Уильям Мейкпис Теккерей
«Базар житейской суеты (Vanity Fair). 7 часть.»

"Базар житейской суеты (Vanity Fair). 7 часть."

- Нравится ли вам этот паштет? сказала она. Я испекла его для вас, сэр Питт. Есть у меня в запасе блюда получше паштета, которыми я намерена угостить вас, когда вы пожалуете к вам в другой раз.

- Все выйдет хорошо из ваших рук, за что бы вы ни взялись, сказал баронет с джентльменскою любезностью. Паштет превосходный.

- Жена бедного человека, вы знаете, ко всему должна быть приучена, заметила Ребекка веселым и беспечным тоном.

- И все это делает вам честь, отвечал сэр Питт. Искусство и опытность в исправлении домашних обязанностей составляют, без сомнения, одно из самых очаровательных достомиств женщины, кто бы она ни была. Впрочем вы, сестрица, могли бы конечно быть супругой первого лорда в нашем королевстве, и я убежден, что сам богдохан гордился бы такою женою.

При этом сэр Питт, с чувством душевного огорчения, подумал о своей леди Дженни, и об одном прескверном пироге, который она приготовила к его обеду. Пирогь, в самом деле, был прескверный.

Кроме паштета, сделанного из фазанов лорда Стейна, Бекки подала своему братцу бутылку белаго вина, привезенного из Франции, где Родон, как она сказала, добыл этот сорт за безделицу. Вино было превосходное, и баронет кушал его с замечательным аппетитом, не подозревая, разумеется, что эта бутылочка, как и многия другия, привезена была на Курцонскую улиду из погребов знаменитого маркиза Стейна.

И когда сэр Питт осушил бутылку этого petit vin blanc, Ребекка подала ему руку и усадила его в гостиной на софе подле камина. Одушевленный благороднейшим напитком, великий дипломат дал полную волю своему ораторскому таланту, и когда он говорил, Ребекка слушала его с почтительным вниманием нежной и любящей сестры. Она сидела подле него и шила рубашку для своего прелестного малютки. Эта крошечная рубашечка выступала на сцену всякий раз, как-скоро мистрисс Родон чувствовала необходимость разыграть роль домовитой хозяйки, скромной и смиренной. Мы должны, впрочем, заметить, что маленький Родя никогда не носил этой рубашки, так-как он слишком вырос, когда заботливая мамаша окончила работу.

Итак, мистрисс Бекки слушала и говорила, шила и пела, лелеяла и ласкала своего драгоценного гостя, так-что сэр Питт Кроли. вполне осчастливленный домашним комфортом, возвращался каждый день, с величайшею радостью, на Курцонскую улицу из грэиннского сквера, где жили его юристы, которым надоедал он своими длинными, предлинными речами. Когда наконец, по окончании юридических переговоров, надлежало снова отправиться на Королевину усадьбу, баронет почувствовал необыкновенно-тоскливое расположение духа при расставаньи с своей возлюбленной сестрой. Как мило и как нежно она посылала ему воздушные поцалуи из своей коляски, когда он садился в дилижанс! и с каким трогательным умилением приставляла она батистовый платочек к своим зеленым глазкам! Когда дилижанс двинулся с места, сэр Питт Кроли нахлабучил на глаза свою клеенчатую фуражку, и забившись в угол кареты, погрузился в размышления о подробностях прощальной сцены.

"Она уважает меня искренно, глубоко, думал баронет, и я конечно заслуживаю уважения всякой женщины, способной понять и оценить истинные таланты даровитого мужчины. Но в том-то и дело: много ли наберется женщин с таким основательным и проницательным умом? Какое, например, можно допустять сравнение между леди Дженни и мистрисс полковницей Родон?... Моя жена и глупа, и скучна невообразимо. Брат Родон ужасно глуп, и ему конечно в голову не приходит, какое сокровище досталось в его руки. Надобно сознаться, что судьба иной раз бывает крайне прихотлива в своих распоряжениях."

Мистрисс Бекки, должно заметить, намекала сама насчет всех этих вещей, но с такою деликатностью, что баронет не знал, где, когда и по каким поводам.

Прежде чем они расстались, было решено, что лондонский дом сэра Питта должен быть окончательно отделан к будущему сезону, а между-тем, на святки, семейства обоих братьев еще раз соединятся на Королевиной усадьбе.

- Как это жаль, Бекки, что ты не ухитрилась выманить у него деньжонок! брюзгливо заметил мистер Родон своей супруге, когда они проводили баронета. Не мешало бы дат что-нибудь старику Реггльсу, Посуди сама, хорошо ли будет, если он потеряет из-за нас вес свой капитал. Станется пожалуй и то, что он пустит других жильцов. Право, Бекки, кому другому еще того, а старику Реггльсу следовало бы заплатить хотя сколько-нибудь.

- Скажи ему, чтоб подождал, отвечала Бекки. Скажи им всем, что расплата последует немедленно, как-скоро устроятся дела сэра Питта. Реггльсу можно дать какую-нибудь безделицу. Вот, если хочет, билет, оставленный баронетом для нашего малютки.

С этвми словами она вынула из ридикюля и подала своему супругу банковый бжлет, подаренный великодушным братом маленькому сыну и наследнику младшей отрасли фамилии Кроли.

Но мистрисс Бекки, если сказать правду, уже яредупредила некоторым образом желание своего супруга, и пробовала, деликатно и тонко, подойдти к его брату со стороны финансовых обстоятельств. К несчастию однакожь, с первого раза увидела она, что её попытки в этом роде не могут увенчаться вожделенным успехом. Уже при одном намеке настеснительные обстоятельства, сэр Питт Кроли чувствовал некоторую неловкость и душевное беспокойство. В длинной и многосложной речи объяснил он своей невестке, в каком прескверном положении были его собственные финансовые дела, как фермеры не выплачивали своего годового оброка, как дорого стоили ему похороны старика, какая пропасть долгов на Королевиной усадьбе, и как много до сих пор он принужден был забрать из капитальной суммы у банкиров и своих агентов. В заключение этой речи, сэр Питт вынул из бумажника банковый билет для маленъкого Роди.

Баронет догадывался без всякого сомнения, как беден его брат. Дипломат холодный, опытный и рассчетливый, он видел, конечно, что семейство Родона не имело никакого определенного дохода, и было ему известно, что потребна значительная сумма для содержания в столице комфортэбльного дома и приличного экипажа с лошадьми. Ктому же, сэр Питт Кроли знал очень хорошо, что он завладел, или правильнее, присвоил себе деньги, которые, по всем соображениям и рассчетам житейской философии, должны были перейдти к его младшему брату. Очень вероятно, что внутренний голос увещевал его быть справедливым в отношении к родственникам, обедневшим вследствие его дипломатической стратагемы. Человек честный и правдивый, понимавший свои нравственные обязанности к ближним, счастливый владелец прадедовского поместья и наследник богатой тётки, не мог не догадываться, что он, собственно говоря, был нравственным кредитором брата своего Родона.

На столбцах газеты "Times" случается повременам читать довольно странные объявления, где канцлер государственного казначейства доводит до сведения почтеннейшей публики, что такой-то, примером сказать, А. Б. выплачивает, кому следует, пятьдесят фунтов стерлингов британскою монетою, или, такой-то мистер Н. T, сознавая себя нравственным должником в отношении к такомуто господину, с благодарностию отсылает ему десять фунтов. Легко станется, что объявления этого рода приводят в трогательное умиление профанов, непонимающих настоящего принципа житейской философии, но канцлер, печатающий объявление, и прозорливый читатель превосходно знают, что вышеуноминутый А. Б., или, вышереченный мистер Н. Т. выплачивают собственно ничтожную сумму в сравнении с той, которую они должны на самом деле. Общий и притом вернейший вывод здесь тот, что господин, отсылающий своему нравственному заимодавцу двадцатифунтовый билет, непременно должен ему сотни или тысячи фунтов. Так по крайней мере думаю я всякий раз, когда вижу в печати канцлерские объявления от имени всех этих господ. И нет для меня ни малейшего соинения, что великодушное награждение Питта младшему брату составляло самый ничтожный дивиденд из капитальной суммы, которую, в сущности, он должен был Родону. Чему тут удивляться? Не все конечно способны и к этому великодушию. Разлука с деньгами есть жертва, превышающая силы так-называемых добропорядочных людей, и едва-ли найдется на свете человек, который бы, подавая ближнему пять фунтов, не считал себя удивительно великодушным. Отъявленный мот нередко протягивает свою щедрую руку не из внутреннего самонаслаждения при облегчении нужд ближнего, но единственно потому, что ему приятно промотать лишнюю копейку. Он не отказывает себе ни в каком наслаждении: ни в оперной ложе, ни в блестящем экипаже, ни в роскошном обеде, ни даже в удовольствии бросить зажмуря глаза пятифунтовый билет. Но человек рассчетливый и бережливый, непривыкший иметь на себе долгов, отворачивается от нищего, торгуется с извощиком из-за пенни, и не думает о помощи своей бедной родне; в ком, спрашивается, больше эгоизма из этих двух человек? Оба они чуть-ли не равны между собой, и деньги только имеют различную ценность в их глазах.

Питт Кроли думал великодушно, что на нем лежит обязанность помочь как-нибудь своему младшему брату, а потом, приходила ему в голову и другая мысль, что не мешает об этом подумать когда-нибудь на досуге в другое время.

Мистрисс Бекки не принадлежала к числу женщин, рассчитывающих на большие пожертвования со стороны своих ближних, и она совершенно довольна была тем, что уже сделал для неё Питт Кроли. Представитель джентльменской фамилии торжественно признал ее своей родственницей: чего же больше для урожденной Бекки Шарп? Если Питт не уделил ей частицы земных благ, то еще не следует отчаяваться, он будет для неё полезен рано или поздно. Не получив от него денег, она приобрела по крайней мере то, что, по своей ценности, равносильно деньгам: кредит. Старик Реггльс совершенно успокоился перспективой дружелюбного соединения двух братьев, небольшой уплатой по его счету, и обещанием значительной суммы, которая, в скором вренени, будет для него ассигнована из запасного капитала. Мисс Бриггс исправно получила свой рождественский дивиденд, и Бекки вручила ей эту крошечную сумму с тою лучезарною радостию, как-будто в хозяйственном её казначействе хранились груды золота и серебра. Этого мало. Ребекка, по доверенности, сказала своей компаньйонке, что она советовалась с сэром Питтом, как бы выгоднее поместить куда-нибудь остальной капитал мисс Бриггс. Оказалось по её словам, что сэр Питт, богатый и рассчетливый, как первейший банкир в мире, принял живейшее участие в судьбе мисс Бриггс, соединенной, с незапамятных времен, теснейшими и благороднейшими узами с его семейством. Перед отъездом из Лондона, сар Питт деликатно дал заметить, чтоб Бриггс держала под руками свой капитал, так, чтоб при первом случае, открылась для неё возможность купить выгоднейшие акции, которые баронет имел для неё в виду. Так говарила Ребекка, и бедная мисс Бриггс не знала, чем и как выразить свою благодарность сэру Питту. Его внимание было тем великодушнее, что оно совершилось неожиданно, и хотя до этой поры, простодушной женщине никогда не приходило в голову вынимать своих денег из ломбарда, однакожь теперь она обещалась немедленно послать за своим нотариусом, и принять надежные меры, чтоб капитал, на всякой случай, всегда был под её руками. И преисполненная чувством беспредельной благодарности к доброй Ребекке и великодушному своему благодетелю, Родону Кроли, мисс Бриггс немедленно отправилас ка рынок и потратила большую часть своего полугодичного дивиденда на покупку черного бархатного платьица для малютки Родона, который, скажем мимоходом, уже слишком вырос из этой безхарактерной одежды, назначаемой безразлично для детей обоих полов; мальчик взрослый и высокий, он нуждался теперь в панталонах и мужской куртке.

Это был прекрасный мальчик с голубыми глазами и курчавыми русыми волосами, немного неуклюжий по походке и осанке своей, но великодушный и мягкосердечный. Он любил всех без исключениия, кто был добр и ласков к нему, любил своего пони и лорда Саутдауна, подарившего ему эту лошадку (он краснел всякий раз, когда приходшиось ему видеть этого великодушного нобльмэна), любил грума, который ухаживал за пони, кухарку Молли, набивавшую на ночь его мозг фантастическими сказаниями о духах, и начинявшую его желудок сладкими лакомствами после обеда, любил компаньйонку Бриггс, над которой иногда подтрунивал изподтишка; но больше всех любил отца, который в свою очередь питал необыкновенную привязанность к малютке Роде. Теперь, когда было ему около восьми лет, сердечные наклонности его выяснились и определились. Прекрасное видение блестящей мама, с некоторого времени, исчезло. Впродолжение последних двух лет Ребекка почти не говорила с сыном. Она не любила его. У него были корь и коклюш. Он надоел ей. Однажды он выбрался потихоньку из своих верхних областей, и остановился на площадке перед лестницей, привлеченный сюда звуками голоса своей матери, распевавшей новейшие романсы лорду Стейну. Вдруг дверь гостиной отворилась, и маленький лазутчик, забывшийся под музыкальную мелодию, был открыт.

Две громкие пощечины служили юному Родону достойным наказанием за нескромное любопытство. Лорд Стейн, свидетель этого безъискуственного обнаружения характера мистрисс Бекки, захохотал. Горемычный Родя, подавляемый душевною тоской, побежал на кухню искать утешения в обществе своих друзей.

- Ведь я не оттого, что больно, всхлипывал маленький Родон,- только... только...

Слезы и рыдания заглушили недоконченную мысль. Было ясно, что сердце малютки обливалось кровью.

- Почему жь я не могу слушать, как она поет? Почему бы ей не спет что-нибудь и для меня? Ведь поет же она этому плешивому джентльмену с большими клыками.

Эти и другия подобные восклицания поминутно вырывались из уст огорченного малютки. Кухарка носмотрела на горничную, горничная взглянула на лакея, и великий инквизиционный приговор кухонного комитета был в эту минуту окончательно произнесен над мистрисс Бекки.

После этого события, равнодушие матери превратилось почти в ненависть, и сознание того, что в доме у неё был сын, послужило для мистрисс Бекки каким-то странным и болезненным упреком. Один взгляд на малютку беспокоил ее и тревожил. Страх, сомнения и невольное чувство антипатии заронились мало-по-малу в душу юного Родона. Мать и сын были нравственно разъединены с той минуты, как незаслуженный удар поразил детскую щеку.

Лорд Стейн не любил также юного Родона. При каждой случайной встрече, маркиз саркастически раскланивался с малюткой, делал ему колкие замечания, или смотрел на него какими-то дикими глазами. Родон смело выдерживал этот взгляд, и еще смелее сжимал свои миньятюрные кулаки в догонку лорду Стейну. Он знал своего врага, и этот джентльмен, один из всех посетителей дома, возбуждал решительный гнев в его детском сердце. Однажды. каммердинер подметил, как он сжимал свои кулаки в корридоре над шляпой лорда Стейна. Каммердинер нашел это обстоятельство чрезвычайно забавным, и рассказал о нем кучеру лорда Стейна; кучер передал это вполне лакею лорда Стейна и всей вообще джентлъменской челяди. И вскоре после этого события, когда мистрисс Родон Кроли появилась в доме на Гигантском Сквере, швейцар, отворявший двери у подъезда, ливренные лакеи в корридоре, каммердинеры в белых жилетах, докладывавшие громогласно от порога до порога о прибытии полковника и мистрисс Родон Кроли, все до одного уже знали, какое понятие они должны составить об этой великолепной леди. Человек, стоявший за её стулом впродолжение обеда; охарактеризовал ее в редких чертах долговязому лакею в пестрой ливрее. Bon Dieu! как неумолим и страшен этот инквизиционный суд лакейского и кухонного комитета! Вот перед вами женщина на балу, в блестящем салоне, окруженная десятками верных обожателей, на которых попеременно падают её искрометные взгляды, она разодета по всем правилам последней моды, нарумянена, завита, и на улыбающихся щеках её вы читаете отражение совершеннейшего счастья; но вот тихими шагами подкрадывается к ней Обличительное Открытие под фигурой напудренного лакея в широких шальварах, который обходит почтеннейшую публику с порциями мороженного на серебряном подносе, и вслед за ним выступает Роковая Клевета в форме неуклюжаго парня, который на другом подносе, разносит по зале вафельные бисквиты. Смею вас предупредить, сударыня, что эти люди, не дальше как сегодня ночью, разболтают вашу тайну в трактирах и харчевнях. Джемс и Чарльз заведут на ваш счет дружескую беседу за своими трубками и оловянными кружками пива. Я советовал бы некоторым особам, выступающим на Базар Житейской Суеты, окружить себя глухонемою прислугой, которая притом не умеет ни читать, ни писать. Если вы виноваты - трепещите. Этот малый за вашим стулом разыгрывает роль янычара, и в кармане его плисовых панталон припрятан роковой снурок. Если вы не виноваты, старайтесь по крайней мере, соблюдая наружные приличия, избегнуть всяких поводов к гнусной клевете, которая, так или иначе, может погубить вас.

Виновата, или нет, была мистрисс Бекки? Кухонный и лакейский комитет уже составил против неё обвинительный акт.

Вы и я очень хорошо понимаем основной принцип лакейского суда. Старик Реггльс видел собственными глазами, как, среди безмолвия полночных часов, карета лорда Стейна подъезжала к домику на Курцонской улице, и на этом основании доверенность его, Реггльса, к мистрисс Родон возрасла до безграничной степени.

Мы думаем однакожь, что она была не виновата, хотя лакеи с некоторого времени указывали на нее как на погибшую жертву. Это разумеется нисколько не компрометировало положения её в обществе, и она смело поднималась на верхния ступени подмостков житейского базара.

Не знаю, почему, пришла мне в голову горничная Молли, наблюдавшая однажды по-утру, как паук работал на потолке вокруг своего хитросилетенного гнезда. Трудолюбивое насекомое сначала очень забавляло простодушную Молли; но потом, наскучив наблюдением, она подняла свою щетку и одним взмахом уничтожила и работу, и художника. Странная идея!..

-

Дня за два до святок, мистрисс Бекки, Родон и маленький их сын собрались в дорогу, чтоб провести это праздничное время в резиденции своих предков, на Королевиной усадьбе. Бекки была бы очень рада оставить своего шалуна, еслиб леди Дження заранее не пригласила их всех, и особенно своего маленького племянника, которого она еще ни разу не видала. Ктому же Родон Кроли, скрепя сердце, сделал выговор жене за её совершенное невнимание к сыну.

- Ведь это прекраснейший мальчик во всей Англии, сказал оскорбленный отец тоном упрека,- а ты, Бекки, совершенно равнодушна к нему. Как тебе не стыдно? Не мне бы говорить, и не тебе бы слушать, а право, Бекки, ты больше кажется заботишься о своей болонке, Нет ужь, извини, он поедет с нами. Он не будет надоедать тебе; дома он станет проводить время в детской, а дорогой мы поедем вместе, на империале. Ты можешь сидеть себе спокойно в карете.

- А ты между-тем станеш над моей головой покуривать свои гадкие сигары, заметила мистрисс Родон.

- Запах этих сигар когда-то нравился тебе, Бекки, отвечал супруг.

Бекки засмеялась, ей всегда было весело.

- В ту пору, мой друг, я стояла покамест на перепутьи своей жизни: как ты этого не понимаешь? сказала мистрисс Родон,- пусть Родон едет с тобою, и ты можешь, если хочешь, дать ему сигару.

Но мистер Кроли не считал нужным вооружать сигарой своего маленького сына, хотя сигара могла бы служить для него согревательным средством в зимнюю дорогу. Отец и компаньйонка Бриггс окутали мальчика шалями, и в темное утро при свете фонарей гостинницы "Белаго Коня", юный Родон бережно и почтительно вознесен был на кровлю дилижанса.

Это было первое путешествие юного Родона в то место, которое отец его продолжал до сих пор называть своим домом. С восторгом увидел он первый раз восход зимнего солнца, и вся дорога представляла для него перспективу беспрерывных наслаждений. Отец обстоятельно и подробно отвечал на каждый вопрось сына, рассказывая, кому принадлежал такой-то парк, и кто жил в большом белом доме, что виднелся на правой стороне. Мистрисс Бекки между-тем сидела впутри кареты с своей горничной, окутанняя соболями с головы до ног, и окруженная флакончиками с духами. Можно было подумать, что мистрисс Родон еще ни разу не переносила всех этих трудностей поездки в дилижансе, и ужь конечно никому не приходило в голову, что лет за десять перед этим, она, бедная гувернантка, принуждена была, в дождливую погоду, взобраться на кровлю дилижанса, уступив свое место более счастливому пассажиру.

Было уже опять темно, когда дилижанс остановился в Модбери. Маленького Родона разбудили и пересадили в карету его дяди. С удивлением смотрел он, как отворились большие железные ворота, и как наконец, мимо порубленных деревьев в парке, подъехала карета к господскому дому, где во всех окнах приветливо горели праздннчные огни, возвещавшие приближение святок. Дверь в галлерею была отворена, яркий огонь разведен был в большом старинном камине, огромный ковер покрывал черные шахматные плиты.

- Вот он, знаменитый турецкий ковер, который бывало расстилали в передней миледи, подумала Ребекка.

И через минуту она цаловала леди Дженни. Сэр Питг, с приличною важностью, приветствовал свою невестку братским поцалуем, но мистер Родон Кроли, пропитанный табачным запахом, с почтением отступил от леди Дженни, и ограничился только пожатием её руки. Дети леди Дженни выступили навстречу своему кузену, и между-тем, как Матильда цаловала его в губы, Питт Бинки Саутдаун, сын и наследник, пытливо осматривал его со всех сторон, как маленькая собачка осматривает большую.

Затем ласковая хозяйка отвела своих гостей в чистые и опрятные комнаты, где также во всех каминах разведен был великолепный огонь. Через несколько минут, Роза и Фиалка постучались в двери будуара мистрисс Родон, под предлогом быть для неё полезными при разборе дорожных вещей; им хотелось на самом деле взглянуть на содержание картонок и ящичков, где хранились траурные платья мистрисс Родон, изготовленные по новейшей лондонской моде. Молодые леди рассказали нашей героине, как обновился и повеселел их прадедовский замок, как уехала от них леди Саутдаун, и каким-образом Питт занял приличное место в графстве, как представитель одной из древнейших фамилий. Затем раздался обеденный звонок, и все члены благородного семейства вошли в столовую залу. Родон-младший занял место подле своей тётки, добродушной хозяйки дома. Ребекка села по правую сторону сэра Питта, который был необыкновенно внимателен и ласков к своей невестке.

Юный Родон обнаружил превосходный аппетит, и вел себя за столом, как истинный джентльмен.

- Вот этак я люблю обедать, сказал Родя своей тётке, когда обед был кончен, и сэр Питт Кроли прочитал благодарственную молитву.

Юный Питт Бинки Саутдаун теперь представлен всей компании, и посажен на высоком стуле подле баронета, тогда-как маленькая Матильда села подле матери, и завладела приготовленной для неё рюмкой вина.

- Мне нравится у вас обедать, повторил Родон-младший, заглядывая в лицо своей тетки.

- Отчего же? спросила леди Дженни.

- Дома я обедаю на кухне, или с мисс Бриггс, отвечал Родон-младший.

Мистрисс Бекки не слыхала этого замечания. Она рассыпалась, на другом конце стола, в комплиментах баронету и любовалась на юного Питта Бинки, который, по её словам, был первейшим чудом в свете, и представлял своей фигурой поразительное сходство с своим отцом. Слова Роди не дошли до её слуха.

Как гостю, проводившему первый вечер между своими родственниками, Родону-младшему позволено было оставаться между членами семейства до окончания чайной церемонии, и он имел удовольствие видеть, как в урочный час положили на стол золотую книгу, и сэр Питт прочитал напутствие на сон грядущий перед собравшимися слугами. Изумленный малютка первый раз в своей жизни сделался внезапным свидетелем такого церемониала.

-

Впродолжение кратковременного владычества баронета, прародительский дом значительно изменился к лучшему, и мистрисс Бекки нашла его очаровательным во всех отношениях: так по крайней мере она выразила свое мнение сэру Питту. Что касается до маленького Родона, гулявшего с детьми, ему показалось, что он видит на каждом шагу чудеса волшебного искусства. Были тут длинные галлереи и старинные парадные спальни; картины и старинный фарфор; панцыри и шлемы. Были тут комнаты, где умер дедушка, и проводники юного Родона проходили мимо их с испуганными лицами. "Что это за дедушка?" спросил Родя. И дети рассказали ему, что это был старый, старый человек, любивший кататься по саду в больших креслах, которые стоят теперь вон там, в сарае, без всякого употребления, с той поры, как дедушка укатился вон туда, под мводы церкви, которой шпиц ярко проглядывал через верхушки деревьев парка.

Братья употребили несколько дней сряду на обозрение улучшений, произведенных гением и экономиею сэра Питта. Они гуляли пешком, или ездили верхом, продолжая неутомио беседовать о разных интересных предметах. Питт, при каждом случае, старался внушить и растолковать Родону, каких громадных сумм стоили ему все эти улучшения и поправки.

- Кто бы мог подумать, что богатейший помещик в целом графстве нуждался иногда - и сильно нуждался, в каких-нибудь двадцати фунтах! говорил сэр Питт Кроли,- однакожь это так. Вот, например, эта швейцарская каморка, продолжал сэр Питт, смиренно указывая на нее своею бамбуковою тростью,- я могу заплатить за вя перестройку не прежде как в половине января, когда получу свои полугодовые дивиденды.

- Неужьто? спросил изумленный Родон.

- Честное слово, подтвердил баронет.

- Ну, до той поры я могу пожалуй судить тебя, отвечал мистер Кроли довольно жалобным тоном.

И они пошли осматривать возобновленную каморку, где был высечен из камня новый фамильный герб. Здесь, с запамятных времен, обитала древняя старуха, мистрисс Локк, имевшая надзор за главными воротами замка. Теперь были в её домике и плотная дверь, и крепкая кровля, и стекла в оконных рамах. Всех этих удобств не видала она несколько десятков лет.

ГЛАВА XLIV.

Между Гемпширом и Лондоном.

Деятельность сэра Питта Кроли не ограничилась только перестройкой и возобновлением полуразрушившихся стен и заборов на Королевиной усадьбе. Как человек вполне благоразумный, он решился вновь пересоздать обветшалую популярность своего дома, заделать щели и приостановить развалины, угрожавшие падением репутации древнего и почетного имени господ Кроли. Вскоре после смерти отца, молодой баронет был выбран в представители всего круга, и сделался областным судьею. Как член парламента, магнат Гемпшира и глава древнейщей фамилии, сэр Питт Кроли считал своей обязанностью выставлять себя с блестящей стороны перед всею публикою графства. Он подписывался на значительные суммы в пользу благотворительных заведений, неутомимо делал визиты окружным помещикам, и принял все возможные меры, чтоб занять в Гемпшире, а впоследствии во всей Англии, то блистательное место, на которое, как ему казалось, он имел полное право по своим огромным талантам. Леди Дженни получила приказание вступить в дружеские сношения с Фуддельстонами-Гуддельстонами, Вапсготами и другими славными фамилиями окрестных баронетов. Великолепные коляски и кареты беспрестанно въезжали теперь в парк Королевиной усадьбы, и многочисленная публика весьма часто присутствовала на парадных обедах древнего замка (обеды были очень хороши, и это могло служить доказательством, что леди Дженни не имела за кухней непосредственного надзора). Сэр Питт и супруга его не ленились отдавать визиты, и готовы были скакать за целые десятки миль, несмотря не на какую бурю и ненастье. Никак нельзя сказать, чтоб сэр Питт чувствовал особую наклонность к светским наслаждениям - был он человек строгой жизни, желудок имел слабый, здоровье дряхлое, но тем не менее, быть гостеприимным и снисходительным считал он неизбежною принадлежностью всякого джентльмена с его именем и титулом. Нередко, после длинных и скучных обедов, он чувствовал ужасную боль в голове, не думая однакожь отказаться от вторичных приглашений, исполнение которых считал своим тяжким, но непременным долгом. Он рассуждал с знакомыми помещиками о жатве и посевах, о политике и хлебных законах. С большим жаром говорил он о браконьерах, и доказывал, что необходимо принять против них самые строгия меры, хотя в прежния времена был он совершенно равнодушен к этой статье, и смотрел, зажмуря глаза, на похищение дичи из чужих лесов. Сэр Питт не охотился никогда: он не был спортсменом и кабинетная его деятельность была посвящена искусствам и наукам, но он полагал, что всякий рассудительный джентльмен должен содействовать к распространению в графстве превосходной породы лошадей, и что не мешает также заманивать в свои леса хороших лисиц. Если когда-нибудь сэру Гуддельстону-Фуддельстону случится, по старой привычке, завернуть с своимм собаками на поля Королевиной усадьбы, сэр Питт всегда будет рад видеть у себя сэра Гуддельстона-Фуддельстона и джентльменов его охоты. Прежняя страстишка баронета заводить методические сходбища и болтать на них всякий вздору, теперь почти совсем потухла, к великому огорчению леди Саутдаун, увидешей в своем зяте совершенно погибшего человека. Ученые люди из Винчестера, принадлежавшие к английской церкви, довольно часто собирались на Королевиной усадьбе, и с некоторыми из них сэр Питт частенько играл в карты. Эта беспутная забава приводила в отчаяние леди Саутдаун, но она вовсе отступилась от зятя, когда в один прекрасный вечер, по возвращении из Винчестера, баронет известил молодых леди, что в будушем году он станет, с ними, по всей вероятности, ездить на гемпширские балы. Роза и Фиалка пришли в восторг от этой вести. Леди Дженни, как почтительная жена, безусловно подчинилась этому распоряжению, и быть-может радовалась перспективе публичных увеселений. Вдовствующая леди Саутдаун изобразила самыми мрачными красками поведение заблудшего Питта в письме к своей дочери, знаменитой сочинительнице "Слепой Прачки". И так-как брайтонский дом её стоял в эту пору без жильцов, то она немедленно отправилась туда лечить свою хандру живительным влиянием морской стихии.

Отсутствие леди Саутдаун ничуть не расстроило обыкновенного хода дел на Королевиной усадьбе. Молодые леди и маленькие дети были даже рады, что освободились наконец от этих гадких микстур и психологических наставлений. Можно с некоторою основательностью предположить, что Ребекка, при этом втором визите в замок своих предков, не слишком огорчилась отсутствием леди с медицинским норовом и раздирательными порывами эстетически-умозрительного свойства. Это однакожь не помешало ей написать к святкам поздравительное письмо, где она почтительно рекомендовала себя милостивому вниманию леди Саутдаун, припоминала с благодарностию её наставительную беседу и спасительяую микстуру, и в заключение объявляла, что все предметы на Королевиной усадьбе возобновляют в её воображении почтенный образ вдовствующей леди.

Мы обязаны, по долгу справедливости, заметить, что настоящею популярностию и радикальным изменением своего поведения сэр Питт Кроли одолжен отчасти советам этой хитрой маленькой леди, проживающей на Курцонской улице.

- И вы хотите остаться баронетом, соглашаетесь включить себя в разряд скромных сельских джентльменов, ни больше ни меньше! говоряла Ребекка, когда баронет гостил у неё в Лондоне,- нет, сэр Питт Кроли, я знаю вас лучше, чем вы думаете. Известны мне и ваши таланты, и ваше честолюбие, сэр. Напрасно вы стараетесь укрыться от меня: я вижу вас насквозь, милостивый государь. Памфлет ваш "О солоде" я показывала недавно лорду Стейну; он уже читал его, и сказал мне, что весь Кабинет считает это произведение образцовым в своем роде. Министерство смотрит на вас открытыми глазами, и я понимаю, чего вы добиваетесь, сэр Питт Кроли. Вы хотите играть блистательную роль в Парламенте, и будете играть, потому-что всем и каждому известен ваш ораторский талант. Никто, может-быть, во всей Англии не владеет таким даром слова, и Оксфордский университет до сих пор помнит ваши речи. Вы хотите быть членом, избранным от всего графства, и господствовать над всеми частными мнениями, имея заранее на своей стороне голоса всего Гемпшира. Вы хотите наконец сделаться бароном Кроли из Королевиной усадьбы, и вы сделаетесь бароном, прежде чем закроете свои глаза. Все это я вижу, милостивый государь. Я читаю в вашем сердце, и для меня не существует тайн вашей души, сэр Питт. Еслиб муж мой, при вашей фамилии, владел по крайней мере десятою долею ваших талантов, я сумела бы сделаться достойною такого мужа; но... но довольно, мне кажется, и того, что я ваша родственница, добавила Ребекка улыбаясь. Бедной женщине конечно нечего тут... впрочем, как знать? И мышка иной раз может пригодиться льву.

Питт Кроли был озадачен и приведен в самое восторженное состояние этой речью,

- Как понимает меня эта женщина, Боже мой, как она понимает! восклицал сэр Питт,- леди Дженни, при всех моих усилиях, никогда не могла прочесть моего памфлета. Ей и в голову не приходит, что в груди её мужа кипят благородные страсти. Она не подозревает во мне присутствия высшего таланта... А! Так в Оксфорде помнят еще мои ораторские речи? Разбойникн! Теперь, когда я начинаю представлять свое боро (borough), и могу быть выбранным в Парламент от всего графства, они начинаккг припоминать меня мало-по-малу! А давно ли этот самый лорд Стейн не хотел на меня и смотреть?.. Теперь вспомнили, наконец, что есть между ними Питт, славный Питт Кроли. Но ведь я все тот же теперь, каким был в ту пору, когда презирал меня этот народ. Переменились только обстоятельства, представился благоприятный случай, и я покажу им, как надобно действовать, писать и говорить. Никто не знал Ахиллеса, пока не препоясали его воинственным мечем. В моих руках этот меч, и свет еще будет иметь время услышать о Питте Кроли.

Вот почему этот хитрый дипломат вдруг оставил свои методические сходки, и сделался гостеприимным и ласковым со всеми, почему он подписывался на огромные суммы в пользу благотворительных учреждений, оказывал на всех базарах дружелюбное расположение ко всем фермерам, и заинтересовался вообще всеми областными делами. Вот почему, наконец, джентльменский замок на Королевиной усадьбе торжествует самые веселые святки, каких не бывало там впродолжение многих десятков лет.

В первый день Рождества происходило великое фамильное собрание. Весь Пасторат обедал в замке. Ребекка была откровенна и любезна с мистрисс Бьют, как-будто между ними вечно существовала задушевная дружба. Она рассыпалась в комлиментах милым девицам Пастората, и удивлялась их необыкновенным успехамь в музыкальном искусстве. По её усердной просьбе, девицы должны были повторить несколько раз замечательный дуэт из большой нотной книги, которую брат их, Джемс, принужден был притащить под мышкой из Пастората для этой самой цели. Мистрисс Бьют, из соблюдения приличий, поневоле обходилась почтительно с хитрой искательницей приключений и только дома, наедине с дочерьми, давала полный разгул своему языку, и удивлялась преимущественно нелепой благосклонности, с какою сэр Питт смотрел на свою невестку. Но откровенный Джемс, сидевший за столом подле Ребекки, объявил, что она козырь, и все члены пасторского семейства согласились единодушно, что маленький Родон - превосходный мальчик. Быть-может они уважали в малютке будущего баронета, потому-что между ним и этим титулом стоял только бледный и чахлый Питт Бинки Саутдаун.

Дети вскоре подружились как-нельзя больше. Питт Бинки был слишком мал для игры с таким огромным козырем, каков был Родон-младший, а Матильда, как девочка, не могла вступить в состязание с юным восьмилетним джентльменом, который скоро будет носить куртку и панталоны. По этому Родон взял и брата, и сестру, под свою бесконтрольную команду, и они всюду следовали за ним с великим уважением всякой раз, как он снисходительно предлагал им какую-нибудь игру. Его удовольствие и счастие в этой деревенской жизни были безграничны. Огород доставлял ему высокое наслаждение, цветник умеренное, но голуби и цыплята, так же как лошади и жеребята, служили для него неисчерпаемым источником всяких радостей и утех. Он никак не позволял себя цаловать девицам Кроли, и только леди Дженни могла обнимать его без всяких препятствий. Иосле обеда, когда дамы уходили к себе в гостиную наверх, оставляя джентльменов в столовой за бутылками кларета, маленький Роден всегда садился подле тётушки Дженни, избегая чести быть подле своей прекрасной мама.

От проницательных глаз мистрисс Бекки не могло ускользнут, что материнская нежность была в моде на Королевиной усадьбе. На этом основании, однажды вечером, в присутствии всей компании, она подозвала к себе юного Родона, нагнулась и поцаловала его. Малютка, после этой проделки, посмотрел на нее во все глаза, покраснел и задрожал, как это обыкновенно с ним случалось после испуга.

- Мама, сказал он, дома вы никогда не цалуете меня.

Последовало общее молчание. Дамы переглянулись. В глазах Бекки запрыгал огонёк неизвестно какого чувства.

Родон-старший очень любил свою невестку за её внимание к его сьшу. Леди Дженни и мистрисс Бекки, повидимому, уже не чувствовали особенного влечения друг к другу, как в тот первый визит, когда Ребекка заискивала благосклонносг миледи. Эти две нескромные речи малютки возбудили некоторую холодность в сердце простодушной хозяйки. Быть-может не совсем ей нравилось и то, что сэр Питт был уже черезчур внимателен к Ребекке.

Но Родон-младший, как прилично его возрасту, любил больше общество мужчин, чем женщин, и никогда не уставал сопровождать своего отца в конюшню, куда полковник уходил курить свою сигару. Джемс, пасторский сынок, нередко принимал участие как в этой, так и в других забавах своего кузена. Он и егерь баронета издавна были в приятельских сношениях, так-как оба они питали одинаковую приверженность к собакам, и мнения их насчет этих животных всегда были единогласны. Однажды мистер Джемс, полковник и Горн, егерь, пошли охотиться за фазанами, и взяли с собою маленького Родона. Это была удивительная потеха. В другое достопамятное утро, эти же четыре джентльмена отправились на гумно бить крыс, и выполнили это предприятие с блистательным успехом. Подняв дубины, и притаив дыхание, они остановились у риги подле нижних оконечностей двух проточных труб, куда сверху, в противоположные концы, впущены были африканские хорьки, которым поручено было растревожить преследуемых животных. Маленькие собачки, отлично выдрессированные для этой забавы, стояли без движения на трех лапках, расширив ноздри, и прислушиваясь к визжанию крыс. Доведенные наконец до последней крайности, преследуемые животные, с отчаянною смелостию, повыскочили на землю, и это послужило сигналом к нападению на них. Джемсова собачка, именуемая Клещ, схватила одну крысу, егерь растерзал другую, маленький Родя, еще не совсем опытный в искусстве нападения, поднял дубину выше своей головы, и ударил со всего размаха бедного хорька, вместо крысы, которая спаслась благополучно от преследования своих врагов. Несмотря на этот промах, Родя положительно был того мнения, что ничего не может быть благороднее этой забавы.

Но всего достопамятнее был тот истинно-великий день, когда в парке, на углу, появились собаки сэра Гуддельстона-Фуддельстона.

Это было великолепное зрелище для юного Родона. В половине одиннадцатого, на противоположном конце парка, появился прежде всех Том Моди, доезжачий сэра Гуддельстона-Фуддельстона, сопровождаемый благородною сворою собак, образовавших из себя стройную сплошную массу. Арриергард замыкался двумя егерями в красных казакинах, ехавшими на двух тощих благовоспитаыных лошадях. В руках их, для поддержания порядка, были длинные, предлинные бичи с красивыми нахлестками, которыми, казалось, они владели в совершенстве, направляя их на самые тонкие и чувствительные места собачьей шкуры. Порядок был удивительный. Ни одна собака не смела выступить из своры, или поднять морду, хотя бы перед носом её пробежал заяц или кролик.

Следует затем парень Джек, сын Тома Моди. Весит он всего только два пуда с небольшим, рост его - сорок-восемь дюймов, и есть надежда, что парень Джек никогда не поднимется выше. Едет он на огромном худощавом охотничьем коне, и сидит на седле исполинского размера. Конь этот есть любимое животное сэра Гуддельстона-Фуддельстона, и зовут его Индийский набоб. Другие кони, управляемые миньятюрными всадниками, идут один за другим, медленным и ровным шагом, в ожидании своих господ, которые должны немедленно прискакать на Королевину усадьбу.

Том Моди приближается к главному подъезду. Буфетчик встречает его с рюмкой и графином водки, но благородный спортсмен не вкушает до времени ни пива, ни вина. Он и вся свора отправляются в отведенный для им угол на лужайке, собаки бегут в рассыпную, катаются на траве, играют, лают, кусают одна другую в знак дружбы, или свирепеют, бросаются друг на друга и грызутся, пока могучий голос Тома или нахлестка его бича не полагают предела этой ссоре, но вот следуют один за другим, на простых лошадках, молодые джентльмены, забрызганные и выпачканные по колено в грязи. Некоторые тотчас же входят в дом, выпивают по рюмке вишневки, и свидетельствуют свое почтение дамам, другие, более скромные, отчищают грязь с своих сапогов, передают груму простых лошадок, садятся на охотничьих коней, и разогревають свою кровь предварительным галопированьем по широкому лугу. Затем все джентльмены группируются около гончих, разговаривают с доезжачим о подробностях прошлой охоты, о достоинствах Плаксы и Алмаза, о современном состоянии полей и лесов, и о скверной породе лисиц.

Но вот и сам сэр Гуддельстон-Фуддельстон на кургузом скакуне знаменитой шотландской породы. Величаво подъезжает он к замку, входит в гостиную, раскланивается с дамами, и не теряя драгоценного времени, быстро принимается за дело. По данному сигналу собаки выступают из своего убежища, и в стройном порядке подходят к подъезду. Маленький Родон, изумленный и полуиспуганный, вертится между ними, с робостию принимая ласки от их волнующихся хвостов. Доезжачий покрикивает и размахивает бичом направо и налево.

Между-тем сэр Гуддельстон возсел на своего Индийского Набоба.

- Не мешает сперва попробовать, Том, у Сойстера Спинни, говорит баронет. Фермер Мангель сказывал мне, что он видел недавно двух лисиц на его земле.

Том трубит в рог и отъезжает легкой рысцой, сопровождаемый всею сворой. За ними тянутся егеря и молодые джентльмены из Винчестера. Их сопровождают все окрестные фермеры и все земледельцы, для которых этот день - великий праздник. Сэр Гуддельстон-Фуддельстон замыкает арриергард вместе с полковником Кроли. Немедленно весь кортеж скрывается из глаз.

Достопочтенный Бьют Кроли, руководимый чувством скромности и смирения, считал неприличным для себя явиться в публичном месте перед окнами своего племянника. Доезжачий Моди помнит очень хорошо, как, сорок лет назад, мистер Бьют, тогда еще лихой баккалавр Оксфордского университета, объезжал самых диких лошадей, перескакивал через рытвины и буераки, через быстрые ручьи и даже через крестьянские заборы. Его достопочтенство выезжает теперь на своем могучем вороном коне, встречает перед парком сэра Гуддельстона, и смиренно присоединяется к джентльменской свите.

Наконец гончия собаки и всадники исчезают все до одного, и маленький Родон стоит на крыльце, изумленный и счастливый.

Так проходили святки на Королевиной усадьбе. Родон веселился напропалую, и был доволен всем, чтони приходилось ему видеть и слышать. Дядюшка Питт, всегда холодный, серьёзный и обремененный кабинетными занятиями, повидимому, не чувствовал особенной благосклонности к резвому племяннику; зато тётушка, миледи и две незамужния тётки полюбили его как-нельзя лучше. С маленькими детьми Родя подружился еще в первый день своего приезда, и тогда же приобрел благорасположение мистера Джемса, из Пастората.

Мистер Джемс, с некоторого времени, ухаживает за одной из молодых леди в джентльменском замке, и сэр Питт поощряет его склонность, давая деликатным образом знать своему кузену, что он готов, при первой возможноети, выхлопотать для него теплое местечко. Джемс отказался от шумных удовольствий, и не любит этой парадной охоты, изредка стреляет он только уток и бекасов, и посвящает свою деятельность истреблению крыс на гумнах и в анбарах. После святок он уедет в Оксфорд, и постарается с успехом выдержать окончательный экзамен. Он уже не носит больше ни зеленых сюртуков, ни красных галстухов, и серьёзно думает о перемене своего образа жизни перед вступлением в общественную должность. Протекцией Джемсу сэр Питт надеется уплатить фамильный долг семейству достопочтенного Бьюта. Это будет и дешево, и великодушно.

Прежде, однакожь, чем кончились веселые святки, сэр Питт Кроли, собрав все свое мужество, решился вручить младшему брату вексель на своего лондонского банкира - на сумму во сто фунтов. Это была великая жертва, и баронет принес ее с замиранием сердца. Вскоре, впрочем, он утешился мыслью, что теперь справедливо станут считать его великодушнейшим из смертных. Родон-отец и сын оставили Королевину усадьбу с тяжкими воздыханиями и сокрушением сердечным. Бекки и леди Дженни расстались довольно холодно, хотя с изъявлениями обоюдных желаний продолжать вечную дружбу. В Лондоне ожидали нашу героиню новые обязанности и новые занятия, на которые мы намекнули в предъидущей главе. Под её надзором прадедовский дом на большой Гигантской улице принял самые изящные формы, и уже все было готово, когда сэр Питт и его семейство, при открытии парламентских заседаний, приехали в Лондон, где на этот раз баронет должен был окончательно выступить на ту блестящую каррьеру, которая одна только могла быть достойною его возвышенного гения и великих юридических талантов.

В первый парламентский сезон, хитрый и утонченный дипломат глубоко хранил в тайнике своей души все свои замыслы и проекты, и один только раз открыл уста свои, когда ему, как представителю уезда, необходимо было представить просьбу от жителей Модбери. Но он неукоснительно являлся на свое место, и тщательно изучал весь ход парламентских дел. Дома, в своем кабннете, сэр Питт Кроли денно и нощно углублялся в чтение "Синих Книг", к великому удивлению и беспокойству леди Дженни, которая думала весьма основательно, что супруг её убивает себя необыкновенным напряжением умственных сил в поздние часы ночи. Скоро баронет познакомился с министрами и со всеми представителями своей партии, рассчитывая впоследствии играть между ними блистательную роль. Тихий нрав леди Дженни; её ласковость и кротость, внушали Ребекке совершеннейшее презрение к супруге баронета. Безъискусственная простота, сопровождавшая все поступки и движения леди Дженни, возмущала как-нельзя больше джентльменские чувства нашей героини, и случалось по временам, что даже другие замечали, как она думает о своей невестке. В свою очередь, присутствие Ребекки беспокоило и леди Дженни. Ея муж беспрестанно разговаривал с мистрисс Бекки. Между ними, повидимому, водворилось самое тесное согласие, и Питт говорил с нею о таких предметах, о которых и не думал рассуждать с своей женой. Миледи, конечно, не понимала этого разговора, но все же ей неприятно было обрекать себя на молчание в обществе таких говорунов. Еще неприятнее было слышать, как смелая и бойкая мистрисс Родон быстро переходит от одного предмета к другому, забавляя своими шуточками всех джентльменов, готовых ловить на-лету каждое её слово. Можно ли сидеть спокойно, сложа руки, в своем собственном доме, тогда-как другая женщина составляет душу этого дома?

Еще в деревне, когда леди Дженни рассказывала сказочки и нравоучительные повести окружавшим ее маленьким детям - в том числе Родону, который, как сказано, очень любил свою тётку - Ребекка, присутствием своим, совершенно расстроивала эти интересные беседы. Она входила в комнату с каким-то зловещим ввдом, и бедная леди Дженни чувствовала невольную робость под влиянием этих саркастических зеленых глазок. Ея простые, незатейливые вымыслы испарялись из её головы и улетали неизвестно куда, как сказочные волшебницы исчезают перед появлением злаго духа. Язык её не шевелился, и она уже не могла идти вперед, хотя Ребекка, с легким отражением насмешки в своем голосе, просила ее продолжать очаровательную сказочку. Мистрисс Бекки решительно ненавидела эти простые удовольствия и ребяческие мысли, несогласные с настроением её собственного духа. Дети и любители детей не имели никакой цены в её глазах.

- Терпеть я не могу этих картофельных нежностей и сливочных любезностей, говоривала мистрисс Родон, передразнивая леди Дженни для удовольствия и потехи лорда Стейна.

При таких отношениях, обе леди виделись между собою довольно редко, за исключением тех случаев, когда жена младшего брата, имея в виду какия-нибудь особенные выгоды, делала визиты супруге баронета. Излияния нежных чувств родственной любви и дружбы продолжались между ними как и прежде, но тем не менее оне заметно чуждались друг друга. При всем том, сэр Питт Кроли, несмотря на многосложность парламентских занятий, находил случай видеться каждый день с своей невесткой.

По случаю своего первого ораторского обеда, сэр Питт явился перед невесткой в полной парадной форме. На нем был тот самый мундир, который употреблял он в бывалые годы, как человек британского посольства при некоем германском граде.

Бекки, по этому поводу, насказала ему тысячу комплиментов, и любовалась на него почти так же, как его жена и дети, которым первый раз он представился в таком величии перед своим отъездом в парламент. Ребекка объявила положительно, что один только истинно-благовоспитанный джентльмен может употреблять, с очевидною выгодою для своей особы, этот оффициальный костюм.

- И, Боже мой, как идет к вам, cette culotte courte, mon cher baron! воскликнула мистрисс Бекки. Сейчас видно, кто вы такой. Да, представитель древнего рода невольно дает себя знать.

Питт с душевной усладой взглянул на свои ноги, отличавшиеся необыкновенно-уродливою формой, такою же как и коротенькая шпага, торчавшая у него с боку. Ему показалось в эту минуту, что он создан пленять женские сердца и отуманивать джентльменские умы.

И когда он ушел, Бекки сделала из него превосходную каррикатуру, разыгранную с обыкновенным успехом, перед особой лорда Стейна, приведенного теперь в сильнейший вссторг её подражательным искусством, так-как действительно она уловила мастерски всякое движение баронета. Маркиз встретил сэра Питта Кроли в доме мистрисс Родон, и на первый раз был с ним чрезвычайно обходителен и вежлив, как с новым баронетом и парламентским членом. При этой встрече сэр Питт был также поражен необыкновенным вниманием, какое великий пэр Англии оказывал его невестке. Живой, веселый и остроумный разговор Ребекки, так же как единодушный восторг, с каким слушали ее все другие джентльмены, в высшей степени озадачили баронета. Лорд Стейн знал очень хорошо, что сэр Питт только-что начинает свою политическую каррьеру, и с нетерпением ожидал, когда он произнесет свою первую речь. Они были соседи. Большая Гигантская улица выходит на Гигантский Сквер, где, на углу, стоит великолепный дом маркиза. На этом основании лорд Стейн изъявил надежду, что современем они узнают покороче друг друга, и леди Стейн, немедленно по возвращении в город, сочтет обязанностию познакомиться с леди Кроли. Дня через два он оставит визитную карточку своему соседу, на которого до сих пор не обращал ни малейшего внимания, хотя дома их больше сотни лет стояли почти рядом.

Среди всех этих интриг и веселых компаний, где рисовались такие блистательные вельможи, Родон Кроли с каждым днем чувствовал себя одиноким больше и больше. Ему позволялось теперь отлучаться в клубы, обедать в обществе холостяков, приходить и уходить когда вздумается, не испрашивая на то особенного позволения у своей супруги. Он и сым его частенько путешествовали на Гигантскую улицу к миледи Кроли, и проводили время в обществе её детей, тогда-как сэр Питт, по возвращении из Парламента, заезжал почти всегда к мистрисс Бекки побеседовать о предметах политического мира.

Отставной полковник просиживал по целым часам в доме своего брата. Ни о чем он не думал, ничего не делал и почти ничего не говорил. При всем том был он очень рад, когда делали ему какое-нибудь поручение относительно конюшни, лошади, кучера, слуги, или, когда за обедом просили его нарезать мяса для детей. Леность обуяла его, и сделала безусловно покорным чужой воле.

Омфала спутала нового Геркулеса, и лишенный своей силы, он безмолвно сидит за её веретепом. Буйная молодая кровь угомонилась и остыла, и мистер Родон Кроли превратился в обрюзглаго, покорного и толстенького джентльмена средних лет.

И бедная леди Дженни очень хорошо знала, что Ребекка взяла в плен её супруга, хотя это обстоятельство нисколько не препятствовало им, при каждой встрече, выражать друг пред другом родственные чувства любви и дружбы.

ГЛАВА XLV.

Тяжкие испытания и скорби.

Святки у наших приятелей на Аделаидиных Виллах были далеко не так веселы, как им следовало быть.

Мы уже имели случай намекнуть в своем месте, что у мистрисс Осборн, после смерти её мужа, составился небольшой капиталец, с которого она получала сотню фунтов годового дохода. Две трети этой суммы вдова Осборн отдавала своим родителям за содержание себя и малютки сына. Включив сюда еще стодвадцать фунтов, назначенных другом нашим Джоем в пожизненный пансион старикам, семейство Седли, забывая бури и треволнения прошедшей жизни, могли еще, с некоторым удобством, существовать от начала до конца года, тем более, что вся их прислуга состояла из одной ирландской служанки, которая в то же время заведывала маленьким хозяйством мистера Клеппа и его супруги. Не было даже никаких основательлых препятствий пригласить к себе иной раз двух или трех приятелей на чашку чаю. Старик Седли до-сих пор удержал свое озадачивающее влияние над фамилией Клеппа, своего прежнего конторщика. Мистер Клепп превосходно помнил те блаженные времена, когда, бывало, приглашали его на парадные обеды в дом богатейшего негоцианта на Россель-Сквере, где он, сидя на кончике стула, имел счастие пить шамианское за здоровье мистрисс Седли, мисс Эмми и господина Джозефа Седли, чиновника ост-индской Компании. Время возвеличило блеск этих воспоминаший в душе честного клерка. Всякий раз, как он выходил из-за кухонной перегородки в гостиную, и выпивал у мистера Седли чашку чаю или стаканчик джина с водою, из груди его вырывалась сентещия такого рода:

- Да, сэр, это ужь не то, что, бывало, я видел у вас в старые годы!

И затем, раскланиваясь и расшаркиваясь, мистер Клепп пил за здоровье прекрасных леди, точь в точь как в запрошлые дни их процветания и славы. Ему казалось тогда, что мисс Амелия первая певица в мире, и не было в европейских столицах леди изящнее и почтеннее мистрисс Седли. Даже теперь он не осмеливался в клубе сидеть в присутствии мистера Седли и никому не позволял делать дурные отзывы о характере этого джентльмена.

- Полноте, господа, говорил он в клубе джентльменам, пускавшимся в рассуждения о старом банкроте, я видел собственными глазами, как, бывало, первые люди нашей столицы пожимают руку господину Седли. Были времена, когда сам Ротшильд заискивал его дружества на бирже. Я с своей стороны всем одолжен мистеру Седли.

Владея прекрасным почерком, уживчивым характером и хорошим аттестатом, мистер Клепп очень скоро, после несчастия своего прежнего хозяина, отыскал для себя другое место.

- Такая маленькая рыбка, как я, всегда счастливо переплывет в другой садок, замечал обыкновенно отставной конторщик.

И один из членов той фирмы, к которой некогда принадлежал старик Седли, был очень рад воспользоваться услугами мистера Клеппа, довольного весьма скромным вознаграждением за свои труды.

Конец концов, все старые друзья и приятели мистера Седли, люди предприимчивые и богатые, оставили, один за другим, разорившагося негоцианта, и один только этот бедняк остался неизменно преданным и верным своему прежнему хозяину.

Четвертую долю получаемых процентов с капитала Амелия оставляла собственно для себя, и вся эта сумма расходовалась исключительно на содержание малютки Джорджа, которого, вопервых, надлежало одевать таким-образом, чтобы он казался достойным сыном капитана Осборна, а вовторых, были у него теперь школьные надобности, требовавшие немедленного удовлетворения. Джорджинька, с некоторого времени, ходил в училище, куда мать принуждена была посылать его после сильной внутренней борьбы, выдержанной её сердцем при мысли об опасностях, ожидающих ребенка за порогом родительского дома. Амелия просиживала целые ночи напролет, вытверживая заданные уроки, и разбирая в ученических тетрадках грамматические и географические иероглифы, которых смысл надлежало сделать доступным для малютки Джорджа. Она старалась даже выучить наизусть латинские склонения и спряжения, рассчитывая, что ей можно будет самой учить Джорджиньку латинскому языку. Разставаться с ним на целый день, оставляя его на произвол школьной ферулы и грубого обхождения товарищей, значило для сантиментальной мистрисс Эмми почти то же, что отнять во второй раз своего сына от материнской груди. Джордж между-тем бегал в школу с веселым духом и спокойным сердцем. Ему нравилась эта перемена в образе его жизни и он был совершенно счастлив. Эта детская радость огорчала любящую мать, столько грустную и печальную при разлуке с сыном. Неужели ему так легко расставаться со мною? думала мистрисс Эмми, но тут же раскаявалась и жалела, что осмелилась предложить себе такой эгоистический вопрос. Пусть только он будет счастлив: её обязанность - быть готовой на всякие жертвы.

Содержателем школы, куда ходил Джордж, был друг достопочтенного Бинни, постоянного обожателя мистрисс Эмми. Джорджинька делал великолепные успехи. Каждую неделю он приносил матери безчисленные свидетельства быстроты своих умственных способностей. По вечерам он рассказывал ей многочисленные истории о своих товарищах по школе, и Амелия знала, что это за чудесный мальчик был Ланонс, и какой забияка был Спиффин, и как отец Стиля богатый купец, снабжал все заведение съестными припасами, и как мать Гольдинга приезжала каждую субботу в карете за своим сыном, и как Нит носил штрипки - нельзя ли и ему пришить штрипки к панталонам?- как Булль Меджор проглотил наизуст всего Евтропия, так-что, по общему мнению, он мог за пояс заткнуть самого учителя, мистера Варда. Таким-образом Амелия знала всю подноготную о каждом товарище своего сына, По ночам она разбирала вместе с ним школьные тетрадки, и выучивала наизусть все уроки с такою исправностию, как-будто ей самой следовало поутру явиться на глаза строгих и взыскательных учителей. Однажды, после рукопашной битвы с молодым Смитом, Джордж явился домой с сизыми голубями под глазами, и возвестил своей матери и дедушке, что он оказал в этот день чудеса храбрости, ловкости и силы... что, заметим мимоходом, была чистейшая ложь, потому-что, на самом деле, Джордж разбит был в прах. Старик Седли пришел в восторг от этих обнаружений мнимого геройства, но Амелия никогда не могла простить этого Смиту, даже до настоящего времени, несмотря на то, что мистер Смит теперь - миролюбивый аптекарь на Лейчестерском Сквере.

Так проходила жим чувствительной вдовы, посвятившей себя спокойным трудам и безвредным занятиям на пользу сына. Время осеребрило несколько волос на её голове, и провело две, три морщинки на её прекрасном челе. Но эти зловещие признаки нисколько не тревожили мистрисс Эмми.

- Кому какое дело до такой старухи? снрашивала вдова, когда указывали ей на пробивающуюся проседь.

Она была счастлива и довольна. Все её мечты ограничивались только желанием дожить до той счастилвой поры, когда сын её будет великим, знаменитым и славным, чего конечно он вполне заслуживает по своим огромным талантам. Она тщательно сберегала его прописи, рисунки, сочинения на заданные тэмы, и показывала их в своем маленьком кругу, как несомненное доказательство чудесной гениальности сына. Некоторые из этих произведений Амелия сообщила, по доверенности, мисс Доббин, с тем, чтобы она показала их мисс Осборн, тетке Джорджа, которая, в свою очередь, могла представить их на рассмотрение самого мистера Осборна. Разсчет здесь был тот, что старик, при взгляде на эти произведения маленького гения, простит своего внука за проступки отца. Все недостатки и слабости покойного мужа Амелия похоронила в могиле вместе с его телом; она помнила только нежного любовника, пожертвовавшего для неё всеми родственными отношениямй, благородного супруга, прекрасного и храброго, державшего ее в своих объятиях в то самое утро, когда выступал он на поле битвы, где умер славною смертию, сражаясь за свое отечество. Не было никакого сомнения, что этот доблестный воин смотрит с высоты небес на гениального мальчика, оставленного им на земле для утешения вдовы.

Мы видели, как и вследствие чего, почтенный дед маленького Джорджа, мистер Осборн, становился с каждым днем угрюмее, молчаливее и недоступнее для своей дочери, которая прозябала одиноко на Россель-Сквере, и включила себя в разряд несчастных старых дев, уже неспособных находить достаточного утешения ни в блестящих экипажах, ни в покупке разных разностей в модных магазинах, ни даже в благотворительности страждущему человечеству. Всегда грустная и пасмурная, мисс Осборн чаще и чаще думала о прекрасном мальчике, сыне своего брата, которого она видела на даче альдермена Доббина. Она сгарала нетерпеливым желанием получить когда-нибудь позволение поехать в своей прекрасной коляске в то отдаленное захолустье, где жил малютка Джордж. Чаще и чаще выезжала она в Парк, надеясь еще раз встретиться с ним на гулянье, но не сбывалась эта надежда, и мисс Осборн, перезрелая и несчастная девица, прозябала одиноко, не находя никакой пщи для своего чувствительного сердца. Младшая сестра ея, банкирша, изредка заезжала на Россель-Сквер, делая визит подруге своего детства. Она привозила с собою двух детей болезненной комилекции, и с ними няньку в щегольском костюме. Придавая своему произношению джентльменский оттенок высшего тона, мистрисс Буллок рассказывала сестре о своих новых связях, о блистательных знакомствах, о том, как маленький Фредерик был как две капли воды похож на лорда Клавдия Лоллипопа, и как малютка Мери удострилась обратить на себя лестное внимание баронессы, когда оне катались в Регемптоне. Она упрашивала старшую сестру сделать что-нибудь для её ненаглядных малюток. Фредерик должен поступить в гвардию, это уже решено, и если он сделается владельцем майората, чего непременно добивается мистер Буллок, готовый разориться в-конец на покупку майората - то ужь Богу одному известно, что выйдет из их дочки.

- Признаюсь, моя милая, я рассчитываю здесь только на вас, говорила мистрисс Буллок, потому-что, без всякого сомнения, доля моя из имения папеньки должна, как известно, перейдти к главе нашего дома. Милая наша Рода Макйулль скоро, вероятно, освободится от имения Кассельтодди, потому-что муж ея, бедный лорд Кассельтодди должен, на этих днях, умереть от апоплексического удара, и после его смерти малютка Макдуфф Макмулль сделается виконтом Кассельтодди. Оба Блюдъайэры уже перевели свое имение на маленького сына Фанни Блюдъайэр. Ненаглядный мой Фредерик непременно будет старшим сыном, и.... и ужь пожалуйста, Дженни, упроси папеньку перевести опять свои счеты в Ломбардскую улицу, потому-что, посуди сама, кчему пристало, если он, оставляя своих родственников, будет иметь дела с чужим банкирским домом? Стомпи и Роди, надеюсь, ничем не лучше Буллока, Гуллока и Компании.

Сказав речь в этом тоне; прошпигованную фешонэбльными и финансовыми именами, и напечатлев на губах сестрицы поцалуй, весьма похожий на прикосновение устрицы, мистрисс Буллок собирала своих накрахмаленных малюток, и усаживалась с нин в свою джентльменскую коляску.

Но ничего не выигрывала этими визитами представительница модного тона в купеческом быту. Отец её с усиленною деятельностию продолжал свои сношения с банкирским домом Стомпи и Роди, где хранился также небольшой капиталец мистрисс Эмми, неподозревавшей всех этих интриг на Россель- Сквере.

В тот вечер, когда Дженни Осборн сказала отцу, что она видела его внука, старик не отвечал ей ничего, но было ясно, что он не рассердился, потому-что, уходя в комнату, ласково простился с дочерью, и пожелал ей спокойной ночи. По всей вероятности он думал о её словах, и расспрашивал о её визите в дом альдермена. Недели через две после этого визита, мистер Осборн спросил дочь: куда девались её французские часики с цепочкой, которые она обыкновенно носила на своей груди?

- Сэр, эти часы были куплены на мои деньги, отвечала испуганная Дженни.

- Прошу вас немедленно купить себе такие же, или, еще лучше, если можете, отвечал старый джентльмен. И затем он погрузился в глубокую думу.

В последнее время девицы Доббин довольно часто повторяли свою просьбу Амелии, чтобы она позволяла Джорджу навещать их.

- Мисс Осборн очевидно полюбила вашего сына, говорили девицы Доббин,- легко станется, что и мистер Осборн обнаружит миролюбивые чувства, и тогда, согласитесь сами, Джорджинька легко упрочит свою каррьеру.

Амелия готова была согласиться на все, как-скоро дело шло о счастьи её сына, но предложение сестер Доббина наполнило её душу мрачными и тревожными предчувствиями. Как бы то ни было, Джордж ездил довольно часто в дом альдермена. Амелия беспокоилась как-нельзя больше в продолжение его отсутствия, и по возвращении встречала его с таким видом, как-будто он освободился от какой-нибудь опасности. Джорджинька обыкновенно приносил с собой игрушки и деньги; встревоженная Амелия спрашивала всякой раз, не видал ли он какого-нибудь старого джентльмена. Джордж видел только старика сэра Вилльяма, который катался с ним в коляске, и мистера Доббина, приехавшего домой перед обедом на прекрасном гнедке. Доббин был в зеленом сюртуке и розовом галстухе, и в руках у него был маленький бич в золотой оправе. Он обещал показать ему Лондонскую Башню, и сводить его в зверинец. Наконец, в один прекрасный вечер, Джорджинька, воротивягось домой, принес следующее известие:

- Видел я, мамаша, старого джентльмена с густыми бровями и в широкой шляпе. На груди у него висела длинная, предлинная цепочка, и на ней - множество печатей. Он приехал в ту пору, как я катался по лугу на маленькой лошадке: кучер водил ее за узду. Старый джентльмен долго смотрел на меня, и много качал головою. Я сказал после обеда, что зовут меня Нюрвалем. Тетушка расплакалась. Она всегда плачеть.

Амелия догадалась, что сын её видел на этот раз своего россель-скверского деда. Она затрепетала при мысли, что скоро сделают ей предложение с этой стороны. Предчувствия её оправдались. Переговоры с Россель-Сквера последовали через несколько дней. Мистер Осборн формально предложил взять к себе в дом своего маленького внука, и сделать его наследником имения, которое некогда назначено было капитану Осборну. Мистрисс Джордж Осборн будет от него получать пожизненный пенсион, который доставит ей независимое существование. Если мистрисс Джордж Осборн намерена выйдти замуж, как об этом носится весьма правдоподобный слух, достигший до ушей мистера Осборна, пенсион, во всяком случае, останется при ней; но ужь само-собою разумеется, что сын её окончательно водворится на Россель-Сквере, или, будет жить в каком-нибудь другом месте, по выбору и назначению своего деда. При всем том однакожь, ему позволено будет повременам видеть мистрисс Джордж Осборн в её собственном месте жительства.

Бумага, содержавшая все эти пункты, была принесена на Аделаидины Виллы, и прочитана Амелии в один из тех дней, когда матери её не было дома, и когда старик Седли отлучился, по своим делам, в Сити.

Амелия сердилась всего только два или три раза в жизни, и адвокат мистера Осборна имел счастие видеть ее именно в ту пору, когда она пришла в раздражительное состояние духа. Послание было прочитано, и подано ей на благоусмотрение. Мистрисс Осборн затрепетала всеми членами, раскраснелась как пятнадцатилетняя девица и быстро поднявшись с своего места, разорвала бумагу на сотни. клочков, притоптала их своими ногами, и голосом, дрожащим от волнения, произнесла:

- Мне выйдти замуж во второй раз! Мне взять деньги в обмен за своего сына! Кто смеет обижать меня этими чудовищными предложениями? Скажите мистеру Осборну, что это злонамеренное письмо, сэр, да, злонамеренное и унизительное. Я не стану отвечать на него. Желаю вам доброго утра, сэр...

- И когда я выходил из комнаты, она поклонилась мне как трагическая актрисса, сказал мистер Пой, адвокат, представивший донесение об этой сцене на Россель-Сквер.

Старики не заметили в тот день волнения своей дочери, а она никогда не говорила им об этом свидании. Были у них свои собственные дела, которые въпоследствии глубоко заинтересовали эту невинную леди. Мистер Седли деятельно продолжал углубляться в свои спекуляции и коммерческие рассчеты. Мы уже видели, как неудачно торговал он вином и каменным углем. На этот раз он придумал какую-то особенно-хитрую затею, обещавшую чуть-ли не мильйоны барыша, если все покатится как по маслу. Напрасно Клепп увещевал его бросить дерзкое, опасное предприятие; мистер Седли, очертя голову, зашел уже так далеко, что даже не смел сообщить подробностей нелепой затеи своему бывшему клерку. И как постоянным принципом старого джентльмена было - имкогда не распространяться с женщинами о финансовых делах, то оне узнали о постигшем их несчастии уже в ту пору, как ничего нельзя было поправить; старик принужден был постепенно открыть перед ними тайны своего сердца.

Недоимка сперва упала на счеты маленького хозяйства, выплачиваемые исправно в конце каждой недели. Дивиденды еще не были присланы из Индии, сказал встревоженный мистер Седли своей супруге. Старушка, до той поры, платила аккуратно за все хозяйственные счеты, и поэтому, два или три лавочника были очень недовольны, когда бедная мистрисс Седли просила их повременить,- одолжение, которое они охотно оказывали всем другим покупщикам, неназначавшим определенного времени для расплаты. Контрибуция мистрисс Эмми, выплачиваемая беспрекословно и с веселым духом, поддерживала семейство на полурационах, и первые пять или шесть месяцев прошли довольно сносно. Старик Седли продолжал уверять, что акции его скоро должны возвыситься до огромных процентов, и тогда все пойдет превосходно.

Но прошло полгоода, и не последовало никаких дивидендов. Надежда на шестьдесят фунтов, корые следовала получить из Индии, исчезала с каждым днем. Хозяйство пришло в крайнее расстройство. Мистрисс Седли, старуха слабая и расстроенная, горевала молча, или плакала на кухне в обществе мистрисс Клепп. Всего досаднее было то; что мясник огрызался почти всякий раз, когда брали у него говидину, да и мелочной лавочник грубиянил ужасно. Маленький Джордж, однажды или два раза, уже принимался ворчать за обедом, и это обстоятедьство чрезвычайно беспокоило мистрисс Эмми, которая сама могла бы удовольствоваться каким-нибудь кусочком хлеба. Чтоб ребенок не ворчал, она принуждена была покупать ему разные лакомства на свой собственный счет.

Случилась наконец одна из тех неприятностей, какие весьма часто повторяются в семействах, поставленных в затруднительное положение. Однажды, получив свои деньги, Амелия хотела, по обыкновению, выделить определенную сумму своим родителям; но подводя к окончательному итогу свои частные расходы, она увидела настоятельную необходиность передержать из этой доли несколько шиллингов, так-как для маленького Джорджа было заказано новое платье.

- С чего это ты взяла, моя милая? сказала мистрисс Седли угрюмо и сердито. Джой не прислал ни одного фунта, и мы доведены почти до нищенства. Разве ты не видишь этого? Тебе впрочем нет дела ни до матери, ни до отца. Был бы только твой Джордж одет и сыт.

Испуганная Амелия подала матери, через стол, все свои деньги, и не сказав ни слова, пошла поплакать наедине о своем горе. Весь этот день был для неё тяжел невыносимо. Она принуждена была выйдти со двора, и отказаться от дорогаго платьица, которое готовилось в подарок Джорджу к Рождеству. А фасон был чудо как хорош! Амелия, по поводу его, держала несколько консультаций с одной знакомой модисткой.

И в довершение эффекта, Джорджинька поднял страшный крик, когда мать сообщила ему эту бедственную новость. Как это можно? У всех будет новое платье к Рождеству. Товарищи станут смеяться над ним. У него непременно должны быть и новый сюртук, и новые панталоны, и жилет. Мама ведь обещала ему. Бедная вдова отговаривалась только поцалуями и слезами. Она заштопала как умела, старое платье, и перерыла все ящики комода, чтоб отыскать какую-нибудь вещицу, годпую для продажи. Взор её остановился на индийской кашмировой шали, которую Доббин прислал ей в подарок. Амелия вспомнила, как в бывалые дни она ездила с матерью в богатый индийский магазин на Людгет-Гилле, где обыкновенно продавались и покупались сгатьи этого рода. Щеки её запылали, и глаза заискрились живейшим удовольствисм, когда она представила возможность добыть этим срсдством необходимую сумму. Поутру, когда Джорджинька уходил в школу, Амелия поцаловала его с особенным восторгом, и улыбнулась весьма нежно. Мальчик понял, что ему готовится приятный сюрприз.

Завернув шаль в большой носовой платок, подаренный ей также индийским майором, Амелия скрыла сокровище под салопом, и пошла с веселым духом на Людгет-Гилль, пробираясь вдоль стены парка, и перебегая с перекрестка на перекресток с такою поспешностию, что многие джентльмены приостанавливались носмотреть, куда и зачем бежит эта розощекая леди. Мистрисс Джордж Осборн производила умственные вычисления, сколько могут дать ей за индийскую шаль. На вырученные деньги, кроме заказанного платья, она купит для Джорджиньки книг, заплатит содержателю пансиона за полгода, и закажет для своего отца новую бекешь вместо этой шинелишки, которая ужь давно износилась. Все эти рассчеты быстро созревали в голове мистрисс Эмми, прежде чем она переступила за порог богатого магамыа. Она нисколько не ошиблась в ценности майорского подарка; это была тонкая, превосходнейшая ткань, и купец, заплатив за нее Амелии двадцать гиней, рассчитывал еще на значительный барыш.

Изумленная и вполне счастливая, Амелия побежала с этим богатством на Павловское подворье, в кимжный магазин Дартопа, и купила "Помощника родителей" и удивительную историю о "Сатфорде и Мертоне", рассказанную детям господином Да (Day). Джорджинька ужь давно желал иметь эту книжку, известную нанзусть всякому благовоспитанному английскому мальчику. Затем мистрисс Эмми села в омнибус, и с восторгом приехала домой. Уединившись в своей комнате, она вывела превосходным мелким почерком на заглавном листе: "Джорджу Осборну, святочный подарок от его нежной и любящей матери".

Книги, как и прекрасная надпись, хранятся в целости даже до сего дня.

Взяв подъмышку этот подарок, Амелия вышла из своей комнаты, чтоб положить книги на стол, где Джорджинька должен был найдти их по своем возвращении из школы. В сенях у лестницы встретила ее мистрисс Седли. Золотые переплеты семи крошечных томиков бросились в глаза старой леди.

- Это что такое? спросила мистрисс Седли.

- Книжечки для Джорджа, отвечала Амелия. Я... я обещала ему купить их к Рождеству.

- Книжечкж! вскричала с негодованием старая леди. Книги, в эту пору, когда в целом доме нет ни куска хлеба! Книги, когда я из кожи вылезаю, чтоб отца её не посадили в тюрьму! Она водит в роскоши своего сына, между-тем как я продала все свои драгоценности, даже индийскую шаль с своих плечь, даже чашки и ложки, чтоб только эти торговцы не смели обижать нас, и чтоб мистер Клепп не выгнал всех нас из дому, на что, сказать правду, онх давно имеет право, потому-что отец твой раззортлся в конец, О, Амелия! ты раздираешь мое сердце! Кчему тебе губить своего сына, удерживая его при себе, тогда-как он ни в чем ненуждался бы на Россель-Сквере? О, Амелия, да ниспошлёт тебе Бог более послушное и благодарное детище, чем мой несчастный сын за океаном! Джой совсем оставил отца на старости лет, а вот тут еще малютка Джордж, который ходит в пансион, как лорд какой-нибудь, с часамии цепочкой вокруг шеи; тогда-как мой бедный... бедный старик... без крова.... без шил... шил... шиллинга!...

Истерические вздохи, и рыдания заглушили конец этой раздпрательной речи, но смысл её остался понятен для всех обитательниц скромного домика: оне услышали и приложили к своему сердцу каждое слово, вырвавшееся из растерзанной груди старушки Седли.

- О, маменька, маменька! кричала в ответ бедняжка Эмми; - вы не говорили мне ничего... я обещала ему эти книги... Я... я только-что продала свою шаль сегодня поутру. Вот вам все мои деньги... вот вам.

И дрожащею рукой она вынула из ридикюля свои соверены и гинеи, драгоценные золотые гинеи, и положила их на ладонь своей матери, откуда оне попрыгали и покатились во все углы и закоулки досчатого корридора.

И затем, мистрисс Эмми ушла в свою комнату, бросилась на постель и заплакала навзрыд, терзаемая отчаянной тоскою. Все теперь прояснилось для нея. Дитя было принесено в жертву её эгоизму. Не будь на свете этой эгоистической матери, Джорджинька был бы и богат, и славен, и получил бы он прекраснейшее воспитание, и завладел бы он имением, которое она же, сантиментальная эгоистка, отняла у его отца. Стоило ей сказать одно только слово, и старик Седли выпутался бы из своих стеснительных обстоятельств, и малютка Джордж, довольный и обезпеченный во всем, был бы счастлив. О, как страдало её нежное и растерзанное сердце под влиянием таких злосчастных убеждений.

ГЛАВА XLVI.

Дом на Гигантском Сквере.

Всем известно, а может-быть не всем (быть-может даже никому не извество), что столичные чертоги лорда Стейна стоят на Гигантском Сквере, и слывут под именем Гигантского дома. Сюда, как мы сказали, выходит Большая Гигантская улица, где Ребекка первый раз во времена покойного сэра Питта Кроли, выступила на торную дорогу большего света. За железными перилами Гигантского Сквера, между почернелыми плаксивыми деревьями, вы можете, если вам угодно, каждый солнечный день перед обедом любоваться на мизеристых гувернанток, добывающих насущный хлеб физическим воспитанием и нравственным образованием тщедушных и сухопарых питомцев джентльменской породы, которые тут же гуляют вместе с ними, повесив голову, и с недоумением глазея по временам на статую лорда Гиганта, знаменитого между-прочим тем, что он щеголял в парике с тремя косами и одевался обыкновенно, как Элиогабал. Гигантский дом занимает почти целую сторону сквера. Остальные три стороны заняты хоромами, издавна утратившими свои древний блеск и прадедовскую славу. Это - высокие, почерневшие домы с узенькими окнами, куда свет, повидимому, не проникал целые столетия через тусклые и запачканные стекла. Гостеприиство тоже отлетело на веки-вечные от этих дверей вместе с ливрейными лакеями в позументах и теми расторопными служителями, которые встарину освещали путь дорогих гостей, встречая их с факелами в руках на лестничных ступенях. Медные дощечки, с обозначением известных имен и фамилий, втерлись мало-по-малу на Гигантский Сквер, и вы найдете здесь такого-то доктора, аптекаря, портного, или такой-то клуб. Все приняло здесь мрачный и угрюмый характер, и чертог милорда Стейна не составляет в этом отношении никакого исключения. От него остались только огромная фасадная стена и большие ворота с обветшалыми колоннами, из-за которых выглядывает повременам старый привратник с жирным лицом и багровым носом. Над стеною возвышаются окна чердаков и спалень, да еще дымовые трубы, из которых, однакожь, весьма редко выходит теперь что-нибудь похожее на дым. Лорд Стейн живет в настоящее время в Неаполе; Капри, Везувий и залив нравятся ему гораздо больше, чем все эти унылые и печальные виды на Гигантском Сквере.

За несколько десятков шагов от фасада, на повороте в большую Гигантскую улицу, где были некогда господские конюшни, стоят небольшие скромные ворота, которых ничем нельзя отличить от обыкновенного входа в конюшню. Но перед этими воротами на задний двор весьма часто, в былые времена, останавливался небольшой красивый фаэтончик. как рассказывал мне об этом мой чичероне, Том Ифс, который знает всю подноготную касательно фамилии лорда Стейна.

- Мистер Лукулл и синьйора Perdita не один раз, сэр, проходили через эти ворота, говорил мне мистер Ифс. Марианна Клерк тоже была здесь. Подле этого входа были расположены, сэр, petils appartements лорда Стейна, превосходные комнаты, сэр; одна из них вся из слоновой кости, и обита белым атласом, другая из черного дерева, украшенного черным бархатом. Банкетная зала взята из дома Саллюстия в Помпеи, и расписана знаменитым Козьуэ. В маленькой кухне все кострюли были из чистого серебра, и все вертелы из чисгаго золота. В этой самой кухне Орлеанский Egalite жарил куропаток в ту ночь, когда он и маркиз Стейн выиграли сотнй тысячь у одного значительного лица. Половина этих денег погибла во французскую революцию, на другую лорд Стейн купил маркизат и Подвязку, а остальная сумма...

Мне, впрочем, нет надобности докладывать читателю, куда и на что лорд Стейн израсходовал остальные сотни фунтов, выигранных им у одного значительного лица, Том Ифс знает и рассказывает всем об употреблении каждого шиллинга, выходившего в ту пору из кармана лорда Стейна.

Но кроме этого столичного дома, были у маркиза еще замки и великолепные палаццо, разбросанные в разных частях. Трех Соединенных Королевств. Они описаны подробно во всех дорожниках, изданных для любознательных туристов. Вот имена их: замок Стронгбау, окруженный лесом, на шаннонском берегу; Гигантский замок, в Кармартеншире, где Ричард ИИ взят был в плен; Гигантский Палаццо в Йоркшире, где, как мне рассказывали, было двести серебряных чайников, подаваемых к завтраку гостям, и все остальные принадлежности чайного прибора были тоже из чистого золота и серебра. Для каждого гостя, сколько бы их ни было, отводился в палаццо особый нумер, снабженный всеми принадлежностями. Гемпширский замок лорда Стейна известен под именем Тихаго Ручья. Тут была его ферма, и тут проводил он значительную часть года. Все помнят превосходную мебель этого замка, проданную, по смерти милорда, знаменитым аукционером, которого теперь тоже нет на свете. Маркиза Стейн происходила от древнего и знаменитого рода Церлионов; от маркизов Камлот, сохранявших всегда свою древнюю веру после обращения достопочтенного Друида, первого их предка. Родословное их дерево начинается гораздо ранее прибытия в Британию воимственного Брута. Старший сын этой фамилии всегда носит титул Пендрагона. Другие сыновья, с незапамятных времен; назывались Артурами, Утерами и Карадоками. Представители этого рода всегда играли блистательную роль в политическом мире. Артур Камлот был в шестнадцатом веке каммергером королевы Марии, и служил, при частной корреспонденции, между королевой шотландской и Гизами, её дядями. Младший сын этого дома служил в ту пору при особе великого герцога, и отличился в славную варфоломеевскую ночь. Камлоты неизменно оставались приверженцами Марии до последней минуиы её злосчастной жизни. Род их был значительно ослаблен участием в ополчении против Испанцев, в эпоху знаменитой армады, и потом, при Елисавете, почти все их имение было конфисковано в казну. Камлоты принимали также деятельное участие в религиозных распрях, когда новая англиканская церковь должна была бороться с приверженцами папизма...

Леди Мери Церлион получила воспитание в одном из парижских монастырей. Дофина Мария-Антуанетта была её крестной матерью. В эпоху цветущей юности и красоты выдали ее замуж, или, как носился тогда слух, продали ее лорду Гиганту, который в ту пору выиграл в Париже огромные суммы у брата этой леди на одном из банкетов Филиппа Орлеанскаго. Знаменитую дуэль лорда Гиганта с графом де-ла-Марш, французским мушкетером, общая молва приписывала тогда притязаниям молодого графа на сердце и руку прекрасной леди Мери Церлион. Де-ла-Марш был пажом и любимцем королевы. Леди Мери обвенчалась с лордом Гигантом, когда несчастный граф, раненный на дуэли, лежал в постели. После свадьбы она отправилась с мужем в его лондонский дом на гигантском Сквере, и несколько времени играла блистательыую роль при дворе принца Валлийскаго. Фокс предлагал, на торжественных обедах, тосты за её здоровье. Морис и Шеридан прославляли ее в своих песнях. Мальмесбери посвящал ей свои лучшие мадригалы; Гораций Вальполь провозглашал ее красавицей; Девоншир почти ревновал ее ко всем, но все эти интриги и удовольствия блистательного общества скоро, повидимому, напугали прекрасную маркизу; произведя на свет двух сыновей, она вдруг бросила большой свет, и похоронила себя в набожном уединении. Ничего нет удивительного, если маркиз Гигант, он же милорд Стейн, любивший до беспамятства светские удовольствия и развлечения, тщательно избегал с той поры общества своей несчастной супруги, молчаливой, грустной, мечтательной и робкой.

Всеми этими подробностями мы одолжены вышеупоминутому Тому Ифсу, которого ввели мы в эту историю единственно потому, что он знает всех великих людеи нашей столицы. Джентльменские сплетни и тайны каждой фамилии известны ему наперечет. Дальнейшие подробности относительно миледи Стейн - верные или неверные, не знаю - состоят в следующем:

- Страшному унижению подвергалась эта женщина в своем собственном доме, говорил Том Ифс. Лорд Стейн заставлял ее сидеть за столом с такими женщинами, с которыми я ни за какие блага не познакомил бы своей жены... то-есть, сказать по совести, скорее я умру, чем введу в их общество мистрисс Ифс. Вот вам имена этих женщин: леди Клекенбери, мистрисс Чиппенчем, madame de la Cruchecassee жена французского секретаря, и многия другия, все любовницы или фаворитки известнейших людей...

Не подлежит, однакожь, ни малейшему сомнению, что мистер Том Ифс, столько заботливый о репутации своей супруги, счел бы за величайшее счастие получить приглашение на обед какой-нибудь из этих женщин.

- И думаете ли вы, продолжал Том Ифс, что маркиза Стейн подчинялась воле своего супруга без всякой основательной причины? Ведь эта женщина, как вам не безъизвестно, происходит от такой фамилии, которая гордится своей породой не меньше каких-нибудь султанов. Стейны перед Камлотами то же, что ливрейные лакеи - ни больше, ни меньше, дождливые грибки, которые выростают десятками тысячь на джентльменском лугу. Еслиб они еще происходили по прямой линии от лорда Гиганта, ну, тогда другой вопрос; но ведь они составляют собственно младшую и притом сомнительную отрасль Гигантского Дома.. Итак, думаете ли вы, что маркиза Стейн, самая гордая и надменная из всех британских леди, унижалась перед своим мужем, так-себе, без достаточного повода? Фи! Нет, сэр, есть тут и повод и причина, повод секретный, причина тайная. История, видите ли, вот какая: аббат de-la-Marche, эмигрировавший сюда во французскую революцию, был тот самый мушкетерский полковник де-ла-Марш, с которым Стейн сражался в Париже перед своей женитьбой. Он и маркиза встретились в Лондоне - вы понимаете? И вот после того; как достопочтенный полковник погиб в Британии, пораженный наповал пистолетом взбешенного мужа, миледи Стейн отказалась от всех обществ, и предалась, так-сказать. созерцательному уединиению. Каждое утро вы можете, если угодно, видеть ее в испанской капелле. Я был там несколько раз, по случаю, и наблюдал ее. Есть в её жизни тайна, ужь на этот счет можете положиться на меня. Особа известного сорта, заключил Том Ифс, делая мистический жест,- не позволит себе быть несчастной без достаточного повода, и если миледи Стейн предается созерцательному уединению, то ужь это значит, что лорд Стейн держит, так-сказать, над её головой острый мечь.

Таким-образом, если мистер Ифс говорил правду, то очень вероятно, что миледи Стейн, несмотря на высоту своего положения, подвергалась оскорбительному унижению и, при спокойной наружности, таила в своем сердце глубокую печаль. Читатель! Если имя твое не записано в Красной книге, ты можешь, вместе со мною, найти утешение в той мысли, что есть на свете многое множество джентльменов высшего полета, которые ведут горемычную жизнь. Блистательвый Дамокл сидит в своем чертоге на бархатном диване, обложенный атласными подушками, кушает на золоте и серебре; но как часто страшный мечь висит над его головою в форме байлифа, наследственной болезни или фамильной тайны, которая выглядывает дикими и свирепыми глазами из раззолоченных шпалер, угрожая каждую минуту вырваться на волю и мгновенно уничтожить весь этот блеск!

Что касается до меня собственно, возлюбленный читатель, я не имею ни малейшего жалания быть записанным в Красную книгу. Зачем и для чего? Пусть нет в моей передней дюжины откормленных лакеев, и гайдуки не сопровождают мою смиренную клячу, когда я выезжаю к своим приятелям за город, зато аппетит у меня превосходный за приятельским столом, и отправляясь на сон грядущий, я уверен, что никто не потревожит моего богатырского сна. Но милорд Лукулл, старый холостяк, страдает бессонницей чуть-ли не всю свою жизнь, и не знает он, что такое счастье на сей земле. Есть у него ближаший родственник, племянник, малый с блистательными даровавиями, которой ждет не дождется вожделенной минуты, когда милорд Лукулл протянет ноги. То-есть оно, собственно говоря, под именем Лукулла тут надобно разуметь собирательное лицо известного разряда, владеющее, примером сказать, капиталом не меньше как в двести тысячь фунтов. По поводу этого пункта написал я весьма интересную диссертацию, которую, при благоприятных обстоятельствах, было бы полезно сообщить читателям, но в ожидании этих обстоятельств, всего полезнее поставить несколько десятков точек. . . впрочем, если вы внимательно читали Шекспира, и хорошо помните его принца Галя, то вы прекрасно знаете, какой смысл тут надобно соединить с каждой из этих точек. Лорды Гиганты уверяют будто они происходят по прямой линии от этого шекспировского героя; в чем, разумеется, нет и тени правды, как уверял меня Том Ифс. Я должен впрочем признаться, что всеми этими и другими мыслями, остающимися для читателя под спудом, я одолжен Тому Ифсу, который разоблачил передо мной целую систему мистерию английской жизни.

- На мой взгляд, сэр, говорил Том Ифс, у нас в Англии, к расстройству семейного благополучия всего более содействует система майоратства. Благодаря этой системе, вы должны знать, сэр, что старший брат у нас, в Англии, смотрит на младших членов как на своих естественных врагов, которые лишают его наличных денег, принадлежащих ему по праву первородства. Я часто слыхал, как Георг Мак-Турк; старший брат лорда Баязета, говорил, что, еслиб от него зависели окончательные распоряжения при вступлении в наследство, он поступил бы в этом случае по примеру султанов или шахов, которые, как всему свету известно, не знают никаких церемоний со своими младшими братьями. И поверьте мне, почтемннейший, все наши милорды сформированы на один покрой. Каждый из них, более или менее, Турок в своем сердце. Они знают свет, как свои пять пальцев.

В эту минуту прошел мимо нас какой-то великий человек. Том Ифс нечаянно уронил свою шляпу и опрометью бросился вперед, чтоб улыбнуться и засвидетельствовать глубокое почтение великому человеку; это служило наглядным доказательством, что и он, Том Ифс, недурно знает свет и отношения людския. И откладывая в безопасное место каждый шиллинг от своих доходов. Том не питает никакой ненависти к своим племянницам. С великими людьми он стоит тоже на деликатной ноге, и все его честолюбие ограничивается весьма извинительным желанием позавтракать или пообедать с ними.

Между маркизой Стейн и материнским её чувством стояла несокрушимая баррьера, поставленная различием вероисповеданий. Самая любовь, которую она чувствовала к детям, только усиливала и раздражала нравственную борьбу и робость этой несчастной леди. Она не могла перевести своих детей в ту сферу, вне которой, по её убеждению, не было спасения. Ея муж был, повидимому, довольно равнодушен к этому пункту. Когда сыновья были еще молоды, лорд Стейн, великий казуист и любитель ученых диспутов, иногда по вечерам сводил достопочтенного мистера Треля, наставника своих детей и патера Моля, духовника своей жены, и с удовольствием сдушал их ученую беседу.

- Так, Латимер! Хорошо сказано, Лойола! попеременно кричал лорд.

Он обещал выхлопотать епископское места патеру Молю, если тот откажется от своих мнений, и перейдет к англиканской церкви; и в то же время он вызвался употребить все свое влияние, чтобы достать кардинальскую шапку достопочтенному Трелю, если тот сделается ренегатом в пользу папы. Оба теолога, однакожь, остались при своих мнениях. Нежная мать надеялась долгое время, что, по крайней мере, младший и любимый её сын сойдется с нею в задушевных верованиях, но не суждено было сбыться этой надежде, и обманутая леди была потом убеждена, что судьба наказывает ее за этот несчастпый брак, заключенный не по влечению сердца.

Старший сын этих блистательвых супругов, милорд Гигант, сочетался браком, как известно всем, заглядываювщим в книгу пэров, с леди Бланкой Сиссельвуд, дочерью благородного дома Барикрис, о котором уже было упоминуто в нашем достоверном рассказе. Для этой четы отведен был флигель в Гигантском доме, который продолжал состоять под главным управлением самого лорда. Но его сын и наследник был постоянно в разладе с своей женой, редко жил дома, кутил на пропалую, и занимал деньги зажмуря глаза, надеясь расплатиться с кредиторами по смерти своего отца. Маркиз, между-тем знал весьма подробно о долгах свосго сына, до последнего шиллинга. После плачевной его кончины, все обязательства наследника перешли к детям его младшего сына.

Так-как милорд Гигант, к великому своему прискорбию, и к тайной радости отца, оказался бездетным, то предстояла для фамилии настоятельная необходимость вызвать младшего сына, лорда Джорджа Гиганта из Вены, где он служил по дипломатической части, упражняясь преимущественно в танцовальном искусстве. Вскоре по возвращении на родину, Джордж Гигант женился на высокородной Джанке, единственной дочери Джона Джонса, первого барона Гельвеллейна, представителя фирмы Джонса, Брауна и Робинзона, что на Иголочной улице. От этого брака произошло несколько сыновей и дочерей, которых подвиги и деяния не войдут в нашу историю.

Брак этот сначала был очень счастлив, и обещал благотворные последствия для всего дома. Милорд Джордж Гигант не только умел читать, но и писал довольно сносно, без грубейших грамматических ошибок. Он говорил по французскй очень бегло, и считался в Европе первейшим вальсером. Не было никакого сомнения, что при таких блистательных талантах, милорд Джордж Гигант, оказавшийся после смерти бездетного брата, единственным наследником огромного богатства, достигнет на дипломатической дороге почестей и славы. Миледи, его супруга, чувствовала особенную склонност к наслаждениям великосветской жизни, и огромное богатство доставляло ей средства давать блистательные балы в больших европейских городах, где супруг её должен был проживать по своим дипломатическим обязанностям. Стали поговаривать, что милорд Гигант, в скором времени, будет сделан министром, и некоторые горячия головы держали заклады, что он получит назначение посланника в одной из европейских столиц. Но вдруг распространилась молва о необыкновенной выходке и загадочном поведении секретаря британского посольства. Однажды, на большом дипломатическом обеде у посланника, милорд Гигант опрометью вскочил с своего места, и не говоря дурного слова, закричал во всеуслышание, что, pate de foie gras был отравлен. Затем через несколько времени он явился на бал в отель баварского посланника, с обритой головой и в капуцинском платье. Странности эти некоторые хотели объяснить тем, что будто у посланннка был в ту пору маскарад, но это несправедливо. Злые языки немедленно распространили слух, что эта выходка имеет своим источником обстоятельство бедственное, роковое. С его дедом случилась такая же история. Это ужь переходит из рода в род.

Его жена, со всем семейством, воротилась в Лондон, и для неё отвели помещение в гигантском доме. Лорд Джордж оставил свою службу на европейском континенте, и в газетах появилось известие о назначении его в Бразилию. Этому, однакожь, никто не верил. Лорд Джордж никогда не возвращался из бразильской экспедиции, никогда не умирал там, никогда не жил там, никогда его и не было там. Он нигде не был, и вдруг, так сказать, исчез с лица обоих полушарий.

- Бразилия, как не так! гласила стоустая молва.- Знаем мы эту Бразилию... Она стоит одиноко и безмолвно в Овиджойском лесу. Рио-Жанейро есть, с позволения сказать, не иное что, как жолтый дом, окруженный четырьмя стенами. Лорд Гигант сдан с рук на руки смотрителю этого дома, который надел на него широкий балахон известного сорта.

Этим и окончилась каррьера лорда Гиганта на Базаре Житейской Суеты.

Два или три раза в неделю, в утренние часы, бедная мать навещала своего несчастного сына в доме сумасшедших. Иногда он смеялся над нею, и этот смех был печальнее всяких слез, в другой раз маркиза видела с замиранием сердца, как этот блистательный денди и дипломат нянчился с игрушками смотрительских детей, и забавлялся детской куклой. Иногда лорд Джордж узнавал свою мать и патера Моля, её постоянного собеседника и друга, но чаще всего он забывал и мать, и жену, и детей, и любовь, и честолюбие, и всю суету мирскую. Он помнил только свой обеденный час, и обыкновенно проливал горькие слезы, когда слишком мало вина подливали в его воду.

Это была роковая порча крови, бедная мать получила ее в наследство от древнейшего рода, и это фамильное несчастье повторялось несколько раз между предками её отца. Мрачный отпечаток судьбы заклеймил теперь и знаменитую породу лорда Стейна...

Дети между-тем отсутствующего милорда росли своим чередом, играли и резвились, не предчувствуя и не гадая, что рука судьбы тяготеет и над ними. Сперва они говорили без умолку о своем отце, и строили воздушные замки относительно возвращения его в родимый край, потом имя живого мертвеца реже и реже повторялось в их детской болтовне; наконец они совсем забыли, что был у них отец. Но неутешная их бабка трепетала при мысли, что внучата её сделаются современем наследниками фамильного несчастья; со дня на день ожидала она, что страшное проклятие разразится над кем-нибудь из них.

Это мрачное предчувствие тревожило повременам и самого лорда Стейна. Тем усерднее старался он потопит свои грустные думы в потоке вина и светских наслаждений, но неумолимый голос судьбы, с течением времени, чаще и чаще являлся ему в виде злобного духа, грозившего погубить последние годы его жизни.

- Я отнял у тебя единственного сына, говорил дух, почемужь ты думаешь, что рука моя не сильна поразить и тебя, великолепный милорд Стейн? В моей воле заключить тебя в безвыходную тюрьму, куда упрятал я сына своего Джорджа. Не дальше как завтра я могу поразить тебя беспощадно, и тогда что станется с твоими шумными забавами на широком рынке житейских треволнений? Разбегутся без оглядки все твой льстецы, друзья, любовницы, французские повара, и в замен всего этого ты получишь каморку в доме сумасшедших, где на соломенном матраце валяется сын твой, Джордж, под надзором неумолимых сторожей.

Но великолепный милорд Стейн неустрашимо вызывал на единоборство грозного духа, потому-что знал он верное средство освободиться от его нападений.

Таким-образом, несмотря на великолепие, блеск и пышность, не было, вероятно, слишком большего счастья под золотыми карнизами Гигантского дома с его закоптелыми гербами и вензелями. Не было во всем Лондоне обедов блистательнее тех, которые давал лорд Стейн; но думать надобно, что одни только гости, упоенные и пресыщенные, наслаждались, как следует, всеми этими благами животного и растительного царства. Если бы хозяин не был таким значительным лицом, тогда, очень может статься, немногие бы захотели пировать в его раззолоченных чертогах, но дело известное, что на Базаре Житейской Суеты смотрят сквозь пальцы на недостатки этих людей, "Nous devons regarder a deux fois", говорила одна Француженка, "прежде чем решимся осудить особу с достоинствами лорда Стейна". Были, правда, некоторые отъявленные критиканты и брюзгливые моралисты, дерзавшие возставать открыто против его образа жизни; но никто из них не думал отказываться от пригласительных билетиков на его обеды.

- Лорд Стейн человек безнравственный, это всем известно, говорила леди Слимгетон, но что прикажете делать, когда все наперерыв добиваются его знакомства? Я не вижу никаких причин, почему бы мои дочери не могли веселиться на его балах.

- Лорду Стейну я одолжен всей своей каррьерой, говорил достопочтенный доктор Трель, получивший через него епископское место в Плимге.

И на этом основании мистрисс Трель и её прекрасные дочери неукоснительно являлись на все балы и вечера лорда Стейна.

- Я не уважаю его нравственных правил, но это не мешает мне отдавать должную справедливость превосходным кушаньям и винам, которыми угощают в Гигантском доме, говорил маленький лорд Саутдаун своей сестре, когда она, быв напугана страшными легендами своей матери, вздумала делать выговоры брату.

Нужно ли знать мнения об этом предмете сэра Питта Кроли, баронета и члена парламента, оставившего, с некоторого времени, свои методические сходки, и посвятившего себя вновь дипломатической службе? Он был на этот счет решителен и точень.

- В таком обществе, где вы увидите достопочтенного доктора Треля, и графиню Слингстоп, присутствие наше ничем не может быть скомпрометировано, леди Дженни, говорил сэр Питт своей супруге. Лорд Стейн занимает высокое место в свете, и многое, в нашем положении, зависит от его личного влияния. Лорд и вместе наместник графства - почтенный человек. Ктому же Джордж Гигант и я были некогда друзьями в ранней молодости; мы служили с ним вместе при посольстве.

Таким-образом все, без исключения, делали визиты этому великому человеку. И вы, и я, мой возлюбленный читатель, за счастье почтем (не отпирайтесь, пожалуйста) присутствовать на парадном обеде лорда Стейна, если только он заблагоразсудит послать к нам пригласительный билет.

ГЛАВА XLVII.

Ребекка Кроли в большом свете.

Наконец ласковость и внимание мистрисс Бекки к представителю джентльменской фамилии получили достойнейшую награду, которой издавна домогалась она всеми силами своей души. Награда эта состояла собственно в том, что свет открыто и торжественно признал ее добродетельною леди. Никак нельзя сказать, чтобы она чувствовала искреннее, душевное влечение к добродетельной жизни, тем не менее, однакожь, она ясно видела, что был для неё необходим диплом с неопровержимыми свидетельствами в её непорочности и чистоте. Прозорливый читатель, хорошо знакомый с треволнениями житейского базара, отлично понимает, где и как прекрасные леди добывают себе дипломы этого рода.

Есть, был и будет в городе Лондоне великий смертный, Туз и Набоб - милорд Бумбумбум. Всякая порядочная леди, с притязаниями на вход в блистательные салоны, обязана наперед предъявить свою особу в палаццо милорда Бумбумбума, откуда выходит она женщиною с превосходной репутацией, и лорд Chamberlain дает ей вожделенный диплом с обозначением её высоких нравственных свойств. Такой порядок дел существует с незапамятных времен. Как сомнительные письма и товары подвергаются операции карантинной печи, и затем, вспрыснутые ароматическим уксусом, считаются очищенными и удобными для употребления, так и леди сомнительной репутации обязаны, по заведенному порядку, пройдти чрез целительную ордалию представления лорду Бумбумбуму, откуда выходят оне в исправленном, улучшенном и очищенном виде.

Миледи Барикрис, миледи Тюфто, мистрисс Бьют Кроли в Гемпшпре, и многия другия леди, приходившие в соприкосновение с мистрисс Родон Кроли, были очень недовольны тем, что она осмелилась явиться в палаццо милорда Бумбумбума. Такая дерзость, по их понятиям, объяснялась исключительно вдовством милорда, при жизни его супруги, миледи Шарлотты Бумбумбум, Ребекка, думали оне, никогда бы не добилась чести, быть представленной в этот высокий круг. Но стоит ли доказывать, что все эти сплетни имели злонамеренный характер? Я, по крайней мере, утверждаю положительно, что всякое слово из уст милорда Бумбумбума, и всякая аттестация из его палаццо, должны иметь для всех и каждого силу непреложного закона. И со мною согласится всякий, кто имел наслаждение созерцать сановитую фигуру милорда Бумбумбума. Я удостоился этого счастия на своем веку. За четверть века назад, я и несколько мальчишек из одного со мною пансиона, были отпущены, за хорошие успехи в науках и беспримерное прилежание, в Дрериленский театр, где на тот раз давали "Лицемера". Даутон и Листон занимали главные роли. Давка была страшная.

Очень хорошо. Наступил в жизни Ребекки счастливый день, когда должно было совершиться представление её в палаццо Бумбумбума. Леди Дженни заменила для неё крестную мать. В урочный час, сэр Питт Кроли и его супруга подъехали, в большой фамильной карете, сооруженной нарочно для этого случая, к небольшому домику на Курцонской улице, где, с великим изумлением, наблюдал их мистер Реггльс из окна мелочной лавки. Он хорошо разглядел богатейшие перья, мелькавшие внутри кареты, и с уважением смотрел на ливрейных лакеев с огромными букетами на груди.

Сэр Питт вышел из кареты в блистательном мундире, и направил шаги в джентльменский домик, придерживая шпагу. Маленький Родон, стоявший на окне, улыбался и делал дружеские жесты своей тётке, остававшейся в карете. Через несколько минут сэр Питт обратно вышел из дому, ведя под-руку маленькую леди с огромными перьями, прикрытую белой шалью. Она придерживала шлейф из великолепной парчи, и подошла к карете с такою грациозною осанкой, как-будто всю жизнь порхала в блистательных салонах большего света. Невозможно и выразить чудной прелести, с какою мистрисс Родон улыбнулась лакею, отворившему дверцу, и сэру Питту, последовавшему за нею в карету.

Затем вышел Родон Кроли в своем полковничьем мундире, который ужь довольно поистерся, и был несколько узок. Он хотел ехать за каретой один, в наемном кабриолете; но добрая невестка распорядилась иначе. Фамильная карета велика, для дам немного нужно места, и притом оне могут держать шлейфы на коленях, а потому все четверо, как добрые родственники, удобно поместились в одном экипаже. Проехав Пиккадилли и Сен-Джемскую улицу, карета остановилась у старого кирпичного здания, где имел свою резиденцию милорд Бумбумбум.

Ребекке показалось, будто она пленяет весь Лондон из окон своего экипажа: таков был её душевпый восторг, и таково было чувство глубокого сознания, что наконец удалось ей подняться на самую верхнюю ступень общественной жизни. В этом собственно заключалась слабая сторона мистрисс Бекки, разделяемая многими смертными на Базаре Житейской Суеты. Мы видим чуть-ли не каждый день, что известные особы обнаруживают решительную наклонность хвастаться такими достоинствами, которых, при всей проницательности, не может в них заметить наблюдатель человеческой природы. Так, например, мистер Комус твердо убежден; что он великий трагический актер во всех Трех Соединенных Королевствах; мистер Браун, превосходный бельлетрист, выбивается изо всех сил, чтобы его считали модным денди, и в этом только, отказываясь от своего гения, исключительно поставляет свою славу. Робинсон, великий юрисконсульт, ставит ни во что свои юридические таланты, и хочет непременно, чтобы его считали превосходным наездником и спортсменом. Таких примеров можно привести десятки тысячь. Что жь удивительного, если мистрисс Бекки поставила для себя главнейшею и существенною целью, сделаться идеалом великосветской леди? К чести её мы обязаны сказать, что она достигла этой цели с редким успехом. Были времена, когда она разыгрывала роль знатнейшей особы, забывая, что не было в её шкатулке ни одного пенни для удовлетворсния безъотвязных кредиторов. И теперь, заседая в фамильной карете, она приняла такой величественный, самодовольный и, в некоторой степени, надменный вид, что даже леди Дженни рассмеялась. В аппартаменты милорда Бумбумбума она вошла твердою стопою, подняв голову, как супруга богдохана. И если бы, в самом деле, привелось ей быть супругой богдохана, мистрисс Бекки, нет сомнения, выполнила бы свою роль превосходно. Мы обязаны довести до сведения читателя, что парадный костюм мистрисс Родон Кроли был в этот достопамятный день изящен и великолепен в полном смысле слова. Нет нужды, что мы имеем, быть-может, не совсем джентльменскую привычку, гулять в грязных сапогах по Полль-Мельскому проспекту: это нисколько не мешает нам производить свои наблюдения над модным светом. В тот день, когда высшее общество собиралось у милорда Бумбумбума, мы заглядывали по-утру, около двух часов, когда гремела торжественная музыка, в кареты великих людей, и видели там множество перьев и самых разнообразных костюмов. Некоторые из них мне решительно не понравились. Кчему, например, миледи Кассельмаульди, дама лет шестидесяти, была, что называется, decolletee, сиречь с обнаженной, морщинистой шеей, разрумянена и набелена, как восковая фигура? Брильянты, нечего сказать, сияли с большим эффектом в её парике, но вообще, вся эта фигура произвела на глаза и душу впечатление весьма неприятное. Она живо напоминала собою вид иллюминации в ранний час утра, когда некоторые шкалики уже потухли, другие еще мерцают слабым светом, готовые исчезнуть подобно привидениям, с появлением зари. Прелести в роде тех, которые мы имели счастие наблюдать в проезжающей карете на Полль-Мельском проспекте, должны выставляться на-показ не иначе, как в глубокий час ночи. Если даже Цинтия, как мы видим ее повременам зимою, в поздний час утра, принимает вид болезненно-бледный и жалкий, как-скоро великолепный Феб выступает к ней навстречу с противоположной стороны неба, то где же тут какой-нибудь старухе Кассельмаульди поддержать свое фальшивое величие, как-скоро солнце светит на нее прямо через открытое окно кареты, и предательски выставляет напоказ все изъяны и морщины, произведенные временем на её лице? Нет, нет. Шестидесятилетния красавицы никак не должны ездить на эти утренние балы, выходы и представления, или ужь пусть оне выбирают для этого туманные и пасмурные дни в ноябре или в декабре.

Но наша возлюбленная героиня не имела никакой надобности прибегать к косметическим средствам для возвышения своей природной красоты, и цветущее личико мистрисс Бекки смело могло отражать на себе влияние солнечных лучей. Ея платье... кому, однакожь, не известно, с какою быстротою изменяются вкусы на этот счет? Взглянув на это платье с подмосток житейского базара, всякая современная нам леди нашла бы его вычурно-смешным и нелепым до последней крайности, но четверть века назад, вся тогдашняя публика провозгласила парадный костюм мистрисс Бекки чудом совершенства в своем роде. Пройдет еще каких-нибудь три, четыре года, и все нынешния моды, столько изящные и пышные, неизбежно перейдут в область нелепаго и смешного, хотя, в настоящее время, мы удивляемся им от всего сердца. Итак, костюм мистрисс Бекки был очарователен в полном и совершенном смысле слова. Таким находила его и добрая леди Дженни, когда смотрела изумленными глазами на свою невестку. Скромная и смиренная, она должна была признаться с сокрушением сердечным, что мистрисс Бекки далеко превзошла ее в деле изящества и вкуса.

Она не знала, как много гениальных усилий и забот истощила мистрисс Родон на украшение этого костюма. В деле изящества и утонченного вкуса, Ребекка была изобретательна, как первая модистка в мире, и она устроивала свои планы с таким неподражаемым искусством, о котором не имела и понятия леди Дженни. Внимание супруги баронета всего больше останавливалось на изящном шлейфе мистрисс Бекки и великолепных кружевных изделиях её платья.

- Парча досталась по наследству, сказала Бекки, кружевные изделия тоже помнят отдаленную старину. Мистрисс Родон владела ими чуть-ли не больше сотни лет.

- Видно по всему, милая мистрисс Кроли, что это стоило вам огромной суммы, сказала леди Дженни, посматривая на свои кружева, далеко уступавшие в изяществе кружевам мистрисс Кроли.

И затем, внимательно обозревая древнюю парчу, послужившую материалом для шлейфа мистрисс Родон, леди Дженни чувствовала довольно-сильное желание заметить, что она, при всем своем богатстве, никак не в состоянии заказать себе такого превосходного шлейфа, но тут пришло ей в голову, что такое замечание может показаться обидным для доброй родственницы, и леди Дженни во время, придержала свой язык.

Но если бы супруга баронета знала все подробности, сопряженные с приобретением этого костюма, скромность ея, по всей вероятности, была бы неуместна. Дело вот в чем: когда столичный дом сэра Питта был приводим в порядок, мистрисс Родон, перебирая старый хлам в шкафах и комодах, принадлежавших двум покойным леди, отыскала в них и парчу и кружева, которые, быв перенесены в домик на Курцонской улице, пригодились ей для собственного употребления. Компаньйонка Бриггс видела собственными глазами, как она прибрала к своим рукам эти вещицы, но не предложила на этот счет ни одного вопроса и не распространила никаких историй. Думать надобно, что мисс Бриггс, как и многия другия женщины на её месте, симпатизировала в этом деле своей покровительнице и другу. Что жь касается до брильяитов...

- Где ты взяла эти брильяиты, Бекки? спросил добродушный Родон, любуясь на драгоценные сокровища, блиставшие в ушах и на лебединой шее его супруги.

Прежде он никогда не видал их.

Бекки немного покраснела и пристально взглянула на своего супруга. Питт Кроли тоже покраснел и выглянул из окна кареты. Дело в том, что он сам подарил ей значительную часть этих брильянтов и, между-прочим, жемчужное ожерелье с брильянтовым фермуаром. Баронет забыл только намекнуть об этом обстоятельстве своей супруге.

Бекки еще раз взглянула на мужа и потом на сэра Питта с многозначительным видом, как-будто хотела сказать: "думаете ли вы, что я изменю вам? Не бойтесь."

- Догадайся! сказала она громко своему мужу. Странный ты человек, продолжала она шутливым шопом,- неужели ты думаешь, что я приобрела их на вес золота в модном магазине? Это ожерелье, уже давным-давно получила я в подарок от одной приятельниицы. Брильянты, разумеется, взяты напрокат. Справиться об этом у мистера Полониуса, в Ковентри-стрите. Драгоценные безделки, мой друг, не всегда принадлежат тем, кто их носит: было бы тебе это известно. Сюда, конечно, не идут в рассчет эти чудные камни, которые ты видишь на леди Дженни.

- Это наши фамильные брильянты, заметил сэр Питт, несколько встревоженный этой беседой.

В таком духе продолжался разговор, пока, наконец, карета не остановилась у подъезда великолепного палаццо, где была резиденция милорда Бумбумбума.

Брильянты, возбудившие удивление простодушного Родона, никогда не возвращались в магазим мисстера Полониуса, что на Ковентри-стрите, и этот джентльмен никогда не присылал за ними на Курцонскую улицу. Отсюда мы вправе сделать заключение, что брильянты составляли неотъемлемую собственност мистрисс Бекки. После этого торжественного визита, они спокойно улеглись в одно секретное хранилище, в старинную шкатулочку, полученную давным-давно в подарок от мисс Амелии Седли. Нам заподлинно известно, что здесь же, в этом безопасном месте, мистрисс Бекки хранила многое множество других, весьма полезных и, быть может, драгоценных вещиц, о которых не знал и не ведал мистер Родон Кроли. Совершеннейшее неведение составляет, как известно, превосходное качество многих супругов на "Базаре Житейской Суеты", так же как сокровенность и таинственность становятся отличительными свойствами некоторой части великосветских леди. О, женщины, женщины! к вам обращается дерзновенная речь моя в настоящую минуту: "Сколько поступает к вам, перед каждым балом, таинствсяных счетов из модных магазинов? Сколько у вас разных тряпок и браслетов, которых вы не смеете показать своим мужьям? Вы носите их не иначе, как с душевным трепетом и страхом, и в то же время с улыбкой ласкаетесь к своим супругам, которые, в простоте сердечной, не умеют отличить нового бархатного платья от старого, и нового браслета от прошлогодняго. Прийдет ли им в голову, что этот простенький шарф, опоясывающий вашу талию, стоит около сорока гиней, и что мадам Бобино присылает каждую неделю докучливые счеты из своего магазина?

И вот, по этой-то причине, Родон Кроли ничего не знал касательно брильянтов, сережек и блистательного фермуара, украшавшего грудь его супруги. Но лорд Стейн, представлявшийся в ту пору милорду Бумбумбуму, знал очень хорошо, откуда взялись все эти брильяпты, и кто заплатил за них наличные деньги. Рисуясь в палаццо Бумбумбума, лорд Стейн обращал особенное внимание на мистрисс Родон Кроли.

Наклонившись над нею, лорд Стейн улыбнулся, и привел прекрасные стихи поэта о брильянтах Белинды, "их же лобызают Евреи и обожает неверное племя".

- Но вы, милорд, надеюсь, не принадлежите к этим племенам, сказала мистрисс Бекки, кивая головой.

И между мпогими блистательными леди распространился таинствеицый говор, и многие джентльмены перемигнулись, когда заметили, какое внимание этот великий нобльмен обращает на нашу героиню.

О подробностях свидания между Ребеккой Кроли, урожденной Шарп, и милордом Бумбумбумом, мы не намерены распространяться. Да и где нам? Перо наше слабо и неопытно, сердце робко, глаза темны, воображение тупо. В этом, как и в других безчисленных случаях, всего лучше безмолвствовать и таить свое удивление во глубине души.

Позволительно, однакожь, заметить, что после этого визита мистрисс Бекки полюбила милорда Бумбумбума всем своим сердцем и всею душою. Его имя постоянно вертелось у ней на языке, и она провозгласила, что милорд Бумбумбум прелестнейший, очаровательнейший из всех мужчин. Она отправилась к знаменитому художнику, мистеру Кольнеги, и заказала ему превосходнейший его портрет, какой только мог быть произведен совершеннейшим искусством. Миньятюрное изображение Бумбумбума появилось также на брошке, которую всегда носила мистрисс Бекки. Во всех обществах и всем своим знакомым она без устали рассказывала, как учтив, внимателен, вежлив и как прекрасен милорд Бумбумбум. Кто знает? быть-может мерещилась у ней впереди какая-нибудь блистательная роль...

Но всего умилительнее и трогательнее было слышать, как после этого представления, мистрисс Бекки разговаривала и рассуждала о добродетелях женского пола. Было у ней немного знакомых дам на "Базаре житейской Суеты, да и те, если сказать правду, пользовались не слишком завидной репутацией между своими строгими судьями. Но получив, по установленной форме, диплом в своем незазорном поведении и честности; Ребекка уже не хотела больше продолжать знакомства с женщинами сомнительной репутации и, на этом основании, когда леди Креккенбери, приветствовала ее в театре дружеским поклоном из своей ложи, мистрисс Ропод отвернулась от неё с презрением, которым, в другой раз, наградила также и мистрисс Вашингтон Уайт, встретившуюся с нею в Гайд-Парке на гулянье.

- Надобно знать себя, мой друг, и понимать свое значение в свете, говорила Ребекка своему мужу. Порядочная женщина не должна вступать ни в какие предосудительные связи. Жалею от всего сердца леди Креккенбери; и очень может статься, что мистрисс Вашингтон Уайт - предобрая женщина. Ты можешь к ним ездить на обеды в качестве любителя виста, но я не могу и не должна. Потрудись сказать каммердинеру, что меня никогда нет дома для всех этих леди.

Частнейшие подробности костюма мистрисс Бекки, от строусовых перьев и великолепных брильянтов до атласных башмаков, были весьма отчетливо изложены в современных газетах. Мистрисс Креккенбери прочла этот параграф с душевным огорчением и рассказывала повсюду, как подняла нос эта странная выскочка, гордая и запосчлвая. Мистрисс Бьют Кроли и горемычные её дочери нарочно выписали из города интересный листок газеты "Morning Post", и дали полный разгул своему честному негодованию.

- Что делать, моя милая? говорила мистрисс Бьют своей старшей дочери, девушке низкорослой, чрезвычайно смуглой и курносой. Если бы у тебя были рыжеватые волосы, зеленые глаза, и если бы, притом, была ты дочерью французской плясуньи по канату, я не сомневаюсь, что у тебя, мой друг, было бы вдоволь этих брильянтов, и кузина твоя, леди Дженни, вероятно, представила бы тебя в палаццо милорда Бумбумбума. Но ты ведь только честная дворянка, бедное дитя мое. В жилах твоих течет только благороднейшая кровь, и добрая нравственность - все твое приданое. Я сама, супруга брата младшего баронета, никогда, во всю жизнь, не дуыала добиваться чести быть представленной в палаццо Бумбумбума. Да и этой выскочке не было бы там места, если бы не переменились времена.

Этим и другими способами достойная пасторша утешала себя на Королевиной усадьбе. Дочери её вздыхали, молчали и просидели несколько ночей сряду за "Генеалогией британских пэров".

-

Через несколько дней после знаменитого представления, добродетельная мистрисс Бекки удостоилась другой великой чести. Карета миледи Стейн подъехала к джентльменскому домику на Курцонской улице, и долговязый лакей, ударив страшнейшим образом два раза в металлическую скобу у подъезда, вручил швейцару мистера Кроли две визитные карточки, на которых изображены были фамилии маркизы Стейн и графини Гигант. Будь эти клочки лощеной бумаги превосходнейшими картинами первых художников в мире, будь даже они обернуты сотнями аршин кружевных материй, по тысяче гиней за штуку, и тогда бы мистрисс Бекки не обнаружила большей радости и живейшего наслаждения, какое она почувствовала в настоящую минуту. Вы можете быть уверены, что эти клочки тотчас же заняли самое видное место в китайской вазе у камина в гостиной, где обыкновенно мистрисс Бекки хранила визитные карточки посещавших ее особ. Великий Боже! Давно ли эта женщина чуть не сошла с ума от радости, когда удостоили ее своим визитом бедная мистрисс Вашингтон Уайт и добродушная леди Креккенбери. А теперь?.. О, Создатель! карточки их опустились на самое дно китайской вазы и обречены, без всякой жалости, на вечное забвение. Стейн! Барикрис! Джанна Гельвельлейн! Церлион Камлот! Какие имена, какие звуки! Тут нечего и сомневаться, что мистрисс Бекки и мисс Бриггс проследили всю генеалогию этих фамилий от корня до последней ветви.

Часа через два приехал и сам милорд Стейн. Без доклада вошел он в гостиную, и осмотревшись вокруг себя, заметил немедленно, что Ребекка уже распорядилась приличным образом с карточкой его супруги, милорд улыбнулся и выставил свои огромные клыки, как это делал он всякий раз, когда обнаруживал припадок человеческой слабости. Скоро вышла к нему мистрисс Бекки. Туалет её всегда был готов на случай этого визита. Ея прическа, шарфы, спенсер, шейные платки, сафьянные туфли и другия женские принадлежности, содержались в исправном порядке, и мистрисс Бекки сидела в какой-нибудь безъискуственной и приятной позе, готовая встретить великого гостя. Нет надобности упоминать, что в этом, как и в других случаях, зеркало было постоянным советником нашей героини.

При входе её в гостиную, лорд Стейн продолжал улыбаться и стоять подле китайской вазы. Зaстигнутая в расплох, мистрисс Бекки покраснела.

- Благодарю вас, Monseigneur, сказала она. Вы видите, что ваши леди были здесь. Как вы добры, милорд! извините, что я замешкалась... я стряпала на кухне пуддинг.

- Это видно по всему. Я заметил вас еще на улице, когда подъезжал к вашему дому, сказал старый джентльмен с лукавой улыбкой.

- Вы все замечаете, милорд.

- Многое по крайней мере, если не все, отвечал лорд Стейн,- и прежде всего я подметил, что вы мастерица сочинять истории на всякий случай. Я имел удовольствие слышать ваш голос наверху, мистрисс Кроли, где, без сомнения, вы натирали румянами свои щеки - не мешало бы вам прислать этого снадобья для миледи Гигант. Потом я слышал как отворилась дверь вашей спальни - и вы пришли сюда.

- Ах, милорд, вам ли осуждать бедную женщину, если она старается, по возможности, придать себе лучший вид, как-скоро вы удостоиваете ее своим визитом? сказала Ребекка жалобным тоном.

И затем она стала растирать платком свою щеку, как-будто желая показать, что розовый цвет её не нуждается в косметических прикрасах. Это однакожь вопрос, или если угодно, проблема, не совсем удобная для решения. Я знаю очень хорошо известный сорт румян, которых никак нельзя стереть шелковою тканью, и есть даже такие доброкачественные румяна, которые не поддаются влиянию горячих слез, хотя бы оне ручьями текли по лицу.

- Послушайте, однакожь, сказал старый джентльмен, повертывая в руках карточку своей жены,- вы непременно хотите прослыть знатною леди. Странная, дикая фантазия! Вы надоедаете до смерти старику, чтоб он ввел вас в большой свет. Дитя, предчувствуете ли вы, что навсегда примуждены будете распроститься с этою независимостию, как-скоро вы переступите через порог наших гостиных?

- Вы так думаете?

- Я уверен в этом. И прежде всего: у вас нет денег.

- Денег у нас нет, но вы добудете нам место, перебила Бекки с величайшею живостию.

- И без шиллинга в кармане, продолжал милорд, вы хотите состязаться с богачами; не безумно ли это? Вам ли, слабому скудельному сосуду, плыть по безбрежному океану наравне с великими кораблями, готовыми противостоять всяким треволнениям и бурям? Но ужь это вероятно так заведено: каждый и каждая выбиваются из всех сил, чтоб достать погремушку, о которой не стоит и думать. Bon Dieu! Не дальше как вчера, я обедал у милорда Бумбумбума, и мы ели баранину с репой. Скромный обед из зелени стоит весьма часто откормленного быка. Очень хорошо. Вы получите приглашение в Гигантский дом: вы станете к нам ездить. Вы не отстанете от старика до тех пор, пока он не удовлетворит вашему безумному капризу. Слушайте же, что я вам скажу: у вас здесь веселее в тысячу раз, чем в Гигантском доме. Вы соскучитесь там, как скучаем все мы. Жена моя угрюма и дика, как леди Макбет, и дочери мои грустят как Регана и Гонориль. Я не могу спать в комнате, которая называется моей спальней. Кровать моя напоминает мне страшный балдахин, и картины этой опочивальни пугают меня. Я велел поставить железную кровать в своей уборной, и давно сплю на волосяном матраце. Ну - быть по вашему, мистрисс Бекки: на будущей неделе вас пригласят к нашему обеду. И предваряю вас, будьте осторожыы: наши женщины не любят новичков, и мудрено вам поладить с ними.

Это была слишком длинная речь для такого человека. как лорд Стейн, привыкший к лаконическим фразам. В тот день он уже не в первый раз говорил с мистрисс Бекки в таком тоне.

Компаньйонка, сидевшая все это время за рабочим столиком на противоположном коице комнатьг, вдруг испустила глубокий вздох, и бросила взор сострадания на лорда Стейна. Было ясно, что она слушала и прилагала к сердцу каждое его слово.

- Как вы не прогоните эту сиделку, сказал лорд Стейн, оглядываясь на нее через плечо.

- Что вам она сделала, милорд? спросила Ребекка с лукавой улыбкой.

И полюбовавшись несколько времени на смущение милорда, ненавидевшего бедную Бриггс за то, что она мешала его откровенной беседе с прекрасною супругою полковника, мистрисс Родон сжалилась, наконец, над своим обожателем, и поспешила удовлетворить желание его сердца. Подойдя к Бриггс, она сделала несколько замечаний относительно прекрасной погоды, и попросила ее выйдти в парк погулять с маленьким Родоном.

- Я не могу отпустить ее, милорд, сказала мистрисс Бекки довольно грустным и расстроенным тоном,- не могу, еслиб и хотела.

Проговорив эти слова, она заплакала и отвернулась от милорда.

- То-есть, вы не можете заплатить компаньйонке её жалованье: так или нет? спросил лорд Стейн.

- Хуже чем это, отвечала Бекки, потуппв глаза в землю,- я раззорила ее.

- Раззорили? Что жь мешает вам, после этого, вытолкать ее в зашеек? спросил старый джентльмен.

- Вы судите как мужчина, отввечала Бекки грустным тоном,- женщины не могут решитъся на такую жестокость. В прошлом году, когда мы истратили свою последнюю гинею, мисс Бриггс отдала нам все. Она не оставит меня никогда, если, по крайней мере я не выплачу ей своего долга до последнего шиллинга, или, если мы не раззоримся в-конец, что, кажется, будет очень скоро.

- Гм! Сколько же вы должны ей, мистрисс Кроли? спросил лорд Стеим, скрепив эти слова энергическим жестом.

Мистрисс Бекки подумала, посчитала, взглянула на потолок, на стены, на паркетный полк, и окончательно назвала сумму, вдвое превышавшую весь капитал мисс Бриггс.

Лорд Стейн вспыхнул от гнева, и запальчиво произнес несколько энергических слов. Ребекка склонила свою голову и заплакала навзрыд.

- Что жь мне было делать, милорд? говорила она, заливаясь горькими слезами. Крайность только заставила меня обратиться к этому средству. Я не смею сказать об этом мужу. Я храню это в тайне от всех, кроме вас... вы насильно заставили меня признаться. Ах, что мне делать, лорд Стейн? Я очень, очень несчастна.

Лорд Стейн, вместо ответа, барабанил по столу и кусал ногти, наконец он схватил шляпу и вышел из комнаты, не проговорив ни одного слова. Продолжая сохранять печальную позу, Ребекка не двинулась с места до той поры, пока дверь не захлопнулась за милордом, и экипаж его не отъехал от дома. Тогда она встала, и в зеленых глазах её засверкало сознание какого-то странного торжества. Наконец, два или три раза она разразилась диким хохотом, и усевшис на табуретке за фортепьяно, заиграла, с неимоверным одушевлением, какую-то торжественную сонату. Проходившие зеваки невольно остановились перед окнами, и прислушивались к звукам этой песни, оглушительной и бурной.

В тот же вечер мистрисс Бекки получила две записки из Гигантского дома; в одной - лорд и леди Стейн покорнейше просили ее к себе на обед в следующую пятницу; в другой содержался особенный лоскуток бумаги, скрепленный рукою лорда Стейна, на имя господ банкиров: Джонса, Брауна и Робпинсона, что в Ломбардской улице.

Родон слышал ночью, как Ребекка два или три раза принималась хохотать. Ей было весело при мысли, говорила она, что в скором времени предстоит для неё борьба с великосветскими леди в Гигантском доме, но на самом деле, забавляли нашу героиню многия другия мысли. Должна ли она расплатиться с старухой Бриггс и прогнать ее с глаз долой? Озадачить ли ей старика Реггльса уплатой за квартиру? Все эти мысли гомозились в её голове, и поутру на другой день, лишь-только Родон отправился в свои клуб, мистрисс Кроли, одетая весьма просто и на скорую руку, села в наемную карету и поехала в Сити. В конторе банкиров, что на Ломбардской улице, она представила документ за подписью лорда Стейна.

- Какими деньгами желаете получить? спросили господа Джонс и Робинсон.

- Фунтов полтораста потрудитесь дать мне мелкими ассигнациями, а на остальную сумму - один банковый билет, отвечала Ребекка смиренным тоном.

Затем, по выходе из конторы, она отправилась в модный магазин, и купила превосходнейшее черное шелковое платье для мистрисс Бриггс. Подарок этот, как и следует, был принят старою девою с воздыханиями и слезами.

Затем она поехала к мистеру Реггльсу, понаведалас насчет здоровья милых его деток, и вручила ему пятьдесят фунтов. Затем еще поскакала она к другому обязательному джентльмену, снабжавшему ее экипажами, и вручив ему таковую же сумму, сказала:

- Надеюсь, это послужит для вас уроком, мистер Спевин. Как-скоро мы поедем в другой раз к милорду Бумбумбуму, я уверена, брат мой, сэр Питт, не будет иметь надобности предлагать нам свое место в карете, единственно потому, что мой собственный экипаж еще не готов.

Но перед вторым представлением в палаццо молорда Бумбумбума, между родственниками произошла, кажется, небольшая размолвка, и Родон Кроли принужден был отправиться туда в наемном кабриолете.

Окончив все эти распоряжения, мистрисс Бекки навестила еще раз вышеупомянутую шкатулочку, полученную в эпоху цветущей юности, в подарок от мисс Амелии Седли, и в которой хранились многия полезные и драгоценные вещицы. Сюда положила она банковый билет, выданный ей в конторе господ Джонса и Робинсона.

ГЛАВА XLVIII.

Обед и десерт.

В одно прекрасное утро, когда великосветские леди Гигантского дома собрались для завтрака в столовой, к обществу их присоединился и лорд Стейн: обстоятельство не совсем обыкновенное, если взять в рассчет, что милорд почти всегда кушал свои утренний шоколад в кабинете, и редко беспокоил своим присутствием остальных членов своего семейства. Он виделся с дамами только в торжественные дни, или случайно встречался с нимй в зале, или, повременам, наводил лорнет на их ложу из своих кресел в театре. Но на этот раз лорд Стейн пришел к ним в столовую, когда оне, окруженные детьми, кушали свои чай и буттерброт. После обычных приветствий, милорд склонил речь на Ребекку, и по этому новоду, произошла великосветская баталия, которую мы обязаны представить вниманию наших читателей.

- Миледи Стейн, сказал благородный представитель Гигантского дома,- я желал бы взглянуть на реестр гостей, приглашаемых вами на обед в будущую пятницу. Приймите на себя труд написать также приглашение ко полковнику Родону и мистрисс Кроли.

- Бланка пишет эти приглашения, милорд, сказала леди Стейн скороговоркой,- леди Гигант пишет их.

- Я не намерена писать к этим особам, отвечала леди Гигант, женщина высокая и статная, потупившая глаза в землю при начале этого разговора, но потом устремившая их на лорда Стейна.

Милорд вспыхнул, и страшный гнев отразился в чертах его лица.

- Выслать детей из комнаты, сказал он, дернув за сонетку. - Ступайте!

Испуганные дети вскочили с мест, и удалились: мать хотела последовать за ними.

- Останьтесь здесь, сказал лорд Стейн. Повторяю вам, миледи, угодно ли вам написать и отправить пригласительную карточку к мистрисс полковнице Кроли?

- Извольте, если вы этого требуете; но в таком случае меня не будет на этом обеде. сказала леди Гигант,- я уеду домой.

- Уезжайте и оставайтесь дома навсегда: я желаю этого, сказал лорд Стейн. Вы наидете у Барикрисов приятную компанию полицейских чиновников, и я буду по крайней мере освобождеит от необходимости давать взаймы деньги вашим родственникам. Поезжайте домой, леди Гигант; вы давно мне надоели вашими трагическими выходками и плаксивым видом. Какое, позвольте спросить, имеете вы право распоряжаться в этом доме? У вас нет денег, нет у вас и ума. Вы должны вести себя скромно, и знать свое место. Берите пример с моей жены: всем известно, что она была всю жизнь образцом невинности и чистоты, и однакожь, вы видите, она согласна принимать у себя молодого моего друга, мистрисс Кроли. миледи Стейн знает очень хорошо, что наружная обстановка служит иной раз к обвинению даже самых лучших женщин, и не часто ли мы видимх, что неугомонная молва клеймит клеветою совершеннейшую непорочность? Я знаю в этом роде несколько интересных анекдотцев о прекрасной вашей маменьке, леди Барикрис: хотите, расскажу?

- Вы можете, если угодно, нанести страшнейший удар моему сердцу, сказала леди Гигант.

Сердечные сокрушепия дочери и жены доставляли всегда приятнейшее развлечение лорду Стейяу, и он немедлеыно приходил в веселое расположение духа, как-скоро оне, в его присутствии, проливали слезы.

- Милая Бланка, сказал лорд Стейн, я джентльмен, и, следовательно, вы можете быть уверены, что рука моя не поднимается на беззащитных женщин, кроме тех случаев, когда я выражаю этим способом свою ласку. Я желаю только исправить некоторые выпуклые недостатки вашего характера. Вы, женщины, слишком горды, и урок в смирении для вас необходим, как часто говорит моей жене патер Моль. Не возноситесь, милостивая государыня, будьте кротки и послушны, если желаете упрочить свое семейное счастие. Леди Стейн весьма хорошо понимает, что эта оклеветанная, добренькая и простодушная мистрисс Кроли - совершенно невинна, более, может-быть, чем она сама. Характер её мужа не совсем хорош, это правда, но все же он лучше Барикриса, который играл, проигрывал и не платил, который прокутил бессовестным образом ваше единствендое наследство и оставил вас, обнищавшую, на мой руки. Я не говорю, что мистрисс Кроли происходит из хорошей фамилии; но готов сказать вам и доказать, что знаменитый родоначальник фамилии Барикрисов был ничем не лучше и не выше покойного родителя мистрисс Кроли.

- Деньги, принесенные мною в приданое, сэр... заметила леди Джордж.

- Вы пустили их в оборот за огромные проценты, перебил маркиз суровым тоном. Если Гигант умрет, муж ваш, как старший в роде, сделается наследником его титула, и ваши дети должны будут присвоить себе... вы понимаете? Между-тем, милостивые государыни, вы можете гордиться везде, где только представится к этому удобный случай, но прошу вас однажды навсегда, не заноситься слишком высоко передо мной. Что же касается до характера мистрисс Кроли, я не намерен уимжать себя даже одним намеком, что эта невинная и совершенно непорочная женщина нуждается в чьей бы то ни было защите. Благоволите принять ее ласково, радушно, как впрочем вы обязаны принимать всех особ, которых я представляю в этот дом... Этот дом?

Здесь маркиз захохотал, и сделал энергический жест.

- Кто хозяин этого дома? продолжал он: Fi donc! Этот храм добродетели примадлежит мне исключительно и нераздельно. И если прийдет мне фантазия пригласить сюда всех сумасшедших из Бедлама вы все-таки обязаны будете принимат их, милостивые государыни.

Этот энергический аргумент отстранял конечно все дальнейшие возражения, и бедные леди должны были беспрекословно выполнить волю своего владыки. Леди Гигант взяла перо дрожащею рукою, и написала требуемое приглашение. Через несколько часов, она и свекровь ея, подавляемые душевной скорбью, сели в фамильную карету, и отправились на Курцонскую улвцу для личного вручения мистрисс Кроли тех карточек, которые, как мы видели, доставили невыразимое наслаждение нашей героине.

Что тут удивительнаго? Были в Лондоне многия интересные фамилии, готовые с радостью пожертвовать своим годовым достоянием за высокую честь от таких великосветских леди. Мистрисс Фредерик Буллок, например, согласилась бы проползти на коленях от Майской ярмарки до Лондонской улицы, еслиб леди Стейн и ледж Гигант заехали к ней в Сити, и сказали: "пожалуйте к нам в пятницу" не на один из тех шумных раутов и балов Гигантского дома, куда почти всякий ездить, но на семейный обед в избранном обществе великих особ. Удостоиться такой чести, значит решительно осчастливить себя на всю жизнь.

Как женщина строгих правил, невинная и прекрасная, леди Гигант занимала самое высокое место на Базаре Житейской Суеты. Отличное уважение, с каким лорд Стейн обходился с нею, приводили в очарование всех, кто только был свидетелем его истинно-джентльменского поведения, и самая строгая критика соглашалась, что он был великий лорд в полном смысле слова.

-

Великая битва наступила. Для успешнейшего отражения общего врага, леди Гигантского дома призвали на помощь леди Барикрис. Карета леди Гигант отправилась за её матерью на Гилль-Стрит, так-как собственные экипажи леди Барикрис находились в руках заимодавцев, и поговаривали, будто эти неумолимые Израильтяне присвоили себе даже брильянты и гардероб миледи. Они завладели также замком Барикрис, со всеми его драгоценными картинами, мебелью, великолепными произведениями Вандика; картинами благородного Рейнольда и портретами Лоренса, которые, лет за тридцать перед этим, считались драгоценнейшими произведениями истинвого гения. Едныственная в своем роде "Танцующая Нимфа" Кановы была снята с самой леди Барикрис в эпоху её цветущей юности. Тогда она была блистательно-прекрасна, богата и славна, но время и заботы исказили все черты её без всякого милосердия и пощады, так-что никто не угадал бы в ней теперешнюю беззубую и лысую старуху, одетую слишком скромно из остатков её прежнего гардероба. Тот же художник, и тогда же, изобразил лорда Барикриса в гвардейском полковничьем мундире, с обнаженной шпагой перед фасадом замка Барикрис. Теперь он истасканный и худощавый старикашка в скромном сюртуке и в парике a la Brutus он слоняется по утрам около судейских контор на Грэиннском Сквере, и обедает одиноко в клубах.

Лорд Барикрис не любил обедать у Стейна на Гигантском Сквере. В молодости они были большими друзьями, и состязались на одной и той же дороге житейского базара суеты, Стейн удерживал за собою свой пост, и был теперь гораздо славнее, чем в 1785 году, когда знали его под именем лорда Гиганта, но Барикрис не устоял: свихнувшись раз навсегда, он полетел стремглав с верхних подмостков обанкрутился, разбился и погиб. Он слишком часто занимал деньги у Стейна, чтоб находить какое-нибудь удовольствие в его обществе на Гигантском Сквере. Чувствуя особенный припадок неугомонной веселости, милорд любил повременам спрашивать леди Гигант, отчего так редко она видится с своим отцом?

- Он ужь, если не ошибаюсь, не был здесь месеца четыре, говорил лорд Стейин. По вексельной книге мне всегда легко справиться; когда Барикрис навещал меня в последний раз. Вы не можете представить, милостивые государыни, как мне приятно вести денежные счеты с тестем моего сына.

Писатель настоящей истории не чувствует особенного желания распространяться о других знаменнтых особах, которых мистрисс Бекки имела счастие встретить при первом своем появлении в обществе большего света. Был тут впрочем испанский гранд, Питерварадин, с своей супругой. Красная леита Золотаго-Руна весьма эффектно обвивала его шею, и был он перетянут в ниточку, как джентльмен, отлично понимавший тонкости модного туалета. Говорили, что Петерварадин владел на своей родине безчисленными стадами.

Был тут еще мистер Джон Павел Джефферсон Джонс, почетный член американского посольства, и корреспондент одной нью-йорской газеты. Когда разговор несколько приостановился за столом, мистер Джонс, думая доставить удовольствие леди Стейн, обратился к ней с вопросом: "Понравилась ли Бразилия его любезному другу, несравненному Джорджу Гиганту?" Он и Джордж познакомились в Неаполе, и вместе восходили на Везувий. Мистер Джонс представил полный и подробный отчет об этом обеде, напечатанный, через несколько времени, в нью-йорской газете. Он обозначил имена и титулы всех гостей, и сделал даже биографический очерк главнейших особ. Он описал весьма красноречиво всех дам, сидевших за столом, и подметил все оттенки их великолепного костюма. Лакеи, с их ливреями, также заняли приличное место в его отчете. Он исчислил блюда, вина, все украшения буфета, и окончательно определил приблизительную ценность столового сервиза. По его соображениям, на каждую особу израсходовано за столом от пятнадцати до восемнадцати долларов, никак не меньше. Впоследствии мистер Джонс, основываясь на своих коротких сношениях с Джорджем, завел постоянную привычку отправлять своих proteges на Гигантский Сквер, рекомендуя их вниманию и покровительству лорда Стенна. На этот раз он был очень сердит на молодого Саутдауна, который с непонятною дерзостью перебил ему дорогу, когда все гости пошли в столовую залу.

"Лишь-только", писал Джон к своим американским друзьям, "хотел я предложить свою руку прекраснейшей, блистательной, очаровательной и чрезвычайно умной мистрисс Родон Кроли, как-вдруг, не знаю, откуда взялся этот заносчивый патриций, и подцепил мою Елену, не сказав ни слова в извинение. Я принужден был занять место в арриергарде с мужем этой дамы. Жирный толстяк, Родон Кроли, составил свою каррьеру при Ватерлоо, где повезло ему гораздо больше, чем его красноперъмь товарищам в Новом-Орлеане."

При вступлении в это джентльменское общество, полковник краснел как пион и был стыдлив, как шестнадцатилетний мальчик, которого привели в девичий пансион, где училась его сестра. Было уже сказано, что честный Родон никогда не имел случая в своей жизни привыкнуть к обществу прекрасных леди. В клубе с джентльменами, или в казармах за общим столом, он был как у себя дома: говорил без умолку о лошадях, о собаках, держал заклады, ездил верхом, курил и неустрашимо подвизался на бильярде с отважными игроками. Был он правда на своем веку дружен и с прекрасным полом, но этому прошло ужь лет двадцать, и притом прекрасные его приятельницы принадлежали к разряду тех не весьма блистательных леди, с которыми, как гласит известная комедия, был в свое время знаком молодой Марло, прежде чем образумила и остепенила его очаровательная мисс Гардкассель. Времена слишком переходчивы: ныньче ужь порядочный человек никак не дерзает, в хорошем обществе, заикнуться о той веселой компании, которую молодые люди посещают в казино и танцовальных залах... Словом сказать, хотя полковнику Родону Кроли стукнуло уже ровно сорок-пять лет, но до сих пор не встречал он и полдюжины настоящих леди, за исключением, разумеется, своей жены, этой истннной львицы в джентльменском кругу. Добрая леди Дженни сюда не идет в рассчет. Полковник любил и уважал ее от всего сердца, но все другия женщины решительно пугали Родона Кроли. Впродолжение своего первого пребывания в Гигантском доме, он хранил глубокомысленное молчание, и сообщил только одно совсем не интересное замечание относительно погоды. Бекки могла бы, без зазрения совести, оставить его дома, но приличия света требовали, чтоб муж, присутствием своим, покровительствовал и защищал это робкое и слабое создание при первом его появлении в большом свете.

Лишь-только Ребекка переступила через порог великолепного палаццо, лорд Стейн, выступив вперед, поклонился, взял ее за руку и представил супруге своей, леди Стейн, и её прекрасным невесткам. Великосветские леди сделали едва заметный реверанс, и хозяйка подала руку новой гостье, холодную и безжизненную, как мрамор.

Ребекка, однакожь, поспешила взять эту руку с благодарным смирением, и при этом выполнила реверанс с таким чудным искусством, которое могло бы сделать честь первому танцмейстеру в мире. Затем, рекомендуясь миледи Стейн, она чистосердечно объявила, что великодушный лорд Стейн был одним из первых покровителей её бедного отца, и что, на этом основании, она, Бекки, научилась еще в ранней молодости, почитать и уважать фамилию Стейн. Дело в том, что лерд Стейн купил однажды две картины покойного Шарпа, и признательная спрота никогда не могла забыть этого великодушного благодеяния.

Затем последовало возобновление знакомства с леди Барикрис; полковница приветствовала ее почтительным поклоном, и получила в ответ гордый и надменный кивок джентльменской головы.

- С вами, миледи, я имела удовольствие познакомиться еще в Брюсселе, лет десять назад, сказала Ребекка победительным тоном. Мы встретились первый раз на балу у герцогини ричмондской, в ночь наканупе ватерлооской битвы. И я помню, миледи, как вы и леди Бланка, дочь ваша, сидели в карете у ворот гостинницы, в ожидании лошадей. Надеюсь, брильянты ваши сохранились в целости, леди Барикрис.

Гости перемигнулись, знаменитые брильянты находились, повидимому, давным-давно в руках меумолимых Израильтян, о чем, конечно, еще не ведала мистрисс Бекки. Родон Кроли углубился в амбразуру окна, и рассказал молодому лорду Саутдауну интересную повесть о том, как леди Барикрис покупала лошадей, и как отзвонила ее Бекки. Саутдаун расхохотался до того, что обратил на себя всеобщее внимание.

"Этой женщины мне нечего опасаться", подумала Бекки.

И точно: леди Барикрис пришла, повидимому, в крайнее смущение. Разменявшись с своей дочерью испуганным и сердитым взглядом, она отступила к столу; и принялась, с великой энергией, рассматривать картины.

Когда, наконец, появился знаменитый гость с берегов Гвадалквивира, разговор полился на французском языке, и здесь-то великосветские леди увидели, с крайним прискорбием, что первенетво в их кругу принадлежит мистрисс Кроли. Ребекка объяснялась в совершенстве на этом диалекте, и решительно затмевала собою и леди Барикрис, и леди Гигант. Мистрисс Родон встречалась со многими грандами в 1816 и 17 году, и расспрашивала о своих мадритских друзьях с великим участием. Чужеземные гости убедились окончательно, что она леди, весьма знатной породы; гранд и грандесса обращались несколько раз с вопросом к леди Стейн: кто эта petite dame, которая так прекрасно говорит по французски?

Наконец процессия двинулась в столовую в том порядке, как описал американский дипломат. Мы не намерены описывать этого банкета: читатель может, если ему угодно, заказать для себя обед в первом ресторане, где все могут приготовить по его собственной фантазии и вкусу.

Но когда женщины остались после обеда одне, Ребекка знала, что ей предстоит выдержать сильнейшую борьбу. И действительно: она очутилась между ними в таком затруднительном положении, что воображению её живо представились замечания лорда Стейна, который советовал ей никогда не вступать в общество жеищин выше её собственной сферы. Справедливо говорят у нас в Англии, что сильнейшие ненавистники ирланцев - сами ирландцы, и к этому прибавить можно, что главнейшие притесиители и мучители женского пола - сами женщины. Когда бедная мистрисс Бекки, оставленная наедине с дамами, подошла к камину, где сгруппировались все особы её пола, великие леди мигом отступилпи сгруппировались около стола, где лежали рисунки и эстампы. Бекки попробовала подойдти к эстампам - знатные леди снова удалились к камнну. Она попробовала заговорить с одним из детей (к которым вообще чувствовала сердечное влечение во всех публичных местах), но юный Джордж Гигант был немедленно отозван своей мама. Жестокость такого обращения дошла наконец до того, что леди Стейн сжалилась над нашей героиней, и руководимая чувством состраддния, решилась бросить ей несколько слов.

- Лорд Стейн говорит, что вы превосходно играете и поёте, мистрисс Кроли, сказала леди Стейн,- я охотно бы попросила вас спеть что-нибудь для меня.

- Я готова делать все, что может доставить удовольствие вам, миледи, или лорду Стейну, отвечала благодарная Ребекка, усаживаясь за фортепьяно.

Вскоре голос её раздался по всей гостиной. Ребекка начала петь религиозные гимны Моцарта, некогда любимые супругою милорда, и выполнила это пение с такою нежностью, с таким сердечным умилением, что леди Стейн, с минуту простоявшая в нерешимости около музыкального инструмента, села, наконец, подле певицы, принялась слушать, и слезы заструились по её щекам. Оппозиционные леди, как и следует, подняли порядочную суматоху на противоположном конце гостиной, но леди Стейн не слыхала ни одного звука из их одушевленного и бурного разговора. Она опять сделалась маленькой девочкой, и воображение перенесло её за сорок лет назад в уединенный монастырский сад. Эти же самые звуки раздавались некогда под сводами католической капеллы: органист и одна из любимых ею сестер-монастырок знакомили ее с мелодией Moцарта в те счастливые дни. Опять она была ребенком, и кратковременный период детского счастья сяова расцвел перед её умственным взором. Вдруг дверь гостиной отворилась, и громкий смех лорда Стейна вывел ее из заоблачных мечтаний. Веселые джентльмены спешили присоединиться к обществу дам.

При одном взгляде, лорд Стейн смекнул, что должно было происходить здесь в его кратковременное отсутствие; он от души поблагодарил свою жену. Подойдя к ней, он назвал ее одним из нежных имен, как в бывалые годы, и леди Стейн покраснела опять, как девушка шестнадцати лет.

- Жена моя говорит, что вы поёте, как соловей, сказал он Ребекке.

Было бы гораздо правильнее заметить, что мистрисс Кроли умеет изворачиваться на все тоны, как увёртливый чертёнок.

Последняя часть вечера, начавшагося такгоий дурными предзнаменованиями, увенчалась совершеннейшим торжеством для мистрисс Родон Кроли. С неподражаемым искусством она пропела все свои лучшие арии, и джентльмены, все до одного, сгруппировались около её табуретки перед фортепьяно. Все другия женщины были оставлены без внимания. мистер Павел Джефферсон Джонс думал сделать самый лучший комплимент леди Гигант, когда, подойдя к ней, заметил, что прекрасная её приятельница поет очаровательно, как первая певица в мире.

ГЛАВА XXIX.

Обыкновенное событие.

О, муза! кто бы ты ни была в этой комической истории, спустись с высот джентльменского мира, где ты парила до сих пор, и потрудись снизойдти на низенькую кровлю приятеля нашего, Джона Седли. Поведай нам, о муза, какие события совершаются на Аделаидиных Виллах.

Ta же история. В скромной хижине старика Седли, так же как в раззолоченных чертогах лорда Стейна, обитают житейские заботы, сопровождаемые сомнением и печалью. мистрисс Клепп, обитательница кухни, ворчит втихомолку на своего мужа и упрашивает его взыскать квартирные деньги с неаккуратного жильца. Мистрисс Седли перестала посещать хозяйку в её нижних областях, и уже не смеет больше оказывать покровительства госпоже Клепп. Можно-ли смотреть, с высоты своего величия, на особу, которой должны вы сорок фунтов стерлингов, и которая беспрестанно делает вам намеки насчет этого долга? Девушка-ирландка нисколько не изменила своего доброго и почтительного обхождения с обедневшими господами, но мистрисс Седли воображает, что она становится дерзкой и неблагодарной тварью, и видит грозные намеки и бессовестные придирки во всех словах и ответах бедной девицы. Относительно мисс Клепп, теперь уже молодой и прекрасной женщины, брюзгливая старушка объявила, что она - пренесносная и пребезстыдная кокетка. Мистрисс Седли постигнуть не может, отчего Амелия так любит ее, прощалыгу, сидит с ней по целым часам, и гуляет с нею почти каждый день. Горечь нищеты совершенно отравила жизнь этой леди, некогда веселой, доброй и радушной. Она не ценит ни во что постоянную заботливость и услужливость мистрисс Эмми, издевается над нею, бранит ее за глупую хвастливость мнимыми достоинствами сына, и упрекает ее в неблагодарности к родителям. Словом, веселость совсем исчезла в доме маленького Джорджа с той поры, как дядя Джой перестал высылать деньги, назначенные старикам. Семейство Седли терпит и голод, и холод. Амелия думает да думает, и ломает свою миньятюрную головку по дням и по ночам, каким бы способом увеличить скудные средства к существоваяию на Аделаидиных Виллах. Ужь не давать ли ей уроков? Не заняться ли живописью? Не взяться-ли за иголку и промышлять шитьем, работая для модисток? Шьет она очень хорошо, но сколько мастериц в этом деле, заработывающих не больше двух пенсов в сутки? Нет, промышлять иголкой трудновато. Всего лучше рисовать картинки. Да, Амелия идет в магазин эстампов и покупает самой лучшей бристольской бумаги. Работа идет быстро. В несколько дней картина совсем окончена - и какая картина! Розолицый пастушок в красной фуфайке и пестрых панталонах, улыбается, среди ландшафта, от полноты душевного восторга, и смотрит вдаль - пристально смотрит. Пастушка, на другой стороне, переходит через маленький красивый мостик, и собачка бежит за нею с поднятым хвостом. Очень, очень хорошо. Продавец эстампов, у которого были куплены рисовальные материалы, едва может удержать зловещую улыбку, рассматривая сие изящное произведение искусства. Искоса посматривает он на художницу, которая стоит в его магазине, с трепетом ожидая вознаграждения за свой труд - и небрежно завернув картину, вручает ее бедной вдове и девице Клепп, еще так недавно приходившей в восторг от превосходного рисунка. Мисс Клепп ничего лучше не видывала во всю свою жизнь и была глубоко убеждена, что Амелия выручит за работу по крайней мере две гинеи. Обе женщины, еще не приведенные в отчаяние, заходят в другие магазины. "Не нужно", говорят им в одном месте; "ступайте прочь", кричат в другом. Три шиллинга и шесть пенсов потрачены даром: изящное произведение удаляется в спальню девицы Клепп, все еще уверенной, что в её распоряжении находится превосходная картина.

Теперь что? Амелия думает да думает и, после головоломной работы, продолжавшейся около суток, сочиняет объявление, переписанное на карточку самым мелким, превосходным почерком. Вот оно:

"Благородная женщина, имеющая в своем распоряжении несколько лишнего времени, желает заняться воспитанием маленьких девочек, которых она может учить английскому и французскому языкам, также географии, истории, а также музыке. Спросить А. О. в магазине мистера Брауна."

И она вручает этот документ джентльмену, торгующему на Аделаидиных Виллах произведениями изящных искусств. Он кладет изящный манускрипт на конторку, где в скором времени, он покрывается мухами, и достаточным количеством пыли. Амелия время от времени проходит с замиранием сердца мимо дверей магазина, в надежде, что мистер Браун сообщит ей приятную новость. Но никаких новостей не сообщает мистер Браун. Он и не замечает бедной вдовы. Когда она заходит в магазин для маленьких покупок, Браун говорит, что никто не обращается к нему с требованиями наставницы для детей. Бедная, простодушная, нежная и слабая леди! тебе ли бороться с треволнениями житейского базара?

С каждым днем становится она печальнее и грустнее; лицо её худеет, и в глазах, обращенных на сына, выражается какая-то странная тревога, которой не может постигнуть юный Джордж Осборн. Часто просыпается она по ночам, и заглядывает украдкой в его комнату, чтобы видеть, спит ли Джорджинька, и не украли ли его. Сон редко смежает теперь заплаканные глаза мистриссь Эмми. Страх и постоянные заботы преследуют ее днем и ночью. Одна и та же мысль, тяжелая, жестокая, чаще и чаще прокрадывается в её голову, мысль, что ей необходимо разлучиться с малюткой, и что она сама стоит на перепутьи к его счастью. Разлучиться?! Нет, нет, как это можно? По крайней мере не теперь. Когда-нибудь, в другое время. Нет, никогда, никогда! Амелия плачет, становится на колени и молится усердно о счастия малютки-сына.

Внезапная мысль сверлит мозг мистрисс Эмми, и она краснеет, как дитя: не выйдти ли ей замуж за достопочтенного мистера Бинни, молодого пастора на Аделаидиных Виллах? Он небогат, конечно, но все же может прокормить и ее, и малютку Джорджа, и обоих стариков. Но тут грозно смотрит на нее миньятюрный портрет покойного Джорджа, и она с трепетом гонит из головы нечестивую мысль. Нет, чтобы ни случилось, но она чистою и невинною возвратится к нему на небеса.

И эта борьба, описанная нами в нескольких словах, продолжалась в сердце бедной Эмми несколько мучительных недель, и не было у ней друга, способного сочувствовать её скорби. Впрочем дружеские советы были бы тут совершенно бесполезны, потому-что Амелия не видела для себя никакой возможности покориться силе обстоятельств, хотя больше и больше, с каждым днем, она сознавала могущество врага. Истины, одна другой ужаснее, выступали перед ней с грозной и сокрушительной обстановкой. Бедность и нищета для всех, нужда и унижение для родителей, несправедливость к сыну,- могла ли женская голова устоять против всех этих нападений грозной судьбы? Внешния укрепления маленькой цитадели, где бедная душа берегла свое единственное сокровище и любовь, были наконец пробиты и взяты одна за другою.

При начале этой борьбы, мистрисс Эими написала убедительное письмо к своему брату в Калькутту. Она живо изобразила безнадежное и беспомощное состояние родителей, и слезно умоляла Джоя не оставлять стариков перед концем их страдальческой жизни. Увы, не знала мистрисс Эмми всей обширности семейного несчастья. Мистер Джозеф аккуратно продолжал высылать сумму, назначенную старикам, но получал ее один честный заимодавец в Сити. Старик Седли продал сыновний пансион за известную сумму наличных денег, понадобившихся ему для приведения в псполнение одного из его безумных проектов. Эмми с нетерпениел дожидалась из Индии благоприятного ответа. Она записала в своей карманной книжке почтовой день, когда письмо её было отправлено.

Был у неё в Индии еще один друг и вместе опекун маленького Джорджа, некто майор Доббин, но Амелия уже не писала к нему ни строчки, с тех пор как поздравяла его с наступающим днем свадьбы. Ея скорбь и душевная тоска были таким-образом неизвестны легкомысленному майору. Амелия воображала с отчаянием в душе, что и этот единственный друг, принимавший некоторое участие в её судьбе, покинул навсегда и забыл бедную вдову.

Дела шли прескверно. Кредиторы заходили каждый день в хижину обнищавшего семейства; старуха-мать предавалась истерической скорби; мистер Седли был угрюм и молчалив; члены семьи, занятые каждый по одиначке мыслями мрачными и тревожными, тщательно старались избегать друг друга; хозяин и хозяйка хмурились и пыхтели за кухонной перегородкой. Прескверно шли дела. Однажды, отец и дочь случайно столкнулись в гостиной, и остались наедине, с глазу на глаз. Желая утешить старика, Амелия сказала ему, что она делала в это утро. Она писала к брату Джою, в Калькутту, откуда ответ должен быть получен месяца через три, или ужь много, через четыре. Джой всегда был великодушен, хотя несколько беспечен. Он не откажет в денежном пособии, как-скоро узнает про стесненные обстоятельства матери и отца.

И тогда-то бедный старый джентльмен разоблачил всю истину перед мистрисс Эмми. Сын продолжает сполна высылать назначенную сумму, да только сам он, собственным безразсудством, лишился сыновнего пансиона. Он не смел в этом признаться ранее. Амелия побледнела как смерть, выслушав эту тайну, и в глазах её несчастный старик прочитал укор для себя.

- А! воскликнул он, отворачиваясь от дочери, причем губы его страшно задрожали. Ты презираешь теперь своего старого отца.

- Нет, нет, нет! вы ошибаетесь, милый папа, вскричала Амелия, бросаясь к нему на шею, и покрывая поцалуями его исхудалое лицо. Вы всегда были добрым и великодушным отцом. Вы надеялись разбогатеть, милый папа, осчастливить нас. Не о деньгах плачу я, нет... О Боже мой! Боже мой! умилосердись над несчастной матерью, дай мне силы перенести это горе...

И еще раз поцаловав отца, мистрисс Эмми ушла в свою комнату.

Но старик все-таки не знал, что значило это объясвение, и недоумевал, отчего с такими страшными порывами отчаяния, оставила его бедная дочь. Мы все знаем, и потому можем довести до сведения читателя, что судьба победила наконец злосчастную вдову. Страшный приговор произнесен. Сын должен оставить свою мать - удалиться в чужой дом - забыть мать. Ея сердце и сокровище, её радость, надежда, любовь,- прощайте вы, все нежные чувства, привязывавшие к жизни! Амелия должна отказаться от своего сына, и тогда... Тогда уйдет она к Джорджу, на небеса, где они вместе станут молиться о счастии своего малютки, и ожидать его к себе.

Сама не зная что делает, Амелия вышла на бульвар, по которому Джорджинька обыкновенно возвращался из школы, и куда она выбегала к нему навстречу. Был майский полупраздник. Деревья покрывались зеленью, погода стояла превосходная. Вскоре появилась на бульваре фигура Джорджиньки, возвращавшагося из школы с кипою книг в сумке на плече. Резвый и веселый мальчик подбежал к матери, и затянул какую-то песню.

Итак вот он, юный Джордж, разцветающий в красоте и силе. Неужели они расстанутся? Нет, это невозможно. Задыхаясь от внутреннего волнения, Амелия прижала малютку к сердцу, и руки её судорожно обвились вокруг его стана.

- Что с тобою, маменька? сказал Джордж. Ты очень, очень бледна.

- Ничего, дитя мое, сказала мистрисс Эмми, продолжая цаловать его розовые щеки.

Вечером в тот день, Амелия заставила мальчика прочесть историю Самуила, о том, как Анна, мать его, провела его к первосвященнику Илии для посвящения Господу Богу. Песнь Анны произвсла впечатление на мать и сына. Читатель, если ему угодно, может найдти ее в своем месте. Потом читал Джорджинька, как Анна собственными руками приготовляла для Самуила хитон, и каждогодно, в день жертвоприношения, приносила ему это платье. Затем, по поводу этой трогателъной повести, Амелия предлагала соответствующее истолкование своему сыну. Она объяснила, каким-образом Анна, не смотря на свою беспредельную любовь к Самуилу, должна была однакожь расстаться с ним в следствие своего обета. Нет никакого сомнения, что она всегда думала о нем, когда шила праздничный хитон, и Самуил ужь конечно, никогда не забывал своей матери. Можно представить, говорила Амелия, как мать и сын были счастливы при своем обоюдном свидании. Зато вот он и сделался таким премудрым... Комментарий законочился горькими слезами.

-

Составив таким-образом окончательный план, вынужденный роковыми обстоятельствами, вдова поспешила принять необходимые меры для приведения его в исполнение. Однажды мисс Осборн, на Россель-Сквере, получила от Амелии письмо, заставившее ее бросить умоляющий и тоскливый взгляд на отца, который угрюмо сидел на своем месте, по другую сторону стола.

В простых и ясных выражениях Амелия объяснила причины, заставившие ее переменить свои намерения относительно сына. Ея отца, писала она, постигли новые непредвиденные несчастия, уничтожившие в-конец все его надежды. Собственный пансион её так скуден, что она не может ни содержать родителей, ни, тем более, доставить приличного воспитания Джорджиньке, на которое он по своему происхождению имеет полное право. Страдания её при разлуке с Джорджинькой, будут конечно очень велики, но она с помощию Божиею надеется перенести их ради сына. Она уверена, что особы, к которым он отправится, сделают вее, что от них зависит, для его счастья. Следовало затем описание нравственных свойств малютки, как воображала их мистрисс Эмми. Характер у Джорджиньки пылкий, живой, нетерпеливый, как-скоро ему противоречат, или отказывают в чем-нибудь, но тем не менее, он всегда чувствителен к обнаружениям искренней ласки и любви. В постскрипте, мистрисс Осборн выговаривала для себя письменное условие чтобы ей позволеяо было видеть Джорджиньку, как-можно чаще, в противном случае, она не расстанется с ним ни за какие блага в мире.

- Ага! вскричал старик Осборн, когда дочь, дрожащим от волнения голосом, прочитала ему письмо мистрисс Джордж. Плохо, видно, пришлось этой гордянке? Ха, ха, ха! Я знал, что до этого дойдет. Голод-то ведь не свой брат.

Желая однакожь сохранить свое достоинство, старик принялся читать газету, но видно было, что чтение не подвигалось вперед; прикрывшись газетным листом, он ухмылялся, и продолжал бормотать сквозь зубы.

Наконец он бросил лист, и сердито, по обыкновению, взглянув на дочь, отправился в смежную комнату, слывшую под названием его кабинета. Скоро он вышел оттуда с ключом в руках, и бросил ключ на колени мисс Осборн.

- Очистить комнату вверху, что над моим кабинетом, сказал ои.

- Понимаю, сэр, отвечала взволнованная дочь. То была комната Джорджа. Ея не отворяли больше десяти лет. Там были его платья, бумаги, носовые платки, хлыстики, фуражки, удочки, охотничьи снаряды, полковой список 1814 года с его именем наверху, небольшой словарь, служивший ему пособием в правописании, и библия, подаренная ему матерью. Эти книги лежали на каминной полке вместе с шпорами, и подле них стояла чернилница, с засохшими чернилами, прикрытая пылью, накопившеюся впродолжение десяти лет. Ах, сколько дней и людей кануло в бездну вечности с того времени, как еще можно было обмакивать перо в эту чернильницу! Прописи и тетради, исписанные рукою Джорджа, валклись на столе.

Сколько грустных чувств и мыслей пробудилось в сердце мисс Осборн, когда она вошла теперь в эту комнату, в сопровождении служанок! Бледная как полотно, она упала в изнеможении на маленькую постель.

- Слава Богу, сударыня, слава Богу! Эта новость одна стоит тысячи, сказала ключница. Старые счастливые времена опять возвращаются к нам, сударыня. Маленький джентльмен, беленький, хорошенький, здоровенький: так ли, сударыня? Как он будет счастлив! Но этим господам, что живут на Майской ярмарке, не поздравствуется, сударыня, ужь это я вам говорю.

И затем она растворила обе половинки окна, чтобы впустить в комнату свежий воздух.

- Вам бы не мешало, мисс, послать деньжонок этой женщине, сказал мистер Осборн, выходя со двора. Она теперь ни в чем не должна нуждаться. Пошлите ей сотню фунтов.

- Могу ли я сама навестить ее завтра поутру? спросила мисс Осборн.

- Это ужь ваше дело: как знаете. Ея нога не должна быть в моем доме... ни под каким видом... ни за груды золота всей столицы, но денег послать ей надобно, пусть живет прилично, без нужды. Роспорядитесь, как умеете.

С этими словами мистер Осборн простился с своей дочерью, и уехал в Сити.

- Вот вам деньги, папенька, сказала Амелия в тот же вечер, цалуя старика отца, и отдавая ему стофунтовый банковый билет. И... и, и я прошу вас, маменька, будьте поласковее к моему бедненькому Джорджу: он... он недолго останется с нами.

Больше она ничего не могла сказать, и молча удалилась, в свою комнату. Затворим за ней дверь, и ее будем подсматривать, как она молится и грустит. Надобно как-можно меньше говорить о такой любви и задушевной скорби.

-

Послав предварительно записку на Аделаидины Виллы, мисс Осборн отправилась туда сама на другой день и увиделась с мистрисс Эмми. Встреча между ними была дружеская. Два, три взгляда и несколько слов со стороны мисс Осборн удостоверили бедную вдову, что по крайней мере эта женщина не может занять первого места в сердце её сына. Старая девица была холодна, чувствительна и, кажется, не зла. Будь она помоложе, добрее, нежнее и красивее, легко сталось бы, что мистрисс Эмми не замедлила бы приревновать к ней своего ненаглядного Джорджа. Мисс Осборн, с своей стороны, припомнила старые времена, и удовлетворительно расчувствовалась при взгляде на плачевное положение бедной матери. Она была побеждена, сложила руки и смиренно подчинилась чужой воле. В этот день обе женщины привели в порядок предварительные условия капитуляции.

Джорджиньку вытребовали из школы на другой день, и он увиделся с тёткой на Аделаидиных Виллах. Амелия оставила их наедине, и ушла в свою комнату. Она заранее начала готовиться к разлуке... Дни проходили в переговорах и визитах. С большой осторожностию мистрисс Эмми сообщила роковое известие Джорджу, думая, что малютка прийдет в отчаяние. Но этого не случилось. Джорджинька обрадовался несказанно, когда услышал; что его собираются отправить на Россель-Сквер. Он расхвастался этой новостью перед своими школьными товарищами, и сказал им напрямик, что ужь теперь никто не посмеет вздергивать перед ним нос.

- Буду я жить у дедушки, братцы, говорил Джордж. Да ведь это, прошу вас заметить, не тот дедушка-старик, что заходит сюда повременам - никак нет! Живет этот дедушка на Россель-Сквере, и денег-то у него куры не клюют. Буду я богат, братцы, заведу коляску, шотландскую лошадку, и ужь стану ездить не в такую школу. Лидеровы карандаши будут мне ни по чем, и вы потрудитес сказать пирожнице, что я выплачу свои долг до последнего пенни.

Из этого открывается, что Джорджинька был истинным подобием своего отца: в этом по крайней мере, имсколько не сомневалась его нежная мать.

Однакожь у меня недостает духа описывать последние дни пребывания Джорджиньки под материнским кровом. Довольно заметить, что мистрисс Эмми страдала невыразимо.

Наконец, в одно прекрасное утро, к скромому домику на Аделаидиных Виллах подъехала карета. Скромные узелки и пакетцы, с вещественными доказательствами любви и нежных воспоминаний, давно были готовы и расположены в сенях подле стены. Джордж рисовался в новом сюртуке, который заранее был изготовлеиь для него портным, присланным с Россель-Сквера. Он встал в этот день с первыми лучами солнца, и поспешил нарядиться в новое платье. Бедняжка Эмми, истощенная продолжительной тоской, слышала, как сынок её возился в соседней комнате. Она лежала с открытыми глазами, плакала, вздыхала и стонала. Несколько предшествующих дней были посвящены ею приготовлениям к разлуке: она покупала разные вещщы для малютки, укладывала его книги и белье, говорила с ним о предстоящих переменах, воображая в простоте сердечной, что Джорджинька нуждается в её советах и напутствии.

Перемены действительно предстояли разительные, да что жь тут за беда, если позволено спросить? Джорджинька сильно желал решительной перемены обстоятельств и образа жизни. Тысячи наглядных доказательств представил он своей мамаше, что идея о близкой разлуке нисколько не смущает его духа, и даже, в некоторой степени, радует его сердце.

- Я буду часто приезжать к тебе, мамаша, на шотландской лошадке, говорил Джордж. Или, пожалуй, когда-нибудь я прикачу к тебе в коляске: мы вместе поедем с тобою в Парк, и ты можешь накупить там вдоволь всякой всячины.

Бедная мать, скрепя сердце, принуждена была довольствоваться этями эгоистическими доказательствами привязанности, и старалась убедить себя, что сынок любит ее искренно, душевно. Как же иначе? Джорджинька должен любить ее. Все дети таковы. Всякая новость, разумеется, интересует ребенка, и мудреного нет ничего, если Джорджинька с некоторым нетерпением дожидается этой перемены. Странно было бы предполагать в малютке эгоистическое чувство. Сын ея, так или иначе, должен устроить свою каррьеру. Наслаждения жизни принадлежат ему по праву. Если кто эгоист в этом деле, так это она сама, мистрисс Эмми, которая по безразсудной любви лишала Джорджиньку всех радостей и удовольствий джентльменского быта.

Это робкое самоуничижение женской души - не единственное в своем роде, и я знаю примеры гораздо трогательнее. Случалось ли вам слышать и видеть, как женщина с редким красноречием говорит и доказывает, что виновата она, но не мужчина, и на этом осповании берет на себя одну все его проступки? Это бывает, могу вас уверить, и мне даже рассказывали, что женщина иной раз взводит на себя небывалые, фантастические проступки, чтобы только оправдать действительного преступника. Случается и то, что женщина терпит самые жестокие оскорбления именно от того, к кому она более всех была добра. Таких господ, издевающихся над слабейшим существом, довольно на свете, и они, думать надобно, первейшие трусы в душе.

Таким-образом бедная Амедия приготовлялась, в безмолвной тоске, к разлуке с сыном, и много мучительных часов, провела она в хозяйственных хлопотах, относившихся к этому предмету. Джордж стоял подле матери, и наблюдал за её хлопотами без малейшего участия. Слёзы мистрисс Эмми капали на его картонки, ящички, сумки. Она отметила карандашом все поучительные места в его любимых книжках и привела в стройный порядок его старые игрушки, тетрадки и разнообразные принадлежности его детского туалета. На все это Джорджинька не обращал никакого внимания. Сын улыбается и резвится, когда у бедной матери сердце разрывается на части... Жалко смотреть, господа, на эти сцены, повторяющиеся силошь да рядом на Базаре Житейской Суеты.

Еще прошло несколько дней, и великое событие в жизни Амелии соверишлось. Дитя принесено в жертву, и отдано в распоряжение судьбы. Нет больше юного Джорджа на Аделаидиных Виллах, и вдова осталась круглой сиротой.

Однакожь, мальчик весьма часто навещает свою мамашу. Он приезжает на крошечной лошадке в сопровождении грума, и дедушка Седли с восторгом встречает своего внучка на бульваре. Мистрисс Эмми видит Джорджа, но тем не менее он уже не принадлежит ей исключительно и нераздельно. Его частые визиты не доказывают ничего. Джорджинька с таким же усердием навещает и своих товарищей по школе, хвастаясь перед ними своим богатством и джентльменским блеском. В два, три дня он уже принял повелительный вид, и усвоил покровительственную осанку. "Джорджинька рожден повелевать, думает его нежная мама;- он во всем похож на своего отца..." Что правда, то правда.

Ужь это само-собою разумеется, что погода стоит теперь чудесная. По-вечерам, в те дни, как Джорджинька не заезжает на Аднлаидины Виллы, мать его отправляется пешком в город Лоидон, ничуть не ближе как на Россель-Сквер, и отдыхает на камушке у садовой решётки, что перед домом мистера Осборна. И мягко, и уютно, и прохладпо. Мистрисс Эмми любуется на иллюминованные окна гостиной, и приветливо смотрит на огонек, который, около девяти часов, появляется в одной из комнат верхнего этажа, где почивает Джорджинька. Да-с. Амелия знает, что тут его спальня: он сам сказал. Скоро огонёк потухает, мистрисс Эмми возсылает пламенную молитву к небесам, встает с камушка, и молча отправляется в обратный путь, Домой приходит она в крайнем изнеможении "Устала немножко", говорит мистрисс Эмми. Это ничего. Тем лучше она уснет после такой приятной прогулки, и, может-быть, увидит во сне Джорджиньку.

В одно воскресное утро Амелия разгуливала случайно по Россель-Скверу в некотором отдалении от дома мистера Осборна (она хорошо видела его издали). Праздничные колокола звонили и перезванивали, Джордж и его тётушка пошли в церковь. Вдруг маленький подметатель дороги подбежал к ним просить милостыни, лакей, несший сзади книги, хотел его прогнать, но Джорджинька приостановился, и подал ему пенни. Да ниспошлет Господь Бог благословение на главу сострадательного малютки! Эмми обогнула угол сквера, подбежала к нищему, и вручила ему свою последнюю лепту. Праздничные колокола звонили и перезванивали, и Амелия направила свои шаги в церковь Воспитательного Дома. Здесь она села в таком месте, откуда можно было видеть голову мальчика, поместившагося перед монументом своего отца. Сотни свежих и звучных детских голосов пели гимн милосердому Отцу Небесному, и сердце маленького Джорджа трепетало от восторга при звуках этого торжественного псалмопения. Несколько времени мать не могла хорошенько разглядеть его через туман, покрывавший её глаза.

Примечания.

(1) To be plucked, буквально - оборваться, значит, не выдержать экзамена на ученую степень. Это условный термин, употребляемый в этом смысле студентами английских университетов. См. Oxford Suide. Должно заметить, что термины в этом роде, перемешанные с простонародными выражениями, беспрестанно попадаются у Теккерея.

(2) Senior Wrangler, буквально - старший спорщик или диспутант. Так в Кембриджском универеитете называют студента, который лучше всех выдерживает экзамен в полном собрании Академического Совета (senatehouse) За ним следуют второй, третии диспутант, и т. д.

(3) Иначе не умею перевести английского "Sweeperess at the crossing". Читателю может-быть не безъизвестно, что есть в Лондоне особый класс людей, мужчин и женщин, достающих себе насущный хлеб исключительно подметанием на перекрестках грязи и сора. Благодаря их услужливости, пешеход может, за полпенни, пройдти из одной улицы в другую, не запачкав своих сапогов, какая бы ни была, среди дороги, грязь и слякоть, потому-что подметатель или подметайка идет впереди его с метлой и очищает дорогу. Каждый из этих промышленников стоит на своем определенном месте, которое составляет для него источник верного и правильного дохода, и которое он, впоследствии, передает своему преемнику за выгодную цену.

ГЛАВА L.

Предлагается на благоусмотрение читателя шарада в джентльменском вкусе.

После присутствия мистрисс Бекки на семейном обеде и вечере милорда Стейна, права этой почтенной женщины на принадлежность к фешенебльному свету были признаны на законном основании, и утверждены однажды навсегда. Двери первостатейных домов великобританской столицы быстро отворились перед её особой - двери великие и высокие, через которые, смею надеяться, никогда не удавалось проходить благосклонному читателю сей достоверной истории. Я с своей стороны всегда останавливался с трепетным благоговением перед сими страшными вратами, куда не дерзнет даже проникать мой авторский помысл. Я воображаю, что их денно и нощно охраняют мужи осанистые, вооруженные ярко-блестящими серебряными трезубцами, готовые пронзить насквозь всякого назойливого поеетителя, не имеющего прав на entree. Говорят, будто газетный сотрудник-горемыка, впускаемый сюда в известные дни для внесения в свою тетрадку фамилий знаменитых особ, присутствующих на бале, умирает очень скоро после этого сеанса. Я верю этому. Ему ли, ничтожному смертному, долго прозябать на сей земле, после того, как глаза его подверглись искрометному блеску вкуса и моды? Огнь дендизма прожигает его до костей и мозгов, как некогда присутствие Юпитера в полном олимпийском костюме уничтожило бедную неразумную Семелу, дерзнувшую выскочить из своей естественной атмосферы. Этот миф должны намотать себе на ус все без исключения Тибурнианцы и Бельгравианцы, и я бы очень рад был рекомендовать историю Семелы особенному вниманию мистрисс Бекки. О, женщины, женщины! Обратитесь к достопочтенному господину Туриферу, и он докажет вам как дважды два - пятнадцать, что Бельгравия не что иное есть, как медь звеняща, а Тибурния - цимбал бряцяй. Все это суета сует, с позволения сказать, и всяческая суета. Все дым, прах и чад, или, выражаясь поэффектнее - трын-трава. Рано или поздно наступит день и час (но в ту эпоху cгниют и кости твои, о, возлюбленный собрат мой!), когда великолепные сады Гайд-Парка исчезнут с лица земли, и не отыщет их отдаленный потомок, так же как мы, в настоящее время, знать не знаем, где обретались некогда чудодейственный висячий мост и волшебные сады покойницы Семирамиды. Опустеет и Бельгравский сквер, как уже опустели Булочная улица (Baker Street), или пустынный Тадмор.

А знаете ли вы, милостивые государыни, что великий Питт жил в Булочной улице? Отчего это ваших бабушек не просили на вечера к леди Гестер в этот, теперь опустелый, палаццо? Я обедал там, уверяю вас, moi qui vous parle. Тени мертвецов, друзъя и приятели знаменитого хозяина, составляли превеселую компанию. Когда мы, современные живые люди, сели за стол и вооружились рюмками кларета, духи отшедших джентльменов гурьбой ввалили в комнату, и степенно расселись по местам вокруг мрачного буфета. Прежде всех на сцену выступил моряк, укротитель житейских треволнений, и налил себе огромный стакан спиртуозной влаги: жизненные привычки Дундаса сопровождали его и в могилу. Аддингтон сидел, склонив голову с пасмурными и мрачными взорами, и не отставал от других, когда безшумная бутылка совершала круговые переходы; Скотт сердито поворачивал густыми бровями, и смотрел исподлобья на всех; глаза Уильберфорса были постоянно обращены на потолок, и он не замечал, повидимому, как стакан подносился к его рту, и выходил оттуда пустой. Я тоже смотрел повременам на потолок, забывая, что эта замашка принадлежит исключительно великим людям. Дом этот отдается теперь внаймы с мебелью и со всеми принадлежностями. Да, так точно: леди Гестер, супруга Вилльяма Питта, величайшего из ораторов древнего и нового мира, жила некогда в Булочной улице, и покоится теперь беспробудным сном в пустыне...

Отсюда и следует, что все суета сует на белом свете, хоть все мы, милостивые государыни и государи, любим больше или меньше, суету мирскую. Желал бы я знать, какой благовоспитанный смертный, или смертная с исправным желудком, откажется от употребления ростбифа, единственно потому, что ростбиф скоропреходящ и тленен? Пусть он суета, но да ниспошлет небо всякому смертному, читающему эти строки (о, еслибы таких смертных набралось около пятисот тысячь!), значительную частичку смачных блюд, подобных ростбифу. Садитесь за мой стол, милостивые государи, и кушайте на здоровье, без церемонии. Вот вам ветчина, редиска, горчица, уксус,- кушайте, кушайте. Эй, ты, Джонс! Другую бутылку вина! Насыщайтесь вдоволь, дорогие мой гости, суетными благами мира сего, и поблагодарите хозяина за радушную хлеб-соль. И не прогневайтесь на мою героиню, если, сверх чаяния, заметите в ней черезчур аристократические наклонности и вкусы: они скоропреходящи, будьте в этом уверены, как и все наслаждения и забавы сей коловратной планеты.

-

Ближайшим следствием визита мистрисс Бекки к лорду Стейну было то, что высокородкый гранд Испании и Португалии, дон Питерварадин воспользовался первым случаем возобновить знакомство с полковником Кроли, когда, на другой день, встретился с ним в клубе. При встрече с Ребеккой в Гайд-Парке, высокородный гранд, сняв шляпу, приветствовал ее глубочайшим салютом. Вслед затем, мистрисс Кроли и супруг её получили приглашение на один из семейных вечеров гранда и грандессы в Левант-Дом, занимаемый ими по случаю совершенной отлучки из Англии благородного хозяина этого палаццо. Ребекка пела, после обеда, в небольшом собрании, где находился и лорд Стейн, следивший, с отеческим вниманием, за успехами своей юной protegee.

В Левант-Доме Бекки познакомилась с одним из самых знатных и великолепных джентльменов, герцогом де-ла-Жаботьер, уполномоченным министром и посланником одного короля. Гордость, в сильнейшей степени, бурлит и клокочет в моей груди, когда я переношу на бумагу эти имена, и воображаю, в какое блистательное общество попала моя героиня. Она сделалась постоянной гостьей в доме французского посольства, где вечера считались скучными, как-скоро не присутствовала на них madame Родон Кроли.

Messieurs де-Трюффиньи (из фамилии Перигора) и де-Шампиньяк, чиновники французского посольства; оба немедленно и вполне подчинились прелестям очаровательной Ребекки, и оба в свое время, торжественно объявили, что они стояли с нею на самой короткой ноге. Такие декларации, как всем известно, в духе французской нации, и желал бы я знать: какой француз, по возвращении из чужих краев в свою отчизну, не хвастал тем, что он сгубил наповал по крайней мере дюжину почтеннейших фамилий?

Но я решительно сомневаюсь в справедливости слухов, распространенных вышеозначенными господами касательно мистрисс Бекки. Шампиньяк до безумия любил карты, и на вечерах у Родона Кроли играл обыкновенно в экарте, тогда-как Бекки, в другой комнате, пела торжественные сонаты для лорда Стейна. Относительно господина Трюффиньи, известно нам заподлинно, что этот достойный дипломат не смел глаз показать в гостиннице Путешественников, где считали его по уши в долгах, и еслибы, при посольском доме, не было общего стола, то никакого нет сомнения, monsieur de Truffigny умер бы голодной смертью среди столицы Трех Соединенных Королевств. После этого, мне позволено, конечно, усомниться в некоторой степени, что Ребекка обращала благосклонное внимание на котораго-нибудь из этих юных джентльменов. Правда, впрочем, что оба они состояли у ней на посылках, покупали для неё перчатки, духи, цветы, входили в долги из-за билетов в ложу бельэтажа для мистрисс Кроли, и вообще старались оказать ей многия другия услуги поэтического свойства. Объяснялись они по английски с умилительно-наивной простотою, и несказанно потешали Бекки и милорда Стейна. Каждого из них она передразнивала прямо в лицо, и поздравляла их с успехами в английском языке с такою уморительною важностью, что лорд Стейн, сардонический её патрон, не мог удержаться от смеха. Трюффиньи, имея в виду секретную цель по делам сердечным, подарил компаньйонке Бриггс превосходную шаль, и тут же попросил ее озаботиться насчет передачи письма, которое простодушная старая девица вручила при всех мистрисс Бекки, так-как на адрессе стояло её имя. Содержание этой эпистолы вдоволь позабавило почтеннейшую публику, и преимущественно милорда Стейна, прочитавшего ее с особенным аппетитом. Читали ее все без исключения, кроме честного Родона; ему, разумеется, не кчему было знать и прилагать к сердцу всякую всячину, происходившую под кровлей его домика на Курцон-Стрите.

Здесь, в этом именно домике, Бекки не только принимала лучших иностранцев (эта фраза, как известно, издавна получила право гражданства в нашем джентльменском кругу), но даже некоторых из лучших Англичан. Под этим курсивным словом я отнюдь не разумею самых добродетельных, или, наименее добродетельных людей, ни умнейших, ни глупейших, ни богатейших, ни добропородных; но - "лучших", одним словом, то-есть таких, к которым другаго эпитета прибрать никак нельзя, и которых лучшенство уже определено на общем сейме Базара Житейской Суеты. Таковы суть: великая леди Фитц-Уиллис, патронша Альмака, великая леди Слобор, великая леди Гризельда Макбет, урожденная миледи Глори Грэй, и прочая, и прочая, и прочая. Как-скоро леди Фитц-Уиллис, урожденная Дебретт, заблагоизволит принимать в своих салонах известную особу мужеского пола - эта особа уже спасена, и никто не отнимет у неё титула лучшенства. Никак нельзя сказать, чтобы миледи Фитц-Уиллис была действительно лучше кого-нибудь другаго - совсем напротив: ей ужь будет лет под шестьдесят, и она никогда не славилась ни красотой, ни богатством, ни умом; но тем не менъе всякому известно, что она принадлежит к разряду лучших. Салоны её исключительно посещаются только лучшими особами и, как она давно сердита была на миледи Стейн (старинная вражда: в молодости своей, Георгина Фредерика, теперешняя Фитц-Уиллис, надеялась присвоить себе настоящий титул миледи Стейн), то ничего нет удивительного, что эта великая представительница модного света торжественно признала права и привилегии мистрисс Родон Кроли. Она раскланялась с нею весьма учтиво на одном великолепном балу, и потом ободрила сына своего Сент-Киттса, получившего хорошее место по протекции лорда Стейна, посещать как-можно чаще дом мистрисс Кроли. Этого мало. Леди Фитц-Уиллис пригласила Ребекку в свой собственный палаццо, и два раза принималась говорить с нею за обедом самым торжественным, снисходительным и любезным тоном. Этот важный факт сделался в тот же вечер известным всему Лондону. Особы, злословившие до той поры мистрисс Родон, замолчали. Венгем, известный остряк и законоведец, правая рука лорда Стейна, везде начал прославлять до небес нашу героиню. Все и каждый спешили наперерыв познакомиться с мистрисс Бекки. некто Том Тоди, предостерегавший Саутдауна насчет этой опасной женщины, принялся теперь хлопотать, чтоб его представили в её дом. Словом, мистрисс Родон Кроли вполне сопричислилась к разряду "лучших".

Ах, друзья мои, не завидуйте преждевременно моей героине, мало ли что может случиться на Базаре Житейской Суеты? Слава есть не что иное, как дым и пепел: это вы все знаете. Притом всюду признано за несомненный факт, что даже через золото и брильянты текут иной раз весьма горькие слезы. Бекки испытала и видела все на свете, видела даже самого милорда Бумбумбума, лицом к лицу, и однакожь, положа руку на сердце, сознавалась впоследствии, что все - суета сует.

Нам никак не следует распространяться слишком много об этой достославной и блестящей каррьере нашей героини. Тайны большего света могут быть вполне известны только посвященным: им и книги в руки.

В последующие годы Бекки весьма часто говорила о той эпохе своей жизни, когда она постоянно вертелась в круговороте модного лондонского света. Блистательные успехи, быстро сменявшиеся один другим, сначала приводили ее в состояние беспрерывного восторга, но потом прискучили ей мало-по-малу; опротивели и надоели. Ничего сначала не могло быть приятнее, как изобретать и добывать изящные костюмы со всеми дополнительными украшениями, к ним принадлежащими. Принимая в рассчет довольно ограниченные средства мистрисс Родон, мы думаем, что для решения проблем этого рода, требовалась повременам удивительная изворотливость её тонкого и проницательного ума. Тем веселее было для нея, после предварительных хлопот, ездить на званые обеды, где она встречалась с великими людьми, и от обедов - на блистательные вечерния собрания, где встречали ее те же великие люди, с которыми притом, непременно и неизбежно, предстояло ей увидеться и завтра, и послезавтра, и на следующей неделе, и в будущем месяце, всегда и всюду, где только собирался лучший джентльменский мир. Молодые люди были всегда безукоризненно-изящны, в прекрасных галстухах, в блестящих сапогах, и белых, как снег, перчатках; пожилые джентльмены, степенные, сановитые и прозаичные, украшали свои костюмы затейливыми пуговками; молодые леди, робкие и застенчивые, рисовались в розовых платьях, и маменьки их, сиявшие брильянтами, всегда были величественны, прекрасны, торжественны и пышны. И весь этот люд говорил на чистейшем английском языке, а не на дурном французском диалекте, как в наших повестях и романах. Речь всегда шла о семейных делах, о характере той или другой особы, и о различных разностях, в большей или меньшей степени интересных, или, вовсе неинтересных, точь-в-точь как рассуждают иногда любезные кумушки. Все прежния знакомые завидовали Ребекке и ненавидели ее от всей души, не думая и не гадая, что бедная женщина скучает больше и больше, зевает чаще и чаще среди всей этой пышности и блеска.

- Зачем судьба забросила меня в этот свет? жаловалась по временам мистрисс Бекки, забывая, что судьба тут вовсе невиновата,- лучше бы мне быть женою деревенского пастора, или, какого-нибудь аптекаря, приготовлять лекарства для его пациентов! Лучше, право, быть женою сержанта и ездить за полком в обозной фуре; но было бы в тысячу раз комфортэбльнее и веселее переезжать с ярмарки на ярмарку, и плясать в балаганах.

- Да, вы были бы превосходной плясуньей, заметил лорд Стейн улыбаясь.

Она обыкновенно жаловалась великому человеку на свою хандру, и поверяла ему тревоги своего сердца. Это забавляло милорда.

- Из Родона мог бы выйдти очень хороший Есuyer... конюшни... или, как называется этот человек в огромных ботфортах, что ходит вокруг цирка, и похлопывает бичом? Он высок, довольно толст, увесист, и физиономия его внушает уважение... Помню я, продолжала Бекки, задумчиво склонив голову,- однажды, когда я была ребенком, отец сводил меня в балаган на брукгримской ярмарке, и когда мы воротились домой, я сделала себе пару ходулей, и начала выплясывать так, что удивила всех товарищей и учеников отца.

- Интересно было бы посмотреть на эту сцену, сказал лорд Стейн.

- А я бы не прочь повторить ее теперь, продолжала Бекки. О, как бы изумилась леди Блинки, и как широко открыла бы свои глаза леди Гризельда Макбет!.. Однакожь полно об этом, тсс! Паста начимает петь.

Бекки всегда старалась оказывать очевидное уважение к публичным певцам и певицам, приглашаемым на все эти аристократические кружки. Она благосклонно подходила к ним в уголок, где они сидели, подавала им свои миньятюрные ручки, и ласково разговаривала с нимив присутствии всех наилучших особ. Что жь такое? Она была сама артисткой, замечала мистрисс Бекки весьма справедливо. Откровенно и простосердечно рассказывала она всем и каждому о своем происхождении и слова её служили неисчерпаемым источником для разнообразных толков и суждений о характере её среди этого блестящего круга.

- Каким удивительным хладнокровием владеет эта женщина! замечала одна особа.

- Скажите лучше - дерзостью, подхватывала другая,- смотрите, какой вид независимости принимает она! Другая, на её месте, сидела бы спокойно в нашем кругу, и считала бы за большую честь, еслиб удостоили ее каким-нибудь вопросом.

- Что это за честная, добрая и кроткая душа!

- Ну, это, скажу я вам, такая пройдоха, какой еще свет не производил!

И так далее. Ребекка между-тем делала свое дело. Артисты и артистки были от неё в восторге, и готовы были петь на её вечерах до истощения последних сил. Музыкальные уроки доставались ей даром.

Да. Были действительно вечера в маленьком домике на Курцон-Стрите. Экипажи всякого рода, с фонарями и без фонарей, загромождали всю улицу, к великой досаде No 200, не знавшего покою от этой демонской стукотни, и к неизъясиимому бешенству No 202, который не мог от зависти сомкнуть глаз во всю ночь. Гигантские лакеи, сопровождавшие экипажи своих джентльменов, не могли уместиться в небольшой галлерее мистрисс Бекки; им выдавались билеты в ближайший трактир, где каждый из них мог потребовать для себя бутылку пива. Знатные лондонские денди толпились на ступенях маленькой лестницы и толкали друг друга, удивляясь и подсмеиваясь, как они очутились в этом месте, и многия непорочные леди высшего тона сидели в маленькой гостиной, слушая знаменитых певиц и певцов, которые, по обыкновению, пели с такой энергией, что от звуков их голоса дребезжали стёкла в окнах. И через день, на одном из столбцев газеты Morning Post, в отделении "Феншонэбльные собрания", печатался параграф такого рода:

"Полковник Родоне и мистрисс Кроли давали вчера обед и вечер для избранного общества в своем доме на Курцонской улице, что на Майской ярмарке. За обедом присутствовали: их высокопревосходительства, гранд и грандесса Питерварадин, его превосходительство, трехбунчужный Папуш-паша, турецкий посланник, и с ним - драгоман миссии, Кабоб-Бей; маркиз и маркиза Стейн, граф Саутдаун, сэр Питт и леди Дженни Кроли, мистер Уагг, и прочая. Вечернее собрание мистрисс Кроли удостоили своим визитом: вдовствующая дюшесса Стильтон, дюк де-ла-Грюйер, маркиза Чишир, маркиз Александр Страчино, граф де-Кри, барон Шпапцугер, кавалер Тости, графиня Слингстон, леди Макадам, генерал-майор и леди Гризельда Макбеты с девицами Макбет, виконт Паддингтон, сэр Гораций Фоги, высокородный Сандс Бедуин, высокостепенный Боббахи Баггаудер", и проч, и проч. Читатель приймет на себя труд дополнить своим воображением еще двенадцать строчек мелкой печати, испещренных именами наилучших людей.

И в обращении с вельможами, наша героиня наблюдала такую же откровенность, которая отличала ее в сношениях с людьми низкого разряда. Однажды, среди блистательного общества, Ребекка - может-быть из тщеславия, вздумала вести оживленную беседу на французском диалекте с парижским артистом. Леди Гризельда Макбет, стоявшая подле, наморщила свое чело и нахмурила бровы.

- Как хорошо вы говорите по французски! заметила леди Гризельда, которая сама, объясняясь на этом языке, никак не могла освободиться от ирландского акцента.

- Не мудрено, миледи, отвечала Ребекка, скромно потупив свои зеленые глазки; - я преподавала французский язык в пансионе, и притом мать моя была Француженка.

Леди Гризельда была побеждена этой скромностью, и почувствовала невольное снисхождение к нашей героине. Она оплакивала роковые понятия времени относительно доброкачественности разнообразных и разнохарактерных пород: но соглашалась в душе, что по крайней мере эта parvenue вела себя прилично, и никогда не забывала своего положения в джентльменском кругу. Леди Гризельда была очень добрая женщина; сострадательна к бедным, простодушна в достаточной степени, незлопамятна и неподозрительна. Было бы весьма неосновательно обвинять ее за то, что она считала себя лучше нас с вами, один из её предков гордился своим происхождением от Каракаллы.

Леди Стейн, после музыкальной сцены, почувствовала тайное душевное расположение к мистрисс Бекки. Молодые леди гигантского дома принуждены были, одна за другою, уступить силе обстоятельств. Раз или два, оне пытались напустить на нее известейших остроумцев, вооруженных саркастическими эпиграммами; но этого им не удалось. блистательная леды Стоннингтон попробовала однажды выступить против неё с огромным запасом колкостей и насмешек, но неустрашимая мистрисс Бекки поразила ее наповал, при самом начале перестрелки. Готовая отразить неприятельские нападения во всякое время, она встретила их с простодушным и невинным видом, который в сущности дела, был в ней опаснее самых резких проявлений изступленной злобы. В таком расположении духа, она высказывала весьма наивно самые оскорбительные колкости, и в то же время извинялась в них перед всеми самыми безъискуствснным образом, так-что каждый знал до мельчайших подробностей, чем и как, в данном случае, она отразила своего врага.

Мистер Уагг, знаменитый остряк и начальник всех траншей и подкопов милорда Стейна, был однажды подговорен некоторыми дамами сделать нападение на мистрисс Бекки, и он взялся за это дело с отчаянною смелостью, подмигнув наперед своим прекрасным заговорщицам, как-будто желая сказать: "смотрите, какая пойдет потеха". Вслед затем, он разразился беспощадною выходкой на бедняжку Бекки, которая между-тем, ничего не подозревая, спокойно сидела за обедом. Застигнутая таким-образом врасплох, но с оружием в руках Ребекка устремила на своего противника младенчески-невинный взор, и поразила его не в бровь, а в самый глаз, так, что мистер Уагг покраснел, побагровел и совершенно растерялся. Свершив этот импровизированный подвиг, она снова принялась за свои суп, и простодушная улыбка озарила её кроткое лицо. Великий патрон Уагга, сидевший тут же за обедом, бросил на него такой дикий, изступленный взгляд, что несчастный готов был запрятаться под стол, и расплакаться, как ребенок. Он жалобно взглянул на милорда, никогда неудостоившего его своей беседой за обедом; взглянул и на своих прекрасных соучастниц, которые однакожь отвернулись от него с заметным пренебрежением. Около шести недель, после этой сцены, не приглашали его к обеду, и мистер Фич, доверенное лицо милорда, получил приказание объявить Уаггу, что если он опять осмелится сказать какую-нибудь грубость мистрисс Ребекке Кроли, или сделать ее мишенью своих глупых шуток, то милорд немедленно соберет и представит все его долговые обязательства, куда следует, и заморит его в тюрьме без всякого милосердия и пощады, Уагг расплакался перед Фичем, и умолял своего милаго дружка замолвить за него словечко перед милордом. Затем он написал мадригал в честь мистрисс Ребекки Кроли, появившийся в ближайшем нумере "Гарумскарумского Магазина", где редактором был сам мистер Уагг. Усердненшие мольбы его обращались и к самой Ребекке, когда он встречал ее в знакомых домах. В клубе он особенно старался угодить мистеру Родону, и завербовать его на свою сторону. После всех этих усилий и хлопот, мистер Уагг, через несколько времени, снова удостоился приглашения в Гигантский дом. Ребекка всегда была добра, и не думала сердиться на мистера Уагга.

Совсем иначе поступал мистер Венгем, визирь и главный доверенный челядинец при особе лорда Стейна, имевший место в парламенте и за его столом; он был очень осторожен в своих мнениях насчет мистрисс Бекки, и действовал гораздо хитрее мистера Уагга. Венгем был в душе заклятым ненавистником всех выскочек и разночинцев, залетевших в джентльменский круг (сам он, должно заметить, происходил от мелкого торгаша углями в северной Англии); но тем не менее он ни разу не обнаруживал враждебных чувств в отношении к новой любимице маркиза Стейна. Совсем напротив: он преследовал ее сниходительною учтивостию и покровительственными комплиментами, которые досаждали Ребекке гораздо более, чем открытая вражда других особ.

Где, как и откуда господа Кроли брали деньги на угощение в своем домике всех этих наилучших джентльменов и леди, это оставалось тайной, доставлявшей обильную пищу досужим языкам, и которая, по всей вероятности, придавала особенный вкус веселым пиршествам мистрисс Бекки. Некоторые догадывались, что сэр Питт Кроли ежегодно выдавал брату значительную сумму на покрытие домашних расходов; предполагая основательность такой догадки, надлежало бы заключить, что Ребекка имела неограниченное влияние на баронета, и что характер его, с течением времени, значительно изменился. Другие намекали, будто мистрисс Бекки завела похвальный обычай собирать контрибуцию со всех приятелей своего мужа; к одному приходила она вся в слезах, и рассказывала, что немедленно последует опись всего её движимого имущества; перед другим - она падала на колени, и объявляла, что все её семейство должно идти в тюрьму, или наложить на себя руки, если не будет выплачена такая-то сумма. Носился слух, будто лорд Саутдаун, внимательный к этим патетическим мольбам, переплатил ей многия сотни фунтов. Поговаривали также, будто молодой Фельтем, драгун, обязанный господам Кроли своим сопричислением к разряду лучших людей (отец его был шляпный фабрикант и продавец оружейных изделий), сделался также жертвою мистрисс Бекки по финансовой части. Некоторые наконец объявляли под секретом за истинную правду, будто еще мистрисс Родон выманивала деньги у многих простодушных дураков на основании обещания ходатайствовать за них перед правительством о назначении им выгодного места. Всего однакожь мы не беремся и пересчитать, что злые языки выдумывали для помрачения блестящей репутации нашей героини. Достоверно только то, что если бы мистрисс Кроли действительно владела теми суммами, которые, как уверяли, она выманивала, выпрашивала, занимала, крала - капитал ея, нет сомнения, был бы огромный и совершенно достаточный для продолжения честной жизни, между-тем как... но об этом речь впереди.

Экономия в хозяйстве значит очень много, и если вы с уменьем станете распоряжаться небольшим запасом наличных девег, то дела ваши, по крайней мере на время, пойдут блистательно на Базаре Житейской Суеты. Мы думаем и даже убеждены, что вечерния собрания мистрисс Бекки, которые, впрочем, были не слишком многочисленны и часты, стоили этой леди довольно дешево, особенно, если взять в рассчет, что она платила наличными деньгами чуть-ли не за одне только восковые свечи. Гемпширская мыза милорда Стейна и Королевина усадьба в изобилии снабжали ее дичью и садовыми плодами. Погреба лорда Стейна находились в полном распоряжении мистрисс Бекки, и знаменитые повара Гигантского дома президентствовали на её кухне, или, по приказанию милорда, изготовляли у себя дома разные снадобья для полковничьяго стола.

Стыдно злословить честных людей, и я торжественно протестую перед публикой против всех этих клевет, взведенных на мою героиню. Десятая разве доля могла заключать частичку правды из всего, что о ней говорили. Что же из этого? Неужели мы станем выгонять из своего общества всех и каждого, кто попадет в неоплатные долги? Но в таком случае, поверьте мне, мир превратится в необозримую пустыню, и на Базаре Житейской Суеты будет страшная тоска. Еслибы мы стали заглядывать в кошелек своего собрата, и допытываться, чем и как он промышляет, ближний тогда возстал бы на ближнего, милостивые государи, и плоды современной цивилизации уничтожились бы навеки. Ссорам, сплетням, дракам не будет и конца; дома наши превратятся в пещеры, и мы принуждены будем ходить в рубищах и лохмотьях. Балы и вечерния собрания прекратятся; купечество обанкрутится; промышленность исчезнет. Вино, восковые свечи, белила, румяна, брильянты, парики, наколки, ленты, булавки, бронза, фарфор, блестящия коляски с вороными конями, все, все без исключения отправилось бы к чорту, еслибы свет вздумал принимать только тех, кто нравится, и тщательно избегать тех, кого злословят. Но этого не будет. Взаимная терпимость утверждена с, незапамятных времен на обоих полушариях планеты, и такой порядок дел будет продолжаться до скончания веков. Позлословить своего ближнего не мешает от скуки, или, от нечего делать, и вы можете даже назвать его иногда негодяем; но неужели вы станете желать, чтобы повесили его на первой виселице? Нет, нет, вы этого не хотите. Совсем напротив, вы терпите его в своем обществе, и пожимаете ему руку при встрече с ним на дороге. Если, притом, у него отличный повар и хорошее вино, вы рады обедать у него чем чаще, тем лучше. Вот отчего торговля процветает, цивилизация идет вперед, модистки торжествуют, магазинщики блаженствуют, и виноградники мистера Лафита с каждым годом принимают обширнейшие размеры.

В те блаженные времена Георга IV, которые мы имеем ечастие описывать, великосветские леди носили gigots и вплетали в свои волосы огромные гребенки наподобие черепаховых лопаток, между-тем как ныньче у них - простенькие рукавчики и пленительные венки на головах. Вот, кажется, и вся существенная разница, произведенная четвертью века в нравах и обычаях модных людей. Их образ жизни и эстетические наслаждения такие же теперь, как были и тогда. Неизменяемость оснований и незыблемость принципов - их существенные свойства. Никто, по крайней мере, не будет опровергать этой истины в отношении к наилучшим представительницам прекрасного пола. Когда мы, скромные члены среднего сословия, смотрим на этих воздушных нимф, оне прсдставляются нам существами неземными, снизлетевшими сюда из другой планеты, и наслаждения их отуманивають.наши взоры. Вот почему, имея в виду доставить сердечное утешение своим братьям и сестрам по происхождению, я решился описать здесь похождение возлюбленной нашей Бекки, её борьбу, триумфы, надежды, неудачи, с которыми она, как и всякая смертная, одаренная талантливою душою, должна была сталкиваться на подмостках житейского базара.

В эту эпоху перешла к нам из Франции весьма приятная забава играть в шарады, быстро распространившаеся в джентльменском кругу, так-как многия леди находили в ней для себя превосходный случай обнаружить свои прелести, и некоторые даже могли тут выставить напоказ свою проницательность и ум. Милорд Стейн, действуя по указанию мистрисс Бекки, считавшей себя равномерно и прекрасною и остроумною, решился задать в Гигантском доме блестящий бал, где, между прочим, будут представлены некоторые из этих миньятюрных драм, доставляющих столько богатой пищи и сердцу, и уму, и воображению, и чувству. Мы осмеливаемся отворить для читателя двери в это великолепное собрание, причем с прискорбием извещаем всех, кому ведать надлежит, что это уже последнее soiree в джентльменском вкусе, где благосклонный читатель будет присутствовать на Базаре Житейской Суеты.

Часть блистательной залы, составлявшей картинную галлерею Гигантского дома, превратилась в шарадный театр. Для этой же цели употребляли ее в бывалые времена еще при Георге III. Здесь был, между-прочим, портрет самого маркиза Гиганта, нарисованного во весь рост, с напудренными волосами и розовыми лентами, в римском вкусе, как думали тогда. Художник уловил тот момент, когда маркиз торжественно выступает на сцену в роли Катона из трагедии мистера Аддисона. Эта трагедия была разыграна здесь в присутствии принца валлинского, принца Вилльяма Генриха, и епископа оснабургскаго. Кулисы и декорации были опять, для этого торжественного случая, примесены сюда с чердаков, где оне лежали десколько десятков лет, покрытые густыми слоями пыли,

Молодой Бедуин Сандс, в ту пору изящный денди и восточный путешественник, сделан главным распорядителсм спектакля. Титул восточного путешественника звенел вообще слишком громко в тогдашних ушах, и мистер Бедуин, проживший несколько месяцев под палатками пустыни, и потом издавший свои путевые впечатления in-quarto, справедливо считался весьма замечательным джентльменом между лучшими людьми. Должно заметить, что к его изданию приложены были разнообразные рисунки восточных костюмов, и притом он путешествовал в сопровождении Негра весьма непривлекательной наружности, точь в точь, как другой Бриан де-Буа-Гильберт. Такой путешественник, как Бедуин, с его костюмами и черным слугою, послужил, в настоящем случае, драгоценнейшею находкой для Гигантского дома.

Он выполнял первую шараду. Знатный Турок, с огромным тюрбаном на голове (предполагается, что янычары еше существуют, и тарбуш не вытеснил древнего и величественного головного убора правоверных), лежит на диване и курит наргиль, то есть, благовонный курительный порошок, из уважения к щекотливому обонянию дам. Турецкий сановник зевает немилосердо, и обнаруживает разнообразные признаки скуки и лени. Вдруг он хлопает в ладоши. Является Мицраим, Нубиец, с голыми руками, кинжалом, ятаганом и другими восточными украшениями. Он высок, дороден, отвратителен, гадок. Мицраим делает селям перед милордом-агой.

Смешанные чувства наслаждения и ужаса овладевают публикой. Дамы перешептываются. Черпый невольник подарен Сандсу Бедуину египетским пашою в промен за три дюжины бутылок мараскина. Мицраим так часто зашивал одалисок в мешки и топил их в Ниле.

- Пусть войдет продавец невольниц, говорит турецкий ага, делая повелительный жест рукою.

Мицраим представляет продавца невольниц перед ясные очи аги. С ним входит женщина, закрытая покрывалом. Купец сдергивает покрывало. Трепет восторга пробегает по всей зале. Невольницу представляет мистрисс Уинкъуорс, леди с прекрасными волосами и глазами. На ней великолепный восточный костюм: её черные локоны унизаны брильянтами; золотые пиастры блестят на её платье. Ненавистный поклонник Мухаммеда пленяется её красотой. Она падает на колени, и умоляет агу возвратить ее в горы, туда, где она родилась, где возлюбленный ея, молодой Черкес, оплакивает отсутствие своей Зюлейки. Но закоснелый Гассан не внемлет мольбам красавицы. Он сместся, когда она говорит ему о своем женихе. Зюлейка закрывает руками свое лицо, и принимает позу очаровательного отчаяния. Уже нет для неё никакой надежды, как... как вдруг выступает на сцену кизляр-ага.

Кизляр-ага приносит письмо от султана. Гассан получает и кладет себе на голову страшный фирман. Смертельный ужас потрясает его члены, между-тем как лицо Негра (тот же Мицраим, только в другом костюме) проникается дикою радостью. "Пощади! пощади!" кричит паша; но кпизляр-ага, делая страшную гримасу, вынимает роковой снурок.

Занавес опускается в ту минуту, когда начинают приводить в исполнение фирман повелителя правоверных.

- Первые два слога! кричит Гассан, и мистрисс Родон Кроли, выступая теперь на сцену для выполнения своей роли в шараде, поздравляет мистрисс Уинкъуорс с блистательным успехом, и рассыпается в комплиментах её роскошному и вполне изящному костюму.

Начшиается вторая часть шарады. Действие опять происходит на Востоке; Гассан, в другом костюме, стоит подле Зюлейки, совершенно примирившейся с ним. Кизляр-ага превратился в черного невольника. Восходит солнце в пустыне. Турки обращаются головами к востоку и преклоняются к песку. За неимением дромадеров, музыкальный оркестр играет - "верблюды идут". На сцене появляется огромная египетская голова. Это - голова музыкальная, и к удивлению восточных путешественников, она поет комическую песню, сочиненную мистером Уаггом. Восточные путешественники отплясывают, как Папагено и Маврский Король в "Волшебной Флейте".

- Последние два слога! проревела голова.

Открывается третий и последний акт. На сцене греческая палатка. Высокий и дородный воин лежит на кушетке. Над ним висит шлем и щит. Нет больше надобности в этих доспехах. Илион пал. Ифигения принесена в жертву. Кассандра содержится пленницей в стане воина. Повелитель мужей (то есть, полковник Кроли, который, сказать до секрету, не имел ни малейшего понятия об этих троянских делах), ???? ?0;????? спит в своем аргосском доме. Мерцание лампы отражает на стене гигантскую тень спящего воина. Его меч и щиг троянский блестят ярко. Оркестр играет страшную музыку из "Дон-Жуана" перед появлением статуи командора.

Эгист, трепещущий и бледный, прокрадывается на цыпочках. Но что это за страшная, зловещая фигура выставляется из-за перегородки? Эгист заносит свои кинжал на поражение спящего воина, который, в эту минуту, поворачивается в постели и открывает свою широкую грудь, как-будто подставляя ее под удар. Рука Эгиста дрожит, и у него недостает духа поразить благородного вождя. Клитемнестра быстро проскользает в комнату, как призрак. Ея обнаженные руки белы как снег, темнорусые волосы волнуются по её плечам, лицо покрыто смертною бледностью, и глаза её сверкают такою убийственною, адскою улыбкой, что зрители проникаются невольным трепетом при взгляде на нее.

- Великий Боже! Неужели это мистрисс Родон Кроли? раздался чей-то голос из толпы.

Трепет ужаса пробегает по всей зале. Клитемнестра между-тем с презрением выхватывает кинжал из рук Эгиста, и подходит к постели. При мерцании лампы, она склоняется над головой спящего воина... лампа гаснет... раздается стон. Все темно.

Внезапный мрак и быстрота совершившейся сцены перепугали всех джентльменов и леди. Ребекка выполнила свою роль так натурально и с таким демонским искусством, что зрители онемели от изумления, и никто из них не мог произнести ни одного звука, пока снова не засветились лампы. Но тут уже оглушительные рукоплескания послужили самым искренним выражением всеобщего восторга.

- Браво! браво! браво! закричал лорд Стейн, и голос его заглушил громкий говор всей остальной публики. Но ведь это, господа, так натурально, так натурально, что... пробормотал он потом сквозь зубы.

Затем последовал дружный вызов благородных актеров и актрис.

- Клитемнестру! Пашу! Клитемнестру! Агамемнон не мог вдруг показаться в своей классической тунике; он остановился на заднем плане вместе с Эгистом и другими выполнителями этой маленькой драмы. Мистер Бедуин Сандс вывел Зюлейку и Клитемнестру. Один знатный вельможа непременно хотел, чтобы его тотчас же представили Клитемнестре.

- Мистрисс Родон Кроли была убийственно-очаровательна в своей роли, заметили лорд Стейн.

Озаренная торжественной улыбкой; Бекки раскланивалась перед зрителями, как истинная артистка.

Между-тем явились оффицианты с прохладительными лакомствами на огромных подносах. Актеры исчезли со сцены, чтоб приготовиться ко второй шарадной картине.

Три слога этой шарады надлежало изобразить в пантомиме, и выполнение последовало в следующем порядке:

Первый слог. Полковник Родон Кроли, в длинном сюртуке, в шляпе с широкими полями, с палкой и фонарем в руках, занятым из конюшни, проходит через сцену, брюзгливым криком как-будто желая показать обитателям дома, что ужь пора ложиться спать. У нижнего окна сидят двое купеческих прикащиков, и кажется играют в криббидж. Игра тянется вяло, и они зевают. К ним подходит молодой человек, повидимому, половой (Джордж Рингвуд, выполнивший эту роль в совершенстве), и останавливает их среди партии. Скоро появляется горничная (лорд Саутдаун) с нагревальником и двумя шандалами. Она входит в верхнюю комнату, и нагревает постель. Жаровня в её руках служит орудием для привлечения к ней внимания прикащиков. Горничная уходит. Прикащики надевают ночные колпаки и опускают сторы. Половой выходит, и запирает снаружи ставни. Затем вы слышите, как при возвращении в комнату, он запирает дверь извнутри железным болтом. Оркестр играет: "dormez, dormez, chers Amours". Голос из-за занавеса говорит: "Первый слог".

Второй слог. Лампы внезапно зажигаются. Музыка играет старинный марш из "Джона Парижскаго:" ah, quel plaisir d'etre en voyage. Сцена та же. Между первым и вторым этажем дома зрители видят гербы Стейна. Раздается звон колокольчиков по всему дому. В нижней комнате какой-то человек передает другому исписанный клочок бумаги; тот берет его, читает, принимает грозную позу, сжимает кулак, и говорит, что это бесстыдно. "Конюх, подавай мою одноколку!" кричит другой человек, остановившийся в дверях. Он улыбается горннчной (лорду Саутдауну) и ласкает ее за подбородок. Молодая девушка, повидимому, оплакивает его отсутствие, как некогда Калипса плакала о другом отъезжающем путешественнике, Улисе. Половой (Джордж Рингвуд) проходит по сцене с деревяныым ящиком, наполненным серебряными флакончиками, и кричит: "Горшки" - с таким неподдельным юмором и натуральностью, что зала дрожит от рукоплесканий, и букет падает на сцену. Раздается хлопанье бичей. Хозяин, горничная, половой, бегут к дверям, но в эту минуту является какой-то зимиенитый гость. Занавес опускается, и невидимый режиссёр театра кричит: "Второй слог".

- Это должно быть "Гостинница", говорит капитан Бриггс.

Зрители смеются над догадливостью капитана, хотя был он весьма близок к истине.

Перед третьим слогом оркестр играет разные морские мелодии: "Rule Britannia", "Затихни Борей", и проч. Будет вероятно морская сцена. С поднятием занавеса раздается звон колокола. "Ну, братцы, к берегу!" кричит чей-то голос. Пассажиры прощаются друг с другом. Некоторые с беспокойством указывают на облака, представляемые на сцене темной занавеской, и тревожно кивают головами. Леди Скримс (Лорд Саутдаун) с ридикюлями, узелками и собачкой, и муж её садятся на пол, и стараются ухватиться за канат, Действие очевидно происходит на корабле.

Капитан (полковник Кроли) в треугольной шляпе и с телескопом в руках, выходит на палубу и озирается во все стороны, поддерживая в то же время шляпу на голове. Полы его сюртука развеваются как-будто от сильного ветра. Когда рука его опускается, чтобы направить телескоп к глазам, шляпа слетает с его головы, и публика апплодирует. Ветер становится сильнее; музыка гремит громче и громче; пассажиры и матросы, качаемые ветром, перебегают с места на место, как-будто на корабле происходит сильнейшая качка. Буфетчик (г. Рингвуд) выбегает на сцену с шестью тазами, и один из них ставит перед лордом Скримсом. Леди Скримс дает толчок своей болонке, и та испускает жалобный визг. Потом она приставляет платок к лицу, и делает вид, что уходит в каюту. Звуки оркестра достигают до неистового волнения, и третий слог приведен к концу.

Затем последовал небольшой балет "Le Rossignol", доставивший в те дни блестящую известность господам Монтегю и Нобле. Мистер Уагт перснес этого "Соловья" на английскую сцену в виде оперного балета, к которому он, как искусный стихотворец, приклеил изящные стихи. Актеры выступили во французских костюмах. Лорд Саутдаун превратился теперь в хромую и брюзгливую старуху, вооруженную клюкою.

За сценой послышались мелодические трели, выходившие из маленькой живописной хижинки, покрытой цветами.

- Филомела! Филомела! кричит старуха,

Филомела выходит. Дружные рукоплескания встречают ее в зале. Это опять мистрисс Родон Кроли, напудренная и в мушках, как очаровательнейшая маркиза в мире.

Она смеется, поет, и выпархивая на авансцену со всею невинностью театральной юности, восхитительно раскланивается перед публикой. Мать спрашивает.

- Отчего ты, дитя мое, все смеешься и поешь?

Филомела поет:

"Роза на моем балконе всю зиму без листьев стояла, утренний воздух вдыхая, и тоскливо дожидаясь весны. Отчего же теперь цветет моя роза, и благовонный запах исходит из её уст? Оттого, мама, что весеннее солнце восходит, и птички громко поют, порхая по небесной лазури.

"Соловей молчал между обнаженными кустами, и уныло прислушивался к завываниям зимнего ветра, но громко соловьиная трель раздается теперь по зеленой роще, и слышен его голос в тиши ночной. Отчего же вдруг так весело запел голосистый соловей? Оттого, милая мама, что взошло весеннее солнце, и листья зазеленели на деревьях.

"Всему своя очередь, мама: птицам петь, розам цвести и отцветать, солнцу всходить к заходить. Лучь весеннего солнца пробудил жизнь и веселье в моем сердце: вот отчего, милая мама, я засмеялась и запела".

В промежутках между стансами этой песни, милая мама с густыми и длинными усами, едва прикрытыми её старушечьим чепцом, обнаруживала казалось самое нежное влечение к своей резвой дочке, и не раз стрмилась прижать её к своему материнскому сердцу. Симпатизирующая публика встречала эти ласки с громким хохотом и оглушительными одобрениями. Оркестр между-тем выполнял симфонию, искусно подражая щебетанию птиц и соловьиной трели. Удовлетворяя общему желамию восторженной публики, Бекки еще раз пропела свою песню. Рукоплескания и бесконечные букеты посыпались на Соловья. Могучий голос лорда Стейна раздавался громче всех. Бекки-Соловей, подбирая цветы, которые он бросал ей, прижимала их к своему сердцу, с видом совершеннейшей актрисы. Лорд Стейн бесновался от восторга. Энтузиазм его гостей принимал грандиозные размеры. Куда девалась прекрасная черноокая Черкешенка, возбудившая к себе такое сочувствие в первой шараде? Она была вдвое красивее Бекки, но наша героиня совершенно затмила ее своим блеском. Все голоса были на стороне мистрисс Родон. Стефенс, Карадори. Ронци-де-Беньи и другия артистические имена попеременно были применяемы к ней, и все единодушно согласились, что если бы мистрисс Кроли была на сцене, никто, без всякого сомнения, не сравнялся бы с нею. Ребекка взобралась в этот вечер на самые верхния ступени величия и славы: её голос раздавался звонкой трелью над бурею рукоплесканий, и был столько же высок, как её триумф.

После драматического спектакля открылся бал. Все и каждый толпились вокруг Бекки, и она служила притягательным пунктом во весь этот вечер. Один знатный вельможа, родственник самого милорда Бумбумбума, объявил напрямик, что Ребекка - олицетворенное совершенство, и он беспрестанно вступал с ней в разговор. Все эти почести туманили и кружили голову торжествующей артистки, и перед ней открылось необозримое поле блистательных успехов в модном свете. Лорд Стейн, неразлучный её невольник, следовал за ней повсюду, и оставлял почти без внимания всех других гостей. Когда начались танцы, она протанцовала менуэт с мосьё де-Трюффиньи, чиновником французского посольства из свиты герцога де-ла-Жаботьер. Герцог помнил все артистические предания европейских театров, и объявил положительно, что мадам Кроли могла бы назваться достойною ученицею самого гениального Вестриса. Он бы и сам непрочь танцовать с нею весь вечер, если бы не мешала подагра и чувство сознания возвышенности своего поста. Он был очень рад, когда ему сказали, что Ребекка - полуфранцуженка по происхождению.

- Так и должно быть, отозвался Monsieur le duc de la Jabotiere,- одна только Фраицуженка может говорить и танцовать с таким неподражаемым искусством.

Затем вальсировал с нею дон Педро Клегенспор, кузен Петерварадима, принадлежавший к его свите. Великий гранд Испании и Португалии, дон Петерварадин, забывая свою дипломатическую сановитость, решился также ангажировать на вальс эту очаровательную персону, и принялся вертеться с нею вокруг залы, рассыпая по паркету брильянты из кисточек своих ботфортов и гусарского ментика. Сам Папуш-паша был бы очень рад танцовать с мистрисс Бекки, если бы эта забава сообразовалась сколько-нибудь с обычаями правоверных. Группы наилучших джентльменов беспрестанно теснились вокруг нея, и апплодировали с таким бурным энтузиазмом, как-будто Бекки была какая-нибудь Тальйони или Нобле. Все были в очаровательном упоении, не исключая, разумеется, и самой мистрисс Кроли. С горделивым презрением она проходила мимо леди Стоннигтон, и принимала покровительственный вид в отношении к леди Гигант и её озадаченной невестке. Соперницы её были побеждены и уничтожены. Куда девалась теперь бедная мистрисс Уикъуорс с её длинными волосами и большими черными глазами, производившими такой эффект при начале этого блистательного вечера? Нигде не было ея. Если бы мистрисс Уикъуорс выплакала все свои глаза, и вздумала рвать на себе волосы, никто бы вероятно не заметил её тоски и душевного расстройства.

Но величайший триумф был еще впреди,- за ужином. Мистрисс Бекки удостоилась чести сидеть среди знаменитейших вельмож, и кушать на золотых приборах. Как новая Клеопатра среди этого блистательного собрания, она могла бы глотать перлы в бокалах шампанского, если бы только пожелала, и дон Петерварадин охотно бы пожертвовал всеми своими брильянтами за один ласковый и нежный взгляд из её искрометных глазок. Жаботьер писал о ней своему правительству. Дамы за другими столами, кушавшие на серебре, и наблюдавшие за постоянным к ней вниманием лорда Стейна, клятвенно уверяля, что милорд, совершенно потерявший голову, наносят чудовищное оскорбление всем великосветским леди. Если бы сарказм мог производить убийственные последствия в буквальном смысле этого слова, леди Стоннингтон уже давно убила бы Ребекку.

Триумфы этого рода пугали и тревожили бедного Родона Кроли, и он с прискорбием замечал, что жена его, всеми обожаемая, отдаляется от него больше и больше. С болезненным чувством он признавался самому себе, что Ребекка стоит выше его неизмеримо.

При разъезде после бала, молодые люди толпами хлынули за мистрисс Кроли к её карете, вызванной вдруг несколкими голосами. Крик этот был подхвачен десятками факельщиков, стоявших по обеим сторонам ворот Гигантского Дома, и наперерыв спешивших принести искреннее поздравление всякому выходившему джентльмену с изъявлением надежды, что "его превосходительству" было конечно весело в этот вечер.

Карета мистрисс Родон, после громких возгласов, вкатилась на иллюминованный двор, и остановилась у крытого подъезда. Родон посадил свою жену, и экипаж помчался. Мистер Венгем вызвался с полковником идти пешком, и предложил ему сигару.

Закурив сигару у одного из факельщиков, стоявяшх у ворот, Родон отправился с приятелем своим Венгемом. В эту минуту, два человека отделились от толпы, и последовали за джедтльменами. Лишь-только Родон и Венгем повернули за угол Гигантского Сквера, один из этих людей, выступив вперед, притронулся к плечу полковника, и сказал:

- Прошу извинить, сэр, я должен переговорить с вами по секрету об одном важном деле.

За этими словами, другой незнакомец громко свиснул, и в то же мгновение, от ворот Гигантского Дома отделился один кабриолет. Сделав этот сигнал, незнакомец загородил полковнику дорогу.

Родон Кроли мигом смекнул в чем дело: его окружили помощники шерифа, вероятно вследствие жалобы кого-нибудь из его многочисленных кредиторов. Он отпрянул назад с угрожающим жестом от джентльмена, который сперва прикоснулся к его плечу.

- Сопротивление бесполезно, милостивый государь, сказал джентльмен,- нас здесь трое.

- Вы что ль это Мосс? сказал полковник, угадавший, повидимому. этого собеседника. - Сколько же?

- Безделица, шепнул мистер Мосс, помощник миддльсекского шерифа, что на Курситор-Стрите,- всего только сто-шестьдесят-шесть фунтов, шесть шиллингов и восемь пенсов, по форменной жалобе мистера Натана.

- Ради Бога, Венгем, одолжите мне сто фунтов, сказал бедный Родон,- дома у меня наберется около семидесяти.

- А у меня, в целом свете, не наберется и десяти, отвечал Венгем,- спокойной ночи, почтеннейший.

- Спокойной ночи, сказал Родон жалобным тоном.

И Венгем пошел своей дорогой. Мистер Родон Кроли докурил свою сигару, когда кабриолет его подъехал к дому мистера Мосса.

ГЛАВА LI.

Лорд Стейн выставляется в самом привлекательном свъте.

Лорд Стейн ничего не делал в-половину; и если он решался благодетельствовать какому-нибудь смертному, то ужь благодетельствовал вполне, без числа и меры. Это между-прочим, к великой чести милорда, испытало на себе джентльменское семейство, проживавшее на Курцонской улице.

Прежде всего благодеяния лорда Стейна обратились на малютку Родона. Он указал его родителям на необходимость отправить мальчика в какое-нибудь общественное заведение, где бы он мог получить образование, соответствующее его будущему назначению в свете. Родя уже в таком возрасте, говорил лорд Стейн, когда первые основания латинского языка, детское соревнование, гимнастические упражнения и общество школьных товарищей, могут принести ему величайшую пользу. Отец возразил на это, что скудные средства не позволяют ему отправить мальчика в хорошую общественную школу, между-тем как маменька заметила весьма основательно, что мисс Бриггс - превосходная наставница и руководительница для её малютки. Она учила его английскому языку, первоначалиям латинской этимологии, и вообще всем наукам, доступным возрасту юного Родона. Но все эти возражения исчезли перед великодушною настойчивостью маркиза Стейна. Милорд был один из попечителей старинного учебного заведения, известного под именем "Белаго Собратства". Встарину был здесь цистерцианский монаетырь, и подле него находилось обширное поле для турниров, называемое Смитфильд, где, как известно, сожигали закоснелых и упрямых еретиков. Генрих VIII, покровитель и защитник веры, удалял отсюда сварливых доминиканцев, оказавших сопротивление его реформе. Наконец какой-то богатый негоциант купил этот дом с принадлежащею к нему землею, и при помощи значительных пожертвований от других лиц деньгами и вещами, учредил в обширнейших размерах богоугодное заведение для стариков, старух и детей. Основание училищу положено почти подле древних монастырских стен, и эта школа существует до настоящего времени со всеми средневековыми обычаями, постановлениями и средневековым костюмом.

Посетителями этого заведения сделались величайшие нобльмены, прелаты и некоторые из первых сановников государства, и так-как дети имели здесь весьма удобное помещение, хороший стол и приличное платье, и притом могли поступать прямо в Оксфордский университет, откуда, по окончании курса, приискивались для них хорошие места по духовной части, то многие джентльмены средней руки были очень рады помещать туда своих сыновей, и богатые люди охотно продолжали делать вклады на поддержку этого, истинно-филантропического института. Первоначально институт был исключительно назначен для бедных мальчиков из духовного и светского сословия, но впоследствии великодушные попечители заведения рассудили весьма основательно, что благодеяния должны изливаться на всех подданных Трех Соединенных Королевств. Богатые люди с своей стороны рассчитали с удовлетворительною прозорливостью, что было бы безразсудно, кому бы то ни было, презирать заведение, где можно было даром получить отличное образование и благонадежные средства к существованию. На этом основании, многие великие люди начали отправлять туда не только сыновей своих родственников, но и собственных своих детей, предоставляя себе, на всякий случай, полное право покровительствовать детей своих усердных слуг. Таким-образом, молодой человек, при вступлении в заведение, находил для себя сверстников из всех сословий.

Родон Кроли в жизнь свою не читал ничего кроме "Календаря лошадиных скачек", его воспоминания ограничились главнейшим образом розгами, которые получал он в Итонском Коллегиуме. При всем том, честный полковник, как и все английские джентльмены, питал благоговейное уважение к классическому образованию, и радовался душевно, что сын его, обезпеченный в средствах к существованию, сделается современем быть-может ученым человеком. И хотя юный Родон, единственный его друг и собеседник, был с ним соединен тысячью нежнейших уз, неизвестных для мистрисс Бекки, совершенно равнодушной к сыну, однакожь, тем не менее, полковник тотчас же согласился на разлуку с мальчиком, имея в виду его будущее счастье. Но прежде, чем разлука наступила, Родон еще не знал и сам, как сильно он был привязан к этому малютке. Грусть и тоска овладели бедным отцом, и с отъездом сына он почувствовал себя гораздо печальнее, чем сам юный Родон, который с радостью вступал на новую каррьеру, надеясь найдти для себя веселое развлечение между многочисленными сверстниками. Два или три раза Бекки принималась хохотать, когда полковник простодушно и бессвязно выражал свою грусть при отъезде сына. Осиротелый отец глубоко почувствовал, что теперь отняли у него единственное сокровище в мире. Часто и тоскливо смотрел он на маленькую постель в уборной, где спал друг его, Родя. Отсутствие его становилось особенно заметным по утрам, когда полковник выходил гулять без него по парку. Он не подозревал своего совершенного одиночества на белом свете, прежде чем не отправили в школу его сына. Полковник искренно привязался к тем особам, которые любили и ласкали его Родю. Часто ходил он к леди Дженни, и сидел с нею по целым часам, разговаривая о нравственности, уме, живости характера и о множестве других превосходных свойств, замечаемых в юном Родоне.

Леди Дженни и маленькая дочь ея, в самом деле, чрезвычайно любили маленького Родю, и проливали искренния слезы при отправлении его в школу. Родон-старший сердечно благодарил и мать, и дочь, за это нежное внимание. Лучшие и благороднейшие чувства мужчины свободно исходили из его отцовской груди, встречая симпатию женщин. Леди Дженни начала душевно уважать своего доброго родственника за все эти чувства, которых он не смел обнаружить перед собственной женой. Невестки между-тем старались встречаться как-можно реже. Бекки почти открыто смеялась над добродушием леди Дженни, которая в свою очередь не могла равнодушно смотреть на заносчивые выходки супруги доброго полковника.

Таким-образом, Родон Кроли уже начинал чуждаться своей жены, даже более, чем сколько сам мог заметить сначала. Это, однакожь, нисколько не тревожило мистрисс Бекки. Ей нечего было терять в своем муже, потому-что он, как смиренный и безответный невольник, был ей только нужен для посылок. Пусть он грустит, ворчит, хмурится или смеется: Ребекка ничего не замечала, и не хотела замечать. Да и до того ли ей было? надлежало ей подумать о своем положении, о перспективе блистательных удовольствий, потому-что, как всякий видит, мистрисс Кроли должна занять высокое место в джентльменском кругу.

Честная Бриггс куптла для Роди маленькую скрипку, перед его отправлением в школу. Горничная Молли расплакалась в сенях, когда провожала малютку; ей было жаль его, несмотря на то, что господа уже давным-давно не платили жалованья этой доброй и верной служанке. Мистрисс Бекки не позволила мужу взять свою коляску для отправления Роди. "Кчему это брать лошадей в Сити? сказала она,- слыханое ли дело. Пусть наймут извощика." Она и не поцаловала сына перед отъездом. Малютка тоже не обнаружил особенного желания броситься в материнские объятия, но он охотно поцаловал старушку Бриггс, робкую в излиянии сердечных ощущений, и утешил ее обещанием приезжать домой каждую субботу. Когда извощичий кабриолет потащился в Сити, великолепная коляска мистрисс Бекки помчалась к Парку. И когда отец и сын входили в старинные ворота благотворительного имститута, мистрисс Родон весело разговаривала и смеялась, окруженная десятками молодых львов и денди. После окончательной разлуки с сыном, Родон-старший вышел из школы с разтерзанной душой и убитым сердцем - чего еще никогда не случалось с ним с той поры, как он сам оставил детскую колыбель.

В таком расположении духа воротился он домой, и обедал в тот день наедине с мисс Бриггс. Он был очень ласков и предупрертелен к этой старой девице, и душевно благодарил ее за любовь и нежное внимание к малютке. Совесть немножко упрекала его, что он воспользовался с женою её деньгами, взяв их взаймы без отдачи. Долго они говорили о маленьком Роде, и о тех надеждах, которые подавал этот прелестный мальчик. Бекки не мешала им: она завернула домой только переодеться, и потом уехала обедать в гости. Вечером Родон Кроли отправился на Гигантскую улицу пить чай к леди Дженни. Он рассказал ей обо всем, что случилось. Родя влетел козырем в свой нумер, где надели на него длинный сюртук и коротенькие панталоны. Молодой Бляккболль, сын Джека Болля, старого сослуживца, взял его под свое покровительство, и обещался обходится с ним ласково.

В течение одной недели Бляккболль вышколил из малютки Родона отличного парня: он заставлял его чистить сапоги, поджаривать к чаю пирожки, и учить латинские склонения наравне с английской этимологией. Три или четыре раза он поколотил неопытного новичка, но не слишком больно: патрону понравилось добродушное и откровенное лицо маленького Родона. Если его били и заставляли чистить сапоги, так это собственно говоря, Бляккболль делал для его же пользы; кто не знает, что все эти обязанности составляют существенную и необходимую часть при воспитании молодого английского джентльмена.

Мы, однакожь, не намерены следить здесь за возрастанием этого второго поколения, и отдавать читателю подробный отчет в успехах юного Родона, иначе история наша, в таком случае, может дойдти до бесконечного размера. Через несколько дней полковник навестил своего сына, и нашел, что он, слава Богу, здоров и счастлив. Родя щеголял в длиннополом сюртуке и коротеньких панталонах.

Родон-старший старался приласкать и задобрить на свою сторону Бляккболля, и тот обещался по чистой совести, оказывать всевозможное благоволение к его сыну. Думать надобно, что и училищное начальство тоже расположено было снисходительно смотреть на юного питомца, как на protege великого лорда Стейна. Ктому же он был племянником знаменитого представителя Гемпшира и сыном полковника, кавалера Бани, которого имя довольно часто появлялось в "Morning Post" среди наилучших фамилий. Имея весьма порядочный запас карманных денег, Родя щедро угощал своих товарищей малиновыми тортами, и вскоре поставил себя с ними на самую дружескую ногу. Каждую субботу аккуратно отпускали его в родительской дом, на Курцонскую улицу, и этот день становился для его отца настоящим юбилеем. Свободный от своих собственных занятий, Родон-старший ходил с ним в театр, или отправлял его туда с лакеем. По воскресеньям Родя ездил в церковь с мисс Бриггс и леди Дженни. Он подробно рассказывал отцу о своей новой жизни в школе, и тот, в короткое время не хуже самого Роди, узнал всех его товарищей и учителей. Однажды он пригласил к себе из училища одного из приятелей маленького Родона, и сводив обоих мальчиков в театр, нашпиговал их разными лакомствами до того, что они чуть не слегли в постель. Он старался показать, что ему знаком латинский язык, когда юный Родон указывал, как далеко зашел он в грамматике латинской.

- Учись, мой друг, учись! говорил отец с глубокою важностью. Ничего не может быть лучше хорошего классического образования, ничего!

Между-тем презрение Ребекки к мужу возрастало с каждым днем.

- Делайте, что вам угодно, обедайте, где хотите, курите табак и пейте водку в своем клубе, или, распевайте гимны с леди Дженни, для меня все-равно; только не требуйте от меня, чтобы я занималась вашим сыном. Ваши же интересы у меня в виду, так-как вы не можете заботиться о себе сами, милостивый государь. Желала бы я знать, где бы - в каком обществе и в каком положении вы очутвлись теперь, еслиб я не заботилась о вас?

Тут была значительная частица правды. В тех собраниях и обществах, куда обыкновенно ездила мистрисс Бекки, никто, повидимому, не интересовался знать, существует ли на свете горемычный Родон Кроли. Его перестали и приглашать. Часто Ребекка выезжала одна, без мужа. Она говорила о наилучших людях, как-будто жила среди них от колыбели, и когда при дворе носили траур, мистрисс Бекки тоже облеклась в черное нлатье. Когда таким-образом устроена была на прочном основании судьба маленького Родона, лорд Стейн; принимавший истинно-отеческое участие в делах этого милаго семейства, рассчитал, что хозяйственные расходы господ Кроли значительно будут сокращены, если удалить от них компаньйонку Бриггс. В этой особе не оказывалось теперь ни малейшей надобности, так-как умная и расторонная Бекки сама могла заведывать всеми частями маленького хозяйства. Уже сказано было в своем месте, с каким великодушием этот благородный патрон выдал Ребекке деньги, назначенные в уплату долга для мисс Бриггс. После такого распоряжедия милорд имел право надеяться, что мистрисс Родон отпустит свою компаньйонку, которая, однакожь, как видит читатель, продолжала до сих пор жить у своей благодетельницы. Отсюда нетрудно было прийдти к заключению, что мистрисс Бекки, сверх ожидания, сделала вероятно какое-нибудь другое употребление из маленькой суммы. Однакожь лорд Стейн не сообщил ей своих подозрений касательно этого предмета. Как знать? бедная женщина могла иметь тысячу неприятных побуждений, заставивших ее употребить эту маленькую сумму против назначения, сделанного великодушным милордом. Надлежало тем не менее удостовериться в настоящем положении этого дела, и маркиз решился приступить к необходимым расспросам деликатно и осторожно.

Нужно было прежде всего повыпытать самоё мисс Бриггс. Это была весьма нетрудная операция. Два, три ласковых слова со стороны такой высокой особы, как милорд, и достойная женщина могла поведать ему все свои задушевные тайны. Однажды, когда мистрисс Родом выехала покататься (мистер Фич, доверенное лицо маркиза, знал очень хорошо, когда она выезжала, сведения об этом предмете доставлялись ему из наемной конюшни, где содержались экипаж и лошади господ Кроли), лорд Стейн завернул в известный домик на Курцонской улице, и потребовав себе чашку кофе, сказал мисс Бриггс, что он принес для неё хорошие вести о маленьком Родоне Эти слова тотчас же развязали язык доброй старушки, и менее чем в пять минут лорд Стейн узнал, что мистрисс Родон не заплатила ей ни одного пенни, и что она подарила ей недавно черное шелковое платье, за которое мисс Бриггс была ей беспредельно благодарна.

Милорд внутренно усмехнулся при этом безъискуственном рассказе. Изобретательная мистрисс Бекки еще так недавно извещала его, с каким восторгом старуха Бриггс получила от неё свои деньги: тысячу сто двадцать-пять фунтов - положенные теперь в безопасное место для приращения выгоднейшими процентами. Ребекка не забыла намекнуть с восхитительной откровенностию, как самой ей трудно было расстаться с такими заманчивыми денежками. "Почему знать?" думала наша героиня, сочиняя эту фантастическую повесть; "может-быть он даст мне еще сколько-нибудь." Однакожь такое ожидание не оправдалось, потому вероятно, что милорд и без того считал себя довольно великодушным.

Продолжая интересную беседу, милорд полюбопытствовал узнать подробнее обстоятельства мисс Бриггс, и старая словоохотливая девица; рассказала все, что у неё таилось за душой. Оказалось таким-образом, что значительную часть наследства после своей незабвенной благодетельницы, Матильды Кроли; мисс Бригс разделила между своими родственниками, а остальными деньгами, положенными сначала в финансовое заведение, распорядились теперь мистер и мистрисс Кроли, общавшиеся доставлять ей выгоднейшие проценты. В ней, по их просьбе, принял участие даже сам сэр Питт, с которым они недавно держали совещание, как бы скорее и надежнее обогатить мисс Бриггс; почему баронет и воспользуется первым случаем, чтоб удвадцатерить её капитал.

- А сколько всего они взяли у вас денег? спросил лорд Стейн.

- Шестьсот фунтов, милорд, отвечала Бриггс, с небольшим шестьсот.

Но тут же она спохватилась, что уже черезчур откровенна с этим человеком. Чего доброго, он еще пожалуй повредит ей как-нибудь.

- Вы ужь сделайте милость, не пересказывайте им этого нашего разговора, сказала мисс Бриггс, полковник так добр, милорд, мистрисс Кроли так великодушна!... Если мистер Кроли узнает, что я рассказываю о его намерениях, он конечно отдаст мне назад этот капитал, и тогда, посудите, что я стану делать?

Лорд Стейн, едва удерживаясь от смеха, обещался хранить её тайну, но он захохотал от полноты душевного восторга, когда простился с этой достойной девицей.

"Какой изворотливый бесёнок эта женщина! думал маркиз, садясь в свою карету. Какая чудная, блистательная актриса! Она чуть не выманила у меня и еще такую же сумму... Да, Бекки в грязь затопчет всех этих женщин, каких мне удавалось видеть на своем веку. Оне, бессмысленные младенцы в сравнении с ней. Я сам оглупел в её руках на старости лет. Безпримерная, неподражаемая лгунья, надо отдать ей справедливость."

Удивление милорда к обширным надувательным способностям Ребекки увеличилось неизмеримо. Выманить денег у кого бы то ни было, еще не составляет большой трудности; но выманить ровно вдвое против необходимой суммы и не заплатить никому - вот это, что называется, великолепная штука, требующая необыкновенного искусства и глубочайших соображений.

"Да и Родон Кроли вовсе не такой глупец, каким прикидывается, думал маркиз, Онь обделал эту историю с большим уменьем. Кто бы, смотря на его лицо, мог вообразить, что ему известны эти финансовые проделки? А между-тем, нет никакого сомнения, что он сам подговорил жену, и протранжирил эти денежки. Да, видно и он мастер своеего дела."

Мы знаем, однакожь, что в последнем случае, догадка проницательного милорда была не совсем основательна, но тем не менее, с этой поры он значительно изменил свои отношения к полковнику Родону. При встрече с ним милорд не соблюдал уже и той наружной вежливости, какая до сих пор отличала поведение его с этга дженгльменом. Великодушный друг и покровитель мистрисс Кроли никогда не подозревал, что эта изобретательная леди, с некогорого времени, смастерила для себя особый секретный кошелек, и, если сказать всю правду, милорд судил о полковнике Кроли по своим разнообразным и многосложным отношениям к другим. супругам, с которыми судьба сталкивала его впродолжение многоопытной жизни, ознакомившей его с различными слабостями человеческого рода. Лорд Стейн знавал на своем веку многих легкомысленных мужей, и читатель вероятно охотно простит ему дерзкое предполажение относительно РодонаКроли.

Выждав удобный случай остаться наедине с мистрисс Бекки, мллорд не замедлил поздравить ее с неподражаеаиым искусством дурачить своих друзей. Ребекка смутилась, но весьма немного. Выдумывать сказки было не в натуре этого прекрасного создания, и она прибегала к этому средству только в крайних обстоятельствах, но ужь как скоро представлялись такие обстоятельства, Ребекка пускалась на выдумки с отчаянною смелостию. На этот раз, к удовольствию своего патропа, она, не более как в одну минуту, сочинила чрезвычайно интересную историйку, обставленную самыми поэтическими подробностями. Прежнее показание, представленное ею лорду Стейну, было ложно, совершенно ложно, и Ребекка призналась в этом с повинной головой, но кто, позвольте спросить, заставил ее лгать?

- Ах, милорд, сказала она, вы не знаете, вы не можете и постигнуть, что я терплю и переношу молча, наедине с своим бедным сердцем. Обыкновенно вы видите меня веселой и счастливой, когда я с вами, но вам конечно не приходит и в голову, какие страдания терзают мою душу, когда нет покровителя подле меня. Угрозами Родон заставил меня выпросить у вас бесстыдным образом эту несчастную сумму. Он предвидел с вашей стороны вопрос относительно употребления этих денег, и я принуждена была сочинить бессовестнуго сказку. Родон взял эти деньги, и сказал, что расплатился с мисс Бриггс. Я не посмела усомниться в этом. Простите несчастного, доведенного крайними обстоятельствами до необходимости обманывать честных людей, и пожалейте бедную, бедную женщину.

И она зарыдала горько. Еще никогда угнетенная невинность не представлялась в таком жалком виде.

Затем последовало длинное, предлинное объяснение, впродолжение которого экипаж мистрисс Кроли совершил несколько объездов вокруг Реджент-парка. Нам нет особенной надобности входить в подробности этой бсседы, но следствием её было то, что, по возвращении домой, Бскки вбежала в комнату компаньйонки с оживленным и веселым лицом, и объявила, что она принесла приятные вести для мисс Бриггс. Дорд Стейн поступил как бладороднейший и великодушнейший джентльмен. У него только и дела, чтоб помогать и покровительствовать ближним. Теперь, когда в доме не стало больше маленького Родона, компаньйонка уже не составляет особенной необходимости для Ребекки. Она крайне соболезнует и скорбит, что принуждена разлучиться с безценной Бриггс, но, к несчастью, ограниченные средства заставляют ее придумывать всякие сбережения по хозяйственной части, и при этой разлуке, утешает ее только то единственное обстоятельство, что, благодаря великодушию лорда Стейна, мисс Бриггс будет пристроена гораздо удобнее, чем здесь, в её скромном домике. Дело вот в чем: мистрисс Пилькнигтод, ключница на гемпширской мызе лорда Стейна, сделалась чрезвычайно стара и слаба. Такой дряхлой старухе, разумеется, нельзя усмотреть за огромным хозяйством, и обстоятельства требуют приискать для неё хорошую преемницу. Место бесподобное. Стейны приезжают туда очень редко, не более одного раза в продолжение двух лет. Во всякое другое время ключница - полная хозяйка в господском доме. За столом всегда у неё четыре блюда, и гости - особы очень почтенные, навещают ее чуть-ли не каждый день. Словом сказать, ключница на этой мызе живет как настоящая леди. Так на нее и смотрят во всем Гемпшире. Две последния предшественницы мистрисс Пилькингтон вышли за пасторов этой усадьбы, да и Пилькингтон могла бы выйдти, еслиб теперешний пастор не приходился ей племянником. Это место еще не утверждено за мисс Бриггс, но она может, если ей угодно, съездить на этих днях к мистрисс Пилькингтон, и посмотреть, удобно ли будет занять её должность.

Никакими словами нельзя изобразить восторженной благодарности мисс Бриггс. Она выговорила для себя единственное условие, чтоб маленькому Родону позволяли повременам приезжать к ней на мызу. Бекки охотно согласилась на все. Когда муж её воротился домой, она сообщила ему эту веселую новость. Родон был рад, с его совести некоторым образом сваливалось тяжелое бремя пря мысли о деньгах бедыой мисс Бриггс. Тем не менее он чувствовал, что голова была у него как-будто не на своем месте. Когда он рассказал Саутдауну об этом поступке лорда Стейна, молодой человек взгляауа на него каким-то странным и двусмысленным видом. Это в некоторой степени, озадачило Родона Кроли.

Леди Дженни, услышав об этом втором доказательстве щедрот и благодеяний лорда Стейна, тоже посмотрела, с некоторым изумлением, на брата своего мужа. Изумился и сэр Питт.

- Она слишком умна и... и может-быть слишком любит светские развлечения, чтоб ей можно было позволить разъезжать одной, без комнаньйонки, сказали сэр Питт и леди Дженни. Вы, Родон, непременно должны сопровождать ее всюду, и постарайтесь распорядиться так, чтоб дома она не оставалась одна. Не худо бы пригласить которую-нибудь из девиц Королевиной усадьбы, да только им кажется не усмотреть за вашей женой.

Решено, что при Бекки кто-нибудь должен быть. А покамест оказывалось очевидным, что доброй Бриггс необходимо было воспользоваться таким неожиданным счастьем. К назначенному дню она уложила свои чемоданчики, и благополучно отправилась в дорогу, напутствуемая благословениями своих великодушцых друзей. Таким-образом, стражи, охранявшие до сих пор благополучие Родона, были теперь в руках его врагов.

Спустя несколько времени, сэр Питт имел серьёзное совещание с мистрисс Бекки относительно разных фамильных, деликатных обстоятельств. Напрасно она, призвав на помощь все свое остроумие, старалась доказать своему родственнику, как необходима протекция лорда Стейна для её мужа, и как было бы жестоко с их стороны удерживать при себе бедную мисс Бриггс, когда счастье, можно сказать, само напрашивалось к ней: сэр Питт оставался непреклонен и неумолим. Ласки, увещания, слезы, рыдания, доказательства, просьбы - ничто не могло образумить и успокоить баронета, и крупный ето разговор с мистрисс Бекки был весьма недалек от серьёзной ссоры. Сэр Питт говорил с большим одушевлением о фамильной чести, о незазорной репутации Кроли, и выразился с великим негодованием относительно легкомыслия, с каким его, некогда обожаемая, невестка принимала разнохарактерные толпы гостей.

- Зачем, скажите, допускаются на ваши вечера эти буйные молодые люди, которые, как всем известно, никогда не дорожат семейным счастьем? говорил сэр Питт. Да, и сам лорд Стейн: с какой стати карета его почти вссгда стоит у вашего подъезда? Это ужь все, к стыду нашему, начинают замечать, мистрисс Кроли. Как глава и представитель фамилии, я умоляю вас быть как-можно осторожнее. В обществе уже и без того распространяются о вас слишком обидные слухи. Лорд Стейн, конечно, человек с большими талантами и с весом в нашем быту, но короткое с ним знакомство компрометирует всякую женщину. Рекомендую вам, невестка, не забывать своего положения, и быть осторожнее в сношениях с этим нобльменом.

Под конец этой аудиенции, Беший обещала все, чего от неё ни требовал раздраженный баронет, но это нисколько не изменило её поведения на будущее время, и лорд Стейн был по прежнему постоянным её гостем. Гнев сэра Питта возрастал постепенно. Интересно было бы знать: сердилась или рада была леди Дженни, когда наконец супруг её начал отыскивать недостатки в этой, еще так недавно идеальной, Ребекке. С продолжением визитов лорда Стейна, его собственные посещения в домик на Курцонской улице прекратились, и леди Дженни с своей стороны, хотела было отказаться от всяких сношений с этим нобльменом, и даже уклонилась от чести присутствовать на шарадном вечнре, когда маркиза прислала к ней пригласительный билет, но сэр Питт вриказал ей однакожь принять это приглашение, рассчитывая весьма основательно, что шарадный спектакль удостоят своим присутствием самые знаменитые особы, не исключая родственников милорда Бумбумбума.

При всем том, сэр Питт и его супруга, прибывшие на этот вечер, поспешили, прежде всех других гостей, выбраться из Гигантского дома, не дождавшись даже окончания бала. Бекки не обратила тут ни малейшего внимания на свою невестку, и едва перебросила несколько слов с баронетом. Питт Кроли объявил, что поведение его невестки чудовищно в полном смысле слова, и отозвался напрямик, что обычай играть в шарады в высшей степени предосудителен для британской леди. По окончании спектакля, он отозвал Родона в сторону, и сделал ему самый строгий выговор за то, что он имел глупость позволить своей жене наряжаться в фантастические костюмы.

Родон сказал, что Ребекка ужь никогда больше не будет принимать участия в этих предосудительных забавах. Действуя вероятно по указаниям брата и сестры, он держал теперь ухо востро, и сделался примерным семьянином. Мало-по-малу он оставил свои клубы, бильярды, и старался всегда быть дома. Он стал выезжать с женою на гулянья, и всюду сопровождал ее в гости. Куда бы ни появился милорд Стейн, можно было угадать заранее, что он встретится с Родоном. Как-скоро приглашали Бекки выехать куда-нибудь без мужа, или просили ее одну на какой-нибудь вечер, полковник однажды навсегда приказал жене отказываться от таких приглашений, и строгий тон, с каким было сделано это приказание, принуждал Ребекку к безусловному повиновению. Такая впрочем любезностьсо стороны мужа, повидимому, нравилась нашей героине и приводила ее в восторг. Нет нужды, что Родон был повременам пасмурен и угрюм: Бекки была одинаково внимательна к супругу. Были у них гости или нет, она всегда смотрела на него с нежною улыбкой, и предупреждала исполнение его желаний. Счастливые дни медового месяца возвратились к ним опять. То же добродушие, веселость, prevenances, безъискуственная доверчивость и взаимное уважение.

- То-ли дело, милый друг, когда ты сидишь теперь подле меня в карете! говорила мистрисс Бекки. Эта глупая Бриггс мне ужасно надоела. Будем ивсегда ездить вместе, друг мой милый. О, как бы мы были веселы и счастлвы, еслиб всегда водились у нас деньги!

Родон, после обеда, засыпал в своих креслах, и никогда не удавалось ему подметить, каким озлобленным негодованием покрывалось в эту пору лицо его супруги, но когда он просыпался, свежая улыбка вновь появлялась на розовых щечках мистрисс Бекки, и она цаловала с восторгом милаго друга. Родон не понимал, отчего приходили ему в голову разные подозрительные мысли. Да нет, он никогда не подозревал; все эти немые созниения и мрачные предчувствия были плодом его расстроенного воображения Теперь он опомнился опять и исцелился от своих странных фантасмагорий. Ребекка всегда любила только его одного, это ясно как день. Что за беда, если она чувствует некоторую наклонность к удовольствиям света? она создана, она призвана быть в свете. Какая жеищина может еще так превосходно говорить, петь, танцовать и быть, в полном смысле, душою всех этих аристократических обществ? Нет, ужь на этот счет никто не сравняется с Ребеккой. Жаль только, что она не любит малютки, думал Родон. Мать и сын почти никогда не сходились вместе.

И когда все эти мысли, бессвязные, противоречащия одна другой, начали бродить в голове доверчивого мужа, приключилось то внезапное событие, о котором было упомянуто в конце предшествующей главы. Несчастный полковник был задержан, и очутился арестантом вдали от своего дома.

ГЛАВА LII.

Катастрофа.

Друг наш, Родон, окруженный внезапно после бала, подъехал к дому мистера Мосса на Курситор-Стрите, и был как следует, представлен в это гостеприимное жилище. Уже светало, когда извощичий кабриолет остановился у ворот арестантского замка, где путешественников встретил какой-то рыжеватый с красными глазами. Родона ввели в покой нижнего этажа. Мистер Мосс, его дорожный товарищ и хозяин, предложил своему гостю радушный вопрос: не желает ли он чего-нибудь выпить с дороги.

Полковник не принадлежал к числу тех слабых смертных, которые способны предаваться глубокому отчаянию, как-скоро заставляют их променять великолепный палаццо на тесные комнаты в долговой тюрьме. Впрочем, если сказать всю правду, он уже не раз гостил в заведении мистера Мосса. До сих пор мы не считали нужным упоминать в нашей истории об этих слишком мелочных событиях повседневной жизни; но читатель, вероятно, догадался и сам, что этих маленьких неудобств трудно избежать джентльмену, получающему круглый нуль годового дохода.

При первом визите к мистеру Моссу, полковник, тогда еще холостяк, был освобожден великодушием своей тётки, Матильды Кроли, но когда это несчастие повстречалось с женатым человеком, мистрисс Бекки, воодушевленная необыкновенною отвагой, заняла незначительную сумму у лорда Саутдауна, и заплатив кредитору своего мужа (этот джентльмен был поставщиком шалей, бархатных материй, носовых платков, перчаток и кружевных изделий для мистрисс Родон) частицу долга, уговорила его взять росписку на остальную сумму. В обоих случаях таким-образом арест и освобождение сопровождались дружескою любезностию со всех сторон, и Родон Кроли был в лучших отношениях к мистеру Моссу.

- Вы найдете здесь старую вашу постель, полковник, и увидите, что все содержится в исправном порядке, смею вас заверить честным словом, сказал мистер Мосс. Постелька ваша бывала занята все джентльменами. Еще прошлую ночь спал на ней кептен Фемиш из пятого драгунского полка. Засадили молодца недели на две, но он тут заказывал только мое шампанское, да еще как! весело было смотреть. Каждый вечер приходили к нему джентльмены, один красивее другаго, все из Вест-Энда. Вы найдете здесь очень приятное общество, мистер Кроли, имежду прочим капитана Рагга, с которым, вероятно, вы знакомы. Наверху живет у меня один доктор философии, человек очень милый и любезный. Мистрисс Мосс содержит общий стол, и мы обедаем в половине шестаго. Вина вдоволь, какого угодно. После обеда поигрываем в карты, и занимаемся музыкой. Очень, очень весело. Не прикажете ли теперь чего-нибудь?

- Я позвоню, если что нужно будет, сказал Родон, и спокойно отправился в свою спальню.

Мы уже сказали, что был он старый служака, привыкший встречать мужественно непредвиденные удары судьбы. Другой на его месте тотчас-же распорядидся бы отправить письмо к своей жене с плачевным известием о приключившемся несчастьи, но мистер Кроли не думал торопиться этой мерой.

"Зачем тревожить ее в эту же ночь? рассуждал нежный супруг. Она и не узнает, дома я, или нет. Написать успею завтра, когда она выспится, да и я вздремну немножко. Сто-семьдесят фунтов, не велика беда; расквитаемся."

И затем, подумав о малютке Родоне (который никак не должен был знать этого неприятного приключения с отцом), полковник лег на постель, где почивал недавно кептен Фемиш, и уснул довольно спокойно. Было десять часов, когда он проснулся. Рыжеватый юноша принес ему серебряный бритвенный прибор отличной доброты. Дом мистера Мосса был довольно грязен, но блистателен и роскошен в тоже время. На буфете стояли грязные подносы, и початые бутылки с вином; вызолоченные грязные карнизы обрамляли комнаты во всех этажах, и грязные желтые шелковые занавесы картинно рисовались над окнами, выходившими на Курситор-Стрит. На стенах всюду виднелись грязные вызолоченные рамки, и в них картины известнейших живописцев, переходившие тысячу раз из рук в руки, пока, наконец, не суждено им было украсить собою жилище одного из главных помощников лондонского шерифа. Полковнику принесли завтрак на грязном и великолепном серебряном подносе. Мисс Мосс, черноглазая девица в папильйотках, явилась с чайником, и улыбаясь спросила, как полковник провел ночь. Она также принесла ему Morning Post, где, на этот раз, был весьма подробно описан вчерашний бал у лорда Стейна с исчислением особ, удостоивших своим присутствием шарадный спектакль. Мистрисс Родон Кроли была изображена в самом великолепном свете, как олицетворенное совершенство во всех видах и родах.

Подав завтрак новому гостю, мисс Мосс присела на противоположном конце стола, живописно выставив напоказ свою ножку, обутую в грязный шелковый чулок и атласный башмачок, который был когда-то белаго цвета. После некоторых любезностей с этой леди, полковник потребовал себе бумаги, пера, чернил, и мисс Мосс немедленно исполнила его желание, снабдив его в избытке писчим материалом. Много в своей жизни эта черноокая девица передавала листов бумаги своим гостям, и много бедняков чертили отсюда на скорую руку послания к своим родственникам и знакомым, которые должны были их выручить из этой западни. В ожидании ответа они обыкновенно расхаживали по комнате взад и вперед. Послания этого рода, невверяемые городской почте, отправляются всегда с рассыльными. Кому не приходилось получать этих интересных записочек с предварительным докладом, что человек внизу дожидается ответа?

Вот что писал Родон Кроли:

"Любезнейшая Бекки!

"Надеюсь, ты севодни почивала хорошо, а обо мне ни беспокойся, ежели не принесу тебе шикаладу. Вчерась вечером когда я возвращался домой и курил цыгару случилась неприятность. Подцепил меня Мосс из Курситор-Стрита, и я в гостях у нево в той раззолоченой и демонски роскошьной комнате, где ты была у меня за два года перед этим. Мисс Мосс принесла мне чаю, она растолстела, и как водится, чулки у нее сползли до пяток.

"Это по делу жида Натана, сто пятьдесят фунтов, а с процентами и тюремными издержками, пожалуй што наберется до сту семидесяти. Пришли мне мою шкатулку и какое-нибудь платье, я вить здесь в бальных чулках и башмаках, как этак какая-нибуть мисс Мосс, а там; в шкатулке-то моей, наберется авось до семидесяти. Отопри и поезжай с ними к Натану, и предложи ему семьдесять-пять, и попроси, чтобы на остальное взял мою росписку, подождал бы. А за обедом мы станем пить херес, а не шампанское - тут оно демонски дорого.

"А есть ли паче чаяния жид не согласится, возми мой золотые часы и какия-нибуть из своих вещей, без них можешь обойдтись, и отошли их продать на толкучий, авось квечеру и все деньги. Хорошо, если Родя не приехал вчерась из училища домой. Не хочется просидеть больше нынешнего дня, так как завтра воскресенье. Постели здесь ужасть как неопрятны, и я ужь знаю, спокойно не как не уснешь. Но авось кзавтраму будит опять в твоих объятиях

"Твой верный

"Родон Кроли."

P. S: Пожалуста паторопись и приезжай сама.

Это письмо, запечатанное облаткой, было отправлено с одним из рассыльных, которые всегда в изобилии шатаются около заведения мистера Мосса. Устроив это дело, Родон вышел на тюремный двор, и закурил сигару. Он был довольло спокоен, несмотря на железные решотки, возвышавшиеся над его головой. Двор был огражден ими, как клетка, из опасения, чтобы гуляющим джентльменам не пришла фантазия бежать из этого гостеприимного жилшца.

Трех часов, по его рассчетам, было слишком довольно, чтобы Бекки могла привести к окончанию это дело, и отворить двери его тюрьмы. Все это время мистер Кроли был почти так же спокоен, как у себя дома. Он курил сигару, почитывал газету, и встретив в общей зале приятеля своего, капитана Уокера, сыграл с ним в пикет, по маленькой, чтоб время не пропадало даром.

Но день склонялся н вечеру, а рассыльный не возвращался. Неприезжала и мистрисс Бекки. Табльдот мистера Мосса начался, как объявил он, в половине шестого, и джентльмены, бывшие в состоянии заплатить за этот банкет, приглашены были к столу. Сюда явилась и мисс Мосс, без папильйоток и в праздничном костюме. Маменька ея, тоже принаряженная, села за столом на первое место, и разделила на порции баранину с репным соусом по числу гостей. Полковник, против обыкновения, кушал без большего аппетита. На вопрос: не угодно ли ему поставить для компании бутылочку шампанскаго? мистер Кроли отвечал утвердительно, и дамы выкушали по бокалу за его здоровье. Мистер Мосс сделался необыкновенно разговорчивым и любезным.

Среди самого банкета раздался звонок у подъезда. Рыжеватый юноша, сынок мистера Мосса, выскочил из-за стола с ключами в руках, и воротившись через минуту в столовую, объявил, что воротился рассыльный с шкатулкой и письмом для полковника Кроли.

- Не церемоньтесь, полковник, прошу вас, читайте, сколько вам угодно, сказала мистрисс Мосс, махнув рукою.

Родон, несколько взволнованный, взял поданный ему конверт. То было премиленькое письмецо, раздушенное, на розовой бумаге, запечатанное светлозеленым сургучом. Полковник сломал печать, и прочел следующее:

"Mon pauvre cher petit, я не сомкнула глаз во всю ночь; и беспрестанно думала о своем ненавистном старом монстре. Поутру я принуждена была послать за доктором (у меня лихорадка), и мистер Бленч предписал мне успокоительную микстуру. Финете приказано не принимать и не пускать ко мне никого, и твой посланный - бедняга! должен был часа четыре простоять в передней, пока мне сделалось легче. Вообразяи мое огорчение, когда я прочитала твое безграмотное письмецо!

"Несмотря на свою болезнь, я тотчас же приказала заложить лошадей, и даже позабыла свои утренний шоколад; да и странно было бы пить его не из твоих рук, mon pauvre petit chat. Одевшись на скорую руку, я поскакала ventre a terre к жиду Нафану. Я плакала, умоляла, стояла на коленях - напрасно: жид остался неумолим, непреклонен. Он непременно требует всех своих денег, или, говорит он, ты сгниешь в тюрьме, mon adorable monstre!

"По возвращении домой, я хотела захватить все вещи, какими только могу располагать, и сделать triste visite chez mon oncle. Но этот дядюшка и без того владеет многими нашими вещицами; за все мои теперешния безделки он никак не дал бы больше сотни фунтов. Дома я нашла милорда, и этого противного Испанца, Питерварадина; они, voyez-vous, пришли меня поздравить с блистательным успехом на вчерашнем балу. Затем, минут через десять, прикатили этот чопорный заика, Паддингтон, и несносный Шампиньяк; они просто замучили меня своими глупыми конфектными любезностями - меня, которая, не зная как отвязаться от всех этих господ, думала буквально каждую секунду о своем pauvre prisonnier.

"Лишь-только они вышли из дверей, я бросилась на колени перед милордом, объявила, что намерена заложить все свои вещи, что мне дозареза нужно двести фунтов. Милорд пришел в неописанную ярость и, после энергической брани, обещался прислать мне завтра требуемую сумму. Закладыват вещи, по его словам, было бы непростительным безумием. Как-скоро деньги будут в моих руках, я не замедлю привезти их моему старому чудовищу вместе с горячим поцалуем.

"Твоя Бекки."

P. S. "Пишу в постели: голова у меня болит страшно, и сердце не на месте."

Прочитав это письмо, Родон раскраснелся, побагровел, и глаза его приняли такое дикое выражение, что присутствовавшие за столом немедленно догадались, что полковник получил дурные вести. Все прежния подозрения, начинавшие мало-по-малу угасать в последнее время, снова вспыхнули в его разгоряченном мозгу. Ребекка не хотела даже продать какия-нибудь две, три безделки для выручки своего мужа. Она сместся и рассказывает о своих гостях, в ту пору, как муж в тюремном заключении. Да и кто посадил его в тюрьму? Позвольте: Венгем вызвался проводить его после бала... неужели?!.. Ужасное, невыносимое подозрение промелькнуло в голове бедного Родона. Он опрометью бросился из столовой, вошел в свою комнату, отпер шкатулку, написал на скорую руку записочку, с адресом, на пмя сэра Питта, или, леди Дженни, впихнул ее в руки рассыльного, приказал ему скакать в Гигантскую улицу, и обещал подарить ему гинею, если он через час привезет ответ.

В этой записке, именем Бога и фамильной чести, он умолял милаго брата или сестру приехать к нему немедленно и выручить его из затруднительного положения. Он был в тюрьме: сотню фунтов - только сотню! - ему нужно, чтоб вырваться на свободу. Любовью к сыну заклинал несчастный отец, чтобы выручили его.

Сделав эти распоряжения, полковник опять воротился в столовую, и потребовал вина. Он смеялся и говорил с каким-то буйным одушевлением, как показалось, по крайней мере, гостям мистера Мосса. Рюмку выпивал он за рюмкой, бокал за бокалом, и судорожно прислушивался к стуку экппажей, проезжавших мимо дома.

Лишь-только коичился обед, перед воротами долговой тюрьмы остановилась карета. Рыжеватый юноша вышел опять с ключами. В карете приехала какая-то леди.

- Здесь полковник Кроли? спросила она дрожащим голосом.

Ответ был утвердительный. Рыжеватый юноша запер за нею наружную дверь, и затем, пройдя длинный корридор, отпер и отворил внутреннгою дверь, сказав:

- Полковник, вас спрашивают.

Дама вошла в комнату, отведенную для этого арестанта. Она была, повидимому, в сильном волнении.

- Это я, Родон, сказала она робким голосом, стараясь, однакожь, сообщить ему веселую имтонацию. Это я, сестра ваша, Дженни.

Присутствие этой леди и нежный её голос произвели сильнейшее впечатление на мистера Кроли. Он подбежал к ней, обнял ее, пролепетал несколько невнятных слов, и почти зарыдал, склонив свое лицо на её плечо. Леди Дженяи не понимала причины этого волнения.

Счеты мистера Мосса немедленно были уплачены, к очевидному огорчению этого джентльмена, надеявшагося, что полковник останется у него в гостях, по крацней мере до понедельника. Счастливая и вполне довольная своим поступком, Дженни вывела Родона из долговой тюрьмы, и они отправились домой, в извощичьей карете, в которой она приехала сюда.

- Питт сегодня на парламентском обеде, и его не было дома, когда принесли ваше письмо, сказала леди Дженни. Поэтому я ужь сама приехала, милый братец.

И она крепко пожала ему руку. Может-быть это и к лучшему, что Питта не было дома. Родон сотню раз принимался благодарить милую сестрицу, обнаруживая при этом какую-то странную пылкость, изумившую и отчасти обезпокоившую супругу баронета.

- Ах, ох... ей-Богу, говорил восторженный мистер Кроли,- вы еще не знаете, как я переменнлся с той поры, как узнал вас и... и... маленького Родю. Я бы хотел совсем переродиться. Вы видите, что я хочу... следует мне быть... ох!..

Он не кончил своей мысли, но леди Дженни понимала, что хотел он сказать. В этот же вечер, когда они расстались, супруга баронета долго просидела у постели своего маленького сына, и усердно молилась Богу о счастии своего брата.

-

Оставив невестку в Гигантской улице, полковник пошел домой пешком. Было девять часов вечера. Скорым шагом прошел он освещенные улицы, и пробежал блистательные скверы перед Курцон-Стритом. Остановившись перед фасадом своего дома, бедняк остолбенел, облокатился на железные перила, и почувствовал, что голова его идет кругом. Яркий блеск свечей пробивался через розовые драпри в первом этаже, и он услышал мелодические звуки фортепьяно. Как это? Бекки писала, что она лежит в постели!.. лицо несчастного мужа покрылось смертельною бледностью при соединенном отражении на нем газовых фонарей и этого необыкновенного освещения в его собственном салоне.

Вынув из кармана ключ, полковник тнхонько отворил наружную дверь, и при входе в первые комнаты, встречен был громким хохотом, раздавшимся в будуаре его супруги. Он был в том же бальном костюме, в котором арестовали его накануне. Никто в целом доме не пошевелился при его входе, потому-что слуги все были разосланы. Ясным и звучным soprano, Ребекка пела ту самую идиллическую песенку, которая накануне доставила ей такой блестящий успех в джентльменском кругу. Хриплый и сардонический голос беспрестанно повторял: "Браво! браво!" То был голос лорда Стейна. Родон зашатался, и дыхание сперлось в его груди.

Простояв несколько минут, он с трудом перевел дух, и наконец решился отворить. Maленький стол накрыт был для двоих: вино и кушанья были поданы. Во второй комнате, Ребекка в бальном костюме, осыпанная брильянтами, жемчугом, цветами, сидела на софе и протягивала свою руку лорду Стейну, стоявшему перед ней в самой поэтической позе. Бледная фигура Родока, отворившего дверь, обрисовалась прежде всего в глазах его жены. Ребекка пспустила легкий крик, потом одумалась и попыталась улыбнуться, но её улыбка на этот раз получила вид самой отвратительной гримасы. Лорд Стейн обернулся; в его глазах обозначались вместе изумление и гнев; потом он тоже захотел улыбнуться, и принять, как следует, ошеломленного мужа.

- Ба! какими это судьбами! все ли вы здоровы, мистер Кроли!

Было на лице Родона выражение страшное, отчаянное, отстранявшее всякую возможность остроумия и шутки.

- Я невинна, Родон! вскричала Ребекка; бросаясь к мужу и обвив его шею своими голыми руками, украшенными браслетами, золотыми змейками и драгоценностями всякого рода. Милорд, милорд! скажите ему, что я невинна!

Лорд Стейн в свою очередь вообразил, что его поймали в расставленную западню. Жена и муж уже давно потеряли всякое уважение в его глазах, и теперь он был убежден столько же в коварстве Ребекки, сколько и в трусости Родона Кроли. Заранее подготовленный обман обрисовался в его воображении со всеми небывалыми подробностями.

- Невинна! И ты смеешь уверять в этом меня, воплощенный дьявол? закричал громовым голосом лорд Стейн. Кому же, как не мне, принадлежат все эта брильянты и камни? И при всем этом, она невинна, чорт побери! Ты грабила меня вместе с этим господином, который проедал и пропивал мой деньги! Невинна так же, как мать твоя, актриса, и твой презренный муж! Я не боюсь вас, милостивый государь, слышите ли вы это?.. Прочь с дороги?

И лорд Стейн взял свою шляпу. Гордо, с пылающим взором смотрел он прямо в лицо своему врагу, нисколько не сомневаясь в своем триумфе, но Родон Кроли был не трус. если жизнь его никогда не отличалась строгой нравственностью, если он позволял себе дурачить игроков в карты и героев билльярда, зато на личной его храбрости не было до сих пор ни малейшего пятна. В эту минуту взволновалась вся ето натура, пылкая, раздражительная, буйная. Он схватил за галстух лорда Стейна и начал его душить с таким неистовством, что тот закряхтел и зашатался.

- Ты лжешь, несчастный! вскричал Родон, ты лжешь!

И с этими словами он оттолкнул его на несколько шагов. Лорд зашатался и упал.

Ребекка трепетала всеми членами; не смея с своей стороны принять ни малейшего участия в этой развязке. В первый раз она удивлялась своему мужу, страшному, храброму и сильному в своей победе. Родон Кроли вырос в её глазах до степени гиганта.

- Поди сюда, сказал он ей. Она подошла. Долой все эти вещи!

И дрожащею рукою она принялась снимать браслеты, кольца, ожерелья, не спуская глаз с грозного супруга.

- Брось все это на пол.

Уильям Мейкпис Теккерей - Базар житейской суеты (Vanity Fair). 7 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :