Уильям Мейкпис Теккерей
«Виргинцы. 1 часть.»

"Виргинцы. 1 часть."

Книга первая

Перевод И. Гуровой

Сэру Генри Дэвисону председателю Верховного суда Мадраса книгу эту с любовью посвящает старый друг Лондон, сентября 7-го, 1859

Глава I, в которой один из виргинцев навещает отчий край

В библиотеке одного из самых знаменитых американских авторов висят на стене две скрещенные шпаги: их носили его предки в дни великой американской Войны за независимость. Одна доблестно служила королю, другая же была оружием мужественного и благородного солдата республики. Имя владельца этих ныне мирных реликвий пользуется равным уважением и в стране его предков, и у него на родине, где таланты, подобные его таланту, всегда находят радушный прием.

Нижеследующая повесть невольно приводит мне на память эти две шпаги, хранящиеся в бостонском доме достопочтенного писателя. В дни революционной войны два героя этой повести, дети Америки, уроженцы Старого Доминиона, оказались во враждебных лагерях, но по ее окончании вновь встретились с подобающей братской нежностью, ибо, как ни яростен был разделивший их спор, любовь между ними не угасала ни на мгновение. Полковник в алом мундире и генерал в синем висят бок о бок в обшитой дубовыми панелями гостиной английских Уорингтонов, где потомок одного из братьев показал мне эти их портреты, а также их письма и принадлежавшие им книги и различные документы.

В семье Уорингтонов вышеупомянутые портреты, для отличия от других славных представителей этого почтенного рода, всегда называют "Виргинцами"; и так же будут названы эти посвященные им записки.

Оба они многие годы провели в Европе. Они жили на самом рубеже тех

"былых времен", которые мы так быстро оставляем далеко позади себя. Им довелось узнать самых разных людей и различные превратности судьбы. На их жизненном пути им встречались знаменитые люди, известные нам только по книгам, но словно оживающие, когда я читаю о них в письмах виргинцев: я словно слышу их голоса, пробегая глазами пожелтевшие страницы, исписанные сто лет назад, испещренные юношескими слезами, которые исторгла несчастная любовь, с сыновней почтительностью отправленные на следующий же день после прославленных балов или иных торжественных церемоний величественных былых времен, покрытые торопливыми каракулями у бивачного костра или в тюрьме; а одно из этих писем даже пробито пулей, и прочесть его можно лишь с трудом, ибо оно залито кровью того, кто носил его на груди.

Эти письма, возможно, не дошли бы до нас, если бы их не сберегала с ревнивой любовью та, с кем их авторы поддерживали деятельную переписку, как и повелевал им долг. Их мать хранила все письма сыновей, с самого первого, в котором Генри, младший из близнецов, шлет привет брату, лежавшему тогда с вывихнутой ногой в виргинском поместье их деда Каслвуд, и благодарит дедушку за пони (он уже катался на нем в сопровождении гувернера), и до самого последнего - "от моего любимого сына", - которое она получила лишь за несколько часов до своей смерти. Эта почтенная дама побывала в Европе лишь однажды, в царствование Георга II, вместе со своими родителями; она укрылась в Ричмонде, когда каслвудский дом был сожжен во время войны; и неизменно называла себя госпожой Эсмонд, так как не слишком жаловала и фамильное имя, и самую семью Уорингтонов, считая, что они далеко уступают ей в родовитости.

Письма виргинцев, как вскоре убедится читатель по тем образчикам, которые будут предложены его вниманию, отнюдь не полны. Это скорее намеки, чем подробные описания, - отдельные штрихи и абрисы, и вполне возможно, что автор этой книги не всегда умел распознать истинный их смысл и порой употреблял неверные краски; однако, прилежно изучая эту обширную корреспонденцию, я пытался вообразить, при каких обстоятельствах писалось то или иное письмо и какие люди окружали его автора. Я обрисовывал характеры такими, какими они мне представлялись, и воссоздавал разговоры такими, какими, по-моему, мог бы их услышать, то есть постарался в меру моих способностей воскресить давнюю эпоху и ее людей. Успешно ли была выполнена вышеупомянутая задача и может ли эта книга принести пользу или доставить развлечение, снисходительный читатель соблаговолит решить сам.

В одно прекрасное летнее утро 1756 года, в царствование его величества короля Георга II, виргинский корабль "Юная Рэйчел" (капитан Эдвард Фрэнкс)

поднялся вверх по реке Эйвон, благополучно возвратившись из своего ежегодного плавания к устью Потомака. Он вошел в Бристольский порт во время прилива и бросил якорь возле пристани Трейла, каковая и была местом его назначения. Мистер Трейл, совладелец "Юной Рэйчел", заметил приближение корабля из окна своей конторы, немедленно сел в лодку и вскоре уже поднялся на его борт. Судовладелец был крупный представительный мужчина без парика, и весь его облик дышал серьезностью и сдержанной важностью; он протянул стоявшему на палубе капитану Фрэнксу руку и поздравил его с быстрым и успешным завершением плаванья. Потом, упомянув, что нам следует быть благодарными небесам за все их милости, он сразу же перешел к делу и принялся задавать вопросы о грузе и числе пассажиров.

Фрэнкс был по натуре добродушный шутник.

- Пассажиров у нас, - сказал он, - всего только вон тот черномазый мальчишка с чемоданами да его хозяин, который один занимал лучшую каюту.

Судя по лицу мистера Трейла, он отнюдь не был в восторге оттого, что небеса ограничились одной только этой милостью.

- Черт бы вас побрал, Фрэнкс, вместе с вашим невезеньем! "Герцог Уильям", который вернулся на прошлой неделе, привез четырнадцать пассажиров, а ведь этот корабль вдвое меньше нашего.

- И к тому же мой пассажир, заняв всю каюту, ничего не заплатил за проезд, - продолжал капитан. - Ну-ка, мистер Трейл, выругайтесь хорошенько, и вам сразу полегчает, право слово. Я сам это средство пробовал.

- Чтобы пассажир занял целую каюту и ничего не заплатил за проезд? Боже милосердный, да вы спятили, капитан Фрэнкс?

- Так поговорите с ним сами - вон он идет.

И действительно, не успел капитан закончить фразу, как по трапу на палубу поднялся юноша лет девятнадцати. Он держал под мышкой плащ и шпагу, был облачен в глубокий траур и кричал своему слуге:

- Гамбо, болван! Немедленно неси из каюты багаж! Ну что же, капитан, вот и окончилось наше плаванье. И сегодня вечером вы свидитесь со всеми своими детишками, о которых столько рассказывали. Непременно кланяйтесь от меня Полли, и Бетти, и малышу Томми и не забудьте засвидетельствовать мое почтение миссис Фрэнкс. Вчера я не мог дождаться конца путешествия, а сегодня почт, жалею, что оно уже позади. Теперь, когда я расстаюсь с узкой койкой в моей каюте, она кажется мне очень удобной.

Мистер Тречл, сурово насупив брови, глядел на молодого пассажиоа, который не заплатил за проезд. Он даже не снизошел до кивка, когда капитан Фрэнкс сказал:

- Вот этот джентльмен, сэр, и есть мистер Трейл, чье имя вам знакомо.

- Оно хорошо известно в Бристоле, сэр, - величественно проронил мистер Трейл.

- А это мистер Уорингтон, сын госпожи Эсмонд-Уорингтон из Каслвуда, -

докончил капитан.

Шляпа бристольского купца мгновенно оказалась у него в руках, а сам он принялся изгибаться в поклонах столь глубоких, словно перед ним был наследный принц какого-нибудь королевства.

- Боже милостивый, мистер Уорингтон! Вот уж поистине радость!

Благодарение небу, что ваше путешествие прошло благополучно. На берег вас доставит моя лодка. А пока разрешите мне от всей души приветствовать вас на берегах Англии; и разрешите мне пожать вашу руку - руку сына моей благодетельницы и покровительницы миссис Эсмонд-Уорингтон, чье имя, позвольте вас заверить, весьма известно и почитаемо на бристольской бирже.

Верно, Фрэнкс?

- Из всех виргинских табаков нет табака лучше и приятней, чем "Три Замка", - заметил мистер Фрэнкс, вытаскивая из кармана внушительных размеров медную табакерку и отправляя в свой веселый рот солидный кусок жвачки. - Вы еще не знаете, какое это утешительное зелье, сэр, а вот придете в возраст, так и сами к нему пристраститесь. Так ведь оно и будет, э, мистер Трейл?

Десять бы трюмов им нагрузить, а не один! Там и на больше трюмов хватило бы

- я говорил про это с госпожой Эсмонд, и я объехал всю ее плантацию, а когда я прихожу в ее дом, она обходится со мной, что с твоим лордом: угощает лучшим вином и не заставляет прохлаждаться часами в конторе, как некоторые

(тут капитан выразительно посмотрел на мистера Трейла). Вот это истинно высокородная леди, сразу видно, и могла бы собирать табак не сотнями бочонков, а тысячами, хватало бы только работников.

- С недавних пор я занялся гвинейской торговлей и мог бы еще до осени доставить ее милости столько здоровых молодых негров, сколько она пожелает,

- заискивающе заметил мистер Трейл.

- Мы не покупаем негров, вывезенных из Африки, - холодно ответил молодой джентльмен. - Мой дед и матушка всегда были против подобной торговли, и мне отвратительно думать о том, что бедняг можно продавать и покупать.

- Но ведь это делается для их же блага, любезный сэр! Для их телесного и духовного блага! - вскричал мистер Трейл. - Мы покупаем этих несчастных лишь для их же пользы; но позвольте, я растолкую вам все это подробнее у меня дома. Вы найдете там счастливый семейный очаг, истинно христианскую семью и простой здоровый стол честного английского торговца. Верно, капитан Фрэнкс?

- Тут мне сказать нечего, - проворчал капитан. - Ни к обеду, ни к ужину вы меня ни разу не приглашали. Только один раз позвали попеть псалмы да послушать, как проповедует мистер Уорд; ну, да я до таких развлечений не охотник.

Пропустив это заявление мимо ушей, мистер Трейл продолжал все тем же доверительным тоном:

- Дело есть дело, любезный сэр, и я знаю, что мой долг и долг нас всех

- взращивать плоды земные в положенное время; и как наследник леди Эсмонд -

я полагаю, что говорю с наследником этого обширного имения?..

Молодой джентльмен поклонился.

- ...вы обязаны как можно раньше внять велению долга, зовущего вас приумножить богатства, которые ниспослало вам небо. Я не могу не сказать вам это, как честный торговец, а как человек благоразумный, не должен ли я настаивать на том, что послужит и к вашей выгоде, и к моей? Разумеется, должен, любезный мистер Джордж!

- Меня зовут не Джордж, а Генри, - сказал юноша и отвернулся, сдерживая слезы.

- Боже милостивый! Как же так, сэр? Ведь вы же сказали, что вы наследник миледи? А разве не Джордж Эсмонд-Уорингтон, эсквайр...

- Да замолчите же, дурак! - воскликнул мистер Фрэнкс, довольно чувствительно ткнув купца кулаком в пухлый бок, едва молодой человек отвернулся. - Разве вы не видите, что он вытирает глаза, да и траура его не заметили?

- Как вы смеете, капитан Фрэнкс? Вы уже и на хозяина готовы поднять руку? Наследник-то мистер Джордж. Я ведь знаю завещание полковника.

- Мистер Джордж там, - ответил капитан, указывая пальцем на палубу.

- Где-где? - воскликнул купец.

- Мистер Джордж там, - повторил капитан, на этот раз указав не то на клотик, не то на небо над ним. - Девятого июля, сэр, сравняется год, как он преставился. Вздумалось ему отправиться с генералом Брэддоком, ну, и после того страшного дела на Бель-Ривер он не вернулся, а с ним и еще тысяча человек. Всех раненых добивали без пощады. Вам ведь известны повадки индейцев, мистер Трейл? - Тут капитан быстро обвел пальцем вокруг своей головы. - Гнусность-то какая, сэр, верно? А был он красавец - ну точь-в-точь как этот молодой джентльмен; только волосы у него были черные... а теперь они висят в вигваме какого-нибудь кровожадного индейца. Он частенько бывал на борту "Юной Рэйчел" и всякий раз приказывал вскрыть ящик со своими книгами прямо на палубе - не мог дождаться, пока их снесут на берег. Он был молчаливым и конфузливым, совсем не таким, как этот вот молодой джентльмен, весельчак и забавник, которому прямо удержу не было. Только известие о смерти брата совсем его сразило, и он слег с лихорадкой - она на этом их болотистом Потомаке многих в могилу сводит; только в плаванье ему полегчало

- плаванье хоть кого излечит, да и не век же молодому человеку горевать из-за смерти брата, которая сделала его наследником такого состояния! С того дня, как мы завидели берега Ирландии, он совсем повеселел, а все же нет-нет да и скажет, хоть и расположение духа у него вроде бы отличное: "Ах, если бы мой милый Джордж смотрел сейчас на эти виды вместе со мной!" Ну, и когда вы помянули имя его брата, он, понимаете, не выдержал. - Тут добряк капитан посмотрел на предмет своего сочувствия, и его собственные глаза наполнились слезами.

Мистер Трейл напустил на себя мрачность, подобающую тем выражениям соболезнования, с которыми он хотел было обратиться к молодому виргинцу, но тот довольно резко оборвал разговор, отклонил все радушные приглашения купца и пробыл в его доме ровно столько времени, сколько понадобилось на то, чтобы выпить стакан вина и получить нужные ему деньги. Однако с капитаном Фрэнксом он попрощался самым дружеским образом, а немногочисленная команда "Юной Рэйчел" прокричала вслед своему пассажиру троекратное "ура!".

Сколько раз Гарри Уорингтон и его брат жадно рассматривали карту Англии, решая, куда они направят свой путь, когда прибудут в отчий край! Все американцы, которые любят старую родину, - а найдется ли хоть один человек англосаксонской расы, который ее не любил бы? - точно так же силою воображения заранее переносятся в Англию и мысленно посещают места, давно ставшие знакомыми и милыми сердцу благодаря собственным надеждам, умиленным рассказам родителей и описаниям побывавших там друзей. В истории разрыва двух великих наций ничто не трогает меня сильнее, чем это столь часто встречающееся выражение - "отчий край", которым в младшей стране пользуются для обозначения старшей. И Гарри Уорингтон твердо знал свой маршрут. Целью его был не Лондон с великолепными храмами Святого Павла и Святого Петра, угрюмым Тауэром, где пролилась кровь стольких твердых и неустрашимых людей, от Уоллеса до Балмерино и Килмарнока, чья судьба и по сей день трогает благородные сердца, не роковое окно Уайтхолла, через которое вышел король-мученик Кард I, чтобы в последний раз склониться перед богом и вознестись к его престолу, не театры, парки и дворцы, эти блистательные приюты остроумия, удовольствий, роскоши, не место последнего упокоения Шекспира в церкви, чей стройный шпиль устремляется ввысь на берегу Эйвона среди прекрасных лугов Уорикшира, не Дерби, Фалкирк или Куллоден, свидетели крушения правого дела, которому, быть может, уже никогда не суждено будет возродиться, - нет, свое паломничество юные братья-виргинцы намеревались начать с места даже еще более священного в их глазах, с дома их предков, того старинного замка Каслвуд в Хэмпшире, о котором с такой любовью повествовали их родители. Из Бристоля в Ват, из Бата через Солсбери в Винчестер, Хекстон - к отчему дому; они наизусть знали этот путь и много раз проделывали его по карте.

Если мы попробуем вообразить нашего американского путешественника, то мы увидим перед собой красивого молодого человека, чей траурный костюм делает его еще более интересным. В гостинице пухленькая хозяйка за стойкой, обремененной фарфоровыми кружками, пуншевыми чашами, пузатыми позолоченными бутылями с крепкими напитками и сверкающими рядами серебряных фляг, благосклонно смотрела вслед молодому джентльмену, когда он, выйдя из почтовой коляски, переступал порог общей залы, откуда подобострастный коридорный с поклонами провожал его наверх в самый дорогой номер. Изящная горничная, получив от него чаевые, делала ему свой лучший реверанс, а Гамбо, расположившись на кухне, где местные завсегдатаи попивали эль возле пылающего очага, хвастливо повествовал о великолепном поместье своего господина в Виргинии и о несметных богатствах, которые ему предстоит унаследовать. Коляска мчала путешественника вперед, открывая его взору картины, прелестней которых ему не доводилось видеть. Если и в наши дни английские пейзажи способны очаровать американца, невольно сравнивающего красивые леса, сочные пастбища и живописные старинные деревушки метрополии с более суровыми ландшафтами своей страны, то насколько больше чаровали они Гарри Уорингтона, до той поры знавшего лишь длившиеся чуть ли не целый день поездки через болота в глухие леса Виргинии от одного бревенчатого дома к другому и вдруг очутившегося среди деловитого оживления английского лета! Да и почтовый тракт прошлого века ничем не напоминал нынешние заросшие травой пустынные дороги. По нему одна за другой катили кареты и скакали всадники, окрестные селения и придорожные гостиницы кипели жизнью и весельем.

Громоздкий фургон с колокольцами, запряженный тяжеловозами, стремительная почтовая карета, за два дня покрывающая расстояние между "Белым Конем" в Солсбери и "Лебедем о Двух Шеях" в Лондоне, вереница вьючных лошадей, еще встречавшихся в те дни на дорогах, золоченая дорожная коляска сиятельного лорда, запряженная шестеркой с форейторами на выносных лошадях, огромная колымага деревенского помещика, влекомая могучими фламандскими кобылами, фермеры, легкой рысцой трусящие на рынок, деревенский священник, едущий в кафедральный город на почтенной Клецке вместе е супругой, сидящей у него за спиной на подушке, - вот какой пестрый калейдоскоп развертывался перед нашим молодым путешественником. Когда коляска проезжала через зеленый деревенский выгон, Ходж, молодой батрак, снимал шапку, молочница Полли почтительно приседала, а белоголовые детишки оборачивались и что-то весело кричали.

Церковные шпили горели золотом, соломенные кровли сверкали на солнце, величественные вязы шелестели летней листвой и отбрасывали на траву густую лиловатую тень. Никогда еще молодой Уорингтон не видел такого великолепного дня, не любовался такими пленительными картинами. Иметь девятнадцать лет от роду, быть здоровым и телом и духом, обладать туго набитым кошельком, совершать свое первое путешествие и мчаться в коляске, делая по девять миль в час, - о, счастливый юноша! Кажется, сам молодеешь, стоит только вообразить его себе! Однако Гарри так стремился скорее добраться до желанной цели, что в Бате удостоил старинное аббатство лишь мимолетного взгляда и не более минуты созерцал величавый собор в Солсбери. Ему казалось, что, только увидев наконец отчий дом, сможет он смотреть на что-нибудь другое.

Наконец коляска молодого джентльмена остановилась на Каслвудском лугу возле скромной гостиницы, о которой он столько слышал от деда и над крыльцом которой к суку высокого вяза вместо вывески был прибит герб рода Эсмондов

"Три Замка". Такой же геральдический щит с тем же изображением красовался и над воротами замка. Это был герб Фрэнсиса лорда Каслвуда, ныне покоившегося в склепе часовни по соседству с гостиницей, меж тем как в замке правил его сын.

Гарри Уорингтон слышал много рассказов о Фрэнсисе лорде Каслвуде. Ведь именно ради Фрэнка полковник Эсмонд, горячо любивший этого юношу, решил отказаться от своих прав на английские поместья и родовой титул и уехать в Виргинию. В юности милорд Каслвуд был большим повесой; он отличился в кампаниях Мальборо, женился на иностранке и, как ни прискорбно, стал исповедовать ее религию. Одно время он был пылким якобитом (верность законному государю всегда была наследственной чертой Эсмондов), но, то ли оскорбленный, то ли обиженный принцем, перешел на сторону короля Георга.

Вторично вступив в брак, он отрекся от папистских заблуждений, в которые временно впал, и вернулся в лоно англиканской церкви. За верную поддержку короля и тогдашнего первого министра он был достойно вознагражден его величеством королем Георгом II и умер английским пэром. Гербовый щит над воротами Каслвуда украсился графской коронкой, чем и завершилась жизнь этого славного превосходного джентльмена. Полковник Эсмонд, ставший его отчимом, и его сиятельство регулярно обменивались краткими, но очень дружескими письмами - впрочем, поддерживал эту переписку главным образом полковник, который нежно любил своего пасынка и рассказывал о нем внукам сотни историй.

Госпожа Эсмонд, однако, заявляла, что не видит в своем сводном брате ничего хорошего. Он бывал очень скучным собеседником, пока не напивался - что ежедневно случалось за обедом. Тогда он становился шумливым, а его речь - не слишком пристойной. Да, конечно, он был красив - красотой сильного и здорового животного, - но она предпочтет, чтобы ее сыновья выбрали себе какой-нибудь другой образец. Впрочем, как ни восхвалял их дед покойного графа, мальчики не питали большого благоговения к его памяти. Они, как и их мать, были стойкими якобитами, хотя относились с должным почтением к царствующему монарху; но право есть право, и ничто не могло поколебать их преданности потомкам мученика Карла.

С бьющимся сердцем Гарри Уорингтон вышел из гостиницы и направился к дому, в котором протекла юность его деда. Небольшой выгон деревни Каслвуд полого спускается к реке со старинным одноарочным мостом, на другом ее берегу стоит на холме серый замок с многочисленными башнями и башенками, а за ним чернеет лес. На каменной скамье у калитки, сбоку от величественных сводчатых ворот, украшенных графским гербом, сидел ветхий старец. У его ног свернулся старый пес. Прямо над головой дряхлого стража в открытом окне-бойнице стояли скромные цветы в горшках, а из-за них выглядывали румяные девушки. Они с любопытством следили за молодым, облаченным в траур незнакомцем, который поднимался по холму, не сводя глаз с замка, и за его темнокожим слугой в такой же черной одежде. Однако и старик у ворот был одет в траур, а когда девушки вышли из сторожки, оказалось, что в волосах у них черные ленты.

К немалому изумлению Гарри, старик назвал его по имени:

- Быстро же вы съездили в Хекстон, мистер Гарри, - видно, каурый скакал неплохо.

- Наверное, вы Локвуд, - произнес Гарри дрогнувшим голосом и протянул старику руку. Дед часто рассказывал ему про Локвуда, который сорок лет назад сопровождал полковника и юного виконта в походах Мальборо.

Ветеран был, по-видимому, сбит с толку ласковым жестом Гарри. Старый пес посмотрел на пришельца, а потом подковылял к нему и сунул морду между его колен.

- Я много о вас слышал, - продолжал молодой человек. - Но откуда вы знаете, как меня зовут?

- Говорят, будто я теперь плох стал, все позабываю, - улыбнувшись, ответил старик. - Ну, ведь не настолько же я память потерял. Давеча утром, как вы уехали, дочка меня спрашивает: "Папаша, а вы знаете, почему вы в черном?" А я ей отвечаю: "Как не знать! Милорд-то скончался. Говорят, закололи его по-подлому, и теперь виконтом у нас мистер Фрэнк, а мистер Гарри..." Погодите-ка! Что это с вами за день-то сделалось? И повыше вы стали, и волосы у вас другие... ну, только я-то вас все равно узнал... да...

Тут из дверей сторожки выпорхнула одна из девушек и сделала очень милый книксен.

- Дедушка иной раз заговаривается, - объяснила она, показывая себе на голову. - А ваша милость вроде бы слышали про Локвуда?

- А разве вы никогда не слышали про полковника Генри Эсмонда?

- Он служил капитаном, а потом майором в пехотном полку Уэбба, а я был при нем в двух кампаниях, вот как! - воскликнул Локвуд. - Верно я говорю, Понто?

- Про того полковника, который женился на виконтессе Рэйчел, маменьке покойного лорда? И поселился у индейцев? Про него-то мы слышали. И в нашей галерее висит его портрет - он сам его написал.

- Он поселился в Виргинии и умер там семь лет назад, а я его внук.

- Господи помилуй, да что вы говорите, ваша милость! Кожа-то ведь у вашей милости совсем белая, как у меня, - воскликнула Молли. - Слышите, дедушка? Его милость - внук полковника Эсмонда, который присылал вам табак, и его милость приехали сюда из самой Виргинии!

- Чтобы повидать вас, Локвуд, - сказал молодой человек. - И всю нашу семью. Я только вчера сошен на английскую землю и сразу поехал домой. Можно мне будет осмотреть дом, хотя все сейчас в отъезде?

Молли высказала предположение, что миссис Бейкер, конечно, позволит его милости осмотреть дом, и Гарри Уорингтон так уверенно прошел через двор, словно знал все закоулки замка - словно родился здесь, подумала Молли, которая последовала за ним в сопровождении мистера Гамбо, не скупившегося на самые любезные поклоны и комплименты.

Глава II, в которой Гарри приходится платить за свой ужин

Внук полковника Эсмонда довольно долго звонил у дверей Каслвуда, дома своих предков, прежде чем на его призыв соблаговолили откликнуться. Когда же наконец дверь отворилась, то появившийся на пороге слуга с полным равнодушием отнесся к сообщению о том, что перед ним - родственник владельцев. Владельцы были в отъезде, и в их отсутствие Джона нисколько не интересовали их родственники, зато ему не терпелось вернуться в оконную нишу, где они с Томасом развлекались карточной игрой. Экономка была занята,

- она готовила дом к приезду милорда и миледи, которых ожидали вечером.

Гарри лишь с большим трудом удалось получить разрешение осмотреть гостиную миледи и картинную галерею, где действительно висел портрет его деда в кирасе и парике, точно такой же, как в их виргинском доме, и портрет его бабушки, в то время леди Каслвуд, в еще более старинном костюме эпохи Карла

II - на ее обнаженную шею ниспадали прекрасные золотистые локоны, которые Гарри помнил только снежно-белыми. Однако хмурая экономка скоро оторвала Гарри от созерцания портретов. Господа вот-вот приедут. Ее сиятельство графиня, милорд, и его брат, и барышни, и баронесса, для которой надо приготовить парадную спальню. Какая баронесса? Да баронесса Бернштейн, тетенька барышень. Гарри вырвал листок из записной книжки, написал на нем свою фамилию и положил его на стол в передней. "Генри Эсмонд-Уорингтон, Каслвуд, Виргиния, прибыл в Англию вчера, остановился в "Трех Замках", в деревне". Лакеи прервали карточную игру и открыли перед ним дверь, чтобы получить "на чаек", а Гамбо покинул скамью у ворот, где он беседовал с Локвудом, - дряхлый привратник взял гинею, которую протянул ему Гарри, по-видимому, не сознавая, что это такое. В доме его предков доброжелательной улыбкой Гарри встретила только малютка Молли, и, уходя, он даже себе не хотел признаться в том, насколько он разочарован и какое тягостное впечатление произвело на него первое знакомство с замком. Здесь его должны были бы встретить по-другому! Да если бы кто-нибудь из них приехал к нему в Виргинию, будь господа дома или нет, гостя все равно ждал бы радушный прием

- а он уходит из родового замка, чтобы есть яичницу с грудинкой в деревенской харчевне!

После обеда Гарри направился к мосту и, усевшись на парапет, устремил взгляд на замок, позади которого заходило солнце и крикливые грачи возвращались в свои гнезда на старых вязах. Его юная фантазия рисовала ему фигуры предков, оживавших для него в рассказах матери и деда. В своем воображении: он видел рыцарей и охотников, спускающихся к броду, видел кавалеров времен короля Карла I, видел милорда Каслвуда, первого мужа своей бабки, выезжающего из ворот замка с соколом или сворой. Эти видения напомнили ему о любимом, навеки утраченном брате, и в его душу проникла такая жгучая тоска, что он опустил голову, вновь оплакивая своего самого близкого друга, с которым до последнего времени делил все радости и огорчения. И вот, пока Гарри сидел так, погруженный в свои мысли, невольно прислушиваясь к ритмичным ударам молота в кузнице неподалеку, к обычному вечернему шуму, грачиному граю и перекличке певчих птиц, на моет вихрем влетели два молодых всадника. Один из них назвал его дурнем, сопроводив свои слова ругательством, и приказал ему убраться с дороги, а другой, быть может, решив, что сбил пешехода с ног или даже сбросил его в воду, только пришпорил на другом берегу коня и поторопил Тома, так что оба они были уже на вершине холма, почти у самого замка, прежде чем Гарри успел оправиться от изумления и гнева. Вслед за этим авангардом на мосту минуты через две появились двое одетых в ливреи верховых, которые окинули молодого человека подозрительным взглядом, выражавшим истинно английское приветствие: кто ты такой, черт бы тебя побрал? Примерно через минуту после них показалась карета шестерней - в этой тяжеловесной колымаге, задававшей порядочную работу всем тащившим ее лошадям, сидели три дамы и две горничные, а на запятках стоял вооруженный лакей. Когда карета въехала на мост, к Гарри Уорингтону обратились три красивых бледных лица, но ни одна из дам не ответила на приветствие, которым он встретил карету, узнав фамильный герб на ее дверцах. Джентльмен на запятках смерил его надменным взглядом. Гарри почувствовал себя бесконечно одиноким. Ему захотелось вернуться к капитану Фрэнксу. Какой уютной и веселой показалась ему маленькая каюта качаемой волнами "Юной Рэйчел" по сравнению с тем местом, где он находился теперь! В гостинице фамилия Уорингтонов никому ничего не говорила. Там он узнал, что в карете ехала миледи с падчерицей леди Марией и дочерью леди Фанни, что молодой человек в сером сюртуке был мистер Уильям, а на караковом коне ехал сам милорд. Именно этот последний громко выругал Гарри и назвал его дурнем, а в речку его чуть не столкнул джентльмен в сером сюртуке.

Хозяин "Трех Замков" проводил Гарри в спальню, но молодой человек не разрешил распаковывать свои вещи, не сомневаясь, что его вскоре пригласят в замок. Однако прошел час, за ним другой и третий, а посланец из замка не появлялся, и Гарри уже решил приказать Гамбо достать халат и ночные туфли.

Примерно через два часа после прибытия первой кареты, когда уже смеркалось, по мосту проехал еще один экипаж, запряженный четверкой, и толстая краснолицая дама с очень темными глазами внимательно поглядела на мистера Уорингтона. Хозяйка гостиницы сообщила ему, что это была баронесса Бернштейн, тетушка милорда, и Гарри вспомнил, что первая леди Каслвуд была немкой. Граф, графиня, баронесса, форейторы, лакеи и лошади - все скрылись в воротах замка, и Гарри в конце концов отправился спать в самом грустном настроении, чувствуя себя очень одиноким и никому не нужным. Ему никак не удавалось уснуть, да к тому же вскоре в буфете, где за стойкой властвовала хозяйка гостиницы, раздался сильный шум, хихиканье и визг, которые его все равно разбудили бы.

Потом у его дверей послышались увещания Гамбо:

- Не входите, сударь, нельзя. Мой хозяин спит, сударь.

В ответ пронзительный голос, показавшийся Гарри знакомым, со многими ругательствами назвал Гамбо черномазым болваном, слугу оттолкнули, дверь распахнулась, и вслед за потоком проклятий в спальню ворвался молодой джентльмен.

- Прошу прощения, кузен Уорингтон, - воскликнул этот богохульник. - Вы, кажется, спите? Прошу прощения, что толкнул вас на мосту. Я же вас не узнал... и, конечно, не следовало бы... только мне почудилось, будто вы судейский с приказом о взыскании - вы ведь в черном были. Черт! Я уж думал, что Натан решил меня зацапать. - И мистер Уильям глупо захохотал. Он, несомненно, находился под сильным воздействием горячительных напитков.

- Вы оказали мне великую честь, кузен, приняв меня за судебного пристава, - с величайшей серьезностью ответил Гарри, садясь на постели, но не снимая высокого ночного колпака.

- Черт побери! Я принял вас за Натана и решил было искупать вас в речке. За что и прошу извинения. Дело в том, что я выпил в хекстоновском

"Колоколе", а в хекстоновском "Колоколе" пунш очень недурен. Э-эй, Дэвис!

Пуншу, да поскорее!

- Я уже выпил свою дневную порцию, кузен, да и вы, по-моему, тоже, -

продолжал Гарри с тем же невозмутимым достоинством.

- А-а, вы хотите, чтобы я убрался отсюда, кузен как бишь вас там? -

помрачнев, заявил Уильям. - Вы хотите, чтобы я ушел отсюда, а они хотят, чтобы я шел сюда, а я идти совсем и не хотел. Я сказал: да провались он в тартарары... вот что я сказал. С какой стати я стану утруждать себя -

тащиться темным вечером сюда и оказывать любезность человеку, до которого мне нет никакого дела? Мои собственные слова. И Каслвуда тоже. Какого черта должен он идти туда? Вот что сказал Каслвуд, и миледи тоже, но баронесса требует вас к себе. Это все баронесса! Но коли она чего-нибудь хочет, так надо слушаться. Ну, вставайте, и пошли!

Мистер Эсмонд произнес эту речь с самой дружеской непринужденностью и невнятностью, не договаривая слова и быстро расхаживая по спальне. Но она взбесила молодого виргинца.

- Вот что, кузен! - вскричал он. - Я и шагу отсюда не сделаю ни ради графини, ни ради баронессы, ни ради всех моих каслвудских родственников вместе взятых.

А когда хозяин явился с пуншем, который заказал мистер Эсмонд, его постоялец гневно потребовал из постели, чтобы он выдворил из спальни этого пьянчугу.

- Ах, пьянчугу, табачник ты эдакий? Пьянчугу, краснокожий ты чероки? -

взвизгнул мистер Уильям. - Вставай с кровати, и я проткну тебя шпагой! И почему только я не сделал этого сегодня, когда принял тебя за судебного пристава, за проклятого крючкотвора, подлого пристава! - И он продолжал выкрикивать бессвязные ругательства до тех пор, пока хозяин с помощью полового, конюха и всех трактирных завсегдатаев не вывел его из комнаты.

После этого Гарри Уорингтон свирепо задернул занавески своей кровати и, несомненно, в конце концов уснул крепким сном в своем шатре.

Утром хозяин гостиницы держался со своим молодым постояльцем куда более подобострастно, так как узнал теперь его полное имя, а также кто он такой.

Накануне вечером, сообщил он, из замка являлись и другие посланцы, чтобы доставить обоих молодых джентльменов под отчий кров, и бедный мистер Уильям вернулся туда в тачке - впрочем, подобный способ передвижения был ему отнюдь не внове.

- А назавтра он как есть все позабывает. Добрая он душа, мистер Уильям то есть, - с чувством произнес хозяин. - И стоит ему наутро сказать, что он, дескать, пьяный тебя избил, так он и полкроны даст, и крону. Многие так от него пользуются. Во хмелю мистер Уильям сущий дьявол, а как протрезвеет, так другого такого доброго джентльмена не сыскать.

Ничто не скрыто от авторов биографий, подобных этой, а потому, пожалуй, следует тут же рассказать, что происходило в стенах Каслвуда, пока Гарри вне этих стен дожидался, чтобы родные признали его. Вернувшись домой, господа обнаружили оставленный им листок, и его неожиданное появление стало причиной небольшого семейного совета. Милорд Каслвуд высказал предположение, что это, вероятно, тот самый молодой человек, которого они видели на мосту, и раз уж они его не утопили, следует пригласить его в замок. Надо кого-нибудь послать в гостиницу с приглашением, надо послать лакея с запиской. Леди Фанни объявила, что будет приличнее, если в гостиницу отправится он сам или Уильям, особенно если вспомнить, как они обошлись с ним на мосту. Лорд Каслвуд не имел ничего против того, чтобы это было поручено Уильяму, -

конечно, пусть Уильям пойдет в гостиницу. Мистер Уильям ответил (прибегнув к гораздо более сильному выражению), что пусть он провалится, если куда-нибудь пойдет. Леди Мария заметила, что молодой человек, которого они видели на мосту, был довольно мил. "В Каслвуде ужасно скучно, а мои братья, конечно, ничего не сделают, чтобы развеять эту скуку. Возможно, он вульгарен - даже наверное вульгарен, но давайте все же пригласим американца". Таково было мнение леди Марии. Леди Каслвуд была не за приглашение и не за отказ, а за отсрочку. "Подождем приезда тетушки, дети. Вдруг баронесса не пожелает его видеть? Во всяком случае, прежде чем звать его в замок, посоветуемся с ней".

Таким образом, гостеприимная встреча, которую собирались оказать бедному Гарри Уорингтону его ближайшие родственники, была отложена.

Наконец в ворота въехал экипаж баронессы Бернштейн, и какие бы сомнения ни возникали относительно приема незнакомого виргинского кузена, богатую и влиятельную тетушку это радушное семейство встретило с распростертыми объятьями. Парадная спальня уже ждала ее. Повар, получивший приказание приготовить ужин из любимых блюд ее милости, прибыл еще накануне. Стол сверкал старинным серебром, а накрыт ужин был в отделанной дубом столовой, где на стенах висели фамильные портреты: покойный виконт, его отец, его мать, его сестра - две прелестные картины. Тут же висел портрет его предшественника кисти Ван-Дейка, как и портрет его виконтессы. Имелся тут и портрет полковника Эсмонда, их виргинского родственника, к внуку которого дамы и джентльмены семейства Эсмондов отнеслись со столь умеренной теплотой.

Яства, предложенные их тетушке баронессе, были превосходны, и ее милость воздала им должную честь. Ужин продолжался почти два часа, и все это время все члены каслвудской семьи были чрезвычайно внимательны к своей гостье. Графиня усердно потчевала ее каждым лакомым блюдом, и она охотно их отведывала; едва дворецкий замечал, что она допила свой бокал, как тут же вновь наполнял его шампанским; молодые люди и их матушка поддерживали оживленную беседу, не столько говоря сами, сколько слушая с почтительным интересом свою родственницу. Она же была чрезвычайно весела и остроумна.

Она, казалось, знала в Европе всех и о каждом из этих всех могла рассказать препикантнейший анекдот. Графиня Каслвуд, при обычных обстоятельствах очень чопорная женщина, строгая блюстительница приличий, улыбалась даже самым рискованным из этих историй, барышни переглядывались и по сигналу матери заливались смехом, молодые люди прыскали и хохотали, особенно наслаждаясь смущением сестер. Не забывали они и о вине, которое разливал дворецкий, и, подобно своей гостье, не пренебрегли чашей горячего пунша, поставленной на стол после ужина. Сколько раз, сказала баронесса, пила она по вечерам за этим столом, сидя возле своего отца!

- Это было его место, - сказала она, указывая туда, где теперь сидела графиня. - А от фамильного серебра ничего не осталось. Оно все ушло на уплату его карточных долгов. Надеюсь, вы, молодые люди, не играете, -

заметила она.

- Никогда, даю слово чести, - сказал Каслвуд.

- Никогда, клянусь честью, - сказал Уилл и подмигнул брату.

Баронесса была очень рада услышать, что они такие пай-мальчики. От пунша ее лицо покраснело еще больше, она стала многословной, и речи ее могли бы в наши дни показаться не слишком пристойными, но то были иные времена, да и слушали ее весьма снисходительные критики.

Она рассказывала молодым людям об их отце, об их деде и о других членах их рода, как мужчинах, так и женщинах.

- Вот единственный настоящий мужчина в нашей семье, - сказала она, указывая рукой (все еще красивой, округлой и белой) на портрет офицера в красном мундире и кирасе и в большом черном парике.

- Виргинец? Чем же он был так хорош? По-моему, он годился только на то, чтобы ухаживать за табаком и за моей бабушкой, - сказал со смехом милорд.

Баронесса ударила по столу с такой энергией, что стаканы подпрыгнули.

- А я говорю, что он был несравненно лучше любого из вас. В роду Эсмондов, кроме него, все мужчины были дураками. А он просто не подходил для нашего порочного, эгоистического Старого Света и правильно сделал, что уехал и поселился в Америке. Что было бы с вашим отцом, молодые люди, если бы не он?

- А он оказал какую-нибудь добрую услугу нашему папеньке? - спросила леди Мария.

- Ах, это старые истории, дорогая Мария! - воскликнула графиня. -

Напротив! Ведь мой незабвенный граф подарил ему это огромное виргинское поместье.

- Теперь, после смерти брата, его должен унаследовать мальчишка, который был сегодня здесь. Я знаю это от мистера Дрейпера. Дьявол! Не понимаю, зачем отцу понадобилось швыряться таким имением.

- Кто был сегодня здесь? - в волнении спросила баронесса.

- Гарри Эсмонд-Уорингтон из Виргинии, - ответил милорд. - Молодой человек, которого Уилл чуть не сбросил в реку. Я настойчиво просил миледи графиню пригласить его в замок.

- Значит, кто-то из виргинских мальчиков приезжал в Каслвуд и его не пригласили остановиться в замке?

- Но ведь остался только один, дражайшая моя, - перебил граф. - Другой, как вам известно...

- Какая гнусность!

- Да, признаюсь, вряд ли так уж приятно быть скаль...

- Значит, внук Генри Эсмонда, хозяина этого дома, был здесь, и никто из вас не предложил ему гостеприимства?

- Но ведь мы же этого не знали, а он остановился в "Замках"! - пояснил Уилл.

- Так он остановился в гостинице, а вы сидите здесь! - воскликнула старая дама. - Это переходит всякие границы. Кликните кого-нибудь! Подайте мою накидку - я сама пойду к нему. И вы пойдете со мной сию же минуту, милорд Каслвуд.

Молодой человек сердито вскочил.

- Госпожа баронесса де Бернштейн! - воскликнул он. - Ваша милость может идти, куда ей угодно, но что до меня, я не собираюсь терпеть, чтобы по моему адресу произносились такие слова, как "гнусность". Я не пойду за молодым джентльменом из Виргинии, а останусь сидеть здесь и допивать пунш. А вы, сударыня, не шепчите "Юджин"! Ну и что "Юджин"? Я знаю, что у ее милости большое состояние и вам хотелось бы сохранить его за нашей милой семейкой.

Но вы на эти деньги заритесь больше, чем я. Пожалуйста, пресмыкайтесь ради них, а я не стану! - И с этими словами граф опустился в свое кресло.

Баронесса обвела взглядом остальных, - все сидели, опустив голову, - а потом посмотрела на милорда, на этот раз уже без всякой неприязни. Она наклонилась к нему и быстро проговорила по-немецки:

- Я была неправа, когда сказала, что полковник был единственным, настоящим мужчиной в нашем роду. Ты тоже можешь быть мужчиной, Юджин, когда хочешь.

На что граф только поклонился.

- Если вы не хотите выгонять старуху из дому в такой поздний час, то пусть хотя бы Уильям сходит за своим кузеном, - сказала баронесса.

- Я ему это уже предлагал.

- И мы тоже, и мы! - хором воскликнули барышни.

- Но право же, я ждала только одобрения нашей дорогой баронессы, -

сказала их мать, - и буду в восторге приветствовать здесь нашего юного родственника.

- Уилл! Надевай-ка сапоги, бери фонарь и отправляйся за виргинцем, -

распорядился милорд.

- И мы разопьем еще одну чашу пунша, когда он придет, - сказал Уильям, который к этому времени успел выпить лишнего. И он отправился выполнять поручение - нам уже известно, как он приступил к своей миссии, как выпил еще пуншу и какой неудачей окончилось его посольство.

Достойнейшая леди Каслвуд, увидев на речном берегу Гарри Уорингтона, увидела весьма красивого и привлекательного юношу, и, возможно, у нее были свои причины не желать его присутствия в лоне ее семьи. Не все матери бывают рады визитам привлекательных девятнадцатилетних юношей, когда в семье имеются двадцатилетние девицы. Если бы поместье Гарри находилось не в Виргинии, а в Норфолке или в Девоншире, добрейшая графиня, наверное, не стала бы так медлить с приглашением. Будь он ей нужен, она протянула бы ему руку со значительно большей охотой. Пусть светские люди эгоистичны, во всяком случае они не скрывают своего эгоизма и не прикрывают холодность лицемерной личиной родственной привязанности.

С какой стати должна была леди Каслвуд утруждать себя, оказывая гостеприимство незнакомому молодому человеку? Только потому, что он нуждался в дружеском внимании? Лишь простак мог бы счесть это достаточной причиной.

Люди, составляющие, подобно ее сиятельству, цвет общества, выказывают дружбу лишь тем, у кого много друзей. Ну, а несчастный одинокий мальчик из далекой страны, с довольно скромным состоянием, ему к тому же не принадлежащим, и, весьма вероятно, неотесанный, с грубыми провинциальными привычками - неужели знатная дама должна была утруждать себя ради такого молодого человека?

Allons donc! (Помилуйте! (франц.).) Ведь в харчевне ему будет даже удобнее, чем в замке.

Так, несомненно, рассуждала графиня, и баронесса Бернштейн, прекрасно знавшая свою невестку, отлично это понимала. Баронесса также была светской женщиной и при случае могла померяться эгоизмом с кем угодно. Она нисколько не обманывалась относительно причин того почтительного внимания, каким ее окружали члены каслвудской семьи - и мать, и дочери, и сыновья, - а так как она обладала немалым юмором, то с удовольствием играла на особенностях натуры каждого из членов этой семьи, забавляясь их алчностью, их подобострастием, их безыскусственным уважением к ее денежной шкатулке и нежною привязанностью к ее кошельку. Они были не очень богаты, и состояние леди Каслвуд предназначалось только ее родным детям. А двое старших унаследовали от своей матери-немки лишь льняные волосы и внушительную родословную. Однако и те, у кого были деньги, и те, у кого их не было, равно жаждали денег баронессы. В подобных случаях корыстолюбие богатых не уступает корыстолюбию бедных.

Таким образом госпожа Бернштейн гневно стукнула по столу, отчего стаканы на нем и те, кто сидел за ним, равно задрожали, потому лишь, что пунш и шампанское, к которому баронесса питала особое пристрастие, привели ее в сильное возбуждение, и благородное вино, разгорячив ее кровь, пробудило в ней благородное негодование при мысли о бедном одиноком мальчике, тщетно томящемся за порогом дома его предков, а вовсе не потому, что она сильно рассердилась на своих родственников: ведь ничего иного она от них и не ждала.

Их эгоизм и их подобострастные оправдания равно ее позабавили, так же, как и бунт Каслвуда. Он был себялюбив не менее остальных, но не столь низок, да к тому же - о чем он сам откровенно заявил - мог позволить себе роскошь иногда отстаивать свою независимость, потому что ему все-таки принадлежало родовое поместье.

Госпожа Бернштейн, будучи женщиной нетерпеливой, решительной и для своего возраста удивительно энергичной, имела привычку вставать рано. Она была на ногах задолго до того, как томные каслвудские дамы (лишь накануне вернувшиеся домой из Лондона и еще не отдохнувшие от его раутов и балов)

покинули свои пуховики, а веселый Уилл проспался после неумеренных возлияний. Встав ото сна, она прогуливалась среди зеленых лужаек, где повсюду сверкала дивная утренняя роса, мерцавшая на буйных цветочных коврах симметричных партеров и на темной листве аккуратных живых изгородей, в прохладной сени которых нежились мраморные дриады и фавны, пока кругом пели тысячи птиц, фонтаны плескались и искрились в розовом свете утра, а в лесу перекликались грачи.

Чаровали ли баронессу эти давно знакомые картины (ведь в детстве она часто гуляла тут)? Напоминали ли они о днях невинности и счастья? Черпала ли она в этой тихой красоте спокойствие и радость, или в ее сердце пробуждались раскаянье и сожаление? Во всяком случае, она держалась с необычной мягкостью и ласковостью, когда, погуляв по аллеям около получаса, встретила наконец того, кого ожидала. Это был наш молодой виргинец, которому она спозаранку отправила записку с одним из внуков Локвуда. Записка была подписана "Б.

Бернштейн" и извещала мистера Эсмонда Уорингтона о том, что его родственники в Каслвуде, и в их числе близкий друг его деда, с нетерпением ожидают его "в английском доме полковника Эсмонда". И вот юноша явился в ответ на это приглашение; он прошел под старинной готической аркой и быстро сбежал по ступеням садовых террас, держа в руке шляпу; ветер отбрасывал светлые волосы с разгоряченных щек, а траур придавал его тонкой фигуре особую стройность.

Красота и скромность юноши, его приятное лицо и манеры понравились баронессе. Он отвесил ей низкий поклон, достойный версальского щеголя.

Баронесса протянула ему маленькую ручку, а когда на нее легла его ладонь, другой рукой легко коснулась его манжеты. Потом она ласково и нежно посмотрела на простодушное раскрасневшееся лицо.

- Я была близко знакома с твоим дедом, Гарри, - сказала она. - Так, значит, вчера ты пришел посмотреть его портрет, а тебе указали на дверь, хотя, как ты знаешь, этот дом по праву принадлежал ему.

Гарри густо покраснел.

- Слугам не было известно, кто я такой, - сказал он. - Вчера поздно вечером ко мне приходил молодой джентльмен, но я был в дурном настроении, а он, боюсь, не вполне трезв. Я обошелся с моим кузеном очень грубо и хотел бы извиниться перед ним. Ваша милость знает, что у нас в Виргинии гостей, даже незнакомых, встречают совсем иначе. Признаюсь, я ожидал другого приема. Это вы, сударыня, послали вчера за мной кузена?

- Да, я. Однако ты увидишь, что сегодня твои родственники встретят тебя очень любезно. Ты, разумеется, останешься тут. Лорд Каслвуд непременно явился бы сегодня к тебе в гостиницу, но мне не терпелось тебя увидеть.

Завтрак будет через час, а пока мы с тобой поболтаем. За твоим слугой и багажом в "Три Замка" кого-нибудь пошлют. Дай-ка я обопрусь о твою руку. Я уронила трость, когда увидела тебя, так послужи мне тростью.

- Дедушка называл нас своими костылями, - сказал Гарри.

- Ты на него похож, хоть ты и блондин.

- Если бы вы видели... если бы вы видели Джорджа! - И глаза простодушного юноши наполнились слезами. Мысль о брате, жгучая боль вчерашнего унижения, ласковый прием, который оказала ему баронесса, - все это вместе повергло молодого человека в сильное волнение. Он испытывал нежную благодарность к старой даме, встретившей его так приветливо. Еще минуту назад он чувствовал себя совсем одиноким и невыразимо несчастным, а теперь у него был родной кров и ему протянули дружескую руку. Не удивительно, что он уцепился за эту руку. В течение часа Гарри изливал своему новому другу всю свою честную душу, и когда солнечные часы показали, что настало время завтрака, он лишь удивился тому, сколько успел ей рассказать.

Баронесса проводила его в утреннюю столовую; она представила молодого виргинца графине, его тетушке, и велела ему обнять двоюродных братьев. Лорд Каслвуд был обходителен и мил. У честного Уилла болела голова, но происшествия прошлого вечера начисто изгладились из его памяти. Графиня и девицы были чарующе любезны, как умеют быть дамы их круга. И мог ли Гарри Уорингтон, простодушный и искренний юноша из далекой колонии, лишь накануне ступивший на английскую землю, мог ли он догадаться, что его улыбающиеся приветливые родственники воспылали к нему настоящей ненавистью, с ужасом наблюдая, как нежна с ним баронесса Бернштейн?

А она была без ума от него, говорила только с ним и не обращала внимания на каслвудскую молодежь, водила его по замку, поведала ему всю историю дома их предков, показала комнатку, выходившую во внутренний двор, -

комнатку, некогда служившую спальней его деду, и потайной шкаф над камином, сооруженный в эпоху преследования католиков. Она каталась с ним но окрестностям, показывала ему самые примечательные имения и замки, а взамен мало-помалу выслушала полную историю жизни молодого человека.

Эту краткую биографию снисходительный читатель соблаговолит узнать не из безыскусственного повествования Гарри Уорингтона, но в том виде, в каком она изложена в нижеследующих главах.

Глава III

Виргинские Эсмонды

Генри Эсмонд, эсквайр, офицер, дослужившийся до чина полковника в войнах, которые велись в царствование королевы Анны, в конце его оказался замешанным в неудачной попытке вернуть английский трон семье этой королевы.

Нация, к счастью для нее, предпочла другую династию, и немногим противникам Ганноверского дома пришлось искать убежища за пределами Соединенного Королевства - в их числе по совету друзей уехал за границу и полковник Эсмонд. Однако мистер Эсмонд искренне сожалел о своем участии в заговоре, а августейший монарх, взошедший на престол Англии, был весьма незлопамятным государем, и друзьям полковника в самое короткое время удалось добиться его прощения.

Мистер Эсмонд, как уже говорилось, принадлежал к знатному английскому роду, владевшему в графстве Хэмпшир поместьем Каслвуд, как это видно из их титула; в свое время было широко известно, что король Иаков II и его сын предлагали титул маркиза полковнику Эсмонду и его отцу, а также что первый мог бы унаследовать родовое пэрство (ирландское), если бы не одно недоразумение, последствия которого он не пожелал исправить. Устав от политической борьбы и интриг, а также в связи с некоторыми грустными семейными обстоятельствами полковник предпочел оставить Европу и переселиться в Виргинию, где вступил во владение большим поместьем, которое Карл I пожаловал одному из его предков. Там родилась дочь мистера Эсмонда и его внуки, и там умерла его жена - вдова родственника полковника, злополучного виконта Каслвуда, которого в конце царствования Вильгельма III

убил на дуэли лорд Мохэн.

Мистер Эсмонд назвал свой американский дом "Каслвудом" в память об английском замке своих предков. Впрочем, весь уклад жизни в Виргинии любовно воспроизводил английские обычаи. Это была чрезвычайно лояльная колония.

Виргинцы похвалялись тем, что Карл II был королем Виргинии прежде, чем стал королем Англии. Там равно чтили и английского короля, и англиканскую церковь. Местные землевладельцы состояли в родстве с английской знатью. Они смотрели сверху вниз на голландских торговцев Нью-Йорка и на круглоголовых Пенсильвании и Новой Англии, думающих только о наживе. Казалось бы, трудно было отыскать людей, менее похожих на республиканцев, чем жители этой обширной колонии, которой вскоре предстояло возглавить достопамятное восстание против власти английской короны.

Виргинские землевладельцы вели в своих огромных поместьях жизнь почти патриархальную. Для нехитрого возделывания плантаций и полей в их распоряжении были бесчисленные рабы и ссыльные, которых отдавали в полную власть хозяину имения. Вся провизия была своей, собственные леса изобиловали дичью. Огромные реки кишели рыбой. Они же открывали легкий путь на старую родину. Собственные корабли помещиков забирали табак с их собственных пристаней на Потомаке или реке Джеймс и отвозили его в Лондон или Бристоль, откуда в обмен на единственный продукт, который виргинским помещикам было благоугодно производить на своих землях, везли всевозможные английские товары. Гостеприимство виргинцев было поистине беспредельным. Двери их домов были открыты для каждого путника. Сами же они принимали соседей и навещали их с истинно феодальной пышностью.

В описываемые нами времена вопроса о правомерности рабства еще не существовало. Совесть виргинского джентльмена нисколько не смущалась тем, что он - полный господин своих черных слуг; впрочем, как правило, эта деспотическая власть над негритянской расой отнюдь не была жестокой тиранией. Еды хватало на всех, а бедные чернокожие были ленивы и вовсе не чувствовали себя очень уж несчастными. Вы с тем же успехом могли бы убеждать госпожу Эсмонд, владелицу Каслвуда, в необходимости освобождения негров, как и советовать ей выпустить из конюшни на волю всех лошадей. - она твердо знала, что хлыст и полная торба равно полезны и для тех и для других.

Возможно, ее отец думал иначе, так как относился весьма скептически к очень и очень многому, однако его сомнения не выливались в решительный протест: он был недовольным, но не мятежником. В Англии полковник Эсмонд одно время вел весьма деятельную жизнь и, пожалуй, искал тех благ, которые могли бы принести ему успех, однако позже они утратили для него всякую привлекательность. Что-то случившееся с ним круто изменило его жизнь и придало ей меланхолический оттенок. Он не казался несчастным, был неизменно добр с теми, кто его окружал, с женой и дочерью держался очень нежно и почти во всем им уступал, однако дух его так никогда и не оправился после какого-то сердечного крушения. Он жил, но не радовался жизни, и его настроение никогда не было столь прекрасным, как в те последние часы, когда ему предстояло с ней расстаться.

После кончины его жены полковником и всеми его делами начала управлять его дочь, и он спокойно этому покорился. Ему довольно было его книг и тихого уединения. Когда в Касляуд приезжали гости, он принимал их с большим радушием, был любезен и немного насмешлив. И нисколько не жалел об их отъезде.

- Душа моя, я без всякого огорчения готов расстаться даже с этим миром,

- сказал он как-то своей дочери. - А ты, хотя трудно найти более любящую дочь, со временем утешишься. В мои ли годы быть романтичным? Это скорее пристало тебе - ведь ты еще так молода.

Но, говоря это, полковник сам не верил своим словам, ибо та миниатюрная особа, к которой он обращался, отличалась трезвой деловитостью и меньше всего была склонна к романтичности.

После пятнадцати лет пребывания в Виргинии полковник, чье обширное поместье было теперь в цветущем состоянии, уступил желанию дочери и согласился вместо простого деревянного дома, вполне его удовлетворявшего, построить другой, куда более величественный и прочный, дабы его наследники получили жилище, достойное их благородного имени. Кое-кто из соседей госпожи Уорингтон построил себе великолепные дворцы, и, быть может, ее намерение сделать то же диктовалось желанием занять первое место в обществе. Полковник Эсмонд, хозяин Каслвуда, не придавал никакого значения ни своему дому, ни своему гербу. Но его дочь была весьма высокого мнения о знатности и древности их рода, и ее отец, обретший на безмятежном склоне лет душевное спокойствие и невозмутимость, потакал всем ее прихотям, хотя и посмеивался над ними, - более того, к ее услугам были и его немалые исторические познания, и его талант живописца, ибо он довольно успешно подвизался в этом искусстве. Сто лет назад знание геральдики было обязательно для людей благородного происхождения: во время своего визита в Европу мисс Эсмонд с большим тщанием изучала историю своей семьи, ее родословную и вернулась в Виргинию с огромным запасом фамильных документов, имевших хоть какое-нибудь касательство к ее предкам (верила она в них неколебимо) и с чрезвычайно поучительными трудами, трактовавшими о благородной науке геральдике, которые издавались тогда во Франции и в Англии. Из этих фолиантов она, к большому своему удовлетворению, вычитала, что Эсмонды происходили не только от благородных нормандских воинов, явившихся в Англию со своим победоносным герцогом, но и от древних британских королей - и два великолепных фамильных древа, искусно написанных полковником, свидетельствовали, что род Эсмондов вел свое происхождение с одной стороны от Карла Великого (в латах, императорской мантии и венце), а с другой - от королевы Боадицеи, которую полковник во что бы то ни стало пожелал изобразить в необременительном костюме древней британской королевы: внушительная золотая корона и крохотная горностаевая мантия, позволяющая любоваться весьма пышной фигурой, с большим вкусом покрытой ярко-синей татуировкой. Эти два знаменитых корня питали пышное генеалогическое древо, где-то в XIII веке объединяясь в персоне того счастливца Эсмонда, который мог похвалиться происхождением от общих этих предков.

О знатности Уорингтонов, с которыми она породнилась через брак, достойная госпожа Рэйчел была весьма невысокого мнения. Она подписывалась

"Эсмонд-Уорингтон", а когда смерть отца сделала ее владелицей их поместья, все стали называть ее только "госпожой Эсмонд из Каслвуда". Следует даже опасаться, что ясность ее духа порой омрачали стычки из-за права на главенствующее место в обществе колонии. Хотя ее отец, с презрением сжег грамоту короля Иакова II, пожаловавшего ему титул маркиза, его дочь часто вела себя так, словно документ этот был цел и имел законную силу. Она считала английских Эсмондов младшей ветвью своего рода, а что до колониальной аристократии, то госпожа Эсмонд нимало не сомневалась в своем неизмеримом превосходстве и открыто о нем заявляла. Разумеется, как мы можем заключить из ее записок, на губернаторских ассамблеях в Джеймс-тауне это приводило к ссорам, перебранкам, а раза два и к легким потасовкам. Но к чему воскрешать память об этих сварах? Разве их участники не покинули земную юдоль уже давно, а республика не положила конец подобному неравенству? До провозглашения независимости в мире не нашлось бы страны более аристократичной, нежели Виргиния, и виргинцы, о которых мы ведем рассказ, были воспитаны в благоговейном уважении к английским институтам, а законный король не имел подданных, более преданных его особе, чем юные каслвудские близнецы.

Когда скончался их дед, госпожа Эсмонд с величайшей торжественностью провозгласила своим наследником и преемником старшего сына Джорджа, а младшему, Гарри, который был моложе своего брата на полчаса, с этих пор постоянно внушалось, что он обязан его уважать. И все домочадцы получили строгий приказ воздавать ему должное почтение - и многочисленные счастливые негры, и слуги-ссыльные, чей. жребий под властью владелицы Каслвуда также не был особенно тяжким. Мятежников не нашлось, если не считать госпожи Маунтин, верной подруги и компаньонки миссис Эсмонд, да кормилицы Гарри, преданной негритянки, никак не желавшей понять, почему младшим объявили ее питомца, который, как она клялась, был и красивее, и сильнее, и умнее брата; на самом же деле красота, сила и осанка близнецов были совершенно одинаковы. По натуре и склонностям они очень различались, но внешне так походили друг на друга, что не путали их только благодаря цвету волос. Когда же они ложились спать и надевали те огромные, украшенные лентами ночные колпаки, которые носили наши и большие и маленькие предки, никто, кроме нянек и матери, не мог бы сказать, кто из них кто.

Однако, несмотря на внешнее сходство, они, как мы уже сказали, мало напоминали друг друга характерами. Старший был тихим, прилежным и молчаливым; младший - задорным и шумным. Он быстро выучивал урок, стоило ему взяться за дело, но брался за дело он очень медленно. Когда ж на Гарри находил ленивый стих, никакие угрозы не могли заставить его учиться, как не могли остановить они и Джорджа, всегда готового сделать за брата его уроки.

У Гарри была сильная военная жилка: он старательно муштровал негритят и бил их тростью, как заправский капрал, а кроме того, по всем правилам дрался с ними на кулачках, нисколько не обижаясь, если оказывался побежденным; Джордж же никогда не дрался и был очень ласков со всеми, кто его окружал. По виргинскому обычаю, у каждого мальчика был собственный маленький слуга, и однажды Джордж, увидев, что его бездельник-арапчонок уснул на постели своего хозяина, тихо сел возле него и начал веером отгонять мух от малыша, к большому ужасу старого Гамбо, отца негритенка, заставшего своего юного господина за этим занятием, и к величайшему негодованию госпожи Эсмонд, которая немедленно приказала отдать Гамбо-младшего в руки экзекутора для хорошей порки. Тщетно Джордж упрашивал и умолял ее отменить кару и в конце концов разразился слезами бессильного гнева. Его мать не пожелала помиловать маленького преступника, и негритенок ушел, уговаривая своего хозяина не плакать.

Это происшествие привело к яростной ссоре между матерью и сыном. Джордж не хотел слушать никаких доводов. Он сказал, что это наказание - подлость, да, подлость! Ведь хозяин негритенка - он, и никто - и его мать тоже! - не имеет права даже дотронуться до его слуги? мать, конечно, может приказать, чтобы выпороли его самого - и он стерпел бы это наказание, как им о Гарри уже не раз приходилось терпеть такую кару, но его слугу никто не смеет трогать. Это представлялось ему вопиющей несправедливостью, и, дрожа от гневного возмущения, он поклялся - сопроводив клятву такими выражениями, которые потрясли его любящую мать и гувернера, никогда прежде не слышавшего подобных слов от своего обычно кроткого ученика, - в день своего совершеннолетия освободить маленького Гамбо, а потом пошел навестить мальчика в хижине его отца и подарил ему какую-то свою игрушку.

Юный черный мученик был нахальным, ленивым и дерзким мальчишкой, и порка могла пойти ему только на пользу, как, без сомнения, рассудил полковник, - во всяком случае, он не стал возражать против наказания, на котором настаивала госпожа Эсмонд, и только добродушно усмехнулся, когда его негодующий внук выкрикнул:

- Вы, дедушка, всегда позволяете маменьке над вами командовать!

- Совершенно верно, - ответил дедушка. - Рэйчел, душа моя, даже ребенок заметил, что я нахожусь под женским башмаком - настолько это очевидно.

- Так почему же вы не стоите на своем, как подобает мужчине? - спросил маленький Гарри, всегда готовый поддержать брата.

Дедушка улыбнулся странной улыбкой.

- Потому что мне больше нравится сидеть, мой милый, - сказал он. - Я старик, и стоять мне трудно.

Старший из близнецов, благодаря своему детскому остроумию и чувству юмора, а также интересу к некоторым занятиям старика, был его любимцем и постоянным собеседником, он смеялся его шуткам и выбалтывал ему все свои ребячьи тайны, в то время как Гарри никогда не знал, о чем говорить с дедом.

Джордж был тихим, любознательным мальчиком и сиял от радости, попадая в библиотеку, повергавшую его брата в мрачное уныние. Он любил листать книги, когда еще с трудом их поднимал, и принялся читать их задолго до того, как начал понимать прочитанное. Гарри же, наоборот, сиял от радости, оказавшись в конюшне или в лесу, всегда готов был отправиться на охоту или удить рыбу и с самых юных лет обещал достичь высокого совершенства во всех подобных занятиях. Как-то, когда они были еще совсем детьми и корабль их деда отправлялся в Европу, их спросили, какие подарки должен привезти им капитан Фрэнкс. Джордж долго колебался, не зная, выбрать ли книги или скрипку, а Гарри сразу же потребовал маленькое ружье, и госпожа Уорингтон (как ее тогда называли), очень огорченная плебейскими вкусамв своего старшего сына, от души похвалила выбор младшего, более достойный его родового имени и происхождения.

- Книги, папенька, может быть, и неплохой выбор, - ответила она отцу, который пытался убедить ее, что Джордж имеет право на собственное мнение. -

Хотя у вас, по-моему, и так уже есть почти все книги, какие только существуют в мире. Но как я могу хотеть (пусть я ошибаюсь, но хотеть этого я не могу!), чтобы мой сын и внук маркиза Эсмонда стал скрипачом!

- Вздор, дорогая моя, - ответил старый полковник. - Вспомни, что пути господни - не наши пути и что каждое живое существо рождается с собственным внутренним миром, вторгаться в который - грех. Что, если Джордж любит музыку? Ты так же не можешь этому помешать, как не можешь запретить розе благоухать, а птице петь.

- Птице! Птица поет потому, что это заложено в ее природе, а Джордж ведь не родился со скрипкой в руках! - ответила миссис Уорингтон, вскинув голову. - Во всяком случае, я девочкой, когда училась в Кенсингтонском пансионе, ненавидела клавесин и выучилась играть, только чтобы угодить маменьке. Говорите что хотите, сударь, я все равно не в силах поверить, будто пиликанье на скрипке пристало человеку знатного рода.

- А как же царь Давид, который играл на арфе, душа моя?

- Я предпочла бы, чтобы мой отец побольше читал его и не говорил бы о нем в таком тоне, - сказала миссис Уорингтон.

- Но ведь я упомянул его только в качестве примера, душа моя, - кротко ответил ее отец.

Как сам полковник Эсмонд признавался в своих записках, он был создан так, что всегда подчинялся женскому влиянию, и когда умерла его жена, он лелеял, баловал и портил свою дочь, смеясь над ее капризами, но исполняя их, подшучивая над ее предрассудками, но не ставя им преград, потакая властности ее характера и тем самым развивая эту властность; впрочем, полковник утверждал, что наше вмешательство не может изменить природные склонности и, излишне муштруя своих детей, мы только прививаем им лицемерие.

Наконец пришел час, когда мистер Эсмонд должен был расстаться с жизнью, и он простился с ней так, словно с радостью слагал с себя ее бремя. Не следует открывать новую повесть похоронным звоном колоколов или предварять ее надгробным словом. Все, кто читая или слышал проповедь, произнесенную тогда преподобным Бродбентом из Джеймстауна, недоумевали, где он позаимствовал подобное красноречие и украшавшую ее латынь. Быть может, это было известно мистеру Демнстеру, шотландцу-гувернеру мальчиков, который поправлял гранки проповеди после того, как она по желанию его превосходительства и многих именитых особ была напечатана в типографии мастера Франклина в Филадельфии. В Виргинии еще не видывали погребения столь пышного, как похороны, устроенные госпожой Эсмонд-Уорингтон своему отцу, который не преминул бы первым улыбнуться такому чванному горю. Процессию возглавляли каслвудские близнецы, полузадушенные траурными покровами и лентами, а за ними следовал милорд Фэрфакс из Гринуэй-Корта, его превосходительство губернатор Виргинии (вернее, его карет), а также Рэндольфы, Кейри, Гаррисоны, Вашингтоны и многие, многие другие - все графство почитало усопшего, чья доброта, благородные таланты, мягкость и неизменная учтивость завоевали ему у соседей заслуженное уважение. Когда весть о кончине полковника Эсмонда достигла его пасынка лорда Каслвуда в Англии, последний выразил желание оплатить расходы на мраморную плиту, на которой были бы запечатлены имена и многие добродетели матери его сиятельства и ее мужа, и после надлежащих приготовлений памятник этот был установлен - пухленькие, льющие слезы херувимы поддерживали герб и коронку Эсмондов над эпитафией, на сей раз, против обыкновения, не содержащей ни слова лжи.

Глава IV, в которой Гарри находит новую родственницу

Добрые друзья, радушные, приятные, почтительные соседи, древнее имя, большое поместье и приличное состояние, уютный дом, комфортабельный и даже роскошный, толпа черных и белых слуг, ловящих на лету твои приказания, хорошее здоровье, любящие дети и, позволим себе смиренно добавить, прекрасный повар, погреб и библиотека - не правда ли, человек, располагающий всеми этими благами, может считаться счастливым? Госпожа Эсмонд-Уорингтон обладала всеми этими основаниями для счастья и ежедневно напоминала себе о них в утренних и вечерних молитвах. Она была щепетильно благочестива, добра к бедным и никогда никому с умыслом не причиняла вреда. В моем воображении она рисуется мне на престоле своего каслвудского княжества: местная знать является к ней на поклон, сыновья к ней всегда почтительны, слуги мчатся выполнять любое ее распоряжение, наступая друг другу на черные нитки, белые бедняки благодарны ей за щедрую помощь и безропотно глотают снадобья, которыми она их пичкает, стоит им захворать, соседи поплоше соглашаются с каждым ее словом и всегда проигрывают ей в триктрак, - и что же, располагая всеми этими благами, редко выпадающими на долю большинства смертных, миниатюрная принцесса Покахонтас, как ее называли, среди всего своего великолепия не заслуживала, мне кажется, ни малейшей зависти. Муж принцессы скончался в цвете юности - что, пожалуй, было только к лучшему. Не умри он вскоре после свадьбы, они постоянно ссорились бы или же он неизбежно оказался бы под башмаком у жены - сто лет назад еще встречались отдельные экземпляры подобных мужей. Дело в том, что миниатюрная госпожа Эсмонд немедленно пыталась подчинить себе любого человека, с которым ее сводила судьба, будь то мужчина или женщина. Если они подчинялись, то находили в ней доброго друга, а если сопротивлялись, она не оставляла своих попыток взять над ними верх до тех пор, пока они не сдавались или она не убеждалась в тщетности своих усилий. Все мы - жалкие грешники, в чем публично признаемся каждое воскресенье, и никто не произносил этого более ясным и твердым голосом, чем наша миниатюрная дама. Будучи, как и все смертные, несовершенной, она, разумеется, могла порой ошибаться, но лишь очень редко признавалась в этом себе самой, а уж другим - никогда. Ее отец в старости забавлялся, наблюдая за вспышками деспотизма, надменности и упрямства своей единственной дочери. Она замечала это, и его юмор - чувство, которым она сама не обладала, - укрощал ее и ставил в тупик. Но после смерти полковника но осталось уже никого, перед кем она была бы склонна смиряться - и, по правде говоря, я рад, что мне не довелось жить сто лет тому назад в Каслвуде, в виргинском графстве Уэстморленд. Мне кажется, там не нашлось бы ни одного истинно Счастливого человека. Счастливого? Но кто счастлив? Ведь даже в раю таился змей, а будь Ева безоблачно счастлива до знакомства с ним, разве стала бы она его слушать?

Энергичные ручки миниатюрной дамы начали управлять господским домом Каслвудов задолго до того, как полковник почил последним сном. А после его кончины она установила строжайший надзор над хозяйством всего поместья. Она отказалась от услуг английского агента полковника Эсмонда и выбрала для себя другого; она строила, улучшала, сажала и выращивала табак, назначила нового управляющего и выписала нового гувернера. Как ни любила она отца, многим из его правил она вовсе не собиралась следовать. Разве не почитала она папеньку и маменьку всю их жизнь, как надлежит дочери, знающей свой долг? Все дети должны почитать своих родителей, дабы продлить свои дни на земле.

Миниатюрная королева самодержавно правила своим миниатюрным государством, и принцы, ее сыновья, были лишь первыми из ее подданных. Очень скоро она отбросила фамилию мужа и стала называться госпожой Эсмонд. Ее притязания на знатность были известны всему графству. Она с большой охотой рассказывала о титуле маркиза, который король Иаков пожаловал ее деду и отцу. Разумеется, безграничное благородство ее папеньки могло подвигнуть его на отказ от своих титулов и придворных званий в пользу младшей ветви их рода - в пользу ее сводного брата лорда Каслвуда и его детей, но тем не менее она и ее сыновья принадлежат к старшей ветви Эсмондов, и она не допустит никаких посягательств на ее права. Лорд Фэрфакс был единственным человеком в виргинской колонии, которого она соглашалась считать выше себя. Она нимало не сомневалась, что на всех приемах и торжественных церемониях должна идти впереди вице-губернатора и судей, хотя супруге губернатора, представляющего особу монарха, она, разумеется, готова была сделать уступку. В семейных бумагах и письмах сохранились рассказы о двух-трех ожесточенных битвах, которые разыгрались из-за подобных тонкостей этикета между госпожой Эсмонд и женами колониальных сановников. Уорингтонов же, семью своего мужа, она не ставила ни во что. Если она и сочеталась браком с младшим сыном английского баронета из Норфолка, то лишь выполняя волю своих родителей, как покорная дочь. В юные свои годы - а замуж она вышла почте девочкой, прямо из пансиона

- она по единому слову своего папеньки даже бросилась бы с корабля в море.

"Таковы Эсмонды", - добавляла она.

Английским Уорингтонам не слишком льстило отношение к ним миниатюрной американской принцессы, равно как и ее отзывы о них. Она имела обыкновение раз в год посылать торжественное поздравительное письмо Уорингтонам и своим благородным родственникам, Хэмшпирским Эсмондам, но вернувшаяся из Виргинии в Англию супруга судьи, которой госпожа Эсмонд в свое время сильно насолила, однажды, когда сэр Майлз Уорингтон приехал в Лондон на сессию парламента, встретилась с леди Уорингтон и тотчас пересказала той, что именно принцесса По-кахонтас имела обыкновение говорить о собственных английских родственниках и о родне своего мужа; миледи Уорингтон, я полагаю, не замедлила сообщить все это миледи Каслвуд, после чего, к большому удивлению и негодованию госпожи Эсмонд, она перестала получать ответы на свои послания, что вскоре побудило ее вообще прервать переписку.

Вот каким образом достойнейшая дама рассорилась с соседями, с родней и, как ни грустно признаться, с сыновьями.

Одно из первых разногласий между королевой и наследным принцем возникло из-за того, что она отказала от места мистеру Демпстеру, гувернеру мальчиков, который, кроме того, был секретарем покойного полковника. При жизни отца госпожа Эсмонд терпела его присутствие лишь с большим трудом -

впрочем, точнее будет сказать, что мистер Демпстер ее не выносил. Она питала к книгам ревнивую неприязнь и видела в нас, книжных червях, людей опасных, сеющих дурное семя. От кого-то она слышала, что Демпстер - переодетый иезуит, и бедняге пришлось построить себе хижину в лесу, где он кое-как перебивался, учительствуя и врачуя, когда ему удавалось найти учеников и пациентов среди немногочисленных обитателей графства. Джордж поклялся, что никогда не забудет своего первого гувернера, и свято держал эту клятву.

Гарри же всегда предпочитал удить рыбу или охотиться, а не сидеть над книгами, и между ним и его беднягой-наставником не было тесной дружбы.

Вскоре появилась причина для новых раздоров. После смерти тетушки покойного мистера Джорджа Уорингтона и кончины его отца Джордж и Гарри унаследовали шесть тысяч фунтов, а их мать была назначена душеприказчицей.

Она никак не могла взять в толк, что она всего лишь душеприказчица и деньги эти ей не принадлежат, - когда второй душеприказчик, лондонский нотариус, отказался выполнить ее требование и выслать ей немедленно всю сумму, она пришла в ярость.

- Да разве все, что у меня есть, не принадлежит моим сыновьям? -

вскричала она. - И разве ради их блага я не дала бы разрезать себя на мелкие кусочки? На эти шесть тысяч фунтов я купила бы поместье мистера Болтера вместе с неграми, а оно приносило бы нам не меньше тысячи фунтов в год и мой милый Гарри был бы обеспечен на всю жизнь.

Ее молодому другу и соседу, мистеру Джорджу Вашингтону из Маунт-Вернона, так и не удалось доказать ей, что лондонский нотариус совершенно прав и может вручить вверенные ему деньги только тем, кому они предназначены. Госпожа Эсмонд без обиняков высказала нотариусу свое мнение о нем и, как я с огорчением должен упомянуть, сообщила мистеру Дрейперу, что он - наглый крючкотвор и заслуживает самой тяжкой кары, ибо посмел выказать недоверие матери и женщине, в чьих жилах течет кровь Эсмондов. Нельзя отрицать, что нрав у виргинской принцессы был не из кротких. Когда это пустячное недоразумение было доведено до сведения Джорджа Эсмонда, ее первенца, и мать, не слушая никаких отговорок, приказала ему прямо сказать, на чьей он стороне, мальчик присоединился к мнению мистера Вашингтона и мистера Дрейпера, лондонского нотариуса. Он сказал, что, хочет он того или не хочет, но они правы. Он был бы рад думать иначе - самому ему эти деньги не нужны, и он сразу отдал бы их матери, будь у него на то власть. Однако госпожа Эсмонд не вняла этим доводам. Любые доводы ей заменяло чувство. Вот случай обеспечить Гарри приличное состояние - бедняжке Гарри, у которого нет ничего, кроме жалких грошей, полагающихся младшему брату, а эти гнусные лондонские негодяи не желают ему помочь, и его собственный брат, унаследовавший все имение ее дорогого папеньки, тоже не желает ему помочь.

Только подумать, ее родной сын - и такой скряга в четырнадцать лет! И так далее, и тому подобное. Добавьте к этому слезы, презрительные слова, непрерывные намеки, долгую отчужденность, злобные вспышки; страстные призывы к небесам и прочее - и мы без труда представим себе душевное состояние вдовы. Но разве и нынче нельзя отыскать слабых и любимых представительниц прекрасного пола, которые прибегают к точно такой же манере ведения спора?

Книга женской логики вся испещрена следами слез, а их суду неведомо беспристрастие.

После этого случая вдова принялась упорно копить деньги для младшего обездоленного сына, как повелевал ей материнский долг. Приостановилось строительство дворца в Каслвуде, начатое полковником, который посылал корабли в Нью-Йорк за голландским кирпичом и, не считаясь с расходами, выписывал из Англии каменные полки, резные карнизы, оконные рамы и стекло, ковры и дорогие ткани для обивки мебели и стен. Книг больше не покупали.

Лондонскому агенту было приказано прекратить поставку вина. Госпожа Эсмонд глубоко сожалела о деньгах, истраченных на ее прекрасную английскую карету, и ездила в ней только в церковь, стеная в душе и твердя сыновьям, сидящим напротив нее:

- Ах, Гарри, Гарри! Лучше б я отложила эти деньги для тебя, мой бедный обездоленный мальчик! Только подумать - триста восемьдесят гиней наличными каретнику Хэтчетту!

- Вы же будете мне давать, сколько нужно, пока вы живы, а Джордж будет мне давать сколько нужно, когда вы умрете, - весело ответил Гарри.

- Ну нет, разве только он станет иным, - ответила его матушка, мрачно поглядев на старшего сына. - Разве только небо смирит его дух и научит его милосердию, о чем я молюсь денно и нощно, как известно Маунтин, не так ли, Маунтин?

Миссис Маунтин, вдова прапорщика Маунтина, компаньонка и домоправительница госпожи Эсмонд, занимавшая по воскресеньям четвертое место в семейной карете, ответила:

- Гм! Я, конечно, знаю, что вы вечно расстраиваетесь и ворчите из-за этого наследства, хотя причин для такого расстройства я никаких не вижу.

- Ах, вот как! - воскликнула вдова, зашуршав шелками, - Разумеется, мне незачем расстраиваться из-за того, что мой первенец - непокорный сын и бессердечный брат, из-за того, что у него есть имение, а у моего бедняжки Гарри - будь он благословен! - только чашка чечевичной похлебки!

Джордж в немом отчаянии смотрел на мать, пока слезы не застлали ему глаза.

- Я хочу, чтобы вы благословили и меня, матушка! - воскликнул он и разразился страстными рыданиями.

Гарри тотчас крепко обнял брата за шею и принялся его целовать.

- Ничего, Джордж! Ведь я знаю, какой ты хороший брат. Не слушай, что она говорит. Она ведь не думает того, что говорит.

- Нет, думаю, дитя мое! - воскликнула их мать. - И если бы небо...

- Да замолчите же! - закричал Гарри. - Как вам только не стыдно говорить про него такие вещи!

- Верно, Гарри, - вставила миссис Маунтин, пожимая мальчику руку. - Это вот истинная правда.

- Миссис Маунтин, да как вы смеете восстанавливать моих детей против меня! - вскричала вдова. - Чтобы нынче же, сударыня...

- Хотите выгнать меня и мою малютку на улицу? Сделайте милость! -

перебила ее миссис Маунтин. - Вот уж чудная месть за то, что лондонский законник не отдает вам деньги Джорджа. Ищите себе другую компаньонку, которая будет белое называть черным вам в угоду, а меня от этого увольте!

Так когда же мне уехать? Сборы у меня будут недолгими! Привезла я в Каслвуд немного и увезу не больше.

- Тшш! Колокола звонят, призывая к молитве, Маунтин. Так будьте любезны, дайте нам всем сосредоточиться, - сказала вдова и с величайшей нежностью посмотрела на одного из своих сыновей - а может быть, и на обоих.

Джордж сидел, не поднимая головы, а Гарри и в церкви прижался к брату и, пока не кончилась проповедь, крепко обнимал его за шею.

Гарри рассказывал все это на свой лад, сопровождая повествование множеством восклицаний, как свойственно юности, и отвечая на вопросы, которые то и дело задавала ему баронесса. Почтенная дама, казалось, готова была слушать его без конца. Ее любезная хозяйка приходила сама, присылала дочерей спросить, не хочет ли она прокатиться, погулять, выпить чаю, сыграть в карты, но госпожа Бернштейн отказывалась от всех этих развлечений, говоря, что беседа с Гарри доставляет ей несравненно больше удовольствия. В присутствии членов каслвудской семьи она удваивала свою нежность, требовала, чтобы Гарри пересел поближе к ней, и то и дело повторяла, обращаясь к остальным:

- Тшш! Да замолчите же, дорогие мои! Я не слышу, что говорит ваш кузен!

И они уходили, старательно сохраняя веселый вид.

- Так вы тоже моя родственница? - спросил простодушный юноша. - Вы, по-моему, гораздо добрее остальных моих родных.

Они беседовали в зале, отделанной дубовыми панелями, где владельцы замка уже больше двухсот лет имели обыкновение обедать в обычные дни и где, как мы уже говорили, висели фамильные портреты. Кресло госпожи Бернштейн стояло как раз под одной из жемчужин этой галереи, шедевром кисти Неллера, изображавшим молодую даму лет двадцати четырех в широком роброне времен королевы Анны - рука покоится на подушке, пышные каштановые локоны откинуты с прекрасного лба и ниспадают на жемчужно-белые плечи и очаровательную шейку. У ног этой обворожительной красавицы сидела старая баронесса со своим вязаньем.

Когда Гарри спросил: "А вы тоже моя родственница?" - она ответила:

- Этот портрет написал сэр Годфри, воображавший себя лучшим художником мира. Но он уступал Лели, написавшему твою бабушку, мо... миледи Каслвуд, жену полковника Эсмонда. Уступал он и Сэру Антони Ван-Дейку, который написал вон тот портрет твоего прадеда - на портрете он выглядит куда более благородным джентльменом, чем был в жизни. Некоторых из нас пишут чернее, чем мы есть. Ты узнал свою бабушку вон на том портрете? Таких прелестных белокурых волос и фигуры не было ни у кого!

- Наверное, какое-то чувство подсказало мне, чей это портрет, - и еще сходство с матушкой.

- А миссис Уорингтон... прошу у нее прощения: она ведь, если не ошибаюсь, называет себя теперь госпожой Эсмонд или леди Эсмонд?

- Так называют матушку в нашей провинции.

- Она не рассказывала тебе, что у ее матери, когда она вышла за твоего деда, была еще одна дочь - от первого брака?

- Никогда.

- А твой дедушка?

- Нет. Но в своих альбомах, которые он дарил нам с братом, он часто рисовал головку, похожую на этот портрет над креслом вашей милости. Ее, виконта Фрэнсиса и короля Иакова Третьего он рисовал раз двадцать, не меньше.

- А этот портрет над моим креслом тебе никого не напоминает, Гарри?

- Нет, никого.

- Вот назидательный урок! - вздохнула баронесса. - Гарри, когда-то это лицо было моим, - да-да! - и я тогда называлась Беатрисой Эсмонд. Твоя мать

- моя сводная сестра, мой милый, и она ни разу даже не упомянула моего имени!

Глава V

Семейные раздоры

Слушая безыскусственную повесть Гарри Уорингтона о его жизни на родине, госпожа Бернштейн, наделенная большим чувством юмора и прекрасно знавшая свет, несомненно, составила свое мнение об упомянутых им людях и событиях, и если ее суждение не было во всех отношениях благоприятным, то сказать на это можно лишь, что все люди несовершенны, а жизнь человеческая отнюдь не так уж приятна и гармонична. Привыкшая к придворной и столичной жизни, старая баронесса содрогалась при одной мысли о деревенском существовании, которое влачила ее сестра в Америке. И с ней, конечно, согласилось бы большинство столичных дам. Однако миниатюрная госпожа Уорингтон, ее знавшая ничего другого, была вполне довольна своей жизнью - не менее, чем собственной особой. Из того, что мы с вами эпикурейцы или просто очень разборчивы в еде, еще не следует, будто деревенский батрак чувствует себя несчастным, обедая хлебом с салом. Пусть занятия и обязанности, из которых состояла жизнь госпожи Уорингтон, могли кому-то показаться скучными, ей они, во всяком случае, были по душе. Эта энергичная и деловитая женщина входила во все мелочи управления огромным поместьем. Что бы ни происходило в Каслвуде, ко всему она прикладывала свою маленькую ручку. Она задавала пряхам их урок, она приглядывала за судомойками на кухне, она разъезжала на маленькой лошадке по плантации и присматривала за надсмотрщиками и неграми, трудившимися на табачных и кукурузных полях. Если какой-нибудь раб заболевал, она тут же отправлялась в его хижину, невзирая на самую скверную погоду, и принималась лечить его с неукротимой решимостью. У нее имелась книга с рецептами всяких старинных снадобий, чуланчик, где она извлекала эссенции и смешивала эликсиры, а кроме того, аптечка - пугало ее соседей.

Все они смертельно боялись заболеть, зная, что тогда к ним неминуемо явится миниатюрная дама со своими декоктами и пилюлями.

Сто лет тому назад в Виргинии почти не было городов: благородные землевладельцы и их вассалы обитали в усадьбах, напоминавших небольшие селения. Рэйчел Эсмонд властвовала в Каслвуде, как миниатюрная королева, а землями, расположенными вокруг, правили владетельные князья, ее соседи.

Многие из этих последних были довольно бедными владыками: жили они широко, но убого, распоряжались толпами слуг, чьи ливреи давно уже превратились в лохмотья, славились хлебосольством и гостеприимно распахивали дверь перед любым странником - гордые, праздные, превыше всего любящие охоту, как и подобает джентльменам благородного происхождения. Вдовствующая хозяйка Каслвуда была не менее хлебосольна, чем ее соседи, но умела вести хозяйство лучше большинства из них. Среди этих соседей, без сомнения, нашлось бы немало таких, кто с радостью разделил бы с ней право пожизненного пользования доходами с имения и заменил бы отца ее сыновьям. Но какой брак не оказался бы мезальянсом для дамы столь высокого происхождения? Одно время ходили слухи, что герцог Камберлендский станет вице-королем, а может быть, и королем Америки. Приятельницы госпожа Уорингтон со смехом утверждали, что она дожидается именно его. Она же с величайшим достоинством и серьезностью отвечала, что особы столь же высокого рождения, как его королевское высочество, не раз желали породниться с домом Эсмондов.

Правой рукой госпожи Эсмонд была офицерская вдова, имя которой мы уже упоминали, - она училась с ней в одном пансионе, а ее покойный муж служил в одном полку с покойным мистером Уорингтоном и был его другом. Когда английские девочки в "Кенсингтонской академии", где воспитывалась Рэйчел Эсмонд, дразнили и мучили маленькую американку, высмеивая королевские замашки, которыми она отличалась уже в те годы, Фанни Паркер всегда становилась на ее сторону и защищала ее. Обе они вышли замуж за прапорщиков полка Кингсли и продолжали питать друг к другу самую нежную привязанность. Обмениваясь письмами, они не называли друг друга иначе как "моя Фанни" и "моя Рэйчел". Затем супруг "моей Фанни" скончался при весьма печальных и стесненных обстоятельствах, ничего не оставив своей вдове и малютке, и когда капитан Фрэнкс вернулся из очередного ежегодного плавания, с ним на "Юной Рэйчел" прибыла в Виргинию миссис Маунтин.

Места в Каслвуде было много, а миссис Маунтин весьма способствовала оживлению жизни в нем. Она играла в карты с хозяйкой дома, немного музицировала и могла поэтому помочь старшему мальчику в его увлечении, она развлекала гостей, распоряжалась их размещением в доме и заведовала бельевой. Она была добродушна, энергична в миловидна, так что не раз и не два местные холостяки предлагали привлекательной вдове сменить фамилию.

Однако она предпочла сохранить фамилию Маунтин, хотя и не принесшую ей счастья, - возможно, впрочем, что ее решение объяснялось именно этим. С нее довольно одного замужества, говаривала она. Мистер Маунтин весело промотал и ее маленькое состояние, и свое собственное. Последние оставшиеся у нее броши и кольца пришлось продать, чтобы заплатить за его похороны, и до тех пор, пока госпожа Уорингтон будет предоставлять ей приют, она предпочтет кров без мужа любому семейному очагу из тех, которые ей до сих пор предлагали в Виргинии. Госпожа Эсмонд и ее компаньонка часто ссорились, но они любили друг друга и всегда мирились, для того лишь, чтобы тотчас снова повздорить и снова стать друзьями. Стоило кому-нибудь из мальчиков заболеть, и обе они соперничали в материнской нежности и заботливости. В дни своей последней болезни полковник очень ценил миссис Маунтин за ее веселость и добродушие, а его память госпожа Уорингтон чтила так, как не. чтила никого из живущих. И вот год за годом, когда капитан Фрэнкс перед очередным плаванием с обычной своей любезностью спрашивал миссис Маунтин, не собирается ли она вернуться в Англию, она каждый раз отказывалась, говоря, что погостит тут еще годик.

Если же к госпоже Уорингтон являлись претенденты на ее руку - а являлись они нередко, - то она, принимая их комплименты и знаки внимания с большой снисходительностью, спрашивала почти каждого из этих воздыхателей, не ради ли миссис Маунтин посещает он ее дом? О, она с удовольствием попытается уговорить Маунтин! Фанни - прекрасная женщина, происходит из достойного английского рода и сделает счастливым любого джентльмена. Ах, неужели сквайр имел в виду ее самое, а не ее компаньонку? Она делала ему величественный реверанс, говорила, что была в полном заблуждении относительно его намерений, и сообщала незадачливому жениху, что дочь маркиза Эсмонда посвятила свою жизнь тем, кто от нее зависит, и своим сыновьям и не намерена изменять своего решения. Разве вы не читали, что королеве Елизавете, здравомыслящей, практичной женщине, нравилось внушать своим подданным не только страх и почтительный трепет, но и любовь? Так и у миниатюрной виргинской принцессы были свои фавориты, чью лесть она благосклонно принимала, пока они ей не надоедали - она обходилась с ними то ласково, то жестоко, согласно своим монаршим капризам. Любой самый вычурный комплимент она милостиво принимала как должную дань. Эта ее маленькая слабость была всем известна, и многие шалопаи умело ею пользовались. Повеса Джек Файрбрейс из графства Энрико много месяцев жил в Каслвуде на всем готовом и был первым фаворитом хозяйки дома потому, что посвящал ей стихи, которые воровал из альманахов. Том Хамболд из Спотсильвании поставил пятьдесят бочонков вина против пяти, утверждая, что заставит ее учредить рыцарский орден, - и выиграл пари.

Старший сын госпожи Эсмонд замечал все эти странности и причуды своей доброй матушки и втайне бесился и страдал из-за них. Еще в самом нежном возрасте он возмущался, слушая лесть и комплименты, расточаемые госпоже Уорингтон, и пуская в ход против них весь свой мальчишеский сарказм, на что его мать говорила с глубокой серьезностью:

- Ревность всегда была фамильной чертой Эсмондов, и мой бедный мальчик унаследовал ее от моего отца и моей матери.

Джордж ненавидел Джека Файрбрейса, и Тома Хамболда, и всех им подобных.

Гарри же охотился с ними, ловил рыбу, смотрел петушиные бои и принимал участие в прочих местных развлечениях.

В ту зиму, когда был уволен их первый гувернер, госпожа Эсмонд повезла сыновей в Уильямсберг, где они могли бы продолжать образование в тамошних школах и колледжах, и всей семье необыкновенно посчастливилось: они сподобились услышать проповеди прославленного мистера Уитфилда, который приехал в Виргинию, отнюдь не избалованную проповедями местных священников, чья жизнь к тому же никак не могла служить назидательным примером. В отличие от большинства соседних провинций, Виргиния придерживалась англиканского вероисповедания: священники получали от государства жалованье и церковный надел; а так как в Америке не было еще ни одного англиканского епископа, колонистам приходилось ввозить свое духовенство из метрополии. Естественно, что приезжали к ним далеко не самые лучшие и красноречивые служители божьи.

Прихлебатели знатных вельмож, залезшие в долги, не поладившие с правосудием или с судебным приставом, - вот какие пастыри везли свои запятнанные ризы в колонию, надеясь получить тут богатый приход. Не удивительно, что проникновенный голос Уитфилда пробудил сердца, остававшиеся глухими к призывам ничем не примечательного священника уильямсбергской церкви мистера Бродбента. Вначале мальчики были покорены не меньше своей матери: они пели псалмы и слушали мистера Уитфилда с пылким благоговением, и останься он в колонии надолго, Гарри и Джордж, возможно, вместо мундиров облачились бы в черные сюртуки. Простодушные подростки делились друг с другом осенившей их благодатью и денно и нощно ожидали того священного "зова", услышать который в то время алкала вся протестантская Англия, кроме тех, кто уже восторженно внял ему.

Однако мистер Уитфилд не мог вечно оставаться с немногочисленной уильямсбергской паствой. На него была возложена миссия просветить всех закосневших в невежестве сынов англиканской церкви, возвестить истину повсюду от Востока до Запада и пробудить дремлющих грешников. Тем не менее он утешал вдову бесценными письмами и обещал ей прислать учителя для ее сыновей, который сумеет не только преподать им суетные светские науки, но также утвердить и укрепить их в знании куда более драгоценном.

В назначенный срок из Англии прибыл избранный сосуд. Молодой мистер Уорд обладал голосом столь же громким, как голос мистера Уитфилда, и был способен говорить почти столь же красноречиво и долго. Ежевечерне в большом зале гремели его призывы. Слуги-негры толпились у дверей, ловя каждое его слово. А их соплеменники, вернувшиеся с поля, совсем заслоняли курчавыми головами окна веранды - так велика была их охота услышать его проповедь.

Почему-то наибольшим влиянием мистер Уорд пользовался именно среди черных овец каслвудской паствы. Эти курчавые агнцы завороженно внимали его красноречию, и стоило ему затянуть псалом, как раздавался такой негритянский хор, что его слышали за Потомаком, - такой негритянский хор, какого нельзя было бы услышать при жизни полковника, ибо этот достойный джентльмен относился с подозрением ко всякому духовному облачению и вмел обыкновение повторять, что партия в триктрак - единственный вид спора, который он готов вести со священником. Однако никто не бывал щедрее его, когда требовались деньги для какой-нибудь благотворительной цели, и благодушный виргинский священник, к тому же большой любитель триктрака, утверждал, что милосердие полковника, несомненно, искупает все его недостатки.

Уорд был молод и красив. Его проповеди сразу понравились госпоже Эсмонд и, полагаю, доставляли ей не меньшее удовольствие, чем проповеди самого мистера Уитфилда. Разумеется, теперь, когда женщины получают столь превосходное образование, ни о чем подобном не может быть и речи, но сто лет назад они были простодушны, жаждали восхищаться и верить и охотно приписывали предмету своего восхищения всевозможные достоинства. Проходили недели, - нет, месяцы! - а госпожа Эсмонд все с тем же восторгом слушала громкий и звучный голос мистера Уорда, и ей нисколько не приедались банальные цветы его красноречия. Как это было у нее в обычае, она заставляла своих соседей приезжать на его проповеди и приказывала им обратиться на истинный путь. Особенно ей хотелось оказать благое влияние на своего молодого фаворита, мистера Вашингтона, и она без конца приглашала его погостить в Каслвуде, дабы он мог вкусить там от духовных наставлений.

Однако этот молодой джентльмен тут же вспоминал, что важное дело призывает его домой или, наоборот, куда-нибудь еще, и неизменно приказывал оседлать лошадь, едва приближался час, когда мистер Уорд начинал свои упражнения в красноречии. И - какие мальчики бывают справедливы к своим наставникам? -

близнецам их новый учитель вскоре надоел, и в них даже проснулся мятежный дух.

Они обнаружили, что он невежда, тупица, да к тому же еще плохо воспитан. Джордж знал латынь и греческий намного лучше своего наставника и постоянно ловил его на грубых ошибках и грамматических промахах. Гарри, которому сходило с рук гораздо больше, чем старшему брату, передразнивал манеру Уорда есть и говорить, причем так похоже, что миссис Маунтин и даже госпожа Эсмонд невольно разражались смехом, а маленькая Фанни Маунтин захлебывалась от восторга. Госпожа Эсмонд, несомненно, скоро убедилась бы в том, что Уорд - вульгарный шарлатан, если бы не возмущение ее старшего сына, которое она стремилась подавить всей силой своей несокрушимой воли.

- Что за важность, если он и не силен в светских науках? - восклицала она. - Ведь в том, что драгоценней всего, мистер Уорд достоин быть учителем всех нас. Что, если он и неотесан? Небеса ищут своих избранников не среди знатных и богатых. Как мне хотелось бы, дети, чтобы одну книгу вы знали так же хорошо, как знает ее мистер Уорд. Это ваша грешная гордость - гордость Эсмондов - мешает вам внять ему. Идите к себе в спальню и на коленях молитесь об избавлении от этого ужасного порока.

В этот вечер Уорд повествовал о сирийце Неемане, о том, как он похвалялся реками своей земли - Аваной и Фарфаром, в суетной гордости полагая, что они превосходят целительные воды Иордана, - из чего следовала мораль, что он, Уорд, является хранителем и стражем истинных вод иорданских, а несчастные самодовольные мальчики обречены на верную погибель, если только не прибегнут к его заступничеству.

Джордж с этих пор дал волю саркастичности, которую, быть может, унаследовал от деда, - в тех случаях, когда тихий и умный мальчик прибегает к подобному оружию, он может отравить существование всей семье. Джордж подхватывал напыщенные сентенции Уорда и выворачивал их наизнанку, так что молодой священник, вне себя от ярости, чуть не давился самыми вкусными блюдами и не мог воздать должное обильному обеду. Госпожа Эсмонд гневалась на старшего сына - и особенно потому, что Гарри громко хохотал над его шутками. Упрямый мальчишка бросал ей вызов, оскорблял и высмеивал ее полномочного представителя и портил ее младшею сына! И госпожа Эсмонд решилась на отчаянную и злосчастную попытку сохранить свою власть.

Близнецам было тогда четырнадцать лет; Гарри и ростом и силой намного превосходил брата, который отличался хрупкостью сложения и на вид казался моложе своего возраста. В те дни палочный метод был признанным способом убеждения. Сержанты, школьные учителя, надсмотрщики над рабами всегда были готовы пустить в ход трость. Мистер Демпстер, шотландец-гувернер маленьких виргинцев, не раз задавал им порку в те дни, когда еще был жив их дед, и Гарри в особенности настолько привык к этому наказанию, что не придавал ему ни малейшего значения. Но во время междуцарствия, наступившего после кончины полковника Эсмонда, трость оказалась в небрежении, и молодым каслвудским джентльменам была предоставлена полная свобода. Однако теперь, когда несчастная мать убедилась, что юные мятежники восстают против ее власти и власти избранного ею помощника, она решила принудить их к повиновению силой.

И посоветовалась с мистером Уордом. Сей молодой, атлетически сложенный педагог без труда отыскал главу и стих, оправдывающие путь, который ему хотелось избрать, - впрочем, в ту эпоху никто не сомневался в полезности телесных наказаний. Мистеру Уорду жизнь в Каслвуде пришлась очень по вкусу, и, надеясь утвердиться там, он вначале всячески льстил мальчикам. Но они смеялись над его лестью, презирали его за дурные манеры и вскоре начали открыто зевать на его проповедях, - чем милостивее была с ним их мать, тем меньше нравился он им, и к этому времени наставник и его воспитанники уже искренне ненавидели друг друга. Миссис Маунтин, верный друг близнецов - и особенно Джорджа, с которым, по ее мнению, мать обходилась очень несправедливо, - предупреждала мальчиков, что против них готовится что-то недоброе, и просила их быть осторожнее.

- Уорд так и расстилается перед вашей маменькой. Просто сил нет слушать, как он льстит и как чавкает - мерзкий пролаза! Будьте осмотрительны, бедненькие мои, хорошенько учите уроки и не сердите своего учителя. А то быть беде, я это верно знаю. В прошлый вторник ваша маменька говорила о вас с майором Вашингтоном, когда я вошла в комнату. Не нравится мне этот майор Вашингтон, сами знаете. И нечего говорить "ну, Маунти!", мистер Гарри. Ты ведь всегда стоишь за своих друзей.

Майор, конечно, и высок, и красив, и, может быть, отличный человек, да только, на мой взгляд, ведет он себя как старик, а не как молодым людям положено. Вот ваш папенька, голубчики мои, и мои бедняга Маунтин, когда были прапорщиками в полку Кингсли, успели покуралесить - было бы им чем помянуть молодость. А скажите-ка, чем ее майор Вашингтон помянет? Ничем! Ну, так в прошлый вторник вхожу я в гостиную, а он там с вашей маменькой беседует - и я знаю, говорили они про вас, потому что он сказал: "Дисциплина есть дисциплина, и ее необходимо поддерживать. Распоряжаться в доме может только один человек, и у себя, сударыня, вы должны быть полной хозяйкой".

- Он и мне говорил то же самое! - воскликнул Гарри. - Он сказал, что не любит вмешиваться в чужие дела, но что наша матушка очень рассержена - вне себя от гнева, сказал он, и просил меня слушаться мистера Уорда, а главное, уговорить Джорджа, чтобы он его слушался.

- Пусть майор Вашингтон распоряжается в своем доме, а не в моем, -

надменно произнес Джордж. И все предостережения, вместо того, чтобы пойти ему на пользу, только укрепили его упрямство и высокомерие.

На следующий же день разразилась буря ж кара обрушилась на главу маленького мятежника. Во время утренних занятий между Джорджем и мистером Уордом вспыхнула ссора. Мальчик вел себя очень дерзко без всякой на то причины. Даже брат, всегда готовый встать на его сторону, вмешался и сказал, что он не прав. Мистер Уорд сдержался - загнать пробку поглубже в бутылку и подавить гнев, не дав ему сразу же воли, называется "сдержаться" - и сказал, что сообщит о случившемся госпоже Эсмонд. После обеда мистер Уорд попросил ее милость остаться и достаточно беспристрастно изложил ей суть их ссоры.

Он сослался на Гарри, и бедняжке Гарри пришлось подтвердить все сказанное учителем.

Джордж, стоя у камина под портретом деда, высокомерно заявил, что мистер Уорд говорит совершеннейшую правду.

- Быть наставником подобного ученика - нелепо, - начал мистер Уорд и произнес длинную речь, обильно уснащенную обычными ссылками на Писание, -

при каждой из них нераскаянный Джордж улыбался и презрительно хмыкал. В завершение Уорд обратился к ее милости с просьбой разрешить ему удалиться.

- Но прежде вы должны будете наказать этого дерзкого и непослушного ребенка! - ответила госпожа Эсмонд, которая во время филиппики Уорда приходила во все больший гнев, только усугубляемый поведением ее сына.

- Наказать! - воскликнул Джордж.

- Да, сударь, наказать! Если ласки и увещевания бессильны против твоей гордыни, придется научить тебя послушанию другим способом. Я наказываю тебя сейчас, непокорный мальчишка, для того, чтобы спасти от горшей кары в иной жизни! Распоряжаться в доме может только один человек, н у себя я должна быть полной хозяйкой. Вы накажете этого, упрямого негодника, мистер Уорд, как мы с вами уговорились, и если он посмеет сопротивляться, вам помогут надсмотрщики и слуги.

Вдова, несомненно, сказала что-то в этом духе, но только, с многочисленными гневными ссылками на Писание, которые смиренному летописцу воспроизводить, однако, не подобает. Постоянно обращаться к священным книгам и приспосабливать их заветы к своим целям, постоянно впутывать небесные силы в свои, частные дела и страстно призывать их к вмешательству в собственные семейные ссоры и неприятности, претендовать на близкое знакомство с помыслами и путями небес, которое позволило бы грозить ближнему своему их громами, и точно знать судьбу, уготованную провидением и этому нечестивцу, и всем другим, кто смеет не соглашаться с вашим непогрешимым мнением, - вот.

чему научил нашу простодушную вдову ее молодой и неукротимый духовный наставник, но не думаю, чтобы наука эта принесла ей большое утешение.

Во время обличительной речи своей матушки, - и, возможно, вопреки ей, -

Джордж Эсмонд вдруг почувствовал, что был не прав.

- "Распоряжаться в доме может только один человек, и вы должны быть хозяйкой" - я знаю, кто первый сказал эти слова, - мысленно произнес он, бледнея, - и... и... я знаю, матушка, что вел себя с мистером Уордом очень дурно.

- Он сказал, что виноват! Он просит прощения! - воскликнул Гарри. -

Молодец, Джордж! Ведь этого достаточно, верно?

- Нет, этого недостаточно! - вскричала миниатюрная дама. - Непокорный сын должен понести кару за свою непокорность. Когда я упрямилась в детстве,

- что иногда случалось до того, как мой дух переменился и исполнился смирения, - маменька наказывала меня, и я покорно терпела наказание. Того же я жду и от Джорджа. Прошу вас исполнить ваш долг, мистер Уорд.

- Погодите, маменька! Вы не понимаете, что вы делаете, - сказал Джордж в чрезвычайном волнении.

- Я знаю, неблагодарный, что тот, кто жалеет розги, губит свое чадо, -

ответила госпожа Эсмонд, присовокупив еще несколько подобных же афоризмов.

Джордж слушал ее, весь бледный, с отчаянием в глазах.

На каминной полке под портретом полковника стояла чашка, которой вдова очень дорожила, так как именно из этой чашки всегда пил чай ее отец. Джордж внезапно взял чашку в руки, и по его побледневшему лицу скользнула непонятная улыбка.

- Повремените минуту. Не уходите, - обратился он к матери, которая уже направилась к двери. - Вы ведь... вы очень любите эту чашку, матушка? -

Гарри с удивлением посмотрел на брата. - Если я разобью ее, она уже никогда не будет целой, не так ли? Никакие заклепки не сделают ее целой. Чашку моего любимого дедушки! Я вел себя дурно. Мистер Уорд, я прошу у вас прощения. Я постараюсь исправиться.

Вдова бросила на сына негодующий, исполненный презрения взгляд.

- Я думала, - сказала она, - я думала, что Эсмонд не может быть трусом, но... - Тут она вскрикнула, потому что Гарри с воплем кинулся к брату, протягивая руки.

Джордж посмотрел на чашку, поднял ее повыше, разжал пальцы и уронил ее на мраморную каминную доску.

- Поздно, Хел, - сказал он. - Она уже никогда не будет целой, никогда.

А теперь, матушка, я готов, раз таково ваше желание. Может быть, вы придете посмотреть, трус ли я? Ваш слуга, мистер Уорд. Слуга? Раб! Когда я в следующий раз увижу мистера Вашингтона, сударыня, я поблагодарю его за совет, который он вам дал.

- Да исполняйте же ваш долг, сударь! - воскликнула миссис Эсмонд, топнув ножкой.

И Джордж, низко поклонившись мистеру Уорду, почтительно попросил его первым пройти в дверь.

- Остановите их, матушка! Ради бога! - крикнул бедный Хел. Но в сердце миниатюрной дамы кипела ярость, и она осталась глуха к мольбам мальчика.

- Ты рад его оправдывать! - вскричала она. - Но это будет сделано, даже если я буду вынуждена сделать это сама! - И Гарри с лицом, омраченным печалью и гневом, покинул комнату через ту же дверь, через которую только что вышли мистер Уорд и Джордж.

Вдова бросилась в кресло и некоторое время сидела неподвижно, невидящим взглядом уставившись на разбитую чашку. Затем она наклонила голову к двери -

полудюжину этих резных дверей красного дерева полковник выписал из Европы.

Некоторое время стояла глубокая тишина, а затем раздался громкий крик, заставивший вздрогнуть бедную мать.

Мгновение спустя на пороге появился мистер Уорд - лоб его был залит кровью, лившейся из глубокой раны, а за ним шел Гарри, сверкая глазами и размахивая маленьким охотничьим ножом, который всегда висел вместе с другим оружием полковника на стене в библиотеке.

- И пусть! Это сделал я! - заявил Гарри. - Я не мог стерпеть, чтобы этот мужлан бил моего брата, и когда он занес над ним руку, я бросил в него большую линейку. Я не мог удержаться. Я не собираюсь этого терпеть, и если кто-нибудь поднимет руку на меня или на моего брата, он мне заплатит за это жизнью, - кричал Гарри, размахивая ножом.

Вдова громко ахнула, а потом вздохнула, глядя на юного победителя и его жертву. Должно быть, она испытала невыразимые муки за те несколько минут, пока оставалась в столовой одна, и удары, которые в ее воображении ложились на спину ее первенца, исполосовали ей сердце. Она жаждала прижать к нему обоих своих мальчиков. Гнев ее прошел. И вполне вероятно, что ловкость и благородство младшего сына привели ее в восхищение.

- Ты гадкий непослушный мальчик, - сказала она чрезвычайно благодушным голосом. - Ах, бедный мистер Уорд! Ударил вас - какой негодник! Большой линейкой папеньки? Из черного дерева? Положи ножик, милый! Генерал Уэбб подарил его моему отцу после осады Лилля. Дайте я промою вам рану, мой добрый мистер Уорд - слава богу, что не случилось хуже. Маунтин! Принесите мне пластырь - он лежит в среднем ящике лакированного шкафчика. А вот и Джордж! Надень жилет и сюртук, дитя мое. Ты согласился вытерпеть наказание, и этого достаточно. Гарри, попроси у доброго мистера Уорда прощения за свою греховную несдержанность - и я от всего сердца прошу его простить тебя.

Старайся укрощать свою вспыльчивость, милый... и помолись, чтобы твои проступок был прощен. Мой сын! О мой сын! - И, не в силах более сдерживать слезы, она обняла своего первенца, а Гарри, положив нож, с неохотой подошел к мистеру Уорду и сказал:

- Прошу у вас прощения, сэр. Но я не мог сдержаться, даю слово чести. Я не мот стерпеть, чтобы моего брата ударили.

Вдова посмотрела на бледное лица Джорджа и испугалась. В ответ на ее виноватые ласки он холодно поцеловал мать в лоб и высвободился из ее объятий.

- Вы хотели поступить, как лучше, матушка, - сказал он. - А я был неправ. Но чашка разбита, и вся королевская конница, и вся королевская рать не смогут вновь сделать ее целой. Но ничего... поставьте ее вот так, и трещина не будет заметна, И госпожа Эсмонд вновь растерянно посмотрела на сына, а он поставил разбитую чашку на ее обычное место. Вдова почувствовала, что уже не имеет над ним власти. Он оказался сильнее. Но она об этом не жалела - ведь женщины любят не только побеждать, но и быть побежденными; в с этой минуты юный джентльмен стая хозяином Каслвуда. Его мать восхищенно смотрела, как он повернулся к Гарри, с милостивой снисходительностью протянул ему руку в сказал "благодарю тебя, брат!" - так, словно он был венценосцем, а Гарри -

генералом, помогшим ему выиграть решающую битву.

Затем Джордж подошел к мистеру Уорду, который с жалким видом все еще промывал глаза и ссадину на лбу.

- Я прошу у вас прощения за выходку Гарри, сэр, - величественно сказал он. - Видите ли, хотя мы и очень молоды, но мы джентльмены и не можем спокойно снести оскорбление от человека нам постороннего. Я покорился бы, потому что так пожелала матушка, но я рад, что она передумала.

- А какое же удовлетворение получу я, сударь? - осведомился мистер Уорд. - Кто загладит оскорбление, нанесенное мне?

- Мы очень молоды, - повторил Джордж со старомодным поклоном, - Скоро нам исполнится пятнадцать лет. Любое удовлетворение, принятое между джентльменами...

- И это, сударь, вы говорите проповеднику слова божьего! - вздрогнув, возопил мистер Уорд, который отлично знал, что оба мальчика прекрасно фехтуют, и десятки раз терпел поражение и от того, и от другого.

- Но ведь вы еще не священник. И мы думали, что вы хотите, чтобы вас считали джентльменом. Мы не знали.

- Джентльменом? Я христианин, сударь! - в ярости объявил Уорд, сжимая свои огромные кулаки.

- Ну, а если вы не хотите драться, почему вы отказываетесь простить? -

вмешался Гарри. - Если же вы не хотите простить, то почему вы отказываетесь драться? Вот это, по-моему, и есть рогатый силлогизм. - И он рассмеялся своим веселым заразительным смехом.

Впрочем, этот смех не шел ни в какое сравнение с хохотом, который раздался несколько дней спустя, когда ссора была кое-как улажена, а лоб мистера Уорда почти зажил и злополучный наставник, по своему обыкновению, произносил вечернюю проповедь. Он надеялся силой красноречия вновь внушить мальчикам почтение к себе и пробудить в своей маленькой пастве былой восторг

- он пытался преодолеть их несомненное равнодушие, он умолял небо исполнить прежним жаром их холодные сердца и ниспослать озарение тем, кто был готов отпасть. Но тщетно! Вдова более не обливалась слезами, слушая его обличения, не восхищалась громогласными метафорами и уподоблениями, не бледнела при самых палящих угрозах, которыми он уснащал свои тирады. Более того -

нередко, сославшись на головную боль, она сразу же уходила к себе, и в этих случаях остальные бывали холоднее льда. Так вот: однажды вечером Уорд, все еще отчаянно старавшийся вернуть себе попранную власть, избрал темой проповеди прелесть покорности, распущенный дух нынешнего века и необходимость во всем повиноваться нашим духовным и светским властителям.

- Ибо для чего, дорогие друзья, - величаво вопросил он (у него была привычка задавать чрезвычайно скучные вопросы и тут же давать на них само собой разумеющиеся ответы), - для чего назначаются правители, как не для того, чтобы нами кто-то управлял? Для чего нанимают наставников, как не для того, чтобы учить детей? (Здесь он уставился на мальчиков.) Для чего ферула... - Тут он запнулся, и на его лице, повернутом к юным джентльменам, появилась растерянность. Их взгляд напомнил ему о житейском значении последнего злосчастного слова. Поперхнувшись, он стукнул кулаком по столу. -

Для чего, говорю я, ферула власти...

- "Ферула" значит "линейка", - сказал Джордж, глядя на Гарри.

- Линейка! - повторил Гарри и поднес руку ко лбу над глазом, к тому самому месту, где чело бедного учителя еще хранило след недавней стычки.

Линейка - ха-ха-ха! Удержаться было невозможно. Мальчики расхохотались.

Смешливая миссис Маунтин не замедлила к ним присоединиться, а малютка Фанни, которая всегда вела себя на этой вечерней церемонии очень чинно и тихо, тут весело заворковала и захлопала в ладоши, радуясь общему смеху, хотя и не понимая, чем он вызван.

Это было уже слишком. Мистер Уорд захлопнул лежавшую перед ним книгу, в нескольких сердитых, но выразительных и мужественных словах высказал свое намерение никогда больше не тратить слов в стенах этого дома и покинул Каслвуд, не вызвав ни малейших сожалений у госпожи Эсмонд, которая всего три месяца назад души в нем не чаяла.

Глава VI

Виргинцы отправляются путешествовать

После отбытия ее злополучного духовного наставника и домашнего священника госпожа Эсмонд и ее первенец как будто совсем помирились; однако на Джорджа ссора с матерью, хотя он никогда об этом не говорил, произвела, по-видимому, тягчайшее впечатление, - во всяком случае, вскоре после описанных домашних бурь он заболел лихорадкой и в горячечном бреду раза два пронзительно кричал: "Разбита! Разбита! Она никогда уже не станет целой!" И безмолвный ужас сжимал сердце матери, ни на минуту не отходившей от своего бедного мальчика, который всю ночь беспокойно метался по постели. Перед этим недугом ее искусство оказалось бессильным: Джорджу становилось все хуже, и ему не помогали никакие снадобья из аптечки достойной вдовы, которыми она столь щедро пичкала своих подданных. Бедной женщине пришлось выдержать еще одно унижение, - однажды мистер Демпстер увидел, что вдова на своей лошадке подъезжает к его дверям. Она прискакала в метель, чтобы умолять его прийти на помощь ее бедному мальчику.

- Я перешагну через свою обиду, сударыня, - сказал он, - как вы перешагнули через свою гордость. Дай бог, чтобы я не опоздал помочь моему милому ученику!

Он сложил в сумку ланцет и весь небольшой запас имевшихся у него лекарств, кликнул своего единственного слугу - мальчика-негра, запер свою хижину и возвратился в Каслвуд. В эту ночь, как и в последующие дни, не раз казалось, что бедняжка Гарри вот-вот станет наследником Каслвуда, однако искусство мистера Демпстера победило лихорадку, приступы постепенно стали слабеть, и Джордж почти совсем поправился. Ему была предписана перемена воздуха, рекомендована даже поездка в Англию, но тут пришлось вспомнить, что вдова рассорилась с английской родней своих сыновей - из-за собственной вспыльчивости, как она теперь с раскаянием признала. Поэтому было решено, что юные джентльмены совершат путешествие по востоку и северу страны, и вот в сопровождении мистера Демпстера, снова ставшего их гувернером, и двух слуг они отбыли в Нью-Йорк, а оттуда по прекрасному Гудзону добрались до Олбани, где их принимали самые видные семьи колонии, а затем посетили французские провинции, где встретили самый радушный прием благодаря лестным рекомендательным письмам. Гарри ходил на охоту с индейцами, добывал меха и стрелял медведей, а Джордж, никогда не любивший подобных развлечений и к тому же еще не совсем оправившийся после своей болезни, стал любимцем французских дам, которые редко встречали молодых англичан, столь бегло говоривших по-французски. И Джордж так усовершенствовался в произношении, что теперь легко мог бы сойти за француза. Все соглашались, что он настоящий красавец. Менуэт он танцевал с чрезвычайным изяществом. Он сразу же запоминал модные песни и романсы, только что привезенные из Франции, и превосходно играл их на скрипке - и не пел лишь потому, что как раз в это время у него ломался голос, переходя из дисканта в бас; в довершение всего, к величайшей зависти бедняги Гарри, как раз тогда отправившегося на медвежью охоту, он дрался на дуэли с юным прапорщиком Овернского полка шевалье де ла Жаботьером, которому проколол плечо, после чего они поклялись в вечной дружбе. Мадам де Муши, супруга суперинтенданта, сказала, что счастлива пять, имеющая такого сына, н написала госпоже Эсмонд весьма малое письмо, восхваляя поведение мистера Джорджа. Боюсь, мистер Уитфилд был бы не слишком доволен, знай он, в какой восторг привела вдову доблесть Джорджа, Когда по истечении десяти восхитительных месяцев близнецы вернулись домой, их мать была поражена, увидев, насколько они выросли и повзрослели.

Особенно вытянулся Джордж - он был теперь одного роста со своим младшим братом. Когда они пудрили волосы, их невозможно было отличить друг от друга, но простота деревенского обихода позволяла пренебрегать этой сложной процедурой, и наша юные джентльмены обычно не прибегали к пудре, а только подвязывали лентой свои волосы - Джордж иссиня-черные, а Гарри белокурые.

Читатель, по доброте своей ознакомившийся с первыми страницами безыскусственной биографии мистера Джорджа Эсмонда, несомненно, заметил, что этот молодой человек был по натуре ревнив и мятежен, великодушен, кроток и не способен на ложь; однако, слишком благородный, чтобы мстить, он тем не менее не умел забывать причиненные ему обиды. Отправляясь путешествовать, Джордж не питал особо добрых чувств к некоему достойному джентльмену, чье имя впоследствии стало одним из самых знаменитых в мире; и когда он вернулся, его мнение о друге его матери я деда ни на йоту не изменилось.

Мистер Вашингтон, в то время едва достигший совершеннолетия, казался, да и ощущал себя много старше своего возраста. Его поведение неизменно отличалось необычайной простотой и серьезностью - он с самых юных лет управлял делами своей матери и всей семьи и пользовался среди соседей-помещиков уважением, какое нелегко было бы заслужить человеку и вдвое старше.

Миссис Маунтин, подруга и компаньонка госпожи Эсмонд, нежно любившая и обоих мальчиков, и свою покровительницу,, несмотря на достоянные ссоры с этой последней и ежедневные угрозы в скором времени покинуть ее кров, обладала незаурядным эпистолярным талантом и писала близнецам во время их странствий очень забавные и интересные письма. Туе следует упомянуть, что миссис Маунтин тоже была ревнивой натурой, а кроме того - великой свахой, а потому воображала, будто все питают намерение сочетаться браком со всеми остальными. Стоило приехать в Каслвуд неженатому мужчине, и Маунтин уже приписывала ему матримониальные замыслы в отношении хозяйки дома. Она твердо верила, что гнусный мистер Уорд пытался ухаживать за вдовой, и не сомневалась, что он ей нравится. Она знала, что мистер Вашингтон собирается жениться, была убеждена, что столь практичный молодой человек будет подыскивать себе богатую невесту. Ну, а разница в возрасте, так пусть майор

(он был майором милиции) и моложе госпожи Эсмонд на пятнадцать лет - что из того? Ведь в их семье подобные браки - не редкость; на сколько лет миледи, ее матушка, была старше полковника, когда выходила за него? Когда стала его женой и так ревновала бедного полковника, что ни на шаг его от себя не отпускала! Бедный, бедный полковник! После смерти жены он тут же очутился под башмаком дочки. А она, по примеру матушки, конечно, снова выйдет замуж, можете не сомневаться. Госпожа Эсмонд была сущей пигалицей - менее пяти футов росту на самых высоких каблуках и с самой высокой прической, а мистер Вашингтон ростом был в добрых шесть футов два дюйма и широкоплеч. Высокие же и широкоплечие мужчины всегда женятся на пигалицах; откуда следовало, что мистер Вашингтон обязательно должен иметь виды на вдову. Что могло быть логичнее такого вывода?

Она сообщила эти мудрые заключения своему мальчику (как она называла Джорджа), а он просил ее во имя всего святого не давать воли языку. Это она сделать может, отвечала миссис Маунтин, но вот держать всегда закрытыми глаза ей никак не удастся; после чего она принялась описывать сотни всяких случаев, которые произошли за время его отсутствия и, как ей казалось, подтверждали ее правоту. Сообщила ли Маунтин свои милые подозрения его брату, сурово спросил Джордж. Нет. Ведь ее мальчик - Джордж, а Гарри -

мальчик своей матери.

- Она больше любит его, а я больше люблю тебя, Джордж, - вскричала Маунтин. - А кроме того, поговори я с ним, он сразу же обо всем расскажет матери. Бедняжка Гарри не умеет молчать - а тогда у меня с ее милостью выйдет хорошенькая ссора!

- Я прошу тебя, Маунтин, молчать об этом, - произнес мистер Джордж с величайшим достоинством. - Иначе мы с тобой тоже поссоримся. Ни мне и никому другому на свете ты и заикаться не должна о столь нелепом подозрении.

Нелепом? Почему же нелепом? Мистер Вашингтон постоянно бывает у вдовы.

Его имя не сходит с ее уст. Она без конца хвалит его сыновьям и ставит в пример. Она всегда советуется с ним о хозяйстве и делах имения. Она не купила ни одной лошади и не продала ни одного бочонка табака, не узнав предварительно его мнения. Одна из комнат в Каслвуде уже получила название

"комната мистера Вашингтона". Когда он уезжает, то оставляет та" одежду и саквояж!

- О Джордж, Джордж! Настанет день, когда он не уедет! - простонала Маунтин, которая, разумеется, постоянно возвращалась к запретной теме.

Мистер Джордж в обращении с фаворитом своей матери пускал теперь в ход всю свою ледяную вежливость, которая весьма раздражала достойного джентльмена, либо жгучие сарказмы, через которые тот прорывался так, как прорывался через колючие заросли во время своих частых охотничьих прогулок с Гарри Уорингтоном, пока Джордж, удалившись в свои шатры, занимался математикой, французским языком или латынью, томясь в учебной комнате и чувствуя себя все более и более одиноким.

Однажды Гарри отлучился из дому с какими-то своими приятелями (боюсь, что в выборе друзей он далеко не всегда бывал осмотрителен, и мистер Вашингтон составлял среди них скорее исключение), когда этот последний приехал в Каслвуд. Он был так внимателен и нежен с хозяйкой дома, а она встретила его с такой сердечностью, что ревность Джорджа Уорингтона чуть-чуть не вырвалась наружу. Но оказалось, что это был прощальный визит.

Майор Вашингтон отправлялся в длительное и опасное путешествие - к западной границе Виргинии и еще дальше. В течение последнего времени французы все чаще вторгались на нашу территорию. Правительство метрополии, так же, как и виргинские и пенсильванские власти, было встревожено этой воинственностью хозяев Луизианы и Канады. Французские солдаты уже согнали немало наших поселенцев с их земель, и губернаторы английских провинций решили положить конец этим набегам или хотя бы выразить протест.

Границы своих американских владений мы определяли согласно принципу, во всяком случае, удобному для колонистов. Принцип этот заключался в следующем: те, кому принадлежало побережье, имели право и на псе внутренние земли вплоть до Тихого океана - другими словами, английские договоры устанавливали только южный и северный рубежи американских колоний Британии, в западном же направлении они ничем не были ограничены. Французы, однако, владея колониями на севере и на юге континента, стремились соединить их по Миссисипи, реке Святого Лаврентия и цепи Великих внутренних озер, расположенных к западу от английских владений. Когда в 1748 году между Францией и Англией был подписан мир, вопрос о колониях остался неулаженным, и ему предстояло вновь стать причиной раздора, едва одно из этих королевств собралось бы с силами, чтобы потребовать его разрешения в свою пользу. Положение обострилось к 1753 году, когда английские и французские поселенцы столкнулись на реке Огайо.

Разумеется, помимо французов и англичан, существовали и другие люди, считавшие себя законными хозяевами территории, за которую сражались дети их Белых Отцов, - речь шла об индейцах, исконных собственниках этих земель.

Однако мудрецы в Сент-Джеймском дворце и в Версале благополучно предпочли считать указанный спор делом одних только европейцев, а не краснокожих, и лишили этих последних права участия в нем, хотя обе тяжущиеся стороны в случае необходимости охотно прибегали к помощи их томагавков.

Некая земельная компания, носившая название "Компания Огайо", получила от виргинского правительства земли по берегам этой реки, а затем в ее владения вторглись французские отряды и бесцеремонно выгнали оттуда английских поселенцев. Те попросили о защите виргинского губернатора мистера Динуидди, который решил отправить к командующему французскими войсками на Огайо посланника с требованием прекратить вторжения на территорию его величества короля Георга.

Мистер Вашингтон, понимая, какую возможность отличиться дает подобная миссия молодому человеку вроде него, поспешил предложить вице-губернатору свои услуги и, оставив свой виргинский дом, поместье и все занятия, отправился с его поручением к французскому командующему. В сопровождении проводника, переводчика и нескольких слуг бесстрашный молодой посол осенью

1753 года по индейским тропам пробрался от Уильямсберга почти к самым берегам озера Эри и встретился с французом в форте Ле-Беф. Ответ этого высокопоставленного офицера был краток: ему приказано удерживать этот край и изгнать из него всех англичан. Французы открыто объявили о своем намерении завладеть Огайо. И с этим грубым ответом посланцу Виргинии пришлось пуститься в трудный и опасный обратный путь через дремучие леса и замерзшие реки, находя дорогу по компасу и ночуя в снегу у костра.

Гарри Уорингтон клял свою злосчастную судьбу - уехав на петушиный бой, он упустил возможность принять участие в предприятии куда более благородном и интересном. А майор Вашингтон по возвращении из поездки, во время которой он выказал столько героизма и скромности, продолжал пользоваться особым расположением хозяйки Каслвуда. Она постоянно ставила его в пример сыновьям.

- Ах, Гарри! - повторяла она. - Только подумать, что ты тратишь время на петушиные бои и лошадиные скачки, а майор в диких лесах должен был беречься французов и сражаться с замерзающими реками! Ах, Джордж! Ученость, разумеется, прекрасная вещь, но мне хотелось бы, чтобы мой старший сын послужил и своей родине!

- Я буду очень рад вернуться в отчизну и поступить там на службу, -

отвечал Джордж. - Не хотите же вы, чтобы я служил под командой мистера Вашингтона в его новом полку или попросил бы офицерский чин у мистера Динуидди?

- Эсмонд может принять офицерский чин только от короля! - возразила благородная дама. - И я скорее пойду с сумой, чем стану просить милости у вице-губернатора мистера Динуидди.

В это время мистер Вашингтон набирал полк - под эгидой виргинского правительства, предоставившего ему для этой цели весьма скудные средства - и намеревался с его помощью воспрепятствовать французским притязаниям более успешно, нежели это удалось ему, когда он был только послом. Власти уже отправили на запад небольшой отряд под командованием полковника Трента с приказом утвердиться там и отражать все нападения врага. Французские войска, численно значительно превосходившие наши, встретились с английскими аванпостами, которые пытались укрепиться на границе Пенсильвании в том месте, где теперь вырос огромный город Питтсбург. Виргинский офицер, имевший в своем распоряжении только сорок солдат, не мог оказать никакого сопротивления двадцатикратно сильнейшему неприятелю, который появился перед его недостроенным фортом. Французы позволили ему спокойно уйти, а сами завладели его крепостью, завершили ее постройку и назвали ее фортом Дюкен в честь канадского губернатора. Вплоть до этого времени не произошло еще никаких открытых военных действий. Войска двух враждующих держав противостояли друг другу, пушки были заряжены - но никто еще не отдал команды: "Пли!" Как странно, что молодому виргинскому офицеру выпало на долю произвести в первобытном пенсильванском лесу роковой выстрел - и разбудить войну, которой суждено было длиться шестьдесят лет, захватить всю его родную страну и перекинуться в Европу, стоить Франции ее американских владений, отторгнуть от нас наши американские колонии и создать великую западную республику, а затем, утихнув в Новом Свете, вновь разбушеваться в Старом, причем из мириад участников этой гигантской схватки величайшая слава досталась тому, кто нанес первый удар!

Сам же он и не подозревал о том, что готовила ему судьба. Простой деревенский джентльмен, он, желая послужить своему королю и исполнить свой долг, добровольно взял на себя миссию посла и выполнил ее безупречно. В следующем году, командуя небольшим полком провинциальной милиции, он отправился в поход против французов. Встретившись с их авангардом, он открыл огонь и убил вражеского офицера. Затем ему пришлось отступить, а позже и капитулировать перед превосходящими силами французов. 4 июля 1754 года молодой полковник вывел свой небольшой отряд из маленького форта, где они наспех укрепились (назвав эту крепость "фортом Необходимость"), уступил его без боя победителю и отправился восвояси.

На этом его военная карьера прервалась: после бесплодного и бесславного похода его полк был распущен. Удрученный, исполнившийся смирения, молодой офицер через некоторое время навестил своих старых друзей в Каслвуде. Он был еще совсем юношей и, возможно, перед началом своей первой кампании не только питал радужные надежды на успех, но и высказывал их вслух.

- Я был сердит на вас, когда мы расстались, - сказал он Джорджу Уорингтону, протягивая ему руку, которую тот горячо пожал. - Мне казалось, Джордж, что вы считали ничтожными и меня, и мой полк. Я думал, что вы посмеиваетесь над нами, и это меня очень сердило. Я слишком много хвастался нашими будущими победами.

- Нет-нет, Джордж, вы сделали все, что было в ваших силах, - возразил его собеседник, в чьей душе былую ревность заслонило сочувствие к несчастью давнего друга их семьи. - Все понимают, что сто пятьдесят измученных голодом солдат, оставшихся почти без пороха, не могли противиться вооруженному до зубов неприятелю, к тому же впятеро превосходившему их численностью; те же, кто знает мистера Вашингтона, не сомневаются, что он исполнил свой долг до конца. Мы с Гарри в прошлом году видели французов в Канаде. Они повинуются единой воле, а в наших провинциях каждый губернатор поступает по-своему.

Французы послали против вас королевские войска...

- О, если бы у нас тут были королевские войска! - вскричала госпожа Эсмонд, гордо откинув голову. - Дайте нам два-три хороших английских полка, и французы побегут. - Вы презираете провинциальную милицию, и после нашей неудачи я ничего не могу вам возразить, - мрачно ответил полковник. - Но когда я был тут в прошлый раз, вы верили в меня! Разве вы не помните, какие победы вы пророчили мне... и как я сам, наверное, хвастал за стаканом вашего превосходного вина? Но все эти прекрасные мечты теперь рассеялись. Вы, сударыня, только по доброте своей оказали такой ласковый прием жалкому неудачнику. - И молодой солдат грустно поник головой.

Чувствительный Джордж Уорингтон был растроган этим безыскусственным признанием и искренней печалью. Он уже хотел сказать мистеру Вашингтону несколько дружеских слов ободрения, но его матушка, к которой обращался полковник, опередила его.

- Только по доброте, полковник Вашингтон? - сказала вдова. - Мне не приходилось слышать, чтобы наш пол отворачивался от своих друзей лишь потому, что они несчастны.

И она сделала полковнику изящнейший реверанс, который тотчас пробудил в груди ее сына ревность еще злейшую, чем прежде.

Глава VII

Приготовления к войне

Что может дать человеку больше права на сочувствие, чем храбрость, молодость, красота и несчастье? Будь у госпожи Эсмонд хоть двадцать сыновей, почему это должно было препятствовать ей восхищаться молодым воином? И комната мистера Вашингтона стала теперь еще больше комнатой мистера Вашингтона. Вдова бредила им и повсюду восхваляла его. Она даже чаще, чем прежде, указывала сыновьям на его достоинства и сравнивала высокие добродетели полковника с погоней за удовольствиями, которой предается Гарри

(легкомысленный шалопай!), и с вечным корпением Джорджа над книгами. Эти неумеренные похвалы, да еще в устах его матери, отнюдь не уменьшали неприязни Джорджа к мистеру Вашингтону. Он продолжал лелеять демона ревности в своей душе до тех пор, пока, вероятно, не стал в тягость и самому себе и окружающим. Шутки его были теперь столь изощренными, что простодушная госпожа Эсмонд их не понимала и совсем терялась от этих сарказмов, не зная, чем объяснить его угрюмую желчность.

Тем временем в мире происходили события, которым суждено было оказать влияние на судьбу всех членов нашего скромного семейства. Ссора между французскими и английскими североамериканцами из колониальной превратилась в национальную. В Канаду уже прибыли подкрепления из Франции, а в Виргинии ожидались английские войска.

"Увы, дорогой друг! - писала из Квебека мадам де Муши своему юному приятелю Джорджу Уорингтону. - Сколь немилостива к нам судьба! Я уже вижу, как вы покидаете объятия обожаемой матери, чтоб кинуться в объятия Беллоны.

Я вижу раны, покрывающие вас после многих сражений. И мне трудно желать победы нашим лилиям, когда вы готовитесь к битве под знаменем британского льва. Есть вражда, которую не приемлет сердце, - и в эти дни тревог ее, конечно, нет между нами. Все ваши здешние друзья шлют поклоны и приветы вам и господину Любителю Медвежьей Травли, вашему брату (этому бесчувственному Ипполиту, который предпочитал радости охоты изящной беседе наших дам!). Ваш друг, ваш враг шевалье де ла Жаботьер жаждет встретиться со своим великодушным противником на полях Марса. Его превосходительство господин Дюкен говорил о вас вчера вечером за ужином. Господин Дюкен и мой муж шлют своему юному другу поклон, к которому присоединяет самые лучшие свои пожелания искренне ваша президентша де M уши".

"Знамя британского льва", упомянутое прекрасной корреспонденткой Джорджа, действительно было уже развернуто, и под ним собиралось немало королевских солдат. Им предстояло отобрать у французов все, что они успели захватить в английских владениях. В Америке на средства короля было набрано два полка, а из метрополии туда отплыл флот с еще двумя полками под командованием опытного ветерана. В феврале 1755 года коммодор Кеппел на знаменитом корабле "Центурионе", на котором Энсон совершил свое кругосветное плаванье, прибыл в Хемптон-Родс в сопровождении еще двух военных кораблей, имея на борту генерала Брэддока со штабом и частью армии. Командующим генерала Брэддока назначил герцог. Сто лет назад герцога Камберлендского называли в Англии просто "герцог" - как впоследствии еще одного знаменитого полководца. Конечно, вышеупомянутый принц не был столь велик, как считали его приверженцы, но уж наверное не был он и так плох, как утверждали его враги. Вслед за генералом принца Уильяма прибыли транспортные суда, привезшие множество припасов, солдат и денег.

Великий человек высадил свои войска в Александрии на реке Потомак и отбыл в Аннаполис в Мэриленде, куда созвал на совет губернаторов всех колоний и потребовал, чтобы они добились от своих провинций существенной помощи в этом общем деле.

Прибытие генерала и его маленькой армии вызвало чрезвычайное волнение во всех провинциях, а больше всего - в Каслвуде. Гарри немедля отправился в Александрию, чтобы посмотреть военный лагерь. Стройные ряды палаток, бодрая музыка флейт и барабанов привели его в восторг. Он тут же перезнакомился с офицерами обоих полков и мечтал только о том, чтобы отправиться с ними в поход, а тем временем был желанным гостем за их столом.

Госпожа Эсмонд была очень довольна, что ее сыновьям представился случай побыть в обществе благородных английских джентльменов. Она не сомневалась, что такое знакомство может пойти им только на пользу и что офицеры, прибывшие из Англии, совсем не похожи на приятелей Гарри - виргинских помещиков, любителей скачек и петушиных боев, и на судейских, стряпчих и прихлебателей, окружавших вице-губернатора. Госпожа Эсмонд с необыкновенной зоркостью распознавала льстецов в чужих домах. А к небольшому правительственному кружку в Уильямсберге она относилась с особой насмешливостью, от души презирая тамошний этикет и смехотворные претензии на знатность.

Что же касается общества королевских офицеров, то мистер Гарри и его старший брат только улыбались, слушая похвалы, которые их матушка расточала элегантности и безупречным манерам господ армейцев. Если бы достойной даме была известна вся истина, если бы она слышала их шуточки и песни, которые они распевали за вином и пуншем, если бы она видела, в каком состоянии многих из них уносили после пирушки к ним на квартиры, она не стала бы с такой горячностью рекомендовать их общество своим сыновьям. Солдаты и офицеры наводнили окрестности города, пугая мирных фермеров и сельских жителей своим буйством; генерал бушевал и проклинал свою армию за бесчинства, а колонистов - за изменническую скаредность; солдаты вели себя так, словно находились в покоренной стране, - презирали ее обитателей и оскорбляли жен даже своих индейских союзников, которые присоединились к прибывшим в Америку английским воинам, чтобы вместе с ними выступить против французов. Генерал был вынужден изгнать индианок из лагеря. Их мужья, пораженные и возмущенные, ушли вместе с ними, о чем генералу пришлось очень пожалеть несколько месяцев спустя, когда их помощь оказалась бы неоценимой.

Возможно, до госпожи Эсмонд доходили кое-какие истории о лагерной жизни, но она ничего не желала слушать. Солдаты остаются солдатами, кто же этого не знает? А те офицеры, которых приглашали в Каслвуд ее сыновья, были чрезвычайно воспитанными и светскими людьми - "то соответствовало истине.

Вдова принимала их очень любезно, а лучше охоты, чем в ее поместье, не было нигде. Вскоре сам генерал прислал хозяйке Каслвуда весьма вежливое письмо.

Его отец служил с ее батюшкой под командой прославленного Мальборо, и в Англии еще помнят и чтут имя полковника Эсмонда. С разрешения ее милости генерал Брэддок хотел бы иметь честь посетить ее в Каслвуде и воздать дань уважения дочери столь заслуженного офицера.

Если бы госпожа Эсмонд знала причину любезности генерала Брэддока, она, возможно, не была бы так ею очарована. Главнокомандующий во время своего пребывания в Александрии устраивал утренние приемы для местного дворянства, и на один из них явились наши каслвудские близнецы, которые отправились представиться великому человеку верхом на лучших своих лошадях, в самых последних полученных из Лондона костюмах и в сопровождении двух лакеев-негров в великолепных ливреях. Генерал, сердитый на местную знать, не обратил на молодых джентльменов никакого внимания и только за обедом случайно спросил своего адъютанта, кто были эти деревенские увальни в красно-сине-золотых камзолах.

С его превосходительством обедали тогда губернатор Виргинии мистер Динуидди, представитель Пенсильвании и еще кто-то.

- А! - сказал мистер Динуидди. - Это сынки принцессы Покахонтас.

После чего генерал с отменным ругательством вопросил:

- А это еще кто?

Динуидди, сильно недолюбливавший миниатюрную даму, так как эта властная особа сотни раз обходилась с ним весьма непочтительно, поспешил выставить госпожу Эемонд в очень забавном свете, высмеял ее чванство и непомерные претензии и продолжал развлекать генерала Брэддока анекдотами о ней, пока его превосходительство не задремал.

Когда генерал проснулся, Динуидди уже ушел, но филадельфиец еще сидел за столом, оживленно беседуя с офицерами. Генерал продолжил разговор с того места, на котором уснул, и, заговорив о госпоже Эсмонд в резких и не слишком изысканных выражениях, какие были в ходу у военных в те дни, осведомился еще раз, как бишь Динуидди назвал эту старую дуру. После чего с гневом и презрением начал поносить местное дворянство, да и всю страну вообще.

Филадельфиец, мистер Франклин, повторил имя вдовы, высказал о ее характере мнение, весьма отличное от мнения мистера Динуидди, сообщил множество сведений о ней, ее отце и ее поместье (впрочем, он всегда проявлял такую же осведомленность, о каком бы предмете или человеке ни зашла речь), объяснил генералу, что у госпожи Эсмонд есть большие стада, лошади и всяческие припасы, могущие оказаться очень полезными при настоящем положении дел, и посоветовал ему постараться завоевать ее расположение. Генерал давно уже пришел к выводу, что мистер Франклин - на редкость разумный и проницательный человек, и теперь соизволил приказать адъютанту пригласить этих двух юношей на следующий день к обеду. Когда они явились, он обошелся с ними очень благосклонно и ласково, а его приближенные были к ним весьма внимательны. Они же вели себя, как и подобало людям, носящим столь славное имя, - скромно, но с большим достоинством. Домой они вернулись чрезвычайно довольные, и их мать была не меньше польщена любезным приемом, который его превосходительство оказал ее мальчикам. В ответ на письмо Брэддока госпожа Эсмонд начертала послание в лучшем своем стиле, благодаря его за память и прося назначить день, когда она будет иметь честь принять его превосходительство в Каслвуде.

Можно не сомневаться, что прибытие армии и будущая военная экспедиция служили в Каслвуде предметом бесконечных обсуждений. Гарри мечтал отправиться в этот поход. Он бредил войной и сражениями и все время проводил в Уильямсберге в обществе офицеров; он вычистил и отполировал все ружья, шпаги и сабли в доме и, вернувшись к забаве своего детства, опять принялся муштровать негров. Его мать, в которой жил доблестный дух, понимала, что пришло время кому-то из ее сыновей расстаться с ней и отправиться служить королю. Но о том, на кого должен пасть жребий, она боялась и думать.

Старшего она уважала, восхищалась им, однако чувствовала, что младшего любит более горячо.

Гарри же, как ни грезил он призванием солдата, как ни мечтал об этой славной судьбе, также почти не осмеливался заговаривать о своем заветном желании. Раза два, когда он попробовал коснуться этой темы с Джорджем, тот мрачно хмурился. Гарри питал к старшему брату чисто феодальную привязанность, обожал его и во всем был готов уступать ему, как главе рода.

Теперь Гарри, к своему бесконечному ужасу, убедился, что Джордж со свойственной ему серьезностью предался военным занятиям. Джордж достал с полок все описания походов принца Евгения и Мальборо, все военные книги, принадлежавшие его деду, и наиболее воинственные из "Биографий" Плутарха. Он опять начал заниматься с Демпстером фехтованием. Старый шотландец был неплохим знатоком военного искусства, хотя и предпочитал скрывать, где он ему научился.

Госпожа Эсмонд послала ответ на письмо его превосходительству со своими сыновьями и сопроводила его такими великолепными подарками его штабу и офицерам обоих королевских полков, что генерал не раз и не два поблагодарил мистера Франклина, с чьей помощью он приобрел столь полезного союзника.

Быть может, кому-нибудь из молодых людей хотелось бы участвовать в кампании? - осведомился генерал. Один их друг, который часто о них рассказывал, - мистер Вашингтон, потерпевший такую неудачу в прошлогоднем походе, - уже обещал стать его адъютантом, и его превосходительство был бы рад зачислить в свою свиту еще одного виргинского джентльмена. При этом предложении глаза Гарри засияли, и, раскрасневшись, он воскликнул, что будет счастлив отправиться в поход. Джордж, пристально глядя на младшего брата, сказал, что один из них сочтет за большую честь сопровождать его превосходительство, но долг другого - остаться дома и заботиться об их матушке. Гарри не произнес больше ни слова. Он по-прежнему повиновался воле Джорджа. Как ни хотелось ему отправиться на войну, он был готов молчать об этом, пока Джордж не объявит о своем решении. А кроме того, самая сила его желания делала его робким. И когда они с Джорджем возвращались домой, он не решился коснуться этой темы. Милю за милей они ехали молча или пытались завязать разговор о посторонних предметах, но каждый знал, о чем думает другой, и боялся коснуться рокового вопроса.

Дома юноши рассказали матери о предложении генерала Брэддока.

- Я знала, что так будет, - сказала она. - В такое тяжелое время наша семья не может оставаться в стороне. Вы... вы уже решили, кто из вас меня покинет? - Она переводила взгляд с одного на другого, равно страшась услышать и то и другое имя.

- Ехать должен младший, матушка! Конечно, ехать должен я! - воскликнул Гарри, багрово краснея.

- Конечно, ехать должен он, - подхватила миссис Маунтин, присутствовавшая при разговоре.

- Ну вот! И Маунтин говорит то же! И я это говорю, - повторил Гарри, искоса поглядывая на Джорджа.

- Ехать должен глава семьи, матушка, - печально сказал Джордж.

- Нет-нет! Ты нездоров. Ты так до конца и не оправился после твоей лихорадки. Ему ведь не следует ехать, верно, Маунтин?

- Милый мой Хел! Ты был бы лучшим солдатом, чем я. Вы с Джорджем Вашингтоном большие друзья и были бы рады обществу друг друга, а меня он не любит, как и я его, хоть им и очень восхищаются в нашей семье. Но видишь ли, таков закон чести, мой Гарри. (Он обращался к брату, и тут голос его стал удивительно ласковым и нежным.) Мне все это тяжело только потому, что я должен ответить тебе отказом. Ехать обязан я. Если бы судьба не мне, а тебе подарила те лишние полчаса, на которые я старше тебя, то это был бы твой долг и ты настоял бы на своем праве - конечно, настоял бы.

- Да, Джордж, - сказал бедняга Гарри. - Не спорю - так оно и было бы.

- Ты останешься дома и будешь заботиться о Каслву-де и о матушке. Если со мной что-нибудь случится, ты заменишь здесь меня. Я хотел бы уступить тебе, милый, как ты, я знаю, пожертвовал бы ради меня жизнью. Но каждый из нас должен исполнить свой долг. Что сказал бы наш дед, будь он жив?

Их мать с гордостью посмотрела на сыновей.

- Мой отец сказал бы, что его внуки - истинные джентльмены, -

прерывающимся голосом произнесла госпожа Эсмонд и удалилась, быть может, не желая, чтобы молодые люди видели, как она взволнована.

Слуги незамедлительно проведали, что мистер Джордж идет на войну. Дина, его кормилица, начала громогласно оплакивать разлуку с ним, а Филлис, старая нянька Гарри, рыдала еще громче, потому что массу Джорджа, как всегда, предпочли массе Гарри. Сейди, слуга Джорджа, стал укладываться, без умолку похваляясь своими будущими подвигами, а Гамбо, слуга Гарри, притворно хныкал из-за того, что остается дома, хотя никогда не отличался воинственными наклонностями.

Но больше всех домочадцев решением Джорджа отправиться в поход была возмущена миссис Маунтин. Она очень на него сердилась. Он просто не хочет понять, какую ошибку совершает, покидая Каслвуд. Она просила, умоляла, требовала, чтобы он изменил свое решение, и клялась, что ничего хорошего его отъезд не принесет.

Джордж был удивлен упорными возражениями достойной дамы.

- Я знаю, Маунтин, что Гарри был бы лучшим солдатом, чем я, но в конце концов это мой долг!

- Твой долг - оставаться дома! - заявила Маунтин, топнув ногой.

- Но почему об этом не сказала матушка, когда мы только что все это обсуждали?

- Ваша матушка! - произнесла Маунтин с наигорчайшим сардоническим смешком. - Ваша матушка, мой бедный мальчик!

- Что означает твой горестный вид, Маунтин?

- А может быть, ваша матушка хочет, чтобы ты уехал, Джордж! -

продолжала миссис Маунтин, покачивая головой. - Может быть, мой бедный обманутый мальчик, вернувшись, ты найдешь тут отчима.

- О чем ты говоришь? - воскликнул Джордж, и кровь прихлынула к его щекам.

- Или, по-твоему, я слепа и не вижу, что здесь творится? Голубчик, я ведь уже говорила тебе, что полковнику Вашингтону нужна богатая жена. Когда ты уедешь, он сделает предложение твоей матери, и, вернувшись, ты узнаешь, что он стал здесь хозяином. Вот почему ты не должен уезжать, бедный, несчастный, простодушный мальчик! Разве ты не видишь, как она его любит? Как с ним носится? Как всегда его расхваливает и тебе, и Гарри, и всем, кто сюда приезжает?

- Но ведь он тоже идет в поход! - возразил Джордж.

- В брачный поход, голубчик, - стояла на своем вдова прапорщика.

- Да нет же! Сам генерал Брэддок сказал мне, что мистер Вашингтон согласился стать его адъютантом.

- Уловка! Уловка, чтобы отвести тебе глаза, бедный мой мальчик, -

вскричала Маунтин. - Его ранят, и он вернется - вот увидишь, так и будет. У меня есть доказательство, что я говорю правду... доказательство, написанное его собственной рукой, - вот посмотри! - С этими словами она извлекла из кармана исписанный лист бумаги, и Джордж узнал хорошо ему известный почерк мистера Вашингтона.

- Откуда у тебя этот листок? - спросил Джордж, побелев.

- Я... я нашла его в спальне майора, - смущенно ответила Маунтин.

- Ты читаешь частные бумаги нашего гостя? Стыдись! - воскликнул Джордж.

- Я не стану этого читать. - И он швырнул листок в горящий камин.

- Это была случайность, Джордж. Я нечаянно прочла. Даю тебе слово. Ты ведь знаешь, что комната майора предназначена для губернатора Динуидди, а парадную спальню готовят для генерала Брэддока, и мы ждем уж не знаю сколько гостей, и мне нужно было перенести вещи, которые майор вечно оставляет тут,

- он уже ведет себя здесь словно у себя дома, - в его новую комнату, и этот листок выпал из его бювара, а я случайно увидела, что в нем, и решила тогда, что мой долг - прочесть все до конца.

- О да, ты ведь мученица долга, Маунтин! - мрачно сказал Джордж. -

Наверное, жена Синей Бороды полагала, что, подглядывая в замочные скважины, она исполняет свой долг.

- Я в жизни не подглядывала в замочные скважины, Джордж! Стыдно тебе говорить так! Ведь я растила тебя, лелеяла и нянчила, как мать, просиживала над тобой ночи, когда ты болел, вот на этих руках переносила тебя с кровати на софу. Нет, сударь, нечего сейчас их гладить! Твоя милая Маунтин, как бы не так! И слушать ничего не хочу. Ты злишься, ругаешься и обижаешь меня -

ту, кто любит тебя, точно твоя мать... Твоя мать? Ах, если бы она тебя хоть вполовину так любила! Все вы не знаете, что такое благодарность. Мой мистер Маунтин был негодяем, и вы все такие же.

В камине едва тлели два полена, и, без сомнения, Маунтин сразу заметила, что упавшей в золу бумаге не грозит никакая опасность, не то она выхватила бы злополучный листок, рискуя обжечь руки, и только потом разразилась бы вышеприведенной оправдательной речью. Быть может, Джордж был поглощен своими горькими мыслями, а может быть, ревность взяла в нем верх над всеми остальными чувствами, но как бы то ни было, он не помешал ей теперь нагнуться и поднять листок.

- Поблагодари свою счастливую звезду, голубчик, что я спасла это письмо, - воскликнула Маунтин. - Смотри! Вот его собственные слова, написанные четко, словно стряпчим. Не моя вина, что он их написал, а я их нашла. Прочти и убедись сам, Джордж Уорингтон, и скажи спасибо, что твоя бедная милая старушка Маунтин блюдет твои интересы.

Каждое слово, каждая буква на роковом листке были так разборчивы, что Джордж против воли прочел этот документ.

- Никому ни слова, Маунтин, - приказал он, грозно взглянув на нее. -

Я... я верну этот листок мистеру Вашингтону.

Маунтин совсем перепугалась, увидев выражение его лица и сообразив, что она наделала и какие это может иметь последствия.

За обедом мать встревоженно спросила Джорджа, почему он так бледен - уж не заболел ли он?

- Неужели, сударыня, вы полагаете, - ответил он, наливая себе большой бокал вина, - что разлука со столь нежной матерью может не причинить мне жестокого горя?

Достойная дама не поняла, что означают его слова, его странный дикий взгляд и еще более странный смех. Он принялся поддразнивать всех, кто сидел за столом, окликал слуг, подшучивал над ними, а сам продолжал пить. Каждый раз, когда открывалась дверь, он оборачивался - как и Маунтин, чья нечистая совесть уже рисовала ей фигуру мистера Вашингтона, переступающего порог.

Глава VIII, в которой Джордж страдает от весьма распространенного недуга

В день, когда госпоже Эсмонд предстояло принять генерала, каслвудский дом был убран со всей возможной пышностью, а сама госпожа Эсмонд оделась куда великолепнее обычного. Она старалась почтить своего гостя, насколько это было в ее силах, и хотела, чтобы приглашенное общество провело время как можно приятнее, хотя самой ей было не до веселья. Первым прибыл новый адъютант генерала. Вдова вышла ему навстречу в крытую галерею, служившую крыльцом. Он спрыгнул с коня у самых ступеней, и его слуги увели лошадей в хорошо знакомую им конюшню. Во всей Виргинии ни у кого не было таких прекрасных скакунов, как у мистера Вашингтона, и никто не мог сравниться с ним в искусстве верховой езды.

Прежде чем отправиться снимать сапоги, он некоторое время оставался со своей хозяйкой на галерее. Ей нужно было многое ему сообщить, узнать все подробности о том, как он был назначен адъютантом генерала Брэддока, и обсудить близкий отъезд ее сына. Пока они беседовали, мимо них то и дело пробегали слуги-негры с яствами для предстоящего пира, и они спустились на лужайку перед домом, где стали прогуливаться в прохладной тени.

Мистер Вашингтон сказал, что его превосходительство должен вот-вот прибыть и что с ним в карете едет мистер Франклин, представитель Пенсильвании.

Этот мистер Франклин, как слышала миссис Эсмонд, был когда-то подмастерьем у печатника, - до чего же мы дошли, если такие людишки разъезжают в карете главнокомандующего! Мистер Вашингтон заметил, что, разъезжает ли он в карете или ходит пешком, он чрезвычайно умный и осведомленный джентльмен. Миссис Эсмонд высказала мнение, что майор слишком уж снисходителен к этому господину, однако мистер Вашингтон невозмутимо продолжал утверждать, что печатник - чрезвычайно одаренный, полезный и достойный человек.

- Во всяком случае, я рада, что товарищами моего сына в походе будут не плебеи-ремесленники, а джентльмены, люди истинно благородные и светские, -

объявила госпожа Эсмонд самым величественным тоном.

Мистер Вашингтон не раз видел этих истинно благородных и светских людей после неумеренных возлияний и, возможно, подумал, что далеко не все их слова и поступки окажутся столь уж поучительны и полезны для юноши, еще только вступающего в жизнь; однако он благоразумно промолчал и сказал только, что Гарри и Джордж, раз они выходят в широкий мир, должны быть готовы не только к хорошему, но и к дурному и к знакомству с людьми самых разных сословий.

- Но в обществе заслуженного ветерана лучшей армии в мире, - растерянно сказала вдова, - в обществе джентльменов, выросших при дворе, в обществе друзей его королевского высочества герцога...

Ее друг только наклонил голову. Обычное выражение достойной серьезности не покинуло его лица.

- И в вашем обществе, дорогой полковник Вашингтон, - в обществе того, кого всегда так высоко ценил мой отец! Вы не знаете, как он вам доверял! Вы ведь будете оберегать моего мальчика, сэр, не правда ли? Вы старше его всего на пять лет, и все же я доверяю вам больше, чем людям пожилым. Мой отец всегда говорил мальчикам и я им постоянно повторяю, что им следует брать пример с мистера Вашингтона.

- Вам известно, что я готов был сделать что угодно, лишь бы заслужить расположение полковника Эсмонда. Так на что я только не осмелюсь, сударыня, чтобы стать достойным расположения его дочери!

Кавалер поклонился не без изящества. Дама порозовела и сделала ему необыкновенно низкий реверанс (неподражаемые реверансы госпожи Эсмонд славились по всей провинции).

Мистер Вашингтон, сказала она, может всегда рассчитывать на приязнь матери, пока он выказывает такую дружбу к ее сыновьям. С этими словами она протянула ему ручку, которую он поцеловал с большой галантностью. Вскоре миниатюрная дама проследовала в дом, опираясь на руку своего высокого спутника. Там их встретил Джордж, в богатом наряде и напудренный по всем правилам, и приветствовал свою матушку и своего друга одинаково почтительными поклонами. Нынешние молодые люди врываются в комнату матери в охотничьих сапогах и шляпе, а вместо поклона дымят ей в лицо сигарой.

Впрочем, Джордж, хотя он и отвесил матери и мистеру Вашингтону самые низкие поклоны, был тем не менее полон злобы. Вежливая улыбка играла на нижнем этаже его лица, но два окна верхнего сверкали подозрением и гневом.

Что было сказано или сделано? Любое их слово и движение могло быть повторено в самом взыскательном, чопорном и благочестивом обществе. Так почему же госпожа Эсмонд порозовела еще больше, а бравый полковник, пожимая руку своего друга, неожиданно покраснел?

Полковник спросил мистера Джорджа, хорошо ли он поохотился.

- Нет, - резко ответил Джордж. - А вы?

Тут он взглянул на портрет своего отца, висевший в гостиной.

Полковник, человек обычно немногословный, немедленно принялся подробнейшим образом описывать, как он утром охотился с королевскими офицерами, не забыв упомянуть, в каких лесах они побывали, сколько птиц подстрелили и какую дичь. Обычно не склонный к шутливости, полковник на этот раз подробно описал корпулентную фигуру генерала Брэддока и его огромные сапоги и рассказал, как главнокомандующий ехал по виргинскому лесу - "травя зверя", по его мнению - в сопровождении собачьей своры, собранной из разных имений, а также своры негров, которые лаяли еще громче собак, и иногда даже попадал в оленей, если они подвертывались под выстрел. "Черт побери, сэр! -

восклицал генерал, пыхтя и отдуваясь. - Что бы сказал у себя в Норфолке сэр Роберт, если бы он увидел, как я тут охочусь с дробовиком в руке и со сворой, натасканной на индюков!"

- Ах, полковник, вы сегодня, право же, в ударе! - воскликнула госпожа Эсмонд со звонким смехом, хотя ее сын, слушая эту историю, только еще больше нахмурился. - А что это за сэр Роберт? Он приехал в Норфолк с последними подкреплениями?

- Генерал имел в виду Норфолк на родине, а не Норфолк в Виргинии, -

ответил полковник Вашингтон. - Мистер Брэддок рассказывал о том, как он гостил у сэра Роберта Уолпола, у которого в этом графстве имение, о том, какую великолепную охоту держит там старик-министр, о его пышном дворце и картинной галерее в Хотоне. Больше всего на свете хотел бы я посмотреть хорошую охоту на родине и лисью травлю! - со вздохом заключил любитель охоты.

- Тем не менее, как я уже говорил, и тут тоже есть неплохая охота, -

насмешливо процедил молодой Эсмонд.

- Какая же? - воскликнул мистер Вашингтон, пристально на него глядя.

- Но ведь вы и сами это знаете, так к чему смотреть на меня с таким бешенством и притопывать ногой, словно вы собираетесь драться со мной на шпагах? Разве вы не лучший охотник в наших краях? И разве не все рыбы полевые, и звери древесные, и птицы морские... ах, нет... рыбы древесные и звери морские и... а! Вы ведь понимаете, что я хочу сказать. Форели, и лососи, и окуни, и лани, и кабаны, и бизоны, и буйволы, и слоны - откуда мне знать? Я же не любитель охоты.

- О да, - подтвердил мистер Вашингтон с плохо скрытым презрением.

- Да-да, я понимаю. Я неженка. Я рос под материнским крылышком.

Взгляните на эти прелестные ленты, полковник! Кто не был бы рад таким путам?

И какой очаровательный цвет! Я помню, когда они были черными в знак траура по моему деду.

- Но как было не оплакивать такого человека? - спросил полковник, а вдова с недоумением посмотрела на сына.

- От всего сердца хотел бы я, чтобы мой дед был сейчас здесь, восстал бы из могилы, как он обещает на своей надгробной плите, и привел бы с собой моего отца, прапорщика...

- Ах, Гарри! - воскликнула миссис Эсмонд, заплакав и бросаясь к младшему сыну, который в этот миг вошел в комнату в точно таком же кафтане с золотым шитьем и вышитом камзоле, с таким же шелковым шарфом на шее и при такой же шпаге с серебряным эфесом, как и его старший брат. - Ах, Гарри, Гарри!

- Что случилось, матушка? - спросил Гарри, обняв ее. - Что случилось, полковник?

- Честное слово, я ничего не понимаю, - ответил полковник, кусая губы.

- Пустой вопрос, Хел - о розовых ленточках, которые, мне кажется, весьма к лицу нашей матушке. Не сомневаюсь, что и полковник думает точно так же.

- Сударь, будьте любезны говорить только за себя, - в бешенстве вскричал полковник, но тотчас овладел собой.

- Он и так говорит слишком много! - рыдая, сказала вдова.

- Клянусь, источник этих слез мне так же неведом, как истоки Нила, -

продолжал Джордж. - И если бы вот этот портрет моего отца вдруг начал плакать, отчие слезы удивили бы меня лишь немногим меньше. Что я сказал такого? Упомянул про ленты! Неужели в них крылась отравленная булавка, поразившая сердце моей матери по вине какой-нибудь негодной лондонской швеи?

Я только выразил желание носить эти восхитительные путы до конца моих дней.

- И он изящно повернулся на высоких красных каблуках.

- Джордж Уорингтон, какой это дьявольский танец ты танцуешь? - спросил Гарри, который любил мать, любил мистера Вашингтона, но больше всех на свете любил своего брата и преклонялся перед ним.

- Мое дорогое дитя, ты ничего не понимаешь в танцах - ведь изящные искусства тебя не влекут, и из спинета ты способен извлечь ровно столько же гармонии, сколько из головы убитого кабана, если будешь дергать его за ухо.

Природа предназначила тебя для бурь - я имею в виду военные бури, полковник Джордж, а не те, с которыми встретился семидесятичетырехпушечный фрегат, доставивший в устье нашей реки мистера Брэддока. Его превосходительство -

также человек, Доблестно подвизающийся и на полях войны, и на полях охоты. Я же - неженка, как я уже имел честь вам объяснить.

- Ничего подобного! Ты ведь побил этого силача из Мэриленда, который был вдвое тяжелее тебя, - перебил его Гарри.

- Не по доброй воле, Гарри. Tupto, мой милый, или же tupto-mai (Бью, являюсь битым (древнегреч.).), как было хорошо известно твоему заду, когда мы учились. Но у меня робкий характер, и я никогда не подниму руку, чтобы нажать курок или дать пощечину - нет-нет, только чтобы сорвать розу. - Тут он наклонился и стал теребить одну из ярко-розовых лент на платье госпожи Эсмонд. - Я ненавижу охоту, которую любите вы с полковником, и не хочу убивать живое существо, ни индюка, ни полевой мыши, ни вола, ни осла и никакую другую тварь с ушами. Как прелестно напудрены букли мистера Вашингтона!

Полковник милиции, которого эти речи сначала оскорбляли, а потом привели в полное недоумение, выпил немного яблочного пунша из большой фарфоровой чаши, которая, по виргинскому обычаю, всегда ожидала гостей в Каслвуде, и, чтобы совсем остыть, начал величественно прохаживаться по балкону.

Мать, вновь почти примиренная со своим первенцем и успокоившаяся, взяла обоих сыновей за руки, а Джордж положил свободную руку на плечо Гарри.

- Послушай, Джордж, я хочу сказать тебе одну вещь, - воскликнул тот взволнованно.

- Хоть двадцать, дон Энрико, - ответил его брат.

- Если ты не любишь охоту... и все прочее, и не хочешь убивать дичь, потому что ты умнее меня, так почему бы тебе не остаться дома и не отпустить меня с полковником Джорджем и мистером Брэддоком? Вот что я хотел тебе сказать, - выпалил Гарри единым духом.

Вдова в волнении переводила взгляд с темноволосого юноши на белокурого, не зная, с кем из них ей было бы легче расстаться.

- Честь требует, чтобы кто-нибудь из нашей семьи отправился в этот поход, и раз мое имя стоит в ней под номером первым, номер первый и отправится, - объявил Джордж.

- Так я и думал! - пробормотал бедный Гарри.

- Один из нас должен остаться дома, иначе кто же позаботится о матушке?

Мы не имеем права допустить, чтобы нас обоих скальпировали индейцы или превратили во фрикасе французы.

- Превратили во фрикасе французы?! - вскричал Гарри. - Превратили во фрикасе лучших солдат в мире? Англичан? Хотел бы я видеть, как это французы сделают из них фрикасе! Какую трепку вы им зададите! - И храбрый юноша тяжело вздохнул при мысли, что ему не придется участвовать в этой забаве.

Джордж сел за клавесин и, аккомпанируя себе, запел: "Malbrook s'en va t'en guerre. Mironton, mironton, miron-taine" ("Мальбрук в поход собрался, миронтон, миронтон, миронтэ-не" (франц.).), - и при этих звуках мистер Вашингтон вернулся с балкона в комнату.

- Я играю "Боже, храни короля", полковник, в честь будущего похода.

- Я никогда не знаю, шутите вы или говорите серьезно, - ответил простодушный джентльмен. - Но разве это тот мотив?

Джордж принялся наигрывать на своем клавесине всяческие вариации, а их гость смотрел на него и, быть может, в душе удивлялся, что молодой человек из такой семьи предается этому дамскому развлечению. Затем полковник вынул часы, сказал, что карета его превосходительства прибудет с минуты на минуту, и попросил разрешения удалиться к себе в комнату, чтобы привести себя в порядок и явиться перед гостями ее милости в подобающем виде.

- Полковник Вашингтон прекрасно знает дорогу к себе в комнату, - бросил через плечо Джордж от клавесина и даже не подумал встать.

- В таком случае я сама провожу полковника, - в страшном гневе воскликнула вдова и выплыла из комнаты в сопровождении взбешенного и растерявшегося полковника, а Джордж продолжал барабанить по клавишам. Ее самолюбивый гость чувствовал себя оскорбленным, хотя сам не понимал, чем именно, он не находил слов от возмущения, и его душила ярость.

Гарри Уорингтон заметил состояние их друга.

- Во имя всего святого, Джордж, что это значит? Почему ему нельзя поцеловать ей руку? (Пока госпожа Эсмонд беседовала с полковником на лужайке, Джордж позвал брата из библиотеки именно для того, чтобы он мог увидеть эту безобидную любезность.) Ну, что тут такого? Простая вежливость.

- Простая вежливость? - взвизгнул Джордж. - Посмотри вот на это, Хел.

Это тоже простая вежливость? - И он протянул младшему брату злополучный листок, над которым провел немало времени в тяжких раздумьях. Это был только отрывок, но смысл его был, однако, ясен:

"...старше меня, но ведь и я старше своих лет, а к тому же, как тебе известно, дорогой брат, всегда слыл серьезным человеком. Всем детям необходим отцовский надзор, и двое ее детей, надеюсь, найдут во мне доброго друга и опекуна".

- Друга и опекуна, будь он проклят! - крикнул Джордж, сжимая кулаки, а его брат продолжал читать:

"...лестное предложение, сделанное мне генералом Брэддоком, разумеется, вынуждает меня отложить это до окончания кампании. Когда мы зададим французам достаточную таску, я вернусь отдыхать в моем вертограде в тепи моей смоковницы".

- Он подразумевает Каслвуд - вот его вертоград! - вновь перебил Джордж, грозя кулаком виноградным лозам на залитой солнцем стене за окном.

"...в тени моей смоковницы, где я надеюсь без промедления представить своего милого брата его новой невестке. У нее очень красивое имя, а именно..."

На этом письмо обрывалось.

- А именно Рэйчел, - с горечью закончил Джордж. - И в отличие от библейской, эта Рахиль отнюдь не плачет по детям своим и очень хочет, чтобы ее утешили. Что же, Гарри! Пойдем наверх, падем на колени, как от нас ждут, и скажем: "Милый папенька, добро пожаловать к себе в Каслвуд".

Глава IX

Виргинское гостеприимство

Его превосходительство главнокомандующий отправился в гости к госпоже Эсмонд со всей торжественностью и пышностью, подобающей первой особе во всех североамериканских колониях, плантациях и владениях его величества. В сопровождении драгунского эскорта он отбыл из Уильямсберга под оглушительные крики и вопли верноподданнических толп, состоявших преимущественно из негров. Генерал ехал в своей карете. Капитан Толмедж, шталмейстер его превосходительства, ждал его у дверцы громоздкой, украшенной гербами колымаги и скакал рядом с ней от Уильямсберга до самого дома госпожи Эсмонд.

Майор Дэнверс, адъютант главнокомандующего, занимал переднее сиденье вместе с маленьким почтмейстером из Филадельфии, мистером Франклином, который, хотя и был в свое время подмастерьем у печатника, отличался редкостным умом, как охотно признавали его превосходительство и господа его свиты, и обладал большим запасом весьма интересных сведений и о колониях, и об Англии, где ему довелось побывать не один раз.

- Право, удивительно, что человек столь скромного происхождения сумел приобрести такие разнообразные познания и такие прекрасные манеры, мистер Франклин! - соизволил заметить главнокомандующий и кивнул почтмейстеру, прикоснувшись к шляпе.

Почтмейстер поклонился и сказал, что время от времени ому выпадало счастье оказаться в обществе благородных особ вроде его превосходительства, и он не упускал случая присматриваться к манерам этих джентльменов и в меру своих возможностей подражал им. Что до образования, то он не может им особенно похвастать, так как средства его батюшки были невелики, а в Новой Англии, его родном краю, ученость не в слишком большой чести, однако он не жалел усилий и черпал знания, где и как мог, - впрочем, все это не идет ни в какое сравнение с их английской образованностью.

Мистер Брэддок расхохотался и сказал: что касается образованности, то в армии, черт побери, найдется немало благородных джентльменов, не знающих, через сколько "б" пишется слово "бык" - через одно или через два. Он слышал, что и герцог Мальборо не слишком умело владел пером. Сам он не имел чести служить под началом этого доблестного полководца, - его светлость был главнокомандующим задолго до его вступления на службу, - однако он задал французам хорошую взбучку, хотя ученостью и не блистал.

Мистер Франклин ответил, что ему известны оба эти обстоятельства.

- И моего герцога тоже ученым не назовешь, - продолжал мистер Брэддок.

- Ага, господин почтмейстер, вы и про это слышали! То-то вы прищурились.

Мистер Франклин немедленно погасил зловредные искры насмешки в своих глазах, и его взор, устремленный на круглое добродушное лицо генерала, приобрел выражение младенческой невинности.

- Он не ученый, но он справится с любым французским генералом, который похваляется сделать из англичан fricassee de crapaud (Фрикасе из жабы

(франц.).). Он уже спасал корону лучшего из королей, своего августейшего отца, его всемилостивейшего величества короля Георга.

Шляпа мистера Франклина мигом слетела с головы, и над крутыми буклями его пышного парика поднялся ореол пудры.

- Он - лучший друг солдат и показал себя непреклонным врагом всех нищих красноногих шотландских мятежников и римских интриганов-иезуитов, которые хотели бы отнять у нас нашу свободу и нашу религию, черт побери! Да, его королевское высочество, мой милостивый господин, - не великий ученый, но зато он один из благороднейших джентльменов во всем мире.

- Я видел его высочество на коне во время смотра гвардии в Хайд-парке,

- сказал мистер Франклин. - Верхом у герцога действительно очень благородная осанка.

- Вы сегодня выпьете за его здоровье, почтмейстер. Он - самый лучший начальник, самый лучший друг, самый лучший сын своему августейшему старику-отцу, самый лучший джентльмен, когда-либо носивший эполеты.

- Ну, эполеты совсем не по моей части, сэр, - сказал, засмеявшись, мистер Франклин. - Ведь вам известно, что я живу в городе квакеров.

- Разумеется, они не по вашей части, мой добрый друг. Каждому человеку

- свое занятие. Вы и другие джентльмены вашего сословия можете корпеть себе на здоровье над вашими книгами. Мы вам этого не запрещаем. Наоборот, мы вас поощряем. Мы же сражаемся с врагами и управляем страной. Э-эй, господа! Боже мой, ну и дороги в вашей колонии! Проклятую карету так и швыряет из стороны в сторону! А кто это там едет с двумя неграми в ливреях? Очень недурная лошадь.

- Это мистер Вашингтон, - сказал адъютант.

- Я бы взял его капралом в конногренадерский полк, - объявил генерал. -

Отличная посадка. И он хорошо знает страну, мистер Франклин.

- О да.

- И чертовски прекрасные манеры, если вспомнить, где он рос. Настоящий европейский лоск, черт побери.

- Он старается, как может, - заметил мистер Франклин, простодушно глядя на дородного главнокомандующего, а этот образчик английской утонченности с лицом еще более красным, чем его мундир, раскачивался в такт толчкам кареты, уснащая ругательствами каждую свою фразу: полный невежда во всем, что лежало за пределами казармы и плац-парада, если не считать достоинств вина и хорошеньких женщин, далеко не знатного происхождения, но глупо чванящийся несуществующими предками, храбрый, как бульдог, жестокий, великодушный, распутник, мот, мягкосердечный в хорошем настроении, щедрый на смех и привязанности, тупоумный, ничего в жизни не читавший, свято верящий, что его родина - первая страна мира, а сам он - истинный джентльмен.

- Да, для провинциала он, честное слово, очень хорош. Его в прошлом году поколотили в форте... как его там?.. на реке... на реке... Как называется этот форт, Толмедж?

- Бог его знает, сэр, - ответил Толмедж, - и еще, наверное, господин почтмейстер: недаром он посмеивается над нами обоими.

- О, что вы, капитан!

- Попал в настоящую ловушку. Впрочем, у него была только милиция и индейцы. Здравствуйте, мистер Вашингтон. Хорошая у вас лошадь! В прошлом году это ведь было ваше первое боевое крещение?

- В форте Необходимость? Да, сэр, - почтительно отдавая честь, ответил вышеупомянутый джентльмен, который подъехал к карете в сопровождении двух вышколенных черных грумов в щегольских ливреях и бархатных охотничьих шапочках. - Я начал очень неудачно, сэр, так как до этого злополучного дня ни разу не был в деле.

- Вы ведь все были необученные ополченцы, мой милый. Видели бы вы, как наша милиция улепетывала от шотландцев, проклятые зайцы! Будь у вас регулярные войска, все сложилось бы иначе.

- Вашему превосходительству известно, как горячо я желаю служить в таких войсках и посмотреть их в бою, - сказал мистер Вашингтон.

- Черт побери, мы попробуем удовлетворить ваше желание, сударь, -

ответил генерал, присовокупив одно из своих обычных громовых ругательств, и тяжелая колымага покатила дальше к Каслвуду, а мистер Вашингтон испросил позволения поскакать вперед, чтобы оповестить хозяйку о скором прибытии его превосходительства.

Карета главнокомандующего двигалась так неторопливо, что ее нагнали еще несколько менее важных особ, также приглашенных в Каслвуд, и они, не дерзая обогнать великого человека, образовали настоящий кортеж, смиренно следовавший в облаках пыли за его колесницей.

Возглавлял эту процессию мистер Динуидди, губернатор провинции, который ехал в сопровождении черных слуг и в обществе преподобного Бродбента, веселого уильямсбергского священника. К ним вскоре присоединился мистер Демпстер, учитель близнецов, в пышном старомодном парике, который он берег для подобных торжественных оказий. Затем подъехал мистер Лоус, судья, -

миссис Лоус сидела на подушке за спиной супруга, а парадный чепец ее милости вез их слуга негр, трусивший позади на муле. Эта процессия выглядела до того нелепо, что майор Дэнверс и мистер Франклин, вдруг заметив ее, невольно рассмеялись, - однако негромко, чтобы не разбудить его превосходительство, который тем временем погрузился в дремоту, - и 'послали сказать этому необычайному арьергарду, чтобы они смело ехали вперед, обогнав неторопливого главнокомандующего и его драгун.

В Каслвуде нашлось место для всех. Солдат его величества ждали жаркое, горячительные напитки и самый лучший табак, негров - смех и всякие забавы, а их хозяев - самый радушный прием и изобильное пиршество.

Почтенный генерал охотно отведывал чуть ли не все подававшиеся кушанья

- и не по одному разу - и то и дело подставлял дворецкому свой опустевший бокал; домашнее вино со специями он нашел превосходным и выпил его порядочно сразу же по прибытии, еще до обеда. Теперь же гости утоляли жажду сидром, элем, коньяком и чудесным бордоским вином, которое в свое время привез в колонию еще полковник Эсмонд и которое было достойно pontificis coenis

(Трапезы жрецов (лат.).), как объявил мистер Демпстер, подмигнув мистеру Бродбенту, священнику соседнего прихода. Мистер Бродбент кивнул и подмигнул в ответ, а затем допил вино, пропустив латинскую фразу мимо ушей, - да и как могло быть иначе, если он никогда не утруждал себя изучением латыни?

Преподобный Бродбент играл в азартные игры, ел без меры, был любителем петушиных боев и значительную часть своего времени проводил во Флитской тюрьме и в Ньюмаркете, а также усердно исполнял всяческие поручения своего приятеля лорда Синкбарза, сына лорда Рингвуда (матерью мистера Бродбента была камеристка леди Синкбарз, что же касается его происхождения со стороны отца, то, пожалуй, современному читателю не следует проявлять тут излишнего любопытства), и в конце концов был отослан в Виргинию, где ему был обещан приход. Они вместе с Гарри устраивали немало петушиных боев, подстрелили немало ланей, поймали бесчисленное количество форелей и лососей, охотились на диких гусей и диких лебедей, голубей и куропаток и сразили мириады нырков. Завистники утверждали, будто именно мистер Бродбент был тем браконьером, на которого мистер Вашингтон как-то ночью спустил в Маунт-Верноне собак и которого он на речном берегу проучил тростью.

Браконьеру удалось вырваться из его рук и под покровом темноты добраться до своей лодки; как бы то ни было, следующие два воскресенья Бродбент, прикованный к одру болезни, не мог служить в церкви, когда же он наконец появился на людях, под его глазом еще виднелся синяк, а у его сюртука появился новый ворот. Гарри Эсмонд и преподобный Бродбент не только охотились вместе на всех птиц небесных, зверей лесных и рыб морских, но и играли во всевозможные карточные игры. Более того, когда юноши отправлялись верхом на занятия к мистеру Демпстеру, боюсь, что Гарри нередко отставал и брал уроки у другого профессора европейских наук и светских талантов - а Джордж ехал дальше, к своему учителю, читал свои книги и, конечно, ничего никому не говорил о времяпрепровождении младшего брата.

За столом госпожи Эсмонд его превосходительству и остальным английским и американским джентльменам подавались все птицы и все рыбы, каких только можно поймать в Виргинии в такое время года. Гамбо снискало всеобщие похвалы

(черный слуга мистера Генри получил свое имя в честь этого блюда - покойный полковник однажды обнаружил его за дверью, как раз когда он сунул голову в миску с этим восхитительным супом, и тут же беспощадно окрестил его

"Гамбо"), форель была нежной и свежей, а черепашье жаркое ублаготворило бы и лондонского олдермена, - черт побери, он с удовольствием угостил бы таким жарким самого герцога, соблаговолил объявить его превосходительство;

впрочем, черепашье жаркое - блюдо, поистине достойное внимания любого герцога и даже императора. Негритянки вообще наделены большими кулинарными способностями, а каслвудские поварихи к тому же постигали свое искусство под взыскательным оком и покойной госпожи Эсмонд, и нынешней. Некоторые блюда, а главное, сласти и пирожное, госпожа Эсмонд с большим уменьем и изяществом приготовила собственноручно. Она, согласно милому, но нелегкому обычаю тех времен, сама резала мясо, отогнув кружевные рукава по локоть и показывая прехорошенькие округлые ручки и запястья все время, пока исполняла этот древний обряд гостеприимства, еще не ставшего таким худосочным, как в наши дни. Старинный застольный закон требовал, чтобы хозяйка потчевала своих гостей с любезной настойчивостью, бдительно следила, кому и когда предложить новый лакомый кусочек, в совершенстве знала кулинарно-анатомические секреты и по всем правилам искусства раскладывала рыбу, резала дичь, птицу, мясо и все прочее, уговаривала гостей непременно попробовать еще вот это кушанье и шептала своему соседу, мистеру Брэддоку: "Я берегла вот эту спинку лосося специально для вашего превосходительства и не стану слушать никаких отказов!

Мистер Франклин, вы пьете только воду, сэр, а ведь вина нашего погреба очень полезны, и от них никогда не болит голова... Господин судья, вам нравится пирог с фазаном?"

- Потому что я знаю, кем он испечен, - отвечает мистер Лоус, судья, с глубоким поклоном. - Ах, сударыня, если бы у меня дома пеклись такие удачные пироги, как в Каслвуде! Я часто говорю жене: "Как мне хотелось бы, душенька, чтобы у тебя была рука госпожи Эсмонд..."

- Прелестная рука, которая, конечно, должна нравиться и многим другим,

- говорит бостонский почтмейстер, и мистер Эсмонд бросает на него не слишком довольный взгляд.

- Ах, какая это рука, когда нужно сделать корочку пирога особенно легкой! - продолжает судья. - Ваш покорный слуга, сударыня.

Он не сомневается, что подобный комплимент должен доставить вдове большое удовольствие. Она скромно отвечает, что училась стряпать, когда жила на родине в Англии, где получала образование, и что ее матушка научила ее готовить кое-какие блюда, которые очень нравились ее отцу и сыновьям. И она очень рада, если гостям они также понравились.

Говорится еще много столь же любезных слов, подается еще много кушаний

- в десять раз больше, чем могли бы съесть присутствующие. Мистер Вашингтон почти не принимает участия в общей беседе - между ним, мистером Толмеджем, майором Дэнверсом и почтмейстером завязался оживленный разговор о дорогах, мостах, повозках, вьючных лошадях и артиллерийских обозах, и полковник провинциальной милиции, разложив перед собой кусочки хлеба, прижимает пальцем тот форт, о котором он повествует своим собратьям-адъютантам, и продолжает говорить до тех пор, пока лакей-негр, обнося гостей новым блюдом, не смахивает салфеткой Потомак и не подцепляет Огайо ложкой.

В конце обеда мистер Бродбент покидает свое место, становится позади стула вице-губернатора, произносит благодарственную молитву, возвращается к своему прибору и, исполнив свои благочестивые обязанности, вновь берется за нож и вилку.

Теперь вносят сласти и пудинги - я мог бы подробно их вам перечислить, если бы вы пожелали, только какую барышню в наши дни интересуют пудинги, да к тому же еще пудинги, которые были съедены сто лет назад и которые госпожа Эсмонд приготовила для своих гостей с таким искусством и тщанием? Но вот со стола все убрано, и Натан, дворецкий, ставит бокалы перед гостями и наполняет бокал своей госпожи. Поклонившись гостям, она говорит, что предложит только один тост, но знает, с какой сердечной радостью его поддержат все присутствующие джентльмены. Затем она провозглашает: "Здоровье его величества!" - и кланяется мистеру Брэддоку, а он, его адъютанты и все местные джентльмены с верноподданническим жаром повторяют имя своего возлюбленного и всемилостивейшего государя. Затем, допив бокал и еще раз поклонившись обществу, вдова выходит из залы между рядами чернокожих слуг, сделав в дверях один из самых прекрасных своих реверансов.

Гостеприимная хозяйка Каслвуда столь безупречно исполняла свои обязанности, была так весела и красива, беседовала с гостями с таким одушевлением и мужеством, что немногие дамы, присутствовавшие там, поспешили выразить ей свое восхищение великолепием обеда и особенно тем, как она председательствовала за столом. Однако едва они вошли в гостиную, как притворная веселость покинула госпожу Эсмонд, она опустилась на кушетку рядом с миссис Лоус, и разразилась слезами, не дослушав хвалебную речь этой дамы.

- Ах, сударыня! - воскликнула она. - Конечно, вы правы, принимать у себя дома представителя короля - большая честь, хотя нашей семье случалось оказывать гостеприимство и особам более высоким, чем мистер Браддок. Но ведь он приехал, чтобы разлучить меня с одним из моих сыновей. Кто знает, вернется ли мой мальчик? И вернется ли он целым и невредимым? Вчера я видела его во сне: он был ранен, и лицо его совсем побелело, а из раны в боку струилась кровь. Правила приличия заставляли меня скрывать мое горе в присутствии джентльменов, но моя добрая миссис Лоус знает, что такое разлука с детьми, в ее груди тоже бьется материнское сердце, и она справедливо осудила бы меня, если бы в такой вечер мое сердце не было преисполнено боли.

Дамы принялись утешать хозяйку дома словами, которые приличествовали случаю и могли быть ей приятны, а она старалась побороть печаль, памятуя о своих обязанностях, мешавших ей свободно предаваться грусти.

- У меня еще будет время горевать, сударыня, когда они уедут, - сказала она супруге судьи, своей добросердечной соседке. - Мой сын не должен видеть скорби на моем лице - я не хочу, чтобы наша разлука омрачилась еще больше из-за моей слабости. Джентльмену его ранга и положения надлежит быть там, куда призывает его отечество. Так всегда поступали Эсмонды, и я смиренно уповаю, что та же благая сила, которая милостиво хранила моего отца в двадцати великих битвах в дни королевы Анны, ныне, когда настал черед моего сына исполнить свой долг, возьмет его под свой святой покров.

Решительная миниатюрная дама не стала далее сетовать на жестокую судьбу и, ни словом больше не упомянув про свое горе, села, я полагаю, с гостьями за карты и кофе, а джентльмены в соседней зале продолжали предлагать тосты и попивать вино.

Когда одна из дам заметила, что мужчины засиделись что-то слишком долго, госпожа Эсмонд ответила, что общество английских джентльменов интересно и поучительно для ее мальчиков. Подобный случай так редко выпадает в их глуши, и хотя господа офицеры иногда бывают излишне вольны в своих речах, она убеждена, что джентльмены и светские люди не забудут, как еще юны ее сыновья, и не скажут при них ничего такого, чего не следует слушать молодым людям.

Без сомнения, английские офицеры должным образом оценили предложенное им угощение. Дамы еще продолжали играть в карты, когда вошел Натан и что-то шепнул миссис Маунтин, которая тут же воскликнула: "Нет!" Нет, больше она его не даст: простое бордо пусть пьют на здоровье, если им хочется еще пить, но вина полковника она больше не даст! Оказалось, что джентльмены уже выпили дюжину бутылок драгоценного кларета, "не считая сидра, бургундского, лиссабонского и мадеры", - заявила миссис Маунтин, перечисляя подававшиеся напитки.

Однако госпожа Эсмонд и слышать не хотела о бережливости в подобный вечер. Поэтому миссис Маунтин волей-неволей отправилась со своими ключами под священные своды, где лежали бутылки собственного бордо полковника, пережившие своего хозяина, который, подобно им, также давно уже упокоился под землей. По дороге миссис Маунтин осведомилась у Натана, не хватил ли кто-нибудь из джентльменов лишку. По мнению дворецкого, мистер Бродбент был пьян - как всегда, и джентльмен, которого называли генералом, тоже, по его мнению, был пьян, и мистер Джордж - немножечко.

- Мистер Джордж! - вскричала миссис Маунтин. - Да он же месяцами ни капли в рот не берет!

И все же Натан стоял на своем: мистер Джордж был немножечко пьян. Он то и дело наливал себе, он громко разговаривал, он пел, он отпускал шуточки -

особенно про мистера Вашингтона, и мистер Вашингтон стал совсем красный от злости, сообщил Натан.

- Так что же здесь такого! - поспешно объяснила миссис Маунтин. -

Джентльмену в хорошей компании и положено веселиться, угощаться самому и угощать друзей. - С этими словами она поспешила к двери особого погреба, где хранилось бордо.

Развязный, почти дерзкий тон, какой в последнее время усвоил Джордж Эсмонд по отношению к мистеру Вашингтону, вызывал у того большое раздражение и досаду. Он был старше каслвудских близнецов всего лет на шесть, но всегда отличался серьезностью и степенностью не по годам, они же казались даже моложе своего возраста. До самого последнего времени они находились под заботливой и мелочной материнской опекой и видели в своем соседе из Маунт-Вернона наставника, советчика и друга - как, впрочем, почти все, кто приходил в соприкосновение с этим скромным и добродетельным молодым человеком. Сам мистер Вашингтон держался чрезвычайно учтиво и благовоспитанно, заставляя - или, во всяком случае, побуждая - и других в его присутствии вести себя так же. Он не снисходил до шуток и насмешек, и по отношению к нему они казались неуместными. Понимал он их с некоторым трудом, и они, как бы стесняясь, бежали его общества. "Он всегда казался мне великим, - писал Гарри Уорингтон в одном из своих писем много лет спустя. -

И я неизменно видел в нем героя. Он приезжал в Каслвуд, чтобы обучать нас, мальчиков, землемерной съемке, и когда он скакал за гончими, казалось, что он ведет за собой армию. Если он стрелял, я знал, что птица упадет мертвой, а если забрасывал невод, разумеется, ему попадалась самая крупная рыба, какая только водилась в реке. Говорил он мало, но его слова всегда были мудрыми, а не пустыми, как наши, - они были серьезными, трезвыми, вескими и неизменно уместными. Несмотря на свою антипатию к нему, мой брат уважал генерала и восхищался им так же, как я, - то есть уважал, как никого другого".

Мистер Вашингтон первым покинул веселое общество, с таким жаром воздававшее должное гостеприимству госпожи Эсмонд. Джордж Эсмонд, занявший место своей матери, когда она удалилась, не воздерживался от вина и не сдерживал свой язык. Он наговорил своему гостю десятки оскорбительных колкостей, на которые тот, как ни сердился, не знал, что ответить. Наконец, вне себя от гнева, мистер Вашингтон встал и через открытые стеклянные двери вышел на широкое крыльцо-галерею, обычную для всех виргинских домов.

Госпожа Эсмонд увидела высокую фигуру своего друга, мелькавшую за окнами, и - то ли вечер был жарок, то ли она кончила партию - отдала свои карты одной из дам и вышла на галерею к своему молодому соседу. Он попытался придать себе спокойный вид, так как не мог объяснить хозяйке дома, почему и на кого сердится.

- Джентльмены что-то долго засиделись за вином, - заметила она. -

Господа офицеры вообще любят пить.

- Если пить значит быть хорошим солдатом, сударыня, то многие там выказывают незаурядную доблесть, - ответил мистер Вашингтон.

- И, наверное, генерал возглавляет свои войска?

- О, конечно, конечно, - ответил полковник, который всегда выслушивал любое замечание госпожи Эсмонд, и серьезное и шутливое, с какой-то особенной мягкостью и' нежностью. - Но генерал - это генерал, и не мне обсуждать поведение его превосходительства за столом или где-нибудь еще. Я полагаю, что господа военные, родившиеся и выросшие в нашем отчем краю, отличаются от нас, жителей колоний. У нас здесь такое жаркое солнце, что нам; не нужно, по их обычаю, подогревать кровь вином. А пить, если предложен тост, для них, по-видимому, дело чести. Толмедж только что объяснил мне, икая, - шепотом, я хотел сказать, - что офицер так же не может отказаться выпить, когда предложен тост, как не может отказаться от вызова, и добавил, что вначале вино ему было противно и он научился пить лишь с большим трудом. Следует признать, что, преодолевая свою слабость, он показал редкую настойчивость.

- Но о чем вы разговариваете столько часов подряд?

- Боюсь, я не могу подробно ответить на этот вопрос, сударыня, - я не люблю сплетен. Мы говорили о войне, и о силах, которыми располагает мосье Контркер, и о том, как нам до него добраться. Генерал намерен проделать всю кампанию в карете и посмеивается и над походом, и над противником. В том, что мы разобьем врага, если встретимся с ним, сомнений, кажется, быть не может.

- Разумеется! - воскликнула дама, чей отец служил под командой Мальборо.

- Мистер Франклин, хотя он и из Новой Англии, - продолжал ее собеседник, - высказал немало весьма глубоких и дельных соображений и мог бы добавить еще многое, если бы английские джентльмены ему позволили, но они всякий раз отвечали, что мы - простаки-провинциалы и не знаем, на что способны дисциплинированные английские войска. Может быть, стоило бы выслать вперед отряд, чтобы проложить дороги и приготовить удобный ночлег для его превосходительства по окончании дневного перехода? "Но ведь тут же имеются постоялые дворы? - возразил мистер Дэнверс. - Конечно, не такие удобные, как английские гостиницы, но ведь на это мы рассчитывать и не можем". - "Да, конечно, на это вы рассчитывать не можете", - ответил мистер Франклин, человек, по-видимому, очень проницательный и склонный к шуткам. Он попивает воду и посмеивается над англичанами, хотя, мне кажется, не очень честно пить только воду и подмечать слабости тех, кто рядом пьет вино.

- А мои мальчики? Надеюсь, они ведут себя благоразумно? - спросила вдова, кладя ручку на локоть своего гостя. - Гарри обещал мне не пить много, а когда он дает слово, на него можно положиться. А Джордж всегда воздержан.

Почему вы вдруг помрачнели?

- Право же, говоря откровенно, я не понимаю, что сталось с Джорджем за эти последние дни, - ответил мистер Вашингтон. - Он озлоблен против меня, а почему - я не знаю, спрашивать же о причине не хочу. Он говорил со мной в присутствии господ офицеров самым неподобающим образом. Нам предстоит вместе проделать эту кампанию, и очень жаль, что наша дружба омрачилась, как раз когда мы отправляемся в поход.

- Он ведь тяжело болел. И всегда был упрямым, капризным и каким-то непонятным. Но у него самое любящее сердце в мире. Вы будете к нему снисходительны, вы будете его оберегать - обещайте мне это.

- Даже если это будет стоить мне жизни, сударыня, - с большим жаром ответил мистер Вашингтон. - Вы знаете, что я с радостью отдам ее за вас и за тех, кого вы любите.

- Да будет с вами благословение моего отца и мое, дорогой друг! -

воскликнула вдова, исполненная благодарности и нежности.

Во время этой беседы они покинули галерею, куда доносился смех и тосты сидевших за столом джентльменов, и теперь расхаживали по лужайке перед домом. Джордж Уорингтон со своего места во главе стола мог видеть прогуливавшуюся пару и уже некоторое время весьма рассеянно слушал, что ему говорили его соседи, и отвечал им невпопад, но окружающие были слишком заняты разговорами, шутками и вином, чтобы обращать внимание на странности молодого хозяина дома. Мистер Брэддок любил после обеда послушать пение, и его адъютант, мистер Дэнверс, обладавший хорошим тенором, услаждал слух своего начальника наиновейшей песенкой из Мэрибон-Гарденс, а Джордж Уорингтон тем временем бросился к окну, затем вернулся и потянул за рукав брата, сидевшего к окну спиной.

- Что случилось? - спросил Гарри, которому очень нравились и песня и припев, который все подхватывали хором.

- Пойдем, - потребовал Джордж, топнув ногой, и младший брат покорно встал из-за стола.

- Что случилось? - повторил Джордж со злобным проклятьем. - Разве ты не видишь? Они ворковали сегодня утром и воркуют сейчас, перед тем как отправиться на покой. Не следует ли нам спуститься в сад, чтобы почтительно приветствовать маменьку и папеньку? - И с этими словами он указал на мистера Вашингтона, который как раз в этот миг очень нежно взял в свои руки ручку вдовы.

Глава X

Жаркий день

Когда генерал Брэддок и остальные гости были почтительно препровождены в отведенные им покои, юноши ушли в свою комнату и принялись горячо обсуждать самое важное событие дня. Они не допустят этого брака, нет!

Неужели представительница рода маркизов Эсмондов выйдет замуж за младшего отпрыска колониальной семьи, которого к тому же предназначали в землемеры!

Каслвуд и двое девятнадцатилетних юношей будут отданы под заботливую опеку двадцатитрехлетнего отчима! Чудовищно! Гарри заявил, что им следует немедленно пойти к матери в ее спальню (где черные горничные снимали в это время с ее милости скромные драгоценности и украшения, которые она надела ради званого обеда) и заявить, что они не потерпят этого противоестественного союза, а если ненавистное бракосочетание все же состоится, то они покинут ее навсегда, уедут в отчий край и поселятся в своем тамошнем именьице.

Джордж, однако, предложил другой способ положить всему конец и объяснил свой план восхищенному брату в таких словах:

- Наша мать, - сказал он, - не может стать женой человека, с которым один из нас или мы оба дрались на дуэли и который ранил или убил нас или же которого мы ранили или убили. Мы должны его вызвать, Гарри!

Гарри по достоинству оценил всю глубину истины, скрытой в словах Джорджа, и мог только поразиться удивительной мудрости брата.

- Да, Джордж, - сказал он, - ты прав. Матушка не способна выйти замуж за нашего убийцу, не может же она быть настолько дурной женщиной. А если мы его проколем, ему конец. "Cadit quaestio" (Расследование закончено (лат.).), как говаривал мистер Демпстер. Я тотчас пошлю моего лакея с вызовом к полковнику Джорджу, хорошо?

- Мой милый Гарри, - ответил старший брат, не без самодовольства припомнив свой квебекский поединок, - ты не привык к делам такого рода.

- Да, - со вздохом признался Гарри, глядя на главу семьи с завистью и восхищением.

- Мы не можем оскорбить гостя в нашем доме, - величественно продолжал Джордж. - Законы чести запрещают подобную неучтивость. Но, сэр, мы можем поехать проводить его, и едва ворота парка закроются за нами, мы сообщим ему о наших намерениях.

- Верно, черт подери! - воскликнул Гарри, хватая брата за руку. - Так мы и сделаем. Послушай, Джорджи... - Тут он побагровел, запнулся, и брату пришлось спросить, что он, собственно, хочет сказать. - Теперь моя очередь, брат, - умоляюще произнес Гарри. - Раз ты идешь на войну, значит, драться с ним должен я. Право же, право! - И он продолжал умолять об этом повышении в чине.

- И на этот раз глава рода обязан быть первым, мой милый, - ответил Джордж с великолепным достоинством. - Если я паду, мой Гарри отомстит за меня. Но драться с Джорджем Вашингтоном должен я, Хел, и это к лучшему: ведь я ненавижу его сильнее. Разве не по его совету матушка приказала негодяю Уорду поднять на меня руку?

- Ах, Джордж! - перебил более миролюбивый младший брат. - Должно забывать и прощать!

- Прощать? Нет, сударь, я не прощу, покуда буду помнить. А приказывать человеку забыть - бесполезно. Обида, причиненная вчера, остается обидой и завтра. Я, насколько мне известно, никому обид не наносил и сам их терпеть не намерен. Я придерживаюсь самого низкого мнения о мистере Уорде и все же думаю о нем не настолько дурно, чтобы предположить, будто он когда-нибудь простит тебе этот удар линейкой. Полковник Вашингтон - наш враг, и особенно мой. По его совету мне было причинено зло, а теперь он замышляет причинить нам зло даже еще большее. Повторяю, брат, мы должны его покарать.

Выдержанное бордоское вино его деда воспламенило обычно бледные щеки Джорджа. Гарри, пылкий поклонник брата, не мог не восхититься его надменным видом и стремительной речью и с обычной покладистостью приготовился следовать за своим вождем. После чего юноши легли наконец спать, и старший еще раз напомнил младшему, что он должен держаться учтиво со всеми гостями до тех пор, пока они будут оставаться под кровом их матери.

Благовоспитанность и нелюбовь к сплетням не позволяют нам рассказать читателю, кто из гостей госпожи Эсмонд первым пал под бременем ее хлебосольства. Почтенным потомкам господ Толмеджа и Дэнверса, адъютантов его превосходительства, вряд ли будет приятно узнать, как пьянствовали их прадеды сто лет назад; однако сами эти джентльмены ничуть не стыдились своей невоздержанности, и нет сомнений, что и они, и все их товарищи бывали навеселе не реже двух-трех раз в неделю. Представим же себе, как они, пошатываясь, отправляются на покой, сочувственно поддерживаемые заботливыми неграми, а их нагрузившийся генерал, слишком доблестный питух, чтобы полдюжины бутылок бордоского могли взять над ним верх, удаляется в сопровождении юных хозяев дома в свою опочивальню и незамедлительно засыпает крепким сном, который дарует Бахус своим верным поклонникам.

Достойную госпожу Каслвуда состояние ее гостей не только не ввергло в ужас, но даже не удивило - она встала рано поутру, чтобы приготовить прохладительное питье для их разгоряченных глоток, и слуги разнесли его по спальням. За завтраком кто-то из английских офицеров принялся подшучивать над мистером Франклином, который вовсе не пил вина, а потому и утром отказался от холодного пунша: офицер утверждал, что филадельфиец лишил себя таким образом двух удовольствий - и вина, и пунша. Молодой человек заявил, что недуг был приятен, а лекарство - чудесно, и со смехом выразил желание продолжать болеть и лечиться. Новый американский адъютант генерала, полковник Вашингтон, был совершенно трезв и, по обыкновению, невозмутим.

Английские офицеры поклялись, что возьмутся за него и научат обычаям английской армии, однако виргинец серьезно ответил, что эта часть английской военной науки его не манит.

Вдова, поглощенная накануне заботами о парадном обеде, а теперь - о парадном завтраке, не имела времени внимательно наблюдать за поведением сыновей, но, во всяком случае, она заметила, что Джордж безупречно учтив с ее любимцем, полковником Вашингтоном, и со всеми остальными гостями.

Перед отбытием мистер Брэддок побеседовал с госпожой Эсмонд с глазу на глаз и официально предложил взять ее сына в свою свиту; пока мать Джорджа и его будущий начальник договаривались о его отъезде, госпожа Эсмонд, что бы ни чувствовала она в душе, не выразила никакого чопорного ужаса перед радостями бутылки - одной из наиболее грозных и неизбежных опасностей, с которыми, по ее мнению, предстояло встретиться ее сыну. Она понимала, что ее первенец должен наконец выйти в широкий мир и изведать предназначенную ему долю добра и зла.

- Мистер Брэддок наутро держался как истинный джентльмен, - упрямо заявила она своей адъютантше, миссис Маунтин. - Конечно, папенька не пил, однако известно, что в Англии пьют многие люди, принадлежащие к самому высшему кругу.

Добродушный генерал ласково пожал руку Джорджу, который явился к его превосходительству, едва тот кончил беседовать с госпожой Эсмонд; мистер Брэддок приветствовал своего нового подчиненного и приказал ему через три дня быть в Фредерике, так как армии предстояло выступить вскоре после этого срока.

Затем вновь была подана огромная карета, возле которой уже гарцевал эскорт; собрались в путь и прочие гости со своими слугами. Хозяйка Каслвуда проводила его превосходительство до крыльца, ее сыновья спустились по ступенькам и встали у дверец кареты. Драгунский трубач подал пронзительный сигнал, негры закричали "ура!" и "боже, храни короля!", мистер Брэддок весьма любезно простился с гостеприимными хозяевами и покатил в свою штаб-квартиру.

Поднимаясь на галерею, юноши увидели, что полковник прощается с их матерью. Без сомнения, она только что вновь поручила Джорджа заботам его тезки, так как мистер Вашингтон говорил:

- ...моей жизнью. Положитесь на меня.

Тут близнецы подошли к матери и еще не уехавшим гостям. Полковник был уже в сапогах и готовился сесть на лошадь.

- Прощай, милый Гарри, - сказал он. - С вами, Джордж, я не прощаюсь.

Через три дня мы увидимся в лагере.

Молодые люди отправлялись навстречу опасности, может быть, даже смерти.

Госпожа Эсмонд знала, что с полковником Вашингтоном она до выступления армии уже больше не увидится. Не удивительно, что она была очень расстроена.

Джордж Уорингтон заметил волнение матери, истолковал его по-своему, и сердце его сжалось от злобы и презрения.

- Погодите немного и утешьте нашу матушку, - сказал он с невозмутимым видом. - Мы с братом только наденем сапоги и проводим вас, Джордж.

Джордж Уорингтон заранее приказал оседлать их коней, так что уже вскоре трое молодых людей в сопровождении грумов отправились в путь, и миссис Маунтин, знавшая, какую вражду она между ними посеяла, и трепетавшая при мысли, чем это может кончиться, испытала большое облегчение: мистер Вашингтон уехал, не поссорившись с братьями и не сделав - во всяком случае, открыто - предложения их маменьке.

Джордж Уорингтон держался со своим соседом и тезкой чрезвычайно учтиво, и тот был очень доволен, хотя и удивлен такой переменой в поведении молодого человека. Опасности, которые им предстояло разделять, сознание, что в походе им следует быть товарищами, смягчающее влияние многолетней дружбы с семейством Эсмондов, недавнее нежное прощание с хозяйкой Каслвуда - все это побуждало полковника забыть последние неприятные дни, и он разговаривал со своим юным спутником даже более дружески, чем обычно. Джордж казался весел и беззаботен - на этот раз мрачен был Гарри, который молча и угрюмо ехал рядом с братом, держась от полковника Вашингтона на расстоянии, хотя прежде он всегда настойчиво искал его общества. Если простодушный полковник и заметил непонятное поведение своего молодого друга, он, без сомнения, объяснил эту странность всем известной привязанностью Гарри к брату и естественным желанием не расставаться с Джорджем теперь, когда близок был день разлуки.

Они беседовали о войне и о возможном исходе кампании: никто из троих не сомневался в победе. Две тысячи английских ветеранов под начальством такого генерала, если только не станут мешкать, несомненно, возьмут верх над любыми силами, которые двинут против них французы. Молодой и пылкий виргинский воин питал безграничное уважение к испытанной храбрости и выучке регулярных войск. У короля Георга II не нашлось бы подданного более преданного, нежели новый адъютант мистера Брэддока.

Маленькая кавалькада продолжала ехать вперед все так же дружески, пока не приблизилась к бревенчатой хижине, принадлежавшей некоему Бенсону, который, следуя обычаям времени и страны, не гнушался брать со своих гостей деньги за предложенное им гостеприимство. У него квартировали вербовщики, и в большой комнате сидели несколько офицеров и солдат из полка Холкетта.

Полковник Вашингтон предполагал, что его молодые друзья здесь с ним простятся.

Пока их лошадям задавали корм, они вошли в общую залу, где проголодавшегося путника ждала незатейливая еда. Джордж Уорингтон вошел в трактир с особенно веселым и оживленным видом, а лицо бедняги Гарри еще более побледнело и омрачилось.

- Можно подумать, мистер Гарри, что это вы идете драться с французами и индейцами, а не мистер Джордж, - сказал Бенсон.

- Я тревожусь за своего брата, - ответил Гарри, - хотя сам был бы рад принять участие в кампании. Не моя вина, что я должен остаться дома.

- Ну конечно, брат! - воскликнул Джордж.

- Мужество Гарри Уорингтона не нуждается в доказательствах, -

воскликнул мистер Вашингтон.

- Вы оказываете нашей семье большую честь, полковник, отзываясь о нас столь лестно, - сказал мистер Джордж с низким поклоном. - Осмелюсь заметить, в случае нужды мы умеем за себя постоять.

Пока полковник Вашингтон превозносил его мужество, Гарри, по правде говоря, выглядел скорее испуганным. В глазах своего брата привязчивый, прямодушный юноша прочел твердую решимость, которая повергла его в отчаяние.

- Неужели ты хочешь сделать это теперь? - шепнул он Джорджу.

- Да, теперь, - неумолимо ответил мистер Джордж.

- Во имя всего святого, уступи это мне. Ты идешь на войну - и должен хоть что-то уступить мне... И, может быть, все это не так, Джордж. Вдруг мы ошибаемся?

- Пф! Ошибаться мы не можем. И заняться этим надо теперь же... но не тревожься! Никакие имена упомянуты не будут - я без труда найду какой-нибудь предлог.

На веранде перед чашей виргинского холодного пунша сидели два офицера из полка Холкетта, знакомые наших молодых джентльменов.

- Что вас сюда привело, господа? Не жажда ли? - осведомился один из них.

По их голосам и пылающим щекам легко было догадаться, что сами офицеры с утра уже не раз утоляли жажду.

- Вот именно, сэр, - весело воскликнул Джордж. - Чистые стаканы, мистер Бенсон! Как, у вас нет стаканов? Ну, так будем пить прямо из чаши.

- Из нее пило немало хороших людей, - сообщил мистер Бенсон, и юноши, поклонившись сперва знакомым, по очереди приложились к чаше. Когда они кончили пить, пунша как будто почти не убыло, хотя Джордж тоном заправского гуляки и объявил, что после прогулки верхом нет ничего восхитительнее такого напитка. Он окликнул полковника Вашингтона, стоявшего в дверях веранды, приглашая его присоединиться к ним и выпить.

Тон юноши был оскорбителен - он снова вернулся к той манере держаться, которая в последние дни так раздражала мистера Вашингтона. Полковник поклонился и сказал, что ему не хочется пить.

- Но ведь за пунш уже заплачено, - настаивал Джордж. - Вы можете быть спокойны, полковник.

- Я сказал, что не хочу пить. Я не говорил, что за пунш не заплачено, -

ответил тот, постукивая ногой.

- Когда пьют за здоровье короля, офицеру не к лицу отказываться. Пью за здоровье его величества, господа! - воскликнул Джордж. - Полковник Вашингтон волен пить или не пить. Здоровье короля!

Это был вопрос воинской чести. Оба холкеттовских офицера - капитан Грейс и капитан Уоринг - выпили за здоровье короля. Гарри Уорингтон выпил за здоровье короля. Полковник Вашингтон, яростно сверкнув глазами, также отпил глоток из чаши.

Затем капитан Грейс предложил выпить "за герцога и армию" - тост столь же обязательный. Полковнику Вашингтону пришлось проглотить герцога и армию.

- Этот тост вам как будто не по вкусу, полковник, - сказал Джордж.

- Я уже говорил вам, что не хочу пить, - ответил полковник. - Мне кажется, герцог и армия только выиграли бы, если бы за их здоровье пили пореже.

- Вы пока плохо знаете обычаи регулярных войск, - заявил капитан Грейс уже заметно осипшим голосом.

- Возможно, сэр.

- Британский офицер, - продолжал капитан Грейс с большой горячностью, но довольно неразборчиво, - ни при каких обстоятельствах не пренебрегает таким тостом, как и любым другим своим долгом. Человек, который отказывается выпить за здоровье герцога... черт меня побери, да такого человека надо судить военно-полевым судом!

- Как вы смеете разговаривать со мной подобным образом? Вы пьяны, сэр!

- загремел полковник Вашингтон и, вскочив, стукнул кулаком по столу.

- Распроклятый провинциальный офицеришка говорит, что я пьян! -

взвизгнул капитан Грейс. - Уоринг, вы слышали это?

- Я слышал, сэр! - воскликнул Джордж Уорингтон. - Мы все это слышали.

Он здесь по моему приглашению, пунш заказал я, все вы были моими гостями - и я возмущен, капитан Уоринг, что за моим столом были сказаны столь чудовищные слова, с какими полковник Вашингтон только что обратился к моему благородному гостю.

- Черт бы побрал вашу наглость, проклятый мальчишка! - взревел полковник Вашингтон. - Вы смеете оскорблять меня в присутствии английских офицеров и называть мои слова чудовищными? Это уже далеко не первая ваша наглая выходка, и если бы я не любил вашу мать... да, сэр, и вашего деда, и вашего брата, я бы... я бы... - Тут разгневанный полковник окончательно лишился дара речи и, побагровев, содрогаясь от бешенства, несколько мгновений безмолвно смотрел на своего юного врага сверкающими глазами.

- Так что же вы сделали бы, сэр? - очень спокойно спросил Джордж. -

Если бы не любили моего деда, моего брата и мою мать? Вы прячетесь за ее юбки, оправдывая этим какие-то свои намерения... так что же вы сделали бы, сэр, могу я спросить еще раз?

- Я положил бы вас поперек колена и выпорол бы, злобный щенок! Вот что я сделал бы! - воскликнул полковник, который к этому времени успел перевести дух и снова дал волю ярости.

- Вы знаете нас с рождения и приезжали к нам, как к себе домой, но это еще не причина, чтобы вы нас оскорбляли! - Это крикнул Гарри, вскакивая на ноги. - То, что вы сказали, Джордж Вашингтон, это оскорбление не только моему брату, но и мне. Вы попросите у нас извинения, сэр!

- Извинения?

- Или дадите нам удовлетворение, как принято между джентльменами, -

продолжал Гарри.

Сердце доблестного полковника вдруг сжалось при мысли, что смертельная вражда неожиданно разделила его и юношей, которых он любил, и, быть может, ему даже придется пролить кровь одного из них. Глядя на Гарри, на его белокурые волосы и пылающее лицо, слушая его дрожащий голос, старший почувствовал, что сердце его исполнилось нежности: он был обезоружен.

- Я... я ничего не понимаю, - сказал он. - Возможно, мои слова были необдуманны. Но почему Джордж уже несколько месяцев ведет себя со мной так странно? Скажи мне, и, может быть...

Джордж Уорингтон был весь во власти злобы; его черные глаза метали молнии презрения и ненависти в стоявшего перед ним прямодушного и честного человека.

- Вы уклоняетесь от моего вопроса, сэр, как только что уклонились от тоста, - сказал он. - Я не мальчик и не желаю сносить ваше высокомерие. Вы публично оскорбили меня в публичном месте, и я требую удовлетворения.

- Пусть будет так, - ответил полковник Вашингтон с выражением глубочайшего горя на лице.

- И вы оскорбили меня! - заявил капитан Грейс, который, пошатываясь, приблизился к нему. - Что он сказал? Какой-то проклятый капитан милиции...

полковник милиции, да кто он такой? Вы меня оскорбили! Ах, Уоринг! Только подумать, что меня оскорбил капитан милиции! - И при этой душещипательной мысли слезы оросили щеки благородного капитана.

- Я оскорбил вас? Боров! - опять загремел полковник, не наделенный чувством юмора, а потому, в отличие от остальных, не увидевший в этой сцене ничего смешного. И тотчас перед ним оказался четвертый противник.

- Силы небесные, сэр! - воскликнул капитан Уоринг. - Неужто вам мало троих и в эту ссору придется вмешаться еще, и мне? Вы оскорбили этих двух молодых людей...

- Необдуманные слова, сэр! - воскликнул бедняга Гарри.

- Необдуманные слова? - повторил капитан Уоринг. - Джентльмен говорит другому джентльмену, что положит его поперек колена и выпорет, а вы называете это необдуманными словами? Позвольте сообщить вам, сэр, что скажи мне кто-нибудь: "Чарльз Уоринг" или "Капитан Уоринг, я положу вас поперек колена и выпорю", - я бы ответил: "Я проткну вас насквозь моим вертелом", -

и проткнул бы, будь он ростом хоть с Голиафа. Следовательно, вы должны дать удовлетворение мистеру Джорджу Уорингтону. Мистер Гарри, как подобает мужественному юноше, поддержит брата. Это уже двое. Примирение между Грейсом и полковником невозможно. И вот теперь... пусть меня проткнут насквозь! Вы в моем присутствии назвали офицера моего полка - полка Холкетта, сэр! -

боровом! Боже великий, сэр! Мистер Вашингтон, вы в Виргинии все такие? Прошу извинения, я воздержусь от оскорбительных намеков, как - черт побери! - сам их ни от кого не потерплю! Но, клянусь дьяволом, полковник, позвольте сказать вам, что такого любителя ссор, как вы, я в жизни не видывал. Назвать обессилевшего офицера моего полка... ведь он же обессилел... верно, Грейс? -

назвать его боровом в моем присутствии! Вы берете свои слова назад, сэр...

берете?

- Это что, какой-то дьявольский заговор против меня и вы все в нем участвуете? - крикнул полковник. - Словно пьян я, а не вы, хоть вы все пьяны. Я ничего не беру назад. Я ни в чем не извиняюсь. Черт побери! Я готов драться, будь вас хоть дюжина - молодых и старых, пьяных и трезвых.

- Я не желаю выслушивать новых оскорблений, - воскликнул мистер Джордж Уорингтон. - Мы можем обо всем условиться, сэр, и без дальнейших поношений с вашей стороны. Когда вам угодно будет встретиться со мной?

- Чем скорее, тем лучше, сэр, - вскричал полковник вне себя от ярости.

- Чем скорее, тем лучше, - громко икнув, заявил капитан Грейс и, разразившись проклятиями, которые незачем здесь воспроизводить (в те дни проклятия были необходимым украшением речи любого джентльмена), он с трудом встал со стула, шатаясь, побрел к своей шпаге, которую оставил у дверей, взял ее и тут же упал навзничь.

- Чем скорее, тем лучше! - провозгласил с пола злополучный пьяница и, взмахнув своим оружием, нахлобучил шляпу себе на глаза.

- Этот джентльмен, во всяком случае, может подождать до утра, - сказал полковник милиции, оборачиваясь ко второму королевскому офицеру. - Едва ли вы будете настаивать, чтобы ваш друг дрался сегодня, капитан Уоринг?

- Признаюсь, его рука, как и моя, сейчас не особенно тверда, - сказал капитан Уоринг.

- Зато моя тверда, - крикнул мистер Уорингтон, свирепо глядя на своего врага.

Его былой друг был полон такой же злобы и нетерпения.

- Хорошо! Какое оружие вы выбираете, сэр? - сурово спросил Вашингтон.

- Только не шпагу, полковник. Фехтуем мы лучше, чем вы. Это вам известно по нашим учебным поединкам. Лучше пусть будут пистолеты.

- Как вам угодно, Джордж Уорингтон... И да простит вас бог, Джордж, бог тебя прости, Гарри, за то, что вы втянули меня в эту ссору, - сказал полковник мрачно и с глубокой печалью.

Гарри понурил голову, но Джордж ответил с полной невозмутимостью:

- Я, сэр? Но ведь не я сыпал оскорблениями, не я говорил о порке, не я оскорбил джентльмена в публичном месте и в присутствии офицеров его величества. И вы не в первый раз изволили считать меня негром и говорить о порке.

Полковник вздрогнул и покраснел, словно пораженный внезапным воспоминанием.

- Боже великий, Джордж! Неужели вы все еще не забыли эту детскую обиду?

- Кто сделал вас каслвудским надсмотрщиком? - спросил юноша, скрежеща зубами. - Я не ваш раб, Джордж Вашингтон, и никогда им не буду. Я ненавидел вас тогда и ненавижу теперь. Вы оскорбили меня, а я джентльмен, и вы тоже джентльмен. Разве этого недостаточно?

- Более чем достаточно, - сказал полковник с выражением искреннего горя. - И ты тоже таил на меня злобу, Гарри? От тебя я этого не ждал.

108

- Я с братом, - ответил Гарри, отворачиваясь, чтобы избежать взгляда полковника, и крепко сжал руку Джорджа.

Лицо их противника оставалось по-прежнему грустным.

- Да смилуется над нами небо! Теперь все ясно, - пробормотал он как бы про себя. - Дайте мне время написать несколько писем, и я к вашим услугам, мистер Уорингтон, - произнес он громко.

- Ваши пистолеты у вас в седельной сумке. Я своих не взял и сейчас пошлю за ними Сейди. Этого времени вам будет достаточно, полковник Вашингтон?

- О, вполне, сэр.

Джентльмены низко поклонились друг другу, и Джордж, взяв брата под руку, удалился. Виргинский полковник посмотрел на злополучных офицеров, которые к этому времени оказались уже в полной власти винных паров. Капитан Бенсон, владелец харчевни, нагнувшись над одним из них, накрывал его лицо шляпой.

- Их винить все же нельзя, полковник, - сказал трактирщик с угрюмой усмешкой. - Сегодня утром Джек Файрбрейс и Том Хамболд из Спотсильвании пробовали тут продать им лошадей. А после Джек и Том уговорили их перекинуться в картишки - и они проиграли, английские капитаны то есть. Тут Джек и Том вызвали их на состязание - пить за Старую Англию; и в этой игре они тоже нельзя сказать, чтобы победили. Люди они добрые и щедрые, когда трезвые, но дураки, тут уж не поспоришь.

- Капитан Бенсон, вы сражались с индейцами и были офицером нашей милиции, прежде чем стали фермером и завели трактир. Не согласитесь ли вы быть моим секундантом в этом деле с молодыми джентльменами?

- Я пригляжу, чтобы все было по-честному, полковник. А сверх этого я ни во что вмешиваться не хочу. Госпожа Эсмонд мне часто помогала, ухаживала за моей бедной женой во время родов и пользовала нашу Бетти от лихорадки. Вы ведь обойдетесь с этими бедными ребятками помягче? Оно правда, я видел, как они стреляют: белокурый, не мне вам говорить, хороший охотник, ну, а старший без промаха попадает в туза пик.

- Будьте так любезны, капитан, скажите моему слуге, в какую свободную комнату он может отнести мой чемодан. Я должен успеть написать до поединка несколько писем. Молю бога, чтобы все кончилось благополучно! И капитан провел полковника в одну из двух комнат своего жилья, с ругательствами выгнав из нее ораву чернокожих слуг, которые громко там разговаривали, без сомнения, обсуждая недавнюю ссору. Эдвин, слуга полковника, вернулся с портпледом своего господина, и тот, взглянув в окно, увидел, как Сейди, негр Джорджа Уорингтона, поскакал в направлении Каслвуда, - несомненно, выполняя поручение своего юного хозяина. Полковник, человек, несмотря на свою молодость и природную вспыльчивость, чрезвычайно благовоспитанный и щепетильный, привыкший неизменно сдерживать свои страсти, с большим изумлением обдумывал положение, в котором он внезапно очутился, когда три, а может быть, и четыре врага готовы были посягнуть на его жизнь. Каким образом вспыхнули эти ссоры? Всего несколько часов назад он выехал из Каслвуда со своими юными спутниками, и между ними, казалось, царил дух дружбы. Внезапный ливень заставляет их укрыться в трактире, где они оказываются в обществе двух офицеров-вербовщиков, и не проходит и получаса, как он успевает рассориться со всеми присутствующими, оскорбляет одного, принимает вызов другого и грозит поркой третьему - сыну женщины, чья дружба ему так дорога!

Глава XI, в которой два Джорджа готовятся к кровопролитию

Пока виргинский полковник был занят мрачными приготовлениями к поединку в одной из двух комнат трактира, в другой его противник, также решивший сделать последние распоряжения, диктовал своему послушному брату и секретарю чрезвычайно велеречивое письмо к их матери, с которой он в этом послании торжественно прощался. Он высказал предположение, что она навряд ли

"осуществит свои нынешние планы" (в слова "нынешние планы" был вложен жгучий сарказм) после того, что произойдет в это утро, если он падет мертвым, как скорее всего и случится.

- Милый, милый Джордж, не говори так! - воскликнул перепуганный секретарь.

- "Как скорее всего и случится", - величественно повторил Джордж. - Ты ведь знаешь, Гарри, что полковник Джордж - превосходный стрелок. И я сам стреляю неплохо. Вот почему нам обоим - и уж несомненно одному из нас -

наверное суждена гибель. "Я полагаю, что вы откажетесь от своих нынешних намерений", - эту фразу Джордж произнес с еще большей горечью, нежели предыдущую. Гарри, пока писал ее, не мог удержаться от слез. - Как видишь, я ничего не сказал. Имя госпожи Эсмонд в нашей ссоре никак не упоминалось.

Помнишь, в своем жизнеописании наш дед рассказывает, как лорд Каслвуд дрался с лордом Мохэном якобы из-за недоразумения за карточным столом? И не допустил ни малейшего намека на имя дамы, которая была истинной причиной дуэли? Признаюсь, Гарри, я взял за образец именно этот случай. Наша мать ничем не будет скомпрометирована... Дитя мое, что ты написал? У кого ты научился делать такие ошибки?

Уильям Мейкпис Теккерей - Виргинцы. 1 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :