Уильям Шекспир
«ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ»

"ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ"

.

Перевод П. А. Каншина

I.

Я лежал на вершине холма, в глубоком ущелье которого эхом повторялись жалобные звуки, несшиеся из соседней долины, и следил за этим дуэтом с напряженным вниманием; слушая этот грустный напев, я вдруг увидел стройную девушку; она была совершенно бледна, рвала какия-то бумаги, ломала драгоценности; все её существо было охвачено целой бурей отчаяния.

II.

На голове у неё было нечто в роде улья из плетеной соломы, который защищал её лицо от солнца. Взглянув на нее, можно было представить себе, что видишь скелет растраченной и исчезнувшей красоты. Но время уничтожило в ней не всю молодость, и юность еще не совсем покинула ее, напротив того, несмотря на ужасную ярость неба, известная доля красоты осталась в ней и пробивалась через сеть преждевременных морщин.

III.

Часто подносила она к своим глазам платок, на котором были напечатаны фантастические рисунки, и мочила эти шелковые изображения в горькой воде, которую её вырывающаеся наружу скорбь превратила в слезы; часто она принималась читать надписи, находившиеся на этом платье, и также часто она давала волю своему невыразимому горю бессвязными криками, то пронзительными, то глухими.

IV.

Иногда она поднимала свои полные огня глаза к небу, как-бы желая поразить его молнией; иногда-же она обращала снова на землю пламя своих бедных глаз; она устремляла свой взгляд прямо перед собой, потом обращала свои взоры повсюду сразу, не останавливая их нигде, смешивая в своем горе фантазию с действительностью.

V.

Ея волосы, которые не были ни распущены, ни заплетены в правильные косы, свидетельствовали об отсутствии кокетства. В самом деле несколько прядей спускалось из-под её соломенной шляпы, вдоль её бледных и увядших щек: остальные волосы держались еще в своей нитяной сетке и не вырывались из нея, повинуясь своим узам, хотя и были лишь небрежно заплетены нежной и беззаботной рукой.

VI.

Она вынула из корзины тысячу безделушек, янтарных, хрустальных, украшенных стеклярусом, которые она одну за одной побросала в реку из слез, на берегу которой она сидела, она щедро примешивала свои слезы к слезам реки, как монарх, который щедро раздает своей рукой милости, но не бедности, которая просит для себя немногаго, а роскоши, которая как нищий просит себе всего.

VII.

Она взяла несколько сложенных записочек, прочла их и, вздохнув, разорвала и бросила в воду; она переломала множество золотых и костяных драгоценностей, а местом их погребения сделала ил; она вынула еще другия записки, которые были печально написаны кровью; оне были бережно завернуты шнурком из сырого шелка и завязаны замечательным потайным узлом.

VIII.

Она много раз омочила их в слезах, покрывала поцелуями и, готовясь разорвать их, воскликнула:- кровь обманщица! Тобою запечатлен список обманов: сколько лживых клятв написала ты! Чернила были-бы здесь более у места! Их цвет чернее и мрачнее! - сказав это, в, пылу гнева, она разорвала все эти письма, содержание которых таким образом она уничтожила во взрыве своего неудовольствия.

IX.

Недалеко от неё пас свои стада один достойный уважения человек. Он когда-то весело проводил свою жизнь, был хорошо знаком со всеми распрями двора и города, он пережил самые легкие и быстрые часы и заметил, как скоро они пролетают. Он быстро приблизился к девушке столь странно удрученной, и, пользуясь правом старшего, попросил рассказать ему хотя-бы кратко источник и причины её горя.

X.

Он опускается, опираясь на свою сучковатую палку и сев на приличном расстоянии от нея, просит вторично откровенным рассказом дать ему возможность принять участие в её горе. Если только существует какая-нибудь вещь которую она может потребовать от него для своего успокоения, то он, по милосердию, свойственному его годам, заранее обещает исполнить ее

XI.

Отец мой, говорит она, хотя вы и видите во мне жалкое создание, увядшее как будто от времени, не думайте, что я стара. Меня удручают не годы, но горе. Еще и в настоящее время я цвела-бы, как только-что распустившийся цветок, если-бы я посвятила свою любовь себе самой, а не другому.

XII.

Но, горе мне! Я слишком скоро согласилась на сладкие предложения одного молодого человека, который хотел завладеть моей любовью. Природа одарила его столькими внешними прелестями, что глаза молодых девушек так и приковывались ко всей его особе. Нуждаясь в прислужнице, любовь выбрала себе его для убежища. С тех-же пор, как она поселилась в таком прекрасном месте, она находилась как-бы в новом храме, и снова ей покланялись как божеству.

XIII.

Его темные волосы висели завитыми кудрями, и самое легкое дуновение ветра бросало ему на уста шелковистые пряди их. Как сладко сделать себя таким приятным для всех! При каждом брошенном на него взгляде душа восхищалась, так как в его чертах был намечен весь тот блеск, который фантазия приписывает раю.

XIV.

Возмужалость только начинала пробиваться на его подбородке; пушок феникса, похожий на нестриженный бархат, только начал появляться на его несравненной коже, нагота которой выходила из-под этого зарождающагося покрывала и этой новой своей жертвой как-бы приобретала новое значение. И самые боязливые его поклонницы колебались, не зная, выигрывает-ли, или проигрывает от этого его красота.

XV.

Его внутренния качества были также редкостны, как его красота, голос его был нежен, как голос молодой девушки, и он часто пользовался этим свойством его, но, как скоро его задевали мужчины, то в его голосе слышна была целая буря, буря, какие бывают в апреле и мае; хотя ветры в это время и кажутся озлобленными, но дуновение их на самом деле мягко. Нежность, которую можно было предположить в нем по его юному возрасту, скрывала, следовательно, под своим лживым одеялом решимость и откровенность.

XVI.

Как хорошо сидел он на коне! Часто говорили, что конь его занял свой пыл у всадника. Конь как бы гордился служить ему, как бы чувствовал себя облагороженным тем, что им владеет такой человек, и как он умел поворачиваться, скакать, мчаться в галоп! Можно было поспорить о том, конь-ли получил свое благородство от кавалера, ила кавалер обязан своею ловкостью восприимчивости скакуна.

XVII.

Но решение быстро склонялось в сторону хозяина. Его собственные манеры давали жизнь и ловкость всему, что приближалось к нему и украшало все это. Его особенность и прелесть были в нем, но не в его роскоши. Все украшения были прикрашены самим местом, которое они занимали; они были только аксессуарами, которые, при всем своем умелом расположении, ничего не прибавляли к его красоте, но, наоборот, получали от него всю свою прелесть.

XVIII.

Точно также на конце его властных губ покоились всевозможные доказательства, глубокомысленные вопросы, быстрые ответы и сильные рассуждения, и все они беспрестанно пробуждались к его услугам. В его распоряжении были всевозможные слова и красноречие, чтобы заставить смеяться плачущего и плакать смеющагося. Он схватывал все страсти в ловушку своего каприза.

XIX.

Таким образом он владел сердцем всех, юных и старых; все, мужчины и женщины, в восхищении жили с ним мыслью или же образовывали его почтительную свиту всюду, где бы он ни появлялся. Согласие как по волшебству предупреждало его желания. Все, спрашивая у себя, чего он желает, обращались к своей воле и подчиняли ее его воле.

XX.

Многие достали себе его портрет, чтобы напоминать себе его внешность и останавливать на нем свою мысль, действуя как те сумасшедшие, которые сохраняют в своем воображении великолепные виды тех парков и замков, которые встретили они по дороге. Мысленно присваивая их себе, они находят в своей фантазии более удовольствия, чем тот подагрик-барин, который владеет ими в действительности.

XXI.

Точно также многия женщины, которые даже ни разу не касались его руки, любили воображать себя любовницами его сердца. Я сама, увы, жившая на свободе и всецело принадлежавшая себе самой, была введена в соблазн таким соединением искусства и юности; я посвятила все мои привязанности его соблазнительной мощи и отдала ему весь цвет моей юности, оставив себе один стебель этого цветка.

XXII.

Между тем я все-таки не хотела, как некоторые мне подобные, ни требовать чего либо от него, ни делать каких либо уступок его желаниям: повинуясь предписаниям чести, я держалась от него на спасительном расстоянии. Опыт охранял меня, давая возможность видеть сердца, которые истекали кровью, находясь в оправе этого фальшивого бриллианта и составляя его любовные трофеи.

XXIII.

Но увы! Кому из нас наши предшественники помогли избежать предстоящего горя, если кому нибудь суждено испытать его лично. Кого из нас пример пережитых страданий заставил положить эти опасности преградою на пути своих желаний? Советы, наоборот, могут подавить на минуту самую сильную склонность, потому что часто когда страсть находится в полном разгаре, данный советь ослабляет ее и приостряет наши прочия умственные способности.

XXIV.

Но наши чувства не удовлетворяются, если они так подавлены опытом других и из страха перед несчастиями лишены радостей, которые кажутся такими сладкими; а между тем эти-то несчастия и могут указывать нам на спасение. О желание! как далеко ты от мудрости! Ты не в состоянии запретить себе отведать того, чего ты не хочешь, хотя разум плачет и кричит тебе: все потеряно!

XXV.

В самом деле с самого начала я могла сказать себе: этот человек обманщик, и я знаю примеры его черного предательства; я узнала, в скольких садах он пустил свои корни; я видела, что его улыбкой позолочен обман; я знала, что клятвы для него были только путем к разврату; я говорила себе, что его письма и искусные речи были только черным отродьем его развратного сердца.

XXVI.

При таких условиях я долго охраняла свою крепость, когда, наконец, он начал осаждать меня так. Прелестная девица, найдите в своем сердце какое нибудь чувство снисхождения к моей страждущей юности и перестаньте не доверять моим священным клятвам; до сих пор еще никому я не отдавал своей привязанности, которую теперь и предлагаю вам; правда, я бывал увлечен на торжества любви, но вы первая, которую я сам туда приглашаю и которой предлагаю свои клятвы.

XXVII.

Все ошибки,которые, как вы видели, делал я в свете, только заблуждения чувств, но не сердца. Их причина не любовь; оне могут быть только там, где с обеих сторон нет ни искренности, ни нежности. Если некоторых женщин эти отношения привели к позору, то ведь оне сами искали его, и я тем менее раскаяваюсь,что оне более виноваты в моей ошибке.

XXVIII.

Среди всех женщин, виденных мною, нет ни одной, которая бы настолько воспламенила мое сердце, как вы; нет ни одной, которая внесла бы хотя малейшее смущение в мое настроение духа; ни одна из них не наполняла своею прелестью моего свободного времени. Я наносил им вред, но оне никогда не могли сделать этого мне. Я предоставил их сердцам свою внешнюю оболочку, но мое сердце было всегда свободно и всегда оставалось полновластным господином своих владений.

XXIX.

Взгляните на эти бледные жемчуга, на эти рубины, красные как кровь; это дань, которую прислали мне их оскорбленные причуды. В этом символе волнений, причиняемых им мною иногда, их боязливость изображалась этой синеватой белизной, а их смущение этими малиновыми переливами цветов,- таков быль результат страха и нежной стыдливости, которые, находясь в их сердце, боролись на их лице.

XXX.

Постойте, взгляните на эти драгоценности, где пряди волос любовно переплетены золотою нитью; я их получил от нескольких красавиц, которые со слезами умоляли меня удостоить принять их,- все оне украшены камнями, редкость которых, ценность и достоинства были изложены в глубокомысленных сонетах.

XXXI.

В них расхваливалась красота и твердость алмаза и действие его невидимых качеств; расхваливался темно-зеленый изумруд, свежесть цвета которого помогает ослабевшему зрению глаз; небесно-голубой сапфир и опал, с его тысячью смешанных оттенков; словом в остроумном объяснении эмблем каждый камень превращался в улыбку или в слезу.

XXXII.

И что-же! Сама природа не хочет, чтобы я продал их, эти трофеи горячих привязанностей,- знаки стольких задумчивых и умоляющих желаний; она хочет, чтобы я сложил их там, где должен сам преклониться перед вами, исходною и конечною точкою моих странствований. Я приношу их вам, как должные вам жертвы; они даны в мой храм, а вы мой повелитель.

XXXIII.

О! дайте вашу руку, эту руку неописанной красоты, белизну которой нельзя оценить и свесить даже на воздушных весах хвалы. Возьмите, чтобы распоряжаться ими по своему желанию, эти символические подношения, которые дали мне столько вздыхающих сердец; все, что зависит от меня, вашего слуги, повинуется и подчиняется вам; и все эти отдельные привязанности соединяются в вас.

XXXIV.

Постойте! этот символический подарок был прислан мне монахиней, святой сестрой самой безупречной репутации, которая удалилась от благородных любезностей двора; но несравненные прелести которой сводили сума цветущую молодость. Ея милости добивались лица самого высшего происхождения, но она держала их на холодном расстоянии от себя и ушла из мира, чтобы провести жизнь в вечной любви.

XXXV.

Но, моя возлюбленная, что за заслуга в том, если ты откажешься от того, чего нет, и управляешь тем, что не сопротивляется? Что за толк замуровать сердце, не получившее никаких впечатлений, и с веселым терпением переносить узы, которые не стесняют? Та, которой подобным образом удастся сохранить свою честь, избегла бегством шрамов сражения и побеждает оттого, что отсутствует, а не оттого, что действительно сильна.

XXXVI.

О, простите меня, но я говорю только правду, не выдумывая ничего из хвастовства: случай, который привел меня к ней, тотчас же истощил её силы, и тогда она захотела улететь из монастырской клетки: прежде любовь к Богу закрыла глаза совести; она хотела запереться, чтобы не соблазняться, а теперь она захотела испытать все, она желала свободы.

ХХXVIИ.

Что за сила заключена в вас! о, позвольте мне сказать это вам! Разбитые сердца, принадлежавшие мне, опорожняли свои фонтаны в мой источник, а я их сливаю все в ваш океан. Так как я владел ими, а вы владеете мною, то я должен для вашего торжества сгустить все эти слезы в один любовный напиток, который излечил бы вас от вашей холодности.

XXXVIII.

Мои достоинства сумели пленить святую монахиню. Она была воспитана и вырощена в полном благочестии и все таки позволила победить себя одними глазами, едва они начали осуждать ее. Прощайте тогда все клятвы и обещания! всесильная любовь! для тебя не существует ни клятвы, ни места, ни пространства, ни затруднения, ни границы; ты все, даже то, что не принадлежит тебе - твоя собственность.

XXXIX.

Когда ты нас преследуешь, что значат тогда уроки вековой опытности? Когда ты нас воспламеняешь, как холодно и вяло сопротивляются тогда затруднения в виде богатства, сыновнего уважения, закона, семейства, общественного мнения! Любовь с полным спокойствием возстает против правил, разума, чести, и не смотря на страхи, причиняемые ею, услащает горесть всех насилий, всех ударов судьбы и всех беспокойств.

XL.

И вот все сердца, которые зависят от моего сердца, чувствуя, что оно готово разбиться, истекают от боли кровью и заклинают вас, умоляя тяжелыми вздохами, убрать ту батарею, которую вы направили против меня, благосклонно обратить свое ухо к моим нежным предложениям и с доверием принять ненарушимые клятвы, которые предлагает и готова дать вам моя честь.

XLI.

Сказав это, он опустил свои влажные глаза, которые были до того времени прикованы к моему лицу. Целая река слез, вытекая из них как из источника, быстро лилась горькими каплями до его щекам. О! сколько прелести получил ручей от этого своего ложа, которое в свою очередь получило как-бы новый блеск под жидким кристалом, который покрывал его!

XLII.

О мой отец, сколько адского колдовства в узком пространстве одной единственной слезы! Когда глаза полны слез, чье каменное сердце останется сухим? Чья грудь настолько холодна, что не разогреется? И каких взаимно противоречущих результатов достигают слезы! Пылающая страсть и холодная невинность теряют в них, одна свой пыл, другая свой холод.

XLIII.

И в самом деле! его волнение, которое было только ремесленною хитростью, тотчас-же заставило мой разум расплыться в слезах. И тогда я скинула с себя бедую ризу невинности, я бросила всякую целомудренную осторожность и придирчивое приличие и показала ему себя так-же, как он показал мне себя; я растаяла в свою очередь; но между нами была та разница, что он влил в меня яд, я-же влила в его сердце елей.

XLIV.

Он прибегал для своих проделок ко множеству уловок, которым он придавал самые странные формы: пылающая красота лица, потоки слез, бледность умирающего - вот некоторые из них. Он мог принимать и переменять всевозможные выражения лица и был в состоянии, по желанию, краснеть от обидных предложений, плакать от горя или бледнеть и падать в обморок с трагическим выражением лица.

XLV.

Ни одно сердце из всех, которые только были доступны ему, не могло избежать града его тягостных взглядов, так искусно он давал своей красоте тихий и безобидный вид. Под этим покровом он соблазнял тех, кого хотел поразить, но в-то же время был всегда готов первым ратовать против той вещи, которую искал. Горя самой пламенной страстью, он проповедовал чистую девственность и хвалил холодную невинность.

XLVI.

Итак, под одним единственным покрывалом красоты он скрывал наготу демона, спрятанную в нем. Он делал это так хорошо, что неопытные люди допускали до себя соблазнителя, который бродил над ними с видом херувима. Какая наивная молодая девица не позволила-бы себя ввести в заблуждение таким образом? Увы! Я пала, но и теперь, все-таки, я спрашиваю себя, не поступила-ли бы я еще раз так же при подобных обстоятельствах.

XLVII.

О! как горько слышать, что эти отравленные слезы, это обманчивое пламя, игравшее так на его щеках, эти деланные вздохи, раздававшиеся в его сердце, это смертельное дыхание, выходившее из его груди, все это заемное волнение, бывшее только обманом, могут соблазнить еще раз несчастную, которая была уже раз соблазнена, и снова развратить раскаявшуюся было девушку!

Уильям Шекспир - ЖАЛОБЫ ВЛЮБЛЕННОЙ, читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Жизнь и смерть короля Ричарда Третьего. 1 часть.
Перевод Г. П. Данилевского От переводчика. Что развивается в трагедии?...

Жизнь и смерть короля Ричарда Третьего. 2 часть.
По вашим действиям, - немую злобу В вас на меня, моих детей и братьев,...