Уильям Мейкпис Теккерей
«Базар житейской суеты (Vanity Fair). 3 часть.»

"Базар житейской суеты (Vanity Fair). 3 часть."

- Ужь не братец ли мой, Питт? Нет, тетушка, ему не видать ее как своих ушей. Он и не достоин ея. Питт увивается, говорят, около Дженни Шипшенкс.

- Вы, мужчины, ничего не понимаете, и все вам надобно растолковать, да доказать. Слушайте, Родон: если, сверх чаяния, сделается что нибудь с леди Кроли, мисс Шарп непременно будет вашей мачихой, и это для меня яснее солнца.

Родон Кроли, великобританский дворянин и кавалер, засвистал чудовищным образом, выражая свое глубочайшее изумление при этой неожиданной вести. Предположение тетки казалось ему довольно основательным. Он и сам нередко замечал несомненные признаки расположения своего отца к мисс Шарп. Характер старика известен всему свету, и, ведь пожалуй... чем чорт не шутит? Родон Кроли закрутил усы и пошол домой в твердой уверенности, что отыскал, наконец, ключ к заветной тайне тетушки Марты.

-Это никуда не годится, думал Родон, это даже просто из рук вон, ей Богу! Ведь вот оно куда повезло,- поди ты, изволь раскусить! Эта женщина, я знаю, готова погубить ни за что бедную девушку, чтоб только не видеть в ней будущую леди Кроли. Нет, чорт добери, надобно положит этому конец.

При первом свидании с Ребеккой, он сообщил ей несколько весьма остроумных и юмористических замечаний на счет привязанности к ней своего отца. Мисс Шарп высоко подняла голову, быстро взглянула ему в лицо, и сказала выразительным тоном:

- Очень хорошо, милостивый государь, предположите, если вам угодно, что сэр Питт действительно влюблен в меня. Кчему тут лицемерить? Я знаю, что он влюблен, и все это знают. Что жь? Разве это пугает меня, Родон Кроли? Разве думаете вы, я не в силах защищать свою собственную честь от кого бы то ни было и как бы то ни было? заключила маленькая гувернатка, высматривая грозно и величественно, как недоступная принцесса.

- О... ах... ну, это ничего... я только так... дружеский совет... из предосторожности... вы понимаете?.. ничего больше, лепетал озадаченный драгун.

- Стало быть, вы намекаете на что-нибудь несовместное с моим достоинством и честью? сказала она, сверкая глазами.

- Ох... право... ничего особенного; мисс Ребекка... вздор, то есть, я вам скажу.

- Неужели вы думаете, что нет на мне чувства самоуважения потому только, что я бедна, и не имею здесь ни покровителя, ни друга? Разве гувернантка, по вашему мнению, не может и не смеет иметь ни своего ума, ни своих собетвенных чувств? Но вы забываете, Родон Кроли, что я воспитана не хуже каких-нибудь гемпшрских джентльменов, и что в жилах моих - кровь Монморанси! Желала бы я знать, чем и как Монморанси уступят каким-нибудь Кроли, хотя бы двадцать тысяч раз они владели "Королевиной усадьбой"?

Как скоро мисс Шарп, в порыве сильного чувства, обращалась к своим знаменитым, родственникам с матерней стороны, голос её становился необыкновенно звучен и силен, и в её выговоре слегка слышался иностранный акцент, что придавало особенную прелесть её речи.

- Нет, продолжала мисс Шарп; бросая зажигательный взгляд на капитана, я могу терпеть бедность, но никогда не стерплю стыда и... оскорбления - оскорбления от вас, Родон Кроли!

Сильное чувство прорвалось наружу из стесненной груди, и несчастная девушка залилась горькими слезами.

- Как это вы... право... мисс Шарп - Ребекка... ей Богу... вот-вот, честное слово, ни за тысячу фунтов. Перестаньте, Ребекка!

Она исчезла, не проговорив больше ни одного слова.

В тот день мисс Ребекка долго разъезжала с веселой старушкой по окрестностям "Королевиной усадьбы". Это случилось незадолго до болезни мисс Кроли. За обедом Ребекка была необыкновенно весела; но не обращала однакожь ни малейшего внимания на безмолвные намеки, выговоры и немые упреки отуманенного молодого человека. Стычки между ними и засады разного рода встречались довольно часто; но результат их был всегда один и тот же? и мы не станем больше распространяться об этом предмете. Родон Кроли чувствовал, с каждым днем, что ему никак не устоять в этой неравной борьбе.

Еслиб сэр Питт не боялся выпустить из рук наследство своей сестрицы, он никогда бы не довел своих малюток до печальной необходимости расстаться на время с гувернанткой, развивавшей с таким блистательным успехом их юные умы и сердца. Опустел без неё джентльменский замок, и "Королевина усадьба" приняла вид грустной и унылой пустыни. Отсутствие Ребекки, сообщавшей всем предметам движение и жизнь, обозначилось во всем самыми яркими следами. Никто теперь не переписывал и не исправлял безграмотных писем сэра Питта Кроли; его книги и деловые бумаги покрылись густыми слоями пыли; в хозяйстве сделались значительные опущения, и в приходо-расходной книге оказались недочоты. Более чем когда-либо сэр Питт понимал теперь, как необходим для него этот маленький секретарь, и эту необходимость энергически выражал он в своих многочисленных посланиях на Парк-Лен, за пересылку которых, он, как член парламента, не имел надобности платить почтовых денег. Предмет посланий всегда был один и тот же. Он умолял Ребекку возвратиться к своим обязанностям на "Королевину усадьбу", изображал перед ней несчастное положение своих дочерей, лишонных опытной наставницы, и горько жаловался на мисс Кроли, которая безжалостно оставила своих племянниц на произвол судьбы. Ни один из этих документов не был принят в уважение на Парк-Лене, и мисс Кроли хохотала над глупостью своего брата.

Мисс Бриггс не получила формальной отставки, но она сделалась чем то в роде титулярной компаньйонки, и единственными её собеседниками были жирная болонка в гостиной и брюзгливая Фиркин в каморке, назначенной для ключницы. Но хотя веселая старушка никак не хотела слышать об отъезде мисс Ребекки, однакожь должность мисс Шарп не выяснилась и не определилась на Парк-Лене. Мисс Кроли, как и все избалованные особы её пола, любила безъотчетно пользоваться услугами своих подчиненных, прогоняя их из своего дома, как-скоро потом не оказывалось в них настоятельной нужды. Между людьми этого сорта, благодарность отнюдь не считается делом важным и необходимым; они принимают от других услуги, как законную дань, не обязывающую их ни к чему. Все это в порядке вещей, и вы, о смиренный блюдолиз, отнюдь не имеете причин жаловаться на свою плачевную судьбу. Твоя дружба к богачу имеет своим основанием источник мутный и грязный; деньги ты любишь, а не человека, и если бы какой-нибудь Крез, вследствие непредвиденных обстоятельств, поменялся местом с своим слугою, мы очень хорошо знаем, куда бы ты направил дружелюбное расположение своего сердца.

И я никак не поручусь, чтоб умная лондонская старуха, не смотря на все простодушие и неутомимую деятельность Ребекки, не питала насчет её в своей душе каких-нибудь темных подозрений. Мисс Кроли расчитывала, вероятно, что никто и ничего не обязан делать даром на этом свете, и знаки беспримерного усердия к её особе могли, в глазах ея, получить довольно подозрительный характер. Заглядывая повременам в глубину своей собственной души, чуждой всякого сочувствия к ближним, она могла, по аналогии, судить, что и другие тем менее способны были увлекаться к ней самой чувством бескорыстной симпатии, и может-быть думала мисс Кроли, что эгоистическим особам не суждено в этом мире наживать искренних друзей.

Как бы то ни было, мисс Ребекка служила для неё величайшим утешением и отрадой. Она подарила ей два новых платья, старое ожерелье, турецкую шаль, и, в знак особенной доверенности, близкой к закадышной дружбе, злословила перед нею всех своих знакомых. Этого недовольно: мисс Кроли заботилась даже о будущей судьбе покровительствуемой особы; в голове её вертелся план выдать Ребекку за мистера Кломпа, молодого хирурга, или вообще устроить как-нибудь повыгоднее каррьеру её жизни, или, наконец, просто-на-просто спровадить ее на "Королевину усадьбу", как-скоро не будет надобности в её услугах.

Когда мисс Кроли, укрепляясь постепенно в своих силах, получила позволение переходить из одной комнаты в другую, Ребекка пела для неё в гостиной арии из лучших опер, или услаждала её душу какой-нибудь другой забавой поэтического свойства; когда позволили ей выезжать для прогулки, Ребекка была постоянной её собеседницей в карете. Гуляя по окрестностям и шумным улицам столицы, оне заехали однажды и на Россель-Сквер, и фамильный экипаж мисс Кроли остановился перед скромным домиком негоцианта, Джона Седли.

Прежде этого события, как легко вообразить, обе милые подруги весьма часто пересылались между собою полновесными письмами самого дружеского содержания. Должно, впрочем, заметить, что в продолжение последних месяцов пребывания Ребекки на "Королевиной усадьбе" вечная дружба между ними потерпела значительный ущерб, и уже начала дряхлеть с неимоверной быстротою. Обе подруги погружены были в созерцание своих собственных дел. Ребекка устраивала свой отношения к представителям джентльменских обществ; Амелия постоянно устремляла свой помышления на один и тот же предмет. Но вот оне встретились и бросились в объятия друг друга с такою энергическою юркостью, которая составляет исключительную принадлежность только молодых особ, соединенных узами вечной дружбы, при чем Ребекка разыграла свою роль с неподражаемым искусством, и умилительно было видеть, как слезы радости заструились по её щекам. Но бедная Амелия зарделась как роза, цалуя свою милую подругу, и думала в своем невинном сердце, что она слишком, слишком провинилась перед ней.

Их свидание продолжалось весьма недолго. Амелия только-что собралась гулять вместе с своей мама. Мисс Кроли ожидала ее уподъезда в своей карете; её ливрейные лакеи удивлялись, повидимому, какая нслегкая занесла их в это захолустье, и смотрели розиня рот на честного Самбо, чорного слугу, который, как им казалось, родился и вырос на Poсceль-Сквере, где вероятно чорный цвет отличает всякого туземца. Но когда мисс Амелия выпорхнула на улицу с веселыми и улыбающимися взорами (Ребекка желала ее представять своему аристократическому другу; мисс Кроли, горевшая нетерпением видеть ее, не могла, по слабости здоровья, выйдти из кареты), когда, говорю, мисс Амелия выпорхнула легкой птичкой на гранитный троттуар, жители Парк-Лена изумлены были самым приятным образом, и с недоумением спрашивалй себя: неужели такие красотки родятся на Россель-Сквере? Мисс Кроли, в свою очередь, совершенно очарована была прелестным личиком молодой леди, которая с такою грациозною робостью подошла к её карете, чтоб лично засвидетельствовать свое почтение знаменитой покровительнице своей милой подруга.

- Что это за личико, моя милая, что за голосок! говорила мисс Кроли, когда оне обратно катились по широкой улице в направлении к Вест-Энду. Ваша подруга, моя милая, чудо как хороша. Пригласите ее на Парк-Лен, я этого непременно хочу и требую: слышите ли, мисс Шарп?

Мисс Кроли имела изящный, выработанный вкус. Она любила чистую натуру и естественные манеры с примесью робости и застенчивости, столько свойственной молодым девицам; незнакомым с мудростью света. Она любила вокрут себя хорошенькие лица в такой же мере, как любила хорошенькие картины и китайский фарфор. В этот день раз шесть она говорила об Амелии с одинаковым восторгом. Она поспешила отрекомендовать ее Родону Кроли, когда тот явился перед обедом с своим обыкновенным визитом.

Само-собою разумеется, что Ребекка, при этом удобном случае, поспешила доложить, что подруга её выходит замуже за поручика Осборна, и что они уже были помолвлены с детских лет.

- Он служит в армии... в таком-то полку, если не ошибаюсь? сказал Родон Кроли, с усилием, как прилично гвардейцу, припоминая нумер полка, где служил Осборн, с которым, впрочем, он давно стоял на короткой ноге.

Ребекка подтвердила показание, и прибавила, что капитан этого полка - некто Вилльям Доббин.

- Верзила широкоплечий, неуклюжий и до крайности неловкий, сказал Кроли; всем и каждому наступает на ногу. Знаю его. А Осборн миловидный детина, и у него большие чорные усы.

- Огромные, подтвердила мисс Ребекка Шарп, и он придает им огромнейшую цену, уверяю вас.

Вместо ответа, Родон Кроли закатился самым пронзительным смехом, и долго дамы не могли добиться от него никаких объяснений. Когда, наконец, поунялся в нем этот припадок неестественной веселости, он сказал:

- Осборн считает себя отличным игроком на бильярде, и я еще недавно выиграл у него около двух сот фунтов. Осел в квадрате, провал его возьми! Я бы в тот день облупил его как липку, еслиб не этот его приятель, кептен Доббин!

- Ах, Родон, Родон, долго ли ты будешь так повесничать? заметила мисс Кроли, любуясь внутренно на проказы своего племянника.

- Что-же тут прикажете делать, сударыня? Из всех молодых повес, каких только мне удавалось видеть, этот юноша самый зеленый, и еще, покамест, не вылинялый, отвечал Родон Кроли. Тарквин и Десис вычерпывают денежки из его кармана, сколько и когда им вздумается. Он готов забраться к чорту в омут, только бы его видели там с каким-нибудь лордом. Он расплачивается за их обеды в Гринвиче, и каждый из них приводит сколько угодно гостей.

- Это должно быть прекрасное общество, заметила Ребекка.

- О, да, мисс Шарп, компания первейшего сорта... ха! ха! ха! залился Родон Кроли, живо представляя себе веселую трактирную компанию, пирующую на чужой счет.

- Будь, пожалуйста, степеннее, Родон, как тебе не стыдно! воскликнула тётушка Кроли.

- Видите ли к чем штука, продолжал неисправимый племянник, отец этого зверя торгует в Сити сальными свечаи, и денег у него, говорят, куры не клюют. Не мешает этих господ повысосать немного, и у меня покамест не кончились делишки с этим Осборном. История нашей дружбы впереди. Ха, ха, ха!

- Фи! Неужели прилично так вести себя порядочному джентльмену? воскликнула Ребекка. Берегитесь, милостивый государь, я раскажу обо всем своей подруге. Муж - игрок, как это можно!

- Ужасный муж, не правда ли? сказал капитан с великою торжественностью, и потом прибавил; как-будто поражонный внезапной мыслью, вот что, тётушка, вы ужь позвольте мне заручить этого господина к вам в гости.

- Можно его рекомендовать? спросила мисс Кроли.

- О, да, он ни в каком случае не будет компрометировать ваших гостей. Джорж Осборн умеет держать себя, как и следует истинному джентльмену. Большой разницы не будет, вы увидите, продолжал Родон Кроли. Да ужь, кстати, вы, мисс Шарп, распорядитесь насчет приглашения его невееты... как-бишь ее зовут?.. Ну, все равно. К нему я сам напишу два, три слова, и он мигом прилетит сюда по первому сигналу; в пикет, я полагаю, он играет не хуже чем на бильярде. Где он живет, мисс Шарп?

Ребекка поспешила сообщить городской адрес поручика Осборна, и, через несколько времени после этой беседы, Джордж Осборн получил собственноручную записку Родона Кроли, со влозжением пригласительного билетика от самой мисс Кроли. Записка была безграмотна до последней степени совершенства.

Мисс Шарп озаботилась с своей стороны отправить пригласительное послание к мисс Амелии, которая, разумеется, с великой радостью изъявила свое согласие, как-скоро узнала, что и Джордж будет в числе гостей. Распорядились таким образом, что Амелия должна была провести утренние часы в обществе паркленских дам, где все были с ней до крайности любезны. Ребеща покровительствовала свою подругу с видом решительного превосходства, что впрочем не составляло для неё особых затруднений; врожденная кротость и необыкновенная мягкость характера были отличительными свойствами мисс Амелии Седли, и она, при первом случае, готова была подчиннться всем и каждому, кому приходила охота командовать над ней. Любезность мисс Кроли тоже была теперь замечательно оригинальна. Она продолжала без всякой церемонии восхищаться очаровательной малюткой и расхваливала ее в глаза на все возможные манеры, как-будто Амелия была кукла, служанка, статуэтка или картина, которую можно оценивать как угодно с видом знатока или дилеттанта.

Не знаю, как вы, милостивые государи, а я прихожу всегда в истинное умиление, как-скоро особы джентльменского круга на Парк-Лене удостоивают своим снисхождением незатейливых обитателей отдаленных захолустьев в роде Россель-Сквера. Это даже поучительно в некотором смысле, и мое сердце переполнялось поэтичеким восторгом, когда я созерцал подобные картины на базаре житейской суеты. Должно, впрочем, заметить, что чрезмерная, и, может-быть, несколько приторная благосклонность мисс Кроли утомляла бедную Амелию, и мне даже кажется, что из трех паркленских дам она полюбила больше всех честную мисс Бриггс. В невинном её сердце хранился неистощимый запас симпатии к таким кротким и загнанным созданиям, как титулярная компаньйонка мисс Кроли; Амелия, видите ли, совсем не отличалась остроумием светских жещин известного полета.

Лишь-только ударило пять часов, Джордж Осборн явился на Парк-Лене с полною готовностью принять участие в обеде en gareon в обществе капитана Кроли.

Большая фамильная карета Осборнов перевезла его с Россель-Сквера на Парк-Лен. Юные сестрицы Джорджа не получили приглашения в джентльменский дом, что, разумеется, не имело никакой важности в их глазах. Оставшись дома, оне принялись, от нечего делат, перелистывать геральдическую книгу английских баронов, и внимательно изучили все, чте имело какое-нибудь отгошение к фамилии Кроли и к предкам лордов Бинки с их чадами и домочадцами до тридцатого колена. Между-тем, Родон Кроли принл Джорджа Осборна вежливо и радушно; он хвалил его игру на бильярде, спрашивал, когда он намерен отыграться, интересовался подробностями относительно его полка, и был бы очень рад сыграть с ним партию в пикет, еслиб мисс Кроли не запретила всякие игры в свом доме. Таким образом кошелек молодоро челоека сохранился в целости, по крайнеи мере в этот день. Они согласились устроить свидание завтра где-нибудь в другом месте; Джордж кстати обнаружил желание посмотреть лошадь, которую Родон уже давно хотел сбыть с рук; лошадь они обревизуют на Парк-Лене, а потом прийдут в трактир провести вечер в обществе веселых товарищей Родона.

- Но быть-может вы ангажированы на завтрашний день вашей невестой? спросил Родом Кроли, в таком случае я готов отказаться от удовольствия провести с вами время. Нечего сказать, подцепили вы чудесную птичку, Осборн, прибавил он в тихомолку чрезвычайно любезным тоном, золотые крылышки - э?

Осборн не был ангажирован, и ничто не мешало ему воспользоваться обязательным приглашением Родона Кроли. Когда они сошлись на другой день, Кроли с искренней похвалою отозвался о его мастерском наездничестве и редком знакомстве с лошадиной натурой. Потом он представил его трем или четырем джентлъменам из самого высшагл круга, и это новое знакомство окончательно утвердилл Джорджа в высоком мнении о собственной особе.

- Ну, а как поживает у вас эта малютка... мисс Шарп что ли? спросил Джорджь Осборн своего приятеля с видом отчаянного денди.

- Она вас интересует?

- Как же, очень. Это, если не ошибаюсь, замечательная девица. Как довольны ею на "Королевиной усадьбе"? В прошлом году мисс Седли очень любила ее.

Капитан Кроли взглянул на него довольно дико своими голубыми глазами, и принял наблюдательный пост, когда Джордж Осборн отправился в гостиную возобновить знакомство с прекрасной гувернанткой. Но поведение Ребекки должно было мгновенно успокоить взволнованные чувства драгуна, если-только ревность могла иметь какое-нибудь место в его груди.

Когда молодые люди взошли наверх, Осборн, расшаркиваясь и раскланиваясь, представился мисс Кроли, и тут же подошол к Ребекке с весьма неловким видом великодушного патрона. Он расчитывал быть снисходительно любезным с этою девицей, и для первого начала проговорил чрезвычайно вежливым тоном:

- А, вы ли это, мисс Шарп? как можете-живете?

С этими словами, он протянул ей руку, уверенный заранее, что такая неожиданная честь приведет в смущение робкую девицу, которую он удостоивал этого снисхождения единственно потому, что она считалась приятельницей его невесты.

Но, к невыразимому изумлению, мисс Шарп, отвечая на этот комплимент, предомтавила жениху своей поругаи только оконечность пальчика правой руки, и кивнула ему своей миньятюрною головкой с такою убийственно-дерзкою холодностью, что Родон Кроли, наблюдавший эту сцену из другой комнаты, едва мог удержаться от смеха, когда увидел, как смешался и расстроился молодой джентльмен, как он отпрянул назад шага на два, приостановился и потом, выступая журавлиным шагом, решился наконец прикоснуться к миниятюрному пальчику, который ему подали как-будто с очевидным желанием насмеяться над его заносчивой и чопорной фигурой.

- Славно, чорт побери, славно! восклицал капитан в припадке эстетического восторга, она отделает хоть кого; бой-девка, чудо-девка!

Предстояла однакожь неизбежная необходимость продолжить начатый разговор, и Джордж Осборн, обращаясь к мисс Ребекке, благоволил спросить:

- Нравится ли вам, мисс Шарп, ваше новое место?

- Мое место? Как это мило, мистер Осборн, что вы интересуетесь моим новым местом! Это великая благосклонность с вашей стороны, и я обязана благодарить вас от чистого сердца. Место у меня довольно сносное, мистер Джордж, жалованье порядочное... разумеется, вы, я полагао, платите гороздо больше мисс Вирт на Россель-Сквере за ваших сестриц. Как поживают эти молодые леди? Впрочем, едва-ли я имею право осведомляться об этом.

- Отчего же нет? сказал ошеломленный Осборн.

- Оттого, что я ни разу не имела счастья принимать какое-нибудь участие в их прекрасной беседе, и оне не приглашали меня в свой дом, когда я гостила у Амелии. Впрочем, вы знаете, мы, бедные гувернантки, привыкли к пренебрежениям этого рода.

- Как это можно, мисс Шарп! пролепетал Джордж Осборн.

- Очень можно, по крайней мере в некоторых фамилиях, продолжала Ребекка: - вы не можете представить, мистер Осборн, какую разницу иногда находишь между фамилиями известного сорта. Мы, жители Гемпшира, разумеееся, далеко не так богаты как вы, счастливые граждано золотого Сити. Зата, видите-ли, я теперь в джентльменской фамилии, известной всему свету, а это что-нибудь да значит. Вероятно знаете и вы, что отец сэра Питта отказался от перства. И между тем - смотрите, как обращаются со мной в этом аристократическом семействе. Мне хорошо здесь, мистер Осборн, и, право, я довольна своим местом. Как это мило и любезно; что вы интересуетесь моими местами! Не хотите ли рекомендовать меня в какой-нибудь банкирский дом? Вы; ведь, я думаю, на короткой ноге со всеми этими тузами.

Осборн стоял как на иголках. Маленькая гувернантка совсем заколола его своими вопросами и восклицаниями, так что в настоящую минуту он не представлял своею особою ни малейшего сходства с молодым великобританским львом. Напрасно ломал он свою голову; как-бы выдти из этого критического положения и найдти другой предмет для разговора; ни одна, решительно, ни одна идея не западала в его отуманенный мозг.

- Мне казаловь, мисс Шарп, что вам некогда довольно нравились фамилии Сити, сказал он, стараясь по возможности придать своему голосу высоко-надменный тон,

- В прошлом году, то-есть, когда меня только-что выпустили из этого ужасного пансиона? Ну да, конечно. Всем девочкам нравится приезжать на каникулы в какой бы то ни было дом. Как затворница, выпущенная на волю после долговременного заключения, я приходила в восторг от всех возможных предметов; но с той поры, мистер Осборн, протекло ровно восьмнадцать месяцов, а это слишком много в жизни молодой девушки! Притом, с вашего позволения, я прожила эти восьмнадцать месяцов в джентльменском доме, и глазам моим открылись разнообразные пункты для некоторых интересных сравнений... Ну, что касается до вашей прелестной невесты, Амелия, нечего и говорить, будет драгоценным перлом для всякого общества, какое бы оно ни было; но этот народ в Сити... право, странный народ, хотя, разумеется, вы собственно никак не подходите под этот разряд. Вот и мистер Джой... кстати, как он поживает, этот чудодейственный мистер Джозеф?

- Но в прошлом году, если не ошибаюсь, чудодейственный мистер Джозеф пользовался некоторою благосклонностью со стороны мисс Шарп.

- Право? Ах, как это деликатно с вашей стороны, милостивый государь! Очень хорошо, я буду откровенна: мое сердце, как видите, совсем не изныло в продолжение этих восьмнадцати месяцов; однакожь, если бы чудодействешый джентльмен предложил мне в свое время что-нибудь в роде вопроса, который я теперь читаю в ваших выразительных глазах, то я не сказала бы тогда - нет.

Осборн молчал; но в глазах его без труда можно было прочесть следующий ответ:

- Нечего сказать, разодолжила бы ты нас!

- Вы были бы тогда моим свояком, а это, вы сами знаете, высока ячест для всякой девицы. Как же иначе? Быть свояченицей Джорджа Осборна, британского дворянина, сына Джона Осборна, который по прямой линии происходил... как звали вашего дедушку, мистер Осборн? Что жь вы сердитесь? Вам; конечно, не исправить родословной вашего деда, и я, для удовольствия вашего, готова повторить еще, что в ту пору вышла бы с охотой за мистера Джоя Седли. Чего хотите вы от бедной девушки, лишонной средств к самостоятельному положению в общественном быту? Теперь вы знаете всю мою тайну. Я с вами совершенно откровенна, а вы, милостивый государь, если взять в расчет все обстоятельства этого дела, представляете для меня образчик одного из самых учтивых кавалеров, каких только можно отыскать в Сити; Амелия - мистер Осборн и я говорим о твоем бедном брате, Джозефе; скажи, пожалуйста, как он поживает?

Таким образом, Джордж Осборн доведен был до крайней степени расстроиства. Тут, как и водится, совсем не было правды на стороне Ребекки; но она искусно лавировала каждой фразой, и Джордж Осборн почувствовал, сам не зная как, что он виноват кругом. Две-три лишних минуты на этом месте, и он, нет сомнения, разыграл бы отчаянного дурака в глазах своей невесты. Для избежания такой опасности, он отступил, и должно сознаться, отступил с большим стыдом.

Но несмотря на такое решительное поражение, Джордж Осборн был далек от низкой мысли заводить какую-нибудь сплетню насчет беззащитной леди; это, однакожь, не помешало ему на другой день сообщить, по доверенности, Родону Кроли несколько весьма интересных замечаний относительно характера мисс Ребекки, и он объявил, на первый случай, что это прехитрая девчонка, преопасная, преотчаянная и так далее, все в этом роде. Родон Кроли смеялся от души, но соглашался решительно с каждым словом, и менее чем через двадцать четыре часа Ребекка знала уже в совершенстве сущность всех этих замечаний, окончательно обрисовавших перед нею истинный характер мистера Осборна. Под влиянием женского инстинкта, Ребекка благовременно разгадала, что Джордж, и только Джордж один, расстроил её первые успехи в жизни, и она ценила его, как он этого мог заслуживать своими поступками.

Купив лошадь у Родона и проиграв ему около двадцати гиней на бильярде, Джордж Осборн, после сытного обеда в модном трактире, сказал ему за бутылкою вина:

- Я, ведь, хочу только из дружбы предостеречь вас, и больше ничего. Поверьте, Родон, я знаю женщин, и мой советы могут для вас пригорться.

- Очень вам благодарен, любезнейший, сказал Родон; бросая на своего приятеля какой-то странный взгляд: вы, сколько я вижу, знаток во всех этих вещах.

В тот же вечер Джордж Осборн, хвастая своей дружбой с гвардейским капитаном, расказал Амелии со всеми подробностями, как он присоветовал ему держать ухо востро против хитростей опасной кокетки.

- Против кого? вскричала Амелия.

- Против этой приятельницы вашей, гувернантки. Чему вы удивляетесь?

- Ах, Джордж, что ты наделал, что ты наделал? сказала она, всплеснув руками.

Дело в том, что её женские глаза, изощренные любовью, измерили в одну минуту глубочайшую тайну, которая до сих пор оставалась недроницаемою загадкой для мисс Кроли, для бедной девственнницы Бриггс; и более всего, для глупых глаз этого щедушного красавчика, Осборна.

Когда Ребекка в передней комнате покрывала свою подругу шалью, и когда оне удосужились на несколько минут вступить в заветную беседу, прелесть и очарование женской жизни, Амелия, подойдя к Ребекке; взяла ее за обе маленькие ручки, и сказала:

- Ребекка, я все вижу.

Ребекка поцаловала ее.

И ни слова больше молодые девицы не произнесли между собой относительно этой заветной тайны; но судьба через несколько времени сама потрудилась приподнять таинственную завесу.

-

Вскоре после всех этих событий, когда мисс Ребекка Шарп продолжала еще гостить под изящной кровлей своей покровительницы, на Большой Гигантской улице появился один лишний флаг между множеством других, которые обыкновенно украшают этот печальный квартал. То был чорный траурный флаг над великолепным домом сэра Питта Кроли, который, однакожь, наслаждался благодатным здоровьем на "Королевиной усадьбе". Этот же самый флаг, за несколько лет, служил погребальным комплиментом для старушки-матери сэра Питта, вдовствующей леди Кроли. По истечении известного срока, его сняли с джентльменской кровли, и он забытым лежал в одной из отдаленных кладовых в чертоге сэра Питта. Теперь его вспомниди и вывесили заботливой рукой в честь бедной Розы Досон, переселившейся на вечный покой из сей юдоли плача и скорбей. Сэр Питт овдовел в другой раз. Гербы на щите флага не были фамильными гербами самой Розы Досон; но надпись - "Resurgam" под Голубем и Змеем, достаточно свидетельствовали о глубоком уважении, которое надлежало питать к покойной супруге сэра Питта Кроли. Голубь, Змей и "Resurgam"... есть о чем призадуматься, милостивые государи.

Мистер Кроли в последнее время постоянно бодрствовал при постели своей страждущей мачихи. Она оставила сей мир; напутствуемая и услаждаемая всеми утешениями, какие только он мог придумать для неё в эти роковые минуты. Уже давно только он один служил для неё отрадным путеводителем на распутиях жизни, и дружество его укрепляло некоторым образом эту слабую, одинокую душу. Ея сердце исчахло гораздо прежде её бренного тела; она променяла порывы нежных чувств на титул миледи Кроли, и продала себя в невесты сэру Питту. Дочери и матери устроивают каждый день торговые спекуляции в этом роде на базаре житейской суеты.

Сэр Питт не был лично свидетелем кончины своей супруги. Он проживал в столице по своим безчисленным делам, и деятельно вел переговоры с своими адвокатами по случаю последней тяжбы. При всем том, он удосуживался заезжать на Парк-Лен, и въдобавок отсылал к Ребекке одно письмо за другим, упрашивая ее, умоляя, и даже иной раз настоятельно приказывая ей возвратиться на "Королевину усадьбу" к горемычным малюткам, которые в ту пору, по случаю болезни своей матери, были решительно без всякого надзора. Но мисс Кроли и слышать не хотела о её отъезде. Не было львицы в целом Лондоне легкомысленнее мисс Кроли, и хотя обыкновенно ей надоедало чрезвычайно скоро общество её наперсниц, прогоняемых без всякой церемонии со двора при первом капризе, который иногда происходил от неправильного пищеварения или нервов, однакожь вообще кратковременная её привязанность обнаруживалась в колоссальных размерах, и теперь она с отчаянным упорством удерживала при себе мисс Ребекку Шарп.

Никак нельзя сказать, чтоб прискорбное известие о смерти леди Кроли произвело слишком сильное потрясение в обществе мисс Матильды Кроли. Возникли, по этому цоводу, разные недоумения и толки, получившие джентльменский характер, вполне приличный обитателям Парк-Лена.

- Выходит, стало-быть, что гостей у меня не будет по крайней мере недель шесть... как это скучно! сказала мисс Кроли, наморщив свое старое чело; и потом прибавив энергическим тоном: брат мой, надеюсь, воздержится от глупости жениться в третий раз: это бы значило поступить наперекор всяким приличиям нашего круга.

- Как-будто он смотрит на приличия! заметил Родон Кроли: я знаю только то, что мой старший братец сойдет с ума, или просто, свернет себе шею после этой третьей свадьбы.

Ребекка не сказала ничего. Весть о фамильном несчастьи, сверх всякого ожидания, погрузила ее в глубочайшую думу. Она оставила гостиную прежде, чем Родон окончил свой визит; случайно они встретились в первом этаже, когда капитан уходил домой, и между ними происходила таинственная беседа.

Поутру на другой день Ребекка глазела из окна на шумную толпу, а мисс Кроли, полулежа на бархатной софе, упивалась чтением раздирательного романа сантиментальной школы. Вдруг Ребекка закричала:

- Сэр Питт, madame, сэр Питт!

И вслед затем у подъезда раздался громкий стук кареты баронета.

- Не могу его видеть, моя милая, не хочу его видеть. Пусть Баульс скажет, что меня нет дома; или, всего лучше, ступайте сами в корридор, и скажите, что я больна, никого не принимаю. В самом деле, мои нервы не могут перенести этого свидания, заключила мисс Кроли, принимаясь опять за свой роман.

- Мисс Кроли не может вас видеть сэр, её нервы растроены, проговорила Ребекка, выбегая на встречу к сэру Питту, который уже взбирался на лестничные ступени.

- Тем лучше, Бекки, сказал сэр Питт, я хочу видеть собственно вас, мисс Бекки. Пойдемте со мной на пару слов.

И они вошли в пустую залу первого этажа. Баронет скинул свой чорные перчатки и положил на стол свою шляпу, обернутую крепом.

- Вы должны ехать со мной, мисс, на "Королевину усадьбу", начал сэр Питт с какою-то неооыкновенною торжественностию, обличавшею восторженное состояние его духа.

Он остановился на минуту, выжидая решительного ответа. Его глаза засверкали странным блеском и сосредоточились на фигуре молодой девицы. Ребекка затрепетала почти вслух.

- Я надеюсь, сэр, исполнить свой долг, как-скоро сестрице вашей будет лучше, сказала мисс Шарп нерешительным и весьма нетвердым тоном, - при первой возможности, сэр, я возвращусь к вашим милым малюткам.

- Вы то же самое говорили три месяца назад, мисс Бекки, возразил сэр Питт, и между тем с отчаянным упрямством продолжаете вешаться на шею моей взбалмошной сестрице. Какая вам нужда, смею сказать, до этой причудливой старухи? Она бросит вас как старый, изношенный башмак, если только в чем-нибудь вы не угодите её капризам. Но для меня, Бекки, вы будете нужны всегда, - слышите ли? всегда. Я еду теперь на похороны. Хотите-ли вы занять место в моей карете? Да или нет?

- Я не смею... не думаю... едва-ли прилично, сэр, молодой девушке... быть одной... с вами, сэр, говорила Бекки, очевидно встревоженная настоятельными требованиями баронета.

- Но я повторяю, вы нужны мне, сказал сэр Питт, ударяя кулаком по столу, я не могу обойдтись без вас, мисс Бекки. Этого я не видел прежде; но теперь, когда вы умчались из "усадьбы", это для меня яснее солнца. Мой дом готов без вас перевернуться вверх дном. В хозяйстве опущенья, недочоты, перечоты, сущий, так-сказать, сумбур, мисс Шарп. Вы должны воротиться. Вам непременно следует воротиться. О, Бекки, милая Бекки, воротитесь на "Королевину усадьбу"!

- Зачем же я так понадобилась, сэр?

- Затем, чтоб быть моей женою, миледи Кроли, если вам угодно, сказал баронет, ухватившись за свою траурную шляпу, - довольны ли вы этим? Воротитесь и будьте моей женой; вы к этому очень способны. Вы лучше и дороже для меня всякой гордой леди. У вас в одном мизинчике в тысячу раз больше мозга, чем в головах всех этих женщин. Хотите ли воротиться на "Королевиму усадьбу"? Да или нет?

- О, сэр Питт! воскликнула Ребекка.

- Скажите да, милая Бекки, продолжал сэр Питт: я старик, это правда; но меня хватит еще лет на двадцать слишком. Я могу сделать вась счастливой, и будете распоряжаться по собственной воле, чем и как угодно. Перед смертью я устрою как нельзя лучше вашу судьбу, клянусь вам в этом. Даже перед свадьбой, если хотите, вдовий капитал будет для вас положен в багк. Говорите же - да или нет, посмотрите на меня!

И старик бросился перед нею на колени, страшно моргая своими впалыми глазами, Он был в эту минуту оригинален, как мифлогический Сатир.

Ребекка отпрянула назад и остолбенела. В продолжение всей этой истории, она, как мы видели, в совершенстве владела собой и ни разу не теряла присутствия духа; но теперь врожденное мужество, повидимому, отступилось от нея, и - мисс Ребекка Шарп заплакала самыми искреннними слезами, какие когда-либо выпадали из её глаз.

- О, сэр Питт! воскликнула она, о, сэр... я... я... я уже замужем!

ГЛАВА XV.

Мимолетный выступ таинственного супруга на сцену.

Читатели, снабженные от природы неистощимым запасом патетических порывов сильного чувства (с другими читателями мы не желаеме иметь дела), были, без малейшего сомнения, приведены в трогательное умиление поэтической картиной, которою мы имели счастие закончить последний акт нашей маленькой драмы. В самом деле, что может быть восхитительнее изображения Любви на коленях перед Красотой.

Но лишь-только роковое признание, относительно замужества, вырвалос из уст обожаемой Психеи, Купидон диким вепрем припрыгнул на ковре и быстро выпрямился во весь рост, произнося громогласные восклицания, которые поразили ужасом и страхом бедную Психею.

- Замужем! Вы шутите! заголосил баронет после первых взрывов бешенства и отчаянного изумления. Вы издеваетесь надо мною, Бекки, какой дурак захочет жениться на девушке, у которой нет ни пенни за душой?

- О, да, замужем я, сэр Питт, замужем! голосила несчастная Ребекка; заливаясь потоком слез.

Ея голос взволновался, руки задрожали, грудь заколыхалась, колени подкосились, глаза подернулись туманом, и, готовая упасть в обморок, она грациозно прислонилась к камину, представляя из себя прелестнейшую фигуру душевной грусти, способную разжалобить и растопить самое чугунное сердце.

- О, сэр Питт, добрый, великодушнейший, милый сэр Питт! Думаете ли вы, что я неблагодарна за все ваши благодеяния и ласки? О, я чувствую, глубоко чувствую все, что вы сделали для бедной сироты, и только одно ваше великодушие могло вырвать из моей груди эту ужасную тайну.

- А разве мне легче от этого-то великодушие, чорт бы его побрал? заревел сэр Питт. За кого же вы изволили выйдти, мисс Бекки? Кто ваш муж? Где он?

- Позвольте мне воротиться с вами, сэр, на "Королевину усадьбу"! Позвольте мне служить вам верой и правдой, как прежде, как всегда! О, не разлучайте меня с вашими прелестными осиротелыми малютками!

- Эхма! Так он бросил вас, этот шалопай, мисс Бекки? сказал баронет, начиная, как ему казалось, понимать сущность дела. Ну, Бекки, марш на "Королевину усадьбу", если вам угодно. Вы не будете есть даром чужую требуху. Мое дело сторона; я вам сделал предложение и получил отставку. Пеняйте на себя. Воротитесь гувернанткой, если хотите, это пожалуй, не сделает большой разницы.

Она протянула ему свою миньятюрную ручку, и расплакалась навзрыд, причем её густые локоны в поэтическом беспорядке рассыпались до её лицу и по мраморной полке камина, куда она преклонила свою горемычную голову. Сэр Питт умилился сердцем и душою.

-Так этот негодяй улизнул от вас... на другой день после свадьбы - э? говорил он; обнаруживая отвратительную попьггку на утешение беззащитной сироты. Ничего, Бекки, ничего, моя милая, будет дождь, будут и грибки. Я беру вас на свое попечение, Бекки.

- О сэр! если вам приятно пользоваться услугами вашей маленькой Ребекки, я с гордостью готова воротиться на "Королевину усадьбу", и принять под свое покровительство прелестных малюток. Поверьте, сердце мое переполняется невыразимым чувством благодарности, когда я думаю о том, что вы благоволили предложить мне сию минуту. Я немогу быть вашею женою, сэру, позвольте же мне быть... о, позвольте быть мне вашей дочерью!

Сказав это, Ребекка стала на колени в самой трагической позе, и взяв костистую чорную лапу сэра Питта в свой собственные ручки, белые как снег и мягкие как атлас, устремила на его лицо свой глаза с выражением чудно-изящного пафоса дочерней любви, как вдруг... вдруг дверь отворилась, и на сцену выступила мисс Кроли.

Мистрисс Фиркин и мисс Бриггс, которым пришлось случайно стоят у дверей, когда баронет и Ребекка вошли в залу, увидели, тоже совершенно случайным образом, через замочную скважину, как старик припал к ногам гувернантки, и услышали собственными ушами, как он великодушно предложил ей на вечные времена свою руку и сердце. И лишь-только произнес он свою вступительную речь, как мистрисс Фиркин и мисс Бриггс бросились со всех ног на лестничные ступени, взбежали наверх, перегоняя одна другую, ворвались в гостиную, где мисс Кроли читала французский роман, и мигом сообщили этой старушке оглушительную весть, что сэр Питт изволил стоять на коленях, делая формальное предложение гувернантке. Теперь, если вы примете на себя труд сделать математическую выкладку относительно времени для произнесения целиком упомянутой речи, и сообразите, сколько требовалось времени для того, чтобы взбежать на лестницу двум тяжеловесным дамам, и если притом возьмете в расчет, что озадаченная мисс Кроли не вдруг бросила свой интересный романчик, и не слишком скоро спустилась с лестницы в нижний этаж, то вы увидите сами, как точень этот расказ, и поймете, что мисс Кроли должна была появиться в зале в ту самую минуту, как Ребекка приняла свою патетически-скромную и, может-быть, несколько-унизительную позу.

- Это что? На коленях не джентльмен, а женщина! сказала мисс Кроли тоном величайшего презрения. Мне сказали, что это вы, сэр Питт, стояли на коленях: стань еще разок, и дай мне полюбоваться на тебя. Какая милая чета!

- Я считала своей обязанностью отблагодарить великодушного сэра Питта, вымолвила Ребекка, вставая на ноги, и отирая свои слезы, я сказала ему, что... что мне нельзя принять титул леди Кроли.

- Отказ! воскликнула мисс Кроли, отуманенная теперь гораздо более, чем прежде. Ему отказала!

- Да, мисс, отказала, продолжала Ребекка грустным и слезливым голосом.

- Верить ли мне своим ушам, сэр Питт? спросила оконтуженная старушка. И вы решительно ей делали declaration en forme?

- Решительно, отвечал лаконически баронет.

- И она отказала вам?

- Отказала, проговорил сэр Питт, ухмылясь при взгляде на свою сестру.

- Это, однакожь, сколько я вижу; не сокрушило вашего сердца, заметила мисс Кроли.

- Ни-ни, ни на йоту, отвечал баронет с такою холодностию и вместе добродушием, что мисс Кроли почти обезумела от неописанного изумления.

Старый джентльмен, богач и представитель известнейшей фамилии, становится на колени перед нищей гувернанткой, и потом смеется как осел, когда ему дали чистую втставку! Нищая гувернантка отказывается выйдти за баронета, у которого четыре тысячи фунтов стерлингов годового дохода! Нет, все эти вещи решительно превышали разумение мисс Кроли, и такой запутанной интриги она не находжла даже в своем любимом Пиго ле-Брёне, которого читала.

- Очень рада, братец, что тебе вздумалось, на старости лет, сыграть эту детскую шутку, сказала она, продолжая смотреть довольно дико на веселого баронета. Ведь это была шутка?

- Предиковинная! сказал сэр Питт. Кто бы мог подумать! И какой лисой она прикидывалась все это время! бормотал он про себя, осклабляясь от душевного удовольствия.

- Кто бы мог подумать... что? закричала разгневанная мисс Кроли, притопнув своей джентльменской ножкой. Ради Бога, мисс Шарп; не ужь то вы ожидаете, чтоб из-за вас развелся какой-нибудь принц; если вы находите, что титул миледи Кроли слишком мал для вас! Неужели наша фамилия не в состоянии удовлетворить вашим честолюбивым планам?

- Милостивая государыня, положение, в котором вы застали меня при входе в эту комнату, говорит красноречивее всего, уважаю ли я высокую чест, предложенную мне этим великодушным джентльменом, отвечала Ребекка с большим достоинством. Неужели вы думаете; что я женщина без сердца? Вы полюбили меня все, вы были добры и ласковы к бедной, бесприютной сироте, и разве я могу не чувствовать всех этих благодеяний? О, друзья мои, благодетели мои! Могу ли я не посвятить вам всех чувствований своего сердца, всех порывов и восторгов любви, чтобы сколько-нибудь заслужить ту лестную доверенность, которой вы удостоили меня? Или вы запретите мне; мисс Кроли, питать даже чувства благодарности в отношении к фамилии вашей? Но это было бы слишкомь... мое сердце так полно... полно...

И она упала в кресла с таким торжественным пафосом, что все присутствующия особы умилились душевно и сердечно при взгляде на эту неподдельную грусть, выражавшуюся во всех её чертах.

- Будете ли вы моей женой или нет; сказал разнеженный сэр Питт, я всегда говорил и буду говорить, что вы добрая девушка, а я - вам вечный друг и пекровитель.

С этими словами он взял свою траурную шляпу, и быстро вышол из дверей, к величайшему утешению и облегчению Ребекки, так-как теперь становилось совершенно очевидным, что мисс Кроли еще не открыла её тайны, и впереди она выигрывала потребное количество времени для необходимых соображений и расчетов.

Приставя батистовый платочек к своим заплаканным глазам, кивнув отрицательно на честную мисс Бриггс, которая хотела-было сопровождать ее наверх, Ребекка молча пошла в свою комнату, между тем как Бриггс и мисс Кроли, доведенная до крайней степени оглушительного изумления, остались потолковать между собою об этом удивительном событии, а мистрисс Фиркин, не менее взволнованная, унырнула тотчас же в кухонный комитет, намереваясь расказать о совершившемся чуде компании мужской и женской. Этого мало: действуя под влиянием живейших впечатлений, мистрисс Фиркин в тот же вечер отписала и отправила писмьмецо в пасторат на "Королевину усадьбу", извещая что "вот, дескать, так и так, был у нас на Парк-Лене сэр Питт, и предлагал свою руку мисс Шарп; но - непостижимые чудеса творятся на белом свете", и прочая.

В столовой еще раз мисс Кроли и титулярная её наперсница, мисс Бриггс, выражали друг перед другом свой мнения и догадки относительно непостижимого поведения Ребекки, отказавшейся от блистательного счастья, какое когда либо выпадало на женскую долю. Бриггс весьма благоразумно держалась собственно того предположения, что было, вероятно, в предшествующей судьбе Ребекки какое-нибудь непреодолимое препятствие, связавшее её волю, иначе, разумеется, ни одна благоразумная женщина не была бы в состояний отказаться от эксцентрического предложения сэра Питта.

- Вы бы, я думаю, не дали и договорить сэру Питту; не правда-ли; Бриггс? сказала мисс Кроли ласково-шутливым тоном.

- Еще бы! Упустить случай сделаться сестрицой мисс Кроли! Разве я с ума сошла?

- Ну, и то сказать, Бекки могла бы с достоинством и честью принять и поддержать титул миледи Кроли, заметила мисс Кроли, умиротворенная отказом молодой девицы. Должно заметить, что она отличалась редким великодушием, как-скоро не требовали от неё какой-нибудь жертвы. Ребекка - преумная девушка, и в одном её пальчике гораздо больше мозга, нем во всей вашей голове, бедняжечка мисс Бриггс. Ея манеры облагородились и сделались изящными с той поры, как я взяла ее под свой непосредственный надзор. Она из породы Монморанси, Бриггс, а кровь что-нибудь да значит, хотя я собственно ненавижу фамильное тщеславие в этом роде. Я убеждена, что между всеми этими манерными и глупыми кокетками Гемпширского Графства, Ребекка была бы более на своем месте, чем эта несчастная дочь торговца.

- Ваша правда, сударыня; только и думаю с своей стороны, что у мисс Ребекки... знаете... может-быть давнишняя пассия.....

- Я так и думала: у вас вечно на уме какой-нибудь tendre ami, голубок с розовыми щочками, сказала мисс Кроли: эти горемычные создания не переделываются ни временем, ни местом, ни окончательною переменою обстоятельств. Вы сами некогда, моя милая, пылали нежнейшей страстью к какому-то учителю чистомарания; не плачьте, Бриггс: кчему тут слезы, когда его больше нет на свете? весьма немудрено, что и эта бедняжка Бекки привязала свое сантиментальное сердечко к какому-нибудь конторищку за прилавком в модном магазвне. Все может случиться от вашей глупой сестры!

- Бедняжечка! воскликнула мисс Бриггс.

Воображение перенесло эту деву за двадцать четыре года назад, и живо нарисовало перед её умственным взором молодого чахоточного учителя каллиграфии, от которого до сих пор хранилось в её шкатулке густой локон золотых волос в серебряном медальйоне и связка писем, весьма замечатeльныx по превосходнейшему почерку кудреватого фасона.

- Бедная сиротинка! повторила еще мисс Бриггс с глубочайшим вздохом.

Еще раз она превратилась в розо-ланитую девицу восемнадцати дет, и фантазия завела ее в скромную хижину, где некогда, перелистывая ученические тетради, они вместе прислушивались в унылым звукам фортепьяно.

- После такого поведения со стороны Ребекки, сказала мисс Кроли с большим одушевлением: фамилия наша обязана для неё сделать что-нибуд. Постарайтесь розыскать, мисс Бриггс, кто этот счастливый голубок. Я могу доставить ему практику, заказать свой портрет на первый случай; или, смотря по обстоятельствам, могу рекомендовать его ректору оксфордского университета. Ребекке мы дадам приданое, и устроим чудесную свадьбу на Парк-Лене. Вы, Бриггс, будете невестиной подругой, и займетесь приготовлением праздничного обеда.

Такие планы несказанно обрадовали мисс Бриггс, и она даже побожилась, что не было в целом мире создания великодушнее и добрее мисс Кроли. Затем, она побежала в комнату Ребекки, и старалась утешить ее своей болтовней, распрашивая в тоже время обо всех подробностях предложения и отказа, пробудившего великодушные намерения в сердце мисс Кроли.

- Все к-лучшему, мой друг, сказала она под конец своей умилительной речи. Свет божий уж решительно так устроен, что мы никогда не можем знать, где что найдем, и где что потеряем.

- О, да, мисс Бриггс, никогда, никогда! воскликнула патетически мисс Ребекка.

- Теперь скажите, мой ангел, кто этот счастливый молодой человек, овладевший вашим сердцем?

Но Ребекка, отвечавшая на все вопросы с почтительною нежностью, сказала теперь, что этл глубочайшая тайна её души. Впрочем, мы почти уверены, что ключ к этой тайне был бы отыскан, еслиб мисс Бриггс осталась минутой подольше в комнате Ребекки; но на беду, среди этой одушевленной беседы явилась сюда сама мисс Кроли, делая таким образом неслыханную честь покровительствуемой девице. Дело в том, что нетерпение обуяло теперь взволнованные чувства доброй старушит; и она не могла выждать спокойно медленных операций своей посланницы: вот почему она явилась персонально в комнату Ребекки, и немедленно приказала выйдти своей титуляргой компаньйонке.

Собственные её операции начались тем, что она вполне одобрила поведение Ребекки, и попросила расказать ей все подробности оригинального свидания, не упуская из вида загадочных обстоятельств, которые, без сомнения, должны были предшествовать этому изумительному предложению сэра Питта.

Ребекка отвечала, что с некоторого времени ей дейетвительно нельзя было не заметить решительного предпочтения со стороны сэра Питта, потому-что великодушный джентльмен имел похвальное обыкновение выражаться напрямик, ничем не затемняя своих чувств и мыслей.

- Но, продолжала Ребекка: - не говоря об особенных причинах, которыми в настоящее время я не смею беспокоить вас, мисс Кроли, возраст сэра Питта, его положение в свете и привычки делают, в моих глазах, подобный брак совершенно невозможным. Да и может ли женщина, с некоторым уважением к себе самой и к приличиям света, выслушивать хладнокровно declaration en forme в такую минуту, когда еще не успели похоронить покойную супругу жениха.

- Глупости, моя милая, вы бы никогда не отказали сэру Питту, еслиб не было других, более существенных препятствий, сказала мисс Кроли, разом приступая к делу. Раскажите мне эти особенные причины. Я хочу знать, что это за особенные причины. Кто-нибудь перешол дорогу моему брату; кто этот счастливый соперник, властитель вашего сердца?

Ребекка потупила глазки и призналась, что сердце её навеки отдано другому.

- Вы угадали, mademoiselle, пролепетала она робким и чрезвычайно нежным тоном. Но вам ли, мисс Кроли, удивляться, что бедная девушка осмелилась питать в своей душе привязанность к молодому человеку? Я никогда не слыхала, что бедность может нас защищать от влияния нежных чувств. О, еслиб это было возможно!..

- Бедное дитя мое! воскликнула мисс Кроли, всегда готовая разнежиться, при первом удобном случае, стало быть он не разделяет вашей страсти - а? Мы тоскуем в тихомолку, и тайна крушит наше сердце, так-ли? Скажите мне все, все, и дайте мне утешить мою бедную малютку!

- О, еслиб вы могли рассеять тоску этого истомленного сердца! сказала Ребекка, заливаясь горькими слезами. Да, мисс, утешение для меня слиишком, слишком необходимо!

И она приютила свою голову на-плече мисс Кроли, и зарыдала так жалобно, так наивно и с таким умилительно-раздирательным эффектом, что старушка, проникнутая невольным чувством симпатии, обняла ее почти с материнскою нежностью. Затем, выражая свою ласку и движениями, и словами, она принялась разглаживать её локоны, и произнесла торжественную клятву, что любит ее как собственную дочь, для которой готова сделать все на свете.

- Теперь, мой ангел, кто же этот друг твоего сердца? не братец-ли мисс Седли? Кажется, вы что-то говорили о нем. Я приглашу его, моя милая. Мы устроим это дело: будь спокойна.

- Не распрашивайте меня об этом предмете, отвечала Ребекка. Скоро вы узнаете все, непременно узнаете. Добрая мисс Кроли, милый друг мой, смею ли я называть вас этим именем.

- Всегда называй, дитя мое, сказала старушка, цалуя ее в лоб.

- Я слишком несчастна, но теперь ничего не могу сказать вам, милая мисс Кроли, потому-что тайна, которую храню я в своем сердце, зависит не от меня одной, продолжала рыдающая Ребекка. Но, о! люибите меня всегда... обещайте, что вы будете любить меня всегда.

И среди взаимных слез, вымаливаемое обещание еще раз скреплено было торжественною клятвой, так-как чувства молодой женщины отразились в груди старухи электрическими ударами симпатии. Еще несколько минут усладительной беседы, и мисс Кроли оставила свою малютку-protegee, напутствуя ее материнескими благословениями, и удивляясь ей, как милому, безхитростному, нежному, непостижимому созданию, рожденному для украшения человеческих обществ.

Оставленная наедине в своей комнате, юная героиня могла теперь привольно рассуждать о чудных и внезапных событиях этого дня, о том, что было и о том, что могло бы быть. На какой же пункт, думаете вы, устремлены были мысли и чувства мисс - нет, просим извинить - мистрисс Ребекки? Если, за несколько страниц повыше, автор этой незатейливой истории присвоил себе привиллегию заглянуть тайком в спальню мисс Амелии Седли, и пересмотреть, с дерзостью романиста, заветные скрижали её невинного сердца, то почему, на основании такого же права, он не может объявить себя поверенным Ребекки, властителем её тайн, и хранителем печати от её сердечных помышлений?

Итак - просим прислушать. Во первых, мистрисс Ребекка дала полный простор искренним и трогательным сожалениям относительно того, что судьба, так-сказать, сама навязывалась к ней с своим счастьем, и однакожь, по воле той же судьбы, она должна была уклониться от предложенного счастья. Всякая живая и благоустроенная душа, я уверен, найдет очень естественным такое движение мысли в моей героине. Неужели добрая мать не решится пособолезновать о бесприданной девственнице, принужденной выпустить из рук целые четыре тысячи фунтов годового дохода? Какая благовоспитанная леди на всем базаре житейской суеты не будет проникнута сокрушнием сердечным при взгляде на умную, достойнейшую девушку, которой, как нарочно, делают почетное, выгодное, блистательное предложение в ту самую минуту, когда нет более никаких средств воспользоваться им? Ведь это то же самое, что стоять в воде по горло и умирать от томительной жажды. Право, милостивые государыни, я уверен, что несчастье приятельницы моей, Бекки, заслуживает вашего соболезнования и нежнейшей симпатии.

Раз, помнится, мне случилось быть на базаре вечерней порой. Это, что называется, было подторжье, или, если угодно, une soiree intime. В числе гостей я заметил и давнишнюю свою знакомку, старушку мисс Тоди, любившую до страсти все возможные подторжья. Это бы еще ничего; но вот где запятая: старушка мисс Тоди, к великому моему изумлению, принялась в этот вечер ухаживать изо всей мочи за маленькой мистрисс Брифлесс, женой адвоката, которая, спора нет, происходила от честных и благородных родителей, но зато была до крайности бедна, как все мы это знали.

"Что за притча? подумал я во глубине своей собственной души, чем объяснить эту нежную предупредительность со стороны мисс Тоди? Неужъто господин Брифлесс получил должность прокурора, или супруга его разбогатела от неожиданного наследства?" К счастию, мисс Тоди сама потрудилась объяснить все дело с таким простосердечием, которое составляет прекраснейшую черту в её нравственной натуре.

- Вы, может-быть, не знаете, сказала она, что мистрисс Брифлесс приходится внучкой сэру Джону Редганду!

- Нет, сударыня, очень знаю, перебил я, совершенно не понимая, к чему поведет этот вступительный вопрос.

- Ну, так вот изволите видеть, продолжала добродушная старушка, - сэр Джон опасно болен в Чельтнеме, и доктора предсказывают ему смерть через полгода. Папенька мистрисс Брифлесс заступит его место, и стало-быть... вы понимаете?... она будет дочерью баронета.

И мисс Тоди пригласила к себе на обед будущую дочку баронета с её супругом и детьми.

Чтожь? Если одна только перепектива, сомнительная, отдаленная и тусклая перспектива сделаться баронскою дочерью может доставить известной особе весьма лестные и завидные почести в этом мире; то уж, конечно, мы можем и должны уважать тоскливое состояние духа в молодой женщине, которая выпустила из рук блистательный титул супруги баронета.

И, право, кто бы мог подумать, что леди Кроли умрет так скоро? рассуждала Ребекка, тоскуя о своем горе. Она принадлежала к разряду тех слабонервных женщин, которые чахнут иной раз лет двадцать сряду... И была бы я миледи Кроли! И водила бы я за нос этого старикашку, который не осмелился бы при мне иметь своей воли? Ох, как бы я отблагодарила эту мистрисс Бьют за её покровительственный тон, и этого ханжу, мистера Питта, за его нестерпимое чванство и снисхождение ко мне! Я омеблировала бы вновь городской дом сэра Питта, и могла бы, по произволу, украсить его изящными произведениями живописи и ваяния. У меня была бы превосходная карета в Лондоне, и абонированная ложа в Оперном Театре, а в будущую зиму меня бы, разумеется, и представили... известно куда. Все это могло бы быть, но теперь все вокруг меня - мрак, сомнение и тайна.

- Но, что прошло, того воротить нельзя. Кчему бесполезно предаваться жалобам и тщетной грусти? Прочь, прочь несбыточные химеры!

И Ребекка, с удивительной энергией и твердостью духа обратила все свое внимание на будущую судьбу, которая, так или иначе, могла в известной степени зависеть от её собственных соображений и расчетов. Она обозрела свое положение и принялась твердою рукою взвешивать свой опасения, надежды, вероятные удачи и успехи.

Во первых, она замужем: это великое дело. Сэр Питт знал это. Ее застигли в расплох, и тайна едва не вырвалась из её груди. Однакожь, рано или поздно, надобно открыть ее... что мешает открыть ее теперь? Ужь за-одно бы: семь бед один ответ. Джентльмен, изъявивший доброе желание жениться на ней сам, будет по крайней мере молчать, когда узнает, кто настоящий её муж. Но как мисс Кроли примет эту весть? вот задача. Ребекка погрузилась в глубокое раздумье; но тут припомнила она все, что говорила мисс Кроли, припомнила великодушные мнения старушки, романтические наклонности, привязанность её к племяннику и несомненную любовь к ней самой.

- В самом деле, мисс Кроли обожает Родона, думала Ребекка. Она прощает ему все. А сколько раз говорила она, что без меня она пропала бы со скуки! Это не безделица. Ну, как-скоро дойдет дело до формального объяснения, будут, разумеется, истерические принадки, сцена, большая сеора, и потом - торжественное примирение. Во всяком случае, отсрочкой не выиграешь теперь ничего, Зачем медлить? Жребий брошен, и ныньче или завтра, следствия решительно одни и те же.

Остановившись на этой мысли, молодая героиня обдумывала еще, каким образом приступить к решительному шагу: идти ли на встречу предстоявшей буре, или скрыться и обождать, пока пройдут её первые порывы. Под влиянием этой думы она взяла перо и начертала следующее письмо:

"Милый друг!

"Великий кризис, о котором мы так часто. рассуждали, наступил. Моя тайна известна вполовину и, перебирая в своей голове одну мысль за другою, я убедилась окончательно, что теперь, именно теперь, пришло время открыт весь этот секрет... Сегодня поутру я имела счастие видеть сэра Питта лицом к лицу, и он сделал мне... что бы ты думал?... декларацию по всей форме. Подумай об этом!..

"Бедная моя головушка! Я могла бы быть леди Кроли. Как бы перебесилась мистрисс Бьют, да и прелестная ma tante, если бы я поверсталась с нею в этих изящных салонах! Тогда была бы я чьей-нибудь маменькой, между тем как теперь... о, я трепещу, трепещу когда думаю, что дело идет к окончательной развязке и нам надобно открыться во всем, во всем.

"Сэр Питт знает; что я замужем, но неподзоревая кто мой муж, еще не очень рассердился на меня; но ma tante решительно сердита, что я отказала сэру Питту. Впрочем, она воплощенная снисходительность и доброта. Мисс Кроли выразилась откровенно и великодушно, что я могла бы осчастливить её братца в качестве миледи Кроли, и поклялась торжественно, что будет питать всегда материнскую любовь к вашей маленькой Ребекке.

"Что жь такое? Легко станется, что весть о нашей женитьбе произведет на время некоторое потрясение в её слабых нервах; но можем ли мы бояться чего-нибудь, кроме её минутного гнева? Думаю, что нет: я даже уверена в этом. Она просто обожает вас, о, негодный, ничего не значущий повеса! - до такой степени, что готова простить вам всякую дурь... Ну, а после тебя (это ужь не подлежит ни малейшему сомнению) первое место в её сердце принадлежит вашей покорнейшей слуге, и без меня, мисс Кроли, смею сказат, бый бы прежалкое создание. Милый! внутренний голос говорит мне, что судьба готовит нам блистательную победу. Ты возьмешь отставку, бросишь эту проклятую игру, ненавистный бильйярд, остепенишься и будешь, одним словом, bon gareon. Мы заживем на Парк-Лене, и великодушная тётушка оставит нам все свой деньги.

"Завтра в три часа я пойду гулять в обыкновенное место. Если мисс Бриггс навяжется со мной, ты должен непременно прийдти к обеду и принести свой ответ, который можешь положить в третий том "Бесед Портея". Во всяком случае, жду тебя с нетерпением.

"Твоя Ребекка."

На конверте стоял адресс:

"Мисс Элизе Стайльс,

"подле Рыцарского моста, дом седельщика Барнета."

Мисс Элиза Стайльс, говорила Ребекка, была её пансионская подруга, с которой в последнее время она вела деятельную переписку. Мы, однако, никак не думаем, чтобы у мисс Элизы Стайльс были медные шпоры и молодецкие усы огромного размера. Читатель догадался, что это, собственно говоря, был капитан Родон Кроли.

ГЛАВА XVI.

Письмецо на булавочной подушечке.

Как они женились, вопрос второстепенный и вовсе неинтересный для моих снисходительных читательниц. Что, смею сказать, молодому человеку, состоявшему на действительной службе, и молодой совершеннолетней девице, что могло им помешать купить себе позволение в известной конторе и обвенчаться в какой-нибудь отдаленной церкви? Кому не известно, что если женщина чего-нибудь захочет, тл в её мозгу немедленно родится и созреет самый лучший план для приведения к исполненю своей воли?

Я полагаю, что в один прекрасный день, когда мисс Шарп вышла со двора, чтобы провести утренние часы на Россель-Сквере с своей милой подругой, мисс Амелией Седли, в это самое время, молодая особа, похожая на Ребекку как две капли воды, всходила на паперть приходской церкви в обществе джентльмена с нафабренными усами, и потом, через четверть часа, этот же джентльмен яроводил свою спутницу назад до извощичьей кареты, стоявшей подле ограды. Словом сказать, свадьба началась и кончилась весьма благополучно, без всякой пышности и блеска.

Я думаю также, с своей стороны, что женитьба мистера Родона была в его жизни одним из благороднейших деяний, с какими только мы можем встретиться на поприще его дальнейших похождений. Никто не станет утверждать, что для мужчины стыдно быть в плену у хорошенькой девушки, и я решительно уверен, что женщины будут иметь самое высокое мнение о Родоне Кроли, как-скоро узнают, что этот Геркулес действительно обожал маленькую Ребекку до такой степени, что даже посвятил ей все силы своего духа. Когда она пела, каждая нота дребезжала по фибрам его организма, и проникала в глубь его души. Как-скоро она говорила, он напрягал все мускулы своего мозга, и слушал ее с вниманием благоговейным. Если она была весела и остроумна, он ловил на-лету её шутки, и долго спустя, ни с того ни с сего, смеялся над ними среди улицы, к великому изумлению грума, сидевшего с ним рядом в тильбюри, или какого-нибудь товарища, который сопровождал его на гуляньи. Ея слова служили для него изречениями оракула, и каждое её движение запечатлевалось в его глазах необыкновенной грацией, доступной только для совершеинейшего создания в мире.

- Как она поет, как рисует! думал Родон Кроли. А с каким удивительным искуством она объезжала этого неукротимого коня на "Королевиной усадьбе!"

Однажды, в минуту откровенности, он сказал ей:

- Клянусь честью, Бекки, ты за пояс заткнешь самого ректора Кембриджского Университета, а уж насчет твоей храбрости... наше почтение! Я бы не задумался ни на минуту послать тебя с командою против корсаров!

Что тут удивительнаго? Разве мы не видим силошь да рядом, как честные Геркулесы этого подлунного мира заседают иной раз у передника новейшей Омфалы с веретеном или гребнем в руках?

Когда таким образом Бекки объявила, что великий кризис совершился и наступила пора держать ухо востро, Родон Кроли тотчас же стал под её знамена, и объявив готовность, по её команде, идти за нее в воду и огонь. Засунуть письмо в третий том Портея, надобности не оказалось. Ребекка легко отделалась от честной Бриггс, и, отправивишсь на прогулку одна, встретила на другой ден своего верного дружка в обыкновенном месте. Ночью в голове её организовались новые планы, и она сообщила их Родону. Он соглаеился во всем, в твердой уверенности, что все было прекрасно. Мисс Кроли, конечно, поворчит малую толику, побесится, и потом угомонится. Если бы Ребекке вздумалось предложить ему совершенно противоположный план, он согласился бы и тогда на все её затеи по той основательной причине, что Ребекка не может ошибаться.

- Ты, Бекки, умна и за себя, и за меня, сказал он, ты, я уверен, выручишь из западни самого чорта. Такой умной головы я еще не встречал ни разу, а ужь я ли не видал умных голов!

Выразив таким образом это простодушное confession de foi, влюбленный Геркулес поручил ей одной привести в исполнение все части обдуманного плана.

План был прост и ясен. Надлежало нанять уютную квариру для капитана и мистрисс Кроли в Бромптоне, или где-нибудь неподалеку от казарм, потому-что Ребекка решилась - убежать из Парк-Лена. Родон, как можете представить, был в восторге от этого решения; он сам, за несколько недель, умолял ее пуститься на такую же проделку, и теперь он пустился приискивать квартиру с бурным нетерпением влюбленного героя. Он согласился платить по дае гинеи в неделю с такою готовностью, что хозяйка тотчас же раскаялась, зачем она запросила так мало. Он заказал фортапьяно, и накуплл целую оранжерею цветов, со включением других вещиц, необходимых в хозяйстве. При покупке шалей, перчаток, шолковых чулков, французских золотых часов, браслетов и духов, он распоряжался как влюбленный рыцарь, бросая деньги щедрою рукою. Облегчив свою душу излиянием такой щедрости, он зашол в клуб и пообедал с нервозным аппетитом, расчисляя часы и минуты, когда наконец совершится это великое событие в его жизни.

Неожиданные происшествия предшествующего дня, чудное, непостижимое поведение Ребекки, отказавшейся от блистательного предложения, тайное несчастье, отяготевшее над ней, безмолвная грусть, с какой она переносила свою невзгоду: все это в высшей степени умилило и разнежило чувствительную душу мисс Кроли. Всякое событие в этом роде, свадьба, предложение, отказ волнует сильно и бурно женскую кровь и приводит в движение их истерические симпатии. Как наблюдатель человеческой природы, я регулярно посещаю георгиевскую кирку на Ганновер-Сквере, где обыкновенно, в известный сезон, совершаются джентльменские свадьбы, и наблюдения мои совершенно подтвердили составленную мною теорию относительно женского сердца. Скажу по совести, я ни разу не замечал, чтобы кто-нибудь из мужчин, составлявших свиту жениха, проливал здесь крупные или мелкие слезы; но женщины - совсем другая статья. Я видел между ними и таких, к которым совершаемая церемония не могла иметь ни малейших отношений и, однакожь, оне, группируясь подле новобрачных, хныкали, сопели, и даже иной раз оглашали воздух громкими рыданиями, как-будто им самим судьба подписывала приговор. Были в числе их не только прелестные создания в розовых шляпках, кандидатки супружеских степеней, но и почтенные старушки в париках или матери многочисленных семейств, окруженные дочерьми и сыновьями. Когда приятель мой, достолюбезный Джон Пимлико, венчался на прелестной леди Бельгревии Паркер, волнение чувств распространилось до такой степени, что даже маленькая сторожиха с морщинистым лицом рыдала неутешно. А зачем и почему? этого никто сказать не в состоянии, ни даже сама сторожиха.

И так, мисс Кроли и мисс Бриггс, после визита сэра Питта, утопали в океане самого роскошного сантиментализма. Ребекка сделалась для них предметом нежнейшей симпатии. За отсутствием титулярной компаньйонки, мисс Кроли утешала себя одним из самых чувствительных романчиков, какие только были в её библиотеке. Маленькая Шарп, с её тайной грустью, сделалась героиней этого дня.

Вечером Ребекка пела гораздо нежнее и разговаривала остроумнее, чем когда-либо слышали ее на Парк-Лене. Она, можно сказать, обвилась прелестной змейкой вокруг сердца мисс Кроли. Она говорила весело и шутливо о предложении сэра Питта, и смеялась над забавной фантазией старого джентльмена; но слезы ручьями струились из её глаз и сердце титулярной Бриггс страдало невыразимо, когда Ребекка проговорила, наконец, что единственный её жребий, единственный предмет её желаний - оставаться навсегда подле своей милой благодетельницы.

- Живи, душечка, сколько тебе угодно, живи, мой ангел, сказала старушка, цалуя свою нареченную дочку, я не расстанусь с тобой, можешь на это положиться. После того, что произошло в этих стенах. тебе нечего и думать о возвращении на "Королевину усадьбу". Мы живем тут втроем. Бриггс весьма часто делает визиты своим родственникам. Вы можете, Бриггс, приходить и уходить, когда угодно, но ты, мой ангел, будешь утешать своим присутствием слабую старушку.

Если бы Родон Кроли, вместо того чтобы пить кларет в модном клубе, был в эту минуту на Парк-Лене, юная чета смело могла бы припасть к стопам старой девственницы, и нет ни малейшего сомнения, мисс Кроли простила бы их в одно мгновение ока. Но судьба не позволила им воспользоваться таким прекрасным случаем, вероятно для того, чтобы автор этой истории мот беспрепятственно описывать многия чудесные приключения, которым бы вовсе не суждено было возникнуть на базаре житейской суеты, если бы Ребекка и Родон Кроли приютились навсегда под гостеприимным кровом тетушки Матильды Кроли.

Под командой мистрисс Фиркин, в паркленском доме состояла молодая женщина из Гемпшира, обязанная, между-прочим, каждое утро являться в комнату мисс Шарп с кружкою теплой водицы, которую сама Фиркин ни за что бы не согласилась подавать ненавистной гостье. У этой девицы, получившей первоначальное воспитание на "Королевиной усадьбе", был братец, служивший в полку капитана Кроли, и если сказать всю правду, ей не безъизвестны были некоторые таинственные распоряжения, имевшие тесную связь с историей нашей героини. Около этого времени, на три гинеи, полученные от Ребекки, она купила для собственного употребления жолтую шаль, пару зеленых башмаков и светло-голубую шляпку с красным пером, и если взять в расчет, что мисс Шарп отнюдь не любила сорить попустому свой собственные деньги, то окажется весьма вероятным, что Бетти Мартин была, так сказать, подкуплена за какия-нибудь услуги, имевшие серьёзный характер.

На другой день после визита и предложения сэра Питта; солнце взошло своим обычным чередом, и Бетти Мартин, тоже своим обычным чередом, постучалась, с кружкою в руках, в комнату гувернантки.

Не было ответа изнутри. Бетти постучалась опять. Не слыша никокого шороха и звука, служанка сама отворила дверь, и вошла потихоньку в спальню.

Маленькая белая канифасная постель была гладка, и подушки, нисколько не измятые, лежали в том-же стройном порядке, в какой накануне привела их заботливая рука самой мисс Бетти. Две небольшие картонки, перевязанные снурками, стояли в углу комнаты, а на рабочем столике перед окном, на булавочной подушечке, лежало запечатанное письмо, которое, вероятно; покоилось здесь всю ночь.

Бетти подошла к окну на цыпочках, притаила дыхание, как-будто опасаясь потревожить покой вещицы, лежавшей на разрисованной подушечке, оглянулась вокруг с чувством изумления и сердечной услады, взяла письмо, улыбнулась, повертела его в своих руках, и наконец, понесла его вниз, в комнату мисс Бриггс.

Желал бы я знать, однакожь, каким образом Бетти могла узнать, что письмо адресовано на имя мисс Бриггс? Она училась менее чем на медные деньги в деревенской школе, под руководством мистрисс Бьют Кроли, и рукописи были для неё столько же непонятны, как еврейский диалект.

- Ах, мисс Бриггс! закричала Бетти. О, мисс, беда в нашем доме! В комнате мисс Шарп никого нет: постель нетронута, и она убежала, и вот письмо к вам, мисс.

- Чт-о-о! воскликнула Бриггс, бросая свой гребень, отчего клочки седых волос весьма некрасиво заюлили на её голове. Похищение! Мисс Шарп убежала! Что это значит?

Выхватив бумагу из рук служанки, она мигом сломала красивую печать, и начала, как говорится, с жадностью пожирать содержание письма; адресованного к ней.

"Милая мисс Бриггс,

"Может ли бедная сиротка расчитывать на соболезнование и симпатию добрейшего сердца в мире, какое бьется в вашей благородной груди? О, я надеюсь, вы извините меня, мисс Бриггс. Со слезами, молитвами и благословениями я оставляю дом, где бесприютное создание обрело первый раз в своей жизни покровительство, любовь, беспримерную нежность. Несокрушимые обстоятельства увлекают меня из чертога моей благодетельницу. Я иду к своим обязанностям... к своему супругу. Да, я замужем. Супруг мой повелевает мне искать приюта в скромной хижине, нам принадлежащей...

"Милая, несравненная мисс Бриггс: нежное и деликатное сердце, без сомнения, внушит вам, как надобно сообщить эту весть моей безценной, обожаемой благодетельнице и другу. Скажите ей, что, оставляя свой пост, я проливала горькие слезы на её милую подушку - на ту самую подушку, к которой так часто прикасалась моя рука в часы бдения перед её болезненным ложем; о, с какою радостию я готова опять возвратиться на Парк-Лен, чтобы посвятить её услугам всю свою жизнь! Как трепещу я за ответ, который должен будет запечатлеть на век мою судьбу!...

"Когда сэр Питт благоволил мне предложить свою руку, великодушная мисс Кроли снисходительно выразила мнение, что я заслуживала этой чести. Да снизойдут на её главу благословения бедной сироты, сделавшейся достойною быть её сестрой! Я сказала сэру Питту, что я уже была женою. Даже он простил меня. Но дух мой упал; силы ослабели, сердце замерло в груди, и я не могла договорить, что мне нельзя было сделаться его женою потому собственно, что я уже была его дочерью! Я вручила свою судьбу добрейшему, великодушнейшему из мужчин: Родон, мисс Кроли, есть, в настоящее время, и мой Родон. По его повелению, я открываю теперь свои уста, и следую за ним в нашу скромную хижину с такою же готовностию, с какою он мог бы увлечь меня на тот край света.

"О, милый друг мой! употребите свое ходатайство перед нашей обожаемой тетушкой, столько снисходительной к слабостям близких ей особ: да простит она великодушно своего нежного племянника и бедную девушку, которая до сих пор наслаждалась беспримерною привязанностию в недрах благородного семейства. Упросите мисс Кроли принять своих детей. Слезы не позволяют мне более писать... Да будет благословение над милым домом, который я очтавляю.

"Совершенно преданная и вечно вам благодарная

"Ребекка Кроли."

Лишь только Бриггс прочитала до конца этот интересный и трогательный документ, возводивший ее опять на степень действительной компаньйонки при особе мисс Кроли, в комнату вошла мистрисс Фиркин.

- Приехала мистрисс Бьют Кроли, сказала она, задыхаясь от внутреннего волнения, из Гемпшира, в почтовой карете; позавтракать с дороги, сударыня: не угодно ли вам разливать чай?

И, к великому изумлению госпожи Фиркин, мисс Бриггс, в спальном капоте, с растрепанвыми клочками седых волос и с папильйотками на лбу, бросилась со всех ног к мистрисс Бьют Кроли, держа в руке письмо с оглушительною вестью.

- О, мистрисс Фиркин, какие страшные комисии у нас! заголосила Бетти Мартин, Мисс Шарп ушла, убежала с капитаном, и они поскакали венчаться в Гретна-Грин!

Нам было бы весьма приятно посвятить целую главу исключительному изображению чувствований мистрисс Фиркин, если бы внимание нашей джентльменской музы не было обращено на страсти особ гораздо высшего полета.

Дишь-только роковая весть о тайном браке оттрезвонилась на барабанчиках ушей мистрисс Бьют Кроли, отогревавшей, после ночного путешествия, свой продрогшие кости у камина, затопленного для неё в гостиной, она объявила энергическим и торжественным тоном, что сама судьба, некоторым образом, привела ее на Парк-Лен в такое время; когда всего нужнее её деятельная помощ для бедной мисс Кроли, подвергавшейся такому неожиданно-ужасному удару.

- Я, впрочем, совсем не удивляюсь этому скандалу, заметила мистрисс Бьют, чего ожидать от гувернантки и такого сорванца, как Родон Кроли? Сказать правду, я давно замечала гнусные хитрости Ребекки, да только какая мне нужда? Пусть себе, думаю, на свою шею: повадится кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить.

- Ваша правда, сударыня, истинная правда, отозвалась Фиркин.

- И что, скажите на милость, могло расположить сестрицу къьэтому долговязому болвану? Я, с своей стороны, всегда считала его пропащим человеком, способным на всякие низкие дела. В этом ужасном пассаже меня утешает по крайней мере то, что это, наконец, откроет глаза мисс Кроли относительно истинного характера её беспутного племянника; пусть она узнает, чего можно ожидать и надеяться от Родона Кроли. Ведь вот справедливо говорят: нет худа без добра.

Заключив эту сентенцию, мистрисс Бьют уселась, с большим комфортом, за круглый столик, где, на серебрянном подносе, приготовили для неё горячий чай со сливками и буттербротом. Так-как после бегства Ребекки опорожнилась уютная комнатка для приезжей гостьи, не имевшей теперь надобности нанимать особую квартиру, то мистрисс Бьют приказала немедленно перенести на Парк-Лен из конторы дилижансов свой чемодан и дорожные картонки.

Мисс Кроли, да будет это известно, не имела привычки выходить из своей комнаты ранее двенадцати часов: она пила свой шоколад в постели, между тем, как Ребекка читала ей утреннюю газету, или забавляла ее своей болтовней. В настоящем случае, нижний комитет решил единогласно, что деликатность требует щадить нежные чувства мисс Кроли и не объявлять ей ничего до тех пор, покамест она не появится в гостиной, и между тем послали служанку доложить, что мистрисс Бьют Кроли, приехавшая из Гемпшира в почтовой карете, свидетельствует ей свое глубокое почтение, и благополучно завтракает в обществе мисс Бриггс. Весть эта, неприятная во всякое другое врезмя, была теперь принята с очевидным удовольствием; мисс Кроли утешалась перспективой поболтать с своей золовкой относительно покойной леди Кроли и узнать, какие приготовления делает к ся похоронам неутешный муж, получивший отказ девушки, которая должна была заменить ему покойную жену.

Когда, наконец, старушка уселась в гостиной на своем обыкновенном месте и получила первоначальные приветствия от приезжей гостьи, сердобольные дамы решились, скрепя сердце, приступить к болезненной операции над чувствами мисс Кроли. Кто не удивлялся на свой пай необыкновенному искуству, с каким женщины приготовляют своих милых друзей к неприятным вестям? Не излагая еще сущности дела, приятельницы мисс Кроли приступили к ней с таким аппаратом туманных мистерий, что впечатлительная душа старушки заранее переполнилась сомнениями и тревогами самого мрачного свойлтва.

- Ах, милая, милая мисс Кроли, сказала мистрисс Бьют: тут нечему удивляться, что она отказала сэру Питту: ей нельзя было за него выйдти, потому-что... ах, я, право, не могу...

- Конечно, тут была причина, это я знаю и без вас, отвечала мисс Кроли: она полюбила кого-нибудь, вот и все тут. Я еще вчера. говорила об этом Бриггс.

- Полюбила кого-нибудь - легко сказать! воскликнула Бриггс с глубоким вздохом: нет, сударыня, она уже замужем.

- Так точно, замужем, подзвонила мистрисс Бьют.

И, всплеснув руками, оне устремили проницательные взоры на свою жертву, внутренно любуясь произведенным эффектом.

- Послать ее ко мне, как-скоро она выйдет из своей комнаты. Маленькая плутовка, как она смела не сказать мне об этом! проговорила взволнованная мисс Кроли.

- Нет, сударыня, слишком долго ждать... она не выйдеть... О, приготовьтесь, мисс Кроли! Она ушла надолго, скрылась, исчезла... убежала... простыл и след ея!..

- Ах; Боже мой, кто жь теперь будет готовить мой шоколад? Послать за нею, и пусть она возвратится на Парк-Лен. Я желаю, чтоб она непременно воротилась.

- Мисс, она убежала в полночь, сказала мистрисс Бьют.

- Сударыня, она оставила письмо ко мне, дополнила Бриггс: она вышла за...

- О, приготовьте ее, ради Бога! Не мучьте ее, милая мисс Бриггс.

- Говорите же, за кого она вышла? вскрикнула нервическая старуха грозно-повелительным тоном.

- За одного из ваших родственников, за...

- Но, ведь, она отказала сэру Питту, кричала жертва: говорите разом. Вы меня с ума сведете.

- О, мисс... несчастная... да приготовьте ее, мисс Бриггс... Она вышла за Родона Кроли.

- Как?! Ребекка! Гувернантка! Нуль! За моего племянника! Вон из моего дома, Бриггс, сплетница, идиотка, пустомеля... как ты смеешь?.. Вы были за-одно, Марта... ваш тут умысел... заставили его жениться... думаете, что теперь я не оставлю ему своих денет - вздор - вздор! визжала бедная старуха, разряжаясь истерическими сентенциями.

- Что я слышу, Боже мой, что я слышу? Я, Марта Кроли, заставляю члена нашей фамилии жениться на кочующей дочери оголелаго живописца!!

- Ея мать была урожденная Монморанси! вскричала старуха, дернув изо всей силы за сонетку.

- Мать её была танцовщицей, и она плясала на театре, если еще не хуже, сказала мистрисс Бьют.

Мисс Кроли взвизгнула окончательно, и повалилась без чувств на спинку кресел. Сердобольные дамы принуждены были отнести ее назад в ту комнату, которую она только-что оставила. Начались истерические припадки, следовавшие один за другим с необыкновеннай быстротою. Послали за доктором, и в аптеку. Мистрисс Бьют вступила теперь в должность сиделки при болезненном одре.

- Вот теперь-то истинная родственница должча показать все свое усердие, проговорила достолюбезная дама.

И лишь только мисс Кроли была уложена в постель, в чертогах, её появилось новое лицо, которому тоже надлежало сообщить роковую весть. Это был не кто другой, как сам еэр Питт Кроли.

- Где Бекки? сказал он, при входе в корридор: где её багаж? Я приехал отвезти ее на "Королевину усадьбу".

- Неужьто вы еще не изволили слышать, на какой пассаж отважилась ваша бывшая гувернантка? с изумлением спросила мисс Бриггс.

- Как не слышать? слышал, сказал сэр Питт: да мне какая нужда? Я знаю, что она замужем. Это для меня все равно что трынь-трава. Пусть она сбежит вниз, и не задерживает меня. Я тороплюсь.

- А! так, стало быть, вы не знаете, сэр, что она оставила наш дом, к душевному прискорбию мисс Кроли, которая даже слегла в постель, когда услышала об этом убийственном пассаже.

- Да какой же это пассаж? чорт вас побери!..

- Как же не пассаж, сударь, когда собственный ваш сын, ваша, так сказать, плоть и кровь, Родон Кроли, осрамил себя, женивйшсь на безродной гувернантке?

Лишь-только сэр Питт услышал эту громовую весть, из груди его вырвались такие неистовые фразы, которые даже не могут быть повторены в этом джентльменском романе, Мисс Бриггс заткнула уши и опрометью бросилас к себе наверх, оставив таким образом грязного старичину на произвол бешеной злобы, затопившей его мозг. Разстанемся и мы с ним.

Однажды, по возвращении на "Королевину усадьбу", он как бешеный вбежал в комнату бывшей своей гувернантки, разбил её зеркало, разгромил туалет, притоптал ногой бумажную картонку, и разбросал по всему полу её бумаги, платья и другия вещщы, оставшиеся после нея. Некоторыми из них завладела мисс Горрокс, буфетчикова дочка. Пичужки сэра Питта употребили её платьица для некоторых уморительных спектаклей. Это случилось через несколько дней после того, как бедная их мать отправилась на свою вечную квартиру в могильном склепе, где положили ее, неоплаканную, среди чуждого народа...

-

- Ну, а если, паче чаяния, старуха повихнется, сказал Родон Кроли своей молоденькой жене, когда они сидели вдвоем в своей уютной хижине в Бромптонском квартале.

Ребекка все это утро пробовала свое новое фортепьяно. Перчатки пришлись как-нельзя лучше по её миньятюрным ручкам; новые шали пристали к ней чудесно; новые кольца сверкали на её пальчиках удивительным блеском; французские часики тиликали превосходно под её малиновым корсажем.

- Ну, а если, Бекки... а? ведь чем чорт не шутит! что ты на это скажешь?

- Ничего; мой милый, я устрою твое счаетье, сказала юная Далила, обхватывая шею своего богатыря.

- Ты все можешь сделать, ей-Богу, сказал он, цалуя её маленькую ручку: поедем-ко теперь в гостинницу "Звезды", и закатим такой семибашенный обед, чтобы - знаешь? Ну, Бекки!

ГЛАВА XVII.

Кептен Доббин купил фортепьяно.

Бывают на базаре житейской суеты такие чудные выставки, где сатира и элегия путешествуют вместе, рука об руку, встречая на каждом шагу поразительные контрасты смеха и слез, где вы, мой возлюбленный читатель, можете, если угодно, приходить в трогательное умиление или хохотать до-упаду, не подвергаясь опасности обратить на себя внимание равнодушной толпы. К числу таких выставок принадлежат особенно те публичные собрания, о которых газета "Times" каждый день извещает на своей последней странице, и которыми еще так недавно управлял с превыспренним достоинством покойный мистер Джордж Робинс. Немногие - да, я знаю - весьма немногие из жителей Лондона не присутствовали на этих интересных митингах, вызывающих на размышление каждую чувствительную душу. Были на них и вы, мой читатель, и, вероятно, так же как я, думали иной раз с нервической дрожью, что вот, дескать, быть может, дойдет очередь и до меня, когда неутомимый господин Moлотков, верный предписанной инструкции, будет рекомендовать благородному соревнованию почтенной публики мою библиотеку, мебель, посуду, гардероб и отборную коллекцию отечественных и заграничных книг. Увы!

Вы не сыщете на целом рынке житейских треволнений такого закоренелого эгоиста, который мот бы оставаться совершенно безчувственным при взгляде на эту грязную сторону последних почестей, воздаваемых усошпему другу. Умер милорд Лукулл, и бренные его останки покоятся в могильном склепе: монументный художник вырезывает на памятнике эпитафию с правдивым исчислением добродетелей покойника и красноречивым изображением скорби в душе наследника, владельца всех его сокровищ. Какой гость за столом Лукулла может теперь, без сердечного сокрушения, проходить мимо этого знакомого дома! Ведь вот еще так недавно горели здесь целые сотни свечь, чуть ли не каждый день с семи часов вечера парадные двери отворялись настежь, и лишь-только начинали вы всходить по ступеням комфортэбльной лестницы, ливрейные лакеи звучно провозглашали ваше имя из одной комнаты в другую до тех пор, пока, наконец, не долетало оно до мраморного апартамента, где веселый старичок Лукулл принимал своих друзей.

И что это за общество собиралось в доме милорда Лукулла! У него было несметное множество друзей, и все они имели, так сказать, кратчайший доступ к его сердцу. Суровые и кислые за дверью, они были, однакожь, все до одного чрезвычайно остроумны в этом месте, и еслиб видели вы, как любезничали здесь между собою многие почтеннейшие джентльмены, которые ненавидели друг друга насмерть и еще недавно перебранились самым площадным образом! Милорд Лукулл был немножко обжорлив; но чего, с такими поварами, не мог переварить его джентльменский желудок? Случалось, повременам, он бывал довольно скучен; но кого не могло развеселить такое чудное вино, изобретенное для оживления модной беседы?

- Думайте, что хотите, а я непременно добуду, для собственного употребления, дюжины две бургундского из погребов этого туза, говорит синьйор Пинчер, один из его траурных друзей, закуривая сигару в своем клубе. Вот мне ужь удалось приобресть из его вещей этот миньятюрчик - помните? портрет любовницы знаменитого бандита, которого сынок погиб на виселице!

Затем интересная беседа принимает оживленный характер, и закадышные друзья делают вычисления, скоро ли сын покойного милорда промотает свое наследство.

Изменился чертог Лукулла. Весь фасад залеплен объявлениями, где колоссальными буквами рекомендуются вниманию публики все статьи превосходной домашней мебели новейшего фасона. Из окон верхнего этажа выставляются богатейшие ковры, служившие некогда украшением кабинета и будуаров; дюжины носильщиков слоняются взад и вперед по грязным лестницам с предложением своих услуг; в парадной зале толпятся и снуют грязные гости с восточными физиономиями, подавая вам печатные карточки, только-что оттиснутые типографскими станками. Диллетанты и старухи нахлынули толпами в комнаты верхнего этажа, где они взапуски передергивают постельные занавесы, взбивают перины и подушки, колотят матрацы, роются в шкафах и комодах. Предприимчивые молодые хозяева заглядывают в зеркала и ощупывают гардины, желая удостовериться, точно ли все это пригодится для их обзаведения в новом доме. И затем, какой-нибудь шалопай или мещанин на дворянстве будет хвастать всю свою жизнь, что такая-то вещица досталась ему после милорда Лукулла.

Между-тем, господин Молотков заседает в обеденных столах из красного дерева в столовой нижнего этажа; в его руке - малоток из слоновой кости, и он вооружон всеми хитростями красноречия, энтузиазма, логики, психологии, отчаяния. Он взывает без умолка к почтеннейшей публике, подсмеиваясь иной раз над неуклюжестью мистера Давида, над неповоротливостью толстой мистрисс Мосс. Он умоляет, повелевает, раздувает страсти и горланит до тех пор, пока молоток, представляющий приговор судьбы, не опускается вниз, и вы не переходите к следующему жребию,

О, Лукулл, горемычный Лукулл! Кто бы, в былые времена, заседая за твоим роскошным столом, нагружонным массивными изделиями благородных металлов - кто бы мог подумать, что все эти блюда, вилки и ножи подчинятся некогда ревущей команде неугомонного аукционера!

Аукцион продолжался уже давно. Превосходная гостинная мебель лучших мастеров, редкие заморские вина, подобранные с отличным вкусом знатока, полные и богатые приборы, столовые и чайные, были уже распроданы в предшествующие дни. Дюжаны три первосортных бутылок купил, между-прочим, для своего хозяина, отличного знатока по этой части, буфетчик приятеля нашего, Джона Осборна, известнейшего негоцианта и хлебосола на Россель-Сквере. Молодые маклера из Сити скупали некоторые статьи мсталлических и фарфоровых приборов, наиболее употребительных в хозяйстве. Оставались для распродажи статьи низшего калибра, и публика была теперь далеко не так многочисленна и фешонэбльна, как в первые дни аукциона. Оратор на столе рассыпался, между прочим, в похвалах картине, которую надлежало отрекомендовать внимательным слушателям с выгоднейшей стороны.

- Нумер триста-шестьдесят-девятый, проревел господин Молотков. Портрет джентльмена на слоне. Кто желает приобресть джентльмена на слоне? Подымите картину; Блаумен, и пусть компания рассмотрит хорошенько этот нумер.

Бледный, долговязый мужчина, сидевший на одном из столов с задумчивым лицом, не мог удержаться от улыбки, когда выставили на показ драгоценную картину.

- Блаумен, поверните слона к господину капитану, голосил мистер Молотков. Ну, сударь, что прикажете просить за слона?

Но капитан оторопел, смешался; покраснел и отворотил свою голову от аукционера. Тот продолжал:

- Прикажете ли двадцать гиней за сие произведение изящного искусства? - пятнадцать, десять, пять, назначьте свою собственную цену. Всадник без слона стоит один пять фунтов.

- Удивляюсь, как он не проломит спину этого животного: этакой вед чудо-богатырь! проговорил мистер Мосс, оффициальный балагур, потешавший почтеннейшую публику.

Толстый всадник на слоне был в самом деле изображон в огромнейших размерр. Публика расхохоталась.

- Нет, сударь, не извольте унижать достоинство этого нумера, сказал мистер Молотков. Милостивые государи, любуйтесь им с философской точки зрения, как изящным произведением искусства. Поза галантерейного животного изображена с удивительною верностию натуре; джентльмен в нанковой куртке, с ружьем в руке, скачет на охоту за тигром; в отдалении, на заднем плане, банановое дерево и индийская пагода: все эти сюжеты, милостивые государи, обретаются на лицо в каком-нибудь интересном месте знаменитых ведикобританских владений по ту сторону океана. Сколько за этот нумер? Ну, господа, не задерживайте меня на целыай день.

Кто-то предложил пять шиллингов, и это опять цробудило внимание джентльмена в военной форме. Он пристально посмотрел в ту сторону, откуда исходило блистательное предложевие, и увидел там другого офицера, под руку с молодой леди. Вся эта сцена их, повидимому, очень забавляла, и они купили, наконец, интересную картину за полгинеи. Заметив таким образом эту юную чету, военный джентльмен оторопел еще больше, покраснел до ушей, и, прикрывшись воротником, совсем перестал делать свои наблюдения. Было ясно, что ему никак не хотелось встречаться с юною четой.

Из всех других статей, рекомендуемых господином Молотковым соревнованию почтенной публики, мы обратим внимание только на один предмет - на маленькое четвероугольное фортепьяно, принесенное из комнаты верхнего этажа (большой парадный рояль был продан накануне). Молодая леди начала пробовать инструмент с быстротою опытной руки, и когда, наконец, дошла очередь до этой статьи, агент её получил приказание вступить в торг.

Но тут возникла оппозиция. Угрюмый офицер пустил в ход своего агента из еврейской породы, и тот выступил на сцену против другого еврея - агента юной четы, купившей джентльмена на слоне. Таким образом, по поводу маленького фортепьяно, завязалась жаркая борьба, усердно поддерживаемая блистательным красноречием господина Молоткова.

Соперничество продолжалось около четверти часа; агент молодой леди перестал наддавать цену, молоток опустился, и аукционер сказал:

- За вами, мистер Левис; идет в двадцати-пяти гинеях.

И командир мистера Левиса вступил в законное владение маленьким четвероугольным фортепьяно. Совершив эту покупку, воинствннный джентльмен вздохнул свободно, как-будто тяжолый груз свалился с его плеч. Юная чета между-тем обратила пристальное внимание на своего счастливого соперника, и вдруг молодая леди сказала своему кавалеру:

- Послушай, Родон, ведь это капитан Доббин.

Думать надобно, что Ребекке не понравилось новое фортепьяно, взятое напрокат её супругом, или, быть-может, владельцы этого инструмента вытребовали его назад, уклонившись от дальнейшего кредита. Статься-может и то, что маленький четвероугольный инструмент пробудил в её душе какия-нибудь поэтические воспоминания, потому-что Ребекка играла на нем довольно часто в маленькой гостиной приятельницы нашей, мисс Амелии Седли.

Распродажа производилась в старом доме на Россель-Сквере, где мы провели несколько вечеров, при начале этого достоверного рассказа. Старик Джон Седли разорился. Имя его на королевской бирже объявлено несостоятельным: он обанкрутился, и коммерческая его деятельность прекратилась. Буфетчик мистера Осборна купил для погребов своего господина три дюжины бутылок первосортного портвейна. Три молодые маклера, Дель, Спигго и мистер Дель из Иголочной улицы, сделали складчину для покупки двух дюжин столовых и десертных ложек и ножей, которые тотчас же, в знак искренней преданности, были ими препревождены к доброй мистрисс Седли, так-как они хорошо помнили её прежнюю хлеб-соль и душевно уважали старого добряка Джона Седли, благосклонного и снисходительного ко всем молодым людям, имевшии с ним в бывалые времена постоянные сношения на бирже. Но зачем кептен Вилльям Доббин купил маленькое четвероугольное фортепьяно, принадлежавшее мисс Амелии, этого никто сказать не всостоянии; мы знаем только, что сам капитан не играл на этом инструменте, точно так же, как не умел он плясать на веревочном канате. Отсюда и следует, что фортепьяно куплено им не для собственного употребления.

Есть в лондонских захолустьях, неподалеку от фольгемской дороги, многия изящные улицы с романтическими сценами, в роде, на пример, аделаидиных вилл,- где красуются живописные хижины на подобие детских домиков младенческой архитектуры, откуда, из окон первого этажа, вы почти во всякое время непременно увидите множество разнокалиберных головок, снабженных, вероятно, туловищем и ногами; чтоб комфортэбльно сидеть в миньятюрных гостиных. Перед каждым домиком непременно палисадник, где, наравне с маргаритками и незабудками, каждую весну расцветают маленькие детские передники, красные или зеленые сапожки, розовые шляпки, темно-зеленые фуражки и другие сюжеты в этом роде, polyandria, polygynia. Здесь обитают красота и невинност. От раннего утра до поздней ночи вы услышите здесь мелодические звуки гармоники или эпинетты; акомпанируемые женскими голосами, увидите детские пеленки, просушиваемые на перилах, и под вечер непременно встретите какого-нибудь писаря или конторщика, кюторый возвращается домой из Сити, с бледным лицом и понурою головою.

В этом-то приюте красоты и невинности, среди аделаидиных вилл, Anna-Maria Rood, West, обитал между прочим мистер Клепп, бывший конторщик господина Джона Седли, и здесь-то теперь, в жилище этого великодушного джентльмена, приютил свою голову несчастный банкрот, вместе с дочерью и женою.

Джозеф Седли, когда услышал весть о фамильном несчастьи, распорядился как джентльмен, вполне верный своему характеру и образу мыслей. Он не поехал в Лондон, но написал к своей матушке письмо с поручением обращаться к его столичным агентам, как-скоро окажется настоятельная нужда в деньгах, что на первый случай, естественным образом, спасало его родителей от крайней нищеты. Сделав такое распоряжение, добрый Джой продолжал жить на хлебах в Чельтенгеме, ни в чем не ограничивая своих нужд. Он разъезжал на рысаке в своей прекрасной одноколке, пил кларет, играл в вист; расказывал индийские истории, и утешал себя прелестным обществом ирландской вдовицы. Его денежный подарок, несмотря на стесненные обстоятельства, произвел дорольно слабое впечатление на сердца почтенных родителей, и Амелия расказывала, что отец ея, первый раз после фамильной грозы, приободрился только в тот благополучный день, когда они получили от молодого маклера большой пакет с серебряными ложками, с вилками и с изъявлением глубочайшего почтения. Амелия говорила даже, что старичок расплакался в тот день как ребенок и был, по этому поводу, гораздо чувствительнее своей жены, хотя подарок принадлежал собственно её особе. Дело в том, что Эдуард Дель, младший конторщик, купивший на аукционе ложки в пользу разорившейся фирмы, оказывал издавна необыкновенную нежность к мисс Амелии, и теперь, несмотря на фамильную грозу, предложил ей свою руку. В 1820 году он женился на мисс Луизе Коттс, дачери Гайгема и Коттса, хлебных торговцев, обогативших своего зятя значительным приданым, и теперь живет он припеваючи, с женою и детьми, в своей прекрасной вилле. Но было бы неуместно, в пользу этого джентльмена, делать отступление от принятого нами плана.

Смею надеяться; что, при некотором знакомстве с джентльменским характером капитана и мистрисс Кроли, читатель догадается и без нашего доклада, что они отнюдь не располагали делать когда бы то ни было визиты в отдаленную и грязную часть города, на Россель-Сквер, мещанской фамилии, которая теперь, потеряв свой капитал, утратила все права на уважение порядочных людей, принадлежащих к высшему кругу. Ребекка была изумлена весьма неприятно, когда уелышала, что уютный старый домик, где некогда принимали ее с таким радушием, был наводнен маклерами и оценщиками, предававшими на расхищение и публичный позор фамильные сокровища Седли. Через месяц после бегства, она как-то вспомнила о своей подруге, и Родон, разражаясь добродушным смехом, выразил совершеннейшую готовность увидеться опять с молодым Джорджем Осборном.

- Это отличный малый, Бекки, сказал он? мне бы хотелось продать ему другую лошадь, Бекки. Да не мешало бы сыграть с ним партий десяток на бильярде. Джордж Осборн - преполезный товарищ в некоторых случаях, мистрисс Кроли - ха; ха, ха!

Из этого, однакожь, никак не следует, чтоб Родон Крали имел решительное желание обманывать мистера Осборна: он хотел только воспользоваться против него своим мастерским искуством, что, натурально, в отношении к своему ближнему, позволяет себе всякий джентльмен, играющий в бильярд или карты на базаре житейской суеты.

Старая тётка решительно кобенилась. Прошол целый месяц. Мистер Баульс доложил Родону, что его не приказано принимать; слуги мистера Родона никакими судьбами не могли пробраться в знакомый домик на Парк-Лене: письма его отсылались назад нераспечатанными. Мисс Кроли никуда не выезжала,- она была больна - и мистрисс Бьют присутствовала безотлучно при её постели. Родон Кроли и его супруга основательно расчитывали, что нечего ждать добра от этого постоянного присутствия мистрисс Бьют.

- Вот теперь я начинаю понимать, куда она метила, когда беспрестанно сводила нас на "Королевиной усадьбе", сказал Родон Кроли.

- Какая хитрая женщина! отозвалась Ребекка.

- Ну, а мне, провал ее возьми; я совсем не жалею, Бекки, проговорил капитан, еще снедаемый любовным пламенем к своей молоденькой жене, которая, вместо ответа, наградила его жарким поцалуем, так-как сердце ея, действительно, чувствовало некоторую благодарность к великодушной доверенности супруга.

- Как жаль, что он глуп, как болван! думала про себя Ребекка, из него было бы можно что-нибудь сделать.

Но она, как и следует, вела себя таким образом, что Родон отнюдь не подозревал; какое мнение имеет о нем хорошенькая супруга. Ребекка с неутомимой благосклонностью слушала все его истории относительно конюшни и трактирных похождений; смеялась от души над всеми его шутками; интересовалась судьбою некоего Джекка Спеттердаша, у которого недавно лошадь вывихнула ногу; принимала живейшее участие в некоем Бобе Мартингеле, которого недавно схватили в игорном доме, и в Томе Сенкбарсе, который собирался пустить на скачку своего рысака. Когда он приходил домой, Ребекка была совершенно счастлива, и когда он уходил, она умоляла его воротиться как можно скорее. Когда Родон сидел дома, она играла для него и пела, приготовляла его пунш, имела верховный надзор над его обедом, приводила в порядок его туфли и настроивала его душу к веселым мыслям. Даже лучшие из женщин, как говорила мне моя бабушка, надевают постоянно маску лицемерия, непроницаемого для глаз мужчины, и мы, никогда не узнаем всего, что оне тщательно скрывают от нашего брата. Мне, однакожь, заподлинно известно, что нередко их простота и невинность служат покровом для самой утонченной хитрости, при которой оне способны вывести на свежу воду мудрейшого из смертных, и я знаю также, что пленительная улыбка красавицы есть, собственно говоря, не что иное, как сеть, набрасываемая с не обыкновенным исскуством на мозг мужчины, которого надобно провести или одурачить. Моя речь идет совсем не о кокетках; я разумею женщин в домашнем быту, заслуживающих всякого уважения. Кто из нас не видел, например, как умная жена скрывает необозримое тупоумие своего глупейшого супруга; или как усмиряет она, нередко одним словом и взглядом, сумасбродного буяна? И мы прославляем такую женнщну, отнюдь не думая обвинять ее в лицемерии.

Таким образом, благодаря влиянию очаровательной сирены, беспардоный сорванец и закоснелый гуляка почти совсем остепенился и превратился в счастливейшего супруга добропорядочного поведения. Прежние его собутыльники потеряли его из вида. Раз или два, они спрашивали о нем в клубе, но потом перестали и заботиться о нем, как-будто никогда не бывало на свете Родона Кроли. В балаганах на житейском рынке такие случаи повторяются очень часто, вследствие чего и существует поговорка - "был, да сплыл". Родон в свою очередь тоже заботился очень мало о своих прежних друзьях. Да и кчему? У него была хорошенькая жена, предуаредительная и веселая, чудесная квартирка, прекрасный стол, семейные вечера; все это было ново, и получало особую прелесть от характера таинственности, господствовавшего в хозяйстве новобрачных.

Свет еще не знал и не ведал о том, что некто Родон Кроли вступил в брак; ни одна газета еще не объявила о событии, иначе кредиторы ни на минуту не задумались бы обступить скромную хижину Родона, еслиб было им известно, что он соединил свою судьбу с женщшюю без шиллинга в ридикюле.

- Мои родственники, авось, переменят когда-нибудь гнев на милость, говорила Ребекка с двусмысленным смехом, и на этом основании, Ребекка, отказываясь от удовольствий света, терпеливо выжидала торжественного дня, когда наступит для неё примирение с раздражонной тёткой. Не думая до поры до времени занять приличное место в обществе, она жила почти затворницею в Бромптоне, изредка принимая весьма немногих друзей своего мужа, которые допускались по вечерам в их одинокую беседу. Все эти кавалеры были в восторге от маленькой жены своего товарища и друга. Смех и оживленный разговор за обеденным столом и музыка в гостиной были обыкновенными занятиями скромных гостей. Майор Мартингель никогда не думал распрашивать их, где, когда и как они вступили в законный брак. Кептен Сенкбарс был совершенно очарован неподражаемым искуством, с каким Ребекка приготовляла его пунш. Молодой поручик Спеттердаш, любивший играть в пикет (Кроли приглашал его чаще всех), быстро и живо подчинился прелестям мистрисс Кроли; но она была с ним до крайности осторожна и скромна, и ктому же, Родон Кроли пользовался такою репутациею неустрашимого и, вместе, ревнивого джентльмена, что это могло служить окончательной защитой для его маленькой жены.

Все это нисколько не разрушало таинственности, какою окружали себя молодые супруги. Есть в английской столице множество джентльменов, даже хорошей породы, которые, однакожь, никогда не посещают женских обществ, и гостиная какой-нибудь леди для них - terra incognita с неизвестными нравами и обычаями. На "Королевиной усадьбе"; а может-быть и во всем Гемпширском графстве, было, вероятно, множество разнообразных толков о скандалёзном супружестве Родона Кроли, так-как мистрисс Бьют немедленно известила об этом всех своих знакомок; но в Лондоне, повидимому, никто не обращал внимания на этот пункт. Родон жил с большим комфортом на кредит. Его обширный капитал заключался в долгах, и, дело известное, что всякий рассудительный джентльмен может изворачиваться этим капиталом несколько лет сряду. Бывают и такие джентльмены, которые живут на чужой счет в тысячу раз лучше, чем недальновидные особы с наличным золотом в кармане. Гуляя пешком по лондонским улицам, кто из нас не встречал по крайней мере полдюжины молодцов на борзых конях, молодцов великолепных, раскланивающихся направо и налево с блистательными львами, и перед которыми содержатели магазинов изворачиваются в три погибели, предлагая к их услугам произведения пяти стран света. На чей счет живут они, Аллах их ведает. Вот перед вами некто мистер Джек Безталанный: видите ли, какие курбеты выделывает его кургузый конь? Это бы еще ничего; но мы часто имели наслаждение присутствовать на лукулловых обедах Джека Безталанного, и, могу вас уверить, что это просто - богдыханские обеды.

- Как это началось, и чем это кончится? спрашиваете вы, бросая вокруг себя изумленные взгляды.

- Любезный друг, сказал мне однажды Джек Безталанный, я занимаю деньги во всех европейских столицах и кредиторам моим числа нет.

Всему этому, разумеется, прийдет свой обычный конец; но покамест Джек Безталанный цветет и порхает в модных салонах, посещает театры, концерты, и великие артисты с удовольствием пожимают ему руку, и все считают его веселым, остроумным, беззаботным джентльменом, который притом чуть ли не собаку съел на всех языках и наречиях Европы. Изредка кто-нибудь проговорится, что это собственно "mauvais gareon" или, "mauvais sujet"; но это нисколько не вредит мистеру Джеку.

Безпристрастная истина обязывает нас признаться, что Ребекка, собственно говоря, вышла за одного из джентльменов, относящихся к этому разряду. Дом его, во всех отношениях, был полною чашей, но в наличных деньгах юные супруги терпели иной раз демонскую нужду. Однажды, читая газету, Родон Кроли наткнулся на известие следующего рода: "Поручик Джордж Осборн производится в капитаны, на место Смита, который увольняется от службы". Замечания, сделанные по этому поводу, кончились тем, что юные супруги отправились на Россель-Сквер.

Когда Родон и его жена обнаружили явное намерение сойдтись на аукционе с капитаном Доббином, и узнать от него необходимые подробности относительно катастрофы, обрушившейся над старыми знакомыми Ребекки, капитан вдруг исчез неизвестно куда, и они должны были обратиться с своими распросами к какому-то запоздалому носильщику или оценщику, бродившему по зале без всякой определенной мысли.

- Интересно наблюдать этих красавцев с крючковатыми носами, сказала Ребекка веселым тоном, усаживаясь в одноколку, с картиною под мышкой, - это, я думаю, все то же, что коршуны после кровопролитной битвы.

- Не могу судить об этом, Бекки. Я никогда не бывал в деле. Спроси лучше Мартингеля: он был в Испании адъютантом при генерале Блезе.

- Мистер Седли был почтенный старичок, сказала Ребекка, мне, право, жаль, что он разорился.

- Вздор, моя милая, купец - торгаш - банкрот - дело обыкновенное: они к этому привыкли, отвечал Родон, лаская хлыстиком своего коня.

- Хорошо было бы нам купить что-нибудь из столовой посуды, продолжала сантиментальная супруга, жаль, что приехали очень поздно. Двадцать пять гиней за маленъкое фортепьяно - это ужасно дорого, мой друг. Мы купили его для Амелии в Бродвуде, когда она только что вышла из пансиона. И тогда оно стоило только тридцать пять.

- Ну, этот Осборн, я думаю, попятился на задний двор, когда узнал, что фамилия разорилась в конец; это удар для твоей подруги - не так ли, Бекки?

- Ничего, мой милый, переносят и не такие удары, сказала Бекки с очаровательной улыбкой.

И они поехали в Бромптон, весело разговаривая о других интересных предметах.

Примечание.

Многосложная и довольно запутанная игра в криккет требует для русских читателей некоторых пояснений. Она разыгрывается двумя партиями, и каждая партия состоит из одиннадцати человек. Прежде всего вколачизаются в землю два так-называемых уиккета (wickets) или городка, на расстоянии двадцати шагов друг от друга. Каждый уиккет состоит из трех вертикально поставленных палок, на которые кладется еще палка меньшей величины. Партии бросают жребий, и тогда с одной стороны выходят с палками два игрока и становятся подле уиккетов. Каждый из них обязан оборонить свой городок. С этою целью тот и другой отмеривают от уиккета длину своей палки, и на том расстоянии выкапывают маленькое углубление, куда вколачивают толстый конец дубины. С другой стороны выходят два такъназываемых баулера (bowlers), которые должны стараться попасть своим шаром в эти городки. Другие игроки из второй же партии, приставленные для наблюдения за ходом игры, обязаны считать и подавать баулерам шар, если он отлетит слишком далеко. Когда первый баулер бросит шар в противоположный уиккет, то могут произойдти три характеристических обетоятельства: или баулер попадет в уиккет, или не попадет, и вместе с тем, удар его не будет отражен защитником уиккета; либо, наконец, брошенный шар далеко отпрянет от удара дубиной. В первом случае, неловкий защитник городка совсем оставляет игру, и на место его становится игрок из той же партии во втором - шар подымается другим баулером, и бросается в противоположный уиккет. В третьем - баулеры, приставленные для наблюдений, бегут за шаром, поднимают его и бросают в один из городков. Между-тем, в этом последнем случае, защитники городков перебегают несколько раз от одного уиккета к другому, стараясь в то же время не прозевать неприятельского нападения. Число сделанных ими переходов отмечается особенными маркёрами, и на них-то собственно основывается победа той или другой стороны. как-скоро сбит один из городков, защитник его немедленно должен оставить игру, и это место занимается другим из той же партии криккетистов. Когда таким-образом все члены одной партии принуждены будут один за другим оставить игру, очередь доходит до игроков противоположной стороны. Победа окончательно решается числом переходов, сделанных криккетистами обеих партий. Должно заметить, что криккет - национальная и самая любимая игра Англичан. Во многих городах учреждены для неё особенные клубы, и случается весьма нередко, что здесь один город соперничествует с другим, выбирая из своей среды лучших криккетистов, и противопоставляя их соперникам другаго местечка, при чем, как водится, устроиваются с обеих сторон пари на огромные суммы.

ГЛАВА XVIII.

Для кого кептен Доббин купил фортепьяно?

Повесть наша завязла на несколько мгновений между великими событиями и лицами, и зацепилась, в некотором роде, за полу всеобщей истории Европы. Орлы Наполеона Бонапарте вылетели из Прованса, где они уселись после кратковременного пребывания на Эльбе, и затем, перелетая с кровли на кровлю, достигли наконец до высочайших башень парижского собора Notre Dame; но кто бы мог подумать, что эти благороднейшие птицы великих людей могут как-нибудь ненароком заглянуть, с позволения сказать, на Россель-Сквер, где человечество прозябает спокойно, в согласии и мире, не думая и не замечая, зачем, куда и для чего летят быстрокрылые орлы?

- Наполеон высадился при Каннах.

Ничего нет удивительного, что Вена засуетилась в паническом страхе, Пруссия насторожила уши, Талейран и Меттерних глубокомысленно закивали головами, между тем как принц Герденберг и маркиз Лондондерри совсем сбились с толку; но каким образом, скажите на милость, известие в этом роде могло расстроить спокойствие молодой девицы на Россель-Сквере?

И жила мисс Амелия безмятежно в своей уютной комнатке верхнего этажа, и ночной сторож весело распевал перед её окном свою дикую песню, возвещая россель-скверскому миру, что вот, дескать, пора ложиться спать, потому-что пробил такой-то час. На улице молодую девицу охраняли железные перила, и если случалось ей идти за ленточкой на Соутамптонский-рынок, чорный слуга, вооруженный огромной палкой, неминуемо следовал по пятам своей барышни, изъявляя отчаянную готовность защитить ее от всякой напасти. Родители берегли ее как зеницу ока, лелеяли, ласкали, и когда барышня уходила в спальню, ангелы-хранители бодрствовали еженощно над её изголовьем. Что жь? неужели европейская борьба не пощадит этой бедной, скромной, беззащитной девушки, которая так мило воркует над своими голубиными мечтами, или вышивает муслиновые воротнички на Россель-Сквере? Неужели громы военной бури разразятся и над тобой, прелестный, скромный, оранжерейный цветочек, взлелеянный под родительскою кровлей?

Да, наполеоновы орлы задели своими крыльями бедную мисс Эмми Седли. История её сердца тесно соединена с политической историей Европы.

Во первых; роковая весть о Наполеоне проглотила богатство её отца. Все его спекуляции и коммерческие соображения перевернулись вверх дном, и ни одно предприятие не удалось. Товарищи по торговле обанкротились, и биржевые фонды повысились именно тогда, когда, по его рассчетам, выходило; что они непременно упадут. Впрочем, к чему тут пускаться в дальнейшие подробности? Если коммерческий успех сопровождается движением медленным и нерешительным, за то всякому известно; как быстро и легко может разориться богатейший негоциант.

Старик Седли хранил зловещую тайну в глубине своего собственного духа. Все; повидимому, шло своим обыкновенным чередом в его спокойном и богатом доме: добрая мистрисс Седли не подозревала ничего, и хлопотливо вела свои делишки, занимаясь хозяйством и делая визиты магазинам в утренние часы; прелестная дочка постоянно погружена была в одну и ту же нежную мысль, и решительно не заботилась о том, что совершается на европейской почве в политическом и коммерческом мире.

Однажды вечером, мистрисс Седли писала пригласительные билетики, которые надлежало отправить к её будущим гостям; Осборны недавно давали бал и, разумеется; ей не отставать же от других. Джон Седли воротился домой очень поздно, и сидел теперь молча и задумавшись у камина, между тем как его супруга лепетала разный вздор. Эмми ушла в свою комнату с больною головой и стесненным сердцем.

- Бедняжка! она совсем истосковалась, проговорила мать: Джордж Осборн вовсе не думает о невесте. Эти гордецы ужь, право, начинают меня выводить из терпения. Чопорные девчонки не были у нас около трех недель; Джордж два раза был в городе и не думал завернуть к нам. Эдуард Дель видел его в опере. Эдуард, я знаю, с радостью готов на ней жениться, да и кептен Доббин, если не ошибаюсь... только у меня душа не лежит к этому человеку. Каким, подумаешь, денди стал выглядывать этот Джордж Осборн! И приступа нет. Да ведь этак, пожалуй, будет и на нашей улице праздник, коль на то пошло. Два, три ласковых словечка Эдуарду Делю, и вот мы увидим, что из этого выйдет. Надобно дать бал, мистер Седли. Что жь ты ничего не промолвишь, Джон? Во вторник, что ли, через две недели - а? Что ты ничего не отвечаешь? Ах, Боже мой, не случилось ли чего-нибудь?

Джон Седли быстро вскочил с кресел на встречу к своей жене, которая бросилась к нему. Он обнял ее, поцаловал, и сказал прерывающимся голосом:

- Мы разорились, Мери. Нам должно, моя милая, вновь начинать свою жизнь. Ужь лучше разом объявить тебе обо всем: знай, Мери - я банкрот.

Говоря таким образом, он дрожал всеми членами, и едва держался на ногах. Ему казалось, что эта оглушительная весть поразит и отуманит его бедную жену, неслыхавшую от него жесткого слова во все время их супружеской жизни. Но вышло на поверку, что он сам был гораздо более растроган, несмотря на то, что удар внезапно обрушился над головою мистрисс Седли. Когда он упал в изнеможении на свои кресла, жена с твердостью приняла на себя обязангость его утешительницы, между тем как он воображал, что эта роль будет принадлежать ему. Мистрисс Седли взяла его трепещущую руку, поцаловала и обвила ее вокруг своей шеи; она называла его своим Джоном, своим милым Джоном, своим старым мужем, своим добрым старым мужем, и при этом тысячи бессвязных слов, внушенных нежностью и любовью, полились потоком из её любящей груди. Эти утешения, эти ласки, искренния, добродушные и простые, расположили его сердце к невыразимо-отрадной грусти, и освободили его душу от сокрушительного бремени отчаянной тоски. Более чем когда-либо, Джон Седли сознавал себя счастливым мужем и отцом семейства.

И долго сидели они среди безмолвия спокойной ночи, поверяя друг другу тайны своей души. Джон Седли говорил жене о своих неудачах и потерях, рассказывал, как изменили ему некоторые старинные друзья, и как другие люди, которых почти не знал он, поступили с ним великодушно. Мистрисс Седли слушала внимательно, и только раз - один только раз в продолжение всей этой беседы, сердце верной супруги обнаружилось в порыве неудержимой грусти.

- Боже мой, Боже мой! воскликнула она, что-то будет теперь с бедной Эмми!

Отец забыл про бедную Эзгаи. Она лежала в своей спальне с открытыми глазами, и сон бежал далеко от её взолнованной души. В родительском доме, среди друзей, в обществе матери и отца, она была одна. Многие ли станут без разбора говорить о тайнах своего сердца? Кто согласится быть откровенным там, где нельзя рассчитывать на взаимную симпатию, где даже не могут и понять нас окружающия особы? И так, мисс Амелия Седли жила отшельницей под родительскою кровлей, и некому ей было вверить своей задушевной тайны. Не было у ней искреннего друга именно тогда, когда всего более был для неё нужен искренний друг. Она не могла рассказывать старушке-матери о своих опасениях и заботах; будущия золовки чуждались ее с каждым днем больше и больше. И были у ней такие зловещия предчувствия, сомнения и опасения; в которых она не могла признаться даже самой себе; хотя они уже давно томили и терзали её душу.

Ея сердце продолжало жить верой и надеждой, что Джордж Осборн еще достоин ея, еще верен своей невесте, хотя рассудок громко убеждал ее в противном. Как часто она говорила и писала ему, не получая в ответ ни одного разумного слова! Его эгоизм и равнодушие становились слишком очевидны, даже для глаз ослепленных любовью. Кому же несчастная страдалица вверит историю своей ежедневной пытки и борьбы? Сам её герой понимал ее, может-быть, только вполовину, если не меньше. Она не хотела и не смела признаться себе самой, что человек, которого она полюбила, стоит гораздо ниже ея, и что она слишком поторопилась вручить ему свое сердце. Мисс Амелия была слишком скромна, нежна, слишком доверчива, слова, слишком женщина для того, чтоб по произволу изменять обеты, раз навсегда произнесенные её сердцем.

Так проходила затворническая жизнь мисс Амелии Седли, когда, в марте месяце, тысяча-восемьсот-пятнадцатого года, Наполеон Бонапарте высадился при Каннах, и вся Европа забарабанила тревогу, и фонды упали на лондонской бирже, и старик Джон Седли разорился.

Мы не намерены идти за почтенным негоциантом через все мытарства, которым он должен был подвергаться на пути к окончательному разорению. Его огласили на королевской бирже - он не явился; векселя его были предъявлены, и банкрутство сделалось формальным. Движимое и недвижимое имение на Россель-Сквере подвергнули аресту и продали с молотка. Джон Седли и его семейство удалились, как мы видели, приклонить свои головы, где Бог послал.

Само-собою разумеется, что несчастный банкрут не мог более держать в своем доме слуг и служанок, которых имена появлялись по временам на этих страницах. Все эти достойные особы были удовлетворены сполна, и Джон Седли наградил их с джентльменскою щедростью, которую часто в его положении обнаруживают люди, обремененные только огромными долгами. Им было очень жаль покинуть теплые места; но никто, однакожь, не обнаружил отчаянной грусти при расставаньи с великодушными господами. Горничная Амелии заплакала немного, йалуя свою барышню в последний раз, но скоро успокоилась совершеннейшим образом, когда удалось ей приискать доброе местечко в джентльменском квартале англииской столицы. Чорный Самба, очертя голову, решился завести харчевню, и заведение его красуется доныне в одном из лондонских предместий. Честная старушка, мистрисс Бленкиншоп, видевшая на Россель-Сквере рождение Джозефа и Амелии, и даже присутствовавшая на свадьбе Джона Седли и его жены, осталась без жалованья при своих господах, так-как, с течением времени, ей удалось сколотить деньжонок на чорный день. Она последовала за несчастными людьми в их скромное убежище, продолжала служить им верой и правдой, и ворчала повременам на мистрисс Седли.

Безпрестанные столкновения и споры с кредиторами измучили бедного старика до такой степени, что, в продолжение каких-нибудь шести недель, он постарел гораздо более, чем прежде в продолжение пятнадцати лет. При этих столкновениях и спорах, самым неумолимым и упорным его оппонентом оказался Джон Осборн, старый его друг, сосед и кум,- Джон Осборн, которого он вывел в люди, поставив на гладкую дорогу в коммерческом мире,- который был ему обязан тысячу раз, и который, наконец, помолвил своего сына на дочери Седли. Чем же могут быть объяснены враждебные чувства Джона Осборна?

Если, примером сказать, два задушевные приятеля, из которых один был одолжен другому сотню тысячь раз, столкнулись как-нибудь между собою на базаре житенской суеты и поссорились из-за какой-нибудь погремушки, то облагодетелъствованный друг нередко преследует своего благодетеля гораздо строже, чем всякий посторонний враг или соперник. В таких случаях, чтобы оправдать свое собственное жестокосердие и неблагодарность, он непременно доказывает вину противной стороны. Он не эгоист, не сердится, что спекуляция не удалась - нет, совсем нет - но его беснует собственно то обстоятельство, что товарищ завлек его в эту спекуляцию с самыми низкими намерениями, которых, разумеется, он отнюдь не подозревал в его чорной душе. Таким образом, задушевный приятель старается доказать, что несчастный его партнер - низкий человек с головы до ног, иначе, пожалуй, легко подумают, что он сам плут первой руки.

Притом, в коммерческом мире, как всем известно, существует общее правило, удобно располагающее кредиторов к строгости,- правило, что люди в затруднительных обстоятельствах редко ведут себя с безъукоризненною честностию. Почти всегда они скрывают что-нибудь, преувеличивают вероятность счастливой удачи, рискуют зажмуря глаза и очертя голову, утаивают настоящее состояние вещей, говорят, что дела их процветают, между-тем как нет для них ни малейшей надежды; они улыбаются (и что это за кислая улыбка!) на краю банкротства, готовы воспользоваться всяким предлогом для отсрочки платежа, и даже бессовестно вступают в новые долги, чтобы отдалить по крайней мере на несколько дней неизбежную гибель.

- Прочь, прочь... дурная трава из поля вон! кричал торжествующий кредитор, обременяя проклятиями своего погибающего врага. Пусть он пропадает как собака. Мы не обязаны потакать безчестным людям.

- Глупец! зачем ты хватаешься за соломенку? говорил спокойный здравый смысл утопающему человеку.

- Негодный, жалкий человек! долго ли ты будешь вилять и увертываться от неизбежной необходимости вписать свое имя на столбце роковой газеты? говорит процветающий счастливец коммерческого мира оторопевшему горемыке, поставленному на край мрачной бездны.

Джон Осборн преследовал своего задушевного друга с отчаянным упорством закоснелаго врага. Ктому же, надлежало ему окончательно разорвать тесную связь между дочерью Седли и своим собственным сыном, и так-как обе фамилии зашли слишком далеко в этом деле, компрометируя некоторым образом счастье и даже нравственный характер бедной девушки, то необходимо было выставить сильнейшие причины для такого разрыва, и Джон Осборн, во что бы ни стало, должен был доказать, что поведение Джона Седли никуда не годится.

Таким образом, на бирже, в присутствии кредиторов, Джон Осборн обнаруживал отчаянное презрение к Джону Седли, и это почти совсем доканало разбитое сердце погибающего человека. Всякие сношения Джорджа с мисс Амелией были запрещены строжайшим образом, под опасением отеческих проклятий, если молодой человек, сверх чаяния, задумает опять сделаться внимательным к своей бывшей невесте. Произнося это непреложное veto, Джон Осборн не посовестился оклеветать невинную девушку, называя ее легкомысленной и ветреной кокеткой, заслуживающей полного презрения со стороны порядочного джентльмена. Гнев и ненависть отличаются, между-прочим, тем оригинальным свойством, что клеветник, с течением времени, сам начинает мало-по-малу верить в справедливость своих наговоров и сплетней. Джон Осборн был, в самом деле, убежден, что Амелия пренегодная девчонка.

Когда совершилась роковая катастрофа, и несчастное семейство банкрота переехало из Россель-Сквера к Аделаидиным виллам, Амелия должда была увидеть, что все кончилось между нею и Джорджем. Джон Осборн потрудился написать к ней собственноручное письмо, где, в грубых выражегиях, извещал молодую девушку, что отныне и впредь навсегда имеют быть прекращены всякие обязательства между двумя фамилиями, поелику господин Джон Седли, к великому огорчению и соболезнованию, обнаружил, в последнее время, многия качества и свойства, несовместные с достоинством истиннного джентльмена. Все эти удары молодая девушка перенесла с такою твердостию, какой вовсе не ожидала от неё мистрисс Седли (старик Джон мало думал о своей дочери; голова его исключительно была занята собственными делами, бросавшими мрачную тень на его коммерческую честь и доброе имя). Амелия прочитала письмо старика Осборна с холодным спокойствием и грустной улыбкой на устах. Оно только служило для неё подтверждением мрачных предчувствий, уже давно бременивших её душу. Она прочитала себе приговор за преступление, в котором давно была виновата, и приговор этот казался справедливым; зачем, в самом деле, она любила слишком сильно, наперекор внушениям рассудка? И теперь, как прежде, бедная девушка не обнаруживала своих мыслей. Горькая чаша её страданий уже давно была наполнена до самого края, и последния события не прибавили к ней ни одной капли. Таким образом, она перебралась из большого дома в маленькую хижину без всяких взрывов болезненной тоски. Большую часть времени, теперь как и прежде, она оставалась в своей маленькой комнате, предавалась безмолвной грусти, и таяла как свечка со дня на день.

Из этого, однакожь, вовсе не следует, что все женщины, при подобных обстоятельствах, ведут себя совершенно одинаковым образом. Вы, на пример, милая моя мисс Буллок, отнюдь ие стали бы крушить и томить своего джентльменского сердца. Вы принадлежите к числу женщин с твердою душою, и у вас есть свой неизменные правила. Я с своей стороны тоже, мне кажется, не стал бы мучиться по пустякам; сердце мое довольно настрадалось на своем веку; и, признаюсь, я с успехом вынырнул из омута страданий. Но есть на свете создания чрезвычайно слабые, с хрупкими, деликатными и до крайности нежными сердцами.

Старик Джон Седли редко думал о сношениях между Джорджем и Амелией; но когда случалось ему намекать на этот пункт, он становился чрезвычайго мрачным и выходил, бывало, из себя, также как сам господин Осборн. Он проклял Осборна и все его семейство, как бездушное, безнравственное и в высшей степени неблагодарное. Никакие силы и власти, клялся он, не заставят его выдать свою дочь за сына этого негодяя, и на этом основании он приказал Амелии выгнать Джорджа из своей души, и возвратить ему все полученные от него письма и подарки.

Амелия обещалась повиноваться, и тут же, не делая значительных усилий над своим сердцем, взяла из своей шкатулки две или три безделки, полученные в подарок; но когда дело дошло до писем, она вынула их из таинственного убежища, где они хранились, и начала читать их, все до одного, читать пристально, благоговейно, как-будто и без того она не знала их наизуст. Неужели ей расстаться с этим единственным сокровищем от прежней жизни? Нет, это свыше её сил. Она положила их опять на свою грудь, как мать, которая, случалось ли вам видеть это?- прижимает к своим устам и лелеет на своих руках умершего младенца. Амелия почувствовала, что она умрет или сойдет с ума, как-скоро судьба лишит ее и этого последнего утешения. Как, бывало, она краснела и расцветала, когда приходили эти письма! Как билось её сердце, и с какою торопливостью она убегала в свою комнатку, чтобы прочесть их наедине, втихомолку! Нет нужды, что они были иной раз холодны как лед; любящее сердце молодой девушки с непостижимым искусством умело открывать в них искры пламенной и нежной страсти. Случалось, через них проглядывал какой-то странный и наглый эгоизм, нет нужды: Амелия всегда умела извинить своего благородного и великодушного друга.

И над этими ничтожными бумагами задумывалась теперь молодая девушка, не зная себе покоя ни днем ги ночью! Она жила в своей прошедшей жнзни, а каждое письмо припоминало ей какую-нибудь подробность из похождений возлюбленного друга. Как хорошо она помнила его речь и взоры, его костюм. Все его жесты при том или другом свидании! И Джордж Осборн не существует более для мисс Амелии Седли! Его письма - единственные остатки затухшей страсти и единственное занятие её жизни. Она будет их читать и перечитывать до последнего вздоха её груди.

На смерть смотрела она с невыразимою отрадой. Там, за могилой, думала Амелия, ни что мне не помешает следовать за ним.

Не думайте однакожь, что я пишу панегирик этой героине или выставляю ее за образец подражания для приятельницы моей, мисс Буллок. Сия последняя девица не нуждается в моих советах, и превосходно знает, как, в том или другом случае, должно сообщать направление своим джентльменским чувствам. Мисс Буллок никогда бы не довела себя до тех крайностей, в которые, по неопытности и неблагоразумию, была вовлечена мисс Амелия Седли. Что за рассчет отдать невозвратно свою любовь, пожертвовать своим сердцем, не имея впереди ничего, кроме голословного обещания, которое можно нарушить в одну минуту?

Еслиб Амелия могла слышать, какие комментарии делались на её счет в джентльменском кругу, откуда она изгнана банкротством отца, она увидела бы, в чем состояло её преступление, затмевавшее её нравственный характер. Мистрисс Смит положительно была уверена, что такой ветренгицы свет не производил; мистрисс Браун всегда, можно сказать, с ужасом смотрела на такую страшную фамилиярность с молодым человеком, и всегда на этот счет предостерегала своих милых дочерей.

- Ну, разумеется, не жениться же капитану Осборну на дочери банкрота, говорили девицы Доббин. Довольно и того, что фамилия обманута отцом. Чтожь касается до этой малютки, Эммы, глупость её ужь право превосходила все...

- Все... что? заревел кептен Доббинг. Разве они не были помолвлены с детских лет? И чем, желал бы я знать, неровен этот брак? Какая безумная душа осмелится заикнуться дерзким словом против этого чистого, невинного, нежного создания- против этого ангела в женскож теле?

- Потише, Вилльям, потише, сударь, мы не мужчины, возразила мисс Дженни. Мы не можем сражаться с вами. И что жь такое? Мы ничего не сказали против мисс Седли, кроме того, что её поведение было до крайности неблагоразумно - чтоб не называть его худшим именем - и что её родители принадлежат к известной породе людей, которые вполне заслужили свое несчастье.

- Ужь не хочешь ли ты сам, Вилльям, посвататься за мисс Седли? спросила мисс Анна саркастическим тоном: в добрый час; сердце её свободно. Хи, хи, хи! Какая чудесная партия... хи! хи!

- Мне жениться на мисс Седли! воскликнул Доббин, красный как жареный гусь, и с трудом удерживая порывы сильнейшего негодования. Думаете ли вы, милостивые государыни, что она способна играть своими чувствами, так же как вы? Смейтесь над этим ангелом, подскрыливайте над ним сколько угодно, она вас не услышит. Как тут не смеяться? она беззащитна и несчастна, следовательно, вы можете обижать ее вдоволь. Ну, мисс Анна, продолжайте: вы шутите очень мило, и все мы с удовольствием слушаем ваши остроты.

- Говорю тебе опять, Вилльям, мы не мужчины, заметила мисс Анна.

- Да, клянусь честью, я очень жалею, что все это мне сказано не мужчиною, проревел этот неукротимый британский лев. Еслиб какой-нибудь мужчина осмелился произнести против неё обидное слово, я увидел бы, чорт побери, какой у него лоб, чугунный или медный. Но мужчины не говорят таких вещей, мисс Анна, женщины одне только умеют шушукат, пищать, визжать и сплетничать, как-скоро речь заходит о женщине... Ну, опять пойдет потеха... полно, полно. Я вед только назвал вас гусынями, продолжал Вилльям Доббин, заметив, что розовые глазки мисс Анны отуманиваются обыкмвенной влагой. Ну, ну, вы не гусыни, вы лебеди... все что хотите, только, пожалуиста, оставьте в покое мисс Седли.

- Уму непостижимо, отчего это Вилльям привязался к этой востроносой кокетке! думали единодушно мистрисс Доббин и все её дочки. Для такой глупости и примеров не сыщется на белом свете.

И на этом основании, оне трепетали единосердечно, воображая, что хитрая кокетка, брошенная Осборном, завербует себе нового обожателя в лице одурелаго Вилльяма Доббина. Им было известно, что такие опыты производились весьма часто в кругу их знакомок, и - почему знать?- быть-может оне сами поступили бы точно таким образом на месте бедной девушки, покинутой своим женихом. В этом последнем случае, предчувствия их могли основываться на собственном их понятии о подобных опытах.

- Это еще слава Богу, мама, что полк их скоро выступает за границу, говорили молодые девицы: авось это, по крайней мере на время, освободит брата от сетей кокетки.

Дело, в самом деле, получало именно такой оборот, скоро возведенный на стенень исторического факта. По распоряжению судьбы, корсиканский выходец должен был принять деятельное участие в этой домашней драме, разыгрываемой на базаре житейской суеты; ей бы и не кончиться без могущественного содействия этого великого героя в политическом мире. Наполеон решительно разорил в конец господина Джона Седли. С его прибытием, вся Франция стала под ружье, Европа заколыхалась, и, что всего хуже, фонды решительно упали на лондонской бирже. Между тем как Французы группировались на Майском поле под победоносными орлами, четыре европейские гиганта готовились устроить chasse a l'aigle, и один из них явился в британской армии, где между-прочим были два знаменитые героя: кептен Доббин и капитан Осборн.

Новость о возвращении Наполеона с острова Эльбы и прием, оказанный ему в столице Франции, преисполнили огненным энтузиазмом весь Трильйонный полк, еще так недавно отличавшийся своими похождениями по ту сторону океана. Благородное честолюбие, надежда, патриотическое рвение восиламенили всех, от полковника до последнего барабанщика, и каждый готов был поблагодарить лично от себя корсиканского выходца за его неугомонную юркость. Уже давно Трильйонный полк горел нетерпением доказать своим товарищам в британской армии, что вест-индский зной и жолтая лихорадка не истребили в нем порывов мужества и чести, и вот наступила наконец желанная пора для подвигов великих. Стоббль и Спуни надеялись, без всяких хлопот, получить следующий чин, майорша Одауд надеялась, в конце компании, подписываться мистрисс полковницей Одауд Трильйонного полка. Приятели наши, Доббин и Осборн, разделяли, каждый по своему, всеобщий восторг: Доббин был спокоен, тих и важен, мистер Осборн беззаботно предавался увлечению пылкого чувства, и оба в одинаковой степени готовы были исполнить свою обязанность на поле чести и славы.

Волнение, произведенное повсюду свежим политическим событием, было такого рода, что в столице почти не обращали внимания на частные дела, и вот почему собственно Джордж Осборн, занятый приготовлениями к неизбежно-предстоявшему походу, пропускал почти мимо ушей все другия события, которые, нет сомнения, были бы для него интересны в мирное время. Сказать правду, он не слишком огорчен был катастрофой, разразившейся над головою доброго мистера Седли. Он имел поэтическое совещание с своим портным в тот самый день, когда кредиторы в первый раз обступили этого несчастного джентльмена. Старик-отец рассказал ему о постыдном и безчестгом поведении банкрота, намекнул деликатным образом о необходимости прервать всякие сношения с легкомысленной девочкой, и, в заключение, дал ему в тот вечер значительную сумму денег для закупки разных разностей, необходимых для похода, Джордж принял деньги с великим удовольствием, и пожелал своему родителю спокойной ночи. Печатные объявления уже висели над окнами дома Седли, где он провел многое множество приятных часов. Джордж ясно рассмотрел их при свете луны, когда проходил мимо этого дома на свою городскую крартиру. Стало-быть, гостеприимный дом был заперт для бедной Эмми и родителей ея; куда жь они девались, и где их настоящий приют? Мысль о погибели несчастного семейства произвела неприятное впечатление на его душу. Джордж был в этот вечер очень задумчив и печален в общей зале гостинницы "Пестрого Быка", где была его квартира, и пил слишком много, так-что это обратило на него внимание товарищей, сидевших за общим столом.

Скоро пришел Доббин, и заботливой рукою отстранил от него четвертый или пятый стакан пунша, который он велел подать себе собственно от скуки; но когда друг Доббин обнаружил намерение вступить с ним в серьезный разговор, Осборн отклонился от всяких ответов, и признался, что ему чертовски грустно.

Через три дня, Доббин застал своего друга в его комнате. Осборн сидел, облокотишимсь руками на стол, заваленный газетными листами, и был, казалось, погружен в мрачное раздумье,

- Что с тобою, мой друг? с беспокойством спросил кептен Доббин.

- Она... она прислала мне назад... мои подарки... вот эти. демонские побрякушки. Посмотри сюда! Доббин взглянул на пакет с надписью: "Капитагу Джорджу Осборну". Надпись была сделана известною рукою. Подле пакета в беспорядке лежали: золотое колечко, серебряный перочинный ножик, купленный для неё на ярмарке Джорджем, когда он был еще мальчиком, золотая цепочка и миньятюрный медальйон с волосами.

- Все кончено! сказал Осборн с глубоким стоном, вызванным, вероятно, угрызением совести. Вот тебе, Вилльям, читай, если хочешь.

Он подал ему небольшое письмецо из нескольких строк. Доббин прочитал:

"Папенька приказал мне возвратить вам все сий подарки, полученные от вас в счастливые дни моей жизни. Я пишу к вам в последний раз. Не сомневаюсь, вы также как я чувствуете всю силу поразившего нас удара. Я первая разрешаю вас от обязательства, которого исполнение невозможно при настоящей бедности нашего семейства. Я уверена также, что вы не разделяете жестоких подозрений господина Осборна, которые, быть-может, всего более сокрушают разбитое сердце моего отца. Прощайте. Прощайте. Стану молиться Богу, чтобы он подкрепял меня среди всех этих несчастий, и благословил вас навсегда. А.

"Я буду играть на фортепьяно,- на вашем фортепьяно. Как это мило с вашей стороны прислать мне эту - теперь уже единственную мою драгоценноеть!"

Доббин был джентльмен удивительно нежный. Взгляд на страдающих детей или женщин всегда приводил его в трогательяое умиление. Мысль, что Амелия скорбит душевно и томится в своем одиночестве, переполняла его душу невыразимою тоской, и он обнаружил такие признаки внутреннего волнения, которые, быть-может, не совсем приличны мужу с характером решительным и твердым. Он клялся, что Амелия - небесный ангел, и с этим мнением Джордж согласился теперь от чистого сердца. Еще раз мистер Осборн пересмотрел историю их общей жизни, и воображение нарисовало ему картину этой девушки с детских её лет до первого цвета роскошной юности: всегда и везде так она мила, невинна, очаровательно-простодушна и безъискусственно-нежна!

И неужели он должен потерять все это тогда, как ему ничего не стоило овладеть сокровищами этой юной души?.. Тысячи нежных сцен и воспоминаний пронеслись перед его умственным взором: везде, всегда и во всем она была прелестна и добра. А он?.. мистер Джордж Осборн покраснел от стыда и угрызений, когда собственный его эгоизм и равнодушие пришли в контраст с этой совершеннейшей чистотою. Он забыл теперь шумные явления в политическом мире, забыл свой честолюбивые планы, и друзья начали рассуждать только о дочери банкрота.

- Где они теперь? спросил Осборн после продолжительной беседы и длинной паузы.

Надобно сказать к его стыду, что, с некоторого времени, он совершенно выпустил из вида свою невесту, и не знал, куда переселилось несчастное семейство Джона Седли.

- Где они теперь? к письму не приложен адрес.

Доббин знал где они. Он не только отослал к ним фортепьяно, но в добавок отправил, по городской почте, письмо к мистрисс Седли, испрашивая позволение навещать их на знаменитых Виллах Аделаиды. И не далее как вчера он видел добрую старушку, видел мисс Амелию и, что всего важнее, сам принес в гостинницу "Пестрого Быка" это прощальное письмо и пакет, которые так глубоко растрогали душу и сердца обоих друзей.

Добросердечный джентльмен с удовольствием увидел, что мистрисс Седли изъявила полную готовность принять его радушно, как одного из коротких приятелей, навещавших её госгеприимный дом на Россель-Сквере. Старушка находилась еще под влиянием свежих впечатлений после прибытия фортепьяно, которое, как она догадывалась, прислал Джордж в знак памяти и дружбы. Не считая нужным исправлять эту ошпбку достойной леди, кептен Доббин выслушал внимательно её длинную и жалобную повесть, соболезновал её лишениям. и бедствиям, и вполне согласился, что старик Осборн обнаружил чорную неблагодарность к своему благодетелю и другу. Когда наконец мистрисс Седли поугомонилась в излиянии сердечной грусти, Доббин осмелился попросить позволение засвидетельствовать лично свое почтение мисс Амелии, которая, как-обыкновенно, была всегда наверху в своей одинокой каморке. Через несколько минут, мать свела ее с лестницы, и бедняжка вошла в комнату, трепещущая и бледная как полотно.

Ея могильная наружность и мрачные черты отчаяния на всей её фигуре были так поразительно-резки, что благородный Вилльям Доббин затрепетал при взгляде на юную страдалицу, и ясно разобрал на её челе роковые следы зловещих предчувствий. Она посидела с ним минуты две или три, и потом, вручая ему пакет, проговорила голосом нерешительным и.слабым:

- Потрудитесь отдать это капитану Осборну и... и я надеюсь, что он совершенно здоров и... это очень любезно, что вы пожаловали к нам и.. и мы все полюбили наш новый домик, и нам здесь хорошо. И... и... я пойду наверх, мама, потому, что... так... мне что-то не здоровится сегодня. Прощайте, капитан.

С этими словами, мисс Амелия сделала книксен, улыбнулась, и побрела назад в свою каморку. Мать, провожая ее наверх, бросила на Доббина взгляд, исполненный отчаянной тоски; но великодушный джентльмен не нуждался в таком безмолвном обращении к себе; он сам любил ее слишком нежно, чтобы не сочувствовать её горю. Невыразимая грусть, соболезнование, страх, глубоко заронились в его душу, и он поспешил удалиться из этого приюта нищеты и скорби.

Как-скоро мистер Осборн услыхал, что приятель его знает, где они живут, вопросы его обнаружили нетерпение и пылкость пробудившейся страсти. Как он ее видел? В каком положении застал? Что она делала? Что говорила?

Кептен Доббин взял его руку, пристально взглянул ему в лицо, и сказал:

- Джордж! Она умирает!

Больше ничего не мог вымолвить кептен Доббин.

Во всем доме, где приютилось несчастное семейство банкрота, была только одна служанка, бойкая ирландская девушка, исправлявшая все обязанности горничной и кухарки. Несколько дней сряду она старалась утешить свою барышню и разогнать её тоску своею болтовней; но Эмми ничего не отвечала; едва-ли даже и знала она какие попытки делаются в её пользу другими людьми.

Часа через четыре после дружеского разговора между Доббином и Осборном, девушка-ирландка вбежала в комнату Амелии, где она вечно сидела над своими письмами, читая и перечитывая их сотню тысяч раз. Девушка улыбнулась, бросила веселый и лукавый взгляд, и даже затянула какую-то песню, чтобы обратить на себя внимание бедной Эмми, которая однакожь ничего не видала и не слыхала.

- Мисс Эмми! закричала ирландка.

- Иду, отозвалась Эмми, не оглядываясь назад.

- Пришли к вам, продолжала веселая девушка. Там внизу понимаете? кто-то спрашивает вас, и вот к вам новое письмо... перестаньте читать старые, мисс Эмми.

И она подала ей записку, в которой Эмми прочла следующия слова:

"Я должен вас видеть. Милая, обожаемая Эмми... жизнь моя... любовь моя... ангел Эмми, прийди ко мне."

Джордж и мистрисс Седли разговаривали внизу, пока читалось на верху это новое письмо.

ГЛАВА XVIII.

Мисс Кроли под опекой в своей спальне.

Мы уже видели, что мистрисс Фиркин, горничная и доверенное лицо старой девицы, считала своею непременною обязанностию писать отношения, доклады и рапорты в пасторат на "Королевину усадьбу" по поводу всякого, сколько-нибудь замечательного события на Парк-Лене, и мы намекнули отчасти, что сама мистрисс Бьют, по доброте своего сердца, оказывала особое виммание и благосклонность к этому доверенному лицу при особе мисс Матильды Кроли. Мистрисс Бьют была тоже до крайности добра к благородной компаньйонке, мистрисс Бриггс, и привлекла ее на свою сторону множеством тех неуловимых признаков внимательности и мелких обещаний, которые ничего почти не стоят предлагающему лицу, между тем как принимающая особа дорожит им чуть ли не более всего на свете.

В самом деле, всякой рассчетливый хозяин и образованный домоуправитель должен знать превосходно, как нам дешево, в известных случаях, обходятся те сладенькие приправы, которые сообщают самый благовонный запах и приятный вкус обыкновенным блюдам в домашней жизни. Желал бы я знать, какой это чудак выдумал пословицу - "Соловья баснями не кормят?" Мне известно по многочисленным опытам, собранным на рынке житейских треволнений, что одной хорошей басней можно иной раз угостить целые сотни соловьев и соловьих. Пословица "Сухая ложка рот дерет" тоже никуда не годится, и по моему мнению, тот был простак, кто первый пустил ее в ход. Превосходный повар, такой, например, как бессмертный Алексис Сойе, может, если захочет, накормить вас за полпени в тысячу раз лучше, чем какая-нибудь кухарка, которую вы снабдили, за фунт стерлингов, разнообразными пряностями и кореньями с травяного рынка. Так и в деле изящных искусств: опытный артист извернется двумя или тремя сладенькими фразами там, где для какого-нибудь вахлака потребны целые тетради увесистых тропов и фигур. Этого мало: увесистые приправы, как всем известно, тяготят и расстроивают желудок, между тем как всякий удобно переварит легкую пищу из простейших элементов.

Мистрисс Бьют, мы это видели, была превосходная хозяйка, редкая мастерица своего дела. В короткое время она употчивала Бриггс и мистрисс Фиркин до такой степени, что оне были без ума от её хлебосольства, хотя; собственно говоря, ничего не было на её етоле, кроме соловьиных басен. Не проходило дня, когда бы мистрисс Бьют не говорила им о своей глубокой привязанности, и о том, чтобы она сделала для них, еслибы имение старушки находилось в её руках. Почтенные старушки слушали развеся уши, и сердобольные сердца их проникались такою благодарностью, как-будто мистрисс Бьют осыпала их драгоценнейшими сокровищами из всех частей света.

Родон Кроли, напротив того, как джентльмен, до крайности недальновидный, никогда не старался завербовать на свою сторону тетушкиных адъютантов. Он оказывал искреннее презрение к обеим дамам: раз или два,- где это видано? где это видано? заставлял доверенную особу снимать сапоги с своих ног, посылал ее в дождь и слякоть с грязными поручениями в какую-нибудь табачную лавчонку, и если когда-нибудь он давал ей какую-нибудь гинею, то эти деньги, с позволения сказать, звучали словно пощечиной в ушах достопочтенной мистрисс Фиркин. Тетушка его всегда издевалась над мисс Бриггс, и благородная компаньйонка служила постоянною мишенью всех её шуток: кептен Кроли, увлеченный благим примером, не отставал от своей тётушки, и остроумные его шуточки были столько же деликатны, как ляганье его кургузаго коня. Мистрисс Бьют между тем советовалась с благородной гувернанткой во всех затруднительных случаях, рассуждала с нею о поэзии и превозносила похвалами её собственные изделия по стихотворной части. Случалось, хотя довольно редко, мистрисс Фиркин получала от неё монету в два пенса с половиной; но этот скудный подарок сопровождался такими комплиментами и дружескими взглядами, что два пенса с половиной мгновенно превращались в слиток золота в благодарном сердце этой дамы, которая притом, заглядывая в будущность, смело могла рассчитывать на золотые горы, как-скоро мистрисс Бьют вступит в законное наследство престарелой леди.

С намерением мы распространились об этих двух способах вести свой делишки на житейском рынке, чтобы воспользоваться случаем дать приличное наставление неопытным джентльменам. Хвалите всех и каждого, милостивые государи, и ни в каком случае не задирайте своего носа: смело говорите свой комплименты в глаза, и еще смелее произносите их заочно, как-скоро вы знаете, что вас могут подслушать. Никогда не пропускайте случая сказать ласковое словцо, и помните, что, рано или поздно, вам отплатят на широком. Базаре Житейской Суеты. Коллингвуд, вы знаете, никогда не мог видеть пустого места в своих владениях, без того, чтобы не бросить на него жолудь из своего кармана: так поступайте и вы с своими комплиментами. Жолудь вам ничего не стоит, но из него может разростись огромный строевой лес.

Когда процветал и блаженствовал Родон Кроли, ему повиновались молча, с подобострастным спокойствием и без всяких отговорок; но когда наступили для него черные дни опалы и невзгоды, никто его не пожалел, и никто не явился к нему на помощь. Но когда мистрисс Бьют приняла в свое владение джентльменский домик на Парк-Лене, верхний и нижний департаменты возрадовались всем своим сердцем, рассчитывая на все возможные повышения и льготы под великодушной администрацией доброй управительницы дома.

Нечего было и думать, что кептен Кроли, после первого поражения, отступит навсегда с поля битвы, и не будет стараться выиграть опять выгоднейшую позицию; с которой его сбили. Мистрисс Бьют Кроли слишком хорошо понимала житейские дела, чтобы допустить неосновательное предположение в этом роде. Она знала также, как дважды два, что хитрая и отчаянная Ребекка не задумается ни на минуту вступить опять в открытую борьбу. Мистрисс Бьют Кроли понимала настоятельную необходимость приготовиться к мужественному отражению неизбежных приступов и нападений.

Во первых, крепость была в её руках - этот пункт не подлежал ни малейшему сомнению, но можно ли было поручиться за главного её владельца? Почему знат - быть-может мисс Кроли сгарала тайным желанием вступить в миролюбивые переговоры с изгнанным врагом. Старушка любила Родона Кроли, любила и Ребекку, которая умела мастерски разгонять её скуку. Мистрисс Бьют, с горестию и сокрушением сердечным, не могла не признать достоверного факта, что никто из членов её собственного семейства не оказывался годным для забав и удовольствий благовоспитанной городской леди.

- Я знаю, рассуждала мистрисс Бьют, пение дочерей моих, после этой ненавистной гувернантки, никуда не годится. Матильда всегда бывало спит, когда Марта и Луиза поют для неё свои дуэты. Сынок мой, Джемс, просто нестерпим с своими необтесанными манерами студента; про муженька нечего и распространяться: у него на уме только лошади да собаки. Ну, как тут пригласить ее к себе; в этот несчастный пасторат? Она рассердится на всех нас, и убежит вероятно после первой же ночи. Тогда пиши опять, что все пропало. Не успеешь оглянуться, а Родон как-тут заграбастает ее в свои когти, и эта полколодная змея запустит свое жало в самое сердце бедной старухи... Одно для меня ясно: Матильда больна ужасно, и, вероятно, не оправится еще недели три, четыре. Ну, чему быть, тому не миновать, а ужь, пока лежит она в постели, и не дам ее в обиду этим безнравственным людям. Мой священный долг: защищать немочную женщину всеми зависящими от меня средствами против злонамеренного покушения негодяев.

Мисс Матильда Кроли, несмотря на врожденную веселость, имела довольно мнительный характер. Если, бывало, кто замечал ей, что она как-будто немножко похудела и цвет её лица как-будто немножко изменился, трепещущая старуха немедленно поcылала за доктором и шпиговала себя порошками и микстурами без всякой пощады. Но теперь, посде внезапного фамильного переворота, она была действительно больна - да и чьи нервы могли бы устоять против таких страшных потрясений? По крайней мере, мистрисс Бьют, верная своим филантропическим обязанностям, поспешила немедленно известить доктора, и аптекаря, и компаньйонку, и всю прлслугу, что мисс Кроли находится в самом опасном положении, и что, следовательно, надобно держать ухо востро. По её распоряжениям, улица перед окнами была завалена по колено толстыми слоями соломы, и мистер Баульс окутал толстым войлоком дверной молоток у подъезда, чтобы никто не обезпокоил страдалицу неосторожным стуком. Доктор неизменно должен был являться два раза в день, и она угощала пациентку отвратительной микстурой через каждые два часа. Если кто-нибудь ненароком входил в комнату, мистрисс Бьют произносила такое шипучее и зловещее шушушшш, что старушка невольно вздрагивала на своей постели, и с трепетом обращала свой испуганный взор на бисерные глаза мистрисс Бьют, которая неподвижно сидела в креслах подле кровати. Страшно светились эти глаза среди постоянного мрака (занавесы всегда были опущены), и когда сердобольная дама выступала по комнате в своих бархатных туфлях, мисс Кроли невольно воображала тигрицу с её острыми когтями.

Так проходили дни, длинные, бесконечные дни. Повременам, мистрисс Бьют читала для неё назидательные книги голосом заунывным, погребальным; но чаще всего она, без вчякой определенной цели, прислушивалась к глухому уличному шуму и монотонной песни ночных сторожей. В полночь приходил домашний врач, и мистрисс Бьют, выслушивая его наставления, покачивала головой как ведьма, и дико моргала своими глазами, обращенными на потолок. Сама богиня здравия могла бы пошатнуться и зачахнуть при такой медицинской обстановке!

Недуги тела и души произвели в короткое время сильнейшее опустошение в расстроенном организме нервозной старухи. Чем больше при нормальном состоянии здоровья хвасталась она модной доктриной французской философии восьмнадцатого века, тем более теперь преследовал ее могильный страх; и воображение рисовало перед ней все ужасы замогильного бытия...

Подражая современным романистам, мы могли бы, по этому поводу, пуститься в самые длинные диссертации, не лишенные интереса в философском смысле; но по опыту мы знаем, какую скуку наводят все эти диссертации романистов на читателя. Это, однакожь, не мешает нам припомнить вековечную истину, что не все то золото, что блестит, и не всякий паяц в балаганах на Базаре Житейской Суеты есть в то же время беззаботный весельчак при своих домашних пенатах, наедине с тайнами своей души. Как часто один и тот же актер, который смешит почтеннейшую публику на театральной сцене, проливает в тот самый вечер кровавые слезы в тиши своего кабинета! Как часто сладострастный эпикуреец, знаменитый своими чуть-ли не волшебными пирами, томится от горькой чаши страданий на своем болезненном одре! И думаете ли вы, что ему становится легче от воспоминания протекших удовольствий? Думаете ли вы, что какая-нибудь дряхлая, изсохшая красавица утешится и усладит свою душу, как-скоро воображение разрисует перед ней целый магазин модных платьев и блистательные успехи на модных балах, где некогда все благоговели перед ней?..

- Что тут станешь делать? рассуждала сердобольная мистрисс Бьют,- муж мой, при настоящих обстоятельствах, мог бы кау нельзя лучше пригодиться для этой больной старухи, если бы только он сам не был болван-болваном. Теперь-то собственно и легко было бы убедить ее, что она должна перед последним издыханиен, отдать полную справедливость моим бедным дочерям и сыновьям, которые, право, слишком заслуживают эту благостыню от своей родни.

Мистрисс Бъют, верная своей системе, старалась всеми зависящими от неё средствами возбудить сильнейшее отвращение к гнусным деяниям Родона Кроли, и для этой филантропической цели она мало-по-малу представила ей целый каталог таких ужасных преступлений, за которые можно было бы осудить целые полчища отъявленных негодяев. Мистрисс Бьют обнаружила редкий фамильный интерес и совершеннейшее знакомство с похождениями Родона Кроли. Она знала все подробности этой гадкой ссоры с капитаном Файрбресом, где Родон, виноватый кругом с самого начала, вызвал капитана на дуэль и застрелил его на повал. А что сделал он с этим несчастным лердом Довделем? вообразите: матушка лорда наняла для него особый дом в Оксфорде, где получил он превосходнейшее воспитание, так что до приезда в Лондон не брал в руки карт и не имел понятия о бильярдной игре? И что же? Родон начал похаживать с ним по трактирам, приучил его пьянатвовать, играть, буянит, так что бедный юноша просадил в короткое время четыре тысячи фунтов чистоганом и сделался, что называется, пропащим человеком. Яркими, поразительными и живыми красками мистрисс Бьют изображала до мельчайших подробностей томительное отчаяние раззоренных им семейств - сыновей, которых он безжалостною рукою погрузил в бездонную пропасть нищеты и пороков. Она знала несчастных купцов, доведенных до банкротства безумною расточительностью Родона Кроли (по неосторожности они верили ему огромные суммы на честное слово); но что всего более возмущало и тревожило чувствительную душу мистрисс Бьют, так это, можно сказать, беспримерное бесстыдство и наглость, какие он всегда обнаруживал в своем поведении в отношении к великодушнейшей тётке, которой вот теперь и отплатил, наконец, самою черною, низкою и вместе пресмешною неблагодарностью за все её жертвы. Все эти истории она рассказывала мисс Кроли потому единственно, что считала себя вправе делать это по долгу совести и чести; как мать добродетельного семейства. Бичуя таким образом свою отсутствующую жертву, мистрисс Бьют не чувствовала в душе ни малейших угрызений, и даже гордилась необычайным присутствием духа; с каким ей удавалось выполнять это бескорыстное дело. Да, кто что ни говори, а ужь если нужно очернить и обезславить человека на рынке житейских треволнений, так собственная родственница сделает это в тысячу раз лучще, чем всякой посторонний враг. Впрочем, относительно этого несчастного горемыки, Родона Кроли, мы должны признаться, что его было бы легко обвинить простым и ясным изложением действителъных подвигов его жизви, и мистрисс Бьют напрасно беспокоилась принимать на себя труд изобретения скандалёзных историй раздирателъного сорта.

Само-собою разумеется, что и Ребекка, как новая родственница, сделалась предметом особенной заботливости и попечений со стороны мистрисс Бьют. Сделав наперед предварительные распоряжения относительно того, чтоб на Парк-Лене не смели принимать посланников и писем от нечестивого Родона Кроли, она приказала заложить коляску мисс Кроли, и отправилась к своей старой приятельнице мисс Пинкертон, на Чизвиккский проспект, с тою похвальною целью, чтоб сообщить Благородной Академии оглушительную весть о похождениях мисс Шарп, обольстивщей Родона Кроли, и собрать на этом основании дополнительвые сведения относительно происхождения и воспитания отставной гувернантки. Приятелышьница лексикографа, с великою охотой предложила свои обязательные услуги. Немедленно поручено было мисс Джемиме отыскать в домашнем архиве письма и росписки бывшего учителя рисованья. Оказалось, что одно письмо было им отправлено из долговой тюрьмы; в другом умолял он, ради самого неба, прислать ему вперед месячное жалованье; в третьем мистер Шарп покорнейше благодарил чизвиккских дам за покровительство и благодеяни., оказываемые мисс Ребекке. Последний документ был содержания трогательнаго: несчастный артист, уже томившийся на смертном одре, поручал свое единственное дитя, сиротку Бекки, великодушному вниманию и покровительству мисс Пинкертон. Нашлись в архиве документы и самой Ребекки: в одном, малютка испрашивала помощи для своего несчастного отца; в другом содержалась слезная благодарность незабвенной благодетельнице.

Из Благородной для Девиц Академии на Чизвиккском проепекте, мистрвсс Бьют стрелой покатила на предместье Сого, в Греческую улицу, в бывшую квартиру покойного живописца, где до сих пор стены маленькой залы украшались портретами самой хозяйки в белом атласном платье, и супруга её в синем фраке с медными пуговицами - портреты были написаны в уплату долга за квартиру. Бывшая хозяйка, мистрисс Штокс, как дама красноречивая и обязательная во всех отношениях, быстро рассказала все; что было ей известно о покойном живописце. Оказалось, что мистер Шарп, не говоря дурного слова, был бедняк, до крайности распутный; должники, бывало, не отходили от его дверей, и что всего ужаснее, он обвенчался на своей жене весьма не задолго до её смерти. Хозяйка, к великому огорчению, узнала об этом после; иначе, разумеется, не стала бы их держать ни одного дня. Дочка их была вообще прехитрая и преветреная лисица; бывало; она хохочет целый день без всякой видимой причины, передразнивает всех и каждого, прыгает как коза, делает уморительные рожи, и, случалось, отец посылал ее за джином в ближайшую харчевню, или с запиской к кому-нибудь из своих беспутных товарищей, живших в этом квартале; всюду бегала малютка Бекки, и всюду ее знали. Коротко и ясно, мистрисс Бьют, не жалея никаких хлопот, собрала драгоценнейшие материалы для составления биографии своей новой родственницы, и вероятно Ребекка была бы ей очень благодарна, еслиб своевременно могла получить понятие об этой беспримерной заботливости о своей особе.

Плодом этих неутомимых изследаваний было совершеннейшее просветление умствевных очей доброй старушки, заблуждавшейся так долго насчет своего племянника и теперешней его жены. Мистрисс Родон Кроли - дочь оперной актрисы. Она танцовала и сама. Она служила натурщицей для живописцев. Она воспитана по театральному. Она пила пунш с своим отцом, курила трубку; и прочая. Это была, одним словом, женщина, соединившая свою судьбу с пропащим человеком. Окончательный вывод: плутовство их неисправимо, и порядочная женщина не должна обращать на них ни малейшего внимания.

Таковы были материалы и сведения, предложенные вниманию больной старухи на Парк-Лене. Мистрисс Бьют воспользовалась ими как провизией, и аммуницией для укрепления джентльменского дома против неминуемой осады, котрая скоро должна быть произведена соединенными усилиями двух отъявленных негодяев.

Но, к счастию, во всех этих распоряжениях проглядывал один, довольво важный недостаток: мистрисс Бьют была слишком запальчива, усердна, нетерпелива, и рвение, обнаруженное ею в настоящем случае, превосходило некоторым образом границы благоразумной рассчетливости. Она истомила мисс Кроли гораздо более, чем сколько было нужно, и хотя слабая старуха подчинилась её авторитету, но власть эта была уже через чур натянута, строга, так что можно было опасаться, что жертва обнаружит намерение высвободиться из под её влияния при первом удобном случае. Женщины, всякой знает, весьма часто впадают в такие ошибки, несмотря на то, что по большей части оне действуют под руководством своего прозорливого инстинкта.

Так, например, мистрисс Бьют, увлекаемая без сомнения самыми филантропическими побуждениями, ухаживала за своей больной с таким беспримерным рачением, как-будто собиралась проводить ее на тот свет через несколько недель. Она просиживала у её изголовья целые ночи на пролет, не спала, не вкушала пищи, и даже отказалась от прогулок на свежем воздухе. Обо всех этих лишениях и жертвах, она вздумала однажды гамекнуть господину Кломпу, домашнему врачу и, вместе, аптекарю, который неизменно продолжал делать свои визиты по два раза в день.

- По совести могу признаться, мистер Кломп, сказала мистрисс Бьют, что все это время я не щадила никаких трудов, и никаких усилий для нашей драгоценной пациентки, доведенной своим негодным племянником до этого ужаснейшего состояния нравственных и физических недугов. О себе уж тут я не хлопочу нисколько; я не задумаюсь принести себя в жертву.

- Да, сударыня, и ваша преданность заслуживает истинного удивления, начал мистер Кломп,- но...

- И вообразите: я почти ни разу не сомкнула глаз с той поры, как приехала из деревни! Уж как-скоро речь идет об исполнении своей обязанности, я готова посвятить ей свое здоровье, сон, спокойствие, все что вам угодно. Когда бедный мой Джемс лежал в оспе, думаете ли вы, что я нанимала для него сиделку? Никак нет.

- Вы поступили тогда, как мать, сударыня, как превосходнейшая из матерей; но...

- Как мать семейства и жена достопочтенного человека, я смиренно признаюсь, и верю сердечно, что правила моей жизни именно таковы, как им следует быть, продолжала мистрисс Бьют с торжественностью счастливого убеждения,- и могу вас уверить, мистер Кломп, что я не отступлю от этих правил никогда, никогда, до последнего моего вздоха. Пусть безчеловечные люди положили эту седую голову на одр болезни...

Здесь мистрисс Бьют, делая выразительный жест, указала на один из кофейных париков мисс Кроли, висевших на гвоздике в её гардеробной.

- Да, пусть безчеловечные люди, не имеющие ни чести, ни стыда, сразили эту почтенную голову, и положили ее на одр болезни, я никогда не оставлю ее, мистер Кломп, хотя бы это стоило мне совершеннейшего изнурения всех моих сил. Ах, мистер Кломп! боюсь я, то-есть, я уверена, что для этой драгоценной головы нужны, может-быть, скорее духовные, чем медицинские утешения.

- Я хотел вам собстеенно заметить, сударыня, начал опять мистер Кломд таким решительным голосом, который, повидимому, отстранял всякуювозможность дальнейших перерывов,- я хотел вам. собственно заметит, что вы, по моему мнению, напрасно беспокоитесь слишком о нашей пациентке, и чго вам нет ни малейшей надобности жертвовать своим здоровьем в её полвзу.

- Не только здоровьем, милостивый государь, я жизнью готова пожертвовать для родственницы своего мужа, храбро перебила мистрисс Бьют.

- Очень хорошо; но прошу вас обратить внимание, что теперь обстоятельства совсем не требуют такой жертвы, сказал мистер Кломп. Вы можете быть увереньг, что доктор Скуилльс и я рассматривали болезни мисс Кроли со всем старанием и добросовестностью опытных врачей: мы находим, что нервы её ослабели и чрезмерное уныние овладело её душою, оттого собственно, что фамильные происшествия слишком взволновалй ее.

- Погубили, скажите. лучше, и это все её племянник - сломить бы ему шею!

- Слишком взволновали, и вы, сударыня, я говорю без преувеличений - явились ангелом-хранителем, чтоб утешать мисс Кроли под бременем сильных огорчений. Но доктор Скуилльс и я держимся положительно и единоглаено того мнения, что для нашей любезной пациентки нет никакой надобности лежать день и ночь в постели, не переменяя воздуха спальни. Она огорчена глубоко, спора нет; но это постоянное заключение, естественным образом увеличивает расстройетво её душевных сил. Ей нужны перемены, развлечения, свежий воздух, веселые мысли - самые лучшие лекарства во всей нашей аптеке, прибавил мистер Кломп, улыбаясь и выставляя на показ свой белые зубы. Убедите ее встать, милостивая государыня, оставить мягкие подушки и ободриться. Прогулки на свежем воздухе особенно для неё необходимы, так же как и для вас, мистрисс Бьют. Выезжайте как-можно чаще, и розы быстро опять зацветут на ваших увидающих щеках.

- Это бы, пожалуй, можно устроить, да только та беда, что перед нашим домом снует беспрестанно этот негодный племянник с своей женой, возразила мистрисс Бьют (выпуская кошку эгоизма из ящика своей тайны). Один взгляд на них поразит мисс Кроли жесточайшим ударом, и мы принуждены будем опять положить ее в постель. Нет, мистер Кломп, ей не следует выезжать, и она не выедет до тех пор, по крайней мере, пока я останусь в её доме. О моем здоровьи распространяться нечего: какая кому нужда до моего здоровья? Еще раз, милостивый государь, я охотно повергну самую жизнь на жертвенник своих обязанностей.

- Так вы непременно хотите, чтоб она оставалась в своей комнате?

- Непременно.

- В таком случае, сударыня, я не могу отвечать за жизнь своей пациентки, сказал мистер Кломп серьёзным тоном. Нервы мисс Кроли слабеют со дня на день, и если вы желаете видеть капитана Кроли наследником своей тётки, то я должен, милостивая государыня, объяснить вам откровенно, что вы хлопочете по возможности изо всех сил в пользу капитана Кроли.

- Великий Боже! Неужели жизнь её в опасности! закричала мистрисс Бьют. Ах, мистер Кломп, что вы не известили меня об этом раньше?

Накануне этого вечера, за бутылкою вина в доме сэра Лепина Уаррена, которого супруга только-что разрешилась от бремени тринадцатым младенцем, мистер Кломп и доктор Скуилльс рассуждали о болезни мисс Кроли таким образом:

- Что это за гарпия поселилась в доме этой старушонки Кроли, желал бы я знать? спросил доктор Скуилльс, выпивая рюмку вина. Кажется ведь чорт принес ее из Гемпшира? Чудесная мадера!

- Какой болван этот Родон, что женился на гувернантке! заметил мистер Кломп. Вероятно было что-нибудь у этой девчонки.

- Зеленые глаза, прозрачная кожа, смазливое личико, замечательное развитие лба, заметил доктор Скуилльс,- а Кроли все-таки дурак.

- Дураком родился, дураком и умрет, подтвердил мистер Кломп.

- Теперь, я думаю, не видать ему ни шиллинга от этой старухи, сказал доктор Скуилльс после короткой паузы. Она переделает завещание... если только успеет.

- Неужели, в самом деле, ей прийдется протянуть ноги? Жаль, я потеряю две сотни фунтов годового дохода.

- Эта гемпширская ведъма отправит ее месяца через два, Кломп, за это ручаюсь, мой друг, если она останется здесь, сказал доктор Скуилльс. Женщина старая - обжора -субъект нервозный - трепетание сердца - сдавление мозга - апоплексия - поминай как звали. Выгони эту ведьму, Кломп, подыми старуху, или твои двести фунтиков взлетят на воздух.

И следствием этой консультации было откровенное объяснение достойного мистера Кломпа с достойнейшею мистрисс Бьют Кроли.

Надлежало, во что бы ни стало, заставить старуху переменить завещание в пользу пасторского семейства. Это бы казалось и легко было сделать, потому что не было при её постели никого, кроме мистрисс Бьют; но, к несчастью, тут возникли затруднения непреодолимые с психической стороны. Страх смерти возрастал в душе мисс Кроли с неимоверной быстротою, как-скоро осмеливались ей делать печальные предложения в этом роде, и мистрисс Бьют увидела настоятельную необходимость развеселить свою пациентку и возстановить её здоровье для успешнейшего достижения своей цели. Нужно было выезжать, как предписал и мистер Кломп; но куда?

- Не ехать ли в лондонские предместья? Это, я думаю, всего лучше, заключала мистрисс Бьют. В окрестностях Лондона, говорили мне, есть чудные, живописные места.

И на этом основании, мистрисс Бьют вдруг полюбила и Гезгастед, и Горнси, и Дольвич, и усадив в карету свою жертву, начала разъезжать с ней по этим очаровательным местам, разговаривая дорогой, для препровождания времени, о Родоне Кроли и его жене, и выдумывая насчет их разные невинные историйки, способные пробудить и усилить против них негодование в сердце её возлюбленной золовки.

Быть-может мистрисс Бьют перетянула, без всякой надобности, струны своих филантропических соображений. Ей, конечно, удалось вооружить приличным образом мисс Кроли против её негодного племянника, тем не менее однакожь пациентка почувствовала сильнейшую ненависть к своей безжалостной мучительнице, и сгарала желанием высвободиться из под её обременительной опеки. Через несколько времени мисс Кроли решительно взбунтовалась против Горнси и Хайгета. Ей захотелось ехать в Парк. Мистрисс Бьют знала почти наверное, что они встретятся там с этим гнусным Родоном, и опасения её оправдались весьма скоро. Однажды, среди самого Парка, появился легкий шарабан Родона Кроли, запряженный в одну лошадь: Ребекка сидела подле него. В неприятельском экипаже, мисс Кроли занимала свое обыкновенное место, и подле нея, по левую сторону, сидела мистрисс Бьют: жирная болонка и мисс Бриггс рисовались на заднем плане. Это была критическая минута, и сердце Ребекки забило сильную тревогу, когда она угадала знакомую коляску. Когда наконец два экипажа поверстались один против другаго, Ребекка всплеснула руками, и устремила на старую деву взоры, исполненные невыразимой преданности и тоски. Сам Родон затрепетал, и лицо его побагровело ужасно, когда он машинально принялся закручивать свой нафабренные усы. В другом экипаже только старушка Бриггс обнаружила некоторое волнение, и обратила, с нервической раздражительностью, свой большие глаза на старых знакомцев. Шляпка мисс Кроли была решительно обращена на противоположный конец. Внимание мистрисс Бьют было поглощено рассматриванием прелестей болонки: она гладила собаченку, ласкала, и придумывала для неё самые нежные названия поэтического свойетва, Экжпажи между-тем подвигались вперед, каждый по своей линии.

- Поди вот, что ты тут сделаешь? сказал Родон своей жене.

- Попытайся еще; мой милый, отвечала Ребекка. Разве ты не можешь зацепиться колесом и приостановить их экипаж?

Но у Родона недостало духа для этого маневра. Как-скоро экипажи поровнялись, он стал на своем шарабане; и, приставив руку к полям своей шляпы, принялся смотреть во все глаза. Этим временем мисс Кроли приняла правильную позицию на своей сиденке; но она и мистрисс Бьют смело взглянули ему в лицо, не думая однакожь отвечать ни малейшим жестом на его усердные поклопы. Родон с заклятием опустился на евое место, выехал из тесного ряда, и с отчаянною быстротою поскакал домой.

Это был великолепный и решительный триумф для мистрисс Бьют; но такие встречи могли, с течением времени, увеличить опасность, так-как мисс Кроли очевидно обнаруживала раздражительность нервов. Предстояла настоятельная необходимость оставить Лондон, и мистрисс Бьют, заботясь более всего на свете о драгоценном здоровьи своей золовки, начала усердно рекомендовать ей брайтонский воздух.

ГЛАВА XIX.

Кептен Доббин, как устроитель и вестник Гименея.

Сам не зная как, честный Вилльям Доббин принял на себя все хлопоты в окончательном устройстве судьбы мисс Амелии и Джорджа Осборна. Роковое дело их жизни без него никогда бы не подвинулось вперед. Кептен Доббин сам это чувствовал, и на лице его появлялась довольно кислая улыбка, когда он воображал, что из всех людей в мире судьба как нарочно выбрала его одного устроить этот брак. Возникшие переговоры могли быть трудны и даже чрезвычайно неприятны; но как-скоро надлежало вынолнить известную обязанность, кептен Доббин принялся за дело круто и живо, с полною готовностью идти на пролом всех возможных препятствий. В настощем случае было для него ясно как день, что мисс Амелия Седли умрет непременно; если, чего Боже избави, потеряет своего жениха: надлежало, стало-быть, во что бы то стало, удержать прелестного ангела на краю безвременной могилы.

Читатель уже знает, когда, как и почему Джордж Осборн, руководимый заботливостью честного Вилльяма, приведен был к ногам (или правильнее, в объятия) своей возлюбленной невесты; и я отнюдь не намерен входить в мелочные подробности этого интересного свидания. Одно только железное, сердце могло не растаять при взгляде на это нежное личико, истомленное отчаянием и грустью, и при этих трогательных звуках, в каких бедная девушка начала рассказывать свою умилительную повесть. Не было ни обмороков, ни истерических припадков, когда мать представила ее жениху: положив свою голову на его плечо, она заплакала горько, зарыдала, и эти слезы мгновенно облегчили её грусть. Успокоенная такими утешительными признаками, старушка Седли разочла, что ей нечего делать в присутствии молодых людей, и когда она ушла, Эмми прильнула к руке своего жениха, как-будто он был её верховным властелином, и она, беззащитная, виновная и бедная, всего должна была ожидат от его покровительства и ласкового слова.

Такое беспрекословное повиновение тронуло сердце Джорджа, и чрезвычайно польстило его джентльменским чувствам. Он видел перед собою смиренную невольницу, преисполненную благоговения к его особе, и душа его возрадовалась радостью неизречеиною при этом глубокол сознании своей власти. Он будет великодушен, и постарается, как это ни трудно, привести в уровень с собою это бессильное созданье. Грусть и красота Амелии тоже некоторым образом растрогали его сердце: он приласкал свою невесту, приголубил, поднял ее и, так сказать, простил - во всем простил. Все её чувства и надежды, замиравшие с каждым днем в удалении от этого великолепного светила, зацвели опять и распустились разом, когда друг-солнце засияло на горизонте её жизни.

Когда вечером в тот ден мисс Амелия положила на подушку свою успокоенную головку, вы бы и не узнали в этом юном, лучезарном личике то самое лицо, которое еще накануне было так худощаво, безжизненно и равнодушно ко всему на свете. Честная девушка-ирландка, обрадованная такою переменой попросила позволения поцаловать свою барышню, расцветшую с быстротою весенней розы. Амелия обвила руками шею своей горничной и цоцаловала ее от чистого сердца, как нежное, невинное дитя. Этого мало: она успокоилась эту ночь отрадным, освежительным сном, и какая чудная весна засияла для её надежд при блеске утреннего солнца!

- Сегодня он опять будет здесь, подумала мисс Эмми. Мой Джордж - величайший и благороднейший из всех людей на земле.

Джордж думал в свою очередь, что он великодушнейший из смертных, и что он делает страшнейшую жертву, обрекая себя на супружество с этой молодой девицей.

В ту пору как жених и невеста ворковали наверху о своих надеждах и мечтах, старушка Седли и кептен Доббин рассуждали внизу о настоящем положении дел и об устройстве будущей судьбы молодых людей. Предоставив любовникам полную волю обниматься наедине в отсутствии своих родителей, мистрисс Седли, как особа с истинным женским смыслом, неиспорченным никакими софизмами грубой логики, была собственно того мнения, что никакая сила на земле не принудит мистера Седли выдать свою дочь за сына этого ужасного человека, который, в последнее время, поступил с ним так безчестно, постыдно, чудовищно, позорно. По этому поводу она рассказала предлинную, презанимательную повесть о прежних счастливых временах, когда этот негодный Осборн проживал еще шаромыжником на Новой дороге, и когда противная его жена с радостью, бывало, принимала детские игрушки Джоза, которыми мистрисс Седли награждала ее в день рождения кого-нибуд из маленьких Осборнов.

- Черная неблагодарность этого изверга, заключила мистрисс Седли, доконала сердце моего доброго мужа, и ужь я знаю, он никогда, никогда, никогда не даст своего согласия на этот брак.

- В таком случае, сударыня, пусть они убегут и обвенчаются потихоньку, как это сделали недавно Родон Кроли и бывшая гувернантка, пансионский дружок мисс Эмми, сказал улыбаясь честный Вилльян Доббин.

- Неужьто! воскликнула мистрисс Седли, пораженная внезапной вестью. Возможно ли это?

- Очень возможно, сударыня, влюбились и женились - история обыкновенная. Я встречал их довольно часто на гуляньях, и, думаю, что они счастливы.

- Ах, какие страсти! Кто бы мог подумать! Не даром ключница моя, Бленкиншоп, гаворила об этой девчонке, что из неё не выйдет никакого прока. Вот оно и вышло, что в тихом омуте черти водятся. Ну, признаюсь, сам Бог спас моего Джозефа.

И она описала, с большими подробностями, уже известные читателю любовные похождения мисс Ребекки и сборщика индийских пошлин в Боггли-Уолла.

Кептен Доббин, однакожь, не ожидал слишком значительных затруднений со стороны раэдраженного старца Седли. Совсем напротив: его мучило беспокойство другаго рода, и он не скрывал, что возникнут чуть ли не непреодолимые препятствия со стороны Джона Осборна, этого безжалостного торговца салом и свечами на Россель-Сквере. Ему было известно, что он запретил своему сыну всякие сношения с его бывшей невеетой. Он знал, что если засядет какая мысль в голову этого упрямого старика, никак ужь ее не вышибёшь оттуда никаким молотком логических умозаключений.

- Все дело, пожалуй, еще может как-нибудь уладиться, если Джордж отличится в предстоящей кампании, рассуждал кептен Доббин. Если он умрет, так ужь разумеется и она не жилица после него. А если он не отличится, тогда что? У Джорджа, как я слышал, остались деньжонки после матери: он может отправиться в Канаду, обзавестись хозяйством на широкую ногу, или даже остаться в Англии на какой-нибудь скромной мызе, отдаленной от столицы. Много ли ему надобно вдвоем с такою умною, доброю и прелестною женой?

И продолжая нить этих суждений, Вилльям Добеим чуть ли не дошел до того премудрого заключения, что для счастливого супружества потребны только воздух и вода с крошечною хижиною для помещения двух особ: недаром же в пансионе доктора Свиштеля его прозвали кукушкой и хорьком! Сколько он ни думал, ни гадал, ему и в голову не приходило, что недостаток в средствах завести щегольской экипаж и лошадей может служить уважительным препятствием к соединению Джорджа Осборна и мисс Седли.

Соображая все обстоятельства, соприкосновенные к делу, он убедил себя окончательным и решительным образом, что свадьба должна быть совершена как можно скорее, без малейшей отсрочки. По некоторым признакам, мы имеем право догадываться, что это отнюдь не могло быть вожделенным событием для собственного его сердца, и легко станется, что кептен Доббин действовал в этом случае подобно человеку, желавшему поскорее устроить похороны своего умершего друга, или подобно тем нежным друзьям, которые, расставаясь на долгое время, желают, для избежания лишних слез, ускорить и сократить церемонию прощанья. Как бы то ни было, только мистер Доббин обнаружил в своих хлопотах необыкновеимую юркость. Он доказывал Джорджу необходимость приступить к немедлеиному исполнению дела, объясняя с удовлетворительным красноречием, что старик Осборн неминуемо простит юную чету, как-скоро политическая газета возвестит о блистательном подвиге его сына. Он брался, в случае надобности, сам идти к обоим старикам и помирить их между собою.

- Главное - не робей, мой друг, и куй железо, пока горячо, говорил кептен Доббин. Полк наш, того и гляди, получит приказ выступить в поход: тогда будет поздно думать о женитьбе.

К великому удовольствию и одобрению мистрисс Седли, не решавшейся персонально завести серьезный разговор с своим супругом, мистер Доббин отправился искать Джона Седли в его бывшем торговом доме в Сити, куда, по привычке, несчастный банкрот заходил каждый день, хотя не было здесь и следов его бывшей конторы. Он неутомимо продолжал вести свою корреспонденцию, и получая письма от других, связывал их в таинственные пачки, которые потом мистически укладывал в широкие карманы своего фрака.

Ничего нет, на мой взгляд, печальнее таинственной возни и суетливости погибшего человека, и едва-ли вы можете хладнокровно видеть эти письма, полученные им от богачей, эти обветшалые, засаленные документы, которые он нетерпеливо развертывает перед вами, основывая на них надежду своего будущего обогащения и возстановления своей славы в коммерческом мире. Мой возлюбленный читатель, без сомнения, видывал на своем веку подобных чудаков. Встречаясь с вами где бы то ни было, несчастный отводит вас в отдаленный уголок, вытаскивает из кармана толстую пачку, развязывает, держит шелковый снурок между зубами, и трепетной рукою перебирает перед вами свой любимые письма, где обещают ему всякое покровительство и поддержку, если, сверх чаяния, не встретится никаких препятствий. Кто не знает этих грустных, полу-одурелых взглядов, бросаемых на вас безнадежными глазами?

К этому разряду людей, гонимых судьбою, принадлежал теперь старик Джон Седли, и мистер Доббин, к великому своему ужасу, заметил в нем все признаки погибающего человека. Его фрак, еще так недавно гладкий и красивый, слвсем побелел по швам, и медные его пуговицы утратили свою позолоту. Лицо его впало, щеки опустились, борода была невыбрита, галстух и воротнички рубашки торчали безобразно из под верхней оконечности мешковатого жилета. Когда, бывало, приходилось ему угощать молодых людей в кофейном доме, он заливался самым добродушным смехом, кричал громче всех, и слуги подобострастно перегибались перед ним, но теперь угомонился, присмирел, съёжился бедный старик, и больно было видеть, с какою униженною учтивостью он обращался к Джону, старому, подслеповатому служителю торгового дома, ходившему в грязных чулках и скрипучих штиблетах. Торговый дом тоже назывался Coffee-house, да еще в добавок Tapioca-Coffee-house, и обязанностию Джона было подавать гостям рюмки с разноцветными облатками, жестяные стаканы с чернилами, и разноформенные кусочки бумаги, синей и белой. Ничто, повидимому, не изменилось в "Тапиока-Кофейном-Доме": один только Джон Седли был не похож на самого себя. Посмотрите, как принимает он Вилльяма Доббина, которому в былые времена он нередко давал подзатыльники и колотушки, и который еще так недавно был постоянным предметом его остроумных шуток: Джон Седли делает перед ним нижайший поклон, и, нерешительно протягивая ему дрожащую руку, называет его не иначе как "сэр". Покраснел и растерялся честный Доббин; и показалось ему, неизвестно отчего, будто сам он, в некоторой степени, был причиною несчастий, разразившихся над головою несчастного Джона Седли.

- Очень рад вас видеть, капитан Доббин, сэр, сказал он, стараясь по возможности бросить джентльменский взгляд на своего гостя.

Тут был эффект своего рода: мугдир капитана и его воинственная осанка произвели, очевидно, некоторое влияние на старого служителя в скрипучих штиблетах, и он с изумлением вытаращил на него свой подслеповатые глаза. Старик Седли продолжал:

- Как поживает почтенный альдермен, и миледи, ваша матушка, сэр?

Делая особенное ударение на слове "миледи", он выразвтельно взглянул на старого слугу, как-будто хотел сказать: "Видишь ли, Джон; у меня еще есть друзья из самого высшего круга. Смотри, брат, ты держи ухо востро".

- Вы, конечно, пришли ко мне, сэр, по какому-нибудь делу? Молодые друзья мои, Дель и Спигго, выполняют теперь все поручения по моей части, до тех пор пока не будет приведена в порядок моя новая контора. Я здесь только на время, капитан, вы понимаете, сэр? Что мы должны для вас сделать, сэр? Не угодно ли чего-нибудь перекусить?

Переминаясь и заикаясь, Доббин объявил, что он не хочет ни пить, ни есть, и что у него нет никаких дел по коммерческой части. Он пришел только наведаться о здоровьи своего старого друга, и лично засвидетельствовать ему глубочайшее почтение.

- Матушка моя, слава Богу, совершенно здорова, сказал кептен Доббин, и потом, выдумывая отчаянную ложь, прибавил весьма неловко: то есть, я хотел сказать, что она ужасно больна... выздоравливает понемногу... совсем оправилась, и только дожидается первого солнечного дня, чтобы сделать визит супруге вашей, мистрисс Седли. Как поживает супруга ваша, сэр? Надеюсь, что она совершенно здорова.

Здесь кептен Доббин приостановился, и увидел, что зашел уже слишком далеко. Погода стояла превосходная, и солнце палило своими лучами несколько дней сряду. Что жь касается до мистрисс Седли, он видел ее не дальше как за час перед этим, когда привез на "Аделаидины виллы" приятеля своего, Осборна, которого и оставил наедине с мисс Амелией Седли.

- Жене моей будет очень приятно увидеться с миледи, вашей матушкой, сказал старик, вынимая толстую пачку бумаг из своего кармана. Недавно я имел честь получить письмо от почтенного вашего родителя, сэр, покорнейше прошу засвидетельствовать ему глубокое почтение. Леди Доббин найдет некоторую перемену в нашем хозяйстве: дом у нас маленький - но, могу сказать, опрятный и чистый домик, совершенно удобный. Мы все довольны. Жизнь на даче, знаете, совсем не то, что в городе: перемена воздуха принесла очевидную пользу моей дочери - вы, ведь, помните малютку Эмми, сэр? В городе она очень страдала; но теперь ничего - совершенно ничего.

При этом глаза старика запрыгали каким-то странным образом, и было очевидно, что посторонния думы теснились в его душу, когда он принялся развязывать красную тесемку на своей пачке.

- Вы человек военный, сударь мой, прододжал Джон Седли, спрашиваю вас, Виль Доббин, какой прозорливый дипломат мог, незадолго перед этим, предвидеть внезапное возвращение этого неугомонного Корсиканца с острова Эльбы? Ведь вот в прошлом году, сэр, видели мы собственными глазами Храм Согласия, и были у нас празднества, фейерверки, и китайский мост в Сен-Джемском парке... ну, кто бы мог подумать в ту пору, что мир еще не прочно утвержден во всех европейских столицах? Спрашиваю вас, Вилльям, мог ли я воображать, что проведут меня как дурака с завязанными глазами? Вы думаете, что я не понимаю этих штук? Как не так! Австрийцы нарочно выпустили Бонапарта, чтобы подорвать наш кредит, понизить фонды и раззорить в конец английское государство. Вот почему я и попал в лабет, Вилльям Доббин. Вот почему мое имя и внесено в газеты как несостоятельного должника. Как же иначе, сэр? Ведь я должен был поверить. Взгляните сюда. Посмотрите на эти бумаги. С первого марта фонды начали постепенно возвышаться, и потом - вдруг все пошло к чорту. Не будь тут злонамеренных обманов, этому Корсиканцу никогда бы не вырваться с Эльбы. Чего смотрел английский коммиссар, желал бы я знать?

Старик бесновался больше и больше, и лоб его наморщился страшнейшим образом, когда он принялся сжатым кулаком барабанить по своим бумагам. Капитан Доббин спешил успокоить его как мог:

- Скоро мы опять прогоним этого Бонапарта, сэр. Герцог уже в Бельгии, сэр, и мы со дня на день ожидаем приказа выступить в поход.

- Не давайте ему ни милости, ни пощады, скрутите его по рукам и по ногам, сударь мой, заревел Джон Седля, я бы и сам не прочь стать под вашими знаменами... но я уже старик... и разорил меня в конец этот Корсиканец... да и не он один... есть, сударь мой, и в нашей стороне приятели... были они в свое время оголелыми нищими... я вывел их в люди, и разъезжают они в щегольских каретах, а я, вот, сударь мой, хожу пешком, прибавил несчастный старик прерывающимся голосом.

Доббин приведен был в трогательное умиление при взгляде на этого, некогда великодушного и доброго негоцианта, истомленного теперь своими несчастиями и вспышками бессильного старческого гнева. Пожалейте падшего джентльмена, вы, которые привыкли дорожить деньгами и репутацией, как главнейшими благами в жизни!

- Да, продолжал Джон Седли, пригреешь иную змею у себя за пазухой, и потом она же тебя ужалит не на живот, а на смерть. Пособишь какому-нибудь оголелому нищему взобраться на коня, а он того и гляди - станет потом разъезжать на твоей собственной спине. Все бывает на свете, милый мой Биль Доббин, и вы знаете о ком я говорю. У этого глупаго туза на Россель-Сквере не было ни шиллинга в кармане, когда я первый раз познакомплся с ним, и облагодетельствовал его с ног до головы. Зазнался, окаянный, и не думает, что судьба может окарнать его так же, как меня, чего я от души ему желаю.

- Я слышал кое-что об этом от приятеля моего, Джорджа, заметил Доббин, желавший поскорее првступить к своему делу. Джордж чрезвычайно огорчен вашей ссорой с его отцом. Кстати, сэр, у меня есть от него довольно важное поручение к вам, мистер Седли.

- А какое, желал бы я знать? закричал старик, привскакивая на своем стуле, соболезнует он обо мне, горюет? Очень благодарен; можете сказать, что меня чрезвычайно интересует нахальный вид его пустейшей головы. Негодный прощалыга. Неужьто и теперь он слоняется вокруг моего дома? Будь мой сын немножко похрабрее, он бы отправил его к чорту на кулички. Ведь он такой же мошенник, как его отец. Я запретил строго настрого произносить его имя в моем доме. Пусть будет проклят тот день, когда он первый раз переступил через мой порог. Дочь моя скорее умрет у моих ног, чем выйдет за него. Это ужь решеное дело.

- Джордж не обязан отвечать за проступки своего отца, милостивый государь. Дочь ваша любит Джорджа, и вы сами ободряли её любовь. Кто же вам дал право играть привязанностью молодых людей, и безжалостно сокрушать их юные сердца?

- Прошу иметь в виду, сударь мой, что в это дело отнюдь не вмешивался его отец, кричал старик Седли. Я сам расстроил их брак, разъединил молодых людей, разрознил, разорвал, разбил. Наши фамилии разлучились однажды навсегда, и я, собственною волею, поставил непреодолимые преграды к соединению их. Вы думаете, что я упал слишком низко? Как не так! Если потрудитесь заглянуть в эти бумаги, так увидите, что я такое, и какие у меня надежды впереди. Уполномочиваю вас сказать об этом всему их племени и роду - и сыну, и отцу, и матери, и сестрам.

- По моему искреннему и глубокому убеждению, милостивый государь, отвечал в полголоса кептен Доббин, вы не имеете ни права, ни власти разлучать двух молодых людей, предназначенных друг другу чуть ли не с детских лет. Если вы не решитесь добровольно дать согласие вашей дочери, мисс Амелия принуждена будет обвенчаться потихоньку. Из того, что вы слишком упрямы, милостивый государь, никак не следует, что дочь ваша должна умереть или вести горемычную жизнь. Да они уже обвенчаны, по моему мнению, почти так же, как будто пасторы огласили их во всех лондонских церквах. Старик Осборн, вы говорите, виноват перед вами? Очень хорошо: вина его будет известна и доказана всему свету, как-скоро собственный его сын женится на дочери человека, которого он ненавидит. Вникните в это обстоятельство, мистер Седли.

Лучь удовольствия проскользнул по лицу старика, но тем не менее он продолжал уверять, что свадьбе не состояться никогда, если станут требовать его согласия.

- Ну, так мы обойдемся и без согласия, возразил улыбаясь кептен Доббин.

И по этому поводу он рассказал старику, как на этих днях капитан Кроли похитил мисс Ребекку. Эта история, очевидно, понравилась мистеру Седли, так же как его супруге.

- Вы, капитаны, народ бойкий, сказал он, перебирая машинально свой заветные бумаги.

Морщины его разгладились, лицо прояснилось, и он даже улыбнулся несколько раз, к изумлению подслеповатого служителя, вошедшего теперь в комнату, и который, до этой поры, никогда не замечал веселаго выражения на лице несчастного банкрота.

Очень вероятно, что старый джентльмен лелеял в своей голове отрадную мысль, полкузмить неожиданным образом своего неприятеля, Осборна. Скоро беседа окончилась: мистер Седли и кептен Доббин расстались добрейшими друзьями.

-

- Сестры говорят, что у ней брильянты с голубиные яйца, сказал Джордж Осборн, заливаясь добродушным смехом,- воображаю, как это ей к лицу: в комнате просто должна быть иллюминация, когда она входит с этими светлыми орнаментами на своей гагатовой шее. Волосы у неё шелковисты и курчавы, как у Самбо. Чего доброго, она, пожалуй, проденет брильянтовое колечко через ноздри, как-скоро пригласят ее на придворыый бал. О, это будет совершеннейшая Belle Sauvage!

Так в разговоре с Амелией, Джордж Осборн потешался над молодою леди, с которой недавно познакомились его сестры и отец. Эта молодая леди сделалась предметом общего внимания на Россель-Сквере. Говорили, что у ней безчисленное множество плантаций по ту сторону океана, груды золота в европейских банках, и в добавок три звезды, присоедивенные к её имени в реестре ост-индских акционеров. Был у ней дворец в самом Лондоне на Соррейской стороне, и прекрасная дача в Портленд-Плесе. Имя богатейшей вест-индской наследницы печаталось в лондонских газетах и журналах. Мистрисс Гаггистаун, вдова полковника Гаггистауна, сопровождала ее на всех гуляньях, и заведывала хозяйством в её доме. Юная леди только-что вышла из пансиона по окончании полного курса наук, и сестрицы Джорджа встретились с нею на вечере в доме стариков "Гулькер, Буллок и Компания", которые вели продолжительную и постоянную корреспонденцию с её вест-индским домом. Девицы Осборн обступили ее с своими ласками и комплиментами, принятыми, как и следует, с великим добродушием. Сиротка в её положении... ни отца, ни матери... груды золота... как это интересно! восклицали прелестные сестрицы Джорджа. По возвращении домой оне отнеслись о своей новой знакомке с большою похвалою мисс Вирт, своей долговязой гувернантке, и тут же, вместе с нею, начали придумывать средства видеть как-можно чаще знаменитую владетельницу вестиндских плантаций. Поутру, на другой день после бала, оне сочли своей обязанностью сделать ей визит. Мистрисс Гаггистаун, вдова полковника Гаггистауна, родствениица лорда Бинки, произвела не совсем выгодное впечатлеыие на молодых девиц: она жеманна, чопорна, высокомерна, и, что всего хуже, беспрестанно говорит о лорде Бинки; но эта малютка, Рода,- все что хотите, и девицы Осборн были от неё в восторге. Рода умна, добра, наивна как ребенок, застенчива немножко и не имеет, так-сказать, джентльменского лоска; но это пройдет по мере её знакомства с светом. Девушки называли не иначе как христианским именем свою новую знакомку.

- Посмотрела бы ты на её придворный костюм, Эмми! продолжал Осборн веселым тоном,- она недавно приезжала в нем к моим сестрам, прожде чем представила ее, по всей форме, миледи Бинки; родственница Гаггистаунов. Впрочем она всем приходится с родни, эта Гаггистаун. Брильянты её пылали как воксал в тот вечер, когда мы там были. (Помнишь ли ты, Эмми, как Джозеф любезничал тогда с твоей подругой?) Брильянты и красное дерево, мой ангел! Подумай, какой очаровательный контраст с её белыми перьями в шелковичных курчавых волосах! Серьги на ней то же что канделябры, и ты, право, могла бы поставить на них свечи. Но может-быть всего замечательнее желтый атласный шлейф, который тащился за её платьем, как хвост какой-нибудь кометы.

- Сколько ей лет? спросила Эммв, слушавшая с напряженным вниманием болтовню своего жениха.

- Черная принцесса только-что вышла из школы; но я думаю, ей ужь чуть ли не стукнуло около двадцати трех лет. И каким она почерком пишет, еслиб ты видела? Все письма за нее обыкновенно пишет мистрисс полковница Гаггистаун; но случается, в минуту откровенности, она и сама принимается за перья. Сестрицы мои, на этих днях, получили от неё собственноручную записку, где столько же грамматических ошибок, сколько слов.

- У нас в пансионе тоже была мулатка, которой никак не могли растолковать грамматические правила, заметила Амелия, припомнившая одну из своих подруг в благородной академии мисс Пинкертон,- она жила на хлебах у самой содержательницы.

- Как ее звали? спросил Осборн.

- Мисс Шварц.

- Ну? так это она и есть. Отец ея, немецкии жид, торговал неграми в Ост-Индии и нажил мильйоны. Он умер в прошлом году, и мисс Пинкертон довершила воспитание его дочери. Она бренчит на фортепьяно, поет две, три песни, и с грехом пополам умеет напачкать безграмотную записку под диктовку мистрисс Гаггистаун. Дженни и Мери уже изгораздились полюбить ее как сестру.

- О, если бы оне меня удостоили такой любви! сказала Эмми с глубоким вздохом,- оне всегда были холодны ко мне.

- Дитя! надобно иметь по крайней мере двести тысячь фунтов, чтоб заслужить благосклонное внимание моих сестриц, возразил Джордж трагическим тоном,- ужь так оне воспитаны, и черствая их натура неспособна к бескорыстным чувствам. Подумаешь, что все наше общество состоит из золотых и серебряных слитков. Мы живем банкирами и толстыми тузами из Сити; каждый, говоря с тобою, гордо позванивает своими гинеями в кармане, как-будто сам чорт ему не брат. Вижу как сейчас всек этих ослов. Вот между ними пузатый Фред Буллок, будущий жених сестрицы моей, Мери, приземистый Гольдмор, директор ост-индской компании, косолапый Дипли, который устроивает свои делишки по торговле сальными свечами - по нашей торговле, моя милая, дополнил Джордж с презрительным смехом. Терпеть не могу этих истуканов, и мне тошно сидеть на их скучнейншх обедах. Признаюсь, Амелия, мне право даже стыдно за дом моего отца. Я привык жить в обществе порядочных джентльменов, людей светских, Эмми, фешонэбльных, и ужь слишком далеко отстал от этих пузатых торговцев. Милый друг мой! ты одна только из нашего круга мыслишь, чувствуешь и говоришь, как истинная леди, и это в порядке вещей, потому-что ты ангел, Эмми. Не возражай. Я повторю еще - одна только ты настоящая леди между этими воронами в павлиньих перьях. Разве это не заметила мисс Кроли? А она видела свет, и знает лучшие общества европейских столиц. что жь касается до Родона Кроли, это - примерный джентльмен, и, по моему, он поступил благородно, что женился на любимой девице. Ребекка достойна его.

Амелия тоже находила с своей стороны, что мистер Кроли доступил благородно. Она верила душевно, что Ребекка будет с ним счастлива, и это обстоятельство - заметила она улыбаясь - должно утешить братца ея, Джоза.

Так говорила юная чета, предаваясь беззаботному веселью, и припоминая старину. Младенческая доверенность опять водворилась в сердце малютки Эмми, хотя она обнаружила притворную ревность к мисс Шварц, и признавалась с наивным лицемерием, будто ужасно боится за своего жениха, который - легко станется - совсем забудет ее из-за богатой наследницы вест-индских плантаций. Однакожь, на самом деле, в душе её не было ни малейших беспокойств и тревожных сомнений; чего ей бояться, когда милый Джордж, презирая всякую опасность, отыскал ее, с таким великодушием, на "Аделаидиных виллах?"

Окончив свое посольство в "Тапиока-Кофейный-Дом", кептен Доббин поспешил присоединиться к обществу юных. счастливцев, и сердце его затрепетало от живейшего восторга, когда увидел, что Амелия вдруг опять превратилась в розовую и счастливую девицу. Она шутила, смеялась, резвилась и пела старые знакомые песни на фортепьяно до тех пор, пока наконец уличный звонок возвестил счастливой компании, что мистер Седли воротился из Сити. Это было сигналом отступления для Джорджа.

Должно заметить, к стыду и осуждению эгоистической натуры мисс Эмми, что она, в продолжение всего этого визита, не обращала ви малейшего внимания на честного Вилльяма Доббина, как-будто и не было его на свете, Правда, она улыбнулась очень мило, когда капитан вошел, но мы смеем уверить, что это была притворная улыбка, так-как она считала его прибытие совершенно неуместным. Нет нужды: кептен Доббин был совершенно счастлив и доволен, потому-что мисс Эмми была счастлива, и он чувствовал в душе невыразимую усладу при мысли, что сам, некоторым образом, содействовал к её счастию.

ГЛАВА XX.

Маленькая распря из за наследницы вест-индских плантаций.

- Надобно быть пошлым дураком, чтобы не полюбить такую девицу, как мисс Шварц! рассуждал старик Осборн в своих джентльменских апартаментах на Россель-Сквере. И на этом основании, в душе честолюбивого негоцианта зароились самые яркие надежды, самые юные мечты. Он ободрял и поощрял, с увлечением пылкого юноши, нежную привязанность своих дочерей к богатой наследнице вест-индских плантаций, и не раз объявлял им с торжественным величием, что эта привязанность радует как нельзя больше его родительское сердце.

- Само собою разумеется, говорил он мисс Роде; в скромном моем домике на Россель-Сквере вы не найдете того блеска и той пышности, которыми вас обыкновенно окружают в великолепных салонах Вест-Энда. Дочери мои девушки незатейливые, простые, бескорыстные; но сердца их, поверьте мне, мисс Рода, умеют отличать истинные достоянства от фальшивых, и вот почему оне питают к вам привязанность, которая, конечно, делает им честь.... ну, да иначе не может быть, и я готов повторять всегда, что эта привязанность делает им честь. О себе самом я не стану распространяться. Я скромный британский негоциант, простой, конечно, и быть-может несколько грубоватый; зато честный негоциант, как это вам могут засвидетельствовать почтенные друзья мои, Гулькер и Буллок, которые вели постоянную корреспонденцию с вашим покойным, вечно незабвенным родителем, мисс Рода. Вы найдете в нас семейство простое, дружное, счастливое, могу сказать, почтенное семейство, без всяких притязаний на пышность и джентльменский лоск аристократических салонов; но зато, мисс Рода... милая Рода... да, позвольте называть вас этим именем... мы все вас любим искренно, душевно, и мое сердце проникнуто к вам родительским чувством. Я человек откровенный, и готов сказать без обиняков, что люблю вас, как собственную дочь. Бокал шампанскаго! Гикс, шампанского для мисс Шварц!

Думать надобно, что старик Осборн верил искренно всем этим словам, и я не сомневаюсь, что безхитростные его дочки питали задушевную привязанность к мисс Шварц. Золото, на Базаре Житейской Суеты, имеет неотразимо привлекательную силу, и каждый член британской публики невольно благоговеет перед его ослепительным блеском. Я готов с своей стороны признаться откровенно, что сердце мое инстинктивно проникается некоторым участием к судьбе ближнего, как-скоро я знаю, что в железной кассе его хранятся мильйоны, но само собою разумеется, что это участие, в душах любостяжателей, увеличивается больше чем на сто прцентов, и они готовы, при первом случае, летет, с распростертыми объятиями, к счастливым владельцам мильйонов. Я знаю многое множество людей, решительно неспособных питать дружеские чувства к тем несчастным смертным, которым не суждено играть блестящей роли на рынке житейских треволнений. Холодные и даже мертвые ко всем профанам, чуждым звонкой благостыни, эти люди дают простор своим чувствованиям не иначе, как в известных случаях, когда этого требуют приличия, определяемые направлением магнита, скрытого для них в благородных металлах. Доказательства у нас под рукою: благородные члены фамилии Осборнов, знавшие Амелию Седли в продолжение пятнадцати лет, не могли питать к ней ни малейшего влияния, похожаго на дружбу, между-тем как мисс Шварц в продолжение одного вечера, пробудила в их сердцах самые нежные чувствования, какие только могут быть доступны для романического представителя дружбы.

- Какая чудесная партия для Джорджа! говорили интересные сестрицы и долговязая их гувернантка, мисс Вирт, тут нечего и думать о какой-нибудь ничтожной Амелии Седли. Джордж и Рода созданы друг для друга. Ей нужен жених с прекрасной наружностью, блестящей перспективой впереди и значением в джентльменском кругу; все это она должна найдти в капитане Осборне.

И при этом, воображение молодых девиц разрисовывало великолепные балы на Портленд-Плесе, будущия представления ко двору и будущее возведение их братца в достоинство пэра. Братец Джордж и его обширные знакомства в джентльменском кругу - вот единственная тэма, которую оне распространяли на тысячу ладов в присутствии своей возлюбленной подруги.

Старик Осборн был также убежден душевно, что мисс Рода прекрасная невеста для его сына. Джордж оставит военную службу, поступит в парламент и быстро пойдет вперед на блистательном поприще британских дипломатов. Старческая кровь негоцианта волновалась и кипела, когда он видел имя Осборнов облагороженным в лице своего сына, и воображал, что судьба назначила ему сделаться прародителем знаменитой линии баронетов. Он работал неутомимо на бирже и в Сити, расспрашивая обо всех подробностях относительно наследницы индийских плантаций и в скором времени узнал он в совершенстве, сколько было денег у мисс Шварц, и какое направление коммерческая опытность сообщила её капиталу. Все эти сведения мистеру Осборну доставлял главнейшим образом молодой Фредерик Буллок, который бы и сам не прочь предложить себя оливковой наследнице плантаций, еслиб имя его не было заранее соединено с мисс Марией Осборн. В этом он открыто признавался своему будущему тестю, отказываясь с благородным бескорыстием от богатой мулатки в пользу любезного братца своей невесты.

- Скажите Джорджу, чтоб он не мигал и держал ухо востро, говорил бескорыстный Фредерик Буллок,- куй железо, пока горячо,- вы понимаете? Все пойдет на лад, покамест она свежая новинка в этом городе; но чрез несколько недель, пожалуй, нам не видать её как своих ушей, если на-беду подвернется какой-нибудь франт из Вест-Энда... понимаете? Не нашему брату, торгующему в Сити, тягаться с этими господами. Вот, в прошлом году, Поддер и компания совсем уже готов был обделать свое дельцо с мис Грогрем; но подвернулся лорд Фидруфус, и все пошло навыворот. Чем скорее, тем лучше, мистер Осборн, так по крайней мере я думаю, и вы, надеюсь, можете положиться на мое мнение.

Но когда мистер Осборн вышел ш гостигой молодого банкира, мистер Буллок вспомнил о мисс Амелии, и о том, как эта прелестная девушка привязана к Джорджу Осборну. Около десяти секунд уделил он от своего драгоценного времени на искреннее соболезнование о несчастии, которое так неожиданно разразилось над злополучной девицей. Мы даже обязаны заметить, к чести юного банкира, что он испустил при этом вздох, нельзя сказать чтоб слишком глубокий, но все же такой вздох, который неоспоримо свидетельствовал о его чувствительной натуре.

Устроивая таким образом эту блестящую партию для молодого человека, приведенного к ногам горемычной невесты неусыпною заботливостью великодушного друга, старик Осборн и его дочери отнюдь не сомневались, что Джордж не окажет ни малейшего сопротивления их планан.

Обделывая свое дельцо по коммерческой системе, старик Осборн исподоволь пустил в ход несколько энергических "намеков", которых сущность могла быть очевидною даже для совершеннейшего идиота с ослиною головою на плечах. Он обыкновенно называл намеком почти вее, что ни делал по хозяйственной части. Столкнуть лакея с лестницы, значило, по его словам, сделать ему тонкий намек, чтоб он убирался со двора. Руководимый своей обычной откровенностью, он сказал например мистрисс полковнице Гаггистаун, что даст ей вексель в десять тысячь фунтов в тот самый день, когда сын его женится на её воспитаннице, и это предложение называл он самым деликатным намеком, обличавшим обыкновенную утонченность его дипломатического искусства. Делая такой же намек сыну своему, Джорджу, он приказал ему немедленно жениться на мисс Шварц, причем непреклонная его воля объявлена была с таким же хладнокровием, с каким он приказывал буфетчику откупорить бутылку, или конторщику переписать записку.

Этот повелительный намек значительно расстроил Джорджа. Его мечты уже достигали до самой восторженной степени, когда он вновь прянялся ухаживать за мисс Амелией, и эта вторичная эпоха нежностей чрезвычайно нравилась ето воображению. Он сравнивал наружность и манеры богатой мулатми с своей хорошенькой невестой, и мысль о женитьбе на оливковой владетельнице плантаций представлялась ему вдвойне нелепою и смешною. Вообразйте, например, что он, мистер Джордж, красавец первой руки, идеал британских львов, сидит в карете или театральной ложе подле этой заморской обезьяны, унизанной как на смех брильянтами и жемчугом - что это за странная, чудовищная чета! Прибавьте ко всему этому, что мистер Осборн-младший был так же упрям, как старший, и если была у него какая-нибудь цель впереди, он шел к ней твердыми и решительными шагами. Притом был он вспыльчив и горяч точно в такой же степени, как его отец.

В первый день, когда отец дал формальное приказание своему сыну ухаживать за мисс Шварц, Джордж подытался выставить на вид неудобства со стороны времени и обстоятельств.

- Вам бы следовало подумать об этом прежде, сказал мистер Джордж Осборн, поздно хлопотать о женитьбе, когда мы с каждым днем ожидаем приказания выступить в поход. Подождите до моего возвращения, если только суждено мне возвратиться невредимым с поля битвы.

Потом он распространился относительно того, как дурно было выбрано время для переговоров о семейных делах, и представил своему родителю, что последгие дни этой недели он обязан посвятить не любезиичеству, а приготовлению к служебной деятельности, и приличному прощанью с воздухом родной земли.

- Время не уйдет толковать об этом и после похода, когда я возвращусь на родину с новым чином и, быть-может с новыми знаками отличия, заключил Джордж Осборн решительным тоном, потому-что я могу обещать вам, что вы, так или иначе, прочтете фамилию Джорджа Осборна во всех английских газетах.

Ответ отца был основан на сведениях, отобранных в Сити. Он старался доказать упрямому сыну, что, при малейшей отсрочке, богатая наследница может ускользнуть из рук вследствие неизбежного нашествия из Вест-Энда, где, с каждым днем распложаются обедневшие франты, готовые, при первой возможности, поправить свое расстроенное состояние богатой женитьбой...

- Дело еще легко можно устроить при твоей доброй воле, сказал старик Осборн, ты можеш по крайней мере обручиться, и в продолжение своего отсутствия вести постоянную переписку с мисс Шварц. Свадьбу сыграем после, когда ты воротишься назад. Притом, любезный друг, если сказать всю правду, так по моему мнению, странго искать счастья за границей, как-скоро представляется полная возможность, оставаясь дома, получать десят тысяч фунтов ежегодного дохода.

- Стало-быть вы считаете меня трусом? с нетерпением вскричал мистер Джордж Осборн,- неужели вы думаете, что я способен обезславить фамилию Осборнов из-за денег мисс Шварц.

Эти возражения, казалось, поколебали старика, но не думая однакожь отказываться от своего намерения, он проговорил довольно твердым и решительным тоном:

- Мисс Шварц бывает здес каждый день и вы непременно каждый день обедаете с нами, сэр. Прошу вас быть как можно внимательнее к мисс Шварц. Если нужны вам деньги, можете обратиться в моей конторе к господину Чопперу.

Таким образом возникло новое препятствие на пути мистера Джорджа к сношениям его с мисс Амелией Седли. Об этом предмете держал он серьёзную консультацию с своим другом, и мы уже знаем положительное мневие мистера Доббина обо всех этих вещах. Он тоже с своей стороны придерживался пословицы: "Куй железо, пока горячо", и на этом основании советовал своежу приятелю жениться как можно скорее. Что жь касается до мистера Осборна, новые препятствия делали его еще более раздражительным и упрямым, как-скоро он положительно решался на какой-нибудь подвиг.

Между-тем оливковая владетельница плантаций отнюдь не знала и не подозревала, какие планы устроивались на её счет в почтенном семеистве Осборнов. Ея приятельница и неразлучная спутница, мистрисс полковница Гаггистаун, хранила об этом предмете глубочайшее молчание, и мцсс Шварц, беззаботная и легкомысленная как птичка, принимала за чистую монету все комплименты и ласки, какие оказывались ей в доме негоцианта на Россель-Сквере. Предупредительные и обязательные девицы Осборн казались ей предобрейшими созданиями в мире, и она отвечала на их дружеские выражения с увлечением пылкого сердца, взлелеянного тропическим солнцем. И если сказать всю правду без утайки, был особенный предмет, привлекавший ее на Россель-Сквер, и читатель угадал, конечно, что этот предмет олицетворялся в особе мистера Джорджа Осборна, которого она, в простоте душевной, считала прекраснейшим молодым человеком. Его усы и бакенбарды сделали на нее весьма выгодное впечатление в первый же вечер, когда она увидела его на балу у господ Гулькер и компании, и нам заподлинно известно, что мистер Джордж приводил в восторг своими физическими дарами не одну мисс Роду. И самом деле, он, во многих отношениях, был весьма интересный и замечательный кавалер: физиономия его чудным образом выражала в одно и тоже время задумчивость и надменность, томную меланхолию и вместе мужественную сановитость. На пасмурном челе его резкими чертами отпечатлевались тайные думы, глубокие страсти, таинственные печали, огорчения и заботы романтического свойства. Голос его был звучен, плавен и нежен. Если он делал замечания какой-нибудь девице относительно погоды, или предлагал ей порцию мороженного, в интонации его обнаруживалось столько грусти и романической откровенности, что вы, наблюдая его издали непременно могли бы подумать, что он извещает свою внимательную собеседницу о кончине её матери, или, собирается открыть перед нею патетическое объяснение в любви. Он становился на необозримую высоту перед всею молодежью в доме своего отца, и считался героем между всеми напомаженными франтами из купеческого круга. Некоторые ненавидели его, другие презирали, иные подсмеивались над ним изподтишка; но были и такие, которые, как мистер Доббин, изумлялись его талантам и благоговели перед ним. Но как бы то ни было; бакенбарды его делали свое дело, и мисс Шварц была от них в восторге.

Как скоро представлялся вероятный случай встретиться с ним на Россель-Сквере, мисс Шварц пламенела желанием повидаться немедленно с прелестными девицами Осборн. Она употребляла огромные издержки на новые платья, браслеты, шляпки и на драгоценные перья, вывезенные из-за моря для украшения прекраснейшей половины человеческого рода. Она украшала свою особу всеми изобретениямя современного вкуса и моды, чтобы обратить на себя внимание блистательного Купидона, и одержать победу над его сердцем. Ея нравственные совершенства и таланты тоже, по возможности, были выставляемы на показ с самой выгодной стороны. По просьбе своих подруг она готова была, по нескольку часов сряду, бренчать на фортепьянах три романса и петь свой три единственные арии, воображая, что заставляет всех и каждого удивляться своему музыкальному искусству. Въпродолжение этих увеселительных упражнений мисс Вирт и мистрисс Гаггистаун сидели друг подле друга, воркуя о своих знакомых между пэрами, лордами, баронами и графами.

За час перед обедом, на другой день после того, как мистер Джордж получил деликатный намек от своего отца, он полулежал в гостиной на софе в интересной позе молодого джентльмена, испытавшего горечь и наслаждение жизни. По предложению щедрого родителя, он уже имел сегодня поутру вожделенную аудиенцию с господином Чоппером, которому поручено было наполнить его опустелый кошелек полновесными гинеями из конторской кассы. Почтенный родитель, должно заметить, довольно часто снабжал своего сына звонкой благостыней, но никогда не назначал ему определенного жалованья; предоставляя себе право награждать его, как и когда вздумается, единственно по влечению своего чадолюбивого сердца. По выходе из Сити, он отправился в Фольгем, на "Аделаидины виллы", и провел часа три в обществе мисс Амелии Седли. На Россель-Сквере, в родительском доме, он нашел своих сестриц в белых раскрахмаленных кисейных платьицах, и двух пожилых дам, рисовавшихся в гостиной на заднем плане. Но самым заметным лицом в этом маленьком обществе была малютка мисс Шварц в своем любимом атласном платье янтарного цвета, украшенная сверх того бирюзовыми браслетами, безчисленными кольцами, цветами, брошками, перьями и несметным множеством других безделок, придававших её фигуре истинное подобие вороны в павлиньих перьях, или трубочистки в майский день.

После бесполезных попыток вовлечь молодого человека в разговор, девицы принялись рассуждать о последних модах и последнем бале у банкира с такою чопорною важностью, что Джорджу сделалось наконец тошно от их болтовни. Он ставил в контраст их обращение с манерами мисс Эмлии, сравнивал их пронзительные, грубые голоса с её звучными и нежными тонами, их жеманные позы и накрахмаленные локти с её скромными прелестями и плавными движениями. Бедная малютка Шварц сидела на том самом месте, где еще так недавно сиживала мисс Эмми. Изумрудные руки её покоились на её атласных коленях янтарного цвета. Брильянтовые булавки и серьги отражались радужными цветами на окружающих предметах, и большие глаза оливковой красавицы искрились самодовольным блеском. Она не делала ничего, и повидимому погружена была мыслью в созерцание собственных красот. Янтарный атлас был чудо как хорош, и это шитье удивительно как шло к лицу мисс Роды: это уже заметили ей девицы Осборн, и она верила всему, что исходило из их уст.

- О, если бы ты видел ее, Вилльям! говорил Джордж своему закадышному другу. В этой позе она была точь в точь китайская кукла, которая только и знает, что оскаливает зубы и кивает головой. Признаюсь, мой друг, мне стоило большихь усилий, чтобы не швырнуть в нее подушкой с дивана, на котором я лежал.

И точно, мистер Осборн удержался от этого обнаружения своих чувств.

Между-тем сестрицы начали играть "Битву при Праге", самую модную арию, какая в ту пору была в ходу.

- Остановитесь, mesdames, вскричал Джордж в порыве изступленного гнева. Вы сведете мена с ума, если станете бренчать эту негодную пьесу. Сыграйте лучше вы что-нибудь, мисс Шварц. Спойте что-нибудь.

- Что жь я вам спою, мистер Осборн?

- Вее, что хотите, только не эту "Битву".

- Хотите голубоокую Мери, или арию из Кабинета? спросила мисс Шварц.

- О, это очаровательная ария! вскрикнули сестрицы.

- Мы уже слышали ее двадцать тысячь раз, возразил мизантроп, полулежавший на софе.

- Может-быть вам нравится Флюф ду Таш, мистер Осборн? сказала мисс Шварц. Извольте, я спою, только наизусть это будет довольно трудно.

Эта пьеска была последнею в музыкальном репертуаре молодой девицы.

- О, Fleuve du Tage! воскликнула Мери, я сейчас принесу вам эту арию.

И предупредительная сестрица пошла отыскивать книгу, где заключалась эта знаменитая песня.

Случаю угодно было распорядиться таким образом, что эту самую песню, вместе со многдми другими, молодые девицы получили в подарок от одной из своих подруг, которой имя стояло на заглавном листке. Мисс Шварц, окончив эту арию, при громком одобрении Джорджа, думавшего в эту минуту об Амелии, надеялась, что ее вероятно заставят повторить, и в ожидании, принялась перелистывать музыкальную книгу, как вдруг глаза её обратились на заглавный лист, и она увидела крупную надпись: "Амелия Седли".

- Ах, Боже мой, неужели это моя Амелия? вскрикнула мисс Шварц, быстро повернувшись на фортепьянной табуретке. Ta ли это мисс Эмми, которая училась вместе со мною в пансионе Пинкертон на Чизвиккском проспекте? О да, это она, я не сомневаюсь - её этот почерк, ея... и, скажите мне; где она живет?

- Не говорите о ней, мисс Шварц, сказала мисс Мария Осборн скороговоркой. Ея фамилия обезславила себя. Отец Амелии обманул нашего папеньку, и здесь у нас строго запрещено произносить имя этой девицы.

Уильям Мейкпис Теккерей - Базар житейской суеты (Vanity Fair). 3 часть., читать текст

См. также Уильям Мейкпис Теккерей (William Makepeace Thackeray) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Базар житейской суеты (Vanity Fair). 4 часть.
Мисс Мария Осборн поставила это в пику своему братцу за его грубый отз...

Базар житейской суеты (Vanity Fair). 5 часть.
- Entrez, откликнулся светлый и чистый голосок, когда мистер Осборн по...