Уильям Шекспир
«Юлий Цезарь (Julius Caesar). 2 часть.»

"Юлий Цезарь (Julius Caesar). 2 часть."

2-й гражданин. Несчастный, глаза его совсем красны от слез.

3-й гражданин. Во всем Риме нет человека благороднее Марка Антония.

4-й гражданин. Молчите! Он опять собирается говорить.

Антоний. Не далее как вчера каждое слово Цезаря одержало бы верх над речами всего мира; теперь он лежит здесь и даже последние из людей не удостоивают его поклона. О, римляне, если б я хотел разжечь в ваших умах и сердцах жажду мщения, возбудить вас к возстанию, оказалось бы, что я желаю вредить Бруту и Кассию; а они, как вам известно, люди почтенные. Я не желаю им зла; я скорее готов быть несправедливым к покойному, к самому себе, к вам, чем вредить таким благородным людям. Но вот пергамент с печатью Цезаря, найденный мною в его рабочей комнате. Это последняя его воля. Если-бы вам стало известно, что написано в этом завещании,- а я, простите, его вам не прочту,- все вы бросились бы лобызать раны убитого Цезаря, обмакивать платки в священную его кровь; каждый из вас стал бы молить дать ему хоть один его волосок на память о нем и, как богатейшее наследие, завещал бы этот волосок своему потомству.

4-й гражданин. Мы хотим слышать завещание. Читай его, Марк Антоний!

Все. Читай, читай! Мы хотим слышать завещание Цезаря.

Антоний. Успокойтесь, друзья! Я не должен читать его вам; вам не следует знать, как любил вас Цезарь: вы ведь не дерево, не камень - вы люди и вас, как людей, завещание Цезаря воспламенит, доведет до изступления, Лучше вам не знать, что его наследники - вы; потому что - что-же будет, когда вы это узнаете!

Граждане. Читай! Мы хотим знать завещание Цезаря, хотим.

Антоний. Подождите, повремените немного; заговорив о завещании, я сделал большую неосторожность и боюсь, что повредил этим благородным людям, умертвившим Цезаря. Да, боюсь.

4-й гражданин. Благородные эти люди - изменники!

Все. Читай! Читай завещание!

Антоний. Вы заставляете меня читать завещание против моей воли. Станьте-же около трупа Цезаря и дайте мне показать вам того, кто оставил это завещание. Позвольте мне сойти с трибуны. Позволяете?

Все. Позволяем!

2-й гражданин. Можешь!

3-й гражданин. Сойди (Антоний сходит с трибуны).

4-й гражданин. Становитесь все кругом!

1-й гражданин. Подальше от гроба, подальше от трупа.

2-й гражданин. Место Антонию, благородному Антонию.

Антоний. Прошу, не теснитесь так сильно; отодвиньтесь хоть немного.

Все. Место! Отодвиньтесь назад.

Антоний. Если у вас есть слезы, приготовьтесь лить их рекою. Вам всем знакома эта тога. Я помню даже то время, когда Цезарь впервые ее надел; это было летним вечером в его шатре после победы над невриенцами. Смотрите, вот куда попал кинжал Кассия! Смотрите, какую прореху оставил завистливый Каска! Вот эту рану нанес Брут, которого он так любил. Видите-ли, как хлынула кровь Цезаря, вслед за ударом, нанесенным его ю?кою, когда он вынул из раны проклятую сталь? Она как будто бросилась в двери, чтоб убедиться, действительно-ли Брут постучался в них так враждебно. Вы знаете, Бруть был любимцем Цезаря, и вы, боги, свидетели, как сильно он его любил. Это был самый жестокий из всех ударов, потому что, когда благородный Цезарь увидал, что Брут наносит ему рану, оказалось, что верх одержала неблагодарность, а она сильнее, чем все руки изменников. Доблестное сердце его надорвалось, он закрыл лицо тогою и пал к подножию статуи Помпея, по которой ручьями заструилась его кровь. О, как гибельно это падение, сограждане! Пали - и я, и вы, и все мы - а над нами торжествует кровавая измена. Вы плачете? Я вижу, в сердцах у вас пробудилось сострадание. Эти слезы прекрасны. О, добрые души, вы только видели раны Цезаря в его тоге,- и плачете; смотрите,- вот он сам, весь, как видите, заколотый изменниками!

1-й гражданин. Зрелище это ужасно.

2-й гражданин. О благородный Цезарь!

3-й гражданин. О, злосчастный день!

4-й гражданин. Изменники! Злодеи!

1-й гражданин. О кровавый вид!

Все. Мы хотим мщения! Да, мщения! Идем, отыщем их, сожжем, убьем, не оставим в живых ни одного изменника!

Антоний. Постойте, сограждане!

1-й гражданин. Постойте! Послушаем, что скажет Антоний.

2-й гражданин. Мы готовы слушать его! Всюду пойдем за ним и умрем с ним!

Антоний. Милые, достойные мои друзья, я нисколько не был намерен подстрекать вас на такое необдуманное возстание. Те, кто свершил это дело, люди почтенные. Какие личные неудовольствия заставили их совершить такое дело,- я не знаю; но они умны и благородны и, без всякого сомнения, представят вам достаточные причины. Я говорил не для того, чтоб отвратить от них ваши сердца. Я не такой вития, как Брут. Как все вы знаете, я простой, добрый малый, искренно любивший своего друга. Это знают все, поэтому мне и позволяли говорить о нем всенародно. У меня нет ни блестящего ума, ни искусства в изложении, ни красноречивых движений, ни дара слова на столько, чтобы я мог разгорячать кровь людей. Я говорю только правду, говорю то, что знаете вы и сами; я показываю вам раны Цезаря, эти бледные, немые уста, и прошу их говорить за меня. О, если-бы я был Брутом, а Брут Антонием, Антоний сумел-бы разжечь ваши сердца, вложил-бы в каждую из ран Цезаря язык, который побудил-бы к возстанию даже самые камни Рима.

Граждане. Мы возмутимся!

1-й гражданин. Мы сожжем дом Брута,

3-й гражданин. Идем, соберем заговорщиков!

Антоний. Погодите, сограждане, выслушайте меня.

Граждане. Стойте! Слушайте благородного Антония!

Антоний. Друзья мои, вы горячитесь, не зная ни из-за чего, ни ради чего. Чем заслужил Цезарь такое проявление вашей любви? Вы даже еще и не знаете главнаго; приходится напомнить вам, что вы забыли про завещание, о котором я говорил.

Граждане. Да, да, завещание! Подождем? выслушаем завещание!

Антоний. Вот оно, и с печатью Цезаря. Каждому гражданину Рима,- да, каждому,- он отказывает по семидесяти пяти драхм.

2-й гражданин. Благородный Цезарь! Мы отомстим за его смерть!

3-й гражданин. Царственный Цезарь!

Антоний. Выслушайте до конца.

Граждане. Молчите! Молчите!

Антоний. Сверх того, он отказывает вам все свои гульбища, рощи и сады, вновь разведенные по сю сторону Тибра. Он отдает их вам и вашему потомству навсегда, чтобы все там, все без исключения, гуляли и забавлялись. Вот, каков был Цезарь! Когда-же дождетесь вы другаго подобнаго?

1-й гражданин. Никогда, никогда! Идем, сожжем его труп в священном месте, а затем уцелевшими головнями подожжем дома изменников. Поднимайте труп его на руки!

2-й гражданин. Ступайте за огнем!

3-й гражданин. Ломайте скамейки!

4-й гражданин. Ломайте скамейки, двери, окна - все! (Граждане уходят, унося труп).

Антоний. Дело пойдет теперь на лад. Мятеж, ты поднят на ноги,- принимай теперь какое хочешь направление!

Входит слуга.

Что скажешь?

Слуга. Октавий уже прибыл в Рим.

Антоний. Где-же он остановился?

Слуга. В доме Цезаря. С ним и Лепид.

Антоний. Я сейчас к нему явлюсь. Он прибыл как нельзя более вовремя. Счастье, кажется, в добром расположении духа; теперь оно даст нам все, чего-бы мы ни захотели.

Слуга. Я слышал, они говорили, что Брут и Кассий, словно безумные, проскакали за ворота Рима.

Антоний. Верно, узнали, как я умел возстановить против них народ. Проводи меня к Октавию (Уходят).

СЦЕНА III.

Улица в Риме.

Входит поэт Цинна.

Цинна. Мне прошедшею ночью снилось, что я пировал с Цезарем. И вот теперь мое воображение полно самых мрачных образов. Казалось-бы, нет у меня никакой охоты бродить вне дома, а между тем меня что-то словно толкает на улицу.

Входят несколько граждан.

1-й гражданин. Твое имя?

2-й гражданин. Ты куда идешь?

3-й гражданин. Где проживаешь?

4-й гражданин. Женат или холост?

2-й гражданин. Отвечай каждому прямо.

1-й гражданин. Да короче.

4-й гражданин. Да толком.

3-й гражданин. И без лжи.

Цинна. Мое имя? куда иду? где живу? женат или холост? Чтоб каждому ответить прямо, коротко, толком и без лжи, скажу вам, что я человек толковый и холостой.

2-й гражданин. Это все равно, что сказать: кто женат, в том никакого толку нет. Смотри, как-бы за такой ответ тебе порядком не надавали тумаков! Куда-жь ты идешь? отвечай прямо.

Цинна. Прямо - на похороны Цезаря.

1-й гражданин. Как друг или враг?

Цинна. Как друг.

2-й гражданин. Ну, это ответ прямой.

1-й гражданин. А где живешь? Отвечай только без многословия.

Цинна. Подле Капитолия.

3-й гражданин. Твое имя? Только, смотри, не лги.

Цинна. Цинна.

1-й гражданин. Разорвем его на части; он заговорщик.

Цинна. Я не тот Цинна, я Цинна - поэт!

4-й гражданин. Растерзаем его за его скверные стихи!

Цинна. Я не заговорщик Цинна.

2-й гражданин. Это все равно,- тебя зовут Цинной. Вырвем это имя из его сердца, а затем пусть себе идет, куда хочет.

3-й гражданин. Разорвем, разорвем его на части! Где-же головни? К Бруту! К Кассию! Жгите все! Одна часть ступай к дому Деция, другая - к Каске, третья - к Лигарию! Идемте! Идем! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Комната в доме Антония.

Антоний, Октавий и Лепид сидят за столом.

Антоний. И так все, чьи имена здесь помянуты, должны умереть.

Октавий. Даже и твой брат, Лепид! И ты на это соглашаешься?

Лепид. Соглашаюсь.

Октавий. Отметь-же, Антоний, и его.

Лепид. Соглашаюсь, но с условием, чтобы сыну твоей сестры, Марк Антоний, Публию, тоже не оставаться в живых.

Антоний. Он и не останется. Смотри, вот этой чертой я его приговариваю к смерти.Теперь, Лепид, я попросил бы тебя сходить в дом Цезаря за его завещанием; мы решили-бы, что надо из него выбросить.

Лепид. Где-же я вас найду?

Октавий. Здесь или в Капитолие (Лепид уходит).

Антоний. Человек слабый, ничтожный, годный только для побегушек. И он-то будет участвовать в тройственном разделе вселенной!

Октавий. Имея о нем такое мнение, зачем-же пригласил ты его на совещание? Кого-же приговорить к смерти, кого к изгнанию?

Антоний. Октавий, я долее твоего живу на свете. Взвалив на Лепида долю почестей, мы сваливаем с себя значительное бремя укоров. Пусть несет ее, как осел золото, кряхтя и потея, пока мы его погоняем; пусть перенесет наши сокровища куда нам нужно. Мы снимем с него драгоценную ношу и дозволим ему, как развьюченному ослу, хлопать ушами и пастись на общественных лугах.

Октавий. Как-бы то ни было, он все-таки испытанный и храбрый воин.

Антоний. Да ведь таков-же и мой конь, получающий от меня за это достаточное количество корма. Я учу это животное бросаться в бой, поворачивать, останавливаться и скакать прямо перед собою; каждое его телесное движение послушно моему духу. Почти то же и с Лепидом: его надо учить, муштровать, толкать вперед. Ум у него бесплодный, питающийся, в подражание давно уже состарившимся людям, разным предметам и науками, брошенными другими за негодностью. Смотря на него просто как на орудие. Но перейдем к предмету более важному. Брут и Кассий собирают войска. Нам необходимо выступить против них как можно скорее. Созовем-же, не теряя времени, всех наших друзей и приверженцев на совет. Надо решить, как лучше предотвратить то, что от нас еще скрыто, и как вернее одолеть уже видимую опасность.

Октавий. Хорошо, созовем. Мы окружены врагами. Боюсь, что даже многие из тех, которые теперь нам улыбаются, таят в душе против нас миллионы гибельных замыслов.

СЦЕНА II.

Перед палаткой Брута, в лагере близь Сард.

При звуках труб с одной стороны входят: Брут, Люцилий и Люций с солдатами; с другой - Титиний и Пиндар.

Брут. Стойте!

Люцилий. Лозунг?

Брут. Что нового, Люцилий! Близко-ли Кассий?

Люцилий. Совсем близко. Он шлет тебе привет через Пиндара.

Брут (прочитав поданное Пиндаром письмо). Привет его очень ласков. Слушай, Пиндар: изменился-ли твой господин сам собою или вследствие наговоров, но он заставил меня сильно жалеть, что многое из совершившагося совершилось, однако, если он близко, мы объяснимся.

Пиндар. Я уверен, что господин мой окажется именно тем, что он есть, то есть человеком, преисполненным чести и благоразумия.

Брут. Нисколько в этом не сомневаюсь. Скажи, Люцилий, как он тебя принял?

Люцилий. Очень вежливо и с большим почетом, но далеко не с такой искренностью, как прежде, не с прежней дружественной короткостью.

Брут. Из твоих слов я вижу, что прежний пламенный друг охладел. Заметь, Люцилий, что, если дружба начнет слабеть и охлаждаться, она всегда прибегает к усиленной вежливости. Люди прямые и чистосердечные никогда не прибегают ни к каким изворотам. Лицемеры же; словно упорные лошади, горячатся, обещают многое, а почувствовав удар кровавых шпор, опускают гриву и, словно заезженные клячи, падают при первом же испытании. Скажи, он идет сюда со всем войском?

Люцилий. Войско переночует в Сардах. Впрочем, большая часть, а именно вся конница, идет сюда с Кассием (За сценой воинственная музыка).

Брут. Это он! Идем к нему навстречу.

Входит Кассий с войском.

Кассий. Стой!

Брут. Стой! Передать эту команду далее (за сценой слышны восклицания: "стой!", "стой!", "стой!").

Кассий. Благородный брат мой, ты меня оскорбил.

Брут. Да судят меня за это боги! Как же оскорблю я брата, если я не оскорблю даже и моих врагов!

Кассий. Брут, этим напускным спокойствием ты думаешь прикрыть свою неправоту. Поступая так...

Брут. Позволь, Кассий - высказывай свое неудовольствие тише. Я тебя знаю. Зачем нам препираться перед лицом войска, которое должно видеть только нашу дружбу? Вели ему отступить, и тогда в моей палатке я выслушаю все твои упреки.

Кассий. Пиндар, скажи нашим вождям, чтобы они отодвинули свои отряды несколько назад.

Брут. Люцилии, передай то же и нашим; чтобы никто не приближался к моей палатке до окончания нашего разговора. Титиний и Люций пусть станут на часы у входа (Уходят).

СЦЕНА III.

В палатке Брута.

Люцилий и Титиний караулят в некотором отдалении. Входят Брут и Кассий.

Кассий. Да, несомненно, что ты поступил мне во вред и вот доказательство: ты осудил и заклеймил Люция Пеллу за то, что он допустил подкупить себя сардийцам. Ты сделал это, несмотря на мое письмо, которым я вступался за этого хорошо мне известного человека

Брут. Не я, а ты сам поступил себе во вред, решившись писать мне при подобных обстоятельствах.

Кассий. В такое смутное время, как наше, преследовать за каждый ничтожный проступок просто безразсудно.

Брут. Позволь мне сказать тебе, Кассий, что и о тебе самом ходят слухи, будто и ты не совсем чист на руку, будто за золото ты продаешь места самым недостойным людям.

Кассий. Я нечист на руку? Не будь ты Брут, клянусь богами,ты не произнес бы более ни слова.

Брут. Имя Кассий придает благообразный вид самому лихоимству, и вот почему карающее правосудие прикрывает себе лицо.

Кассий. Карающее правосудие?

Брут. Вспомни про Иды Марта! Разве великий Цезарь пал не во имя правосудия? Назови мне хоть одного негодяя, решившагося поднять на него руку и вонзить в него кинжал не ради правосудия? О, неужто кто нибудь из нас, умертвивших первейшего человека в мире единственно за то, что он покровительствовал ворам, осквернит свои руки подлыми поборами, дерзнет продать громадное поприще чести за горсть какой нибудь дряни! По моему, лучше быть собакой и лаять на месяц, чем оказаться таким римлянином.

Кассий. Не лай на меня, Брут, я этого не потерплю. Унижая меня так, ты забываешься. Я солдат по службе старше тебя, поэтому и опытнее тебя при раздаче мест.

Брут. Нет, Кассий.

Кассий. Нет, так.

Брут. Нет, говорю я.

Кассий. Перестань, или я могу забыться. Побереги себя, а для этого перестань меня раздражать.

Брут. Ты, как я вижу, человек ничтожный.

Кассий. Неужто в самом деле?

Брут. Слушай меня, потому что я хочу высказать тебе все. Неужто ты воображаешь, что я испугаюсь твоего легкомысленного гнева и яростных взглядов безумия?

Кассий. О боги, боги! И я должен сносить все это!

Брут. Не только все это, но и еще более. Беснуйся, пока не надорвется твое гордое сердце! Иди, устрашай своих рабов твоим гневом, заставляй трепетать подвластных тебе. Разве я обязан уступать? обязан переносить от тебя все, обязан пресмыкаться перед дурным настроением твоего духа? Клянусь богами, тебе-же самому придется переваривать яд своей желчи, хотя бы ты от этого и треснул, потому что отныне твоя вспыльчивость будет для меня только забавным предметом смеха.

Кассий. Неужто ты дошел до этого?

Брут. Ты говоришь,что, как воин, ты лучше меня; докажи же это, оправдай свое самохвальство самым делом, и ты доставишь мне величайшее удовольствие: я рад поучиться у каждого опытного человека.

Кассий. Ты несправедлив ко мне, Брут, несправедлив во всем. Я сказал, что я старше тебя по службе, а не лучше. Разве я сказал, что я лучше?

Брут. Говорил или нет - мне все равно.

Кассий. Даже сам Цезарь, еслиб он был жив, не посмел бы меня так оскорблять.

Брут. Полно! Ты и сам бы не посмел так его раздражать.

Кассий. Я не посмел бы?

Брут. Ты.

Кассий. Я не посмел бы его раздражать?

Брут. Да, поостерегся бы.

Кассий. Не полагайся уже слишком на мою любовь. Я могу сделать то, о чем страшно стану жалеть впоследствии.

Брут. То, о чем следует жалеть, ты уже сделал. Все твои угрозы, Кассий, нисколько не страшны, потому что прикрывающая меня броня честности так крепка, что все угрозы проносятся мимо меня, как легкий ветерок, на который я не обращаю ни малейшего внимания. Я послан к тебе за деньгами, и ты мне в них отказал. Безчестными средствами добывать я их не могу,- клянусь небом, я скорее соглашусь начеканить монеты из своего сердца, употребить всю свою кровь на драхмы, чем беззаконно вырывать из мозолистых рук крестьянина последния его крохи. Я посылал к тебе за деньгами на жалованье моим легионам,- и ты отказал. Так-ли следовало поступить, Кассий? Разве я ответил бы так Каю Кассию? Если когда нибудь Марк Брут сделается таким скрягой, что станет запирать деньги от своих друзей, соберите, о, боги, все свои громовые стрелы и расщепите его на части.

Кассий. Я тебе не отказывал.

Брут. Нет, отказал.

Кассий. Говорю - не отказывал. Тот, кто передал тебе мой ответ, был просто глуп. Брут растерзал мое сердце! Другу следовало бы быт снисходительнее к недостаткам друга, а Брут - мои преувеличивает.

Брут. Не преувеличиваю, а испытываю их на себе.

Кассий. Ты меня не любишь.

Брут. Не люблю твоих недостатков.

Кассий. Если-бы ты смотрел на меня глазами друга, ты никогда бы подобных недостатков не увидал.

Брут. Их не увидал бы глаз льстеца, хотя бы они были так-же громадны, как сам Олимп.

Кассий. Идите скорее сюда, и ты, Антоний, и ты, юный Октавий, выместите все на одном Кассие, потому что Кассию наскучила жизнь. Видеть ненависть со стороны того, кого любишь; видеть презрение со стороны брата; словно раб, терпеть поношение, видеть, что все недостатки взвешены, внесены в памятную книжку, выучены наизусть, чтобы ими же прямо колоть мне глаза - о, видя все это, я мог бы при посредстве глаз выплакать всю свою душу! Вот мой меч, вот обнаженная труд и в ней сердце более богатое, чем рудники Плутуса, более драгоценное, чем золото,- вырви его, если ты римляним. Я отказал тебе в золоте, но готов отдать мое сердце. Рази и меня, как поразил Цезаря. Мне ведь известно, что даже в то время, когда ненависть твоя к нему была всего сильнее, ты все-таки любил его более, чем когда бы то ни было меня.

Брут. Вложи меч в ножны. Ты вполне свободен сердиться, когда тебе вздумается. Делай, что хочешь; даже оскорбление будет принято за шутку. О, Кассий, ты имеешь дело с ягненком, в котором гнев таится точно так же, как и огонь в кремне, только тогда издающем летучия искры, когда сильно по нем ударят, а затем тотчас же снова становящемся холодным.

Кассий. О, Кассий жил только для того, чтоб делаться посмешищем для Брута в такие минуты, когда тот огорчен или находится в дурном расположении духа.

Бгут. Да, когда я это сказал, я в самом деле был в дурном расположении.

Кассий. Ты в этом сознаешься? Дай же руку.

Брут. Возьми с ней и сердце.

Кассий. О, Брут!

Брух. Что еще?

Кассий. Неужто в тебе нет даже настолько любви ко мне, чтоб быть ко мне снисходительным, когда унаследованная от матери вспыльчивость заставляет меня забываться?

Брут. О, её достаточно! С этого мгновения, когда ты уже слишком вспылишь на Брута, он станет воображать, что это горячится твоя мать, и не будет нисколько оскорблен.

Поэт (за сценой). Нет, впустите! Между полководцами размолвка и не следует оставлять их наедине.

Люцилий (за сценой). Не пустим: не велено.

Поэт (за сценой). Удержит меня одна только разве смерть.

Входит поэт.

Кассий. Ты зачем? Что тебе нужно?

Поэт. Стыдитесь, полководцы! Что вы затеваете!

Будьте друзьями, как то подобает мужам.

Старший годами, чем вы,- поэтому знаю больше.

Кассий. Как скверно сочиняет стихи этот циник!

Б?ут. Вон отсюда, шут! Вон отсюда, нахал!

Кассий. Извини его, Брут: таков ужь у него обычай?

Брут. Я сердился-бы менее, еслиб он лучше умел выбирать время и место. К чему эти шуты на войне? Вон отсюда, глупец!

Кассий. Ступай, ступай! (Поэт уходит).

Появляются: Люцилий и Титиний.

Брут. Люцилий и ты, Титиний, скажите колонновожатым, чтоб они разбили палатки для своих отрядов.

Кассий. А затем возвращайтесь к нам да приведите с собою Мессалу (Люцилий и Титиний уходят).

Брут. Подай вина, Люций.

Кассий. Я никогда не думал, чтобы ты мог так рассердиться.

Брут. О, Кассий, у меня столько горя на душе!

Кассий. Если ты так живо принимаешь к сердцу случайные неприятности, скажи:- к чему служит тебе твоя философия?

Брут. Никто не умеет переносить горя лучше меня. Порция умерла.

Кассий. Как, Порция?

Брут. Да, умерла.

Кассий. Как-же ты не убил меня, когда я так безумно тебе противоречил? Какая страшная, какая невозвратимая потеря! Чем же была она больна?

Брут. Болезнь её произошла от разлуки со мной и от сокрушения, что силы Марка Антония и юного Октавия так значительно увеличиваются. Это я узнал в ту же самую минуту, когда мне сообщили о смерти жены. Она сперва лишилась рассудка, а потом в отсутствие ближних проглотила несколько раскаленных углей.

Кассий. И умерла?

Брут. Да.

Кассий. О, боги!

Входит Люций; он несет вино и зажженный светильник.

Брут. Перестань об ней говорить, довольно! Люций, дай кубок. В нем, Кассий, я утоплю все свои огорчения. (Пьет).

Кассий. Сердце мое жаждет то же выпить тебе в ответ. Лей полнее, Люций, лей через край: любви к Бруту не может никогда быть слишком много (Пьет).

Входят: Титиний и Мессала.

Брут. Войди, Титиний. Здравствуй, добрый Мессала. Сядем вокруг светильника и поговорям о наших делах.

Кассий. И ты умерла, Порция!

Брут. Прошу, более ни слова о ней! Мессала, мне сообщают, что юный Октавий и Марк Антоний собрали против нас значительное войско и идут к Филиппи.

Мессала. Об этом писали и ко мне.

Брут. И ничего более?

Мессала. Пишут, что Октавий, Антоний и Лепяд объявили вне закона и предали смерти сто человек сенаторов.

Брут. В этом наши письма немного расходятся: но моим известиям, смерти преданы только семьдесят человек, в том числе и Цицерон.

Кассий. Как, и Цицерон? А от жены известий ты не получал?

Брут. Нет.

Мессала. И в других тоже ничего о ней не говорится?

Брут. Ровно ничего, Мессала.

Мессала. Странно!

Брут. К чему ты это спрашиваешь? Разве в твоих о ней что-нибудь говорится?

Мессада. Нет, Брут, ничего.

Брут. Говори правду, как римлянин.

Мессала. Перенеси же и ты, как подобает римлянину, правду, которую от меня услышишь: она умерла и очень. странным образом.

Брут. Если так, прощай, Порция! Ведь все мы должны умереть, Мессала. Сознание, что и она должна-же была умереть когда нибудь, дает мне теперь силы терпеливо переносить эту утрату.

Мессала. Великие люди так именно и должны переносить великие скорби.

Кассий. Все это я знаю не хуже вас,но не в состоянии был-бы перенесть так спокойно.

Брут. Займемся-же живым делом. Как думаете, не двинуться-ли и нам к Филиппи, не теряя времени?

Кассий. Не советовал-бы.

Брут. Почему?

Кассий. Потому, что лучше, если неприятель сам станет нас отыскивать. Таким образом он, истощив свои средства, утомит войско и повредит только себе; тогда как мы, спокойно оставаясь здесь, сохраним и силу, и бодрость.

Брут. Даже хорошие доводы должны уступать лучшим. Вся страна отсюда до Филиппи, раздраженная беспрестанными нашими поборами, оказывает нам только наружное расположение; когда неприятель будет проходить через эти области, все недовольные примкнуть к нему, и он явится сюда еще более сильным, еще более бодрым. Подступив к Филиппи, оставив за собою почти враждебное нам население, мы лишим триумвиров всех этих выгод.

Кассий. Послушай меня, добрый мой брат.

Брут. Извини! Сверх того необходимо принять в рассчет то, что мы от наших приверженцев уже получили все, чего могли от них ожидать, легионы полны, дело наше созрело, а неприятель усиливается с каждым днем. Мы же, достигшие вершины, уже близки к склону. И в делах человеческих тоже бывает свой прилив и свой отлив. Когда сумеешь воспользоваться первым, достигаешь успеха; прозеваешь удобную минуту,- все плавание обращается в борьбу с мелями и с другими бедствиями. Теперь мы переживаем именно пору прилива и должны воспользоваться им, чтоб не лишиться всего своего груза.

Кассий. Если так, пусть будет по-твоему. Выступим навстречу к неприятелю и сойдемся с ним близь Филиппи.

Брут. Пока мы разговаривали, глубокая ночь подкралась и сама природа должна повиноваться необходимости; успокоим ее при содействии непродолжительного отдыха. Не имеете-ли вы еще что-нибудь сказать?

Кассий. Нет. Покойной ночи. Завтра поднимемся чуть свет и - в поход.

Брут. Люций, подай мою спальную одежду (Люций уходит). Прощай, добрый Мессала! Покойной ночи, Титиний! Прощай, благородный Кассий! Покойной ночи, приятного сна!

Кассий. О, брат, дурно началась для нас эта ночь; но до такой размолвки, Брут, мы уже никогда не дойдем!

Брут. Теперь все уладилось.

Кассий. Прощай-же.

Брут. Прощай, добрый мой брат.

Титиний и Meccaла. Покойной ночи, Брут.

Брут. Прощайте, друзья (Кассий, Титиний и Мессала уходят).

Входит Люций с спальной одеждой.

Подай сюда! Где твоя лютня?

Люций. Здесь, в палатке.

Брут. Ты совсем дремлешь. Я тебя не виню: недостаток сна совсем тебя истомит. Позови Клавдия и еще кого-нибудь из слуг. Пусть лягут в моей палатке.

Люций. Варрон! Клавдий!

Входят Варрон и Клавдий.

Варрон. Ты звал нас, добрый господин?

Брут. Лягте, пожалуйста, здесь, в моей палатке, и спите. Может быть, мне скоро придется разбудить вас и послать за чем нибудь к брату Кассию.

Варрон. Если тебе угодно, мы подождем.

Брут. Нет, нет, ложитесь: может быть, я и передумаю. Взгляни, Люций, вот книга, которую я так долго искал, а сам же положил ее в карман этой одежды (Варрон и Клавдий ложатся).

Люций. Я знал, что ты мне её не отдавал.

Брут. Извини, добрый Люций: я с некоторых пор стад очень забывчив. Можешь ты воздержаться еще несколько минут от сна и сыграть мне что нибудь на лютне?

Люций. Если тебе угодно.

Брут. Угодно, добрый мой друг. Я уже слишком утомляю тебя, слишком пользуюсь твоей услужливостью.

Люций. Служить тебе - мой долг.

Брут. Но я не должен требовать от тебя того, что сверх твоих сил. Я ведь знаю: юности отдых необходим.

Люций. Я спал достаточно.

Брут. И прекрасно сделал. Уснешь еще: я тебя задержу недолго. Если я останусь жив, тебе будет хорошо (Люций начинает пет, играя на лютне). Нет, это какой-то снотворный напев (Люций засыпает). О, ты, полуубийца сон! Ты уже наложил свою свинцовую руку на этого юношу, который только что перед тем играл на лютне. Доброе создание, покойной ночи. Я не разбужу тебя, такой жестокости от меня не жди. Однако тебе стоит хоть немного наклонить голову, и ты непременно сломаешь свой инструмент. Я возьму его от тебя и - покойной ночи, добрый мой мальчик. Почитаем. Я забыл загнуть листок на том месте, где остановился. Кажется, здесь (Садится).

Появляется призрак Цезаря.

Как тускло горит этот светильник. А! кто это идет сюда? Вероятно, этот странный призрак создан слабостью моих глаз. Он приближается ко мне. Если ты что-нибудь из всего этого, говори: бог ты, гений или демон, леденящий мою кровь и поднимающий дыбом мои волосы? Говори, что ты такое?

Призрак. Злой дух твой, Брут.

Брут. Зачем же ты явился?

Призрак. Сказать, что мы еще увидимся близь Филиппи.

Брут. Так я еще тебя увижу?

Призрак. Близь Филиппи! (Исчезает).

Брут. Что же, свидимся там, если нужно. Зачем же ты исчез, когда я только что собрался было с силой? Я поговорил бы с тобою еще. Проснись, Люций! Варрон, Клавдий, проснитесь! Клавдий!

Люций. Лютня расстроилась.

Брут. Ему мерещится, будто он еще играет. Проснись, Люций!

Люций. Что прикажет мой повелитель?

Брут. Отчего ты так кричал во сне?

Люций. Разве я кричал?

Брут. Да. Привиделось тебе что-нибудь страшное?

Люций. Ничего.

Брут. Засни опять. Эй. Клавдий, проснись! Проснись и ты, соня!

Клавдий и Варрон. Что тебе угодно?

Брут. Что, вы всегда так кричите во сне?

Клавдий и Варрон. Разве мы кричали?

Брут. Должно быть, вам что-нибудь пригрезилось.

Варрон. Я ничего не видал.

Клавдий. И я также.

Брут. Ступайте, поклонитесь от меня брату Кассию и скажите, чтоб он с своим войском выступил поранее; мы же отправимся следом за ним.

Варрон и Клавдий. Слушаю (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Раввина близь Филиппи.

Входят. Октавий и Антоний, за ними войско.

Октавий. Мои предположения, Антоний, оправдались. Ты уверял, будто неприятель ни за что не сойдет на равнину, не покинет высоты холмов; оказывается совсем иначе: войска их близехонько и они, не дожидаясь вызова, готовы сразиться с нами здесь, близь Филиппи.

Антоний. Все это ничего не значит. Я проникаю в самые их сердца и понимаю, зачем это делается. Им, конечно, было бы несравненно приятнее идти во всякое другое место, но они спускаются сюда с тою храбростью, которая свойственна страху. Все это делается в надежде убедить нас, что они еще не утратили мужества, тогда как на самом деле оно уже утрачено.

Входит вестник.

Вестник. Доблестные полководцы! приготовьтесь,- неприятель приближается в стройном порядке, знамена его развеваются. Примите скорее свои меры.

Антоний. Октавий, веди не спеша свои войска по левой стороне равнины.

Октавий. Я пойду по правой, по левой ступай ты.

Антоний. Зачем противоречишь ты мне в решительную минуту?

Октавий. Я не противоречу, я только так хочу.

Гром труб и литавров. Входят: Брут, Кассий, Титиний, Люцлий, Мессала и другие; за ними войско.

Брут. Они стоят на месте; должно быть, желают вступить в переговоры.

Кассий. Стой, Титиний; мы выйдем вперед и поговорим с ними.

Октавий. Не подать-ли знак к битве, Марк Антоний?

Антоний. Нет, Цезарь, подождем, чтобы они напали. Выйдем вперед; вождям, очевидно, хочется с нами переговорить.

Октавий. Не трогайтесь с места, пока мы не подадим знака.

Брут. Сперва слова, а удары потом,- не так-ли, соотечественники?

Октавий. Пожалуй, хотя у нас нет, как у вас, особого пристрастия к словам.

Брут. Хорошее слово, Октавий, лучше дурного удара.

Антоний. Ты, Брут, даже самый скверный удар сопровождаешь хорошим словом. Доказательство - отверстие, сделанное тобою в сердце Цезаря: ты нанес удар, восклицая: "да здравствует Цезарь!"

Кассий. Твоих ударов, Антоний, мы еще не знаем; что-же касается твоих слов, они обирают пчел Гиблы и оставляют их совсем без меда.

Антоний. Мало, однако, остаются при них.

Брут. Нет, ты отнял у них и жало, и голос; ты похитил у них самое их жужжанье, а потому,- это, впрочем, весьма благоразумно,- грозишь, когда собираешься ужалить.

Антоний. А вы, подлые души, разве не грозили, когда ваши гнусные кинжалы тупились один о другой в груди Цезаря? Вы скалили зубы, как обезьяны, ластились, как собаченки, пресмыкались, как рабы, лобзая ноги Цезаря, а тем временем проклятый Каска, словно пес, наносил удар Цезарю сзади прямо в шею. О, льстецы!

Кассий. Льстецы? Ну, Брут, будь благодарен самому себе: язык этот не поносил бы нас сегодня, еслиб ты послушался Кассия.

Октавий. К делу, к делу! Словопрение выжимает из нас испарину, а самая суть дела выжмет влагу покраснее. Смотрите, я обнажаю меч против заговорщиков. Как думаете: когда он возвратится снова в свои ножны? - когда сторицей отомстит за тридцать три раны, нанесенные Цезарю или пока другой Цезарь не доставит мечам изменников случая отличиться новым убийством.

Брут. Цезарь, от рук изменников ты не умрешь, если не привел их с собою.

Октавий. Надеюсь, что не умру: я рожден не для того, чтобы умереть от руки Брута.

Брут. О, юноша! если-б в твоем роде не было никого благороднее тебя, ты и тогда не нашол-бы более почетной смерти,

Кассий. Заносчивый школьник, товарищ разгульного скомороха, не стоит такой чести.

Антоний. Ты, старый Кассий, все тот-же.

Октавий. Идем, Антоний, идем! Вам, изменники, мы бросаем вызов прямо в зубы. Если у вас хватит смелости сразиться сегодня-же,- выходите на поле; не хватит,- выходите, когда соберетесь с духом (Уходит с Антонием и с своими войсками).

Кассий. Бушуй-же, ветер, вздымайтесь, волны! Плыви, ладья! Буря разыгрывается, и все пущено наудачу.

Брут. Лиоцилий, на одно слово (Отходит с Люцилием всторону и говорит с ним тихо).

Кассий. Мессала!

Мессала. Что тебе, Кассий?

Кассий. Сегодня день моего рождения; да, в этот самый ден родился Кассий! Дай мне руку, Мессала, будь свидетелем, что и я, как некогда Помпей, против моей воли вынужден поставить и нашу свободу, и все остальное в зависимость от удачи этого сражения. Ты знаешь, я всегда держался учения Эпикура;теперь я изменяю прежний образ мыслей и начиншаю отчасти верить в предзнаменования. Когда мы выступали из Сард, два огромные орла спустились на переднее наше знамя и уселись на нем; они с жадностью клевали из рук солдат и провожали нас до Филиппи. Сегодня утром они улетели и вместо них над нами стаями кружатся коршуны и вороны, поглядывая на нас, как на верную добычу. Тень, отбрасываемая ими, кажется роковым покровом, под которым наше войско лежит, как-бы готовое испустить последнее дыхание.

Мессала. Полно этому верить!

Кассий. Да я и так верю только отчасти, потому что духом бодр и готовь идти на какие угодно опасности.

Брут. Ведь так, Люцилий?

Кассий. Благородный Брут, пусть будут боги благосклонны к нам и сегодня, чтобы наша дружба имела возможность дожить до старости! Но так как судьба людей постоянно подвергается случайностям, взглянем и на то худшее, что может случиться. Если мы проиграем сражение - это последний наш разговор. Как поступишь ты в таком случае?

Брут. Останусь верен философии, заставляющей меня порицать Катона за то, что он сам умертвил себя. Не знаю - почему, но я считаю трусостью, низостью ускорять таким образом конец жизни от одного страха перед тем, что только может еще случиться. Вооружусь терпением и буду ждать, как решат высшие силы, управляющия смертными.

Кассий. Стало-быть, если мы проиграем сражение, ты допустишь, чтоб тебя провели по улицам Рима за колесницей торжествующего победителя?

Брут. Нет, Кассий, нет. Не думай, благородный римлянин, чтобы Брут когда-нибудь вошел в Рим связанный, в оковах: он слишком для этого горд. Во всяком случае, этот день должен кончить то, что начато в Иды Марта, и я не знаю, прийдется-ли нам еще раз свидеться; поэтому прими последнее мое прощанье. Прощай, Кассий, и навсегда, навсегда! Если свидимся - улыбнемся, если не свидимся - хорошо сделали, что простились теперь.

Кассий. Прощай, Брут, и навсегда! Если прийдется свидеться,- улыбнемся на самом деле, не удастся,- действительно хорошо сделали, что простились теперь.

Брут. Веди-же войска. Ах, еслиб можно было знать исход всех трудов сегодняшнего дня прежде, чем они кончатся! Впрочем, довольно и того, что этот день все-таки кончится-же рано или поздно, и тогда мы узнаем, чем. Вперед, вперед! (Уходят).

СЦЕНА II.

Там-же. Поле сражения.

Шум битвы. Входят: Брут и Мессала.

Брут. Скачи, скачи, Мессала, отдай приказ легионам той стороны (Шум битвы усиливается). Пусть нагрянут все разом. Я вижу, крыло Октавия колеблется; один дружный напор, и мы опрокинем его окончательно. Проворнее, Мессала, скачи! Веди легионам сплотиться.

СЦЕНА III.

Там-же. Другая часть поля сражения.

Входят: Кассий и Титиний.

Кассий. Посмотри, Титиний,- посмотри, бездельники бегут! Я сделался врагом даже своих: это знамя показало тыл и я убил того труса, который его нес.

Титиний. О, Кассий! Бруть слишком поторопился. Увлеченный незначительным перевесом над Октавием, он ринулся на него слишком опрометчиво; войска его принялись за грабеж, а между тем Антоний окружил нас со всех сторон.

Входит Пиндар.

Пиндар. Беги далее, благородный вождь, беги далее! Марк Антоний уже у вас в палатках. И так беги, благородный Кассий, беги далее!

Кассий. Холм этот отстоит от палаток довольно далеко. Смотри, Титиний, не мои-ли это палатки объяты пламенем?

Титиний. Оне.

Кассий. Титиний, если ты любишь меня, садись на моего коня и беспощадно вонзай в него шпоры, пока он не примчит тебя вот к тем толпам. Узнай, в чем дело, и тотчас вернись назад, чтоб мне наверно стало известно, друзья это или враги.

Титиний. Возвращусь с быстротой молнии (Уходит).

Кассий. Пиндар, мое зрение всегда было слабо, поэтому взберись на вершину холма и не спускай глаз с Титиния; передавай мне все, что увидишь (Пиндар уходит). Этот самый день был первым днем, когда я начал дышать. Теперь время совершило свой путь, и я окончу в тот самый день, когда начал. Круговорот моей жизни совершен. Что скажешь, Пиндар?

Пиндар (за сценой). О мой повелитель!

Кассий. Что там такое?

Пиндар. Титиния окружают со всех сторон скачущие к нему всадники, но он не перестает шпорить лошадь... Вот они уже близехонько... Что же это такое? Некоторые соскакивают с коней; слезает и он... Он взят в плен (За сценой крики). Слышишь, как они кричат от радости?

Кассий. Сойди с холма, нечего более смотреть. О трус! какой стыд дожить до того, что у тебя же на глазах берут в плен лучшего из твоих друзей.

Пиндар возвращается.

Иди сюда, Пиндар. Когда я в Парфии взял тебя в плен, я тут же даровал тебе жизнь, заставив, однако, поклясться, что ты исполнишь все, чего бы я от тебя ни потребовал. Сдержи же теперь свою клятву. Будь отныне свободен и этим самым мечем, пронзившим грудь Цезаря, пронзи и меня. Без возражений! Возьми рукоять, когда же я закрою лицо,- а это уже сделано,- нанеси удар. Ты, Цезарь, получил законное возмездие, и тем самым мечем, который тебя убил! (Умирает).

Пиндар. Вот я и свободен; но еслиб это зависело от меня, я никогда не пожелал бы освободиться таким образом. О, Кассий! Пиндар убежит из этих стран, убежит так далеко, что ни один римлянин ни слова о нем уже не услышит (Уходит).

Появляются: Титиний и Мессала.

Мессала. Это просто отплата одним поражением за другое, Титиний, потому-что и Октавий разбит благородным Брутом точно так-же, как легионы Кассия разбиты Антонием.

Титиний. Как обрадует Кассия эта весть!

Мессала. Где-ж ты его оставил?

Титиний. На этом холме с его рабом Пиндаром. Он был в совершенном унынии.

Мессала. Да уж не он ли это лежит на земле?

Титиний. Живые так не лежат. О, боги!

Мессала. Он?

Титиний. Вот он, Мессала. Кассия уже нет. О, солнце, как ты закатываешься теперь в багряном уборе своих лучей, так и жизнь Кассия угасла под багряницею его крови! Угасло солнце Рима! Наш день кончен! Пусть набегают тучи, пусть стелются туманы, пусть распложаются опасности,- наше дело окончено. Его убило сомнение в успехе возложенного на меня поручения.

Мессала. Да, его убила неуверенность в успехе. О проклятое заблуждение, дитя печали! Зачем показываешь ты уму человека то, чего нет? Твое зачатие совершается быстро, но счастливо ты не нарождаешься никогда, ты всегда убиваешь зачавшую тебя мать.

Титиний. Пиндар! Где же ты Пиндар?

Мессала. Отыщи его, Титиний, а я тем временем пойду и поражу этой вестью слух благородного Брута; да, поражу, потому что она для Брута будет более жестокой; чем острое железо и ядовитые стрелы.

Титиний. Ступай, Мессала. Я поищу Пиндара (Мессала уходит). О, благородный Кассий! Зачем посылал ты меня? Разве я встретил не твоих друзей? Разве не возложили они на меня венца победы с тем, чтоб я передал его тебе? Разве ты не слышал радостных их возгласов? Увы, ты все перетолковал в дурную сторону! Но я все-таки украшу твое чело этим венцом; твой Брут велел передать его тебе, и я исполняю его приказание. Спеши же сюда, Брут; посмотри, как я любил Кая Кассия! Простите, о боги! таков уже обычай римлян. За дело, меч Кассия, отыщи сердце Титиния! (Умирает).

Трубы гремят. Входят: Мессала, Брут, молодой Катон, Стратон, Волюмний и Люцилий).

Брут. Где-же он, Мессала, где его труп?

Мессала. Вот он, а рядом с ним оплакивающий его Титиний,

Брут. Титиний лежит лицом вверх.

Еатон. И он убит!

Брут. О, Юлий Цезарь, ты и до сих пор еще все могуч! Твой дух бродит здесь и устремляет наши мечи в собственные наши груди (Громкий шум битвы).

Катон. Благородный Титиний! Посмотрите, он надел венок на чело мертвого Кассия!

Брут. Найдутся-ли в числе живых еще два римлянина, подобные этим? Прощай, последний из римлян! Не может быть, чтобы Рим когда-нибудь народил другого подобного тебе. Друзья, в настоящую минуту я не могу оплакивать этого человека так, как-бы следовало. Но я найду такую минуту, Кассий, найду! Отправьте труп его в Фасос: еслиб его хоронить в лагере, это было-бы для нас слишком мучительно. Идем, Люцилий! Идем, Катон! Назад, на поле битвы! Лабео и Флавий, выводите вперед наши войска! Римляне, теперь три часа; попытаем-же до наступления ночи еще счастья во втором сражении.

СЦЕНА IV.

Другая часть поля сражения.

Шум битвы. Сражаясь, входят солдаты; а затѣм, Брут, Катон и Люцилий.

Брут. Мужайтесь, сограждане, и держите голову гордо поднятою вверх.

Катон. Одтн только незаконнорожденный способен весить ее в такую минуту. Кто за мною? Я громко провозглашу свое имя. (Устремляется на врагов). Эй, вы! я сын Марка Катона, враг тиранов и друг отечества! Слышите-ли? Я сын Марка Катона!

Брут. А я Бруть, Марк Брут! Брут, друг отечества,- пусть знает это каждый! (Удаляется, сражаясь. Не устоявший против врагов, Катон падает).

Люцилий. Вот, юный доблестный Катон, пал теперь и ты! Что-жь, ты покончил жизнь так же благородно, как Титиний; ты показал, что ты сын Катона.

1-й воин. Сдавайся или умри!

Люцилий. Сдаюсь, чтобы умереть (давая ему золото). Вот тебе в награду золото, если ты умертвишь меня сейчас-же; умертви Брута,- и смерть его тебя прославит.

1-й воин. Нет, товарищи, этот пленник, действительно, не простой.

2-й воин. Эй, очистите место и дайте знать Антонию, что Брут взят!

1-й воин. Я ему скажу. Да вот и он сам.

Входит Антоний.

Доблестный полководец, Брут схвачен, взят в плен.

Антоний. Где-же он?

Люцилий. В безопасности, Антоний, в полной безопасности. Поверь, неприятель никогда не захватил-бы Брута живым; от такого позора его охраняют боги. Каким-бы ты его ни нашел, живым или мертвым, ты всегда найдешь его Брутом, всегда верным самому себе.

Антоний. Друзья, это не Брут, а все-таки это значительный пленник. Стерегите его хорошенько и обходитесь с ним с уважением. Таких людей мне хотелось-бы иметь друзьями, а не врагами. Ступайте-же, разведайте, жив Бруть или тоже умер. А затем, дайте мне знать об этом в палатку Октавия (Уходит).

СЦЕНА V.

Другая часть поля сражения.

Входит: Брут, Дарданий, Клит, Стратон и Волюмний.

Брут. Сюда, немногочисленный остаток моих друзей! Отдохнем на этих камнях.

Клит. Статилий поднял факел вверх, но не возвращается: верно, взят в плен или убить.

Брут. Садись, Клит. Убит,- сегодня только и слышно это слово. Послушай, Клит! (Говорит ему тихо).

Клит. Как, я? Ни за какие сокровища в мире!

Брут. Так молчи-же, ни слова об этом!

Клит. Я скорее убью сам себя!

Брут. Послушай, Дарданий! (Шепчет ему на ухо несколько слов).

Дарданий. И ты думаешь, я на это решусь?

Клит. Слушай, Дарданий!

Дарданий. Что такое, Клит?

Клит. Чего требовал от тебя Брут?

Дарданий. Чтоб я его умертвил. Смотри, как он задумался.

Клит. Благородный сосуд этот до того переполнился грустью, что она приливает даже к его глазам.

Брут. Поди сюда, добрый Волюмний, одно слово!

Волюмний. Что угодно, Брут?

Брут. Послушай, Волюмний! Цезарь вот уже два раза являлся мне в ночное время: в первый раз - близь Сард, во второй - прошедшею ночью здесь, в Филиппийских равнинах. Я знаю, что час мой пришел.

Волюмний. О, нет!

Брут. Увы, Волюмний,- это верно. Ты видишь, как все идет на свете. Враги загнали нас к самому краю бездны; лучше самим спрыгнуть в нее, чем ждать, пока столкнут в нее другие. Вспомни, Волюмний: мы вместе ходили в школу. Так прошу тебя, во имя старой дружбы, подержи мой меч, чтоб я мог на него ринуться.

Волюмний. Нет, Брут, друзья таких услуг не оказывают (Шум битвы усиливается),

Клит. Беги, беги, мой повелитель! Медлить здесь долее нельзя.

Брут (пожимая руку каждому). Прощай! Прощай и ты! И ты, Волюмний! Стратон, ты все это время дремал? Прощай-же и ты! Любезные сограждане, моему сердцу отрадно, что я во всю жизнь не встретил ни одного изменившего мне человека. А этот гибельный день меня прославит более, чем Октавия и Марка Антония их гнусная победа. Прощайте-же все разом, потому что язык Брута почти уже окончил повествование его жизни. Ночь спускается на глаза, и кости мои, трудившиеся только для этого часа, жаждут отдыха (Шум битвы усиливается. За сценой слышны крики: "бегите!", "спасайтесь!" "спасайтесь!").

Клит. Беги, беги, мой повелитель!

Брут. Спасайтесь! Я за вами (Клит, Дарданий и Волюмний уходят). Стратон, прошу тебя, останься около своего господина. И ты в жизни не раз проявлял проблески благородства. Подай мой меч и отврати лицо, пока я не ринусь на лезвие. Ты, Стратон, мне в этом, надеюсь, но откажешь?

Стратон. Дай прежде руку. Прощай. мой повелитель!

Брут. Прощай, добрый Стратон. Теперь, Цезарь, успокойся: я убил тебя и в половину не так охотно, как себя (Бросается на меч и умирает).

Шум битвы продолжается. Трубят отступление. Входят: Октавий, Антоний, Мессала, Люцилий и войска.

Октавий. Что это за человек?

Мессала. Слуга моего полководца. Стратон, где твой господин?

Стратон. На свободе. И он в полной безопасности от рабства, постигшего тебя, Мессала. Победители могут только сжечь его труп, потому-что один только Брут мог одолеть Брута, и смерть его никого, кроме его самого, не прославить.

Люцилий. Иначе мы и не могли его найти. Благодарю, Брут, ты оправдал слова Люцилия!

Октавий. Всех служивших Бруту я беру к себе. Послушай, любезный. согласен ты поступить ко мне?

Стратон. Согласен, если меня уступит Мессала.

Октавий. Уступи, добрый Мессала!

Мессала. Разскажи, как умер мой вождь?

Стратон. Я держал меч, а он на него ринулся.

Мессала. Октавий, бери себе человека, оказавшего последнюю услугу моему полководцу.

Антоний. Из всех заговорщиков он был много благороднее других. То, что они совершили, все совершено ими из ненависти к Цезарю. Один только он из благородного рвения поступил, имея в виду общественное благо. Жизнь его была так прекрасна, все доброе соединялось в нем так чудно. Сама природа могла-бы возстать и сказать всей вселенной: "да, это был человек".

Октавий. Почтим-же его погребением, достойным его, добродетели. Эту ночь он в полном блеске и убранстве вождя пролежит у меня в палатке. Теперь войска пусть отдохнут, а мы отправимся делить трофеи этого счастливого дня.

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ.

Время действия этой драмы обнимает собственно два года, от 44 до 42 г. до Р. X., но, по остроумному замечанию Мезиэра, исходную точку надо искать гораздо раньше, ко времени фарсальской битвы; по его мнению, поражение Помпея вызывает собою смерть Цезаря, которая, в свою очередь влечет за собою самоубийство Брута и Кассия, так-же отомщенных междоусобною распрею между Антонием и Октавием.

Источником для Шекспира явился тот-же Плутарх, а именно жизнеописания Юлия Цезаря и Брута, которых он придерживается довольно близко.

Появление "Юлия Цезаря", встреченного необычайными восторгами современников, вызвало подражания в других авторах. Мундэй, Драйтон, Вебстер и Мидльтон написали в 1602 году пьесу "Падение Цезаря", с целью составить конкуренцию; лорд Стерлинг в 1604 г. написал своего "Юлия Цезаря". Три года спустя появляется еще новое произведение: "Цезарь и Помпей". Вопрос о времени возникновения шекспировского Юлия Цезаря до сих пор еще не решем окончательно и определяется лишь по более ила менее основательным догадкам. Так, например, известно, что в поэме Драйтона "Мортимериадос", написанной в 1596 году, при новом издании её в 1603 г. под заглавием "The baron's wars", имеется одна станца, напоминающая очень близко заключительные слова Антония; отсутствие этого места в первом издании поэмы приводит к заключению, что оно создано после появления Шекспировской трагедии, которое, таким образом, оказывается написанным в 1603 году, почти одновременно с Гамлетом. По мнению Франсуа Гюго, создание "Юлия Цезаря" надо отнести к 1600 г., так как эта пьеса не упоминается в каталоге Мереса 1593 г., а в 1001 и 1602 годах, Шекспир, по догадке Гюго, должен был быть занят творчеством "Отелло" и переделкою "Гамлета". Это предположение дает французскому комментатору возможность сделать интересное сопоставлении между постановкою драмы с республиканским характером и готовившимся возмущением графа Эссекского, для которого Брут не мог не служить идеалом; вместе с тем, с принятием этой гипотезы, драма Шекспира заключала бы в себе и роковое пророчество о судьбе заговорщиков и участи затеваемого ими дела.

Стр. 99. "Чиню худое". В подлиннике из слов от созвучия sole - подошва и soul - душа.- Игра слов продолжается и дальше, так как по-английски mend означает: чинить и улучшать (исправлять).

Стр. 100. Во время празднества оказалось, что многия статуи Цезаря были украшены его приверженцами венками на подобие царских. В связи с этим находится и рассказ Каски о подготовлявшемся провозглашении Цезаря царем (стр. 106). Распоряжения Фульвия и Марулла заимствованы Шекспиром у Плутарха.

Стр. 100. Относительно праздника Луперкалий у Плутарха находится указание (жизнь Цезаря), что это праздник по преимуществу пастушеский и греческого происхождения. В этот день молодежь из народа и из знатных родов и даже занимающая высшие государственные должности, бегала по улицам города совершенно раздетою, стегая ремнями всех встречных. Женщины не только не скрывались от них, но охотно выходили навстречу и протягивали руки, чтобы получить удар ремнем, так как по поверию, беременным это облегчало роды, а бездетным способствовало зачатию. Так, Цезарь просит Антония (бывшего тогда консулом) ударить Кальфурнию.

Стр. 101. Деций - собственно Decimus Brutus. Шекспир, по мнению Стевенса, смешивает в лице Марка Брута характеры двух Брутов, между тем как именно Децим Брут был любимцем Цезаря, а Марк Брут отклонял от себя почести и выгоды с таким-же упорством, как прочие их добивались.

Стр. 102. "Желали-бы, чтобы благородного у Брута были глаза". Римские граждане сожалеют, что Брут не видит происходящего кругом, и потому желают, чтобы у него оказались глаза, чтобы видеть то, что он в таком случае непременно усмотрит.

Стр. 103 "С одной стороны честь, с другой - смерть". У Шекспира образное выражение: set honour in one eye, and death i'the other: помести честь перед одним глазом, а смерть перед другим, и я на обеих взгляну с одинаковым хладнокровием.

Стр. 104. В речи Кассия получаются два весьма эффектные сопоставления: уничижительно выражаясь о Цезаре, он противопоставляет весь остальной мир (в подлиннике даже majestic - великолепный), а дальше, говоря о Колоссе, Кассий называет мир узким (narrow).

Стр. 104. В рассуждении Кассия о Риме, в подлиннике непереводимая игра слов: Rome - Рим и room - место, простор, комната.- В связи с этим некоторые комментаторы читают далее вместо walks (ходьба, дорога) walls - стены, земляной вал.

Стр. 104. "Некогда существовал Брут", т. е. Люций Юний Брут.

Стр. 106. "Добродушные соседи".- Honest neighbours, - иронический отзыв Кассия о простом народе.

Стр. 106. Шекспир проводит различие между crown (венец царский) и coronet - небольшая, не королевская корона, жалуемая герцогам и графам.

Стр. 113. В первом издании "Юлия Цезаря", Брут спрашивает: "не завтра-ли первое марта", ошибка Шекспира и поправка объясняется сличением с Плутархом.

Стр. 114. В подлиннике Люций, извещая о приходе Кассия, говорит, что пришел твой брат (brother). - В действительности-же Кассий не был братом Брута; он был женат на его сестре Юлие.

Стр. 115. "Если еще недостаточно положение народа". - В подлиннике положение face, что дало повод некоторым читать fate - судьба: так делает Варбуртон, но Стевенс и др. считают face верным, в смысле "положение, состояние".

Стр. 115. "Но жребию". Брут, очевидно, намекает и римский обычай подвергать в некоторых случаях наказанию, по жребию, одного из десяти; при постоянном применении этой меры, кары, конечно, никому не избежать.

Стр. 117. Охота на единорогов заключалась в том, чтобы заманить зверя и спрятаться самому за дерево, на которое, таким образом, и направлялся удар; тем временем охотник должен был убить зверя. - Для ловли слонов употреблялись большие ямы, искусно заделанные сверху ветвями и листвою; наступивший на эту зыбкую поверхность слон провалился и делался добычею охотника.

Стр. 118. "Разве я живу только в сенях твоего расположения?" подобно тому, как простой народ, не пользовавшийся всеми политическими правами, жил обыкновенно в предместьях (suburbs), так и неполноправная жена Брута должна, по мнению Порции, жить не в сердце мужа, а только в преддверии.

Стр. 121. "Мы два льва", говорит Цезарь (We are two lions). В издании in folio вкралась опечатка: We hear (мы слышим: два льва), что дало повод к разным поправкам. Rowe читает: We heard (мы слышали); Theabald - We were (мы были). Upton, а за ним и большинство, читает: We are, ставя настоящее время.

Стр. 122. Несколько туманное толкование Децием сна, виденного Цезарем, подало повод к различным комментариям. Одни видели намек на герольдические места, которые жалуют правителя своим приближенным; но другие - в том числе Малон и Стевенс - видят здесь указание на старинный английский обычай обагрять платки кровью казнимых предков или мучеников и сохранять их на память.

Стр. 123. Алчность Артемидора заимствовала у Плутарха.

Стр. 124. Второе действие заканчивается беседою Порции и предсказателя. Усматривая в появлении предсказателя некоторое несоответствие с общим ходом действия, Rowe и Tyrwhitt заменяют предсказателя Артемидором; так как он знает о заговоре, то его уклончивые ответы Порции представляются вполне уместными.

Стр. 124. "Понял-ли меня Люций?" Порция опасается, что Люций понял ее, и потому она старается дальнейшею своею речью загладить впечатление, которого она опасается.

Стр. 125. Цезарь входит в Капитолий.- Это указание сценариума порождает большие затруднения в постановке пьесы, так как действие начинается на улице и продолжается в Капитолие, в одной и той же сцене. Театральные подмостки должны быть разделены на две части.

Стр. 127. "Все-ли готовы?" В некоторых изданиях, в том числе и в первом, эти слова произносит не Каска, а Цезарь: "Are we all ready". Все-ли мы готовы? относя этот вопрос к себе и сенаторам относительно готовности их приступить к рассмотрению дел.

Стр. 127. "И ты, Брут?" Это предсмертное восклицание Цезаря в подлиннике помещено не по английски, а по латыни "Et tu, Brute", с целью большего впечатления; изречение это заимствовано у Плутарха.

Стр. 127. Каска вонзает кинжал в тело Цезаря и затем его оттесняют, и больше он не участвует в сцене. Шекспир очень ловко отделывается от действующего лица, ему уже бесполезного по многочисленности других, и неудобного по свойствам своего характера для дальнейшего действия.

Стр. 128. Слова "Тот, кто отнял двадцать лет у жизни..." в некоторых изданиях приписываются не Кассию, а Каске, характеру которого они, впрочем, вполне подходят,

Стр. 130. "Твои преследователи, заклейменные своею добычею, запятнанные и обагренные твоею смертью''; у Шекспирa последния слова Антония переданы как "crimpson'd in the lethe", причем Lethe - это Лета, река забвения.- Некоторые, как Стевенс, заменяют Lethe словом death: смерть.

Стр. 130. "А он, о мир, был твоею красою!" Здесь у Шекспира игра слов от созвучия: heart - сердце, душа, краса, и hart - олень, синоним dear, тоже олень.

Стр. 131. Дочь Юпитера, богиня вражды и раздора.

Стр. 134. "Вы слышали от благородного Брута, что Цезарь был властолюбив....", говорит Антоний в своем обращении к гражданам; здесь Шекспир впадает в некоторую сценическую неловкость, так как хотя Брут, действительно, говорил эти слова, но произнес он их до прихода Антония.

Стр. 138. Завещание Цезаря почти дословно заимствовано у Плутарха.

Стр. 140. "К Бруту! к Кассию!"; здесь подразумевается: к дому Брута, к дому Кассия.- Убийцы Юлия Цезаря успели укрыться от ярости толпы.

Стр. 140. Собрание триумвиров у Шекспира происходит в Риме, в доме Марка Антония,- что противоречит Плутарху, который и полагает встречу на острове, окруженном небольшою рекою; по определению греческого историка совещание триумвиров продолжается три дня.

Стр. 140. Осуждается на смерть брат Лепида - Павел. Но относительно родственника Антония, у Шекспира разноречие с Плутархом, который упоминает не о племяннике Публие, а о дяде Антония (со стороны матери) Люцие Цезаре.

Стр. 143. "Цезарь покровительствовал ворам". - Брут, очевидно, имеет в виду не обыкновенных мошенников, а взяточников и казнокрадов, прикрывавшихся его именем, что подтверждается сопоставлением речи Брута в драме Шекспира, с его же словами у Плутарха.

Стр. 145. Кассий говорит о памятной книжке для записей. Это уже не первое подобное указание у Шекспира. То же встречаем мы и во II сцене первого действия.

Стр 145 "Рудники Плутуса". - Плутус,- сын Цереи и Язона. изображаемый слепым и с кошельком в руке,- считался божеством богатств и драгоценностей.

Стр 146. У Шекспира входит поэт, между тем как Плутарха разгоряченную беседу Брута и Кассия прерывает философ, по имени Фаоний, ученик и последователь Катона.

Стр. 149. Филиппи. - Город во Фракии; теперь от него остались лишь одне развалины.

Стр. 151. Храбрость, которая свойственна страху". У Шекспира "with fearful braver)", что дает также возможность сказать и с страшною - необычайною храбростью. Этого значения держится Стевенс; Малон и наш переводчик предпочитает другое толкование.

Стр. 152. "Пчелы Гиблы".- Гибла - ныне Рагуза, славилась своим душистым медом.

Стр. 153. В различных изданиях число ран, нанесенных заговорщиками Цезарю, не совладает: приводится число 33, 23 и 32.

Стр. 154. Слова Брута: "Ведь так, Люцилий?" служат заключением его тихой беседы с Люцилием.

Стр. 154. "Отдай приказ легионам той стороны". Брут начальствовал над правым крылом и отсылает свои распоряжения о ходе битвы (у Шекспира "bills") начальникам легионов левого крыла.

Стр. 160. Прах Брута был предан сожжению, а пепел отправлен, по распоряжению Антония, матери Брута, Сервине (Плутарх).

Уильям Шекспир - Юлий Цезарь (Julius Caesar). 2 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) по теме :

Юлий Цезарь (Julius Caesar). 1 часть.
Перевод П. А. Каншина ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА. Юлий Цезарь. Октавий Цезарь, М...

Цимбелин (Cymbeline). 5 часть.
Гвидерий. Он один. Ты, отец, вместе с братом пойди взгляни, нет-ли y н...