Уильям Шекспир
«Два Веронца. 1 часть.»

"Два Веронца. 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Герцог Миланский, отец Сильвии.

Валентин, Протей, дворяне из Вероны.

Антоню, отец Протея.

Турио, нелепый соперник Валентина.

Эгламур, товарищ Сильвии в бегстве.

Спид, слуга-шут Валентина.

Лаунс, слуга Протея.

Пантино, слуга Антонио.

Хозяин гостинницы, где живет Сильвия.

Разбойники.

Юлия, дама из Вероны, любимая Протеем.

Сильвия, дочь герцога, любимая Валентином.

Лучетта, прислужница Юлии.

Слуги, Музыканты.

Место: частью в Милане, частью с Вероне, частью в лесу на границе Мантуи.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Площадь в Вероне.

Входят: Валентин и Протей.

Валентин. Не старайся, мой милый Протей, убедить меня: молодость, довольствующаеся семейным очагом, всегда несколько ограничена. Если-бы любовь не приковывала твоих юных дней к нежным взорам прекрасной дамы, которой ты покланяешься, то я бы попробовал уговорить тебя посетить вместе со мною чудеса разных стран, вместо того, чтобы, сидя дома, скучно и праздно изнашивать свою молодость в безобразной лености. Но если ужь ты любишь, то люби и преуспевай в любви, как я и себе пожелал бы преуспевать, когда бы полюбил.

Протей. Итак, ты решился ехать? Ну, так прощай, мой милый Валентин. Не забывай твоего Протея, когда случайно увидишь что-нибудь достойное внимания во время твоих путешествий; пожелай, чтобы я был твоим товарищем в счастии, когда тебе посчастливится; и в опасности - когда подвергаешься опасности. Я буду за тебя молиться, Валентин.

Валентин. И по любовной книге молись за мой успех.

Протей. Я буду молиться за твой успех по какой-нибудь книге, любимой мною.

Валентин. По какой нибудь пошловатой истории о глубочайшей любви, о том, например, как Леандр переплывал Геллеспонт.

Протей. Это - глубокая история о любви еще более глубокой, потому что у него было любви по уши.

Валентин. Да, это правда; ведь ты по уши влюблен и однако Геллеспонт ты никогда не переплывешь.

Протей. По уши? не вытягивай признание за уши.

Валентин. И не думаю; тебе это ни к чему не послужит.

Протей. Почему?

Валентин. Потому, что в любви покупается пренебрежение вздохами, скромные взгляды - сердце раздирающими воплями; одно быстро проходящее мгновение счастия - двадцатью тяжелыми, утомительными, тягостными ночами. В случае успеха вся твоя прибыль будет, может быть, одно несчастие; в случае неуспеха ты будешь жертвой тяжелаго страдания. Во всяком случае, это или безумие, купленное ценою разума, или разум, побежденный безумием.

Протей. Итак, на твой взгляд я - безумец?

Валентин. И так, боюсь, что ты будешь им.

Протей. Ты издеваешься над любовью, но я не любовь.

Валентин. Любовь - твой властелин, потому что ты покоряешься ей, а тот, кто надел на себя ярмо безумия, не может быть назван мудрецом.

Протей. Некоторые авторы, однако, утверждают, что, подобно тому, как в прекраснейшем бутоне по временам заводится пожирающий червь, так и всепожирающая любовь поселяется по временам и в самый светлый ум.

Протей. Авторы говорят также, что, подобно тому, как самый ранний бутон поедается червем прежде, чем он распустится, так нежный, юный ум становится, благодаря любви, безумием. Он еще в почке увядает: еще с весны он лишается своей зелени и всей прекрасной жатвы надежд - в будущем. Но зачем мне терять время на советы тебе, решительному поклоннику упоительных желаний? Еще раз, прощай! Отец ждет меня на пристани, чтобы проститься со мною перед моим отъездом.

Протей. Я проведу туда тебя, Валентин.

Валентин. Нет, милый Протей, простимся здесь. Извещай меня письмами в Милан о твоих успехах в любви и обо всем, что случится с тобою во время отсутствия твоего друга; и я точно также буду посещать тебя моими письмами.

Протей. Да снизойдет на себя всяческое счастие в Милане.

Валентин. Также как и на тебя дома; итак, прощай (уходит).

Протей. Он охотится за славой, я - за любовью. Он покидает своих друзей, чтобы больше дорожить ими, я покидаю самого себя, друзей и все - для любви. О, Юлия, ты меня совсем преобразила; заставила бросить мои занятия, терять попусту время, быть во вражде с добрыми советами превращать мир в ничто, истощать ум праздной мечтой и сердце мучить любовью.

Входит Спид.

Спид. Синьор Протей, здравствуйте; не видели-ли вы моего господина?

Протей. Он только что ушел отсюда, чтобы отправиться в Милан.

Спид. Двадцать против одного, что он уже сел на корабль, а я разыграл из себя барана, потеряв его из виду.

Протей. Бараны часто теряются, когда пастух оставит их.

Спид. Значит, вы думаете, что господин мой - пастух, а я - баран?

Протей. Думаю.

Спид. В таком случае, сплю-ли я, или бодрствую, мои рога - его рога.

Протей. Дурацкий ответ, достойный барана.

Спид. Точно также доказывающий, что я баран?

Протей. Конечно; и доказывающий также, что твой господин пастух.

Спид. Ну, это я могу опровергнуть самым простым соображением.

Протей. Трудненько; но я, во всяком случае, тоже самое докажу тебе другим соображением.

Спид. Пастух бегает за бараном, а не баран за пастухом. А в настоящем случае, я бегаю за моим господином, а не мой господин за мною; значит, я не баран.

Протей. Из-за корма, баран бегает за пастухом, но пастух из-за корма не бегает за бараном; ты бегаешь за твоим господином из-за жалованья, но твой господин не бегает за тобой из-за жалованья; значит, ты баран.

Спид. Еще одно такое доказательство, и я стану блеять.

Протей. Однако, послушай: ты отдал мое письмо Юлии?

Спид. Да, синьор; я, заблудшийся баран, вручитгь ваше письмо ей, заблудшейся овечке; но она, заблудшаеся овечка, ничего не дала за мой труд, мне заблудшемуся барану.

Протей. Это, видишь-ли потому, что пастбище-то уже слишком ничтожно для такого громадного количества баранов.

Спид. Если пастбище слишком обременено, то вам-бы следовало заколоть овечку.

Протей. Ты и тут заблудился: лучше ужь засадить тебя в хлев.

Спид. Нет, синьор, за передачу письма мне платят не меньше фунта стерлингов.

Протей. Вот, ты опять путаешь. Я говорю не о фунте, а о хлеве.

Спид. Ну, как ни складывай хлев с гвоздем - все будет втрое меньше, чем следует за передачу письма вашей возлюбленной.

Протей. А что она сказала? (Спид кивает головой). Кивнула головой?

Спид. Гм...

Протей. Кивнула? Да? Может быть это означает: дурак?

Спид. Путаете, синьор; я сказал: она кивнула, а вы спрашиваете: кивнула-ли она? а я вам отвечаю: да.

Протей. А все вместе выходит - дурак.

Спид. Ну, ужь если вы их соединили в одно, то и возьмите себе это одно за труд.

Протей. Совсем нет; это следует тебе за перенос письма.

Спид. Ну, что-жь, чувствую,что от вас я обязан переносить...

Протей. Что переносить от меня?

Спид. Да хотя-бы ваши письма; и за это, кроме слова дурак, ничего другого не получаю.

Протей. Однако, чорт возьми, ты изворотлив..

Спнд. Ну, не настолько изворотлив, чтоб развязать ваш кошелек.

Протей. Ну, хорошо, хорошо; лучше развяжи свой язык, что она сказала?

Спид. Да вы лучше развяжите ваш кошель, так чтоб и деньги, и то что она сказала,- все выскочило разом.

Протей. Хорошо. Вот тебе за труд. Ну, что-же о, сказала?

Спид. По истине, я думаю, что вам трудно будет сладить с нею.

Протей. Как так? Разве она дала тебе понять это?

Спид. Ничего она мне не дала, даже дуката за то, что я принес ей ваше письмо. Но если уже она оказалась столь жестока ко мне, когда я передавал ей ваши чувства, то, боюсь она будет столь-же жестока и к вам, когда примется передавать свои чувства к вам. Давайте ей только камни, потому что она так-же тверда, как сталь.

Протей. Значит, она ничего не сказала?

Спид. Ровно ничего; не сказала даже: "Вот тебе за труд". В доказательство вашей щедрости, вы наделили меня несколькими пенсами, за что приношу вам мою благодарность; в свою очередь, из благодарности к вам, могу только посоветовать впредь ваши письма носить собственной особой. Затем, передам ваш привет моему господину.

Протей. Иди, иди спасти корабль от крушения; пока ты на нем, он не погибнет, потому что тебе суждено умереть не столь влажно. Надо будет приискать посланца поприличнее; боюсь, что Юлия не обратила внимания на мои строчки потому, что получила их через такого негодного посланца (Уходит).

СЦЕНА II.

Там-же. Сад в доме Юлии.

Входят: Юлия и Лучетта.

Юлия. Теперь мы одни; скажи, Лучетта, советуешь-ли ты мне влюбиться?

Лучетта. Да; при этом условии вы, по крайней мере, не рискуете влюбиться совсем нечаянно, очертя голову.

Юлия. Но из всей блестящей свиты синьоров, с которыми я ежедневно встречаюсь, кто, на твой взгляд, достойнейший любви?

Лучетта. Потрудитесь называть их по имени, а я буду высказывать вам о каждом из них мое мнение, согласно моему простому здравому смыслу.

Юлия. Ну, так что ты, например, думаешь о прекрасном синьоре Эгламуре?

Лучетта. Я-бы сказала, что он прекрасно говорит, красив, изящен, но, будь я на вашем месте, я-бы не увлеклась им.

Юлия. А что думаешь ты о богатом Меркачио?

Лучетта. О его богатстве думаю много хорошего, но сам он - ни то, ни се.

Юлия. А что ты думаешь о любезном Протее?

Лучетта. О, Господи! Посмотреть только, какая глупость управляет нами!

Юлия. Это еще что? Что значит это волнение, овладевшее тобою при его имени?

Лучетта. Простите, синьора, но было-бы слишком неприлично, если-бы я, такое недостойное создание, стала высказывать мое мнение о столь любезных синьорах!

Юлия. Но почему ты не хочешь высказать своего мнения о Протее, как высказала его относительно других?

Лучетта. Да просто потому, что, на мой взгляд, из всех прекрасных синьоров, он - самый лучший.

Юлия. А почему?

Лучетта. По самой женской причине. Он мне кажется таким, потому что таким кажется.

Юлия. И ты-бы желала, чтобы я отдала ему свою любовь?

Лучетта. Да, если вы полагаете, что отдадите вашу любовь не понапрасну.

Юлия. Так знай-же, что он менее всех остальных увлек меня.

Лучетта. Это потому, что он, как я думаю, более всех остальных любит вас.

Юлия. Он очень мало говорит со мной; это показывает, что он меня очень мало любит.

Лучетта. Чем сосредоточеннее огонь, тем он сильнее.

Юлия. Не любят тех, кто не обнаруживает любви своей.

Лучетта. О, не любят тех, кто всем и каждому показывает любовь свою.

Юлия. Я-бы хотела знать, что он думает.

Лучетта. Прочитайте это письмо, синьора.

Юлия. "Юлие" - это от кого-же?

Лучетта. Об этом вы узнаете, когда прочитаете его.

Юлия. Нет, скажи, скажи, кто тебе его дал?

Лучетта. Паж синьора Валентина, по поручению, как я думаю, Протея. Он хотел передать это письмо лично вам, но я его встретила и взяла для передачи вам; простите эту дерзость.

Юлия. Вот так достойная маклерша, клянусь моей скромностью! Ты осмеливаешься принимать любовные записки? Ты шушукаешься и торгуешь моею молодостью? Нечего сказать,- прекрасное занятие, занятие вполне тебе достойное. Для такого занятия ты самое подходящее лицо! Возьми это письмо, позаботься, чтобы оно было немедленно возвращено и никогда больше не показывайся мне на глаза.

Лучетта. Ходатайство за любовь заслуживает лучшего вознаграждения, чем ненависть.

Юлия. Уйдешь-ли ты?

Лучетта. Да, уйду, чтобы вы одумались (Уходит).

Юлия. Однако, мне-бы хотелось заглянуть в это письмо, но стыдно возвратить ее; это значило-бы совершить вину, за которую я-же и выбранила ее. Какая она глупая! Ведь знает-же она, что я девушка! Не суметь сунуть мне письмо на глаза! В известных случаях девушки всегда, из скромности, говорят нет, хотя всегда желают, чтобы нет было принято за да. Как капризна эта любовь! Она точно упрямое дитя, царапает свою няньку и сейчас-же смиренно целует рану! Как грубо прогнала я Лучетту, а между тем как страстно желала-бы, чтоб она не уходила! Как сердито старалась я нахмурить брови, в то время, как радость заставляла улыбаться мое сердце! В наказание за это я ворочу Лучетту и попрошу у неё прощения за совершонную мною глупость... Эй! Лучетта!..

Входит Лучетта.

Лучетта. Что вам угодно, ваша милость?

Юлия. Скоро подадут обедать?

Лучетта. Я бы давно этого желала,- вы-бы упражняли тогда свой гнев на кушаниях, а не на прислужнице.

Юлия. Что ты подняла так осторожно?

Лучетта. Ничего.

Юлия. А зачем ты наклонилась?

Лучетта. Чтоб поднять бумажку, которую уронила.

Юлия. А почему эта бумажка составляет для тебя ничего?

Лучетта. Она ничего по отношении ко мне.

Юлия. Ну так и пусть себе лежит для того, к кому относится.

Лучетта. О, синьора, она не будет лгать тому, к кому она относится, если только тот, к кому она относится, не станет ее перетолковывать в дурную сторону.

Юлия. Какое нибудь стихотворное объяснение в любви к тебе?

Лучеттa. Но, чтоб я могла спеть его, дайте мне напев: ведь, ваша милость большая мастерица сочинять музыку на слова.

Юлия. На такой вздор совсем не умею. Возьми напевом: "Свет любви".

Лучетта. Он слишком тяжел для таких радостных звуков.

Юлия. Тяжел? Значит он с тяжестью?

Лучетта. Да, он мелодичен, если вы будете его петь.

Юлия. А почему не ты?

Лучетта. Он слишком высок для моего голоса.

Юлия. Покажи песенку.- Что-же это, милочка?

Лучетта. Только держитесь этого тона, и вы пропоете песенку до конца. И все-таки, говоря правду, этот тон не нравится мне.

Юлия. Не нравится?

Лучетта. Да, синьора; он слишком высок.

Юлия. А ты, милочка, слишком дерзка.

Лучетта. Теперь он слишком низкий. Вы нарушили гармонию слишком быстрым переходом. Для полноты гармонии не достает только тенора.

Юлия. Ты его заглушаешь своим безтолковым басом.

Лучетта. Я пою за Протея.

Юлия. Ну, однако довольно. Это бумажка с любовными восторгами (раздирает письмо). Уходи, а эти клочки пусть лежат себе на полу. Я рассержусь, если ты будешь подбирать их.

Лучетта. Делает вид, что пренебрегает письмом, а как ведь хотела-бы, чтобы ее рассердили еще другим таким письмом! (Уходит).

Юлия. Лучше было бы, если-бы я рассердилась на это письмо! О, гадкие руки! Вы разорвали слова полные любви! Злостные осы! Вы питаетесь таким сладостным медом и убиваете вашими жалами пчел, дающих его! В вознаграждение за это я поцелую каждый клочек... Вот тут написано: Дорогая Юлия!.. Злая Юлия! В наказание за твою неблагодарность я бросаю на эти грубые камни твое имя и с презрением топчу ногами твое высокомерие... А тут написано: Раненый любовью Протей! Бедное, раненое имя! Моя грудь, как ложе, приютит тебя, пока не заживет твоя рана; я сделаю тебе повязку этим всемогущим поцелуем... Но вот, два или три раза встречается снова Протей. Успокойся, добрый ветер, не унеси ни одной буквы из этого письма, пока я не соберу их все, кроме моего собственного имени! Пусть бешеный вихрь унесет мое имя на отвесную, страшно-повисшую скалу и сдует его в бурное море!.. А вот, в этой строчке его имя повторяется два раза - бедный, покинутый Протей, страстный Протей... прекрасной Юлии. О, это последнее имя я сейчас же оторву... Но нет оно так мило присоединено к его печальному имени. Я их сложу друг на друга... А теперь целуйтесь, обнимайтесь, ссорьтесь, делайте, что хотите...

Входит Лучетта.

Лучетта. Синьора, кушанье подано, и ваш батюшка ждет вас.

Юлия. Ну, пойдем.

Лучетта. Как? Неужели же эти болтливые клочки останутся лежать здесь?

Юлия. Если дорожишь ими, то подбери их.

Лучетта. Вы побранили меня, за то, что подбирала их... но все-таки я подберу их, а то они, пожалуй, простудятся.

Юлия. Сейчас видно, что ты очень ими дорожишь.

Лучетта. Да, синьора, вы можете говорить о том, что видите; но ведь и я вижу многое, хотя вы думаете, что я ничего не вижу.

Юлия. Ну, идем, идем! (Уходят).

СЦЕНА III.

Там-же. Комната в доме Антонио.

Входят: Антонио и Лантино.

Антонио. Скажи мне, Пантино, о чем мой брат разговаривал с тобой так серьезно в галлерее?

Пантино. О своем племяннике Протее, вашем сыне

Антонио. Что же он говорил?

Пантино. Он удивлялся, что ваша милость позволяет ему расточать свою молодость здесь, в то время, когда столько, гораздо менее знатных людей, отправляют сыновей своих: одни - на войну, пытать счастия, другие - открывать далекие острова, третьи - в ученые университеты. На любом из этих поприщ, он говорит, ваш сын Прротей мог бы отличиться, и наказывал мне советовать вам не держать его дома без дела, потому что в старости, говорит, большой помехой будет ему то, что в молодости он не постранствовал.

Антонио. Тебе незачем надоедать мне этим; эта мысль вот уже целый месяц преследует меня. Я и сам знаю, что он теряет время, что он не будет вполне образованный человек, пока не пройдет школу света. Опыт приобретается в деятельности и совершенствуется быстрым течением времени. Поэтому, скажи мне, куда бы мне лучше отправить его?

Пантино. Я думаю, вашей милости известно, что юный Валентин, товарищ его юности, состоит теперь при дворе императора?

Антонио. Да, я это знаю.

Пантино. Было бы, я думаю, хорошо, если бы ваша милость и Протея отправил туда-же. Там он научится ломать копья и участвовать в турнирах; ознакомится с светским обращением, войдет в сношения с вельможами, ему будет доступна всякого рода деятельность, свойственная его летам и его благородному происхождению.

Антонио. Твой совет мне нравится; ты вполне правильно рассуждаешь. И в доказательство того, что он мне нравится, я его приведу в исполнение и при первом удобном случае отправлю его ко двору императора.

Пантино. Завтра отправляется туда дон Альфонсо, вместе с другими достойными синьорами,- отправляется, чтобы приветствовать императора и предложить ему свои услуги.

Антонио. Прекрасные товарищи путешествия! Протей отправится вместе с ними. Да, кажется, это он и есть. Я с ним сейчас-же поговорю.

Входит Протей.

Протей. Божественная любовь! божественные строчки божественная жизнь! Вот её рука, исполнительница желаний её сердца! Вот её клятвы любви, залог её верности. О, еслиб наши отцы одобрили нашу любовь и своим согласием довершили наше счастие!- О, небесная Юлия!

Антонио. Какое письмо ты читаешь?

Протей. Это... это одно или два слова приветствий, присланные мне Валентином и переданных мне одним из наших друзей.

Антонио. Покажи; увидим, что новаго.

Протей. Нового ничего нет. Он только пишет, как хорошо ему живется, как все его любят, как император милостив к нему ежечасно, и как он бы желал, чтобы и я разделял с ним его счастие.

Антонио. Ну, и что-же ты думаешь на этот счет?

Протей. Я думаю об этом то, что должен думать тот, кто покоряется воле вашей милости и кто не зависит от собственного доброго желания.

Антонио. Моя воля вполне согласна с его желанием. Однако, не думай, что я решил это дело так внезапно. То, чего хочу, значит хочу, и кончено я решил, что ты проведешь некоторое время вместе с Валентином при дворе императора; деньги на твое там содержание ты будешь от меня получать такия-же, какие получает Валентин от своих. Завтра будь готов выехать. Не возражай: мое решение неизменимо.

Протей. Синьор, так скоро я не могу собраться; позвольте подумать день или два.

Антонио. Послушай: все, что тебе нужно, будет прислано после, но откладывать отъезд нечего. Завтра ты должен отправляться. Пантино, ты должен позаботиться, чтобы снарядить его как можно скорее (Уходят: Антонио и Пантино).

Протей. И так, я избежал огня, из страха сгореть и погрузился в волны, где я утопаю. Отцу я не хотел показать письмо Юлии из боязни, что он не одобрит мою любовь и вот, из предлога, данного мною, он воздвиг еще более непреодолимое препятствие моей любви... О, как эта весна любви похожа своим обманчивым сиянием на апрельский день, когда солнце светит во всем своем блеске, но случайно набежит туча и все исчезло!

Входит Пантино.

Пантино. Синьор Протей, ваш батюшка просит вас к себе; у него есть дело к вам, и потому, прошу вас, поторопитесь.

Протей. Да, это так! Мое сердце покоряется, но в то же время, оно на тысячу ладов повторяет: нет! (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Милан. Комната во дворце Гсрцога.

Входят: Валентин и Спид.

Спид. Синьор, ваша перчатка...

Валентин. Не моя; я уже надел перчатки.

Спид. Ну, в таком случае, вот это перчатка ваша, потому что она уже надета.

Валентин. Покажи...Да, это моя. Дивный убор, украшающий божественный предмет! Ах, Сильвия, Сильвия!

Спид. Синьора Сильвия! Синьора Сильвия!

Валентин. Это что еще такое, бездельник?

Спид. Она, синьор, не слышит.

Валентип. Кто-же приказал тебе звать ее?

Спид. Ваша милость, синьор; а может быть я ошибся...

Валентин. Ну я вижу, что ты всегда будешь слишком суетлив.

Спид. А давно-ли вы бранили мою неповоротливость?

Валентин. Ну, хорошо. Лучше скажи; ты знаешь синьору Сильвию?

Спид. Ту, которую любит ваша милость?

Валентин. А тебе откуда известно, что я люблю кого-нибудь?

Спид. По самым несомненным признакам. Во первых, подобно синьору Протею, вы выучились скрещивать руки на груди, как человек,чем-либо недовольный; потом - напевать песенки, точно реполов; бегать людей, точно зачумленный; вздыхать, точно школьник, потерявший азбуку; завывать, точно девчонка, схоронившая свою бабушку; поститься, точно больной, которого посадили на диету; не спать, точно человек, помешанный на том, что его непременно обокрадут; конючить, точно нищий в день всех Святых! В былое время, когда вы смеялись, ваш смех был похож на крик петуха; когда шли, то шли, как лев; когда постились.- то только вслед за обедом,- когда у вас был печальный вид, то значит у вас не было денег. А теперь вы до такой степени переменились, благодаря вашей возлюбленной, что, когда я смотрю на вас, право, думаю, что вы не мой господин.

Валентин. Разве ты замечаешь все это во мне?

Спид. Не в вас, а вне вас.

Валентин. Вне меня? Этого быть не может.

Спид. Конечно, вне вас. Несомненно, что помимо вас никто не может быть так прост. Все эти глупости видны вне вас только потому, что оне в вас самих. Оне просвечивают сквозь вас, как вода в урильнике, так что какой-бы глаз ни увидел вас, сейчас же угадает, подобно доктору, какая у вас болезнь.

Валентин. Но скажи-же мне, знаешь-ли ты синьору Сильвио?

Спид. Ту, на которую вы так томно поглядываете, когда она садится за ужин?

Валентин. А ты заметил это? Ну, да, ее.

Спид. Нет, не знаю.

Валентин. Как-же так? Ты заметил, что я гляжу на нее, и не знаешь ее?

Спид. Это может быть та, которая так нелюбезна?

Валентин. Вот так! Она не так прекрасна, как любезна.

Спид. Синьор, мне это достаточно известно.

Валентин. Что тебе известно?

Спид. Что она не так прекрасна, как любезна вам.

Валентин. Я хотел сказать, что её красота удивительна, но что её любезность бесконечна.

Спид. Потому что первая - раскрашена, а вторая не имеет никакой ценности.

Валентин. Как раскрашена? Как не имеет никакой ценности?

Спид. Я хочу сказать, синьор, что она так красит себя, чтобы казаться красивой, что никто и в грош не ставит её красоты.

Валентин. Да ты за кого меня принимаешь? Я весьма ценю её красоту.

Спид. Вы еще не видели её с тех пор, как она подурнела.

Валентин. А с коих пор она подурнела?

Спид. С тех пор, как вы влюблены в нее.

Валентин. Я влюбился в нее с тех пор, как увидел ее, и постоянно вижу, как она прекрасна.

Сиид. Если вы ее любите, то не можете видеть.

Валентин. Это почему?

Спид. Потому, что любовь слепа. О, если-бы у вас были мои глаза, или, если-бы ваши собственные глаза отличались зоркостью, как в то время, когда вы бранили синьора Протея за то, что он ходит без подвязок!

Валентин. Ну, так что-же я-бы тогда увидел?

Спид. Ваше настоящее безумие и её будущее безобразие. Он, когда влюбился, забывал завязывать подвязки, а вы, когда влюбившись, забываете даже надевать штаны.

Валентин. Уже не влюбился-ли ты? Ведь, вчера утром, ты забыл вычистить мои башмаки.

Спид. Истинная правда, синьор; я был влюблен в свою постель. Весьма вам благодарен, синьор, за то, что вы сделали мне замечание насчет моих любовных увлечений; это придаст мне смелость побранить и вас за ваши увлечения.

Валентин. Во всяком случае, я чувствую, что увлечен ею.

Спид.Так полечитесь, и ваше увлечение пройдет.

Валентин. Вчера вечером она просила меня написать несколько строк тому, кого она любит.

Спид. И вы написали?

Валентин. Да, написал.

Спид. Не безтолково написали?

Валентин. Нет; постарался написать, как можно лучше. Но, молчание! Она идет сюда.

Входит Сильвия.

Спид. Вот так кукольный фарс! О, чудесная марионетка! Теперь он будет болтать за нее.

Валентин. Синьора и повелительница! Тысячу добрых утр!

Спид. Почему-бы не один добрый вечер? Впрочем приветствий бывают миллионы.

Сильвия. Синьор Валентин и мой покорный слуга! Желаю вам две тысячи.

Спид. Проценты следовало-бы уплачивать не ей, а ему.

Валентин. Согласно вашему приказанию, я написал от вашего имени письмо вашему таинственному и без имянному другу; я-бы весьма неохотно исполнил это, если бы не желание угодить вам.

Сильвия. Благодарю вас, любезный покорный слуга, точно клерк написал.

Валентин. Поверьте, синьора, не легко оно мне далось. Не зная кому оно предназначено, я писал как-бы наобум и с большой неуверенностию.

Сильвия. Может быть, вы думаете, что, положил слишком много трудов на такие пустяки?

Валентин. Нет, синьора; если вам нужно, я по вашему приказанию еще хоть тысячу напишу. И однако...

Сильвия. Хорошо выражение! Конечно, я догадываюсь, что следует затем: "и однако... не смею сказать; и однако... это мне нисколько неинтересно; и однако..." возьмите его... И однако я благодарю вас и больше утруждать вас не стану.

Спид. И однако, все-таки буду утруждать; и однако, еще какое-нибудь другое однако! (В сторону).

Валентин. Что желаете вы сказать этим, синьора? Вы недовольны письмом?

Сильвия. Совсем нет, стихи очень милы, но если вы их писали нехотя, то возьмите, возьмите их назад.

Валентин. Синьора, они принадлежать вам...

Сильвия. Да, да, вы их написали по моей просьбе, синьор, но я их не хочу, они для вас; я-бы написала их с большим чувством.

Валентин. Если вам угодно, я напишу другие стихи...

Сильвия. А когда они будут написаны,- читайте их вместо меня. Понравятся они вам - прекрасно, не понравятся - и то хорошо.

Валентин. Если понравятся мне? Что-же тогда?

Сильвия. Если понравятся, возьмите их в награду за ваши труды. А теперь, доброго утра, покорный слуга (Уходит).

Спид. О, видимая, неисповедимая, незримая насмешка как нос на человеческом лице, или как флюгер на башне! Мой господин вздыхает по ней, а она учит его,- ученика-то своего,- как сделаться её учителем! Вот-так ловкая штука! Слыхал-ли он когда-либо штуку получше? Мой господин пожалован в писцы и должен писать самому себе!

Валентин. Ну, что еще? О чем ты рассуждаешь с самим собой?

Спид. Да, так себе, обдумывал рифму. Да, вы правы...

Валентин. В чем прав-то?

Спид. Да в-том,что вы посредник синьоры Сильвии.

Валентин. Посредник с кем?

Спид. Да с самим собой. Она иносказательно объяснилась вам в любви.

Валентин. Как иносказательно?

Спид. То есть, я говорю - письменно.

Валентин. Да ведь она ничего не писала мне?

Спид. А зачем ей было писать, если она заставила вас написать к самому себе вместо себя? Неужели вы не сообразили этой шутки?

Валентин. Поверь мне, не сообразил.

Спид. Никак не могу поверить вам, синьор. Разве не заметили вы, сколько хитрости она обнаружила?

Валентин. Ничего не заметил, кроме упрека.

Спид. Да, ведь она дала вам письмо.

Валентин. Ну да, письмо, которое я написал к её другу.

Спид. И это письмо она вручила по принадлежности,- вот и все.

Валентин. О, если-бы под этим не скрывалось чего-нибудь похуже!

Спид. Ручаюсь вам, что все обстоит благополучно. "Ибо, вы часто ей писали, а она, по скромности или по недостатку времени, или из боязни посланца, могущего открыть её тайну, не могла отвечать - и вот сама любовь научила ее заставить своего-же возлюбленного писать к самому себе". Все это я говорю по печатному, потому что нашел это в печатной книге. Но o чем вы думаете? Ведь пора и обедать.

Валентин. Я уже обедал.

Спид. Ну, хорошо; только послушайте, синьор: хотя любовь-хамелеон может питаться одним воздухом, я, однакоже, принадлежу к тем, которые питаются действительною пищею, не воздушной, и желаю поесть. Не будьте похожи на вашу возлюбленную: сжальтесь, сжальтесь надо мной! (Уходят).

СЦЕНА II.

Верона. Комната в доме Юлии.

Входят: Протей и Юлия.

Протей. Будьте терпеливы, милая Юлия.

Юлия. Поневоле будешь терпелива, когда нет другаго лекарства.

Протей. При первом удобном случае я возвращусь.

Юлия. Возвратишься скоро, если не развратишься. Возьми это на память от твоей Юлии (Дает ему кольцо).

Протей. Хорошо, мы обменяемся. Вот возьми это.

Юлия. И запечатлеем эту сделку божественным поцелуем.

Протей. Вот моя рука, как ручательство моей верности; и если пройдет хоть один час в течение дня без вздоха по тебе, Юлия, то пусть в следующий-же затем час разразится надо мною какое-нибудь ужасное несчастие, в наказание за мою забывчивость. Отец ждет меня... Не отвечай. Теперь время прилива, но не прилива слез; этот прилив задержит меня более, чем нужно (Юлия уходить). Юлия, прощай! Как? Ушла не сказав ни слова? Да, такова истинная любовь! Она выражается чаще делом, чем словом.

Входит Пантино.

Пантино. Вас ждут, синьор Протей.

Протей. Иду, иду! Увы! Разлука делает немыми бедных любовников! (Уходят).

СЦЕНА III.

Входит Лаунс с собакой на веревке.

Лаунс. Да, думаю, что по крайней мере час времени пройдет прежде, чем я окончу проливать слезы, вся порода Ла?нсов отличается этим пороком. Я, как блудный сын, получил свою часть этого наследства и теперь с синьором Протеем отправляюсь ко двору Императора. Мне кажется, что Краб, моя собака,- самая безчувственная собака, какая только существовала. Моя мать плакала, мой отец рыдал, моя сестра кричала, наша служанка ревела, наша кошка ломала руки в отчаянии, весь дом в смущении, а этот безчувственный пес и слезинки-то не пролил! Это - камень, настоящий кремень: он безчувствен как собака. Жид, и тот-бы расчувствовался, если-бы увидел наше расставание. Да что! Даже моя слепая бабушка, представьте себе, так плакала при прощании со мной, что чуть не ослепла. Да вот я вам сейчас покажу всю эту сцену: этот башмак будет играть роль моего отца... башмак с левой ноги пусть будет моим отцом... а впрочем, нет, башмак с левой ноги будет моей матерью... нет, так не годится! а впрочем, да, именно так: у него подошва поистаскалась. И так башмак с дырой - мать, а другой - отец. Чорт возьми, если это не так! А вот эта палка, синьор,- это моя сестра, потому, видите-ли, что она бела как лилия, но, главным образом, тонка, как жердь. A вот эта шляпа пусть будет наша служанка. А я - собака... Нет, собака пусть остается собакой, а мною собака... О, собака - это я, а я буду самим собой... Ну, да, так будет лучше... И вот я подхожу к отцу: Батюшка, ваше благословение!.. Но башмак не должен вымолвить ни одного словечка,- от слез; а потому я должен поцеловать батюшку; ну, разумеется, он заливается еще больше прежняго... Тогда я подхожу к матери (О, если-бы она могла теперь заговорить!..) Но она - точно бревно... Ну, я, конечно, целую ее,- вот так... Да, это как раз дыхание моей матери... Теперь, я подхожу к сестрице, послушайте-ка, как она вопит! Но собака во все это время не проливает ни одной слезинки, ни одного словечка... А я, посмотрите только, как я поливаю пыль моими слезами!..

Входит Пантино.

Пантино. Лаунс, спеши, спеши! На борт! Твой чемодан уже на корабле; тебе придется нагнать его в лодке. Что с тобой? Ты хнычешь? Спеши лучше, осел. Упустишь прилив, если еще будешь медлить...

Лаунс. Ну, что-же, если и упущу прилив... Что может быть жестокосерднее...

Пантино. Что ты болтаешь? Прилив жестокосерден?

Лаунс. Я говорю о Крабе, моей собаке.

Пантино. Знаешь что, брат? Я говорю тебе: если ты упустишь прилив, то вместе с тем упустишь и путешествие, а упустив путешествие - упустишь своего господина; упустив своего господина - упустишь место, а упустив место... Зачем ты зажимаешь мне рот?

Лаунс. Да чтобы ты не потерял язык.

Пантино. Как-же я потеряю язык?

Лаунс. Болтая вздор.

Пантино. Болтая вздор?

Лаунс. Я упущу прилив? Путешествие? Господина? Место? Да разве ты не знаешь, друг, что если-бы река совершенно высохла, то я способен наполнит ее моими слезами, а если ветер упадет,- я способен гнать лодку моими вздохами!

Пантино. Ну, иди, иди, брат; меня послали звать тебя.

Лаунс. Синьор, зовите меня, как хотите...

Пантино. Да пойдешь-ли ты наконец?

Лаунс. Ну, хорошо, хорошо,- иду (Уходят).

СЦЕНА IV.

Милан. Комната во дворце герцога.

Входят: Валентин, Сильвия, Турио и Спид.

Сильвия. А, покорный слуга!

Валентин. Повелительница!

Спид. Господин, синьор Турио косится на вас.

Валентин. Это от любви.

Спид. Да только не к вам.

Валентин. Ну, так к моей повелительнице.

Спид. Вам бы следовало его отдуть.

Сильвия. Покорный слуга,- вы в меланхолическом настроении.

Валентин. Да, синьора, я таким кажусь.

Турио. А разве вы кажетесь не тем, чем вы есть?

Валентин. Может быть.

Турио. Значит, вы прикидываетесь?

Валентин. Как и вы.

Турио. А я чем-же прикидываюсь?

Валентин. Здравомыслящим.

Турио. Из чего вы это заключаете?

Валентин. Из вашего безумия.

Турио. А в чем вы видите мое безумие?

Валентин. В вашей куртке.

Турио. На мне двойная куртка.

Валентин. Ну, так я удвою ваше безумие.

Турио. Каким образом?

Сильвия. Вы сердитесь, синьор Турио, изменяетесь в

Валентин. Оставьте его, синьора; он - нечто в роде хамелеона...

Турио. Который предпочитает питаться вашей кровью, чем быть в вашем обществе.

Валентин. Вы сказали, синьор?

Турио. Ну. да, сказал; и на этот раз кончено.

Валентин. Это мне хорошо известно, синьор: вы всегда кончаете - прежде, чем начнете.

Сильвия. Прекрасная перестрелка словами, синьоры, энергично произведенная.

Валентин. Да, синьора; мы обязаны ею вам.

Сильвия. Мне?

Валентин. Да, вам Вы снабдили нас огнем: синьор Турио черпает свое остроумие во взглядах вашей милости и великодушно расточает то, что заимствовал в вашем обществе.

Турио. Синьор, если вы будете расточать мне слово за словом, то я очень скоро обанкручу ваше остроумие.

Валентин. Знаю, синьор, знаю; вы имеете в вашем распоряжении целый банк слов, и никакой другой монеты вы, как кажется, не даете вашим служителям; если судить по их жалкой ливрее, вы им платите только вашими жалкими словами.

Сильвия. Довольно, синьоры... Вот мой отец.

Входит Герцог.

Герцог. Однако, Сильвия, дочь моя,- ты точно в осаде. Синьор Валентин, ваш батюшка здоров. А что сказали бы вы о письме от ваших друзей с хорошими вестями?

Валентин. Ваша светлость,- доброму вестнику я был бы весьма признателен за них.

Герцог. Вы знакомы с дожом Антонио, вашим соотечественником?

Валентин. Да, ваша светлость, я его знаю, как человека богатого и весьма достойного и по праву пользующагося такой репутацией.

Герцог. У него есть сын?

Валентин. Да, ваша светлость, у него есть сын, достойный чести и положения такого отца.

Герцог. Вы хорошо его знаете?

Валентин. Как самого себя. С самого детства мы жили и проводили все часы нашей жизни вместе. Что касается меня, то я был порядочным лентяем, тратя драгоценные минуты даром, вместо того, чтобы украшать свою юность ангельскими совершенствами. Но Протей,- так его зовут,- сделал полезное и благородное употребление из своего времени. Хотя годами он и юн, но опытностью он стар; у него и пыл юности, и рядом с этим зрелость суждения. Словом (потому что его достоинства значительно выше похвал, расточаемых мной), как в нравственном, так и в физическом отношении, он наделен всеми доблестями, украшающими дворянина.

Герцог. Однако, синьор, если он действительно таков, каким вы его изображаете, то гораздо более достоин любви императрицы, чем быть советником императора. Ну, так знайте-же, что этот дворянин явился ко мне с рекомендациями весьма уважаемых вельмож и намерен провести здесь некоторое время. Думаю, что эта весть не огорчит вас.

Валентин. Если я желал видеть здесь кого-либо, так это именно его.

Герцог. Ну, так примите-же его соответственно его достоинствам. Я это тебе, Сильвия, говорю, и вам, синьор Турио, потому-что Валентина нечего приглашать к этому. Я вам его сейчас-же пришлю (Уходит).

Валентин. Это, синьора, тот самый дворянин, который, как я вам рассказывал, непременно-бы приехал со мною сюда, если-бы его возлюбленная не приковала его глаз к своим хрустальным очам.

Сильвия. Вероятно, она их теперь освободила,- под каким-нибудь другим залогом верности.

Валентин. Нет, я уверен, что он по-прежнему у ней в плену.

Сидьвия. Этого быть не может, потому-что в таком случае он-бы ослеп, а если-бы ослеп, то как-бы он мог найти дорогу к вам?

Валентин. Говорят, синьора, что у любви двадцать пар глаз.

Турио. Говорят, что у любви совсем нет глаз.

Валентин. Да, для таких любовников, Турио, как вы, когда предмет неприятен, любовь закрывает глаза.

Входит Протей.

Сильвия. Ну, перестаньте, перестаньте, вот, кажется, и этот дворянин.

Валентин. Приветствую тебя, дорогой Протей! Умоляю вас, синьора, подтвердите этот привет какою-нибудь особенною милостью.

Сильвия. Его достоинства могут ему служить лучшим ручательством в том, что его приезд здесь приятен всем, если он действительно тот друг, о котором вы так часто говорили,

Валентин. Синьора, это он; прекрасная дама, позвольте ему быть моим товарищем в услужении вам.

Сильвия. Я слишком недостойная госпожа для такого достойного служителя.

Протей. О, нет, прекрасная дама: служитель слишком недостоин, чтобы заслужить даже взгляд такой благородной госпожи.

Валентин. Оставьте разговор обо всех этих недостатках. Прекрасная дама, примите его в число ваших служителей.

Протей. Я скажу только, что буду верен моему долгу

Сильвия. Исполненный долг всегда вознаграждается Служитель, вас приветствует недостойная повелительница.

Протей. Я готов жертвовать жизнью против всякого, за исключением вас, кто мне это скажет.

Сильвия. Что вас приветствуют?

Протей. Нет,- что вы недостойная госпожа.

Входит служитель.

Служитель. Синьора, герцог, ваш родитель желает поговорить с вами.

Сильвия. Иду за его приказаниями... (Уходит служитель). Пойдемте со мной, синьор Турио.- Еще раз, позвольте приветствовать вас, мой новый служитель. Оставляю вас, чтобы вы могли поговорить о ваших домашних делах, а затем, надеюсь, что вы и нас вспомните.

Протей. Не замедлим явиться (Уходят: Сильвия, Турио и Спид).

Валентин. Ну, а теперь рассказывай, как поживают все наши.

Протей. Ваши друзья находятся в добром здоровьи и кланяются вам.

Валентин. А твои?

Протей. Я всех их оставил в добром здравии.

Валентин. Ну, а твой предмет? Преуспевает-ли твоя любовь?

Протей. Мои истории любви имели свойство в прежнее время надоедать тебе. Я знаю, что тебе не нравятся разговоры о любви.

Валентин. О, Протей, с тех пор все переменилось в моей жизни. Я лично был наказан за то, что пренебрегал любовью. Всемогущая власть любви наказала меня горьким постом, стонами раскаяния, присудив меня ночью на слезы, днем - на тяжкий вздох. В отмщение за мое пренебрежение любовью, любовь отогнала сон с плененных глаз моих и сделала их сиделками у ложа страданий моего сердца. О, милый Протей, любовь - всемогущий властелин и до такой степени смирила меня, что я сознаю теперь: на земле нет несчастия, которое могло-бы сравняться с её карой, нет радости, которая могла-бы сравняться с её милостями. Теперь, у меня нет другаго разговора, кроме разговора о любви; теперь одно простое слово: любовь - заменяет мне и завтрак, и обед, и ужин, и сон!

Протей. С меня и этого довольно. В твоих глазах я читаю твое счастие. Ну, а кумир, которому ты поклоняешься, это та, которая только что была тут?

Валентин. Да, не правда-ли, божественное видение?

Протей. Нет, но земное совершенство.

Валентин. Скажи, что она - божество.

Протей. Не хочу льстить ей.

Валентин. Ну, так льсти мне, ведь любовь упивается: похвалами.

Протей. Когда я был болен, ты заставлял меня глотать горькие пилюли; таким-же образом и я буду поступать с тобою.

Валентин. В таком случае, говори одну лишь правду; если она и не божество, то, конечно, высшее земное существо.

Протей. За исключением моей возлюбленной.

Валентин. О, дорогой Протей,без всякого исключения, если ты не хочешь нанести моей любви исключительное оскорбление.

Протей. А разве я не имею причины предпочитать мою любовь всему на свете?

Валентин. Я и сам возвеличу твою любовь. Твоя возлюбленная удостоится величайшей почести нести шлейф дамы моего сердца, чтобы низменная земля не лобызала её одежды, и, возгордившись столь великим счастием не пренебрегла позаботиться о благоухающих летних цветах и не сделала вечной суровую зиму.

Протей. Это еще что за бахвальство?

Валентин. Ах, прости меня, Протей, все, что я могу сказать - ничто в сравнения с нею, которой достоинства обращают в ничто достоинства других. Она - единственна!

Протей. Ну, так и пусть ее остается единственной!

Валентин. Нет, ни за что в мире? Знаешь-ли ты, мой друг, что она уже моя? и я так богат, обладая таким сокровищем, как двадцать морей, которых весь песок состоял-бы из жемчужин, вся вода - из нектара, и все скалы - из чистого золота. Протей, прости меня, что я забываю о тебе, когда я мечтаю о моей любви. Мой глупый соперник, которого её отец предпочитает мне исключительно из-за его огромного богатства, пошел с нею, и мне нужно пойти за ним, ибо любовь, как ты знаешь, бывает ревнива.

Протей. Однако, любит-ли она тебя?

Валентин. О, да, и мы уже жених и невеста. Даже больше: и час нашего венчания уже назначен, вместе с хитрым планом нашего бегства: я должен буду взобраться в её окно по веревочной лестнице. Все придумано и распределено наилучшим образом для торжества моего счастия. Милый Протей, пойдем в мою комнату, ты должен помочь мне твоими советами.

Протей. Ступай вперед. Сперва я должен отправиться в гавань за моими вещами, которые мне необходимы. И тогда мы внимательно рассмотрим дело.

Валентин. Ты скоро справишься?

Протей. Разумеется (Уходит Валентин). Подобно тому, как одно пламя пожирает другое, подобно тому, как гвоздь выбивается гвоздем,- так-же точно и новый предмет любви вытеснил воспоминание о прежней. Мое-ли только восхищение её красотой, восхищение-ли Валентина, истинные-ли её совершенства или мое вероломное непостоянство заставляют меня так безразсудно рассуждать? Конечно, она прекрасна, но разве не прекрасна Юлия, которую люблю... которую любил, потому что моя любовь внезапно растаяла, подобно восковой куколке, поднесенной к огню, и теперь от неё не осталось ничего. Мне кажется, что моя преданность к Валентину уменьшилась и что теперь я его меньше люблю, чем любил прежде. Но его возлюбленную я люблю слишком, и вот причина, почему его я теперь люблю меньше. Но как безумно я стану бредить ею, когда узнаю ее лучше, если, не зная ея, я мог полюбить ее. Пока я видел только её лицо, она отуманила только мой разум, а когда я увижу её совершенства, то я, конечно, ослепну. Если сумею преодолеть эту безумную любовь, то сделаю это; в противном случае, я овладею ею во что бы то ни стало (Уходит).

СЦЕНА V.

Там-ж е. Улица.

Входят: Спид и Лаунс.

Спид. Клянусь тебе честью, Лаунс, ты - желанный гость в Милане.

Лаунс. Не клянись лучше, милый юнец; вовсе я не желанный гость здесь. Я всегда придерживался мнения, что человек до тех пор не может считаться погибшим, пока он не погибнет; а равно никогда человек не будет желанным гостем, пока не уплатит некоторого счетца и не услышат от хозяйки: пожалуйте!

Спид. Ну, так зайдем, сумашедшая ты голова, в пивную; там за какой-нибудь счетец в какие-нибудь пять пенсов, ты услышишь по крайней мере пять тысяч добрых пожеланий. Однако, плутяшка, скажи-ка мне, как расстался твой господин с синьорой Юлией?

Лаунс. Ну что-же? Сойдясь в серьез, расстались, очевидно, шутя.

Спид. А выйдет она за него замуж?

Лаунс. Нет.

Спид. Как так? Значит, он на ней женится?

Лаунс. Нет.

Спид. Значит, поссорились?

Лаунс. Совсем нет; оба целехоньки, точно две рыбки.

Спид. Ну, так в чем-же дело?

Лаунс. Да вот в чем: когда она хороша к нему, она хороша и к самой себе.

Спид. Ну не осел-ли ты? Решительно не понимаю тебя.

Лаунс. Ну, не болван-ли ты? Ведь моя палка, и та понимает меня!

Спид. Что ты болтаешь?

Лаунс. Да, болтаю и утверждаю. Вот посмотри: я опираюсь на мою палку, и палка меня понимает.

Спид. То есть, ты хочешь сказать, что она находится под тобою.

Лаунс. Да ведь пойми: быть подо мною и понимать меня - одно и то же.

Спид. Нет, ты скажи мне правду: состоится-ли брак?

Лаунс. Спроси мою собаку: если она скажет да, значит состоится; если скажет нет,- все равно состоится; если завиляет хвостом и ничего не скажет, то и тогда состоится.

Спид. Значит, в заключение, состоится.

Лаунс. Такую тайну ты узнаешь у меня только в форме параболы.

Спид. Все равно, лишь бы только я ее узнал. Однако, Лаунс, что скажешь ты насчет того, что мой господин совсем ошалел от любви?

Лаунс. Другим я его никогда и не знал.

Спид. То есть, каким?

Лаунс. Да ошалелым, как ты и сам определил его.

Спид. Что ты, сын потаскухи, ослина! ты меня не понимаешь.

Лаунс. Что ты, болван,- не я не понимаю, а твой господин ничего не смыслит.

Спид. Я тебе говорю, что мой господин пламенеет от любви.

Лауяс. А я тебе говорю: совсем мне не интересно, пламенееть-ли он или нет. Если хочешь, пойдем лучше в пивную; если не хочешь, то ты еврей, жид и не достоин имени христианина.

Спид. Почему?

Лаунс. Потому, что у тебя, значит, нет достаточно любви к ближнему, чтобы направиться к пиву в обществе христианина. Пойдем, что-ли! (Уходят).

СЦЕНА VI.

Там-же. Комната во дворце.

Входит Протей.

Протей. Оставить мою Юлию - будет с моей стороны большим вероломством. Любить прекрасную Сильвию - вероломство. Изменить моему другу - еще большее вероломство. Тоже могущество, которое принудило меня к моей первой клятве, побуждает меня и к этому тройному вероломству. Любовь заставляла меня клясться и любовь-же заставляет меня совершать вероломство. О, прекрасно-вдохновенная любовь! Если ты была моим грехом, научи меня, твоего соблазненного раба, извинить это! Прежде я поклонялся мерцающей звезде, теперь боготворю божественное солнце. Необдуманные клятвы могут быть нарушены обдуманным решением; не умен тот, у кого недостает решимости заставить свой ум переменить худшее на лучшее. Но стыдись, стыдись, непочтительный язык! Как мог назвать ты худшею ту, которой верховную власть над собой ты провозглашал двадцатью тысячами сердцем подтвержденных клятв! Я не могу перестать любить и, однако, перестаю любить, но перестаю там, где должен был-бы любить. Я теряю Юлию, теряю Валентина... Если я сохраню их, то должен погубить себя. Если я потеряю их, то, благодаря этой потере, сохраню вместо Валентина - Протея и вместо Юлии - Сильвию! Я самому себе дороже всякого друга, потому что любовь к самому себе дорога сама по себе. A Сильвия,- свидетель небо, создавшее ее столь прекрасной,- превратила Юлию в черную эфиопку! Я забуду, что Юлия существует, и буду помнить только, что моя любовь к ней умерла. А Валентина буду считать врагом, ища в Сильвии еще более нежного друга. Я не могу быть постоянным относительно самого себя, не изменяя Валентину. Нынешнею ночью он собирается пробраться через окно в комнату Сильвии, с помощью веревочной лестницы... А меня, соперника, он сделал поверенным! Ну, хорошо-же! Я сейчас же открою отцу их переодевание и предполагаемое бегство. Он, в гневе, изгонит Валентина, потому что хочет выдать дочь свою за Турио. Но как только Валентин будет устранен, я быстро остановлю, каким-нибудь хитрым способом, нелепые ухаживания тупоголового Турио. Любовь, дай мне крылья, чтобы ускорить осуществление моего проекта, подобно тому, как ты наделила меня разумом, чтобы придумать его! (Уходит).

СЦЕНА VII.

Верона. Комната в доме Юлии.

Входят: Юлия и Лучетта.

Юлия. Лучетта, милочка моя, посоветуй мне, помоги! Заклинаю тебя любовью, тебя,- живую табличку, на которой начертаны и вырезаны все мои мысли,- поучи меня, скажи мне, каким образом я-бы могла, не жертвуя приличием, оправдаться к моему Протею?

Лучетта. Увы! путь утомителен и длинен.

Юлия. Истинно-благородный пилигрим никогда не утомтляется измеряя царства своими слабыми стопами; в особенности та, которая окрылена любовью и когда полет её направлен к предмету столь дорогому, столь совершенному, столь божественному, как синьор Протей.

Лучетта. Лучше подождать, когда вернется Протей.

Юлия. Ах! Разве ты не знаешь, что его взоры - пища души моей? Тронься голодом, который я испытываю, столь долгое время лишенная пищи. Если-бы ты только знала всю силу любви, ты-бы предпочла скорее развести огонь с помощью снега, чем пробовать тушить пламя любви словами.

Лучетта. Я не думаю тушить пламя любви вашей, я-бы желала лишь умерить его чрезвычайную яркость, чтобы она не переходила за пределы разума.

Юлия. Чем более будешь ты подавлять его, тем сильнее он будет подыматься. Ты знаешь, тихо-журчащий ручеек, как только его остановят, приходить в бешенство от нетерпения; но когда его естественное течение не имеет препятствий, он поет свою прелестную музыку на своих гладких камешках, нежно целуя каждую тростинку, встречающуюся ему на пути, и, таким образом, различными извилистыми тропинками он устремляется, играя и шутя, к грозному океану. Поэтому, не удерживай и меня. Я буду так же терпелива, как ручей; из каждого трудного шага буду делать забаву лишь-бы только последний привел меня к моей любви. И тогда я успокоюсь, подобно тому, как успокоивается, после многих мытарств, душа праведника в Элизие.

Лучетта. Но в каком костюме думаете вы отправиться?

Юлия. Не в женском костюме, чтобы избежать неприятных встреч с наглыми мужчинами. Милая Лучетта, какой-нибудь костюм пажа хорошего дома.

Лучетта. Но в таком случае ваша милость должна будет отрезать волосы.

Юлия. Нет, милочка; я заплету их шелковыми снурочками в двадцать неровных, истинно-любовных узелков: фантастическое украшение не мешает юности, даже более строгой, чем моя юность.

Лучетта. А какого-же покроя, синьора, сделать мне для вас панталоны?

Юлия. Это все равно, как если бы ты сказала: какой ширины, почтеннейший синьор, желаете вы юбку?- Сделай так, как сама хочешь, Лучетта.

Лучетта. Панталоны необходимо носить с бантом.

Юлия. Ах, нет, это неудобно.

Лучетта. Панталоны, синьора, не стоят и булавки, если они не с бантом, в роде банта, заменяющего подушку для булавок.

Юлия. Милая Лучетта, если ты меня любишь, дай мне-то, что тебе кажется самым приличным и красивым. Но скажи, милочка, что обо мне подумают, когда узнают о таком необычайном путешествии? Боюсь, что выйдет скандал.

Лучетта. Если вы так думаете, то оставайтесь дома и не уезжайте.

Юлия. Ну, уже это - нет.

Лучетта. В таком случае, поезжайте, не думая ни о каком скандале. Если Протей останется доволен вашим путешествием, когда вы приедете, то не все ли равно, кто будет недоволен вашим отъездом; но я боюсь, что он нисколько не будет доволен.

Юлия. Ну, насчет этого, Лучетта, я нисколько не беспокоюс. Тысячи клятв, целый океан слез, множество доказательств бесконечности его любви ручаются, что Протей будет в восторге.

Лучетта. Всем этим пользуются и лживые люди.

ИОлия. Только низкие люди пользуются обманом для низких целей! По Протей родился под более неподвижными звездами; его слова - обязательства,его клятва - оракул, его любовь искренна; его мысли - безгрешны; его слезы - целомудреннейшие посланницы его сердца, а его сердце так же далеко от обмана, как небо от земли.

Лучетта. Молите небо, чтобы вы нашли его таким, по вашем прибытии.

Юлия. О, если ты меня любишь, не оскорбляй его таким дурным мнением о его искренности; ты сделаешься достойной моей любви только в том случае, когда будешь его любить. А теперь, идем поскорее в мою комнату; надо привести в известность все. что необходимо для этого самого желаемого путешествия! Все, что мне принадлежит, я оставляю в полном твоем распоряжении,- мое имущество, мои земли, мое доброе имя. Взамен этого я прошу тебя снарядить меня как можно скорее. Ну, иди, не возражай мне. Я не выношу всех этих промедлений.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Милан. Комната во дворце Герцога.

Входят: Герцог, Турио, Протей.

Герцог. Синьор Турио, прошу вас, оставьте нас на минуту; нам нужно кое о чем поговорить по секрету (Уходит Турио). Теперь, говорите, Протей!

Протей. Светлейший герцог, то, что я намерен открыть вам,- закон дружбы заставляет меня хранить в тайне. Но когда я вспомнио о всех милостях, которыми вы удостоили меня, недостойного, мой долг заставляет меня открыть вам то, чего, при других обстоятельствах, я не открыл-бы ни за какие сокровища в мире. Так знайте-же, светлейший герцог, что синьор Валентин, мой друг, намерен нынешнею ночью похитить вашу дочь; он сам мне говорил об этом. Я знаю, что вы желаете выдать ее за этого Турио, которого ненавидит ваша прелестная дочь. Если-бы она была таким образом похищена у вас, то, несомненно, это было-бы жестоким ударом для вашей старости. Вот почему, побуждаемый моим долгом, я предпочел расстроить замыслы моего друга, лишь-бы, зная их, не допустить отяжелеть над вашей головой такому бремени несчастий, которые, возникнув внезапно, свели-бы вас в безвременную могилу.

Герцог. Протей, благодарю тебя за твою честную заботливость; взамен этого ты можешь располагать мною, пока я жив. Я и сам не раз имел случай подметить их любовь, когда они считали меня погруженным в глубокий сон; и часто я намеревался удалить синьора Валентина от моей дочери и даже от двора, но, боясь ошибиться в моей ревнивой подозрительности и, таким образом оскорбить совершенно невинного человека (чего я всегда избегал), я продолжал быть с ним любезным, чтобы таким образом иметь возможность проникнуть в его замыслы, о которых ты сообщаешь мне в эту минуту. А в доказательство того, что, зная,как легко обольщается каждая юность, я опасался этого,- скажу тебе, что я устроил ей спальню в высокой башне, ключ от которой постоянно находится при мне. Поэтому похитить ее нет возможности.

Протей. Ну, так знайте, благородный герцог, что с помощью придуманного им средства, он в состоянии добраться до окна её комнаты и спуститься с нею по веревочной лестнице. Юный любовник уже отправился за этой лестницей и в скором времени должен вернуться с нею и прийти сюда, так что, если найдете нужным, можете захватить его с лестницей. Но, благородный герцог, сделайте это искусно,чтобы он не мог догадаться, кто именно донес на него, потому что из любви к вам, а не из ненависти к нему, я решился открыть вам его замысел.

Герцог. Честью уверяю тебя, что он никогда не узнает, что именно ты осветил меня в этом отношении.

Протей. Итак, прощайте, благородный герцог; вот и синьор Валентин (Уходит).

Входит Валентин.

Герцог. Синьор Валентин, куда вы это так спешите?

Валентин. Ваша светлость, простите меня; посланец, который должен доставить письма к моим друзьям, ждет меня, и я спешу вручить их ему.

Герцог. Очень нужные письма?

Валентин. Содержание их заключается лишь в том, что я здоров и вполне счастлив при дворе вашей светлости.

Герцог. Ну, это не особенно важно. Останься на минутку со мною, мне хочется поговорить с тобою по секрету о некоторых обстоятельствах, весьма близких мне. Ты, конечно, знаешь, что я желал выдать мою дочь за моего друга, синьора Турио.

Валентин. Это мне известно, благородный герцог. Без всякого сомнения, это - прекраснейшая партия. Кроме того, этот молодой вельможа одарен всеми качествами, необходимыми для мужа такой прекрасной девицы, как ваша дочь. Но разве ваша светлость не может склонить ее к этому браку?

Герцог. Вот в том-то и дело, что не могу. Она своенравна, упряма, горда, надменна, непослушна, не признающая долга. Она не считает себя моей дочерью и не относится ко мне с почтением, как с отцу. Я должен тебе сказать, что все это окончательно убило мою любовь к ней и, бросив всякую мечту о том, что она будет моим утешением в старости, я решил жениться вторично и оставить ее на произвол судьбы. Пусть-же её красота будет ей приданым, если ужь она так пренебрегает мной и моим богатством.

Валентин. Но как могу я быть полезен вашей светлости в этом случае?

Герцог. В Милане живет одна молодая дама, в которую я влюблен, но она холодна и недоступна и не обращает ни малейшего внимания на все мое красноречие. Так вот я бы хотел, чтобы ты был в этом случае моим наставником (я уже забыл как ухаживают, и кроме того, изменились и нравы). Научи меня, каким образом могу я обратить на себя лучезарные очи.

Валентин. Троньте ее подарками, если слова не подействуют; очень часто немые драгоценные камни сильнее всяких самых страстных слов действуют на женский ум.

Герцог. Но она пренебрегла подарками, которые я послал ей.

Валентин. Иногда женщина отвергнет-то, что больше всего ей нравится. Пошлите ей другой подарок и никогда не отчаявайтесь, потому что пренебрежение в прошлом усиливает любовь в будущем. Если она притворилась сердитой, то не из ненависти к вам, а напротив того, из желания, чтобы вы еще более влюбились в нее. Если она бросит вас, то это не значит еще, что она желает избавиться от вашего присутствия,- оне приходят в бешенство, когда их оставляют однех. Что бы оне ни говорили - не отчаявайтесь. Говоря: "уйдите от меня", оне не хотят сказать: "оставьте меня в покое". Льстите, хвалите, превозносите её красоту: как бы она ни была безобразна, уверяйте ее, что у ней лицо ангела. Я говорю, что человек, одаренный языком - не человек, если с помощью языка не может пленить женщину.

Уильям Шекспир - Два Веронца. 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :