Михаил Петрович Старицкий
«Червоный дьявол (Рассказ из жизни г. Киева в XVI столетии). 2 часть.»

"Червоный дьявол (Рассказ из жизни г. Киева в XVI столетии). 2 часть."

Галя молчала.

В это время в небольшое окошечко, проделанное в фортке ворот пана цехмейстра, выглянули две женские головы в белых намитках.

- Она, она, ей-богу, она! - зашептал один голос.

- Кто ж с ней другой?

- Погоди, не видно его, а вот... Ой!

- Ой! - вскрикнула другая голова, отрываясь от окошечка. - Он, он, червоный дьявол! Так и есть!

С шумом захлопнулась деревянная ставенка, и головы скрылись за ней.

Но ни Галя, ни Мартын не заметили этого шума. Они приближались к дому войта.

- Что ж, - спросил снова Мартын после некоторой паузы, - и пойдешь за него?

- Пойду! - взглянула ему Галя прямо в глаза, и уверенная дерзкая улыбка исказила ее лицо.

- Печалиться не будем! - усмехнулся ядовито Мартын.

- Бурмистершей буду! В золоте, в аксамите буду ходить! - говорила Галя, захлебываясь и чувствуя, как ее нижняя челюсть начинает непослушно прыгать, а горло давит спазма и мешает ей говорить, мешает дышать...

- За золото продаешь свои поцелуи? Гаразд! - передернул Мартын плечом, останавливаясь у калитки войтовых ворот. - Прощай же, дивчино, только помни, - голос его звучал мрачно и глухо, - что и через золото слезы льются!..

Галя стояла перед ним, бледная, как мраморная. Черная повязка, унизанная бриллиантами, тускло горела при звездном сиянье на ее голове. Глаза карие, расширившиеся от волнения, казались совершенно черными.

- Не польются! Не польются! - выкрикнула она, и вдруг неожиданное рыданье прервало ее слова.

- Чего ж ты плачешь? - остановил ее Мартын.

- Потому, что люблю тебя! - вырвалось неожиданно у Гали, и она бросилась, шатаясь, во двор; но в это время чьи-то сильные, крепкие руки охватили ее за талию.

- Пусти!! - закричала Галя.

- Нет, уж теперь не пущу ни за что, на всю жизнь! - шептал над нею задыхающимся голосом Мартын, прижимая к себе ее темноволосую головку, покрывая поцелуями ее волосы, ее вздрагивающие плечики и мокрые глаза. - Любишь, любишь, счастье мое, радость моя, зирочка моя! - повторял он бессвязно, прижимая к себе ее тоненькую фигурку и снова целуя мокрые глазки, и плечи, и волосы.

Галя судорожно, нервно рыдала у него на груди...

Вдруг у самых ворот раздались шаги войта. Словно мышонок, юркнула Галя и скрылась в комнатку. Мартын передвинул на голове шапку и, вздохнувши широкой грудью, остался так, как и стоял. "Попробую еще счастья", - решил он.

Сердитый шел войт, постукивая палкой, не подымая седой головы. Вдруг перед самыми воротами выросла перед ним снова красная фигура Мартына.

- Опять ты здесь? - остановился войт. - Чего ходишь по ночам, чего срамишь мой дом? - стучал он палкой. - Да если б не память о твоем отце, за одни те слова, что ты пану цехмейстру сказал, давно б уже упрятал я тебя! А теперь в последний раз говорю, коли ты мне еще раз попадешься здесь, в вязницу запру!

- Пане войте, батечку родной! - сбросил Мартын шапку, кланяясь войту до самой земли. - Не губите вы нас! Отдайте мне Галю!

- Молчать! - закричал запальчиво войт. - Чтоб ни слова не слыхал я больше о том! Завтра приезжает Ходыка - завтра Галя к венцу идет!

И сердитый войт с силой хлопнул дубовой форткой и щелкнул перед опешившим Мартыном железным болтом.

- Гм, - развел руками Мартын, толкнувши дубовую фортку и убедившись, что теперь уже никаким чином пробраться в войтов двор нельзя.

Что же делать теперь? Несколько минут Мартын стоял неподвижно, не зная, что предпринять. Наконец досадный, гневный крик вырвался у него из груди.

- А! - бросил он с силою шапку оземь, - Надо же что- нибудь выдумать, черт побери! - И большими широкими шагами он сердито зашагал вниз по Боричеву току. - Поставить разве Ивану Воину догорыдрыгом свечку? - остановился он на мгновенье, и глаза его загорелись злой радостью. - Он, он всегда послушает! Так этого проклятого глыстюка и скорчит, правцем поставит! Да так ему и след!.. Только нет, - махнул рукою Мартын и снова зашагал вперед, - плохая надежда! Ведь Ходыка такая пролаза: уж если он и судей трибунальских и задворных кругом пальца обернул, уж если он саксон и свернет и вывернет, много ли ему нужно, чтоб Ивана Воина провести? Не одну, пожалуй, свечу ставил ему! А тут и медлить нельзя, надо так что ни на есть, а придумать за нынешнюю ночь! Завтра тот рыжий глыстюк приедет, а послезавтрого и последний день, там заговены и масленая. А! - ударил он себя рукою по лбу. - Что ж тут делать, что ж тут делать? Только отдать ему эту дорогую головку? Ни за что!

Щеки Мартына вспыхнули, вот всего десять минут тому назад лежала она у него здесь на груди; прижимал он к себе ее детскую фигурку, целовал мокрые оченята, слушал любую розмову... И чтоб это было в последний раз? Чтобы он, Мартын Славута, уступил ее тому глыстюку?

- Не бывать тому, не бывать! - крикнул вслух Мартын, останавливаясь среди улицы и не замечая, как при его появлении двое запоздалых горожан из числа шинковых обывателей бросились было бежать, да так и растянулись у цехмейстровых ворот.

Мартын повернул на ратушную площадь, миновал ратушу, миновал новую каменную Богоявленскую церковь и пошел совсем машинально, не глядя куда, по довольно широкой улице, ведущей прямо к Днепру. Раз...два...три... прозвучал за ним двадцать один удар с замковой башни, но Мартын не слыхал их.

"Что бы тут сделать, что бы сделать? - повторял он с отчаянием, теребя свой светлый ус. - Убить, что ли, собаку?" За этим бы дело не стало, да какая от того ему, Мартыну, польза? Ведь велят и его "ничим не уводячись, на горло скарать". "Эх, - сжал он кулаки, - увезти ее, что ли, да как увезти и куда? Приписаться к чужому городу? Пропадут все старожитни маетки и права. Да и не гораздо это дело затевать: подражать что ли буйной шляхте?"

И так как никаких выводов больше не имелось в виду, Мартын поднял уже было глаза к небу, как вдруг взгляд его заметил налево высокий дом, всего двумя окнами выходящий на улицу. Над одностворчатой дверью болтались на палке бутылка и пучок соломы; из-под прикрытой плотно оконницы пробивался едва заметной полоской бледный свет. Мартын толкнул дверь ногою с такой силой, что она с грохотом соскочила с задвижек и распахнулась перед ним.

- Ой вей! - раздался испуганный крик, и высокий худой жид с длинной седой бородой и такими же седыми пейсами упал всем своим туловищем на прилавок.

Мартын остановился на пороге. Большую комнату теперь пустого шинка слабо освещала тонкая лучина, горевшая на прилавке. Деревянные столы и лавки были теперь придвинуты к стене. Из-под распростертого туловища Лейзара выкатилось несколько синих свертков, из которых кое-где высовывались блестящие золотые червонцы. Лейзар глядел на Mapтына расширившимися неподвижными глазами; на его помертвевшем лице выступил пот, зубы выбивали дробь, губы дрожали, но ни одного звука не слетало с них.

- Да что ты, Лейзар, с ума что ли спятил? Или думаешь, что я хочу ограбить тебя?! - крикнул сердито Мартын, стоя еще на пороге.

- Ой вей! - заговорил было Лейзар, но губы и зубы его так дрожали, что он не смог окончить и слова.

Мартын перешагнул порог и закрыл дверь.

Увидя эти движения, жид судорожным жестом ухватился руками за прилавок, прижимаясь еще больше к червонцам, и закричал, сколько мог громко, отчаянным, удушливым голосом:

- Гвулт! Вейз мир!

- Да очумел ты, что ли, Лейзар, или не узнаешь меня? - крикнул уже совсем сердито Мартын и тяжело опустился на соседний стул. - Вина мне! - выкрикнул он.

Голова его свесилась на руки. Тяжелые думы не оставляли, и надежды не виделось впереди. Плащ и капюшон свалились с него и скатились на пол.

- Ой вейз мир! - ударил себя рукою по голове Лейзар, подходя к Мартыну. - Да что это со мною сталось? Это ж шановный пан Славута, а я думал что... - жид понизил голос и, оглядев подозрительно комнату, добавил, - что он червоный дьявол!

- Ух, да и хотел же б я на этот раз дьяволом быть! - стукнул Мартын кулаком по столу.

- А что там такое? - заинтересовался Лейзар, наклоняя свою голову к самому Мартыну, так что его седые пейсы коснулись самого стола.

- А такое, - сверкнул Мартын глазами, закусывая губу, - что или себя убью, или весь Киев сожгу!

- Фуй! - отпрыгнул Лейзар, прижимая растопыренные руки к груди. - Можно ли такие страшные слова говорить?

- Не то что говорить, а и делать, когда заступают свет! - крикнул Мартын, сжимая голову руками. - Давай меду, вина, отравы дай!

- Зачем отравы? - заговорил жид неспешно, пожимая руками, - Меду и вина можно, а отравы... фе!

Перед Мартыном появились две высокие кружки. Мартын опрокинул одну из них и залпом осушил до дна.

- Мало, - подал он жиду кружку, - огню дай, чтоб сжечь здесь все! - ударил он себя кулаком в грудь.

- Огню? Боже сохрани! Я и то боюсь, как бы не видно было света на улицу, а то как заметят бурмистры свет такой поздней порой, сейчас с меня штраф заберут! А может быть, пан Мартын с ласки своей скажет мне, что с ним сталось? - заговорил он мягким, вкрадчивым голосом. - Лейзар старый жид, Лейзар пана еще маленьким знает, Лейзар пана любит, Лейзар все знает и всему сумеет помочь!

- Ты сможешь помочь? - поднял на него глаза Мартын. - Да если б ты смог мне помочь, золотом бы засыпал тебя!

- Ух! - вздохнул жид, и глаза его загорелись. - Зачем осыпать, я с пана так много не возьму, зачем? Маленький даруночек, а Лейзар всегда рад пану услужить.

- Так слушай же, - начал Мартын, - э, да что так говорить! - вскрикнул он снова с приливом досады. - Тут поможет только бог или черт!

- Говори, говори, ясный пан, - замотал головою Лейзар, предчувствуя головоломную задачу, - у Лейзара не пусто в голове!

Мартын взглянул на воодушевившееся, разгоревшееся лицо жида и начал тихо шептать, пересыпая свою речь проклятиями.

- Ходыка?! - вскрикнул радостно Лейзар, прижимая палец ко рту, и перед его глазами встали сразу арендные шинки и лавки, перебитые у него Ходыкою, деньги, раздаваемые им на проценты... Теперь желание Лейзара помочь Мартыну против Ходыки сделалось еще горячее. - Можно, можно, - зашептал он с воодушевлением, кивая одобрительно головой, так что длинные седые пейсы его заболтались над столом.

- Да ведь завтра же брат его, Федор, в город въезжает, а послезавтра войт назначил и венец.

- Пс...пс...пс... - зачмокал Лейзар губами. - А откуда он едет?

- Да везет товары войтовы из Цареграда. Уже из Ржищева выехал, завтра в Киев въедет.

- Через мытницу проезжает? - спросил лихорадочно Лейзар, впиваясь глазами в Мартына.

Мартын кивнул утвердительно головой.

- И войт воеводу не терпит? - продолжал Лейзар с замиранием, приближая свое лицо еще ближе к Мартыну.

- Для того, чтоб дойти воеводу, и дочку за Ходыку отдает.

- А! - отпрыгнул Лейзар, ударяя себя по лбу. - Есть, есть! Нашел! Слушай, пан, слушай сюда! Нет ли у тебя какой-либо драгоценной штуки? Ведь ты из цеха золотарей.

- Есть! Такая, что весь Киев удивит.

- Тем барзей, тем барзей. Воевода изнывает по молодой княгине Крашковской; глаза его уже потухли, так, может, диаманты им блеска наддадут.

И Лейзар заговорил страстным, торопливым шепотом, кивая головой, вытягивая руки и шею с такой быстротой, точно он боялся, что блестящая, осенившая его сразу мысль исчезнет, улетучится, не найдя себе подходящих слов.

И по мере того, как шептал Лейзар, лицо Мартына светлело все больше, юношеский задор загорался в глазах.

- Лейзар! - вскрикнул он наконец с восторгом, отступая на шаг от жида. - Да ты не человек - ты черт!

Однако приветствие не вполне понравилось Лейзару.

- Фуй! - скривился он и бросил подозрительный взгляд на лежавший на полу красный плащ. - И зачем против ночи такое говорить? Да и времени терять не надо: скоро ударит двадцать два часа.

- Все это хорошо, Лейзар, - спохватился Мартын, - да как я проберусь туда? Скажем, подле Воеводской брамы мийская сторожа стоит, можно было б подкупить! Да от меня в этом червоном плаще всякий дурень, словно черт от ладана, бежит!

- В том-то и суть, в том-то и суть! - вскрикнул с новым приливом энергии Лейзар. - Не надо будет и денег терять! - И, увлекая за собою Мартына в самый темный угол, Лейзар зашептал снова так же страстно, так же торопливо, сильно жестикулируя руками.

Через четверть часа из дома Лейзара осторожно выскользнула высокая и статная фигура в красном, как огонь, плаще и в таком же капюшоне на голове. Из-под капюшона торчали в сторону два возвышения, а лицо было совсем закрыто широким плащом.

Фигура выскользнула незаметно, держа под полой небольшой потайной фонарь, и отправилась скорым шагом по направлению ратушной площади и Житнего торга. На улицах уже не было ни души. На больших замковых часах ударило двадцать два удара.

- Ого-го, - проговорил сам себе Мартын, - до полночи всего два часа.

Пройдя ратушную площадь и Житний торг, Мартын подошел к тому месту Замковой горы, где вились вырубленные во льду ступени, ведущие к Воеводской браме. У подножья горы тянулась уличка, за нею шел земляной вал, крепкий деревянный острог, а за ним ров и за рвом подымалась круто и обрывисто Щекавица-гора. Вершина ее покрыта была густой рощей, а снежные глыбы покрывали все бока. Воеводская брама с шестиугольной высокой башней подымалась прямо против Щекавицы. Замок теперь при слабом свете звезд казался какой-то черной громадой, возвышавшейся на вершине снежной горы. Осторожно начал подыматься Мартын вверх по ледяным ступеням. Поднявшись на половину горы, он остановился на несколько мгновений, чтоб перевести дух, и глянул вниз.

Еще не добравшись до половины горы, Мартын уже стоял на довольно значительной высоте. Там внизу, у ног его, разбросился тесными кривыми уличками город. Красные черепичные и гонтовые кровли высоких домов подымаются близко-близко одна подле другой. Между ними то там, то сям встают купола церквей. Тусклый звездный блеск отразился кое-где на них. А вот налево и серые острые шпили доминиканского монастыря. Вон городской вал, вон и Мийская брама - видно, как греется подле нее у костра группа сторожевых. А там направо гора за горой, снежные, высокие, словно ледяным кольцом охватили город до самого Днепра... И белой, тускло сверкающей полосой разлился широкий, неподвижный Днепр у подножья миста Подола и, извиваясь, припал к гористым берегам. "Вартуй!"- донеслось едва слышно с Мийской брамы. "Вартуй!"- ответил глухо голос вверху над головой. Мартын вздохнул еще раз прохладным и свежим воздухом и двинулся вперед... Вот над ним уже ясно обрисовались стены замковые, высокие, совитые (22), разделенные на множество городень (23). Каждая городская семья обязана была на свой счет выстроить и поддерживать известную часть крепостной стены; за это она получала право пристроить к своему участку с внутренней стороны комору, куда семья и прятала свое добро во время осад и нападений. Пятнадцать высоких шестиугольных башен подымается на них. Глубокий ров окружает городские стены; по стене мерным шагом двигается то там, то сям вартовой. Осторожно пробирался Мартын, почти совсем пригнувшись к земле, к Воеводской браме.

(22) - Сложенные в сруб.

(23) - Участок городской стены.

"А что, как подъемный мост поднят? - задавал он себе все время тревоживший его вопрос. - Не должно быть, время спокойное, татар не слыхать, да там всегда стоит неусыпная сторожа. Ну, а что, как вдруг?"

Мартын даже остановился от такой ужасной мысли. Однако медлить было некогда! Добравшись до самой вершины горы, Мартын пополз вдоль рва, приближаясь к Воеводской браме. Не доходя шагов пятьдесят до нее, он приподнялся и выглянул: отсюда должен был быть виден подъемный мост. Радость охватила его: прямо со второго этажа шестиугольной Воеводской брамы спускались из темных амбразур тяжелые железные цепи на ту сторону рва.

Между тем у подъемных ворот, в небольшой сторожке под сводами башни, собралась вокруг пана Лоя, замкового хорунжего, группка вартовых. Низенький и толстенький пан Лой сидел на деревянной скамейке. Несмотря на то, что все его потешное тело, казалось, состояло из одного лишь необъятного живота, помещенного на коротеньких ножках, с круглой пробкой вместо головы, пан Лой всегда имел важную степенную осанку, особенно когда говорил со своими подчиненными. Вартовые стояли вокруг него.

- И это вы сами видели? - допрашивал их пан Лой с презрительной улыбкой на круглом, лоснящемся лице.

- А как же, да пан и сам выбежал на площадь тогда...

- Гм, - махнул рукой пан Лой, - когда же я выбежал? Поздно! Он-то, завидя меня, и пустился во все лопатки, поджавши хвост. Так что и след простыл... Если б я был с вами в ту пору, когда он на мост влетел, ему бы от меня не уйти ни за что, хоть бы он сидел верхом на ведьме! А почему вы не ловили его?

- Куда его ловить? Сам пан видел - Степан тронул был его за стремя, да замертво и гепнул.

- А почему гепнул? Га? - прикрикнул пан Лой. - Потому что неучи, гречкосеи вы, вот что! Разве кто так к черту просто подходит? Ты попробуй простого быка за ногу взять, так и тот тебя рогом боднет! А ты черта рукой хотел поймать! Тьфу только! - сплюнул он в сторону. - И больше ничего! Вот я уж поздно на площадь прибежал, - продолжал пан Лой, прикладываясь к походной фляжке, висевшей у него у пояса, - а видали ль вы, как я бросился его догонять?! - обвел он присутствующих победоносным взором, приподнимая плечи и выпячивая вперед грудь.

И хотя вартовые прекрасно помнили, как пан Лой скрылся поспешно в соседнем доме, но слова его были произнесены таким уверенным тоном, что им и вправду показалось, что они, вероятно, ошиблись, и это был не пан Лой, а кто-нибудь другой.

- То-то, - продолжал пан Лой, насладившись эффектом своих слов, - и не будь я пан Лой, из славного герба Свичек, когда бы этот самый дьявол не был у меня в руках, если б я, на несчастье, не забыл дома одной штучки. Да! А все потому, что вы трусы, а не войсковые люди, да и не знаете ничего! Слушайте ж: первое против них средство вот что, - поднял он эфес своей сабли, образовывавший крест, - второе - заговорная молитва, а третье... - тут пан Лой замялся и затем прибавил таинственным голосом - Третьего никому нельзя рассказать! Мне его один колдун передал и страшное на него заклятие наложил. Да! А вы думаете, мало я на своем веку ведьм переловил? Ого-го-го! - потер он себе с удовольствием руки, следя за испуганными и заинтересованными лицами своих слушателей. - Некоторые, помоложе, даже игрывали со мной, - подморгнул он бровью и поправил свой щетинистый короткий ус. - Потому им, бедняжкам, тоже ведь опротивеет все со своими черномазыми панычами возиться, а я был, надо вам сказать, панове, и удальцом, и красавцем первой руки! И-и! Женщины млели! Не одна панна из-за меня прогулялась на тот свет, н-да! - оглянулся он, подбоченившись и сдвинувши шапку набекрень.

Слушатели бросили сомнительный взгляд на круглые очертания пана Лоя, но слова были произнесены так уверенно, что они согласились и с этим.

- Так-то! А вспомнилась мне одна история, - уперся он левой рукой в колено и, приложившись к фляжке, отер усы рукавом. - Славная это была штука! Другой, быть может, на моем месте от страха б с места не сошел, а я... Да вот слушайте! - Пан Лой подвинулся на лаве, вздохнул широко, при чем всколебнулся весь его обширный живот, расправил усы, откашлялся и начал - Было это под Смоленском... Обложили мы его... Скука, тоска смертная в стане! Битв больших нет... а так только, морим город. Вот затеяли мы пирушку... И попировали так-таки до петухов... А мне домой через лес дорога... Иду я, в голове немножко постукивает, а в сердце тоска... Хоть бы, думаю, черт какую ведьму послал или сам попался мне для охоты... И только я это, панове, подумал, как вдруг передо мной она и есть! Молоденькая это такая, хорошенькая, что твоя панна... Улыбается мне, пальцем манит. Я за ней, а она в чащу... Я за ней туда, а она еще дальше, дразнит меня! Лечу я по оврагам, по проваллям, через пни перескакиваю, а она то выглянет, то опять спрячется... Только я это изловчился, прыгнул с разбегу да и ухватил ее... Что ж бы вы думали? На ровном месте споткнулся и сорвался в какой-то овраг... Лечу... держу крепко ведьму, а меня что-то колотит да колотит... Скатился на дно... а оно меня как урежет по башке, аж искры посыпались... Я глядь - а это я не ведьму, а какое-то бревно сучковатое держу... Перекинулась шельма!.. А то раз я с чертом в карты играл... Выдумали занимательную игру, прозвали ее дьябелкой... Сатана не так и страшен, как его малюют, он не так и хитер... Всегда в человеческом виде ходит, только рукавички на руках... Да вот, в каком виде был тот, кого ты первый увидал?

- Так вот, как и мы, - заговорил неохотно самый молодой из сторожей, - только плащ на нем огненный, как жар, в глазах искры вспыхивают, у коня огонь из ноздрей валит.

Тихий шум, раздавшийся у входа, прервал его слова.

Глаза пана Лоя сделались сразу круглыми, как у совы, багровые щеки побледнели, взор стал неподвижен.

- Слышали? - спросил он.

- Слышали! - послышался тихий ответ.

Несколько минут продолжалась полная тишина.

- Гм, - откашлялся наконец громко пан Лой, поправляясь на лавке, - верно, собака шляется, их тут... - но пан Лой не договорил: на деревянном мосту явственно раздался звук тяжелых шагов.

- Шаги! - едва выговорил дрожащим, голосом молодой вартовой.

Шаги раздались еще явственнее, но на мосту не было видно никого.

- Идет! - прошептал другой, хватаясь за мушкет.

- Ок... ок... ликни... - едва смог выговорить пан Лой.

- Кто идет? - крикнул несмело молодой вартовой.

Ответа не последовало.

- Гасло! - крикнул громко другой.

И вдруг среди полной тишины послышалось явственно и громко: "Червоный дьявол!"- и красная, как огонь, фигура выросла в башенных воротах.

Не крик, а какой-то сдавленный вопль огласил своды. И, словно рассыпавшиеся клубки, бросились все бежать. Пан Лой так и брыкнул оземь: ужас, охвативший его, окаменил его коротенькие ножки, и пан Лой покатился тут же под ноги своих вартовых. Два из них споткнулись на тучное тело пана хорунжего и упали сверху, остальные запутались в куче и растянулись тут же. Тяжелая дубовая скамья, освободившись от своей тяжести, высоко поднялась в воздух и с грохотом полетела на сбившихся распластанных людей.

Красная фигура беспрепятственно прошла под башенными сводами и вступила на замковый двор.

В замке все уже было тихо и спокойно. С внутренней стороны стены тянулся ряд пристроек; у каждой городни особая комора, куда на случай осады строившие ее горожане имели право прятать свои пожитки.

Это был совершенно особый маленький городок. Направо и налево тянулись конюшни и склады оружия и пороха. Пана воеводу Мартын знал отчасти и в замке бывал часто, так что отыскать дорогу к воеводскому будынку оказалось для него нетрудным. Все еще не спуская с головы красного капюшона, двинулся он вперед. Вот он минул длинный сарай - шопу, где стояли дила (24); вот лазни (25), клети, пекарни; Мартын минул и их и вышел на самую середину замковой площади. Здесь в большом беспорядке теснилось множество маленьких десятичных домиков. Вот направо возвышается славный каменный дом Печерского Монастыря, а недалеко подле него дом богатых земян Горностаевых; вон где и знакомые церкви с зелеными куполами и золотыми крестами наверху, а вон где, в конце замка, почти подле самой Драбской брамы, виднеется шпиль костела. Наконец Мартын остановился перед самым большим и богатым домом, домом пана подвоеводия киевского.

(24) - Пушки.

(25) - Бани.

Среди дома выдвигалось просторное и высокое крыльцо. Дом был белый, каменный, с красной черепичной крышей. Большие окна закрыты были расписными оконницами, но из-под двух из них смело и дерзко выглядывали яркие полосы света, как бы говоря всем проходящим, что в этом вышнем городе власти войта конец. Мартын вошел на крыльцо и, вступивши в сени, повернул налево. Дверь не была заперта; осторожно отворил ее Мартын и вошел в светлицу.

В светлице было темно, только из полуоткрытой двери в соседнюю комнату широкой полосой падал свет и освещал часть светлицы. Мартын заметил мимоходом богатое убранство и дорогие ковры. Поспешно прошел Мартын дальше и остановился в нерешительности на пороге. Пан воевода не заметил его. Он сидел за большим столом, покрытым темным ковром, в высоком кожаном кресле. На столе в неуклюжих медных шандалах горели желтые восковые свечи и освещали большую пожелтевшую книгу, раскрытую перед воеводой, и его склоненное лицо. В волосах воеводы, щеголевато завитых и надушенных, просвечивала седина, тщательно закрашиваемая его парикмахером; на желтых дряблых щеках лежал слой нежного румянца, усы были нафабрены, подкручены и накрашены. Вообще все лицо воеводы представляло довольно жалкое и комичное соединение изнеженной, изношенной старости и нежных юношеских цветов. На пухлом, холеном теле его красовался аксамитный домашний кафтанчик на дорогом меху; ноги тонули в медвежьей шкуре. Пан воевода был до такой степени увлечен своим чтеньем, что решительно не слыхал шума, произведенного приходом Мартына. Да и было чем увлечься! Несмотря на седые пряди, пробивавшиеся среди подкрашенных кудрей воеводы, сердце его ни за что не хотело остывать, а так как пан воевода был вдов по второй жене, то ему захотелось испытать и в третий раз семейного счастья, и услужливый амур, как на зло, подсунул под его потухающие очи молодую вдовушку, пышную, как спелая вишня, - княгиню Крашковскую. "Все бы ничего, и княгиня была б без особых трудов весьма благосклонна, если б не особая старость, которая так вот и повисла здесь на карку, - ударил себя воевода по затылку. - Эх, если бы хоть десяток с плеч! Не хизувалась бы она! Сама б ползала у подвоеводских ног!" Однако на всякий замок можно и отвертку отыскать. Так и теперь, перед паном воеводой лежала не простая книга, а учебник волшебства, в котором собраны были все заговоры, камни и травы, которыми можно было и очаровать, и околдовать, и главное, чего и искал пан подвоеводий киевский, молодость возвратить. Книгу эту за большую цену купил пан подвоевода у приезжего московского чародея и теперь упивался ею в ночной тишине.

- "Приворот зелье: кукоос, одоен, - читал он, - кто тебя не любит, то дай пить - не сможет от тебя до смерти отстать..." Не то, не то! - перевернул воевода желтую тяжелую страницу. - "Орлов камень - бог дал ему дивные угодья такие, что несведущим людям нельзя про него и веры взять". Хорошо бы и этот камень достать, да только это еще не то, не то, - и пан воевода жадно читал дальше: - "Трава излюдин, кто ту траву ест, и тот человек живучи никакой скорби ни телу, ни сердцу не узрит!" Да нет, не то. Вот, вот оно, - почти вскрикнул воевода, нагибаясь над книгой, - "рог единорога, кто тот рог при себе имеет..."

Вдруг короткий кашель, раздавшийся на пороге, прервал мысли подвоеводы. Он оглянулся и вскрикнул: на пороге стоял Мартын в красном, как огонь, плаще.

- Кто ты? Чего тебе? - вскрикнул подвоевода, подымаясь и придерживаясь дрожащей рукой за кресло.

- Простите, вельможный пане, не тревожьтесь: это я, мастер, из цеха золотарей, Мартын Славута.

Но пан подвоеводный еще не вполне доверял своим ушам и глазам.

- Откуда ты такой поздней порой? - проговорил он с усилием, вспоминая невольно рассказы о червоном дьяволе, всполошившие весь гарнизон.

- Только что прибыл из-за границы; хотел вам, пане княже, из своего рукомесла маленький подарочек поднести, - низко поклонился Мартын и, вынувши драгоценный бархатный ящик, раскрыл его и поставил перед подвоеводой.

- Фу ты, какая краса! - невольно вскрикнул тот, забывая все опасения перед чудом красоты, раскрывшимся перед ним.

На красном бархате лежало золотое ожерелье, да такое красивое и роскошное, какого пан подвоеводный никогда не видал. Все ожерелье состояло из небольших, дивно изукрашенных золотых пластинок, сделанных в виде гербов; посреди каждой блестел бриллиант, а на тонкой золотой цепочке спускалась от каждого герба большая жемчужина.

- Фу ты, какая краса! - повторил с новым восторгом пан воевода, отстраняясь от ящика и поднося его к свечам.

Камни засверкали зелеными и алыми огнями. И перед глазами пана подвоеводия встала пышная шейка пани Крашковской, черные, как смоль, завитушки, вьющиеся на розовом затылке... О, что бы это было за восхитительное зрелище увидеть это ожерелье на ее пышной груди!

Пан подвоеводий даже зажмурил глаза, и губа его отвисла, и по лицу пробежало выражение необычайного блаженства.

- Да, против такой красоты не устоит никакая женская холодность, - усмехнулся он и затем, повернувшись к Мартыну, провел важно ро усам и произнес с большим достоинством, опускаясь неторопливо на стул. - Гм... вацпане, я вижу, что ты славный горожанин, даришь воеводу, не забываешь старовины... Меня это радует... да... И будь уверен, что если тебе будет в чем какая нужда, я также не забуду тебя. Только зачем ты ночью ходишь? Да и как мимо вартовых прошел?

- Вельможный пане, - поклонился Мартын пану подвоеводию в ноги, - если бы не было наглой потребы, не осмелился бы я двинуться к вам такой поздней порой.

- Да что ж там такое? Говори! - заинтересовался уже и воевода, разваливаясь в кресле.

- Вся надежда на вельможного пана воеводу! - вскрикнул Мартын.

Во время рассказа Мартына пан воевода улыбался все милостивее и милостивее. Вопрос оказывался весьма понятным его сгоравшему неразделенной страстью сердцу. Соперником являлся Ходыка, а насолить этому зазнавшемуся горожанину показалось воеводе весьма приятным. Когда же Мартын окончил, пан подвоеводий разразился грузным, раскатистым смехом.

- Ай да и молодец же ты, пан мастер! - весело вскрикнул он, ударяя Мартына по плечу. - Видно, что и в чужих землях побывал, и законы знаешь, да и хитер же ты, черт тебя знает как! Проучить шельму Ходыку мне на руку, - заговорил он уже степенно и важно, - да кстати и другим урок дать, чтобы повадки не было! Будь по-твоему! Вижу я, что умный ты человек, пригодишься мне и в другой раз. Я согласен. Только ж и губа у тебя, вацпане, не дура: красуня войтова дочка - видел сам.

- Хороша ли, дурна, - воскликнул оживший надеждою Мартын, - а для меня кращей во всем свете нет!

- То-то! - улыбнулся пан подвоевода, подмигивая бровью. - А скажи, на много ли будет товару? - переменил он сразу тон.

- Кто его знает, товар ценный: тысячи на три коп литовских грошей.

- Ну, так и быть! - поднялся пан подвоеводий, опираясь обеими руками о стол. - Сделаю уже для тебя. Положи мне тут же тысячу коп литовских грошей - и бери жолнеров, и делай как знаешь... Потому, видишь ли, нельзя же и замку мыта терять!

Велика была сумма, заломленная подвоеводием, но Мартын не обратил на это внимания.

- Ничего не пожалею, - вскрикнул он, растегивая кожаный пояс, - потому что, если не выгорит мое дело - мне все равно головой наложить! - И, встряхнувши поясом, он высыпал перед воеводием кучу золотых монет на стол.

Вечерело... В лесу, тянувшемся по горам и долинам, на далекое расстояние от Золотых ворот собирались уже сумерки. Капли воды, падавшие днем с деревьев, застывали теперь и опускались тонкими ледяными сосульками. Снег, рыхлый и весь точно исколотый, покрывался тонким блестящим слоем. После теплого дня наступал вечерний морозец.

По узкой и извилистой дороге, подымавшейся в гору, медленным шагом двигался обоз. Впереди обоза ехал верхом человек довольно высокого роста в темном мещанском платье. Фигура его была чрезвычайно худа и костлява, голова длинная, словно сдавленная, суживающаяся кверху, из-под меховой шапки выбивались рыжеватые волосы, брови же были совершенно черные, что ужасно резко и неприятно выделялось на бледном, густо покрытом веснушками лице. Его зеленоватые глаза быстро глядели по сторонам исподлобья. Бледные, бескровные губы дополняли неприятное впечатление этого лица. Всадник ехал медленно, да и обоз едва тянулся. Дорога узкая, мало уезженная, теперь совершенно испортилась; возы то и дело попадали в большие лужи или проваливались в разрыхлевший снег. Подле саней флегматично шагали шесть мужиков, одетых в серые свитки с такими же капюшонами, нахлобученными поверх шапок.

- Ну и дорога! - заметил один из них, поддерживая плечом сильно накренившийся воз. - Лошадей уходили совсем.

- Да тут уже недалеко, лес редеет, скоро конец ему, - ответил ехавший впереди всадник, - а там, за лесом, полем небольшой перегон и самые Золотые ворота.

- Да, Золотые ворота, а от ворот-то от Золотых сколько еще до города! - хлестнул мужик недовольно лошадь.

- Да не очень-то и много, до мытницы версты две, полторы, а там под горой сейчас и город.

- Хоть бы чарку пропустить, а то окляли совсем!..

- Можно будет, можно, - повернулся к ним всадник, - там между старых Софиевских валов воевода слободу осадил и шинков наставил, там и мед, и горилка, и пиво, да еще дешевле, чем в самом мисте Подоле.

- Ну, это дело! - обрадовались мужики, похлопывая рукавицами. - Да когда б уже скорее на месте стать; вечереет и в лесу-то этом не совсем безопасно: зверю много бывает...

- Да вот и скоро опушка, - торопливо заговорил всадник, - нельзя ли, панове-товарищи, подогнать лошадей?

Погонщики закричали, замахали руками, и, напрягая последние усилия, двинулся обоз торопливо под гору.

Лес между тем все редел и редел. Наконец всадник ударил каблуками коня и через несколько минут остановился на опушке.

- Стойте, стойте! - закричал он погонщикам, оборачиваясь в седле и не выезжая из-за деревьев.

Перед ним расстилалось ровное, местами уже совсем черное поле; направо и налево тянулись овраги, обрывы и горы, покрытые лесами, а прямо подымались высокие земляные валы; они тянулись полукругом, круто закругляясь по сторонам. Среди валов возвышалась арка, сложенная из золоченых камней с тяжелыми массивными воротами посреди. На арке, над воротами, стояла небольшая часовня с куполом и крестом. Со стороны поля у ворот привязано было несколько лошадей, покрытых попонами; несколько душ польной сторожи расхаживало по валам, остальные сидели группкой у разложенного костра. За валами на фоне нежного неба виднелись силуэты каких-то белых высоких развалин, и больше ничего... Казалось, это было вполне пустынное место, заброшенное и богом и людьми, и если б не группка вартовых, сбившихся у костра, можно было б подумать, что жизнь не заглядывала сюда.

Осмотревшись кругом и убедившись, что его никто не заметил, всадник быстро подскакал к оставленным возам.

- Ну, теперь разгружайтесь скорее, - захлопотал он, соскакивая с коня, - вон уж и Золотые ворота.

- А на сколько возов нагружать будем, хозяин?

- На два!

Мужики покачали неодобрительно головами.

- Ой пане Ходыко, пане Ходыко, заметил первый, - не горазд делаешь: знаешь, какой крутой Десятинный спуск, смотри, как бы не случилось чего!

- И-и! - махнул уверенно пан Ходыка - Что это, разве мне в первый раз? Сам видишь, все мытницы на двух возах проехали.

- Да там что, по ровному можно и на двух, а тут спуск крутой, гора как печь.

- У меня возы крепкие, нарочито для того и сделаны, да и всякие пристрои к ним есть.

- Ну как знаешь, пане Ходыко, дело твое, хозяйское, только ведь часто случается: за грошом погонишься, а копу потеряешь!

Но Ходыка даже не счел нужным ответить на последние слова, он только самоуверенно улыбнулся и махнул рукой. Да и в самом деле! Стал бы он из-за таких пустых опасений столько денег терять?! Дурак бы он был, а не Ходыка! Подвод-то всех шесть, значит, и мыто нужно платить за шесть, а если он платит его везде за два воза, то кругленькая суммочка лышку собирается в чересе, и дурень бы он был, если б этот остаточек будущему тестю предложил! Денежки эти ему принадлежат за дорожные труды. Так! Усмехнулся пан Ходыка, потирая руки, а на киевской мытнице самое большое мыто и чтоб он этот пожиточек из своей руки упустил? Нет, пане-брате, Ходыка умеет жить да пожиточки приращать и там, где другой только бы разинул рот! Ведь так и все делают; мыто платится не от товару, а от воза. Так, значит, и накладывай товару побольше... Вот если обломаешься - так строго: весь товар забирает воевода на скарб... Но у меня возы прочны!

Вскоре два воза, высоко наложенные тюками драгоценных товаров, стояли почти совсем готовые. С четырех сторон возов Ходыка велел вставить нарочито для того заготовленные шесты и все это густо зашнуровать веревками, словно сеткой. Наконец, когда все было окончено и две высоко наложенные подводы, словно две башни, стояли совсем готовые отправиться в путь, Ходыка обратился к погонщикам:

- Ну ж, паны-товарищи, вы теперь порожняком поспешайте скорее, в шинке золотоворотском не засиживайтесь, вот нате, хильните по чарке, - подал он им незначительную монету, - да и скорее поезжайте и ждите нас с Иваном на Кожемяках, внизу под Десятинной горой; а я подожду и, как стемнеет немножко, двинусь туда же.

Презрительно взглянули погонщики на ничтожную монету, и, не поблагодаривши даже хозяина, хлестнули лошадей и двинулись быстро вперед.

В большой просторной хате нового золотоворотского шинка собралась за отдельным столом довольно веселая компания. Несколько кубков и большой ковш меду стояли на столе. Во главе всех сидел Мартын Славута, рядом с ним помещался веселый Грыць Скиба и еще несколько подмастерий из цеха шевчиков и золотарей. Народу в шинке было немного: два жолнера из замкового гарнизона сидели за одним столом да два мещанина, удалившись предусмотрительно от молодой компании, тихо шептались о чем-то в уголке. На Мартыне был добрый синий жупан, такой, какой носило большинство киевских горожан.

- Ну, панове, еще по чарке, чтоб наше дело удалось! - налил Мартын всем чарки.

- Идет! - крикнули молодые голоса, весело чокаясь кубками.

- Да уж пора бы ему и ехать, - заметил один из молодых пирующих.

- А вот я посмотрю! - крикнул Грыць Скиба, вставая с лавки и выходя на улицу. - Едет, едет! - объявил он весело, открывая двери в шинок.

Посреди улицы медленно двигались от Золотых ворот два высоко нагруженных воза. Впереди шел пан Ходыка, за ним двигался рядом со вторым возом погонщик; верховая лошадь была привязана позади переднего воза.

Когда Ходыка поровнялся с шинком, его встретили радостные возгласы.

- А, пан Ходыка, никак с товарами возвращаешься?

- Здорово! Здорово!

- Здорово, панове! - ответил неохотно Ходыка, нехотя передвигая шапку на голове.

- Да куда же это ты? Хочешь, кажется, шинок минуть? - остановил его Мартын. - Нет, пане-брате, так нельзя! У нас тут большая гульня идет! Грыць Скиба всех угощает: жениться задумал. Да и ты, кажись, того, - подмигнул он, - славную, брат, дивчину берешь, по всему городу слух идет!

- Заходи, заходи! - закричали другие, окружая его. - Это уж не обычай - шинок минать, да когда еще в нем свои люди сидят!

Некоторое время Ходыка стоял в нерешительности: не хотелось и времени терять, а между тем и перспектива выпить на чужой счет представлялась весьма заманчивой.

- Товары! - произнес он нерешительно.

- Что товары? - усмехнулся Мартын. - Останется ж дядька с ними, да поставить их вот здесь против окна: никто и не тронет!

- Разве что против окна, - согласился нерешительно Ходыка.

- Да ты не бойся! Дорога проезжая... везде народ, - подхватил его под руку Скиба, и Ходыка вместе с молодыми горожанами отправился в шинок.

- Ну, будем же, братцы, здоровы, - налил все кубки Скиба. - За твое, пане Ходыко, благополучное возвращение и за твою невесту!

- Слава! - зашумели все.

- Спасибо! Спасибо! - откланялся Ходыка, осторожно отпивая из кубка.

- Да что же ты до дна не пьешь? Это непорядок! - зашумели кругом.

- Не привык, братцы, помногу сразу пить!

- Пустое! Доливай ему! На радостях пьем!

Кубок Ходыки наполнили снова. Мартын подмигнул Скибе. Скиба наполнил высокий кубок медом и вышел с ним незаметно за дверь.

- Да и как не пить? - заговорил Мартын. - Проехать с такими товарами такой дальний путь и благополучно домой вернуться... в наши-то времена...

Тут он спохватился, будто бы сказал что-то лишнее и прибавил как-то неловко:

- Как не радоваться? Пей, брат, пей еще! - чокнулся он с Ходыкою, и, заставивши его осушить кубок до дна, наполнил его снова медом.

Недосказанность в словах Мартына не ускользнула от подозрительного Ходыки, но в это время заговорил Грыць Скиба:

- Да уж, правду сказать, я не трусливого десятка, а и то каждый раз перед тем, как теперь из дома вечерней порой выхожу, раз пять молитву прочитаю, да келыха два меду для храбрости опрокину.

- А что так? - спросил уже не совсем спокойно Ходыка.

- Да что! Не стоит против вечера и говорить! - махнул рукою один из молодых подмастерьев.

- Да в чем же дело, панове? - спросил во второй раз Ходыка, оглядываясь кругом.

- Э, друже, - перебил его Мартын, - не стоит о том вспоминать! Вот ты расскажи нам лучше, когда думаешь свадьбу играть?

- А вот приедем... так даст бог завтра и обвенчаемся, - раздвинул он в улыбку свой широкий рот.

По лицу Мартына пробежала насмешливая улыбка:

- Счастливый ты, брат, славную дивчину берешь!

- Да и не голую.

- А ты и об этом подумал?

- Ого! - повел важно головою Ходыка. - Об этом я думаю об первом. Что краса? С лица воды не пить! Вот посаг, приданое - дело не последнее... Да и войтова дочка.

- Разумный ты, пане-брате, - зашумели кругом. - Ну, выпьем же еще по чарке за твое здоровье.

Снова наполнились кубки и осушились до дна.

С непривычки Ходыка почувствовал, как глаза его посоловели и приятная истома охватила все члены; он больше не отказывался от вина.

Мартын еще раз подмигнул Скибе и, когда тот снова вышел с полным кубком, поднялся с места:

- Ну, панове, здорово ж вам оставаться, а тебе, пане Ходыка, всякого блага и благополучия!

Ходыка улыбнулся довольной улыбкой.

- Куда же ты? Чего торопишься? Чего от компании бежишь? - остановили было Мартына товарищи, но Мартын заявил решительно:

- Нет, други, мне в Васильков поспешать нужно, и то засиделся, попируем в другой раз.

Мартын вышел. Ходыка встал вслед за ним, но, убедившись, что его товары стоят целы и невредимы, вернулся снова к столу.

- Ну, надо же правду сказать, и храбрый этот Мартын, черт его не взял, - заметил раздумчиво Грыць, входя в шинок. - Я бы в такое время ни за что один не поехал, ведь от него, - понизил он голос, - не то что от человека, ножом не отобьешься!

- Нет, брат, есть такие пули заговорные, от них, говорят, и он не уйдет, - перебил другой.

- Да кто он? Что такое случилось? - спросил уже не совсем бодрым голосом Ходыка, переводя глаза с одного на другого.

- Да разве ты не слыхал? - изумился один из пирующих. - Червоный дьявол позавчера в город влетел!

Кубок, который поднес было ко рту Ходыка, так и замер у него в руке.

- Дьявол? - произнес он наконец, обводя всех испуганными глазами. - Да кто же видел? Кто сказал?

- Кто видел? Кто сказал? - заговорило сразу несколько голосов. - Весь город!

И один за другим посыпались, перебивая друг друга, страшные рассказы. То уверяли, что червоный дьявол влетел на огненном облаке, то на крылатом черном коне. Говорили, что он задушил старого мещанина Крупа; что, встретивши на дороге бабу Ганку-перепечайку, обратил ее в белую собаку, да так эта собака и бегает по ночам и воет, да никто не может ее отколдовать; говорили, что в Николаевской церкви все иконы посрывались с иконостаса и попадали на пол; рассказывали, как он ночью спустился над ратушной площадью и, разбросивши огненное покрывало, сзывал к себе всех ведьм из-за старого типографского двора. Рассказ заинтересовал всех присутствующих: жолнеры, взявши свои кружки в руки, подошли к столу, даже мещане перестали шептаться и, перейдя за соседний стол, стали прислушиваться к разговорам.

- Да постойте еще, панове гости, - заметил наконец из-за прилавка хозяин, - и до нас эти рассказы дошли, только, думаю, много тут брехни!

- Какая брехня? Черт меня побери! - стукнул жолнер кружкою пива об стол. - Когда у нас не далее прошлой ночи что в замке случилось?

- Что, что? - спросили разом и заинтересованный хозяин, и пирующая компанийка, даже мещане приблизились еще ближе.

- А вот что! Мы стояли с товарищем на Драбской браме, а мийская сторожа с паном Лоем, хорунжим замковым, была у Воеводских ворот. Сидят они, разговаривают. Бьет двадцать два, самый их час. Вдруг слышат шум. "Кто идет?" - спрашивают. Молчок. "Гасло!" - "Червоный дьявол!" - крикнул жолнер таким громовым голосом, что Ходыка даже пригнулся, бросив испуганный взгляд на входную дверь. - Что ж вы думаете? - продолжал рассказчик. - Прямо из- под подъемного моста вырвался огненный столб, и сам он в красном, как огонь, плаще, в красном капюшоне, потому что, знаете, по сторонам его головы рога торчат, - расставил он руки по сторонам своей головы, - остановился в дверях. Бросились было наши вартовые к нему и пан Лой впереди - он на этом деле знается, - что ж бы вы думали? Только взглянул на них... глаза у него огненные, - так они все замертво и упали. На утро мы их нашли - так и лежали, как мертвые, едва святой водой отлили. А то бы совсем пропали, потому что дьявол, говорят зналые люди, сильнее всех, да на пане Лое оказался, на счастье, крест, заговоренный печерским схимником. И что же вы думаете? Даром он в замок пробрался? Куда?! Вошел в дом к воеводе, - заговорил рассказчик, снова понижая голос - да как вошел? Двери были заперты, подошел к ним- так сразу и упали замки. Обмер воевода. "Чего ты явился?" А он ему: "Ничего тебе не сделаю, только Черную книгу мне отдай!" А это книга такая колдовская, - пояснил он, - воевода ее за большие деньги у московских звездочетов купил. Видит воевода, что плохо дело, подступает к нему дьявол, руки вытягивает, а на руках черные когти так и завиваются, так и завиваются. Догадался, к чему это дьяволу книга понадобилась, потому что в ней против него заклятие есть, поднял книгу да и давай на него наступать, давай наступать, а про себя, знай, молитвы читает. Завыл дьявол, застонал, корчиться начал, а потом как взвизгнет, так что у воеводы даже волосы дыбом стали, а руки ходуном заходили, так и провалился сквозь землю в огненном столбе.

- С нами бог, - перекрестился со страхом хозяин, а оторопевшие слушатели не смогли произнести и слова. Ходыка взглянул в сторону горожан и, увидевши и там бледные лица, почувствовал вдруг, как холодная, ледяная змейка побежала у него по спине, ему даже показалось, что какая-то красная фигура промелькнула мимо окна.

- А для чего ж дьявол-то в город влетел? - спросил один из молодых цеховиков.

- Известно уже, для чего, - вставил старший мещанин, - для того, чтобы мучить и тревожить добрых людей.

- Ну, а зачем же б ему к воеводе идти?

- К воеводе? - переспросил жолнер. - А я это прекрасно понял. Ведь вы знаете, что войт с воеводой враждует? - Все наклонили головы. - Так, а дьявол то к войтовой дочке прилетал?

- Как к войтовой дочке? - подпрыгнул на месте Ходыка.

- Брехня, брехня! - поддержали и цеховики.

- Какая брехня? - рассердились жолнеры. - Сама же баба войтова всем рассказывала, как к ним дьявол прилетал, всем рассказывала, а потом уже войт приказал глупой бабе молчать!

Охваченный неизъяснимым ужасом, поднялся Ходыка с места. В комнате собрались сумерки. Лица, испуганные, вытянутые, казались страшными в этой серой полутьме... Он чувствовал, как волосы на его голове начинают шевелиться и сердце замирает в груди.

- Прощайте, панове-товарищи, спасибо за угощенье, а мне надо в Киев поспешать! - прохрипел он дрожащим голосом и, поклонившись всем, нахлобучил шапку и вышел из шинка.

Вечер уже почти совсем раскинулся над землею. Там и сям загорались в глубине неба бледные звезды, хотя окна хат переливались еще зеленым и алым перламутром да на крышах горел последний, прощальный отсвет.

Медленно, шаг за шагом подвигался Ходыка за своим возом. Впереди его на довольно значительном расстоянии двигался первый воз; к неудовольствию своему заметил Ходыка, что погонщик сильно пошатывался, идя рядом со своим возом. В голове его тоже шумело, и досада и ужас наполняли душу. И чего он в шинок зашел? Вот досиделся до такой поры. И сам выпил, и погонщика напоили, а теперь изволь-ка по этим пустырям и развалинам ехать вдвоем, да еще с пьяным... "Ух, - вздрогнул он, завертываясь потуже в кафтан и бросая кругом боязливый взгляд, и в голове его мимо воли поднялись снова все слышанные им ужасы. - Да неужели же летает к войтовой дочке? Ай да войт! Ну, дал бы бог только жениться да прибрать все ее маетки к рукам, а там можно и избавиться. - Ходыка поспешно закрестился под кереей. - В местечко Печеры пешком схожу, богородице двухпудовую свечку поставлю... Только бы доехать благополучно домой! И зачем это он остальных погонщиков отпустил?.. Ну да что уж тут", - махнул рукою Ходыка и, стегнувши лошадей батогом, повернул вслед за первым возом мимо развалин святой Софии и двинулся широкой пустынной улицей прямо к Днепру.

Белой огромной массой поднимались сиротливые развалины... Вот зубчатые стены, в некоторых местах они совсем расселись, и снег завалил их сугробами... Вот въездная башня с подъемным мостом. Моста уже давно нет... Церковь, построенная над воротами, разрушена; в пустые отверстия окон врывается ветер, и злобный стон его носится над развалинами, а сквозь башенный проезд виднеются внутри монастыря разломанные, рассевшиеся развалины огромного храма, унизанные неподвижными черными стаями ворон. "Ух!" - отвернулся в сторону Ходыка, творя торопливо молитву. Направо тянулся длинный и высокий земляной вал, кое-где на нем виднелись ничтожные остатки развалившихся стен. Вдали смутно вырезывались в вечернем полумраке стены и башни Михайловского Златоверхого монастыря. За валами горы круто обрывались вниз, дальше же перед Ходыкою тянулись ровные, занесенные снегом поляны. Темнота наступила быстро. От валов потянулись длинные тени. И вместе с охватывающей местность темнотой ужас обнимал Ходыку все больше и больше. К тому же он отстал на довольно далекое расстояние от первого воза, который уже виднелся перед ним лишь неясным силуэтом. Ходыка то и дело похлестывал лошадь, но уставшее животное едва тянуло тяжелую поклажу и только похрапывало, поводя ушами. И звук этого тяжелого храпа среди безмолвной и безлюдной пустоши нагонял на Ходыку еще больше суеверный, отчаянный страх; шапка начинала тихо шевелиться на его голове... Вот по правую сторону показались какие-то странные развалины. Ходыка вспомнил, как старые люди говорили, что здесь стояли когда-то богатые хоромы, а теперь бродят привиденья, отыскивая забытые клады, и что есть силы погнал лошадь. Несколько раз он окликал погонщика, но на его зов не слышалось никакого ответа, а голос его звучал так дико и хрипло в ночной тишине, что нагонял на Ходыку еще больший ужас. Наконец впереди показались развалины Десятинной церкви с чернеющим разломанным куполом и колокольней. Облегченный, радостный вздох вырвался из груди Ходыки. Тут недалеко уже и до мытницы, да вот мелькнули и огоньки. Ах! Человеческим жильем потянуло! Ходыка расправил спину и плечи и бодрее зашагал вперед. Теперь только спуститься с горы - и город. "Господи, довези, только довези! Трехпудовой свечи не пожалею", - заключил вслух Ходыка, круто поворачивая и останавливая у мытницы лошадь.

Когда мыто было уже заплачено и скрипучие ворота заставы закрылись за возами, Ходыка стоял некоторое время неподвижно, не решаясь двигаться вперед. Перед ними развернулась глубокая пропасть, окруженная с правой стороны горами, а с левой - сбегающей вниз рощей. Крутой, плохо уезженный спуск вел вниз и терялся в наступающей темноте. Пропустив последних путников, ворота мытницы замкнулись, огни погасли в окнах, и густые сумерки охватили Ходыку со всех сторон. Он бросил взгляд на свои высоко нагруженные возы, и досада, и сомнение зашевелились в его сердце. "Эх, лучше уж было на этот раз разложить товары хоть на три воза: дорога крута и размыта... темно... не ровен час... - Ходыка с ужасом оглянулся, боясь заметить где-нибудь красный плащ. - Ну, с богом, однако", - перекрестился он, прерывая свои размышления, и обратился к погонщику:

- Ну, Иване, прежде всего выйми там под возом привязанные веревки, надо возы загальмовать.

- Загальмовать... так и за... галь... мовать, - ответил тот заплетающимся языком, наклоняясь всем туловищем вперед. - Под возом веревка... ну и под возом... а мне что, хоть бы и на возе... Я что? Я - сторона.

Но Ходыка, видя, что погонщик употребляет всевозможные старания, чтобы наклониться, но, несмотря на это, только беспомощно покачивается всем своим туловищем вперед, остановил его:

- Постой, Иване, я сам... Ты только лошадь подержи, чтоб не тронулась.

- Можно! - согласился Иван. - Все можно, потому что я ничего не боюсь! Он мне говорит - червоный дьявол, а я ему: что мне червоный дьявол, пусть его хоть сейчас явится, я ему плюну в самый пысок!

- Молчи, блазень! - крикнул ему из-под воза Ходыка, торопясь развязать дрожащими руками веревки и запутывая их от волнения еще больше. - Нализался, пьяница, а теперь я возись; с ним еще хуже, чем одному!

Несколько раз ему послышался какой-то подозрительный шорох; наконец возы были загальмованы.

- Я вперед поеду, а ты ступай за мной, - обратился он к погонщику, - да смотри мне, куда я, туда и ты; ишь, ирод, залил глаза, а теперь возись с ним! - буркнул сердито Ходыка в сторону погонщика, но сильно бранить его он опасался.

- Ну, с богом! - тронул он лошадь, проезжая вперед.

Медленно и осторожно двинулись привычные лошади вниз с горы. Возы то и дело вскакивали в глубокие ямы-лужи и с трудом выбирались из них. Наконец полдороги было пройдено, оставалось только сделать крутой поворот направо, обогнуть выдававшуюся, нависшую глыбу горы, а там уж хоть и больно круто, зато ровно, без поворотов, можно попросту скатиться вниз.

- Но, но, но! - даже прикрикнул на лошадь Ходыка, помахивая кнутом.

Вот и гора... Как мрачно, как зловеще надвинулась она, закрывая дорогу. Обтаявшие деревья кажутся черной страшной гривой, а сама гора головой какого-то дикого, гигантского чудовища.

"А что, как он? - подумал Ходыка, боясь даже в уме произнести страшное имя и чувствуя, что уже при одном воспоминании холодный пот прошибает его. - А что, как он притаился там за горой в этой сгустившейся тени и поджидает его? Бр-р-р!.. Плащ красный, как огонь... Глаза горят, словно угли, - вспомнились ему слова жолнера, - а когти так и загибаются... так и..."

Вдруг яркий ослепительный свет озарил всю местность, раздался дикий, нечеловеческий вопль, и, словно черная буря, ринулся прямо на Ходыку страшный всадник в красном плаще на черном, как смоль, коне.

- Дьявол! - крикнул погонщик.

- Дьявол! - крикнул за ним безумно Ходыка, пуская вожжи и падая наземь.

Лошади шарахнулись в сторону и, увлекаемые тяжестью возов, покатились с крутизны; возы наскочили на гору, накренились, со страшным грохотом полетели с них тяжелые тюки, опрокидывая лошадей и людей...

Не успел опомниться обезумевший, почти бесчувственно лежащий Ходыка, как толпа вооруженных людей с факелами и воеводою во главе появилась мгновенно и окружила и товары, и лежащих людей.

- Что такое? Что случилось здесь? - спросил воевода, придерживая коня и обращаясь к бледному, как смерть, Ходыке. - А-а! Мошенническая проделка! Хотел избежать мыта, обворовать казну. Ну и попался... - грозно сказал воевода и обратился повелительным голосом к жолнерам: - Собрать все товары и свезти немедленно в замок!

- Ой, не губите, ясновельможный пане, не губите, помилуйте! - повалился перед воеводой на колени Ходыка, хватаясь за серебряные стремена.

- Зачем вез всего на двух возах? Зачем так сильно нагрузил?

- Не сильно, ясноосвецоный, ясновельможный пане, не сильно, совсем даже легко! Это он, - произнес Ходыка с усилием, - червоный дьявол...

- Дьявол... так, дьявол... никто, как он, - заговорил и погонщик, приподымаясь с трудом с земли и осматриваясь кругом бессмысленными, пьяными глазами.

- Что это вы мне бабские бредни здесь разводите! - крикнул грозно воевода, отстраняя лепетавшего бессвязные слова Ходыку. - Залили глаза да и морочите добрых людей! Никакого мне дела до вашого дьявола нет! Законы писаны для людей, а не для чертей! А знаешь ли ты это? Гей, факел сюда! - крикнул он, разворачивая перед Ходыкой желтый свиток пергамента.

Жолнер поднес развевающийся по ветру факел, Ходыка взглянул на бумагу да и окаменел на месте. На желтом пергаменте, освещенном красным светом факела, стояло крупными славянскими буквами:

"Сим Александр божою милостью великий князь Литовский, чиним знаменито сим нашим листом каждому доброму, хто на него узрит или чтучи его услышит, кому потреба будет того ведати. Иж купцы, которые коли едут в Киев и возы свои товаром тяжко накладывают для мыта, иж бы возов меньшей было; и в которого купца воз поломится с товаром, на одну сторону по Золотые ворота, а на другую сторону по Почайну-реку, ино тот воз с товаром биривать на воеводу киевского, и мы тое врядили по-старому, как и перед тим бывало.

Писан у Вильни в лето 1494, мая 14 дня, индикта 12-го".

Схватился Ходыка руками за голову, да так и грохнулся оземь.

Всю ночь не спала Галочка. Счастье и радость не давали ей уснуть. На щеках ее еще горели его поцелуи, она видела его дорогое, склоненное над нею лицо, его улыбку, его глаза! "Милый, милый, коханый, жаданый, счастье мое, жизнь моя!"- шептала она с влажными от счастья глазами. И чтоб теперь, после его слов, после его ласки, пойти замуж за Ходыку? Нет, нет! Ни за что! Перед божьими очами обручилась она с Мартыном и будет только его женой! Ах, какие счастливые мечты, какие девичьи грезы опьяняли ее бедную головку всю ночь до утра. Счастье, счастье рвалось в это сердце. И Галя то подымалась с постели, вспоминая все его слова, то снова падала в подушки, сжимая сердце руками, чтоб удержать его мучительно восторженный бой. Наконец настало утро.

Целый день искала Галя случая поговорить с отцом, но это никак не удавалось. Приходил Ходыка сообщить, что вечером брат прибудет в Киев. Пан войт приказал делать все приготовления к венцу, а Галя все слушала со счастливой улыбкой, как будто все это и не касалось ее. Проходя по комнатам, она останавливалась, забывшись, и тогда взгляд ее уходил в себя, а лицо освещалось счастливой безмятежной улыбкой, которая выплывала из глубины души. Она бралась за работу, но работа застывала в ее руках: светлые, дивные мечты уносили ее далеко-далеко от этого обнесенного грозными стенами города. Слова и речи как-то смутно долетали теперь до того счастливого мира, в котором жила теперь Галя. Говорят о свадьбе?.. Нет, свадьбы не может быть, твердила она себе: Мартын любит ее, она любит Мартына, кто ж посмеет у нее это счастье отнять? Умереть - это она может, но за Ходыку не пойдет никогда!

Однако с приближением вечернего времени смущение начинало пробираться в Галину душу все больше и больше. Мартын не приходил. Ведь должен был он знать, что Ходыка сегодня приедет в город. Может, случилось с ним что? Отчего и весточки не перешлет?! Между тем приготовления к свадьбе принимали самый решительный характер; очевидно, войт решил поставить на своем.

А славетный войт киевский сидел в своей светлице угрюмый и мрачный, как осенняя ночь. Все шло так, как ему хотелось: Ходыка въезжал сегодня вечером в город, завтра Галя, его единственная дочь, к венцу с ним пойдет. Что ж, пара в городе не последняя! Чего и желать? Да и Галочка сама не убивается, даром что тот дурень Славута распинался за нее... потому что разумная, покорная дочь... Но, казалось, именно этот-то тихий покорный образ Галочки со счастливой, детски безмятежной улыбкой больше всего и мучил сердитого войта. И когда он представлял себе милый образ своей коханой, балованной дочери рядом с этим тощим бескровным лицом, с его алчными глазами и сдавленной головой, беспричинный, не находящий себе выхода гнев закипал в глубине его души. Мрачно и ненастно глядел перед собою войт, нахмурив мохнатые брови и опустив седую голову на грудь. Густые сумерки сгущались вокруг него. Вдруг тихий скрип двери прервал его неразрешимые думы.

На пороге стояла Галя, тоненькая и бледная, с такой счастливой улыбкой на лице.

В сердце войта задрожала какая-то мягкая и теплая струна, но лицо его осталось таким же мрачным.

- Чего тебе? - спросил он, стараясь придать своему голосу суровый и строгий тон.

- Батечку! - робко проговорила Галя, входя в светлицу и закрывая за собою дверь.

- Ну, что?

- Батечку, родной мой, да неужели же вы решились отдать меня за Ходыку?

- Не видишь, что ли? - буркнул сердито войт. - Не сегодня ведь решилось! Завтра венец.

- Батечку, коханый мой, я ж у вас одна дочка, - заломила Галя руки, и голос ее зазвучал так тихо и печально, что войт почувствовал с крайней досадой, как в сердце его мучительно заскребли кошки под влиянием этих безропотных слов.

- Да разве вы меня не любите, таточку? За что хотите меня загубить, чем прогневала я вас? Разве я вас когда огорчала, разве я вас когда не поважала? Нет у меня ни матери, ни сестры, одни только вы... - тут Галя не выдержала, и жалобное, сдавленное всхлипывание прервало ее слова.

Все взволновалось в душе войта при звуке этого детского, беспомощного плача, но так как дело было уже непоправимо, то досада охватила его еще сильней. "Тоже нашла время, когда говорить, - быстро пронеслось в его голове. - Завтра свадьба, а она сегодня только надумалась! Не осрамить же мне себя перед всем городом из-за нее, опять и воевода..."- и войт сердито стукнул кулаком по столу, возвышая голос:

- Что это ты, батька укорять пришла? Батька учить будешь? Га?! От земли не отросла, а батько уже в землю вошел, и ты еще будешь батьку советы давать?! - кричал все громче войт, раздражаясь уже от звука своих слов. - Я ее не люблю, я об ней не думаю? Спасибо, дочко, - поклонился он, - дождался шаны от тебя! За то, что любил и берег, как зеницу ока...

Но Галя ничего не ответила... Она только тихо плакала у дверей...

А войт продолжал, волнуясь все больше и больше:

- Да Ходыка первый жених в городе, ты поищи еще другого такого. Все горожанки от зависти пропадают, услышав, что ты за него идешь! Да за него б любая княгиня пошла, так чего ж еще надо тебе, а?

- Что мне с его богатства? - едва выговорила сквозь слезы Галя. - Он от скупости черный хлеб грызет...

- У тебя свое будет, тебе все отпишу, не бойся, первой паней будешь.

- Ах, на что оно мне, на что?! - припала Галочка к косяку дверей, вздрагивая всем своим тельцем. - Он уморит, уморит меня...

- Не уморит, не бойся, дочко, любить будет, да еще и как!

- Ох, таточку ж мой родименький, мой единый, мой коханый, - бросилась Галя перед отцом на колени, хватая его руки и покрывая их поцелуями. - Не отдавайте ж меня за Ходыку, не губите мой век молодой! Ух, - вздрогнула она, - как мне подумать обнять его, пригорнуться к нему, слово родное сказать?! Холодный, холодный, как змея, как жаба! Он высушит, вывялит мое сердце! Да не давайте ж меня за него!..

Войт вырвался от Гали и несколько раз прошелся взволнованно по комнате. "А, черт бы побрал всех на свете! Вот плачет же, разливается, словно ее на убой ведут! Прибралась к самому венцу, а теперь и голосит? Это он, он взбаламутил ее, ну, погоди ж, попадешься ты мне! - сердито говорил себе войт, стараясь не глядеть в сторону плачущей дочери. - Завтра венец, весь город знает... Опять и с Ходыкой поссориться, назло на воеводову сторону перейдет! Да нет! - постарался он успокоить себя. - Если бы она была в кого закохана? Ну, другое дело, а то девичьи слезы скоро высыхают, да она раньше и не плакала. Э! Сживется - слюбится!"

- Чего плачешь? - обратился он к Гале более мягко. - Сама не знаешь, что говоришь! Не все же красавцами народились. Будет любить тебя и жалеть, как муж...

- Ах, что мне в его любви, - припала Галя к ногам войта, - когда я, таточку, не люблю, не люблю его?!

- Вздор!! - вскрикнул уже вспыливший войт. - Поживешь - полюбишь! Не ты первая, не ты и последняя! Будешь потом еще и батька благодарить, что не послушался глупых девичьих слез.

- Не буду, не буду! Не губите меня, таточку! Пожалейте ж меня!

- Да что ты, с ума, что ли, сошла? - вырвался наконец войт из цепких Галиных рук. - На завтра свадьба, весь город о том знает, а ты хочешь, чтоб я осрамил, ославил и себя, и тебя на весь свет?!

Но Галя только рыдала, припавши к земле.

- Благодарила б батька за то, что думает о тебе! Батько лучше знает, где своей дочери счастье найти! На него полагайся, его слушай, а своим дурным разумом не раскидай! Или ты думаешь в девках поседеть?

- И поседею, и умру, а за Ходыку замуж не пойду! - выкрикнула вдруг решительно Галя, подымаясь с пола.

- Не пойдешь? Ты смеешь против моей воли идти? - даже отступил войт, не веря своим ушам.

- Не пойду, не пойду! Когда вы меня не жалеете, когда вы меня хотите со света сжить, так я сама себя убью, а за Ходыку не пойду, не пойду! - выкрикнула Галя, захлебываясь истерическим рыданьем.

- Ты, ты так батьку!.. - мог только выговорить войт, застывая от изумления и не веря, что это говорит ему его собственная дочь. - Да как ты осмелилась?..

Но в это время дверь распахнулась, и в комнату влетел растерянный, испуганный Славута.

- Ай! - вскрикнула Галя.

Но Мартын не дал никому опомниться.

- Пане войте, - закричал он еще с порога, - поторопитесь... Несчастье! Ходыка ехал с панскими товарами, да на горе возы обломались, а воевода забирает все на замок.

- Как? Где? - крикнул отчаянно Балыка.

- За мытницей. Хотел прикарманить мыто с четырех возов, да переложил все товары на два воза и обломился.

- Зарезал! Ирод! Дьявол! - заревел пан войт, хватая палицу и шапку, и бросился вслед за Мартыном со двора.

Однако, когда Мартын и пан войт прибежали к заставе, ни одного тюка товаров уже не было на горе: все было сложено и отвезено в замок.

При свете красных, развевающихся по ветру факелов глазам их представилась страшная и пестрая картина. У ворот заставы собралось почти полгорода. Пробираясь сквозь толпу, они заметили и пани Кошколдовну с Богданой, и пани цехмейстрову, и самого Василия Ходыку, и много знакомых горожан. Белые головы женщин наклонялись друг к другу, мужчины покачивали с ужасом головами. "Дьявол, дьявол! Это он!"- слышался кругом сдержанный шепот.

На спуске горы лежало два поломанных воза, лошади уже были выпутаны. Бледный, испуганный, без шапки стоял подле них Федор Ходыка.

- Что ты наделал, что ты наделал, аспид, выплодок чертячий! - застучал войт палкою, наступая на Ходыку. - Ограбил, разорил меня! - кричал он, задыхаясь от гнева и не находя слов.

- Не моя вина, пане тесте, никогда со мною такого не случалось, не я, он... - произнес Ходыка с запинкой, - он виноват...

- Не ты? Не ты виноват? - наступал войт еще грознее. - А кто же тебе велел товары на два воза сложить, когда я велел везти на шести! Кто позволил тебе, га?

- Тебе же, пане войте, хотел корысть сделать... Мыто сберечь...

- Не мне, а себе! Не надо мне твоих сбережений, - закричал запальчиво войт, - не нищим я родился! Было б чем мыто заплатить без твоего ошуканства! Кто тебе позволил мое имя порочить? Ограбить, ославить меня? Отдай мне назад мои товары, деньги возврати! Пропало три тысячи коп литовских грошей! На смех меня воеводе выдал, на позорище, на ганьбу! - Но в это время взгляд расходившегося войта упал на Василия Ходыку. - Ты же уговорил меня доверить брату твоему товары! Что ж ты наделал? Выдал меня воеводе всего, с головой!

- Постой, свате, постой! - попробовал было успокоить его Ходыка, но расходившийся войт не слушал уже никого и ничего.

- Какой я тебе сват, черт меня побери?! - кричал он, стуча палкой. - Ты меня воеводе с головой выдал, так с такими ж скрягами, сквалыгами, харцызами я родниться не хочу! Не видать тебе моей Гали, как своих ушей!

В толпе послышалось движение.

Лицо Василия Ходыки искривилось злобной гримасой, глаза загорелись, но он еще сдержал себя.

- Напрасно не сердись, пане войте, - произнес он дрожащим от гнева голосом, - хотя брат и не виноват в том, что опрокинулись возы.

- Да кто ж тогда виноват, кто? - наступил войт на Федора.

- Червоный дьявол... Видишь, вот он опрокинул возы, подрезал веревки, - поднял Федор одну из действительно перерезанных веревок.

- Нечего мне бабские бредни повторять! Не на дурака напал, - кричал войт. - Знаю ваш сквалыжный род! Соскаредничать захотел! Мыто схоронить задумал?

Но Ходыка перебил войта.

- Что мыто я себе схоронить хотел, того ты еще не знаешь, а что возы червоный дьявол через твою дочь опрокинул, то вот известно доподлинно всем!

- Через мою дочь? - отступил войт, чувствуя, как вся кровь бросилась ему в голову.

- А к кому дьявол летает? Весь город знает, что к твоей дочке! - кричал уже резко и Ходыка, нагло выступая вперед. - Ведь завтра ты думал венчать меня с ней? Известное дело, за что дьявол захотел насолить мне! - разразился он наглым дерзким смехом.

- Правда, правда, - послышалось с разных сторон в толпе робкое подтверждение.

- Ложь, ложь! - крикнул он громовым голосом. - Горло тому перерву, кто посмеет повторить эту ложь! Так мало тебе, что ты ограбил меня, ты еще и ославил мою дочку?! - набросился он на Ходыку. - Не будешь же ты моим зятем, сквалыга проклятый! Не будешь вовек!

- Мы и сами твоей дочки не хотим. Чего расходился? - выступил вперед Василий Ходыка. - Думал нам порченую подсунуть?! - тонкие губы Ходыки искривились в злую улыбку. - Нет, пане войте, хитро ты придумал, да Ходыку трудно провести!

- Я, я? - схватился войт за свою седую голову.

- Подсунуть думал! Ха-ха-ха! - подхватил и Федор. - Только, думаю, теперь после дьявола твою дочь никто не захочет и взять!

- Мою дочь никто не возьмет? - крикнул войт, оглядываясь кругом, но толпа отхлынула от него; подозрительный шепот раздавался то тут, то там; Ходыки улыбались злорадно; Богдана хихикала, а лицо пани Кошколдовны так и пылало от наслаждения.

Растерянный, убитый стоял пан войт киевский. Вдруг среди наступившей тишины раздался громкий голос Мартына,

- Славетный пане войте киевский, отдайте мне вашу дочь; за счастье, за честь почту, буду всю жизнь за вас бога молить!

- Мартын Славута! - шарахнулась толпа.

- Ой! - вскрикнула Богдана и повалилась матери на грудь.

Как остолбеневшая стояла Галя в светлице, ничего не понимая и не зная, что случилось. Вдруг двери распахнулись поспешно, и в комнату вошел пан войт в сопровождении Мартына. Лицо войта было расстроенно, взволнованно и бледно, а Мартын так и сиял радостью и счастьем.

- Ну, дочко, - обратился он к Гале дрожащим голосом, - теперь ты хоть распадись тут порохом, а завтра же ты с ним, - указал он на Мартына, - идешь под венец!

- Ой! - вскрикнула Галя, не будучи в силах удержать радостного возгласа, и закрыла руками вспыхнувшее лицо.

- Годи! - крикнул грозно войт, тяжело опускаясь на кресло. - Чтобы ни слова, ни слез больше я не слыхал! Слышишь! - стукнул он кулаком по столу. - Я говорю: и не пикни. Не закрывай там лица: сколько б не плакала, а завтра же с ним под венец идешь! - Грудь войта тяжело поднималась, слова вылетали с трудом, глаза налились кровью. - Осрамила, ославила на весь Киев, так завтра же назло им, назло всему городу я покажу, кто такой войт и войтова дочка.

А Галя все еще стояла, закрывши лицо руками, не смея взглянуть на Мартына, не веря своим ушам.

- Ну! Перестань там хныкать! Через тебя набрался сраму, - стукнул войт ногою. - Говорят тебе, завтра идешь под венец.

Но, к удивлению войта, Галя открыла лицо и, склонивши низко-низко голову, ответила покорным тоном:

- Ваша воля, батечку, мне ж вам порады не давать.

- Что-о? - протянул с удивлением войт, отбрасываясь на спинку кресла.

- Батько лучше знают, где своей дочери счастье найти, - продолжала так же тихо Галя. - Я на вас и полагаюсь, а своим дурным разумом раскидать не буду...

Ничего не нашелся войт ответить на эти слова, только бросил взгляд в сторону Мартына: сияющий восторгом стоял Мартын, и, кажись, если бы не присутствие войта, бросился бы он и задушил поцелуями свою маленькую, коханую Галину.

Сомнительно покачал седой головою войт и перевел свои глаза на Галю. Покорно склонив головку, стояла у дверей Галя, и только карие глазки ее, словно глазки мышонка, украдкой взглядывали сквозь бархатные ресницы на своего коханого, желанного Мартына.

Молча склонил войт свою седую голову... Глубокие складки на лбу его начали понемногу разглаживаться. Наконец добрая улыбка осветила лицо, ласково сверкнули старческие глаза из-под нависших бровей.

- Лукавое зелье! - произнес он, бросая на Галочку любящий взгляд.

А "лукавое зелье" уже стояло на коленях у его ног, целуя его жилистые руки, прижимаясь головкой к его груди.

- Батечку, счастье наше, коханый наш, - шептали разом Мартын и Галя, обнимая и целуя войта.

Правда, несколько поцелуев Мартына попало ненароком на ушко Гали, но войт не замечал этого.

- Постойте, постойте, медвежата, - отбивался он, усиленно хлопая ресницами и улыбаясь своим добрым старческим лицом, - задушите совсем!

На утро весь Киев только и говорил, что о вчерашнем происшествии и о том, что славетный войт киевский отдает свою дочку Галю за мастера золотарей Мартына Славуту, а бывший жених ее Федор Ходыка женится на богатой земянке Богдане Кошколдовне.

К церкви Сретения и к церкви Николая Доброго тянулись уже с раннего утра богато разубранные толпы народа. Всем хотелось посмотреть на пышные свадьбы, сложившиеся так странно, так неожиданно. Однако большинство тянуло к церкви Сретения, так как весь город, за исключением небольшой партии новых людей, крепко любил своего старого ворчливого войта.

Наконец приблизился и свадебный поезд. Дружки и светилки на разубранных коврами телегах, бояре на увешанных пестрыми квитами лошадях и, наконец, сам славетный войт киевский в золотом парчевом кафтане, а за ним и Галочка, сияющая, смеющаяся, как весенний, радостный день.

- Слава, слава, слава! - кричали кругом горожане, а войт улыбался счастливо и торжественно, кивая всем направо и налево своей седой головой.

В богатом дворище войта настежь стояли ворота. Вдоль всего двора тянулись длинные столы, покрытые белыми скатертями; заваленные яствами серебряные мисы и таци стояли на них; лежали груды пирогов; целые бочки меду и пива возвышались кругом. Горы сластей, ласощей заморских подымались среди серебряных блюд.

В светлице за большим столом сидели самые почетные гости. Пестрели драгоценные кунтуши и жупаны, редкостные каменья, меха и намитки, затканные золотом. За столом на посаде, на возвышенном седалище, помещались только что повенчанные молодые. "Лукавое зелье" совсем присмирело и бросало из-под длинного белого покрывала счастливый смущенный взор на своего дорогого соседа.

Храбрый пан Лой, который умудрялся не пропускать ни одной пирушки, был тут же. Пан цехмейстер, узнавший о свадьбе Мартына, переложил гнев на милость и только в память покойного Славуты - так сказал он Мартыну - согласился пожаловать на веселый пир. Даже тощая пани цехмейстрова, умолкавшая только под взглядом своего сурового пана цехмейстра, сидела тут же среди почетных горожан; впрочем, она не могла удержаться, чтобы не сообщить вполголоса своим соседкам, что с червоным дьяволом пролетала мимо их дома не Галя, а Богдана Кошколдовна, что это она видела своими собственными глазами и готова поклясться всем на мощах всех святых. Слуги обносили всех пенящимся вином; веселые возгласы и здравицы гремели кругом.

Наконец поднялся со своего покрытого бархатом стула и славетный войт киевский.

- Ну ж, зяте мой коханый, - начал он важно, наполняя тяжелый золотой кубок старым дедовским медом, поседевшим в глубоких погребах, - бери ж мою дочку, люби ее и жалуй: одна она у меня... - Голос войта дрогнул, но он мужественно поднял голову и продолжал дальше - Больше хотел я дать ей, да через этого харцызу пропало моих денег три тысячи коп литовских грошей. Что ж делать! Что с воза упало, то пропало, а после моей смерти все заберешь!

- Не печальтесь, пане тесте, - поднялся к нему счастливый и довольный Мартын, - люблю я Галочку и без всякого добра, а товары ваши не пропали: все я ей за доброе и укорливое воспитание в дар записал.

- Что? - изумился пан войт, не понимая, о чем говорит Мартын.

- А вот что! - протянул тот войту большой лист бумаги.

Быстро, быстро просмотрел войт дарственную запись и от радости и удивления не мог первое время и заговорить.

- Как, ты? Все мои товары ей отписал? Да как же ты их у воеводы выдрал? Как?

- Ну, это уж наша печаль! - тряхнул Мартын удало головой, и лукавая усмешка осветила его лицо. - А речь в том, что войтовы товары воеводе не достались, а достались войтовой дочери, как он того и желал!

- Ай да Мартын! Ай да Славута! Молодец - лыцарь, а не цеховик! - зашумели кругом гости, наполняя кубки и протягивая их к нему, а довольный и торжествующий пан войт киевский мог только выговорить, обращаясь ко всем: "А что? Га?" Но весь его сияющий вид досказал остальные слова: какого я себе зятя доскочил.

- Гм... - рассуждал философски пан цехмейстер, отпивая небольшими глотками свое вино. - После этого и нарекай на нечистую силу; правду говорит пословица: бога почитай, а и черта не забывай! Уж истинно, когда господь захочет человеку счастье послать, так и дьявола на добро натолкнет!

- А как же, как же! - подхватил пан Лой. - Вы меня об этом спросите, я ихнюю братию хорошо знаю! Есть между ними и славные ребята, грех сказать. Надо только уметь этих голубчиков к рукам прибрать, да! - обвел он всех присутствующих торжествующими глазами. - Мне с ними много раз приходилось дело иметь, так я уж их хорошо знаю, вот как моих вартовых, - пан Лой отер бархатным рукавом пот с багрового лица и с наслажденьем опрокинул свой стакан. - Да вот, к примеру, расскажу вам смешной случай, как мне однажды черт целую копу хлеба смолотил.

- Как, черт молотил?! - раздалось сразу несколько голосов.

- Так-таки и молотил! - кивнул уверенно пан Лой, поглаживая свой тучный живот. - Не хотелось бедняге, да что делать, пришлось послужить! Го-го-го! От меня ни один не уйдет! Да вот и ваш червоный дьявол? Сбежал... От меня сбежал, и свой пекельный плащ мне бросил, и полхвоста у меня в руках осталось, н-да!

- Полхвоста?! - замерла в изумлении пани цехмейстрова.

- А вы думали как? Пан Лой шутить не любит! Мне лучше в руки не попадайся! Да!

В это время появился в дверях вышедший незаметно в светлицу Мартын и, подняв красный плащ, произнес гробовым голосом:

- Этот пекельный плащ здесь!

Невообразимый крик ужаса вырвался из груди всех гостей. Кубки и фляжки покатились со стола. Гости бросились бежать...В дверях поднялась страшная давка: одни толкались, чтобы выскочить на двор, другие спешили со двора узнать, что случилось за свадебным столом. Невообразимый шум наполнил комнату. Напрасно кричал из последних сил Мартын, держа в руке красный плащ:

- Успокойтесь, славетние горожане: это он, этот червоный плащ натворил всех бед!

Никто не слушал его.

- Да постойте, панове! Куда вы? Это Мартын Славута! - опомнились уже было храбрейшие, стараясь успокоить обезумевших гостей, но успокоить гостей удалось не скоро.

Наконец, когда все уже воочию убедились, что перед ними стоит истинный Мартын Славута, мастер из цеха золотарей, и держит только в руке огненный плащ, громкий хохот огласил всю комнату.

- А вы все уж и перепугались? - раздался голос пана Лоя, скатерть приподнялась, и из-под стола показалась круглая голова пана Лоя; но на этот раз лицо его было красно и сконфуженно. Он смущенно оглядывался кругом, стирая со лба крупный пот.

- А ты чего, пане-брате, под стол попал? - ошеломил его вопросом пан цехмейстер.

- А?.. - пан Лой замялся. - Ге... Я хотел его за ноги поймать!

Но веселый смех покрыл его слова.

- Так это ты, пострел, - обратился цехмейстер к Мартыну, - весь город на ноги поднял?

- Не я, не я, пане, - оправдывался, улыбаясь, Мартын. - Всему виною этот красный плащ! На ж его, Галя, - бросил он жене красный плащ, - спрячь его на самое дно нашей скрыни, чтобы рассказывать и детям, и нащадкам нашим, как нам с тобою, голубко, червоный дьявол стал в пригоде.

- Эх, накостылять бы тебе хорошо за твои штуки, да иди уже сюда, поцелую тебя, шибеник, - не выдержал-таки войт и, распахнувши широко объятия, прижал зятя к груди.

- Так, так, любо, любо, пане войте! - зашумели кругом гости, подымаясь с мест. - Будем жить, как здавна бывало! Ходыки нам не надо: ты за нас, а мы за тебя будем стоять, как и до сих пор стояли, как и здавна стояла наша киевская земля!

Шум, раздавшийся у войтовых ворот, покрыл и веселые голоса гостей. "Воевода! Воевода!"- закричали со двора.

- Воевода? - отступил пан войт, и в голове его быстро замелькали злобные мысли: "Неужели осмелился приехать? Хочет еще свадьбе помешать?"- И лицо войта снова стало угрюмо и сурово, но размышлять было некогда: пан воевода уже входил во двор.

Лицо его, подрумяненное и подделанное, освещала милостивая, приветливая улыбка.

- Что ж, пане войте, - остановился он среди двора, - принимаешь ли на свадьбу гостей?

Еще минуту старый гнев бурлил в строптивом сердце войта, но честь, сделанная ему воеводой в лице всех горожан, растопила наконец и его:

- Пожалуй, вельможный пане, за честь почту, - поклонился он в пояс воеводе, распахивая перед ним дверь.

- То-то ж, пане войте, давай будем жить старым обычаем, без ссор и без свар, - улыбнулся воевода, протягивая руку войту. - Вся-то и свара у нас вышла через этого проклятого Ходыку: сначала он подбивал меня на всякие пакости, на всякие выдеркафы против тебя, а когда я ему укоротил его грабительские лапы, так он на твою сторону!..

Просиял старый войт. С торжеством пожал он воеводскую руку, а горожане обступили свое начальство плотной стеной.

- Спасибо, пане воеводо, вовек не забуду твоих слов!

- Ну вот, вот, так-то лучше будет! А скажи, приготовил ли мне свадебную куницу? - шутливо ударил войта по плечу воевода, - Или старый обычай пан войт забыл?

- Не забыл, не забыл! Как забыть! - воскликнул весело войт. - Гей, хлопцы, свадебную куницу сюда!

У ног воеводы опустили массивное золотое блюдо, на котором лежало шесть дорогих куньих мехов.

- Ай да войт, ай да хозяин! - улыбнулся довольно воевода, делая знак своей свите убрать и меха, и блюдо. - Умеешь честить гостей! - И довольный воевода весело последовал за войтом.

Уже и солнце перешло полуденную линию, а к дворищу пана войта все еще прибывал народ. С обтаявших крыш падали последние капли воды, солнце ярко и весело светило с голубого безоблачного неба; вешние ручьи шумели кругом, а пан войт киевский стоял на своих широко распахнутых воротах, окруженный почетными гостями.

- Гей, панове горожане киевские, цехмейстры, мастера и подмастерья, кушнеры, золотари и кравчики, - громко кричал пан войт, зазывая гостей, - ковали, седельники и шевчики, чеботари и каменщики, столяры и плотники, маслобойники, воскобойники, все почетные крамари и горожане киевские, всех прошу на широкий двор, на веселый пир старожитним звычаем, давним обычаем, как было и за наших дедов и отцов. "Яко мы никому не велим старовыны рухаты, а новыны уводыты".

- Слава! Слава! - гремело кругом.

1896

Михаил Петрович Старицкий - Червоный дьявол (Рассказ из жизни г. Киева в XVI столетии). 2 часть., читать текст

См. также Михаил Петрович Старицкий - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :

Червоный дьявол (Рассказ из жизни г. Киева в XVI столетии). 1 часть.
Зимнее солнце клонилося к вечеру, когда к дверям заезжего двора, что п...

Последняя ночь (Остання ніч)
Историческая драма в двух картинах Перевод А. Островского Действующие ...