Уильям Шекспир
«Генрих VIII (Henry VIII). 1 часть.»

"Генрих VIII (Henry VIII). 1 часть."

Перевод П. А. Каншина

ДЕЙСТВУЮЩИЯ ЛИЦА:

Король Генрих VIII.

Кардинал Вольсей.

Кардинал Кампейус.

Капуциус, посол императора Карла V.

Крэнмер, архиепископ Кэнтерберийский.

Герцог Норфольк.

Герцог Бокингем.

Герцог Соффольк.

Граф Соррей.

Лорд Камергер.

Лорд-канцлер.

Гардинер, епископ Винчестерский.

Епископ Линкольнский.

Лорд Эбергенни.

Лорд Сэндс.

Сэр Генри Гильфорд.

Сэр Томас Ловель.

Сэр Антони Денни.

Сэр Никлэс Во.

Секретарь Вольсея.

Кромвель, служитель Вольсея.

Грифит, гофмаршал королевы Екатерины.

Три дворянина.

Доктор Ботс, враг короля.

Гартер, герольд.

Управитель герцога Бокингэма.

Брандон и капитан стражи.

Придверник залы совета.

Привратник и его помощник.

Паж Гардинера.

Глашатай.

Королева Екатерина, жена Генриха VIII, впоследствии разведенная с ним.

Анна Боллен, фрейлина королевы; впоследствии королева.

Старая лэди, друг Анны Боллен.

Пациенция, прислужница королевы Екатерины.

Лорды, лэди, прислужницы королевы, духи, являющиеся королеве, писцы, офицеры, стража и пр.

Место действия: главным образом в Лондоне и Вестминстере и один раз - в Кимбольтоне.

ПРОЛОГ.

Не смешить вас прихожу я на этот раз. Теперь мы изобразим перед вами события величественные и серьезные, печальные, возвышенные, трогательные, полные блеска и ужаса, величественные сцены, которые оросят глаза ваши слезами. Способные к состраданию будут в состоянии, если углубятся в эти события, пролить слезу, ибо предмет заслуживает этого. Дающие деньги в надежде увидеть нечто, достойное веры, найдут здесь истину. Даже и те, которые приходят сюда на одну или две картины и только при этом условии считают пьесу порядочной,- даже и они, если согласятся просидеть тихо и терпеливо какие-нибудь два короткие часа,- могу их уверить, заплатят свой шиллинг недаром. Только те, которые ходят смотреть одне лишь смешные и соблазнительные пьесы, услышать стук щитов или посмотреть на молодца в длинном пестром кафтане, окаймленном желтым галуном,- только те ошибутся в своем ожидании. Ибо, знайте, любезные зрители: примешивать к истории, выбранной нами, какого-нибудь шута или сражение значило бы не только унизить наш собственный ум и приобретенную нами известность, поддержать которую является единственным нашим желанием, но также лишиться навсегда всякого понимающего друга. Поэтому, ради неба, вы, первые и самые серьезные судьи города, будьте так серьезны, как мы бы этого желали; представьте себе, что видите действительные лица нашей высокой истории, такие, какими они были при жизни, представьте себе, что вы их видите во всем их величии, окруженными толпой тысячи друзей их; а потом посмотрите, как быстро все это величие сталкивается со всяческими бедствиями! И если после этого, вы в состоянии быть веселыми, то я скажу, что человек может плакать даже в самый день своего брака.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Лондон. Передняя во дворце.

Входят: в одной стороны герцог Норфольк, с другой - герцог Бокингэм и лорд Эбергенни.

Бокингэм. Доброго утра и приятной встречи! Как вы себя чувствовали после нашего свидания во Франции?

Норфольк. Благодарю вашу милость, превосходно; я даже и теперь не перестаю восторгаться тем, что там видел.

Бокингэм. Некстати явившаеся лихорадка удержала меня пленником в этой комнате, когда эти два света человечества встречались в Ардской долине.

Норфольк. Между Гином и Ардом. Я присутствовал при этом; я видел, как они, верхом, приветствовали друг друга, как, спешившись, они бросились в объятия друг другу и так крепко обнялись,что-точно срослись; и еслибы они действительно срослись, то где можно было-бы найти четыре трона, которые могли бы перевесить этот один сросток.

Бокингэм. Во все это время я был пленником в своей комнате.

Норфольк.Вследствие этого вы упустили зрелище земного величия. Можно сказать, что великолепие до тех пор было холостым, но теперь вступило в брачный союз с тем, что гораздо выше его самого. Каждый следующий день превосходил день прошлый, пока, наконец, последний не присвоил себе чудеса всех прежних дней. Сегодня французы, сверкая с головы до ног золотом, точно языческие боги, затемняли англичан; на завтра англичане превращали Британию в Индию, каждый, вновь выступавший, казался настоящим рудником. Их маленькие пажи, точно херувимы, были позолочены; даже дамы, не привыкшие к стеснению, потели под бременем того, что заменяло им румяны. Маскарад, бывший вчера, казался несравненным, а следующая ночь делала его ничтожным и нищенским. Оба короля, одинаково блестящие, выигрывали или проигрывали, по мере своего появления; восторги относились к тому, кто был на глазах; но когда оба вместе появлялись, то все говорили, что был только один король, и ни один ценитель не осмеливался пошевелить языком в смысле порицания тому или другому. Когда-же эти солнца (ибо так называли их), через своих герольдов, созвали на турнир благородные сердца, то возникли невероятные подвиги, так-что все старинные баснословные повествования были признаны возможными и поверили даже Бевису.

Бокингэм. Ну, вы немного преувеличиваете.

Норфольк.Так-же верно, как я дорожу достоинством дворянина и люблю честность в почестях,- все это теряет свой блеск и жизнь даже в искуснейшей передаче; ибо для всего этого великолепия нет лучше языка, как язык самого действия. Все было по царски и ничто не противоречило своему назначению; порядок выдвигал на вид каждую вещь. Все исполнявшие вполне отвечали своему назначению.

Бокингэм. Но кто управлял всем этим? Я хочу сказать: кто приводил все тело и все члены всего этого великого торжества к гармонической совокупности? Как вы думаете?

Норфольк. Тот, кто до сих пор не обнаруживал ни малейшего расположения к такому делу.

Бокингэм. Но кто-же, любезный лорд?

Норфольк. Все было устроено с удивительным знанием высокопреподобным кардиналом Иоркским.

Бокингэм: Чорт с ним! Нет такого пирога, в который он не совал-бы свой честолюбивый палец! Ну, на какого чорта ему нужно было соваться во всю эту бешенную суету! Удивляюсь, как этот ком сала может своей тушей поглощать лучи благодетельного солнца и удерживать их вдали от земли.

Норфольк. Без всякого сомнения, сэр, в нем есть все необходимое для таких удач, ибо, не опираясь ни на предков, значение которых облегчает путь наследникам, ни на величье заслуг, оказанных короне, ни на могущественные связи,- он точно паук, извлекающий свою ткань из самого себя, доказывает нам, что пролагает себе дорогу одною лишь силой своих собственных способностей! этим даром неба, который поставил его так близко к королю.

Эвергенни. Не могу сказать, какой дар неба он получил; открыть это я предоставляю более проницательным, чем я, но я не могу видеть его гордость, проглядывающую из каждой части его тела. Откуда она у него взялась? Если это - не дар ада, то видно дьявол соскряжничал, или же отдал ему все, что у него было, и он принялся заводить свой собственный зад.

Бокингэм. Но как мог этот дьявол, в этом посещении Франции, взять на себя, без ведома короля, назначение тех, кто должен был ему сопутствовать? Один он составил список всей джентри, и по большей части выбирая таких, на которых он мог возложить тяжелое бремя взамен предоставленной им незначительной почести, и простое письмо, написанное им, без всякого согласия со стороны совета, заставляет ехать того, кому оно адресовано.

Эбергенни. Мне известно, из числа моих родственников, по крайней мере троих, которые таким образом, так расстроили свое состояние, что никогда уже не поправят его.

Бокингэм. О, да! многие подломали себе хребты, взвалив себе на спину все свои поместья, ради этой торжественной поездки. И к чему привело все это тщеславие? Оно привело к очень жалкому результату.

Норфольк. С грустью думаю, что мир, заключенный между Францией и нами, не стоит таких издержек.

Бокингэм. Каждый, после наступившей ужасной бури почувствовал себя вдохновенным, и, не сговариваясь, все решили, что эта буря, похищая подаяние мира, предвещает его внезапный разрыв.

Норфольк. И к этому дело близится, потому что Франция уже нарушила договор и наложила запрещение на товары наших купцов в Бордо.

Эвергенни. Уже не потому-ли и посол не был принят?

Норфольк. Конечно.

Эвергенни. Чудесный мирный договор, и к тому-же купленный столь дорогой ценой.

Бокингэм. И надо прибавить, что все это дело было сделано нашим почтенным кардиналом.

Норфольк. Да позволено мне будет сказать, что все государство заметило ваши личные раздоры с кардиналом. Я-бы посоветывал вам (примите этот совет, как идущий от сердца; которое желает вам самого прочного величия и счастья),- я-бы посоветовал вам обратить должное внимание не только на могущество кардинала, но и на его враждебность к вам, а также на то, что его неизмеримая ненависть ничем не сдерживается. Вам известно, что по природе он мстителен; а я с своей стороны знаю, что лезвее его меча чрезвычайно заострено; оно длинно и, можно сказать, далеко простирается, а куда не простирается, то он туда бросает его. Примите мой совет,- вы его найдете благодетельным. А! вот и подводный камень, которого, как я только-что сказал, следует вам избегать.

Входит Вольсей (перед ним несут кошель); за ним следуют несколько телохранителей и два секретаря с бумагами с руках. Проходя, кардинал бросает на Бокингэма, а Бокингэм на него взгляд, полный презрения.

Вольсей. Управитель герцога Бокингэма? А где его допрос?

1-й секретарь. Здесь, благородный лорд.

Вольсей. А сам он готов?

1-й секретарь. Точно так.

Вольсей. Прекрасно, мы и еще, значит, кое-что узнаем, и Бокингэм посбавит свою спесь (Вольсей и свита уходят).

Бокингэм. У этой собаки-мясника пасть ядовита, а у меня, к несчастью, нет возможности наложить на нее намордник; поэтому лучшее - не дразнить эту собаку. Педантство нищего господствует над дворянской кровью.

Норфольк. Как? неужели вы горячитесь? Испросите у Господа побольше хладнокровия; это - единственное лекарство против вашего недуга.

Бокингэм. Я увидел новые ковы против меня в его взглядах. Его взор презрительно упал на меня, как на самый подлый предмет; в эту минуту он направляет против меня какой-нибудь удар. Он отправился к королю; я последую за ним и озадачу его.

Норфольк. Остановитесь, милорд; позвольте вашему гневу посоветоваться с вашим разумом насчет того, как вы должны поступить. Приходится идти с самого начала медленно, когда взбираешься на крутизну. Гнев - точно горячая лошадь; если ей дать волю, то самая её пылкость истощит ее. Никто в Англии не может-быть для меня лучшим советчиком, чем вы; так будьте же и для самого себя тем, чем вы всегда были для вашего друга.

Бокингэм. Нет, я иду к королю и устами чести принижу дерзость этого негодяя из Ипсвича, или-же заявлю, что между людьми нет неравенства.

Норфольк. Подумайте хорошенько. Не разжигайте для вашего врага печи до такой степени, чтобы она могла ожечь и вас. Благодаря бешеной скачке, вы можете перешагнуть через цель, к которой стремитесь, и промахнуться вследствие слишком большого рвения. Разве вам неизвестно, что пламя, приподымающее жидкость до краев сосуда, хотя повидимому увеличивает количество ея, тем не менее в действительности уменьшает? Подумайте хорошенько. Повторяю, во всей Англии не найдется души, более вас способной руководить вами, если только соком благоразумия вы потушите или, по крайней мере, умерите пламя страсти.

Бокингэм. Сэр, благодарю вас; я последую вашему совету; но этот негодный нахал (говорю о нем не вследствие разлива желчи, а вследствие благородного негодования), подкуплен и изменник и я это знаю из сведений и доказательств столь-же ясных, как ясны источники в Июле, когда на дне их мы можем рассмотреть каждую песчинку.

Норфольк. Не говорите, что он изменник.

Бокингэм. Нет, я это скажу королю и этому заявлению дам твердость скалы. Слушайте, эта святоша-лиса или этот волк, или оба вместе (потому-что в одинаковой мере он и хищен, и хитер, столь же склонен ко злу, как и искусен осуществить его, ибо его душа и его сан взаимно заражають друг друга),- так вот эта святоша-лиса или этот волк, с единственною целью блеснуть своим величием во Франции, как впрочем и здесь, посоветовал королю, нашему повелителю, устроить это свидание и заключить этот невыгодный союз, который поглотил столько сокровищ и затем лопнул, как стакан, который лопается, когда его вытирают.

Норфольк. Да это правда, он лопнул.

Бокингэм. Позвольте; послушайте меня, сэр. Этот лукавый кардинал как хотел, так и составлял пункты этого договора, и ему стоило лишь крикнуть: я так хочу,- чтобы каждый из этих пунктов был утвержден; а в результате - костыль, данный мертвецу. Но ведь это сделано нашим графом-кардиналом, а потому прекрасно сделано. Дело сделано достойным Вольсеем, который не может ошибиться. А теперь посмотрим на последствия, - и туть-то я, главным образом, вижу нечто в роде щенка этой старой ведьмы, измены,- император Карл, под предлогом повидаться с своей теткой-королевой (потому что это был только предлог, а в действительности он приехал с тем, чтобы снюхаться с Вольсеем) является сюда. Он боялся, чтоб свидание между Англией и Францией, устанавливая между ними союз, не повредило ему, потому что в этом союзе скрывались некоторые опасности, которые угрожали ему. И вот он тайно вступает в переговоры с кардиналом. В этом я убежден, потому что я убежден, что император платил, не дожидаясь обещаний, так что его желание было исполнено прежде, чем оно было заявлено им. Но когда, таким образом, путь был расчищен и вымощен золотом, император пожелал, чтобы ему было угодно изменить политику короля и уничтожить сказанный союз. Король должен узнать (и скоро он узнает это через меня), что кардинал торгует по своему усмотрению его честью ради собственной выгоды.

Норфольк. Очень сожалею, что слышу это о нем; я-бы желал, чтобы относительно этого вы несколько ошибались.

Бокингэм. Нет, я не ошибаюсь ни на одну букву. Я его представляю в том самом виде, в каком он явятся в действительности.

Входит Брандон, предшествуемый капитаном стражи и несколькими стражами.

Брандон. Капитан, исполняйте вашу обязанность.

Капитан. Сэр, герцог Бокингэм, граф Герфордский, Стэффордский и Нортэмптонский, именем нашего августейшего короля, я арестую тебя как государственного изменника.

Бокингэм. Видите, любезный лорд, стена уже упала на меня; я погибну жертвой злых умыслов и коварства.

Брандон. Сожалею, что принужден быть свидетелем, как вы лишаетесь свободы. По воле его светлости вы должны быть оправлены в Тоуэр.

Бокингэм. Было-бы совершенно излишне защищать мою невинность: на меня легла такая окраска, которая делает черными и самые белые мои части. Да исполнится воля Всевышнего в этом, как и во всем остальном. О, лорд Эбергенни, будьте здоровы!

Брандон. Нет, он должен сопровождать вас (к Эбергенни). Королю угодно, чтобы вы отправились в Тоуэр, где вы узнаете его дальнейшее распоряжение.

Эбергенни. Как сказал герцог, да исполнится воля Всевышняго; я повинуюсь решению короля.

Брандон. Вот королевское повеление арестовать лорда Монтекью и захватить духовника герцога, Джона де-ла-Кар, Джильберта Пека, его канцлера...

Бокингэм. Ну, конечно, конечно; вот они - члены заговора. Надеюсь, что нет других.

Брандон. Еще - монах Картезианского монастыря.

Бокингэм. А! Никлэс Гопкинс?

Брандон. Он самый.

Бокингэм. Мой управитель - мошенник; слишком всемогущий кардинал обольстил его золотом. Моя жизнь же измерена. Я - только тень несчастного Бокингэма, которого формы принимает уже эта туча, затмевающая мое лучезарное солнце... Прощайте, лорды (Уходят).

СЦЕНА II.

Зала совета.

Трубы. Входят: король Генрих, кардинал Вольсей, лорды совета, сэр Томас Ловель, свита. Король входит, облокотясь на плечи кардинала.

Король Генрих. Самая жизнь моя и самая лучшая моя любовь благодарят вас за эту великую заботливость. Я находился под выстрелами убийственнейшего заговора и благодарю вас, что вы уничтожили его. Позвать этого служителя Бокингэма; мы лично выслушаем его показания; он должен перечислить по пунктам все преступления своего господина.

Король садится на трон; лорды занимают свои места. Кардинал помещается у ног короля, по правую сторону. За сценой раздаются крики: "дорогу королеве"! Королева входит в сопровождении герцогов Норфолька и Соффолька; она преклоняет колена. Король встает, поднимает ее и помещает возле себя.

Королева Екатерина. Нет, я должна стоять на коленях, потому что я - просительница.

Король Генрих. Встань и садись возле нас... Не говори нам половины твоей просьбы, ты имеешь половину нашей власти. Другая половина, прежде чем ты ее выскажешь, уже дана тебе. Выскажи твою волю и приведи ее в исполнение.

Королева Екатерина. Благодарю ваше величество. Чтобы вы любили себя и, в этой любви, не забывали вашей славы и достоинства ваших обязанностей, - вот в чем заключается предмет моей просьбы.

Король Генрих. Королева, продолжайте.

Королева Екатерина. Ко мне обращаются многия лица, из самых достойных, с жалобами на то, что ваши подданные испытывают жестокие угнетения. В народе были разосланы повеления, разбившие сердце их преданности престолу, и хотя вследствие этого, мой добрый лорд кардинал, их важнейшие упреки, главным образом, относятся к вам, как к виновнику этих притеснений, однако и король, наш повелитель (да сохранит небо его честь от всякого пятна), не избегает непристойных толков, которые разрывают бока преданности престолу и которые переходят почти в явный бунт.

Норфольк. Не только переходят, а уже перешли! Вследствие этих новых налогов суконщики, не будучи в состоянии содержать всех рабочих, распустили прядильщиков, чесальщиков, валяльщиков, ткачей, и все они, не имея в руках другого ремесла, вынуждаемые голодом и недостатком всяких средств к существованию, в отчаянии взяв событие за рога, находятся все в полном возстании и опасность служит в их рядах.

Король Генрих. Налоги?! Kaкie? Какого рода? Лорд кардинал, вы здесь обвиняетесь так-же, как и мы, - знаете ли вы, что это за налоги?

Вольсей. Государь, мне известна только часть того, что касается всего государства, я только иду в колонне, где многие другие шагают вместе со мной.

Королева Екатерина. Да, милорд, вам известно не более, чем другим, но вы прибегаете к мерам, которые известны всем, мерам, жестоким для всех тех, которые никогда не желали бы их знать, но которые, однако, принуждены их знать. Что-же касается до притеснений, о которых спрашивает мой повелитель, то они даже для слуха убийственны; их бремя может надломить всякую спину. Говорят, что они выдуманы вами. Если это не так, то вы претерпеваете ужасную клевету.

Король Генрих. Опять притеснение! Но какого рода притеснение? Объясните мне, наконец, в чем дело.

Королева Екатерина. Я слишком отваживаюсь злоупотреблять вашим терпением, но меня ободряет обещание вашего прощения. Жалобы ваших подданных, кажется, заключаются в учреждении комиссий, требующих от всякого шестую часть всего имущества, которая должна быть выдана немедленно, без всяких проволочек, а предлогом к этому налогу является война с Францией. Это делает дерзкими уста; языки отвергают долг, в охладевших сердцах мерзнет верность престолу; проклятия поселились теперь там, где прежде жили молитвы, и выходит, что всякое сговорчивое послушание становится рабом каждой раздраженной воли. Я бы желала, чтоб ваша светлость, не отлагая дела, приняла это во внимание, потому что важнее этого дела нет ничего.

Король Генрих. Клянусь жизнью, все это - против наших желаний.

Вальсей.Что касается меня, то во всем этом я только подал простой голос, и я его подал с просвещенного одобрения судей. Если-же на меня клевещут невежественные языки, которые, не зная ни моих способностей, ни моей личности, берутся однакоже быть летописцами моих действий, то позвольте мне сказать, что судьба моего положения - тернистый кустарник, через который должна пробираться добродетель. Мы не должны останавливаться перед необходимыми мерами из боязни навлекать на себя злобные порицания, которые всегда, подобно хищным рыбам, следуют за вновь спущенным кораблем, не приобретая ничего, кроме пустой зависти. Часто то, что мы делаем самого лучшего, порицается болезненными или безтолковыми истолкователями; и также часто самое худое, поражая грубый ум, провозглашается нашим лучшим делом. Еслибы мы остались недеятельными, из боязни, что малейшее наше движение будет осмеяно или порицаемо, то мы бы приросли к месту, на котором находимся теперь, и сделались бы так же неподвижны, как статуи.

Король Генрих. Дела, хорошо обдуманные, исполненные тщательно, сами по себе исключают эти опасения. Дела-же, совершенно новые, не имевшие примеров прошлом, в своих последствиях могут бить опасны. Имеется-ля пример такого налога? Я думаю, что такого примера не было. Мы не должны отрывать наших подданных от наших законов и приковывать их к нашему произволу. Шестая часть каждого имущества! Такой налог приводит в дрожь! Да ведь это значит, - с каждого дерева брать ветви, кору и часть ствола, и хотя мы оставляем дереву его корни, но при таком увечьи воздух поглотит все его соки. Да будет немедленно разослано во все графства, о которых идет речь, прощение всякому, кто возстал против введения этого налога. Прошу вас позаботиться об этом; возлагаю на вас эту заботу,

Boльсей (тихо секретарю). Одно слово. Отправить в каждое графство уведомление о милости и прощении короля. Обремененный народ сильно ропщет на меня; распустить слух о том, что эта отмена и это прощение вызваны нашим заступничеством. Вскоре вы получите от меня новые распоряжения на этот счет (Секретарь уходит).

Входит управитель.

Королева Екатерина. Очень жаль, что герцог Бокингэм навлек на себя ваше неудовольствие.

Король Генрих. Многих это огорчает. Этот джентльмэн весьма учен и редкий оратор; никого природа не одарила так, как его; его знания так велики, что он может просвещать и учить самых великих ученых, не прибегая ни к какой чужой помощи. Однако, посмотрите, - когда все эти благороднейшие дары направлены в дурную сторону, когда душа раз навсегда извращена, то все эти дары сейчас-же принимают формы порока, которые становятся в десять раз безобразнее, чем когда-то были прекрасны. Это столь совершенный человек, поставленный на ряду чудес, до такой степени очаровывавший нас своею речью, что мы принимали часы за минуты, этот человек, любезная королева, облек в чудовищные одежды свои дары и стал так черен, как если бы его замарал сам ад. Сядьте подле нас, и вы услышите (этот человек был его поверенным) вещи, оскорбляющия самую честь... Пускай он расскажет все те происки, которые он уже открыл нам, которым мы не можем приписывать слишком малаго значения и о которых мы не можем слышать слишком долго.

Вольсей. Пойди и рассказывай смело все, что, как верный подданный, ты узнал о герцоге Бокингэме.

Король Генрих. Говори свободно.

Управитель. Во первых, он имел привычку ежедневно заражать свою речь тем, что если король умрет без потомства, то он позаботится о том, чтобы скипетр перешел в его руки. Эти самые слова я слышал, когда он говорил их своему зятю, лорду Эбергенни, и клялся, что отомстит кардиналу.

Вольсей. Прошу ваше величество заметить весь ужас его замыслов. Не поддерживаемая его желаниями, его воля глубоко враждебна вашей особе и угрожает, после вас, вашим друзьям.

Королева Екатерина. Просвещенный лорд кардинал, будьте снисходительнее.

Король Генрих. Говори: на чем основал он свои притязания на корону после нашей смерти? Не слыхал-ли ты чего-нибудь на этот счет?

Управитель. На эту мысль навело его безумное предсказание Никлэса Гентона.

Король Генрих. Кто такой этот Гентон?

Управитель. Государь, это - картезианский конах, его духовник, который питал его постоянно обещаниями верховной власти.

Король Генрих. Как ты об этом узнал?

Управитель. Вскоре после отъезда вашего величества во Францию, герцог, находясь в "Розе", в приходе Святого Лаврентия Полтнейского, спросил меня, что думают в Лондоне о поездке во Францию? Я отвечал, что боятся опасного для короля коварства французов. Герцог сейчас же мне сказал, что этого действительно следует бояться, и что могут оправдаться слова, сказанные некиим святым монахом. "Часто, - прибавил он, - этот монах присылал ко мне с просьбой, чтобы я позволил моему капеллану Джону Де-ла-Кару выслушать от него некоторое важное сообщение. И вот, под видом исповеди, потребовав от капеллана торжественной клятвы, что то, что он скажет, не будет передано ни одному живому существу, за исключением меня, этот монах, после некоторых оговорок, сказал: "ни король, ни его потомство не будут процветать (скажи это герцогу); посоветуй ему заслужить любовь народа; герцог будет править Англией".

Королева Екатерина. Если я хорошо тебя припоминаю, ты был управителем герцога и ты лишился этого места вследствие жалоб фермеров. Остерегайся обвинить по злобе благородного человека и погубить свою душу, еще более благородную. Остерегайся, говорю тебе; да, сердечно прошу тебя.

Король Генрих. Оставь его... Продолжай.

Управитель. Кладу руку на сердце: я буду говорить только истину. Я сказал герцогу, что монах мог быть обманываем дьявольскими внушениями, что было бы опасно для него думать об этом, что эти мысли могут его натолкнуть на какой-нибудь замысел, который, если он увлечет его, может быть приведен в исполнение. Он отвечал: "Какие глупости! Это не может мне повредить!" И затем прибавил, что если бы король не оправился от своей последней болезни, то головы кардинала и сэра Томаса Довеля наверное не уцелели бы.

Король Генрих. Какая злоба! Сколько коварства в этом человеке! Можешь-ли ты сообщить нам еще что-нибудь?

Управитель. Да, государь.

Король Генрих. Ну, так продолжай.

Управитель. Будучи в Гринвиче когда ваше величество сделали выговор герцогу по поводу сэра Вильяма Бломер...

Король Генрих. Да, я помню это обстоятельство; хотя этот Бломер находился у меня на службе, герцог взял его к себе. Но продолжай: что же потом?

Управитель. "Если бы, - воскликнул он, - за это я был отправлен в Тоуэр, то я все-таки думаю, сделал бы то, что замышлял сделать мой отец против Ричарда, похитителя престола: находясь в Сольсбери, он просил аудиенции у Ричарда и, если бы был принят, то он, под видом покорности, вонзил бы свой кинжал в его грудь"

Королева Екатерина. Какой чудовищный изменник!

Вольсей. Спрашиваю теперь, государыня, может-ли ваше величество чувствовать себя в безопасности, и может-ли этот человек не быть в тюрьме?

Королева Екатерина. Господь устроит все к лучшему.

Король Генрих. У тебя есть еще кое-что сообщить нам? Продолжай.

Управитель. Сказав о герцоге, своем отце, и о кинжале, он весь выпрямился, положил одну руку на свой меч, другую - на грудь; подняв глаза, он произнес страшную клятву, которая означала, что если с ним поступят дурно, то он превзойдет своего отца на столько, на сколько исполнение задуманного предприятия превосходит несбывшееся намерение.

Король Генрих. Так вот его цель! Вонзить в нашу грудь кинжал! Но он арестован; судите его немедленно; если он может найти прощение в законе, - пусть будет так; если не найдет, - пусть не ищет прощения в нас. Клянусь днем и ночью, это - величайший преступник! (Уходят).

СЦЕНА III.

Комната во дворце.

Входят: лорд Камергер и лорд Сэндс.

Лорд Камергер. Неужели чары Франции заставляют людей прибегать к таким странным нарядам?

Сэндс. Новые люди, как бы они ни были смешны, как бы ни были неприличны, всегда найдут последователей.

Лорд Камергер. Насколько я мог заметить, все выгоды извлеченные нашими англичанами из этой поездки, ограничиваются двумя или тремя гримасами, но за то гримасы эти забавны, потому что, когда они их делают, мы можем побожиться, что их носы были советниками Пепине или Клотара, - так величественно они вздергивают их.

Сэндс. У них и ноги новые, но хромые; кто прежде на видал, как они ходят, подумает, что все они - в шпате.

Лорд Камергер. Чорт возьми, любезный лорд, их платья имеют такой языческий покрой, что наверное можно сказать, что они износили все свое христианство...Что нового, сэр Ловель?

Входит сэр Томас Ловель.

Ловель. Право, любезный лорд, я знаю только, что новый указ прибит к дворцовым воротам.

Лорд Камергер. Относительно чего?

Ловель. Относительно преобразования наших щеголеватых путешественников, наполняющих двор ссорами, болтовней и портными.

Лорд Камергер. Очень рад, теперь можно просить этих господ согласиться, что английский придворный даже и не побывав в Лувре, может не быть лишен здравого смысла.

Ловель. Теперь им приходится (так требует указ), оставить все остатки шутовства и перья, привезенные ими из Франции, также как и все свои почтенные привычки глупости, усвоенные ими, как то дуэли и фейерверки; должны перестать подсмеиваться над людьми, которые гораздо достойнее их, с высоты их чужеземной мудрости; они должны отказаться начисто от страсти к игре в мячи и к длинным чулкам, к пузырчатому нижнему платью и к подобным же новшествам, и вообще должны вести себя как приличествует порядочным людям; или, в противном случае, они должны забрать свои пожитки и отправиться к своим прежним шутам. Там, я думаю, они могут cum privilegio изнашивать то, что им еще остается от их шутовства, и быть посмешищем.

Сэндс. Действительно, лекарство им необходимо; их, болезнь заразительна.

Лорд Камергер. Но какая потеря для наших дам: оне лишатся этих нарядных хвастунов!

Ловель. О, конечно, не обойдется без истинного горя, господа. Эти лукавые сыновья потаскух обладают удивительнейшей способностью заставлять дам спотыкаться. В этом случае нет ничего лучше, как французская песенка и скрипка!

Сэндс. К чорту их скрипку! Я очень рад, что они убираются отсюда, потому-что верить в их исправление решительно нелепо. Теперь честный провинциальный лорд, как я, например, столько времени не допускаемый к игре, может затянуть свою безъискуственную песенку и заставить себя послушать час - другой, и, клянусь Богоматерию, как музыкант, он не ударит лицом в грязь.

Лорд Камергер. Чудесно, лорд Сэндс. Вы, должно быть, еще не потеряли молочных зубов.

Сэндс. Да, любезный лорд, и я их не потеряю, пока во рту у меня будет хоть один корешок,

Лорд Камергер. Куда это вы направились, сэр Томас?

Ловель. К кардиналу; да и вы тоже приглашены.

Лорд Камергер. Ах, да, правда. Сегодня у него ужин, великолепный ужин. Лордов и лэди будет множество. Могу вас уверить, там будут красавицы всего государства.

Ловель. У этого прелата сердце, по истине, щедрое, а рука его так же плодоносна, как и почва, питающая нас: его роса на все нисходит.

Лорд Камергер. Без всякого сомнения, он щедр; нужно быть злоязычным, чтобы сказать противное.

Сэндс. Он может быть щедрым, - есть с чего; в нем бережливость была-бы грехом более гнусным, чем ересь. Люди его положения должны быть самыми щедрыми; ведь они на то и поставлены, чтобы давать пример.

Лорд Камергер. Конечно, так, но немногие в наше время показывают такой великий пример. Моя лодка ожидает меня. Ваше лордство будет меня сопровождать... Едемте, сэр Томас, а то, пожалуй, запоздаем, а этого мне бы не хотелось, потому-что сэр Генри Гильдфорд и я назначены быть надзирателями на празднике.

Сэндс. К вашим услугам! (Уходит).

СЦЕНА IV.

Приемная зала в Иоркском дворце.

Трубы. Небольшой стол под балдахином для кардинала; более длинный стол для гостей. В одну дверь входит Анна Боллен и несколько лордов, лэди и несколько знатных дам, в качестве гостей; в другую дверь - сэр Генри Гильдфорд.

Гидьдфорд. Прекрасные лэди, его светлость приветствует вас. Эту ночь он посвящает светлой радости и вам; он надеется, что никто из этого благородного собрания не принес с собой забот извне; прежде всего он-бы желал,чтобы все были так веселы, как могут сделать веселыми хорошее общество, хорошее вино и радушный прием.

Входят лорд Камергер, лорд Сэндс и сэр Томась Ловель.

О, любезный лорд, вы запоздали! одна лишь мысль об этом прекрасном обществе придала мне крылья.

Лорд Камергер. Вы молоды, сэр Генри Гильдфорд.

Сэндс. Сэр Томас Ловель, еслибы кардинал имел хотя бы вдвое меньше мирских помыслов, чем я имел их, то многим из этих дам, до их отхода ко сну, был-бы предложен такой увлекательный десерт, что он понравился-бы им больше всего другого. Клянусь жизнию, вот блестящее собрание красавиц!

Ловель. Ах, любезный лорд! еслибы вы могли-быть сегодня духовником одной или двух из этих дам!

Сэндс. О, да, я-бы хотел быть их духовником; я-бы назначал им самое легкое наказание!

Ловель. Легкое?

Сзндс. Да, такое легкое, какое может доставить пуховое ложе.

Лорд Камергер. Прекрасные леди, не угодно ли вам садиться? Сэр Гарри, станьте на этой стороне; я-же позабочусь об этой. Его светлость сейчас появится... Нет, вы не должны мерзнуть; две дамы рядом - ведь это холод. Лорд Сендс, с вами оне не будут скучать. Прошу вас, сядьте между этими дамами.

Сэндс. Надеюсь. Позвольте поблагодарить вашу светлость... С вашего позволения, прекрасные дамы (Садится между Анною Боллен и другой лэди). Если вы заметите, что я начинаю бредить, - простите меня; это я унаследовал от отца.

Анна. А разве отец ваш был помешан?

Сэндс. О, да, помешан, совершенно помешан, и именно в любви, но он не кусался; совсем, как я; он целовал раз двадцать, не переводя духа (Целует ее).

Лорд Камергер. Прекрасно сказано, любезный лорд. Теперь все размещены как следует... Джентльмэны, вы будете наказаны, если эти прекрасные лэди будут недовольны вами.

Сэндс. Что касается меня - не беспокойтесь; только не мешайте мне.

Трубы. Входит кардинал Вольсей со свитой; садится на свое место.

Вольсей. Приветствую вас, дорогие гости: кто из благородных лэди или джентльмэнов не будет от души веселиться, - тот не из числа друзей моих. А вот и подтверждение моего привета: ваше здоровье (Пьет.).

Сэндс. Ваша светлость так приветливы. Прикажите мне дать кубок, который-бы вместил в себе всю благодарность; он избавит меня от лишних слов.

Вольсей. Лорд Сэндс, благодарю вас; займите ваших соседок. Лэди, вы не веселы. Кто виноват из вас, джентльмэны?

Сэндс. Прежде всего, красное вино должно зарумянить их прекрасные щечки, благородный лорд. Тогда и оне заговорят, да еще так, что повергнут нас в безмолвие.

Анна. Вы веселый собеседник, любезный лорд Сэндс.

Сэндс. Да, когда веду свою игру. Теперь я обращаюсь с вам, прекрасная лэди: я пью, и вы должны ответить мне, потому что дело касается кое-чего такого...

Анна. Что вы не можете мне показать?

Сэндс. Разве не говорил я вашей светлости, что оне сейчас-же заговорят?

(Трубы и барабаны за сценой. Пушечные выстрелы).

Вольсей. Что это такое?

Лорд-камергер. Узнайте (Уходит один из служителей).

Вольсей. Какие воинственные звуки! Что это может означать? Нет, прекрасные лэди, не пугайтесь, вы - вне всякой опасности, по всем правилам войны.

Служитель входит.

Лорд Камергер. Ну, что такое?

Служитель. Блестящее общество иностранцев, как по всему видно; они причалили к берегу, выходят из лодок и направляются сюда; точно чрезвычайные послы иностранных принцев.

Вольсей. Любезный лорд Камсргер. Приветствуйте их - вы говорите по французски; и прошу вас, примите их с почтением и приведите их в наше присутствие; пусть это небо красоты всей силой своего света озарит их. Несколько других джентльмэнов будут вам сопутствовать (Камергер уходит со свитой. Все встают. Столы отодвигаются). Пир прерван, но мы возобновим его. Желаю всем прекрасного пищеварения. Еще раз примите мои приветствия.

Трубы. Входит Король и другие, замаскированные пастушками; введенные лордом Камергером, они прямо направляются к кардиналу и любезно раскланиваются с ним.

Больсей. Какое благородное общество! Что ему угодно?

Лорд Камергер. Так как они не говорят по английски, то просили меня передать вашей светлости, что, узнав о столь прекрасном и столь благородном обществе, которое должно было, по слухам, собраться здесь сегодня вечером, они сочли своим долгом, из уважения к красоте, оставить стада свои и испрашивают позволения, под вашим любезным покровительством, насладиться лицезрением этих дам и провести час в беседе с ними.

Вольсей. Скажите им, лорд Камергер, что они делают великую честь моему бедному дому, за что благодарю их тысячу раз и прошу их принять участие в нашем увеселении.

Кавалеры выбирают дам для танцев. Король выбирает Анну Боллен.

Король Генрих. Прекраснейшей руки я никогда еще не касался! О, красота, до сегодняшнего дня я не знал тебя! (Музыка. Танцы).

Лорд Камергер. Что прикажет ваша милость?

Вольсей. Потрудитесь сказать им от меня, что между ними должно быть одно лицо, по сану своему более достойное занять это место, чем я; а потому, если я его узнаю, то предложу ему это место, вместе с моею любовью и преданностью.

Лорд Камергер. Сейчас передам, благородный лорд.

(Подходит к маскам и говорит с ними; потом возвращается).

Вольсей. Ну, что они ответили вам?

Лорд Камергер. Они говорят, что между ними, действительно, находится такое лицо, но они желают, чтобы ваша светлость узнали его, и тогда он займет это место.

Вольсей. Ну, так попробуем.

(Сходит с своею места).

Вольсей. С вашего позволения, джентльмэн, - вот мой царственный избранник.

Король Генрих (снимая маску). Вы нашли его, кардинал. Вы собрали прекрасное общество, и прекрасно сделали; но если бы вы не были служителем церкви, я бы вам сказал, кардинал, что составил себе о вас довольно невыгодное мнение.

Вольсей. Я счастлив, что ваше величество в таком хорошем расположении духа.

Король Генрих. Лорд-камергер, пожалуйста, подойдите сюда. Кто эта прекрасная лэди?

Лорд Камергер. С позволения вашего величества это дочь сэра Томаса Боллена, виконта Рочфордского, одна из фрейлин её величества.

Король Генрих. Клянусь небом, она - лакомый кусок... Прекраснейшая, я оказался бы невеждой, еслибы пригласил вас танцовать, не поцеловав вас... Джентльмэны, за здоровье в круговую!

Вольсей. Сэр Томас Ловель, приготовлен-ли стол в особом помещении?

Ловель. Да, благородный лорд.

Вольсей. Боюсь, что танцы несколько разгорячили ваше величество.

Король Генрих. Да, немного, кажется.

Вольсей. В соседней комнате воздух несколько свежей.

Король Генрих. Пусть каждый ведет свою даму. Прекрасная собеседница, я не должен расставаться с вами. Позвольте нам повеселиться, мой дорогой кардинал. Я должен выпить еще с пол-дюжины тостов за здоровье этих прекрасных лэди, а затем и протанцовать с ними, и тогда мы будем мечтать о том, кто из нас более других осчастливлен их благорасположением. Пусть играет музыка (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Улица.

Входят с разных сторон два джентльмэна.

1-й джентльмэн. Куда вы так спешите?

2-й джентлъмэн. О, да защитит вас Господь! Иду в суд узнать, что будет с благородным герцогом Бокингэмом.

1-й джентльмэн. Я могу избавить вас от этого труда, сэр. Все кончено, за исключением церемонии, с которой отведут пленника в тюрьму.

2-й джентльмэн. Вы были там?

1-й джентльмэн. Да, я был там.

2-й джентльмэн. Скажите, прошу вас, чем кончилось дело?

1-й джентльмэн. Вы и сами легко можете догадаться.

2-й джентльмэн. Он был объявлен виновным.

1-й джентльмэн. Да, объявлен виновным и осужден.

2-й джентльмэн. Очень жаль.

1-й джентльмэн. Как и многие другие.

2-й джентльмэн. Но как все это произошло, расскажите, пожалуйста?

1-й джентльмэн. Разскажу вам все в нескольких словах. Благородный герцог подошел к перегородке, на все обвинения постоянно отвечал, что невиновен, и привел множество очень искусных оправданий, чтобы избежать кары закона. Напротив того, королевский атторней настаивал на показаниях, доказательствах, признаниях различных свидетелей. Вследствие того герцог потребовал очной ставки с ними, чтобы они обвиняли его в его присутствии, viva voce. Таким образом против него выступил его бывший управитель, сэр Джильберт Пэкь, его канцлер, и Джон Кар, его духовник, а затем все дело испортил этот проклятый монах Гопкинсь.

2-й джентльмэн. Это тот, который подстрекал его своими предсказаниями?

1-й джентльмэн. Ну да, он самый. Все они сильно его обвиняли, он старался опровергнуть их показания, но не мог этого достичь. И тогда, на основании этих показаний, пэры объявили его виновным в государственной измене. Он много говорил, и с большим умом, чтобы защитить свою жизнь, но все это вызывало лишь жалость к нему или забывалось.

2-й джентльмэн. Ну, а после этого, как он себя держал?

1-й джентльмен. Когда его снова подвели к перегородке, чтобы выслушать свой похоронный звон, свой приговор, им овладело такое волнение, что его бросило в сильный пот; он проговорил несколько слов очень быстро, гневно, зло, но он скоро овладел собою и наконец, упокоившись, все время обнаруживал самое благородное терпение.

2-й джентльмэн. Я не думаю, чтобы он боялся смерти.

1-й джентльмэн. Конечно, нет. Он никогда не был еще таким впечатлительным; но виной этому - причина его осуждения.

2-й джентльмэн. Разумеется. Дело не обошлось без кардинала.

1-й джентльмэн. Весьма вероятно, если принять во внимание обстоятельства. Во-первых, обвинение Кильдара, бывшего депутатом от Ирландии; когда он быль устранен, туда отправили графа Соррея, чтобы он не мог придти на помощь своему отцу.

2-й джентльмэн. Эта политическая шутка была глубоко коварна.

1-й джентльмэн. Конечно, после своего возвращения граф отплатит ему за это. Было замечено, что всякий, кому король начинает благоволить, получает, благодаря кардиналу, место подальше от двора.

2-й джентльмэн. Весь народ глубоко его возненавидел и, клянусь честью, желал бы его видеть саженей десять под землей. Герцог, напротив, любим и уважаем всеми; его называют великодушным Бокингэмом, зеркалом всего возвышеннаго...

Входит Бокингэм из суда. Перед ним служители правосудья с секирами, лезвием обращенным к нему; по бокам его стража с алебардами; за ними - сэр Томас Ловел, сэр Никлэс Во, сэр Вильямс Сэндс и толпа.

1-й джентльмэн. Подождите здесь, сэр, и взгляните на благородного несчастливца, о котором вы говорите.

2-й джентльмэн. Подойдем поближе и посмотрим на него.

Бокингэм. Вы все, добрые люди, пришедшие сюда из сострадания ко мне, послушайте, что я скажу, а потом разойдитесь по домам и покиньте меня на волю судьбы. Сегодня меня осудили, как изменника, и с этим названием я должен умереть, и однако, да будет небо мне свидетелем, если во мне есть совесть, то пусть она погрузит меня в бездну, в ту самую минуту, когда секира упадет на меня, если я изменник. Закон не виновен в моей смерти: по ходу дела он меня осудил справедливо, но тем, которые старались погубить меня, я бы желал, чтобы они были несколько более христианами. Кто бы они ни были, я прощаю им; однако пусть они не добиваются славы во зле и не воздвигают свои преступления на могилах людей благородных, потому что тогда моя невинная кровь будет вопиять против них. На дальнейшую жизнь в этом мире я не рассчитываю и не буду просить о помиловании, хотя у короля более милосердия, чем сколько я мог бы сделать преступлений. О, вы, немного любившие меня, осмеливающиеся оплакивать Бокингэма, его благородные друзья и товарищи, расставание с которыми составляет мою единственную горечь, единственную смерть, - сопровождайте меня, как добрые ангелы, до места казни, и когда железо долгой разлуки падет на меня, сделайте из ваших молитв одну сладостную жертву и вознесите душу мою к небу... А теперь уведите меня, во имя Бога!

Ловель. Во имя милосердия, я умоляю вашу милость, если у вас когда-либо скрывалось неудовольствие против меня в вашем сердце, теперь простите меня чистосердечно.

Бокингэм. Сэр Томас Ловель, я прощаю вам так же чистосердечно, как чистосердечно желал бы, чтобы и меня простили. Прощаю всем. Оскорбления, которым я подвергался, не так еще неизмеримо велики, чтобы я не мог примириться с ними. Никакая черная зависть не запятнает моей могилы. Передайте мой привет его величеству, и если он заговорит о Бокингэме, то скажите ему, прошу вас, что встретили меня на полпути к небу. Мои помыслы и молитвы принадлежат королю, и пока моя душа не оставит моего тела, она будет призывать на него одне лишь благословения. Да проживет он больше лет, чем я успею насчитать их. Пусть единственным его правилом будет - быть любимым и любящим. А когда дряхлое время приблизит его к концу, то пусть доброта и он займут один и тот-же памятник.

Ловель. Я обязан провести вашу светлость к берегу воды; там я передам мою обязанность сэру Никлэсу Во, который проведет вас до места вашей казни.

Во. Приготовьте все к появлению герцога; обратите внимание на то, чтобы лодки были готовы и украшены соответственно его сану.

Бокингэм. Нет, сэр Никлэс, оставьте это; мой сан теперь - не более, как насмешка надо мной. Когда я явился сюда, я был лордом, великим констаблем и герцогом Бокингэмом, а теперь я не более, как бедный Эдуард Богэн. И все таки я богаче моих подлых обвинителей, никогда не знавших, что такое правда. Сегодня я запечатлею ее кровью, и эта кровь со временем заставит стенать их об этом. Мой благородный отец, Генри Бокингэм, первый возставший против Ричарда, похитителя престола, искал убежища у служителя своего Банистера, - но в своем несчастии он был предан этим негодяем и погиб без суда. Господь да успокоит его душу! Генрих Седьмой, занявший затем престол, сожалея о погибели моего отца, с истинно царским великодушием возвратит мне почести и с помощью развалин сделал мое имя еще более благородным. Теперь его сын, Генрих Восьмой, одним ударом, лишает меня навсегда и жизни, и чести, и имени, и всего, что составляло мое счастие в этом мире. Меня судили и, я должен сказать, судили благородно. Этим я несколько счастливее моего несчастного отца. Однако и в этом наша судьба одинакова. Мы оба погибли от наших служителей, от тех людей, которых мы более всего любили, - самая противоестественная, самая вероломная услуга! - небо во всем имеет свою цель. Но вы, слушающие меня, поверьте верному совету умирающаго: не доверяйтесь слишком тем, которым расточаете любовь свою и советы, потому что именно те, из которых вы делаете ваших друзей и которым отдаете ваши сердца, - при самом ничтожном толчке вашему счастию отхлынут от вас, как вода, и возвратятся для того лишь, чтобы утопить вас. Добрые люди, молитесь за меня! Теперь я должен покинуть вас. Последний час моего долгаго и тягостного существования отяготел надо мною. Прощайте... и когда захотите рассказать что-нибудь печальное, расскажите, как я погиб... Я кончил... Да простит мне Бог... (Бокингэм и свита уходят).

1-й джентльмэн. О, как все это ужасно! Это призовет, сэр, много проклятий на головы виновников.

2-й джентльмэн. Если герцог ни в чем не повинен, то смерть его чревата несчастиями. И однако, я имею возможность намекнуть вам на грозящее нам несчастие, которое, если оно ниспадет на нас, будет еще ужаснее.

Первый джентльмэн. Да отвратят его от нас добрые ангелы! Что может еще случиться? Надеюсь, сэр, вы не сомневаетесь в моей скромности?

Второй джентльмэн. Тайна эта так важна, что требует величайшей осторожности.

Первый джентльмэн. Доверьте мне ее, - я не проговорюсь.

Второй джентльмэн. Не сомневаюсь в этом. И так знайте, сэр: не доходил-ли до вас как-нибудь на этих днях слух о разводе короля с Екатериной?

Первый джентльмэн. Да, я кое-что слыхал об этом; но слухи эти не держались долго, потому-что, как только они дошли до короля, он сильно разгневался и приказал лорд-мэру немедленно прекратить эти слухи и заставить молчать языки, которые осмелятся распространять их.

Второй джентльмэн. Ну, так я должен вам сказать, сэр, что эта клевета теперь является действительностью; слух этот снова возник и ростет с большею еще силой. Считают за несомненное, что король рискнет на развод. Кардинал или кто-нибудь из окружающих его, из злобы к королеве, внушил ему какия-то сомнения, которые погубят ее. Эти слухи подтверждаются недавним прибытием кардинала Кампейуса; думают, что он приехал именно по этому делу.

Первый джентльмэн. Это - дело рук кардинала, и единственно из желания отомстить императору, который не отдал ему, как это ему хотелось, архиепископство толедское.

Второй джентльмэн. Думаю, что вы верно угадали, но не жестоко-ли, что за это должна расплачиваться королева? Кардинал хочет, чтобы его воля была исполнена, и она должна погибнуть.

Первый джентльмэн. Нельзя не пожалеть об этом; но здесь мы слишком на открытом месте, чтобы разговаривать об этом; поговорим лучше обо всем этом в более уединенном месте (Уходят).

СЦЕНА II.

Передняя во дворце.

Входит лорд Камергер, читая письмо.

Лорд Камергер. "Любезный лорд! Лошади, которых ваша светлость требовали, были выбраны со всею заботливостью и тщанием, на которые я только способен; оне были объезжены и снабжены сбруей; были молоды, красивы и лучшей северной породы. Когда они были уже готовы к отправке в Лондон, один из служителей лорда-кардинала, по поручению его, снабженный всеми полномочиями, захватил их, сказав мне, что его господин хотел, чтобы его требования исполнялись раньше требований всякого другого подданного, если не требований самого короля, - и это, сэр, зажало нам рот". Боюсь, что действительно так и будет... Ну, что-жь? пусть себе присвоивает их. Ведь скоро он и все остальное присвоит себе.

Входят: герцог Норфольк и Соффольк.

Норфольк. Счастливая встреча, лорд Камергер.

Лорд Камергер. Доброго утра, ваша светлость.

Соффольк. Чем занят король?

Лорд Камергер. Я оставил его наедине с самим собой, погруженного в печальные мысли и озабоченнаго.

Норфольк. По какой причине?

Лорд Камергер. Как кажется, его брак с женой его брата слишком тревожит его совесть.

Соффольк. Нет, я думаю, напротив, что его совесть слишком тревожит некоторую другую леди.

Норфольк. Конечно. Это дело рук кардинала, короля-кардинала: этот слепой поп, как первенец фортуны, всем вертит по своему усмотрению. Когда-нибудь и король узнает это.

Соффольк. Дай-то Бог, а то, в противном случае, он никогда не узнает самого себя.

Норфольк. С каким благочестивым видом он действует в этом деле! С каким тщанием! Теперь, когда он разорвал союз между нами и императором, этим могущественным племянником королевы, он вкрадывается в душу короля и рассеевает там сомнения, и угрызения совести и все по поводу его брака; а чтобы избавить короля от всех этих забот, он советует ему развод, - бросить ту, которая, подобно драгоценному камню, в течение двадцати лет украшала собою его шею, никогда не теряя своего блеска, ту, которая любила его с такою преданностью, какою любят добрые ангелы, ту, наконец, которая, когда над нею разразится ужасный удар судьбы, будет все еще благословлять короля! Не благочестивый-ли это поступок?

Лорд Камергер. Избави Бог от такого советчика! Совершенно справедливо: эти новости распространены повсюду; все языки повторяют их, и все честные сердца скорбят об этом. Все, кто осмеливается поглубже вникнуть в это дело, думают, что концом всего будет сестра короля французскаго. Но небо когда-либо откроет королю глаза, столь долгое время закрытые, на этого дерзкого и злого человека.

Соффольк. Он освободит нас от его ярма.

Норфольк. Мы должны молиться с самым сердечным усердием об избавлении от него, или же, в противном случае, этот властный человек всех нас, принцев, сделает пажами. Все человеческие почести лежат перед ним, как один ком, которому он придаст какую ему угодно форму.

Соффольк. Что касается меня, благородные лорды, то я ни люблю, ни боюсь его, - вот и весь мой символ веры. Так как он не участвовал в моем создании, то я останусь тем, чем до сих пор был, если будет угодно королю. Как его проклятия, так и его благословения одинаково меня трогают, - все это не более, как пустое движение воздуха, на которое я не обращаю внимания. Я его знал и знаю, а потому - предоставляю его тому, кто сделал его столь надменным, - папе.

Норфольк. Войдем и попробуем развлечь короля каким-нибудь другим занятием, благодаря которому он бы мог забыть эти печальные мысли, которые слишком овладели им... Вы с нами, благородный лорд?

Лорд Камергер. Извините меня; король дал мне другое поручение; к тому же, вы выбираете очень неудачное время для развлечения его. Желаю вам всего хорошаго.

Норфольк. Благодарим вас, лорд-камергер (Лорд Камергер уходит).

Норфольк отдергивает занавес двери, сквозь которую виден король, который сидит, углубленный в чтение.

Соффольк. Какой у него печальный вид! Должно быть, он сильно огорчен.

Король Генрих. Кто тут? А?

Норфольк. Дай Бог, чтобы он не рассердился.

Король Генрих. Кто там, говорят вам? Как осмеливаетесь вы нарушать мое уединение! Разве вы не знаете, кто я? А?

Норфольк. Милостивый король, прощающий всякий невольный проступок, нарушение нами вашего уединения имеет причиной дело государственной важности, насчет которого мы пришли узнать вашу королевскую волю.

Король Генрих. Вы слишком дерзки. Уйдите! я приучу вас знать часы службы. Разве теперь час мирских дел? А?

Входят: Вольсей и Кампейус.

Король Генрих. Кто там? Мой добрый лорд кардинал? О, мой Вольсей, успокоение моей раненой совести! Ты - лекарство, нужное королю! (Кампейусу). Приветствую вас, многоученый, почтенный сэр, приветствую вас в нашем королевстве. Располагайте по-вашему усмотрению и нами, ним (Вольсею). Мой добрый лорд, позаботьтесь, чтобы мои слова не были простой болтовней.

Вольсей. Этого, конечно, быть не может, - я-бы желал, чтобы ваше величество уделили нам час времени для разговора на едине.

Король Генрих. (Норфольку и Соффольку). Мы заняты, оставьте нас.

Норфольк (всторону). Не правда-ли, у этого попа нет и тени гордости?

Соффольк (всторону). Об этом и говорить нечего. Я бы не хотел нажить себе такую болезнь, даже и за такое место, как его. Но это дальше не может продолжаться.

Норфольк (всторону). Если так будет продолжаться, то я сам рискну... Пусть остерегается.

Соффольк (всторону). Да и я тоже (Норфольк и Соффольк уходят).

Вольсей. Ваше величество преподали урок мудрости принцам, подвергнув, по собственному свободному вашему желанию, сомнения вашей совести решению церкви. Кто теперь может быть недоволен? Какая зависть может прикоснуться к вам? Испанец, связанный с нею узами крови и любви, должен теперь признать, если он хоть сколько нибудь искренен, что суд этот беспристрастен и благороден. Все клерки, то есть, я хочу сказать, все ученые всех христианских государств, подали свободно свой голос. Рим, эта кормилица всяческого суждения, по вашему личному желанию, посылает нам всемирный орган, этого доброго, высоко справедливого и ученого священника, кардинала Кампейуса, которого я еще раз имею честь представить вашему величеству.

Король Генрих. А я еще раз приветствую его в моих объятиях, принося мою признательность священному конклаву за его расположение ко мне. Они послали мне человека, какого я и сам желал.

Кампейус. Ваше величество должен заслужить любовь всех иноземцев. Вы так благородны. В руки вашего величества я передаю мои полномочия, которыми римский двор присоединяет вас, благородный лорд кардинал Иоркский, ко мне, своему служителю, для беспристрастного суда по этому делу.

Король Генрих. Два мужа равного достоинства! Королева будет немедленно извещена о причине вашего прибытия. Где Гардинер?

Вольсей. Я знаю, ваше величество всегда любили ее так нежно, что не откажете ей в том, на что по закону имеет право и женщина менее высокого положения, - ученых законников с правом защищать ее свободно.

Король Генрих. Конечно, у ней будут самые лучшие защитники, и наша особая милость будет принадлежать тому, кто лучше других защитит ее. Сохрани Бог, чтобы было иначе. Кардинал, прошу вас, позовите Гардинера, моего нового секретаря (Вольсей уходит).

Входит Вольсей с Гардинером.

Вольсей. Дайте мне вашу руку. Желаю вам счастия и милостей. Теперь вы служитель короля.

Гардинер (Кардиналу). Но по прежнему к услугам вашей светлости, рука которого меня возвысила.

Король Генрих. Подойди сюда, Гардинер (Тихо говорят).

Кампейус. Лорд Иорк, неправда-ли, что это место занимал перед ним некто доктор Пэс?

Вольсей. Да.

Кампейус. Не правда-ли, что он считался человеком ученым?

Вольсей. Да.

Кампейус. Поверьте мне, относительно вас, лорд кардинал, ходят неблагоприятные слухи.

Вольсей. Как? Относительно меня?

Кампейус. Осмеливаются говорить, что вы завидовали ему, и что, боясь его возвышения, ибо он был действительно человек добродетельный, вы постоянно держали его в иностранных государствах, и это так огорчало его, что под конец он сошел с ума и умер.

Вольсей. Мир душе его! Эти пожелания достаточны для любви христианской. Что-же касается живых порицателей, то для них существуют исправительные заведения. Это был просто дурак, потому что во чтобы то ни стало хотел быть добродетельным. А вот этот добрый молодец следует моим приказаниям, как только я заявлю их. Других мне не надо при короле. Поймите, любезный брат, мы здесь не для того, чтобы нам мешали низшие.

Король Генрих. Передайте это королеве с возможной мягкостию. (Гардинер уходит). Самое приличное место для такого трудного дела, мне кажется, Блэкфрайерс; там вы соберетесь для решения этого важного дела... Любезный Вольсей, поручаю вам все приготовления. Ах, добрый лорд, разве не грустно человеку, еще полному сил, отказаться от такой прелестной подруги? Но совесть, совесть... Да, это чувствительное место... Я должен с нею расстаться.

СЦЕНА III.

Передняя королевы.

Входят: Aннa Боллен и старая лэди.

Анна. Ни за что в мире... Все это ужасно: его величество жил с нею так долго, а она - такая добродетельная, что никогда ни один язык не мог сказать ничего против её чести, - клянусь жизнью, она никогда не умела сделать злое дело... А теперь, после стольких лет, проведенных на троне, все время возрастая в величии и роскоши, лишение которых тем тяжелее, чем слаще их приобретение, - после всего этого отвергнуть! О, этим может тронуться даже чудовище.

Старая лэди. Самые безчувственные сердца смягчаются и скорбят о ней.

Анна. Боже мой! Было-бы лучше, еслибы она не знала никакого величия. Как-бы это величие ни было суетно, но когда сердитая судьба заставляет нас разводиться с ним, то для нас это такое-же ужасное страдание, как и отделение души от тела.

Старая лэди. Увы! несчастная, она опять чужестранка.

Анна. Тем более нужно сожалеть ее. Право, гораздо лучше работать в низкой доле и жить в довольстве с бедняками, чем величаться в блестящей печали и носить золотое горе.

Старая лэди. Быть довольным - наше лучшее достояние.

Анна. Клянусь честью и моей девственностью, я-бы не желала быть королевою.

Старая лэди. Ах, как можно! Что касается меня, то я рискнула-бы даже девственностью, лишь-бы только быт королевой; да и вы-бы сделали тоже самое, не смотря на все гримасы вашего лицемерия. Вы обладаете самою прекрасною внешностию женщины, но и сердце у вас тоже - сердце женщины, а сердце женщины всегда любило блеск, роскошь, властвование, которые, если уже говорить правду, - самые великие блага, и эти блага, - хотя вы теперь и жеманитесь, - ваша совесть изнеженного козленка весьма способна принять, если только вы захотите хоть несколько растянуть ее.

Анна. Нет, нет, в самом деле, нет.

Старая лэди. Да, да, в самом деле, да. Ну, скажите, разве вы-бы не хотели быть королевой?

Анна. Нет, ни за какие блага, существующия под небом.

Старая лэди. Странно! А я так и за три пенса согласилась-бы быть королевой, как я ни стара. Но скажите мне, какого вы мнения, например, на счет герцогини? В состоянии-ли вы перенести тяжесть этого титула?

Анна. Нет.

Старая лэди. Ну, слабеньки-же вы. Уменьшим еще тяжесть. Я не хотела-бы быть юным графом, попавшимся вам на пути, который заставил-бы вас более, чем покраснеть. Если ваша спина не в состоянии вынести и этой тяжести, то вы слишком слабы, чтобы родить мальчишку.

Анна. Как вы болтаете! Еще раз уверяю вас, что ни за что на свете не хотела-бы быть королевой.

Старая лэди. Ну, клянусь честью, за какую-нибудь крошечную Англию рискнули-бы; да и я рискнула-бы из-за какого-нибудь Карнарвоншира, еслибы даже и не было бы ничего другаго у короля... Кто это идет?

Входит лорд Камергер.

Лорд-камергер. Доброго утра, лэди. Что следует заплатить за тайну вашей беседы?

Анна. Добрый лорд, не спрашивайте: тайна эта не стоит даже вашего вопроса. Мы скорбим о несчастии нашей госпожи.

Лорд-камергер. Это - великодушное занятие, достойное женщины, истинно доброй. Есть однако надежда, что все пойдет к лучшему.

Анна. Молю об этом Бога!

Лорд Камергер. Вы великодушны, а благословение неба всегда вознаграждает такие существа. Но, прекрасная лэди, чтоб доказать вам, что я говорю искренно и что высоко ценятся ваши многочисленные добродетели, его королевское величество свидетельствует вам свое высокое уважение и жалует вам титул маркизы Пемброк, к этому титулу его величество прибавляет ежегодную пенсию в тысячу фунтов!

Анна. Не знаю, чем могла-бы я выразить мою благодарность ему. Все, чем обладаю я - ничто. Мои молитвы не достаточно святы, мои пожелания - не более, как пустые слова; а ведь молитвы и пожелания, - вот и все, что я могу отдать ему взамен этого. Умолю вашу светлость благоволить выразить его величеству благодарность и преданность сконфуженной рабыни, молящейся о его здравии и о его царствовании.

Лорд Камергер. Прекрасная лэди, не забуду еще более возвеличить прекрасное мнение, которое король составил себе о вас. (Всторону). Я хорошо ее рассмотрел. Красота и достоинство так сплелись в ней, что пленили короля. И, кто знает? может быть из этой лэди выйдет драгоценный камень, который озарит своим блеском весь этот остров?- Иду к королю и скажу, что говорил с вами.

Анна. Достойный лорд...

Лорд Камергер уходит.

Старая лэди. Ну, так и есть; посмотрите, посмотрите! Целых шестнадцать лет клянчила я при дворе (да и теперь еще клянчу) и однако до сих пор не умела найти середины между "слишком рано" и "слишком поздно" ни для одной из моих просьб о денежном пособии, а вы (о, судьба!) еще совсем свежая рыбка здесь (какой срам, какой срам такое навязчивое счастие!), и ваш рот наполнен прежде, чем вы его открыли!

Анна. Это и мне кажется странным.

Старая лэди. А как оно на ваш вкус? Горько? Держу сорок пенсов, что нисколько не горько. Жила-была однажды прекрасная лэди (это - старая сказка), которая не хотела быть королевой, - не хотела даже за всю грязь Египта... Слыхали вы эту сказку?

Анна. Вы все шутите.

Старая лэди. Будь я на вашем месте, я бы, пожалуй, взлетела выше жаворонка. Маркиза Пемброк! Тысячу фунтов в год! Из чистого уважения, без всякого обязательства!.. Клянусь жизнью, это обещает и впереди еще много других тысяч! Шлейф величья длиннее его юбки! Теперь я знаю, что ваша спина может снести и титул герцогини. Скажите, разве теперь вы не чувствуете себя сильнее, чем были прежде?

Анна. Моя добрая лэди! Забавляйтесь вашими фантазиями, но оставьте меня в покое. Я готова сейчас умереть, если это хоть сколько-нибудь волнует мою кровь. Я прихожу в ужас при одной мысли, что из этого может выйти.. Королева находится в горе, и мы забываем ее, благодаря нашему долгому отсутствию.

Старая лэди. Да за кого-же вы меня принимаете! (Оне уходят).

СЦЕНА IV.

Зала в Блэкфрайерсе.

Трубы и литавры. Входят два жезлоносца с короткими серебряными жезлами; за ними - два писца в докторском одеянии; после них архиепископ Кэнтерберийский один, а вслед за ним - епископы: Линкольнский, Элийский, Рочестерский и Сент-Асафский; за ними в небольшом от них расстоянии - джентльмэн, несущий кошель, государственную печать и кардинальскую шапку; потом - два священника с серебряными крестами; потом - придверник залы совета, с непокрытой головой и капитан стражи с серебряной булавой; за ними - два джентльмэна с двумя большими серебряными столбами: за ними рядом два кардинала: Вольсей и Кампейус; за ними два лорда с мечом и жезлом. За ними входят: король и королева с их свитами. Король садится под балдахином; кардинал, как судья, садится ниже его. Королева в некотором отдалении от короля. Епископы садятся по обеим сторонам суда, напоминающего собрание консистории; пониже - писцы. Лорды садятся рядом с епископами, Глашатай и другие служители размещаются в установленном порядке.

Вольсей. Возвестите молчание во время чтения полномочий, дарованных нам Римом.

Король Генрих. Зачем? Полномочья были уже читаны публично и их подлинность была признана всеми. А поэтому, их чтение будет только напрасная трата времени.

Вольсей. Да будет так. Приступайте.

Писец. Провозгласи: Генрих, король Англии, предстань перед судом.

Глашатай. Генрих, король Англии, предстань перед судом!

Король Генрих. Я здесь.

Писец. Провозгласи: Екатерина, королева Англии, предстань перед судом.

Глашатай. Екатерина, королева Англии, предстань перед судом!

Королева не отвечает, встает со своего места, обходит суд, подходит к королю и преклоняет перед ним колена.

Королева Екатерина. Государь, молю вас оказать, мне справедливость и возстановить мое право, а также и быть ко мне сострадательным, потому-что я - бедная женщина и иностранка, родившаеся вне ваших владений, не имеющая здесь беспристрастных судей и не рассчитывающая на справедливое доброжелательство и на справедливый суд. Увы, государь, чем могла я вас оскорбить? Чем мое поведение могло вызвать ваш гнев до такой степени, что вы решились отвергнуть меня и лишить меня вашего доброго расположения'? Небо свидетель, что я всегда была верной и покорной женой, всегда сообразовавшейся с вашей волей, всегда боявшейся возбудить ваше неудовольствие, подчинявшейся даже вашему состоянию духа, - печальному или веселому, по мере того, как замечала изменения вашего лица. Был-ли такой час, когда я противоречила-бы вашим желаниям или не делала-бы их моим собственным желанием? Кого из ваших друзей не старалась я любить, даже зная, что он мой враг? Кто из моих друзей когда-либо возбудил ваш гнев, не лишившись в то же время моих милостей и не получив заявление, что он их лишился? Вспомните только, государь, что в такой покорности я была вашей женой больше двадцати лет и что я имела счастие иметь от вас несколько детей. Если в течение всего этого времени, вы можете указать и доказать хотя что-нибудь пятнающее мою честь, мою верность супруги, мою любовь и мое уважение к вашей священной особе, - то во имя Бога прошу вас, отвергните меня и пусть тогда самое ужасное презрение захлопнет за мною дверь и предаст меня самому строгому суду. Государь, король, ваш отец славился, как принц вполне благоразумный, с проницательным суждением и несравненным пониманием; Фердинанд, мой отец, король Испании, почитался одним из самых мудрых принцев, когда-либо прежде царствовавших в этой стране. Нет никакого сомнения, что они собрали на совет, в каждом из этих государств, наиболее мудрых советников, решивших, что наш брак вполне законен. А поэтому, покорно умоляю вас пощадить меня до тех пор, пока я не подучу надлежащих советов от моих друзей в Испании, мнения которых я буду просить. В противном случае, - во имя Бога, осуществляйте ваши желания.

Вольсей. Перед вами эти преподобные отцы, которых вы сами избрали, люди редкой честности и редкой учености, краса всей страны; они здесь собраны, чтобы защищать вас. Поэтому, бесполезно с вашей стороны желать отсрочить решение, столь необходимое как для вашего собственного спокойствия, так и для усыпления сомнений короля.

Кампейус. Ваша светлость говорили хорошо и справедливо. А потому, государыня, приличествует, чтобы это королевское дело было рассмотрено и чтоб, без малейших отсрочек, было приступлено к изложению и обсуждению всех обстоятельств этого дела.

Королева Екатерина. Обращаюсь к вам, лорд-кардинал.

Вольсей. Что угодно вам, государыня?

Королева Екатерина. Сэр, я готова расплакаться, но думаю, что я королева (по крайней мере, я долго грезила, что я - королева), убежденная в том, что я - дочь короля, я теперь обращаю мои слезы в искры пламени.

Вольсей. Но будьте терпеливее.

Королева Екатерина. Я буду терпелива, когда вы будете скромны; а впрочем, нет, раньше - или Бог накажет меня. Важные обстоятельства заставляют меня думать, что вы - мой враг, и поэтому отвожу вас: вы не можете быть моим судьею, потому, что вы именно вздули это пламя между моим господином и мной, - да затушит его Господня роса! А потому, повторяю, и решительно отвергаю, и от всей души не признаю вас моим судьей. Еще раз повторяю, - что считаю вас моим злейшим врагом и совсем не считаю вас другом правды.

Вольсей. Я должен сознаться, что не узнаю вас в этих словах; вы всегда были снисходительны и обнаруживали доброту и мудрость, которые редко можно встретить в женщине. Вы оскорбляете меня, государыня; я ничего не имею против вас, я не несправедлив ни к вам, ни к кому-либо другому; я действовал и буду действовать, согласно предписаниям римской консистории. Вы обвиняете меня в том, что я вздул это пламя, - я это отрицаю. Король здесь; если он находит, что я противоречу себе, то он по нраву может вознегодовать на мое коварство, - да, вознегодовать также легко, как вы вознегодовали на мою правдивость. Но если он знает, что я не заслуживаю вашего обвинения, то он точно также знает, что я не защищен от клеветы. Таким образом, только он и может залечить мою рану, а чтобы залечить ее - достаточно удалить от вас эти мысли. Но прежде, чем его величество выскажется в этом отношении, умоляю вас, государыня, взять назад ваши слова и вперед не говорить ничего подобнаго.

Королева Екатерина. О, лорд, лорд! я - простая женщина, слишком слабая, чтобы бороться с вашей хитростью. У вас покорный и смиренный вид. Вы исполняете ваши обязанности под покровом кротости и смирения, но сердце ваше полно надменности, злобы, гордости. Благодаря счастию и милостям его величества, вы быстро прошли все низшие ступени и теперь поднялись на такую высоту, где все зависит от вас. Ваши слова, как ваши слуги, исполняют вашу волю во всем, что вам угодно предписать им. Я должна сказать вам, что вы гораздо более заботитесь о вашем личном величии, чем о вашем духовном призвании. Еще раз, - я не признаю вас моим судьей, и здесь, в присутствии всех вас, я обращаюсь к папе и переношу мое дело на суд его святейшества. (Преклоняет колена пред королем и собирается выйти).

Кампейус. Королева упорствует, она возстает против суда, она готова обвинить его и не хочет подчиниться ему; это дурно. Она удаляется.

Король Генрих. Потребуйте ее снова.

Глашатай. Екатерина, королева Англии, предстань перед судом!

Грифит. Государыня, вас призывают.

Королева Екатерина. Вам незачем обращать на это внимание; прошу вас, идите своей дорогой; когда вас позовут, вы вернетесь. О, да поможет мне Господь! Они выводят меня из терпения. Прошу вас, идите; я не останусь здесь, - нет, никогда не появлюсь ни на один из их судов (Королева уходит с Грифитом и свитой).

Король Генрих. Ступай своей дорогой, Кэт. Если найдется в мире человек, который осмелится сказать, что у него жена лучше этой, не верьте ему, - он солгал. Если бы все твои редкие качества, твоя ангельская доброта, твоя святая кротость, твое женственное достоинство, покорно во властвовании, если все другия твои добродетели, царственные и благочестивые, замолвили слово за тебя, то ты была бы царицей цариц всей земли... Она благородного происхождения, и в своих отношениях ко мне поступала согласно своему истинному благородству.

Вольсей. Государь, убедительнейше прошу ваше величество заявить всем здесь присутствующим (потому-что, где я был ограблен и связан, там я должен быть развязан, хотя это и не будет еще полным удовлетворением), - я-ли внушил вашему величеству поднять это дело? Возбудил-ли я в вас какое-либо сомнение, которое бы побудило вас поднять это расследование? Делал-ли я когда-либо что-либо иное, как приносил благодарение Господу за такую царственную королеву? Сказал-ли я вам хоть одно слово, которое могло-бы быть невыгодно для её настоящего положения, или было-бы направлено против её прекрасной личности?

Король Генрих. Лорд-кардинал, я оправдываю вас; да, клянусь честью, очищаю вас от всех этих обвинений. Вам, конечно, известно, что у вас много врагов, которые не знают, почему они ваши враги, но которые, подобно деревенским псам, лают, когда другие лают; некоторыми из таких псов и королева была возстановлена против вас. Вы оправданы, но хотите еще более полного оправдания? Вы всегда желали усыпить это дело; вы никогда не старались возбудить его; напротив, часто вы затрудняли всякий приступ к нему. Клянусь честью, я свидетельствую это, мой добрый лорд-кардинал, и оправдываю вас. Но теперь, что именно побудило меня к этому шагу? Объясню вам это, пользуясь вашим временем и вниманием. Обратите внимание на ход моих мыслей в этом вопросе. Вот как это случилось. Первое беспокойство и первое сомнение, закравшееся в мою совесть, было возбуждено некоторыми намеками байенского епископа, бывшего тогда французским посланником, который был прислан для переговоров о браке герцога Орлеанского с нашей дочерью Марией. Во время этих переговоров и до принятия окончательного решения, он (то-есть, епископ) потребовал отсрочки, с тем, чтобы он мог подвергнуть на обсуждение своего короля вопрос: действительно-ли наша дочь законна, в виду того, что она родилась от нашего брака с вдовствующей королевой, бывшей супругой нашего брата. Эта отсрочка сильно потрясла мою совесть, проникла в нее с сокрушительной силой и заставила трепетать все области моего сердца; она проложила дорогу множеству размышлений, томивших меня своею тяжестью. Прежде всего, я подумал, что небо перестало мне благоприятствовать, - небо, которое, повелевая природе, потребовало, чтобы чрево жизни моей, если она понесет от меня мальчика, дало ему не больше жизни, чем могила дает мертвым. И действительно, все её дети мужского пола умирали или там, где были зачаты, или вскоре после того, как мир обвеял их своим воздухом. Вследствие этого, я пришел к мысли, что это - суд Божий, что мое королевство, вполне достойное лучшего наследника мира, не будет, благодаря мне, обрадовано никаким наследником. После этого я принужден был взвесить опасность, которой подвергается мое государство, за неимением у меня потомства; эта мысль повергла меня в мучительное беспокойство. Таким образом, волнуемый бурным морем моей совести, я направлял мою ладью к лекарству, ради которого мы здесь собрались, то-есть я хочу сказать, я хотел облегчить мою совесть, тяжелые страдания которой я чувствовал, и которая и теперь еще страдает, - хотел облегчить мудростью всех благочестивых отцов государства и всех ученых докторов. Прежде всего, я обратился за советом к вам, любезный лорд - епископ Линкольнский, и вы помните. как томился я под тяжестью этих сомнений, когда впервые я сделал вам признание.

Линкольн. Прекрасно помню, мой повелитель.

Король Генрих. Я долго говорил; теперь можете от себя сказать, как вы удовлетворили меня.

Линкольн. С позволения вашего величества я скажу, что дело это так смутило меня важностию своих последствий, что я предал сомнению самый смелый совет и умолял ваше величество принять тот путь, которому вы следуете теперь.

Король Генрих. После этого, я обратился к вам лорд-архиепископ Кэнтерберийский, и получил ваше согласие созвать это судилище. Во всем этом собрании нет ни одного благочестивого лица, с которым я бы не советовался; я действовал с формального согласия, скрепленного вашими подписями и печатями. Поэтому продолжайте ваше дело. Не какое-либо неудовольствие против личности нашей доброй королевы, но колючие терны приведенных мною причин понуждают меня к этому. Докажите только, что наш брак законен, и, клянусь жизнью и моим королевским достоинством, мы будем счастливы закончить наше земное поприще с нею, Екатериной, нашей королевой, и предпочтем ее самому совершеннейшему созданию, которым мир этот украшен.

Кампейус. С позволения вашего величества, так как королева отсутствует, то необходимо на время отложить обсуждение этого дела, и в этот промежуток уговорить королеву не переносить этого дела на суд его святейшества (Все встают).

Король Генрих (всторону). Мне не трудно заметить, что эти кардиналы хитрят со мною. Я ненавижу эти змеиные проволочки и лукавства Рима. Мой ученый и любимый служитель, Кранмэр, вернись поскорее, умоляю тебя. С тобою, я знаю, вернется ко мне и мое спокойствие.- Закройте заседание. Удалитесь, говорю вам (Все выходят в том порядке, в каком вошли).

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Дворец в Бридуэле. Комната в отделении королевы.

Королева и несколько её женщин за работой.

Королева Екатерина. Возьми свою лютню, девочка; душа моя печальна; пой и рассей мою печаль, если можешь. Брось работу.

Песня.

Орфей своей лютней заставлял деревья

И ледяные вершины гор

Склоняться, когда он пел.

При его музыке, растения и цветы,

Не переставая, произрастали, точно солнце и дождь

Сделали вечную весну.

Все, слышавшее его игру,

Даже волны океана,

Склоняли головы и оставались неподвижными.

Таково искусство сладостной музыки, -

Убийственная забота и печаль сердца

Засыпает или, слушая, умирает.

Входит джентльмэн.

Королева Екатерина. Что тебе?

Джентльмэн. С позволения вашего величества, два благородные кардинала ожидают в приемной.

Королева Екатерина. Они желают меня видеть?

Джентльмэн. Они поручили мне передать вам это, государыня.

Королева Екатерина. Просите их светлости войти. (Джентльмэн уходит). Что им нужно от меня, бедной, слабой женщины, впавшей в немилость? Их приход не предвещает мне ничего доброго, теперь, когда я думаю об этом. Они должны были бы быть людьми добродетельными: их обязанности так почтенны. Но клобук не делает еще монахом.

Входят: Вольсей и Кампейус.

Вольсей. Мир вашему величеству.

Королева Екатерина. Ваши светлости находите меня здесь за хозяйственными заботами; я бы совсем желала бы предаться им, избегая несчастий, могущих случиться. Что вам угодно, благочестивые лорды?

Вольсей. Не угодно-ли будет вашему величеству пройти в ваш кабинет; там мы сообщим вам вполне цель нашего прихода.

Королева Екатерина. Говорите здесь. По совести, я не сделала еще ничего такого, что требовало бы скрытых углов. Я бы желала, чтобы и все другия женщины могли сказать то же самое, с такою же душевною свободою, как я. Благородные лорды, я не боюсь того (в этом я счастливее многих), чтобы мои действия были разбираемы всеми языками, были рассматриваемы всеми глазами, если бы даже против них возстали зависть и клевета, - до такой степени я уверена в чистоте моей жизни. Если ваша цель рассмотреть мое поведение, как жены, - говорите смело: правда любит открытые действия.

Вольсей. Tanta est erga te mentis integritas, regina serenissima.

Королева Екатерина. О, благородный лорд, бросьте латынь. С моего приезда сюда я не так еще изленилась, чтобы не выучиться языку страны, в которой я живу. Чуждый язык делает и мое дело чуждым, подозрительным. Прошу вас, говорите по-английски; здесь найдутся многие, которые поблагодарят вас за их бедную королеву, если вы скажете правду. Поверьте, она вынесла много несправедливостей. Лорд кардинал, самый предумышленный грех, совершенный когда-либо мною, может быть отпущен на английском языке.

Вольсей. Благородная королева, сожалею о том, что моя честность и моя преданность его величеству и вам породили столько подозрений, когда я так прямодушен. Мы являемся сюда не с тем, чтобы запятнать путем обвинений добродетели, которые благословляются всеми добрыми, и не для того, чтобы увлечь вас в новые огорчения; у вас их и без того слишком много, добрая королева. Мы желаем только узнать, что вы намерены предпринять в этом важном споре, возникшем между королем и вами; мы бы желали также сообщить вам, как подобает честным и независимым людям, наше искреннее мнение, и предложить вам советы, полезные вашему делу.

Кампейус. Глубокоуважаемая королева! благородный лорд Иорк, по благородству своей натуры, усердию и преданности вашему величеству, предав забвению, как подобает истинно добродетельному человеку, ваши недавние нападки как на него самого, так и на его правдивость (нападки слишком жестокие), предлагает вам, точно также как и я, в знак мира, свои услуги и свои советы.

Королева Екатерина (всторону). Чтобы предать меня. Благородные лорды! Благодарю вас обоих за ваше доброе ко мне расположение, вы говорите как честные люди; дай Бог, чтобы вы и на деле оказались такими. Но, как могу я отвечать вдруг в деле столь важном, которое так близко касается моей чести (и, боюсь, еще ближе моей жизни), при ограниченности моего суждения, и притом же людям столь почтенным, стол ученым? Право я этого не знаю. Я занималась здесь работами, вместе с моими женщинами и, - Богу известно, совсем не ожидала ни таких посетителей, ни такого разговора. Во имя того, чем я была (ведь я чувствую, что мое величие близится к концу), прошу ваши светлости дать мне время выбрать себе советников в моем деле. Увы! Я женщина без друзей, без надежды!

Вольсей. Государыня! Вы оскорбляете любовь к вам короля такой недоверчивостью. Ваши надежды и ваши друзья безчисленны.

Королева Екатерина. В Англии лишь весьма немногие могут быть мне полезны. Думаете-ли вы, благородные лорды, что найдется англичанин, который бы осмелился быть моим советником? А еслиб и нашелся такой отчаянный, чтобы быть правдивым, то мог-ли бы он объявить себя моим другом против воли его величества и жить как верный подданный? Конечно, нет. Мои друзья, которые могут облегчить мои печали, друзья, которые могут привлечь к себе мое доверие, живут не здесь; они, как и все другие мои защитники, - живут далеко, на моей родине, благородные лорды.

Кампейус. Я бы желал, чтобы ваше величество оставили свое недоверие и приняли мой совет.

Королева Екатерина. Какой совет, сэр?

Кампейус. Предоставьте ваше дело на благоусмотрение короля: он великодушен и милостив. Это будет гораздо лучше и для вашей чести, и для вашего дела, потому что, если закон осудит вас, то вы уедете отсюда обезчещенной.

Вольсей. Он говорит правду.

Королева Екатерина. Вы мне советуете оба то, осуществления чего вы бы больше всего желали, - моей гибели. Это-ли христианский совет? И как не совестно вам! Небо, однако, по прежнему находится над всеми; там есть судья, которого не может подкупить никакой король.

Кампейус. Ваша горячность ошибается в нас.

Королева Екатерина. Тем хуже для вас! Клянусь душой, я считала вас людьми святыми, почтенными кардинальными добродетелями; но в действительности вы только кардинальные пороки, фальшивые сердца! Исправьтесь, благородные лорды, хотя бы из стыда! Таковы-то ваши утешения! Таков-то целебный напиток, подносимый несчастной женщине, - женщине, затерянной среди вас, осмеянной, презираемой! Даже и половины моих несчастий я не пожелаю вам: я добрее вас. Но предостерегаю вас, берегитесь, во имя Бога, берегитесь, чтобы бремя моих несчастий впоследствии не упало на вас.

Вольсей. Государыня, это - чистое безумие. Нашу преданность вы превращаете в злобу.

Уильям Шекспир - Генрих VIII (Henry VIII). 1 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Генрих VIII (Henry VIII). 2 часть.
Королева Екатерина. А вы превращаете меня в ничто. Горе вам и всем лжи...

Два благородных родственника. 1 часть.
Перевод П. А. Каншина ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Тезей, герцог афинский. Пириту...