщах, - добавил мистер Сэмпсон с лукавым видом.

Милорд и миледи даже немного опасаются, как бы Гарри не стал теперь скучен его тихий хэмпширский приют.

Обедающие понемногу расходились, и вскоре наш виргинец остался с глазу на глаз с капелланом и бутылкой, вина.

- Хотя я выпил уже немало, - объявил веселый священник, - это не помешает мне выпить еще больше. - И он принялся предлагать тост за тостом и пить бокал за бокалом, к большому удовольствию Гарри, которому капеллан всегда нравился.

К тому времени, когда Сэмпсон "выпил еще больше", сам Гарри также успел стать чрезвычайно добрым, великодушным и гостеприимным. Гостиница? С какой стати мистеру Сэмпсону тратить лишнее и жить в гостинице, когда в квартире Гарри есть свободная комната? И сундук капеллана был тотчас отправлен туда, а Гамбо было приказано устроить мистера Сэмпсона поудобнее - как можно удобнее! Мистер Уорингтон не успокоился, пока Сэмпсон не отправился с ним в конюшню посмотреть его лошадей - теперь у него было несколько лошадей; когда же Сэмпсон, войдя в конюшню, узнал свою кобылку, которую Гарри у него выиграл, и когда привязчивое животное заржало от радости и начало тереться мордой о сюртук своего прежнего хозяина, Гарри произнес два-три энергичных словца и поклялся Юпитером, что Сэмпсон должен получить свою лошадь обратно

- он отдаст ее Сэмпсону, отдаст, и все тут. Капеллан принял этот дар -

схватив Гарри за руку, он призвал на него благословение небес, а затем обнял кобылку за шею и начал проливать слезы, исторгнутые благодарностью и бордоским вином. Рука об руку друзья вошли в гостиную госпожи Бернштейн, принеся в апартаменты ее милости ароматы конюшни. Их пылающие щеки и блеск в глазах не замедлили выдать, какому развлечению они предавались. В те дни щеки многих джентльменов имели обыкновение пылать и по той же причине.

Госпожа Бернштейн приняла капеллана своего племянника довольно ласково.

Старой даме время от времени нравились двусмысленные шутки капеллана и его приперченная сплетнями болтовня - как нравилось ей острое блюде или закуска, сочиненные ее поваром, когда она отведывала их в первый или второй раз. Но, по ее собственному признанию, карты были единственным развлечением, которое ей никогда не приедалось.

- Карты не лицемерят, - говаривала она. - Плохая сдача говорит вам правду прямо в глаза, и в мире нет ничего более лестного, чем козырная коронка.

Когда же она, садясь за карты, бывала в особенно хорошем настроения, то со смехом просила капеллана своего племянника прочесть предобеденную молитву. Приехав в Танбридж-Уэлз, честный Сэмпсон вначале не хотел играть.

Ставки ее милости слишком высоки для него, признавался он, с комически жалобным видом похлопывая себя по карману, содержимое которого перешло к счастливцу Гарри еще в Каслвуде. Как большинство людей ее возраста (да, по правде говоря, и почти весь ее пол), госпожа Бернштейн была скуповата. И если капеллан в скором времени все же смог занять место за карточным столом, то, полагаю, свой небольшой запас наличности он получил от Гарри Уорингтона, чье сердце было столь же полно великодушия, как его кошелек - гиней.

Наш юный джентльмен охотно делился с мистером Сэмпсоном и деньгами, и всеми другими благами, которые оказались в его распоряжении. Право, можно удивляться тому, как быстро молодой виргинец приспособился к обычаям и привычкам тех, среди кого он теперь жил. Его одежда по-прежнему оставалась черной, но была теперь самого лучшего покроя и шилась из самых дорогих материй. "При ленте и звезде, со спущенным чулком и волосами до плеч он был бы премиленьким Гамлетом", - заметила веселая старая герцогиня Куинсберри.

"И, уж конечно, он принес гибель не одной Офелии и здесь, и среди индейцев",

- добавила она, ничуть не осуждая Гарри за его предполагаемые победы над прекрасным полом. Кружева Гарри и его рубашки были настолько тонки, что даже его тетушка оставалась довольна. Он купил прекрасный бритвенный прибор и два парчовых халата, чтобы нежиться поздно поутру в кровати, попивая шоколад. F

него появилось множество шпаг, тростей, французских часов с картинками на крышках и бриллиантовыми инкрустациями на циферблатах и эмалевых табакерок -

прелестных изделий той же нации искусников. Каждое утро в его прихожей толпа грумов, жокеев и торговцев дожидалась, пока его высочество встанет, а тогда камергер Гамбо по одному вводил их в спальню, где его господин пил шоколад в обществе преподобного Сэмпсона. У нас нет никаких сведений о том, какой штат слуг находился под началом мистера Гамбо, но, несомненно, один негр был бы не в силах надлежащим образом заботиться о прекрасных вещах, которые принадлежали теперь мистеру Уорингтону, не говоря уж о лошадях и карете, купленных молодым виргинцем. Кроме того, Гарри усердно изучал все искусства, знание которых считалось необходимым для джентльмена тех дней. Когда он прибыл в Танбридж, там проживали француз - учитель фехтования и танцмейстер той же национальности; наш юноша начал прилежно посещать этих ученых мужей и приобрел немалое совершенство как в мирной, так и в воинственной науке, которым они обучали. Через несколько недель он уже дрался на рапирах немногим хуже своего учителя и мог постоять за себя в поединке с любым посетителем фехтовальной школы, а леди Мария (которая сама танцевала чрезвычайно грациозно) со вздохом признала, что при дворе нет джентльмена, который танцевал бы менуэт так изящно, как Уорингтон. Что до верховой езды, то хотя мистер Уорингтон и взял на своем могучем коне несколько уроков у заезжего учителя, но заявил, что для него годится и их виргинская манера ездить и что ни у одного джентльмена и ни у одного жокея здесь он не видел такой прекрасной посадки, как у своего друга полковника Джорджа Вашингтона из Маунт-Вернона.

Угодливый Сэмпсон зажил так, как никогда прежде не живал. Он неплохо знал большой свет, а рассказывал о нем еще лучше, и Гарри был в восторге от его историй - как истинных, так и сочиненных. Двадцатилетний юноша смотрит снизу вверх на тридцатилетнего мужчину, восхищается его старыми шутками, лежалыми каламбурами и заплесневелыми анекдотами, которые залиты вином сотен званых обедов. Столичные и университетские шутки Сэмпсона чаровали юного виргинца новизной. Сто лет назад - теперь, конечно, таких людей нет и в помине - в Лондоне имелся круг зрелых мужчин, любивших водить дружбу с богатыми и знатными юнцами, только-только вступающими) в жизнь, распалять юную фантазию забавными историями, играть роль менторов в "Ковент-Гардене" и церемониймейстеров в долговой тюрьме, сопровождать птенцов к игорным столам, за которыми, быть может, держали банк их знакомые банкометы, потягивать лимонад, пока их питомец бутылку за бутылкой пил бургундское, и выходить на улицу, пошатываясь, но с ясной головой, когда заплетающиеся ноги юного лорда несли его бить городских стражников. Вот к этой-то, несомненно, ныне вымершей расе и принадлежал мистер Сэмпсон, - как приятно думать (тем, кто хочет в это верить), что в царствование королевы Виктории совсем не осталось ни льстецов, какими изобиловало царствование ее августейшего пращура, ни прихлебателей, услужливо потворствующих любым разорительным безумствам молодых людей, - короче говоря, какое счастье, что, вылизав дочиста все блюда, все блюдолизы задолго до наших дней погибли от недостатка пищи.

Как мне доводилось читать, некоторые соусы и подливки, остававшиеся на блюдах в те времена, были весьма густы, сытны и душисты. И наш друг Сэмпсон, усердно предававшийся вышеупомянутому занятию, выглядел на диво розовощеким и здоровым. Он стал доверенным поводырем нашего виргинца и, судя по нижеприведенному письму, сохранившемуся в семейном архиве Уорингтонов, мистер Гарри обзавелся не только учителем танцев и учителем фехтования, но еще и наставником, капелланом и секретарем.

"Миссис Эсмонд-Уорингтон, владелице Каслвуда, в собственный дом в Ричмонде, Виргиния.

Дом миссис Блай, Променад, Танбридж-Уэлз,

25 августа 1756 года.

Милостивая государыня дражайшая матушка!

Ваше милостивое письмо от 20 июня, посланное в Бристоль мистеру Трейлу, было переслано мне без замедления, и я от всей души благодарю вас за доброту и ласку, с какой вы преподали мне благие советы, а также за весточку из милого сердцу дома, который я не стал любить меньше, побывав в английском доме наших предков.

Я отослал вам письмо с последним ежемесячным пакетботом, уведомляя мою досточтимую матушку о небольшом несчастье, случившемся со мной по дороге сюда, и о добрых друзьях, которые я нашел и которых меня приютили. С тех пор я получил много удовольствия и от превосходной погоды, и от здешнего прекрасного общества в завел много друзей среди нашей аристократии, каковыми знакомствами, полагаю, вы не будете огорчены. Среди этих знатных вельмож я йогу упомянуть прославленного графа Честерфилда, бывшего прежде послом в Голландии и вице-королем Ирландии, а также графа Марча и Рагле-на, каковой станет герцогом Куинсберри после кончины его светлости, и ее светлость герцогиню, прославленную красавицу времен королевы Анны: она вспомнила, что знавала тогда при дворе моего деда. Эти и другие столь же знатные особы посещают ассамблеи моей тетушки, и в этом многолюдном городке нигде не бывает столь многолюдно, как на ее собраниях. Кроме того, на пути сюда я останавливался в Уэстереме, в доме заслуженного офицера генерал-лейтенанта Вулфа, который служил с моим дедушкой ж генералом Уэббом в знаменитых кампаниях герцога Мальборо. У мистера Вулфа есть сын, подполковник Джеймс Вулф, помолвленный с благородной и красивой девицей, которая сейчас тоже приехала сюда на воды, - мисс Лоутер, и хотя ему только тридцать лет, он слывет одним на лучших офицеров во всей нашей армии и доблестно служил под началом его королевского высочества герцога повсюду, где бряцало наше оружие.

Благодарю мою досточтимую матушку за ее сообщение о том, что мистеру Трейлу поручено выплатить мне 52 фунта 10 шиллингов, как четверть моего годового содержания, В настоящее время я не испытываю нужды в деньгах и, практикуя строжайшую экономию, которая будет необходима (не стану скрывать)

для содержания лошадей, Гамбо, экипажа и прочего, без чего не может обойтись молодой джентльмен из хорошей семьи, надеюсь прожить на свои средства, не слишком злоупотребляя вашей щедростью. Белье и одежда, которые я привез с собой, при надлежащей заботе, несомненно, проносятся несколько лет - как вы написали. Светские люди носят здесь более тонкое белье, и мне, возможно, придется купить несколько рубашек самого тонкого полотна для балов и собраний, но для будничных дней мои рубашки очень хороши.

Рад сообщить, что у меня ни разу не было случая прибегнуть к помощи ваших превосходных семейных пилюль. Но их с большой пользой принимает Гамбо, который растолстел и обленился от английской говядины, эля и воздуха. Он шлет своей госпоже смиреннейший поклон и просит миссис Маунтин передать от него приветы всем его товарищам-слугам, а больше всех - Дине и Лили, которым он на Танбриджской ярмарке купил по колечку с надписью.

Но, предаваясь здешним удовольствиям, прошу мою досточтимую матушку верить, что я не забываю и о моем образовании. Я беру уроки фехтования и танцев, а капеллан милорда Каслвуда, преподобный мистер Сэмпсон, приехавший сюда для пользования водами, был так добр, что занял свободную комнату в моей квартире. Мистер С. завтракает со мной, и мы по утрам вместе читаем -

он говорит, что я вовсе не такой тупица, каким казался дома. Мы читали

"Историю" мистера Рейпина и проповеди доктора Барроу, а для развлечения Шекспира, Гомера в переводе мистера Попа и (по-французски) перевод арабских сказок, очень забавных. Кроме светских людей, сюда прибыло немало литераторов и среди них - мистер Ричардсон, автор прославленных книг, которые так нравились вам, и Маунтин, и моему любимому брату. Он был очень доволен, когда я сказал ему, что его труды хранятся в вашем будуаре в Виргинии, и просил меня передать нижайший поклон госпоже моей матушке.

Мистер Р. - низенький толстяк, и в его взоре и в лице не заметно огня гения.

Тетушка и кузина леди Мария посылают вам нежные приветы. Поклонитесь от меня Маунтин, которой я прилагаю записочку от себя, и остаюсь, милостивая государыня досточтимая матушка, ваш покорный сын

Г. Эсмонд-Уорингтон".

Приписка почерком госпожи Эсмонд:

"От моего сына. Получено 15 октября в Ричмонде. Послано 16 банок персикового варенья, 224 ф. лучшего табака и 24 лучших окорока с "Принцем Уильямом" на Ливерпуль: 8 банок персиков, 12 окороков - моему племяннику высокородному графу Каслвуду, 4 банки, 6 окороков баронессе Бернштейн, столько же того и того миссис Ламберт в Окхерст, графство Суррей, и 50 ф.

табака. Баночку целебных семейных пилюль для Гамбо. Большие серебряные с позолотой пряжки папеньки для Гарри и красную попонку с серебряным шнуром".

Э 2 (вложено в Э 1):

"Миссис Маунтин.

Счево это ты, глупая моя Маунтин, вздумала послать мне акридитиф на свои дурацкие праценты, выплачиваемые к рождеству? Мне твои 7 фунтов 10

шиллингов не нужны, и я порвал твой окредитиф на тысячу кусочков. Денег у меня много. Но все равно, я тебе очень презнателен. Поцелуй Фанни за твоего любящего

Гарри".

Приписка почерком госпожи Эсмонд:

"Эта записка, которую по моему желанию Маунтин мне показала, доказывает, что у нее доброе сердце и что она хотела выразить свою благодарность нашей семье, отдав свой полугодовой доход (3% годовых от 500

ф. ст.) моему сыну. Поэтому я лишь слегка пожурила ее за то, что она посмела послать деньги мистеру Эсмонду-Уорингтону без ведома его матери. Записка Маунтин написана не так грамотно, как письмо ко мне.

Не забыть. Написать преп. м-ру Сэмпсону о своем желании узнать, какие богосл. книги он читает с Г. Рекомендовать Лоу, Бакстера, Дрелинкорта.

Попросить Гарри заняться с м-ром С. катехизисом, в котором он всегда был нетверд. Со следующим кораблем послать персиков (3), табака 25 ф. и окорока для м-ра С.".

Мать виргинцев и ее сыновья давно уже ушли в лучший мир. Так как же мы можем объяснить тот факт, что из двух писем, посланных в одном конверте и с одной почтой, первое написано грамотно, а во втором попадаются кое-какие орфографические ошибки? Может быть, Гарри отыскал какого-нибудь чудесного учителя, подобного существующим в наши счастливые времена, который научил его писать грамотно за шесть уроков? Я же, внимательно изучив оба письма, пришел к следующему выводу: письмо Э 1, в котором имеется одна грамматическая погрешность ("о добрых друзьях, которые я нашел и которых меня приютили"), по-видимому, переписывалось с черновика, возможно, проверенного секретарем или приятелем. Более безыскусственное сочинение за Э

2 не было отдано ученому, подготовившему Э 1 для материнского ока, после чего мистер Уорингтон по рассеянности поменял местами "которые" и "которых".

Кто знает, что его отвлекло? Гарри мог заглядеться в окно на хорошенькую модисточку, на лужайке мог начать отплясывать ученый медведь под волынку и бубен, к его окну мог подъехать жокей, чтобы показать ему лошадь. Выпадают дни, когда на любого из нас находит противуграмматический стих и мы делаем ошибки. И, наконец, предположим, что Гарри просто не хотел щеголять перед миссис Маунтин столь элегантным правописанием, как перед госпожой своей матушкой - так какое до этого дело нынешнему летописцу, нынешнему веку, нынешнему читателю? А если вы возразите, что мистер Уорингтон в вышеприведенном послании к матери выказал в отношении этой почтенной особы немалое лицемерие и немалую сдержанность, то, милые молодые люди, вы в ваше время, не сомневаюсь, написали не одно и не два чинных письма папеньке, и маменьке, в которых описывали отнюдь не все события вашей жизни - или же описывали их в свете, наиболее для себя благоприятном... Да и вы, милые старички, и вы в ваше время тоже были не намного откровеннее. Между мной и моим сыном Джеки не может не быть некоторой дистанции. Между нами должна существовать малая толика почтительного, дружеского, добродетельного лицемерия. Я вовсе не хочу, чтобы он обходился со мной как с равным, возражал мне, располагался в моем кресле, первым читал газету за завтраком, звал к обеду неограниченное число приятелей, когда я приглашаю своих друзей, и так далее. А там, где нет равенства, без лицемерия не обойтись.

Оставайтесь по-прежнему слепы к моим недостаткам, сидите тихо, как мышки, когда я засыпаю после обеда, смейтесь моим старым шуткам, восхищайтесь моими изречениями, удивляйтесь наглости беспардонных критиков, будьте милыми, послушными притворщиками, дети мои! Я - король в своем замке. Так пусть же все мои придворные почтительно пятятся передо мной. Это не их обычная манера ходить, я знаю, но зато она достойна, приличествует их положению, скромна и весьма мне приятна. Вдали от меня пусть они ведут себя... да нет, они и ведут себя, как хотят. Пусть они прыгают, скачут, танцуют, бегают, кувыркаются и дрыгают ногами, как душе угодно, когда не находятся в моем августейшем присутствии. А посему, юные мои друзья, не удивляйтесь, если ваша маменька или тетушка негодующе воскликнет: "Мистер Уорингтон вел себя очень безнравственно и неприлично, посылая своей милой мамочке притвора"

скромные письма, когда на самом деле он занимался всякими проказами и шалостями!" - но сделайте книксен и скажите: "Да, милая бабушка (или тетенька, смотря не тому, с кем вы будете беседовать), он поступал очень дурно, и, наверное, вы, когда были молоды, нисколько не веселились".

Разумеется, она не веселилась! И солнце не вставало по утрам, и бутоны не распускались, и кровь не играла, и скрипки не пели в ее весенние дни. Eh,

Babette! Mon lait de poule et mon bonnet de nuit! (Эй, Бабетта! Подай мне гоголь-моголь и ночной колпак! (франц.).) Эй, Бетти! Мою овсянку и ночные туфли! А вы идите, резвые малютки! И танцуйте, и весело ужинайте пирогами и пивом!

Глава XXXI

Медведь и поводырь

Наши великодушные читатели знают, что на самом деле произошло между Гарри Уорингтоном и злополучной Катариной, однако в Танбридже немало старых дам считало, будто виргинец в распущенности не уступит ни одному из самых знатных великосветских молодых повес, и меньше всех верила в невинность своего племянника госпожа де Бернштейн. Старуха была твердо убеждена, что Гарри ведет не только веселую, но и беспутную жизнь, и вера эта порождалась тайным желанием, чтобы он оказался не лучше своих ближних. Она была рада, что ее племянник усердно соблюдает устав ее монастыря. Сплетня о ловласовских похождениях мистера Уорингтона доставляли ей немалое удовольствие. Мы уже знаем, при каких обстоятельствах Гарри раза два развлекал танбриджское общество чаем и музыкой, и он был так галантен и любезен с дамами (притом с дамами куда более красивыми и добродетельными, чем бедyяжка Катарина), что госпожу Бернштейн совсем перестала тревожить глупенькая любовная интрижка, завязавшаяся в Каслвуде, и она больше уже не следила за леди Марией c прежней бдительностью. Некоторые люди - и особенно люди преклонных лет - слишком эгоистичны, чтобы долго заниматься делами ближних. Баронессе нужно было думать о козырях, об обедах, о ревматических болях, и ее подозрения, касавшиеся Марии и Гарри, еще недавно столь сильные, теперь понемногу рассеивались, и она почти прекратила наблюдение за этой парой. Быть может, баронесса думала, что опасность миновала, быть может, это перестало ее заботить, а может быть, коварная Мария своей кроткой покорностью совсем улестила, успокоила и сбила с толку старого дракона, под охрану которого она была отдана. В возрасте Марии - о нет, даже еще раньше -

девицы постигают все тонкости лукавства, а в возрасте госпожи Бернштейн драконы несколько утрачивают былую свирепость и бдительность. У них уже нет прежней быстроты, их старые зубы могли и выпасть, а старые глаза требуют больше сна, чем в те дни, когда драконы эти были наиболее стремительны, ядовиты и опасны. Я, со своей стороны, знаю кое-каких драконш, de par le monde (Кое-где (франц.).), и, вспоминая теперь, какими они были прежде, я восхищаюсь умиротворяющим влиянием, которое оказали годы на былых губителей мужчин и женщин. Неуязвимая чешуя стала такой мягкой, что любой рыцарь, с умеренным искусством владеющий копьем, сумеет пронзить ее, когти, некогда способные вырвать тысячу глаз, теперь лишь бессильно скользят, - почти не царапая кожу, а языки мечут из-за беззубых десен яд неприятный, но уже не смертельный. Взгляните, как волочат они свои утомленные хвосты, с каким трудом уползают в пещеру на ночь. О, как мало могут они теперь вредить! Их злокозненность - какой безобидной она стала) До чего переменились они с тех далеких дней, когда их глаза брызгали жестоким пламенем, языки источали яд, дыхание испепеляло репутации и они пожирали каждый день не менее одной жертвы!

Если доброе окхерстское семейство не устояло против представленных ему свидетельств дурного поведения Гарри, так почему же госпожа Бернштейн, которая за свою долгую жизнь повидала куда больше зла, чем все члены окхерстской семьи, вместе взятые, почему она должна была оказаться более недоверчивой? Разумеется, любая старуха из кружка ее милости свято верила всем историям о распущенности мистера Гарри Уорингтона и готова была столь же свято поверить каждой новой сплетне. Когда малютка танцовщица в конце концов уехала в Лондон, она поступила так только потому, что бессердечный Гарри ее покинул. А покинул он ее ради... тут с уверенностью называлось имя

- но чье же? Любое из десятка имен, которые в подобных случаях имело обыкновение сообщать шепотом общество на Танбриджских водах, где собирались люди всех рангов и положений, дамы большого света, дамы с репутацией, дамы с сомнительной репутацией, добродетельные и недобродетельные - все они смешивались в одном курзале, танцевали под одни скрипки, пили у источников из одних и тех же стаканов и равно искали здесь здоровья, общества или развлечений. В прошлом веке наши предки, и самые веселые, и самые чопорные, имели обыкновение встречаться на полудюжине курортов, вроде того, где происходили описываемые события, и танцевали, проказничали, играли в азартные игры и пили в Эпсоме, Бате, Танбридже, Харрогете, как теперь в Гамбурге и Бадене.

Таким образом, скверная репутация Гарри чрезвычайно утешала его тетушку, и страсть юноши к леди Марии больше ее не 6ecnjKonna. Настолько не беспокоила, что госпожа Бернштейн, услышав, что капеллан приехал, чтобы сопровождать ее милость на обратном пути домой, не пожелала расстаться с племянницей. Баронессе было приятнее держать леди Марию при себе, беседовать с ней о шалостях ее повесы-кузена, шептать ей, что мальчики остаются мальчиками, рассказывать Марии о своем намерении подыскать для Гарри жену -

девушку, подходящую ему по возрасту... девушку, подходящую ему по состоянию, и бедная Мария должна была переносить это со всем терпением, на какое у нее хватало сил.

В прошлом веке жил некий французский герцог и маркиз, который равно отличался в Европе и в Америке и облагодетельствовал потомков изысканными мемуарами, заглядывать в которые прелестным читательницам отнюдь не следует.

Сыграв роль Дон-Жуана в своей стране, в нашей и в иных частях Европы, он любезно записал имена многих придворных красавиц, не устоявших перед его чарами, - как, наверное, приятно читать это внукам и правнукам тех знатных особ, в обществе которых вращался наш блистательный вельможа, и обнаруживать, что остроумные писания господина герцога украшены именами их бабушек и прабабушек, о чьих проступках не счел нужным умолчать откровенный автор, в них повинный.

Во время своих странствований этот вельможа посетил Северную Америку, и, как было у него в обычае, незамедлительно поспешил влюбиться. И довольно любопытно сравнить элегантную утонченность европейского общества, где, если верить его светлости, ему достаточно было только повести осаду красавицы, чтобы она тотчас сдалась, с простотой жизни и обычаев обитателей колоний, где европейскому волоките не удалось, по-видимому, одержать ни единой победы. Если бы дело обстояло иначе, он, несомненно, не преминул бы перечислить свои успехи в Пенсильвании и Новой Англии, как перечислил победы над своими соотечественницами и нашими. Путешественники, знакомившиеся с Америкой, достаточно громко вопиют о грубых и варварских заокеанских манерах, так позвольте же автору этой хроники смиренно засвидетельствовать, что, по его опыту, американские джентльмены обычно скромны в своих речах, а женщины там, насколько ему известно, чисты и целомудренны.

Мы уже говорили, что Гарри Уорингтон привез с собой в отчий край и свою скромность, и хотя он не мог не слушать вольных разговоров великосветских бездельников, в чьем обществе проводил время, сам он среди их несдержанной болтовни хранил молчание, никогда не позволял себе double entendre

(Двусмысленности (франц.).) с женщинами, не одерживал никаких побед и не хвастал ими, а когда выслушивал повесть о чужих победах, смущался и чувствовал большую неловкость.

Мистер Сэмпсон подметил эту юношескую застенчивость еще в Каслвуде, так как мистер Уорингтон терялся и краснел, когда мистер Уилл принимался рассказывать свои любимые историйки. В конце концов милорд сурово отчитал брата, попросив его приберечь свои шуточки для стола придворных чинов в Кенсингтоне и не докучать ими кузену. Потому-то капеллан с такой настойчивостью попросил о Reverentia pueris (Уважении к юности (лат.).)

своего соседа за столом в "Белом Коне", когда туда явился Гарри. Сам же мистер Сэмпсон, хотя у него и не хватало силы воли вести праведную жизнь, во всяком случае, был настолько порядочен, что не смущал своим цинизмом простодушных юношей.

Капеллан был очень тронут тем, что Гарри вернул ему лошадь, и почувствовал к юному виргинцу искреннее расположение.

- Видите ли, сэр, - объяснял он, - я живу в мире и должен поступать, как поступают все. Мне живется не очень-то легко, мистер Уорингтон, и я не моту быть щепетильнее тех, с кем имею дело. Video meliora, deteriora sequor

(Вижу лучшее, но следую худшему (лат.).), как мы говаривали в колледже. У женя есть сестричка, - она учится в пансионе неподалеку отсюда, - и раз я слежу за своим языком, когда разговариваю с моей маленькой Пэтти, и от других требую того же, то должен сделать столько же и для вас.

Капеллан не скупился на похвалы Гарри в беседах с его тетушкой, старой баронессой. Ей доставляло удовольствие слушать, как хвалят ее племянника.

Она отдавала ему всю любовь, на какую была способна; ей нравилось его общество, его красота, его мужественные манеры, краска застенчивости, так легко заливавшая его щеки,. нравились его ясные глаза, его юношеский басок.

Его здравый смысл и простодушие постоянно развлекали ее. Будь он умен, учен или остроумен - будь он не таким, каким он был, - он давно ей надоел бы.

- Нам надо подыскать ему хорошую жену, капеллан, - сказала она как-то.

- У меня есть для него кое-кто на примете. Мы должны помочь ему утвердиться здесь, - ведь теперь ему будет непереносимо вернуться к своим дикарям, да он уже и не сумеет ужиться с этой методисточкой, его матушкой.

Тема эта также очень занимала мистера Сэмпсона, у которого тоже была на примете жена для Гарри. Вероятно, в Каслвуде у него были еще разговоры с милордом, который, как мы слышали, выразил намерение наградить своего капеллана хорошим приходом или еще чем-нибудь стиль же доходным, если бы тому удалось споспешествовать желаниям его сиятельства касательно замужества леди Марии. Сэмпсон был готов всеми силами помочь этой благородной девице, озабоченной поисками мужа, и теперь он старался разобраться, как обстоят дела, чтобы в нужную минуту пустить в ход свое влияние.

Сэмпсон был очень приятным собеседником, и уже через несколько часов они с молодым виргинцем сошлись очень коротко. Священник был наделен веселым характером, прекрасным аппетитом и добродушием, же отличался большой разборчивостью и чуждался ханжеских душеспасительных нравоучений, но при этом тщательно избегал легкомысленных и вольных разговоров, которые могли быть неприятны его молодому другу, - возможно, он совестился посвящать своего ученика в тайны, им самим, увы, слишком хорошо постигнутые, и он ограничивался, так сказать, второстепенными секретами. Для Гарри Сэмпсон был только веселым, находчивым и неутомимым товарищем в развлечениях, всегда готовым принять участие в пирушке, в любом состязании, в петушиных боях, в карточной игре или верховой прогулке, но его речи были пристойны, и он старался доставить удовольствие молодому виргинцу, а не свести его с пути истинного. И в этом капеллан преуспевал: он обладал не только природным умом, то и плотским жизнелюбием, а также не только богатым опытом в лизоблюдстве, но и истинным призванием к этому занятию, которым он снискивал себе хлеб насущный с ранней юности - с тех самых пор, как он был принят в колледж служителем и начал изыскивать способы преуспеть. Когда мы выше заметили, что блюдолизы теперь перевелись, это была лишь саркастическая шутка. Без сомнения, и ныне множество людей следует призванию Сэмпсона -

более того, родители отсылают маленьких мальчиков в пансионы с соответствующими наставлениями, и там они в самом нежном возрасте начинают обучаться лизоблюдству. Только лесть теперь стала не столь явной, как сто лет назад. У молодых людей и у старых есть свои прихлебатели и льстецы, во они держатся с фамильярностью равных, занимают деньги, блюда лижут, только когда этого никто не видит, и разгуливают под руку с великим человеком, называя его просто по имени, без всяких титулов. В те добрые старые времена, когда Гарри Уорингтон впервые посетил Европу, прихлебатель не позволял себе ни малейшей фамильярности, открыто пресмыкался перед своим патроном, именуя его так в разговорах с другими людьми, выполнял его поручения - любые, какие только могли прийти патрону на ум, - называл его "сэр", садился в его присутствии, только когда его приглашали сесть, и льстил ему ex officio (По долгу службы (лат.).). Мистер Сэмпсон, нисколько не стыдясь, именовал Гарри своим молодым патроном - юным виргинским вельможей, которого поручил его заботам другой его благородный патрон, граф Каслвуд. Он гордился тем, что может появляться на людях вместе с Гарри в качестве его смиренного служителя, рассказывал про него сотрапезникам за табльдотом, отдавал распоряжения поставщикам Гарри, от которых, будем надеяться, ему перепадала некоторая толика в благодарность за рекомендацию, и вообще исполнял обязанности адъютанта - как исполнял бы некоторые другие, буде наш юный джентльмен потребовал бы их от услужливого священника, который уже столько раз с величайшей радостью играл роль ami du prince (Друга принца (франц.).)

при многих молодых вельможах. Приходится сознаться, что далеко не все знакомства, которые завел мистер Уорингтон со времени своего прибытия в Англию, были очень удачными.

- Какую репутацию создали вам здесь, сэр! - сообщил мистер Сэмпсон своему патрону, вернувшись из кофейни. - Мосье де Ришелье - ничто в сравнении с вами!

- При чем тут мосье де Ришелье? Я в жизни не бывал на Минорке, - заявил бесхитростный Гарри, ничего не знавший о победах, которыми этот французский герцог прославился у себя на родине.

Мистер Сэмпсон рассеял его недоумение. Хорошенькая вдовушка миссис Пэтчем, только что приехавшая на воды, без всякого сомнения, потеряла голову из-за мистера Уорингтона: ее вчерашнее поведение в курзале - верное тому доказательство. Ну, а про миссис Хупер известно всем - олдермен увез свою супругу в Лондон только по этой причине. В Танбридже ни о чем другом не говорят.

- Кто это выдумал? - вскричал Гарри в негодовании. - Дайте мне встретиться с этим негодяем, и я его обличу!

- Ну, я побоялся бы указать вам его, - со смехом ответил мистер Сэмпсон. - Ему, наверное, не поздоровилось бы.

- Какая гнусность - чернить так репутацию женщин... да и мужчин тоже, -

продолжал мистер Уорингтон, в бешенстве расхаживая по комнате.

- Это я им и сказал, - объявил капеллан, печально покачивая головой с самым серьезным и возмущенным видом, хотя на самом деле он и не думал сердиться, когда в его присутствии Гарри приписывали такого рода шалости.

- Повторяю, это гнусность - чернить людей, как это принято здесь. У нас в Виргинии подобный сплетник скоро лишился бы ушей, а перед самым моим отъездом трое братьев застрелили мерзавца, который посмел злословить о их сестре.

- Негодяй получил по заслугам! - вскричал мистер Сэмпсон.

- Они уже успели распустить обо мне клевету, Сэмпсон, - обо мне и бедняжке французской танцовщице.

- Слышал-слышал, - отозвался мистер Сэмпсон, скорбно вытряхивая пудру из парика.

- Гнусность, верно?

- Неслыханная гнусность!

- И то же самое они говорили про лорда Марча. Мерзость, верно?

- О, несомненно! - поддакнул мистер Сэмпсон, сохраняя на лице невозмутимую серьезность.

- Просто не знаю, что было бы, дойди эти россказни до ушей матушки. Они разбили бы ей сердце - право, разбили бы. Да всего за несколько дней до вашего приезда сюда мой друг полковник, мистер Вулф, сказал мне, какие чудовищные ходят обо мне сплетни. Боже великий! Неужто они верят, будто джентльмен с моим именем, уроженец моей страны способен... Я - соблазнитель?

Почему бы не назвать меня заодно конокрадом или грабителем с большой дороги?

Клянусь, если кто-нибудь посмеет при мне сказать что-либо подобное, я отрежу ему уши!

- Мне приходилось читать, сэр, что турецкому султану иногда присылают засоленные уши целыми бочками, - со смехом заметил мистер Сэмпсон. - Если вы начнете отрезать все уши, которые слышали сплетни про вас или про других людей, вам не напастись для них корзин!

- И пусть, Сэмпсон! Я не дам им спуску - ни одному мерзавцу, который посмеет сказать хоть слово в поношение благородной дамы или джентльмена! -

воскликнул виргинец.

- Если вы прогуляетесь у источника, то соберете богатый урожай ушей. Я только что оттуда - там бушует настоящая буря сплетен и злословия. И вы можете наблюдать nymphas discentes (Ученых нимф (лат.).) и aures satirorum acutas (Острые рога сатиров (лат.).), - объявил капеллан, пожимая плечами.

- Может быть, все это и так, Сэмпсон, - ответил мистер Уорингтон, - но если я услышу, как кто-нибудь чернит меня, я его проучу! Помяните мое слово.

- Мне будет очень его жаль, сэр, потому что ему придется несладко, -

ведь я знаю, что вы держите свои обещания.

- Не сомневайтесь, Сэмпсон. Ну, а теперь не пойти ли нам пообедать, перед тем как отправиться на чай к леди Тузингтон?

- Вам известно, сэр, что я не в силах устоять ни перед колодой карт, ни перед бутылкой, - ответил мистер Сэмпсон. - Давайте начнем с последней, чтобы кончить первой. - И оба джентльмена отправились в свою излюбленную ресторацию.

В том веке винопитие было куда более в ходу, чем в наши благонравные времена, и молодой виргинец после прибытия в его родные края армии генерала Брэддока почувствовал большой вкус к этому занятию и охотно наполнял свой бокал и провозглашал тосты, узнав от офицеров, что человек чести не отказывается ни от тоста, ни от вызова. Поэтому Гарри с капелланом спокойно и усердно попивали бордо, поднимая каждый бокал, по безыскусственному обычаю тех дней, за здоровье какой-нибудь дамы.

Капеллану по какой-то своей причине очень хотелось узнать, как обстоят дела между Гарри и леди Марией, - длится ли еще их роман или он подошел к концу, а к этому времени бордо уже достаточно развязало им языки и придало беседе то дивное красноречив, ту откровенность и дружескую непринужденность, которые дарит нам хорошее вино посла неблагоразумно обильных возлияний. О, благостные плоды аквитанских лоз! О, солнечные берега Гаронны! О; милые погреба Гледстейна и Морела, где покоятся пыльные бутылки! Неужели нам нельзя вознести благодарность за те радости, которыми мы обязаны вам? Или только одним поборникам трезвости разрешается вопить на площадях? Только вегетарианцам можно реветь: "Да здравствует капуста во веки веков!"? А нам, скромным винолюбам, нельзя воспеть хвалу возлюбленному нашему растению?

Когда пьешь доброе бордоское вино, то рано или поздно достигаешь черты (я не говорю - "чарки"), за которой пробуждаются и обретают полную силу все благороднейшие свойства души, за которой начинает блистать свежейшее остроумие, за которой разум становится острым и всеобъемлющим, за которой сокровенные слова и заветные мысли вырываются из плена и резвятся на свободе, за которой нежнейшая благожелательность жарко жмет руку всем и каждому и робкая истина без покровов выходит из своего колодца и объявляет о себе всему свету. О, как под благодетельным влиянием вина пригреваем мы сирых и обездоленных! Как доблестно бросаемся мы на помощь обиженным! Перед лицом всех насосов, когда-либо качавших воду, я торжественно заявляю, что бутылка хорошего вина таит в себе минуту, которая, удайся ее удержать, навеки одарила бы пьющего остроумием, мудростью, храбростью, великодушием, красноречием и счастьем, но минута эта уходит невозвратно, и следующая рюмка почему-то бесповоротно губит состояние благодати. А утром голова трещит от боли, и мы уже не будем выставлять свою кандидатуру в парламент от нашего родного городка и не будем стреляться с французскими офицерами, непочтительно отозвавшимися о нашей стране, а когда в одиннадцать часов бедняга Джереми Диддлер является за вторым полусовереном, мы совсем больны и не можем его принять, и он уходит с пустыми руками.

Итак, наши друзья предавались щедрым возлияниям, и когда остальное общество разошлось, а мосье Барбо принес ...надцатую бутылку бордо, капеллан почувствовал прилив красноречия и властное желание проповедовать высокие нравственные принципы, а Гарри ощутил непреодолимую потребность поведать своему новому другу всю историю своей жизни и посвятить его во все тайны своей души. Заметьте это! Почему, ну почему должен человек сообщать вслух то, что больше всего занимает его благородные мысли, - и потому лишь, что он выпил на полпинты больше вина, чем обычно? Предположим, я совершил убийство

(разумеется, за обедом у меня подают херес и шампанское), так неужели, когда за десертом будет откупорена третья бутылка бордо, я должен буду объявить об этом прискорбном обстоятельстве (дружеской мужской компании)? Безусловно -

вот этим-то и объясняется приверженность к жидкой кашке, о которой упоминалось несколько страниц назад.

- Я рад, что узнал, как вы вели себя с Катариной на самом деле, мистер Уорингтон. От всей души рад! - объявил пылкий Сэмпсон. - Ваш черед наливать.

Вы показали, что можете противостоять злословию и не поддаться соблазну. Ах, любезный сэр! Не все люди столь счастливы! Что за превосходное вино! - И, допив рюмку, он добавил: - Какой же тост предложите вы теперь, любезный сэр?

- Здоровье мисс Фанни Маунтин из Виргинии, - сказал мистер Уорингтон, наливая вино, а его мысли унеслись за много тысяч миль домой.

- Наверное, одна из ваших американских побед? - заметил капеллан.

- Да нет, ей пошел только одиннадцатый год, а в Виргинии я никогда никаких побед не одерживал, мистер Сэмпсон, - ответил молодой человек.

- Вы истинный джентльмен, сэр, - целуя, вы молчите об этом.

- Я не целую и молчу. У нас в Виргинии, Сэмпсон, не в обычае губить девушек или проводить время в обществе потерянных женщин. Мы, виргинские джентльмены, чтим женщин и не ищем их позора, - вскричал Гарри, и вид у него при этом был очень гордый и красивый. - Та, чье имя я назвал, росла в нашей семье с младенчества, и я застрелю негодяя, который посмеет ее обидеть.

Небом клянусь - застрелю!

- Ваши чувства делают вам честь. Позвольте пожать вашу руку. Я должен пожать вам руку, мистер Уорингтон, - вскричал восторженный капеллан. - И разрешите сказать вам, что это было самое искреннее, самое дружеское пожатие, а вовсе не попытка бедняка угодить богатому патрону. Нет! Такое вино уравнивает всех людей... да, всяк богат, пока оно не иссякло. И с этой бутылкой Том Сэмпсон не беднее вас с вашим княжеством.

- Так разопьем еще бутылочку злата, - сказал со смехом Гарри. - Encore du cachet jaune, mon bon Monsieur Barbeau! (Еще одну желтую головку, мой добрый мосье Барбо! (франц.).) - И мосье Барбо удалился в погреб.

- Еще бутылочку злата! Превосходно! А как чудесно вы говорите по-французски, мистер Гарри.

- Да, я хорошо говорю по-французски, - объявил Гарри. - Во всяком случае, мосье Барбо меня понимает.

- По-моему, вы все делаете хорошо. Вы преуспеваете во всем, за что ни возьметесь. Вот почему тут воображают, сэр, что вы завоевали сердца стольких женщин.

- Ну вот, опять вы про женщин! Сколько раз мне повторять, что мне не нравятся эти историйки про женщин! Черт меня подери, Сэмпсон, ну зачем им надо чернить репутацию джентльмена?

- Во всяком случае, сэр, одна такая женщина есть, если только глаза меня не обманывают! - воскликнул капеллан.

- О ком вы? - спросил Гарри, багрово краснея.

- Нет, имен я не называю. Не бедняку капеллану вмешиваться в дела тех, кто выше его, или проникать в их мысли.

- Мысли? Какие еще мысли, Сэмпсон?

- Мне казалось, что я замечал в Каслвуде у одной прелестной и знатной особы явные признаки сердечной склонности. Мне казалось, что некий благородный молодой джентльмен пылает страстью, но, может быть, я ошибся и смиренно прошу прощения.

- Ах, Сэмпсон, Сэмпсон! - перебил его юноша. - Я очень несчастен. Я давно хотел кому-нибудь довериться, попросить совета. Так, значит, вы знаете, что происходило... между мной и... Налейте мистеру Сэмпсону, мосье Барбо... и... и одной особой?

- Я наблюдал это весь прошлый месяц.

- Черт побери, сударь, вы признаетесь, что шпионили за мной? - гневно воскликнул Гарри.

- Шпионил? Но ведь вы ничего и не скрывали, мистер Уорингтон, а ее милость - тоже плохая обманщица. Вы все время были вместе. В беседках, в аллеях, в деревне, в коридорах замка - вы всегда находили предлог искать общества друг друга, а за вами наблюдало много глаз помимо моих.

- Боже милостивый! Так что же вы видели, Сэмпсон? - воскликнул юноша.

- О нет, сэр! О поцелуях следует молчать. Я готов снова это повторить,

- объявил капеллан.

Молодой человек покраснел еще больше.

- Ах, Сэмпсон, - вскричал он, - могу ли я... могу ли я довериться вам?

- Любезнейший сэр! Милейший, великодушнейший юноша! Вы ведь знаете, что я готов пролить за вас кровь моего сердца! - восклицал капеллан, пожимая руку своего покровителя и возводя блестящие глаза к потолку.

- Ах, Сэмпсон, как я несчастен! Послушайте, я тут играю в карты и пью вино, но только для того, чтобы рассеяться. Признаюсь вам, что в Каслвуде между некой особой и мной что-то произошло.

Капеллан присвистнул над рюмкой бордо,

- И от этого-то я и несчастен. Понимаете, если джентльмен дал слово, то, значит, он его дал и должен сдержать. Понимаете, я думал, что люблю ее,

- да, и люблю очень сильно, потому что она милая, добрая, нежная и, кроме того, хорошенькая - настоящая красавица, но ведь вам известна разница в нашем возрасте, Сэмпсон. Подумайте, какая между нами разница в возрасте, Сэмпсон! Она не моложе моей матери!

- Которая вам этого никогда не простит.

- Я не позволю вмешиваться в мои дела! Ни госпоже Эсмонд, ни кому бы то ни было еще! - воскликнул Гарри. - Но понимаете, Сэмпсон, она, правда, немолода и... О, черт возьми! Зачем только тетушка сказала мне это!

- Но что?

- То, чего я не могу открыть никому, то, что причиняет мне невыносимые муки!

- Но не про... не про... - Капеллан припомнил интрижку ее милости с французским учителем танцев и кое-какие другие историйки, бросавшие некоторую тень на ее репутацию, но вовремя умолк. Выть может, он выпил слишком мало и вино еще не успело расположить его к полной откровенности, а может быть, слишком много, я минута душевного благородства осталась уже позади.

- Да-да! Они все фальшивые - все до одного! - возопил Гарри.

- Силы небесные, о чем это вы? - осведомился его друг.

- Вот о чем, сударь, вот о чем! - ответил Гарри, выбивая дробь на своих белоснежных зубах. - Я не знал этого, когда делал ей предложение. Клянусь, не знал! Как это ужасно, как ужасно! Сколько мучительных ночей провел я из-за этого, Сэмпсон. У моего милого дедушки были вставные челюсти - их ему изготовил один француз в Чарлстоне, - и мы подглядывали, как они скалились в стакане с водой, а когда он их вынимал изо рта, щеки у него сразу западали... Мне и в голову не приходило, что у нее тоже...

- Но что, сэр? - снова спросил капеллан.

- Черт побери, сударь! Разве вы не понимаете, что я говорю о зубах? -

сказал Гарри, стуча по столу.

- Но ведь их таких только два.

- А вам откуда это известно, сударь, черт побери? - в ярости осведомился молодой человек.

- Я... от ее горничной. Ей выбило два зуба камнем, который, кроме того, немного рассек губу, и их пришлось заменить.

- Ах, Сэмпсон! Неужели вы хотите сказать что они не все поддельные? -

воскликнул юноша.

- Всего два, сэр. Во всяком случае, так говорила Пегги, а она выболтала бы всю подноготную и об остальных тридцати - они такие же настоящие, как ваши собственные зубы, а у вас зубы прекрасные.

- А ее волосы, Сэмпсон, они тоже настоящие? - спросил молодой джентльмен,

- Они изумительны - это я могу подтвердить хоть под присягой. Ее милость может сидеть на них, а фигура у нее великолепна, казна белее снега, а сердце - добрейшее в мире, и я знаю.... то есть, я убежден, что оно полно вами, мистер Уорингтон.

- Ах, Сэмпсон! Пусть небо, пусть небо благословит вас! Какую тяжесть вы сняли с моей души этими... этими... ну, неважно! Ах, Сэм! Как счастлив... то есть... нет-нет, как я несчастлив! Она не моложе госпожи Эсмонд - черт побери, это так! Она не моложе моей матери! Неужели человек должен жениться на женщине, которая не моложе его матери? Это уж слишком, черт возьми! Да, слишком! - И тут, как ни прискорбно, Гарри Эсмонд-Уорингтон, эсквайр из Каслвуда в Виргинии, вдруг расплакался. Видите ли, блаженная черта была пройдена уже несколько рюмок тому назад.

- Так, значит, вы не хотите жениться на ней? - спросил капеллан.

- А вам-то что до этого, сударь? Я дал ей слово, а у Эсмонда - у виргинского Эсмонда, заметьте, мистер... как бишь вас?.. Сэмпсон... кроме его слова, нет ничего.

Мысль была, безусловно, благородной, но выразил ее Гарри несколько заплетающимся языком.

- Заметьте, я сказал "виргинский Эсмонд", - продолжал бедняга Гарри, назидательно поднимая палец. - Я не говорю о здешней младшей ветви. Я не говорю о Уилле, который надул меня с лошадью, - я ему переломаю все кости.

Леди Мария тут ни при чем... да благословит ее бог! И да благословит бог вас, Сэмпсон! Вы заслуживаете, чтобы вас сделали епископом, старина!

- Я полагаю, вы обменивались письмами? - спросил Сэмпсон.

- Письмами! Черт возьми, она только и делает, что пишет мне письма.

Чуть отведет меня в оконную нишу, и уже засовывает письмо мне за манжету.

Письма - насмешили просто! Вот они, письма! - И юноша бросил на стол бумажник с пачкой эпистол бедняжки Марии.

- Да, это письма, ничего не скажешь! Целая почтовая сумка! - заметил капеллан.

- Но тот, кто посмеет коснуться их... будет убит... на месте! - возопил Гарри, встал со стула и, пошатываясь, побрел за своей шпагой.

Обнажив ее, он притопнул ногой, сказал "ха-ха!" и сделал выпад, целясь в грудь мосье Барбо, ловко укрывшегося за спиной капеллана, который не на шутку встревожился. Я знаю, нашлось бы немало более интересных картин, чем те, которые мы посвящали Гарри в этом месяце, однако наш юноша, когда он со всклокоченными волосами метался по зале flamberge au vent (Со шпагой наголо

(франц.).), стараясь заколоть перепуганных трактирщика и капеллана, мог бы дать недурную пищу карандашу. Но увы, он споткнулся о табурет и был повержен в прах врагом, похитившим его рассудок. Эй, Гамбо! Помоги своему господину добраться до постели!

Глава XXXII, в которой приказывают заложить семейную карету

Теперь нам предстоит выполнить приятную обязанность, а именно - открыть секрет, который мистер Ламберт шепнул на ушко жене в конце главы двадцать девятой, - секрет, вызвавший такое ликование, когда наутро его узнали все члены окхерстского семейства. Так как сено было уже убрано, а хлеба еще не созрели и рабочие лошади томились от безделья, то почему бы, спросил мистер Ламберт, не запрячь их в карету и не отправиться всем нам в Танбридж-Уэлз, заехав по дороге за нашим другом Вулфом в Уэстерем?

Маменька с восторгом согласилась на это предложение, не преминув, я полагаю, нежно поцеловать добросердечного джентльмена, его сделавшего. Все дети запрыгали от радости. Девицы немедленно отправились паковать свои лучшие казакины, карако, рюши, оборки, мантильи, накидки, редингтоны, пеньюары, шали, шляпки, ленты, пелерины, чулочки со стрелками, туфельки на высоких каблуках и уж не знаю какие еще принадлежности туалета. Парадные наряды маменьки были извлечены из шкафов, откуда они появлялись на свет лишь в самых редких и торжественных случаях, чтобы затем вновь упокоиться там в лаванде и уединении; бравый полковник достал шляпу с позументом, парадный камзол и шпагу с серебряным эфесом; Чарли ликовал, получив праздничный кафтан своего отца, в котором полковник венчался и который миссис Ламберт перешила не без некоторой грусти. Хвосты и гривы Бочонка и Клецки были подвязаны лентами, и к ним припрягли Серого, старого водовозного коня, чтобы он помогал им тащить карету первые пять миль по холмам между Окхерстом и Уэстеремом. Карета была весьма почтенной колымагой и, по семейной легенде, участвовала в кортеже, который сопровождал Георга I из Гринвича в Лондон, когда он прибыл в Англию, дабы воссесть на ее престол. Карета эта перешла к ним от отца мистера Ламберта, и вся семья всегда считала ее одним из великолепнейших экипажей Соединенного Королевства. На козлы водворился Брайан, кучер, а также - неужели надо признаться и в этом? - пахарь окхерстского семейства, рядом с ним уселся мистер Чарли. Драгоценные наряды покоились в сундуках на крыше. Пистолеты полковника были положены в карман кареты, а мушкет повешен за козлами, под рукой у Брайана, который был старым солдатом. Однако ни один разбойник не напал на наших путешественников, и даже содержателям гостиниц не удалось ограбить полковника Ламберта, который, как обладатель тощего кошелька и большого семейства, не собирался позволить этим или иным хищникам большой дороги поживиться за его счет. Его молодой друг полковник Вулф снял для них за умеренную плату скромное помещение в доме, где имел обыкновение останавливаться сам и куда не преминул теперь их проводить.

Оказалось, что квартира эта расположена напротив жилища госпожи Бернштейн, и окхерстское семейство, прибывшее в Танбридж в субботу вечером, имело удовольствие созерцать, как бесчисленные портшезы извергали напудренных щеголей и красавиц в мушках и парче у дверей баронессы, дававшей один из своих обычных карточных вечеров. Солнце еще не зашло (ибо наши предки приступали к своим развлечениям спозаранку и пировали, пили или играли в карты с трех часов пополудни до поздней ночи, а то и до позднего утра), и ваши провинциалочки вместе с маленькой могли из своего овна без помех рассматривать гостей, прибывавших на раут госпожи де Бернштейн.

Полковник Вулф называл им имена большинства входивших; это было почти так же весело, решили Этти и Тео, как самим отправиться на вечер, - они ведь не только видели приглашенных у подъезда, во могли следить за ними через открытые окна и в апартаментах баронессы. Кое с кем из этих особ мы с вами, любезный читатель, уже немножко знакомы. Когда прибыла герцогиия Куинсберри и мистер Вулф назвал ее, Мартин Ламберт немедленно продекламировал несколько строф своего любимого Мэта Прайора про "Китти, юную красу".

- Подумать только, девочки, что эта почтенная дама некогда была такой же, как вы! - заметил полковник.

- Как мы, папенька? Но ведь мы никогда не считали себя красавицами! -

заявила мисс Этти, вскинув головку.

- Да, как вы, дерзкая плутовка! Совсем как вы сейчас - недаром же вы сгораете от желания отправиться на эту ассамблею:

Сердясь на маменькин наказ, Досадуя, что ей велят Быть чинным ангелом в тот час, Когда краса и ум царят.

- Но ведь нас не приглашали, папенька, а судя по той красе, которую мы видели до сих пор, ум тоже, наверное, не столь уж блистателен, - заявил семейный сатирик.

- Нет, Мэт Прайор - редкостный поэт, - продолжал полковник, - Только помните, девочки: стихи, которые я пометил крестиком, вы пропускаете, не читая! Да-да, редкостный поэт, и подумать только, что вам довелось увидеть одну из его героинь! "Но ласкам маменька сдалась" (маменьки всегда сдаются, миссис Ламберт!).

Но ласкам маменька сдалась, И, настоявши на своем, В карете Китти понеслась -

Уильям Мейкпис Теккерей - Виргинцы. 3 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Виргинцы. 4 часть.
И вспыхнули сердца огнем! - Как же легко тогда вспыхивали сердца! - пр...

Виргинцы. 5 часть.
- Скушал ужин и пошел на боковую, - заявляет миссис Бетти, после чего ...