Уильям Шекспир
«Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 1 часть.»

"Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА.:

Дон Педро, принц Аррагонский.

Дон Жуан, его побочный брат.

Клавдио, молодой дворянин из Флоренции.

Бенедикт, молодой дворянин из Падуи.

Леонато, правитель Мессины.

Антонио, его брат.

Балтазар, служитель Дон Педро.

Боракио, Конрад - приверженцы Джона.

Крушина, Палка - полицейские.

Брат Франциско.

Писец.

Мальчик.

Геро, дочь Леонато.

Беатриса, племянница Леонато.

Маргарита, Урсула - прислужницы Геро.

Посланцы, Стража, Свита.

Место действия: Мессина.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Перед домом Леонато.

Входят: Леонато, Геро, Беатриса и другие с Посланцем.

Леонато. В этом письме я читаю, что дон Педро Аррагонский прибудет в Мессину сегодня вечером.

Посланец. Он - недалеко; я его оставил мили за три отсюда.

Леонато. Сколько дворян погибло в этом деле?

Посланец. Из различных сословий немного и ни одного из именитых.

Леонато. Победа - вдвойне победа, когда победитель возвращается домой с полным составом войска.Из письма я узнал, что дон Педро осыпал большими почестями одного молодого флорентинца, по имени Клавдио.

Посланец. Заслужившего их вполне, и об этом вспомнил дон Педро. Он далеко превзошел все обещания его возраста: при наружности ягненка он совершал подвиги льва; он превзошел всякие ожидания до такой степени, что я и рассказать вам их не сумею.

Леонато. В Мессине у него есть дядя, который порадуется этому.

Посланец. Я передал уже ему письма и, кажется, они доставили ему не мало удовольствия; он был так обрадован, что его скромность не могла обнаружиться без некоторых признаков огорчения.

Леонато. Он заплакал?

Посланец. По истине залился слезами.

Леонато. Трогательный разлив нежности. Нет искреннее лица, омываемого таким образом. Не лучше-ли плакать от радости, чем радоваться при виде слез?

Беатриса. Сделайте одолжение, скажите мне: синьор Монтанто возвратился с войны или нет?

Посланец. Я, синьор, никого не знаю с таким именем; в нашем войске не было никого, кто бы так назывался.

Леонато. О ком это вы, племянница, спрашиваете?

Геро. Кузина спрашивает о синьоре Бенедикте из Падуи.

Посланец. О, он возвратился таким-же весельчаком, каким был прежде.

Беатриса. Он выставил в Мессине объявление и вызывает Купидона на смертоносную борьбу, а шут моего дяди, прочитав это объявление, расписался за Купидона и вызвал его драться на стрелы для птиц. Скажите, пожалуйста, многих-ли он убил и съел в этой войне? То есть, сколько убил, потому что все им убитое я сама взялась съесть.

Леонато. Право, племянница, ты ужь слишком безжалостна к синьору Бенедикту, но он попробует бороться с тобой, в этом я не сомневаюсь.

Посланец. Он, синьора, оказал большие услуги в этой войне.

Беатриса. У вас были гнилые съестные припасы, и он помогал доедать их; он настоящий герой лизоблюд; желудок у него на славу.

Посланец. Он, синьора, также и хороший воин.

Беатриса. Да, хороший воин для лэди, но герой-ли он для джентльмэна?

Посланец. Он джентльмэн с джентльмэном, мужчина с мужчиной. Он преисполнен всякого рода почтенных добродетелей.

Беатриса. Да, он действительно мужчина с начинкой, но начинка... а впрочем, все мы люди смертные.

Леонато. Не судите слишком строго, сэр, моей племянницы; существует, видите-ли, нечто вроде потешной войны между синьором Бенедиктом и моей племянницей; как только встретятся, сейчас-же начинается между ними горячая перестрелка остротами.

Беатриса. Увы! от этого у него мало прибыли. В нашей последней перестрелке четыре из его умственных способностей удрали в самом плаченном состоянии, и теперь у него осталась только одна умственная способность, которою он и руководствуется. А поэтому, если у него осталось на столько смысла, чтобы держать себя в тепле, то пусть и сохраняет его в отличие между ним и лошадью; ведь это единственное его богатство, оставшееся ему, из которого можно узнать, что он - существо разумное. А кто у него приятель? Ведь у него что ни месяц, то новый брат по оружию?

Посланец. Возможно-ли?

Беатриса. Весьма возможно. Его дружба нечто вроде шляпы: она вечно переходит с одного болвана на другого.

Посланец. Я вижу, синьора, что этот джентльмэн не упомянут в книге ваших любимцев.

Беатриса. Конечно, еслибы он там числился, я бы сожгла всю мою библиотеку. Но, скажите мне, пожалуйста, кто у него теперь приятель? Неужели не нашлось юного повесы, который бы захотел отправиться с ним к чорту?

Посланец. Он по преимуществу дорожит обществом по истине благородного Клавдио.

Беатриса. Да помилует его Бог: он пристанет к нему, как болезнь; он прилипчивее всякой чумы, и зараженный им немедленно сходит сума. Да спасет Господь благородного Клавдио! Если он поражен Бенедиктом, то лечение обойдется ему не менее тысячи фунтов.

Посланец. Постараюсь заслужить ваше благорасположение, синьора.

Беатриса. Постарайтесь, постарайтесь.

Леонато. Зато ты, племянница, никогда не сойдешь сума.

Беатриса. По крайней мере не раньше знойного января.

Посланец. А вот и дон Педро приближается.

Входят: Дон Педро, Джон, Клавдио, Бенедикт, Балтазар и другие.

Дон Педро. Добрейший синьор Леонато, вы вышли навстречу вашим заботам. Обычай света - избегать издержек, а вы сами ищете их.

Леонато. Никогда еще забота не посетила моего дома в лице вашего высочества. Когда забота покидает человека. остается одно лишь довольство, а когда вы удалитесь, останется печаль, и счастие покинет меня.

Дон Педро. Вы слишком добродушно взваливаете на себя заботы. Кажется, это ваша дочь?

Леонато. Ея мать не раз мне это говорила.

Бенедикт. Значит, если вы спрашивали об этом, то, может быть, сомневались в этом?

Леонато. Синьор Бенедикт, нет; вы тогда были еще грудным младенцем.

Дон Педро. Ну, это в ваш огород, Бенедикт; теперь мы можем догадаться, что вы такое, когда сделались мужчиной. Поистине, вы дочь своего отца. Желаю вам, синьора, всевозможного счастья, потому что вы очень похожи на вашего почтенного отца.

Бенедикт. Если бы даже синьор Леонато и был её отцом, то она и за всю Мессину не согласилась бы, чтобы его голова была на её плечах, как бы она и ни была похожа на него.

Беатриса. Удивляюсь, как это вы не перестанете болтать, синьор Бенедикт; никто ведь не обращает на вас внимания.

Бенедикт. Как, дражайшее Презрение, вы живы еще?

Беатриса. А разве возможно, чтобы презрение умерло, если оно имеет такой неисчерпаемый источник пищи, как синьор Бенедикт? Сама вежливость должна превратиться в презрение, когда вы предстанете перед нею.

Бенедикт. Ну, в таком случае вежливость - изменница. Но, во всяком случае, я любим всеми женщинами, за исключением вас одной, и я бы желал, чтобы мое сердце не было таким жестоким сердцем, потому что, ей-Богу, ни одной из них не люблю.

Беатриса. Какое редкое счастие для женщин! В противном случае, оне были бы удручаемы самым убийственным вздыхателем. Благодарение Бога, и у меня кровь тоже холодная, и в этом я похожа на вас. Я предпочитаю слушать лай моей собаченки на ворону, чем клятвы мужчины в любви.

Бенедикт. Да сохранит вас Господь и на будущее время в таком расположении! Это спасет лицо того или иного джентльмэна от предопределенных царапин.

Беатриса. Царапины не обезобразят его, если его лицо такое же, как ваше.

Бенедикт. Вы, право, прекрасная наставница попугаев.

Беатриса. Птица, болтающая подобно мне, все же лучше животного, болтающего по вашему.

Бенедикт. Я бы желал, чтобы моя лошадь имела проворство вашего языка и его неутомимость. Продолжайте с Богом; я кончил.

Беатриса. Вы всегда кончаете остротой клячи: я ведь давно уже знаю вас.

Дон Педро. И так, вот в чем дело: синьор Клавдио! Синьор Бенедикт! Леонато, наш дорогой Леонато пригласил всех нас. Я говорю ему, что мы останемся здесь, по крайней мере месяц, а он сердечно желает, чтобы какой-нибудь случай задержал нас здесь дольше. Я готов поклясться, что он не лицемер и говорит от чистого сердца.

Леонато. Поклянитесь, принц, смело: вы не будете клятвопреступником (Дон Жуану). Позвольте мне приветствовать и вас, синьор; теперь, когда вы примирились с принцем, вашим братом, я покорнейший ваш слуга.

Джон. Благодарю вас: у меня нет лишних слов, но я все-таки благодарю вас.

Леонато. Не угодно-ли вашему высочеству войти?

Дон Педро. Вашу руку, Леонато. Войдемте вместе.

Все уходят, за исключением Бенедикта и Клавдио.

Клавдио. Бенедикт, обратил-ли ты внимание на дочь синьора Леонато?

Бенедикт. Я не обратил на нее внимания, но рассмотрел ее.

Клавдио. Не правда-ли, какая скромная молодая девица?

Бенедикт. Спрашиваешь-ли ты меня как честный человек и желаешь узнать мое искреннее мнение, или же предпочитаешь, чтобы я отвечал тебе по всегдашнему моему обыкновению, как отъявленный враг прекрасного пола?

Клавдио. Нет, говори, пожалуйста, по настоящему.

Бенедикт. Ну, так видишь-ли: мне кажется, что она слишком ничтожна для высокой похвалы, слишком смугла для блестящей похвалы и слишком мала для похвалы громадной. Одно лишь могу сказать в её пользу: будь она другою, она не была бы красива, а так, как она есть теперь,- она мне не нравится.

Клавдио. Ты полагаешь, что я шучу, а я серьезно прошу сказать мне откровенно, как ты находишь ее?

Бенедикт. Ужь не задумал-ли ты купить ее, что так распрашиваешь о ней?

Клавдио. Но разве можно купить такую драгоценность?

Бенедикт. Конечно, и с футлярцем в придачу для хранения. Нет, ты скажи: серьезно-ли ты говоришь или-же разыгрываешь из себя шутника Джона, чтобы сказать, что Купидон - ловкий стрелок по зайцам, а Вулкан - хороший плотник? Укажи на ключ твоей песни, чтобы я мог попасть в тон.

Клавдио. На мой взгляд, она прелестнейшая девушка, когда-либо виденная мною.

Бенедикт. Пока я не нуждаюсь еще в очках и, однако, не вижу этого. Знаешь что? Вот её кузина, еслиб, конечно, в нее не вселился бес, так же превзошла-бы ее в красоте, как первое мая превосходит последний день декабря. Но я надеюсь, что ты не намерен повернуть на путь брака? - или намерен?

Клавдио. Еслибы я даже и поклялся в противном, то не поверил-бы себе, еслибы Геро захотела быть моей женой.

Бенедикт. Так вот до чего дошло дело? Неужели-же не найдется в целом свете человека, который-бы захотел носить шляпу беззаботно? Неужели-же не увижу я шестидесятилетнего холостяка? Ну, что-ж, пусть будет по твоему. Если ты ужь непременно хочешь напялить на свою шею хомут, то потирай себе шею и вздыхай по воскресеньям... Смотри, дон Педро идет за тобой.

Входит дон Педро.

Дон Педро. Какой секрет задержал вас здесь? Почему не пошли вы к Леонато?

Бенедикт. Я-бы желал, чтобы ваше высочество заставили меня обнаружить этот секрет.

Дон Педро. Приказываю тебе, как подданному.

Бенедикт. Ты слышишь, граф Клавдио? Поверь мне, я могу быть так-же молчалив, как немой, но как подданный... как подданный,- заметь это, я не могу ослушаться... Он влюблен. В кого? Опять-таки это вы спрашиваете, ваше высочество... заметьте только, как кроток его ответ: в Геро, коротенькую дочь Леонато.

Клавдио. Еслибы это была правда, то я бы так и сказал.

Беяедикт. Точь в точь как в старой сказке, ваше высочество: неправда и не была правдой, а впрочем, не дай Бог, чтобы была правдой.

Клавдио. Если моя любовь не пройдет в скором времени, то не дай Бог, чтобы она когда-нибудь прошла.

Дон Педро. Аминь, если ты ее любишь: она вполне этого достойна.

Клавдио. Вы мне говорите это, ваше высочество, чтобы выпытать мое признание.

Дон Педро. Честью уверяю тебя, что говорю только то, что думаю.

Клавдио. Честью уверяю вас, что и я говорю только то, что думаю.

Бенедикт. Так уж и я клянусь честью, что говорю от души.

Клавдио. Я чувствую, что люблю ее.

Дон Педро. Я знаю, что она достойна любви.

Бенедикт. Я не чувствую, как она может быть любима, я не знаю, как она может быть достойна любви,- вот мое мнение, которого не вытопит из меня никакое пламя: я готов умереть за него на костре.

Дон Педро. Ты всегда был упрямым еретиком насчет красоты.

Клавдио. И никогда не мог играть этой роли, не насилуя себя.

Бенедикт. Что женщина зачала меня,- приношу ей в этом мою благодарность; что она меня воспитала,- и за это нижайше признателен ей. Но чтобы позволять трубить рогами на моем лбу или прицепить мой рог к невидимому поясу,- ну ужь извините меня, милостивые государыни. Я не хочу обидеть ни одной моей недоверчивостью, а потому считаю себя вправе не верить ни одной. А конец всему тот, что, ради собственного совершенства, я останусь холостяком.

Дон Педро. Надеюсь, что доживу еще до того времени, когда ты побледнеешь от любви.

Бенедикт. От злости, от болезни, или от голода, ваше высочество, но никак не от любви. Докажите мне, что от любви я теряю больше крови, чем наживаю питьем,- и я позволю вам выколоть себе глаза пером сочинителя баллад или повесить меня у дверей непристойного дома, вместо вывески слепого Купидона.

Дон Педро. Ну, хорошо-жь; если ты когда-либо изменишь этим своим убеждениям, то сделаешься предметом едких насмешек.

Бенедикт. Если изменю, вешайте меня, как кошку в боченке, и стреляйте, и того, кто подстрелит меня, потреплите по плечу и назовите его Адамом.

Дон Педро. Ну, и прекрасно, время покажет: "Время и бешеного быка приучает к ярму!"

Бенедикт. Бешеного быка - может быть; но если когда либо мудрый Бенедикт приучится к ярму,- сорвите с быка его рога и увенчайте ими мое чело, или намалюйте меня и крупными буквами, какими пишут: "здесь отдается в наем хорошая лошадь", подпишите под моим изображением: "здесь можно созерцать Бенедикта, вступившего в законный брак".

Клавдио. Если когда-либо это случится с тобою,- воображаю, как ты будешь бесноваться от ревности.

Дон Педро. Есди Купидон не растратил еще всего своего колчана в Венеции,- задрожишь ты скоро перед его стрелами.

Бенедикт. Ну, значит, в этот день случится землетрясение.

Дон Педро. Увидим: тебе все-таки придется считаться с обстоятельствами. А в ожидании этого, отправься, добрейший синьор Бенедикт, к Леонато, кланяйся ему от меня и скажи ему, что непременно буду к ужину: он так хлопотал об ужине.

Бенедикт. На подобное посольство у меня есть кое-какие способности, а потому предоставляю вас...

Клавдио. "Покровительству Господа Бога". Подписано в моем доме (еслибы он был у меня)...

Дон Педро. "Сего шестого июля. Преданный ваш друг Бенедикт".

Бенедикт. Не смейтесь, не смейтесь! Все тело вашего красноречия заштопано лохмотьями, плохо сшитыми вместе; прежде, чем пускать в ход всякое старье, не мешало бы вам заглянуть и в собственную совесть. Ну, до свидания. (Бенедикт уходит).

Клавдио. Ваше высочество, вы можете оказать мне большое одолжение.

Дон Педро. Научи мое расположение к тебе: научи его, что ты хочешь, и ты увидишь, с каким рвением оно выучивает самый трудный урок, когда дело касается твоего счастия.

Клавдио. У Леонато есть сыновья?

Дон Педро. Кроме Геро, у него нет детей. Она - единственная его наследница. Ужь не влюблен-ли ты в нее, Клавдио?

Клавдио. О, ваше высочество! Когда мы отправлялись на эту только что оконченную войну, я глядел на нее глазами солдата, которому она нравится, но который обременен слишком суровым делом, чтобы эта нежность могла быть названа любовью. Но теперь когда я возвратился и когда воинственные мысли оставили место пустым,- целая вереница нежных желаний и страстных помыслов заступила их место, напоминая мне красоту Геро и нашептывая мне, как я увлекался ею до выступления на войну.

Дон Педро. Ты скоро будешь совершенным любовником, потому что ты и теперь уже готов утомлять твоего слушателя целою книгою слов. Если ты любишь Геро - ну, и поклоняйся ей. Я поговорю с нею и с отцом. и, надеюсь, она будет твоей. Ведь, с этою только целью ты и начал выкладывать передо мною эту замечательную речь?

Клавдио. Какое нежное лекарство предписываете вы любви, угадав её немощь с первого взгляда. Боясь, чтобы мое увлечение не показалось вам слишком внезапным, я употребил успокоительное средство длинного рассказа.

Дон Педро. Какая нужда в том, чтоб мост был шире, чем река? Необходимость - лучшая уступка.- Послушай: все, что служить цели, почтенно. Говорю просто: ты любишь; ну, я приготовлю для тебя лекарство. Я знаю, что у нас сегодня будет бал; под маской, я возьму на себя твою роль и скажу прекрасной Геро, что я - Клавдио. Я перелью мое сердце в её грудь и пленю её слух силою и пылом моих страстных речей. А потом поговорю с отцом, и в заключение Геро будет твоею. Приступим-же немедленно к делу (Уходят).

СЦЕНА II.

Комната в доле Леонато.

Входят: Леонато и Аитонио.

Леонато. Ну, что, брат? Где мой племянник, твой сын? Сделал-ли ты распоряжение насчет музыки?

Антонио. Об этом он сильно хлопочет теперь. Но, брат, я должен сообщить тебе странные новости, какие тебе и во сне не снились.

Леонато. Хорошие новости?

Антонио. Все зависит от того, как вычеканятся их последствия; но теперь оболочка у них хорошая и даже совсем блестящая внешность. Принц и граф Клавдио гуляли по тенистой аллее моего парка; их разговор был подслушан одним из моих людей. Принц признался Клавдио, что любит мою племянницу, твою дочь, а нынешней ночью, во время танцев, намерен сделать ей в этом признание; он прибавил, что, если получит её согласие, то схватить этот момент прямо за чуб и немедленно поговорит с тобой об этом.

Леонато. А тот слуга, который сказал тебе об этом,- не дурак?

Антонио. Напротив, очень ловкий парень. Я пошлю за ним,- ты сам его распросишь.

Леонато. Нет, нет, будем считать все это сном, пока этот сон не примет формы действительности; но дочери все-таки надо сообщить, чтоб она лучше была приготовлена к ответу, если, чего доброго, это правда. Ступай к ней и расскажи ей обо всем (Проходящим по сцене). Друзья, вы знаете, что вам делать.- О, извини, мой друг: пойдем со мной, я хочу воспользоваться твоим талантом.- Прошу вас, друзья, позаботьтесь обо всем (Уходят).

СЦЕНА III.

Другая комната.

Входят: Дон Жуан и Конрад.

Конрад.Что с вами, синьор? Откуда эта непомерная печаль?

Дон Жуан. Безмерны причины порождающия ее; моя печаль безгранична.

Конрад. Вам-бы следовало внять гласу благоразумия.

Дон Жуан. И хотя-бы я и внял ему,- какая от этого была-бы мне выгода?

Конрад. Если и не немедленная выгода, то, по крайней мере терпеливая покорность судьбе.

Дон Жуан. Удивляюсь, что ты, родившись, как ты уверяешь, под созвездием Сатурна, предлагаешь нравственное лекарство против смертельного недуга. Я не умею притворяться. Я по необходимости грустен, когда у меня есть причина грусти, и не обязан улыбаться чьим-бы то ни было шуткам; я должен есть, когда чувствую голод, и не обязан выжидать, когда другим захочется есть; я должен спать, когда меня клонит ко сну, и не обязан заботиться о чьих-бы то ни было делах; я обязан смеяться, когда я весел, и не обязан подделываться под чье-бы то ни было настроение.

Конрад. Ну, да, положим, но вы, однако, не должны обнаруживать это с полной откровенностью, пока не в состоянии будете делать этого вполне самостоятельно. Еще недавно вы были в ссоре с вашим братом, и он возвратил вам свое благорасположение; если вы желаете пустить корни в этом благорасположении, то должны поддерживать хорошую погоду; вы должны позаботиться о ней в видах вашей-же собственной жатвы.

Дон Жуан. Я предпочитаю быть червем на заборе, чем розой в его благорасположении. Лучше быть в презрении у всех, чем заискивать в чьей-бы то ни было любви. Если нельзя сказать, что я льстивый честный человек, то никто, по крайней мере, не станет отрицать, что я откровенный негодяй. Мне доверяют, но надев сперва на меня намордник, и пускают на свободу предварительно надев цепи на мои ноги. Потому-то и я решил не петь в клетке. Если снимут с меня намордник, я буду кусаться. Дадут свободу - буду делать, что мне вздумается, а пока позволь мне быть тем, чем создала меня природа, и не старайся изменить меня.

Конрад. А разве вы не можете воспользоваться вашим неудовольствием?

Дон Жуан. Я всячески им пользуюсь, потому что все делаю с неудовольствием. Кто идет сюда? Что нового, Боракио?

Входит Боракио.

Боракио. Я только что оставил великолепный ужин; вашего брата по царски угощает Леонато. Могу также сообщить вам новость о том, что затевается свадьба.

Дон Жуан. А может эта свадьба служит фундаментом, на котором можно было-бы соорудить какую-нибудь пакость? Кто этот дурак, который желает быть женихом заботы?

Боракио. Да правая рука вашего брата.

Дон Жуан. Как? прелестнейший Клавдио?

Боракио. Он.

Дон Жуан. Парень надлежащий! А она? она? На кого он бросил свой взор?

Боракио. На Геро, дочь и наследницу Лоонато.

Дон Жуан. О, она - ранний мартовский цыпленок! Как ты узнал об этом?

Боракио. Меня заставили покурить в одной сырой комнате; вижу, входит принц и Клавдио рука об руку и серьезно разговаривают. Я спрятался за ковер и оттуда услыхал, как они уговаривались о том, что принц будет искать руки Геро как будто для себя, а когда получит ее, то передаст Клавдио.

Дон Жуан. Ну, в таком случае, пойдем туда; это может послужит пищей моей злобе. Этот юный молокосос пожал всю славу моего падения. Если мне удастся перейти ему дорогу, то это послужит мне дорогой ко всяческому благополучию. В вас я уверен: вы поможете мне?

Конрад. Мы ваши по гроб, синьор.

Дон Жуан. Ну, так отправляемся на этот великолепный ужин; их радость усугубляется по мере моего унижения... Гм! еслибы и повар был в таком-же настроении, как и я!.. Посмотрим, что можно сделать.

Боракио. Следуем за вами, синьор (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Зало в доме Леонато.

Входят: Леонато, Антонио, Геро, Беатриса и другие.

Леонато. Разве не было за ужином графа Джона?

Антонио. Я не видал его.

Беатриса. Какое кислое лицо у этого джентльмэна. Как только увижу его, у меня делается изжога и длятся, по крайней мере, целый час.

Геро. У него мрачный темперамент.

Беатриса. Вполне совершенным мужчиной был-бы тот, кто составил-бы нечто среднее между ним и Бенедиктом. Один - точно истукан: вечно молчит, другой - точно маменькин сынок: вечно болтает.

Леонато. Итак, пол языка синьора Бенедикта во рту графа Джона, половина кислаго выражения графа Джона на лице синьора Бенедикта..

Беатриса. Да, кроме того, дядя, красивые ноги и побольше денег в кошельке,- такой мужчина может покорить всякую женщину, если только понравится ей.

Леонато. По правде сказать, племянница, ты никогда не найдешь себе мужа при таком злом языке.

Антонио. В самом деле, она ужь слишком зла.

Беатриса. Если слишком зла, значит больше, чем зла. Таким образом я нашла средства уменьшить Божий дар; ведь сказано: "бодливой корове Бог дает короткие рога; но слишком строптивой,- не дает никаких".

Леонато. А так как ты слишком строптива, то Бог и не даст тебе никаких рог.

Беатриса. Да, не даст, если не даст мне прежде мужа. А ведь об этом только я и молю Его на коленях денно и нощно. О, Господи, разве можно выносить мужа с бородой на лице! Ужь лучше спать на соломе!

Леонато. Но ведь ты можешь попасть и на безбородаго.

Беатриса. А что мне с ним делать? Наряжать его в мои юбки и приставит к себе в качестве горничной? Тот, у кого есть борода, ужь не юнец, а безбородый даже не мужчина; а тот, кто не юнец, не по мне, а кто даже не мужчина, я не по нем. Нет, ужь лучше я наймусь к какому-нибудь медвежатнику за шесть пенсов и стану водить его обезьян прямо в преисподнюю.

Леонато. Чудесно! значит ты собираешься в преисподнюю?

Беатриса. Нет,- только до входа. Там встретит меня дьявол с рогами на голове, как истинный старый рогоносец, и скажет мне: "Ступай, Беатриса, в рай, ступай в рай; для вас, дев, нет здесь места". Тогда я передам ему моих обезьян и пойду в рай, к святому Петру; он покажет мне место, где сидят холостяки, и заживем мы там припеваючи.

Антонио (к Геро). Ну, я уверен, что покрайней мере ты, племянница, будешь повиноваться отцу?

Беатриса. Ну, конечно; ведь первейший долг моей кузины - присесть и сказать: "Как вам угодно, папенька!" Так пусть будет он, кузина, покрайней мере, красивым парнем! В противном случае, присядь в другой раз и скажи: "Как мне угодно, папенька!"

Леонато. Хорошо, племянница, хорошо, но я все-таки не теряю еще надежды видеть тебя замужем.

Беатриса. Когда Бог станет создавать мужчин не из земли, а из какого-нибудь другого вещества. Разве не обидно для женщины выносить толстый ком глины? Отдавать отчет во всех своих поступках какой нибудь скверной кочке? Нет, дядя, на это я не согласна. Сыны Адама - мои братья, и я считаю грехом выйти замуж за родственника.

Леонато (к Геро). Помни же, дочка, что я тебе сказал. Если принц сделает тебе предложение в этом роде, ты знаешь, как отвечать.

Беатриса. Вина будет музыки, кузина, если он не в такт посватается. Если принц будет слишком торопиться, скажи ему, что во всем должна быть мера, да так и протанцуй ему ответ. Потому что, видите ли, Геро, сватовство, женитьба и раскаяние следуют друг за другом. как шотландский джиг, менуэт и cinque-pace: сватовство - горячо и страстно, как шотландский джиг, и также безалаберно, женитьба - манерно-степенна, как менуэт важный, старинный, а за нею следует раскаяние, с разбитыми ногами, все чаще и чаще спотыкающееся в cinque-pace, пока не попадет в могилу.

Леонaто. Ты, племянница, на все смотришь мрачно.

Беатриса. У меня, дядюшка, прекрасные глаза: днем я могу разглядеть церковь.

Леонато. А вот и гости, брат. Дадим им место.

Входят Дон Педро, Клавдио, Бенедикт, Балтазар, Жуан, Боракио, Маргарита, Урсула и другие, в масках.

Дон Педро (к Геро). Синьора, не угодно-ли будет вам пройтись с вашим поклонником?

Геро. Если будете идти тихо, смотреть приветливо и ничего не будете говорить, я готова идти с вами, в особенности, чтобы выйти отсюда.

Дон Педро. В моем обществе?

Геро. Скажу, пожалуй, и это, если мне вздумается.

Дон Педро. А когда вам вздумается сказать это?

Геро. Когда мне понравится ваше лицо. Избави Боже, если лютня похожа на свой футляр.

Дон Педро. Моя маска играет роль кровли Филемона: под нею скрыт Юпитер.

Геро. Если так, то ваша маска должна-бы быть сделана из соломы.

Дон Педро. Говорите тише, если хотите говорить о любви (Удаляются).

Балтазар. Я-бы желал, чтобы вы полюбили меня.

Маргарита. А я не желала-б этого ради вас самих, потому что у меня много дурных привычек.

Балтазар. Укажите на одну из них.

Маргарита. Я всегда молюсь вслух.

Балтазар. Тем лучше, потому что слушатели могут отвечать: "аминь"!

Маргарита. Пошли мне, Господи, ловкого танцора!

Балтазар. Аминь!

Маргарита. И удали его, о Господи, с глаз долой, как только кончится танец. Ну, отвечай-же, дьячок.

Балтазар. Нечего отвечать: дьячок ужь отвечал.

Урсула. Я вас узнаю: вы - синьор Антонио.

Антонио. Честное слово, нет.

Урсула. Знаете, почему я вас узнала? У вас голова трясется.

Антонио. Говоря правду, я подражаю ему.

Урсула. Ну, все-бы не в состоянии были подражать ему в таком безобразном совершенстве, если-бы вы не были им. Вот и его сухая рука, точь в точь как y него. О, вы непременно он, непременно он!

Антонио. Честное слово нет.

Урсула. Полноте, полноте. Неужели вы думаете, что я не узнаю вас по вашему несравненному остроумию. Разве можно скрыть талант? Не отрекайтесь, вы - Антонио. Совершенства всегда обнаруживаются. Ну, и довольно (Проходят).

Беатриса. Вы не хотите мне сказать, кто вам это сказал?

Бенедикт. Простите, не могу.

Беатриса. И не хотите сказать, кто вы?

Бенедикт. Не теперь.

Беатриса. Что я - фря и почерпаю все свои остроты из "ста веселых сказок". Ну, конечно, это сказал синьор Бенедикт.

Бенедикт. Какой Бенедикт?

Беатриса. Я уверена, что вы достаточно его знаете.

Бенедикт. Совсем нет, уверяю вас.

Беатриса. Разве он никогда не смешил вас.

Бенедикт. Прошу вас, скажите, кто он?

Беатриса. Он - шут принца, очень плоский шут. Единственный его талант заключается в невероятном злоречии; только негодяям он нравится, да и то не столько вследствие своего шутовства, сколько вследствие его плутней, потому что, потешая их, он в то-же время и приводит их в бешенство, a потому они сначала смеются, a потом колотят его. Я уверена, что он лавируеть теперь где нибудь по близости, и я-бы хотела, чтоб он причалил ко мне.

Бенедикт. Когда я познакомлюсь с этим джентльмэном, я перескажу ему все, что вы о нем сказали.

Беатриса. Сделайте одолжение, сделайте одолжение. Он разразится надо мною одной или двумя колкостями, a если выйдет так, что их никто не заметит, или не посмеется над ним, то он погрузится в меланхолию, и благодаря этому, какое-нибудь крылышко куропатки будет спасено, потому что шут не пойдет поужинать (Музыка за сценой). Мы должны следовать за вожаками.

Бенедикт. Во всем хорошем,

Беатриса. Конечно, a если поведут к дурному, то я их оставлю на первом повороте.

Танцы. Все уходят, кроме дон Жуана, Боракио и Клавдио.

Дон Жуан. Совершенно ясно, что мой брат влюблен в Геро; он отвел в сторону её отца, чтобы объясниться с ним. Дамы ушли за нею, и только одне маски осталис еще здесь.

Боракио. Это - Клавдио. Я узнаю его по походке.

Дон Жуан. Вы - синьор Бенедикт?

Клавдио. Вы меня узнали. Да.

Дон Жуан. Синьор, вы очень дружны с моим братом. Он влюбился в Геро. Прошу вас, отвлеките его от нея. Она далеко не пара ему по рождению. Вы сделаете доброе дело.

Клавдио. Откуда вы узнали, что он любит ее?

Дон Жуан. Я сам слышал, как он клялся ей в любви.

Боракио. И я также; он клялся ей, что сегодня-же и женится на ней.

Дон Жуан. Ну, пойдем в залу.

Дон Жуан и Боракио уходят.

Клавдю. Итак, я отвечаю от имени Бенедикта, но эту печальную новост слышу ушами Клавдио. Да, это несомненно: принц ухаживает за нею для себя. Дружба постоянна во всем, но не в делах любви. Всякое сердце должно пользоваться собственным языком в любви, каждый глаз должен говорить за себя и не доверять никакому посреднику, потому что красота - колдунья, под обаянием которой дружба тает в разгоревшейся крови. Это бывает на каждом шагу, но я не ожидал этого. Прощай-же, Геро!

Бенедикт возвращается.

Бенедикт. Граф Клавдио?

Клавдио. Он самый.

Бенедикт. Хотите идти со мной?

Клавдио. Куда?

Бенедикт. К ближайшей иве, по вашему-же делу, граф. Как вы хотите себя украсить гирляндой? Вокругь шеи, как цепью ростовщика? Или через плечо, как шарфом лейтенанта? Все равно как нибудь надо-же как украсить себя ею, потому что принц подцепил вашу Геро.

Клавдио. Желаю ему с нею веселиться.

Бенедикт. Это речь поистине честного прасола. Так они выражаются, когда продают быка. Но уверены-ли вы, что принц действительно так услужил вам?

Клавдио. Прошу вас, оставьте меня.

Бенедикт. Э! я вижу, вы колотите точно слепой: шалун стянул у вас блюдо, a вы колотите по столбу.

Клавдио. Если вы не желаете отойти от меня, то я отойду от вас.

Бенедикт. Увы! бедная, раненая птичка! Теперь она спрячется в камыши... Однако, оказывается, что синьора Беатриса и знает, и не знает меня! Шут принца! А что-жь? ведь, может быть, я и слыву под этим названием за мою веселость!.. Но нет! я несправедлив к самому себе: я вовсе не слыву шутом. Это только скверная привычка Беатрисы отождествлять весь свет с собственной своей персоной. Только она и называет меня так... Ну, хорошо-же; я ей отомщу, как сумею.

Входит Дон Педро.

Дон Педро. А граф? где-же он? Видали вы его?

Бенедикт. Да, ваше высочество. По правде, я даже разыграл перед ним роль синьора Молвы. Я его нашел здесь таким же печальным, как шалаш в лесу. Я сказал ему и, кажется, сказал ему правду, что ваше высочество приобрели благорасположение этой молодой девицы, и я предложил ему отправиться со мной к ближайшей иве, с тем, чтобы сплести ему гирлянду, как несчастному отверженному, или же связать пук розог, чтобы как следует высечь его.

Дон Педро. Высечь? Да в чем он провинился?

Бенедикт. За пошлую глупость школьника, который, найдя птичье гнездо, с восторгом похвастался находкой своему товарищу, а тот и украл его.

Дон Педро. А разве доверчивость преступление? Виноват вор.

Бенедикт. А все-таки не дурно было-бы приготовить розги и гирлянду, потому что гирлянда понадобилась-бы ему, а розги он-бы приберег для вас, который, надо полагать, стянул у него гнездо.

Дон Педро. Я только хотел выучить птичку петь, а затем возвратить ее её хозяину.

Бенедикт. Если её пение будет согласно с тем, что вы говорите, то, клянусь честью, вы добродетельны.

Дон Педро. Синьора Беатриса сердится на вас; джентльмен, танцовавший с нею, сказал ей, что вы обидно отзываетесь о ней.

Бенедикт. Она сама обошлась со мною так, что и бревно потеряло-бы всякое терпение! Дуб, у которого всего на всего остался один зеленый листик, и тот не смолчал-бы; даже моя маска стала обнаруживать признаки жизни браниться с нею! Она мне сказала, не подозревая, что говорит мне,что я - шут принца, что я тупее полной оттепели... и насмешка за насмешкой посыпались на меня с такой невероятной быстротой, что я совсем осовел и стоял как мишень, в которую стреляет целая армия. В каждом её слове - кинжал; каждое её слово так и режет. Еслибы её дыхание было так ядовито, как её слова,- подле неё нельзя было-бы жить, она-бы все отравила, до самой полярной звезды. Я-бы не женился на ней даже и тогда, когда-бы она получила в приданное все, чем Адам владел до грехопадения; она и Геркулеса приставила-бы к веретену; да, она заставила-бы его расколоть и свою палицу, чтобы поддержать пламя. Нет, не говорите мне о ней; вы и сами убедитесь, что она - адская Атэ, в красивом наряде. Право, было-бы недурно, еслибы какой-нибудь клоун произнес над нею заклинание; пока она здесь, в аду можно жить так-же покойно, как в самом спокойном месте, и люди станут вторично грешить, чтобы попадать туда как можно скорее; и в самом деле всякие раздоры, всякие ужасы и всякие смуты следуют за ней по пятам.

Входят: Клавдио; Беатриса и Леонато.

Дон Педро. А вот и она!

Бенедикт. Не найдется-ли у вас, ваше высочество, какого-нибудь поручения на конец света? Я готов отправиться к антиподам за самыми пустяками, за зубочисткой в отдаленнейший уголок Азии, принести вам мерку с ноги папы Джона, волосок с бороды, великого Хама. Я предпочитаю отправиться с посольством пигмеям, чем обменяться тремя словами с этой гарпией. Нет ли у вас какого-нибудь поручения?

Дон Педро. Нет никакого; я только хочу пользоваться вашим обществом.

Бенедикт. О, Господи, тут есть блюдо, которого я не люблю. Терпеть не могу синьору Язык (Уходит).

Дон Педро. Пожалуйте, сударыня, пожалуйте: вы потеряли сердце синьора Бенедикта.

Беатриса. Действительно, ваше высочество, он давал мне его на подержание, а я, вместо процентов, отдала ему двойное сердце: он как-то выиграл его у меня поддельными костями, а потому, ваше высочество, вы можете сказать, что я потеряла его.

Дон Педро. Вы его опрокинули, синьора, совершенно опрокинули.

Беатриса. Хорошо еще,что не он опрокинул меня, а то я-бы рисковала сделаться матерью целаго поколения дураков... Я привела вам графа Клавдио, за которым вы меня посылали.

Дон Педро. Что с вами, граф? Почему у вас такой печальный вид?

Клавдио. Я не печален, ваше высочество.

Дон Педро. Что-же? вы больны?

Клавдио. И не болен, ваше высочество.

Беатриса. Граф не болен, не печален, не весел и не здоров, но вы, граф, так-же нежны, как апельсин, и чуточку имеете его ревнивый цвет.

Дон Педро. Действительно, синьора, я думаю, что сделанный вами портрет похож, но если это он то я готов поклясться, что он находится в заблуждении. Так знай-же, Клавдио, я посватался от твоего имени, и прекрасная Геро побеждена; я объяснился с её отцом, и он изъявил свое согласие. Назначь день свадьбы, и да благословит тебя Бог!

Лсонато. Граф, берите мою дочь, а с нею и мое богатство; эту свадьбу устроил его высочество, а поэтому, аминь!

Беатриса. Отвечайте, граф; реплика за вами.

Клавдио. Молчание - лучший герольд радости. Мое счастие было-бы не велико, если бы я мог сказать, как много я счастлив (к Геро). Вы - моя, а я ваш. Отдаю себя за вас и без ума от этой мены.

Беатриса. Говори-же, кузина; а если не можешь говорить, то зажми ему рот поцелуем, пусть и он молчит.

Дон Педро. Право, у вас, синьора, превеселое сердце.

Беатриса. Да, ваше высочество, спасибо ему, бедняжке, оно всегда держится ветренной стороны забот. Кузина шепчет ему на ухо, что он - в её сердце.

Клавдио. Да, вы угодили, кузина.

Беатриса. Господи! опять свадьба!.. Все выходят замуж, кроме меня. Одна лишь я, чернушка, сижу в уголку и взываю: "Мужа, мне, мужа!"

Дон Педро. Синьора Беатриса, я вам приищу мужа.

Беатриса. Я бы предпочитала, чтобы мне приискал его ваш отец. Нет-ли у вашего высочества брата, который был бы похож на вас? Ваш батюшка создавал прекраснейших мужей, если бы только они были доступны девушке.

Дон Педро. Хотите меня, синьора?

Беатриса. Нет, ваше высочество, разве найдется еще другой, будничный муж. Ваше высочество слишком дороги, чтобы носить вас каждый день... Но, простите меня великодушно, ваше высочество: я создана для веселой болтовни, не для дела.

Дон Педро. Напротив, мне бы не нравилось ваше молчание: веселость так к лицу вам. Нет никакого сомнения, вы родились в веселую минуту.

Беатриса. О, нет, ваше высочество, моя матушка кричала, но зато на небе звезда плясала, и вот под этой звездой я и родилась. Дай вам Бог счастья!

Леонато. Племянница, не угодно-ли будет тебе позаботиться, о чем я тебя просил?

Беатриса. Простите, дядя... С вашего позволения, ваше высочество (Уходит).

Дон Педро. Презабавная, право, девушка.

Леонато. Да, меланхолии в ней мало; она, ваше высочество, только тогда серьезна, когда спит, да и тогда, она не всегда серьезна: я слышал от моей дочери, что ей снится что-нибудь неприятное, а она просыпается с хохотом.

Дон Педро. Она терпеть не может, когда ей говорят о муже.

Леонато. Ни под каким видом! Она всех отгоняет своими насмешками.

Дон Педро. Она была бы прекрасной женой для Беяедикта.

Леонато. О, Господи! В одну неделю они заболтали бы друг друга до сумашествия!

Дон Педро. Прости, Клавдио, когда ты думаешь венчаться?

Клавдио. Завтра, ваше высочество. Время плетется на костылях, пока любовь не выполнит всех своих обрядов.

Леонато. Нет, не раньше понедельника, милый сын; это будет как раз седьмой день; и без того слишком мало времени, чтобы все приготовления отвечали моим желаниям.

Дон Педро. Полно, не качай головой на такую длинную отсрочку; ручаюсь тебе, Клавдио, что мы не скучно проведем это время. В этот промежуток, я предприму один из Геркулесовых подвигов, состоящий в том, чтобы привести синьора Бенедикта и синьору Беатрису к скале любви взаимной. Мне бы очень хотелось устроить эту свадьбу и я не сомневаюсь в успехе, если вы поможете мне.

Леонато. Ваше высочество, я к вашим услугам, хотя-б мне и пришлось не спать целых десять ночей.

Клавдио. И я также, ваше высочество.

Дон Педро. И вы, милая Геро?

Геро. Я готова взять на себя всякое приличное поручение, лишь-бы только доставить моей кузине хорошего мужа.

Дон Педро. Насколько мне кажется, оно не из худших женихов; в этом я могу отдать ему полную справедливость: он благородного происхождения, испытанной храбрости и несомненной честности. Я поучу вас, как приняться за вашу кузину, чтобы она влюбилась в Бенедикта, а я, при вашей помощи так обработаю Бенедикта, что несмотря на живой ум и изменчивый вкус, он влюбится в Беатрису. Если мы этого достигнем, то Купидон будет разжалован из стрелков: вся его слава перейдет к нам, и мы останемся единственными богами любви. Пойдемте со мной, я сообщу вам мой план (Уходят).

СЦЕНА II.

Другая комната в доме Леонато.

Входят: Дон Жуан и Боракио.

Дон Жуан. И так решено: граф Клавдио женится на дочери Лнонато.

Боракио. Да, синьор; но я могу помешать этому.

Дон Жуан. Всякая задержка, всякая помеха, всякое препятствие будет для меня целебным облегчением. Я болен отвращением к нему; все, что идет против его желаний, согласно моим. Но как можем мы помешать этому браку?

Боракио. Не совсем, конечно, честным образом, синьор, но так скрытно, что плутовства никто не заметит!

Дон Жуан. Скажи как можно короче, что именно ты думаешь сделать.

Боракио. Кажется, я уже говорил вам, синьор, с год тому назад, что я пользуюсь милостями Маргариты, прислужницы Геро.

Дон Жуан. Да, я помню.

Боракио. Я могу упросить ее во всякий час ночи показаться в окне Геро.

Дон Жуан. Но какое отношение это имеет к смерти этой свадьбы?

Боракио. Выжать из этого яд - это ужь ваше дело. Отправляйтесь к принцу; не стесняйтесь заявить ему, что он пятнает свою честь, устраивая брак знаменитого Клавдио, которого вы так уважаете, с такой грязной потаскушкой, как Геро.

Дон Жуан. А какого рода доказательства я могу представить?

Боракио. Доказательства совершенно достаточные, чтобы обойти принца, измучить Клавдио, погубить Геро и убить Леонато. Разве этого мало?

Дон Жуан. Я готов на все, лишь бы только им напакостить.

Боракио. Ну, так отправляйтесь, найдите случай поговорить с Дон Педро и с графом Клавдио наедине. Скажите им, что вам наверное известно, что Геро меня любит. Выкажите особенное расположение к принцу и к Клавдио и старайтесь уверить их, что, только дорожа честью брата, устроивающего этот брак, и добрым именем его друга, которого надеются обмануть маской девичества, побуждает вас открыть им это. Конечно, оне едва-ли поверят этому без доказательств. Тогда скажите им, что ради доказательства вы доставите им случай увидеть меня под окном её спальни, услышать, как я буду звать Маргариту - Геро и как Маргарита будет называть меня своим Боракио. Приведите их быть свидетелями этого в ночь накануне свадьбы, так как на это время я уже устрою, чтобы Геро была в отсутствии, и доказательство её коварства покажется им так очевидно, что ревность превратится в полное убеждение и все их приготовления к свадьбе сами собой рухнут.

Дон Жуан. Какой-бы напасти ни вышло из всего этого, я все-таки осуществлю этот план. Если эту комедию ты ловко разыграешь, то получишь тысячу дукатов.

Боракио. Будьте только порешительнее в вашем обвинении, и моя ловкость не посрамит меня.

Дон Жуан. Сейчас-же отправлюсь узнать о дне их свадьбы (Уходят).

СЦЕНА III.

Сад Леонато.

Входит Бенедикт.

Бенедикт. Эй, мальчик!

Входит мальчик.

Мальчик. Синьор?

Бенедикт. На окне моей комнаты лежит книга; принеси ее мне сюда, в сад.

Мальчик. Я сейчас буду здесь, синьор.

Бенедикт. Знаю, но мне бы хотелось, чтобы ты ушел отсюда и сейчас-же возвратился (Мальчик уходит). Удивляюсь, каким образом человек, который не раз видел, до какой степени бывает смешон тот, кто посвящает себя служению любви, как такой человек, насмеявшись вдоволь над подобными сумасшедшими глупостями в других, может сделаться предметом собственных своих насмешек, влюбившись. А ведь таков именно теперь Клавдио. Было время, когда для него не было другой музыки, кроме барабана и трубы, а теперь он предпочитает слушать флейту и тамбурин. Было время, когда он охотно прошел бы пешком десять миль, чтоб посмотреть на хороший панцырь, а теперь он готов не спать десять ночей подряд, обдумывая покрой нового коллета. Он имел привычку говорить прямо, без обиняков, как честный человек и солдат, а теперь он корчит из себя витию: его речь - фантастическая трапеза, состоящая из самых необыкновенных блюд. Неужели-же и со мной может случиться такое превращение? Неужели и я буду смотреть на это такими глазами? Не знаю, но не думаю; я, конечно, не побожусь, что любовь не превратят меня в устрицу, но могу поклясться, что пока любовь не прекратит меня в настоящую устрицу, я таким дураком не сделаюсь. Одна женщина, скажем, хороша собой,- ну и прекрасно. Другая - умна,- прекрасно; третья добродетельна,- прекрасно, но до тех пор, пока все прелести не соединятся в одной, ни одна не в состоянии прельстить меня. Она должна быть богата,- в этом не может быть сомнения; умна,- в противном случае она мне не нужна, добродетельна,- или я не стану добиваться ея; красива,- или я никогда не стану смотреть на нее; кроткая,- или не подходи ко мне; благородна,- или мне её не надо, еслибы она даже стоила ангела: кроме того, она должна быть разговорчива, и хорошая музыкантша, а волоса должна иметь такого цвета, какими угодно было подарить ее Господу. А! Вот принц с мосье Любовь! Спрячусь в чаще (Прячется).

Входят: Дон Педро, Леонато и Клавдио; за ними следуют Балтазар и музыканты.

Дон Педро. Ну, что-же? услышим-ли мы музыку?

Клавдио. Да, принц; как тих вечер; точно все замолкло, чтобы дать простор гармонии.

Дон Педро. Видал ты, куда спрятался Бенедикт?

Клавдио. Отлично видел; когда музыка окончится, мы легко справимся с этой юной лисицей.

Дон Педро. Ну, Балтазар, повтори нам эту песню.

Балтазар. О, добрейший принц! Не заставляйте таким скверным голосом безчестить музыку больше одного раза.

Дон Педро. Тот, кто скрывает свой собственный талант, тем самым свидетельствует о его совершенстве. Прошу тебя, пой, не заставляй себя просить больше.

Балтазар. Извольте, я спою. Разве мало найдется вздыхателей, которые умоляют даже таких, которые не стоют этого, по их мнению, и однако умоляют, даже клянутся в любви!

Дон Педро. Ну, начинай, а если хочешь и дальше рассуждать, то рассуждай по нотам.

Балтазар. Прежде, чем услышите мои ноты, обратите внимание на то, что ни одна из них не стоит какой-либо нотации.

Дон Педро. Его слово - точно нотные крючки: все ноты, ноты, нотация... (Музыка).

Бенедикт (про себя). Ну, так и есть: божественная музыка! Душа его сейчас придет в восторженное состояние! Не странно-ли, что бараньи кишки имеют дар вытягивать душу из человеческого тела? Ну, хорошо, когда все кончится, подойдите и ко мне с рогом за платой.

Балтазар (поет):

Не вздыхайте, красавицы, не вздыхайте!

Мужчины всегда были лживы.

Одна нога на берегу, другая в море,-

Никогда не бывают они верны одному предмету.

А потому, не вздыхайте,

Пусть уходят!

Будьте веселы и нарядны,

Превращая все ваши звуки печали

В: эй, Нонни! Нонни!

Не пойте больше песен, не пойте

Песен печальных и мрачных:

Вероломство мужчин всегда было таким,

С тех пор, как лето впервые оделось листвой.

А потому не вздыхайте и пр.

Дон Педро. Честное слово, прекрасная песня!

Балтазар. И скверный певец, ваше высочество!

Дон Педро. О, нет, нет! Для собственного обихода ты поешь не дурно.

Бенедикт (про себя). Еслибы так завыла собака, то ее немедленно-бы повесили. Молю Господа, чтобы этот скверный вой не напророчил какого-нибудь несчастия. С таким-же удовольствием я бы выслушал и ночного ворона, какое бы затем ни последовало бедствие.

Дон Педро (Клавдио). А и в самом деле отлично! Послушай, Балтазар, прошу тебя, достань нам несколько хороших музыкантов, чтоб завтра ночью они находились под окном спальни Геро.

Балтазар. Сделаю, ваше высочество, что будет возможно.

Дон Педро. Ну, и прекрасно; прощай (Балтазар и музыканты уходят). Подойдите, Леонато; о чем это вы мне говорили сегодня? Не о том-ли, что ваша племянница Беатриса влюблена в синьора Бенедикта?

Клавдио (всторону). Внимание! внимание! птичка уселась! (Громко). Я бы никогда не подумал, чтобы эта девушка могла полюбить мужчину.

Леонато. Да и я тоже. Но удивительнее всего то, что она влюбилась именно в синьора Бенедикта, которого, если судить по своему обращению с ним, терпеть не могла.

Бенедикт (про себя). Неужели это правда? Неужели ветер подул с этой стороны?

Леонато. По правде сказать, я, ваше высочество, не знаю ужь, что и думать: её бешеная страсть превосходит даже бесконечность мысли.

Дон Педро. Но, может быть, она только притворяется.

Клавдио. Это вероятно.

Леонато. О, Господи! притворяется! В таком случае, притворная страсть никогда еще не походила так на действительную страсть.

Дон Педро. Но чем-же она обнаруживает эту страсть?

Клавдио (всторону). Закидывай проворней удочку: рыбка сейчас клюнет.

Леонато. Чем обнаруживает? Она сидит... (К Клавдио). А впрочем дочь моя говорила вам, как...

Клавдио. Действительно...

Дон Педро. То есть, как-же, как-же? скажите мне, прошу вас. Вы удивляете меня; я всегда думал, что её сердце совершенно недоступно порывам любви.

Леонато. Я бы и сам готов был в этом поклясться, ваше высочество, в особенности к Бенедикту.

Бенедикт (в сторону). Все это я бы счел задурачество, если бы это говорилось не этой белой бородой: надувательство не может скрываться под этой величественной наружностию.

Клавдио (в сторону). Яд попал; пользуйтесь этим.

Дон Педро. А обнаружила она свою любовь к Бенедикту чем нибудь?

Леонато. Нет; она поклялась,что никогда этого не сделает; в этом-то и заключается её мучение.

Клавдио Это совершенно справедливо; ваша дочь говорила: "я обращалась с ним, говорит она, так часто самым презрительным образом - и вдруг стану ему писать, что люблю его?"...

Леонато.Это она говорит всякий раз, когда собирается писать ему. Она по двадцати раз встает ночью, сидит в одной рубашке, пока не напишет целой страницы... Все это говорила нам моя дочь.

Клавдио. Вы упоминаете об исписанной странице; это напоминает мне забавную историю, которую она нам рассказала...

Леонато. Ах, да! Написав письмо, она захотела перечитать его и заметила, складывая его что имена Бенедикта и Беатрисы ложатся одно на другое.

Клавдио. Именно.

Леонато. Тогда она разорвала письмо на тысячи кусочков и стала бранить себя за нескромную мысль писать к мужчине, который, как она знала, посмеется над нею: "Я,- сказала она,- сужу по себе: я-бы непременно вышутила его, если бы он вздумал мне написать; да, хотя я и люблю его, а все-таки вышутила бы его".

Клавдио. Затем, она падает на колени, плачет, рыдает, бьет себя в груд,рвет себе волосы, клянется, молится: "О, мой милый Бенедикт! Дай мне силы, о Боже!"

Леонато. Да, так говорит моя дочь. Страсть до такой степени обладела ею, что дочь побаивается, как бы она не наложила на себя руки с отчаяния. Все это сущая правда.

Дон Педро. Было-бы хорошо, еслибы Бенедикт узнал об этом как-нибудь стороной, если ужь она сама не хочет признаться ему в любви,

Клавдио. Да зачем? Он сделает из этого забаву и еще больше будет мучить несчастную девушку.

Дон Педро. Если бы он сделал это, то его стоило бы повесить; она такая прекрасная девушка, и никакое сомнение не может коснуться её добродетели.

Клавдио. И к тому же очень умна.

Дон Педро. Да, во всем, но не в любви к Бенедикту.

Леонато. О, ваше высочество, тогда, когда разум и гневь спорят между собой в таком нежном теле, то можно держать десять против одного, что кровь победит. У меня ведь есть достаточная причина пожалеть о ней: я ведь и дядя ей, и опекун.

Дон Педро. О, если бы она мне подарила свою любовь! Я-бы пренебрег всеми отношениями и сделал бы ее половиной самого себя. Прошу вас, поговорите с Бенедиктом. узнаем, что он на это скажет.

Леонато. А хорошо-ли это будет? как вы думаете?

Клавдио. Геро уверена, что она непременно умрет, потому что она и сама говорит, что умрет, если он не полюбит ее, и умрет прежде, чем скажет, что любит его, даже если он и посватается за нее, то она предпочтет умереть, чем отречься от своих обычных насмешек над ним.

Дон Педро. Она права; если она признается ему, то очень может быть, что он вышутит ее; потому-что у него, как вы все знаете, насмешливые наклонности.

Клавдио. Но он человек прекрасный.

Дон Педро. Да, наружность у него счастливая.

Клавдио. Да; по моему, он и умен.

Дон Педро. Конечно; по временам в нем проглядывают как-бы блестки остроумия.

Леонато. К тому-же, я думаю, что он храбр.

Дон Педро. Как Гектор, я вас могу уверить, а когда возникает ссора, там он даже мудрецом становится, потому что он или с ловкостью уклоняется от неё или принимает в ней участие с истинно-христианским страхом.

Леонато. Если он боится Бога, то, конечно, должен по необходимости хранить мир, а уже если мир нарушен, то должен идти на ссору со страхом и трепетом.

Дон Педро. Так он и действует, ибо он действительно боится Бога, хотя в этом можно было-бы сомневаться, по кое-каким уже слишком вольным его шуткам. Во всяком случае, мне очень жаль вашу племянницу. Не поищем-ли Бенедикта и не скажем-ли ему о её любви?

Клавдио. Нет, не будем ему говорить об этом, ваше высочество; пусть лучше он убьет ее, благодаря доброму совету.

Леонато. Но это невозможно: она скорее убьет свое собственное сердце.

Дон Педро. Ну, хорошо, послушаем, что скажет ваша дочь; в ожидании, страсть, может быть, и поостынет. Я очень люблю Бенедикта и желал бы, чтобы он скромно подумал о себе и увидал, что недостоин такой прекрасной женщины.

Леонато. Не угодно-ли будет вашему высочеству войти? Обед готов.

Клавдио (в сторону). Если после этого он не станет бредить ею, то я ни на что больше не буду рассчитывать.

Дон Педро (в сторону). Нужно устроить такую-же точно ловушку и для нея; это - дело вашей дочери и её прислужницы. Очень будет забавно, когда каждый будет убежден, что любим другим, а в самом деле ничего этого нет! Эту сцену я-бы хотел видеть; она, вероятно, будет немая. Пошлем позвать ее к обеду. (Уходят: Дон Педро, Леонато и Клавдио).

Бенедикт. Не шутка-же это; разговор был серьезен. Все это они знают от Геро. Кажется, что они жалеют Беатрису: видно, что страсть её дошла до последней крайности. Она любит меня! Ну, что-ж, надо отблагодарить ее за это! Я только что услышал, как они меня осуждают; они говорят, что я загоржусь, когда узнаю о её любви; они говорят также, что она предпочтет умереть, чем обнаружить малейшими знаками свою любовь... Я никогда не думал жениться... Я не должен казаться гордым. Счастливы те, кто, слыша порицание себе, могут воспользоваться им и исправить себя. Они говорят, что она хороша собой. Об этом я и сам могу засвидетельствовать; и добродетельна,- да, правда, и этого не могу отрицать; умна,- только не в любви ко мне!.. Говоря правду, это не прибавка к её уму, даже не доказательство её глупости... потому-что, пожалуй, и я могу влюбиться в нее страстно... Может случиться, что меня забросают какими-нибудь крохами оотроумия за то, что я так долго возставал против брака. Но разве вкусы не меняются? В юности человек любил такое кушанье, которое он терпеть не может в старости. Могут-ли все эти колкости, фразы, бумажные шарики, бросаемые миром, своротить человека с того, что ему по вкусу? Нет! Мир должен-же населяться. Когда я говорил, что умру холостяком, то не думал, что доживу до свадьбы.- А вот и Беатриса. Клянусь светилом, она хороша собой. Я уже замечаю в ней кое-какие признаки любви.

Входит Беатриса.

Беатриса. Меня против воли отправили просить вас к обеду.

Бенедикт. Благодарю вас за труд, прекрасная Беатриса.

Беатриса. Я столько же потрудилась ради этой благодарности, сколько и вы потрудились, чтобы меня поблагодарить: еслибы мне было это так трудно, то я бы и не пришла сюда.

Бенедикт. Значить, вы с удовольствием приняли это поручение?

Беатриса. Да, именно на столько, на сколько вы можете взять на кончик ножа и не отравить галки... Вы не голодны, синьор? Прощайте. (Уходит).

Бенедикт. Ага! "Меня против воли послали пригласить вас к обеду". Тут скрывается двойной смысл. "Я столько же потрудилась ради этой благодарности, сколько и вы потрудились, чтобы меня поблагодарить!" То-есть, другими словами. потрудиться для вас мне так же легко, как и благодарить... Я буду негодяем, если не сжалюсь над нею. Я буду жидом, если не полюблю ее. Пойду, достану её портрет (Уходит).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Сад Леонато.

Входят: Геро, Маргарита и Урсула.

Геро. Милая Маргарита, сбегай, пожалуйста, в залу, там ты увидишь мою кузину Беатрису, разговаривающую с принцем и с Клавдио; шепни ей на ухо, что я и Урсула, мы гуляем в саду и все разговариваем о ней, скажи ей, что ты подслушала нас и посоветуй ей пройти тайком в тенистую беседку, которую ограждает от лучей солнца жимолость, выросшая на них, подобная тем любимцам, возвеличенным властелином, противопоставляющим свое величие взлелеявшей их власти! Скажи ей, чтобы она спряталась там. Вот твое поручение, исполни его в точности и оставь нас однех.

Маргарита. Я сейчас же приведу ее сюда, ручаюсь вам.

Геро. И так, Урсула, когда Беатриса придет, мы должны, прогуливаясь по этой аллее, говорить только о Бенедикте. Когда я скажу его имя, твое дело будет расхвалить его так, как не был расхвален еще ни один мужчина. Что касается меня, то я должна говорить тебе только о том, что Бенедикт страдает любовью к Беатрисе: стрела маленького Купидона имеет свойство ранить слухом. Ну, начинай-же...

(Беатриса показывается вдали).

Вот посмотри: Беатриса, как пигалица, скользит по земле, чтобы подслушать наш разговор.

Урсула. Самое большое удовольствие рыбной ловли заключается в том, чтобы видеть, как рыбка, рассекая своими золотистыми веслами серебристую влагу, жадно впивается в предательский крючек. Там и мы увидим Беатрису, которая скрылась уже под тенью каприфолий. За меня не бойтесь, свое дело в разговоре я хорошо исполню.

Геро. Ну, так подойдем к ней поближе, чтобы её ухо ничего не потеряло из сладостно-обманчивой приманки, которую мы предназначаем ей... Нет, право, Урсула, она слишком высокомерна; я ведь знаю, она даже и сурова, как сокол на скале.

Урсула. Но уверены-ли вы, что Бенедикт так страстно любит Беатрису?

Геро. Так говорят принц и мой жених.

Урсула. И он поручил вам сказать ей об этом?

Геро. Они поручили мне объяснить ей это, но я посоветовала им, если они любят Бенедикта, уговорить его преодолеть эту страсть и никогда не сознаваться в ней Беатрисе.

Урсула. Но почему вы это сделали?Разве этот синьор не заслуживает такого прекрасного ложа, как ложе Беатрисы?

Геро. О, бог любви! Я ведь знаю, что Бенедикт достоин всего того, что может быть даровано мужчине. Но природа никогда еще не создавала женского сердца более гордого, чем сердце Беатрисы. Призрение и насмешки искрящиеся в её глазах, презирающих все, на что они глядят, её ум такого высокого о себе мнения, что все остальное кажется ничтожным. Она не может любят, она не может ни понимать, ни чувствовать страсти,- так обольщена она собой.

Урсула. Конечно, и я так думаю, а поэтому, и в самом деле было бы не хорошо, чтоб она узнала о любви Бенедикта: она бы насмеялась только над ним.

Геро. Да, ты говоришь истинную правду. Я еще никогда не встречала человека, как бы он ни был умен, благороден, молод, красив, над которым бы она не посмеялась. Если он белокур,- она готова поклясться, что такой синьор годится ей в сестры. Если он смугл,- она говорит что природа, создававшая Антика, смазала его грязью. Если он высок - то похож на тупое копье. Если мал - то значит он скверно обделанный агат. Если хорошо говорит - то похож на флюгер, поворачиваемый всеми ветрами. Если молчалив,- значит пень, ничем недвижимый. Так она извращает каждого, и никогда ни правде, ни добродетели не отдаст того, чего требуют заслуга и простота.

Урсула. Да, правда, правда, такая язвительность далеко не похвальна.

Геро. Конечно, быть такой злой, пренебрегающей всякими приличьями не похвально. Но кто осмелится ей это сказать? Еслибы я попробовала ей это сказать, она бы подняла меня на смех, засмеяла-бы меня и уничтожила своими насмешками. Так пусть-же и Бенедикт, подобно скрытому огню, истощается в вздохах и угасает молча. Такой конец все же лучше, чем смерть от насмешек, которая также ужасна, как смерть от щекотания.

Урсула. Однако, поговорите с нею; послушайте, что она скажет.

Геро. Нет, нет, я лучше пойду к Бенедикту и посоветую ему побороть в себе эту страсть; я готова даже придумать какую-нибудь приличную ложь, которая бы очернила мою кузину: ведь не знаешь, как много какой-нибудь злой намек может отравить любовь.

Урсула. О, не обижайте так вашу кузину. Не может-же она, с её живым и острым умом, какой признается за нею всеми, отказать такому достойному человеку, как синьор Бенедикт.

Геро. Он - единственный истинно достойный человек во всей Италии, за исключением, конечно, моего дорогого Клавдио.

Урсула. Прошу вас, не сердитесь на меня, синьора, за то, что я выскажу мою мысль: синьор Бенедикт, по красоте, манерам, уму и храбрости слывет первым во всей Италии.

Геро. Действительно, он пользуется прекрасной репутацией.

Урсула. Прежде, чем он приобрел ее, он ее заслужил своею доблестию. Когда-же ваша свадьба, синьора?

Геро. По прежнему, завтра. Ну, пойдем домой. Я покажу тебе мои новые наряды и попрошу тебя посоветовать мне, который лучше оденет меня завтра.

Урсула (тихо). Она попалась, ручаюсь вам, мы поддели ее, синьора.

Геро. Если это действительно так, то значит любовь зависит от случайности. Одних Купидон ранит стрелами, а других ловит сетями (Геро и Урсула уходят).

Беатриса (выходя). Что за огонь в моих ушах? Неужели это правда? Неужели-же я уже так осуждена за мою гордость и насмешливость? Ну, так прощай, насмешливость, прощай, девственная гордость! Доброе имя не остается позади такой гордости! Люби, Бенедикт: я вознагражу тебя, приручив мое дикое сердце к твоей ласкающей руке. Если ты меня любишь, моя нежность позволит тебе скрепит нашу любовь священным союзом, ибо говорят, что ты заслуживаешь этого. А я... я знаю это, лучше чем по слухам. (Уходит),

СЦЕНА II.

Комната в доме Леонато.

Входят: Дон Педро, Клавдио, Бенедикт и Леонато.

Дон Педро. Я останусь здесь только на вашу свадьбу, а потом отправлюсь в Аррагонию.

Клавдио. Позвольте мне, ваше высочество, проводить вас туда.

Дон Педро. Нет, это значило бы помрачить блеск твоей свадьбы, это было бы то же самое, что показать ребенку его новое платье и затем запретить ему носить его. Я только осмелюсь просить Бенедикта сопутствовать мне, потому что с самой верхушки своей головы до пяток он сама веселость. Он раза два или три уже перерезал тетиву Купидона, и маленький палач не смеет уже стрелять в него. Его сердце также звучно, как колокол, а его язык играет роль языка колокола, потому что то, что его сердце думает, его язык высказывает.

Бенедикт. Эх, господа, я далеко ужь не тот, чем был прежде.

Леонато. И я то же говорю: вы, кажется, стали степеннее.

Клавдио. Надеюсь, что он влюбился.

Дон Педро. Он предпочтет быть повешенным, этот пустозвон; во всем его теле нет ни капли чистой крови, которая могла бы вспыхнуть от любви; если он мрачен, то, значит, у него нет денег.

Бенедикт. У меня болят зубы.

Дон Педро. Ну, так выдерните больной зуб.

Бенедикт. Ужь лучше повесить его.

Клавдио. Вас сначала повесят, а потом ужь выдернут зуб.

Дон Педро. Как! Ты и в самом деле вздыхаешь от зубной боли?

Клавдио. Это просто флюс, или какой-нибудь чирей.

Бенедикт. Хорошо говорить вам: всякий может преодолеть боль, но не тот, кто ее испытывает.

Клавдио. А я все-таки утверждаю, что он влюблен.

Дон Педро. В нем и тени нет любви, кроме разве любви к странным переодеваниям; сегодня, например, он одет голландцем, завтра французом, или же одновременно и тем и другим; книзу от пояса он одет немцем, в длинных шароварах, а кверху от пояса - испанцем, без колета... Кроме этой любви ко всем этим глупостям, к которым он, повидимому, пристрастился, он еще не спятил с ума от той любви, которую ты в нем предполагаешь.

Клавдио. Если он не влюблен в какую-нибудь женщину, то, значит, нельзя верить старым приметам. Он каждое утро чистит свою шляпу: что это означает?

Дон Педро. Видел его кто-нибудь у цирульника?

Клавдио. Нет, но мальчишку цирульника у него видели и старым украшением его щек уже набито несколько мячиков.

Леонато. Действительно, отсутствие бороды сделало его более моложавым.

Дон Педро. Он, кроме того, натирается амврой,- теперь понимаете, чем это пахнет?

Клавдио. Не всели это равно, что сказать, что юнец влюблен.

Дон Педро. Но самая главная примета, это - его меланхолия.

Клавдио. А прежде, разве он умывался так часто?

Дон Педро. А может быть и румянится? Я ведь слышал, что об этом уже поговаривают.

Клавдио. А его игривый ум спрятался теперь в струну лютни, которая издает звук только тогда, когда ее пощипывают.

Дон Педро. Действительно, это указывает на печальное для него обстоятельство. Заключим же, заключим, что он влюблен.

Клавдио. А я так знаю, в кого он влюблен.

Дон Педро. Хотел бы и я знать, кто она: я уверен, что она и не слыхала о нем.

Клавдио. Напротив; знает даже все его недостатки, но все-таки умирает от любви к нему.

Дон Педро. Ее бы следовало похоронить вверх лицом.

Бенедикт. Все это прекрасно, а только этим вы не заговорите зубной боли. Почтенный синьор, пойдемте со мною: я придумал восемь или девять умных слов, которых эти куклы не должны слышать (Бенедикт и Леонато уходят).

Дон Педро. Клянусь жизнью, что он заведет речь о Беатрисе.

Клавдио. Наверно. Геро и Маргарита, должно быть уже разыграли комедию с Беатрисой, и теперь эти два медведя не будут больше грызться, когда встретятся.

Входит Дон Жуан.

Дон Жуан. Государь и брат, Бог в помощь.

Дон Педро. Здравствуйте, брат.

Дон-Жуан. Если у вас есть свободное время, я-бы хотел с вам поговорить.

Дон Дедро. Наедине?

Дон Жуан. Да, если позволите. Однако, граф Клавдио может присутствовать, потому что то, что я хочу сказать, касается его.

Дон Педро. В чем-же дело?

Дон Жуан (к Клавдио). Вы располагаете завтра венчаться?

Дон Педро. Вы ведь знаете, что он располагает.

Дон-Жуан. Этого я еще не знаю, пока он не знает того, что я знаю.

Клавдио. Если существует какое-нибудь препятствие, то объясните его, прошу вас.

Дон Жуан. Вы можете предполагать, что я не люблю вас; но подождите будущего, а теперь будьте более ко мне справедливы, принимая во внимание то, что я вам сейчас скажу. Что-же касается моего брата, то он, как кажется, очень к вам расположен; он из дружбы к вам помог устроить предполагаемую свадьбу. Но это без сомнения, плохая услуга и совершенно напрасный труд!

Дон Педро. Да в чем-же дело?

Дон Жуан. Я и пришел сюда, чтобы сказать вам, в чем дело; говоря коротко (ибо и без того она ужь слишком долго заставляет говорить о себе), эта девица неверна.

Клавдио. Кто? Геро?

Дон Жуан. Она. Геро Леонато, ваша Геро,чья угодно Геро.

Клавдио. Неверна?

Дон Жуан. Это слово слишком еще мягко, чтоб дать понятие о её испорченности. Я-бы мог употребить более резкие выражения: придумайте более унизительное слово, и я применю его к ней. Не удивляйтесь, подождите дальнейших сведений; пойдемте сегодня ночью и вы увидите, как лазят в окно её комнаты даже накануне её свадьбы... Если ваша любовь и после этого не испарится, то женитесь на ней завтра; но для вашей чести лучше было-бы оставить это намерение.

Клавдио. Может-ли это быть?

Дон Педро. Этому я не могу поверить.

Дон Жуан. Если не решаетесь верить тому, что видите, то не сознавайтесь в том, что знаете. Если хотите идти со мной, я достаточно вам покажу, а когда увидите и услышите еще более,- действуйте, как хотите.

Клавдио. Если этой ночью я увижу нечто такое, вследствие чего не захочу на ней жениться завтра, то в церкви, где должно происходить венчание, я осрамлю ее при всех.

Дон Педро. А так как я помогал тебе добиться её руки, то присоединюсь к тебе, чтобы опозорить ее.

Дон Жуан. Больше не хочу порочить ее прежде, чем вы не сделаетесь моими свидетелями. Потерпите до ночи, и тогда все объяснится само собой.

Дон Педро. Какой нечаянный поворот!

Клавдио. Какое ужасное несчастие!

Дон Жуан. Какое несчастие, предотвращенное вовремя. Вот что вы скажете, когда увидите, что будет (Уходят).

СЦЕНА III.

Улица.

Входят: Крушина и Палка со стражею.

Крушина. А скажите-ка, честные и верные-ли вы люди?

Палка. Конечно; в противном случае им-бы пришлось рискнуть спасением их души и тела.

Крушина. Нет, такое наказание было-бы для них слишком слабо, так как рассчитывали на их преданность, когда их выбирали в стражи принца.

Палка. Ну хорошо. Отдавай приказ, сосед Крушина,

Крушина. Во-первых, кто из вас самый негодный, в констебли?

Первый сторож. Гуг Овсяный Кисель, сударь, или Джордж Каменный Уголь, потому что оба грамотны.

Кр?шина. Подходи сюда, сосед Каменный Угол. Бог благословил тебя хорошим именем. Быть красивым - это дар судьбы, но грамота - это от природы.

Второй сторож. И то, и другое, почтенный констебль...

Крушина. Ну, да, имеешь. я ведь знаю, что ты хочешь сказать. Прекрасно; за то, что ты красив,- возблагодари Господа, и не чванься; а касательно твоего умения читать и писать, то пожалей его, когда в такой суете не будет никакой надобности. Все здесь думают, что ты первейший болван, а потому способнейший исполнять должность Констебля, а потому бери фонарь. Вот твоя обязанность: хватать всех шляющихся без. дела и приказывать именем принца каждому, кто встретится, останавливаться.

Второй сторож. А если он не захочет остановиться?

Крушина. Ну, тогда, не обращай на него внимания; пусть себе идет, а затем призови остальных сторожей и возблагодари Господа, что избавился от негодяя.

Палка. Если кто не захочет остановиться, значит он не подданный принца.

Крушина. Именно, вам и считаться-то не следует с неподданными принца. Затем на улице вы не должны шуметь, ибо... ибо болтать вздор дозволительно страже и не может быть допустимо.

Второй сторож. Зачем болтать? лучше всхрапнуть, мы ведь знаем, как должна вести себя стража.

Крушина. Ты говоришь как старый служака и самый мирный сторож, ибо, не знаю, почему-бы спать было-бы запрещено; смотрите только, чтобы у вас не потаскали аллебарды. Потом должны вы заглядывать во все пивные и приглашать пьяных отправляться в постель.

Второй сторож. А если не захотят отправляться?

Крушина. Ну, тогда оставьте их в покое: пусть протрезвятся, а если и после этого не дадут лучшего ответа, то тогда можете сказать, что они не то, за кого вы их принимали.

Второй сторож. Ладно.

Крушина. Когда встретите вора, можете, в силу вашей обязанности, подозревать его в плутовстве, но все-таки с людьми такого сорта чем меньше будете связываться, тем будет лучше для вашей честности.

Второй сторож. А если мы будем знать, что это вор, должны мы наложить на него руки?

Крушина. По правде, это вы можете делать в силу вашей обязанности; только я думаю, прикоснись к дегтю - запачкаешься. Когда поймаете вора, то самое, благоприличное для вас дело, пусть покажет, что за птица, и улизнет.

Палка. Ты, товарищ, всегда слыл за человека милосерднаго.

Крушина. По истине, правда, я по собственной воле и собаки не повешу, а человека, у которого имеется хоть что-нибудь честное, и подавно.

Палка. Когда услышите, что дитя пищит, вы должны позвать кормилицу, пусть покормит.

Второй сторож. А если кормилица спит и не хочет слышать?

Крушина. Ну, тогда идите с миром; пусть сам ребенок разбудит ее своим криком, ибо овца, не внемлящая блеянию своего ягненка, никогда не ответит на мычание теленка.

Палка. Истинная правда.

Крушина. Тут и конец вашим обязанностям. Твое дело, кажется, должно состоять в том, чтобы быть представителем собственного лица принца; если встретишь ночью принца, можешь схватить его.

Палка. Ну, этого, клянусь Богородицей, он, пожалуй, не может.

Крушина. Я готов держать пари на пять шиллингов против одного со всяким, кто знает предписание, что может. Разумеется, не без позволения самого принца! Ибо, понятно, стража никого не должна обижать, а разве не обида - схватить кого-нибудь против его воли?

Палка. Клянусь Богородицей, по моему, так.

Уильям Шекспир - Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Много шума из ничего (Much Ado about Nothing). 2 часть.
Крушина. Ха, ха, ха! Ну, ребята, доброй ночи; если что случится поважн...

Отелло (Othello). 1 часть.
Перевод П. А. Каншина ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Дож. Брабанцио, венецианский с...