Уильям Шекспир
«Ромео и Джульетта (Romeo and Juliet). 1 часть.»

"Ромео и Джульетта (Romeo and Juliet). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Эскал, герцог Веронский.

Парис, молодой дворянин, родственник герцога.

Монтекки

) главы враждующих между собой домов.

Капулетти

Дядя Капулетти, старик

Ромео, сын Монтекки

Меркуцио, родственник герцога и друг Ромео.

Бенволио, племянник Монтекки и тоже друг Ромео.

Тибальдо, племянник синьоры Капулетти.

Фра-Лоренцо, монах францисканец.

Фра-Джовани, монах того-же ордена.

Бадьдассарэ, паж Ромео.

Сансонэ,

Грегорио, ) слуги Капулетти.

Пьетро,

Абрамо, слуга Монтекки.

Торговец зелиями.

Три музыканта.

Хор.

Мальчик.

Паж Париса.

Офицер.

Синьора Монтекки.

Синьора Капулетти.

Джульетта, её дочь.

Кормилица Джульетты.

Веронские граждане; несколько родственников и родственниц обоих враждующих домов, стража, часовые, маски, свита.

Действие большею частью происходить в Вероне. Одна сцена (И-го действия) в Мантуе.

***

ПРОЛОГ.

В красивой Вероне, где происходит действие, два одинаково знатных дома давно враждовали между собою. Закоренелая вражда вспыхнула с новою силою и должна повести к ожесточенным столкновениям; руки веронцев обагрятся кровью своих сограждан. Из роковых недр обеих враждующих семей, под влиянием враждебных одна другой планет, вышла юная чета влюбленных, горькой и плачевной любви которых суждено свести в могилу многолетния распри её родителей. Ужасающия подробности этой обреченной на смерть любви, которой суждено пасть жертвою упорной взаимной ненависти обеих семей, только тогда пришедших к примирению, когда уже не стало их детей, будут в течении двух часов изображены на нашей сцене. Если вы удостоите нас терпеливого внимания, мы силою усердия постараемся загладить недостаточность наших дарований.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Площадь в Вероне.

Входят Сансонэ и Грегорио, вооруженныые мечами и щитами.

Сансонэ. Честное слово, Грегорио, не позволю я им казать нам носы.

Грегорио. Не такие мы люди, чтобы это стерпеть.

Сансонэ. А если они меня растормошат, я сейчас - меч на голо.

Грегорио. Смотри, чтобы тебе рано или поздно не свернули за это шеи.

Сансонэ. Когда меня растормошат, я скор на удары.

Грегорио. Но вот беда! растормошить-то тебя не скоро.

Сансонэ. Каждая собака из дома Монтекки способна меня растормошить.

Грегорио. Растормошиться значит придти в движение; истинно-же храбрый человек стоек, то-есть твердо стоит на месте. Следовательно, если тебя растормошат, ты придешь в движение только для того, чтобы убежать.

Сансонэ. Каждая собака из этого дома заставит меня стоять твердо. Как только увижу кого-нибудь из этого дома, - парня или девку, это все-равно, - сейчас упрусь о стену и ни с места!

Грегорио. Вот и видно, что ты человек слабый; о стены опираются только люди слабые.

Сансонэ. Правда. Женщины существа слабые, поэтому их всегда припирают к стене. Вот и я, когда дело дойдет до вооруженной схватки, всех мужчин из дома Монтекки оттесню от стены, а всех женщин, напротив, к ней припру.

Грегорио. Враждуют между собою господа, а мы только их слуги.

Сансонэ. Все равно, я буду неумолим, как тиран. Переколочу мужчин, примусь за женщин и за девок. Всем им быть без головы или...

Грегорио. Это кому, девкам-то?

Сансонэ. Ну, да без головы иди без чего другаго; понимай, как хочешь.

Грегорио. Поймут те, кому придется почувствовать.

Сансонэ. О, я до тех пор буду заставлять их чувствовать, пока сам в силах буду стоять крепко... Ты, ведь, знаешь - я порядочный кусок мяса.

Грегорио. Хорошо, что не рыба. Будь ты рыбой, никто не стад-бы тебя есть. Вот идут люди из дома Монтекки. Обнажай свое орудие. (Входят Абрамо и другие слуги Монтекки).

Сансонэ. Мой меч обнажен. Ты затей ссору, а я стану у тебя за спиной.

Грегорио. Чтобы удрать и тем показать спину?

Сансонэ. За меня не бойся.

Грегорио. За тебя-то?.. Очень нужно!

Сансонэ. Или пусть лучше они затеют ссору; тогда право будет на нашей стороне.

Грегорио. Проходя мимо них, я нахмурюсь и окину их грозным взглядом. Понимай они это, как знают.

Сансонэ. Если хватит смелости понять. Я, глядя на них, закушу большой палец. Позор, если они молча перенесут такое оскорбление.

Абрамо. Вы на нас закусили палец, синьор?

Сансонэ. Да, закусил.

Аврамо. Я спрашиваю, вы на нас его закусили?

Сансоеэ (Тихо товарищу). Останется-ли право за нами, если я отвечу "да"?

Грегорио. Нет.

Сансонэ (Громко). Нет, синьор, не на вас, но я все-таки его закусываю.

Грегорио. Вы, кажется, хотите затеять ссору, синьор?

Абрамо. И не думаю, синьор.

Грегорио. Если-же вы этого желаете, синьор, я к вашим услугам. Наш господин ничем не хуже вашего.

Абрамо. Но и не лучше.

Сансонэ. Быть по вашему, синьор.

Вдали показывается Бенволио.

Грегорио (Тихо товарищу). Утверждай, что лучше. Сюда идет родственник синьоры Монтекки.

Сансонэ. Впрочем, нет, синьор. Наш много лучше.

Абрдмо. Это ложь.

Сансонэ. Обнажайте мечи, если вы мужчины. (Все приготовляются к бою). Грегорио, не забудь прибегнуть к своему прославленному удару. (Начинается бой, подходит Бенволио и тоже обнажает шпагу).

Бенволио. Разойдитесь, жалкие глупцы! Вложите мечи в ножны. Вы сами не знаете, что делаете. (Своею шпагою заставляет слуг опустить мечи; входит Тибальдо).

Тибальдо. Как! и ты, обнажил шпагу! Охота связываться с бездушною сволочью! Повернись ко мне, Бенволио, и взгляни в глаза своей смерти.

Бенволио. Я только хотел возстановить мир. Спрячь свою шпагу в ножны или, как я, употреби ее в дело, чтобы разогнать этот люд.

Тибальдо. Как! У тебя в руке обнаженная шпага, ты говоришь о мире? Я ненавижу это слово, как ненавижу весь род Монтекки, а в том числе и тебя. Ну, защищайся, трус! (Сражаются. Вбегает несколько сторонников обоих домов и принимают участие в бою; затем появляются горожане, вооруженные палками).

Горожане. Пускай в ход палки, копья, бердыши! бейте, колотите, рубите! Долой всех Монтекки! Долой всех Капулетти! (Входят Капулетти в спальней одежде и синьора Капулетти).

Капулетти. Что здесь за шум?.. Эй, кто нибудь! Подайте мне мой большой меч.

С-а Капулетти. Нет, зачем меч... Нужен костыль; и его достаточно.

Капулетти. Подать мне меч, говорю я! Сюда идет Монттекки и еще издали с вызывающим видом машет обнаженным мечем.

Входят Монтекки, обнажив свой меч, и синьора Монтекки.

Монтекки. А, ты здесь, гнусный Капулетти! (Жене) Не удерживай меня, пусти!

С-а Монтекки. Ты не сделаешь ни шагу к своему врагу! (Входит герцог со свитою).

Герцог. Вы, мятежные подданные, враги мира, братоубийством оскверняющие свои мечи, кажется, совсем не хотите подчиняться моим приказаниям. А! Кто вы, люди или скоты, гасящие пламя своей губительной злобы пурпурными струями, изливающимися из собственных-же ваших жил? Но я заставлю вас повиноваться, хотя бы даже пришлось прибегнуть к пыткам! Пусть ваши обагренные кровью руки сейчас-же бросят оружие, опозорившее себя таким множеством преступлений, а затем выслушайте полный негодования приговор своего государя. Три междоусобицы, поднятые из-за пустого слова, уже успели нарушить тишину и спокойствие наших улиц, a кто в этом виноват? Ты, старик Капулетти, и ты, Монтекки. Три раза старейшие обыватели Вероны, сбросив с себя строгия, приличные их возрасту одежды, вынуждены были своими старыми руками хвататься за столь-же старые, изъеденные ржавчиной бердыши, чтобы предоставить себя к услугам разъедающей вражды своей партии. Если вы еще когда-нибудь дерзнете своими распрями нарушить тишину наших улиц, вам придется жестоко поплатиться за такое нарушение. На этот раз пусть все разойдутся. Вы, Капулетти, теперь-же отправитесь со мною, а вы, Монтекки, чтобы узнать наш приговор по настоящему делу, явитесь после полудня в старый замок Виллафранка,где обыкновенно собирается наш верховный суд. Еще раз - под угрозой смертной казни, - пусть все разойдутся. (Уходить; за ним все остальные, кроме Монтекки, синьоры Монтекки и Бенволио).

Монтекки. Кто-же снова поднял старый спор? Отвечай, племянник. Ты присутствовал при самом начале дела.

Бенволио. Когда я пришел, слуги вашего противника и ваши уже успели бешено схватиться между собою. Чтобы разнять их, я обнажил шпагу, а тут, тоже обнажив шпагу, подоспел пылкий Тибальдо и стал бросать мне в упор самые дерзкие угрозы и вызовы, в то-же время махая над головою своею шпагою, рассекавшею воздух и свистом как-бы обличавшею свое бессилие. Пока мы отражали удары и наносили их сами, успели явиться сторонники обеих партий и тоже приняли участие в схватке. Это продолжалось до тех пор, пока не явился герцог и не рознял сражавшихся.

С-а Монтекки. Где-же, однако, Ромео? Я очень рада, что он не участвовал в этой сумятице.

Бенволио. Мне не спалось, синьора, и за час перед тем, как восходящему солнцу выглянуть в позлащенное окно востока, я вышел из дому и направился в кленовую рощу, зеленеющую на западной стороне города. Несмотря на ранний час, я в роще увидал вашего сына. Я было направился к нему, но он, завидев меня,тотчас-же скрылся в лесной чаще. Судя о его ощущениях по моим собственным, - а ощущения эти никогда так сильно не захватывают человека, как в те минуты, когда он один, - я за ним не пошел, умышленно не стал преследоват человека, который, очевидно, тоже умышленно меня избегал.

Монтекки. Да, его уже не раз видали там ранним утром. Он своими слезами усугублял холодную влагу утренней росы и своими тяжкими вздохами к скопившимся уже облакам прибавлял новые. Но едва все оживляющее солнце начнет на самом дальнем востоке откидывать тенистые завесы у ложа Авроры, он, избегая веселаго дневного света, утомленный, измученный, возвращается домой, запирается в спальне на ключ и, опустив оконные завесы, устраивает у себя искусственный мрак. Это мрачное настроение добром не кончится, если дружеский советь не устранит его причин.

Бенволио. Известны вам, благородный мой дядя, эти причины?

Монтекки. Нет, до сих пор неизвестны. Я ничего не мог от него добиться.

Бенволио. Однако, вы все-таки добивались?

Монтекки. И лично, и при содействии многих друзей, но у его страстей единственный далеко неблагоразумный советчик - он сам. Он так скрытен, так непроницаем! Да, он так-же далек от мысли открыть кому-бы то ни было свою удрученную душу, как распуколка цветка, подточенная жадным червем, далека от возможности раскрыться и красоваться на солнце своими прелестными лепестками. Если-бы мы могли только узнать причину его огорчений, мы с таким-же усердием приступили-бы к его исцелению, с каким стараемся теперь разведать эти причины. (Вдали показывается Ромео).

Бенволио. Вот он идет. Прошу вас, удалитесь. Я разузнаю эти причины, или назовите меня лгуном.

Монтекки. Да поможет тебе Бог добиться от Ромео полной исповеди. (Жене) Пойдем. (Уходят).

Бенволио. Доброго утра, Ромео.

Ромео. Разве так еще рано?

Бенволио. Только-что пробило девять.

Ромео. Как медленно тянется время, когда у человека тяжело на душе. С тобою, кажется, разговаривал мой отец. Почему ушел он отсюда так торопливо?

Бенволио. Да, он. Что-же, однако, это за душевная тяжесть, благодаря которой тебе кажется, что время тянется бесконечно медленно?

Ромео. Неимение того, что заставило-бы его идти скорее.

Бенволио. Ты влюблен?

Ромео. Изнываю.

Бенволио. От любви?

Ромео. Нет, от того равнодушие, с каким относится ко мне та, кого я люблю.

Бенволио. Как жаль, что любовь только на словах нежна, а на деле самовластна и жестока.

Ромео. Как жаль, что слепая любовь даже и без глаз находит путь к тому, что ее влечет... Где мы обедаем сегодня?... Ах, да! Что здесь был за шум?... Впрочем, нет, не рассказывай; я сам слышал все... Да, здесь на каждом шагу имеешь дело с враждою, ненавистью, а еще чаще с любовью. Всюду - полная вражды любовь и любовь, полая вражды!... О, любовь, ты нечто, созданное из ничего, ты тяжеловесная ветренность! ты степенная суетность! безобразный хаос красивых на вид образов! свинцовый пух, лучезарный дым, холодный огонь, больное здоровье, вечно бодрствующий сон! В тебе все противуположно тому, что есть на самом деле! Такую-то любовь чувствую я, хотя и был-бы рад её не чувствовать. Тебе не смешно?

Бенволио. Нет, я скорее готов заплакать.

Ромео. О чем?

Бенволио. О том, что у тебя так горько на твоей доброй душе.

Ромео. Привязанность постоянно заставляет делать одну неизменную ошибку; она усиливает чужое горе. Тоска и так уже, словно камень, давит мне сердце, а ты своим огорчением хочешь еще увеличить эту тяжесть. Да, твое участие прибавляет новую скорбь к моим безмерным скорбям. Любовь - угар, порождаемый дымом вздохов. Если она очищена от дыма, она представляется глазам влюбленных ярко сияющим пламенем; подавляемая, она превращается в море слез... Что-же еще она такое? - Самое разумное безумие, горькая желчь и медовая сладость... До свидания, друг.

Бенволио. Я тоже пойду с тобою. Ты очень меня огорчишь, если уйдешь один и оставишь меня.

Ромео. Зачем? Я потерял самого себя... Меня здесь уже нет... Тот, кто стоить перед тобою, не Ромео... Ромео совсем в другом месте.

Бенволио. Скажи серьезно, ты влюблен и в кого?

Ромео. Серьезно-ли? Значит ты хочешь слез и стонов?

Бенволио. Нет, зачем слезы и стоны. А только без шуток.

Ромео. Я в данном случае так-же мало способен шутить, как и больной, пишущий свое завещание. Да, серьезно, я люблю женщину.

Бенволио. Значит, сказав наугад, что ты влюблен, я как раз попал в цель?

Ромео. Ты отличный стрелок... К сказанному я еще добавлю, что она поразительно хороша собою.

Бенволио. Чем поразительнее цель, тем легче в нее попасть.

Ромео. На этот раз ты промахнулся. Стрелам Купидона не ранить её сердца. У неё нрав Дианы и она вооружена таким испытанным целомудрием, что ей не страшен лук крылатого божка. Любовных уверений слышать она не хочет, старается укрываться от восторженных взглядов и вполне равнодушна к золоту, которым легко подкупить даже праведницу. Она богата красотою, и жаль, что её богатство умрет вместе с нею.

Бенволио. Она верно дала обет вечного целомудрия?

Ромео. Дала, и это для мира сущее раззорение потому что свято соблюдая обет, она лишает этот мир своего потомства. Она слишком прекрасна, слишком разумно прекрасна, и она добьется вечного блаженства тем, что доведет меня до отчаяния. Она поклялась не любить никогда, и эта клятва убивает меня, в то-же время оставляя меня в живых, как ты это видишь из того, что я с тобою разговариваю.

Бенволио. Прими мой дружеский совет: перестань о ней думать.

Ромео. Да, сказать это легко; но как исполнить?

Бенволио. Дав волю глазам. Смотри на других красавиц.

Ромео. Сравнение её с другими заставит меня еще живее вспоминать о её совершенстве. Счастливые черные маски, прикрывающия лица женщин, заставляют нас предполагать, что за ними скрывается красота. Человек, пораженный слепотою, никогда не забудет того сокровища, которое он утратил вместе с зрением. Покажи мне самую красивую женщину; чем будет для меня её красота, как не напоминанием, что есть другая, далеко превосходящая ее красотою... Прощай; тебе не научить меня забвению.

Бенволио. Нет, научу, во что-бы мне это ни обошлось.

(Уходят).

СЦЕНА II.

Другая улица.

Входят Капулетти, Парис и Шут.

Капулетти. Монтекки связан таким-же обязательством, и под угрозой одинаковой кары. Казалось-бы, что таким старикам, как мы оба, не трудно жить в мире.

Парис. Вы пользуетесь одинаковым положением, одинаковым почетом, и весьма прискорбно, что вы столько лет враждуете между собою. Но теперь, синьор, что ответите вы на мое предложение?

Капулетти. Повторю то же, что ответил тогда. Моя дочь в свете совсем еще чужая; ей нет полных четырнадцати лет. Пусть еще два раза поблекнет пышная красота лета, и только тогда мы найдем ее достаточно зрелой для замужества.

Парис. Иные и помоложе, а все-же благополучно делались матерями.

Капулетти. Эти слишком рано вышедшие замуж матери очень скоро увядают. Земля поглотила всех моих первенцев, все мои ранния надежды; в живых осталась одна Джульетта, много обещающая наследница моих земель... Однако, любезный Парис, я не запрещаю вам ухаживать за нею, добиваться её любви; мое согласие в сильной степени зависит от того, что скажет она; если вы сумеете вызвать в ней взаимную любовь, я выбору её противиться не стану. Сегодня вечером у меня пир; гостей пригласил я много, - все таких, которые мне по сердцу. Приходите и вы. Число дорогих гостей увеличится тогда одним из самых мне любезных. Сегодня в моем скромном жилище вы увидите столько звезд, хотя и ходящих по земле, но способных затмить своим блеском светила небесные. Появление нарядного апреля, являющагося взамен хромающей старухи-зимы, всегда вызывает восторг в кипящей жизнью молодости; приготовьтесь-же ощутить такой-же восторг у меня сегодня в доме при виде роскошного букета едва распускающихся цветов в женском образе. Присмотритесь ко всем, прислушайтесь ко всем и изберите ту, которая соединяет в себе наибольшее количество всяких совершенств. В числе других будет и моя дочь, хотя, конечно, не одною из первых, но и не из последних. Идемте со мною. (Шуту). А ты, бездельник, обегай всю нашу красавицу Верону, разъищи всех, чьи имена значатся в этом списке, и скажи им, что мой дом радушно открыт для них сегодня. (Отдает шуту бумагу и уходит вместе с Парисом).

Шут. Разъищи всех, чьи имена значатся в этом списке! Легко сказать! Мало-ли что значится? Значится, например, что башмачник должен знать свой аршин, портной колодку, рыбак кисти, живописец сети. Мне говорят: - "разъищи всех, чьи имена внесены в этот список", а почем я знаю, какие имена вздумалось занести сюда составлявшим список? Надо обратиться к грамотным людям. А вот кстати... (Входят Бенволио и Ромео).

Бенволио. Полно! Один жар подавляется другим жаром; одно страдание тоскою нового страдания. Если кружится голова, начни вертеть в противуположную сторону, и головокружение пройдет. Новое горе исцеляет от стараго. Отрави свой взор новым ядом, и старый яд утратит свое губительное свойство.

Ромео. В таком случае лист придорожника, должно быть, отличное средство.

Бенволио. В каком случае?

Ромео. Когда переломлена нога.

Бенволио. С ума ты сошел, Ромео?

Ромео. Нет, не сошел, но связан крепче, чем связывают сумасшедших, посажен в тюрьму, где меня морят голодом, секут, истязают (Подходит шут). Доброго вечера, любезный.

Шут. То-же и вам... Синьор, будьте добры, скажите, умеете вы читать?

Ромео. Прочесть в книге судеб, что я обречен на страдания, могу.

Шут. Вы, может быть, прочли это, не зная грамоты... Но, будьте добры, вы сумеете прочесть все, что-бы ни было написано?

Ромео. Да, если буквы и язык мне знакомы.

Шут. Опять-таки не ответ. Счастливо оставаться (Собирается уходит).

Ромео. Стой, приятель! Я тебе прочту (Читает). "Пригласить синьора Мартино с супругою и с дочерьми; графа Ансэльмо с его красавицами-сестрами; вдову синьора Витрувио; синьора Плаченцио с его прелестною племянницею; Меркуцио и его брата Валентина; моего дядю Капулетти с супругою и с дочерьми; хорошенькую мою племянницу Розалину; Ливию; синьора Валеццио с двоюродным братом его Тибальдо; Лючио и остроумную Елену" (Возвращает список). Собрание блестящее. Где оно состоится?

Шут. Что?

Ромео. Я спрашиваю, где состоится ужин?

Шут. У нас.

Ромео. У кого-же это "у вас"?

Шут. У моего господина.

Ромео. С этого вопроса мне бы и следовало начать.

Шут. Я вам и без всяких вопросов расскажу. Мой господин - прославленный и богатейший синьор Капулетти; если вы не принадлежите к роду Монтекки, имею честь пригласить вас на пир и распить бутылочку-другую. Желаю вам всяких радостей. (Уходит).

Бенволио. На этом обычном празднестве Капулетти в числе других красавиц Вероны будет присутствовать и ужинать та самая прелестная Розалина, в которую ты влюблен. Отправимся на этот пир и мы. Окинь беспристрастным оком и другия лица, которые укажу тебе я, сравни их с Розалиной, и ты увидишь, что твой белая голубка только ворона.

Ромео. Пусть мои слезы превратятся в огонь, если я на святыню моих глаз дерзну взнести такую клевету! Пусть эти глаза, утопавшие так часто, но все сохранившие жизни, совсем утонуть в жгучих слезах, как сгорают в огне казнимые клеветники. Да есть-ли в мире женщина красивее той, кого я люблю! Всевидящее солнце никогда не видывало ничего подобного с самого сотворения мира.

Бенволио. Полно! Ты только потому считаешь ее такою ослепительною красавицею, что она одна у тебя перед глазами, и у неё не было иного противника, кроме её самой. Взвесь на своих кристальных весах красоту Розалины и красоту других женских лиц, которые в полном их блеске я укажу тебе на пиру, я она сразу утратит весь блеск, ослеплявший тебя до сих пор.

Ромео. Хорошо, я пойду с тобою, но не затем, чтобы увидать то, что ты хочешь мне показать, но чтоб упиться лицезрением очаровательной Розалины. (Уходят).

СЦЕНА III.

Комната в доме Капулетти.

Входят синьора Капулетти и Кормилица.

С-а Капулетти. Где-же дочь, кормилица? Позови ее.

Кормилица. Звала! и это так-же верно, как-то, что я в двенадцать лет была девственницей. (Зовет). Где-же ты, моя овечка, божья моя коровка, если не грех так говорить?.. Где-же эта девчонка? Где ты, Джульетта? (Входит Джульетта).

Джульетта. Кто меня зовет?

Кормилица. Вот кто - матушка зовет.

Джульетта. Я здесь, синьора. Что вам угодно?

С-а Капулетти. Кормилица, уйди пока отсюда; нам необходимо переговорить наедине. Или нет! - вернись, кормилица, я сообразила, что и тебе следует присутствовать при нашем совещании. Ты знаешь, наша дочь входит в возраст.

Кормилица. Мне-ли не знать её лет? Я могу сказать их вам час в час.

С-а Капулетти. Ей скоро сравняется четырнадцать.

Кормилица. Да, скоро, но готова прозакладывать четырнадцать своих зубов, - хотя, на беду, их во рту у меня осталось всего четыре, - полных четырнадцати ей еще нет. Сколько осталось до Св. Петра - в веригах?

С-а Капулетти. С чем-то две недели.

Кормилица. Ну, с чем-то или ровно - все-равно. Сколько-бы дней в году ни было, а в ночь под этот день ей исполнится ровно четырнадцать. Она и моя Сусанна,- упокой, Господи, все христианские души! - были ровесницы. Моя Сусанна теперь перед престолом Всевышняго... Я, должно-быть, оказалась недостойною такого сокровища!.. Но, как-бы то ни было, Джульетте в ночь на l-е августа исполнится ровно четырнадцать... да, равно, даю в этом честное слово... Я все отлично помню. Со дня землетрясения прошло ровно одиннадцать лет, а я в этот день как раз отняла ее от груди, и межь всеми днями, сколько-бы их ни было в году, никогда не забуду, что отняла ее от груди именно в этот день... Как теперь помню, натерла я груди полынью и сидела прислонясь спиною к голубятне, а вы и ваш супруг находились тогда в Мантуе... О, память у меня здоровая!.. Ну, вот, как я уже говорила, натерла я груди полынью, а когда дочурка-то ваша почувствовала горечь, посмотрели бы вы, как она разозлилась на горький сосок... словно ополоумела!.. Вдруг чувствую - голубятня-то дрожит... Клянусь Богом, - нечего и говорить, что я давай Бог ноги и дала тягу!.. Да, этому как раз одиннадцать лет... Она не только уже умела ходить без чужой опоры, но даже бегала и туда, и сюда. Как раз накануне она упала и у неё вот какая шишка вскочила на лбу!.. Мой муж, - упокой, Господь, его душу! - шутник быт. Помог он малютке встать да и говорит: - "Вот ты теперь все ничком падаешь, а станешь поумнее, так небось все больше будешь падать навзничь? Так, ведь, Джуджу?" A она-то, плутовка, - что-бы вы думали? - плакать перестала, остановилась и говорит: - "Да". Посмотрите, шутка это, ведь, а как вышло справедливо! Проживи я еще хоть тысячу лет и тогда не забуду, как муж сказал: - "Так, ведь, Джуджу?" - а она-то остановились и в простоте сердечной говорит - "Да".

С-а Капулетти. Будет об этом, кормилица; перестань.

Кормилица. Сейчас, синьора! но меня каждый раз смех разбирает, как только я вспомню, что она, глупенькая, перестала плакать да и говорит: - "Да"... Однако, клянусь чем хотите, ушиблась она здорово; шишка-та на лбу вскочила с доброе куриное яйцо. Крику-то, крику-то было!.. Вдруг муж говорит: - "Ты теперь ничком падаешь, а выростешь - станешь больше падать навзничь. Так, ведь, Джуджу?" - а она перестала плакать да и говорит: - "Да".

Джульетта. Перестань, кормилица, прошу тебя.

Кормилица. Кончила, кончила, синьора! Будьте покойны... Да не обойдет тебя Создатель своими радостями... Мало-ли детей я выкормила, но куколки лучше тебя не было ни одной. Дожить-бы мне только до твоей свадьбы; больше мне ничего не нужно.

С-а Капулетти. Вот о свадьбе-то я и хотела говорить. Скажи мне, Джульетта, есть у тебя желание выйти замуж?

Джульетта. О такой чести я до сих пор даже и не думала.

Кормилица. "О такой чести!"... Каково? A? Не будь я сама твоею единственною кормилицею, право, я бы сказала, что ты всосала мудрость с молоком.

С-а Капулетти. Советую тебе об этом подумать. Даже здесь, в Вероне, к тому-же в высшем кругу многия твои ровесницы, иные даже моложе тебя, а уже матери. Если не ошибаюсь, я сама сделалась матерью ранее того возраста, которого достигла ты, а ты, дорогая моя, даже еще не замужем... Ну, в двух словах: - знатный Парис просит твоей руки.

Кормилица. Вот это, милочка моя, так мужчина... Еще такого мужчины не сыщешь, хоть обойди весь мир... Другаго такого даже из воска не вылепишь.

С-а Капулетти. Среди всего цветника веронской молодежи лучший цветок - он.

Кормилица. Цветок, истинный цветок!

С-а Капулетти. Что ты на это скажешь? Можешь ты полюбить его? Сегодня вечером у нас пир. Вглядись хорошенько в Париса, в его черты, отмеченные печатью красоты. Вглядись, сколько гармонии в этих чертах, как оне соответствуют одна другой, и если тебе в этой великолепной странице что нибудь покажется неясным, ищи объяснения в его красноречивых глазах. Этой драгоценной книги любви, чтобы достигнуть полного совершенства не достает только достойного футляра. Хорошая рыба живет только в самых глубоких местах, и внешняя красота становится еще ценнее, когда она идет об руку с красотою душевною. Как-бы драгоценна ни была книга, её золотое содержание получает двойную стоимость, если и застежки у неё золотые. Итак, выйдя за него замуж, ты приобретешь все, что имеет он, не утратив ничего из того что имеешь сама.

Кормилица. Ей-то утратить? - Нет, жены от мужей бывают не с убылью, а с прибылью.

С-а Капулетти. Скажи, можешь-ли ты отвечать на любовь Париса?

Джульетта. Посмотрю, может-ли зрение пробудить любовь; но во всяком случае дальше тех поощрений, которые мне дозволяет ваше желание, я не пойду (Входит слуга).

Слуга. Синьора, гости начинают собираться. Ужин готов. Осведомляются, где синьорина... в кухне-же проклинают кормилицу. Прикажете подавать ужин? - все готово. Умоляю вас, синьора, приходите скорее.

С-а Капулетти. Хорошо, сейчас (Слуга уходит). Идем, Джульетта, твой отец нас ждет.

Кормилица. Ступай, моя радость. Да пошлет тебе Бог, в добавок к блаженным дням, столько-же блаженных ночей (Уходят).

СЦЕНА IV.

Улица.

В сопровождении слуг, несущих факелы, входят одетый пилигримом Ромео, Меркуцио, Бенволио и еще человек пять или шесть замаскированных молодых людей.

Ромео. Следует-ли при входе произнесть какую-нибудь оправдывающую нас речь или можно войти без всяких извинений?

Бенволио. Многословные речи вышли теперь из употребления; оне так-же устарели, как грубо раскрашенные купидоны, с завязанными шарфом глазами, с колчанами, полными стрел, своим безобразным видом заставляющие молодых женщин убегать от них, как от пугал. Не нужно никаких прологов, за отсутствием подсказчика, произносимых по запискам и возвещающих о нашем прибытии. Пусть нас принимают за кого угодно. Мы потанцуем, а затем удалимся.

Ромео. Дайте мне факел. Я мрачен, поэтому хочу светить другим.

Меркуцио. Нет, добрейший мой Ромео, мы хотим, чтобы и ты потанцовал.

Ромео. Ну, этого от меня не ждите! Все вы в бальных башмаках с тонкими подошвами; вам легко, a y меня на душе свинец, едва дозволяющий мне передвигаться с места на место.

Меркуцио. Все оттого, что ты влюблен. Возьми у купидона на прокат его крылья, и ты полетишь еще легче нашего.

Ромео. Нет, стрелы купидона изранили меня так тяжело, что мне не вспорхнуть даже и при помощи легких его крыльев. Я окован и в таком виде не в силах вознестись над своею скорбью. Я склоняюсь ниц под тяжестью давящей меня любви.

Меркуцио. Встрепенись, и ты сам одолеешь такого нежного ребенка, как купидон.

Ромео. Это купидон-то нежный ребенок? Нет, он груб, свиреп и могуч. Он, словно терновник, царапает и колет.

Меркуцио. Если любовь обходится с тобою грубо, и ты будь с нею груб. Если она царапается, и ты царапай ее своими шипами... Она укротится разом (Слугам). Подайте мне черное лицо, чтобы надеть его на белое (Надевает маску). Если чей-нибудь любопытный взгляд заподозрит мое безобразие, мне, с этим лицом на лице, такое любопытство не страшно; не мне самому придется краснеть за свое безобразие, а только моим густым бровям.

Бенволио. Пора; постучимся и войдем, а только войдем, сейчас-же заставим работать ноги.

Ромео. Дайте мне светильник. Пусть те, у кого легко на сердце, скользят ногами по тростниковым цыновкам, а я, ограничиваясь степенною ролью, буду светить и смотреть. Моя грусть явилась-бы черным пятном среди общего веселья. Мне-же не до веселья; я совсем разбит.

Меркуцио. Э, ночью все кошки серы, как выразилось одно должностное лицо. А если ты в самом деле обратился в разбитую клячу, мы, - извини за выражение, - все-таки вытащим тебя из тины или из любви, в которой ты увяз по уши. Идемте, мы только даром сжигаем здесь дневной свет.

Ромео. Что-то не понимаю.

Меркуцио. Этим, синьор, я желаю сказать, что долее терять время так-же бесполезно, как зажигать светильники при дневном свете. Отдай справедливость нашему доброму намерению; в нем впятеро больше смысла, чем у всех нас пятерых в голове.

Ромео. Мы на этот пир отправляемся с умными намерениями, а все-таки, отправляясь туда, поступаем глупо.

Меркуцио. Можно спросить, почему?

Ромео. Я видел сон.

Меркуцио. И я видел.

Ромео. Что-же ты видел?

Меркуцио. А то, что рассказывающие свои сны часто лгут.

Ромео. Лжет только тот, кто отрицает действительность виденнаго.

Меркуцио. Эх, милый друг! вижу я, что тебя посетила царица Меб. Она повивальная бабка фей. Вся-то она не больше маленького агатового камня на указательном пальце судьи. Колесницу её везут два крошечных атома, и она беспрепятственно разгуливает по ногам спящих. Спицы этой колесницы сделаны из длинных ножек пауков-косцов, верх из крыла кузнечика, возжи из тончайшей паутины, а сбруя соткана из лунного света; кнутовищем служить косточка сверчка, а самым кнутиком полоска тончайшей плевы. Возницей у неё крошечный серый комар не более крошечного круглаго червя, вынимаемого иголкой из-под ногтя ленивой служанки. Кузов из пустой ореховой скорлупы обточен замечательной столярных дел мастерицей - белкой или старым червем, с незапамятных времен исполняющими у фей должность каретников. В такой колеснице разъезжает она каждую ночь. Проедет она по мозгу влюбленного, и ему снится любовь; проедет по коленям придворного и ему снится, будто он отвешивает поклоны; дотронется до пальцев законника, и ему снятся незаконные доходы; проедет по губам молодой женщины, и ей снятся поцелуи. Женщин сердитая Меб часто награждает прыщами и нарывами за то, что оне подкрашивают губы разными снадобьями и от этого у них не свежо дыхание. Иногда она галопом промчится по носу искателя должностей, и он нюхом чует доходное место, а иной раз она щетинкой, вырванной из хвоста поросенка, пощекочет в ноздре спящего аббата, и ему снится двойной десятинный сбор. Промчится она по шее солдата, и ему грезится, будто он перерезывает неприятельское горло, снятся приступы, засады, исполинские клинки и кубки, впятеро объемистее обыкновенных, слышится барабанный бой. Солдат вздрагивает и просыпается. В испуге он прочитывает одну молитву-другую и засыпает снова. Та-же самая Меб заплетает по ночам лошадям гривы, а так-же и людям перепутывает волосы, намазывая их какою-то скверною клейкою жидкостью, так-что расчесать их становится не только невозможно, но и опасно. Эта-же ведьма давить девушек, когда оне спят на спине, и первая научает их чувствовать на себе постороннюю тяжесть; тем она подготовляет их к исполнению настоящего назначения женщины. Она-же...

Ромео. Перестань, Меркуцио! Довольно! Ты говоришь вздор.

Меркуцио. Нет, не вздор. Я говорю о снах, об этих чадах праздного мозга, которые в сущности ничто иное, как нелепая игра воображения; эта игра настолько-же лишена какого-нибудь прочного основания, как и воздух, и она настолько-же изменчива, как ветер, то ласково, как теперь, веющий с юга, то вдруг оборачивающийся лицом к увлаженному росою югу и, рассвирепев, начинающий дуть с неистовою злобой.

Бенволио. Ветер, о котором ты говоришь, кажется, уносит у вас из головы все наши планы. Ужин, вероятно, теперь уже окончился, и мы, пожалуй, явимся слишком поздно.

Ромео. А я, напротив, боюсь, не слишком-ли рано. Мою душу гнетет предчувствие, что нечто недоброе, еще таящееся в недрах моей звезды, приступит к своим всесокрушающим деяниям; оно поведет за собою страшную развязку, жертвой которой сделается жизнь, бьющаеся у меня в груди, и приведет меня к преждевременной смерти. Но пусть тот кормчий, который управляет моею судьбою, направить мой парус! Идемте, веселые друзья!

Бенволио. Бейте в барабаны (Все уходят.)

СЦЕНА V.

Зала в доме Капулетти.

Музыканты ожидают. Входит несколько слуг.

1-й слуга. Где Сотейник? Что-же он не помогает убирать? Должно-быть, облизывает тарелки. Он только это и знает.

2-й слуга. Когда все чистые должности поручены одному иди двоим, а они не успевают вымыть рук, дело всегда выйдет очень грязное.

1-й слуга. Прочь табуреты. Уберите буфет и смотрите за серебряною посудою (Одному из слуг). Припрячь мне кусок марципана да впусти Сусанну и Нэлли. Эй, Антонио Сотейник!

3-й слуга. Что нужно?

1-й слуга. Тебя ждут, спрашивают, зовут, ищут повсюду, а тебя нигде нет.

3-й слуга. Не могу-же я быть и здесь, и там, и всюду. Ну, ребята, живее за дело. Кто останется последним, тому все, что осталось (Уходят в глубину. Появляются оба Капулетти, гости u маски).

Мл. Капулетти. Добро пожаловать, господа! Дамы, не страдающия мозолями на ногах, желают с вами потанцовать. Кто-же из вас, дорогия гостьи, откажется от танцев? Если-же которая-нибудь станет жеманиться и отказываться, я приму присягу, что у неё болят мозоли. Этим я затрогиваю вас за больное место? Не так-ли? (Входят другие замаскированные госте). Добро пожаловать, господа! Было время, когда и я, прикрыв лицо маской, нашептывал любовные речи на ухо красивым дамам и девицам. Дамам и девицам нравились мои речи. Но время это, увы, прошло, прошло! прошло!.. Добро пожаловать, синьоры. Эй! музыканты, играйте... Бал начинается... Очистите место для танцев!.. Синьорины, выступайте вперед (Музыка играет. Начинаются танцы. Младший Капулетти обращается к слугам). Побольше огней! Убрать столы совсем, да потушить камин; здесь становится слишком жарко. (Увидав старшего Капулетти.) А, дорогой дядюшка, наконец-то! Я уже терял надежду увидать вас сегодня. Но радость видеть вас тем сильнее, чем она неожиданнее. Сядьте, любезный дядюшка, так-как время, когда мы оба танцовали, к сожалению, миновало. А сколько времени прошло с тех пор, как мы с вами были в последний раз под масками?

Ст. Капулетти. Лет тридцать будет. Да, клянусь Пресвятой Девой, не менее.

Мл. Капулетти. Нет, не может быть, чтобы так давно. Гораздо меньше. Мы, ведь, в последний раз танцовали на свадьбе Люченцио, а это как раз в Духов день; с тех пор прошло не более двадцати пяти лет... Мы оба были в масках.

Ст. Капулетти. Нет, больше. Его сыну уже полных тридцать лет.

Мл. Капулетти. Как вы можете это говорить? Его сын еще два года тому назад был несовершеннолетним.

Ромео (Одному из слуг). Кто эта синьорина, осчастливливающая вот того молодого человека, идя с ним под руку?

Слуга. Не знаю, синьор.

Ромео (Глядя на Джульетту). Как хороша! Она своим присутствием заставляет огни гореть светлее! На фоне черной ночи она является безценною жемчужиной в ухе эфиопа. Такая красота слишком ценна, чтобы обладать ею; она слишком дорога для земли. Она, когда сравнишь ее с другими красивыми женщинами, кажется белоснежною голубкой среди ворон. Когда она окончит танец, выслежу, где её место, подойду, и моя осчастливленная рука коснется её руки... Сердце мое, любило-ли ты до сегодняшнего дня? Зрение мое, поклянись, что нет! До нынешнего вечера я не видывал настоящей красоты.

Тибальдо. Я узнаю его по голосу; он непременно Монтекки. Паж, принеси мне шпагу. Как! Этот наглец дерзнул под прирытием безобразной маски явиться сюда, чтобы своим присутствием издеваться над нашим пиром и позорить его. Клянусь честью нашего рода, что убить этого дерзкого мальчишку не было-бы грехом.

Мл. Капулетти. Что с тобою, племянник? Ты рвешь и мечешь... Из-за чего?

Тибальдо. Дядя, здесь один из наших врагов - Монтекки. Этот наглец осмелился явиться сюда, чтобы дразнит нас и надругаться над нашим пиром.

Мл. Капулетти. Это, кажется, юный Ромео?

Тибальдо. Да, гнусный Ромео.

Мл. Капулетти. Угомонись, любезный племянник; оставь его в покое. Он ведет себя вполне прилично, как настоящий дворянин. Говоря по правде, Верона гордится им, считая его благовоспитанным и во всех отношениях прекрасным юношей. Я за все сокровища этого города не согласился-бы, чтобы его хоть чем-нибудь обидели у меня в доме. Поэтому, вооружись терпением и не обращай на него внимания. Я так хочу, и если мое желание имеет для тебя цену, перестань хмуриться. Во время пира это неприлично.

Тибальдо. Все прилично, когда в числе гостей есть негодяй. Я этого не стерплю.

Мл. Капулетти. Однако, вынужден будешь стерпеть, задорный мальчуган! Пусть его остается; я так решил. Ведь хозяин дома не ты, а я. Ты не стерпишь этого? Полно! Иди ты - прости Господи! - намерен всполошить моих гостей, поднять сумятицу, разыгрывая из себя первое лицо в доме?

Тибальдо. Однако, дядя, это позор!

Мл. Капулетти. Полно, полно! - Ты наглый мальчишка... Тебе такая выходка обошлась-бы очень дорого. Я знаю, что говорю. Вздумал, - чорт возьми! - бесить меня! Нашел-же минуту... Ты нахал! хоть, ради стыда, угомонись, или... (Слугам). Поболее огней! (Тибальдо)... или я сумею заставить тебя угомониться. (Гостям). Ну, веселей, веселей, друзья мои!

Тибальдо. Я дрожу всем телом от упорной борьбы между вынужденным терпением и кипящею во мне яростью. Уйду пока; но сладость вторжения сюда скоро обратится для него в горькую желчь.

Ромео (Джульетте). Если я своею недостойною рукою осквернил святыню, я готов наложить на себя сладкую епитимью; позвольте моим губам, - двум краснеющим пиллигримам, - загладить грубость прикосновения нежным поцелуем.

Джульетта. Напрасно добрый пиллигрим так сурово относится к своей руке. Она выказала только похвальную набожность. И у святых есть руки, к которым прикасаются пиллигримы, и это прикосновение равносильно святому поцелую паломника.

Ромео. Но у праведниц есть губы и у пиллигримов тоже.

Джульетта. Да, пиллигрим; но эти губы предназначены для молитв.

Ромео. Если так, безценная праведница, позволь и губам сделать то же, что сделала рука. Оне молят тебя; внемли-же их мольбе; иначе их вера превратится в отчаяние.

Джульетта. Праведницы остаются неподвижны даже н тогда, когда к ним взывают не напрасно.

Ромео. Пусть-же праведница останется неподвижной, пока я не буду вполне убеждать, что мольбы мои действительно услышаны. (Целует ее в губы). Теперь уста праведницы стерли с моих губ их прегрешение.

Джульетта. А мои уста сохранили для себя прегрешение пиллигрима.

Ромео. Мое прегрешение праведница сохранила для себя?... О, как сладок этот грех! Я умоляю праведницу вернуть мне его снова. (Целует ее вторично).

Джульетта. Пиллигрим целует, как по книге (Входит кормилица).

Кормилица. Синьорина, тебя на пару слов зовет твоя матушка. (Джульетта направляется к синьоре Капулетти).

Ромео. А кто её мать?

Кормилица. Кто-же этого не знает? - Ее мать - хозяйка этого дома, предобрая, преумная и предобродетельная женщина. Ея дочь, с которою вы разговаривали, выкормила я. Скажу вам только одно: - счастлив будет тот, кому достанется такое сокровище (Кормилица отходит в сторонy).

Ромео. Она из рода Капулетов! Дорого-же мне это обойдется. Моя жизнь в залоге у врага.

Бенволио. Пора уходить; пир окончился.

Ромео. К сожалению, кажется, именно так... (Про себя) и в ту минуту, когда внутренное мое смятение дошло до крайних пределов.

Мл. Капулетти. Нет, дорогие гости, не удаляйтесь так рано. Для вас еще готовится легкая и довольно простенькая закуска... Вы все-таки стоите на своем? Если так, благодарю вас всех за посещение... Всех, всех благодарю за посещение. Покойной ночи. Эй, факелов сюда побольше! Я, я отправляюсь в постель. (Увидав старшего Капулетти). Прощайте, дядя. Час уже не ранний; устал я и иду отдохнуть. (Все уходят, кроме Джульетты и кормилицы).

Джульетта. Посмотри сюда, кормилица: кто этот молодой синьор?

Кормилица. Сын и наследник старика Тиберио.

Джульетта. А этот, что выходит теперь?

Кормилица. Если не ошибаюсь, это молодой Петручио.

Джульетта. А вот этот, что отказался танцовать?

Кормилица. Не знаю.

Джульетта. Поди, спроси, кто он. (Кормилица уходит). Если он женат, могила будет моим брачным ложем.

Кормилица возвращается.

Кормилица. Его зовут Ромео; он единственный сын Монтекки нашего закоснелаго врага.

Джульетта. Единственная моя любовь истекает из единственной моей ненависти. Не зная, кто он, я увидала его слишком рано, но узнала это уже слишком поздно. Печальная выпала мне доля: - я обречена любить ненавидимого врага.

Кормилица. Что ты? Что ты говоришь?

Джульетта. Отрывок откуда-то. Мне его прочитал танцовавший со мною кавалер. (За сценой кто-то зовет Джульетту).

Кормилица. Сейчас, сейчас!.. Все гости уже разошлись по домам; пойдем и мы. (Уходят. Появляется хор).

Хор. Прежняя любовь лежит на смертном одре; вместо неё новая страсть воцарилась в сердце юноши. Та, из-за которой влюбленный юноша стонал и готов был умереть, при сравнении с Джульеттой, перестала быть в его глазах красавицей. Теперь Ромео любим тою, в которую влюбился сам; оба они очарованы взаимными взглядами. Ему во что-бы то ни стало необходимо излить свои горести перед мнимою своею неприятельницею, а она, уклоняясь от его признаний, еще вернее ловить его на опасную удочку любви. Она считает его своим врагом, а Ромео не без труда находит случай излить перед нею поток тех переполненных страстью речей, которые свойственны всем влюбленным, потому что Джульетта, - хотя и она влюблена не менее, чем он, - всячески уклоняется от дальнейших встреч. Однако, страсть, время и случай дадут им познать неизмеримое блаженство и неизмеримые страдания. (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Улица, примыкающая к саду Капулетти.

Входит Ромео.

Ромео. Могу-ли я не стремиться сюда, когда вся душа моя здесь? Вернись вспять, унылая земля, и сама отыскивай свое сердце. (Влезает на ограду и соскакивает в сад. Входят Бенволио и Меркуцио).

Бенволио. Ромео, друг Ромео. Эй! где ты?

Меркуцио. Поверь, что он умнее нас с тобою: клянусь жизнью, он, должно быть, вернулся домой и теперь лежат уже в постели.

Бенволио. Однако, я видел, как он побежал сюда и, взобравшись на ограду, соскочил в сад. Добрый Меркуцио, окликни его.

Меркуцио. Мало того, что окликну, стану даже его заклинать. Эй, слушай, причудливый безумец Ромео, пылающий страстью влюбленный, отзовись! Дай о себе знать хоть одним вздохом, произнеси хоть один стишок, и я буду удовлетворен. Да, только вздохни, произнеси такие стишки: - "Огонь любви горит в крови, скажи хоть одно ласковое слово по адресу кумушки моей - Афродиты или ругни хорошенько ходящего с завязанными глазами сына её и наследника, плутишку Купидона, который, несмотря на слепоту, так верно попал в цель, когда король Кофетуа увидал дочь нищего и влюбился в нее". Ни ответа, ни привета; ни слуха, ни духа! Умер он, что-ли? Теперь примусь за заклинания. Откликнись, Ромео! Заклинаю тебя сверкающими глазами Розалины, её высоким лбом, её румяными губками, её маленькою ножкою, стройными икрами, дрожащими ляжками и смежными с ними поместьями, явись в собственном своем виде или хоть откликнись.

Бенволио. Он непременно рассердится, если услышит.

Меркуцио. За что тут сердиться. Другое дело, если бы я своими заклинаниями вызвал какого-нибудь другого духа, заставил его оседлать Розалину и до тех пор ездить на ней, пока она сама его не сбросит; тут действительно было-бы за что рассердиться. Теперешнее мое заклинание честно и благородно и, прибегая к имени его возлюбленной, я только стараюсь вызвать его самаго.

Бенволио. Он, должно быть, затем спрятался в чаще деревьев, чтобы ночь соответствовала его собственному настроению духа. Любовь его слепа и к ней всего более идет мрак.

Меркуцио. Если любовь слепа, ей никогда не попасть в цель. Он, вероятно, сидит теперь под чашковым деревом и мечтает, чтобы его возлюбленная явилась перед ним в виде плода этого дерева, как его шутя и смеясь называют молодые девушки, когда оне одне. Желал-бы, от души желал-бы, чтобы она была таким плодом, а ты - ну, хоть бы дулей. Покойной ночи, Ромео. Я ухожу к себе на складную кровать. Ночевать на воздухе? - нет, слуга покорный; слишком холодно и сыро... Идем, Бенволио.

Бенволио. Идем. Напрасно было бы его искать, когда он сам от нас прячется. (Уходят).

СЦЕНА II.

Сад Капулетти.

Входит Ромео.

Ромео. Пусть над сердечными ранами подшучивает тот, кто никогда сам их не испытал. (В окне на верху показывается Джульетта). Что за чудный свет засиял в том окне? Оно восток, а Джульетта солнце. О, восходи, чудное солнце! Затми своим сиянием завистливую луну, которая уже и теперь бледнеет от злости, что ты - только одна из её нимф, - затмевает красотою самую богиню. Сбрось с себя печальный и бледный наряд её девственных прислужниц; щеголять в нем могут только глупые девушки!.. О, сбрось, сбрось-же его!.. Вот она - владычица моей души, моя любовь! Если-бы она это знала! Она говорит хоть и без слов; что-жь из этого? - вместо неё самой, говорят её глаза, я найду ответ на её речи!.. Нет, я слишком самонадеян, воображая, будто она своими чудными глазами говорит со мною: две лучезарнейшие звезды, занятые чем-то другим, упросили эти глаза посиять на небе до их возвращения, или, может-быть, сами звезды вселились в её глазные впадины? Яркий румянец её ланит заставляет бледнеть самые звезды, как бледнеет светильник, когда сияет солнце. Если-бы её глазам отвести место на небесах, они разлили-бы такие громадные потоки света, что запели-бы птицы, вообразив, будто ночь уже миновала... Вот она склонилась щекою к руке... О, зачем я не перчатка на этой руке; её щека прислонилась бы тогда ко мне!

Джульетта. Горе мне, горе!

Ромео. Она что-то сказала... О, светлый ангел, говори еще!.. Ты среди мрака ночи явилась над моею головою в таком небесном сиянии, что тебя можно принять за крылатого вестника, когда он, опережая ленивые облака, мчится в прозрачном воздухе и заставляет очарованных смертных откидываться назад, чтобы с восторгом наглядеться на это лучезарное видение!

Джульетта. О, Ромео, Ромео! зачем ты Ромео?.. Отрекись от отца, отрекись от своего имени! Если-же ты этого не хочешь, поклянись любить меня, и я более не буду Джульеттой Капулетти.

Ромео (про себя). Ждать-ли мне того, что она скажет еще, или заговорить с нею сейчас-же?

Джульетта. Одно только имя Монтекки заставляет меня видеть в тебе врага... Важно не то, что ты Монтекки, а то, что ты сам по себе... Что такое Монтекки? - отвлеченное понятие: это не нога, не рука, не палец и не какая-нибудь другая часть, принадлежащая к телу человека... о если-бы ты нашел другое имя!.. Но что такое имя? - одна кличка. Если-бы мы стали называть розу не розой, а дали-бы ей другое название, разве она перестала-бы благоухать так-же сладко?.. Так и Ромео. Перестав носить имя Монтекки, разве Ромео утратил-бы хоть одно из присущих ему совершенств?.. О, Ромео, отрекись от своего имени, не составляющего части тебя самого, и бери меня; всю, всю!

Ромео (выступив вперед). Я ловлю тебя на слове. Скажи только, что ты любишь меня, и я приму новое крещение, отныне более не буду Ромео!

Джульетта. Кто ты такой? Что за человек? Зачем, прячась в ночной темноте, подслушиваешь мои тайны?

Ромео. Не смею назвать себя по имени и сказать, кто я... О, праведница, мое имя стало мне ненавистным, потому что оно враждебно тебе. Если-бы оно было написано, я разорвал-бы его.

Джульетта. Твой язык не произнес еще и сотни слов, как я по звуку голоса уже догадалась, что ты Ромео и при том Монтекки.

Ромео. Красавица, я не Монтекки и не Ромео, если тебе не нравится одно из этих имен.

Джульетта. Говори, как ты попал сюда и зачем? Ограда вокруг сада высокая, и пробраться через нее не легко. Если кто-нибудь из моих родственников увидит тебя здесь, тебе - в виду того, кто ты - угрожает смерть.

Ромео. На легких крыльях любви перебрался я через ограду. Каменные преграды не могут остановить отваги любви; тем менее мог-бы остановить меня кто-бы то ни было из твоих родственников.

Джульетта. Они убьют тебя, если застанут тебя здесь.

Ромео. A если-бы и так? Твои глаза опаснее для меня, чем целые десятки их мечей. Только брось на меня ласковый взгляд, и вся злоба их мне не страшна.

Джульетта. За весь мир не согласилась бы я, чтобы тебя застали здесь.

Ромео. Крылья ночи укрывают меня от их глаз. Впрочем, если ты любишь меня, пусть застают меня здесь. Пусть их ненависть заставит меня покончить рассчеты с жизнью, а это будет мне легче, чем умереть, получив от тебя отказ во взаимной любви.

Джульетта. Какой-же путеводитель провел тебя сюда?

Ромео. Дорогу к тебе помогла мне найти любовь. Одна она ссудила мне свое зрение. Хотя я и не кормчий, но если бы ты пребывала на самых неприступных берегах, омываемых самым далеким океаном, я за таким сокровищем все-таки не колеблясь отправился бы в дальнее плавание.

Джульетта. Ты видишь, что маской в эти минуты служит мне ночной мрак; не будь ея, краска девичьяго стыда залила-бы мое лицо, еслибы кто-нибудь слышал, что я говорила себе в эту ночь. Ах, как хотелось-бы мне остаться в пределах приличия; как хотелось-бы, о, как сильно-бы хотелось иметь возможность отпереться от того, что я говорила... Но прочь светские условия!.. Скажи, любишь-ли ты меня на самом деде? Я заранее знаю, что ты ответишь "да", и я поверю тебе на слово. Знаю я также, что все любовные клятвы лживы, что над ними смеется сам Юпитер. Поэтому не клянись, а если ты, хороший мой Ромео, действительно меня любишь, скажи прямо и честно, что любишь... Если-же ты найдешь, что я слишком скоро побеждена тобою, я нахмурюсь, притворюсь неумолимой и буду говорить "нет", чтобы ты усерднее ухаживал за мною, - и тогда ничто на свете не заставит меня уступить твоим мольбам. На самом деле, безценный мой Монтекки, я слишком сильно увлеклась тобою, потому ты можешь считать меня легкомысленною, но поверь, мой благородный Ромео, я докажу тебе, что умею быть вернее в любви, чем те, которые скрывают свою любовь. Даже я была бы сдержаннее, если-бы ты сам не захватил меня врасплох и без моего ведома не подслушал страстного признания в моей любви... Прости же меня и не ставь мне в вину то, что открыла тебе темная ночь.

Ромео. Синьора, клянусь благодатными лучами луны, серебрящей вершины этих деревьев.

Джульетта. Нет, не клянись луной, непостоянною луною, каждый месяц изменяющей свой облик. Или твоя любовь, быть может, так-же изменчива, как она?

Ромео. Чем-же мне поклясться?

Джульетта. Не клянись совсем, или если ты ужь непременно так хочешь, поклянись собою, чудным кумиром моей души, и я тебе поверю.

Ромео. Если это сердце, любовь моя...

Джульетта (перебивая). Не клянись! Хотя ты моя радость, но меня не радует наше сближение; слишком оно неожиданно, слишком необдуманно, слишком внезапно; оно слишком похоже на молнию; вспыхнет она и исчезнет ранее, чем успеешь сказать - "она сверкнула". Покойной ночи, милый! Может-быть, эта распуколька любви, созревая под жарким дыханием лета, превратится к будущему нашему свиданию в роскошный цветок. Покойной ночи, дорогой, покойной ночи! Пусть тихое блаженство, переполняющее мою душу, перельется и в твою грудь.

Ромео. Неужто, ненаглядная, ты уйдешь, оставив меня так мало удовлетворенным?

Джульетта. Какого-же удовлетворения можешь ты ожидать сегодня?

Ромео. Обмена твоих клятв в любви и верности на мои.

Джульетта. Я отдала тебе свою любовь ранее, чем ты об этом попросил, но я все-таки была бы рада, если бы могла снова располагать ею.

Ромео. Не думаешь-ли ты отнять ее у меня? За что, дорогая?

Джульетта. Чтобы, сделавшись свободной, отдать ее тебе вторично... но я замечаю, что продолжаю желать того, что уже имею. Мое влечение к тебе так-же беспредельно, как море, и так-же, как оно, глубока моя любовь. Чем более я отдаю её тебе, тем более остается её у меня самой. Влечение мое к тебе, как и любовь - бесконечны. (За сценой кормилица зовет Джульетту). В доме я слышу движение; прощай, мой безмерно любимый, Ромео. Иду, добрая моя кормилица. - Милый Монтекки, будь мне верен. Подожди меня немного; я вернусь опять. (Скрывается).

Ромео. О, блаженная, блаженная ночь!.. Но так как теперь ночь, я начинаю бояться, не сон-ля это? Все это слишком прекрасно и едва-ли может быть действительностью.

Джульетта снова появляется на верху у окна.

Джульетта. Еще два три слова, Ромео, и тогда прощай на самом деле. Если твои намерения в любви честны; если ты имеешь в виду жениться на мне, напиши мне это завтра с тем посланным, которого я найду случай к тебе отправить. Сообщи мне, когда и где может совершиться обряд. Тогда все, что я имею, я положу к твоим ногам и последую за тобою хоть на край света.

Кормилица (За сценой). Синьорина!

Джульетта. Иду, иду!.. Но если ты задумал недоброе, умоляю тебя...

Кормилица (За сценой). Синьорина!

Джульетта. Сейчас приду... прекрати свои искательства и предоставь меня безутешному горю... И так, я завтра пришлю.

Ромео. Клянусь спасением души...

Джульетта. Тысячу раз доброй ночи (Скрывается).

Ромео. Ночь в тысячу раз станет хуже и темнее, когда ты перестанешь озарять ее своим светом (Удаляясь медленными шагами). Любовь летит к любви так-же стремительно, как школьник бежит от книги, но от неё плетется так-же уныло, как ребенок, идущий в школу.

Джульетта (появившись снова). Тс, Ромео, тс! Зачем мне не дано голоса сокольничьяго, чтобы заманивать обратно моего благородного сокола; голос находящихся в неволе хрипит и не может звучать громко. Будь иначе, я потрясла бы своими возгласами пещеру, где покоится эхо, и оно скоро, скоро-бы охрипло еще более, чем я теперь, от бесконечного повторения за мною имени Ромео.

Ромео (возвращаясь). Это моя душа зовет меня по имени. Как нежно и серебристо звучит в ночной тиши голос любимого существа; он словно музыка ласкает слух.

Джульетта. Ромео!

Ромео. Радость моя!

Джульетта. В каком часу прислать завтра к тебе?

Ромео. Часов в девять!

Джульетта. Хорошо. Этот промежуток времени по кажется мне целым двадцатилетием. - Никак не могу вспомнить, зачем я позвала тебя.

Ромео. Позволь мне побыть здесь, пока ты не вспомнишь.

Джульетта. Тогда я нарочно забуду, чтобы ты оставался здесь вечно. Только буду помнить, что твое присутствие для меня блаженство.

Ромео. А я все буду оставаться и мешать тебе вспоминать, забывая сам, что жилище мое не здесь.

Джульетта. Уже совсем светает. Мне хотелось-бы, чтобы тебя здесь не было, но чтобы ты уходил от меня как прирученная птичка от шалуньи, держащей ее на привязи: - отпустит эта шалунья шелковинку, но едва птичка успеет отлететь на несколько шагов, как ее уже тянут обратно, до того любовно-ревниво относится хозяйка к свободе своей живой игрушки.

Ромео. Как бы мне хотелось быть твоею птичкой.

Джульетта. И мне-бы хотелось того-же, но я замучала-бы тебя до смерти своими ласками. Покойной ночи, покойной ночи. Разставаться хоть и горько, но продлить миг расставания так сладко, что я готова до завтра повторять - покойной ночи (Скрывается).

Ромео. Пусть сладкий сон смежит тебе веки, а безмятежный покой вселится в твою душу. Зачем я не сон, не покой, зачем не могу воспользоваться таким сладостным местом отдохновения. Отсюда я отправлюсь в келью моего духовного отца, расскажу ему о своем счастии и попрошу его помочь нам (Уходит).

СЦЕНА III.

Келья Лоренцо.

Входит Лоренцо; в руках у него корзинка.

Лоренцо. Сероглазое утро улыбается,глядя на угрюмую ночь, и испещряет на востоке облака полосами света, и пятна мрака, шатаясь, словно пьяницы, сворачивают с пути света, чтобы очистить дорогу огненным колесам Титана. Ранее, чем солнце своими жгучими глазами успеет оживить день и на половину высушить ночную росу, я должен наполнить эту сплетенную из ивовых побегов клетку ядовитыми травами и цветами, отличающимися благотворными соками. Земля мать природы, но она-же и её могила. Да, могила и чрево! - и сколько разнородных детищ, порожденных этим чревом, сосут его неистощимую грудь. Иные более богато одарены всякими свойствами, другие менее, но у каждого есть свое и все они различны. О, какое бесконечное количество могучей благодати таится в растениях, травах, в камнях и в особых свойствах, присущих каждому из них. Все живущее на земле, даже самое ничтожное, самое гнусное, непременно приносит ей какую-нибудь пользу; точно так-же и самое благотворное, если применять его не так, как следует, или злоупотреблять им, становится вредным. Даже сама добродетель, если ее употреблять во зло, становится пороком, меж тем как порок, если его направить, как следует, может быть облагорожен и обращен в полезного деятеля. Вот под кожицей этого бессильного цветка разом таятся и яд, и целебное средство. Если только понюхать цветок, запах его не только подействует на обоняние, но оживит всего человека; если отведать его вкус, он прекращает биение сердца, и остальные чувства от него замирают. Как в человеке, так и в травах постоянно враждуют между собою два таких могучих противника, как добро и злая воля. Если преобладающим окажется зло, разъедающий недуг скоро сокрушить все существо. (Входит Ромео).

Ромео. Доброго утра, отец мой.

Лоренцо. Благослови тебя Господь. Почему ласковый твой язык приветствует меня так рано? Юный мой сын, то, что ты так рано расстался с постелью, доказывает какое-нибудь расстройство в твоих мыслях или в твоем душевном настроении. Забота сторожит глазами стариков, а туда, где поселилась забота, сон не заглядывает никогда. Но на ложе, где покоятся члены здоровой юности, не обремененной заботами, золотой сон низлетает очень охотно, поэтому твой ранний приход убеждает меня, что какая-нибудь тревога заставила тебя подняться так рано, а если не так, я не ошибусь, предположив, что наш Ромео совсем не ложился сегодня спать.

Ромео. Последнее совершенно верно; а испытал лучшее наслаждение, чем сон.

Лоренцо. Прости ему, Господи, его согрешение! Ты провел ночь с Розалиной.

Ромео. Ошиблись, духовный мой отец: - не с Розалиной. Я даже забыл это имя и все огорчения, сопряженные с ним.

Лоренцо. Прекрасно, мой сын. Однако, где-же ты был?

Ромео. Этого вопроса повторять вас я не заставлю, и сейчас-же расскажу все. Я пировал в доме нашего врага и там встретил несравненную красавицу, нанесшую мне сильную рану в сердце, а я, в свою очередь, нанес и ей точно такую-же рану. Исцелить обоих может только ваша помощь и ваши духовные средства. Вы, святой отец, видите, что в душе моей нет ненависти, так-как я хлопочу не за одного себя, но и за ранившего меня врага.

Лоренцо. Говори яснее, сын мой, и перестань прибегать к изворотам речи. Если загадочна исповедь, то и отпущение грехов загадочно.

Ромео. Я скажу вам все прямо. Душа моя пылает любовью к красавице-дочери богатого Капулетти. Она любит меня так-же, как и я ее. Между нами все уже решено и должно быть окончательно скреплено вами посредством венчания. Где, когда и как мы встретились, как обменялись клятвами в вечной любви, я расскажу после, а теперь, молю, обвенчайте нас сегодня-же.

Лоренцо. Святой угодник Франческо, что-же это за перемена! Неужто Розалина, которую ты любил так страстно, уже забыта? Видно, люди молодые любят не сердцем, а глазами. Джезу-Мария! Сколько соленой воды протекло по твоим щекам из-за Розалины. Сколько соленой воды понапрасну потрачено на приправу любви, которая даже и не отведала этой приправы. Солнце еще не успело рассеять тумана, вызванного твоими вздохами, и твои прежние стоны до сих пор еще звучат в моих старых ушах. Я на твоей щеке вижу еще вытертый след от прежней слезы. Давно-ли, если ты был самим собою, а твое горе настоящим горем, и ты сам, и твое горе - оба вы всецело принадлежали Розалине. Неужто в тебе произошла такая внезапная перемена? Как-же не падать женщине, когда и мужчины так неустойчивы?

Ромео. Не сам-ли ты нередко журил меня за то, что я любил Розалину.

Лоренцо. Журил не за любовь, духовный сын мой, a за сумасбродство.

Ромео. Советовал вырвать из сердца любовь с корнем.

Лоренцо. Но не для того, чтобы тотчас-же посадить в нем другую.

Ромео. Прошу вас, перестаньте меня журить. Та, которую я люблю теперь, отвечает мне ласками на ласки, любовью на любовь; от прежней я никак не мог этого добиться.

Лоренцо. Она догадывалась, что ты читаешь на память не зная даже складов. Но так и быть, юный вертопрах, идем со мною; в одном отношении я согласен тебе помочь. Этот брачный союз, быть может, помирит ваших, отцов и превратит их ненависть в искреннюю любовь.

Ромео. Идемте скорее! Еслибы вы знали, как велико мое нетерпение.

Лоренцо. Тише едешь, дальше будешь. Кто торопится не в меру, тот часто спотыкается (Уходят).

СЦЕНА IV.

Улица.

(Входят Бенволио и Меркуцио.)

Меркуцио. Какому чорту известно, где может пропадать этот сумасброд Ромео? Ты говоришь, что он всю ночь так и не возвращался домой?

Бенволио. По крайней мере к отцу не возвращался; я видел его слугу.

Меркуцио. Скверно! Если эта бледная и жестокосердая негодница Розалина не перестанет мучить его, он сойдет с ума.

Бенволио. Нашего друга Ромео в доме отца ожидает письмо от Тибальдо, родственника старика Капулетти.

Меркуцио. Готов побожиться, что это вызов.

Бенволио. Ромео сумеет на него ответить.

Меркуцио. Всякий, умеющий писать, сумееть ответить на письмо.

Бенволио. Не письмом, а делом. Двоюродный мой брат покажет, как бывает отважен, когда его раззадорят.

Меркуцио. Увы! бедный Ромео и так едва жив. Его насквозь пронзили черные глаза белолицей негодницы, он ранен в ухо любовной песенкой, а в самую средину сердца стрелою шалуна мальчишки с завязанными глазами. Где ему в таком виде тягаться с Тибальдо.

Бенволио. Почему-же нет? Что такое Тибальдо?

Меркуцио. Тибальдо будет поважнее самого царя котов Тибольта и Тиберта. Он не только ловкий церемониймейстер, но и храбрый боец. Он дерется, словно по нотам как ты по нотам распеваешь песни, соблюдая и меру, и правила, и выдержку. Выдержит он паузу, затем: - раз, два, а при слове "три" клинок уже сидит в груди противника. Он великий мастер попадать даже в шелковую пуговку и великий знаток всех правил поединков и всех прямых и косвенных поводов к таковым. Он безукоризненно изучит все эти бессмертные: - passado, punto reverse и hay.

Бенволио. Это что еще значит?

Меркуцио. Хоть бы язва моровая напала на всех этих новомодных сюсюкающих, шепелявящих ломак, вводящих новую манеру выражаться, пересыпая речь безчисленными восклицательными знаками! Только и слышно: - "О, Боже, какой восхитительный клинок! Какой великолепно статный мужчина! Какая изумительная потаскушка!" О, прах моего уважаемого деда, скажи, не досадно-ли, что мы должны выносить жужжание надоедливой иностранной мушкары, всех этих продавщиков нарядов, преследующих нас своими "pardonnez moi" и доведших новый покрой штатов до такого безобразия, что в них нельзя даже удобно сидеть на наших старинных скамьях? Чтобы чорт побрал все их "bоп jour" и "bon soir" (Появляется Ромео.)

Бенволио. Смотри, вот он идет. Он - Ромео.

Меркуцио. Он совсем стал похож на вяленую селедку без икры и без молок. О, мясо, мясо, зачем ты превратилось в рыбу!.. Он уже не человек, а поэтические излияния Петрарки, с тою только разницей, что, в сравнении с его возлюбленной, Лаура была только судомойкой, хотя ее и воспел поэт, далеко превосходящий в даровании его самого; - Дидона неряхой, Клеопатра цыганкой, Елена шлюхой, Геро потаскушкой, а Тизба хоть и славилась своими серыми глазами, но в них не было блеска. Синьор Ромео, bon jour! Вот французский привет твоим французским штанам. Хорошую-же штуку сыграл ты с нами вчера ночью.

Ромео. Здравствуйте оба. Какую-же штуку сыграл я с вами?

Меркуцио. Как будто не понимаешь. Удрал ты от нас, удрал, удрал.

Ромео. Прости, добрый Меркуцио. У меня было очень важное дело. Случай вышед такой, что заставил невольно забыть о всякой вежливости.

Меркуцио. Это все равно, что сказать: - вышед такой случай, что невольно пришлось сгибать подколенки.

Ромео. Для поклона.

Меркуцио. Ну, да, как раз для этого.

Ромео. Я истолковал твои слова как нельзя более прилично.

Меркуцио. О, я и сам - цвет приличия.

Ромео. Может быть, его роза?

Меркуцио. Именно.

Ромео. У меня на танцовальных башмаках тоже, если не розы, то розетки из лент.

Меркуцио. Остроумно. Носись с этою остротою, пока не износятся твои башмаки. Когда единственная их подошва протрется, останется одна твоя острота, следовательно тоже единственная.

Ромео. Единственная только потому, что она одна.

Меркуцио. Выручай, милый Бенволио. Мой ум не в силах выдерживать борьбу с его остроумием.

Ромео. Ударь его хлыстом и пришпорь, да пришпорь и ударь, или я объявлю, что оставил тебя за флагом.

Меркуцио. Если ты вызываешь меня на состязание в скачке гуськом, я пропал, так-как в одном твоем уме более гусиной дичи, чем было-бы достаточно на целых пять умов таких, как мой. Разве ты считаешь меня гусем?

Ромео. Да, гусем; никогда ничем иным и не считал.

Меркуцио. Если ты осмелишься это повторить, я ущипну тебя за ухо.

Ромео. Добрый гусь не щиплется.

Меркуцио. Твои кисло-сладкие остроты слишком острая приправа; от них щипет язык.

Ромео. А разве кисло-сладкие яблоки плохая начинка для хорошего гуся?

Меркуцио. Твое натянутое остроумие растяжимо, как лайка; каждый дюйм её можно вытянуть в целый локоть.

Ромео. Я до тех пор буду тянуть ее и поперек, и вдоль, пока ты не окажешься гусем вдоль и поперек.

Меркуцио. Ну, не лучше-ли шутить так, чем стонать от любви? Теперь ты опять общителен, опять стал самим собою, прежним Ромео, таким, каким тебя создали природа и воспитание. Поверь мне, - ноющая любовь ничто иное, как взрослый остолоп, высунув язык, мечущийся из стороны в сторону, не зная, куда ему сунуть свою дурацкую игрушку.

Бенволио. Будет, будет!

Меркуцио. Зачем прерываешь ты мою присказку?

Бенволио. Из боязни, что она зайдет слишком далеко.

Меркуцио. Ошибаешься! призказки у меня короткие и зайти слишком далеко оне не могут. Содержание последней исчерпано, и я умолкаю.

Ромео. И прекрасно. (Входят Кормилица и Пьетро).

Меркуцио. Парус, парус, парус!

Бенволио. Их целых два: штаны и юбка.

Кормилица. Пьетро.

Пьетро. Что прикажете?

Кормилица. Дай мне опахало.

Меркуцио. Давай скорее, добрейший Пьетро; оно во всяком случае окажется красивее её лица.

Кормилица. С добрым утром, синьоры.

Меркуцио. С добрым вечером, прелестная синьора.

Кормилица. Разве теперь уже вечер.

Меркуцио. Конечно, не утро, когда тень от наглаго перста солнечных часов стоит уже на двенадцати.

Кормилица. Как вам не стыдно!.. что вы за человек после этого?

Ромео. Милейшая женщина, это мужчина, сотворенный богом самому-же себе на вред.

Кормилица. Вот это, честное слово, ответь так ответ. Самому-же себе на вред, сказал он... Однако, синьоры, не скажет-ли мне кто-нибудь из вас, где я могу найти юного Ромео?

Ромео. Я могу; но должен вам заметить, что юный Ромео с той минуты, как вы о нем спросили, станет на одну минуту старше, когда вы его найдете. За неимением худшего, я самый юный из всех носящих это имя.

Кормилица. Тем лучше.

Меркуцио. Тем лучше, что нет худшаго. Замечание верное, полное глубокого смысла.

Кормилица. Если вы, синьор, действительно, Ромео, мне нужно сказать вам пару слов наедине.

Бенволио. Она, должно-быть, пришла его звать опять куда-нибудь на ужин.

Меркуцио. Нет, она сводня, сводня, чем угодно поручусь, что сводня. Ату, ату!

Ромео. Какого зверя ты поднял?

Меркуцио. Во всяком случае не зайца... или, пожалуй, если хочешь и зайца, только старого, успевшего в виде начинки зачерстветь и засохнуть, прежде чем его доели до конца (Поет).

Если заяц свеж, хоть сед,

Он в пирог годится;

Если-жь стар, засох, то им

Можно подавиться.

Придешь ты домой, Ромео? Мы отправляемся обедать к твоему отцу.

Ромео. Я вернусь за вами следом.

Меркуцио. Прощайте, античная синьора (Поет).

  Синьора, синьора, прощайте.

  (Меркуцио и Бенволио уходят)

Кормилица. Счастливого пути. Скажите, синьор, что это за беспутный человек? у него что ни слово, то либо двусмыслица, либо прямо скверность

Ромео. Этот человек, кормилица, любит говорить, a также слушать себя одного; он в одну минуту наговорит более, чем переслушает в целый месяц.

Кормилица. Если он вздумает отзываться обо мне дурно дли говорить что-нибудь такое на мой счет, я дам ему себя знать... расправлюсь с ним лично... С таким-то не справиться? Да я справлюсь даже с двадцатью такими нахалами; а не справлюсь, так найду людей, которые проучат его, негодного сорванца. Я не какая-нибудь потаскушка ему досталась и не головорез какой-нибудь, как он. (Обращается к Пьетро). А и ты тоже хорош молодец! стоишь тут-же и дозволяешь этому сорванцу издеваться надо мною, как ему угодно, пользоваться моею беззащитностью.

Пьетро. Я-же не видал, чтобы он пользовался вашею беззащитностью, иначе ручаюсь, я тотчас-же обнажил бы меч... Я обнажу его еще скорее, чем всякий другой, если дело дойдет до хорошей схватки и если право на моей стороне.

Кормилица. Я, как перед Господом, так взбешена, что все мои члены дрожат, словно в лихорадке. Молокосос! Неуч!.. Синьор, мне надо сказать вам пару слов. Как я уже докладывала, моя синьорина послала меня разыскать вас; что она поручила сказать, это я пока оставлю при себе, а прежде скажу вам от себя: - если вы намерены ее одурачить или, как говорится, завести ее в рай дураков, это с вашей стороны, как говорится, будет очень скверный поступок, потому что синьорина так еще молода! Поэтому, если вы относительно её окажетесь двуличным человеком, это с вашей стороны будет весьма скверно относительно благородной девицы и даже очень непохвально.

Ромео. Кланяйся от меня твоей прелестной синьорине и и скажи ей от меня...

Кормилица. Скажу, как перед Богом, скажу! Ах, доброй души человек, как вы ее этим обрадуете!

Ромео. Что-же ты ей скажешь? Ведь, ты ничего еще от меня не слыхала.

Кормилица. Как, ничего не слыхала? Вы велели поклониться ей от вас... Кланяетесь, значит просите, а чего-же может просить у девушки истинно благородный человек, как не руки ея?

Ромео. Скажи ей, чтобы она сегодня после обеда нашла средство отпроситься на исповедь и пришла в келью Фра-Лоренцо. Старик исповедует ее и повенчает со мною. Вот тебе за труды.

Кормилица. Ни-ни-ни, синьор! Ни за что не возьму... Даже самой безделицы.

Ромео. Полно, я хочу, чтобы ты взяла (Дает ей денег).

Кормилица. Так вскоре после обеда, синьор? Ручаюсь, что она там будет.

Ромео. А ты, добрая кормилица, подожди немного за оградой аббатства. Мой слуга принесет тебе веревочную лестницу; она в таинственном мраке ночи поможет мне достигнуть вершины блаженства. До свидания. Будь нам верна, и я награжу тебя за труды. Прощай-же; кланяйся от меня синьорине.

Кормилица. Счастливо оставаться и да хранить вас Господь... Однако, вот что, синьор.

Ромео. Что такое, добрая кормилица?

Кормилица. Как-бы не проболтался ваш слуга? Вы, конечно, знаете поговорку, что из двух лиц сохранить тайну с умеет лишь одно.

Ромео. Будь покойна. Слуга мой - человек испытанный, он надежен, как сталь.

Кормилица. Очень хорошо, синьор. Другого такого милаго существа на свете нет... Ах, Господи Боже мой! Когда она только-что начинала лепетать... Ну, да нет!.. В городе есть знатный синьор, некто Парис; вот ему очень-бы хотелось отведать этого лакомого кусочка; но она-то, - добрая душа, - готова скорее смотреть на жабу, на самую скверную жабу, чем на него. Иногда, чтобы подразнить ее, я начинаю говорить, будто Парис самый подходящий для неё муж... Посмотрели-бы вы, что с нею тогда делается! - побледнеет она, словно самое белое полотно... Скажите, розмарин и Ромео начинаются с одной и той-же буквы? Так ведь.

Ромео. Так. Оба слова начинаются с буквы Р. К чему, однако, такой вопрос.

Кормилица. Какой вы проказник! Да, ведь, это было-бы собачьей кличкой. Эр собачья буква; она напоминает рычание. Наверно ваше имя начинается с какой-нибудь другой. Услыхали-бы вы, какие хорошие слова она говорит про розмарин и про вас, как-бы возрадовалось тогда ваше сердце.

Ромео. Кланяйся-же синьорине (Уходит).

Кормилица. Тысячу раз передам поклон. Пьетро!

Пьетро. Что еще?

Кормилица. Вперед и живо! (Уходят).

СЦЕНА V.

Сад Капулетти.

Входит Джульетта.

Джульетта. Когда я послала кормилицу, часы били девять, а она обещала вернуться через полчаса. Что, если ей не удалось отыскать его? Нет, нет не может этого быть. Ноги у неё уже слабы. Исполнителям любовных поручений следует быть настолько-же подвижными, как мысль, и в десятеро проворнее солнечных лучей, рассеивающих мрак на вершинах окутанных туманом гор. Потому-то колесницу любви влекут быстрокрылые голуби, а Купидон на своих крылышках летает быстрее ветра... Солнце теперь уже достигло высшей точки своего дневного пути, а с девяти до двенадцати прошло целых бесконечно длинных три часа, а её все еще нет. Если-бы у неё в сердце была любовь, а в жилах текла молодая кровь, она летала-бы с быстротою пушечного ядра, уже давно передала-бы поручение моему возлюбленному и принесла его ответ. Но старых людей можно принять за полумертвых, до того они медленны, вялы, неповоротливы и, словно свинец, тяжелы в своих движениях. (Входят кормилица и Пьетро). Ну, слава Богу, вот, наконец, и она!.. Милая, добрая кормилица, говори, какие вести?.. Отошли слугу.

Кормилица. Пьетро, подожди у ворот (Пьетро уходит).

Джульетта. Добрая кормилица, что ты смотришь так угрюмо. Ради Бога, если ты принесла дурные вести, выскажи их прямо; если оне хорошие, не омрачай их сладкой музыки таким кислым выражением лица.

Кормилица. Устала я. Дай хоть перевести дух. Фу, как ноют мои старые кости!.. И набегалась-же я.

Джульетта. Желала-бы я, чтобы твои старые кости были теперь у меня, мои молодые у тебя. Но прошу тебя, милая, милая кормилица, говори!

Кормилица. Господи, что за спех! Разве уже нельзя потерпеть минуты? не видишь, разве, что я от одышки не в силах вымолвить ни слова?

Джульетта. Однако, одышка не помешала тебе заявить, что ты от неё не в силах вымолвит ни слова. Твое заявление, вероятно, длиннее самого ответа. Скажи только одно: - хорошие ты принесла вести или дурные? Тогда, согласно обстоятельствам, я буду знать, радоваться-ли мне или горевать?

Кормилица. Ну, слушай. Глупее выбрать, чем ты, - невозможно. Ты совсем не знаешь толку в мужчинах!.. Ну, куда годится твой Ромео? Положим, он красивее других, но нога у него... не могу ничего сказать про нее дурного... A что до руки его, до ступни, до стана, то, - хотя о них и не стоит говорить, - они все-таки стоят вне сравнения. Положим, цветом любезности назвать его нельзя, но я готова поручиться, что он кроток, как агнец... Ты-же, непутевая, иди своею дорогою и служи Господу, как умеешь... Что у нас было сегодня за обедом?

Джульетта. Ах, не о том я спрашиваю! Все это знала я и ранее. Что говорит он о нашей свадьбе? - вот что я хочу знать.

Кормилица. Господи, как разболелась у меня голова! Я не знаю даже, моя-ли голова у меня на плечах? В ней все так трещит, словно она хочет треснуть на двадцать кусков... А спина-то, спина!.. И у тебя хватило жестокосердечия помыкать мною таким образом! Ты заставила меня до полусмерти мыкаться и туда, и сюда,

Джульетта. Мне очень, очень жаль, добрая, добрая кормилица, что ты нездорова, но что-же говорил тот, кого я люблю?

Кормилица. Твой возлюбленный отвечает, как пристойно воспитанному человеку, но и не только, как воспитанному, но и порядочному, любезному, в высшей степени честному. Где твоя мать?

Джульетта. Где моя мать? Зачем она тебе нужна? Ты говоришь, что он честный человек, а между тем спрашиваешь, где мать? Какая-же связь между твоими словами.

Кормилица. Ах, Господи! дорогая синьорина, какая ты горячая. Разве ты горячностью думаешь успокоить лом в моих костях? Отныне свои поручения исполняй сама,

Джульетта. Не сердись! Скажи, что ответил Ромео?

Кормилица. Приказано тебе сегодня-же и поскорее идти к монаху.

Джульетта. Сейчас-же?

Кормилица. Отпросись и беги в келью к францисканцу Фра-Лоренцо. Там ждет тебя муж, чтобы сделать тебя своею женою. А, вот, предательница, - похотливая кровь бросилась тебе в лицо! Скоро это самое лицо от других неожиданностей сделается совсем багровым. Отправляйся-же в церковь, а мне предстоит другое дело: - добыть веревочную лестницу, по которой твой возлюбленный мог-бы взобраться в гнездо своей пташки, когда начнет темнеть... Я пойду пообедаю, а ты отправляйся в келью.

Джульетта. Какое счастие! Честная моя кормилица, до свиданья. (Обе уходят).

СЦЕНА VI.

Келья.

Входят Лоренцо и Ромео.

Лоренцо. Да примут с ласковой улыбкой твое решенье небеса и не воздадут тебе за него горем.

Ромео. Аминь, аминь! Но пусть явятся все огорчения в мире, они не послужат препятствием к достижению того счастия, которое меня ожидает. Скрепи только наши обеты своими священными благословениями, и пусть тогда всесокрушающая смерть делает что хочет. С меня достаточно и одной возможности назвать Джульетту своею.

Лоренцо. Такие не в меру пылкие восторги кончаются так-же не в меру порывисто и умирают в самом разгаре, вспыхнув, словно порох, как только прикоснется к нему огонь. Сладчайший мед и тот становится приторным именно потому, что он слишком сладок: его вкус уничтожает желание его поесть. Люби умеренно, тогда любить ты будешь долго. Слишком большая торопливость не лучше чрезмерной медленности; та и другая постоянно приходят к цели слишком поздно (Появляется Джульетта). Вот идет синьорина. Она своею легкою поступью никогда не притопчет вековечных плит. Влюбленные могут сесть верхом на белые паутины, носящиеся в чудном летнем воздухе, и не упасть, до того легковесно все суетное.

Джульетта. С добрым вечером, духовный мой отец.

Лоренцо. Дочь моя, Ромео отблагодарит тебя за нас обоих.

Джульетта. Я шлю ему такой-же привет, иначе ему не за что было бы меня благодарить.

Ромео. О, несравненная Джульетта, если твоя радость достигает таких крайних пределов, как и моя, ты сумеешь выразить ее красноречивее, чем я. И так услади воздух своим дыханием, и пусть небесная музыка твоих речей передаст все блаженство, весь восторг этой встречи.

Джульетта. Чувство богаче одарено содержанием, чем словами; оно гордится своею сущностью, а не украшениями. Те, кто имеет возможность перечистить свое имущество, на самом деле бедняки; но моя искренняя любовь достигла таких необъятных размеров, что я не в состоянии сосчитать и половины своих сокровищь.

Лоренцо. Идите за мною; все будет окончено очень скоро. Хотя вам это, быть может, и несовсем приятно, но я не оставлю вас наедине, пока святая церковь не сольет вас во едино. (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Площадь.

Входят Меркуцио, Бенволио, паж и слуга.

Бенволио. Прошу тебя, дорогой Меркуцио, уйдем отсюда. День жаркий; Капулетти снуют по улицам, а если они встретят нас, нам не миновать вооруженной стычки. В такие знойные дни, и без того кипучая кровь становится какою-то бешенною.

Меркуцио. Ты похож на одного из тех гуляк, которые, войдя в таверну, тотчас-же кладут на стол шпагу и говорят: - "Дай Бог, чтобы ты мне сегодня не понадобилась". А допьют они вторую бутылку, - сами лезут в драку с хозяином без всякой необходимости.

Бенволио. Кто? Я похож на такого гуляку?

Меркуцио. Знаю, знаю! Голова у тебя такая-же горячая, как у всякого другаго итальянца; ты не только легко воспламеняешься, когда тебя раздражат, но и сам раздражаешь себя, чтобы воспламениться.

Бенволио. Как-же так?

Меркуцио. А вот как. Сойдись двое таких, как ты, скоро не осталось-бы ни одного: один заколол-бы другаго. Ты готов затеять ссору с любым человеком из-за того, что у него в бороде одним волоском более или менее, чем у тебя. Ты готов затеять ссору из-за того, что другой грызет орехи на том единственном основании, что у тебя глаза цвета ореха. Какой-же глаз, кроме именно такого глаза, выищет в этом повод к ссоре. В твоей голове постоянно сидит зародыш ссоры, как будущий ципленок в яйце, хотя голову эту так сильно колотили при каждой стычке, что обратили ее в пустую яичную скурлупу. Не ты-ли затеял ссору с прохожим из-за того, что он кашлянул на улице и тем разбудил твою собаку, спавшую вытянувшись на солнце. Разве ты не сцепился с портным из-за того, что он ранее Пасхи обновил новую куртку? а с другим из-за того, что у его новых башмаков оказались старые завязки? И ты-то читаешь мне наставления, желая воздержать меня от ссор.

Бенволио. Если-бы я был настолько-же склонен к ссорам, как ты, я просто продал-бы в вечное владение свою жизнь каждому, кто поручился-бы, что я просуществую еще час с четвертью.

Меркуцио. Это просто было-бы через чур просто.

Бенволио. Клянусь головой, сюда идут Капулетти.

Меркуцио. Клянусь пяткой, мне до этого никакого нет дела.

Входят Тибальдо и другие.

Тибальдо. Не отставайте от меня; я с ними заговорю. Доброго вечера, синьоры; мне нужно сказать словечко одному из вас.

Меркуцио. Только одно словечко на двоих? Прибавьте к нему что-нибудь еще, чтобы вышли и слово, и удар.

Уильям Шекспир - Ромео и Джульетта (Romeo and Juliet). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Ромео и Джульетта (Romeo and Juliet). 2 часть.
Тибальдо. Я не уклонюсь от ссоры, если вы подадите мне повод. Меркуцио...

Сон в летнюю ночь (A Midsummer Night's Dream)
Сон в Иванову ночь. ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА. Тезей, герцог афинский. Эгей, от...