Уильям Мейкпис Теккерей
«Базар житейской суеты (Vanity Fair). 9 часть.»

"Базар житейской суеты (Vanity Fair). 9 часть."

Какие же слова старался выговорить несчастный старик перед своей кончиной? Думать надобно, что ему хотелось увидеться и помириться с возлюбленною и верною супругою своего сына. Это всего вероятнее, потому-что, по вскрытии завещания, оказалось, что мистер Осборн не питал уже никакой ненависти к своей невестке.

В кармане его комнатного сюртука нашли письмо с большою красною печатью, которое Джордж писал накануне ватерлооской битвы. Он пересматривал также другия бумаги, имевшие отношение к его сыну, потому-что ключь от шкатулки, где оне хранились, был также отыскан в его кармане. Печати были сломаны все до одной. Он перечитывал эти бумаги вероятно накануне своего паралича, так по крайней мере можно было судить из слов каммердинера, объявившего, что господин его в тот день долго работал в своем кабинете, и перед ним на столе лежала большая фамильная библия в красном сафьяном переплете.

Когда наконец завещание было открыто, оказалось, что половину своего имения мистер Осборн оставил Джорджу. Остальная часть поступила в раздел между двумя сестрами. Господину Фредерику Буллоку предоставлялось на произвол: или продолжать, для общей пользы, дела коммерческого дома, или выделиться, если он сочтет это более выгодным и удобным. Пансион в пятьсот фунтов, из доходов Джорджа, назначался его матери, "вдове моего возлюбленного сына, Джордяжа Осборна, которую вместе прошу принять опеку над сыном и моим внуком до его совершеннолетия". Последний пункт завещания выражался в такой форме:

"Исполнителем сей моей воли назначаю майора Вилльяма Доббина, искреннего и благороднейшего друга моего возлюбленного сына. И поелику оный майор, руководимый единственно чувством и побуждениями своего великодушие, содержал капиталом из собственных доходов моего внука и вдову моего сына в ту пору, когда не было у них других средств к существованию, то я, принося ему наичувствительнейшую благодарность за таковые христианские благодеяния, прошу вместе с сим принять из оставленного наследства такую сумму, каковая может оказаться достаточною для покупки чина подполковника, или для какой-либо другой благонамеренной цели."

Услышав обо всех этих распоряжениях своего тестя, Амелия пришла в трогательное умиление, и была искренно благодарна за оставленное наследство. Но когда сказали ей и разъяснили, какими судьбами Джорджинька опять соедийился с нею, и как Вилльям содержал ее на свои собственный счет, как в свое время он дал ей мужа, и теперь возвратил ей сына... о!... тогда сердце бедной женщины растаяло как воск, и долго стояла она на коленях, возсылая пламенные молитвы за благоденствие своего великодушного покровителя, защитника и друга.

И больше все-таки ничего. Одною только благодарностию отделалась мистрисс Эмми за эту удивительную преданность и самоотвержение в её пользу.

-

При всякой другой мысли образ Джорджа выходил к ней из-за могилы, и говорил всегда одно и то же: "ты мне принадлежишь, одному мне, исключительно и нераздельно, ныне и во веки."

Вилльям хорошо знал это, всю свою жизнь, казалось, исключительно посвятил он тому, чтобы отгадывать мысли и чувства мистрисс Эмми.

Когда свет узнал о подробностях завещания богатого негоцианта, интересно было наблюдать и замечать, как мистрисс Эмми вдруг поднялась во мнении особ, составлявших небольшой кружок её знакомых. Даже слуги на Джиллиспай-Стрите переменили о ней свои образ мыслей. Прежде, когда бывало мистрисс Эмми отдавала свои скромные приказания, они любили обыкновенно отделываться ответом, что "надо спросить наперед мистера Джозефа", но теперь уже никто не думал обращаться к этой апелляции, и всякой спешил наперерыв исполнить волю прекрасной миледи. Кухарка оставила похвальную привычку подсмеиваться и трунить над старыми, истасканными платьями мистрисс Эмми (праздничный костюм кухарки - должно отдать ей полную справедливость - совершенно затмевал скромные наряды её госпожи), и никто не думал более ворчать и медлить; когда миледи звонила в колокольчик. Кучер брюзжал и жаловался прежде, что кони его совсем исчахли от беспрестанных выездов, и барская коляска превратилась в настоящий лазарет для этого старикашки и мистрисс Осборн, но теперь ездил он с веселым духом по всем возможным направлениям столицы, и боялся только, как бы не вздумали заменнть его кучером мистера Осборна. Опасение несправедливое: где этим Россель-Скверским кучерам ездить с такой прекрасной миледи, как мистрисс Осборн? они совсем не знают города, да и на козлах-то держаться не умеют."

Все без исключения знакомые мистера Джоя, мужского и женского пола вдруг заинтересовались судьбою мистрисс Эмми и нагрузили её столикъивизитными карточками разнообразных цветов и форматов. Сам мистер Джой, смотревший прежде на свою сестру как на нищую, нуждающуюея в пище и одежде, начал теперь оказывать ей величайшее уважение, и готов был, при всяком случае, свидетельствовать глубокое почтение своему племяннику, мистеру Джорджу, наследнику огромного богатства. Он обнаружил необыкновенную деятельность в приискивании разнообразных развлечений и удовольствий для своей "неутешной сестры", и по обыкновению справлялся за завтраком "как намерена провести этот день мистрисс Осборн".

В качестве опекунши Джорджа, Амелия, с согласия майора предложила девице Осборн жить в россель-скверском доме, сколько ей угодно, но мисс Осборн, свидетельствуя свою искреннюю благодарность, уклонилась от этой чести, и объявила наотрез, что она ни за какие блага не намерена оставаться одна в этом печальном палаццо, где она натерпелась всякого горя. Вскоре после похорон отца, мисс Осборд, в глубоком трауре, отправилась в Чельтенгем, взяв с собою двух старых служанок. Остальная прислуга была распущена с приличным награждением. Верный старый буфетчик, уклонившийся от предложения продолжать свою службу на Джиллиспай-Стрите, предпочел употребить свой благоприобретенный капиталец на основание трактирного заведения, которое, станем надеяться, скоро достигнет цветущего состояния.

Дом на Россель-Сквере опустел. мистрисс Осборн, после приличного совещания с майором, тоже уклонилась от чести переселиться в это мрачное жилище. Мёбель и все вещи были вывезены куда следует. Страшные канделябры и печальные зеркала огромнейших размеров были упакованы и спрятаны, богатейшие украшения гостиной заверчены соломой, ковры свернуты и перевязаны, небольшая библиотека из отборных классиков в богатейших переплетах уместилась в двух ящиках из-под вина - и все эти сокровдща укатились в кладовую, где суждено было лежать им до совершеннолетия Джорджа. Большие тяжелые сундуки с фамильным серебром поступпли к господам Стомпи и Роди, в погреба этих банкиров, обязавшихся до урочного времени хранить наследственное сокровище мистера Джорджа.

Однажды Эмми и сын ея, одетые в глубокий траур, собрались навестить опустелый Россель-Скверский дом, куда нога вдовы не переступала с той поры, как она была девицей. Перед фасадом дома еще виднелись остатки соломы. Мать и сын вошли в большие печальные комнаты, где на стенах весьма ясно обозначались места снятых картин и зеркал. Затем, по каменным ступеням, они пошли наверх, и заглянули в траурную спальню, туда, где "умер дедушка", шепнул мальчик своей спутнице. Поднявшись еще выше одним этажем, они вступили в собственную комнату Джорджа. Мальчик крепко держался за руку своей матери, но она думала в эту минуту о другом предмете. Эмми помнила и знала, что эта комната принадлежала также отцу её сына.

Она подошла к тому самому открытому окну, на которое еще так недавно смотрела с замиранием сердца, когда впервые разлучили ее с сыном. Отсюда, через деревья сквера, открывался вид и на тот старый домик, где родилась сама мистрисс Эмми, и где провела счастливые дни своей первой молодости. Все возобновилось в её воображении: она видела веселые, счастливые, добродушные, улыбающиеся лица, и живо припомнила, как свои детские радости, так и продолжительные печали, доставшиеся ей в удел после замужества. Затем мысль её перенеслась на этого удивительного человека, который был постоянным её покровителем, хранителем, единственным её благодетелем, её нежным и великодушным другом.

- Посмотри-ка, мамаша, сказал Джордж, вот здесь на стекле вырезаны буквы: "Д. О." Этого я не замечал прежде, право не замечал.

- В этой комнате жил отец твой еще задолго до твоего рождения, Джордж, отвечала мать, цалуя своего сына.

Она молчала во всю дорогу на возвратном пути в Ричмонд, где была временная её квартира. Сюда приезжали к мистрисс Эмми улыбающиеся нотариусы и адвокаты, и здесь же была особенная комната для майора Доббина; занятый многосложными хлопотами по опеке, он часто должен был приезжать к мистрисс Эмми.

Джорджинька взял этим временем бессрочный отпуск из учебного заведения достопочтенного мистера Виля. Этому джентльмену поручили сочинить надпись для мраморной доски, приготовленной для нового монумента в честь капитана Джорджа Осборна.

-

Мистрисс Буллок имела самые основательные причины ненавидеть своего выскочку-племянника, лишившего ее целой половины ожидаемого наследства. Это, однакожь, не помешало ей помириться с матерью счастливого наследника и питать дружелюбные чувства в отношении к самому мастеру Джорджу. Семейство её жило в Рогамптоне, и это местечко отстоит на ближайшее расстояние от Ричмонда. В один прекрасный дснь, великолепная карета с золотыми гербами господ Буллок, Гулькер и Компании, подкатила к Ричмондской резиденции мистрисс Осборн. В карете сидела мистрисс Буллок со всеми своими детиьми, слабыми, рыхлыми и удивительно невзрачными. Вся эта ватага хлынула в сад через калитку в то самое время, когда мистрисс Эмми читала книгу, Джой наслаждался в беседке клубникой и кларетом, а майор Доббин, в Индийской куртке, учил Джорджиньку играть в чехарду, подставляя ему свою собственную спину для гимнастических упражнений, сопряженных с этой забавой. Сделав мастерской прыжок через голову учителя, мастер Джордж чуть не наткнулся на Буллоков, украшенных огромными черными бантами на шляпах, и перепоясанных черными шарфами гигантского размера. За ними плавно выступала их траурная мамаша.

"А ведь он как раз, по своим летам, прийдется для Розы", подумала чадолюбивая родительница, бросив нежный взгляд на милое свое детище, мозглявую девчонку лет семи.

- Подойди сюда, Роза, поцалуй своего кузена, сказала мистрисс Буллок, Гулькер и Компания. Разве ты не узнаешь меня, Джордж? Я твоя тётка.

- Я знаю вас очень хорошо, заметил мастер Джордж, но извините, тётушка Буллок, я терпеть не могу цаловаться.

И он отскочил назад от маленькой мисс Розы, приготовившейся подставить для поцалуя свои золотушные губки.

- Ах, ты, шалун!... Веди меня к своей матери, Джордж, сказала мистрисс Буллок.

И две прекрасные леди встретились между собою после разлуки, продолжавшейся более пятнадцати лет. В годину нищсты и бедствий, сопровождавших мистрисс Эмми, золовка ни разу не собралась навестить ее на Аделаидиных виллах, но теперь, с переменою обстоятельстз, мистрисс Буллок, как добрая родственница, сочла своей обязанностью возобновить знакомство.

Ея примеру последовали многия, более или менее знаменитые особы. Старинная наша приятельница, мисс Шварц, сопровождаемая своим супругом и лакеями в желтых ливреях, с громом подкатила к подъезду ричмондского дома, и с неистовою нежностию бросилась в объятия мистрисс Эмми. Шварц всегда любила свою пансионскую подругу, даже обожала ее в некотором смысле, но... но - que voulez vous? Эти большие города удивительно как неудобны для излияния сердечных ощущений. В каком-нибудь, примером сказать, Лондоне, можно прожить целый век и не видеть самого искреннего друга, особенно, если этот друг повихнулся как-нибудь на балаганных подмостках житейского базара. Старая, старая песня!

Конец-концов: прежде чем окончился узаконенный период скорби после кончнны мистера Осборна, Эмми вдруг очутилась в центре самого отборного джентльменского круга, где все, повидимому, были веселы, счастливы и довольны. У каждой леди неизбежно считался родственником по крайней мере один лорд или пэр, хотя бы супруг её промышлял салом или ветчиною в Сити. Некоторые дамы владели неизмеримой ученостию, читали мистрисс Сомервиль, и присутствовали на ученых заседаниях Академии Наук, другия, не имея особенных литературных талантов, промышляли преимущественно по кувыркательной части, и заседали между многими достопочтенными мужами. Эмми, должно признаться, совершенно сбилась с толка среди этих корифеев прекрасного пола. Визиты и обращение мистрисс Фредерик Буллок особенно были для неё тяжки и даже невыносимы в моральном смысле. Эта леди благоволила принять на себя покровительственный тон, и решилась посвятить свою родственницу в тайны наилучших обществ. Она окружила Амелию своими собственными модистками, старалась исправить её манеры, и даже приняла на себя великодушную обязанность распоряжаться её хозяйством. Приезжая почти каждый день из Рогамптона, она заводила бесконечную беседу о фешонэбльных обычаях большего света, и картавила в произношении на великосветский манер. Джой любил ее слушать, но майор ворчал и отправлялся восвояси при появлении этой леди. Он даже не соблюдал особенной учтивости на блистательных вечерах мистера Фредерика Буллока, и обыкновенно засыпал, когда вокруг него принимались толковать о разных назидательных предметах. Амелия тоже не принимала деятельного участия в этих беседах: она не разумела по латыни, и никогда не следила за ходом британской журналистики. И между-тем как все вокруг неё жужжало, дребезжало и гудело, мистрисс Эмми безмолвно любовалась на зеленые луга, садовые троппнки и блестящия оранжереи.

- Она добра, конечно, но глупа непзмеримо, заметила мистрисс Роди. Майор кажется влюблен в нее до безумия.

- Светской полировки в ней нет, моя милая, сказала мистрисс Голлиок. Вам нет никакой возможности усовершенствовать её манеры.

- Она решительно не имеет никаких сведений, и, повидимому, равнодушна ко всем событиям политичеекого мира, прогудела мистрисс Глори таким голосом, который как-будто выходил из могильного склепа. Раз как-то я спросила ее: в котором году должно совершиться падение папы: в 1836, как полагает мистер Джоульс, или в 1834, как рассчитывает мистер Вапсгот? Вообразите же, что она отвечала: "Бедный папа! Что жь такое он сделал?"

- Однакожь она вдова моего брата, mesdames, возразила мистрисс Фредерик Буллок,- и, следовательно, мы обязаны оказывать ей всякое снисхождение. Я стараюсь, по возможности, испразить её манеры, чтобы она не была по крайней мере смешна в нашем кругу. Можете вообразить, тго в этом деле я не могу иметь никаких свосекорыстных побуждений.

- Толкуй тут, знаем мы вас! говорила мистрисс Роди приятельнице своей Голлиок, когда оне отправились в одной карете домой,- эта пройдоха Буллок станет, кажется, хитрить и лукавить всю свою жизнь. Она хочет переманить к себе капитал мистрисс Осборн из нашей конторы, вот и вся задача.

- Нет еще не вся, возразила Голлиок,- разве вы не заметили, как она ухаживает за этим мальчиком?

- Как же этого не заметить? Джордж и эта слепая Роза, по её милости, вечно сидят вместе. И глупо, и смешно!

- Глора мне ужасно надоела своими кувыркательскими сочинениями.

- Не вам однем: она всем навязывается с своим "Слепын Сурком", и "Плодовитой пшеницей".

Разговор в этом тоне продолжался во всю дорогу, пока наконец карета не переехала Потнийский мост.

Но это джентльменское, и, быть-может, несколько чопорное общество было совершенно не по душе мистрисс Эмми, и можно представить, как она обрадовалась, когда наконец объявили, что повезут ее в чужие краи.

ГЛАВА LXI.

На Рейне.

Через несколько дней после описанных нами житейских приключений, в одно прекрасное утро, когда лето стояло на половине, Парламент был распущен, и все лондонское народонаселение, жаждущее заморских наслаждений или исцеления от недугов, собралось в чужие краи,- пароход "Батавец", нагруженный разнообразною коллекциею британских беглецов, торжественно отвалил от пристани Лондонской башни. Весело распахнулся живописный шатер над передней частью налубы, скамейки и все проходы испестрились группами розовых детей, суетливыми нянюшками и горничными, степенными маменьками в розовых шляпках и летних платьицах, джентльменами в картузах и полотняных куртках, отращавшими издавна молодецкие усы нарочно для этой увеселительной поездки, и, наконец, дюжими ветеранами в лощеных шляпах и накрахмаленных галстухах, наводнившими Европу после окончания великой битвы, и которые повсюду разнесли свое национальное Goddem, непереводимое ни на один из подлунных языков во вселенной.

Изумительное и, в некотором смысле, уму непостижимое было здесь собрание шляпных картонок, бритвенных приборов, конторок a la Bramas и других вещей, необходимых для морской езды. Были тут вертлявые питомцы из Кембриджской коллегии с степенным гувернером, отправлявшиеся для ученых наблюдений в Нонненверт или Кенигвинтер. Были тут ирландские джентльмены с блестящими цепочками и усаами, рассуждавшие во всю дорогу о лошадиных породах и рассыпавшиеся в комплиментах перед молодыми леди, которых, напротив, тщательно и с девственною стыдливостию избегали юные воспитанники Кембриджа с их бледнолицым гувернёром. Были тут старые поль-мелльские франты, спешившие в Висбаден играть в рулетку, и к Эмским водам пить рейнвейн. Был тут старик Хамократ, женившийся на юной деве, за которою ухаживал теперь кептен Папильйон, державший на руках дорожники её и зонтик. Был тут молодой Май, ехавший, после свадьбы, веселиться с своей супругой (то была урожденная мистрисс Зима, учившаеся в пансион вместе с бабушкой Мая). Был тут сэр Джон и супруга его с двенадцатью детьми, сопровождаемыми дюжиною нянюшек и мамушек. Был тут великий лорд Барикрис со всеми членами своего высокопочтенного семейства. Они сидели рядом, поотдаль от всех, смотрели во все глаза и, как водится, не говорили ни с кем. Экипажи их с фамильными гербами стояли на фордеке, обставленные дюжиною разпородных колесниц, так-что трудно было проходить между ними, и бедные пассажиры серединной части парохода принуждены были оставаться почти без всякого движения. То были джентльмены средней руки, ехавшие с собственной провизией, и которые, в случае надобности, могли бы скупить весь этот веселый народ в большом салоне. Между ними замешались степенные бледнолицые юноши с бакенбардами и портфёлями, вооружившиеся карандашами не дальше как через полчаса по прибытии на пароход.

Тут же были две Француженки, femmes de chambre; у которых страшно закружилась голова, лишь-только проехали Гринвич. Несколько кучеров, вертевшихся около экипажей, довершали эту разнохарактерную массу будущих искателей приключений на европейском континенте.

Усадив своих господ на палубе или в каюту, каммердинеры и лакеи соединились в дружелюбную группу, и принялись рассуждать о житейских делах, покуривая в тоже время трубки и сигары. К ним присоедимклись некоторые джентльмены из европейской породы, заинтересованные прежде всего разкокалиберными экипажами джентльменов. Карета сэра Джона могла с большим комфортом поместить до тринадцати особ мужеского и женского пола. Коляска лорда Хамократа тоже была очень замечательна, но всего интереснее был огромный фургон лорда Барикриса. Нельзя не подивиться, откуда милорд добыл капитал для этой поездки, но европейским джентльменам было известно это обстоятельство. Они знали, сколько в настоящую минуту наличной суммы в кармане лорда Барикриса, у кого он занял, и за какие проценты. Был туть еще премиленький дорожный экипаж отличной работы, и о нем-то собственно беседовали теперь сгруппировавшиеся джентльмены.

- А qui cette voiturelа? спросил один каммердинер с длинными серьгами в ушах и сафьянным денежным мешком в руках. Речь эта обращалась к джентльмену с таким же мешком и такими же серьгами.

- C'est а Kirsch je bense - je l'ai vu touteа l'heure - qui brenoit des sangviches daus la voiture, отвечал джентльмен на превосходном германо-французском диалекте его собственного изобретения.

В эту минуту мистер Кирш выкарабкался на свежий воздух из трюма, где он отдавал, на разных европейских наречиях, приказания матросам, занимавшимся укладкою пассажирских вещей. Немедленно он представил о своей особе полный и подробный отчет своим собратиям по ремеслу. Он известил их, что экипаж принадлежит набобу, воротившемуся недавно из Калькутты и Ямайки, неизмеримому богачу, с которым он, Кирш, условился разъезжать, в качестве переводчика, по всем европейским землям. В это самое мгновение, какой-то юный джентльмен очутился на кровле кареты лорда Хамократа, и перепрыгивая, с быстротою белки, с экипажа на экипаж, добрался наконец до своей собственной кареты и, при общем одобрительном крике, проюркнул туда в открытое окно.

- Nous allons avoir une belle traversee, monsieur George, сказал Кирш с любезной улыбкой, приподнимая козырек своего картуза.

- Проваливай ты тут с этим французским языком, откликнулся юный джентльмен, скажи-ка лучше, где мои бисквиты?

В ответ на эту речь из уст Кирша вылетели звуки, весьма похожие на британский диалект. Мистер Кирш был великий лингвист, знакомый, повидимому, со всеми языками, но не имея природного наречия, он объяснялся на всех очень бегло и без всякого соблюдения правил какой бы то ни было грамматики.

Повелительный юный джентльмен, искавший бисквитов в своей коляске, был не кто другой, как наш молодой друг, мастер Джордж Осборн. Прошло ужь слишком три часа, как он позавтракал в Рвчмонде, и морской воздух тотчас же изъострил его аппетит. Дядя Джой и мистрисс Эмми были на палубе в обществе джентльмена, решившагося, повидимому, быть неразлучным их спутником на сухом пути и на море. Таким-образом, они предприняли эту увеселительную поездку вчетвером.

Джой сидел на скамье, насупротив лорда Барикриса и его еемейства. Их движения поглощали, повидимому, всю мыслительную силу сановника Ост-Индии. Милорд и миледи помолодели, казалось, несколькими годами против того, как Джой видел их в Брюсселе в 1815 году. В Индии он любил хвастаться своим коротким знакомством с этими знатными особами. Волосы леди Барикрис, в ту пору черные как смоль, покрылись теперь прекрасным золотистым отливом, между-тем, как бакенбарды лорда Барикриса, тогда красные, сияли теперь богатейшим черным лоском с багряно-зеленоватыми отражениями при блеске солнечных лучей. Джой любовался на эту перемену, и следил испытующим взором за всеми движениями благородной четы. Присутствие лорда производило на него чарующее влияние, и он не мог смотреть ни на какой другой предмет.

- Эти особы, кажется, слишком интересуют тебя, любезный друг, сказал Доббин, наблюдая индийского набоба.

Он и Амелия засмеялись. Она была в соломенной шляпке, украшенной черными лентами, так-как срок траура еще не кончился. Но толкотня и праздничные виды всего окружающего сообщили приятное настроение её душе, и мистрисс Эмми была очень весела.

- Какой чудесный день! сказала Эмми довольно некстати, и одумавшись, прибавила еще более некстати: надеюсь, мы переедем спокойно на континент, без ветров и бури, не правда ли?

Джой презрительно махнул рукой, и посмотрел изподлобья на великих особ, сидевших перед ним.

- Видно, сестра, что ты не имеешь понятия о морских путешествиях; мы вот, люди опытные, не боимся ни ветров ни бури.

Однакожь, несмотря на великую опытность, мистер Джозеф Седли провел весьма неприятную ночь в своей коляске, куда наемный чичероне беспрестанво подавал ему горячий пунш и другие медикаменты, которыми путешественники предохраняют себя от опасных следствий морской болезни.

В назначенное время приятели наши, в вожделенном здравии, высадились у Роттердамской пристани, откуда другой пароход благополучно представил их в город Кёльн. Здес они заняли приличные аппартаменты в одной из первостатейных гостинниц, и Джой, с невыразимым удовольствием, прочел на другой день газетную статейку, где было между-прочим изображено, что сюда изволил прибыть: "Herr Graf Lord von Sedley nebst Beglcitung aus London". Ha всякий случай он взял с собою свои придворный костюм, и убедил Доббина вооружиться на тот же случай своими парадными регалиями. Джой имел твердое намерение представляться иностранным дворам, и свидетельствовать свое почтение властителям тех земель, через которые он будет проезжать.

И везде, где только останавливались наши путешественники, мистер Джой, пользуясь всеми, и удобными, и даже неудобными случаями, оставлял свою собственную и майорскую карточки в доме британского посольства. Стоило больших хлопот отклонить его от намерения надеть штиблеты и треугольную шляпу в вольном городе Жидограде, где английский консул пригласил наших путешественников к себе на обед. Джой, как и следует, вел путевой журнал, где с великою подробностию записывал, что закусил он здесь, перекусил там, выпил, закусил и перекусил в таком-то трактире, и с каким комфортом провел ночь в таком-то отеле. Относительные цены яств и питей были тоже изображены и красноречиво, и верно. Записки вышли, очень назидательные, и мы крайне сожалеем, что мистер Джой посовестился издать их в свет.

Эмми была вполне счастлива и довольна. Доббин всюду таскал за нею походный стул и рисовальный альбом, и всюду восхищался рисунками этой бесподобной артистки. Заседая на пароходных палубах, она срисовывала утесы и замки, и взбиралась для такой же цели на высокие башни, сопровождаемая своими бессменными адъютантами, Доббином и Джорджем. Сухопутные прогулки совершались обыкновенно верхом на ослах, признанных по их смиренности, более удобными для мистрисс Эмми. Доббин, имевший достаточные сведения в немецком языке, с успехом выполнял должность толмача, и научил даже мастера Джорджа объясняться на этом диалекте с ямщиками и трактирными слугами. Эмми радовалась душевно, видя, что сынок её в короткое время сделал исполинские успехи, которыми отчасти он одолжен был и практическим урокам мистера Кирша.

Мистер Джой не принимал с своей стороны слишком деятельного участия в этих загородных прогулках. После обеда он обыкновенно ложился спать, или нежился в садовой беседке, любуясь на очаровательные ландшафты. О, рейнские сады, восхитительные сцены спокойствия, мира и блистательного сияния солнечных лучей! Кто, увидев вас однажды, не обогатится самыми сладостными воспоминаниями на всю свою жизнь? Еще я вижу вас, из своего туманного далека, благородные пурпуровые горы, отражающиеся своими вершинами в благороднейших струях, и одна мысль о тебе, поэтическая страна Рейна, переполняет восторгом мою душу... В этот вечерний час пастух гонит свое стадо с бархатных холмов, ревут коровы, мычат быки, и позванивая колокольчиками, входят в этот старинный город с его старыми окопами, и шпицами, и воротами, и каштановыми деревьями, распространяющими длинную голубую тень на окрестные луга; небосклон и река пламенеют багряно-золотистым заревом; и луна, выплывая на горизонт, смотрит бледными очами на величественный закат дневного светила. Но вот солнце вдруг сокрылось за горами, ночь наступает, река станомтся темнее и темнее, появились огоньки в окрестных хижинах, и слабые лучи их пугливо заглядывают в тезмные воды Рейна с обоих берегов.

Хорошо было мистеру Джою! Каждый день после обеда отходил он на сон грядущий, прикрывая свои красный нос и тусклые очи кашмировым платочком из Калькутты, и каждый день читал он английскую газету от первой строчки до последней.- Благодарение ему от всех британских журналистов, наборщиков и типографщиков, промышляющих печатным делом! Но спал ли мистер Джой, дремал, храпел, моргал, читал или просто переворачивался с бока на бок - приятелям нашим не было до него никакого дела. Хорошо им было и без Джоя. В тихие поэтические вечера они частенько отправлялись в театр на эти милые, незатейливые оперы старинных немецких городков, где noblesse вяжет чулочки на одной стороне, а bourgeoisie помещается по другую сторону театра. Здесь-то мистрисс Эмми, утопая в светлом потоке душевных наслаждений, была впервые посвящена в тайны Моцарта и Чимарозы. О музыкальных талантах майора мы уже имели случай намекнуть, и читатель знает, что он с большим успехом упражнялся на флейте, но главнейшим его удовольствием в этих операх было наблюдать за душевными движениями мистрисс Эмми, когда она прислушивалась к мелодическим звукам. Новый неведомый мир любви и красоты открылся в роскошных формах перед её умственным взором, когда она слушала эти очаровательные композиции; одаренная самою острою чувствительностью, могла ли эта леди оставаться равнодушною к Моцарту? Его оперы сообщали её нервам такое настроение, что, приходя домой, она нередко спрашивала себя: ужь не преступно ли в моральном смысле заслушиваться этих чарующих мелодий? Но майор, к которому она однажды обратилась с подобным вопросом, в совершенстве успокоил ее. Разбирая данную тэму эстетически, психически, логически и философически, майор Доббин представил неотразимые доказательства, что все красоты искусства и природы могут производить на нас одно только самое благодетельное впечатление. Удовольствия, ощущаемые нами при звуках музыкальной мелодии, совершенно равняются тому наслаждению, какое испытывает каждый смертный с чувствительною душою при взгляде на луну, на звезды, на прекрасный ландшафт или картину. В ответ на некоторые весьма слабые возражения Эмии, майор Доббин рассказал ей восточную басню о "Сове"; воображавшей, что солнечный свет нестерпим для глаз, и что соловей слишком напрасно гордится своей песнью.

- Одним суждено петь, другим - гукать или выть, заключил, улыбаясь, мистер Доббингь,- у вас, Амелия, прехорошенький голосок, и стало-быть вы, по этой теории, принадлежите к соловьиной породе.

Приятно остановиться на этом периоде жизни мистрисс Эмми, и вообразить, что она была вполне счастлива. Вы видите, что она первый раз еще наслаждается таким образом существования и судьба до сих пор не посылала ей удовлетворительных средств к образованию ума и сердца. Вращаясь в ограниченной сфере деятельности, она постоянно сталкивалась с людьми довольно мелкими и пошлыми. Такой жребий разделяют с нею мильйоны женщин. И как представительницы прекрасного пола слишком расположены ненавидеть одна другую, то случастся весьма нередко, что естественное чувство робости считают оне необозримым тупоумием, деликатность - глупостью, молчание - невежеством, и так далее. Мне однакожь кажется, что помалчивать иной раз позволительно даже самому умному джентльмену. Если, примером сказать, я или вы, почтенный мой читатель, очутимся в один прекрасный вечер в интересном обществе прачек и мелочных лавочников - скажите по совести: будет ли ваша речь сверкать теми искрами остроумия, которым вообще вы отличаетесь в нашем образованном кругу? Думать надобно, что и прачки с мелочными лавочниками не в состоянии будут обнаружить особенного красноречия, как-скоро судьба приведет их в наши утонченные гостиные, где мы с таким похвальным соревнованием, стараемся разбить в дребезги и уничтожить в прах репутацию наших ближних.

Должно еще припомнить, что эта бедная леди, вплоть до настоящей нинуты, ни разу не встречала джентльмена в истинном смысле этого слова. Да и много ли таких джентльменов между нами? Укажите мне на этих избранных людей с возвышенным характером, с благородным образом мыслей, с великодушными стремлениями - людей, которые никогда не лгут, и прямо смотрят в глаза свету, много ли, спрашивается, насчитаете вы таких джентльменов в своем кругу? Все мы знаем сотни, или пожалуй, тысячи отличных фраков, сшитых по последней моде, десятки особ, выплясывающих вальс или мазурку с неподражаемым искусством, но сколько же истинных джентльменов между ними? Потрудитесь взять клочок бумажки, и напишите реестрик своих знакомых, которых, как истинных джентльменов, вы уважаете душевно и сердечно.

На моем клочке, бесспорно, прежде всех будет стоять имя приятеля моего, майора. Пусть у него длинные ноги, желтоватое лицо, и пусть он пемножко пришепеливает и картавит, что с первого раза представлястся обыкновенно чрезвычаино забавным и смешным, но мысли струятся светлым и чистым потоком в майорском мозгу, жизнь его идет путем правильным и честным, и ум его никогда не был в разладе с сердцем. Чего жь вам больше? майор Доббин - истинный джентльмен. То правда, и я не спорю, что ноги у него чрезмерно велики, так же, как и руки, и над этим обстоятельством, каждый в свое время, вдоволь потешались оба Джорджа Осборна, но это все вздор, если смотреть на дело с философической точки зрения.

Не вздор только в том отношении, что шуточки и насмешки обоих Джорджей имели весьма значительное влияние на мнения мистрисс Эмми об этом джентльмене. Она решительно была в заблуждении насчет умственных и нравственных достоинств майора. Не случалось ли и нам двести-тысячь раз составлять ошибочные понятия о своих ближних? Но мы переменяли свои мнения, переменила их и мистрисс Эмми. Теперь только прозрели её умственные очи, и она увидела, что майор, во всех отношениях, был истинным джентльменом.

Быть-может эта эпоха была счастливейшим временем его жизни; а может-быть и нет. Кто из нас в состоянии определить и вычислить относительную ценность земных благ и наслаждений? Во всяком случае, Доббин и мистрисс Эмми были довольны своей судьбой, и совершали заграничное путешествие с большим комфортом. В театре Джорджинька всегда был с ними, но майору только предоставлялось исключительное право набрасывать, после спектакля, кашмировую шаль на плеча мистрисс Эмми. В прогулках Джорджинька всегда забегал вперед, или карабкался на вершины башень и деревьев, тогда-как счастливая чета, оставаясь внизу, степенно занималась своим делом: майор философствовал и курил сигару; Эмми рисовала ландшафт или какую-нибудь руину. В эту эпоху я сам кочевал до европейскому континенту, и тогда-то собственно имел счастие встретиться первый раз с этими действующими лицами своей истории, где каждое слово есть чистейшая правда. Я поставил себе за правило ничего не выдумывать.

Я познакомился с ними в Пумперниккеле, всем известном городке, хотя собственно говоря, имя его вы едва-ли отыщете на географической карте. Здесь, в свое время, состоял на дипломатической службе сэр Питт Кроли; это было очень давно, еще прежде аустерлицкой битвы, заставившей всех британских дипломатов повернуть из Германии направо-кругом, в свою отчизну. Первый раз я увидел полковника Доббина и приятелей его в гостиннице Телячьей Головы, лучшей во всем Пумперниккеле. Они сидели за общим столом. Обед был превосходный. Все любовались на величественную осанку Джоя, прихлёбывавшего, с видом знатока, иоганимсбергское вино, поставленное за его прибором. Мальчик тоже обращал на себя внимание своим алчным, истинно британским аппетитом. Он истреблял Schiokou und Bralen und Kartoffeln, ветчину с клюквой, гуся с малиной, телятину с черносливом, и пуддинг, и салад, и жареных цыплят, с такою безцеремонною любезностью, что делал великую честь туманному Альбиону, снабжающему европейское человечество желудками идеальных размеров. За пятнадцатью блюдами следовал десерт, и Джорджинька, действуя по указанию некоторых молодых джентльменов, забавлявшихся его бойкими и смелыми манерами, нагрузил свои кармаыы макаронами и сладенышми пирожками, которые он кушал уже дорогой, на пути в театр, куда все в этом патриархальном местечке, отправлялись как в свои собственный дом. Леди в черном платье, маменька Джорджиньки, беспрестанно смеялась и краснела впродолжение всего обеда, и было очевидно, что выходки смелаго мальчика чрезвычайно забавляют мистрисс Эмми. Полковник - то-есть, мы должны заметить, что Доббин вскоре получил этот чин - полковник весело подшучивал над малюткой, указывая ему на новые блюда, предостерегая не слишком загружать желудок, чтоб оставить в нем место для других лакомств. Был в этот вечер великолепный спекталь на пумперниккельском театре. Давали "Фиделио". Мадам Шрёдер-Девриент, еще в ту пору молодая женщина в полном расцвете красоты и гения, выполняла роль главной героини в этой чудной опере. Из своих мест за креслами, мы очень хорошо разглядели новых знакомых, встреченных нами в гостиннице Телячьей Головы. Содержател ея, господин Швейнкопф, озаботился нанять лучшую ложу для своих гостей. Нельзя было не заметить удивительного эффекта, производимого на мистрисс Осборн великолепной музыкой и примадонной. Когда, впродолжение хора пленников, голос мадам Девриент задрожал и залился патетической трелью, лицо мистрисс Эмми приняло такое чудное выражение изумления и восторга, что это поразило даже маленького Фиписа, blase attache, лорнировавшего всехь дам в театре, На этот раз он припрыгнул на своих креслах, и воскликнул довольно громко: "Ах, Боже мой, как приятно видеть женщину в такой сильной степени энтузиазма!" В тюремной сцене, где Фиделио, бросаясь в объятия мужа, кричит изступленным голосом: "Nichts, nichts, mein Florestan!" Амелия совсем растерялась, и поспешила прикрыть платком свое лицо. Впрочем, тут переплакались кажется все почтенные Frauen пумперниккельского театра, но мне суждено было заметить одну только мистрисс Эмли, так-как я решился внести ее в свои мемуары.

Ha другой день давали другую пьесу Бетховена: "Die Schlacht bei Vittoria". Сначала, в виде прелюдии, выступает на сцену Мальбрук, извещающий о быстром приближении французского войска. Следуют затем барабаны, трубы, литавры, залпы артиллерии, стоны умирающих; наконец, в заключение, играют торжественную песшо: "God, Save the King!"

В театре было десятка два Англичан, и все они, без исключения, поднялись с своих мест при звуках этой чудной британской мелодии. Сэр Джон и леди Булльминстер, и даже мистер Кирш, как член британской нации, поспешили явственными знаками выразить свои патриотические чувства. Мистер Тепъуорм, секретарь английского посольства, раскланивался из своей ложи на все стороны, как бы представляя своей особой все Три Соединенные Королевства. Тепъуорм был племянник и наследник старого маршала Типтова, командовавшего, в эпоху ватерлооской битвы, тем полком, где служил мистер Доббин. По смерти Типтова команда перешла к полковнику, сэру Михаилу Одауду, кавалеру Бани.

Тепъуорм вероятно встречался с полковником Доббином в доме своего дяди, маршала, потому-что теперь он узнал его в театре. Выступив из своей ложи, великий дипломат пошел к нашим приятелям, и публично протянул руку мистеру Доббину, повидимому, совсем неожидавшему этой чести.

- Hy, да, ужь это мы знаем, шепнул Фиппс одному из своих приятелей,- где только есть хорошенькая женщина, Тепъуорм непременно тут, как лист перед травой.

Из этого открывается, что мистер Тепъуорм был весьма исправным дипломатом.

- Кажется, я имею удовольствие видеть мистрисс Доббин? спросил секретарь с вкрадчивой улыбкой.

Джорджинька расхохотался, и без церемонии заметил, что это было бы весьма хорошо. Майор и мистрисс Эмми раскраснелись: мы заметили это из своих мест за креслами.

- Эта леди - мистрисс Джордж Осборн, сказал майор,- а это - брат ея, мистер Седли, чиновник ост-индскойКомпании: позволъте рекомендовать его вам, милорд.

Секретарь посольства бросил на Джоя самую обворожительную улыбку.

- Вы намерены остаться в Пумперниккеле? спросил он. Город очень скучный, но мы нуждаемся в образованных людях, и постараемся доставить вам удовольствие, мистер... Гм... Мистрисс - Ого. Завтра я буду иметь честь сделать вам визит, милостивый государь.

С этими словами он улыбнулся еще раз, повернулся на своих высоких каблучках, и выскользнул из ложи, вполне увереяный, что мистрисс Осборн нашла его очаровательным джентльменом.

Спектакль кончился, и публика начала разъезжаться и расходиться. Мы наблюдали за ней у подъезда, и тут собственно в первый раз я узнал настоящия имена и фамилии своих новых знакомых. Делать справки этого рода не стоило ни малейших трудов, потому-что в Пумперниккеле каждый знал своего ближнего или соседа, как свои пять пальцев.

Прежде всех, закутанный в шинель, вышел мистер Тепъуорм, истинный Ловелас и вместе дон-Жуан этого местечка. Жена посланника, сопровождаемая своей дочерью, очаровательною Идой, величественно засела в свои портшез и отправилась в дом британского посольства. Затем повыступили наши англичане: Джорджинька зевал немилосердо, бдительный майор держал шаль над головою мистрисс Осборн, мистер Седли, разглаживая свои белый жилет, многозначительно озирался направо и налево. Мы раскланялись с ним очень вежливо, и получили в ответ прелестнейшую улыбку мистрисс Эмми. С этой минуты знакомство наше утвердилось на прочнейшем основании.

Подали коляску из гостинницы Телячьей Головы, но сановник Индии сказал, что пойдет пешком, и закурил сигару. Таким-образом мистрисс Эмми, сын её и друг отправились одни, без мистера Седли. Неутомимый Кирш, с сигарочницей в руках, последовал за своим господином.

Мы все пошли вместе, и разговорились об удовольствиях патриархальной жизни в маленьком немецком городке. Англичанам здесь особенно хорошо, заметил я в назидание ост-индского сановника. Охота, балы, собрания, рауты: все здесь есть. Общество прекрасное, театры превосходные, жизнь баснословно дешевая.

- И министр наш, кажется, бесподобный джентльмен, заметил мистер Седли, выпуская из уст благовонную струю дыма. С таким представителем, и вдобавок еще... с хорошим медиком...

- Врачи здесь превосходные, подхватил я.

- Стало-быть мы останемся в Пумперниккеле, заключил мистер Седли. Спокойной вам ночи, господа.

И сопровождаемый Киршем, Джой пошел наверх в свою спальню. В душе моей водворилась приятная уверенность, что хорошенькая миледи прогостит между нами несколько недель.

ГЛАВА LXII.

Старое знакомство.

Галантерейное обхождение лорда Тепъуорма оказало самое благодетельное влияние на джентльменские чувства мистера Джозефа Седли. Воспрянув от глубокого сна, он объявил на другой день за чашкой кофе, что Пумперниккель, бесспорно, лучше всех городов, через которые они проезжали до сих пор. Вслед затем он распространился тоном знатока насчет замка лордов Тепъуорм, и пересчитал всех членов этой фамилии, пускаясь в такие интересные подробности, из которых можно было безошибочно угадат, что мистер Джой уже успел заглянуть этим утром в книгу пэров, которую всегда возил с собою. Майор Доббин мигом смекнул, в чем дело, и посмеивался изподтишка над хитростями и побуждениями Джоя.

- Откуда ты все это знаешь, любезный друг? спросил он.

- Как откуда? Я виделся еще с отцом милорда, графом Бадвигом... мы вместе представлялись милорду Бумбумбуму: разве не помнишь?

Когда между-тем Тепъуорм, верный своему обещанию, приехал с визитом в гостинницу Телячьей Головы, Джой принял его с такими почестями, каких едва-ли до сих пор удостоивался посланник маленького городка. Следуя заранее данным предписаниям, Кирш, тотчас же по прибытии его превосходительства, явился в гостинную с огромным подносом, где были в правильном порядке разложены ломтики говядины, желе и другия лакомства, с которыми хозяин тут же приступил к своему гостю.

Залюбовавшись на светлые глазки мистрисс Осборн, Тепъуорм не думал торопиться окончанием своего первого визита в квартиру Седли. Он предложил ему несколько удачных вопросов относительно Индии и тамошних актрис; осведомился у Амелии насчет прекрасного мальчика, бывшего с нею в театре, и поздравил Амелию с изумительным впечатлением, которое произвела она на пумперниккельскую публику. Он попытался даже пленить мистера Доббина, вступив с ним в разговор о последней войне и подвигах пумперниккельской дружины.

Лорд Тепъуорм получил в наследство от своей фамилии значительный запас джентльменского самолюбия, и при каждом случае ласкал себя счастливой уверенностью, что женщина растает от любви к нему, если он благоволит обратить на нее дружелюбный взор. Теперь ему казалось, что Эмми поражена в-конец его остроумными любезностями, и он уехал домой - писать к ней галантерейный billet-doux. Однакожь мистрисс Осборн вовсе не испытывала на себе чарующей силы прелестей дипломата: ей, напротив, становилось очень неловко от его сладеньких улыбок, и она смотрела изумленными глазами на его раздушенный платок и блестящие лакврованные сапоги на высоких каблуках. Почти все его комплименты остались для неё таинственною загадкой, потому-что еще никогда не удавалось встречать ей дамского угодника ex-professo, и она смотрела на милорда, как на редкое явление в своем роде. Такой феномен был, конечно, удивителен в её глазах, но нисколько не очарователен. Джой, напротив, утопал в восторге от милорда.

- Как он любезен, внимателен, вежлив! восклицал ост-индский сановник. Как это мило со стороны его превосходительства, что он обещал прислать к нам своего доктора!

Приехал домашний врач Тепъуорма, доктор медицины и хирургии, herr von Glauber. В одно мгновение ока он доказал мистеру Джою, что пумперниккельские воды, порошки и микстуры, неминуемо возвратят ему здоровье, молодость и приличную степень худощавости.

- Вот, сударь мой, приехал к нам в прошлом году генерал Болькли, сказал фон-Глаубер на исковерканном английском языке,- был он, с позволения сказать, вдвое вас толще и жирнее, сэр, но месяца через три; благодаря моей опытности, он исхудал как юноша, и отлично танцовал вальс с моей женой, баронессой фон-Глаубер.

Джой успокоился как-нельзя больше. Минеральные ключи, отличный доктор, двор, charge d'affaires... решено: он останется на всю осень в Пумперниккеле. Верный своему обещанию, посланник на другой же день представил всех наших приятелей ко двору герцога.

Когда вслед затем повсюду сделалось известным, что путешественники, обласканные герцогом, намерены пробыть здесь несколько месяцев, дамы высшего круга, одна за другою, навестили мистрисс Осборн и, как все оне были графини или, по краиней мере, баронессы, то можно уже заранее представить душевный восторг мистера Джоя. По первой-же почте он изобразил в письме к приятелю своему Чотни, как высоко ценятся в Германии личные заслуги и таланты, и как он подружился с графом Шлюссельбеком, которому, на этих днях, будет иметь честь объяснить многие индийские обычаи и нравы.

Объяснения этого рода ограничивались только тем, что мистер Джой старался растолковать Шлюссельбеку, каким способом режут свиней и делают ветчину в Калькутте.

Эмми тоже удостоилась представления, вместе с братом, и как при дворе не допускается траур в известные дни, то она явилась в розовом креповом платьице с брильянтами на корсаже, полученными в подарок от мистера Джоя. В этом костюме она была очаровательна, и майор выразился положительно, что на вид было ей никак не больше двадцати-пяти лет!

В этом живописном наряде, мистрисс Осборн прошла польский с майором Доббиноам. Мистер Джой удостоился чести танцовать с графиней Шлюбсельбек.

Пумперниккель стоит среди счастливой долины, орошаемой плодотворною рекою Пумп, которая впадает где-то в Рейн; но где именно - не могу доложить. В некоторых местах на реке Пумпе учреждены паромы; в других - стоят мельницы. В городе одним из предшественников настоящего герцога сооружен великолепный мост, и на мосту воздвигнута великолепная статуя героя, окруженная нимфами, эмблемами победы, спокойствия, мира и богатства. Герой стоит одною ногою на шее янычара, проколотого насквозь, и издыхатощего в страшных корчах, а сам герой бросает благосклонную улыбку на окружающие предметы, и указывает жезлом на площадь, где предполагалось соорудить великолепный паллацо. Работа, однакожь, за недостатком денег, остановилась на половине, и Монплезир, или, как Немцы произносят, Монблизирь, все не окончен до сих пор, хотя парк и сад весьма удобны для общественного гулянья.

Этот сад устроивался в размерах и формах садов Версаля. Среди гротов и террас возвышаются доныне исполинские аллегорические ватерверки, которым предназначено брызгать и делать страшные водные извержения. Есть тут трофониева пещера, где свинцовые Тритоны не только изрыгают бурные потоки на высоту необозримую, но и ревут страшнейшим образом из своих свинцовых раковин: чудный механизм! Есть тут бассейн для нимф и водопад Ниагара, возбуждающий чудовищное изумление в необозримых толпах народа.

Герцогство занимает около десяти квадратных миль, и главные города в нем: Болькум на западной границе, Грогвиц - на восточной, Потценталь - на северной. Пумперниккель есть столица. Кроме этих четырех городов есть еще, на всем протяжении, десятки сел и деревень, и отсюда-то собственно, к известным дням, стекаются необозримые толпы в красных юбках и бархатных шапочках, или в лощеных шляпах и синих куртках. Все это живет истинно-германскою жизнью: движется, любуется, курит, пьет бир, шнапс, кушает колбасу, сосиски und Kartoffeln. В театр, в эти дни, пускают даром, и воды Монплезира играют неутомимо от раннего утра до глубокого вечера. В Монплезире встречаются чудеса на каждом шагу, и внимание наблюдателя особенно поражается комнатой, где представлена в лицах история Бахуса и Ариадны. Очень, очень хорошо, так-что, для дополнения этой картины, я смело ставлю точки . . . из которых каждая выражает какой-нибудь интереснейший сюжет.

Пумперниккельский театр пользуется во всей Германии, заслуженною славою. Придворные балы великолепны. Случается весьма нередко, что за столом присутствуют около четырехсот особ; каждый кушает на серебре, и за каждыми четырьмя особами стоит оффициант в багряной ливрее с серебряными галунами. Празднества и пиршества продолжаются беспрерывно.

Правление конституционное. Есть парламент, но без заседаний; при мне, по крайней мере, не было ни одного заседания. Армия состоит собственно из великолепного оркестра, обязрнного играть и на сцене, где достойные воины маршируют иной раз в турецких костюмах с раскрашенными лицами и деревянными палашами, или в одеждах римских солдат, вооруженных тромбонами и офиклеидами: зрелище истинно-умилительное для ума и сердца! Впрочем, кроме музыкантов есть полный штат офицеров и даже несколько солдат.

Каждый знал превосходно своего соседа, и принимал хлопотливое участие в его делах. Само-собой разумеется, что мы говорим здесь только о высшем круге. Мадам фон-Бурр принимала однажды в неделю, и одна только суарея была у мадам фон-Шнуррбарт. Театр открывался два раза в неделю; при дворе принимали однажды. Было вообще очень весело, и каждый, резвясь и танцуя, мог жить припеваючи, не замечая, как пролетают дня и часы скоротечной его жизни.

Были, конечно, ссоры, и вражды и без этого, как известно, обойдтись нельзя на рынке житейской суеты. Политические мнения принимали в Пумперниккеле самый запальчивый характер, и партии душевно ненавидели одна другую. В мое время господствовали там две, из которых одна грудью стояла за мадам Струмпфф; другая, в пику своям противникам, всеми силами отстаивала госпожу Ледерлунг. Представителем первой партии был посланник Великобритании; другую защищал преимущественно французский Charge d'Affaires, monsieur de Macabeau. Мадам Струмпфф была превосходная, истинно-великая девица, и голос её шел тремя нотами выше против соперницы ея, госпожи Ледерлунг, вот почему всею грудью отстаивал ее великобританский министр. И лишь-только начинал он свои панегирик в пользу гениальной певицы, дипломат Франции разражался против него залпами самых сильных сарказмов.

Граждане Пумперниккеля принадлежали к той или другой партии, и естественным образом разделились на струмпффистов и ледерлунгистов. Госпожа Ледерлунг была, конечно, премиленькая фрау, и голосок её был очень нежен. Противники мадам Струмпфф утверждали не без основания, что эта певица отличалась чрезмерной полнотою, и давно уже была не в первой молодости и красоте. Когда Струмпфф, в последней сцене "Сонамбулы" выступила в кофточке, с лампою в руках, и должна была пробраться из окна, движения её были очень деловые, дощечки хрупнули и чуть не переломились под её массивными ногами, но зато в какой очаровательно-волшебной форме вылился из её соловьиного горлышка финал этой оперы! и с каким пленительным порывом страстного чувства ринулась она в объятия Эльвино, готовая почти задушить его своими могучими руками. А эта малютка Ледерлунг... но стоит ли труда пересказывать вам все эти сплетни?.. Дело в том, что эти две женщины были в Пумперниккеле двумя штандартами французской и английской партии, и весь политический мир сгруппировался тогда около представителей этих двух великих наций.

На нашей стороне были: английский посланник, обер-шталмейстер и статс-секретарь; к французской партии принадлежали: генерал-аншеф, служивший при Наполеоне, гоф-маршал и его супруга, которая, пользуясь этим обстоятельством, выписывала из Парижа шляпки и ленты через курьера господина Макабо. Секретарем французского посольства был мосьё де-Гриньяк, юноша очень злой и остроумный, писавший во всех местных альбомах каррикатуры на Тепъуорма.

Главная их квартира и table d'hote была расположена в другой гостиннице, называемой Pariser Hof, и хотя эти господа, в глазах публики, принуждены были обращаться очень вежливо и деликатно, это, однакожь, не мешало им колоть друг друга эпиграммами, острыми как лезвее бритвы, причем, с обеих сторон, сохранялось невозмутимое спокойствие и удивительная твердость духа; так наши девонширские бойцы тузят друг друга, не обнаруживая перед публикой ни малейишх признаков физического страдания и боли. Отправляя депеши к своим правительствам, Тепъуорм и Макабо давали полный разгул своим взволнованным чувствам. Мы, например, писали в таком тоне: "Интересы Великобритании в Пумперниккеле, и, следовательно, во всей Германии, подвергаются вообще большим опасностям, благодаря постоянным интригам и козням настоящего французского министра в этом месте; личный характер господина Макабо столько жалок, что для достижения своих низких целей, он готов прибегать ко всяким обманам, интригам, клевете, ко всяким преступлениям. Он вооружает весь двор против английского министра, и представляет поведение Великобритании в самом ненавистном свете. К несчастию, этот человек находит для себя опору в здешнем министре, лишенном всякого дипломатического образования, но который, однакожь, как всем известно, пользуется роковым авторитетом."

В депешах французского посланника изображалось: "Господин де-Тепъуорм, неистощимый в своих интригах, продолжает попрежнему свою систему надменности островитянина и до пошлости нелепаго хвастовства против величайшей нации в мире... Он бросает во все стороны и золото, и свои угрозы. Он уже успел завербовать на свою сторону несколько злонамеренных лиц, имеющих влияние на Пумперниккель, и должно сказать вообще, что это герцогство, равно как вся Германия, Франция и вся Европа не успокоятся до тех пор, пока нам не удастся сокрушить и раздавить эту ядовитую гидру". И так далее..

Еще прежде наступления зимы, мистрисс Эмми, открыла в своих аппартаментах правильные вечерния собрания раз в неделю, и принимала гостей с большим достоинством и скромностию. Она брала уроки французского языка, и учитель был в восторге от удивительной легкости, с какою она усвоивает тонкости произношения и хитрости грамматики. Дело в том, что она училась давно этому языку, и знала его теоретически в такой степени, что могла объяснить Джорджиньке все хитросплетенные правила этимологии и синтаксиса. Мадам Струмпфф учила ее пению, и мистрисс Осборн выполняла разные арии с таимм удивительным совершенством, что окна майора Доббина, жившего напротив Телячьей Головы, всегда были открыты впродолжение музыкального урока. Многия сантиментальные леди германского происхождения были безъума от нашей героини, и начали говорить ей "ты" после первого знакомства. Мы с удовольствием останавливаемся на этих мелочных подробностях, так-как оне принадлежат к счастливой эпохе в жизни мистрисс Осборн. Воспитанием Джорджиньки занимался сам майор Доббин: он читал с ним Цезаря и решал математические задачи; сверх того был у них общий учитель немецкого языка. По вечерам они ездили верхом, сопровождая коляску мистрисс Эмми. Амелия была очень робка и никак не могла приучиться к верховой езде. В коляске сидела с ней какая-нибудь из её немецких подруг и мистер Джой, который впрочем, всегда спал или дремал.

Мистер Джой с некоторого времени вступил в дружелюбные сношения mit der Grafоn Fanny von Butterhrodt, молодой, мягкосердой особой, весьма приятной наружности, имевшей, с незапамятных времен, графский титул и фунтиков десяток годового дохода. Фанни объявила, с своей стороны, что желает всем сердцем быть сестрою мистрисс Эмми, что в этом даже состоит единственное счастие её жизни, и Джой был не прочь от приятной мысли присоединить графский щит к гербу своей кареты; но, к несчастию, произошли события, которых никак не могла предвидеть человеческая мудрость.

Начались в Пумперниккеле великолепные пиршества по поводу одного экстравыспреннего бракосочетания. Это, в некотором смысле, было вожделенным событием для всех пумперниккельских граждан, и двор принял в нем самое деятельное участие. Блеск и роскошь были такого рода, каких не запомнят. Со всех сторон съехались принцы и принцессы, бароны и баронессы. Квартиры в гостинницах возвысились до неимоверной цены, и огромные фуры едва поспевали привозить съестные припасы для всех этих гостей...

Столичные увеселения были открыты для всех и каждого, без различия сословий, возраста и пола. Воздвигнуты были триумфальные арки, украшенные гирляндами, на дороге, по которой должно было проезжать молодой чете. Главный фонтан на Монплезпре изрыгал целый день чистое виноградное вино, и подле него стояли огромные бочки с пивом. Для удовольствия крестьян, на главной площади утвердили жерди с привешенными к ним на верхушках серебряными часами, серебряными вилками, ветчинными окороками и сосисками, которыми каждый мог овладевать как достойным призом за свою ловкость. Один из этих призов достался во владение мастеру Джорджу; при общем рукоплескании зрителей, он вскарабкался, с ловкостью белки, на самую вершину жерди и полетел оттуда вниз с быстротою падения воды. Этот подвиг удальства он совершил исключительно ради славы, не имея в виду своекорыстных рассчетов. Он отдал схваченную сосиску крестьянину, который безуспешно подымался за нею раз двадцать сряду, рискуя сломить себе шею.

Вечером была великолепная иллюминация, и мы должны заметить, не ради хвастовства, что двор английского посольства неизмеримо превзошел в этом отношении французскую гостинницу хотя там шкаликов и фонарей было гораздо, больше, чем у нас. Художник, занимавшийся деталями этой иллюминации, изобразил, с неподражаемым искусством, юного купидона, покровителя молодых супругов, и тут же, для контраста, был олицетворен изнемогающий раздор, представлявший удивительное сходство с фигурой французского посланника. У французов шкалики горели очень ярко, но без всякого эффекта.

Толпы иностранцев съехались на эти празднества со всех сторон. Англичан было очень много. Публичные балы открыты были в Ратуше и Редуте, где отвели особенную комнату для trente-et-quarante и рулетки. Эти увеселения продолжались целую неделю, и каждый мог принимать в них участие по своему произволу.

Маленький шалун наш, Джордж Осборн, незнавший счета талерам в своих карманах, тоже появлялся в Ратуше на этих публичных балах, в сопровождении каммердинера своего дяди, мистера Кирша. Еще прежде этого, в Баден-Бадене, он зашел случайно в игорную комнату, под-руку с майором, который, разумеется, не позволил ему играть. В настоящее время, пользуясь отсутствием своих родственников, уехавших во дворец, он с удовольствием прохаживался вокруг игорных столов, и следил за движениями банкометов и понтёров. Между игроками появлялись и женщины, некоторые из них были в масках.

За одним из рулетных столов сидела светлорусая женщина, в поношенном платье и в чернай маске, из-под которой странным блеском сверкали жгучие, зеленые глаза. Перед ней лежала карта, булавка и два флорина. Когда банкомет выкликал цвет и нумер, блондинка с большою живостью начинала колоть свою карту, и тогда только рисковала своими деньгами, когда красные или черные цвета выступали известное число раз. Странно было видеть женщину этого разряда в числе задорны игроков.

Несмотря, однакожь, на принятую предосторожность, она ошиблась в своих рассчетах, и последние два флорина, один за другим, поступили в кассу банкомета, когда он своим неумолимым голосом окончательно прокричал выигрышный цвет и нумер. Блондинка испустила вздох, пожала своими обнаженными плечами, и судорожно принялась барабанить по столу. Затем, озпраясь вокруг, она заметила честное лицо Джорджа, пристально смотревшего на эту сцену. Несчастный! зачем принесло его сюда? Маска впилась в него своими жгучими глазами.

- Monsieur n'est pas joueur? спросила она.

- Non, madame, отвечал Джордж.

Заметив из этих двух слов к какой нации принадлежал хорошенький мальчик, маска сказала ему по-английски с легким оттенком иностранного выговора:

- Вы не играли никогда... Не можете ли вы сделать мне маленькое одолжение?

- Какое? спросил, покрасневши, Джордж.

Должно заметить, что мистер Кирш в эту пору принимал участие в rouge-et-noir, и выпустил из виду своего маленького господина.

- Сыграйте за меня, продолжала маска, выберите нумер... на удачу.... какой-нибудь... на мое счастье.

Говоря это, она вытащила из кармана кошелек, вынула золотую монету, единственную в кошельке, и положила ее Джорджу на ладонь. Мальчик засмеялся и сделал шаг к столу, чтоб исполиить желание маскй.

Нумер вышел удачный, и монета выиграла. Начинающие, говорят, всегда выигрывают, так распоряжается судьба.

- Благодарю вас, сказала маска, укладывая деньги в кошелек, благодарю вас. Как вас зовут?

- Моя фамилия Осборн, отвечал Джордж.

И сказав это, он вынул из кармана свой собственный кошелек, чтоб сделать первый опыт в игре, как вдруг в эту минуту в зале появились майор Доббин в своем мундире, и мистер Джой в блистательном костюме маркиза. Они возвращались с придворного бала, недождавшись его окончания. По всей вероятности, они ужь были в своей гостиннице и отыскивали теперь пропавшего мальчика. майор быстро подошел к мистеру Джорджу, и, взяв его за плечо, отвел немедленно от места искушения Затем, оглядываясь вокруг себя, он увидел мистера Кирша за его интересными занятиями и, подойдя к нему, спросил, как он осмелился завести в такое место своего молодого господина.

- Laissez moi tranquille, сказал мистер Кирш, отуманенный вероятно вином, и подстрекаемый шансами игры, il faut s'amuser, parbleu! Je не suis pas au service de Monsieur.

Майор не захотел толковать с пьнным лакеем и ограничился только тем, что отвел в сторону маленького Джорджа и спросил Джоя, намерен ли он идти домой. Джой стоял подле замаскированной леди, игравшей теперь довольно счастливо. Рулетка, повидимому, начала забавлять сановника Ост-Индии.

- Не лучше ли тебе идти с нами, Джой? сказал майор.

- Нет, я останусь на минуту и подожду этого негодяя, Кирша, сказал набоб.

Руководимый чувством деликатности, Доббин, в присутствии мальчика, не сделал никаких возражений Джою, и, оставив его одного, пошел домой, ведя под-руку мастера Джорджа.

- Ты играл? спросил майор, когда они вышли на улицу.

Мальчик сказал, нет.

- Дай мне честное и благородное слово джентльмена, что ты никогда не станешь играть.

- Отчего же? сказал мальчик, ведь это должно-быть очень весело.

В сильных и красноречивых выражениях, майор Доббин доказал своему питомцу, что здесь нет и не может быть никакого веселья, и что игра в какую-нибудь рулетку может погубить истинного джентльмена. Истину этого рода он мог бы подтвердить и подкрепить разительным примером отца мастера Джорджа, если бы доказательства, почерпнутые из этого источника, не очерняли, в некотором смысле, память покойного капитана. Отведя его домой, майор ушел в свою спальню и видел, как через несколько минут погас огонь в маленькой комнате над амелииным будуаром. Свеча в комнате Амелии погасла через полчаса. Мне неизвестно, отчего майор с такой аккуратностью заметил это обстоятельство.

Оставшись один, Джой продолжал стоять подле игорного стола. Он не был игроком в душе, но повременам не прочь был обращаться к этой забаве, сообщавшей довольно приятное настроение его джентльменским чувствам. В кармане его парадного жилета звенело несколько наполеондоров. Джой вынул один из них и бросил его через плечо замаскироваиной дамы. Монета выиграла. Блондинка посторонилась, чтоб дать ему место подле себя. Джой сел на порожний стул.

- Ваше соседство, надеюсь, принесет мне счастие, милостивый государь, сказала маска, подделываясь опять под иностранный выговор.

Сановник Индии бросил вокруг себя пытливый взор, и удостоверившись, что никто его не наблюдает, придвинул свои стул к замаскированной соседке и сказал:

- Ах, да... право, это легко может статься... немудрено... немудрено. Я очень счастлив, надеюсь, вы тоже будете счастливы.

Затем были произнесены еще какие-то комплименты, без определенного значения и смысла.

- На сколько вы играете, сэр? спросила маска.

- Я бросил два или три наполеона, сказал Джой величественным тоном, побрякивая звонкою монетой.

- Вы играете, конечно, не с тем, чтоб выиграть?

- Разумеется.

- И я тоже, продолжала маска. Играю для того, чтоб забыться, но не могу... Да, сэр, не могу забыть я старых времен... Ваш маленький племянник живой портрет своего отца... И вы не изменились, monsieur... нет, нет, вы очень изменились. Все изменяются, все забывают; ни у кого нет сердца... да.

- Великий Боже! кто вы? спросил оторопелый Джой.

- Вы не угадали меня, Джозеф Седли? сказала маленькая женщина грустным тоном, и сбросив маску, прямо посмотрела ему в глаза. Вы забыли меня.

- Праведное небо! мистрисс Кроли! воскликнул Джой.

- То есть, Ребекка, хотите вы сказать, отвечала она с чувством, пожимая его руку и зорко продолжая следить за всеми движениями банкомёта.

- Я остановилась в гостиннице "Слона", продолжала Ребекка, спросите мадам Родон, Я видела сегодня Амелию... Как она похорошела и, Боже мой! как она счастлива! Счастливы и вы, сэр! Все счастливы, кроме меня, злополучной и погибшей, Джозеф Седли.

И она быстро передвинула свои деньги из красного нумера на черный, как-будто машинальным движением руки, когда она вытирала свои заплаканные глаза платком, обшитым изорванными кружевами,

Но красный нумер взял, и Ребекка проиграла все из этой ставки.

- Пойдемте, сказала она, пройдемтесь немного. Мы, ведь, старые друзья: не правда ли, дорогой мой мистер Седли?

Мистер Кирш тоже к этому времени проиграл вне свои денежки, и молча, с понурой головой, последовал за своим господином при ярком свете луны. Иллюминация горела очень слабо, шкалики загасали, и транспаран едва виднелся над домом английского посольства.

ГЛАВА LXVIII.

Цыганские похождения старинной нашей знакомки.

Мы обязаны пробежать последния странницы биографии мистрисс Ребекки Кроли с тою деликатностью, какой требует от нас мир, моральный мир, который, как известно, затыкает уши и закрывает глаза, как-скоро порочные деяния называются перед ним их собственными именами. Базар Житейской Суеты отлично понимает многия весьма предосудительные вещи, но терпеть не может рассуждений о них вслух, и страшно боится предосудительных названий. Цивилизованная публика не читает сочинений, где порок выступает наружу под своим собственным именем, без всякой маски. Так благовоспитанная леди Америки или Англии сгорит от стыда, если какой-нибудь невежда произнесет в её присутствии слово "брюки".

И, однакожь, милостивые государыни, панталоны и порок путешествуют каждый день перед нашими глазами, и мы смотрим на них очень равнодушно. И что бы сделалось с вашими щеками, еслиб им суждено было краснеть каждый раз при этой неприятной встрече? Но вы не краснеете и скромность ваша возмущается только в тех случаях, когда девственный слух ваш оскорбляется этими негодными именами. Вот почему писатель настоящей истории, достоверной во всех возможных отношениях и смыслах, безусловно подчинялся общепринятой моде, и позволял себе в известных случаях самые легкие, тонкие, и деликатнейшие намёки, так, чтобы ни под каким видом не оскорбить ваших прекрасных чувств. Мистрисс Бекки, нечего и говорить, имеет некоторые маленькие недостатки в моральном смысле, но кто же осмелится сказать и доказать, что я представил ее публике не в приличном виде? Описывая эту сирену, увертливую и ласковую, поющую и улыбающуюся, автор с скромною гордостию спрашивает всех своих читателей: забывал ли он хоть на минуту законы учтивости, и выставлял ли из-под воды отвратительный хвост этого чудовища? Нет! Вода весьма прозрачна, это правда, и вы можете, если вам угодно, заглянуть под волны и увидеть, как эта сирена, нечистая, гадкая, изгибается и кружится между костями, виляет и снует между трупами; но, над поверхностью воды - ужь позвольте вам это заметить - все было представлено в самои приличном и приятном свете, и вы, милостивый государь, беспощадный ригорист житейского базара, никак не можете сказать: -"Fi! comme c'est sale!" Но когда сирена исчезает в волнах и скрывается между мертвыми телами, вода конечно становится мутною над нею, и вы ничего не разглядите в глубине, как бы ни были зорки ваши глаза. Говорят впрочем; что сирены имеют и свою прелесть, и оне действительно очень хороши, даже очаровательны, когда сидят на скале, перебирают струны арфы, расчесывают свои мокрые волосы, и поют, и резвятся, и подманивают вас к себе, заставляя держать зеркало перед их глазами, но как-скоро оне опускаются в свою природную стихию, можете быть уверены, что эти морские девы совсем утрачивают свою красоту, и ужь лучше не смотреть, как оне коверкаются и пиршенствуют в своих вертепах, пожирая человеческие трупы. Ребекка хороша на сцене, среди белаго дня, особенно, когда она торжествует на подмостках житейского базара; но есть у неё многое множество деяний, сокровенных, темных, и чем меньше говорить о них, тем лучше.

Еслиб пришлось нам отдавать полный отчет о поступках мистрисс Бекки в последние два года, после известной катастрофы на Курцонской улице, ригористы вероятно имели бы право заметить, что книга наша не совсем удовлетворяет приличиям джентльменского света. Деяния особ тщеславных, бессердечных, жаждущих беспрерывных удовольствий, имеют конечно довольно часто подозрительный характер: чего жь хотите вы ожидать от женщины без сердца, без любви, без твердых и постоянных правил в жизни? Были минуты в этом периоде существования, когда мистрисс Бекки, утомленная трудною борьбою, приходила в отчаяние, опускала руки, и даже вовсе не заботилась о своей репутации.

Но само-собою разумеется, что это нравственное унижение пришло не вдруг, а постепенно, после неоднократных попыток поддержать свою репутацию.

На несколько времени Ребекка осталась в Лондоне, между-тем, как муж её делал приготовления к отъезду на свои губернаторский пост, и нам известно из достоверных источников, что она пыталась еще раз завербовать на свою сторону сэра Питта Кроли, который, как мы видели, сначала был не прочь ходатайствовать в пользу своей невестки. К несчастью, однакожь, старания её не увенчались вожделенным успехом. Однажды сэр Питт и мистер Венгем, на дороге в Палату Депутатов, встретили мистрисс Кроли под черной вуалью у дверей этого собрания; Венгем бросил на нее такой многозначительный взгляд, что с этой поры она потеряла всякую охоту добиваться аудиенции у баронета.

Думать надобно, что леди Дженни сильно повредила ей в этом деле. Мне сказывали, будто она чрезвычайно изумила своего супруга тою решительною смелостью, с какою, однажды навсегда, отказалась признавать в Ребекке свою родственницу. Ссора, говорят, была очень жаркая. По собственному своему побуждению, леди Дженни пригласила полковника Родона переселиться к ней на Гигантскую улицу до окончательного его отъезда на Ковентрийский Остров; имея под рукой такого стража, миледи рассчитывала, что Бекки уже ни под каким видом не дерзнет вломиться в её дом. Для предупреждения всяких сношений её с баронетом, леди Дженни приказывала приносить к себе все получаемые конверты, и внимательно рассматривала почерк адресов. Но Ребекка не смела писать к Питту в его собственный дом: ей было объявлено, что все дальнейшие сношения с нею производимы будут судебным порядком через адвокатов и стряпчих.

Дело в том, что некоторые доброжелатели отравили душу Питта против его невестки. Вскоре после известного приключения с лордом Стейном, Венгем испросил аудиенцию у баронета, и представил ему такие биографические подробности относительно мистрисс Бекки, что представитель Королевиной усадьбы пришел в неописанное изумление. Венгем знал, повидимому, всю подноготную: кто был отец мистрисс Бекки, в каком году мать её плясала на сцене, как она вела себя в девицах и какой образ поведения избрала себе после своего замужества. Мы не станем повторять здесь всех этих подробностей, большею частию фальшивых, и внушенных злонамеренным интересом. Как бы то ни было, мистрисс Бекки погибла окончательно в мнении своего родственника, который первоначально питал к ней самые дружелюбные чувства.

Доходы губернатора на Ковентрийском Острову не слишком обширны. Значительную часть их Родон Кроли должен был оставить в Англии для удовлетворения своих многочисленных кредиторов. Обзаведение на новом месте тоже потребовало больших расходов. После всего этого, на долю жены могло остаться никак не более трехсот фунтов годового дохода, и эту сумму Родоит Кроли предложил Ребекке под тем условием, чтоб она не беспокоила его ни теперь, ни после; в противном случае: развод, огласка, судебные дрязги, и т. д. Но и Венгем, и лорд Стейн, и Родон, и леди Дженни, все без исключения желали выпроводить ее из отечества, чтоб потушить это неприятное дело.

Занятая всеми этими хлопотливыми делами и переговорами с юристами своего мужа, Ребекка совершенно выпустила из вида своего сына, маленького Родона, и никак не удосужилась навестить его в школе. Этот юный джентльмен был теперь отдан на руки дядюшке и тётушке, к которой он издавна питал самую нежную привязанность. Мистрисс Бекки, оставив Англию, послала к нему прехорошенькое письмецо из Булони, где просила милаго сына учиться прилежно и помнить свою мамашу. Она сказала, что намерена совершить путешествие по Европе, и выразила надежду писать к нему еще в самом скором времени. Целый год, однакожь, она не писала к нему ни строчки, до той поры, пока не умер от кори и коклюша единственный сынок сэра Питта, мальчик рыхлый и больной. После этого события, мистрисс Бекки отправила самое нежное и чувствительное послание к своему ненаглядному сынку; который теперь сделался наследником Королевиной усадьбы и полюбил еще больше свою тётку, питавшую к нему материнские чувства. Прочитав это письмо, Родон Кроли, уже мальчик взрослый и прекрасный, сгорел от стыда и раскраснелся как маковый цвет.

- Ах, тётушка Дженни! воскликнул Родон, вы... одна только вы моя мать, другой я не знаю.

Однакожь, он послал в ответ почтительное письмо к Ребекке, жившей тогда во Флоренции на скромной квартире со столом и прислугою. Но мы забегаем вперед и нарушаем хронологический порядок.

Первый побег мистрисс Кроли был не очень дальный. Она высадилась на французском берегу в Булони, куда, как известно, обыкновенно удаляется английская угнетенная невинность. Здесь она наняла в гостиннице две уютные комнаты, и поселилась очень скромно, на вдовий манер, имея при себе одну только служанку femme de chambre. Мистрисс Кроли обедала за общим столом, где, в скором времени, обратила на себя лестное внимание всех окружающих особ. Она потешала своих ближних интересными рассказами о своем брате, сэре Питте, и о других знаменитых особах в Лондоне, с которыми была знакома. Ея светская болтовня, легкая и живая, производила весьма выгодное впечатление на незатейливых слушателей, собиравшихся за общим столом, и многие считали ее знатною особой. Она давала в своей квартире скромные вечера, и принимала довольно деятельное участие в невинных забавах этого местечка: брала морские ванны, ездила в открытом экипаже на загородные гулянья, гуляла но морскому берегу, посещала театр. Мадам Бюржойс, жена художника, проживавшая с семейством в гостинице, кудэ раз в неделю, с субботы на воскресенье, приходил к ней муж, находила мистрисс Бекки очаровательною особой, и была от неё в восторге до той поры, пока ветреимый мосье Бюржойс не вздумал обратить слишком ласкового взора на нашу героиню. Серьёзного, впрочем, ничего не случилось: Бекки всегда была ласкова, добродушна и пленительна в обращении, преимущественно с мужским полом.

В половине лета начались обыкновенные выезды из Лондона, и Бекки, встречаясь на чужеземной почве с своими прежними знакомыми могла составить себе весьма ясное понятие о том, как думает об её поведении большой лондонский свет. Однажды, гуляя весьма скромно по булонской набережной, и любуясь вдали на туманные скалы Альбиона, она столкнулась лицом-к-лицу с леди Парлет и её дочерьми. Одним взмахом зонтика леди Парлет сгруппировала вокруг себя дочерей, и отпрянула назад, бросив на Ребекку страшный взор, величественный и грозный.

В другой раз стояла она на пристани, смотря на приближающийся параход. Дул сильный ветер, и Ребекка с удовольствием смотрела на кислые лица пассажиров, выступавших на берег. На пароходе в тот день была между прочим леди Слингтон, хорошо знакомая с нашей геропней. Миледи была, казалось, очень больна, и вид её обнаруживал чрезмерную усталость. По выходе из парохода на пристань, она едва переступала с ноги-на-ногу; но вдруг силы её совершенно возобновились, когда она увидела на пристани мистрисс Бекки, с лукавой улыбкой из-под розовой шляпки. Бросив на нее презрительный взгляд, способный привести в оцепенение самых смелых женщин, леди Слингтон, быстрыми шагами и без посторонней помощи, бодро пошла в таможню. Бекки захохотала, но едва-ли смех её был искренний; одинокая и всеми оставленная, она почувствовала в эту минуту, что не бывать ей никогда по ту сторону канала.

Мужчины тоже, неизвестно вследствие каких причин, обходились с нею как-то очень странно. Гринстон скалил зубы и смеялся ей в лицо с обидною фамильярностью. Ничтожный Боб Сокклинг, который, месяца за три перед этим, осмеливался стоять перед нею не иначе, как со шляпою в руках, и готов был в дождь отыскивать вместо швейцара, её карету у подъезда Гигантского дома, стоял однажды на пристани с мистером Фитцуфом, сыном лорда Гиго, и болтал о каких-то пустяках, когда Бекки пришла к этому месту подышать морским воздухом. И что же? Ничтожный Боб едва кивнул ей через плечо, не дотронувшйсь даже до полей своей шляпы. Некто Том Райс, препустейший повеса, вздумал было вломиться в её гостиную с сигарою во рту, но мистрисс Родон захлопнула перед ним дверь, и уже хотела запереть, однакожь мистер Райс, с непостяжимою дерзостию, опять растворил ее настежь. Тогда-то почувствовала она в полной мере, что была совершенно одинока и беззащитна в этом мире.

- Ах, еслиб он был здесь! воскликнула она из глубины души,- эти трусы не посмели бы издеваться надо мною!

И она думала о нем с великой грустью и тоскою, думала о постоянной его верности и доброте, о его неизменном послушании, мужестве и отваге. Вероятно она плакала в тот день, потому-что явилась к table d'hote немножко нарумяненная, и обнаруживала в разговоре необыкновенную торопливость.

Впрочем, она румянилась теперь довольно часто, и еще чаще горничная приносила ей коньяк, независимо от других сердцекрепительных напитков, обозначенных в счете буфетчика гостинницы.

Однакожь, оскорбления мужчин были просто мелки и ничтожны в сравнении с той симпатией, которую оказывали ей женщины известного разряда. Мистрисс Креккенбери и мистрисс Вашингтон Уайт, на пути в Швейцарию, остановились на несколько времен в Булони. Их сопровождали полковник Горнер, молодой Бомборис, старый Креккенбери и маленькая дочь мистрисс Уайт. Эти женщины не избегали мистрисс Родон. Совсем напротив: оне обнаружили самое искреннее соболезнование, говорили, утешали ее, хныкали и покровительствовали ее до такой степени, что мистрисс Бекки бесновалась от припадка внутренней злобы? Как? Терпеть такое покровительство! думала она, когда вся эта компания спускалась вниз по окончании своего дружеского визита. И Ребекка слышала, как хохотал на лестнице юный Бомборис, и знала очень хорошо, чем и как должно объяснять эту веселость. Этот визит сопровождался для мистрисс Бекки весьма неприятными последствиями. Каждую неделю выплачивала она в трактире свои маленькие счеты; угождала всем и каждому, улыбалась хозяйке, называла лакеев messieurs, горничных mesdemoiselles и mesdames, беспрестанно извинялась перед ними и была вообще до-крайности учтива, что, как известно, с успехом заменяет денежные подарки, на которые мистрисс Бекки была несколько скупа. И что же? Содержатель гостинницы прислал к ней записку с покорнейшею просьбою немедиенно оставить его дом. До него дошли слухи, что мистрисс Родон, по своему подозрительному характеру, не может быть терпима в порядочном отеле, где, по её милости, не хотели останавливаться другия английские леди. И мисстрисс Бекки принуждена была нанять для себя квартиру в глухой улице, скучную и совершенно уединенную квартиру.

При всем том, она крепилась еще очень долго, стараясь занять приличное место между порядочными людьми и победить скандал. Каждое воскресенье аккуратно отправлялась она в капеллу, и пела громче всех. Она принимала живейшее участие в судьбе вдов-рыбачек, мужья которых погибли в последнюю бурю, делала им филантропические визиты, утешала других несчастных, подписывалась на лоттереи в благородных собраниях, и не хотела танцовать. Словом, все делала мистрисс Бекки, что только имело респектэбльный характер, и вот почему мы с особенным удовольствием останавливаемся на этом периоде её карьеры; в других местах мы поневоле должны быть кратки. Она видела, как избегают её порядочные люди, и, однакожь, принуждала себя смотреть на них умильными глазами; вы бы никак не догадались по её физиономии, какие муки и страдания испытывает её бедное сердце.

История её была для всех таинственной загадкой, и в городе составились о ней самые разнообразные мнения. Одни утверждали прямо и без всякой церемонии, что мистрисс Бекки отчаянная злодейка; другие, напротив, готовы были объявить под клятвой, что она невинна, как голубица, и тго во всем виноват ненавистный её муж. В мнении некоторых особ возвысилась она преимущественно тем, что проливала самые горькие слезы о своем малютке и выражала самую неистовую скорбь, когда упоминала ето имя, или когда встречала мальчика, похожаго на её маленького Родона. Этим средством она между-прочим преклонила на жалость чувствительное сердце мистрисс Альдерни, богатой Англичанки, проживавшей в Булони, и которая задавала здесь великолепные балы для всех своих соотечественников. Мдстрисс Родон залилась горьчайшими слезами, когда увидела мастера Альдерни, приехавшего к свои матери на каникулы из пансиона доктора Свшителя.

- Отчего вы так плачете, моя милая? спросила мистрисс Альдерни.

- Могу ли я не плакать?.. О, Боже, мой! Сын мой одних лет с вашим малюткой, отвечала Бекки самым раздирательным голосом.

Затем она принялась уверять, что мастер Альдерни похож на её юного Родона, как две капли воды. Все это разумеется, была чистейшая ложь; между малютками, собственно говоря, было пять лет разницы, и сходство между ними было, с позволения сказать, такое же, как между мною и вами, возлюбленный читатель. Мистер Венгем, отправлявшийся за границу в Киссинген для соединения с лордам Стейном, счел своей обязанностию вывести из заблуждения мистрисс Альдерни насчет этого пункта.

- Могу вас уверять, сударыяя, сказал он, что я умею гораздо правильнее описать маленького Родона, чем его мама. Ребекка ненавидит своего сына и едва-ли видела его когда-нибудь; мальчику тринадцать лет, тогда-как мастеру Альдерни, если не ошибаюсь, не будет и девяти; он блондин, между-тем как сын ваш брюнет.

Словом, мистер Венгем совершенно образумил добродушную леди насчет нашей героини.

И какой бы кружек ни составляла вокруг себя мистрисс Бекки после невероятных усилий и трудов, недоброжелатели её втирались всюду и разрушали её планы, так-что бедняжке приходилось снова начинат свою гигантскую работу. Судьба её была истинно плачевна.

Некоторое время принимала ее к себе мистрисс Ньюбрайт, очарованная превосходным её пением. Оне рассуждали вместе о многих назидательных предметах, о которых Бекки в свое время получила весьма достаточные сведения на Королевиной усадьбе, Мистрисс Кроли писала даже многие поучительные трактаты и произносила их в собрании многочисленных слушателей. Продолжая заниматься филантропическими делами, она собственными руками шила фланелевые фуфайки, бумажные колпаки и шерстяные юбки, предназначавшиеся для новых последователей общества кувыркателей, которое предполагали основать на Мысе Доброй Надежды. Случалось даже, что, распространяясь об этих делах, она заливалась самыми горькими слезами. Мистрисс Ньюбрайт была от неё в восторге и поспешила возвестить о ней миледи Саутдаун, с которой вела постоянную корреспонденцию; но, к несчастию ответ вдовствующей графини был такого рода, что разрушил в конец взаимную привязанность двух почтенных дам. Она выставила относительно Ребекки такие подробности, намеки, факты, небылицы, что мистрисс Ньюбрайт немедленно перестала принимать мистрисс Кроли. Примеру её последовали другия нравственные леди, жившие в Туре, где произошло это несчастие. Здесь, как и везде, Англичане составляли между собою особый кружок своими национальными нравами и обычаями. Если вы имели случай следить за британскими колониями в чужих краях, то знаете очень хорошо, что мы повсюду разносим свою гордость, свои пилюли, предразсудки, свои соусы, пуддинги и - других пенатов, необходимых для составления маленькой Британии на чужеземной почве.

Бекки перекочевывала из одной колонии в другую: из Булони в Диепп, из Диеппа в Каан, из Каана в Тур. Везде старалась она быть респектэбльною леди, и, увы! отвсюду выгоняли ее все эти ястребы и драконы добродетелей женских.

В одном из этих мест она встретилась с мистрисс Гук Игльс, женщиною без малейшего пятна на совести, и у которой был собственный дом на Портмен-Сквере. мистрисс Гук остановилась в гостиннице в Диеппе, куда с некоторого времени переселилас и мистрисс Бекки. Оне познакомились сначала в морских ваннах, где купались и плавали вместе, а потом окончательно сошлись в гостиннице за общим столом. Мистрисс Игльс слыхала кое что - кто жь этого не слыхал?- о соблазнительной истории лорда Стейна, но после продолжительной беседы с Ребеккой, она объявила, что мистрисс Кроли невинна как агнец. Гибель мистрисс Кроли, по её мнению, объяснялась исключительно адскгоий замыслами этого негодного Венгема.

- Если ты, мой милый, человек с душою и характером, сказала она своему супругу, - тебе непременно следует дать этому негодяю пощечину в первый же раз, как встретишься с ним в клубе.

У мистера Гука была, конечно, душа, был и характер, но душа миролюбивая и характер спокойный; он отлично знал геологию, но никогда не практиковался в искусстве давать пощечины.

Супруга его без всякой помехи объявила себя покровительницею мистрисс Родон, привезла ее к себе в свои собственный дом в Париже, поссорилась с женою посланника, не хотевшею принимать её prot33;gee, и, словом, употребила все зависевшие от неё женские средства, чтобы возвратить мистрисс Бекки на путь добродетели и женской славы в глазах джентльменского света.

Бекки была сначала очень респектэбльною леди, но скоро эта жизнь, однообразпая и вялая, надоела и наскучила нашей героине. Вечно одна и та же повседневная рутина, тот же несносный комфорт, одни и те же бесконечные выезды в этот глупый Булонский лес, те-же гости по вечерам, та-же итальянская опера сегодня как вчера, вчера как третьяго дня. Бекки истомилась от скуки. К счастию, на выручку к ней явился юный мистер Гук из Кембриджа, и когда маменька заметила впечатление, произведенное её подругой на легкомысленного шалуна, Бекки получила строгое приказание оставить её дом.

Затем она попыталась жить вдвоем с одной искренней подругой, но скоро оне обе попали в долги, перессорились и разошлись. Затем она решилась вести так называемую пансионскую жизнь и наняла квартиру с прислугой на хлебах в доме у одной дамы на Rue Royale в, Париже. Общество, собиравшееся в салонах этой дамы было хоть куда: джентльмены пересыпались весьма замысловатыми остротами за игорными столами, и все дамы при блеске восковых свечей имели совершенно респектэбльный характер. Бекки, разумеется, играла главнейшую роль между ними.

Но здесь, думать надобпо, нахлынули на нее старые кредиторы 1815 года. В одно прекрасное утро мистрисс Бекки вдруг исчезла из Парижа и через несколько недель очутилась в Брюсселе.

Как хорошо она домнила этот город! Она улыбнулась очень самодовольно при взгляде на маленький entresol, который занимала в эроху ватерлооской битвы, и живо припомнила фамилию Барикрисов, искавших лошадей, между-тем, как карета их, совсем готовая, стояла у ворот гостинницы. Она посетила Ватерлооское поле и Лекенское кладбище, где внимание ей остановилось на монументе Джорджа Осборна.

- Бедный Купидон! сказала она. Как страшно он был влюблен в меня, и какой он был глупец! Интересно знать, жива ли еще эта малютка Эмми и жирный толстяк, её братец? Кажется в моем портфёле хранится еще портрет этого фата. Все они, впрочем, очень добрые люди.

Несмотря на поспешное бегство из Парижа, Бекки запаслась, однакожь, рекомендательным письмом от дамы, у которой жила, к задушевной её приятельнице, Madame de Parvenu, вдове, промышлявшей с большим успехом содержанием табльдота и игорных столов. Все второстепенные денди и roues, вдовствующия леди, не кончившие своих процессов по делам наследства, и многия другия особы охотно посещают заведения этого рода, кушают пуддинги и бросают деньги на карточные столы какой-нибуд Madame de Parvenu.

Здесь, как и в Париже, мистрисс Бекки была душою всех подобных обществ. Никогда она не отказывалась ни от шампанского, ни от букетов, с удовольствием выезжала на загородные гулянья и не пропускала замечательных спектаклей в театре. Но всем этим забавам мистрисс Родон предпочитала экарте, и отличалась удивительною смелостию за игорными столами. Сперва она играла по маленькой; потом - франков на пять, потом рисковала наполеондорами, и потом уже банковыми билетами в двести или триста франков. Затем мистрисс Кроли не в состоянии была заплатить домовой хозяйке за истекший месяц, и затем она принуждена была занять маленькую сумму у молодого джентльмена. Затем проигралась в-пух, и жарко поссорилась с madame de Parvenu. Затем несколько времени она ставила на карту по десяти су, и проводила, в некотором смысле, бедственную жизнь. Затем, получив свое третное жалованье, она поплатилась с madame de Parvenu, и сразилась еще раз, за карточным столом, с Monsieur de Rossignol и кавалером de Raff.

В-пух проигралась мистрисс Кроли, и тайком уехала из Брюсселя, не расплатившись с madame de Parvenu за целые три месяца. Об этом печальном событии, да еще о том, как и с кем играла мистрисс Бекки, как валялась в ногах у достопочтенного мистера Муффа, профессора эстетики, вымаливая у него взаймы, как потом она кокетничала с молодым милордом Нудль, воспитанником достопочтенного Муффа, которого, у себя, обыграла в экарте, обо всех этих и многих других весьма интересных событиях в этом роде, madame de Parvenu представляет подробнейший отчет каждому английскому путешественнику, останавливающемуся в её заведении. В заключение отчета madame докладывает, что эта гадкая Ребекка, с позволения сказать, настоящая vipere.

Таким-образом, бесприютная наша скиталица, как новый Улисс в женской юбке, раскидывала свою палатку в разных странах европейского континента. Наклонность её к цыганской жизни увеличивалась со дня на день, она сталкивалась с людьми всех наций, всех пород и состояний.

Почти в каждом европейском городе непременно существует колония английских пройдох, наводняющих игорные дома, эстамине и бильярдные комнаты в трактирах. Это по большей части, люди известного разряда, непризнаваемые членами своих фамилий. Ими повсюду наводнены долговые тюрьмы... они мошенничают и пьют; ссорятся и дерутся; бегают отвсюду, не заплатив денег; бурлят и вызывают на дуэль порядочных людей; обдувают какого-нибудь мистера Спуни в экарте; набивают карманы чужими деньгами и приезжают в Баден в великолепном экипаже; снуют с пустыми карманами вокруг игорных столов; обкрадывают еще раз какого-нибуд зеваку, или, разменивают у какого-нибуд жида фальшивые вексели на чистые деньги. Быстро сменяющиеся сцены пышности и блеска, нищеты и унижения, когорымх подвергаются люди этого сорта, достойны изучения в психологическом смысле. Жизнь их представляет вероятно беспрерывную перспективу сильных ощущений и волнений. Мистрисс Бекки - должно ли в этом признаваться? причислила себя к разряду этих существ, и была между ними в своей сфере. С этими цыганами перекочевывала она из страны в страну, из одного города в другой. В картежных домах Германии повсюду знали мистрисс Родон. Она и Madame de Cruchecassee содержали во Флоренции свое собственное заведение в этом роде. Носился слух, что ее выпроводили из Мюнхена с большим скандалом, и приятель мой Фредерик Пинсон, рассказывал, что в её лозанском доме он проиграл, после веселаго ужина, восемьсот фунтов майору Лодеру и мистеру Десису. Мы, как видите, принуждены заглянуть и в эту часть биографии мистрисс Бекки, но само-собою разумеется, чем меньше говорить об этом, тем лучше.

Но не всегда везло ей, и случалось повременам, что касса её совсем пустела. В таких случаях мистрисс Кроли, там и здесь, давала концерты и музыкальные уроки. В Вильдбаде, например, Madame de Raudon имела une matinee musicale, в котором принимал участие Herr Spoff, первый пьянист валахского господаря. Приятель мой, мистер Ифс, знавший все и ездивший повсюду, рассказывал, что, в бытность его в Страсбурге, в 1830 году, какая-то madame Rebecque появилась на сцене, в опере "Dame Blanche", и в театре, по этому поводу, произошла большая суматоха. Ее освистали частию за дурную игру, но главнейшим образом, вследствие злонамеренного недоброжелательства некоторых особ, сидевших в партере. Мистер Ифс уверял меня, что несчастная дебютантка была не кто другая, как мистрисс Родон Кроли.

И была она скиталицей на земле в полном смысле этого слова. При деньгах она играла, без денег - пускалась в промышленность, проматывая в том и другом случае заработанную копейку. Везде была она... Мне сказывали еще, будто в Париже она случайным образом открыла свою родственницу, бабушку с матерней стороны, которая была совсем не Монморанси, а какая-то грязная старушенка, смотрительница за ложаии в театре. Встреча между ними была вероятно очень трогательная, но писателю настоящей истории неизвестны подробности этого события.

Местом её последнего, отчаянного подвига, был Рим, куда она отправилась с двумя прежними приятелями и собутыльниками Родона Кроли. Частица её небольшего вдовьяго капитала была переведена на имя главного банкира в этом городе, но дело известное: как-скоро хранится у банкира Полониа ваш капитал, превышающий сумму пятисот скуди, вы непременно будете иметь пригласительные билеты на зимние балы этого туза. Итак, ничего нет удивительного, если Ребекка получила возможность рисоваться в салонах принца и пршщессы Полониа. Принчипесса принадлежала к знаменитому дому Помпилия и, само-собою разумеется, происходила по прямой линии от Нумы Помпилия и нимфы Эгерии. Дед банкира, Алессандро Полониа, торговал в свое время мылом, духами, табаком, платками, со включением элексира долгой жизни, который доставил ему особую известность. В салонах его внука густыми толпами теснились и перемешивались все возможные знаменитости, иностранные и отечественные, дипломатические и военные, ученые и артистические, monsignori, милорды и messieurs.

Ребекка только-что приехала из Флоренции, и остановилась в трактире. Получив пригласительный билет, она, в блистательном костюме, явилась на бал в сопровождении майора Лодера, с которым путешествовала в ту пору. Майор в прошлом году на дуэли убил в Неаполе синьйора Равиоли, и в прошлом же году, за карточным столом, поссорился с сэром Джоном Букскином. При входе в салоны Ребекка угадала многих особ, которых в былые времена, затмевала своим блеском. Майор Лодер тоже с своей стороны узнал многих исторических людей, служивших в Каталонии, Мехике и стоявших с ним на самой короткой ноге. Но земляки майора избегали его. Облокотившись на руку своего кавалера, Ребекка скорым шагом прошла несколько зал, и выпила в буфете несколько бокалов шампанскаго. Пробежав наконец через длинную анфиладу аппартаментов, она очутилась в небольшой розовой бархатной зале, где стояла статуя Венеры, окруженная антиками. Здесь, за круглым столом, изволил ужинать сам банкир Полониа с почетными гостями. "Куда вы умчались, куда отлетели, о вы, минувшие вечера и ночи с роскошными ужинами среди роскошнейших львов?" Ребекка думает об этом, и вздыхает и дрожит... дрожит, потому-что за столом подле банкира сидит не кто другой, как сам лорд Стейн! Шрам от брильянтового аграфа еще виден на его широком челе; от рыжих бакенбард бледнеет еще больше его бледное лицо. Лорд Стеин первый почетный гость на почетном балу. Подле него сидела знаменитая графиня Белладонна.

Еще раз со всею силой вспыхнул в ней инстинкт светской женщины, и она вздохнула глубоко, вспомнив о своих вечерах на Курцонской улице. "Эта Итальянка наводит на него скуку", думала она: "а я, бывало, забавляла его!" Тысячи надежд, воспоминаний, опасений; затолпились в одно и то же время в её трепещущем сердце. Сверкающий взор её не отрывался уже от лорда Стейна. "Какой ум, какие манеры, какой остроумный разговор!" повторяла она самой себе. Лорд Стейн, улыбнувшийся своей соседке, поднял голову и увидел Ребекку. Взоры их встретились. Ребекка вооружилась очаровательнейшей улыбкой, и сделала ему реверанс, почтительный и робкий. Лорд Стейн побледнел как Макбет перед привидением Банко. В эту самую мнауту подошел к Ребекке майор Лодер.

- Пойдем ужинать, сказал он ей,- я видел столько открытых и жующих ртов, что аппетит мой навострился отличнейшим образом. Вдовушка Клико соскучилась о нас.

Ребекка с замирающим сердцем, должна была идти, и в буфете майор Лодер присоединился с ней к своим испытанным друзьям.

На другой день она вышла гулять на гору Пинчио, в смутной надежде встретиться с лордом Стейном, но вместо всякого ожидания и всякой надежды, встретил ее мистер Фиш, поверенный лорда Стефна. Он подошел к ней с фамильярным видом, и слегка приставил руку к своей шляпе.

- Я знал, что вы здесь, мадам, сказал мистер Фиш,- я следил за вами от самой гостинницы. Мне нужно предложить вам совет.

- От имени маркиза Стейна? спросила Ребекка величественным тоном, слегка взволнованная отрадной надеждой.

- Нет, совет моего собственного изобретения. Римский климат очень нездоров, сударыня.

- Не в эту пору, мистер Фиш.

- Извините, римский климат ужасно для вас нездоров, именно в эту минуту, уверяю вас. Для некоторых особ эта злокачественная malaria продолжается всегда. Поверьте, мистрисс Кроли, проклятый ветер надул на вас ужасную горячку. Вы были всегда очень добры, сударыня, и я принимаю в вас душевное участие. Вот вам мой приятельский совет: уезжайте из Рима сию же минуту, иначе вы захвораете смертельно, и не выздоровеете никогда.

Ребекка разразилась неистовым хохотом.

- Как? Изподтишка убить бедную женщину? Но это роман в чистейшем итальянском вкусе. Я останусь в Риме, хотя бы только для того, чтоб побесить надменного лорда. Друзья, надеюсь, защитят меня от всех ваших кинжалов,

Мистер Фиш разразился в свою очередь самым бешеным смехом.

- Вас защитят? Кто жь бы это? Приятели, с которыми вы угощаетесь в буфетах! Но эти люди, мистрисс Кроли, возьмут за вашу голову никак не больше сотни луидоров. Мы отлично знаем этого Лодера: он такой же майор, как я маркиз, с тою разницею, что нам ничего не стоит упрятать его на галеры. У нас, видите ли, мистрисс Кроли, водятся приятели повсюду; мы знаем, например, с какими особами были вы в Париже, и какие ваши связи в Риме. Э, Боже мой, откройте ваши большие глаза, мистрисс Кроли! Как это случилось, что вас нигде не принимал никакой посланник? Есть, стало-быть, ужасный человек, которого вы обидели, и этот человек не прощает никогда. Он рассвирепел как тигр, когда вас увидел. Синьора Белладонна сделала ему ужасную сцену, а вы не понимаете, что значит гнев синьоры Белладонны!

- А! так это синьора Белладонна! воскликнула Ребекка, оправляясь от своего оцепенения.

- Да, она очень ревнива, но я говорю вам о милорде. Вы сделали отчаянный промах, когда осмелились показаться ему на глаза. Вы жестоко раскаетесь, если промедлите тут еще несколько часов, обратите внимание на эти слова, и убирайтесь поскорее... но вот коляска милорда.

Схватив за руку Ребекку, он потащил ее в ближайшую аллею в. ту минуту, как коляска лорда Стейна въезжала на гору Пинчио. Синьора Белладонна, Итальянка с черными глазами и живым румянцем на бледных щеках, полулежала на бархатных подушках подле старого милорда, угрюмого и сердитаго. Глаза его сверкали повременам страшным и диким блеском.

- Милорд никогда не мог оправиться от удара в ту страшную ночь... никогда, шепнул мистер Фиш, как-только коляска скрылась из вида.

"Ну, это по крайней мере еще может служить для меня утешением", подумала мистрисс Бекки.

Точно ли милорд имел в виду эти убийственные намерения против Ребекки, как объявил мосьё Фиш, или дело шло только о том, чтоб выпроводить эту женщину из города, где присутствие её могло быть оскорбительным для великого нобльмена, заподлинно мы не знаем, но угроза возъимела свое действие, и мистрисс Кроли, избегая неприятных столкновений, в ту же ночь оставила вечный город.

Всем известна печальная кончина лорда Стейна, последовавшая в Неаполе в 1830 году, через нескодько месяцев после польского переворота в Париже. Высокопочтеннейший Георгий Густав, маркиз Стейн, лорд Гигант, владелец многих прадедовских замков и палаццо, пэр ирландии, виконт гелльборосский, барон питчлейский и грилльсбейский, член парламента, президент Троицкой Коллегии - скончался тихо на своем ложе.

Сообщая этот некролог, лондонские воскресные газеты красноречиво изобразили добродетели милорда, его неизмеримое великодушие, его таланты и все его добрые деяния. Чувствительность, поразившая его душу перед кончимой, была превознесена и прославлена. Тело его погребено в Неаполе; но сердце милорда - это великое сердце, которое билось исключительно для блага человеческого - было в серебряной урне привезено в отечество и поставлеью в Гигантском замке.

"Изящные искусства и бедные люди навсегда лишились в нем великодушнейшего патрона", писал в своей газете мистер Уагг, "общество потеряло в нем свое блистательнейшее украшение. Великобритания утратила невозвратно пламенного патриота и государственного мужа с редкими талантами", и проч., и проч.

Завещание его долгое время было предметом судебных прений, и родственники покойника потребовали у синьоры Белладонны знамеиитый брильянт, известный под именем "Жидовского Глаза", который всегда красовался на указательпом пальце милорда. Говорили, будто этым украшением Белладонна завладела уже после смерти лорда Стейна, но каммердннер покойника, мосьё Фиш, доказал неопровержимым образом, что вышереченная мадам Белладонна получила это кольцо в подарок от маркиза за два дня до его смерти. Таким же способом перешли в её владение многие банковые билеты, драгоценные безделки, неаполитанские и французские облигации, которые напрасно наследники покойника требовали от синьоры Белладонны.

ГЛАВА LXIV.

Старый друг лучше новых двух.

На другой день после встречи за игорным столом, мистер Джой, великолепный и блистательный в своем парадном одеянии, спрыснул себя духами, и не сказав никому ни слова, отправился на поиски из гостинницы "Телячьей Головы". Это произошло в ранний час утра, перед завтраком. Через несколько минут уже видели, как сановник Индии вошел в гостинницу "Слона". Вследствие праздничного увеселения, дом этот был уже набит народом всех возможных званий и состояний, общия залы его давно обкуривались табачным дымом, и ранние гости усердно истребляли колбасу и пиво национальной варки. Когда мистер Джой на своем неуклюжем немецком диалекте осведомился о жительстве мистрисс Родон, ему указали под облаками на самую верхушку дома. В нижнем этаже жительствовали здесь заезжие купцы, выставлявшие перед публикой изделия шелковых фабрик и предметы ювелирного искусства. В аппартаментах второго этажа заседали представители игорной фирмы за рулетками и карточными столами. В третьем этаже квартировали труппы кочующих цыган и фигляров. В четвертом - обитали купеческие прикащики, мелкие торговцы, конторщики и фермеры, приехавшие в Пумперниккель к этим торжественным дням. Между этой своиочью, в одной довольно грязной и тесной каморке, пригнездилась и мистрисс Бекки.

Бекки любила жизнь. Всюду и всегда была она как дома; игроки, купцы, фигляры, торгаши, все вообще и каждый порознь были её искренними приятелями и друзьями. От своих родителей, истниных цыган по призванию и вкусу, она получила в наследство натуру юркую и необузданную. Вообще движение, шум, толкотня, дружеская попойка, густые столбы табачного дыма, болтовня жидов, кривляния фигляров, ссоры за игорным столом, все это доставляло повод к наслаждениям для мистрисс Бекки, и она, очертя голову, умела веселиться даже тогда, когда нечем было заплатить трактирщику за обед или ужин. Тем беззаботнее веселилась она в настоящую пору, когда в кошельке её было вдовол золотых монет: их вчера вечером выиграл для неё мастер Джордж.

Взобравшись, наконец, после больших усилий на последнюю ступеньку грязной лестницы, мистер Джой, с трудом переводя дух и утирая пот с своего лица, начал отыскивать No 92-й, где, как ему сказали, жила искомая особа. Дверь противоположной комнаты, No 90-го, была отворена, и очам мистера Джоя представился какой-то юноша в грязном халате, лежавший на постели с длинным чубуком во рту, между-тем, как другой рыжеватый юыоша в щегольской и засаленой венгерке стоял на коленях перед нумером девяносто-вторым и произносил весьма нежную и чувствительную речь через замочную скважину, умоляя в страстных выражениях, чтоб ему отворили дверь.

- Ступайте прочь! откликнулся знакомый голосок, заставивший содрогнуться мистера Джоя. Я ожидаю гостей. Ko мне придет дедушка. Он не должен вас видеть.

- О schone Englanderinn! ревел коленопреклоненный юноша. Сжалься над нами. Назначь свиданье. Поедем обедать в парк со мною и Фрицом. У нас будут жареные фазаны и портер, плумпуддинг и французское вино. Мы умрем, если ты не поедешь.

- Умрем непременно, подтвердил другой джситльмен, лежавший в постели.

Джой был свидетелем всех этих речей; из которых однакожь он не понял ни одного слова, по той простой причине, что никогда не углублялся в изучение немецкого языка.

- Newmero kattervang dooze, si vous plaоt, сказал Джой величественным тоном, получив наконец возможность говорит.

- Quater fang tooce! промычал юноша, быстро подымаясь на ноги и опрометью убегая в противоположный нумер. Он запер за собою дверь, и Джой слышал, как молодые люди залились отчаянно-громким смехом.

Озадаченный такою выходкой, сановник Индии продолжал в нерешимости стоять на последней лестничной ступени, как-вдруг дверь нумера девяносто-второго отворилась и выставила маленькую головку мистрисс Бекки.

- Ах, это вы? сказала огиа, бросая на него умилительную улыбку и лукавый взгляд,- если бы вы знали, с каким нетерпением я ожидала вас, мисгер Седли! Постойте, однакожь... Через минуту вы можете войдти.

Затем мистрисс Бекки захлопнула дверь, спрятала в постель баночку с румянами, бутылку с водкой, тарелку с бифстексом, поправила свои волосы и окончательно впустила своего гостя.

На ней вместо утреннего наряда было розовое полинялое домино, немножко смятое и отмеченное в разных местах пятнами помады, но миньятюрные её ручки сияли ослепительною белизною из-под широких рукавов, и стянутая красивым кушачком, она была в этом наряде и любезна, и мила. Мистер Седли вошел в её каморку.

- Прошу покорно, сказала она, войдите. Присядьте на этом стуле,

Она крепко пожала руку восторженного Джоя и улыбаясь посадила его на указанный стул. Сама она поместилась на маленькой постели. Через минуту они уже беседовали по дружески о разных житейских делах.

- О, как мало изменили вас годы! сказала мистрисс Бекки, бросая нежный взор участия на своего гостя,- я бы узнала вас из тысячи. Как приятно такой страннице, как я, встретить на чужбине честное и откровенное лицо старого друга!

Но сказать правду, на честном и откровенном лице выражались в эту минуту чувства, слишком далекие от честности и откровенности; Джой был, напротив, крайне озадачен и взволнован. Он обозревал изумленными глазами маленькую комнату, где помещалась его старинная любовь. Одно из её платьев висело над постелью, другое торчало на гвоздике перед дверью. Ея шляпка лежала на туалете перед зеркалом, и тут же красовались её маленькие полусапожки. На столе перед постелью лежал французский роман, и подле него стояла свеча, но не восковая. Бекки хотела также положить в постель этот огарок, но успела только прикрыть его бумажным колпаком, которым она обыкновенно тушила свечу перед сном.

- Я бы узнала вас везде, мистер Седли, сказала Ребекка. Есть на свете вещи, незабвенные для чувствительного сердца. Вы были первым мужчиной... первым и единственнымх, которого я видела.

- Неужели? вскрикнул Джой,- о, не говорите этого... право, мистрисс...

- Когда мы приехали с вашей сестрицей из Чизвркка, я была еще почти ребенком, сказала мистрисс Бекки,- как-то живет она теперь? О! муж её был дурной человек, и Амелия вздумала, к несчастию, ревновать меня к нему. Какая несправедливость! как-будто я могла заботиться о ком-нибудь в ту пору, когда все мой мысли были обращены на одного только... Но к чему вспомиать про эти старые времена? Что прошло, того не возвратит никакая человеческая сила.

И она прикрыла свои зеленые глазки грязным платком с изорванными кружевами. Последовала продолжительная пауза.

- Не правда ли, чго вы находите в этом месте и в таком унижении несчастную женщину, еще так недавно принадлежавшую к другому кругу? продолжала Ребекка. Столько грусти, столько огорчений я вытерпела, Джозеф Седли, что иногда мне страшно становится за мой бедный рассудок. Я не могу утвердиться нигде, ни на одном порядочном месте, и принуждена перекочевывать из страны в страну, сопровождаемая душевной тоскою. Друзья покинули меня все до одного. Нет в этом мире ни одного истинно благородного сердца, ни одного честного джентльмена. Я была верною женой, хотя брак мой совершился вседствие какой-то странной судьбы, не по влечению сердца, потому-что оно уже принадлежало другому. Но теперь нечего распространяться об этом. Да, я была верна, но муж оставил, попрал меня без всякой жалости и пощады. Не было в мире матери, нежнее меня, Джозеф Седли. Один только сын был у меня, мой милый и ненаглядный сын, вся моя надежда, вся радость; денно и ночно я лелеяла его на своей материнской груди, он был для меня единственным, безценным сокровищем в жизни-и что же? они вырвали его у меня... вырвали... вырвали...

И подавляемая отчаянною грустью, она приложила руку к своему сердцу и преклонила лицо свое к постели.

Бутылка с водкой зазвенела, и тарелка с колбасою звякнула о спинку кровати; неодушевленные предметы выразили таким-образом свое участие в глубокой скорби. Макс и Фриц стоали у дверей и прислушивались с великим изумлением к рыданиям мистрисс Бекки. Джой был растроган до глубины души.

Плавным, чистым и светлым потоком заструилась речь из уст мистрисс Бекки. В простой и безъискусственной форме рассказала она плачевную историю своей жизни, и очевидным сделалось для её слушателя, что, если было на свете чистейшее, благороднейшее, совершеннейшее создание, преследуемое отвсюду безжалостными извергами - так это беспорочное создание, эта угнетенная невинность сидит теперь перед глазами Джоя на бутылке с водкой.

Они говорили очень долго, и беседа их приняла самый дружеский тон. Джой узнал с невыразимым наслаждением, что сердце Бекки впервые забилось нежной страстью только в его очаровательном присутствии. Джордж Осборн конечно питал к ней привязанность, и это доказывалось ревностью Амелии, но Ребекка никогда шг словом, ни делом не поощряла этого легкомысленного джентльмена. Об одном только Джое думала она с той самой минуты, как впервые увидела его на Россель-Сквере; думала и тогда, когда вышла замуж, хотя, разумеется, она всегда была верна своему мужу, и ни за какие блага в мире не согласится даже теперь выступить из пределов своих супружеских обязанностей до той поры, по крайней мере, пока полковник Кроли не умрет от желтой лихорадки на Ковентрийском Острове.

Джой пошел в твердой уверенности, что имел честь беседовать с самою добродетельною и очаровательною леди во всем подлунном мире. Он перебирал в своих мыслях планы, как бы отныне впредь и навсегда устроить земное благоденствие мистрисс Беккж. Преследования её должны окончиться, Ребекка снова должна быть возвращена обществу, которое она украшала своим присутствием. Он посмотрит, что надобно для неё сделать. Прежде всего она оставит эту гадкую кануру и наймет спокойную квартиру. Амелия навестит ее и обласкает; относительно дальнейших распоряжений надобно посоветоваться с майором. Ребекка пролила слезы сердечной благодарности, расставаясь с своим великодушным другом, и крепко пожала его руку, когда жирный и толстый набоб Индии нагнулся поцаловать её пальчики.

Провожая Джоя из своего чердака, Ребекка поклонилась ему с такою грацией, как-будто она была владетельницею великолепного палаццо. И лишь-только жиреый толстяк спустился с лестницы, Макс и Фриц с трубками в зубах опрометью бросились в комнату прекрасной Англичанки. Ребекка приняла их с громким смехом, и начала для общей потехи передразнивать мистера Джоя, потягивая в тоже время водку из бутылки и закусывая колбасой.

Джой с великою торжественностью отправился прямо в квартиру мистера Доббина и с трогательным красноречием изобразил перед ним все подробности плачевной истории, не упоминая однакожь о первоначальной встрече с Ребеккой за игорным столом. Оба джентльмена, преисполненные жалости и сострадания, принялись совещаться о средствах оказать посильную помощь мистрисс Бекки, которая в эту самую минуту доканчивала свои прерванный dejeuner а la fourchette.

Какими судьбами мистрисс Бекки приехала в этот маленький городок? Как это случилось, что у ней нет ни друга, ни приятеля, и она повсюду блуждает одна из места в место? Мудреного тут ничего нет; падение с высот совершается очень быстро. Пересказывая её историю, мы сделаем небольшой скачок. Заметим только, что в сущности дела она была ничуть не лучше и не хуже того, как мы видели ее и прежде на подмосткахь житейского базара.

Что жь касается до мистрисс Амелии, мы уже имели случай убедиться, что она была женщина с мягким сердцем, и несчастия ближних потрясали её душу. Мистрисс Эмми упрочила за собою привилегию баловать своим снисхождением и комплиментами всех, кто так или иначе приходил с нею в ближайшее соприкосновение. Она извинялась перед горничными за беспокойство, причиненное им звонком из её будуара; извинялась перед лавочным сидельцем, развертывавшим перед нею шелковую материю; делала поклон подметателю дороги, замечая в тоже время, в какой чистоте он содержит отведенный ему участок. Тем сильнейшего участия можно было ожидать от неё к старой приятельнице или знакомке, подверженной ударам злополучного рока.

Майор Доббин был не то, что мистрисс Эмми. Выслушав с большим вниманием подробности печальной истории, он - мы должны признаться - был ими далеко не так заинтересован, как бенгальский джентльмен. Совсем напротив: впечатления его получили весьма мрачный характер, и он сообщил даже обидный отзыв о нашей героине, и назвал ее бесстыдной пройдохой. Он не чувствовал к ней ни малейшего расположения, и заподозрил её характер с той самой минуты, как Ребекка впервые обратила на него свои зеленые глазки.

- Это не женшина, а демон, выразился жестокий майор Доббин. Она распространяет зло и беду. Кто знает, какой род жизни вела она до сих пор, и что теперь она делает в чужих краях? Зачем, спрашивается, Ребекка слоняется одна из города в город? Нечего тут говорить мне о её гонителях и врагах; честная женщина всегда найдет друзей, и никогда не покинет свою семью. Зачем она оставила своего мужа? В Лондоне, кажется, толковали о разводе между ними, я слышал что-то в этом роде.

Майор Доббин терпеть не мог сплетней, но все же мистеру Джою никак не удалось убедить его, что Ребекка самое невинное и беспорочное создание.

- Да вот мы лучше спросим об этом мистрисс Джордж, продолжал лукавый майор. Пойдем и посоветуемся с нею. Согласись сам, что она эти дела разумеет получше нас с тобою, и ужь, разумеется, нам можно положиться на её суд.

- Гм! Хорошую судью нашел! промычал Джой, который, сказать правду, не слишком любил свою сестру.

- Почему же нет? вскричал Доббин, быстро вставая с места. Мистрисс Джордж в одинаковой степени и прекрасна, и умна; таких леди немного, а может-быть и вовсе нет на белом свете. Пойдем к ней и спросим: должно ли нам сделать визит этой женщине? Я заранее подчиняюсь приговору этой женщины.

Хитрый и коварный майор рассчитал очень верно, что этой аппеляцией он совершенно выиграет свое дело. Он припомнил, что Эмми когда-то страшпо ревновала к Ребекке, и произносила её имя не иначе, как с величайшим отвращением и страхом. Ревнивая женщина никогда не прощает, думал мистер Доббин.

Таким-образом оба джентльмена перешли через улицу, и направили свои шаги в комнаты мистрисс Джордж. Эмми на этот раз всей душою погружена была в музыкальные занятия под руководством мадам Струмпффь.

Когда кончился музыкальный урок, и госпожа Струмпфф оставила свою ученицу, Джой приступил к делу с следующею речью:

- Любезяая сестра, сегодня утром случилось необыкновенное... да, могу сказать, самое необыкновенное, удивительное приключение. Я встретил - и при каких обстоятельствах - Боже мой! - старинную твою приятельницу, в которой ты, бывало, принимала дружеское участие. Я желаю, Амелия... то есть, одним словом, я хочу, чтобы ты навестила ее.

- Ее! сказала Амелия. Кого же это? майор Доббин, прошу вас не ломать моих ножниц.

Майор немилосердо вертел их вокруг своего носа, и можно было опасаться, что он выколит ими свои собственный глаз.

- Брат ваш говорит о женщине, которая никогда мне не нравилась, сказал мистер Доббин, и вы, мистрисс Эмми, не имеете никаких побуждений любить эту женщину.

- Это Ребекка... вы говорите о Ребекке, я уверена, сказала мистрисс Эмми взволнованным тоном, причем щеки её покрылись живейшей краской.

- Вы угадали, отвечал Доббин,- вы всегда угадываете.

Брюссель, Ватерлоо, старые времена, огорчения, печали - все горестные воспоминания нахлынули на нежное сердце мистрисс Эмми, и страшное беспокойство овладело её душою.

- Я не пойду к ней, не пойду, не пойду! сказала мистрисс Эмми. Я не могу ее видеть.

- Что? Не правду ли я говорил? заметил Доббин в назидание Джоя.

- Она очень несчастна, продолжал Джой, и вытерпела большие напасти. Она живет в крайней бедности, без всякого покровительства и защиты. Негодный муж оставил Ребекку.

- Э! сказала мистрисс Эмми.

- Гм! промычал мистер Доббин.

- Нет у ней ни покровителя, ни друга, продолжал ободренный Джой,- и она сказала, что питает еще надежду только на тебя одну. Ребекка слишком достойна твоего сожаления и участия, Эмми. Она едва не потеряла рассудка от этих несчастий. История её очень трогательна... честное слово... можно даже прослезиться, слушая ее. Фамилия Ребекки поступила с ней жестоко, безчеловечно. И все эти гонения она переносит с непостижимою кротостию и терпением, можно сказать, беспредельным.

- Бедняжка! сказала Амелия.

- И она умрет, вероятно, если не найдет ни одного друга, продолжал мистер Джей жалобным и дрожащим голосом. И, Боже мой! Она ужь не раз собиралась наложить на себя руки. Сказать ли? она носит яд с собою, и я заметил бутылку в её комнате. Что это за комната, еслиб ты знала! Душная каморка в четвертом этаже под самой крышей, в гостиннице Слона. Я был там.

Это обстоятельство, однакожь, не произвело, повидимому, особенно-трогательного впечатления на мистрисс Эмми. Она даже улыбнулась слегка, воображая, вероятно, как мистер Джой должен был пыхтеть и кряхтеть, взбираясь в четвертый этаж.

- Она почти помешалась от постоянной тоски, говорил Джой. Страшно и слышать о тех душевных пытках, которые вытерпела эта женщина. Есть у неё сын, ровесник Джорджа.

- Да, да, это я помню, заметила Эмми. Ну?

- Чудный, прекрасный мальчик, как она говорит, и он любил свою мать больше всего на свете.

- Ну?

- И что же? Злодеи вырвали малютку из рук матери, и даже не позволяли ей проститься с ним.

Эмми вскрикнула, всплеснула руками, и сказала решительным тоном:

- Идем к ней, идем сию же минуту.

Затем, бросившись в смежную комнату, она в попыхах надела шляпку, взяла шаль под мышку, и приказала Доббину следовать за собой.

Майору оставалось только повиноваться. Он накинул на её плеча кашмировую шаль, присланную ему из Индии, подал ей руку, и они отправились.

- Нумер девяносто-второй, в четвертом этаже, не забудьте, кричал в-догонку мистер Джой, не обнаруживший намерения сопровождать их по крутым лестницам.

Поместившись у окна в гостиной, откуда через площадь открывался вид на гостинницу Слона, сановник Индии убедился наглядным образом, что друг его и сестра идут прямо к месту своего назначения.

То было очень хорошо, что Бекки благовременно успела их заметить из своего чердака. Она и молодые люди, докушивая холодный завтрак, продолжали хохотать и потешаться насчет дедушки Ребекки, которого они наблюдали из своей засады. Она тотчас же отпустила своих юных друзей, и в одну минуту привела свою комнату в отличный порядок. Содержатель гостинницы, знавший мистрисс Осборн, как даму высшего круга, встретил ее с низкими поклонами, и сам проводил ее в четвертый этаж.

- Миледи! миледи! заголосил содержатель гостинницы, стучась в дверь мистрисс Бекки.

Еще не дальше, как вчера, он называл ее просто мадамой и не оказывал ей никакого уважения.

- Кто здесь? откликнулась Бекки.

И отворив дверь; она испустила пронзительный крик удивления и радости. Перед ней стояли дрожащая Эмми и длинный майор с бамбуковой тростью.

Вид майора был угрюм, и он изподлобья наблюдал открывшуюся сцену. Эмии опрометью бросилась в объятия Ребекки, я простила ей все в эту минуту, она обняла и поцаловала ее от искреннего сердца. Первый раз, быть-может, мистрисс Бекки прикасалась к таким чистым и невинным устам.

ГЛАВА LXV.

Amantium irae amoris redintegralio.

Ласковость и добродушие Амелии произвели, по всей вероятности, некоторое впечатление даже на закоснелое сердце мистрисс Бекки. Она отвечала на нежные речи с чувством, весьма похожим на благодарность, и волнение её было, вероятно, искреннее. "Сын, исторгнутый из объятий несчастной матери", пригодился очень кстати для нашей героини: он окончательно возвратил ей старинного друга, и читатель может быть уверен, что с этого именно пункта мистрисс Эмми открыла разговор с Ребеккой.

- И они отняли у тебя это милое, ненаглядное дитя! воскликнула Амелия. Ах, Ребекка, бедный, несчастный друг мой, я знаю, по собственному опыту, что значит потерять сына, и умею сочувствовать таким лишениям. Станем надеяться, что праведное небо возвратит его тебе, как милосердое и всеблагое Провидение возвратило мне моего собственного сына.

- О, сын мой, сын мой! Ах, какую страшную, невыносимую пытку терпела я после этой разлуки! начала мистрисс Бекна, чувствуя, однакожь, некоторое беспокойство в душе. Ей было совестно, при самом начале возобновленного знакомства, заговорить ложь в ответ на искреннее выражение доверенности и дружеского участия.

Ложь, с какой точки ни рассматривайте ее, имеет весьма невыгодные стороны для лжеца. Если какой-нибудь случай заставил вас покривить душою, вы, для поддержания своих слов, обязаны сочинить другую и третью небылицу в лицах: масса лжи неизбежно увеличивается в объеме, и опасность быть открытым возрастает с каждою минутой.

- Страдания мои, продолжала мистрисс Бекки, были невыразимо-ужасны, когда эти безжалостные изверги исторгли его из моих объятий. Мне казалось, что я не переживу этой потери. Открылась горячка. Доктор употребил отчаянные средства, я выздоровела, и... и... и вы видите, что я живу здесь одна, без средств к продолжению своего жалкого существования.

- Сколько лет ему? спросила Эзими.

- Одиннадцать, сказала Бекки.

- Одиннадцать! воскликнула удивленная Амелия. Как-же это? Ведь он родился, кажется, в один год с моим сыном, а Джорджиньке ужь...

- Знаю, знаю, перебила Бекки, которая, на самом деле, совершенно забыла, сколько лет её мальчику,- тоска совсем отбила у меня память, милая Амелия. Я во многом изменилась, и по-временам совсем теряю голову. Мальчику было одиннадцать лет, когда меня с ним разлучили... да будет над ним Божие благословение! С той поры я никогда не видала его.

- Белокур он или брюнет? продолжала наивная мистрисс Эмми,- покажи мне его волосы.

Бекки чуть не захохотала.

- Не сегодня, мой друг, не сегодня, сказала она; - в другой раз, когда-нибудь. Вот на этих днях привезут мои вещи из Лейпцига, и тогда я покажу тебе и волосы, и портрет моего милаго Родона. Я сама написала этот миньятюр в счастливые дни своей жизни.

- Бедная Бекки, бедная Бекки! воскликнула Амелия, как благодарна - о, как я должна быть благодарна!

Эмми, по обыкновению, принялась думать, что не было в целом мире мальчика прекраснее и умнее её Джорджиньки.

- Вот ужо ты увидишь моего Джорджиньку, сказала она, воображая, что доставит таким образом самое действительное утешение несчастной Ребекке.

Около двух часов эти две женщины вели между собою самую искреннюю беседу, и Бекки представила приятельнице полный и подробнейший отчет о своей жизни. Прежде всего она привела в известность, что надменные родственники Родона всегда смотрели на этот брак с чувствами непримиримой ненависти и злобы. Невестка ея, леди Дженни, женщина хптрая и коварная, успела совершенно завладеть душою Родона, и вооружила его против жены. Ребекка переносила все: бедность, пренебрежение, уничижение и решительную холодность от мужа, ею любимаго... да и могла ли она не любить его, когда он был отцом её малютки? Родон между-тем с каждым днем все больше и больше погрязал в бесстыдстве, и наконец, унизился до такой степени, что - говорить ли об этом? принуждал ее жертвовать своим добрым именем, чтобы выхлопотать для него место при содействии маркиза Стейна. Вот тогда-то она уже сама готова была бросить этого негодяя.

Само-собою разумеется, что эта часть истории передана была очень тонко и деликатно, с видом страждущей и оскорбленной добродетели. Принужденная оставить кровлю своего мужа, Ребекка не освободилась от его мстительности и преследований: изверг разлучил ее с сыном. И вот теперь, бедная и оставленная всеми, она скитается из страны в страну, претерпевая все возможные лшения и удары неумолимого рока.

Можно представить, с какими чувствами мистрисс Эмми выслушала этот длинный рассказ. Она дрожала от негодования, когда Бекки изображала ужасное поведение этих двух чудовищ, Стейна и Родона. Глаза её сверкали восклицательными знаками при каждой сентенции, относившейся к неумолимым родственникам и безнравственному мужу. Впрочем, Бекки отзывалась о нем больше с горестью, чем с желчью - что тут делать? она так любила этого человека!.. но когда, наконец, мистрисс Кроли, продолжая свое плачевное повествование, дошла до раздирательной сцены последнего прощанья с ненаглядным малюткой, Эмми не выдержала, и прикрыв свое личико платком, залилась горючими слезами. Как истинная трагическая артастка, Бекки пришла в восторг от этого эффекта, произведенного ею на свою слушательницу.

Деликатный майор Доббин, нежелавший своим присутствием мешать интересной беседе двух подруг, бродил несколько времени перед дверью, на площадке четвертого этажа, беспрестанно прикасаясь своей шляпой к потолку. Скоро однакожь он наскучил этим занятием, и спустился вниз, в большую залу, общую для всех посетителей Слона. В этом апартаменте носятся всегда огромные слои дыма, и совершаются обильные возлияния пива и вина. При самом входе, у стены, на грязном столе стоят дюжины медных шандалов с сальными огарками для нумерных жильцов, которых ключи висят стройною фалангой над этими свечами. Амелия прошла через этот салон с крайним замешательством и душевною тревогой, тем более, что тут собрались уже люди всякого звания и чина: тирольские перчаточники и дунайские полотнянщики с своими тюками и узлами; студенты, угощавшие себя буттербродтами и колбасой; вольнопрактикующие кавалеры, разместившиеся за карточными столами; фигляры и фокусники, освежавшие себя пивом после вечерних упражнений, и, словом, трактирная деятельность в германском вкусе была тут уже в полном разгаре. Малый в белом переднике, как и водится, принес майору кружку пива. Доббин закурил сигару, прикрылся газетным листом, и терпеливо решился выжидать минуты, когда опять потребуют его наверх.

Скоро, побрякивая шпорами, пришли сюда Макс и Фриц, с фуражками на бекрень и длинными трубками в зубах. Повесив, куда следует, свой ключ от нумера 90, они потребовали порцию пива и буттербродтов. Молодые люди заняли места подле майора, и завязали разговор о филистерах и фуксах, о дуэлях и попойках. Доббин не мог не слышать всех этих речей. Оказалось, что студенты воротились недавно из Шлоппеннотцентаузенда, откуда приехали они вместе с Бекки, чтоб принять участие в пумперниккельских торжествах.

- Diekleine Englanderinnschcint, ich glaube, en bays de gonnoissance, заметил Макс, знавший по французски, товарищу своему, Фрицу,- после этого жирного деда, пришла к ней кажется хорошенькая компатриотка. Я подслушал, как оне там болтают и хнычут в её комнате.

- Нам однакожь надобно взять билеты в её концерт, сказал Фриц,- есть у тебя деньги, Макс?

- Плоха штука, любезный, возразил Макс,- этот концерт еще in nubibus, сиречь, на воздусех. Ганс говорил, что она тоже объявила в Лейпциге, и бурши разобрали пропасть билетов. Только она не пела, и ускакала с этими денежками. Вчера в карете она сказала, кажется, что пьянист её заболел и остался в Дрездене. Это все дудки. Я уверен, что она не может петь, голос у неё хриппт так же как у тебя.

- Хрипит, да, твоя правда. Я сам слышал, как она, сидя у окна, старалась прохрипеть schrecklich английскую балладу: "Роза на балконе".

- Saufen und singea никогда не уживаются в ладу, как сода с кислотой, заметил красноносый Фриц, который изведал кажется на опыте эту неоспоримую истину. Нет, брат, ужь ты не бери билетов на этот воздушный концерт. Вчера она выиграла пропасть денег в trente-et-quarante. Я видел, как она заставляла английского мальчика играть за себя. Лучше уж мы сходим раз, другой в театр, или угостим ее французским вином и коньяком в Аврелианском саду. А билетов покупать не следует. Это что? Ты еще велел подать пива? Вот это дело.

Три или четыре кружки этого напитка истощены были в самое короткое время.

Из этого разговора молодых людей, майор Доббин легко мог догадаться, что эта Kleine Englanderinn, думавшая промышлять концертами, была не кто другая, как приятельница наша, Бекки. "Этот дьяволёнок видно опять принимается за свои старые проделки", подумал он, с улыбкой припоминая былые времена, когда Джой первый раз волочился за Ребеккой. Воксальное приключение представилось его воображению со всеми подробностями. Он и Джордж часто вспоминали об этом, хотя впоследствии сам капитан Осборн попался в ловушку этой Цирцеи. Вилльям следил в ту пору за всей интригой, но притворялся в обществе приятеля, что ничего не видит и не слышит. Впрочем Джордж не скрывал этой тайны. Поутру, в день ватерлооской битвы, когда молодые люди стояли впереди своего полка, обозревая плотные массы французских солдат, занявших высоты противоположных холмов, Джордж сказал своему другу:

- Признаюсь, Вилльям, я затеял глупейшую интригу с этой женщиной. Поход этот объявлен как-нельзя больше кстати. Если суждено мне умереть, надеюсь, Эмми никогда не узнает об этом деле. Как бы я спокоен был в душе, если бы и вовсе его не начинал!

Такое раскаяние привело Вялльяма в трогательное умиление, и впоследствии ему приятно было утешать вдову неоднократным напоминанием, что капитан Осборн был перед смертью препсполнен благороднейшими чувствами в отношении к отцу своему и жене. Об этих же фактах майор красноречиво распространялся на Россель-Сквере в разговорах с стариком Осборном, и это собственно окоячательно пособило ему помирить отца с памятью его сына.

- И эта женщина будет вечно интриговать! думал майор Доббин,- как бы я желал спровадить ее отсюда за десятки тысячь миль! Зло и беду разносит она повсюду.

Углубленный в эти размышления, он облокотился на стол обеими руками, и бессмысленно смотрел на пумперниккельскую газету, лежавшую у него под носом. Наконец, кто-то ударил его зонтиком по плечу, он поднял глаза, и увидел перед собою мистрисс Эмми.

Амелия имела в некотором смысле, абсолютную власть над майором и распоряжалась им по произволу. Она ласкала его, гладила по плечу и голове, и заставляла таскать за собою вещи.

- Отчего вы, сэр, не изволили дожидаться наверху, чтоб свести меня с лестницы? сказала она, слегка кивая своею миньятюрною головкой, и делая саркастический реверанс.

- Мне нельзя было стоять в корридоре, отвечал майор с умоляющим видом.

И он с восторгом подал ей руку, намереваясь вывести ее как-можно скорее из этого душного места. Он готов был даже идти, не вспомнив о трактирной прислуге, и длинный слуга в белом переднике настиг его уже на пороге, и напомнил довольно неучтиво, что майор не изволил расплатиться за пиво. Эмми засмеялась и назвала Вилльяма неисправимым мотом, принужденным бежать от долгов. На этот раз, в ней открылся внезапно юмористический талант, и она придумала много остроумных шуток насчет кружки пива, которой впрочем майор не выпил. Эмми была очень весела, быстра и почти бегом пустилась бежать в гостинницу Телячьей Головы. Ей надлежало увидеться с Джоем сию же минуту. Майор засмеялся при этом бурном выражении сестринской нежности со стороны мистрисс Эмми, потому-что она не весьма часто изъявляла желание видеться с своим братцем "сию же минуту".

Они нашли ост-индского сановника в салоне первого этажа. Битый час он ходил по комнате взад и вперед, кусал свои ногти и поминутно смотрел через площадь на Слона в ту пору, как мистрисс Эмми беседовала с своей подругой на чердаке этого дома, а майор барабанил внизу по грязному столу, с нетерпением ожидая возвращения мистрисс Осборн.

- Ну? сказал Джой.

- Бедная, бедная страдалица! Чего только она не натерпелась, сказала мистрисс Эмми.

- Разве я не говорил тебе этого? пробормотал Джой, качая своей головой, причем щеки её затряслись и задрожали, как желе.

- Надобно очистить для неё комнату, Пайн, продолжала Эмми,- ее можно переселить наверх.

Пайн была степенная и скромная английская девушка, находившаеся в услужении при осюбе мистрисс Осборн. Само-собою разумеется, что каммердинер Джоя ухаживал за нею, и Джорджинька, в свою очередь, беспрестанно стращал ее рассказами о немецких разбойниках и привидениях. Она проводила свое время в тоске и скуке, и каждый день выражала неизменное желание воротиться не иначе, как завтра поутру, в родную свою деревушку близь английской столицы.

- Ну, да, Ребекка займет комнату моей горничной, сказала Эмми.

- Как! Неужели вы намерены ввести эту женщину в свои собственный дом? вскрикнул майор делая судорожный жест.

- Конечно, конечно! Чтожь вы тут находите удивительного, сказала Амелия самым наивным и невинным тоном. Да не сердитесь, майор Доббин, и не ломайте мою мебель. Конечно, мы намерены взять ее к себе.

- Разумеется! подтвердил Джой.

- Желал бы я знать, чье сердце не надорвется при этой повести об ужасных бедствиях несчастной женщины! продолжала Эмми. Безсовестный банкир её раззорился и убежал; негодный муж покинул ее и разлучил с малюткой...

Здесь мистрисс Эмми сжала свои крошечные кулачки и подняла их на воздух в такой угрожающей позе, что майор невольно залюбовался на эту бесстрашную воительницу.

- И кто бы мог подумать, что злые люди доведут ее до такой нищеты! Ведь она принуждена давать уроки и петь перед публикой из-за куска насущного хлеба!.. И еще бы мы не взяли ее к себе?

- Берите у ней уроки, мистрисс Джордж, закричал майор, только не давайте ей квартиры в своем доме. Умоляю вас об этом.

- Фи! фи! сказал Джой.

- Я вас, решительно, не понимаю, майор Валльям, сказала Амелия запальчивым тоном,- вы всегда были так добры и так сострадательны, и вдруг становитесь жестоким к беззащитной женщине. Отчего вам вздумалось запрещать мне оказывать посильную помощь бедной страдалице, покинутой всеми её родственникми? Вам не следует забывать, Вилльям, что она мой старинный друг я...

- Нет, если у вас хороша память, Амелия, вы должны помнить, что Ребекка не всегда была вашим другом, сказал майор, начинавший приходить в раздражительное состояние духа.

Этот несчастный намек сразил окончательно мистрисс Джордж, она бросила на майора сверкающий взгляд и сказала:

- Стыдитесь, стыдитесь, майор Доббин! Стыдитесь, милостивый государь!

И выстрелив этими сентенциями, она величественно пошла в свои будуар и раздражительною рукою захлопнула за собою дверь.

- Как! он не постыдился делать мне такие намеки! сказала она. О, это слишком, слишком жестоко!

Она посмотрела на портрет Джорджа, висевший на своем обычном месте и на миньятюр своего ненаглядного мальчика.

- О, да; о, да, это слишком жестоко с его стороны! Как он осмелился говорить мне об этом, когда я простила ему все? Из собственных уст Вилльяма я слышала несколько раз, как неосновательны были мои подозрения, и как ты был чист и невинен, о великодушный и благороднейший супруг мой!

И, проникнутая внутренним негодованием, она принялась ходить по комнате дрожащими шагами. Затем она облокотилась на коммод, над которым висело изображение покойника, и еще раз устремила на него присталъный взгляд. Его глаза, повидимому, обратились на нее с упреком, и этот упрек становился яснее и яснее по мере того, как мистрисс Эмми смотрела на мимьятюр. Счастливые годы первой девственной любви снова ожили в её воображении с наимельчайшими подробностями. Глубокая рана сердца, незаживленная продолжительным временем, сделалась еще глубже и болезненнее. Эмми не могла перенести упреков супруга, смотревшего на нее из своей вызолоченной рамки. Да, да, она будет принадлежать ему вечно, теперь и всегда, здесь и за гробом.

Бедный Доббин, бедный, старый Вилльям Доббин! Один несчастный намек разрушил здание всей твоей жизни, которое сооружал ты с такими гигантскими трудами! Одно неосторожное слово, и птичка выпорхнула из клетки, которую ты устроивал с таким кропотливым терпением.

Хотя взорами Амелии весьма ясно выражался роковой кризис в её сердце, однакожь Вилльям еще не думал падать духом, и мужественно противостоял угрожающей беде. В сильных выражениях он принялся умолять мистера Седли, чтобы тот защитил свою сестру от козней Ребекки, и заклинал Джоя не принимать ее в свои дом. Он упрашивал Бенгальца навести, по крайней мере, необходимые справки относительно мистрисс Бекки, и сказал, между-прочим, что репутация её слишком заподозрена негодным обществом игроков, среди которых, как он слышал, Ребекка жила до сих пор. Затем Вилльям счел нужным изобразить давнопрошедшие несчастия и упоиянул, каким опасностям подвергался от неё бедный капитан Осборн. Наконец, он старался представить неотразимые доказательства относительно того пункта, что разлука её с мужем, предосудительная во многих отношениях, ничего не говорит в её пользу. Он представил, что общество её для Амелии тем опаснее, что вдова ничего не разумеет в делах света. Никогда еще Вилльям не обнаруживал такого сильного красноречия, способного убедить и растрогать самую черствую душу. Неотразимые аргументы его логики подводились под один общий итог, что Ребекка не должна быть терпима среди порядочных людей.

Будь майор Доббин более запальчив и побольше ловок, ему, по всей вероятности, удалось бы склонить на свою сторону мистера Джоя. Но сановник Индии уже досадовал на превосходство, которое, как ему казалось, беспрестанно обнаруживал над ним майор Доббин, и об этом пункте он уже сообщил несколько замечаний мистеру Киршу впродолжение их путешествия по германским городам. В настоящем случае, запальчивый Бенгалец вышел из себя и объявил наотрез, что он никому не позволит вмешиваться в свои домашния дела; и что, во всяком случае, он сам может и должен защшцать свою фамильную честь. Прибытие мистрисс Бекки окончило разговор приятелей, начинавший уже прннимать довольно запальчивый характер. Она пришла из гостинницы Слона в сопровождении носильщика с её небольшим чемоданом под мышкой.

Ребекка приветствовала хозяина с почтительным вниманием, и сделала довольно холодный реверанс майору. Женский инстинкт сказал ей с первого взгляда, что майор был её врагом, старавшимся расстроить её дружеские отношения к мистрисс Эмми и её брату. Вскоре Амелия вышла из своей комнаты и обняла гостью с величайшим радушием, не обращая в тоже время никакого внимания на майора. Через минуту она бросила на него угрюмый и сердитый взгляд, и в глазах её выразилось презрение, которое едва-ли к кому она обнаруживала впродолжение своей жизни. Теперь, однакожь, действуя под влиянием особенных обстоятельств, она решилась быть сердитой на майора, не подозревая, конечно, что делает величайшую, сумасбродную несправедливость. Пораженный этим, совершенно несправедливым гневом, Доббин ушел, сделав поклон столько же гордый и холодный, как убийственный книксен мистрисс Эмми, небрежно сказавшей ему "прости".

С его уходом, Амелия обнаружила самую задушевную привязанность к Ребекке. Она принялась хлопотать при устройстве комнаты для своей гостьи, показывая на каждом шагу такую удивительную быстроту в движениях и словах, какой еще никогда в ней не замечали. Факт обыкновенный: слабодушные люди, позволив себе какую-нибудь несправедливость, стараются как-можно скорее покончить свое дело. Эмми воображала в простоте сердечной, что, в настоящем случае, она выставляет перед светом необыкновенную твердость духа и вместе чтит достойнейшим образом память покойного капитана Осборна.

Джорджинька между-тем воротился с гулянья к обеденному времени, и нашел, как обыкновенно, четыре прибора за столом; но, к великому его изумлению, на место майора Доббима села какая-то леди.

- Это что значит? спросил юный джентльмен, не скрывая своего изумления. Где же Доббин?

- Майор Доббин сегодня не обедает с нами.

С этими словами Амелия прижала малютку к своему сердцу, поцаловала его с особенною нежностью, разгладила ему волосы, и, наконец, представила его мистрисс Кроли.

- Вот мой сын, Ребекка, сказала мистрисс Осборн, бросая на гостью такой взгляд; в котором ясно выражался вопрос: "Где и когда свет производил такое чудное сокровище?"

Бекки посмотрела на мальчика с неистовым восторгом, и еще неистовее пожала ему руку.

- Милое дитя! сказала она, и вслед затем прибавила: Боже мой, как он похож на моего...

Взволнованная сильнейшими чувствами, она не могла докончить этой речи, но Амелия мигом смекнула, сообразила и постигла, что Ребекка думает о своем собственном, благословенном сыне. Несмотря, однакожь, на сильную грусть, пробужденную печальными воспоминаниями, мистрисс Кроли кушала с большим аппетитом; общество старинной подруги очевидно подействовало благодетельным образом на её разбитое сердце.

За столом, когда Бекки рассказывала многие стародавние анекдоты, Джорджинька не отрывал глаз от новой гостьи, и слушал ее с большим вниманием. Когда подали десерт, Эмми отправилась наверх смотреть за дальнейшими хозяйственными распоряжениямя, а мистер Джой спокойно заснул в креслах, прикрывшись газетой "Galignaui". Джорджинька и гостья сели друг подле друга; мальчик принялся теперь рассматривать ее с величайшшт вниманием, и, накрнец, бросив щипчики, которыми колол орехи, сказал:

- Послушайте-ка, мистриссь...

- Слушаю, сказала Бекки, улыбаясь. Что вам угодно сказать мне, мастер Джордж?

- А вот что: вчера вы были в маске, и я видел вас за рулеткой.

- Тише, тише, маленький шалун! сказала Бекки, цалуя Джорджинькину руку. Твой дядя был также там, ты не должен говорить этого мамаше.

- Ужь, конечно, не должен, отвечал мастер Джордж.

- Мы ужь успели подружиться, как видите, сказала Ребекка Амелии, которая в эту минуту войти в комнату.

И мы в свою очбред должны признаться, что мистрисс Осборн поместила в своем доме умную и достолюбезную компаньйонку.

-

Вспыхнув великим негодованием, мистер Вилльям Доббин, еще непостигавший и даже неподозревавший всей опасности своего бедственного положения, пошел бродить по городу без всякой определенной мысли, плана и цели. Судьба наткнула его на секретаря английского носольства, Тепъуорма, и тот пригласил его к себе на обед. Разговаривая за столом о разных житейских предметах, майор воспользовался случаем спросить дипломата, не знает ли он каких-нибудь подробностей о так-называемой мистрисс Родон Кроли, которая, как говорят, наделала в последнее время много шума в английской столице? Как не знать? Тепъуорм знал наперечет все лондонские сплетни, и приходился, сверх-того, ближайшим родственииком леди Гигант. На этом основании, он излил в открытые уши слушателя такую чудную историю о похождениях мистрисс Бекки, что майор остолбенел. Я сам имел честь присутствовать на этом обеде, и тогда-то главнейшим образом удалось мне собрать все эти факты, послужившие материялом для этого вполне добросовестного и совершенно достоверного рассказа. Тюфто, Стейн, Кроли, все действующия лица и все события, состоявшие в близкой или отдаленной связи с похождениями Бекки, были превосходно очерчены остроумным дипломатом. Он знал все, и разнообразные его открытия громом поразили простодушного и мягкосердечного майора. Кода мистер Доббин объявил, что мистрисс Осборн и мистер Седли взяли Ребекку в свой собственный дом, дипломат разразился самым неугомонным, оглушительным смехом, и сказал, что было бы гораздо приличнее пустить в свою квартиру какого-нибудь колодника из тюрьмы, чем эту всесветную пройдоху.

- Интересно знать, чему-то она научит этого шалуна Джорджа, заключил Тепъуорм.

Эта мысль окончательно сразила бедного майора, и он решился во что бы ни стало, предотвратить бедственные последствия необдуманного поступка мистрисс Эмми.

Поутру в тот день, еще до свидания с Ребеккой, было решено, что Амелия отправится вечером на придворный бал. Там будет удобно объясниться с нею, подумал майор. Воротившись домой, он надел мундир, и отправился ко двору, в надежде увидеть мистрисс Осборн. Но Амелия не поехала на бал. Когда мистер Доббин воротился в свою квартиру, свечи были уже погашены во всех комнатат Седли. Он не мог увидеть ее раньше утра. Неизвестно, какую ночь провел он под влиянием страшной тайны, тяготившей его душу.

В раннии час утра майор Доббин отправил через улицу своего каммердинера с запиской, объяснявшей, что ему предстоит крайняя надобность переговорить с мистрисс Осборн. Посланный воротился с ответом, что мистрисс Осборн больна, и еще не выходила из своей комнаты.

И Амелия также не спала всю эту ночь. Она размышляла о таком предмете, который уже больше сотни раз волновал её слабую душу. Уже не раз хотела она уступить и подчиниться влиянию сильной страсти, но неумолимая мысль снова представлялась её воображению, и она чувствовала, что эта жертва будет для неё слишком велика. Пусть он любит её беспредельно, и с таким постоянством, которому еще не было примеров, но Амелия ничего не может для него сделать. Благодеяния его сыпались на нее щедрою рукою, было время, когда мистрисс Эмми исключительно существовала щедротами этого джентльмена, но что значат благодеяния и постоянство на весах житейского базара? Эмми, в этом отношении, не составляла ни малейшего исключения между мильйонами особ женского пола. Ей ужь, признаться, маскучили эти благодеяния, и вот почему, собственно говоря, маленькая женщина с жадностию воспользовалась малешим предлогом, чтобы разорвать всякие сношения с этим человеком. Теперь она будет свободна.

Майора приняли уже вечером в тот день, часа за два перед обедом. Вместо искреннего и радушного приветствия, к которому он был приучен впродолжение многих лет, Амелия сделала весьма холодный реверанс, и протянула свою крошечнуютперчатку, до которой едва позволила дотронуться майору.

В гостиной была и мистрисс Кроли. Она подошла к прибывшему гостю с улыбкой, и также протянула ему руку. Доббин в смущепии отступил назад.

- Прошу извинить, сударыня, сказал он, я принужден объявить, что пришел сюда не в качестве вашего друга. Совсем напротив.,

- Ах, пожалуйста, майор, увольте нас от всяких историй! перебил взволнованный Джой, нелюбивший никаких сцен в домашнем кругу.

- Желала бы я знать, что такое майор Доббин намерен говорить против Ребекки? сказала Амелия чистым, звучным и ясным голосом, устремив на бедного Вилльяма грозный взгляд.

- Я не терплю в своем доме никаких историй, перебил опять мистер Джой. Вы сделаете мне великое одолжение, майор Доббин, если, на этот раз, уволите нас от своего визита. Покорнейше прошу вас об этом, сэр.

И раскрасневшись как жареный рак, Джой, дрожавший всеми членами, сделал шаг к дверям.

- Великодушный друг мой! сказала Ребекка с детскою наивностью, выслушайте, прошу вас, что намерен сказать против меня майор Доббин.

- Ничего не хочу слушать, ничего, ничего! заревел Джой во весь голос.

И затем, подобрав полы своего комнатного сюртука, он исчез.

- Теперь мы остались только с Ребеккой, сказала Амелия, вы можете, милостивый государь, смело говорить в присутствий двух женщин.

- Такое обращение со мною едва-ли сообразно с вашим характером, отвечал майор с большим достоинством, и вы, Амелия, напрасно вздумали подвергать меня своему гневу. Я пришел исполнить свои долг и могу уверить, что эта обязанность не доставляет мне никакого удовольствия.

- Исполняйте скорее вашу обязанность, майор Доббин, сказала Амелия, уже пачинавшая чувствовать сильнейшую досаду в своей маленькой груди.

Можно вообразить, как вытянулось честное лицо Вилльяма при этой повелительной речи.

- Я пришел сказать... и, так-как вы остались здесь, мистрисс Кроли, то я принужден сказать в вашем присутствии, что, помоему убеждению, вы не можете и не должны, ни в каком случае и ни по какому побуждению, принадлежать к членам семейства моих друзей. Леди, оставившая своего мужа, путешествующая под чужим именем, леди, которая сидит в публичном месте за игорными столами...

- Это было однажды, когда я собиралась на бал, вскричала Бекки.

- ..такая леди, говорю я, не может быть приличной собеседницей для мистрисс Осборн и её сына, продолжал майор Доббин. К этому остается мне прибавить, что есть в этом городе особы, вполне знакомые с вашим поведением, и оне сообщают о вас такие подробности, о которых я не желаю и не смею говорить... в присутствии мистрисс Осборн.

- Вот это, по крайней мере, очень скромный и совершенно удобный способ клеветать на беззащитную женщину, отвечала Ребекка. Вы подвергаете меня обвинениям, таинственным и загадочным, которых и не высказываете; это делает вам честь, майор Доббин. В чем же, спрашивается, обвиняют меня? В неверности к мужу? Я презираю эту клевету и открыто вызываю всех и каждого доказать ее;- вызываю вас самих, милостивый государь. Честь моя неприкосновенна - была, есть и будет, несмотря на ожесточенные преследования моих врагов. В том ли еще вы обвиняете меня, что я бедна, несчастна, бесприютна, отвержена всеми своими родственниками? Так точно, я виновата во всех этих проступках, и судьба карает меня за них каждый день. Караете и вы, майор Доббин. пусти меня, Эмми, и я уйду, куда глаза глядят. Стоит только предположить, что я не встречалась с тобою, и колесо злосчастной моей жизни снова завертится своим обычным чередом. Пройдет ночь, и я опять булу скитаться по всему свету, как странница, для которой нет безопасного приюта под человеческою кровлей. Помнишь-ли, Амелия, какую песню ялюбила петь в свои былые, молодые годы? и тогда я скиталась точно так же, как теперь; и тогда презирали меня, как жалкую, бесприютную тварь; и тогда обижали меня, и безнаказанно издевались надо мною, потому-что некому было вступиться за бедную девушку на этом свете. Пусти меня, Эмми, мое пребывание в твоем доме противоречит планам этого господина.

- Ваша правда, сударыня; сказал майор,- и если в этом доме я имею какую-нибудь власть.

- Власть! Власть!!?? Никакой власти вы не имеете здесь и не будете иметь, майор Доббин, закричала Амелия, сверкая своими гневными глазами. Ребекка, ты останешься со мной. Я не оставлю тебя, потому-что есть на свете изверги, которым приятно преследовать беззащитную женщину; и не буду я обижать тебя, Ребекка, из-за того только, что это могло бы доставить удовольствие майору Доббину. Уйдем отсюда, моя милая.

И обе женщины быстрыми шагами пошли к дверям.

Но Вилльям заслонил собою этот выход. Он взял Амелию за руку и сказал:

- Я непременно должен объясниться с вами, Амелия, угодно ли вам остаться на минуту в этой комнате?

- Он желает говорить с тобою без меня, сказала Бекки, принимая страдальческий вид.

В ответ на это, Амелия схватила её руку.

- Уверяю вас честью, сударыня, что не о вас теперь я намерен говорить с мистрисс Осборн. Воротитесь, Амелия... на одну только минуту.

Амелия посмотрела на свою подругу нерешительными глазами, и отступила на середину комнаты. Ребекка ушла; и Доббин запер за нею дверь. Мистрисс Эмми облокотилась на туалет, и безмолвно смотрела на Вилльяма, губы её дрожали, лицо было бледно.

- Я был в замешательстве, сказал майор после кратковременной паузы,- и начиная говорить с вами, я имел неосторожность употребить слово "власть".

- Да, вы употребили, сказала Амелия

И зубы её заскрежстали при этих словах.

- По крайней мере, Амелия, я имею здесь некоторое право быть выслушанным, продолжал Доббингь.

- То-есть, вы разумеете свои одолжения, оказанные мне? Очень великодушно с вашей стороны напоминать мне об этом, майор Доббин, отвечала Эмми.

- Права, о которых говорю, предоставлены мне отцом вашего Джорджа, сказал Вилльям.

- Вы оскорбили его память, милостивый государь, да, вчера вы оскорбили. Вникните хорошенько, что вы сделали. Я никогда вас не прощу, никогда, никогда! сказала Амелия.

И выстреливая этими маленькими сентенциями, она вся трепетала от гнева и душевного волнения.

- Серьёзно ли вы говорите это, Амелия? сказал Вилльям грустным тоном. Неужели одно неосторожное слово, произнесенное в минуту запальчивости, затмит окончательно в ваших глазах глубокую преданность всей моей жизни? Я надеюсь и уверен, что поступки мои никогда не оскорбляли памяти капитана Осборна, и вдова моего друга не имела до сих пор ни малейших причин делать мне какие бы то ни было упреки. Подумайте об этом когда-нибудь на досуге, и совесть ваша, без всякого сомнения, докажет вам всю неосновательность этого обвинения. Вы начинаете это чувствовать теперь.

Амелия продолжала стоять безмолвно, склонив голову и опустив глаза в землю.

- Нет, Амелия, нет, продолжал Вилльям,- не вчерашняя речь вооружила вас против меня. Или я напрасно изучал и любил вас впродолжение всех этих пятнадцати лет, пди, вчерашния слова послужили для вас только предлогом для выражения мыслей, уже давно затаенных в вашем сердце. Но я знаю вас, Амелия. Я давно привык читать все ваши мысли, и следить за всеми движениями вашего сердца. Я знаю, к чему вы способны, мистрисс Эмми, вы можете привязаться к воспоминаниям, лелеять в своих мыслях мечту и любить фантастический призрак, но сердце ваше не может отвечать на глубокую привязанность, которую могла бы ценить женщина, великодушнее вас. Я, в свою очередь, гонялся за фантастическим призраком все это время. Выслушайте теперь, что я скажу вам однажды навсегда, мистрисс Джордж. Вы недостойны любви, которую я питал к вам до сих пор... И я знал, что этот приз, которого хотел я добиться ценою жизни, не стоит выигрыша. Я был глупец, мечтатель, безумно желавший променять весь запас своих чувств на слабую искру любви, которая могла, по крайнеи мере, на некоторое время вспыхнуть в вашем сердце. теперь - конец моим стремлениям, конец безумным надеждам, и я отказываюсь от бесплодной борьбы... Я не виню вас, Амелия. Вы очень добры, и во всех этих случаях поступали по крайнему своему разумени,; но вы не могли, вы неспособны были возвыситься до той высоты нравственной привязанности, на которой я стоял в отношении к вам; надобно иметь душу, гораздо возвышеннее вашей, чтоб измерить всю глубину этого чувства. Прощайте, Амелия! Я уже давно следил за вашей борьбой. Время положить этому конец. Мы оба утомились, и надоели друг другу.

Страх и трепет объяли мистрисс Эмми, когда Вилльям собственными руками разорвал, наконец, цепь, привязывавшую его к ней, и когда он объявил свою независимость и превосходство. Так давно этот человек привык лежать у её ног, и так давно эта бедная женщина с миньятюрною головкой привыкла попирать его своими башмачками. Амелия вовсе не хотела выйдти за него, но все же ей приятно было держать при своей особе эту ньюфаундлендскую собаку. Ей хотелось, не давая ничего, получить от него все. Такие договоры, говорят, нередко заключаются в делах любви.

С минуту они оба стояли молча с поникшими головами. Амелия продолжала смотреть в землю.

- Должна ли я понимать, что... что... вы хотите нас оставить... Вилльям? сказала она.

Доббин бросил на нее грустную улыбку.

- Мне уже не в первый раз оставлять вас, Амелия, сказал он. Однажды я уехал от вас, и воротился опять к вам через двенадцать лет. Мы были тогда молоды, Амелия. Прощайте. Слишком много жизни я израсходовал на эту борьбу.

Впродолжение этой интересной беседы, дверь в комнату мистрисс Осборн была немного приотворена, и мистрисс Бекки, устремив свои зеленый глазок в это маленькое отверстие, имела случай следить за всеми движениями разговаривающих особ, и не проронила ни одного слова, исходившего из их уст.

"Что за благородное сердце у этого человека, думала мистрисс Бекки,- и как позорно играет им эта глупая женщина!"

Ребекка удивлялась майору, и в сердце её не было ни малейшего негодования против той жестокой роли, которую он принял в отношении к ней самой. То была с его стороны открытая, честная игра, и он дал ей полную возможность отыграться.

"Ах, еслиб у меня был такой муж!" подумала мистрисс Бекки;- я бы не посмотрела на его неуклюжия ноги! Великодушный мужчина с умом и сердцем превосходная находка для умной женщины."

И затем, вбежав в свою комнату, Ребекка оторвала клочок бумажки и написала записку, упрашивая майора остаться в Пумперниккеле на несколько дней, и вызываясь сослужить ему службу при особе мистрисс Эмми.

Таким-образом окончательная разлука совершилась. Еще раз бедный Вилльям подошел к дверям и ушел. Маленькая вдова, затеявшая всю эту историю, осталась победительницею на поле битвы, и приготовилась, вероятно, наслаждаться своей победой. Многия леди позавидуют, конечно, этому триумфу.

К обеденному часу явился Джорджинька, и опять, с великим изумлениен, заметил отсутствие старого "Доба". За столом господствовало глубокое молчание; Джой кушал один за всех, но сестра его не прикоснулась ни к одному блюду.

После обеда, Джорджинька, по обыкновению, развалился на подушках в амбразуре старого окна, откуда открывался вид и на Слона, и на майорскую квартиру. Джорджинька любил производить наблюдения с этого пункта, как некогда бессмертный мистер Пикквик следил за феноменами человеческой натуры, из форточки своей квартиры на Гозъуэльской улице. Предметом, обратившим на этот раз внимание маленького Джорджа, были признаки сильного движения, происходившего в майорской квартире по другую сторону улицы.

- Ба! сказал он,- "ловушку" Доббина вывозят со двора. Что бы это значило.

Ловушкой называлась довольно неуклюжая колымага, купленная майором за шесть фунтов стерлингов. Джорджинька любил подтруиивать над этим экипажем.

Эмми вздрогнула, но не сказала ничего.

- Это что еще? продолжал Джорджинька. Франциск укладывает чемоданы с разным хламом, а Кувд, кривой ямщик, ведет под уздцы трех лошадей. Прескверные клячи. Как он забавен в этой желтой куртке!... Прошу покорно, он впрягает лошадей в майорскую колымагу. Разве Доббин уезжает, мамаша?

- Да, сказала Амелия, он уезжает.

- Куда? Зачем?... Когда он воротится?

- Он... он не воротится, отвечала Эмми.

- Не воротится? вскричал Джордж, и опрометью соскочил с окна.

- Останьтесь здесь, сэр! проревел Джой.

- Останься, Джорджинька, сказала его мать с грустным лицом.

Мальчик принялся бегать по комнате взад и вперед, и беспрестанно вспрыгивал на окно, обнаруживая все признаки нетерпеливого беспокойства и любопытства.

Между-тем в колымагу майора заложили лошадей. Багаж продолжали укладывать. Франциск вынес из ворот шпагу своего господина, его трость и зонтик, связал все это вместе, и положил в кузов экипажа. Затем были вынесены бритвенный прибор и старый жестянный ящик с треугольной шляпой майора. Наконец явилась старая, грубая шинель, на красной камлотовой подкладке, защищавшая майора от всяких бурь и непогод впродолжение пятнадцати лет, и которая "manchen Sturm erlebt" как гласила современная немецкая песня. Она помнила ватерлооскую битву, и прикрывала обоих друзей, Джорджа и Вилльяма, в ноч перед победой.

Затем вышел старый Бурк, квартирный хозяин, за ним опять Франциск с последними господскими узлами, и за ним, наконец, сам майор Доббин.

Бурк принялся цаловать своего жильца с большим усердием. Майора все любили, и ему трудно было высвободиться теперь от этих энергических доказательств сердечной привязанности.

- Нет, ужь как хотите, я побегу, ей-Богу! закричал мистер Джордж.

- Отдай ему эту вещицу, сказала Бекки, доложив свою записку в руку мальчика.

Джордж пустился бежать из всей мочи, и через минуту был уже на противоположной стороне улщы. Рыжий ямщик похлопывал бичом.

Вилльям, освободившийся наконец от объятий хозяина, сел в свою колымагу. В одно мгяовение Джорджинька вспрыгнул на передок экипажа, и, обвив руками шею майора, припялся цаловать его с большим жаром, и засыпал его множеством разнообразных вопросов. Затем он, опустив руки в карман своего жилета, подал ему записку. Вилльям схватил ее с нетерпением, и открыл дрожащею рукою, но вдруг физиономия его изменилась, он изорвал бумагу на несколько клочков и выбросил из экипажа. Он поцаловал Джорджиньку в голову, и мальчик, приставив кулаки к своим глазам, вышел наконец из колымаги при содействии Францнека, но вместо того, чтоб пдти домой, он остановился на панели.

- Fort, Schwager!

Франциск вспрыгнул на козлы, рыжий ямщик хлопнул бичом, лошади поскакали, Доббин опустил свою голову на грудь. Он не оглянулся на "Телячью Голову", и не заметил наблюдений, делаемых из окна этой гостинницы.

Оставшись один среди улицы, Джорджинька залился горькими слезами, и сделался интерссным предметом наблюдений для праздных зевак. Он плакал навзрыд даже ночью, и горничная Эмми, для утешения мальчика, принесла ему абрикосового варенья, но чтоб оказать еще более действительную помощь, мисс Пойм завторила Джорджиньке самыми горькими слезами. Все бедные и честные люди, все, кто только знал майора, любили искренно этого великодушного и простосердечного джентльмена.

Что жь касается до мистрисс Эмми... Но ведь мы знаем, что она была спокойна. В утешение её остается над коммодом портрет капитана Осборна в золотой рамке.

ГЛАВУ LXVI.

Родины, бракосочетания и смертные случаи.

Мистрисс Бекки, как мы видели из её записки, решилась оказать свое содействие майору, и увенчать его нежную любовь вожделенным успехом, но в чем собственно должен был состоять её план - это до времени содержалось в глубочайшей тайне. Впрочем, на первый раз, ей надлежало позаботиться о собственном своем благосостоянии, и у Ребекки оказалось множество дел, неимевших никакого отношения к сердечному счастию майора.

После шумных сует и бурных треволнений, Ребекка вдруг и совершенно неожиданно очутилась в чистой и опрятной квартире, среди скромных, тихих и добродушных особ, с какими уже давно не встречалась она виродолжение своей бродячей жизни. Она, как мы знаем, любила эту жизнь, и находила в ней весьма много удовольствий, но были минуты, когда Бекки, несмотря на цыганские наклонности, с наслаждением мечтала о тихом домашнем очаге. Так, любитель аравийских степей, привыкший кочевать с своими верблюдами среди неизмеримых песков, непрочь ипогда отдохнуть под тенью развесистого дерева, на берегу прозрачного ручья, и случается иногда, что, наскучив уединенной жизнью, он с наслаждевием останавливается в больших городах, разгуливает по базарам, прохлаждается в бане, и читает алкоран в мечети. Палатка Джоя и его пилав были очень привлекательны для нашей измаэлитки. Она удержала стремление своего коня, развесила воинственное оружие, и расположилась с большим комфортом у камина. Такой отдых, после недавнего беспокойства, был конечно невыразимо сладок и приятен.

Вполне довольная собой, она решилась также доставить удовольствие своим ближним, и нам известно, что мистрисс Бекки владела неподражаемым исскуством настроивать на веселый лад всех, приходивших с нею в соприкосновение. И прежде всех развеселила она Джоя. Впродолжение кратковременного свидания на чердаке "Слона", она нашла средство возвратить к себе благорасположение этого джентльмена. Затем, в одну неделго, сановник Индии повергся к её стопам, и безусловно подчинился её воле. Он уже не спал после обеда, как это водилось за ним прежде, в скучном обществе мистрисс Эмми. Он разъезжал с Ребеккой в коляске, беспрестанно зазывал гостей, и устроивал пиршества, чтоб доставить удовольствие своей гостье. Тепъуорм, секретарь посольства, отзывавшийся с такими сарказмами о нашей героине, приехал однажды пообедать к мистеру Джою, и с той поры ездил уже каждый день, чтоб засвидетельствовать свое искреннее почтение мистрисс Бекки. Бедняжка Эмми, никогда неотличавшаеся ораторским талантом, и теперь всегда почти мрачная и безмолвная после разлуки, с майором, была совершенно и окончательно забыта в присутствии своей гениальной подруги. Посланник Франции был столько же очарован высокими талантами мистрисс Кроли, как и английский его соперник. Немецкие дамы, никогда нелюбившие сплетней большего света, способных иной раз очернить даже олицетворенную невинность, были почти все в восторге от очаровательной собеседницы мистрисс Осборн.

Вскоре узнал весь Пумперниккель, что Ребекка происходит из древней английской фамилии, и что супруг ея, полковник гвардии, был губернатором на Ковентрийском Острову. Развод её с ним не мог ни по какому поводу произвести невыгодного впечатления в той стране, где до сих пор еще читают Вертера, и где "Wahlverwandsehaften" Гёте считаются гениальным литературным произведением в эстетически умозрительном смысле. Этим обстоятельством вполне объясняется популярность мистрисс Бекки среди пумперниккельских гражданок. Дом мистера Джоя засиял и заблистал с водворением Ребекки в аппартаментах его сестры. Она пела, играла, смеялась, говорила на двух или на трех языках, привлекала к себе всех, и заставила Джоя убедиться душевно, что все эти гости собираются к нему из уважения к его собственным талантам и высокому положению в свете.

Мистрисс Эмми перестала быть хозяйкой в своем собственном доме, кроме тех случаев, когда надлежало выплачивать счеты "Телячьей Голове", но Бекки открыла средство веселить и эту отставную хозяйку. Она беспрестанно говорила ей o майоре Доббине, и старалась доказать, что это самый велико душный и благороднейший из смертных, и что она, мистрисс Эмми; поступила некоторым образом безчеловечно в отношении к этому джентльмену. В оправдание своего поведения, Амелия сказала, что нельзя думать о втором браке после смерти одного из совершеннейших мужей. Это, однакожь, не мешало ей с удовольствием слушать панегирики майору, и она сама, раз двадцать в сутки, заводила речь об этом интересном предмете.

После этого уже ничего не стоило приобресть благосклонность маленького Джорджа и домашней прислуги. Горничная мистрисс Эмми, как сказано, была всей душой привязана к великодушному майору. Досадуя сначала на Ребекку, как на исключительную причину удаления его из "Телячьей Головы", она вскоре потом примирилась с мистрисс Кроли, потому-что видела в ней самую ревностную поклонницу и защитницу Вилльяма. И когда, после вечерних собраний, обе миледи сидели в будуаре, мисс Пайн, расчесывая им волосы, всегда находила удобный случай ввернуть ласковое словечко в пользу великодушного майора. Это заступничество никогда не сердило Амелию, и Ребекка, с своей стороны, тем усерднее сочиняла панегирики изгнанному другу. Такое ходатайство возышело желанный успех. Она беспрестанно заставляла Джорджа писать к нему письма с неизбежными постскриптами, свидетельствовавшими искреннее почтение и преданность от его мамаши. И, странное дело: портрет, висевший на стене, уже не смотрел на нее суровыми глазами, и не делал больше никаких упреков.

Мистрисс Эмми, если сказать правду, была не очень счастлива поосле своего геройского поступка. Она сделалась рассеянною, нервозною, молчаливою, и что всего страннее, в ней обнаружилось желание нравиться, которого, до той поры, никто не замечал в скромной и робкой вдове. К несчастию, однакожь, розы на её щеках увидали с каждым днем, и Амелия начала чувствовать разные болезненные припадки. Для развлечения себя, она пробовала петь разные песенки, любимые майором, и между-прочим, одну из них: "Einsam bin ich nicht allein". Это произведение Вебера, знакомое в ту пору всем нежным сердцам, свидетельствует, конечно, наглядным образом, что Frauen und Madchen всегда умели петь и любить. Случалось однакожь, что, на самой середине этой поэтической песни, мистрисс Эмми вдруг вставала с своего места, и удалялась в смежную комнату, вероятно затем, чтобы любоваться на портрет своего покойного супруга.

После Доббина осталось несколько книг с собствениюручными его надписями на заглавных листах; например: немецкий словарь, где на заглавном листе было изображено: "Вилльям Доббин, майор Трилльйонного полка", "Английский путеводитель в чужих краях" с тем же начертанием, и еще два или три волюма, составлявших собственность майора. Эмми убрала их в один из ящиков своего коммода, туда, где лежали её булавочные подушечки, рисовальный портфель, и под тем самым местом, над которым возвышались миньятюры двух Джорджей. Замечателен еще вот какой факт: уезжая из Пумперниккеля, майор позабыл свои перчатки в гостиннице "Телячьей Головы": Джорджинька, роясь однажды в коммоде своей матери, отыскал их в одном из потаенных ящиков, где оне лежали, сложенные весьма бережно и красиво.

Эмми скучала, и отказалась почти от всяких обществ. Главнейшим её удовольствием в эти летние вечера было гулять с Джорджинькой по окрестностям Пумперниккеля, между-тем, как Ребекка наслаждалась обществом Джозефа. Мать и сын всего чаще рассуждали о майоре, причем Амелия употребляла выражения, вызывавшие невольную улыбку на лице мальчика. Так она сказала ему, что майор Вилльям, по её мнению, самый благородный, великодушный, честный, самый храбрый и, вместе, скромный джентльмен, каких еще и не бывало. В другой раз Амелия объявила сыну, что оба они всем своим благосостоянием одолжены предупредительной заботливости этого несравненного друга, и что было время, когда он один только доставлял им средства к существованию. Продолжая развивать эту тэму, мистрисс Эмми намекнула, что майор всегда заботился о них лучше всякого родственника, обнаруживая притом редкую деликатность в своих поетупках.

- Это я хорошо знаю, мамаша, заметил Джордж. Доббин не любит говорить о себе, хотя все товарищи превозносят его до небес.

- Да и твой отец любил его больше всех, сказала Амелия. Они подружидись еще в детстве. Покойник часто рассказывал мне, как Вилльям однажды защитил его от одного из своих товарищей. С той поры они никогда не разлучались до последней минуты, когда отец твой был убит.

- Что жь? Доббин убил того человека, который убил моего отца? спросил Джордж. Убил, без всякого сомнения, или по крайней мере, хотел убить, ужь это я знаю. Не так ли, мамаша? Вот дайте мне только вырости и столкнуться с этими Французами!..

В таких беседах мать и сым проводили большую часть своих досугов. Безхитростная женщина сделала мальчика поверенным всех своих тайн. Джорджинька был также другом Вилльяма, как и все, имевшие случай познакомиться с ним покороче.

Чтобы не отстать от милаго друга в излиянии сердечных ощущений, мистрисс Бекки повесила миньятюрчик в своей собственной комнате к великому изумлению и потехе весьма многих особ и к душевному наслаждению самого оригинала, которым был не кто другой, как приятель наш, Джозеф Седли. При первом возобновлении знакомства с этим джентльменом Ребекка, явившаеся из "Слона" с весьма незначительным запасом узелков фантастического содержания, отзывалась весьма часто с большим уважением о своем багаже, оставленном в Лейпциге, откуда она ожидает посылки со дня на день. Как скоро вы встречаете путешественника, беспрестанно рассуждающего о великолепии его багажа, покинутого там-то и там-то, будьте уверены, милостивые государи, что сей путешественник - шарлатан, который собирается водить вас за нос.

Но мистер Джой и скромная его сестрица не знали этой истины, основанной на многосложных наблюдениях человеческой природы. Им не было, повидимому, никакого дела до всех этих сокровищ, хранившихся в невидимых сундуках мистрисс Бекки; но так-как в настоящее время, костюм её был довольно некрасив и совершенно истаскан, то Амелия решилась снабдить ее разнообразными запасами из своего собственного гардероба, и затем отправилась к лучшей пумперниккельской модистке, снабдившей Ребекку всеми принадлежностями туалета. На ней, как вы можете представить, не было теперь изорванных воротничков, и плечь её не прикрывали более полинялые шелковые платки.

С переменою жизни, мистрисс Бекки изменила также большую часть своих привычек. Она перестала румяниться, и уже не прибегала более к возбудительному средству, почерпаемому из разнокалиберных бутылок. Только два или три разд, в прекрасный летний вечер, уступая неотвязным просьбам Джоя, мистрисс Бекки, в отсутствие своей подруги, гулявшей за городом, угощала себя спиртуозным напитком в чрезвычайно умеренном количестве. Зато, с водворением её в Телячьей Голове, каммердинер Джоя испортился в-конец: этот каналья Кирш почти не отрывался от бутылки, и случалось иной раз, что он сам приходил в изумление, замечая, с какой быстротою уменьшался коньяк мистера Седли. Но все это вздор, конечно, и мы с презрением отвращаемся от этого предмета. При вступлении в благородное семейство, Бекки перестала, по крайней мере в большом котичестве, употреблять спиртуозные напитки.

Наконец багаж из Лейпцига был привезен это, собственно говоря, были три крошечные сундучка, совершенно неблистательной наружности, и никто не заметил, какие сокровища вынимала оттуда мистрисс Бекки. Мы даже не можем сказать наверное, было ли там что-нибудь в роде украшений, принадлежащих к женскому туалету. Известно, впрочем, что в одном сундуке хранилась шкатулка - та самая, которую разгромил некогда бешеный Родон Кроли, приступивший к ревизии вещей и денег своей супруги, и в шкатулке - портрет весьма замечательной работы. Бекки повесила его на гвоздике в своей комнате, и поспешила отрекомендовать его мистеру Джою. То был портрет джентльмена, нарисованный карандашом, за исключением лица, на котором сияли самые свежия розы. Джентльмен выезжал на слоне из-за группы кокосовых деревьев, и за ним, в отдалении, на заднем плане, виднелась индийская пагода. То была восточная сцена.

- Ах, Боже мой, это мой портрет! вскрикнул Джой при взгляде на миньятюр.

Так точно, на портрете сиял сам мистер Джой, молодой и прекрасный, в нанковой куртке, фасона, употреблявшагося в первых годах девятнадцатого века. То была старая картина, висевшая некогда на Россель-Сквере.

- Я купила его, сказала Бекки голосом, дрожавшим от внутреннего волнения;- мне казалось, что я могу принести некоторую пользу своим друзьям. Я никогда не расставалась с этой картиной, и не расстанусь.

- Неужели? вскрикнул Джой с выражением несказанного самодовольствия и восторга, неужели вам дорога эта картина из-за меня?

- Ах, вы сами знаете это, мистер Седли! сказала Бекки, но кчему говорить об этом? Зачем думать... зачем оглядываться назад? Теперь ужь слишком поздно.

Беседа этого вечера была восхитительна и усладительна для Джоя. Эмми воротилась домой слишком поздно, и, утомленная продолжительной прогулкой, отправилась прямо в постель с больною головой. Бенгальский сановник и прекрасная его собеседница сидели в гостиной вдвоем, и Амелия слышала из смежной комнаты, как Ребекка напевала Джою старые песни 1814 года. Всю эту ночь он не сомкнул глаз, так же как и его сестра.

Был июнь, и, следовательно, высший лондонский сезон. Мистер Джой, как следует всякому порядочному путешественнику, читал каждый день несравненный листок "Galignani", и перед завтраком забавлял сводх дам извлечением из этой газеты. Здесь каждую неделю описывались подробно все движения британской армии, в которой Джой, как военный человек, принимал жйвейшее участие. Вот что прочитал он однажды за чашкой кофе:

"Прибытие Трилльйонного полка. Гревзенд, июня 20. Сегодня утром прибыл из Индии корабль "Рамчондер", и остановился в нашей гавани. На нем находилось 14 офицеров и 132 солдата Трилльйонного полка. Трилльйонный полк отправился в Индию немедленно после ватерлооской битвы, где он ознаменовал себя блистательными подвигами, и где вскоре потом отличился в бурмимйской войне. Ветеран полковник, сэр Михаил Одауд, кавалер Бани, остановился здесь с своей супругой и сестрою, и с ними прибыли сюда капитаны: Поски, Стоббль, Макро, Меллони; поручики: Смит, Джонс, Томпсон, Фредерик Томсон; прапорщики: Гикс и Греди. Полковая музыка играла на пристани национальный гимн, и необозримые толпы громкими и торжественными восклицаниями приветствовали храбрых ветеранов, когда они шли в гостинницу Вейта, где уже заранее был устроен пышный банкет для сих защитников Старой Англии. Впродолжение пиршества радостные восклицания народа продолжались беспрерывно, и были наконец выражены с таким энтузиазмому что леди Одауд и полковник вышли на балкон, и выпили за здоровье своих соотечественников по бокалу превосходнейшего кларета".

В другой раз мистер Джой прочел краткое известие о соединении майора Доббина с Трилльйонным полком в Четэме. Вскоре после этого, имя его появилось в списке вновь произведенных подполковников. Старый маршал Тюфто скончался на возвратном пути из Мадраса, и на место его был назначен полковник, сэр Михаил Одауд, в чине генерал-майора, с тем, однакожь, чтобы он продолжал командовать знаменитым Трилльйонным полком.

Амелия уже знала отчасти некоторые из этих военных распоряжений. Переписка между Джорджем и его опекуном не прекращалась. Вилльям, после своего отъезда, писал два или три раза, но содержание его писем отличалось такоий холодностию, что бедная женщина почувствовала в свою очередь совершеннейшую утрату всякого влияния на этого человека, и увидела, что майор действительно был теперь, выражаясь его словами, независим и свободен. Он оставил ее, и мистрисс Эмми была несчастна. В памяти ея, живее чем когда-либо, возобновились все эти безчисленные услуги майора, его глубокая преданность и бескорыстная любовь, отвергнутая с такою глупою жестокостью. И чем больше мистрисс Эмми задумывалась над этими воспоминаниями, тем сильнее она упрекала себя за безразсудную вспышку, и тем яснее становилось для нея, что безценное сокровище любви ускользнуло из её рук однажды навсегда.

Она не ошиблась. Вилльям действительно промотал все сокровище своего сердца. Он уже не любил её попрежнему, как ему казалось, и не будет любить никогда. Тем не менее, однакожь, этот род глубокой привязанности, продолжавшейся целые пятнадцать лет, должен был, по естественному ходу вещей, оставить весьма заметные следы в разбитом сердце. Вилльям в свою очередь задумывался чаще и чаще.

- Нет, говорил он сам себе, я обманывался жестоким образом, и настойчивость моя перед этой женщиной была безумна. Если бы Амелия была достойна этой любви, сердце ея, без всякого сомнения, давно бы принадлежало мне. Я бродил тут в лабиринте заблуждений. Да и что такое вся наша жизнь, как не сцепление ошибок, более или менее грубых? Если бы я и достиг своей цели, разочарование могло бы сделаться моим уделом не дальше как на другой день после победы. Зачем же тосковать понапрасну, или стыдиться своего поражения?... Кончена комедия! сказал мистер Доббин - пойду опять по прежней дороге, и весь углублюсь в свои должностные заботы. Буду обедать за общим столом, и слушать бесконечные рассказы шотландского хирурга. Дряхлым инвалидом выйду в отставку с пенсионом половинного жалованья, и старые сестры будут бранить меня в бесконечные часы своих досугов. "Ich habe geliebt und gelebet", как говорит девушка в шиллеровом "Валленштейне". Судьба моей жизни решена. Заплати счеты и подай мне сигару. Справься, Франциск, что дают сегодня в театре. Завтра мы садимся на пароход.

Речь эта была произнесена в Роттердаме, и каммердинер Франциск понял только заключение, относившееся к нему лично.

Пароход "Батавец" стоял в гавани. Доббин с горестью взглянул на то место палубы, где он и мистрисс Эмми сидели вместе в счастливые дни путешествия за границу. Что такое хотела сказать ему мистрисс Кроли? Фи! Завтра летим в Англию, к берегам благословенной отчизны.

-

В начале июля, все пумперниккельское общество высшего полета разъехалось, по разным местам, на минеральные воды, чтобы пить целительную влагу из самых колодцев. Повсюду было очень весело: гуляли верхом на ослах, играли в редутах, объедались за общими столами, и никто не делал ничего Английские дипломаты отправились в Теплиц и Киссинген; французские их соперники заперли свою Chancellerie, и поскакали на свой очаровательный Boulevard de Garu. Все представители и представительницы высшего пумперниккельского круга, все, что только имело притязание на высший тон, разбрелось, куда кто мог и кто куда попал. Уехал и доктор фон-Глаубер, лейб-медик, и супруга его, баронесса. Минеральный сезон был золотою эпохой для медицинской практики, и доктор Глаубер, привыкший всю свою жизнь соединять полезное с приятным, отправился в Остенде, где баронесса, с тысячами других особ германского происхождения, должна была полоскаться в морских ваннах.

Интересный субъект медицинской практики, мистер Джой, был, что называется, дойною коровой для фон-Глаубера, и тот, без малейшего труда, убедил его провести остальную часть лета в этом безобразном приморском городе, куда надлежало взять и Амелию, так-как расстроенное её здоровье необходимо требовало медицинских пособий на берегу моря. Для мистрисс Эмми было все равно, куда бы не ехать. Джорджинька запрыгал и пришел в бешеный восторг при мысли о скорой поездке.

И поехали. Бекки, само-собою разумеется, заняла четвертое место в колеснице Джоя, слуги поместились на козлах. Мистрисс Кроли опасалась, не без основания встретить, впродолжение этого путешествия кое-кого из своих дорожных приятелей и знакомых, которые не постыдятся распустить о ней злонамеренную молву, но она приготовилась мужественно встретить все эти сплетни, и противопоставить им замысловатую историю своего собственного сочинения. И чего ей бояться? Она запустила такой якорь в чувствительное сердце Джоя, что пошатнуть его могла только отчаянная буря. Поэтическая картина доканала окончательно жирного сановника Калькутты. Бекки уложила миньятюр в шкатулку, полученную ею в подарок от Амелии в давно-прошедшие годы. И мистрисс Эмми озаботилась также взять своих пенатов, которые, через несколько времени, украсили её новый будуар в остендской гостиннице, чрезвычайно дорогой, неопрятной и грязной.

Амелия начала брать ванны и гулять в сопровождении своей неразлучной подруги. Многия особы, при встрече с мистрисс Кроли, круто отворачивались от неё с каким-то весьма странным и озабоченным видом, но Амелия не знала никого, не замечала ничего, и Ребекка не считала нужным объяснять, что совершается перед невинными глазками её патрона.

Нашлись, впрочем, великодушные особы, которые весьма охотно признали в мистрисс Родон свою старую знакомку - охотнее, может-быть, чем сама этого желала мистрисс Кроли. К числу этих особ принадлежали между прочим майор Лодер и отставной капитан Рук, любившие гулять около ванн с трубками в зубах, и заглядывать под шляпки женщин. Им не стоило ни малейшего труда отрекомендоваться мистеру Джозефу Седли, и получить доступ в избранный кружок этога джентльмена. Они входили в его дом запросто, без всякой церемонии, была ли Бекки дома или нет, и гостиная мистрисс Осборн сделалась для них настоящим притоном. Они принимали участие в роскошном столе щедрого Бенгальца, курили, пили, смеялись, хохотали, и по дружески называли его "Старым павлином".

- Что это они говорят, мамаша? спросил Джордж, нелюбивший этих джентльменов. Я слышал, как вчера майор сказал мистрисс Кроли: "Нет, Бекки, нет, ты ужь слишком держишь на привязи этого мясистого павлина. Поделимся хоть косточками, не-то, я, чорт побери... ходи у меня в аккурате, Бекки!" Что это значит, мамаша, "ходить в аккурате?" Что хотел сказать майор?

- Майор! не называй его майором, запальчиво сказала мистрисс Эмми. Почему я знаю, что все это значит?

Постоянное присутствие этих двух приятелей было невыносимо для мистрисс Осборн. Полупьяные и всегда пропитанные табачным дымом, они осмеливались говорить ей дерзкие комплименты, и нахально смотрели на нее за обеденным столом. Капитан был дерзок, и Амелия, оскорбленная грязными выходками, соглашалась под конец видеть его не иначе, как в присутствии маленького Джорджа.

И Ребекка - должно отдать ей справелливость - старалась, повозможности, не оставлять своей подруги наедине с этими господами. Майор поклялся, что он, рано или поздно, приберет вдовушку к своим рукам. Он и его товарищи держали пари, кому из них достанется "этот лакомый кусочек". Амелия ничего не знала об этих планах двух волокит, тем не менее она чувствовала в их присутствии невольный ужас, и готова была бежать от них хоть на тот край света.

Со слезами умоляла она брата ехать на родину как-можно скорее. Не тут-то было. Мистер Джой, слишком тяжелый на подъем, отчаянно привязался к своему доктору, и были, вероятно, другия узы, державшие его в Остенде. Известно, по крайней мере то, что мистрисс Кроли, по некоторым обстоятельствам, не желала так скоро ехать в свою отчизну.

Наконец мистрисс Эмми решилась на отчаянный поступок. Она написала письмо к некоему другу, жившему, с недавнего времени, по другую сторону пролива. Дело известное, что об этом письме Амелия не сказала никому ни одного слова. Она сама, под кашмировою шалью, снесла его на почту, так-что никто и ничего не мог заметить. Только, при встрече с Джорджинькой, на возвратном пути из почтамта, она разрумянилась и раскраснелась, и вечером, с особенною горячностию, прижимала малютку к своей груди. Весь этот день она не выходила из своей комнаты. Бекки была уверена, что её напугали майор Лодер и капитан Рук.

- Однакожь, надобно положить этому конец, рассуждала сама с собою мистрисс. Бекки. Ей не следует оставаться в этом месте. Пусть она уезжает, чем скорее, тем лучше, Глупая плакса все еще тоскует об этом болванчике, что протянул ноги за пятнадцать лет назад. Это из рук вон. Надобно ее выдать замуж. Из этих двух волокит не годится для неё ни тот, ни другой. Обвенчаем ее на бамбуковой трости. Сегодня вечером я устрою это дело.

Вечером Ребекка, с чашкой чаю в руках, вошла в комнату Амелии, и застала ее, по обыкновению, в обществе двух миньятюров. Она была в печальном и грустном расположении духа. Ребекка поставила перед нею чашку.

- Благодарю, сказала мистрисс Эмми.

- Выслушай меня, Амелия, сказала Ребекка, маршируя по комнате взад и вперед, и посматривая на свою подругу с жалким и презрительным видом. Мне надобно поговорить с тобою. Ты должна уехать отсюда и удалиться от наглой докучливости этих людей. Мне вовсе не хочется подвергать тебя незаслуженным неприятностям, но если ты останешься здесь, эти люди могут оскорбить тебя жестоким образом. Не спрашивай, как я их знаю. Я всех знаю. Джой не может защитить тебя, он слишком толст и слаб для этой цели, ему самому нужна нянька. Сама по себе ты столько же можешь жить в свете, как грудной ребенок. Тебе непременно следует выйдти замуж, или, ты пропадешь ни за грош вместе с своим ненаглядным сынком. Тебе нужен муж, неразумное дитя. Благороднейший человек, каких немного на свете, тысячу раз предлагал теое свою руку, и ты, неблагодарное создание, была столько безумна, что оттолкнула его от себя.

- Что делать, Ребекка? сказала Амелия дрожащим голосом. Мне самой хотелось любить... но... но я не могу забыть...

И она кончила фразу нежным взглядом на миньятюр.

- Кого? вскричала Ребекка. Ты не можешь забыть этого тщеславного пустомелю, конфектного денди? Но между ним и твоим честным другом - такое же расстояние, как между тобой и королевой Елисаветой. Помилуй, этот человек скучал тобой, и еще невестой бросил бы тебя, как тряпицу, еслибы Доббин не заставил его жениться на тебе! он сам мне признавался в этом. Он не заботился о тебе. Он смеялся над тобой почти в глаза, и в довершение, объяснился мне в любви через неделю после твоей свадьбы.

- Ты лжешь, Ребекка, лжешь, лжешь! вскричала Эмми, быстро вскочив с места,

- А вот не хочешь ли взглянуть, как я лгу, сказала Бекки веселым тоном, вынув из-за пояса бумажку, и бросив ее на колени своей недоверчивой подруге. Ты знаешь его почерк. Он отдал мне эту записку перед твоим носом, и, как видишь, глупец вызывался меня похитить накануне своей смерти. Пуля оказала ему чудесную услугу.

Эмми уже не слышала этих слов. Она смотрела на письмо. Этот самый billet-doux покойный Джордж Осборн всунул в букет мистрисс Кроли на балу у герцогини Ричмондской. И Ребекка сказала цравду: глупец упрашивал ее бежать.

Эмми опустила голову на грудь, и - разумеется, заплакала, но думать надобно, что это уже последния слезы в этой книге. Бекки стояла перед ней, и с почтением наблюдала эту рыдающую невинность, закрывшую глазки своими руками. Кто может анализировать эти слезы, и сказать наверное, сладки оне или горьки? О том ли сокрушалась Эмми, что идол её жизни рухнул с пьедестала и разбился в-прах у её ног, или о том, что любовь её была отвергнута и поругана недостойно? Могло, впрочем, и то статься: Амелия радовалась при мысли, что теперь нет больше роковой преграды между нею и новою, истинною привязанностью к великодушному другу.

"Теперь уже ничто больше не удержит меня, думала мистрисс Эмми. Я могу любить его от всего сердца. И я буду любить его, буду, буду, если только он простит меня и возьмет к себе."

Думать надобно, что эти мысли взяли перевес над всеми другими чувствами в сердце мистрисс Эмми. Скоро она утешилась. Ребекка цаловала ее и старалась успокоить, обнаруживая таким-образом симпатию, которой до сих пор мы еще не замечали в мистрисс Кроли. Она обращалась с Эмми, как с ребенком, и гладила ее до головке.

- Возьми теперь бумагу, перо, чернила, и напишем сию же минуту, чтоб он приехал, сказала Ребекка.

- Я... я уже писала к нему сегодня утром, отвечала Эмми, зардевшаеся самым ярким румянцем.

Бекки залилась веселым смехом.

- Un biglietto? Eccola qua! запела она, как синьора Розина.

И пронзительная песнь её раздалась по всему дому.

-

Через два утра после этой маленькой сцены, Амелия встала очень рано и пошла с Джорджинькой гулять на пристань. День был мрачный, бурный и дождливый, Амелия не спала всю ночь, прислушиваясь к завыванию ветра, и душевно сожалея о плавающих и путешествующих в такую погоду. Несмотря, однакожь, на чрезмерную усталость и печальное расположение духа, она хотела гулять как можно долее. Взоры её постоянпо были обращены к западу, и с участием следили за бурными волнами, прибивавшимися к берегу. Дул сильный ветер, и дождевые капли били по лицу мистрисс Эмми и её сына. Оба они молчали: изредка только мальчик обращал к своей спутнице несколько слов, обнаруживавших его беспокойство.

- В такую погоду он не поедет, сказала мистрисс Эмми.

- А я, так уверен, что поедет, держу десять против одного, отвечал мальчик. Посмотри-ка, мамаша, вон там, кажется, дымится пароход.

И Джордж указал на точку, едва видневшуюся на отдаленном пункте моря.

Через несколько минут оказалось несомненным, что то был действительно пароход, но из этого, покамест, еще ровно ничего не следовало. Могло статься, что Вилльяма не было в числе пассажиров, может-быть он не получил письма, или получил, да не захотел ехать. Тысячи опасений этого рода, одно за другим прокрадывалмсь в беспокойное сердце Эмми.

Пароход между-тем приближался с замечательною быстротою. В руках Джорджиньки был щегольской телескоп, с которым он управлялся мастерски. Он поминутно смотрел в даль на дымящуюся трубу, и сообщал своей матери о последствиях своих наблюдений. Наконец он ясно рассмотрел самый флаг английского парохода, колыхавшийся от ветра. Сердце его матери забило сильную тревогу.

Эмми попробовала сама вооружиться телескопом, и утвердив его на плече Джорджа, открыла свои наблюдения, но перед глазами её вертелось какое-то черное пятно без определенной формы и вида. Больше ничего не заметила мистрисс Эмми.

Джорджинька взял опять телескоп, и навел его на пароход.

- Ах, как он славно прорезывает волны! сказал мальчнк. На палубе, однакожь, всего только два человека, кроме штурмана. Один лежит, закутавшись в шинель... Ура! Это Доббин!

Он захлопнул телескоп, и обвился руками вокруг шеи своей матери. Душевное расположение мистрисс Эмми изменилось с необыкновенной быстротой, и она, выражаясь словами любимого поэта ???????? ????????, то есть, слезами засмеялась. Как иначе? Она была уверена, что это Вилльям. Другому некому и быть. Ведь она лицемерила, когда говорила, что он не поедет. Разумеется, он поедет, разве он смел не поехать? Не смел, она знала это заранее.

Еще минута, и пароход был почти у пристани. Мать и сын побежали встретить пассажиров, причем ноги мистрисс Эмми дрожали и подкашивались. Ей бы хотелось опять стать на колени между небом и землею, и произнести свою торжественную молитву. Чувства благодарности переполнили всю её душу.

Вследствие дурной погоды на пристани вовсе не было посторонних зрителей, и только один коммиссионер таможни встретил пассажиров. Шалун Джордж также убежал, и когда джентльмен в старой шинели на красной подкладке выступил на берегь, никто не был свидетелем сцены, которая тут произошла. Мне, впрочем, известна эта сцена:

Маленькая леди в промокшей белой шляпке выбежала навстречу джентльмену, с жаром поцаловала его руку, и в одно мгновение исчезла под складками его старого плаща. Джентльмен, думать надобно, крепко прижал ее к своему сердцу, и держал в своих объятиях таким-образом, чтобы она не могла упасть на землю. Какие слова вырывались из её уст, доложить не могу. Я расслышал только:

- Прости... виновата... Вилльям... милый, милый... поцалуй... еще, еще.

Одним словом сцена под шинелью, как видите, вышла очень нелепая. Вынырнув, наконец, из-под этого убежища, мистрисс Эмми крепко ухватилась за руку милаго друга, и смотрела ему прямо в лицо, исполненное вместе грусти, сожаления и нежной любви. Амелия поняла этот упрек, и опустила свою головку.

- Да, ужь пора было вам прислать за мною, сказал Доббин.

- Ты не уедешь от меня, Вилльям?

- Никогда! отвечал он, и еще раз прижал ее к своему сердцу.

При выходе из таможни встретил их опять маленький Джордж с телескопом у своего глаза, и с громким смехом. Он принялся прыгать око.ло влюбленной четы, и затем повел их домой, отпуская дорогой замысловатые шуточки на их счет, Джоз еще не просыпался, Бекки не показывалась, хотя уже несколько минут пристально наблюдала из окна. Джорджинька побежал хлопотать насчет завтрака. Эмми оставила в корридоре свою шаль и шляпку, и подошла к Вилльяму растегнуть воротник его шинели, а нам остается только посмотреть... как Джорджинька готовит завтрак для полковника...

Утихло волнение житейского моря, и корабль введен наконец в гавань. Доббин получил вожделенный приз, за которым гонялся всю свою жизнь. Птичка поймана, её крылья подрезаны - и вот она воркует, склонив головку на плечо искусного ловца. Этого только и хотелось мистеру Вилльяму, этого искал он и об этам тосковал каждый день и каждый час, впродолжение восьмнадцати лет. Вот он, наконец, вот счастливый предел заветного стремления - и вот вам последняя страница восьмой и последней части Базара Житейской Суеты. Прощай, полковник! Благослови тебя Бог, честный Вилльям! Прощай и ты, Амелия, навсегда, прощай! Цвети и зеленей, нежный плющ, вокруг крепкого, старого дуба, который защитит тебя от всяких бурь и непогод!

Соединив таким-образом счастливую чету, Ребекка никогда однакожь не показывалась на глаза полковника Доббина и его жены. Она, как мы знаем, терпеть не могла сантиментальных сцен, и, быть-может, ее тревожило немножко угрызение совести в отношении к добренькой подруге, которая была её первою благодетельницею в жизни. Она отправилась в Брюгге по "своим собственным делам". Мастер Джордж и его дядя одни только присутствовали при совершении бракосочетания. Когда новобрачные, вместе с Джорджинькой, отправились на родину, мистрисс Бекки воротилась опять (на несколько дней только) в Остенде, чтобы доставить утешение одинокому холостяку, Джозефу Седли. Континентальная жизнь ему понравилась, и он не изъявил желания жить под одной кровлей с сестрой и её мужем. Джой остался за границей.

Эмми была очень рада, и внутренно благодарила судьбу, что письмо её к полковнику отослано было прежде, чем она узнала о существовании роковой записки Джорджа.

- Я знал это давным-давно, сказал Вилльям своей супруге,- все я знал, но посуди сама, мог ли я употребить такое оружие против памяти бедного моего друга? Вот почему я особенно страдал, когда ты...

- Ах, сделай милость, друг мой, никогда не говори мне об этом несчастном дне! вскричала мистрисс Доббин таким плачевным и жалким голосом, что хитрый Вилльям тотчас же свел речь на Глорвину и старуху Пегги Одауд. Он беседовал с этими дамами в ту пору, когда пришло к нему Амелиино письмо.

- И если бы ты не прислала за мной, прибавил мистер Доббин, улыбаясь,- Бог знает, какая фамилия была бы теперь у мисс Глорвины!

В настоящее время полный титул этой особы: мистрисс майорша, Глорвина Поски, урожденная Одауд. Она вышла за Поски через несколько месяцев после кончины первой его супруги. Непременным её намерением было - завербовать себе в мужья какого-нибудь из офицеров Трилльйонного полка. Цель её достигнута. Пегги Одауд с своей стороны привязана всей душою к этому знаменитому полку, и если - чего Боже храни! - сделается что-нибудь с её Михаэлем, Пегги прикажет кому-нибудь из этих господ сочетаться с нею законным браком. Но генерал-майор здравствует и телом, и душой. Он живет с большим блеском и грандиозным эффектом в собственном замке "Одаудсон", держит великолепную свору гончих, и справедливо считается первым джентльменом в графстве, за исключением разве своего соседа Гоггарти из замка Гоггарти. Леди Одауд попрежнему выплясывает джиг, и отличается во всех видах и родах ирландских танцев. Она и Глорвина объявили, что полковник Доббин роступил безчестно в отношении к ним, но когда подвернулся Поски, Глорвина получила утешение в супружеской жизни, а превосходный головной убор, выписанный из Парижа, совершенно угомонил ярость Пегги Одауд.

Полковник Доббин вышел в отставку немедленно после своей свадьбы. Он живет теперь на хорошенькой мызе в Гемпшире, недалеко от Королевиной усадьбы, сделавшейся в настоящее время, после парламентской реформы, постоянной резиденцией сэра Питта и его семейства. Потеряв всякую надежду на титул пэра, баронет лишился также своих двух мест в парламенте в качестве представителя Гемпшира. Эта катастрофа подействовала разрушительным образом на физические и душевные силы сэра Питта, и в утешение себя, он предсказывал близкое распадение Трех Соединенных Королевств.

Леди Дженни и мистрисс Доббин подружились с первого свидания, и в настоящее время почти неразлучны. Фамильные экипажи разъезжают чуть-ли не каждый день между Королевиной усадьбой и Зелеными Холмами - так называется живописная мыза Доббина, которую он взял на аренду у приятеля своего, майора Понто, проживающего с семейством за границей. Супруга баронета крестила новорожденную дщерь мистрисс полковницы Доббин, названную по имени её крестной матери. Обряд крещения совершал достопочтенный Джемс Кроли, заступивший в этом приходе место своего отца. Юный Джордж и мастер Родон, поступившие для окончательного образования в Кембриджский университет, также заключили между собою дружественный союз. Они вместе приезжали на каникулы, вместе стреляли дичь и ссорились между собою из-за прекрасной дочери леди Дженни, в которую, разумеется, оба они были влюблены. Матери этих двух джентльменов всего чаще любили рассуждать о возможности соединить современем неразрывными узами мастера Джорджа и эту юную леди, хотя нам известно из достоверных источников, что сама мисс Кроли питала более душевную привязанность к своему кузеыу.

Между обеими фамилиями водворилось безмолвное согласие - никогда не произносить имени мистрисс Родон Кроли. Были на это особые, весьма уважительные причины. Куда бы ни поехал мистер Джозеф Седли, Ребекка путешествовала вместе с ним, и одурелый сановник Индии совершенно подчинился её воле. Полковник получил известие, что шурин его застраховал свою жизнь на значительную сумму, и что дела его, по всей вероятности, пришли в расстройство. Он возобновил продолжительный отпуск из Индии, и физические его недуги увеличивались с каждым днем.

Получив весть о застраховании, встревоженная Аыелия приступила с просьбами к мужу, чтобы он съездил в Брюссель, тогдашнее местопребывание Джоя, и разведал точнее о состоянии его дел. Полковнику слишком не хотелось отлучаться из своего дома, он весь был погружен в свою "Историю Пунджабы" - это творение занимает его до сих пор - и крайне беспокоился насчет своей обожаемой малютки, едва только оправившейся от оспы; однакожь, покорный убеждениям своей супруги, мистер Доббин поехал в Брюсеель, и нашел Джоя в одном из огромных отелей этого города. Мистрисс Кроли, выезжавшая теперь в своем собственном экипаже, занимала другие аппартаменты в том же самом отеле, давала повременам балы брюссельской публике, и вообще, как говорили, вела очень веселую жизнь.

Полковник, как можно представить, не имел особенного желания видеться с этой леди, и не считал нужным объявлять кому-либо о своем приезде в Брюссель. Он известил об этом одного только Джоя через своего слугу. Джой просил полковника пожаловать к нему в тот же вечер: мистрисс Кроли будет в гостях, и они могут беседовать наедине, без всякой помехи. Вилльям нашел шурина в самом плачевном состоянии: обремененный душевными и физическими недугами, он смертельно боялся Ребекки, и в то же время превозносил ее похвалами.

- Она ходит за мной как дочь, говорил мистер Джой,- но, ради Бога, пусть сестра приедет сюда. Навещайте меня повременам.

- Нельзя, мой милый, отвечал мистер Доббин, обстоятельства такого рода, что Амелия не может делать тебе визитов.

- Но я клянусь... всем клянусь, она невинна как голубь, беспорочна как твоя жена, простонал несчастный Джой.

- Может-быть, но все-таки Амелия не должна ее видеть, сказал полковивк угрюмо. Будь человеком, Джой, разорви эту несчастную связь, приезжай к нам, в свою родную семью. Твой дела, как слышно, очень запутаны.

- Запутаны? Кто смеет распускать такую клевету? Деньги мой пущены в самый выгодный оборот. Мистрисс Кроли... то-есть... я сам отдал их на проценты.

-Откуда же взялись у тебя долги? И зачем ты застраховал свою жизнь?

- Ну? это сделано так... маленький подарок... мало ли что может случиться?.. здоровье мое рыхлеет... дело известное... в виде подарка моей благодетельнице... это ничего... а остальное все будет отказано вам.

Такая связь, уверял Доббин, будет иметь самые печальные последствия. Он советовал несчастному ехать опять в Индию, куда Ребекка не может следовать за нам.

Джой застонал и всплеснул руками.

- Об этом надобно подумать да подумать, сказал он наконец. Авось на что-нибудь и решусь, но, ради Бога, чтобы она ни о чем не узнала. Ведь она убьет меня, если я задумаю выдти из-под её власти. О, это демонская женщина!

- Отчего жь ты не хочешь ехать со мною? сказал Доббин.

- Легко сказать! То-есть, ведь оно выходит, что ты спрашиваешь, отчего бы мне не поехать с тобою?

- Ну да.

- Нет, ужь лучше покамест остаться здесь до времени. Приходи ко мне завтра поутру; мы потолкуем. Только, пожалуйста, распорядись таким манером, чтобы она ничего не пронюхала. Ступай теперь домой. Бекки должна скоро воротиться.

И Доббин оставил его с мрачными предчувствиями.

Больше никогда не видал он Джоя. Через три месяца, после этого свиданья, Джозеф Седли умер в Ахене. Оказалось, что все его имущество было потрачено на спекуляции в различных компаниях весьма подозрительного свойства. Наличный капитал, после его смерти, состоял только из двух тысячь фунтов, за которые застрахована была его жизнь. Эту сумму покойник разделил на две половины, между своею "возлюбленною сестрою, Амелиею, супругою, и проч."; и "незабвенною своею благодетельницею, Ребеккой, женою полковника Родона Кроли, кавалера Бани". Исполнительницею этого духовного завещания назначена была мистрисс Кроли.

Директор Страхового Общества божился и клялся, что это дело имеет самый подозрительный характер. Поговаривали нарядить коммиссию в Ахен для изследования смерти мистера Седли, и Общество отказалось до времени выплатить страховой полис. Но мистрисс Кроли немедленно сама явилась в Лондон, в сопровождении своих собственных адвокатов. То были господа: Борке, Тортель и Гэйс. Не уклоняясь ни от каких изследований, они доказали неоспоримым образом, что все эти черные подозрения могли только возникнуть вследствие гнусного мщения врагов мистрисс Ребекки Кроли, которые никогда не оставляли её в покое. Дело оказалось чистым, и компания заплатила Ребекке тысячу фунтов; но полковник Доббин возвратил назад, в контору Общества, свою долю наследства, и уклонился от всяких сношений с Ребеккой.

С некоторого времени она стала называть себя леди Кроли, хотя на этот титул никогда не имела права. Полковник Родон Кроли скончался от желтой горячки на Ковентрийском Острову, и через шесть недель последовал за ним в могилу брат его, сэр Питт. Королевина усадьба перешла во владение законного наследника, сэра Родона Кроли, баронета.

Он назначил своей матери щедрый пансион, хотя навсегда также уклонился от личных свиданий с нею. Леди Кроли владеет, повидимому, большим состоянием. Баронет постоянно живет на Королевиной усадьбе с леди Дженни и её дочерьми. Ребекка не имеет постоянной резиденции; главнейшим образом проживает она в Бате и Чельтенгеме, где весьма многия значительные особы считают ее женщиной несчастной, безвинно-страждущей и гонимой судьбою. Есть конечно и у неё враги, но кто же их не имеет на Базаре Житейской Суеты? Жизнь Ребекки служит ответом на все сплетни злонамеренных людей. Она исключительно занимается теперь богоугодными делами, и фамилия леди Кроли стоит на первом плане во всех филантропических списках. Несчастная прачка, осиротелая апельсинщица и бесприютный пирожник находят в ней постоянную утешительницу и благодетельницу. Собственными руками она шьет фуфайки для детских приютов, и ходит в церковь не иначе, как в сопровождении лакея.

Однажды, полковник Доббин с семейством встретил ее в Лондоне, перед воротами одного из человеколюбивых заведений. Ребекка скромно потупила глаза и улыбалась, когда это почтенное семейство бросилось от неё в сторону. Эмми схватила за руку Джорджа, прекрасного молодого джентльмена, Доббин взял на руки маленькую Жанету, которую, повидимому, он любил больше всего на свете - больше даже, чем свою "Историю Пунджабы."

"И больше чем меня", думает со вздохом мистрисс Эмми.

Но это едва-ли справедливо. Вилльям всегда ласкал и лелеял свою нежную супругу, и Амелия, как можете вообразить, отвечала ему тем же.

Vanitas vanitatum et omnia vanitas! Кто из нас истинно-счастлив в этом мире? Какой смертный может оставаться вполне довольным после исполнения своих желаний? И все ли мы знаем, чего хотим?..

Дети! спрячьте марионетки в ящик: игра наша окончена.

Примечание.

(1) Master.- Если, переводя английских писателей, мы буквально переносим в свои язык обыкновенные английские титулы мужчин и женщин, "Lady, Mylady, Miss, Mistress, Mister, Sir", то я не вижу никаких препятствий включить сюда еще титул мальчика "Master", титул столько же неудобопереводимый, как "Mister" или "Sir".

Уильям Мейкпис Теккерей - Базар житейской суеты (Vanity Fair). 9 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :