Уильям Шекспир
«Тит Андроник»

"Тит Андроник"

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА.

Сатурнин, сын последнего римского императора.

Бассиан, брат Сатурнина.

Тит Андроник, благородный римлянин.

Марк Андроник, брат Тита.

Луций, Квинт, Муций - сыновья Тита Андроника.

Марций.

Юный Луций, мальчик, сын Луция.

Публий, сын Марка Андроника.

Эмилий, благородный римлянин

Аларб, Деметрий, Хирон - сыновья Таморы.

Аарон, мавр.

Вождь, трибун, вестник, клоун; римляне.

Готы и римляне. Тамора, царица готов.

Лавиния, дочь Тита Андроника.

Кормилица и черный ребенок.

Родственники Тита, трибуны, сенаторы, вожди, воины и служители.

Место: Рим и окрестности Рима.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Рим.

Трубы. Трибуны и сенаторы наверху; входят: с одной стороны, Сатурнин и его приверженцы; с другой - Бассиан и его приверженцы. Развевающиеся знамена. Барабанный бой.

Сатурнин. Благородные патриции, покровители моего права, вступитесь с оружием в руках за справедливость моего дела; а вы, сограждане, мои дорогие приверженцы, заступитесь вашими мечами за мое наследие. Я - старший сын того, кто последним носил императорский венец Рима; оживите-же во мне достоинства моего отца и не оскорбляйте мое старшинство несправедливостью.

Бассиан. Римляне, друзья, приверженцы, последователи, если когда-либо Бассиан, сын цезаря,был любезен очам царственного Рима, охраняйте этот вход в Капитолий и не потерпите, чтобы безчестие приблизилось к императорскому трону, посвященному добродетели, справедливости, умеренности и благородству; сделайте так, чтобы заслуги озарились справедливым избранием, и вступите, римляне, в борьбу за свободу вашего выбора.

В верхней части сцены появляется Марк Андроник, с короной в руке.

Марк. Принцы, с помощью партии и ваших друзей, честолюбиво добивающиеся власти и империи, знайте, что римский народ, которого представителями мы здесь являемся, единогласно избрал в римские императоры Андроника, названного Пиемъза многочисленные и великие заслуги Риму. Более храброго и благородного человека в стенах города - нет. Он призван сюда сенатом с места трудных войн против варварских готов, после того, как он, вместе с своими сыновьями, ужасом наших врагов, покорил сильный народ, привыкший к оружию. Прошло десять лет с тех пор, как в первый раз он взял на себя защиту Рима и покарал оружием гордыню наших врагов; пять раз возвращался он в Рим окровавленным, с своими доблестными сыновьями в гробах, и теперь, наконец, обремененный добычей славы, возвращается в Рим добрый Андроник, славный Тит, в разцвете своей славы. Умоляем вас честью имени того, которого теперь вы хотите достойно заменить, во имя прав сената и Капитолия, которые, как вы утверждаете, цените и почитаете,- удалитесь, положите оружие, распустите ваших приверженцев и, как подобает просителям, защищайте ваши права с миром и смирением.

Сатурнин. Как успокаивает мои мысли прекрасная речь трибуна!

Бассиан. Марк Андроник, я верю твоей прямоте и твоей честности, и я так люблю и уважаю тебя и твоего благородного брата Тита и его сыновей и ту, перед которой смиряются мои мысли, прекрасную Лавинию, богатое украшение Рима, что я сейчас-же распущу моих верных друзей и доверю мое дело моему счастию и расположению народа, чтобы они были взвешены навесах (Приверженцы Бассиана уходят).

Сатурнин. Друзья, столь ревностно заступившиеся за мои права, благодарю вас всех и распускаю вас и доверяю самого себя, мою личность и мое дело любви и благорасположению моей страны. (Приверженцы Сатурнина уходят). Рим, будь так же справедлив и благорасположен ко мне, как я доверчив и почтителен к тебе. Откройте ворота и впустите меня.

Бассиан. Трибуны, и меня также, бедного соискателя!

Бассиан и Сатурни входят в Сенат и Капитолий.

СЦЕНА II.

Там же.

Входят: Вождь и другие.

Вождь. Римляне, дайте дорогу! Добрый Андроник, покровитель добродетели, лучший воитель Рима, победоносный в битвах, в которых он участвовал с честью и славой, возвратился с места, очерченного его мечем, и привел к ярму врагов Рима.

Звуки барабанов и труб. Входят два сына Тита; за ними люди, несущие гроб, покрытый черным. За гробом Тит Андроник; потом Тамора с Аларбом, Хироном, Деметрием, Аароном и другими пленными готами; воины и народ. Гроб опускают на землю.

Тит. Привет тебе, Рим победоносный, хотя и в одежде печали! Подобно судну, которое, освободившись от своего груза, возвращается с драгоценной поклажей в залив, где оно перед тем подняло якорь,- так и Андроник, увенчанный лаврами, возвращается приветствовать свою страну своими слезами,- слезами истинной радости, что возвратился в Рим. О, ты, великий защитник этого Капитолия, присутствуй милостиво на предстоящем нам обряде! Римляне, из двадцати-пяти доблестных сынов, половины того числа, которых имел царь Приам,- смотрите на бедные остатки живых и мертвых! Тех, которые остались в живых, да наградит Рим своей любовью; а тех, которых я веду к их последнему жилищу,- могилой среди их предков. Здесь готы позволили мне положить мой меч. Тит, жестокий, равнодушный к своим, зачем допускаешь ты, чтобы твои сыновья, еще непогребенные, блуждали по страшному берегу Стикса? Кладите их рядом с их братьями (Склеп Андроников отворяют). Примите там безмолвный привет, как подобает мертвым, и спите в мире, умерщвленные в войнах за родину! О, священное вместилище всех моих радостей, прекрасное жилище добродетели и благородства, сколько моих сыновей ты уже взяло, с тем, чтобы никогда больше не возвратить их мне!

Луций. Дай нам знатнейшего из готских пленников, чтобы мы изрубили его члены и на костре принесли в жертву его тело ad manes fratrum, перед этой земной темницей их костей, так чтоб их тени успокоились и чтобы их призраки не тревожили нас на земле.

Тит. Отдаю вам этого, благороднейшего из тех, которые остались в живых, старшего сына этой несчастной царицы.

Тамора. Остановитесь, римские братья! Великодушный победитель, победоносный Тит, сжалься над слезами, проливаемыми мною, слезами матери, обожающей своего сына; и если когда либо твои сыновья были тебе дороги, подумай, что и мне мой сын также дорог. Разве недостаточно того, что мы приведены в Рим с тем, чтобы украсить твой триумф и возвращение, поверженные в рабство тебе и отданные твоему римскому ярму? Должны-ли мои сыновья быть умерщвленными на улицах за то, что они доблестно защищали свое отечество? О, если сражаться за властителя и государство ты считаешь священным долгом, то это - священный долг и для них! Андроник, не пятнай твоей могилы кровью. Хочешь уподобиться богам? Ты уподобишься им будучи милосердным. Сладостное милосердие - истинный признак благородства! Трижды благородный Тит, пощади моего перворожденного сына!

Тит. Воздержись, царица, и прости меня. Вот живые братья тех, которых вы, готы, видели мертвыми: для своих умерщвленных братьев они благочестиво требуют жертвы! На это обречен твой сын, и он должен умереть, чтобы успокоить рыдающия тени тех, которых ужь нет.

Луций. Выступайте с ним вперед! Разведите большой огонь, и нашими мечами на самом костре будем рубить его члены, пока они совершенно не будут уничтожены. (Уходят с Аларбом: Луций, Квинт, Марций и Муций).

Тамора. О жестокий, нечестивый обычай!

Хирон. Бывала-ли когда-либо Скифия хоть наполовину столь варварской?

Деметрий. Не сравнивай Скифию с честолюбивым Римом. Аларб успокоится, а мы остаемся в живых, чтобы трепетать под грозными взглядами Тита. И так, царица, будь тверже, но и надейся также, что те-же самые боги, которые царицу Трои вооружили возможностью жестоко отомстить Фракийскому тирану в его шатре, помогут и Таморе, царице готов (когда готы были готами, а Таыора была царицей), отомстить её врагам эти кровавые оскорбления.

Возвращаются: Луций, Квинт, Марций и Муций с окровавленными мечами в руках.

Луций. Взгляни, отец и повелитель, как мы выполнили наш римский обычай. Члены Аларба разрублены и его внутренности питают жертвенное пламя, которого дым, точно фимиам, возносится к небу. Нам остается только похоронить наших братьев и громом труб и барабанов приветствовать их в Риме.

Тит. Да будет так! Андроник обратится к их душам с последним прощанием.

Трубы; гроб вносят в склеп.

В мире и почете покойтесь здесь, сыны мои, достойнейшие жители Рима, покойтесь здесь безмятежным сном, в полной безопасности от всех мирских случайностей и несчастий! Здесь не подстерегает измена, здесь зависть не раздувается, здесь не ростет проклятая вражда, здесь нет бурь, нет шума, здесь - одно лишь молчание и вечный сон. В мире и почести покойтесь, сыны мои!

Входит Лавиния.

Лавиния. В мире и почете пусть долгие годы живет доблестный Тит! Мой благородный повелитель и отец, живи в славе! Смотри! На эту могилу для погребения моих братьев я приношу должную дань слезами и преклоняю перед тобой колена, проливая на землю слезы радости, приветствуя твое возвращение в Рим. О, благослови меня теперь твоей победоносной рукой, счастию которой рукоплещут лучшие граждане Рима.

Тит. Кроткий Рим, сохранивший с такой любовью поддержку моей старости, чтобы радовать мое сердце! Лавиния, живи, переживи дни твоего отца, и да переживет твоя добродетель вечность славы!

Входят: Марк Андроник, Сатурнин, Бассиан и другие.

Марк. Да здравствует наш повелитель Тит, любимейший мой брат, столь любезный взорам Рима победоносец!

Тит. Благодарю тебя, дорогой трибун, мой благородный брат Марк.

Марк. И вас также, племянники, мы приветствуем после стол успешной войны, вы - оставшиеся в живых, и вы - уснувшие во славе. Доблестные вельможи, ваше счастие во всем одинаково, вы, которые обнажили за свою родину ваши мечи! Но истинное торжество, доставляемое этим погребальным обрядом, оно доводит до счастия Солона! Ибо они торжествуют над всеми случайностями на ложе чести. Тит Андроник, римский народ, которого ты всегда был верным другом, посылает тебе через меня, его трибуна и уполномоченного, этот палиум, белый и ничем незапятнанный, и назначает тебя в избираемые на царство, вместе с сыновьями последнего покойного императора. Будь же candidate, возложи на себя его и помоги дать главу обезглавленному Риму.

Тит. Этому славному телу нужна голова получше той которая дрожит от старости и слабости. Зачем надевать мне это одеяние и смущать вас? Быть с возгласами избранным сегодня, а завтра сложить управление, оставляя жизнь, и оставить вам всем новые заботы? Рим, я был твоим воином сорок лет; с великим счастием управлял военной силой моей родины и похоронил двадцать одного сына, посвященных в рыцарство на полях битвы, павших доблестно, с оружием в руках, на службе и за права их благородной родины. Дайте мне почетный посох на старость, а не скипетр для управления миром. Твердо держал его тот, благородные граждане, который держал его последним!

Марк. Тит, требуя себе империю, ты ее подучишь.

Сатурнин. Как можешь ты говорить это, гордый и честолюбивый трибун?

Тит. Успокойся, принц Сатурнин.

Сатурнин. Римляне, отдайте мне мое право. Патриции, обнажите ваши мечи и не вкладывайте их в ножны до тех пор, пока Сатурнин не будет римским императором. Андроник, было-бы лучше для тебя быть отправленным в ад, чем красть у меня сердца народа!

Луций. Надменный Сатурнин, ты перебиваешь доброго и великодушного Тита, желающего тебе добра!

Тит. Успкойся, принц, я возвращу тебе сердца народа, если бы даже мне пришлось отнять их от него.

Бассиан. Андроник, я не льщу тебе, но почитаю тебя и буду почитать тебя до самой смерти моей. Если ты захочешь усилить мою партию твоими друзьями, я буду вечно тебя благодарить, а благодарность для людей с благородной душой есть благородная награда.

Тит. Народ Рима и благородные трибуны! Я прошу у вас ваших голосов и ваши права. Хотите-ли вы доверить их дружественно Андронику?

Трибун. Ради того, чтобы угодить доброму Андронику и приветствовать его счастливое возвращение в Рим, народ примет того, на которого он укажет.

Тит. Трибуны, благодарю вас; моя просьба состоит в том, чтобы вы избрали старшего сына вашего императора, принца Сатурнина, которого добродетели, я надеюсь, озарят Рим, как лучи Титана озарили землю, и приведут к зрелости правосудие этого государства. И так, если вы хотите избрать того, на кого я указываю, венчайте его и восклицайте: "Да здравствует император!" (Трубы).

Марк. По выбору и при одобрении всех сословий, патрициев и плебеев, мы возводим принца Сатурнина в сан великого римского императора и восклицаем: "Да здравствует наш император Сатурнин!"

Сатурнин. Тит Андроник, за услугу, которую ты нам оказал при нашем избрании сегодня, я благодарю тебя, как ты того достоин, и хочу на деле доказать мою признательность; и прежде всего, Тит, чтобы возвеличить твое имя и твой благородный род, я намерен сделать Лавинию императрицей, повелительницей Рима, повелительницей моего сердца и венчаться с нею в священном Пантеоне. Скажи мне, Андроник, нравится-ли тебе это предложение?

Тит. Да, мой достойный повелитель. Этим союзом я считаю себя в высокой степени удостоенным вашей светлостью. И здесь, на глазах всего Рима, я посвящаю Сатурнину, царю и главе этого государства, императору беспредельного мира, мой меч, мою колесницу и моих пленников,- дары, достойнейшие императорского властелина Рима, Прими, как мною должную дань, эти трофеи моей славы, поднесенные к ногам твоим.

Сатурнин. Благодарю тебя, благородный Тит, отец моей жизни. Как горжусь я тобою и твоими дарами, Рим подтвердит тебе, а если я забуду самую последнюю из твоих неоцененных заслуг, то вы, римляне, забудьте вашу верность мне.

Тит (обращаясь к Таморе). А теперь, царица, вы - пленница императора, того, кто, ради твоего достоинства и сана, поступит благородно с тобой и с твоими.

Сатурнин. Прелестная царица, поверь мне, ты - красота, которую я бы выбрал, еслибы еще мог выбирать. Проясни, прекрасная царица, это омраченное чело. Хотя случайности войны совершили в тебе эту перемену, ты являешься в Рим не для оскорблений. С тобой везде будут обращаться как с царицей. Доверься моему слову, не позволяй печали устрашить все твои надежды. Тот, который теперь утешает тебя, может тебя сделать более, чем царицей готов. Лавиния, ты не оскорбляешься этим?

Лавиния. Нет, мой повелитель; твое истинное благородство ручается мне, что эти слова есть только царственная вежливость.

Сатурнин. Благодарю тебя, прекрасная Лавиния. Римляне, идем. Мы без выкупа освобождаем наших пленников. Провозгласите наше избрание громом труб и барабанов.

Бассиан (схватывая Лавинию). Благородный Тит, с твоего позволения, дева эта - моя.

Тит. Что, принц? Ты это серьезно говоришь?

Бассиан. Да, благородный Тит, и я решил оказать себе эту справедливость и отстоять мое право.

Марк. "Suum cuique" существует в нашем римском праве: этот принц по праву берет, что ему принадлежит.

Луций. И он хочет ее сохранить, и сохранит, если Луций будет жив.

Тит. Изменники, прочь! Где стража императора? Измена. государь! Лавиния похищена.

Сатурнин. Похищена? Кем?

Бассиан. Тем, который имеет право отнять свою невесту у целаго мира (Марк и Бассиан уходят с Лавинией)

Муций. Братья, помогите увести ее отсюда, а я буду стеречь эту дверь с своим мечем (Луций, Квшт и Марций уходят).

Тит. Последуй за мной, государь; я скоро возвращу ее.

Муций. Отец, ты не пройдешь здесь.

Тит. Как, скверный мальчишка? Ты в Риме заграждаешь мне дорогу?

Муций. Помоги, Луций, помоги! (Тит убивает Муция).

Входит Луций.

Луций. Отец, ты несправедлив и более, чем несправедлив; в несправедливой ссоре ты умертвил своего сына.

Тит. Ни ты, ни он,- вы не сыновья мне; мои сыновья никогда бы меня так не обезчестили. Изменник, возврати Лавинию императору!

Луций. Я возвращу ее мертвой; если ты хочешь, но не для того, чтобы быть его женой, ибо она законно обещана другому.

Сатурнин. Нет, Тит, нет; император не нуждается в ней, ни в ней, ни в тебе, ни в ком-либо из твоего рода. По легкомыслию я готов поверить тому, кто насмехался надо мною, но тебе никогда, также как и твоим изменникам - сыновьям; все вы соединились,чтоб оскорбить меня. Не нашли вы никого другого, кроме Сатурнина, на потеху себе? Как хорошо, Андроник, все эти действия согласуются с твоими надменным хвастовством, будто я вымолил у тебя империю.

Тит. О, урод! что означают эти слова упрека?

Сатурнин. Но ступай своей дорогой, ступай, отдай эту ветренницу тому, который из-за неё размахивал мечем своим. Славный зять будет у тебя, вполне способный снюхаться с твоими безчинными сыновьями и бунтовать в гос?дарстве римском.

Тит. Слова эти - бритва для моего раненого сердца.

Сатурнин. А теперь, дорогая Тамора, царица готов, ты которая, подобно величественной Фебе среди её нимф, затмеваешь любезнейших женщин Рима, если тебе нравится этот мой внезапный выбор, то послушай, я выбираю тебя Тамора, моей невестой и сделаю тебя императрицей Рима. Говори-же, царица готов, одобряешь-ли ты мой выбор? Клянусь здесь всеми римскими богами,- ибо жрец и священные воды так близко, и свечи горят так ярко и все готово для Гименея,- я не стану приветствовать улиц Рима, не войду в свой дворец, пока отсюда не уведу моей невесты.

Тамора. И здесь, перед взорами неба, я клянусь Риму, если Сатурнин возвеличивает до себя царицу готов, то она будет служанкой всех его желаний, любящей кормилицей, матерью его юности,

Сатурнин. Входи, прекрасная царица, в Пантеон. Патриции, сопровождайте вашего благородного императора и его прекрасную невесту, посланную небом принцу Сатурнину, которого мудрость завоевала ей счастие. Тут мы совершим наш обряд бракосочетания.

Уходят: Сатурнин и его свита, Тамора и её сыновья, Аарон и готы.

Тит. Я не приглашен сопровождать эту невесту. Тит, когда ты оставался так одинок, так обезчещен, так удручен несчастиями?

Входят: Марк, Луций, Квинт и Марций.

Марс. О, Тит, посмотри! О, посмотри, что ты сделал! Ты в несправедливом споре умертвил своего добродетельного сына!

Тит. Нет, глупый трибун, нет; это не мой сын; и ты, и они, соучастники в деле, опозорившем весь наш род,- все вы: и недостойный брат, и недостойные сыновья!

Луций. Позволь нам похоронить его, как подобает; дай Марцию могилу рядом с его братьями.

Тит. Прочь. изменники! Он не будет покоиться в этом месте. Вот уже пятьсот лет, как стоит этот памятник, богато мною возобновленный. Здесь только воин и слуга Рима покоятся в славе, а не убитый позорно в ссоре. Погребите его, где хотите, но сюда он не войдет.

Марций. Брат, это - нечестиво. Дела моего племянника Марка говорят сами за себя; он должен быть погребен вместе с своими братьями.

Квинт и Марций. И он будет погребен здесь, или мы сами последуем за ним.

Тит. Будет? Какой бездельник сказал это?

Квинт. Этот бездельник готов всюду утверждать это, но не здесь.

Тит. Вы на зло мне хотите похоронить его здесь?

Марк. Нет, благородный Тит; но мы умоляем тебя простить Муция и похоронить его.

Тит. Марк, ведь ты-же и сорвал с меня мой шлем и вместе с этим мальчишкой оскорбил мое достоинство. Я вас всех считаю моими врагами; не приставайте поэтому ко мне и уходите.

Марций. Он не владеет собой; удалимся.

Квинт. Я не уйду, пока кости Муция не будут погребены.

(Марк и сыновья Тита преклоняют колена).

Марк. Брат, сама природа умоляет тебя этим именем.

Квинт. Отец, природа говорить этим именем.

Тит. Ни слова больше, если не хотите, чтобы со всеми вами было еще хуже.

Марк. Славный Тит, составляющий более, чем половину души моей!

Луций. Дорогой отец! Душа и плоть всех нас!

Марк. Позволь твоему брату Марку похоронить своего благородного племянника, здесь, в гнезде добродетели того, который умер за честь и Лавинию. Ты - римлянин, а не варвар. По доброму совету, греки похоронили-же Аякса, который наложил на себя руку. И мудрый сын Лаэрта так убедительно говорил в пользу его погребения. Не заграждай же и ты вход в это место юному Муцию, который был твоею радостью.

Тит. Встань, Марк, встань! Этот день - самый ужасный день в моей жизни. Быть опозоренным собственными своими сыновьями в Риме! Ну, хорошо! Хороните его, а потом и меня ужь похороните (Муция вносят в склеп).

Луций. Успокой здесь свои кости, дорогой Муций, вместе с твоими друзьями, до тех пор, пока мы уберем трофеями твою могилу.

Все. Никто не должен проливать слез о благородном Муцие; тот живет в славе, кто умер за дело добродетели.

Марк. Благородный Тит, чтобы хоть несколько забыть это ужасное несчастие, скажи мне, каким образом могло случиться, что хитрая царица готов так внезапно возвеличилась в Риме?

Тит. Не знаю, Марк, но знаю, что это так. Хитростью или нет,- одни небеса могут это сказать. Но разве не обязана она многим человеку, который привел ее из столь далекого места к такому высокому положению? Да, и она благородно вознаградит его за это.

Трубы. Входят, с одной стороны; Сатурнин, Тамора, Хирон, Деметрий и Аарон; с другой: Бассиан, Лавиния и другие.

Сатурнин. И так, Бассиан, ты выиграл игру, да осчастливит тебя Бог в объятиях твоей любезной супруги!

Бассиан. А тебя - в объятиях твоей; не говорю ничего больше и ничего меньше не желаю тебе; а затем оставляю тебя.

Сатурнин. Изменник! если в Риме есть законы, и если у нас есть власть, то ты и твоя партия поплатится за это похищение.

Бассиан. Похищение,- разве взять свою собственность, обещанную мне любовь и теперь мою жену? Пусть закон Рима решит это; а в ожидании этого я беру то, что мне принадлежит.

Сатурнин. Ну, хорошо; ты - короток с нами, но, если мы будем живы, то и мы будем столь же коротки с тобой.

Бассиан. Государь, за то, что я сделал, я должен отвечать по возможности лучше, и отвечу, еслибы даже пришлось рисковать моею жизнью. Однако, я должен предупредить твою милость: во имя всех обязанностей моих относительно Рима, этот благородный римлянин, Тит, стоящий здесь, оскорблен в своей чести и в своем достоинстве; он, желая возвратить тебе Лавинию, своею собственною рукою убил своего младшего сына, из усердия к тебе, будучи разъярен до бешенства сопротивлением искреннему дару, который он делал тебе. Возврати-же, Сатурнин, ему свою милость; во всех своих деяниях он оказался отцом и другом Риму и тебе.

Тит. Принц Бассиан, не защищай моих деяний; ведь ты и все эти оскорбили меня. Пусть будет Рим и правдивое небо судьями, как я всегда любил и почитал Сатурнина.

Тамора. Мой достойный повелитель! Если когда-либо Тамора была любезна твоим царским очам, позволь мне замолвить слово за всех безразлично, и по моей просьбе, мой дорогой, прости прошлое.

Сатурнин. Как! Быть обезчещенным при всех и подло вынести это оскорбление, не отомстивши за него?

Тамора. Нет, мой повелитель, да не допустят боги Рима, чтобы я была творцом такого безчестия; но я своею честью смею отвечать за полную невинность благородного Тита, ничем не скрытая ярость которого вполне обнаруживает его негодование. А потому, по моей просьбе, взгляни на него дружелюбно; не лишай себя столь благородного друга из-за пустого подозрения и не огорчай его благородного сердца твоими враждебными взглядами (Тихо к Сатурнину). Мой повелитель, позволь мне руководить тобой, дай себя умилостивить; скрой свое неудовольствие и негодование. Ты еще так недавно вступил на престол; остерегайся, чтоб народ и патриции, вследствие справедливых соображений, не приняли сторону Тита и не свергли тебя за неблагодарность, которая в Риме считается самым ужасным из преступлений. Уступи моим просьбам и остальное предоставь мне одной. Я найду день, когда можно будет их всех перерезать и уничтожить весь их род и всех их приверженцев, этого жестокого отца и этих его вероломных сыновей, которых я умоляла оставить мне жизнь моего возлюбленного сына; и они узнают, что значит заставить царицу на улице стоять на коленях и тщетно молить о помиловании (Вслух). Ну, довольно, добрый государь, довольно Андроник. Подними этого доброго старика и развесели это сердце, которое умирает вследствие бури твоих угрожающих бровей.

Сатурнин. Встань, Тит, встань, моя императрица победила.

Тит. Благодарю ваше величество, также как и ее, государь. Эти слова и эти взоры вливают новую жизнь в меня.

Тамора. Тит, я сплотилась с Римом; благодаря счастию, я теперь римлянка и обязана быть советницей императору для его блага. Сегодня умирает всякая вражда, Андроник. Позволь мне гордиться тем, мой добрый Тит, что я примирила тебя с твоими друзьями. За тебя-же, принц Бассиан, я дала императору слово и обещала ему, что на будущее время ты будешь кротче и обходительнее. Оставьте великий страх, патриции и ты, Лавиния. Советую вам смиренно, на коленах, испросить прощения императора.

Луций. Мы готовы это сделать и клянемся небу и его величеству, что мы действовали так кротко, как только могли, защищая честь нашей сестры и нашу собственную честь.

Марк. И я заверяю это моею честью.

Сатурнин. Уйдите и не говорите больше; не докучайте нам.

Тамора. Нет, нет, добрый император; мы все должны быть друзьями. Трибун и его племянники просят у тебя прощения на коленах. Я не хочу отказа. Мой дорогой, взгляни на них!

Сатурнин. Марк, из почтения к тебе и твоего брата присутствующего здесь, а также по просьбе моей возлюбленной Таморы, я прощаю отвратительные поступки этих молодых людей. Встаньте. Хотя ты и пренебрегла мною, как грубым поселянином,- в ней я нашел подругу столь же несомненно, как несомненна сама смерть; я поклялся не уходить от жреца холостяком. Ну, идем. Если двор наш может праздновать двух новобрачных, то ты - моя гостья, Лавиния, также как и все твои друзья. Этот день, Тамора, будет днем любви.

Тит. Завтра, если будет угодно вашему величеству поохотитъся за пантерой и оленем, мы скажем вашему величеству bon jour звуками рожков и лаем собак.

Сатурнин. Пусть будет по твоему, Тит; благодарим тебя (Трубы. Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Там-же. Перед дворцом.

Входит Аарон.

Аарон. Теперь Тамора вкарабкалась на самую вершину Олимпа; теперь она вне всяких ударов судьбы, и трон - в безопасности от взрывов грома и стрел молнии; он - выше грозных нападений близкой зависти. Подобно солнцу, когда оно, приветствуя утро и золотя океан своими лучами, несется по зодиаку в своей блестящей колеснице и созерцает величайшие горы,- такова теперь Тамора. За её мудростью следуют все земные почести, и добродетель преклоняется перед нею и трепещет, когда она хмурит брови. И так, Аарон, вооружи свое сердце и расположи свои мысли, чтобы возвыситься вместе с твоей царственной любовницей и возвыситься до нея; долго вел ты ее в триумфе пленницей, в цепях любви, прикованной к чарующим глазам Аарона, крепче, чем был прикован Прометей к скале Кавказа. Долой теперь рабские одежды и рабские мысли! Я хочу сейчас блестеть в жемчугах и в золоте и служит этой новоиспеченной императрице. Я сказал служить? Нет, наслаждаться с этой царицей, с этой богиней и этой Семирамидой, с этой нимфой, с этой сиреной, которая очарует Рим Сатурнина и увидит гибель и императора, и империи... Что это за буря?

Входит Деметрий и Хирон, ссорясь.

Деметрий. Хирон, твоей молодости не хватает еще ума, у твоего ума нет еще достаточной проницательности и опытности, чтобы проскользнуть туда, где ко мне относятся благосклонно, и, по всему тому, что я знаю, как кажется, любят меня.

Хирон. Деметрий, ты во всем самонадеян, и тут также, стараясь запугать меня твоим хвастовством. Не разница, конечно, в одном или двух годах может меня сделать менее приятным, а тебя более счастливым. Я способен, также как и ты, служить моей возлюбленной и заслужить её милости. Это тебе докажет мой меч, отстаивая мои права на любовь Лавинии.

Аарон. Палок! Палок! Эти любовники не хотят жить в мире.

Деметрий. Эх, ты, мальчишка! из-за того, что по своей необдуманности, привесили тебе сбоку игрушечную рапиру, ты пришел в такое отчаяние, что вздумал угрожать своим друзьям? Оставь; заткни свою шпажонку в ножны и подожди, пока лучше научишься владеть ею.

Хирон. Но, в ожидании этого, с тем маленьким уменьем, которое у меня есть, я тебе покажу, на что я способен.

Деметрий. Э, да ты видно, мальчишка, стал храбрым? (Обнажают мечи).

Аарон. Это еще что такое, господа? Так близко от дворца вы смеете обнажать мечи и так открыто решаете подобную ссору? Мне отлично известна причина всей этой ссоры и я не желал-бы, даже за миллион золота, чтобы причина ссоры была известна тем, кого она больше всего касается, а еще больше не желала-бы ваша мать быть так опозоренной при римском дворе. Хотя-бы из приличия, припрячьте ваши мечи.

Деметрий. Нет, до тех пор, пока я не погружу мой меч в его грудь и пока не втисну в его глотку его оскорбительных слов, сказанных им, чтобы меня обезчестить.

Хирон. К этому я приготовлен и вполне решился, косноязычный лжец, мечущий гром своим языком и не осмеливающийся сделать движение своим мечем.

Аарон. Довольно, говорят вам! Чорт возьми, клянусь всеми богами, которым поклоняются готы, эта дурацкая ссора всех нас погубит. Разве вы не знаете, как опасно посягать на права принца? Неужели вы думаете, что Лавиния так развратна, а Бассиан так низок, что из-за любви к ней могут затеваться подобные ссоры, без наказания, привлечения к ответственности или не вызывая мести? Молодые люди, будьте осторожнее! Если императрица узнает причину этой вражды,- ей такая музыка очень не понравится.

Хирон. Мне все равно, узнает-ли это она и весь мир; я знаю только, что люблю Лавинию больше всего мира.

Деметрий. Молокосос, поучись в своем выбор быть поскромнее и знай, что Лавиния есть надежда твоего старшего брата.

Аарон. С ума, что-ли вы сошли? Разве вы не знаете, до какой степени римляне бешены и щекотливы, и не переносят соперников в любви. Объявляю вам, что этой выходкой вы накликаете себе одну только смерть.

Хирон. Аарон, я рискну и на тысячу смертей, лишь бы только овладеть тою, которую люблю.

Аарон. Овладеть ею? Каким образом?

Деметрий. Что же ты находишь в этом такого страннаго? Она женщина, следовательно, за нею можно ухаживать; она женщина, следовательно, ею можно обладать; она Лавиния, следовательно, должна быть любима. Эх, любезнейший, через мельницу протекает больше воды, чем это известно мельнику, и мы ведь знаем, что от початого хлеба не трудно украсть ломтик. Хотя Бассиан и брат императора, знамя Вулкана носили люди и получше его.

Аарон. Да, и столь же великие, как, может быть, и сам Сатурнин.

Деметрий. Ну, так с какой стати отчаяваться, когда умеешь ухаживать нежными словами, нежными взглядами и со щедростью? Разве тебе не случалось частенько подстрелить серну и унести ее перед самым носом лесного сторожа?

Аарон. Ну, значит, простейшим способом лучше всего пробовать.

Хирон. Ну, да, если подвернется случай.

Деметрий. Аарон, ты угадал.

Аарон. Да вы-то не угадали; в противном случае, вы бы не надоедали нам всем этим шумом. Ну, так послушайте же теперь. Неужели вы так глупы, что из-за такого пустяка станете ссориться? Разве вы будете недовольны, если оба успеете?

Хирон. Нисколько.

Деметрий. Да и я не буду недоволен,- если одним из них буду я.

Аарон. Ну, так, прошу вас, будьте друзьями и соединитесь ради именно того, из-за чего ссоритесь. То чего вы добиваетесь, должно быть достигнуто ловкостью и хитростью; подумайте хорошенько: то, чего нельзя сделать так, как бы вам хотелось, должно быть достигнуто, по необходимости, такими средствами, какие у вас есть под руками. Воспользуйтесь моим советом: и Лукреция не была так целомудренна, как эта Лавиния, возлюбленная Бассиана; значит, в этом деле нужен более краткий путь, чем медленное вздыхание. И этот путь я нашел. Принцы, приготовляется торжественная охота; там будет множество римских дам. Удобных широких мест в лесу много, встречаются никем не посещаемые уголки, прекрасно приспособленные природой для насилий и разных других мерзостей. Заманите туда эту нежную овечку и добейтесь своего силой, если ничего не поделаете словами. В этом только и есть для вас спасение. Ну, пойдемте, пойдемте: мы обо всем этом расскажем нашей императрице, которой непогрешимый гений склоняется к мести и насилию; она приведет вас к тому, чего мы добиваемся; она наделит нашу ловкость своим советом, который не допустит вас до того, чтобы вы ссорились, но тем не менее доведет вас до осуществления ваших желаний. Двор императора - точно жилище славы; его дворец полон языков, глаз, ушей. Леса - безжалостны, ужасны, глухи и безчувственны. Там, храбрые дети, кричите, бейте и пользуйтесь вашими преимуществами; там удовлетворяйте вашу страсть, скрытые от глаз неба и насытьтесь прелестями Лавинии.

Хирос. Однако, твой совет, парень, не из трусливых.

Деметрий. "Sit fas aut nefas" до тех пор, пока не найду источника, у которого я бы мог утолить эту жажду, или чары, чтобы укротить эти страсти, per Styga, per manes vehor.

СЦЕНА II.

Лес.

Рога и лай собак.

Входят: Тит Андроник с охотниками, Марк, Луций Квинт и Марций

Тит. Охота начата, утро светло и лазурно, поля благо?хают, деревья зеленеют. Спустим здесь со свор собак, пусть оне лают, чтобы разбудить императора и его любезную супругу и поднять принца. Грянем охотничью песню так, чтобы весь двор огласился эхом. Сыны, ваша обязанность, как и наша, будет внимательно охранять императора. В эту ночь мне как-то не спалось, но рождающийся день вдохнул в меня новую свежесть. (Рога трубят).

Входят: Сатурнин, Тамора, Бассиан, Лавиния, Хирон, Деметрий и свита.

Тит. Много добрых утр вашему величеству; столько-же и столь-же добрых утр и вам, государыня. Я обещал вам охотничий привет.

Сатурнин. И вы весело приветствовали, патриции,- может быть, несколько рано для новобрачных.

Бассиан. Что ты скажешь на это, Лавиния?

Лавиния. Скажу, что не слишком рано; я в течение уже целых двух часов не спала.

Сатурнин. Ну, так подавайте лошадей и колесницы и за дело. Государыня, ты сейчас увидишь нашу римскую охоту.

Марк. Мои собаки, государь, поднимут и самую горделивую пантеру и вкарабкаются на самую высокую гору.

Тит. А моя лошадь погонится за зверем по всем направлениям и полетит по полям, точно ласточка,

Деметрий. Хирон, что касается вас, то мы не охотимся с лошадьми и со сворой, но надеемся поймать в ловушку прелестнейшую серну (Уходят).

СЦЕНА III.

Пустынная часть леса.

Входит Аарон с мешком золота.

Аарон. Человек с умом, пожалуй, подумал бы, что я совсем без ума, зарывая такое множество золота под деревом, чтобы никогда им не пользоваться. Так пусть же тот, который бы имел обо мне такое жалкое мнение, знает, что это золото поможет хитрости, которая, подведенная ловко, должна породить истинно-превосходную мерзость. А потому, милое золото, покойся здесь на беспокойство того, кто возьмет эту милостыню, упавшую из шкатулки императрицы.

(Зарывает в землю золото под деревом).

Входит Тамора.

Тамора. Мой милый Аарон, отчего имеешь ты такой мрачный вид, когда все так радостно ликует? В каждом кусте распевают птицы; свернувшись на солнце, дремлет змея; зеленые листья дрожат от дуновения прохладного ветра и бросают на землю пятнистую тень. Сядем, Аарон, под этой отрадной сенью и, в то время, как болтливое эхо издевается над собаками, визгливо откликаясь на благозвучные речи, точно слышится сразу двойная охота, сядем и послушаем шумные перекликания, и после такой-же схватки, которою насладились, как думают, странствующий принц и Дидона, после того, как, будучи застигнут внезапной счастливой грозой, скрылись в таинственной пещере, так и мы можем, в объятиях друг друга, после нашего приятного препровождения времени, забыться золотым сном, пока собаки, рога и прелестные, сладкозвучные птицы будут для нас тем, чем бывает песня для кормилицы, которая убаюкивает своего ребенка, чтобы усыпить его.

Аарон. Царица, если твоими желаниями управляет Венера, над моими господствует Сатурн. Что означает мой зловещий и неподвижный взор, мое безмолвие и моя мрачная задумчивость? Почему, мои кудри, льняное руно, похожи на змей, развертывающихся, чтобы совершить какую-нибудь роковую казнь? Нет, царица, все это - не любовные признаки. Месть кипит в моем сердце, смерть - в моей руке, кровь и вражда служат в моей голове. Слушай, Тамора, императрица души моей, никогда не стремившейся к другому небу, кроме твоего общества,- сегодня,- роковой день для Бассиана; сегодня его Филомела должна лишиться языка; твои сыновья должны ограбить её целомудрие и омыть свои руки в крови Бассиана. Видишь-ли ты это письмо? Возьми его, прошу тебя, и отдай царю этот коварно-роковой свиток. Но не спрашивай меня более; за нами следят. Сюда направляется часть столь желаемой нашей добычи, не предчувствующей уничтожения своей жизни.

Тамора. О, мой дорогой Мавр, более дорогой для меня, чем самая жизнь.

Аарон. Ни слова более, великая императрица, Бассиан идет сюда. Затей с ним ссору, и я пойду за твоими сыновьями, чтобы поддержать тебя в этой ссоре, какова-бы она ни была (Уходит).

Входит Бассиан и Лавиния.

Бассиан. Кого находим мы здесь? Царственную императрицу Рима, отделенную от своей блестящей свиты? Или, может быть, это Диана, которая, одевшись подобно ей, покинула свои священные рощи, чтобы посмотреть на охоту в этом лесу?

Тамора. Дерзкий шпион наших личных действий! Еслибы у меня была такая-же власть, как, говорят, была у Дианы, на твоих висках теперь-же выросли бы рога, как на висках Актеона, и собаки накинулись-бы на твои только что преобразившиеся члены, надоедливый невежда.

Лавиния. С твоего позволения, прекрасная императрица, говорят, что у тебя большой дар наделять других рогами, и, конечно, ты и твой Мавр уединились сюда с целью сделать опыт. Да сохранит Юпитер сегодня твоего мужа от его собак! Было-бы очень жаль, еслибы оне приняли его за оленя!

Бассиан. Поверь, царица, твой черный Кимериянец придаст и твоей чести цвет своего тела, грязный, противный, ненавистный. Почему удалилась ты от твоей свиты? почему слезла ты с своего снежно-белаго коня, и блуждаешь в этой темной шири с этим варварским Мавром, если не привела тебя сюда твоя гнусная похоть?

Лавиния. И за то, что мы помешали в ваших забавах мой-же благородный муж должен подвергаться брани от тебя за свою дерзость! Прошу тебя, уйдем и оставим ее наслаждаться её любовью, черной, как ворон. Эта долина очень удобна для такой цели.

Бассиан. Царь, мой брат, будет извещен об этом.

Лавиния. Все эти проделки давно уже известны. Добрый царь! Быть столь жестоко обманутым!

Тамора. Как имею я терпение переносить это?

Входят Деметрий и Хирон.

Деметрий. Как? почему наша дорогая повелительница и мать, почему, ваше величество, ты так бледна и расстроена?

Тамора. А как вы думаете, разве я не имею причины быть бледной? Эти двое затащили меня сюда, в это место, в эту дикую и пустынную долину, которую вы видите; деревья здесь, хотя теперь и лето, заглохли и высохли, поросли мохом и вредной омелой; никогда здесь не светит солнце, ничего здесь не живет, кроме зловещей совы и черного ворона. И показав мне этот отвратительный ров они сказали мне, что здесь в самый мрачный час ночи тысячи демонов, тысячи шипящих змей, десять тысяч раздутых жаб и столько-же ежей должны поднять такой страшный крик, что всякое смертное существо, которое их услышит, обезумеет и сеичас-же умрет. Как только они окончили этот адский рассказ, они прибавили, что привяжут меня здесь, ко пню зловещего тисса и оставят меня умирать этой ужасной смертью. И тогда они назвали меня подлой прелюбодейкой, распутной готкой, и всеми, самыми позорными именами, когда-либо слышанными человеческим ухом в этом роде; и еслиб вы не пришли сюда по самой счастливой случайности, они-бы исполнили свою угрозу. Отомстите-же за меня, если вы дорожите жизнию вашей матери, или не называйтесь больше моими детьми.

Деметрий. Вот доказательство, что я твой сын (Закалывает Бассиана).

Хирон (Подобным-же образом пронзая Бассиана). A вот и мое доказательство, чтобы показать мою силу.

Лавиния. Ну, что-же, приступай и ты, Семирамида, или вернее, варварская Тамора,- ибо только твое имя и соответствует твоей природе!

Тамора. Дай мне твой кинжал. Вы увидите, мальчики, как рука вашей матери выместит обиду вашей матери.

Деметрий. Постой, царица. Здесь она больше принадлежит нам. Сначала, следует вымолотить зерно, а потом уже сожигать солому. Эта милочка хвастает своим цедомудрием, своей супружеской верностию, своей преданностию и всеми этими размалеванными претензиями издевается над вашим величеством. Неужели-же должна она сойти в могилу со всем этим?

Хирон. Если она так сойдет в могилу, то я готов быть евнухом. Засунем мужа в какую-нибудь сырую яму и сделаем его мертвое туловище изголовьем нашему любострастию.

Тамора. Но когда вы вкусите этого желанного меда, не позволяйте этой пчеле жить, чтобы кусать нас.

Хирон. Ручаюсь тебе, царица; мы себя обезопасим. Ну, пойдем, красавица, теперь мы насладимся силой этим целомудрием, которым ты так дорожишь.

Лавиния. О, Тамора! Ведь носишь-же ты женское лицо!

Тамора. Я не хочу ее слышать; уведите ее!

Лавиния. Прекрасные принцы! Умолите ее выслушать меня. Я скажу одно только слово.

Деметрий. Послушай ее, царица, порадуйся её слезам, но пусть будет твое сердце так-же твердо к ним, как кремень каплям дождя.

Лавиния. С каких пор тигрята читают наставления своей матери?О, не учи ее жестокости, ведь она сама научила ей тебя. Молоко, которое ты сосал у нее, превратилось в мрамор; свою жестокость ты взял из её сосков; но не все однако, матери родят подобных себе сыновей (Хирону). Упроси ее обнаружить сострадание женщины.

Хирон. Как! ты хочешь, чтоб я доказал самому себе что я незаконнорожденный?

Лавиния. Да, это правда! Ворон никогда не высиживает жаворонка. И однако я слыхала,- о, если бы это подтвердилось теперь - что лев, когда разчувствуется, позволяет обрезать себе свои царственные когти. Говорят, что вороны выкармливают брошенных птенцов в то время, как их собственные дети голодают в своих гнездах. О, будь-же для меня, хотя бы твое сердце и говорило нет, если не так добра, то немножко сострадательна.

Тамора. Я не знаю, что это означает, уведите ее.

Лавиния. О, позволь мне объявить тебе это! Ради моего отца, который даровал тебе жизнь, когда имел власть умертвить тебя, не будь так закоснела. Открой свои оглохшие уши!

Тамора. Если бы ты лично и не оскорбила меня, так именно ради его я была бы беспощадна. Вспомните, мальчики, сколько слез я напрасно пролила, чтобы спасти вашего брата от жертвоприношения, но свирепый Андроник не захотел уступить. Уведите-же ее и сделайте с ней что хотите. Чем более вы будете жестоки с ней, тем более я буду любить вас.

Лавиния. Позволь назвать себя доброй царицей и убей меня своими собственными руками на этом месте; потому что не жизни выпрашиваю я так долго. Я - бедная убитая с тех пор, как умер Бассиан.

Тамора. Чего же ты выпрашиваешь? Оставь меня, безумная женщина!

Лавиния. Я выпрашиваю немедленной смерти и еще чего-то, что моя женственность не позволяет сказать моему языку. О, спаси меня от их сладострастия, более ужасного, чем сама смерть и брось меня в какую нибудь ужасную яму, где бы никакой человеческий глаз не нашел моего тела. Сделай это и будь сострадательной убийцей.

Тамора. И ты хочешь, чтобы я лишила моих возлюбленных сыновей их награды? Нет, пусть они насладятся тобой.

Деметрий. Ну, вперед! ты и так слишком долго задержала нас!

Лавиния. Ни сострадания, ни женственности! О, зверское существо, позор и враг всего нашего пола! Пусть проклятие падет...

Хирон. Я зажму тебе рот (увлекая ее). А ты тащи мужа. Вот яма, где Аарон советовал нам зарыть его (уходят с Лавинией).

Тамора. До свидания, сыновья; смотрите, обезопасьте себя хорошенько от нея.- Пусть не знает мое сердце истинной робости до тех пор, как все Андроники не будут уничтожены! Оставлю моих разъяренных сыновей лишать невинности эту дрянь, а сама пойду искать моего милаго мавра (Уходит).

СЦЕНА IV.

Там же.

Входят: Аарон, Квинт и Марций.

Аарон. Сюда, господа; ступайте осторожно. Я прямо приведу вас к ужасной яме, где я подметил крепко заснувшую пантеру.

Квинт. Мои глаза слипаются. Что это значит?

Марций. Да и мои также: если бы не совестно было, я бы оставил охоту, чтоб немного заснуть.

Марций падает в яму.

Квинт. Как? Ты упал? Какая это коварная яма, которой отверстие покрыто густым терновником, на листьях которого видны капли только-что пролитой крови, столь же свежия, как утренняя роса, упавшая на цветы! Это место кажется мне зловещим. Говори, брат: ушибся ты при падении?

Марций. О, брат, я ранен таким ужасным предметом, зрелище которого никогда еще не сокрушало сердце.

Аарон (всторопу). А теперь, приведу сюда царя; он найдет их здесь и сделает вероятное предположение, что они-то и убили его брата. (Уходит).

Марций. Почему ты не ободряешь меня и не помогаешь мне выйти из этой проклятой, оскверненной кровью ямы?

Квинт. Мною овладел какой-то странный ужас; холодный пот выступает на моих дрожащих членах; мое сердце чует больше, чем мой глаз может видеть.

Марций. А в доказательство того, что у тебя истинно-догадливое сердце, ты и Аарон загляните в эту яму и посмотрите на страшное зрелище крови и смерти.

Квинт. Аарон ушел, а мое сострадательное сердце не позволяет моим глазам смотреть на то, одно предчувствие чего приводит меня в трепет. О, скажи мне, что это такое; я никогда еще не быль таким ребенком, чтобы бояться того, чего я не знаю.

Марйий. Принц Бассиан лежит там, обезображенный как зарезанная овца, в этой мрачной ужасной яме, наполненной кровыо.

Квинт. Но если она такая мрачная, то как ты мог узнать, что это он?

Марций. Его окровавленный палец украшен драгоцепным перстнем, который освещает всю эту яму; точно факел в погребальном склепе, освещающий бледные ланиты мертвого, и показывающий изрытую внутренность этой ямы. Так, луна бросала бледный свет на Пирама, когда ночью он лежал, облитый девственной кровью. О, брат, помоги мне твоей ослабевшей рукой,- если ужас также ослабил тебя, как и меня, помоги мне выбраться из этого ужасного, прожорливого вместилища, столь же отвратительного, как туманная пасть Коцита.

Квинт. Протяни мне руку, чтоб я мог помочь тебе выйти; если у меня не хватит силы оказать тебе эту услугу, то я и сам, пожалуй, попаду в жадную внутренность этой глубокой пропасти, могилы бедного Бассиана... У меня не хватает силы вытянуть тебя до верху.

Марций. И у меня не хватает силы подняться без твоей помощи.

Квинт. Дай еще раз твою руку; на этот раз я ее не выпущу, пока или ты не выберешься оттуда, или же я не свалюсь... Если ты не можешь приблизиться ко мне, то я приближусь к тебе.

Падает в яму. Входят: Аарон и Сатурнин.

Сатурнин. Вперед за мной... Я хочу видеть, какая это яма, и кто упал туда... Говори, кто ты, который вскочил в эту зияющую впадину земли?

Марций. Несчастный сын старого Андроника, приведенный сюда в злополучный час, чтоб найти тут твоего брата Бассиана мертвым.

Сатурнин. Моего брата мертвым? Ты, верно, шутишь. Он и его жена находятся в охотничьей избушке в северной части этого прекрасного леса. Нет еще и часа, как я его там оставил.

Марций. Мы не знаем, где ты оставил его живым, но увы! Здесь мы его нашли мертвым.

Входят: Тамора, Тит Андроник и Луций.

Тамора. Где мой супруг и царь?

Сатурнин. Здесь, Тамора, опечаленный убийственным горем.

Тамора. Где твой брат Бассиан?

Сатурнин. Ты коснулась самого дна моей раны; бедный Бассиан лежит здесь убитый.

Тамора. Значит я слишком поздно приношу тебе этот роковой свиток,- план этой несчастной трагедии, и очень удивляюсь, каким образом человеческое лицо может скрывать под добродушнейшей улыбкой такую убийственную жестокость.

Сатурнин. (Читает). "Если нам не удастся по просту встретить его, любезный охотник,- мы намекаем тебе на Бассиана,- то постарайся вырыть яму для него: ты знаешь что мы хотим сказать. Награду за это ищи под крапивой у корней бузины, которая осеняет отверстие пещеры, где ты решил похоронить Бассиана".- О, Тамора! Слыхал-ли кто-либо что нибудь подобное! Вот яма, а вот и бузина. Поищите, друзья, не найдется-ли здесь и охотника, который должен был убить Бассиана?

Аарон. Мой милостивый повелитель, вот мешок с золотом.

Сатурнин. (Титу). Двое из твоих щенков, злые псы кровожадной породы, отняли здесь жизнь у моего брата. Друзья, тащите их из ямы прямо в темницу; пускай сидят там, до тех пор, пока мы не придумаем для них какой нибудь небывалой казни.

Тамора. Как! Они в этой яме? О, чудо! Как легко убийство открывается!

Тит. Великий император, на моих слабых коленах молю тебя, со слезами, не легко текущими, если это ужасное преступление моих проклятых сынов,- проклятых, если будет доказано, что они совершили это преступление...

Сатурнин. Если будет доказано! Ты видишь, что это очевидно... Кто нашел этот свиток? Ты, Тамора?

Тамора. Его поднял сам Андроник.

Тит. Действительно, государь, я поднял. И однако, позволь, чтобы я был за них порукой, ибо, чтимой мною могилой моего отца, я клянусь, что по твоему требованию они будут готовы ответить головой за то, в чем их подозревают.

Сатурнин. Ты не будешь им порукой; а теперь, следуй за мной. Пускай одни позаботятся о трупе убитого, а другие - об убийцах; не давайте им вымолвить ни одного слова: их преступление очевидно; клянусь душой, если бы можно было найти конец более ужасный, чем смерть,- этот конец был бы дан им.

Тамора. Андроник, я буду просить царя; не бойся за твоих сыновей, с ними ничего дурного не случится.

Тит. Пойдем, Луций, пойдем; не останавливайся разговаривать с ними (Уходят в разные стороны).

СЦЕНА V.

Там же.

Входят: Деметрий и Хирон с Лавинией изнасилованной, с отрубленными кистями рук и отрезанным языком.

Деметрий. Ну вот, теперь отправляйся рассказывать, если твой язык может еще говорить, кто отрезал у тебя язык и кто обезчестил тебя.

Хирон. Пиши все, что у тебя на уме, объясни таким образом свою мысль и, если твои култышки позволят тебе, сделайся писакой.

Деметрий. Посмотри, как знаками и гримасами она еще может грозить.

Хирон. Ступай домой, возьми благовонной воды и вымой руки.

Деметрий. У ней нет уже ни языка, чтобы спросить благовонной воды, ни рук, которые можно было-бы вымыть. А потому, оставим ее наслаждаться безмолвными прогулками.

Хирон. Еслибы со мной случилось что-нибудь подобное, я бы повесился.

Деметрий. Конечно, еслибы только у тебя были руки, чтобы приготовить петлю (Деметрий и Хирон уходят).

Входит Марк.

Марк. Кто тут? Неужели моя племянница, которая так поспешно убегает от меня? Племянница, одно слово... Где твой муж? Если я сплю, то отдал-бы все, что имею, лишь бы проснуться! Если я бодрствую, то пусть какая-нибудь планета сразит меня на земле, так, чтобы я заснул вечным сном!.. Говори, дорогая племянница, какая безбожно жестокие руки изуродовали тебя и изрубили и лишив твое тело его двух ветвей, этих прекраснейших украшений, в окружающей тени которых цари желали опочить и не могли, однако, добиться столь великого счастия, как половины только твоей любви! Отчего не отвечаешь ты мне? Увы! Алая струя теплой крови, подобно источнику. вспененному ветром, то появляется, то исчезает между твоих розовых губ, приходит и уходит вместе с твоим прелестным дыханием. Но, наверно, тебя изнасиловал какой-нибудь Терей и,чтобы ты не показала на него, отрезал тебе язык. Ты отворачиваешь от стыла лицо свое и не смотря на всю потерю крови, текущей из тебя этими тремя отверстиями, твои щеки красны, как лик Титана, краснеющего, когда на него налетают облака. Должен-ли я отвечать за тебя? Должен-ли я сказать: да это так? О, как хотел бы я знать твою мысль и знать зверя чтобы я мог уничтожить его и тем облегчить твои страдания. Скрытое горе, как закрытая печь, сжигает и превращает в пепел сердце, в котором оно кроется. Прекрасная Филомела лишилась только языка и утомительным узором вышивала свою мысль. Но ты, дорогая племянница, у тебя отнято это средство. Ты встретилась с более хитрым Тереем, и он отрубил эти прекрасные пальцы которые вышивали бы лучше, чем пальцы Филомелы. О еслиб это чудовище видело, как эти лилейные руки дрожали, точно листья тополя, на лютне, заставляя её шелковые струны целовать их с восторгом, оно бы не тронуло их, даже ценою жизни. Или еслибы оно услыхало божественную гармонию, которую порождал этот прекрасный язык, оно бы уронило свой нож и заснуло бы как Цербер у ног фракийского поэта. Ну, пойдем, ослепим твоего отца, ибо такое зрелище должно ослепить отца. В какой-нибудь час буря затопляет благоухающие луга, что-же сделают целые месяцы слез из глаз твоего отца. Не беги от меня; мы будем плакать с тобой. О, еслибы наши слезы могли облегчить твои страдания (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Рим. Улица.

Входят: Сенаторы, Трибуны и Судьи с Марцием и Квинтом, связанными, их ведут к месту казни; Тит, умоляя, идет вперед.

Тит. Послушайте меня, мудрые отцы! Подождите, благородные трибуны! Из сострадания к моей старости того, кого юность прошла в опасных войнах, в то время как вы в безопасности отдыхали; во имя всей крови, пролитой мною за великую борьбу Рима, во имя всех морозных ночей, во время которых я бодрствовал, во имя этих горьких слез, наполняющих теперь на щеках моих старческие морщины, будьте милосердны к моим осужденным сыновьям, души которых не так испорчены, как думают. Моих двадцать двух сыновей я не оплакивал, потому что они умерли на славном ложе смерти; но ради этих, трибуны, на прахе (бросаясь на землю) я начертаю печальные рыдания, глубокую скорбь моего сердца. Пусть слезы мои утолят сухую жажду земли; нежная кровь сыновей моих пристыдит и заставит покраснеть ее (Сенаторы, Трибуны и другие уходят с осужденными). О, земля! Я удружу тебе больше этим дождем, истекающим из этих двух старых развалин, чем юный апрель всеми своими потоками; я буду орошать тебя и в летнюю засуху; зимой буду сгонять снег моими горячими слезами и на твоем лице удержу вечную весну, если ты откажешься упиться кровью моих сыновей.

Входит Луций с обнаженным мечом.

О, почтенные трибуны! добрые старцы! развяжите моих сыновей, отмените смертный приговор и заставьте меня сказать, меня, который до сих пор никогда еще не плакал, что на этот раз мои слезы были убедительнейшими ораторами.

Луций. О, благородный отец, ты плачешь напрасно: трибун не слышит тебя, здесь нет никого, и ты рассказываешь свое горе камням.

Тит. О, Луций, позволь мне молить за моих сыновей. Мудрые трибуны, еще раз умоляю вас.

Луций. Дорогой отец, ни один трибун не слышит тебя.

Тит. Не все-ли это равно? Еслибы они слышали, они-бы не обратили на меня внимание! А еслибы заметили меня, то не хотели-бы сжалиться надо мной, но молить, хотя-бы и напрасно, я должен. Вот почему я рассказываю мое горе камням; если они не могут ответить на мою печаль, то они все-таки лучше трибунов, потому что не прерывают моего рассказа. Пока я плачу, они собирают мои слезы смиренно у моих ног и точно плачут вместе со мной; и еслибы они только были облечены в важные одеяния, то во всем Риме не было-бы такого трибуна, как они. Камень мягок, как воск, трибуны жестче камней! Камень безмолвен и не оскорбляет, трибуны одним словом приговаривают людей к смерти. Но зачем ты стоишь с обнаженным мечем?

Луций. Я хотел спасти моих братьев от смерти, и судьи за это присудили меня к вечному изгнанию.

Тит. О счастливый человек! Как они были милостивы к тебе! Как, безумный Луций, неужели ты не видишь, что Рим притон тигров! Тигры должны хищничать, а кроме меня и моих, у Рима нет другой добычи; как-же ты поэтому счастлив, что ты изгнан из среды этих хищных зверей! Но кто идет сюда с моим братом Марком?

Входят: Марк и Лавиния.

Марк. Тит, приготовь плакать твои благородные глаза: а если не можешь плакать, то пусть разорвется твое благородное сердце. Я принес для твоей старости сокрушительное горе.

Тит. Оно должно сокрушить меня? Ну, так покажи мне его.

Марк. Вот это была твоя дочь.

Тит. Ну, да, Марк, она и теперь моя дочь.

Луций. О, ужас! Ея вид убивает меня!

Тит. Малодушное дитя! Встань и смотри на нее... Говори, Лавиния, какая проклятая рука лишила тебя рук в глазах твоего отца? Какой безумец подлил воды в море и принес вязанку хвороста к ярко пылающей Трое? Уже до твоего прихода мое горе было на самой высоте, и теперь, подобно Нилу, оно пренебрегает берегами. Дай мне меч, и я отрублю себе руки, ведь они сражались для Рима, и напрасно, и кормя меня, они вскормили это горе; с тщетными мольбами они простирались и служили лишь для бесполезного употребления. Теперь, одну и услугу я требую от них, - чтобы одна из них помогла мне отрубить другую. Хорошо, Лавиния, что у тебя нет рук, - потому-что на службе Риму руки бесполезны.

Луций. Говори, дорогая сестра, кто тебя изувечил?

Марк. О, это дивное орудие её мыслей, - которое обнаруживало их с таким совершенным красноречием, вырвано теперь из той прекрасной клетки, в которой, подобно сладкозвучной птичке, оно напевало свои разнообразные напевы, восхищавшие ухо.

Луций. О, говори за нее! Чье это дело?

Марк. Я ее нашел блуждающей по лесу, ищущей куда-нибудь спрятаться, как лань, неизцелимо пораненная.

Тит. Да, это была моя лань, и тот, кто ее ранил, сделал мне более зла, чем если бы убил меня. Потому что теперь я - точно потерпевший крушение на одинокой скале, окруженный пустыней моря, который видит, как ростет прилив волна за волной, ожидая, что вот какая-нибудь одна завистливая волна поглотит его и унесет в свои соленые недра. Этой дорогой к смерти шли мои несчастные сыновья. Другой сын - осужден на вечное изгнание; вот брать, оплакивающий мои несчастия; но та, которая, причиняет мне величайшее страдание, это моя дорогая Лавиния, которая дороже мне, чем моя собственная душа. Еслибы только в изображении я увидел тебя такою, я бы обезумел; что-же со мной станется теперь, когда вижу тебя в этом состоянии в действительности? У тебя нет рук, чтобы утереть слезы; у тебя нет языка, чтобы сказать мне, кто тебя изувечил. Твой муж умер, и за эту смерть твои братья осуждены и ужь казнены. Смотри, Марк, о, сын Луций; смотри! Когда я упомянул о её братьях, новые слезы появились на её щеках, точно медовая роса на лилии, уже сорванной и почти уже увядшей.

Марк. Может быть она плачет о том, что они убили её мужа, а может быть от того, что она знает, что они не виновны в этом убийстве.

Тит. Если они действительно убили твоего мужа, то радуйся тому, что закон наказал их... Но нет, нет, они не совершили такого ужасного дела; свидетель - печаль их сестры... Дорогая Лавиния, позволь поцеловать твои губы. или покажи мне каким-нибудь знаком, чем могу я облегчить твое горе... хочешь, чтобы твой добрый дядя и твой брат Луций, и ты, и я - мы все сели на берегу ручья, потупив глаза, чтобы видеть, как наши щеки запятнаны, точно луга, влажные от грязного ила, оставленного наводнением? И так долго останемся наклоненным к нему, пока его светлые струи не потеряют своего сладостного вкуса, не превратятся в рассол вследствие горечи наших слез! Или, чтобы мы отрубили наши руки, как у тебя? Или, чтобы мы откусили языки наши нашими зубами и чтобы мы провели остаток наших ненавистных дней в немых телодвижениях? Что хочешь, чтобы мы сделали? Позволь нам, у которых есть языки, придумать какое-нибудь ужаснейшее дело, которое бы привело в изумление грядущия времена.

Луций. Дорогой отец, останови свои слезы, потому что, - посмотри, - твое горе заставляет плакать и рыдать мою несчастную сестру.

Марк. Терпение, милая племянница. Добрый Тит, осуши свои глаза.

Тит. Ах, Марк, Марк! Я ведь знаю, брат, что твой платок не в состоянии выпить ни одной моей слезы, потому что ты, несчастный, наводнил его своими.

Луций. Добрая Лавиния, я оботру твои щеки.

Тит. Послушай, Марк, послушай. Я понимаю её знаки: еслибы у ней был язык, она бы теперь сказала брату то самое, что я только что тебе сказал: что его платок, совсем смокший от его собственных слез, не может осушить её изстрадавшихся щек. О, какое сочувствие горя! Оно так-же далеко от облегчения, как далек ад от рая.

Входит Аарон.

Тит Андроник! император, мой повелитель - посылает тебе сказать такое слово: если ты любишь твоих сыновей, то один из вас, Марк, Луций или ты, старый Тит, все равно, кто нибудь из вас, пусть отрубит себе руку и пошлет ее ему; взамен ея, он пришлет сюда обоих твоих сыновей живыми, и это будет выкупом их преступления.

Тит. О, сострадательный император! О, благородный Аарон! Певал-ли когда-либо ворон так, как воспевает жаворонок восход солнца? От всего сердца я пошлю к императору мою руку. Хочешь, добрый Аарон, помочь мне отрубить ее?

Луций. Стой, отец! Эта живая благородная рука, которая сразила столько врагов, не может быть отослана; моя рука послужит для этого; для моей юности легче, чем для тебя, потеря крови, и таким образом моя кровь спасет жизнь моих братьев.

Марк. Какая из ваших рук не защищала Рима и не потрясала кровавой боевой секирой, начертая гибель на шлемах врагов? Каждая из ваших рук прославилась славными подвигами. Моя же была бесполезной; так пусть же она служит выкупом моих племянников, и я скажу, что сохранил ее для достойной цели.

Аарон. Ну, решайте-же скорее, чья рука должна быть отрублена, а то может случиться, что они умрут раньше, чем придет помилование.

Марк. Будет отрублена моя!

Луций. Клянусь небом, не твоя!

Тит. Друзья мои, не спорьте; такие засохшие травы, как эта, вырываются, и потому будет отрублена моя рука.

Луций. Дорогой отец! Если я должен считаться твоим сыном, позволь мне спасти моих братьев от смерти.

Марк. Памятью нашего отца, нежностью нашей матери позволь мне показать тебе мою братскую любовь.

Тит. Ну, решайте между собой; я, пожалуй, сохраню мою руку.

Луций. Так я иду за топором.

Марк. Но топором я воспользуюсь (Марк и Луций уходят).

Тит. Подойди сюда, Аарон; я их обоих обману; помоги мне твоей рукой, и я тебе отдам мою.

Аарон. Ну, если это называется обманом, то я могу назвать себя честным, и обещаю никогда не надувать людей, пока живу. Но тебя я обману не так, и это ты узнаешь не далее, как через полчаса (Отрубает своим мечет руку Тита).

Входят: Луций и Марк.

Тит. Теперь бросьте ваш спор; это должно было быть так исполнено. Добрый Аарон, отдай его величеству мою руку; скажи ему, что эта рука предохранила его от тысячи несчастий; попроси его похоронить ее: она заслуживала бы чего-нибудь и побольше; так пусть он в этом по крайней мере не откажет ей. Что же касается сыновей моих, то скажи ему, что я считаю их брильянтами, купленными по дешевой цене и вместе с тем и слишком дорого, потому что я ведь свою собственность купил.

Аарон. Ну, Андроник, я ухожу. И замен руки готовься вскоре ты увидишь твоих сыновей (всторону). То есть их головы, хочу я сказать. О, как эта гнусность при одной мысли о ней утучняет меня! Пусть дураки делают добро, и белолицые призывают добродетель, - Аарон хочет иметь душу столь же черную, как и лицо (Уходит).

Тит. О, я поднимаю эту единственную руку к небу и склоняю эту слабую развалину к самой земле. Если существует могущество, которое готово сжалиться над бессильными слезами, - я умоляю его... (К Лавинии). Как? ты хочешь преклонить колена вместе со мной? Ну, преклони их, мои дорогая, потому что небо услышит наши молитвы, или-же своими вздохами мы омрачим весь небосклон и затмим солнце их туманом, как по временам застилают его тучи, когда тающее лоно их заключает его в своих объятиях.

Марк. О, брат! Будь благоразумнее и не устремляйся в глубину отчаяния.

Тит. А разве мое несчастие не глубоко и не бездонно? Пускай же и мое горе будет так-же бездонно, как и она

Марк. Но пусть по крайней мере разум управляет твоим горем.

Тит. Если бы существовал разум для таких несчастий, тогда и я, может быть, мог бы сдержать мое горе в границах. Когда небо плачет, разве земля не наводняется? Когда ветры неистовствуют, разве море не приходит в бешенство? Разве оно не грозит небу своим грозно-вздувшимся лицом? А ты еще хочешь, чтобы в этой бессмыслице был какой-нибудь разум!... Я - море; слышишь, как дуют её вздохи? Она - плачущее небо, а я - земля. И мое море должно-же быть взволновано её вздохами; должна-же земля наводниться и исчезнуть в потопе её беспрерывных слез... Потому, видишь-ли, что мои внутренности не в состоянии поглотить все её страдания, и я должен изрыгать их, как пьяница! Оставь же меня, потому что те, которые много теряют, имеют право облегчить сердце горькими речами.

Входит посланец в двумя головами и отрубленной рукой.

Посланец. Достойный Андроник, тебе скверно заплатили за эту добрую руку, которую ты послал императору. Вот головы твоих двух благородных сыновей. Они только забавляются твоим горем; они издеваются над твоей решимостью. При одной мысли о твоих страданиях я страдаю более, чем при воспоминании о смерти моего отца (Уходит).

Марк. Ну, так пусть-же теперь жгучая Этна остынет в Сицилии, а мое сердце пусть превратится в вечно-пылающий ад! Такие несчастия больше всего того, что можно вынести. Плакать с теми, которые плачут, - это хоть немного облегчает, но вышучиваемое горе - двойная смерть.

Луций. О, неужели-же это зрелище может так глубоко ранить, а ненавистная жизнь все еще не исчезла? Неужели смерть позволяет жизни сохранить свое имя, когда у жизни не осталось никакого другаго блага, кроме дыхания (Лавиния целует Тита).

Mapк. Увы! Этот поцелуй ему так-же мало отраден, как ледяная вода окоченелой змее.

Тит. Когда-же окончится этот ужасный сон?

Марк. Ну, теперь прощай, всякое самообольщение! умри, Андроник. Ты не спишь? Ну, так смотри, - вот головы твоих сыновей, вот - отрубленная твоя воинственная рука, вот твоя изувеченная дочь, вот твой изгнанный сын, которого это зрелище сделало бледным и бескровным, а вот и я, твой брат, подобно каменному изваянию, холодный и оцепенелый. О, теперь я уже не хочу умерять мое горе, - рви свои серебряные волосы, изгрызи твою другую руку твоими собственными зубами, и пусть это ужасное зрелище навсегда закроет наши несчастные очи. Теперь как раз время грозы, почему же ты притих?

Тит. Ха, ха, ха!

Марк. Зачем ты смеешься? Теперь не время смеяться.

Тит. Это, видишь-ли, оттого, что у меня не осталось уже ни одной слезы, чтобы плакать. И потом горе - враг, который хочет захватить мои глаза и ослепить их данью слез. А тогда, как найду я дорогу в пещеру мести? Потому что эти две головы точно говорят мне и дают мне понят, что я не буду причислен к блаженству, пока эти ужасы не будут возвращены в глотку тех, которые их совершили. А теперь посмотрим, что-же мне остается делать... Вы, несчастные, стойте вокруг меня так, чтобы я мог обратиться к каждому из вас и поклясться моей душой, что отомщу за ваши несчастия... Я поклялся.. Ну, брат, бери одну голову, а этой рукой я понесу другую. Лавиния, у тебя тоже будет дело: неси в зубах, дорогая дочь, мою отрубленную руку. А ты, парень, удались из глаз моих, ты изгнан и не должен оставаться здесь. Отправляйся к готам и собери там войско. И, если ты меня любишь, в чем я не сомневаюсь, обнимемся и расстанемся, потому что у нас много дела (Марк, Тит и Лавиния уходят).

Луций. Прощай, Андроник, мой благородный отец, самый несчастный человек, когда-либо живший в Риме! Прощай, гордый Рим, подожди возвращения Луция; здесь он оставляет заложников, которые ему более дороги, чем сама жизнь. Прощай, Лавиния, моя благородная сестра! О, почему ты теперь не такая, какою была прежде! Но теперь и Луций, и Лавиния живут только в забвении и в ужасных несчастиях! Если Луций будет жив, он отомстит за все ваши страдания и заставит гордого Сатурнина и его императрицу просить милостыню у ворот Рима, как некогда Тарквиний и его царица. А теперь я отправляюсь к готам и соберу там войско, чтоб покорить Рим и Сатурнина (Уходит).

СЦЕНА II.

Комната в доме Тита, с накрытым для обеда столом.

Входят: Тит, Марк, Лавиния и юный Луций, сын Луция.

Тит. Ну, так, так! Теперь сядем и будем стараться есть не более, чем нужно для сохранения силы, которая нам необходима, чтоб отомстить за все наши горькие несчастия. Марк, развяжи этот узел, затянутый отчаянием; твоя племянница и я, бедные создания, мы лишены уже рук и не можем облегчить наше удесятеренное страдание, слагая руки. У меня осталась только эта бедная правая рука, чтобы мучить мою грудь, а когда мое обезумевшее от горя сердце бьется в этой глубокой клетке моего тела, то я усмиряю его так... (к Лавинии). А ты, карта несчастий, рассказывающая свое горе только знаками, когда твое бедное сердце бешено бьется, ты не можешь его усмирить, ударяя его так, чтобы оно успокоилось. Рань его, дочь, своим вздохом, убей его своим стоном, или возьми маленький нож в зубы и сделай дырку как раз против сердца, - так, чтоб все слезы, проливаемые твоими бедными глазами, стекали в эту щель и, заполняя, утопили в своей соленой влаге жалующагося безумца.

Марк. Стыдись, брат! Не учи ее заносить жестокие руки на её нежную жизнь.

Тит. Это еще что такое? Неужели же печаль свела тебя с ума? Никто, Марк, кроме меня, не должен быть сумашедшим. Какие жестокие руки может она заносить на свою жизнь? О, зачем произносишь ты слово: руки! Это тоже самое, что заставлять Энеё дважды рассказывать как сгорела Троя и как он сам сделался несчастным! О, не возвращайся к этому предмету, не говори о руках, чтоб не напоминать нам, что у нас их нет... Какой бред появляется в моих речах... Как будто мы забудем, что у нас нет рук, если Марк не станет произносить этого слова: руки! Ну, давай есть! Ну, милая дочка, покушай вот этого... Нет ничего попить... Послушай, Марк, что она говорить, - я ведь могу объяснить тебе все её мучительные знаки: она говорит, что она не пьет другаго напитка, кроме слез, приправленных печалью и забродивших на её щеках. Молчаливая страдалица, я изучу твои мысли, я так же стану искусен в понимании твоих молчаливых знаков, как искусны нищенствующие монахи в своих святых молитвах. Ты не испустишь ни одного вздоха, ты не поднимешь твоих култышек к небу, ты не мигнешь глазом, не кивнешь головой, не преклонишь колен, не сделаешь знака, чтоб я не вывернул из этого целой азбуки и чтобы этим неустанным упражнением я не узнал твоих мыслей.

Мальчик. Добрый дедушка, брось все эти горькие жалобы, развесели мою тетушку какой нибудь забавной сказкой.

Марций. Увы, милый мальчик, растроганный горем он плачет, видя горе своего деда.

Тит. Успокойся, нежный отпрыск; ты создан из слез, и слезы быстро размоют всю твою жизнь (Марк ударяет ножом не блюду).

Тит. Что это ты, Марк, ударил своим ножом?

Марк. Некоторое существо, мой повелитель, которое я бил, - муху.

Тит. Позор тебе, убийца! Ты убиваешь мое сердце! Мои глаза пресытились уже зрелищем тирании.. Убийство, совершенное над невинным, неприлично брату Тита. Уйди! Я вижу, что ты не из моего общества.

Марс. Увы! мой повелитель, ведь я только муху убил.

Тит. Но если у этой мухи был отец и мать? Как повесили бы они свои нежные, золотистые крылышки и как жалобно стали бы они в воздухе жужжать! Бедная, ни в чем неповинная муха, прилетевшая сюда повеселить нас своим веселым, прекрасным жужжанием, а ты убил ее!

Марк. Прости мне, брат; это была скверная, черная муха, похожая на Мавра императрицы. Поэтому-то я и убил ее.

Тит. О, о, о! Ну, в таком случае прости меня за то, что я упрекал тебя, потому что ты доброе дело сделал. Дай мне твой нож. И я потешусь над нею, воображая себе, что это Мавр, явившийся сюда нарочно, чтобы отравить меня. Вот тебе, вот тебе! А вот и Таморе! А, мерзавец!.. Однако, не так еще мы низко пали, чтобы не могли между собой убить муху, которая похожа на Мавра, черного как уголь!

Марк. Увы! Бедняк! Горе так подействовало на него, что он призрачные тени принимает за действительность.

Тит. Ну, убирайте со стола; Лавиния, ступай со мной, я в моей комнате почитаю с тобой печальные истории, бывшие в старые времена. Иди, мальчик, или со мной; твое зрение молодо, и ты станешь читать, когда мое зрение станет мутиться (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Перед домом Тита.

Входят: Тит и Марк, потом Юный Луций, за которым бежит Лавиния; мальчик убегает от неё с книгами в руках, которые под конец падают на землю.

Юный Луций. Помоги, дедушка, помоги! Моя тетушка Лавиния бегает за мною, не знаю зачем. Добрый дядя Марк, посмотри, как она торопится? Увы! Милая тетушка, я не знаю, чего ты хочешь.

Марк. Стой подле меня, Луций; не бойся твоей тетки.

Тит. Она любит тебя, мальчик, и не сделает тебе зла.

Юный Луций. О, да, когда мой отец был в Риме, она меня любила.

Марк. Что хочет сказать моя племянница этими знаками?

Тит. Не бойся ее, Луций; она хочет что-то сказать. Посмотри, Луций, посмотри, как она заигрывает с тобой; она хочет, чтобы ты пошел с нею куда-то. Да, мальчик, никогда Корнелия с таким старанием не читала своим сыновьям, как она читает тебе прекрасную поэзию и "Оратора" Тулия. Неужели ты не можешь догадаться, отчего она так пристает к тебе?

Юный Луций. Ничего я этого не знаю и не могу догадаться; это должно быть припадок сумашествия. Ведь дедушка часто говорил, что слишком большие несчастия приводят людей к сумашествию, и я читал, что Гекуба Троянская с ума сошла от горя; это-то и испугало меня, хотя я и знаю, дедушка, что моя тетя любит меня так, как никогда не любила меня моя мать, и она не испугала бы меня, не помешавшись. Это-то и заставило меня бросить книги и сбежать, может быть и без всякой причины. Прости меня, милая тетя. Да, сударыня, если мой дядя Марк пойдет, то и я охотно пойду с тобой.

Марк. Пойду, Луций (Лавиния торопливо поворачивает книги которые уронил Луций).

Тит. Чего тебе, Лавиния? Марк, что это значит? Она хочет видеть какую-то книгу... Какую, дочка? Открой их, мальчик! Но ты гораздо начитаннее и образованнее; пойди лучше в мою библиотеку, выбери что хочешь и обманывай таким образом горе, пока небо не откроет нам изобретателя этого дела. Какую же книгу?.. Почему она поднимает так остатки рук своих?

Марк. Я думаю, она хочет этим сказать, что не один был изобретатель этого дела... Ну, да, более одного! Иди, может быть, она взывает к небу о мщении?

Тит. Луций, какую книгу она так толкает?

Юный Луций. Дедушка, это Метаморфозы Овидия; эту книгу мне подарила мать.

Марк. Может быть, она из любви к той, которой уже нет, выбрала эту книгу из всех остальных

Тит. Постой! Посмотри, с какой быстротой она поворачивает страницы. Поможем ей! Что она хочет найти? Лавиния, хочешь, я буду читать? Это - трагическая история Филомелы; тут дело идет об измене Терея и его насилии, и насилие, опасаюсь, было поводом, чтобы изувечить тебя.

Марк. Посмотри, брат, посмотри! С каким старанием она рассматривает страницы!

Тит. Лавиния, неужели и ты, милая дочь моя, была также застигнута, изнасилована и обезчещена, как Филомела, силой в темном, зловещем лесу? Смотри! Смотри!.. Да, такое место есть, место, где мы охотились (О, еслибы мы никогда, никогда не охотились там!), - и совершенно такое же, какое описывает поэт, созданное самой природой для убийства и насилия.

Марк. О, зачем-бы природа создавала такие ужасные трущобы, еслибы трагедии не нравились богам?

Тит. Сделай нам знак, милая дочь; тут только друзъя. Кто из римских вельмож осмелился сделать это преступление? Ужь не Сатурнин-ли подкрался, как некогда Тарквиний, который покинул лагерь, чтоб обезчестить ложе Лукреции?

Марк. Присядь, милая племянница; брат, сядь около меня. Вдохновите меня, Апполон, Паллада, Юпитер, Меркурий, чтоб я мог открыть это злодеяние. Брат, смотри сюда... Смотри сюда, Лавиния! (Пишет свое имя на песке своей палкой, которую водит ногами, придерживая ее зубами). Песок тут ровен; води этой палкой, как я, если можешь. Я написал свое имя без помощи рук. Да будет проклят тот, кто заставляет нас прибегать к таким средствам! Пиши, милая племянница, и открой нам наконец то, что хочет Бог, чтоб было открыто для нашей мести. Пусть небо водит твоим пером, чтобы оно ясно изобразило нам твои несчастия и позволило нам узнать злодеев и правду.

Лавиния берет палку в зубы и пишет на песке, водя ею остатками своих рук.

Тит. О, читаешь-ли ты, брат, что она написала? "Stuprum, Chiron, Demetrius".

Марк. Как, как? Развратные сыновья Таморы, - изобретатели этого гнусного, кровавого дела?

Тит. "Magne dominator poli, tarn lentus audis scelera? tam lentus vides?"

Марк. О, успокойся, благородный брат. И однако, я признаю, что то, что тут на земле написано, достаточно, чтобы возмутить самые мирные умы и вооружить яростью даже малаго ребенка... Брат, стань со мною на колена; Лавиния, становись на колена; на колена и ты, милый мальчик, надежда римского Гектора, и клянитесь все вместе со мною, как некогда клялся Юний Брут, вместе с несчастным мужем и отцом этой целомудренной обезчещенной женщины, Лукреции, - клянитесь, что мы отомстим этим коварным готам, что мы увидим их кровь, или умрем все под этим позором.

Тит. В этом, конечно, не было бы ни малейшего сомнения, если бы однако ты знал, как это сделать. Если вы вздумаете хоть сколько-нибудь поранить этих медвежат - берегитесь; медведица сейчас же проснется; а если она пронюхает, что это наше дело, подумайте только, что она тесно связалась со львом; она усыпляет его, резвясь на его спине, а как только заснет он, она делает, что ей угодно. Ты, Марк, неопытный охотник; оставь это дело на мое попечение; пойдем, я добуду медный лист и стальным резцам вырежу на нем её слова, и таким образом они сохранятся. Бешеный северный ветер разметает этот песок, как листы Сивилл, и что тогда станется с твоим уроком? Что ты на это скажешь, мальчик?

Юный Луций. Я говорю, дедушка, что еслибы я был взрослым, то даже спальня их матери была бы не безопасным местом для этих северных рабов римского ярма.

Марк. Так, мальчик, так; не раз и отец твой действовал с таким же самоотвержением для своей неблагодарной родины.

Юный Луций. Ну что-же, дядя, и я буду так действовать, если буду жив...

Тит. Ну, пойдем в мою оружейную, Луций, я тебя приодену, а затем, мальчик, - ты отнесешь от меня сыновьям императрицы подарки, которые я намерен сделать им обоим. Ну, идем, идем. Ты ведь исполнишь поручение?

Юный Луций. Да, с помощью моего кинжала в их груди, дедушка.

Тит. Нет, мальчик, нет. Я тебя научу другому способу... Лавиния, или... А ты, Марк, смотри за моим домом; Луций и я, мы всех прельстим при дворе. Да, прельстим. И мы отлично будем приняты (Тит, Лавиния и Юный Луций уходят).

Марк. О, небо, неужели ты можешь слышать стоны доброго человека, и не растрогаться, не сжалиться над ним? Ступай, Марк, за ним в его бреду; у него на сердце больше ран горя, чем на сгорбленном его щиту, сделанных врагами, и, однако, он не хочет мстить! Так пусть само небо возьмется отомстить за старого Андроника. (Уходит).

СЦЕНА II.

Комната во дворце.

Входят с одной стороны: Аарон, Хирон и Деметрий, с другой - юный Луций и слуга со связкой оружия, окруженного надписью в стихах.

Хирон. Деметрий, вот сын Луция; он пришел к нам с каким-то поручением.

Аарон. Ну, да, с каким-нибудь безумным поручением его безумного дела.

Юный Луций. Принцы, со всей покорностью, на которую я только способен, я приветствую вас по поручению Андроника (всторону) и прошу всех богов Рима погубить вас обоих.

Деметрий. Очень тебе благодарен, любезный Луций, что новаго?

Юный Луций (всторону). Нового только то и есть, что вы оба заклейменные мерзавцы (Вслух). С вашего позволения, мой дед, по прекрасному внушению, посылает вам через меня лучшее оружие своей оружейной в дар вашей почтенной юности, надежде Рима. Так он приказал сказать мне; и так я говорю и передаю вам эти дары, чтобы, когда придет надобность, вы были хорошо вооружены. А затем, оставляю вас обоих... (всторону) Кровожадные негодяи! (Юный Луций уходит со слугой).

Деметрий. Что это? Сверток с надписью? Прочитайте:

Integer vitae, scelevisque purus,

Non eget Mauri jaculis, nec arcu.

Хирон. О, это стих Горация; я хорошо это знаю, давно уже я его читал в грамматике.

Аарон. Ну, да, стих Горация! Ты прав (всторону). Вот это значит быть ослами! Не нравится мне эта шутка! Старик, должно быть, открыл их преступление и посылает им в подарок оружье, обвернутое в стихи, которые ранят их жестоко, а они этого даже и не подозревают! Но если бы наша проницательная императрица была на ногах, ей бы понравилась выдумка Андроника. Но оставим ее пока покоиться в её беспокойном состоянии (В слух) Ну, что, принцы, разве не счастливая звезда привела нас в Рим, нас, чужестранцев, да еще пленников, и так возвеличив нас! С каким удовольствием у ворот дворца я не уступал трибуну, в присутствии его брата.

Деметрий. А я с большим еще удовольствием вижу, как такой великий патриций подло унижается и посылает нам подарки.

Адрон. А разве у нас нет на то причины, принц Деметрий? Разве вы не любезно обошлись с его дочерью?

Дкметрий. Мне бы хотелось, чтобы тысячи других римских дам послужили нашей похоти.

Хирон. Благочестивое желание и полное любви!

Аарон. Только вашей матери и не достает, чтобы сказать: аминь.

Xирон. Если бы прибавить и еще двадцать тысяч, она бы то же сказала.

Деметрий. Пойдем и будем молить богов об облегчении страданий нашей драгоценной матери.

Аарон (всторону). Обращайтесь с мольбами лучше к дьяволам; боги оставили нас (Трубы).

Деметрий. С какой стати раздаются трубы императора?

Хирон. Они, вероятно, возвещают радостное рождение сына императора,

Деметрий. Тише; кто это идет?

Входит Кормилица с черным, закрытым ребенком на руках.

Кормилица. Доброго утра, принцы. Скажите, не видали-ли вы мавра Аарона?

Аарон. Да, более или менее, а может быть и совсем нет. Аарон здесь; что тебе нужно от Аарона?

Кормилица. Ах, любезный Аарон, мы все погибли! помогай скорее, или ты на век погиб!

Аарон. Чего ты трещишь? Что ты такое кутаешь и комкаешь в руках?

Кормилица. О, это, что я хотела-бы скрыть от глаз неба, позор нашей императрицы и срам гордого Рима. Она разрешилась, разрешилась.

Аарон. От чего разрешилась?

Кормилица. Я хочу сказать, что она родила.

Аарон. Ну, и прекрасно, да даруют ей Боги хороший покой! Что они ей послали?

Кормилица. Чорта!

Аарон. Ну, значит она мать чорта: забавный приплод!

Кормилица. Не забавный, а несчастный, ужасный, чорный приплод. Вот мальчик такой-же мерзкий, как лягушка, среди прекрасных детей нашей родины. Императрица посылает его тебе, твой отпечаток, твое живое изображение, и приказывает тебе окрестить его кончиком твоего кинжала.

Аарон. Что ты, что ты, мерзкая потаскуха, разве черный цвет - гадкий цвет? Милый пузан, ты - прекраснейший цветок, это верно.

Деметрий. Бездельник! Что ты наделал?

Аарон. То, что ты разделать не можешь.

Хирон. Ты погубишь нашу мать!

Аарон. Бездельник! Я только усугубил твою мать.

Деметрий. Этим-то, адский пес, ты и погубил ее. Горе ей! Пусть будет проклят её новый выбор, проклятье мерзкому отродью этого черного демона.

Хирон. Он не должен жить.

Аарон. Он не должен умереть.

Кормилица. Аарон, он должен умереть; сама мать этого хочет.

Аарон. А, так он должен умереть, кормилица? Ну так пусть никто, кроме меня, не исполняет этого приговора над моей кровью и плотью.

Деметрий. С удовольствием посадил-бы я этого головастика на кончик моего меча. Кормилица, дай мне его, мой меч скоро с ним покончит.

Аарон (Берет ребенка у кормилицы). Еще скорее этот меч выпустит тебе кишки. Стойте, подлые бездельники! Вы хотите убить своего брата? Клянусь яркими светильниками неба, так прекрасно блестевшими, когда этот ребенок был зачат, - умрет тот от заостренного кончика моего меча, тот, кто дотронется до этого ребенка, до моего перворожденного сына, моего наследника. Объявляю вам, молокососы, ни Энцелад со всей грозной ватагой детей Тифона, не великий Алкид, ни бог войны, не вырвут эту добычу из рук его отца. Успокойтесь, успокойтесь, юные кровожадники, мальчишки с бездушными сердцами, выбеленные стены, расписанные вывески кабаков, самый черный цвет лучше всякого другаго цвета, по тому самому, что он отказывается принять всякий другой цвет, ибо вся вода океана не обелит черных лап лебедя, хотя он их ежечасно омывает в его волнах. Скажи от меня императрице, что я настолько взрослый, что могу уберечь свое добро; пусть она оправдывает это, как может,

Деметрий. Ты, значит, хочешь выдать твою благородную повелительницу?

Аарон. Моя повелительница есть моя повелительница. Этот ребенок - это я сам, энергия и портрет моей молодости; этого ребенка я предпочитаю всей вселенной; я его спасу на зло всей вселенной, если кто-нибудь из нас поплатится в Риме.

Деметрий. Благодаря этому ребенку наша мать будет навсегда опозорена.

Хирон. Рим будет презирать ее за эту черную выходку.

Кормилица. Император в бешенстве прикажет казнить ее:

Хирон. Я краснею при одной мысли о таком позоре.

Аарон. Ну да, это и есть преимущество, присвоенное вашей красоте. К чорту этот предательский цвет, выдающий краской самые сокровенные движения и тайны сердца! Вот этот мальчуган совсем другаго оттенка! Посмотрите, черный плутишка улыбается своему отцу, точно хочет сказать: старый шалун, я - твое произведение!.. Он ваш брат, принцы, он вскормлен тою же самою кровью, которая и вам дала жизнь; из того же нутра, в котором и вы некогда сидели, взаперти он освободился и вышел на светь. Да, он ваш брат с самой верной стороны, хотя и мой отпечаток виден на его лице.

Кормилица. Но, что же мне сказать императрице,

Деметрий. Решай, Аарон, что делать, и мы все последуем твоему совету. Спаси, если хочешь, ребенка, лишь бы только мы были спасены.

Аарон. Ну, так присядем и посоветуемся друг с другом; мой мальчишка и я, мы сядем на первое место, а вы садитесь там... А теперь, давайте разговаривать о средствах, как вас спасти.

Деметрий. Сколько женщин видели этого ребенка?

Аарон. Ну, вот это так, любезнейшие принцы. Когда все мы в согласии, я - ягненок, но если вы вздумаете вздорить с мавром, то ни разъяренный вепрь, ни горная львица, ни океан не свирепеют, как буря Ааронова! Ну, так говори: сколько людей видел ребенок?

Кормилица. Повитуха Корнелия да я, - вот и все, кроме императрицы, которая его родила.

Аарон. Императрица, повитуха и ты. За отсутствием третьей двое могут сохранить тайну. Ступай к императрице и повтори ей, что я сказал (Закалывает ее). Куак! Куак! - так визжит поросенок, когда его насаживают на вертел!

Деметрий. Что это значит, Аарон?Зачем ты это сделал?

Аарон. Видишь-ли, принц, это - политический акт. Следовало разве ей жить за тем, чтоб открыть нашу вину? Болтливая кумушка, у которой такой длинный язык. Нет, принц, нет! А теперь узнайте весь мой план. Недалеко отсюда живет некий Мулитеус, мой соотечественяик; его жена только вчера родила; его ребенок похож на эту женщину, он также белолиц, как и вы; сторгуйтесь с ними, дайте золота матери и объясните обоим дело во всех подробностях, и как их сын возвысится, и как с ним будут обращаться как с наследником императора, когда он будет подменен моим, чтоб предотвратить бурю, собирающуюся при дворе, да, и как император будет няньчиться с ним, как с своим собственным сыном! Вы слышите, принцы? Вы видите. что я приискал ей лекарство (Указывая на труп кормилицы). А теперь вам надо позаботиться об её похоронах. Поле тут по близости, и вы славные ребята. Как только это будет сделано, поспешите прислать ко мне повитуху. Когда повитуха и кормилица будут устранены, то все дамы могут болтать, что им угодно.

Хирон. Аарон, я вижу, что ты не намерен поверять ветрам тайну.

Деметрий. За эту заботливость о Таморе, она и мы очень тебе признательны.

Хирон и Деметрий уходят, унося труп кормилицы.

Аарон. А теперь, к готам, с быстротой ласточки! Там будет в безопасности сокровище, которое находится у меня на руках, я снюхаюсь тайно с друзьями императрицы. Вперед, маленький губастый бездельник; я тебя отсюда удалю: ведь это ты заставляешь нас прибегать ко всем этим проделкам. Я велю тебя кормить дикими ягодами и кореньями, простоквашей и сывороткой, заставлю тебя сосать козу и жить в пещере. И ты будешь воином к военачальником (Уходит).

СЦЕНА III.

Там-же. Площадь.

Входит Тит со стрелами, на концах которых записки; затем Марк, юный Луций и другие патриции с луками

Тит. Иди, Марк, или... Родичи, вот дорога... Ну, господин мальчуган, покажи нам свое искусство... Смотри-же, вернее целься и она прямо полетит. Terras Astraea reliquit... Да, помни это, Марк, она ушла, скрылась. Друзья, берите ваши орудия... Вы, родичи, все должны отправиться измерить океан и там бросьте ваши сети; может быть, вы ее и найдете в море. Однако, там также мало справедливости, как и на суше... Нет, Публий и Семпроний, это вы должны сделать; вы должны копать лопатой и заступом и прорыть в самый центр земли; тогда, попав в страну Плутона, представьте ему, прошу вас, эту просьбу; скажите ему, что в просьбе этой идет речь о справедливости и помощи, что она от старого Андроника, надломленного горем в неблагодарном Риме. Ах, Рим! Да, да, я принес тебе несчастие в тот самый день, когда я перенес голос народа на того, который теперь тиранит меня... Ну, отправляйтесь, и прошу вас, будьте внимательны и не оставляйте ни одного корабля неосмотренным; этот проклятый император мог услать ее на корабле, а в таком случае, друзья, вам незачем будет звать правосудие.

Марк. О, Публий, не ужасно-ли видеть твоего благородного дядю в таком расстройстве?

Публий. Вот потому-то мы и должны и днем и ночью заботливо присматривать за ним; будем потворствовать его причудам насколько возможно, пока время не пошлет какого-нибудь целительного средства.

Марк. Друзья, для его страданий нет лекарства. Присоединимся к готам и ужасной войной покараем Рим за его неблагодарность и отомстим изменнику Сатурнину.

Тит. Ну, что, Публий, что друзья? Нашли вы его?

Публий. Нет, дядя; но Плутон посылает нас сказать вам, что если ты желаешь, чтоб ад отомстил за тебя, то это будет исполнено, а что касается справедливости, то она занята, кажется, с Юпитером в тебе или в каком-нибудь другом месте, так что тебе по необходимости придется подождать некоторое время.

Тит. Он вредит мне, кормя меня всеми этими отсрочками. Я нырну в жгучее озеро преисподней и вытащу за пятки правосудие из Ахерона. Марк, мы с тобой только кустарники, мы не кедры, не люди исполинского телосложения, не породы циклопов, но мы металл, Марк, сталь по самую спину. И однако, несчастия, удручающия нас, - слишком тяжелы для нашей спины; и так как правосудия нет ни на земле, ни на небе, то мы будем умолять небо, мы пристанем к богам прислать нам правосудие сюда, чтобы оно отомстило за наши несчастия. Ну, за дело. Ты, Марк, хороший стрелок.. (Раздает стрелы). "Ad Jovem!" - это для тебя, а тут, "ad Apollinem!" - "Ad Martem!" - ну, это для меня. А тебе, мальчуган, вот этак Палладе; тут - к Меркурию; а вот тебе, Кай, к Сатурну, но не к Сатурнину, потому что это было бы все равно, что пускать стрелы на ветер. Ну, мальчуган, за дело; стреляй, когда я скажу тебе. Клянусь честью, я писал не наобум; ни один бог не остался без просьбы.

Марк. Родичи, пускайте все ваши стрелы по направлению к дворцу; мы оскорбили императора в его гордости.

Тит. Ну, теперь, друзья, стреляйте (Они пускают стрелы). О, чудесно, Луций! Милый мальчик, ты попал в самое лоно Девы; посылай Палладе

Марк. Благородный брат, я целюсь на милю за луну... Твое письмо в эту самую минуту прилетело к Юпитеру.

Тит. Ах, Публий, Публий, что ты наделал? Посмотри, посмотри, твоя стрела попала в один из рогов Тельца...

Марк. Чудесная штука, брат. Как только Публий попал, Телец оказался раненым и отвесил Овну такой удар, что оба рога его упали прямо ко двору, и кому-же их было найти, как не бездельнику императрицы? Она захохотала и сказала Мавру, что у него нет другого выбора как поднести их в дар императору.

Тит. Ну, что-жь, так оно и следует. Да наградит бог радостью его величество.

Входит Клоун с двумя голубями в корзине.

Вести! вести с неба! Марк, почта пришла. Ну, что, любезный? Есть письма? Получу-ли я, наконец, правосудие? Что говорит всемогущий Юпитер?

Клоун. А, устраиватель виселиц? Он говорит, что снял виселицу, потому-что молодчик должен быть повешен только на следующей неделе.

Тит. Но, что сказал Юпитер, спрашиваю тебя?

Клоун. Никакого Юпитера я не знаю: ни разу в жизни я с ним не пьянствовал.

Тит. Ах, ты бездельник! значит, ты не носильщик?

Клоун. Да, голубей, ничего другаго.

Тит. Ты, значит, пришел не с неба?

Клоун. С неба? Там, я, сударь, никогда еще не был. Сохрани меня Бог осмелиться торопиться на небо в мои молодые годы. Я иду с голубями к плебейскому трибуналу, чтобы уладить ссору между моим дядюшкой и одним из слуг императора.

Марс. Ну, что-же, брат, и прекрасно: он передаст твою речь. Пусть он поднесет голубей от твоего имени.

Тит. Скажи-ка мне, молодец, можешь ты передать императору мою речь с подобающей грацией?

Клоун. Ни, ни, с gratias я в жизни не мог справиться.

Тит. Пойди сюда, бездельник; не шуми, но поднеси императору голубей; через меня он тебе окажет правосудие... Стой, стой! вот тебе деньги за труды. Дайте перо и чернила! Говори, бездельник, можешь ты передать просьбу с подобающей грацией?

Клоун. Могу, сударь.

Тит. Ну, так, вот тебе прошение. Как только ты предстанешь перед императором, тебе прежде всего надо будет стать на колена; потом поцеловать ногу; потом передать голубей, а затем жди награды. Я буду около тебя, сударь: смотри, справь дело толком.

Клоун. Ручаюсь, только пусти меня одного.

Тит. Бездельник, есть у тебя нож? Подойди, покажи мне его. Вот, Марк, заверни-ка его в просьбу: ты ведь написал ее, как подобает смертному просителю... А когда отдашь его императору, постучись в мою дверь и передай, что говорит император (Уходит).

Клоун. Господь с вами, иду.

Тит. Ну, Марк, отправляемся... Публий, за мной! (Уходят).

СЦЕНА IV.

Там же. Перед дворцом.

Входят: Сатурнин, Тамора, Хирон, Деметрий и другие. У Сатурнина в руках стрелы, пущенные Титом.

Сатурнин. Что вы скажете, друзья'? Разве это не оскорбление? Видали-ли когда-нибудь, чтобы римскому императору так досаждали, чтобы к нему так приставали, чтобы его так оскорбляли? И за что? За то, что он оказал беспристрастное правосудие, чтобы обращались к нему с таким презрением? Вы, патриции, знаете, как знают и могучие боги, - чтобы там ни жужжали на уши народу все эти возмутители нашего покоя, - что ничего не было сделано не по закону с преступными сыновьями старого Андроника. А если горе и расстроило так его рассудок, то должны-ли мы выносить его преследования, эти его выходки, эти его сумасбродства и его горечь? Теперь, он, видите-ли, пишет небу о воздании ему справедливости. Посмотрите: вот к Юпитеру, а вот и к Меркурию; вот к Аполлону, вот к богу войны. Славные послания, которые должны летать по улицам Рима! Что же это такое, как не пасквили на сенат и не разглашение повсюду нашей несправедливости? Славная шутка, не правда-ли, патриции? Это все равно, как еслибы он сказал, что в Риме нет правосудия. Но если я буду жив, его лживое сумашествие не будет служить убежищем всем этим дерзостям. И он, и все его приверженцы узнают, что правосудие живет в Сатурнине; если оно заснет, он так его разбудит, что оно в своей ярости сотрет с лица земли самого нахального заговорщика из всех живущих.

Тамора. Мой добрый повелитель, мой милый Сатурнин, господин моей жизни, властелин всех моих мыслей, успокойся и снизойди к проступкам старого Тита, к его горю, вызванному потерей его храбрых сыновей, потерей ужасной, схоронившей его сердце. Лучше утешь его горькую участь и не преследуй его за эти оскорбления, - его ничтожнейшего или лучшего из людей (Всторону). Да, так именно должна действовать хитрая Тамора; но тебя, Тит, я задела за живое; ты истечешь кровью. Если только теперь Аарон поступит ловко, тогда все спасено, и якорь брошен в пристань.

Входит Клоун.

Тебе, что, любезный? У тебя есть к нам дело?

Клоун. Да, если ваша милость императорственна.

Тамора. Я - императрица. А вот там сидит император.

Клоун. А, это он! Да пошлет тебе Бог и святой Степан добрый успех! Приношу тебе письмо и парочку вот этих голубей (Сатурнин читает письмо).

Сатурнин. Вывести его и немедленно повесить.

Клоун. Сколько денег я получу?

Тамора. Ступай, бездельник; ты будешь повешен.

Клоун. Повешен? Клянусь Богородицей, на хорошее же дело притащил я сюда свою шею (Уходит со стражей.)

Сатурнин. Жестокие, невыносимые оскорбления! Должен-ли я терпеть все эта безобразные проделка? Я знаю, чье это дело. Можно-ли это переносить? Как будто его изменники - сыновья умершие, присужденные законом за убийство нашего брата, были злостно умерщвлены по моему приказанию! Тащите сюда за волосы этого бездельника; ни лета, ни сан не заявят своих привилегий. Я буду твоим палачем за эту нахальную насмешку, - вероломный, бешеный бездельник, который помог моему возвеличению только в надежде управлять Римом и мною!

Входит Эмилий.

Сатурнин. Что скажешь, Эмилий?

Эмилий. К оружию, патриции. Никогда еще Рим не нуждался так в защите! Готы подняли голову и с целым войском отчаянных людей, жаждущих грабежа, прямо идут на нас под предводительством Луция, сына Андроника, который угрожает, в своей мести, сделать то, что уже сделал Кориолан.

Сатурнин. Воинственный Луций, предводитель готов? Эта весть леденит меня и я наклоняю голову, как цветки от мороза, как трава, побитая бурей. Да, наши несчастия приближаются теперь. Его народ так любит, я сам не раз слышал, когда прогуливался, как частный человек, что изгнание Луция было несправедливостью; и они желали, чтобы Луций был их императором.

Тамора. Чего страшиться тебе? Разве не крепок твой город?

Сатурнин. Да, но граждане благоприятствуют Луцию и взбунтуются против меня, чтобы помочь ему.

Тамора. Царь, твой ум пусть будет твоим же царственным, как и твой сан. Разве солнце омрачается, когда мухи летают в его лучах? Орел дозволяет мелким птицам петь, не заботясь тем, что оне поют, зная, что тению своих крыльев он, когда захочет, может прекратить их пение. Точно также и ты можешь заставить молчать римских болванов. Успокойся же, ибо знай, император, что я очарую старого Андроника более сладкими и более опасными словами, чем приманка для рыбы, чем дятлина баранам, когда те ранены приманкой, а эти умирают от лакомой пищи.

Сатурнин. Но Тит не станет просить сына за нас.

Тамора. Если Тамора будет его умолять об этом, он это сделает. Я сумею смягчить и наполнить его старые уши золотыми обещаниями, и если бы даже сердце было неприступно, его уши глухи, то и тогда и это сердце, и эти уши будут покорны моему языку (Эмилию). Ступай вперед и будь нашим послом. Ступай сказать, что император желает вступить в переговоры с доблестным Луцием и предлагает ему свидание в доме его отца, старого Андроника.

Сатурнин. Эмилий, исполни поручение прилично, и если он, для своей безопасности, потребует заложников, скажи ему, чтоб он сам назначил, кого захочет.

Эмилий. Твое приказание будет в точности исполнено (Уходит).

Тамора. А теперь я пойду к старому Андронику и употреблю все хитрости, которыми обладаю, чтоб смягчить его и отвлечь от храбрых готов надменного Луция. Теперь, дорогой император, повеселей и похорони всю свою боязнь в моей ловкости.

Сатурнин. Желаю тебе успеха; постарайся его уговорить (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Равнина близь Рима.

Входят Луций и готы, с барабанным боем и распущенными знаменами.

Луций. Испытанные воины, мои верные друзья, из великого Рима я получил письма, которые показывают, какую ненависть питають граждане к императору и как там желают нашего присутствия. А потому, благородные вожди, будьте грозны, как на это вы имеете право, и торопитесь отомстить за сделанные вам оскорбления. И за каждое страдание, причиненное вам Римом, требуйте от него тройного удовлетворения.

Первый гот. Благородный отпрыск, происходящий от великого Андроника, ты, которого имя, бывшее некогда нашим ужасом, а теперь составляющее нашу надежду, ты, которого великие подвиги и славные дела неблагодарный Рим вознаградил гнусным презрением, - рассчитывай на нас; мы последуем за тобой повсюду, куда ты нас поведешь, подобно тому, как в жаркие дни лета пчелы, вооруженные жалами, следуют за своей маткой на цветущие луга, - и мы отомстим проклятой Таморе.

Готы. То, что он говорит, мы все повторяем вслед за ним.

Луций. Я благодарю его и всех вас. Но кто это идет сюда, в сопровождении этого коренастого гота?

Входит гот, ведя Аарона с ребенком на руках.

Второй гот. Славный Луций, я немного отошел от нашего войска, желая взглянуть на развалины какого-то монастыря, и в то время, как я с вниманием направил взоры на это брошенное здание, я услыхал крик ребенка у одной из стен; я бегу на крик, как вдруг слышу голос, который говорил: "Молчи, черный крикун, на половину я, наполовину твоя мать. Если бы твой цвет не обнаружил, чье ты произведение, если бы природа дала тебе наружность твоей матери, бездельник, то теперь ты бы мог быть императором. Но когда бык и корова оба белы, как молоко, у них никогда не бывает теленка черного, как уголь. Молчи, бездельник, молчи!" - И продолжая так ворчать, он прибавил: "Нужно снести тебя к преданному готу, который, когда узнает, что ты - дитя императрицы, - будет нежно о тебе заботиться из уважения к твоей матери". Тут я обнажил меч и бросился на него, и схватил его и привожу сюда, чтобы ты поступил с ним, как найдешь нужным.

Луций. О, достойный гот! Это - воплощенный дьявол, укравший у благородного Андроника его благородную руку; это - перл, пленивший взоры вашей императрицы, а вот и позорный плод его гнусного сладострастия. Говори, белоглазый бездельник, куда нес ты это живое изображение твоего дьявольского лица? Что-же ты молчишь? Оглох, что-ли ты? Ни слова? Веревку, воины; повесьте его на этом дереве, и рядом с ним этот плод его прелюбодеяния.

Аарон. Не дотрогивайтесь до этого дитяти, оно - царской крови.

Луций. Он слишком похож на своего отца, чтоб из него вышло что-нибудь путное. Повесьте сначала ребенка, чтобы отец полюбовался, как его будет подергивать; это зрелище будет пыткой для его отцовской души. Дайте лестницу.

Аарсш. Луций, спаси ребенка и снеси его от моего имени императрице. Если ты это сделаешь, я открою тебе такие поразительные вещи, которые дадут тебе могучее преимущество, а если не сделаешь, - пусть будет что будет, я больше не скажу ни слова; но да пожрет вас всех месть!

Луций. Говори; если тем, что ты мне скажешь, я останусь доволен, твой ребенок останется жив и я берусь его воспитать.

Аарон. Чтоб ты остался доволен? О, об этом не беспокойся, Луций. То, что я тебе скажу, растерзает тебе душу, потому что я буду говорить тебе об убийствах, насильях, резне, о делах черной ночи, об ужасных преступлениях, заговорах, изменах, преступлениях, возмутительных для слуха, безжалостно выполненных. И все это будет схоронено в моей могиле, если только ты поклянешься, что мой ребенок останется жив.

Луций. Говори все, что знаешь; твой ребенок останется жив.

Аарон. Поклянись, и тогда я скажу.

Луций. Но чем-же я буду клясться? Ты ведь не веришь в Бога. Как же ты можешь поверить моей клятве?

Аарон. Что-ж, еслибы даже и не верил? Ну, да, я не верю; но я знаю, что ты веришь, что у тебя есть нечто, что называется совестью с двадцатью папистскими штуками и обрядами, которые ты тщательно исполняешь, как мне случалось видеть. Вот почему я требую, чтобы ты поклялся... Я ведь знаю, что свою погремушку идиот принимает за бога и исполняет клятву, данную этому богу. Ну, так вот, этой самой клятвы я и требую от тебя. И так, клянись богом, которому ты поклоняешься и в которого веришь, спасти моего ребенка, кормить его и воспитать; если не поклянешься, ничего тебе не открою.

Луций. Клянусь тебе моим богом, что исполню твое желание.

Аарон. Прежде всего, узнай, что я прижил этого ребенка от императрицы.

Луций. О, ненасытная, любострастная женщина!

Аарон. Эх, Луций, ведь это было дело простой жалости, - в сравнении с тем, что мне еще надо тебе сообщить. Бассиана умертвили два её сына; они отрубили язык твоей сестре, изнасиловали ее, отрубили ей руки и раскрасили ее так, как ты сам видел.

Луций. О, подлый бездельник, ты называешь это раскрасить?

Аарон. A то как-же? Ведь полосками обрубали, обработывали, и все эти обработки доставили большое удовольствие тем, кто взялся за это.

Луций. О, дикие, чудовищные изверги, подобные тебе!

Аарон. Именно, я был их наставником и учил их. Это любострастие они получили в наследство от матери, - это так же верно, как и то, что иногда карта берет взятку. А свою кровожадную жестокость они, как я думаю, позаимствовали от меня, и опять это так же верно, как и то, что хорошая собака иногда нападает спереди. Ну, хорошо. Пусть мне свидетельствуют о моих талантах. Я привел твоих братьев к этой предательской яме, где лежал труп Бассиана; я написал письмо, которое нашел твой отец; я спрятал золото, упомянутое в письме, и все это я сделал с согласия императрицы и её сыновей. Да и какое дело, заставлявшее тебя страдать, было не делом рук моих? Я совершил обман, чтобы добыть руку твоего отца, а как только добыл, я скрылся, и мое сердце чуть не лопнуло со смеха. Я видел сквозь трещину стены, как взамен его руки он получил головы своих сыновей; я смотрел на его слезы и хохотал от всего сердца до такой степени, что глаза мои были влажнее его глаз; и когда я рассказал эту потеху императрице, она чуть не упала в обморок, слушая мой забавный рассказ, и за мои вести раз двадцать поцеловала меня.

Гот. Как! Ты можешь это рассказывать и не краснеть?

Аарон. Ну, да, как черная собака, как говорит пословица.

Луций. И ты не жалеешь, что наделал столько ужасных дел?

Аарон. Да, жалею, что не наделал тысячу других подобных-же дел. Да и теперь даже я проклинаю день (и, однако, я думаю, что немногие удостоятся этого), день, когда я не сделал какого-нибудь замечательного зла: не убил, например, человека или но крайней мере не думал, как устроить такое убийство; не изнасиловал или не надоумил на это; не обвинил невинного, не поклялся лживо, не поселял смертельной вражды между друзьями, не заставил скот бедных людей ломать себе шею; не поджег ночью стог и житницы, предоставляя хозяинам заливать его их слезами. Часто я вырывал трупы усопших из могил и ставил их у дверей их лучших друзей, когда их печаль совсем уже улетучились, и на коже каждого трупа, как на древесной коре, я вырезывал каждому латинскими буквами: "Да не умрет печаль ваша, хотя я и умер!" Да и тысячи других ужасных дел я делал так же спокойно, как спокойно другой убивает муху, и ничто не сокрушает меня так, как то, что я не могу совершить еще в десять тысяч раз больше.

Луций. Возьмите этого демона; не следует ему умереть от такой легкой казни, как виселица.

Аарон. Если существуют демоны, я бы хотел быть одним из них, и жить и гореть в вечном пламени, лишь-бы только в аду я мог быть вместе с тобой и мог мучить тебя моим ядовитым языком.

Луций. Зажмите ему рот, пускай не говорит он больше.

Входит гот.

Гот. Вождь, вот посланец из Рима: он желает предстать пред лицом твоим.

Луций. Пусть приблизится.

Входит Эмилий.

Приветствую тебя, Эмилий! Какие вести из Рима?

Эмилий. Благородный Луций, и вы, принцы готов, всех вас приветствует моим ртом император: узнав, что вы подняли оружие, он желает переговорить с тобой в доме твоего отца: если хочешь иметь заложников, они будут немедленно даны тебе.

Первый гот. Что говорит наш вождь?

Луций. Эмилий, пусть заложников передаст император моему отцу и моему дяде Марку, и тогда мы придем... Вперед! (Уходят).

СЦЕНА II.

Рим. Перед домом Тита.

Входят: переодетые Тамора, Хирон и Деметрий.

Тамора. Итак, в этом странном, гадком одеянии я предстану перед Андроником и скажу ему, что я Месть, посланная из преисподней, чтобы сойтись с ним и потребовать удовлетворения за все причиненные ему оскорбления. Стучите в его комнату, из которой, говорят, он не выходит, придумывая самые страшные планы самого жестокого мщения. Скажите ему, что Месть привша, чтобы присоединиться к нему на гибель его врагов (Она стучится).

Тит открывает дверь своей комнаты.

Тит. Кто тревожить меня в моих размышлениях? Из хитрости, что-ли, заставляете вы меня отворять дверь, чтобы мои печальные размышления улетучились и чтобы пропала даром вся моя работа? Ну, так вы ошибаетесь, потому что все, что я придумал, я все начертал здесь, смотрите, кровавыми чертами, и что тут начертано, все будет исполнено.

Тамора. Тит, я пришла сюда, чтобы переговорить с тобой.

Тит. Нет, ни одного слова. Какую поддержку могу я дать моим словам, когда у меня нет руки, чтобы жестом поддержать ее? Ты имеешь передо мной преимущество, значит, нечего больше разговаривать.

Тамора. Еслибы ты знал, кто я, ты бы захотел поговорит со мной.

Тит. Я не сумасшедший: я достаточно тебя знаю. В этом ручаются эти жалкие култышки: ручаются эти багровые линии: ручаются эти борозды, изрытые горем и заботами: ручается тягостный день и тягостная ночь: ручаются все мои страдания, - я тебя хорошо знаю, - как нашу надменную императрицу, всемогущую Тамору! Может быть ты пришла за моею другою рукой?

Тамора. Знай, несчастный человек, что я не Тамора: она - твой враг, а я друг тебе. Я - Месть, посланная адским царством, чтобы насытить грызущего коршуна твоей мысли ужасной мздой твоим врагам. Сойди с приветствием ко мне при моем появлении в этом мире. Поговори со мной об убийстве и смерти. Нет такой глубокой пещеры, нет такого сокровенного места, нет такой обширной темноты, нет такой мглистой лощины, где кровавое убийство и гнусное насилие могло бы в трепете укрыться от меня, которое не было бы мне доступно. Я на ухо скажу им мое страшное имя - Месть, - имя, которое кидает в дрожь самого гнусного обидчика.

Тит. Ты - Месть? И ты прислана мне, чтобы быть мучительницей моих врагов?

Тамора. Да, а потому сойди и приветствуй меня.

Тит. Окажи мне услугу прежде, чем я сойду к тебе. Там, рядом с тобой, стоят Убийство и Насилие. Ну, так докажи, что ты Месть, - заколи их и разорви их колесами твоей колесницы, и тогда я сойду и буду твоим возницей и буду сопровождать тебя в твоем бешеном полете вокруг светил. Добудь двух черных, как смоль, коней, которые-бы быстро умчали твою мстительную колесницу, и открой убийц в их преступных трущобах, и когда вся твоя колесница будет наполнена их головами, я соскочу на землю и буду бежать, как рабский погонщик, во всю длину дня, от восхода Гипериона на востоке до самого его заката в море. И буду исполнять эту тяжелую обязанность изо дня в день, лишь-бы только ты умертвила Насилие и Убийство, которые здесь.

Тамора. Это мои служители, они пришли со мной.

Тит. Твои служители? А как их зовут?

Тамора. Насилие и Убийство; они так называются, потому что они карают тех, которые совершают это преступление.

Тит. Господи! Как они похожи на сыновей императрицы! А ты, как ты похожа на императрицу! Но мы, несчастные люди, у нас жалкие, обманчивые глаза! О, сладостная месть! Теперь я сойду к тебе, и если объятье одной руки достаточно тебе, я тебя обойму сейчас (Уходит).

Тамора. Такая любезность по отношению к нему совершенно соответствует его безумию. Чем-бы я ни придумала питать его порывы безумия, поддерживайте меня и помогайте мне словами, ибо теперь он серьезно начинает считать меня Местью. Теперь, когда он убежден в этой безумной мысли, я уговорю его послать за его сыном Луцием, и когда я задержу его на пиру, я найду какое-нибудь удобное и ловкое средство устранить и разогнать непостоянных готов или но крайней мере сделать их его врагами. Но вот, смотрите, он идет. Я должна продолжать играть мою роль!

Входит Тит.

Тит. Я долго жил в уединении и все по твоей причине. Приветь тебе, страшная фурия, в моем несчастном доме. И вы также, Насилие и Убийство, приветствую вас. Как вы все похожи на императрицу и её двух сыновей! Вы были бы в полном составе, еслибы с вами был еще Мавр. Неужели и весь ад не мог добыть вам такого дьявола? Я ведь знаю, что императрица никогда не выходит, не сопровождаемая Мавром. Так что, если вы ужь хотите в совершенстве походить на нашу царицу, то вам непременно нужен такой дьявол. Но, кто бы вы ни были, привет вам. Что же мы станем делать?

Тамора. Что хочешь ты, чтоб мы для тебя сделали, Андроник?

Деметрий. Покажи мне убийцу, и я справлюсь с ним.

Хирон. Покажи мне негодяя, который совершил насилье, и я накажу его.

Тамора. Покажи мне тысячу людей, оскорбивших тебя, и я отомщу им всем.

Тит. Смотри на проклятые улицы Рима, и когда ты увидишь человека, похожаго на тебя, любезное Убийство, - заколи его, это убийца... Ступай и ты с ним и когда, случайно, ты увидишь другого, похожаго на тебя, любезное Насилие, заколи его, - это насильник. И ты ступай с ними; при дворе императора есть царица, сопровождаемая Мавром; ты легко ее узнаешь по сходству с тобой самой, ибо она похожа на тебя с головы до ног, - прошу тебя, нанеси им какую-нибудь жестокую смерть, потому что она была жестока со мною и моими.

Тамора. Ты нам сделал прекрасные указания; мы все это сделаем. Но прежде всего соблаговоли, добрый Андроник, послать за Луцием, твоим трижды доблестным сыном, который направляет на Рим войско храбрых готов, и попроси его попировать с тобою; когда он будет здесь, за твоим торжественным пиром, я приведу императрицу и её сыновей, самого императора и всех твоих врагов, и они все преклонятся перед тобой и будут молить тебя о милосердии, и ты отведешь на них свое негодующее сердце. Что говорит на это Андроник?

Тит. Марк, брат мой! Тебя зовет печальный Тит.

Входит Марк.

Тамора. Добрый Марк, отправляйся к твоему племяннику Луцию; ты его найдешь среди готов; скажи ему, чтобы он пришел ко мне и чтобы он привел с собой несколько главнейших сановников готов; скажи ему, чтобы войско стояло там, где оно и теперь стоит; сообщи ему, что император и императрица пиршествуют у меня и что и он будет с нами пиршествовать. Сделай это из любви ко мне; и пусть он сделает что я ему говорю, если он дорожит жизнью своего отца.

Марк. Сейчас исполню все этой вскоре возвращусь (Уходит).

Тамора. Ну, теперь я отправляюсь позаняться твоим делом и увожу моих служителей.

Тит. Нет, нет, пусть Убийство и Насилие остаются со мной, в противном случае я ворочу моего брата и в своей мести положусь только на Луция.

Тамора (всторону сыновьям). Что скажете, дети? Хотите оставаться с ним, пока я пойду сказать императору, как я устроила весь этот шутовской заговор? Уступите его причудам, льстите ему и будьте с ним любезны до моего возвращения.

Тит (всторону). Я их всех знаю, хотя они и считают меня помешанным, и я всех их поймаю в их собственные ловушки, - эту пару адских псов и их маменьку.

Деметрий. Повелительница, отправляйся по своему усмотрению и оставь нас здесь.

Тамора. Прощай, Андроник! Месть расставит теперь сеть на твоих врагов (Уходит).

Тит. Знаю, а потому, дорогая Месть, прощай.

Хирон. Скажи мне, старик, зачем мы тебе нужны?

Тит. О, у меня есть довольно дел для вас. Публий, сюда! Кай, Валентин!

Входят Публий и другие.

Публий. Что тебе нужно?

Тит. Знаешь ты этих двух ребят?

Публий. Надо полагать, это сыновья императрицы: Хирон и Деметрий.

Тит. Что ты, Публий, что ты! Ты ошибаешься! Один из них - Убийство, а другой называется Насилье! А потому свяжи-ка их, дорогой Публий. Кай, Валентин, наложите-ка на них руки. Вы не раз слыхали меня, как я хотел дожить до этого часа, - наконец я дожил до него, а потому свяжите их крепко и заткните им рты, если бы они захотели кричать (Тит уходит. Публий и другие хватают Хирона и Деметрия).

Хирон. Бездельники! Стойте! Мы - сыновья императрицы.

Публий. Потому-то именно мы и делаем то, что он нам велел. Заткните им покрепче рты, чтобы им нельзя било произнести ни слова... Хорошо связали? Вяжите крепче.

Возвращается Тит Андроник, в сопровождении Лавинии; она несет таз, он - нож.

Тит. Иди сюда, Лавиния, или. Видишь, твои враги связаны. Друзья, заткните-ка им рты, чтобы они не говорили, но пусть услышат страшные слова, произносимые мною... О, бездельники Хирон и Деметрий! Вот источник, который вы загрязнили вашей тиной, вот прекрасное лето, которое вы смешали с вашей зимой. Вы умертвили её мужа и за это ужасное преступление два её брата были осуждены на смерть. Моя отрубленная рука была только забавой для вас; её обе руки, её язык и то, что еще дороже и руки, и языка, - её незапятнанное целомудрие, - безчеловечные злодеи, вы все это отняли у ней и изнасиловали. Что сказали-бы вы, если бы я позволил вам говорить? Злодеи, вам было бы совестно молить о прощении! Слушайте-же, мерзавцы, как я буду пытать вас. Мне остается еще эта единственная рука, чтоб перерезать вам горло, в то время, как Лавиния будет держать остатками своих рук таз, куда польется ваша преступная кровь. Вы знаете, что ваша мать должна пиршествовать со мною, - она присвоила себе название Мести и считает меня помешанным! Слушайте-же, злодеи. Я истолку ваши кости в мельчайший порошок и, смешав его с вашей кровью, сделаю тесто, а из этого теста сваляю пирог, начиню этот пирог вашими подлыми головами и предложу этой потаскухе, вашей проклятой матери, съесть этот пирог, как земля поедает свои собственные произведения. Вот пир, на который я ее пригласил, и вот блюда которыми она пресытится, потому что вы поступили с моей дочерью хуже, чем с Филомелой, и я отомщу вам страшнее, чем отомстил Прогна. А теперь, протяните шеи. Ну, Лавиния, сбирай их кров, а когда они издохнут, я истолку их кости в мельчайший порошок и полью его этой подлой жидкостию, и в этом тесте запеку их гнусные головы. Ну, за дело. Пусть каждый помогает приготовить этот пир, который, я хочу, будет ужаснее и кровавее пиршества Центавров (Ре;жет им горло). Теперь тащите их, потому что я хочу быть поваром и постараюсь приготовить их к приходу их матери (Уходит).

СЦЕНА III.

Там-же. Беседка.

Входят: Луций, Марк и готы со связанным Аароном.

Луций. Дядя Марк. Я рад, ежели мой отец пожелал, чтоб я явился в Рим.

Первый гот. И мы также рады, вместе с ним, что бы из этого ни вышло.

Луций. Добрый дядя, позаботьтесь об этом свирепом Мавре, этом хищном тигре, этом проклятом дьяволе. Не давай ему никакой пищи и держи его на цепи, пока я не поставлю его лицом к лицу с императрицей для обнаружения всех её преступных злодейств. И смотри хорошенько, чтоб в засаде было доброе число наших друзей, - боюсь, что император замышляет против нас недоброе.

Аарон. Пусть какой-нибудь демон нашептывает в мое ухо проклятия, так, чтобы мой язык мог высказать всю ядовитую злобу, которою наполнено мое сердце.

Луций. Вон отсюда, безчеловечный пес! Гнусный раб! Друзья, помогите моему дяде увести его (Готы уходят с Аароном. Трубы). Трубы возвещают пришествие императора.

Входят Сатурнин и Тамора, с трибунами, сенаторами и другими.

Сатурнин. Как! Неужели на небе более одного солнца?

Луций. Какая тебе нужда называть себя солнцем?

Марк. Император Рима и ты, племянник, оставьте ваши пререкания. Эта ссора должна быть спокойно обсуждаема. Пир готов, который заботливый Тит приказал приготовить с почтенною целью, ради мира, любви, единения и счастия Рима. Прошу вас, поэтому, занять место.

Сатурнин. С удовольствием, Марк (Трубы. Все садятся за стол).

Входят: Тит, одетый поваром, Лавиния под покрывалом, юный Луций и другие. Тит ставит на стол блюда.

Тит. Привет тебе, добрый повелитель! Привет тебе, грозная царица! Привет вам, храбрые готы! Привет тебе Луций! Привет всем вам... Хотя пиршество и бедно, оно однако утолит вам голод. Прошу вас кушать.

Сатурнин. Почему ты так оделся, Андроник?

Тит. Потому, что я самолично хотел увериться в подобающем угощении твоего величества и твоей императрицы.

Тамора. Очень тебе благодарны, добрый Андроник.

Тит. Еслибы твое величество знало мое сердце, то ты, конечно, была-бы мне благодарна. Мой повелитель, реши мне вот что: хорошо-ли поступил пылкий Виргиний, что убил свою дочь своей собственной рукой за то, что она была изнасилована, опозорена и обезчещена?

Сатурнин, Конечно, хорошо сделал, Андроник.

Тит. А почему, могущественный повелитель?

Сатурнин. Потому, что его дочь не должна была пережить своего позора и своим видом постоянно возобновлять его горе.

Тит. Справедливая причина, сильная и решительная, - примеры, образец и живое указание мне, самому несчастному из людей, поступить так-же, как и он поступил. Умирай-же, умирай, Лавиния, и пусть и позор твой умрет с тобою, а с позором и страдания твоего отца (Закалывает Лавинию).

Сатурнин. Что ты сделал, безчеловечный отец?

Тит. Я убил ту, которая ослепила меня своими слезами. Я так-же несчастен, как Виргиний, и имею в тысячу раз больше причин совершить это ужасное дело. Теперь оно совершено.

Сатурнин. Как! Она была изнасилована? Скажи, кто совершил это?

Тит. Не угодно-ли кушать вашему величеству? Не угодно-ли кушать?

Тамора. Зачем ты убил твою единственную дочь?

Тит. Не я; это сделали Хирон и Деметрий; они изнасиловали ее, отрезали ей язык; они, они причинили все эти зверства.

Сатурнин. Послать немедленно за ними.

Тит. Не беспокойся, они тут оба в этом пироге, который с таким удовольствием ела их мать, пресыщаясь таким образом плотью, которую она же сама породила. Да, это правда, это правда. Свидетель этого - острый кончик ножа (Закалывает Тамору).

Сатурнин. Умри-же, бешеный негодяй, за это проклятое дело. (Убивает Тита).

Луций. Может-ли глаз сына видеть кровь своего отца? Дар за дар, смерть за смерть. (Убивает Сатурнина. Большое смятение. Гости разбегаются. Марк, Луций и их приверженцы входят на ступени дома Тита).

Марк. Перепуганные мужи, люди и сыны Рима, рассеянные смутой, как стая птиц, разгоняемых ветром и порывом бури, позвольте мне научить вас, как возсоединить эти разрозненные колосья в один сноп, эти разъединенные члены в одно тело. Не допустим, чтобы Рим сделался для самого себя отравой и чтоб этот город, перед которым преклоняются могущественные государства, поступил подобно оставленному всеми и отчаявшемуся отверженнику, казня самого себя позорно. Но если эти морозные признаки, эти морщины долгих лет, строгие свидетели моей давней опытности, не заставят вас выслушать мои слова, то послушайте этого дорогого друга Рима (Луцию). Говори, как некогда говорил наш предок, когда в красноречивой речи он передавал печально-внимательному уху Дидоны, больной любовью, повесть об этой зловещей, огненной ночи, когда хитрые греки овладели Троей царя Приама; расскажи нам, как Синон околдовал наши уши и кто ввел роковое орудие, которое нанесло нашей Трое, нашему Риму междоусобную рану. Сердце мое сделано не из камня и не из стали, и я не могу высказать всех наших горьких страданий без того, чтобы потоки слез не утопили моего разговора, прерывая мою речь в то самое время, когда она наиболее должна-бы возбудить ваше внимание и вызвать ваше сострадание. Здесь есть вождь, пусть он сам расскажет вам эту повесть. Ваши сердца, при его словах, будут рыдать и стонать.

Луций. Знайте-же, мои благородные слушатели, что подлые Хирон и Деметрий убили брата нашего императора и они-же изнасиловали нашу сестру. За их ужасные преступления наши братья были обезглавлены; слезы моего отца были презрены, его лишили самым гнусным образом той благородной руки, которая боролась так часто за дело Рима и посылала его врагов в могилу; и я, наконец был несправедливо изгнан; за мной замкнулись ворота и, рыдая, я был изгнан и пошел просить помощи к врагам Рима, которые потопили нашу вражду в моих искренних слезах и приняли меня в объятия, как друга И знайте, что я, изгнанник, охранял своею кровью Рим, я отвратил острие врага от его груди, направляя его в мое трепетное тело! Увы! вы знаете, я не хвастун; мои рубцы могут засвидетельствовать, хотя они и безмолвны что мои слова передают правду, одну лишь правду. Но довольно! Мне кажется, что я слишком ушел в сторону воспевая мои достоинства. О, простите мне это! люди сами себя хвалят, когда около них нет друга, который похвалил бы их.

Марк. А теперь моя очередь говорить. Посмотрите на этого ребенка. Его родила Тамора; он - отродье нечестивого Мавра, главного заводчика и устроителя всех этих зол. Злодей жив и находится в доме Тита и может засвидетельствовать, не смотря на свою подлость, что все это правда. Теперь судите, имел-ли Тит причину мстить за эти злодеяния - неслыханные и невыносимые, превосходящия все, что может вынести живой человек. А теперь, когда вы узнали истину, что скажете вы, римляне? Сделали мы что-нибудь несправедливое? Скажите, в чем, и с этого самого места мы, бедные остатки Андроников, мы ринемся, с головою вниз, рука в руку, чтобы разбить свои головы об острые камни и разом покончить со всем нашим родом. Говорите, римляне, говорите, скажите слово, - и Луций, и я, рука в руке, как видите, мы бросимся вниз.

Эмилий. Приходи, приходи, достойный римлянин, и сведи осторожно нашего императора за руку, - нашего императора Луция, потому что я совершенно уверен, что общий глас народа крикнет: да будет так!

Марк. Да здравствует Луций, царственный император Рима! Ступайте, ступайте в печальный дом старого Тита, притащите сюда безбожного Мавра, чтобы он был осужден на какую нибудь страшную, мучительную смерть за свою злодейскую жизнь. Луций, привет тебе, доблестный правитель Рима!

Луций. Благодарю вас, добрые римляне. Я-бы хотел править так, чтобы излечить все язвы Рима и устранить все его несчастия. Но, добрый народ, дай мне немного времени, потому что природа возлагает на меня печальный долг... Отстранитесь немного... Ты, мой дядя, подойди ближе, чтобы прощальными слезами оросить этот труп. О, прими этот жгучий поцелуй на своих бледных и холодных устах! (Целует Тита). Эти печальные капли слез, прими своим окровавленным лицом, - последний, искренний долг твоего достойного сына!

Марк. Слезы за слезы, поцелуи за поцелуи любви! Твой брат Марк наделяет твои уста всем этим. О, если бы дань слезами, которую я тебе должен уплатить, была бессчетна и бесконечна, я и тогда уплатил бы ее.

Луций. Подойди сюда, дитя, подойди, подойди и поучись от нас проливать слезы. Твой дед тебя любил. Сколько раз он качал тебя на своих коленах и убаюкивал тебя на своей любящей груди, которая служила тебе подушкой! Сколько историй он тебе рассказывал, таких, какие соответствовали и нравились твоему возрасту; в благодарность за это, как любящий сын, урони несколько маленьких слезинок твоей нежной весны, ибо этого требует добрая природа. Друзья делятся с друзьями в печали и несчастии: простись с ним, проводи его в могилу, дай ему этот залог любви и оставь его.

Юный Луций. О, дедушка, дедушка! От всего сердца я бы хотел умереть, лишь бы только ты ожил! О, Боже! от слез я не могу говорить с ним; слезы душат меня, когда я открываю рот!

Входят служители с Аароном.

Первый римлянин. Несчастные Андроники, перестаньте горевать. Произнесите приговор этому гнусному злодею, который был заводчиком всех этих ужасных событий.

Луций. Пусть зароют его по самую грудь в землю и заморят его голодом. Пусть остается он там, с бешенством требуя пищи; если кто сжалится над ним, поможет ему, - сам умрет за это. Вот наш приговор. Пусть некоторые наблюдают, чтобы он был зарыт в землю.

Аарон. О, почему ярость безмолвна и бешенство молчаливо? я не ребенок, чтобы низкими мольбами раскаяваться в совершенных мною злодеяниях. Если у меня была воля, я бы совершил и еще десять тысяч злодеяний, еще более ужасных: если во всю мою жизнь я сделал хоть одно доброе дело, я раскаяваюсь в этом от всего сердца.

Луций. Оставшиеся в живых друзья, унесите отсюда императора и схороните его в гробнице отца его. Мой отец и Лавиния сейчас же будут перенесены в наш родовой склеп. А что касается этой гнусной тигрицы Таморы, - не будет ей никакого погребального обряда, ни одежд печали, никакого скорбного погребального звона, - пусть бросят ее на съедение диким зверям и хищным птицам! Она жила как хищный зверь, не зная сострадания. Смотрите, чтобы был исполнен приговор над Аароном, этим проклятым Мавром, который был главным виновником всех наших бедствий. После этого мы возстановим порядок в государстве, так, чтобы подобные события никогда более не потрясали его (Уходят).

КОНЕЦ.

Впервые эта трагедия, как кажется, была дана в зимний сезон 1593-1594 года актерами графа Соссекса. Эта труппа актеров находилась под управлением известного тогда импрессарио Генсло, который, возобновив несколько пьес прежнего репертуара, решился поставить новую пьесу из жизни Тита Андроника. Вскоре после первого представления в регистр книгопродавцев (Stationer's Compagny) и напечатана тогда-же Дентром. Почти одновременно с этим она была играна "слугами" графов Дерби и Пемброка. Из этого обстоятельства мы можем заключить, что в этот период Шекспир работал для Генсло, и что его пьесы, относящиеся с 1592-1594 годам, давались различными труппами в театрах "Розы и Nowington Butts".

Все заставляет предполагать, что именно "Тит Андровик" был первым произведением поэта. Трагедия эта долгое время считалась произведением, напрасно приписываемым Шекспиру. Мнение это, главным образом, основывалось на убеждении, что великий поэт, бессмертный автор "Гамлета", не мог написать такой слабой драмы на такой кровавый, отвратительный сюжет. Поп предполагает, что "Тит Андроник" принадлежит перу какого-нибудь третьестепенного драматурга. Теобальд соглашается с мнением Попа, прибавляя, что пьеса могла быть кое-где и кое-как исправлена Шекспиром. Доктор Джонсон отвергает даже самую возможность таких исправлений со стороны поэта. Фермер думает, что "Тит Андроник", по фактуре стиха, по композиции, по кровавому сюжету. есть пьеса Кида. Эптон предлагает исключить эту пьесу из собрания сочинений Шекспира. Стивенс не так строг к несчастной драме; он готов видеть и среди других произведений великого поэта, "но лишь в качестве Терсита введенного среди героев с тем, чтобы быть оемеянным". Мелон, наконец, утверждает, что по напыщенности стиха, по композиции, по тесной аналогии этой трагедии с старинными драмами английского театра, по самому стилю - все заставляет нас предполагать, что "Тит" напрасно или ошибочно приписывается Шекспиру.

Противоположное мнение первоначально возникло в Германии, в начале нынешнего столетия. Это мнение впервые было высказано Шлегелем. Он напоминает, что "Тит Андроник", вместе с другими несомненными произведениями Шекспира, был упомянут Морисом, современником и поклонником Шекспира, в его "Wit's Commonwealth"; что эта трагедия была напечатана Геминджем и Конделем в первом in folio 1623 года, и находит, что хотя она и основана на "ложной идее трагическаго", тем не менее в ней ясно видны следы множества характеристических особенностей Шекспира, и в проклятиях Тита предчувствуются уже великие страдания короля Лира. Горн думает, что "Тит Андронпк" был первым и необходимым усилием еще не сознающего своих сил гения; Ульрици считает "Тита" неизбежным заблуждением великого ума и, по его мнению, английские комментаторы обнаружили большую узкость понимания, исключая из числа произведений Шекспира драму, которая является как-бы естественным фундаментом величественного здания, сооруженного великим поэтом. Найт, Дрэн, Кольер, как и большинство современных ученых, примкнули с этому последнему мнению. Геминдж и Кондель, друзья и товарищи Шекспира, знакомые с его литературной деятельностью лучше, чем кто-либо, включили эту пьесу в свое издание, являющееся единственным изданием, к которому критика может отнестись с большим или меньшим доверием. Тем не менее, драма эта безусловно слаба; она представляет почти беспрерывный ряд злодейств, действие в ней почти совершенно не мотивировано своими кровавыми ужасами, она отталкивает читателя, она не дает впечатления истинно трагического и местами изумительно напоминает "Испанскую трагедию" Кида: тоже понимание трагического, тоже нагромождение кровавых сцен, та-же наивность в композиции, тот-же напыщенный язык; Очевидно, следовательно, что эта драма, если она принадлежит Шекспиру, могла быть написана только в самом начале драматической деятельности поэта, прежде чем он сознал свой талант, прежде, чем он решился идти по собственному пути, когда, явившись в Лондон и найдя там в моде направление Марло и Кида, он попробовал писать в тоне этого направления. Это заключение подтверждается еще и тем, что Бен Джонсон в 1614 году писал: "Те, которые продолжают указывать на "Иеронима" и "Андроника", как на лучшие пьесы, доказывают только, что их мысль не подвинулась вперед за последния двадцать пять или тридцать лет". Из этих слов нельзя не заключить, что "Тит Андроник" не только существовал приблизительно между 1585-1590 годами, но вместе с "Испанской трагедией" и "Иеронимом" Кида пользовался значительною популярностью; а промежуток времени между 1535 и 1590 гг. есть именно эпохи, когда Шекспир начал писать для театра, как это мы знаем из сопоставления других фактов. Во всяком случае "Тит Андроник" принадлежит к самым старинным пьесам английского театра, к той переходной эпохе, когда Марло был еще во главе драматической литературы, когда в моде были пьесы с чрезвычайно кровавыми сюжетами, в которых драматический интерес поддерживался, главным образом, нагромождением самых жестоких и неистовых перипетий.

Стр. 151. "В одежде печали" - вследствие смерти императора.

Стр. 151. "Великий защитник этого Капитолия", т. е. Юпитер.

Стр. 151. "Ad manes fratrum", т. е. тенями, и душами братьев.

Стр. 151. "Чтобы их призраки не тревожили нас на земле". В древности верили, что тени непогребенных являлись друзьям и родственникам требовали погребения.

Стр. 152. "Жестоко отомстить Фракийскому тирану". Известно, что Гекуба отомстила за смерть своего сына Полидора, собственноручно умертвив царя Фракии Палимнестора.

Стр. 153. "Оно доводит до счастия Солона". Солон утверждал, что до смерти никого нельзя назвать счастливым. Овидия та же мысль выражена следующим образод:

Ultima semper

Expectanda dies homini: dicique beatus

Ante obitum nemo, supremaque funera, debet.

Ctp. 153. "Будь это Candidatus". Так называлась белая одежда избиравшихся.

Ctp. 156. "Suum cuique", - каждому свое.

Стр. 158. "И мудрый сын Лаэрта", т. е. Улисс.

Сир. 162. "Палок! палок!" - Во времена Шекспира при драках на улице - обыкновенный призыв на помощь для прекращения их.

Стр. 164. "Sit fas aut nefas", т. е. хорошо или дурно.

Стр.164. "Per Stya, per manes vehor", т. е. перейду через Стикс и царство теней. Стивенс предполагает, что этот стих взят Шекспиром из трагедии Сенеки.

Стр. 166. "Странствующий принц", т. е. Эней.

Стр. 167 "Черный Кимфианец". В стране Кимфианцев, как полагают древние, царит вечный мрак.

Стр. 171. "Палец украшен драгоценным перстнем". Древние полагали, что карбункул имеет свойство не только блестеть при свете, но и светить в темноте.

Стр. 174. Как Цербер у ног Фракийского поэта, т. е. Орфея.

Стр. 182. Все эти великолепные сцены написаны, очевидно, Шекспиром. Это очевидно по необычайной красоте и драматической силе этой сцены; но и помимо этого эстетического соображения, у нас есть факт, подтверждающий этот вывод: дело в том, что в изданиях "Тита Андроника" 1600 и 1611 гг. (вероятно, сделанных без ведома автора) этой сцены не существует. Впервые она вышла в трагедии только в издании in folio 1623 г. Мы имеем право предполагать, что это издание было сделано по подлинным театральным рукописям и даже, вероятно, просмотренным самим поэтом.

Стр. 184. "Оратор" "Тулия", т. е. Цицерон.

Стр. 186. Stuprum - блуд.

Стр. 186. "Magni dominator poli, tam lentus audis Scelera? tam tentus vides?" - Верховный властелин мира! И ты так терпеливо внемлешь злодействам, так терпеливо смотришь на них.

Стр. 188. "Integer vitae, scelerisque purus,

Non eget Mauri jaculis, non arcu,

т. е. человек частной жизни, преступлениями не запятнанный, не нуждается ни в луке, ни в метательных копьях Мавра.

Стр. 189. "Я хочу сказать, что она родила", - непереводимая игра значениями слов: "deliver'd" - разрешилась от бремени и выдана, передана, и "brought to bed" - родила и уложена в постель.

Стр. 192. "Terra Astraea reliquit" - покинула Астреа землю.

Стр. 193. "В самое лоно Девы". Дева и несколько дальше, Телец и Овен, - созвездия.

Стр. 194. "Gratias" - краткая благодарственная молитва после обеда и ужина.

Стр. 208. "За то, что она была изнасилована, опозорена и обезчещена". Это - историческая ошибка. Виргиния не была изнасилована.

Стр. 209. "Разскажи нам, как Синон" и пр.- Синон уговорил троянцев ввести гибельную для них деревянную лошадь.

Стр. 212. "Этим проклятым мавром". В трагедии, пересмотренной Равенскрафтом в царствование Якова II Аарона четвертуют и живым сожигают на сцене.

Уильям Шекспир - Тит Андроник, читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Троил и Крессида (Troilus and Cressida). 1 часть.
Перевод А. Федорова ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА Приам, царь троянский. Гектор Пар...

Троил и Крессида (Troilus and Cressida). 2 часть.
Троил. О, пусть моя красавица забудет о страхе. Чудовища никогда не см...