Уильям Шекспир
«Сон в летнюю ночь (A Midsummer Night's Dream)»

"Сон в летнюю ночь (A Midsummer Night's Dream)"

Сон в Иванову ночь.

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА.

Тезей, герцог афинский.

Эгей, отец Гермии.

Лизандр и Деметрий, влюбленные в Гермию.

Филострат, распорядитель празднеств Тезея.

Пигва, плотник.

Бурав, столяр.

Моток, ткач.

Дудка, торговец раздувальными мехами.

Рыло, медник.

Выдра, портной.

Ипполита, королева амазонок, невеста Тезея.

Гермия, дочь Эгея, влюбленная в Лизандра.

Елена, влюбленная в Деметрия.

Оберон, царь эльфов.

Пок или добряк Робэн, эльф.

Титания, царица зльфов.

Душистый Горошек, Паутинка, Моль, Горчичное семечко - эльфы.

Пирам, Фисби, Стена, Лунный свет, Лев - лица, участвующия в интермедии.

Эльфы, сопровождающие Оберона и Титанию. Придворные Тезея и Ипполиты.

Место действия: Афины и прилегающий к ним лес.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА I.

Афины. Комната во дворце Тезея.

Входят: Тезей, Ипполита, Филострат и свита.

Тезей. Красавица Ипполита, час нашего брака приближается быстро. После четырех благодатных дней наступить новый месяц. Но старый, как мне кажется, вы убиваете необыкновенно медленно; он задерживает исполнение моих желаний, словно мачиха или вдова, долго медлящая сдать имущество молодому наследнику.

Ипполита. Четыре ночи быстро поглотят остающиеся четыре дня, и сновидения четырех этих ночей помогут сократить время. А когда оне минуют, новая луна, изогнувшись на небе серебряной дугою, увидит ночь нашего торжества.

Тезей. Ступай, Филострат, воодушеви афинскую молодежь и скажи, чтоб она веселилась. Да, пробуди в ней живой, резвый дух веселья. Скорбь прилична только похоронным процессиям, и она, бледная, не товарищ нашему ликованию (Филострат уходить). Тебя, Ипполита, я высватал своим мечем; оскорбляя тебя, добыл твою любовь. Теперь же я хочу другого порядка для нашего брака, то есть пиров, празднеств и торжеств.

Входят: Эгей, Гермия, Лизандр и Деметрий.

Эгей. Желаю всякого счастья Тезею, нашему славному герцогу.

Тезей. Благодарю, любезный Эгей.Что скажешь ты нам новаго?

Эгей. С душой, исполненной печали, пришел я к тебе с жалобой на дочь мою Гермию. Деметрий, подойди ближе. Государь, вот этот человек получил мое согласие на брак с нею. Подойди и ты, Лизандр. А вот этот, добрейший мой герцог, совсем околдовал мое дитя. Ты, Лизандр, дарил ей стихи, обменивался с нею залогами любви, распевал при лунном свете песни под её окном и лживым голосом сулил ей лживую любовь. Ты добился её расположения запястьями, сделанными из твоих волос, колечками, побрякушками, разными вздорными безделушками, цветами, лакомствами. Благодаря этим посланникам, устоять перед которыми не в силах нежная юность, ты коварно похитил сердце моей дочери и превратил в упрямую непокорность повиновение, с которым она обязана исполнять волю отца. Поэтому, добрейший герцог, прошу тебя, если она даже тут, в твоем присутствии, откажется выйти за Деметрия, позволь мне воспользоваться старым афинским правом. Так как она моя, то я могу ею располагать, и я располагаю ею так: я обрекаю ее или выйти за этого человека, или, согласно старинному закону, предвидевшему этот случай, на смерть.

Тезей. Что скажешь ты, Гермия? Милая девушка, образумься. Отец должен быть для тебя богом: он творец твоей красоты. Для него ты то же, что восковая или вылепленная куколка, которую он волен или хранить в целости, или уничтожить. Деметрий - молодой человек вполне достойный.

Гермия. И Лизандр тоже достойный.

Тезей. Положим, так. Но, имея в виду желание твоего отца, предпочтение следует отдать первому.

Гермия. Зачем-же отец не хочет смотреть моими глазами?

Тезей. Не он, а ты должна смотреть глазами его благоразумия.

Гермия. Простите меня, герцог. Какая сила дает мне смелость и насколько, высказывая мои помыслы в таком присутствии, я могу повредить моей скромности,- я не знаю. Прошу вашу светлость сказать мне:- если я откажусь выйти за Деметрия, что может ожидать меня самого худшаго?

Тезей. Или смерть, или отлучение навсегда от общества мужчин. Поэтому, красотка Гермия, подумай. Прими в соображение твою юность и допытайся хорошенько у своей крови, в силах-ли она, если ты не уступишь желанию отца, вечно носить одежду отшельницы. Подумай: тебя на веки заключат в мрачный монастырь, где ты будешь вести жизнь жалкой жрицы, распевающей вялые гимны холодной, бесплодной луне. Трижды блаженны те, которые настолько в силах обуздывать свою кровь, что в состоянии девственницами пройти весь жизненный свой путь. Но, говоря по земному,- сорванная роза счастливее той, которая, увядая на девственном стебле, ростет, живет и умирает в одиноком блаженстве.

Гермия. Я, мой повелитель, скорее соглашусь рости, жить и умереть так, чем подставить шею под тяжелое ярмо, которое мне ненавистно.

Тезей. Даю тебе срок одуматься. В следующее же новолуние, то-есть в день моего соединения с моей возлюбленной на вечное сожительство,- да, в этот же самый день, если ты не согласишься выйти за Деметрия, будь готова или умереть за свое непослушание отцу, или принести на алтарь Дианы обет вечной непорочности и одиночества.

Деметрий. Послушайся отца и герцога, красавица Гермия. И ты, Лизандр, тоже откажись от своего вздорного намерения препятствовать моему бесспорному праву.

Лизандр. Ты, Деметрий, приобрел любовь отца; женись же, если хочешь, на нем, а Гермию оставь мне.

Эгей. Да, упрямый Лизандр, он приобрел мою любовь и все, что мое, эта любовь передает ему. Дочь - моя, и все мои права на нее я передаю Деметрию.

Лизандр. Я, повелитель мой, родом нисколько не хуже его. Я так же богат, как он, но люблю сильнее, чем он. Я во всех отношениях если не выше, то равен Деметрию; но, что еще важнее, я любим прекрасною Гермией. Почему же мне не воспользоваться моим преимуществом? Я в его же присутствии утверждаю, что Деметрий ухаживал за Еленой, дочерью Надара, завладел её сердцем, и она, бедная, любит до обожания, просто боготворит этого преступно непостоянного человека.

Тезей. Признаюсь, я об этом слышал и даже хотел поговорить с Деметрием об этом деле, но, обремененный собственными своими делами, до сих пор забывал это сделать. Идем, Деметрий! Иди и ты, Эгей. Идите оба за мною. Для обоих вас у меня есть кое-какие секретные наставления. А ты, прекрасная Гермия, если не хочешь, чтоб закон Афин, смягчить который мы не в силах, осудил тебя на смерть или на вечное одиночество, постарайся уступить воле твоего отца. Идем, Ипполита. Ты как на это смотришь, моя милая? Деметрий и ты, Эгей, идите тоже за мною. Мне нужно переговорить с вами кое о чем, касающемся нашей свадьбы, а затем кое о чем, касающемся и вас самих.

Эгей. Мы отправляемся за вами по долгу и по желанию (Уходит с Тезеем, Ипполитой и Деметрием; за ними свита).

Лизандр. Ну что, моя любовь? Как ты бледна! Отчего так быстро увяли розы на твоих ланитах?

Гермия. Вероятно, от недостатка дождя, которым всегда могла-бы их оросить буря, разразившаеся в моих глазах.

Лизандр. Увы, никогда ни из книг, ни из изустных преданий я не знал, чтобы течение истинной любви бывало когда либо безмятежно. Счастье возмущается то разницей в рождении...

Гермия. Да, горе, когда поставленные слишком высоко пленятся стоящими слишком низко.

Лизандр. То различием в летах...

Гермия. Горе, когда слишком старое захочет связать себя с слишком молодым.

Лизандр. То необходимостью повиноваться чужому выбору...

Гермия. О, если в любви приходится покоряться выбору чужих глаз, это совершенный ад.

Лизандр. Если выбор окажется даже счастливым, счастию угрожают то война, то смерть, то болезни, делают его мгновенным, как звук, быстролетным, как тень, кратким, как сон, и неуловимым, как молния, в черную ночь разверзающая небо и, прежде чем успеешь сказать: "смотри", снова поглощающая землю беспощадной пастью мрака. Да, все светлое угасает черезчур быстро.

Гермия. Если искренно любящие всегда встречали препятствия, значит это предопределение судьбы. Научимся же терпеливо относиться к встречаемым нами препятствиям, так как препятствия эти - дело обычное, так же неизбежное при любви, как всегдашние её спутники - мечты и вздохи, желания и слезы.

Лизандр. Это вполне убедительно, поэтому слушай, Гермия. У меня есть тетка, бездетная вдова с большим состоянием,- дом её в семи милях от Афин,- и любит она меня, как любит мать единственного сына. Там, милая Гермия, могу я с тобой обвенчаться, там строгий закон Афин бессилен. Если любишь меня, оставь тихонько завтра дом твоего отца, и я буду ждать тебя в роще, всего только на одну милю отстоящей от города, в той самой роще, где я однажды уже встретил тебя, когда ты вместе с Еленой праздновала утро мая.

Гермия. О, милый мой Лизандр, клянусь тебе самым беспощадным луком Купидона, лучшей его стрелой с золтотым острием, безхитростными голубями Венеры, всем, что связывает души и делает любовь счастливой, огнем, сжигавшим царицу Карфагена, когда она увидала убегающие от неё паруса лживого троянца; клянусь всеми клятвами когда-либо нарушенными мужчинами, еще более многочисленными, когда либо произнесенными женщинами, что завтра я непременно буду с тобою в назначенном месте.

Лизандр. Сдержи-же свое обещание, моя дорогая. А вот, смотри, и Елена.

Входит Елена.

Гермия. Здравствуй, красавица Елена. Куда ты?

Елена. Ты говоришь: красавица? Возьми назад это слово. Деметрий любит твою красоту. О, счастливая красавица! Твои глаза - путеводные звезды, а сладостные звуки твоего голоса ему приятнее, чем пастуху песни жаворонка, когда зазеленеют нивы и зацветет боярышник. Болезнь ведь прилипчива,- о еслиб такою же была и красота! я заразилась бы от твоей, прекрасная Гермия, я ни на шаг не отошла бы от тебя, пока мои уши не заразились бы твоим голосом, мои глаза - твоим взглядом, мой язык - обаятельной гармонией твоей речи. Принадлежи мне весь мир,- я, за исключением Деметрия, отдала бы его весь, чтоб только преобразиться в тебя. О, научи меня смотреть как ты, научи чародейству, при помощи которого ты овладела сердцем Деметрия!

Гермия. Я отворачиваюсь от него, а он все меня любит.

Елена. О, еслиб твоя несговорчивость передала эту силу моим улыбкам!

Гермия. Я его проклинаю, а он отвечает мне любовью.

Елена. О, еслибы мои мольбы вызвали в нем такое расположение!

Гермия. Чем больше я его ненавижу, тем он больше преследует меня своими мольбами.

Елена. Чем сильнее я его люблю, тем сильнее он меня ненавидит,

Гиермия. Это его вина, Елена, а не моя.

Елена. Не твоя, но вина твоей красоты. О, зачем виновата в этом не я!

Гермия. Утешься, он более не увидит моего лица: Лизандр и я бежим отсюда. Пока я не увидала Лизандра, Афины казались мне раем. Как велико могущество моего возлюбленного, когда самый рай он обратил в ад!

Лизандр. Елена, и откроем тебе все. Завтра ночью когда Фебея увидит свой серебристый лик в водяном зеркале и уберет луг жидкими алмазами, то есть в час всегда прикрывающий бегство влюбленных, мы покинем Афины.

Гермия. И в той самой роще, в которой мы обе с тобой так часто, покоясь на ложе из цветов, передавали друг другу сладостные свои мечты, мы сойдемся с Лизандром для того, чтоб отвратить наши взоры от Афин и искать новых друзей в чуждом нам обществе. Прощай, милая подруга моего детства! Моли за нас богов, и да пошлют они тебе счастье твоего Деметрия. Сдержи же свое слово, Лизандр. Заставим только до завтрашней полночи голодать наши взоры и возложим на них воздержание от сладостной пищи любви (Уходит).

Лизандр. Сдержу, моя Гермия. Прощай, Елена! Пусть и Деметрий также вздыхает о тебе, как ты вздыхаешь но нем (Уходит).

Елена. Ах, насколько одни бывают счастливее других! В Афинах находят, что я так же хороша, как она, но что-жь из этого? Деметрий этого не находит. Он не хочет знать того, что кроме него знают все. И как заблуждается он, бредя глазами Гермии, так брежу я его совершенствами. Любовь даже самому ничтожному, самому дрянному человеку может придавать и красоту, и достоинство. Любовь смотрит не глазами, а сердцем. Поэтому-то крылатого Купидона изображают слепым: любовь рассуждать не умеет; обладая крыльями, но лишенная глаз, она служит эмблемой непоправимого легкомыслия. Поэтому он так часто ошибается в выборе и за это-же его зовут ребенком. Как шаловливые дети нередко изменяют в играх данному слову, так и ребенок-любовь беспрестанно изменяет своим клятвам. Так и Деметрий, пока не увидал Гермии, осыпал меня градом уверений, что он исключительно принадлежит мне. Но только что теплый луч красоты Гермии коснулся этого льда, он растаял и рассыпался целым потоком дождя. Пойду, расскажу ему о побеге, замышляемом Гермией; завтра ночью он погонится за нею в лес. Для меня большой наградой будет и то, если он поблагодарит меня за это извещение. Я, по крайней мере, облегчу свои страдания тем, что там буду с ним и с ним же возвращусь оттуда (Уходит).

СЦЕНА II.

Там-же. Комната в доме Пигвы.

Входят: Бурав, Моток, Дудка, Рыло, Пигва и Выдра.

Пигва. В сборе ли все наши?

Моток. Лучше бы тебе сделать нам перекличку сперва всем вообще, а потом по одиночке.

Пигва. Вот полный список имен тех лиц, кто во всех Афинах признан способным играть в нашей интермедии в присутствии герцога и герцогини в ночь после их бракосочетания.

Моток. Прежде всего, добрейший Питер Пигва, о чем идет речь в пьесе? Потом прочти имена актеров, а затем приступи к распределению ролей.

Пигва. Видите ли, пьеса наша плачевнейшая комедия; изображается в ней смерть Пирама и Фисби.

Моток. Должно быть, отличная штука и превеселая! Теперь-же, добрейший Питер Пигва, делай по списку перекличку твоим актерам. Станьте, господа, в ряд.

Пигва. Откликайтесь по вызову. Ник Моток, ткач!

Моток. Здесь! Скажи, какая роль мне предназначена и продолжай.

Пигвл. Тебе, Ник Моток, назначается роль Пирама.

Моток. А что такое Пирам? любовник или тиран?

Пигва. Любовник, убивающий себя из-за любви самым наичистейшим образом.

Моток. Что-жь, для исполнения этой роли потребуются слезы? Если буду играть я, берегите, слушатели, глаза. Я заставлю камни двигаться и некоторым образом вызывать всеобщее соболезнование. Теперь дальше. Я главным образом силен в исполнении ролей тиранов. Еракла я сыграл бы на диво или любую такую-же раздирающую и все сокрушающую роль.

"Дикие скалы, их сотрясенье

Двери темницы в мне сокрушат.

От колесницы-жь блещущей Феба

Сгинут деяния глупой судьбы".

Вот оно то, что называется прекрасным и прекраснее чего на свете нет! Теперь перекликай имена других актеров. Это прием Еракловский, чисто тиранский прием. Любовник говорит более жалобно.

Пигва. Френсис Дудка, продавец раздувальных мехов.

Дудка. Питер Пигва, я здесь.

Пигва. Ты должен взять на себя роль Фисби.

Дудка. А что такое Фисби? странствующий рыцарь?

Пигва. Это девушка, в которую влюблен Пирам.

Дудка. Нет, сделай одолжение, не заставляй меня играть женщину: у меня ведь уже пробивается борода.

Пигва. Это ничего, ты можешь сыграть ее в маске. Говорить же тебе прйдется как можно пискливее.

Моток. А если можно бороду спрятать под маску, позволь мне сыграть и Фисбу. Я буду говорить изумительно тонким голоском.- Фиспа, Фиспа!-"Ах, Пирам, дражащий мой любовник! Я дражащая твоя Фисба, дражащая твоя любовница".

Пигва. Нет, нет, ты должен играть Пирама, а ты Дудка, играй Фисби.

Моток. Ну, хорошо. Продолжай.

Пигва. Робэн Выдра, портной!

Выдра. Здесь, Питер Пигва.

Пигва. Тебе, Робэн Выдра, придется играть мать Фисби. Теперь Том Рыло, медник.

Рыло. Здесь, Питер Пигва.

Пигва.Ты будешь отцом Пирама, а я сам буду отцом Фисби. Бурав, столяр! Возьми на себя роль льва. Вот, кажется, и все роли в пьесе распределены.

Бурав. А что, роль льва у вас ужь написана? Если написана, дайте мне ее теперь же, потому что я страшно трудно заучиваю наизусть.

Пигва. Можешь сыграть ее, не заучивая, потому что в ней надо только реветь.

Моток. Позволь мне сыграть льва, я зарычу так, что всех заставлю меня слушать. Да, зареву так, что сам герцог скажет: "Пусть поревет еще, пусть поревет".

Пигва. А если заревешь слишком страшно, ты до того перепугаешь и герцогиню, и её приближенных, что оне сами завизжат. А этого окажется достаточно, чтоб всех нас перевешали.

Все. Как, перевешать всех нас? нас, сыновей наших матерей?

Моток. Я согласен, друзья: если мы до того перепугаем барынь, что оне потеряют головы, оне, конечно, не посовестятся нас перевешать. Но я возвышу свой голос до такой степени, зареву так приятно, что меня примут за воркующего голубка. Зареву я соловьем.

Пигва. Не можешь ты играть никакой другой роли кроме Пирама, потому что Пирам - человек приятной наружности, человек настолько красивый, что лучше его не найдешь в самый ясный летний день. Он человек отменно любезный; поэтому ты волей-неволей должен играть Пирама.

Моток. Хорошо, попытаюсь. А какую же бороду придется мне надеть для этой роли?

Пигва. Какую хочешь.

Моток. Я могу отхватить ее и с бородой соломенного цвета, и с темно-оранжевой, и с багрово-красной, и с бородой цвета французской головы, то есть совершенно желтаго.

Пигва. Да ведь многия французские головы совсем без волос; следовательно, тебе, пожалуй, пришлось бы играть совсем без бороды. Ну, господа, вот ваши роли. И я прошу, убеждаю и умоляю вас выучить их на зубок к завтрашней ночи, а затем, при лунном сиянии, сойтись со мною в дворцовом лесу, находящемся в одной миле за городом. Там мы сделаем репетицию. Потому что, еслибы мы сошлись в городе, мы не избавились бы от толпы любопытных и намерение наше было бы открыто. Я-же тем временем составлю список всего, что не достает нам для представления. Прошу вас, не обманите же меня.

Моток. Сделать там репетицию будет нам и сподручнее, и вольготнее.

Пигва. Постарайтесь отличиться. Прощайте. Сходка назначена у герцогского дуба.

Моток. Ладно, была не была! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Лес близь Афин.

С одной стороны входит Фея, с другой - Пок.

Пок. Что нового, фея? Ты куда?

Фея. По горам и по долам,

Но кустарникам колючим

Я порхаю беззаботно,

Бег луны опережая.

Мне, царицы фей служанке,

Не являются преградой

Ни тыны тенистых парков,

Ни огонь, ни воды речек.

И служу я ей усердно,

Луг зеленый орошая

Освежающей росою.

И пестрю его цветами,

Что кругом благоуханья

Неустанно разливают.

Мне надо собрать здесь несколько капель росы и, словно перлы, привесить их к уху каждой буквицы. Прощай, невежественнейший из всех духов,- мне некогда. Наша царица, а с нею и все эльфы, сейчас явится сюда.

Пок. И наш царь празднует эту ночь здесь-же. Берегись-же, царица, не показывайся ему на глаза, потому что он страшно раздражен и разгневан тем, что прекрасный мальчик, похищенный у индийского царя, все еще у неё в свите. Такого милаго малютки никогда у неё еще не бывало. Завистливому Оберону хотелось-бы, чтоб он был его пажем и бродил с ним по дремучим лесам. Она-же ни за что не хочет уступить, увенчивает его цветами и не может на него налюбоваться. Из-за этого, где-бы они теперь ни встретились - в роще-ли, на лугу-ли, у чистого источника, при сиянии светлых звезд - у них всякий раз поднимается такая ссора, что все эльфы в страхе заползают в чашечки от желудей и прячутся там.

Фея. Если меня не обманывает твоя наружность и весь твой вид, ты хитрый, плутоватый дух, называемый проказником Робэном. Это ведь ты пугаешь деревенских девушек, снимаешь с молока сливки, заставляешь подчас работать ручную мельницу, мешаешь обливающейся потом хозяйке сбивать масло, не даешь иной раз забродить напитку, сбиваешь ночных странников с пути и потешаешься их досадой. Для того-же, кто называет тебя Гобгоблином или милейшим Поком, ты работаешь на славу и доставляешь ему всякую удачу. Ты ведь Пок и есть?

Пок. Ты не ошиблась, фея: я и есть этот веселый ночной бродяга. Я потешаю Оберона, заставляю его улыбаться, когда, подражая ржанию молодой кобылицы, надуваю жирного жеребца, обожравшагося горохом. Иногда в виде печеного яблока забираюсь в кружку кумушки, а если ей вздумается пить, бью ее по губам и разливаю пиво по её изсохшей груди. Даже мудрейшая из тетушек, рассказывая самую плачевную из всех повестей, иногда принимает меня за треногую скамейку, я же выскользаю из под того, на чем она сидит,и она, вверх ногами летя на пол, кричит: - "ай! ай!", а кашель между тем так и душит ее. Глядя на это, вся компания помирает со смеху, чихает и клянется, что от роду никогда не видывала ничего смешнее. Убирайся, однако, сюда идет Оберон.

Фея. Идет и моя царица. Ах, если-бы он скорее убрался отсюда!

СЦЕНА II.

С одной стороны входит Оберон, с своей свитой, с другой - Титания со своей.

Оберон. Встреча при лунном свете с тобою, непреклонная Титания,- встреча далеко не приятная.

Титания. О, завистливый Оберон тут. Феи, бегите отсюда! Я отрекаюсь от его общества, также как отреклась от его ложа.

Оберон. Стой, безумная, своевольная жена! Разве я тебе не муж?

Титания. Если так, то я, должно быть, тебе жена. Но я знаю, что ты тайком улетал из страны фей, просиживал целые дни в образе Корина около влюбленной Фелиды наигрывая на соломенной свирели и напевая ей про свою любовь. Зачем из дальнейших пределов Индии явился ты сюда? Чтобы присутствовать при бракосочетании с Тезеем твоей полновесной, на котурнах щеголяющей амазонки, воинственной твоей возлюбленной! Явился ты сюда, чтобы даровать их ложу радость и счастье.

Оберон. Как тебе не стыдно, Титания, укорять меня за мое расположение к Ипполите, когда мне отлично известна страсть твоя к Тезею? Не ты ли звездною ночью увела его от похищенной им Перигении, не ты ли заставила его нарушить клятву, данную красавицамь Эглэ, Ариадне и Антиопе?

Титания. Все это одне выдумки, внушенные ревностью. Ни разу с самого начала лета нам ни на холмах, ни в долинах, ни на лугах, ни в лесах, ни близь ручьев, бегущих по каменистому ложу, ни близь окаймленных тростниками речек, ни на омываемой волнами окраине моря,- ни разу не удались под шелест ветра водить наши хороводы без того, чтоб ты своим вздорным вмешательством не расстроил нашей забавы. Как бы в отместку за то, что напрасно нам насвистывали, ветры вызывали из моря заразительные туманы, которые, пав на землю, до того переполняли каждую реченку, что все оне выступали из своих берегов. Оттого же бык напрасно тянул свое ярмо, а земледелец тщетно обливался потом, хлеба сгнили, будучи еще совсем зелеными и не дожив до жатвы. Сено гниет на залитых водою лугах, а вороны тучнеют, нажравшись павшей скотины. Праздные же для деревенских игр борозды затянулись илом. Тропинок, извивающихся по роскошной зелени, тоже не видно, потому что никто их не протаптываеть. Смертные лишены даже земных забав, ни одна ночь не ознаменовывается ни песнями, ни играми. Оттого властитель вод, месяц, бледный от гнева, пропитал весь воздух сыростью, чтобы не чувствовалось недостатка в простудных болезнях. От этой неурядицы изменяют самые времена года. Убеленные инеем морозы падают на головы цветущих алых роз, а подбородок и льдистое темя старой зимы как бы в насмешку украшается благоухающим венком летних распуколек. Весна, лето, обильная плодами осень, суровая зима как бы обменялись обычным своим нарядом. А изумленный мир, хоть и нарождающий каждое из них, не узнает и сам теперь, которое какое. И вся эта вереница зол порождена нашими раздорами, мы их родители, их родоначальники.

Оберон. Все это происходит от тебя и от тебя зависит все исправить. Зачем Титании перечить своему Оберону? И чего же прошу я у тебя? Только крохотного подмененного мальчугана, чтоб мне взять его к себе в пажи.

Титания. Придется тебе с этим примириться. Еслиб ты за этого мальчика предлагал мне всю свою волшебную страну, я и тогда не отдала бы его тебе. Его мать была моею жрицей. Как, бывало, часто, обвеваемая благоухающим воздухом Индии, она служила мне собеседницей, сиживала со мною на желтом песке Нептуна и следила глазами за плывшими по волнам торговцами и смеялась, видя, как паруса от сладострастного прикосновения воздуха словно пухли и делались совсем пузатыми. А она, подражая им,- она в-то время была уже давно беременна юным моим пажем,- ползала по земле, красиво и тихо покачиваясь, чтобы достать мне разных безделушек, и возвращалась как бы из далекого плавания с богатым товаром. Но она, родив этого ребенка, будучи смертной, умерла. Из любви к ней я вырощу её сына и не расстанусь с ним из-за любви с ней.

Оберон. Долго ты намерена оставаться в этом лесу?

Титания. Может быть, до окончания брачных празднеств Тезея. Хочешь ты при лунном свете мирно водить с нами хороводы, потешиться нашими забавами - или с нами. Если не хочешь,- избегай меня, а я буду избегать те местности, которые ты посещаешь.

Оберон. Отдай мне мальчика, и я пойду за тобою.

Титания. Ни за все твое волшебное царство. Уйдем отсюда, феи. Если я останусь долее, мы совсем рассоримся (Уходит с своей свитой).

Оберон. Хорошо, ступай. Но не выбраться тебе из этого леса, пока за это оскорбление я не помучу тебя хорошенько. Ко мне, любезный Пок! Помнишь, как я однажды, сидя на мысу, слушал пение сирены, несшейся на спине дельфина? Пела она так благозвучно, так сладостно, что и бушующее море стихало от звуков её голоса. И не одна звездочка стремглав вылетала из своей сферы, чтоб только послушать это пение.

Пок. Помню.

Оберон. В это самое время я видел,- но ты видеть не мог,- как между молодым месяцем и землею во всеоружии летел Купидон. Он целил в прекрасную весталку, царившую на западе, и пустил свою стрелу с такой силой, что она, казалось бы, могла пронзить сто тысяч сердец. Но я видел, что огненная стрела юного Купидона потухла в целомудренных лучах влажного месяца, а царственная жрица, нисколько не пораненная, плыла мимо в девственном раздумьи. Я, однако, заметил, куда упала стрела Купидона. Она попала в маленький западный цветок, бывший прежде молочно-белым, но теперь от любовной раны сделавшийся пурпуровым. Девушки называют его "Бездеятельной Любовью". Добудь мне этот цветок, траву его я как то тебе показывал. Благодаря её соку если им помазать сомкнутые сном веки, мужчина или женщина до безумия влюбляется в первое живое существо, которое ему попадется на глаза. Сыщи мне этот цветок и возвратись с ним сюда, прежде чем левиафан успеет проплыть одну только милю.

Пок. Я способен опоясать весь земной шар в каких-нибудь минут сорок (Уходит).

Оберон. Если я добуду сок этой травы, я улучу минуту, когда Титания заснет, и намажу им её веки. Первого, что попадется ей на глаза после пробуждения,- будь это лев, медведь, волк или вол, любопытная мартышка или суетливая обезьяна,- она начнет преследовать страстной своей любовью, и я, прежде чем сниму с её глаз эти чары - что могу сделать другою травою, заставлю ее уступить мне своего пажа. Но кто это сюда идет? Я незрим. Подслушаю их разговор.

Входит Деметрий, за ним Елена.

Деметрий. Я не люблю тебя, поэтому перестать меня преследовать. Где же Лизандр и прекрасная Гермия? За то... что она меня убивает, я убью его. Ты сказала, что они укрылись в этом лесу? И я тоже в нем. Вот и я попал в этот лес и злюсь за то, что не могу отыскать мою Гермию. Оставь меня, уходи, перестань за мною следовать

Елена. О, жестокосердый магнит, ты сам притягиваешь меня к себе! И притягиваешь не железо, потому что сердце мое верно, как сталь. Утрать свою притягательную силу, и я лишусь возможности за тобою следовать.

Деметрий. Разве я тебя обольщаю, говорю что ты прекрасна? Напротив, я говорю сущую правду, что не люблю тебя, не могу любить.

Елена. Именно потому-то я и люблю тебя еще сильнее. Я твоя собаченка. Видишь-ли, Деметрий, чем более ты будешь меня бить, тем я нежнее стану к тебе ластиться. Обращайся со мной, как со своей собаченкой, отталкивай меня ногами, бей меня, пренебрегай мной, губи меня, но только дозволь мне, недостойной, следовать за тобой. Какого-же еще худшего места в твоей любви могу я у тебя просить? Обращение твое со мною, как с собакой, будет величайшим для меня счастьем.

Деметрий. Не подвергай мою ненависть чрезмерному испытанию. Я становлюсь болен, когда вижу тебя.

Елена. А я больна, когда тебя не вижу.

Деметрий. Ты страшно вредишь доброй своей славе, выходя за город, отдаваясь в руки нисколько нелюбящего тебя человека и доверяясь ночи, благоприятствующей любовным похождениям, грязным внушениям, внушаемым уединением и пустынной местностью.

Елена. Твои добродетели послужат мне охраной этого сокровища. Для меня не ночь, когда я могу видеть твое лицо, поэтому мне совсем не верится, что теперь ночь. К тому же этот лес нисколько не пустынен, потому что в нем находится весь мой мир. Кто же посмеет сказать, что я одна, когда здесь смотрит на меня весь мир?

Деметрий. Убегу от тебя, спрячусь в кустах и оставлю тебя на добычу зверям.

Елена. Даже у свирепейшего из зверей сердце не такое безжалостное, как у тебя. Убеги, если хочешь, тогда извратится только предание: Аполлон бежит, а Дафна его гонит; голубка преследует ястреба, смиренная лань пытается поймать тигра. Старание совершенно излишне, когда смелость обращается в бегство, а трусость бегает за ней.

Деметрий. Не хочу более слушать твоих умствований, пусти меня. Или, если ты все-таки будешь настойчиво меня преследовать, знай заранее, что я здесь же, в лесу, нанесу тебе жестокое оскорбление.

Елена. Увы, и в храмах, и в городе, и в полях - ты всюду меня оскорбляешь. Стыдись, Деметрий, обиды твои позорят мой пол. Мы не мужчины и не можем, как они, добиваться любви с оружием в руках. За нами должны ухаживать, мы же не созданы для ухаживания. Иду за тобою, во что бы то ни стало, я, если мне придется увидать смерть от страстно любимой руки, самый ад сделается для меня раем (Уходит с ним.)

Оберон. Утешься, нимфа. Прежде, чем он выйдет из этого леса, ты побежишь от него, а он примется преследовать тебя своей любовью.

Пок возвращается.

Ну что, странник, добыл ты цветок?

Пок. Вот он.

Оберон. Давай. Знаю я уголок берега, поросший диким тмином, буквицей и колеблющейся фиалкой. Он почти, как шатром, осенен благоухающей каприфолией, душистыми розами и красивым шиповником. Там, убаюканная играми и хороводными песнями, Титания обыкновенно проводит во сне часть ночи. Там змея сбрасывает с себя пеструю свою шкурку, а эта одежда достаточно просторна для эльфа. Соком этого цветка брызну я ей в глаза и она переполнится самыми нелепыми фантазиями. Возьми и ты частицу цветка, отыщи в лесу юношу, пренебрегающего любовью красивой афинской девушки, и соком помажь ему глаза, но только в том случае, когда первое, что он должен увидеть, будет она. Смотри же, постарайся устроить так, чтоб он влюбился в нее еще сильнее чем она в него, и возвращайся ко мне еще до первых петухов.

Пок. Будь покоен, слуга твой исполнит все, как следует.

СЦЕНА III.

Другая часть леса.

Входит Титания с своей свитой.

Титания. Ну, теперь водите хоровод под волшебную песню, затем удалитесь на треть минуты. Пусть одни убивают червячков в распукольках роз; другия воюют с летучими мышами, чтоб добыть кожу с их перепончатых крыльев, а из этого материала сшить рубашечки для маленьких моих эльфов; третьи пусть отгоняют неугомонную сову, кричащую всю ночь, глядя на наших красивых эльфов. Усыпите же меня пением, а затем отправляйтесь исполнять своя обязанности. Дайте мне отдохнуть.

1-я фея (поет).

Злые пестрые ехидны,

С языками раздвоенными;

Гады вредные, ползучие,

И ежи с колючим панцырем,

Дальше! Нарушать не смейте

Мирный сон царицы нашей.

Хор.

С нашей песней колыбельной,

Филомела, слей свой голос,

Распевая вместе с нами:

"Баю, баюшки, баю!"

Чтоб ни зло, ни чары хитрыя

До царицы не коснулися,

И до утра сон-волшебник

Ее нежил и ласкал.

2-я фея.

Пауки,- и тонконогие,

Что косцов изображаете,

И космато-ядовитые

Червяки, что пресмыкаетесь

По земле неслышной поступью,

И козявки жесткокрылые,

Дальше! Нарушать не смейте

Сон красавицы Титании,

1-я фея. Ну, теперь скорее отсюда! Здесь все обстоит как следует. Одна из нас, однако, пусть останется и сторожит в сторонке (Фея уходит. Титания спит. Появляется Оберон).

Оберон (выжимая сок цветка на вѣки Титании). Влюбись страстно в то, что увидишь тотчас после пробуждения. Люби потом и томись. Будь это бобр или кот, или медведь, или барс, или щетинистый кабан, он, когда ты проснешься, представится тебе твоим возлюбленным.Проснись, когда приснится что нибудь противное (Уходит. Появляются Лизандр и Гермия).

Лизандр. Ненаглядная моя, тебя утомило это скитание по лесу. Признаюсь, я сбился с дороги. Если желаешь, Гермия, отдохнем. Дождемся здесь отрадного рассвета.

Гермия. Будь, как тебе угодно, Лизандр. Отыщи себе ложе, а я приклоню голову вот к этому пригорку.

Лизандр. Одна и та же кочка послужит для обоих нас подушкой. Одно сердце, одно ложе, две груди и одна верность.

Гермия. Нет, добрый Лизандр, прошу тебя, ляг, мой милый, пока, подальше, не ложись так близко.

Лизандр. О, моя ненаглядная, пойми это в самом невинном смысле. Любовь должна понимать слова любви и относиться с ним доверчиво: я хотел сказать, что сердце мое так тесно связано с твоим, что их можно принять за одно; что обе наши груди так скованы клятвой, что, хотя их две,- верность все-таки одна. Поэтому не отказывай мне в ложе возле тебя. Верь, Гермия, это ложе не осквернится ложью.

Гермия. Ты, Лизандр, отлично играешь словами.

Лизандр. Я осыпал-бы страшными проклятиями мой нрав и мою гордость, еслиб Гермия вздумала сказать, что Лизандр лжет.

Гермия. Но, мой милый, из любви и из любезности ляг все-таки подальше. Такое временное разъединение требуемое скромностью, может оказаться весьма пригодным для добродетельного юноши и для девушки. Ляг лучше там, мой добрый друг, и покойной ночи. Да не изменится твоя любовь до конца дорогой твоей жизни!

Лизандр. "Аминь, аминь!" отвечаю я на прекрасную эту молитву. Когда исчезнет моя верность, пусть исчезнет и жизнь... Я лягу здесь. Да поможет тебе сон найти полнейшее успокоение!

Гермия. Половина этого желания да сомкнеть веки того, кто его высказал (Оба засыпают).

Входит Пок.

Пок. Обошел весь лес и не нашел афинянина, на глазах которого я должен иснытать любовную силу этого цветка. Какой мрак, какое безмолвие! Это кто? На нем одежда афинянина. Это, как говорил мой повелитель, он-то пренебрегает афинской девушкой. Вот и она спит, как убитая, на сырой и грязной земле. Она не посмела даже прилечь возле этого безчувственного, бессердечного человека. Постой-же, невежа, выжму на твои глаза всю ему этих чар. О, любовь, когда он проснется, не допускай, чтоб сон сомкнул его веки, проснись-же, когда я уйду. А мне надо спешить к Оберону (Уходит).

Встает Деметрий, за ним Елена.

Елена. Остановись, милый Деметрий! Лучше ужь убей меня.

Деметрий. Отстань! Не приставай ко мне так.

Елена. И ты покинешь меня в такую темь? О, не делай этого!

Деметрий. Оставайся-же здесь на свой страх. Я хочу идти один и уйду (Убегает).

Елена. Я совсем выбилась из сил от этой безумной погони. Чем более умоляю, тем менее вижу от него сочувствия. Где-бы ты ни покоилась, Гермия, ты счастлива. У ней чудные, чарующие глаза. Отчего они у ней такие светлые? Не от собственной-же влаги слез? Если-бы от этого, моя блестели-бы еще ярче, так как они несравненно чаще орошались этой влагой. Нет, нет, я должна быть гадка, как медведица; недаром-же попадавшиеся мне навстречу животные бросались от страха в сторону. Поэтому неудивительно, что и Деметрий бежит от меня, когда я так страшна. Как-же коварно и лживо мое зеркало, когда оно уверяет меня, будто я красотой могу поспорить с Гермией. Кто это? Лизандр на земле! Умер он или только спит? Я не вижу ни крови, ни раны. Лизандр, жив ты? Проснись!

Лизандр (просыпаясь). За тебя я даже пойду в огонь, Елена, ты совсем как прозрачная. Природа проявляет свое могущество, давая мне возможность сквозь твою грудь видеть твое сердце. Где-же Деметрий? И как достоин носящий это отвратительное имя умереть от моего меча!

Елена. Не говоря этого, Лизандр, не говори! Какое тебе дело до того, что он любят твою Гермию? Что же тебе из этого? Ведь Гермия все-таки любит тебя. Будь же доволен этим.

Лизандр. Доволен Гермией? Нет, жалкие мгновения, проводимые с нею, мне скучны. Не Гермию люблю я теперь, а Елену. Кто же не променяет ворону на голубку? Волей человека управляет его разум, а разум говорит мне, что ты несравненно достойнее любви. Все произрастающее до поры до времени не зрело. Так и я был до сих пор слишком юн, поэтому не дозрел еще до разума. Но теперь я достиг полного развития человека, разум сделался руководителем моей воли и ведет меня к твоим очам, в которых я вижу чудные повести любви, прочитанные в роскошнейшей книге любви!

Елена. Зачем я родилась? зачем дожила до такой злой насмешки? Чем заслужила я от тебя презрение? Разве не слишком довольно и того, что я никогда не могла и не могу добиться от Деметрия ласкового взгляда? А ты еще издеваешься над моим несчастием. Таким презрительным ухаживанием ты обижаешь меня, обижаешь жестоко. Прощай. Сознаюсь, я думала, что ты много благороднее. Неужто за то, что женщина отвергнута одним, она должна подвергаться оскорблениям со стороны другого (Уходит).

Лизандр. Она не видела Гермии. Спи же, Герния, спи здесь и никогда более не приближайся к Лизандру. Как пресыщение сластями порождает в желудке страшное к ним отвращение, или как становятся ненавистны ереси в глазах отрекшагося от них человека, особенно когда оне его обманули, так и ты, виновница моего пресыщения, моей ереси, будь ненавистна для всех, а для меня более, чем для кого-нибудь другого. Пусть все силы мои направятся на любовь и на преданность Елене; я буду её рабом (Уходит).

Гермия (просыпается). Помоги, помоги мне, Лизандр! Отгони змею, подползшую к моей груди. О, сжалься! Ах, какой страшный сон! Взгляни, Лизандр: я вся дрожу от страха. Мне кажется, что змея высасывает мое сердце, а ты, глядя на жестокое её прожорство, сидишь спокойно и только подсмеиваешься. Лизандр! Как, его нет? Лизандр, повелитель мой! Не слышит, ушел, ни слова, ни звука! Ох, где же ты? Отзовись, если слышишь! Молю тебя любовью, отзовись! Я от страха чуть не лишилась чувств. Нет! Сама вижу теперь,что тебя нет по близости. Или сейчас же найду тебя, или умру (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Там же.

Титания спит. Входят: Пигва, Бурав, Основа, Дудка, Рыло и Выдра.

Основа. Все ли мы на лицо?

Пигва. Все, все! И славное же это место для нашей репетиции. Зеленая эта лужайка будет нашей сценой, кусты боярышника нашей уборной, мы изобразим все точно так, как изобразим потом перед герцогом.

Основа. Питер Пигва!

Пигва. Что тебе, неугомонный ткач?

Основа. В нашей комедии "Пирам и Фисба" есть кое-что такое, что другим придется не по вкусу. Во первых, Пирам вынужден выхватить меч, чтоб себя убить, таких зрелищ барыни не выдерживают. Что ты на это скажешь?

Рыло. Это, клянусь Пресвятой Девой, действительно страх как страшно.

Выдра. Я думаю, самоубийство-то, когда все кончится, нам придется выпустить.

Основа. Никоим образом! Я придумал, как все поправить. Кончите пролог,и пусть пролог этот намекнет, что мы нашими мечами никакого вреда не причиним, что Пирам убивается не в самом деле; а еще для большего успокоения скажите им, что я, играющий Пирама, совсем не Пирам, а ткач Основа. Это избавит зрительниц от всякого страха.

Пигва. Хорошо, сочиним пролог. Только как мы его напишем: шести или восьмистопными стихами?

Основа. Нет, лучше прибавить две стопы, пусть их будет восемь, а он восьмистопный.

Рыло. А барыни льва-то не испугаются?

Выдра. Боюсь я и этого. Впрочем,увидим.

Основа. Нам, господа, надо обсудить все это хорошенько. Боже упаси вывести льва в общество барынь! Это дело страшное, потому что нет ни одной хищной птицы ужаснее льва, особенно живого. Поэтому мы и такое соображение должны взять в рассчет.

Рыло. Так другой пролог пусть скажет, что он не настоящий лев.

Основа. Нет, необходимо, чтоб зрители знали его имя чтоб половина его лица выглядывала из-за львиной шеи. А если ужь необходимо что-нибудь сказать, чтоб исправить этот недостаток, то именно вот что: "Сударыня, или прекрасные сударыни, я пожелал-бы, или потребовал, или попросил-бы, чтобы вы не пугались, не трепетали, ибо я жизнью моей отвечаю за вашу. Если вы подумаете, что я явился сюда настоящим львом, горе мне, великое горе! Нет, такое-же я существо, такой-же человек, как и все!" Затем пусть он назовет себя по имени и скажет прямо, что я столяр Бурав.

Пигва. Превосходно, так мы и сделаем. Но есть еще две затруднительные вещи. Первая: как ввести в комнату лунный свет? - вы ведь знаете, что Пирам и Фпсби встречаются при свете месяца.

Бурав. А ночь-то во время представления нашей комедии будет лунная.

Основа. Подать сюда календарь, календарь, и отыскать, лунная-ли будет ночь или нет!

Пигва. Лунная.

Основа. Если так, оставьте только открытым окно в большой комнате, где будет происходить наше представление, а месяцу можно будет светить в окошко.

Пигва. Пожалуй, и так. А не то, пусть кто-нибудь войдет с вязанкой терновника и с фонарем, да скажет, что он пришел для изображения роли или для представления месячного света. Но затем есть еще другое затруднение. Нам в большой комнате нужна стена, потому, что как известно по преданию, что Пирам и Фисби разговаривали сквозь трещину в стене.

Бурав. Ну, стену-то в комнату вам не втащить, что скажешь на это, Основа?

Основа. Ну, стену может кто-нибудь изобразить. Вымажьте только его немного для обозначения стены известкой, глиной или штукатуркой, и пусть он держит пальцы вот так. Через эту-то щель и будут перешептываться между собою Пирам и Фисби.

Пигва. Если это улажено, то улажено все. Ну, все родившиеся от матери, сядем и приступим к репетиции. Пирам, тебе начинать. Когда проговоришь свою роль, ступай в эти кусты. Пусть то же делает каждый, если этого требует его роль.

Входит Пок и останавливается в глубине сцены.

Пок. Что это за неучи, горланящие так близко к ложу прекрасной царицы? Вот так штука, готовится представление! Буду зрителем и, если окажется нужным, даже и актером.

Пигва. Говори-же, Пирам! Фисби, подойди!

Пирам. Дыхание цветов удушливых, ты слабо...

Пигва. Не удушливых, а душистых.

Пирам. Дыхание цветов душистых неприятно,

Когда его сравнить с дыханьем чудной Фисби.

Но чей-то голос слышен.

Повремени немного,

И я в урочный час вернусь к тебе оттуда! (Уходит).

Пок. Из всех Пирамов на свете видал ли кто-нибудь такого? (Уходит за ним).

Фисби. Теперь моя очередь?

Пигва. Разумеется, твоя. Ты должна понять, что он уходит затем, чтоб узнать, какой он там слышал голос, и сейчас-же вернется назад.

Фисби. Блистающий Пирам, что белизной своею

Поспоришь с лилией и с розою румяной!

Отважный юноша, милейший из людей

И верный, как вернейший копь, что не изведал,

Что значит в поде иль устать, иль спотыкнуться,

С тобой сойдусь я у могилы Нина.

Пигва. У могилы Нина. Полно, любезный! Говорить это тебе еще рано; ты этими словами отвечаешь Пираму. Ты говоришь всю свою роль сподряд - и реплики, и все другое. Входи, Пирам. Твоя реплика уже сказана; она ведь в словах: - "усталости не знает".

(Входят Пок и Основа, с ослиной головой на плечах).

Фисби. О, верный так же, как вернейший из коней,

Который никогда усталости не знает.

Пирам. Лишь для тебя Пирам желает быть таким.

Пигва. О, это ужасно! чудовищно! Нечистые силы шутят и здесь с нами шутки. Молитесь, господа! Бежим, господа! Помогите!

Все в страхе убѣгают.

Пок. Я за вами. Погоню я вас по болотам, по чащам, чрез кущи колючих кустарников. Стану поочередно принимать вид то лошади, то собаки, то борова, то безголового медведя, то огня, стану ржать, лаять, хрюкать, реветь и жечь, как лошадь, собака, боров, медведь и огонь (Уходит).

Основа. Зачем-же это они со всех ног бросились отсюда? Шутка это, чтоб меня напугать?

Возвращается Рыло.

Рыло. О, Основа, какое с тобой превращение! Что это я вижу у тебя на плечах (Уходит)?

Основа. Что-же ты видишь? Должно быть, на своих собственных видишь ослиную голову, ведь видишь?

Пигва возвращается.

Пигва. О, Основа, помоги, помоги тебе Господи! Ты совсем испорчен (Уходит).

Основа. Понимаю их хитрость: они хотят меня одурачить и, если удастся, напугать. Но, что бы они там ни делали, я отсюда не тронусь. Буду здесь похаживать, затяну песню, чтобы все слышали, что я нисколько не испугался (Поет).

И черный дрозд, с насквозь проткнутым клювом,

И серый дрозд, с приятным голоском,

И петушок с коротеньким пером...

Титания (просыпаясь). Какой это херувим нарушает мой сон на ложе из цветов?

Основа (поет).

Голосистый жаворонок,

Воробей или щегленок,

Даже пестрая кукушка,

На нахальный крик которой

Редкий муж не отзовется

Возражением: "ты врешь".

Потому что, в самом деле, кто-же свяжется с такой глупой птицей, кто станет обличать птицу во лжи, сколько бы там она ни кричала "ку-ку!"

Титания. Прошу тебя, красавец, спой еще что-нибудь. Твой голос совсем очаровал мои слух, а твой образ пленил мое зрение. При первом-же взгляде на тебя, могучая прелесть твоих чар заставляет меня против воли сказать и даже поклясться, что я тебя люблю.

Основа. Кажется, сударыня, что никакой основательной причины у вас на это не имеется. Впрочем, говоря по правде, разумное основание и любовь редко уживаются между собой в настоящее время. И очень бывает прискорбно, если какой-нибудь услужливый сосед не потрудится их примирить между собою. Видите, что и я при случае мастер пошутить.

Титания. Ты так-же умен, как прекрасен.

Основа. Ну нет, не так! Я ни то, ни другое. Еслибы у меня хватило настолько ума, чтобы выбраться из этого леса, это и для моего личного употребления было-бы вполне достаточно.

Титания. О, не желай отсюда выбраться! Волей-неволей, а ты останешься здесь. Я дух, и не из маловажных: в моих владениях вечное лето. А я тебя люблю, останься-же со мной! Я дам тебе в услужение эльфов. Они станут для тебя отыскивать бриллианты, в глубоких недрах земли, будут петь во время твоего сна на свежих цветах. Я-же смертную оболочку сделаю до того тонкой и легкой, что и ты станешь порхать, как воздушный дух. Душистый Горошек, Паутинка, Моль, Горчичное Зернышко!

Входят четыре эльфа: Душистый Горошек, Паутинка, Моль и Горчичное Зернышко.

1-й эльф. Я здесь!

2-й эльф. И я!

3-й эльф. Н я!

4-й эльф. И я!

Все. Куда прикажешь нам лететь?

Титания. Будьте добры к этому господину и любезны с ним; порхайте, скачите вокруг него во время его прогулок, кормите его абрикосами, пурпурным виноградом, зедеными фигами и шелковицей, похищайте для него их мешечки, у диких пчел отнимайте у их ножек воск на свечи и зажигайте эти свечи огненными глазами светляков и озаряйте ими путь моего милаго при отходе его ко сну и при пробуждении. Открывайте расписные крылышки у бабочек и отвевайте ими лучи месяца от сонных его век. Приветствуйте же его, эльфы!

1-й эльф. Приветь тебе, смертный!

2-й эльф. И мой!

3-й эльф. И мой!

4-й эльф. И мой!

Основа. От души благодарен вам, многоуважаемый эльф. Ваше имя, почтеннейший?

1-й эльф. Паутинка.

Основа. Очень рад, любезный господин Паутинка, познакомиться с вами покороче. Если порежу палец, дерзну прибегнуть прямо к вам. А ваше, почтеннейший?

2-й эльф. Душистый Горошек.

Основа. Прошу вас, добрейший господин Душистый Горошек, замолвить за меня словечко у госпожи кожицы, вашей матушки, и у господина Стручка, вашего батюшки. Очень рад покороче познакомиться и с вами. Прошу также и вас сказать мне ваше имя?

3-й эльф. Горчичное Зернышко.

Основа. Знаю вашу снисходительность, любезнейший господин Горчичное Зернышко, знаю отлично. Гнусный этот исполин ростбиф не мало пожрал подобных вам господ. Поверьте, знакомство с вами не раз выжимало слезы из моих глаз. Очень рад, добрейший Горчичное Семячко, познакомиться с вами еще короче.

Титания. Служите и ему, как своему господину. Ведите его в мою беседку. Луна смотрит как-то слезливо, а если она плачет, то плачет и каждый маленький цветок, скорбя по чьему-нибудь утраченному целомудрию. Окуйте-ка цепями язык моего воздюбленного и ведите его в полном молчании.

СЦЕНА V.

Другая часть леса.

Входит Оберон

Оберон. Любопытно мне узнать, проснулась-ли Титания и кто то существо, которое первое должно было попасться ей на глаза и в кого она должна была влюбиться до безумия.

Входит Пок.

Вот и мой посланный. Ну что, проказник, каких шалостей натворил ты в этом волшебном лесу?

Пок. Моя царица влюбилась в чудовище. Пока близехонько отсюда она крепко спала в посвященной ей беседке, собралось несколько оборванцев, неумытых ремесленников, из-за насущиаго хлеба работающих в афинских лавчонках, и стали делать репетицию комедии, которую задумали представить в день бракосочетания великого Тезея. Проговорив свой монолог, самый безмозглый из этих болванов, самый негодный из всей этой сволочи, представлявший в их пьесе Пирама, ушел в кусты, и я, воспользовавшись этим случаем, обратил его голову в ослиную. Тотчас затем ему следовало отвечать Фисбе, и он снова выступил на сцену. Тут, словно дикие гуси, завидевшие подползающего охотника или словно рыжеголовые галки, которые вдруг с криком вспархивают, разделяются на отдельные отряды и, как безумные, рассекают воздух, все товарищи увидав исполняющего роль Пирама, ринулись от него и, сшибая друг друга с ног, кричали:- "разбой!" и стали призывать к себе на помощь кого-нибудь из афинских жителей. Голова у них и без того слабая, а теперь от сильного страха потеряв ее окончательно, они вооружили против себя даже бездушные предметы; терновник и шиповник рвут на них одежды, у одного отрывают рукав, с другого срывают шапку, постоянно чего-нибудь лишая трусов, даже не думавших сопротивляться. Так, напустив на них безумный страх, я прогнал их отсюда, удержав здесь только одного бездельника, на плечи которого я приставил ослиную голову. А тут случилось так, что проснулась Титания и тотчас-же влюбилась в осла.

Оберон. Все вышло удачнее, чем я ожидал. А смочил ты любовным соком веки афиняняна, как я тебе приказал?

Пок. Сделано и это. Я нашел его спящим; неподалеку от него лежала афинянка; он непременно увидит ее, когда проснется.

Входят: Деметрий и Гермия.

Оберон. Отойдем в сторону. Это тот самый афинянин?

Пок. Женщина-то та, но мужчина не тот.

Деметрий.О, зачем отталкиваешь ты того, кто так сильно тебя любит? Так зло говорить можно только с злейшим своим врагом.

Гермия. Я только браню тебя, меж тем как ты, быть может, заслуживаешь еще худшего, потому что я боюсь, не дал-ли ты мне повода к проклятиям. Если в то время, когда Лизандр спал, ты убил его и тем погрузился в кровь по колена, погрузись в нее еще глубже, убей и меня. Само солнце не было так верно дню, как он мне. Разве он ушел бы от спящей Гермии? Скорей поверю, что можно весь земной шар просверлить насквозь и что месяц, чтобы досадить своему брату полуденному солнцу, проскользнет в это отверстие к антиподам. Ты непременно убил Лизандра: так мертвенно, так свирепо может смотреть только убийца.

Деметрий. Как смотрит убитый, так смотрю и я, пронзенный насквозь беспощадною твоею жестокостью. Ты же, убийца, смотришь так-же светло и ясно, как на небе вон та блестящая Венера.

Гермия. Этим моему Лизандру не поможешь. Где он? О, добрый Деметрий, возврати мне его!

Деметрий. Я скорее отдал бы его труп моим собакам.

Гермия. Прочь-же от меня, собака! прочь, пес! Ты вывел меня за пределы девственного терпения. Так ты его убил? Будь-же навсегда вычеркнут из списка людей! О, хоть раз скажи правду, скажи ее хоть для меня. Не смея взглянуть на него,пока он бодрствовал, ты убил его соннаго. О, какой подвиг! На такой доблестный подвиг способны змеи и ехидны. И его совершила ехидна, потому, что своим раздвоенным языком она никогда еще никого не жалила.

Деметрий. Ты изливаешь свой гнев по поводу ошибки. Я не обагрен кровью Лизандра и, насколько мне известно, он совсем не умер.

Гермия. Повтори мне, умоляю тебя, что он здрав и невредим.

Деметрий. А какая была-бы мне выгода, еслиб я даже мог это сказать?

Гермия. Та выгода, что ты никогда более меня-бы не увидал; твое присутствие мне ненавистно! Жив-ли Лизандр или умер, не жди от меня ничего (Уходит).

Деметрий. Гоняться за ней, когда она в таком изступленном настроении, бесполезно; поэтому отдохну здесь немного. Тягость горя увеличивается тем долгом, которого несостоятельный должник-сон ему не выплатил. Поэтому, если я расположусь подождать его здесь, он, быть может, заплатит мне хоть частицу этого долга (Ложится и засыпает).

Оберон. Что ты наделал! Ты ошибся самым непозволительным образом, выжав любовный сок на глаза в самом деле любящего человека. Твоя ошибка неминуемо обратит истинную любовь в лживую, а лживую не сделает истинной.

Пок. Судьба оказалась сильнее меня. Она виновата: ведь на одного любящего неизменно приходится миллион изменников, нарушающих одну клятву за другою.

Оберон. Быстрее ветра обеги весь лес и отыщи Елену афинскую. Она, бедная и бледная, совсем больна от любви, вздохи любви согнали кровь с её лица. Замани ее сюда каким-нибудь обманом, а я тем временем очарую к её приходу глаза юноши.

Пок. Бегу, бегу! Смотри, я лечу быстрее стрелы, пущенной татарином (Убегает).

Оберон. Сок багряного цветка пораненного стрелою Купидона, проникни в его глаза. Пусть, когда он увидит влюбленную в него девушку, она засияет для него так-же ярко, как Венера на небе. Когда ты проснешься, а она окажется около тебя, проси у ней себе исцеления.

Пок возвращается.

Пок. Властелин волшебной нашей страны, Елена близко, а с нею тот юноша, который ввел меня в ошибку. Он молит, чтоб она полюбила его. Полюбуемся на их безумную комедию. О, как глупы бывают смертные!

Оберон. Отойдем в сторону. Их разговор разбудит Деметрия.

Пок. И тогда за нею примутся ухаживать двое разом. Вот будет потеха-то! Подобная путаница - моя страсть!

Входят: Лизандр и Елена.

Лизандр. Зачем думаешь, что я только в насмешку добиваюсь твоей любви? Разве насмешка или презрение выражались когда-нибудь слезами?Смотри: я плачу, когда клянусь тебе в любви. А клятвы, рождающиеся таким образом, уже своим родом свидетельствуют о своей искренности. Имея такое ручательство в искренности, как может моя любовь к тебе казаться презрением?

Елена. Ты все более и более выказываешь свое коварство. Когда правда убивает правду, что может быть ужаснее такой адски священной борьбы? Твои уверения должны относиться к Гермии. Разве ты хочешь покинуть ее? Попытайся узнать вес клятвы при помощи клятвы-же, и та ничего не узнаешь. Если ты свои клятвы ей положишь в одну чашку, а клятвы мне в другую, все оне окажутся одного веса, все такие же легковесные, как сказки.

Лизандр. Я был безумцем, когда клялся ей.

Елена. По моему мнению, ты, покидая ее, и теперь безумный.

Лизандр. Деметрий любит ее, а тебя нет.

Деметрий (просыпаясь). О, Елена! богиня! нимфа! совершенство! божество! С чем, о, любовь моя, сравню и твой чудные глаза? Самые кристаллы рядом с ними кажутся мутными. О, как обворожительно зрелы те две вишенки, из которых состоят твои уста! Даже чистая замерзшая белизна, даже обвеваемый восточными ветрами, снег на высоком Тавре становится чернее ворона, когда ты поднимаешь свою руку. О, дай мне облобызать эту царицу чистейшей белизны, эту печать блаженства!

Елена. Какая гнусность! О, ад! Я вижу, что вы забавы ради сговорились меня оскорблять; я знаю, что вы оба ненавидите меня, но вам этого мало, надо еще издеваться надо мною. По виду вы люди, но, еслиб вы были на самом деле людьми, вы бы так не обращались с порядочной девушкой, не уверяли бы, не клялись бы ей в любви, не преувеличивали бы моих достоинств, когда я вполне уверена, что вы меня ненавидите. Вы соперничали оспаривая любовь Гермии: а теперь соперничаете, насмехаясь над Еленой. Какой, в самом деле, прекрасный подвиг, какое доблестное деяние насмешками вызвать слезы на глаза бедной девушки! Ни один порядочный человек не захочет, так оскорбить девушку, не выведет ее, бедную, из терпенья - и все это ради одной только забавы.

Лизандр. Ты жесток, Деметрий. Перестань быть таким. Ведь ты любишь Гермию. Это знаешь и ты сам, знаю и я и от всей души, от всего сердца уступаю тебе свою долю в любви Гермии. Уступи и ты мне свою в любви Елены, которую я люблю теперь, которую стану любить до смерти.

Елена. Никогда насмешники не тратили такого множества ненужных слов!

Деметрий. Оставляй, Лизандр, свою Гермию при себе, мне она более не нужна. Если я когда либо ее любил, вся эта любовь прошла. Мое сердце только временно погостило у нея, но теперь оно вернулось к своему настоящему домашнему очагу, к Елене, чтобы остаться там навсегда.

Лизандр. Это неправда, Елена.

Деметрий. Не клевещи на совесть, которой ты сам не знаешь, или ты за это дорого поплатишься. Смотри, твоя возлюбленная идет сюда. Тебе дорога она, а не Елена.

Входит Гермия.

Гермия. Темная ночь, отнимающая у глаз способность видеть, усиливает восприимчивость уха; ослабляя зрение, она взамен усиливает силу слуха. Не глазами отыскивала я тебя, Лизандр. Слух - великая ему за это благодарность - привел меня сюда на звук твоего голоса. Но зачем ты оставил меня так безжалостно?

Лизандр. Зачем оставаться тому, кого любовь понукает уйти?

Гермия. Какая-же любовь могла заставить Лизандра уйти от меня?

Лизандр. Любовь Лизандра, не дозволявшая ему оставаться,- любовь к красавице Елене, поглощающей ночь сильнее, чем все эти огненные точки, все эти очи неба. Зачем отыскиваешь ты меня? Разве, увидав, что меня нет, ты не догадалась, что покинуть тебя меня заставила ненависть, которую я к тебе питаю?

Гермия. Не может этого быть! Ты говоришь не то, что думаешь.

Елена. И она! И она тоже с ними в заговоре. Вижу теперь: все трое вы сговорились разыграть эту притворную комедию, чтобы насмеяться надо мной. Вероломная Гермия, бессовестная из всех афинских девушек! И ты в заговоре, и ты согласилась так гнусно издеваться надо мною, вместе с ними! Неужто все мечты, которые мы друг другу поверяли, все обеты сестры сестре, все часы, которые мы проводили вдвоем, часы, заставлявшие нас бранить быстроногое время за то, что оно разлучало нас, неужели все это забыто - и школьная дружба, и детская невинность? Как две искусные богини, Гермия, мы нашими иглами создавали один и тот-же цветок но одному и тому-же узору, сидя на одной подушке, обе напевая одну и ту-же песню в одном и том-же тоне, как будто наши руки, сердца, голоса и помышления принадлежали не двум существам, а одному. Так росли мы, словно двойная вишня, кажущаеся на вид разделенной, но, несмотря на это разделение, все-таки составляющая одно целое. Словно две любящия друг друга ягодки на одном стебле, мы представляли собою два тела, но одно сердце. Мы были, как два герольдические щита, увенчанные одним шлемом и принадлежащие одному только человеку. И ты, войдя в союз с мужчинами, хочешь разорвать старую нашу любовь, чтобы насмеяться над бедным твоим другом. Нет, женщина и дружба так не поступают! За это, так-же, как я, вознегодует на тебя весь наш пол, хотя оскорблена только я одна.

Гермия. Меня удивляет гневная твоя речь. Не я над тобой,- издеваешься надо мной, кажется, ты.

Елена. Не подговорила-ли ты Лизандра в насмешку преследовать меня, превозносить мои глаза, мою красоту? Не заставила-ли ты и другого, влюбленного в тебя, только что, словно собака, отталкивавшего меня ногою, величать меня богиней, нимфой, божественной, несравненной безценной, небесной? Зачем он говорит это той, кого ненавидит? Почему и Лизандр отрекается от своей любви к тебе, до сих пор такой сильной, и навязывает ее мне? Потому что ты научила его, и он это делает с твоего согласия. Или я не так красива, как ты, не так очаровательна, не так счастлива, а напротив, страшно несчастна, потому что сама люблю, но взаимно не любима; это такое страдание, что не насмешку оно должно-бы вызывать.

Гермия. Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

Елена. О, продолжай прикидываться огорченной и серьезной, продолжай корчить мне за спиною рожи и обмениваться между собою знаками! Продолжай прелестную эту задачу! Это шутовство, разыгранное так успешно, перейдет на скрижали летописей. Еслиб в вас была хоть искра сострадания, благородства или знания приличий, вы не сделали-б меня предметом такой потехи! Прощайте! Отчасти в этом виновата я сама; но смерть или разлука скоро все исправят.

Лизандр. Постой, милая Елена, выслушай мое оправдание. О, прелестная Елена, моя любовь, жизнь моя, душа моя!

Елена. Прекрасно!

Гермия. Дорогой мой, перестань так над нею издеваться.

Деметрий. Если не упросит она, я заставлю повиноваться силой.

Лизандр. Твоя сила подействует на меня так-же мало, как её просьбы. Твои угрозы так-же бессильны, как слабы её мольбы. Елена, люблю тебя! Клянусь жизнью, что люблю! Клянусь тем, чего готов лишиться, чтобы доказать, что лжет тот, кто посмеет сказать, что я тебя не люблю.

Деметрий. А я говорю, что люблю тебя более, чем он способен полюбить.

Лизандр. Если ты так утверждаешь, обнажи меч и докажи справедливость своих слов.

Деметрий. Сию минуту; идем.

Гермия. Что все это значит?

Лязандр. Прочь, эфиопка!

Деметрий. Полно, полно! Ты вырываешься только для вида, только прикидываешься, что хочешь идти за мной. На самом-же деле ты не пойдешь, потому что ты трус.

Лизандр. Отвяжись от меня, кошка, репейник! Пусти, дрянь, или я отшвырну тебя, как змею.

Гермия. Отчего ты стал обращаться со мной так сурово? Отчего, милый, ты так жестоко изменился?

Лизандр. Я твой милый? Прочь, черномазая татарка, прочь, прочь, отвратительноо снадобье! прочь, смертоносный яд!

Гермия. Ты шутишь!

Елена. Так-же шутит, как и ты.

Лизандр. Деметрий, я сдержу данное мною тебе слово.

Деметрий. Я желал-бы иметь доказательство посильнее, потому что вижу, как умеют тебя удерживать даже слабые узы. Не верю я твоему слову.

Лизандр. Чего-же ты хочешь: чтоб я ударил ее, нанес ей рану, убил? Хотя я и ненавижу ее, но такого зла все-таки ей не сделаю.

Гермия. Какое-же зло может быт для меня сильнее твоей ненависти?! Ты меня ненавидишь? За что? О, боги, что это за новости, мой милый? Разве я не Гермия? разве ты не Лизандр? Я и теперь так-же хороша, как и была. Не далее как сегодняшней ночью ты еще любил меня. А между тем бросил в ту же самую ночь. Зачем же ты меня бросил? О, не допускайте этого, боги! Неужто все это не шутка?

Лизандр. Нисколько, клянусь жизнью. Я говорю это с тем, чтобы никогда уже тебя не видать. По этому оставь все надежды, все вопросы; ничто не может быть более несомненно. Я ненавижу тебя и люблю Елену, нисколько не шутя.

Гермия. О, горе! Коварная змея! Червяк, пожирающий цветы! Воровка моей любви, зачем подкралась ты ночью и похитила у меня сердце моего возлюбленного, Елена?

Елена. Все лучше и лучше! В тебе нет ни скромности, ни девичей застенчивости, ни искры стыдливости. Неужто тебе так приятно вырывать из моих смиренных уст такие укоры? Стыдись, стыдись, притворщица, кукла на пружинах!

Гермия. Я кукла на пружинах? почему? Так вот что все это значить! Теперь понимаю. Она заставила его обратить внимание на свой рост и на мой и пленила его своим высоким ростом. Ты потому так выросла в его расположении, что я такая маленькая, что я совсем карлица. Но роскошное майское дерево, как бы я ни была мала,- да, как бы ни была мала,- все-таки я мала не настолько,чтоб не достать ногтями твоих глаз.

Елена. Хотя вы, господа, издеваетесь надо мною, но, умоляю вас, не допускайте ее до драки. Я нисколько не зла, не сварлива, по робости я вполне девушка. Не дозволяйте ей меня бить. Вы, быть может, думаете, что я слажу с ней, так как она несколько пониже меня ростом.

Гермия. Пониже! Опять! Слышите?

Елена. Милая Гермия, не будь так жестока. Я всегда любила тебя, Гермия, всегда хранила твои тайны, никогда тебе не изменяла. Только на этот раз, из любви к Деметрию, сказала ему о вашем бегстве в этот лес. Он бросился за вами, а я из любви последовала за ним. Но он гнал меня отсюда, грозил прибить, растоптать меня ногами, даже убить. И теперь, если вы меня отпустите я с своим безумием вернусь назад в Афины и не стану более следить за вами. Отпустите-же меня! Вы видите, как я простодушна, как глупа.

Гермия. Ступай! Кто-же тебя удерживает?

Елена. Глупое мое сердце, которое я здесь оставляю.

Гермия. С Лизандром?

Елена. С Деметрием.

Лизандр. Не бойся, Елена, она тебя не тронет.

Деметрий. Конечно, любезный, не тронет, хоть и ты был за одно с нею.

Елена. Вероятно, когда рассердится, она становится страшно задорна и сварлива; она и в школе постоянно дралась. Хотя она и мала, но страшно вспыльчива.

Гермия. Опять мала! Все мала, да мала! Зачем позволяете вы ей так надо мною издеваться? Пустите меня, к ней!

Лизандр. Вон, отсюда, карлица! Вон плюгавая, созданная из травы, мешающей детскому росту! Прочь, стеклянная бусина, недоросший желудь!

Деметрий. Ты уже слишком услужлив относительно женщины, пренебрегающей твоими услугами. Оставь ее в покое; не смей говорить о Елене, не смей защищать, потому что ты дорого поплатишься, если выкажешь хоть тень любви к ней!

Лизандр. Теперь, когда она меня не удерживает, иди за мной, если посмеешь. Посмотрим, кто имеет более права на Елену, ты или я!

Деметрий. За тобою? Нет, я пойду с тобою рядом (Уходят).

Гермия. Все это, сударыня, твое дело. Стой здесь, не уходи!

Елена. Я тебе не доверяю и не хочу долее оставаться в твоем противном обществе. Чтобы драться, твои руки проворнее моих, но для бегства мои ноги длиннее (Убегает).

Гермия. Не знаю, что и сказать от удивления (Убегает за Еленой).

Оберон. Вот к чему повели твои ошибки. Это, может быть, один из вечных твоих промахов, а,может быть, и сознательное безобразие.

Пок. Поверь, царь бесплотных духов, я ошибся. Ты ведь сказал, что я узнаю его по одежде афинянпна, и в ошибке я не виноват. Если я и брызнул соком цветка на веки афинянина, то даже рад этому, потому что ссора их очень забавна.

Оберон. Ты видишь, влюбленные ищут места для поединка. Спеши-же. Сгусти еще тень ночи; сейчас-же заволоки звездное небо черным, как Ахерон, туманом и разведи рассвирепевших соперников так, чтобы они не могли сойтись. Дразня злыми насмешками то Деметрия голосом Лизандра, то Лизандра голосом Деметрия, отвлекай их друг от друга до тех пор, пока свинцовые ноги и тяжелые крылья нетопыря не нагонят на их веки сна, этого мастера передразнивать смерть. Тогда на глаза Лизандра выжми вот это растение; сок от него имеет силу уничтожать всякий обман зрения и возвращать глазам обычную их способность видеть. Когда они проснутся, вся путаница покажется им сном, призрачным видением, и влюбленные возвратятся назад в Афины, заключив между собой союз, ненарушимый до самой смерти. А я, пока ты будешь занят этим, пойду к царице, выпрошу у ней индийского её мальчика; уничтожу затем чары, приковывающия её любовь к чудовищу, и тогда между всеми воцарится мир.

Пок. Нам, волшебный мой повелитель, надо окончить все это скорее, потому что быстрые драконы ночи уже рассекают облака и уже появилась предвестница Авроры, с приближением которой все, то тут, то там бродящия, тени бегут домой на кладбище. Все преданные проклятию души, схороненные на перекрестках и в водах, уже улеглись на свои червивые ложа. Из боязни, чтобы день не увидел их позора, они добровольно изгнали себя из пределов дневного света и обрекли себя навеки непроглядному мраку ночи.

Оберон. Но мы души другого рода: я часто игрывал с любимцем Утра и, как лесничий, могу бродить по рощам даже в то мгновение, когда восточные, огненно-красные ворота разверзаются и бросают чудные, благословенные лучи свои на Нептуна, золотя его соленые, зеленые волны. Но все-таки поспешим, покончим все до рассвета (Уходит).

Пок. В деревнях и в городах

Все меня боятся.

Стану, как слепых, водить

И туда я и сюда.

Да, води, шутишка Гоблин,

То туда их, то сюда.

Вот один уже идет сюда!

Входит Лизандр.

Лизандр. Где-же ты, задорный Деметрий? Откликнись!

Пок. Здесь, негодяй! Меч мой обнажен, я готов! Ты-то где-же?

Лизандр. Мигом очучусь около тебя.

Лок. Так спеши-же на место проворнее, чем я (Лизандр уходит, как бы следуя за голосом).

Входит Деметрий.

Деметрий. Эй-эй, Лизандр, отзовись еще раз! Говори ты, беглец, говоря, трус, куда ты убежал! говори! Спрятался где-нибудь в кусте? Так где-же ты спрятался?

Пок. Трус, возвеличивающий свою храбрость до самых звезд, ты, должно быть, кустам говоришь, что хочешь драться, а сам не являешься. Выходи, негодяй, выходи, мальчишка! Я отдеру тебя розгой. Обнажить против тебя меч значит просто осрамиться.

Деметрий. А ты тут?

Пок. Иди за мной. Здесь не место испытывать наше мужество (Уходит).

Лизандр возвращается.

Лизандр. Он оказывается все впереди и все вызывает меня. Дошел я до того места, откуда он звал, а его и след простыл. Негодяй легче меня на ногу. Как ни быстро гнался я за ним, он бежал от меня еще быстрее. И вот я как-то попал на страшно изрытую дорогу. Отдохну здесь. О, светлый день, приходи скорее (Ложится). Как только появится на небе твой сероватый свет, я отыщу Деметрия и отомщу ему (Засыпает).

Пок и Деметрий возвращаются.

Пок. Эй-эй, трусишка! Что-жь ты не идешь?

Деметрий. Подожди меня, если у тебя хватит на это смелости. Ты все от меня убегаешь, все меняешь место, нигде не смея остановиться и взглянуть мне прямо в лицо. Где ты теперь?

Пок. Иди сюда! я здесь.

Деметрий. Не пойду. Ты, кажется, надо мной смеешься, но ты дорого поплатишься мне за это, если мне удастся увидать твое лицо при лунном свете. Теперь ступай своей дорогой. Усталость заставляет меня измерить мой рост на этой холодной постели. Но с рассветом жди меня (Ложится и засыпает).

Входит Елена.

Елена. О, ночь, о, бесконечно скучная, длинная, томительная ночь! сократи свои часы. Загорись на востоке отрадный луч, чтобы я могла возвратиться в Афины при дневном свете и оставить здесь тех, кому я, бедная, так противна. Сон, иногда смыкающий даже удрученные печалью вежды, похитит на время меня у меня самой (Ложится и засыпает).

Пок. Покуда здесь всего трое; нужна еще одна - по двое человек каждого пола составит четыре! А вот идет и она, взволнованная и печальная. Плутоват-же Купидон, когда доводит бедных женщин до такого безумия.

Входит Гермия.

Гермия. Никогда не уставала я так, не бывала так огорчена; измокнув от росы, исцарапанная шипами терновника, я не только не могу идти, но даже ползти далее. Ноги не повинуются моей воле. Отдохну здесь до рассвета. О, небеса, сохраните Лизандра, если противники действительно сразятся! (Ложится и засыпает).

Пок. Лежите на земле и спите крепко. А твои глаза, нежный любовник, я исцелю вот этим средством (Выжимает сок растения на глаза Лизандра). Когда проснешься, ты по прежнему станешь восхищаться глазами прежней своей возлюбленной. Таким образом, с твоим пробуждением оправдается известная деревенская поговорка, что всякому свое: когда у Джека будет Дженни, все пойдет своим путем, а когда у человека опять окажется его кобылица, все будет прекрасно (Уходит Пок и остальные спят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Там же.

Входить: сопровождаемые эльфами, Титания и Основа. За ними Оберон, остающийся незримым в глубине.

Титания. Иди сюда, сядь на это усыпанное цветами ложе. Я поглажу твои прелестные ланиты, уберу розами твою гладкую, мягкую голову, разцелую, моя радость, твои чудесные, длинные уши.

Основа. Где Душистый Горошек?

Душистый Горошек. Здесь.

Основа. Поскреби мне голову, прелестный цветок. А где-же господин Паутинка?

Паутинка. Здесь.

Основа. Господин Паутинка, любезнейший господин, возьмите свое оружие, убейте мне вон ту краснобокую пчелку, что села на вершину волчеца, и принесите мне, мой добрейший, медовый её мешечек. Однако, милейший мой, в этом деле чрезмерно горячиться не следует: смотрите, чтоб мешечек не разорвался. Очень было бы мне прискорбно, еслиб вы, почтеннейший господин, выпачкались душистым медовым мешечком. А где же Горчичное Семячко?

Горчичное Семячко. Здесь.

Основа. Вашу лапку, Горчичное Семячко! Да прошу, оставьте ваши церемонии, добрейшее Зернышко.

Горчичное Семячко. Что вам угодно?

Основа. Да ничего особеннаго. Помогите только господину Паутинке почесать мне голову. Однако, друг мой, мне кажется, надо сходит к цирюльнику, потому что лицо мое, как мне кажется, черезчур поросло волосами, а я, хоть осел, но такой чувствительный, что где только защекочет волос, так меня и скреби.

Титания. Не хочешь ли ты, мой милый, послушать музыку?

Основа. Для музыки уши у меня достаточно развиты. Пусть мне подадут ключ и щипцы.

Титания. Скажи, мое сокровище, не хочется-ли тебе покушать?

Основа. Ну, мерка овса, пожалуй, была-бы для меня не лишней; хорошего, сухого овса пожевал-бы я охотно. Да не отказался-бы я и от вязанки сена; с хорошим душистым сеном ничто в мире не сравнится.

Титания. Проворный мой эльф из гнезда белки добудет тебе свежих орехов.

Основа. Я предпочел-бы горсть или две сухого гороху. Но, прошу тебя, прикажи своим слугам, чтобы они ничем меня не тревожили, потому что я чувствую мгновенный позыв ко сну.

Титания. Усни-же. А я обовью руками твою шею. Эльфы, удалитесь, оставьте нас на время вдвоем. Так павилика обвивает душистый козий лист, так-женоподобный плющ украшает кольцами шероховатые суставы вяза. О, как люблю я тебя! Как сильно очарована я тобою (Засыпает).

Входит Пок.

Оберон (выступая вперед). Сюда, любезный Робэн! Видишь прелестную эту картину? Я уже начинаю жалеть, что нагнал на нее такое безумие. Я несколько времени тому назад встретил ее за этим лесом. Она собирала благовонные травы для отвратительного этого олуха. Я на нее накинулся, стал бранить, зачем она убрала его поросшие шерстью виски венком из свежих душистых цветов. И та самая роса, которая обыкновенно дрожит на распукольках, как драгоценные восточные перлы, теперь дрожала в чашечках цветов, как слезы, оплакивающия собственное свое унижение. Когда я посердился и побранился достаточно долго, и она покорно начала молить о снисхождении, я потребовал от неё подмененного мальчика, и она тотчас-же мне его уступила, велела своему эльфу отнести его в мою волшебную страну и укрыть его там в беседке. Теперь, добыв мальчугана, я излечу её глаза от их скверного недуга. А ты, Пок, сними с этого афинского дуралея его волшебную голову, чтобы он, проснувшись, как и все другие, мог, как и они, возвратиться в Афины, воображая, будто все события этой ночи привиделись ему в тревожном сне. Но прежде я должен разочаровать царицу фей.- Будь тем, чем была, и видь так, как видела прежде. Такое благодатное действие имеет цветок Дианы против цветка Купидона. Проснись-же, моя Титания, милая моя царица!

Титания. О, мой супруг, какой я видела-сон! Мне снилось, что я влюбилась в осла.

Оберон. Вот твоя любовь лежит здесь.

Титания. Как-же могло это случиться?О, как противно мне теперь его лицо!

Оберон. Успокойся. Робэн, сними с него голову. Вели, Титания, играть музыке. Усыпи чувства пятерых этих людей крепче, чем обыкновенный сон.

Титания. Пусть играет музыка, усыпляющая музыка.

Пок. Когда проснешься, смотри собственными своими дурацкими глазами.

Оберон. Да, пусть играет музыка. Давай-же руки, моя царица. Чтоб колыхалась земля, на которой они спят! Теперь мы помирились и завтра в полночь торжественно попляшем во дворце герцога Тезея и посулим ему благословение в виду прекраснейшего потомства. Вместе с Тезеем и полные радости соединятся браком и эти две пары верных любовников.

Пок. Остановись, мой повелитель. Я слышу песню утреннего жаворонка.

Оберон. Если так, моя царица, понесемся за ночною тенью в мрачном безмолвии и облетим земной шар быстрее луны.

Титания. Полетим. Во время полета ты расскажешь, как произошло то, что я очутилась спящей на земле среди этих смертных (Уходят).

За сценой слышны звуки труб.Появляются Тезей, Ипполита и Эгей со свитой.

Тезей. Так как все обряды исполнены и день уже занялся, пусть кто-нибудь отправится и отыщет лесника. Мы вместо музыки угостим мою возлюбленную лаем собак. Спустите их со своры в западной долине. Ну, проворнее! Отыщите, говорю, лесника. А мы, прелестная царица, взберемся на вершину холма и послушаем оттуда, как собачьи голоса сливаются с эхом в гармоническое сочетание.

Ипполита. Я однажды находилась с Геркулееом и с Кадмом, когда они спартанскими собаками травили медведя в критском лесу. Никогда не видывала я такой чудесной травли. Не только лес, но и небеса, и ручьи, и все кругом, казалось, обратилось в одно сплошное тявканье. Никогда не слыхивала я такой музыкальной разноголосицы, такого ласкающего слух гама.

Тезей. Мои собаки тоже спартанской породы. Рыла и пятна у них такия-же широкие, уши, смоченные утренней росою, такия-же длинные ноги выгнутые и такие-же подгрудники, как у быков Фессалии. Положим, бег у них не так быстр, но голоса подобраны, как колокольчики. Никогда ни в Крите ни в Спарте, ни в Фессалии более благозвучное тявканье не вызывалось ошуканьем и рогами. Суди сама, когда услышишь. Но что такое это? Что за нимфы?

Эгей. Это, мой повелитель, во первых, моя спящая здесь дочь, а это Лизандр, это Деметрий, это Елена, дочь старого Надара. Удивляюсь, как могли они очутиться здесь все вместе.

Тезей. Они, вероятно, встали так рано для выполнения майских обрядов и, узнав о нашем намерении, явились сюда, чтоб собою украсить наше торжество. Однако, Эгей скажи, ведь кажется, сегодня Гермия должна объявить, на ком остановился её выбор?

Эгей. Да, сегодня, мой повелитель.

Тезей. Скажи-же охотникам, чтоб они разбудили их звуками своих рогов. (За сценой звуки рогов и крики. Деметрий, Лизандр, Гермия и Елена просыпаются и вскакивают). Доброго утра, друзья! Должно быть, настал валентинов день, потому что даже птицы этого леса начинают сходиться в пары.

Лизандр (Вместе с прочими преклоняет колена перед Тезеем). Прости, государь!

Тезей. Прошу вас всех, встаньте. Знаю я, что вас здесь двое соперничающих врагов. Как же явилось вдруг на свет тайное чудесное согласие? Ненависть исчезла, удалив ревность и позволяя врагам спать рядом, не боясь никаких враждебных действий?

Лизандр. Я отвечу тебе, государь, совсем еще отуманенный, не зная, в полусне-ли я еще, или проснулся совсем. Но клянусь, что не могу сказать наверное, как я здесь очутился, и именно потому, что мне хотелось бы сказать тебе сущую правду. Да, теперь припоминаю. Я пришел сюда с Гермией. Мы хотели бежать из Афин в такую страну, где бы не мог нас преследовать афинский закон.

Эгей. Довольно, мой повелитель; достаточно и этого. Прошу законной кары, да, законной. Они хотели бежать и таким образом лишить тебя, Деметрий, жены, а меня - моего согласия на то, чтоб она была твоею женой.

Деметрий. Красавица Елена сказала мне, мой повелитель, об их намерении бежать, укрыться в этом лесу, и я в бешеном изступлении погнался за ними сюда. А Елена, из любви ко мне, пошла за мною. Но здесь, мой повелитель, по какой-то неведомой мне силе,- а что тут была такая сила несомненно,- вся любовь моя к Гермии растаяла, как снег, превратилась как бы в воспомянание о какой-то ничтожной забаве, о которой я бредил в детстве. Теперь вся моя любовь, весь пыл моего сердца отданы одной только Елене - единственный предмет, служащий радостью для моих глаз. Ранее, чем увидеть Гермию, я любил ее, но, как в болезни, почувствовал отвращение к такой пище; теперь, как выздоравливающему, мне возвратился естественный мой вкус. Я люблю ее, желаю ея, жажду и вечно буду ей верен!

Тезей. Юные любовники, какая счастливая это для вас встреча! Вы после расскажете нам все подробно. Эгей, я не исполню твоего желания, потому что обе эти четы сейчас же вместе с нами соединятся в храме вечными узами. А так как утро уже на исходе, то охоту мы отложим. Отправимся все в Афины. празднество брака трех женщин и трех мужчин выйдет очень торжественно. Идем, Инполита (Уходит с Ипполитой, за ними Эгей и свита).

Деметрий. Все это так же неопределенно и смутно, как далекие горы, обратившиеся в облака.

Гермия. Мне кажется, что я вижу все разными глазами, все двоится.

Елена. Тоже и со мной. Мне кажется, что Деметрий словно найденный мною брильянт: он и мой, и не мой.

Деметрий. Убеждены-ли вы, что мы проснулись совсем? Мне кажется, будто мы еще спим и продолжаем грезить. Был-ли на самом деле здесь герцог и велел идтм нам за собою.

Гермия. Был, а с ним и мой отец.

Елена. И Ипполита.

Лизандр. Да, и он приказал идти нам за ним в храм.

Деметрий. И так, если мы проснулись, идем за ним. Дорогой мы расскажем друг другу все, что нам снилось (Уходят).

Основа (просыпаясь). Когда придет моя очередь, позовите, и я отвечу. Мне ведь говорить приходится после слов: "Наипрекраснейший Пирам..." Эй вы! Питер Пигва! Дудка - продавец раздувальных мехов! Медник Рыло! Выдра! Каковы! Все разбежались, а меня оставили здесь спящаго. О, какой я видел чудесный сон! Я такой видел сон, что рассказать, какой то был сон, не под силу уму человеческому. Всякий, кто вздумал бы объяснять этот сон, оказался бы ослом. Мне грезилось, будто я был... и грезилось, что у меня была... Но пусть тот слывет полосатым шутом, кто дерзнет сказать, что именно было у меня, как мне казалось. Глаз человека не слыхивал, ухо человека не видывало, рука человека неспособна разнюхать, его язык понять, сердце поведать, что это был за дивный сон. Уговорю Пигву сделать из этого сна балладу, и будет она называться: "Сон Основы", потому что никакой основы в ней нет, и я в самом конце нашей комедия спою ее перед герцогом. А не то лучше спою ее, когда будет умирать Фисби, так выйдет много приятнее (Уходит).

СЦЕНА II.

Афины. Комната в доме Пигвы.

Входят Пигва, Дудка, Рыло и Выдра.

Пигва. Посылали вы за Основой? Вернулся он домой?

Выдра. Никто не знает, куда он девался. Его наверно похитили, иначе быть не может.

Дудка. А если он не вернется, прощай наша комедия! Ведь не пойдет она тогда, не может пойти.

Пигва. Никоим образом. Во всех Афинах, кроме его, не найдется ведь человека, способного сыграть Пирама.

Дудка. Нет, не потому, а только на том основании, что во всех Афинах не найдется человека более досужаго, чем он.

Пигва. Да и из себя он самый красивый. Да и по приятному звуку голоса он самый настоящий любовник.

Дудка. Скажи: самый способный человек, потому что, какой-же он любовник? Совсем никуда негодный!

Входит Бурав.

Бурав. Господа, герцог возвращается из храма; там обвенчаны еще два или три господина и две или три госпожи. Еслиб наша комедия пошла, мы все вышли бы в люди.

Дудка. О, славный мой друг Основа! Благодаря своей глупости он лишился целых двенадцати пенсов пожизненного дохода; потому что не шести же пенсов он лишился: герцог не захотел бы изображавшего Пирама наградить всего шестью пенсами в день. Повесьте меня, еслиб он их не заслужил! Шесть пенсов в день за Пирама или ничего.

Входит Основа.

Основа. Где вы, мои молодцы? Где вы, мои сердечные друзья?

Пигва. О, какой доблестный день! о, какой наисчастливейший час!

Основа. Господа, я могу вам рассказать настоящия чудеса. Только не спрашивайте, что именно, потому что, скажу я вам, я не настоящий афинянин. Я подробно расскажу вам все, что было, от слова до слова.

Пигва. Так рассказывай-же, любезный ткач.

Основа. О себе ни слова. Все, что я имею рассказать вам, это то, что герцог пообедал. Заберите-же все ваши наряды, привяжите хорошие тесемки к бородам, новые ленты к танцовальным вашим башмакам и отправляйтесь сейчас-же во дворец. Да пусть каждый протвердит свою роль, так как представление наше разрешено и ему отдано предпочтение перед всеми другими. Во всяком случае, смотрите, чтобы на Фисбе белье было чистое, а чтобы тот, кто станет изображать льва; не вздумал обрезать своих когтей, потому что им прийдется исполнять должность львиных когтей. И еще, милейшие мои актеры, не ешьте ни луку, ни чесноку, потому что необходимо, чтобы дыхание наше было приятное. Таким образом, я уверен, что мы услышим, как они скажут: "приятная, очень приятная комедия!" Более ни слова. Идемте-же! Идем! (Уходят)

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

СЦЕНА I.

Афины. Комната во дворце Тезея.

Входят: Тезей, Ипполита, Филострат, вельможи и свита.

Ипполита.. Как странно, милый мой Тезой, все то, что рассказали нам влюбленные пары!

Тезей. Да, более странно, чем правдоподобно. Никогда не верил я ни старым сказкам, ни разным чудесам, производимым волшебством. У влюбленных, как у сумасшедших, мозг до того кипуч, а творческая фантазия так сильна, что они видят даже то, чего никогда не в силах представить себе холодный рассудок. Сумасшедшие, влюбленные и поэты являются воплощениями воображения. Одному видится такая бездна демонов, что она не вместится даже в просторном аду,- это сумасшедший. Влюбленный, помешанный настолько-же, на лице цыганки видит красоту Елены. Глаза поэта, вращаясь в изящных грезах, взирают то с неба на землю, то с земли на небо. Подобно тому, как воображение поэтов придает плоть и кровь неведомым созданиям, их перо придает бесплотным грезам определенный образ и витающему в воздухе несуществующему указывает и определенное место, и имя. Таковы причуды воображения, которое, если нам надо придумать какую-нибудь радость, сочинит и гонца, принесшего радостную весть. Если-же надо придумать какой-нибудь из ряда выходящий страх, это им так-же легко, как ночью принять куст за медведя.

Ипполита. Однако, все, что они нам рассказывали о событиях истекшей ночи, об одновременной перемене в их привязанности - не одна только игра воображения; напротив, оно вполне действительно. Во всяком случае, все это странно и вызывает невольное удивление.

Входят: Лизандр, Деметрий, Гермия и Елена.

Тезей. Вот и наши влюбленные, веселые и радостные. Веселье, милые мои друзья, веселье и вечно юная любовь да не улетучиваются никогда из ваших сердец.

Лизандр. Пусть эти радости остаются еще вернее твоим царственным прогулкам, твоему столу и твоему ложу.

Тезей. Теперь посмотрим, какие маски и какие пляски помогут нам скоротать трехчасовую вечности, отделяющую ужин от ухода ко сну. Где-же обычный распорядитель наших увеселений. Какие приготовил он нам забавы? Не потешит-ли нас каким-нибудь представлением, чтоб ускорить ход мучительно медленно бегущих часов. Позвать Филострата!

Филострат. Я здесь, могущественный Тезей.

Тезей. Скажи, какие увеселения приготовил ты для сегодняшнего вечера, какие маски, какую музыку? Чем-же обманем мы ленивое время, как не какой-нибудь потехой?

Филострат. Вот список приготовленных забав. Реши, мой повелитель, какую из них тебе угодно будет видеть первую (Подает список).

Тезей (Читает). Афинский евнух под звуки арфы пропоет о битве с центаврами! Не надо. Я, чтобы возвеличить славу моего родственника Геркулеса, уже рассказал ее моей возлюбленной. "Буйство пьяных вакханок, в бешенстве раздирающих на части фракийского певца". Старо. Мне это было представлено, когда я в последний раз.с победой возвратился из Фив. "Трижды три музы, оплакивающия смерть учености, недавно умершей в нищете". Это какая-нибудь колкая и щекотливая сатира, совсем не идущая к брачному торжеству. "Печально-веселая и скучно-короткая сцена юного Пирама с его возлюбленной Фисби. Потеха весьма трагического свойства". Печальная и веселая - да это все равно, что горячий лед и кипящий снег. Как согласить такое противоречие?

Филострат. Во всей пьесе не более каких-нибудь десяти слов, поэтому я не знаю пьесы более краткой. Но, повелитель мой даже эти десять слов делают ее слишком длинной, поэтому она скучна. В ней ни одно слово не стоит на своем месте, как нет ни одного актера, сколько-нибудь подходящего к своей роли. Трагична-же она, государь,- это действительно так, потому что в ней Пирам убивает самого себя. Когда я смотрел пьесу на репетиции, признаюсь, на мои глаза выступили слезы, такие веселые слезы, каких никогда не вызывал даже самый громкий хохот.

Тезей. Кто-же актеры?

Филострат. Люди, здесь, в Афинах, мозолистыми руками снискивающие себе пропитание - до нынешнего дня они никогда еще не работали умом,- удручили этой пьесой свою память, не привыкшую к такому труду, и все это для твоего торжества.

Тезей. Ее-то мы и посмотрим.

Филострат. Нет, мой повелитель, она тебя недостойна. Я прослушал ее всю, это пошлость, величайшая пошлость. Возможность потешить тебя существует только в их намерении. Заучили они ее с страшным трудом, с страшными усилиями,- все, чтоб угодить тебе.

Тезей. Я хочу ее посмотреть. Ничто, предлагаемое простодушием и усердием, не может быть недостойно меня. Ступай, позови их. А вы, мои милые, садитесь (Филострат уходит).

Ипполита. Не люблю смотреть, как выбивается из сил жалкая бездарность и как гибнут самые усердные старания.

Тезей. Милая моя, ничего такого ты здесь не увидишь.

Ипполита. Да сказал-же Филострать, что актеры ничего в этом деле не понимают.

Тезей. Тем щедрее отблагодарим мы и за ничто; нас будет забавлять снисходительность к их промахам. Ведь то, что не удается бедному усердию, должно встречать награду не за свои достоинства, а за намерение угодить по мере сил. В разных местах великие ученые затевали приветствовать мой приезд заранее приготовленными речами. А я, когда они с первых же слов бледнели, принимались дрожать, останавливались в средине предложения, понижали от страха голос, привыкший произносить речи и наконец умолкали, даже не дойдя до приветствия,- поверь, моя милая, видел привет именно в этом молчании, понимал скромность робкого усердия так же хорошо, как трескучия фразы нахально смелаго красноречия. Чем меньше слов, тем лучше. Немые привязанности и простота сильнее всякого красноречия говорят моему сердцу.

Филострат возвращается.

Филострат. Если тебе угодно, государь, пролог готов.

Тезей. Пусть появятся.

При громе труб и в качестве пролога входит Пигва.

Пролог. Если мы вам не угодим, то вследствие сильнейшего нашего желания, то есть мы не то, чтобы не желали вам угодить; напротив, это сильнейшее наше желание; за тем-то мы и явились. Показать вам свое искусство - истинное начало нашего конца. Пойдемте же; явились мы сюда не затем, чтобы вам досадить, а чтобы сделать вам угодное, развеселить вас, чтобы вы не пожалели, что находитесь здесь; актеры готовы, и из их игры вы, вероятно, узнаете все то, что вам суждено узнать.

Тезей. Этот малый не останавливается перед знаками препинания.

Лизандр. Он отхватил свой пролог, как дикий жеребенок, не привыкший ни к каким преградам, в виде точек и запятых. Это, государь,- отличное доказательство, что еще недостаточно только говорить, что надо говорить еще со смыслом.

Ипполита. В самом деле, он сыграл свой пролог, как ребенок на свирели: звук есть, а толку никакого.

Тезей. Речь его похожа была на раскрутившуюся цепь,- она не разорвана, а в дело все-таки не годится. Что же далее?

Входят: Пирале и Фисби; за ним Стена, Лунный Свет и Лев.

Пролог. Почтенные зрители, вы, быть-может, изумлены таким зрелищем, но изумляйтесь, пока истина не объяснить вам всего. Если вам угодно знать, этот парень - Пирам, а эта презренная особа - Фисби. Это верно. А вот этот, вымазанный глиною и известью олух, должен представлять из себя стену, ту самую предательскую стену, которая разделяет юных любовников, и сквозь стену, сквозь трещину в которой влюбленные рады даже пошептаться, а это едва-ли может кого удивить. Вот этот же, с фонарем, с собакой и с вязанкой хвороста,- лунный свет, потому что, если вам угодно это знать, любовники не сочли предосудительным встретиться при лунном свете у могилы Нина. А вот этот страшный зверь, что напугал или, вернее, устрашил, верную Фисби, когда та ночью одной вперед возвращалась домой. На бегу она обронила свое покрывало, и гнусный лев не обагрил его своею кровавою пастью, однако, вскоре затем является Пирам, юноша красивый и статный, и находит покрывало своей будто бы умерщвленной и верной Фисби. Он жестоко смертоносным клинком храбро прокалывает свою жестоко-кипучую грудь, а Фисби, поджидавшая его под тенью шелковицы, выхватывает кинжал свой и умирает. Все остальное подробно расскажут вам другие актеры, как Лев, Лунный Свет, Стена и двое влюбленных (Уходит с Пирамом, с Фисбой, Львом, Лунным Светом и Стеною).

Тезей. Я с удивлением жду, как заговорит лев.

Деметрий. Нечего, государь, удивляться, что может заговорить Лев, когда говорит такое множество ослов.

Рыло. В самой этой штуке я, прозывающийся Рылом, должен, сдается мне, изобразить стену, то-есть именно такую стену, чтобы вы думали, будто в ней есть трещина, щель или дверь, сквозь которую любовники часто тайно перешептываются. Эта глина, эта известь и этот камень показывают, что я та самая стена и есть, а вот справа и слева та самая трещина, сквозь которую такие боязливые любовники, как Пирам и Фисби, должны шептаться.

Тезей. Как можно желать, чтоб волосатая глина говорила лучше.

Деметрий. Никогда, государь, не слыхивал, чтобы Стена говорила так красноречиво.

Тезей. Вот Пирам подходит к стене. Тише!

Входит Пирам.

Пирам. О ночь, с свирепо-зоркими глазами! О ночь, по черноте не могущая сравняться ни с какою чернотою! О ночь, бывающая всюду, где нет дна! Увы, увы, о ночь, о ночь, боюсь, что Фисби забыла данное мне обещание, А ты, стена, милая любовная стена, стоящая между моею землею и землею её отца, укажи мне свою трещину, чтобы наши глаза могли через нее переглядываться (Стена вытягивает руку и растопыривает пальцы). Благодарю этих пособниц. Да хранит тебя за это Юпитер... Но что я зрю? Я не зрю тебя, Фисби! О, злополучная стена, сквозь которую не видно блаженства. Пусть за такой обман будут прокляты все твои каменья!

Тезей. Обидевшаеся стена тоже, пожалуй, ответит ругательством.

Пирам. Нет, государь, это ей никак не подобает. Но слова... должна произносить Фисби, теперь её выход. А мне следует искать ее глазами сквозь стену. Увидите, все будеть точь-в-точь так, как я сказал. Вот она идет.

Входит Фисби.

Фисби. О стена, как часто слушала ты мои стенанья о том, что ты разлучаешь меня с красавцем моим Пирамом! Сколько раз мои вишнеподобные губы целовали твои камни, но то были только камни, связанные волосом и глиной.

Пирам. Я вижу голос; попытаюсь подойти к щели, не услышу-ли и лица дорогой Фисби.

Фисби. Любовь моя! Ведь я полагаю, что ты моя любовь.

Пирам. Полагай, что хочешь, но я все-таки твой возлюбленный, всегда верный тебе, как Лимандр.

Фисви. А я верна, как Елена, пока судьба не прекратит моих дней.

Пирам. Так верен, как я тебе, даже Шафал не бывал Прокрусу.

Фисби. А я тебя, как Прокрусу Шафал.

Пирам. О, поцелуй меня сквозь щель этой ненавистной стены

Фисби. Целую, но только не тебя, а щель стены.

Пирам. Если хочешь, мы сойдемся сейчас-же у могилы Нина.

Фисби. Живая или мертвая, я приду туда непременно.

Стена. Я, Стена, сыграла теперь свою роль, а так-как роль сыграна, то Стена уходит (Уходит с Пирамом и с Фисбой).

Тезей. Что-же стены, отделявшей друг от друга соседей, теперь уже не существует?

Деметрий. Как же ей не существовать, государь, когда у ней есть уши?

Ипполита. Я еще никогда не слыхивала такой чепухи.

Тезей. Самое лучшее из подобных произведений все-таки надо приправлять воображением, а то-же воображение даже худшее из них делает сносным.

Ипполита. Тогда это будет уже не их заслуга, а твоя.

Тезей. Если мы будем о них не худшего мнения, чем они сами о себе, то их можно будет принять за отличнейших актеров. Но вот входят два благородные зверя: месяц и лев.

Входят Лев и Лунный Свет.

Лев. Вы, зрительницы, чьи нежные сердца пугаются, когда по полу пробежит мышенок, может быть, задрожите теперь и затрепещете, когда свирепый лев начнет реветь в диком бешенстве. Так знайте, что это я, нежный столяр, по имени Бурав, и хотя шкура на мне львиная, но я даже и львицы то из себя не представляю. Если-бы я явился сюда, как лев во всей его свирепости, мне наверное пришлось-бы плохо.

Тезей. Очень благовоспитанный зверь и очень добросовестный.

Деметрий. Лучшего я никогда не видал.

Лизандр. По храбрости лев этот настоящая лисица.

Тезей. И гусь по благоразумию.

Деметрий. Не совсем так, мой повелитель: храбрость его благоразумия не выносит, а лисица часто уносит гуся.

Тезей. Я убежден, что и благоразумие его не выносит его храбрости, потому что гусь лисицы ведь не уносит. Но предоставим все это на его благоусмотрение и послушаем, что скажет месяц.

Лунный Свет. "Рогатый сей фонарь изображает месяц".

Деметрий. Тогда рога были бы у него на лбу,

Тезей. Это немолодой ведь месяц, поэтому и рога его незримы.

Лунный Свет.

"Рогатый сей фонарь изображает месяц,

Я-жь человека сам теперь изображаю,

Такого, что в сей миг на месяце творится".

Тезей. Из всех остальных ошибок это самая крупная. Человека тогда следовало-бы посадить в фонарь. Как-же иначе окажется он человеком в месяце?

Деметрий. Он боится зажженной в фонаре свечи. Видите, как она уже нагорела.

Ипполита. Мне этот месяц наскучил, с нетерпением жду следующаго.

Тезей. Судя но слабому свету его благоразумия, надо полагать, что для него настал уже ущерб. Но мы из вежливости и по-справедливости должны подождать продолжения.

Лизандр. Продолжай же, месяц!

Лунный Свет. Этот фонарь - месяц; вот все, что мне предстоит сказать вам; я-же - человек в месяце, а эта вязанка - моя вязанка; собака-же - моя собака.

Деметрий. Всему этому следовало-бы находиться в фонаре, потому что оно в месяце. Однако тише! Вот идет Фисби.

Входит Фисби.

Фисби. Вот могила старого Нина. Где-же мой возлюбленный?

Лев. О-о-о! (Ревет; Фисби убегает).

Деметрий. Лев проревел отлично.

Тезей. А Фисби тоже отлично убежала.

Ипполита. Месяц тоже светил отлично. Месяц, право, светит с большою ловкостью.

(Лев разрывает плащ Фисби и уходит).

Тезей. Лев отлично ее растерзал.

Деметрий. А вот идет и Пирам.

Лизандр. А лев исчезает.

Входит Пирам.

Пирам. Благодарю тебя, любезный месяц, за твои солнечные лучи; благодарю, что ты светишь так ярко, потому что при благодатных, золотых, сверкающих лучах твоих я надеюсь удостоиться лицезрения вернейшей мне Фисби... Но стой! О, ужас! Зри, бедный рыцарь, какое тут страшное горе! О зрители вы это все? Возможно-ли такое несчастие? О милый мой утеночек, сокровище мое, твой прекрасный плащ весь в крови! О приблизьтесь, свирепые фурии! Придите, придите, о Парки! Да, придите и перережьте пряжу! Губите, сокрушайте, режьте, умерщвляйте!

Тезей. Такое отчаяние, вызванное смертью другого существа, могло-бы оказаться почти трогательным.

Ипполита. Будь проклято мое сердце, если я не чувствую себя растроганной!

Пирам. О природа, зачем ты сотворила львов, когда южный лев лишил мое сокровище всей его цветущей прелести? Она превосходит... нет, нет, она превосходила всех женщин, когда-либо живших, любивших, пленявших и так весело взиравших кругом! Придите-же, слуги, и губите меня. О, меч, рази Пирама прямо в левый бок, где бьется сердце. Так умираю я! да, так, так! Теперь я мертв. Теперь отлетела душа моя! Она уже на небесах! Язык замолчал, взгляд угасает! Месяц, беги! Теперь спите мои очи, спите, спите, спите! (Умирает. Лунный Свет уходит).

Деметрий. Какие тут очи, когда сам-то он только одно очко, потому что никого с ним нет.

Лизандр. Нет, он менее, чем очко, потому что он мертв, следовательно - ничто. Тезей, с помощью врача он может еще выздороветь и оказаться ослом.

Ипполита. Что-же месяц ушел ранее, чем возвратилась Фисби и нашла своего возлюбленнаго?

Тезей. Она найдет его при свете звезд. Ея отчаяние окончит пьесу (Входит Фисби).

Ипполита. Надеюсь, что её отчаяние, оплакивая такого Пирама, не будет слишком продолжительно.

Деметрий. Пылинка на весах покажет, кто лучше:- он-ли как мужчина, она-ли, как женщина.

Лизандр. Она уже увидела его прекрасными своими глазами.

Деметрий. И вот нежность причитания.

Фисви. Моя любовь спит. Как умер он, мой голубок? О, Пирам, возстань! О говори, говори! Что ты так онемел? Умер! Умер! Стало-быть метла закроет чудные твои очи? Лилейные эти губы, алый этот носик, эти, как луковицы желтые щеки... все это увяло, увяло! Стонайте, любовники, стонайте! Никогда порей не был так зелен как его глаза. Придите-же, три сестры, ко мне, придите и обагрите моею кровью молочно-белые руки, когда вы своими ножницами уже перерезали его жизнь. Полно, язык! Ни слова более! Приди, мой верный меч, приди, клинок, и вонзись в мою грудь! Прощайте, друзья! Вот как кончает Фисби. Прощайте, прощайте, прощайте! (Умирает).

Тезей. Лев и Лунный Свет остались хоронить умершую.

Деметрий. А с ними еще Стена.

Пирам. Нет, честное слово, стены между владениями обоих отцов больше нет. Угодно вам теперь прослушать эпилог или посмотреть на Бергамаско? Ее исполнят двое из нашей компании.

Тезей. Прошу вас, никакого эпилога не нужно. Ваша пьеса обойдется и без него, так-как в извинениях она совсем не нуждается: все перемерли и бранить ей некого и не за что. Вот, еслибы написавший пьесу играл Пирама и повесился-бы на подвязке Фисби, славная вышла-бы трагедия. Такова она, впрочем, и теперь, да к тому-же прекрасно сыграна. Исполняйте-же Бергамаско, а эпилога не нужно

Пляска.

Железный язык полуночи уже пробил двенадцать раз. Скорей, влюбленные в постель; волшебный час духов настал. Боюсь, что мы следующее утро проспим так-же, как прободрствовали всю эту ночь. Как ни пошла эта пьеса, а она отлично обманула медленно текущее время. Итак, в постели, любезные друзья. Еще две недели будем мы праздновать, коротать ночи за пирами и за новыми увеселениями (Уходят).

СЦЕНА II.

Входит Пок.

Пок. Теперь тот час, когда ревет голодный лев, волк воет на месяц, а натрудившиеся за день пахарь мирно спит и храпит. Теперь в очагах тлеют догорающия головни, меж тем как одна сова зловещим своим криком напоминает больному о саване. Теперь такое время ночи, когда могилы широко разверзаются и выпускают своих жильцов бродить по тропинкам кладбищ. Зато мы, эльфы, словно бегущие от солнца в мрак за Гекатой, теперь ликуем. Ни одна мышь не потревожит облюбленного нами жилища. Меня с метлой послали вперед вымести за двери пыль.

Входят с своими свитами Оберон и Титания.

Оберон. Мерцающим светом

Огней догорающих

Пускай озарится

Весь пышный дворец.

Вы, эльфы, как птички,

Порхая по веткам,

За мной повторяйте

Игривый напев.

Титания. Взявшись за руки, повторяйте каждое его слово, и этими гармоническими звуками мы освятим неприкосновенность для зла этого места.

Пение и пляска.

Оберон.Теперь, эльфы, пока еще не совсем рассвело, рассейтесь по своим приютам; мы-же направимся к ложам новобрачным и благословим их. Все, что от них ни народится, будет всегда счастливо; все три четы будут верны в своей любви; рука природы не оставить на теле у их детей ни безобразных родинок, ни прыщей, ни накожных трещин, вызывающих такое отвращение в минуту рождения ребенка. Обрызганные благодатной росой, рассейтесь-же, эльфы. Побывайте в каждом из покоев, благословите каждый из них, чтобы во всем дворце вечно царил неизменный мир, а владелец дворца благоденствовал. Спешите же, не медлите, а к рассвету все соберитесь у меня (Уходит с Титанией и с эльфами).

Пок. Если мы, духи, не успели вам угодить, то вообразите, что все может быть исправлено, что все виденное вами - только сон. Будьте-же, почтенные зрители, благосклонны к этому пустяку, как ко сну; не браните его, и мы исправимся. Ручаюсь вам в этом, как честный Пок, а если этого не окажется, назовите меня лжецом. Итак, покойной всем вам ночи, и если вы, друзья, осчастливьте меня рукопожатиями, и вы увидите, что я докажу свою благодарность тем, что исправлюсь (Уходит).

СОН В ИВАНОВУ НОЧЬ.

Временем сочинения этой пьесы, говорит Гервинус, которая, вероятно, была написана в честь брака какой нибудь высокой четы, считают 1594-96 год. Свадьба Тезея есть внешнее средоточие пьесы, вокруг которого собираются клоуны, эльфы и ремесленники. Жоне, с своей стороны, указывает на стихотворение Спенсера "Слезы Муз", на которое есть намек на пьесе и которое появилось в 1591 году, что показывает, что комедия написана после этого года. Затем, в одном месте в речи Титании есть намек на ненормальности погоды, замечавшиеся в 1593-1594 году, что и дает повод заключить, что комедия появилась именно около этого времени.

Стр. 153. Действие "Сна в летнюю ночь" происходит в роще соседней с Афинами, говорит Франсуа Гюго,- но ночь, предшествовавшая Иванову дню, т. е. 24-го июня, именно в Англии, во времена Шекспира, носила по преимуществу фантастический характер. Именно в эту ночь, в час рождения Иоанна Крестителя, люди отправлялись в леса искать знаменитого цвета папоротника, который якобы имел свойство делать человека невидимым. Феи, под предводительством их царицы, и демоны, предводительствуемые сатаною, вступали в настоящия битвы для добычи этого заколдованного цветка. Совершенно понятно, что автор избрал эту волшебную ночь и лес для бегства влюбленных и для прихотливых и прелестных выдумок северной мифологии, которые так мощно и так поэтически вплелись им в человеческие жизнь и страсти".

Стр. 159. Во времена Шекспира в английской народной драме ремесленные цехи занимали еще довольно видное место. У них были свои патроны, в честь которых разыгрывались мистерии, передававшие жизнь и чудеса каждого из этих патронов. Иногда цехи соединялись и разыгрывали какую-нибудь большую пьесу на тему, почерпнутую из Ветхаго или Нового завета, как разыгрывают теперь Страсти Господни в Аммергау.

Стр. 162. Пок, или, как он собственно называется, Робэн Гудфеллоу, в буквальном переводе есть никто другой, как германский "верный слуга Рупрехт". Замечательно, что в немецком языке осталось произведенное от этого имени слово: "Рюпель", которое одно только и может соответствовать английскому слову "клоун", выражающему ту роль, которую Пок играет у Шекспира. Верование в эльфов, которое в Скандинавии было более распространено, нежели в Англии, приняло, в свою очередь, гораздо более живые формы в Шотландии и Англии, нежели в Германии. В особенности Робэн Гудфеллоу был любимцем народной фантазии XIII столетия, и с его именем, как с именем "Эйленшпигеля" в Германии и "Домового" в России, соединялись все хитрые проделки. Разсказы о них уже в 1584 году упоминаются в книге "Discoveries of Witshcraft". Нэш в своей книге "Terrors of the Night" говорит, что все веселые проделки "Робэн, эльфы, феи нашего времени" совершают ночью. В книге Тарлтона "Newes out of Purgatory" тоже упоминается, что Робэн был замечателен своими веселыми проделками. Затем в одной народной книге, известной еще до появления "Сна в летнюю ночь" и напечатанной в 1628 году, передаются разные народами предания о Поке.

Стр. 162. "Мальчик, похищенный у индейского царя". Народ очень любил рассказывать об эльфах, будто они похищают крещеных маленьких детей и на место их подкладывают в колыбели своих чумазых, уродливых, крикливых и беспокойных деток. Чтобы избавиться от такого несносного крикуна, стоит только хорошенько припугнуть его или вынести на перекресток и оставить его там на ночь,- эльфы непременно над ним сжалятся и вернут того ребенка, которого похитили.

Стр. 163. Имя царя эльфов "Оберон" есть переделка на французский лад: Альберон или Альберих, карлика-эльфа, который рано появляется в древних германских стихотворениях. В романе Гюон де Бордо появляется Оберон, и это произведение в 1579 году было переведено на английский язык лордом Бернес.

Стр. 164. Вся Англия в 1593 и 1594 годах страдала от тех стихийных неурядиц, которые Шекспир рассказывает здесь и которые набожными людьми приписывались гневу Божию. В "Анналах" Стрипа, говорит Франсуа Гюго, находится извлечение из проповеди Кинга, написанной на эту тему. Совпадения слов поэта и почтенного проповедника бросились в глаза всем комментаторам Шекспира, и именно на основании этих слов Малон отнес время создания "Сна" к 1594 году.

Стр. 165. Со словами Оберона о весталке, царившей на Западе, замечает Франсуа Гюго, связывается очень интересное повествование. Граф Лечейстер в замке Кенильуорсе в июле 1575 года давал празднества в честь Елизаветы. Перед королевой разыгрывали на озере мифологическую пьесу. "Тритон под видом сирены" и "Арион на спине дельфина" принимали участие в этой интермедии и пели в честь высокопоставленной посетительницы песню, сочиненную самим Лейчестером. Елизавета была очень благодарна за это поэтическое приветствие хозяина, удвоила к нему свое внимание и согласилась прогостить у него восемнадцать дней. Эта милость была так велика, что все видели в Лейчестере любовника, готовящагося сделаться мужем. В этом убеждал еще более перерыв переговоров о свадьбе с герцогом Алансонским. В это-же время начали ходить слухи об интриге всемогущего фаворита с графиней Эссекс. Один из окружающих осмелился заговорить громко об этой связи. Он носил одну фамилию с матерью Шекспира и назывался Эдуардом Арденом. Лейчестер отомстил за его слова тем, что повесил его, обвинив его в католическом заговоре. Но его слова возымели свое действие: проектированный брак Лейчестера с Елизаветой не состоялся, сам Эссекс вскоре умер, как говорили, от отравы, а лэди Эссекс, сделавшись вдовою, превратилась в лэди Лейчестер. На эти события как-бы намекает рассказ Оберона Поку. Вообще в пьесе усматривают много намеков на кенильуорские празднества, которые Шекспир мог видеть лично, будучи двенадцатилетним мальчиком. Тик при этом случае предполагает, что Шекспир в пасторали на озере играл роль "эхо"; Вальтер Скотт, делая анахронизм, приписывает, что Елизавета приветствовала поэта его-же стихами; Франсуа Гюго высказывает предположение, что страдфорский мясник Джон Шекспир, отправляясь на празднества, взял туда и своего сына...

Стр. 173. "Скажет прямо, что я столяр Бурав". Эти слова намекают на одно происшествие кенильуорских празднеств. Во время представления на озере некто Герри Гольдингем должен был изображать Ариона на спине дельфина; во время представления он почувствовал, что его голос сильно охрип и стал крайне неприятен, тогда он разорвал свой костюм и начал клясться, что он вовсе не Арион, а просто честный Герри Гольдингем. Эта неожиданная выходка развеселила всех и в том числе королеву.

Стр. 175 "Пок и Основа с ослиной головой на плечах". Альберт Великий в своих тайнах сообщает средство превратить человеческую голову в ослиную: "Si vis quod caput hominis assimiletur capiti asini, sume de semine aselli, et unge haminis in capite, et sic apparebit". Реджиналд Скотт в своих "Сообщениях на счет волшебства" в XIX главе дает более подробный рецепт для достижения того-же результата: "Намажьте, говорит он, объяснив, как приготовляют мазь,- этою смесью головы присутствующих, и оне будут казаться ослиными и лошадиными".

Стр. 185. "Роскошное майское дерево". Вот как рассказывает о празднике 1-го мая современник Шекспира Стеббс (ярый пуританин, в своей "Anatomie of Abuses", напечатанной в 1585 году. "В ночь на 1-е мая отправляются все жители городов и деревень в поля и леса, где и проводят всю ночь в различных увеселениях и откуда возвращаются с зелеными ветвями в руках. Но важнейшее из всего, что приносят они с собою домой,- это майское дерево, которое они привозят с большим почетом, и вот как именно: берут 20-30 пар волов, из которых у каждого на концах рогов привязаны букеты цветов, и на этих волах привозят домой майское дерево, обвитое цветами и травами, обвязанное лентами сверху до низу, а иногда и раскрашенное различными красками; двести - триста человек мужчин, женщин и детей идут вслед за деревом, и, привезя его домой и украсив его верхушки флагами и платками, усыпают землю около него цветами, а самый ствол его оплетают зелеными гирляндами; потом, как истые бесы, начинают они около того дерева пировать, плясать и веселиться".

Стр. 192. "Должно быть, настал Валентинов день, потому что даже птицы начинают сходиться в пары". Согласно народному поверью думали, что птицы начинают спариваться со дня св. Валентина.

Стр. 202. Человек в месяце был видим не только по мнению народа, но и по мнению ученых людей. Его видели в сопровождении собаки и с вязанкой хворосту за плечами. Ученые того времени расходились только в вопросе о том, кто этот человек. По мнению одних теологов, этот человек был никто иной, как добродушный Исаак, несущий хворост на жертвенник, на котором отец должен был принести его в жертву. Но более ортодоксальные пастыри отвергали это мнение и, с божественными книгами в руках, доказывали, что Авраам и Исаак, как праведники, находятся на лоне Господнем. По их мнению, человек на луне есть тот грешник, о котором говорится в книге "Чисел" и который, несмотря на заповедь об отдыхе в седьмой день, собирал в субботу валежник. Это верование, должно быть, было популярно в Англии, так как оно упоминается в одной старой поэме XIV века, приписываемой Чаусеру. Есть еще мрачная легенда. Существо, видимое людьми в течение тысячелетий на ночном светиле, есть никто иной, как Каин, изгнанный Господним проклятием с земли и сделавшийся "вечным жидом луны". Это мнение было распространено в Италии и упоминается у Данте.

Стр. 205. Оберон говорит о родимых пятнах. По народным поверьям не все они имеют одинаковое значение. Видимые самому человеку родимые пятна приносят ему несчастие, а те, которые ему невидимы, напротив того, приносят счастие.

Уильям Шекспир - Сон в летнюю ночь (A Midsummer Night's Dream), читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :