Уильям Шекспир
«Антоний и Клеопатра (Antony and Cleopatra). 2 часть.»

"Антоний и Клеопатра (Antony and Cleopatra). 2 часть."

Меценат. Добро пожаловать, дорогая Октавия. Всякое римское сердце жалеет и любить тебя. Один только прелюбодей Антоний, разнузданный развратник, отверг тебя и отдал свое могущество в нечистая руки, которые заставляют его возстать против нас.

Октавия. Правда-ли это?

Цезарь. Совершенная правда. Сестра, добро пожаловать: прошу тебя, будь терпелива... моя обожаемая сестра!.. (Уходят).

СЦЕНА VII.

Лагерь Антония близь Акциума.

Входят. Клеопатра и Энобарб.

Клеопатра. Будь уверен, я заплачу тебе.

Энобарб. Да за что-же, за что, за что?..

Клеопатра. Ты возстал против моего участия в этой войне и сказал, что считаешь ее неприличной.

Энобарб. А что-же, она прилична? да, прилична?

Клеопатра. Но если не существует какой-либо особой причины, почему-же я не могу здесь присутствовать лично?

Энобарб (всторону). Я бы знал, что ответить: если-бы мы взяли на воину коней и кобылиц вместе, кони сделались-бы совершенно бесполезны, потому что кобылицы умчали-бы за собой коней с всадниками.

Клеопатра. Что ты там ворчишь?

Энобарб. Твое присутствие может только стеснять Антония; развлекать его сердце, его мозг, его время, которые должны быть свободны. Его уже обвиняют в легкомыслии, а в Риме уже говорят, что войну эту ведут твои прислужницы с евнухом Фотином.

Клеопатра. Провались этот Рим и пусть отгниют все языки, болтающие против нас! Я ведь тоже несу на себе все тягости этой войны, и я должна, как царица моего государства, явиться на ней настоящим мужем. Перестань-же мне противоречить: я не останусь назади.

Энобарб. Отлично! Я кончил. Вот и повелитель идет сюда!

Входит: Антоний и Канидий.

Антоний. Не странно-ли, Канидий, что он мог из Тапента и Брундузиума так скоро переплыть Ионийское море и овладеть Ториной? - ты слышала это, милая?

Клеопатра. Быстрота никого не изумляет так, как ленивых.

Антоний. Превосходное замечание, сделавшее-бы честь и самому умному мужчине; оно умеряет мое недоумение... Канидий, сразимся-же с ним на море.

Клеопатра. Конечно,на море: где-же иначе?

Канидий. Почему-же именно на море?

Антоний. Потому что он угрожает нам на нем.

Энобарб. Но ведь и ты вызывал его на битву...

Канидий. Да, и ты вызвал его на битву при Фарсале, где Цезарь мерялся силами с Помпеем. Но он отверг твои предложения, найдя их невыгодными, ну так теперь отвергни его предложения!

Энобарб. Твой флот снаряжен не важно; твои матросы - жнецы, погонщики мулов, все люди, взятые насильно. Флот-же Цезаря обладает моряками, которые часто побеждали Помпея; его кораблями легко управлять; твои - тяжелы. Никакого стыда для тебя не будет отказаться от битвы на море, когда ты вполне готов принять ее на суше.

Антоний. На море! на море!

Энобарб. Высокочтимый вождь! Ты, значит, сведешь на нет славу, приобретенную тобою на суше; ты разъединишь войско, состоящее из пехоты, поседевшей в боях; оставишь в бездействии твое заслуженное и признанное искусство; ты отстранишь от себя средства, ведущия к успеху, и только для того. чтобы отдаться игре случая и безумного счастья, ты отказываешься от верного и прочного успеха.

Антоний. Я буду сражаться на море.

Клеопатра. У меня шестьдесят кораблей; у Цезаря они не лучше моих.

Антоний. Мы сожжем лишние корабли; остальными, усилив их экипажами уничтоженных, мы отбросим Цезаря от мыса Акциумского, если он к нему подойдет. Если-бы мы потерпели неудачу, мы можем действовать на суше.

Входит Вестник.

Какие вести?

Вестник. Слухи справедливы; враг близко; Цезарь взял Торину.

Антоний. Возможно-ли, чтобы он сам?.. Это невероятно! Странно, что его войско уже там!.. Канидий, ты примешь начальство над девятнадцатью сухопутными легионами и двенадцатью тысячами всадников... Мы-же отправляемся на корабли... Идем, моя Фетида!

Входит Воин.

Что скажешь, друг?

Воин. О, доблестный царь, не принимай сражения на море: не отваживайся плыть на прогнивших досках. Нежели перестал ты верить этому мечу и вот этим моим ранам? Предоставь египтянам и финикийцам плавать как утки; мы-же привыкли побеждать стоя на ногах, сражаясь нога к ноге.

Антоний. Хорошо, хорошо. Идем-же (Уходят: Антоий, Клеопатра и Энобарб).

Воин.Клянусь Геркулесом: кажется, я прав!

Канидий. Да, воин. Но его действиями уже не управляет больше разумная воля. Нашего вождя водят самого, и мы теперь только рабы женщин.

Воин. Ты командуешь сухопутными легионами и всей конницей, не так-ли?

Канидий. Марк Октавий, Марк Юстей, Публикола и Целий начальствуют на море; я-же командую всеми сухопутными силами. Быстрота Цезаря превосходить всякое вероятие.

Воин. Когда он сам находился еще в Риме, его войска пробирались уже маленькими отрядами и таким образом ввели в заблуждение всех лазутчиков.

Канидий. Не знаешь-ли, кто его помощник?

Воин. Некий Тавр.

Канидий. О, я его знаю.

Входит Вестник.

Вестник. Антоний требует Канидия.

Канидий. Время полно событий и рождает их каждую минуту (Уходят.)

СЦЕНА VIII.

Равнина близь мыса Акциума.

Входят: Цезарь, Тавр, вожди и воины,

Цезарь. Тавр!

Тавр. Повелитель?

Цезарь. Не принимай битвы на суше; сдерживайся; не давай битвы, пока мы не кончим её на море; не отклоняйся ни в чем от распоряжений, написанных на этом свитке. Наша победа зависит от их точного исполнения (Уходят).

Входят: Антоний и Энобарб.

Антоний. Поставим конницу по сю сторону поляны, ввиду цезарева войска; оттуда мы будем в состоянии видеть число его кораблей и сообразно с этим действовать (Уходят).

С разных сторон входят войска Антония, под предводительством Канидия; войска Октавия, под предводительством Тавра. По уходе их за кулисы, слышен шум морской битвы. Трубы. Военные клики. Входит Энобарб.

Энобарб. Погибло, погибло, все пошло прахом! Я больше не мог выдержать! Антониад, адмиральский египетский корабль, повернул и обратился в бегство с шестьюдесятью другими парусами; глядеть на них - все равно, что ослепнуть!

Входит Скар.

Скар. О, боги, и богини и все небожители, помогите!

Энобагб. Чем ты смущен?

Скар. Лучшая треть мира погибла от легкомыслия. Мы процеловали царства и области.

Энобарб. В каком положении битва?

Скар. С нашей стороны все признаки чумы, предшествующие смерти! Эта беспутная ведьма, эта египетская кобыла,- задуши ее проказа! В разгаре битвы, когда оба успеха походили на близнецов одного возраста, если наш не был еще постарше... не знаю, какой июньский овод ужалил эту корову! Она подымает паруса и обращается в бегство!..

Энобарб. Я был свидетелем этому: мои глаза занемогли от этого зрелища, и я не мог выдержать более.

Скар. Как только она повернула борт, благородная жертва её чар, Антоний, встряхивая своими морскими крыльями, как потерянная утка, мчится за ней, бросая битву в самом разгаре. Я никогда не видел более позорного дела. Опытность, мужество, честь никогда еще не покушались так сами на себя.

Энобарб. Увы! Увы!

(Входит Канидий).

Канидий. На море наше счастье выбилось из сил и плачевно идет ко дну. если-бы наш полководец оставался тем, чем он был прежде, все еще было-бы хорошо. О, он нам самым предательским образом подал пример бегства!

Энобарб (всторопу). А, вот ты о чем думаешь? Ну, значить, действительно, на этот раз,- все кончено!

Канидий. Они бежали к Пелопонезу.

Скар. Дорога в Пелопонез хорошая. Отправлюсь туда и я выжидать событий.

Канидий. Я сдам мою конницу и легионы Цезарю. Шесть царей уже показали мне пример.

Энобарб. Я все-таки последую еще за раненым счастьем Антония, не смотря на то, что разум мой вместе с ветром несет меня в другую сторону (Уходят).

СЦЕНА IX.

Александрия. Во дворце.

Входит Антоний с несколькими слугами.

Антоний. Слышите! Земля требует, чтобы я не попирал её более! ей стыдно носить меня! Приблизьтесь, друзья! Я так страшно опоздал в этом мире, что навсегда потерял дорогу... Там есть у меня корабль, нагруженный золотом; возьмите его и разделите между собой; бегите от меня и передайтесь Цезарю.

Слуги. Бежать? Никогда!

Антоний. Я сам бежал и научил других спасаться и показывать спину. Ступайте, друзья, я-же решился избрать такой путь, на котором вы мне не нужны: уезжайте. Мои сокровища в пристани, возьмите их! О, я стремился к тому, на что не могу теперь смотреть без краски стыда! Даже мои волосы возмутились, ибо седые упрекают черные в опрометчивости, а черные проклинают пугливость и глупость седых! Уезжайте; я вас снабжу письмами к некоторым друзьям, которые расчистят вам дорогу ко вниманию Цезаря. Прошу вас, не имейте-же такого грустного вида и не возражайте мне; воспользуйтесь желанием, порожденным моим отчаяньем; покиньте того, кто сам себя покинул. Скорее в пристань! Я вручу вам этот корабль с его богатствами. Оставьте меня, прошу вас! Умоляю вас, покиньте меня! Я потерял право приказывать и потому прошу вас! Я сейчас последую за вами (Садится).

Входят: Эрос, потом Клеопатра, поддерживаемая Хармионой и Ирой.

Эрос. Добрая царица! пойди-же, утешь его.

Ира. Пойди к нему, дорогая царица.

Хармиона. Ступай-же, что-жь делать!

Клеопатра. Дайте мне сесть!.. О, Юнона!

Антоний. Нет, нет, нет, нет, нет!

Эрос. Взгляни-же на нее, Антоний.

Антоний. О, нет! Гадко! Противно!

Хармиона. Царица!..

Ира. О, добрая царица!

Эрос. Антоний, Антоний!

Аятошй. Да, Эрос, да! Антоний при Филиппе держал свой меч, как танцовщик, тогда как я поражал худого и сморщенного Кассия; я-же покончил и с безумным Брутом! Он действовал чужими руками и ничего не смыслил в сложных делах войны! А теперь... что-же это?

Клеопатра. Ах... помогите!

Эрос. Царица, Антоний, царица!

Ира. Да подойди-же к нему! Поговори с ним! Он без памяти от горя.

Клеопатра. Ну, поддержите меня... О!..

Эрос. Встань, благородный повелитель; царица приближается; она с опущенной головой и в когтях смерти; ты; только одно слово утешения и ты спасешь ее.

Антоний. Я изменил славе! Позорное отступление!

Эрос. Царица, Антоний!

Антоний. О, до чего довела ты меня, египтянка! Смотри, я не могу скрыть своего смущения, оглядываясь назад на обломки моей славы!

Клеопатра. О дорогой мой друг! Прости моим пугливым парусам! Я не могла подумать, что ты последуешь за мной.

Антоний. Ты хорошо знала, египтянка, что сердце мое всеми нитями своими прикреплено к твоему кормилу, и что ты увлечешь меня за собою. Ты отлично знала, что вполне завладела душой моей и что одного знака твоего достаточно было-бы заставить меня отступиться от самого веления богов.

Клеопатра. О, прости...

Антоний. Теперь я должен послать смиренную мольбу к этому мальчишке; я должен хитрить и прибегать к всевозможным низким уверткам... я, который играл половиной мира, который созидал и разрушал его счастье!.. Ты знала, до чего сильно завладела мною. как знала и то, что мой меч, обезсиленный моей страстью, во всем послушен тебе.

Клеопатра. О, прости, прости.

Антоний. Не плачь, говорю себе; одна твоя слеза стоит всего; что можно выиграть и потерять. Дай мне один поцелуй... и это меня вознаградит за все... Я послал наставника детей наших; вернулся-ли он? Меня, моя дорогая, как будто давит какой-то свинец... Вина, эй! И за ужин! счастье мое знает, что чем более преследует оно меня, тем более я над ним издеваюсь! (Уходят).

СЦЕНА X.

Лагерь Цезаря в Египте.

Входят: Цезарь, Долабелла, Тирей и другие.

Цезарь. Позовите посланного Антония! - знаешь ты его?

Долабелла. Цезарь, он учитель его детей! Суди-же, до какой степени он ощипан, если посылает тебе такое жалкое перо из своего крыла,- он, который несколько месяцев тому назад рассылал царей своими послами!

Входит Эвфроний.

Цезарь. Подойди и говори.

Эвфроний. Как-бы ничтожен я ни был, но я являюсь от имени Антония;недавно еще я был ничто в его судьбе, не более, как забытая росинка, притаившаеся на листке мирты,- ничто в сравнении с этим обширным морем.

Цезарь. Пусть так. Говори о данном тебе поручении.

Эвфроний. Антоний приветствует в тебе властителя его судьбы и просить о позволении жить в Египте; вслучае отказа, он уменьшает свою просьбу и молит тебя о дозволении дышать между землей и небом, как частный человек, в Афинах. Это его личная просьба. Что касается Клеопатры, она признает твое величие, подчиняется твоему всемогуществу и умоляет для своих детей венца Птоломея, совершенно зависящего теперь от тебя.

Цезарь. Я глух к просьбам Антония. Что-же до царицы, я согласен ее выслушать и удовлетворить её просьбу, с условием, чтобы она выгнала из Египта своего опозоренного любовника, или отняла у него жизнь. Исполнить она это,- и её просьбы не будут напрасны. Таков мой ответ им обоим.

Эвфроний. Да помогут тебе боги!

Цезарь. Проводите его из нашего лагеря! (Эвфроний удаляется). (Тирею). Вот случай испробовать силу твоего красноречия. Уезжай скорее: освободи Клеопатру от Антония: обещай ей от моего имени все, что она потребует; даже прибавь еще, если найдешь нужным: женщины, даже совершенно счастливые, не слишком тверды, а несчастье сломит и целомудреннейшую из весталок. Докажи-же нам свое уменье, Тирей; что-же касается вознаграждения, назначь его сам за свои труды,- и это будет для меня законом.

Тирей. Я отправляюсь, Цезарь.

Цезарь. Обрати внимание, как переносит Антоний свое падение, и выследи все движения, которые указывают на его помыслы.

Тирей. Исполню, Цезарь (Уходят).

СЦЕНА XI.

Александрия. Во дворце.

Входят: Клеопатра. Энобарб, Хармиона и Ира.

Клеопатра. Что нам делать, Энобарб?

Энобарб. Помечтать, да и умереть.

Клеопатра. Кого следует в этом винить? Антония или меня?

Энобарб. Конечно, одного Антония, который из своей страсти хотел сделать хозяина своего разума! Что за дело, что ты обратилась в бегство из этой страшной битвы, из этих возставших друг на друга рядов? Он-то зачем последовал за тобой? Зуд его страсти не должен-бы был смущать его, как военоначальника, в ту важную минуту, когда столкнулись две половины мира и когда вопрос лшел о его державе. Позор и несчастие было для него следовать за твоими бегущими парусами и бросить в разгаре битвы ошеломленный флот.

Клеопатра. Тише, прошу тебя.

Входят: Антоний с Эвфронием.

Антоний. Так это его ответ?

Эвфроний. Да, Антоний.

Антоний. Итак, царица воспользуется его милостями, если принесет меня в жертву?

Эвфроний. Да, так он сказал.

Антоний. Она должна знать об этом.- Пошли-же молокососу Цезарю эту седеющую голову,- и он до самых краев наполнит твои желания царствами.

Клеопатра. Эту голову, Антоний!

Антоний. Вернись к нему; скажи ему, что на челе его цветут розы юности; что мир вправе ожидать от него великих подвигов: его деньги, его корабли, его легионы могли-бы, конечно, принадлежать и трусу; что его соратники могли-бы победить так же счастливо и под начальством ребенка, как и под начальством Цезаря. Почему я и прошу его забыть на время блестящия преимущества его положения и помериться с удрученным Антонием мечами, один на один. Я напишу ему это. Ступай за мной (Уходят).

Энобарб. Да, какже! Как это вероятно, чтобы победоносный Цезарь обезоружил свое счастье и согласился на смешное единоборство с таким воителем! Я вижу, что человеческая рассудительность исчезает вместе с его счастьем, и внешния достоинства в минуту падения увлекают за собой внутренния. Как мог он возмнить, зная все обстоятельства, что благоденствие Цезаря станет мериться с его обездоленностью! Цезарь, ты победил и его разум!..

Входит слуга.

Слуга. Посланный от Цезаря.

Клеопатра. Как! Без соблюдения всяких приличий! Видите, милые, перед увядшей розой затыкают нос те, кто обожал ее, когда она была лишь расцветающей почкой... Введи его.

Энобарб. Моя порядочность начинает со мной ссориться (всторону). Преданность, верная безумцу, сама чистое безумие. И однако, кто имеет достаточно мужества сохранить преданность павшему властителю,- побеждает победителя и завоевывает место в истории!

Входит Тирей.

Клеопатра. В чем воля Цезаря?

Тирей. Выслушай ее наедине.

Клеопатра. Здесь только друзья; говори смело.

Тирей. Быть может, они также друзья Антония.

Энобарб. Антонию их нужно не меньше, чем Цезарю, а без этого и мы для него бесполезны. Если угодно Цезарю наш вождь готов с радостью сделаться его другом. Что касается нас, ты знаешь, мы принадлежим тому-же, кому и он, и в таком случае будем преданы и цезарю.

Тирей. Пусть так. Выслушай-же меня, знаменитая царица; Цезарь умоляет тебя забыть настоящее твое положение и помнить только, что он - Цезарь.

Клеопатра. Это царское великодушие. Продолжай.

Тирей. Ему известно, что ты связана с Антонием не любовью, а страхом.

Клеопатра. О!

Тирей. И потому раны, нанесенные твоей чести, возбуждают в нем сострадание, как незаслуженно причиненные грубой силой.

Клеопатра. Цезарь - бог, и ему известна вся истина; моя честь не изменяла, она была побеждена.

Энобарб (про себя). Чтобы в это поверить, надо спросить Антония... Бедный, бедный, ты даешь течь по всем направлениям и нам ничего не осталось больше, как предоставить тебя твоему крушению, ибо все, что у тебя есть наиболее дорогого, тебя покинуло (Уходит).

Тирей. Что передать от твоего имени Цезарю? Он ждет твоих просьб, чтобы их исполнить. Он был бы рад, если-бы ты пожелала взять его счастье, как палку для опоры; но как-бы воспламенилось его рвение, если-бы он узнал через меня, что ты покинула Антония и отдалась под покровительство владыки мира.

Клеопатра. Как тебя зовут?

Тирей. Меня зовут Тиреем.

Клеопатра. Благожеланный вестник! Скажи великому Цезарю, что я через тебя целую его торжествующую руку; скажи ему, что я готова сложить к его ногам свою корону и пасть ниц перед ним; скажи ему, чтобы он устами своими возвестил мне судьбу Египта,

Тирей. Ты выбрала наилучший путь. Когда мудрость воюет с счастьем и первая отваживается только на возможное, никакая случайность не может сломить ее. Дозволь мне, как милость, запечатлеть мое уважение на руке твоей.

Клеопатра. Часто отец твоего Цезаря, мечтая о завоевании царств, напечатлевал лобзания свои на этом недостойном месте, и поцелуи сыпались тогда как дождь.

Входят: Антоний и Энобарб.

Антоний. Клянусь Юпитером громовержцем! Она выказывает ему благосклонность! Кто ты, негодяй?

Тирей. Точный исполнитель повелений самого достойного послушания и самого могущественного человека.

Энобарб. Отхлестает он тебя!

Антоний. Эй, сюда! - А... коршун! Клянусь богами и дьяволами, власть моя тает! Прежде, когда я звал, цари, толкаясь, как борющиеся дети, стремились ко мне и кричали: "что прикажешь?.." Отсохни ваши уши! Я ведь еще Антоний!..

Появляются слуги.

Схватить этого шута... и высечь его...

Энобарб. Удобнее играть со львенком, чем с умирающим львом.

Антоний. Месяц и звезды! Высечь его! если-бы даже здесь было двадцать величайших данников Цезаря, и если-бы я увидел, что они так нагло распоряжаются рукой этой женщины... Как зовут ее с тех пор, как она перестала быть Клеопатрой?.. Высечь его, друзья; секите его, пока не увидите, как лицо его искривится и он не завопит о пощаде, как мальчишка!.. Уведите его.

Тирей. Марк Антоний...

Антоний. Тащите его, а когда высечете, верните сюда, Этот раб Цезаря будет моим послом к нему (Слуги уводят Тирея). - Ты была уже отцветшею на половину прежде, чем я тебя узнал... А!.. Разве я для того докинул в Риме брачное ложе, даже не смяв его ни разу? Разве я для того отказался от мысли иметь законных наследников от лучшей жемчужины женщины в мире, чтобы быть обманутым тварью, не гнушающейся даже рабами?

Клеопатра. Мой дорогой...

Антоний. Ты всегда была лицемеркой... Но когда мы углубляемся в пороки, о жалкий жребий! мудрые боги закрывают наши глаза; они погружают наш чистый разум в нашу собственную грязь; они заставляют обожать наши собственные заблуждения и смеются над нами, когда мы гордо шествуем к нашей погибели!

Клеопатра. О, так уже дошло до этого?

Антоний. Когда я встретил тебя, ты была остывшим куском на тарелке мертвого Цезаря... Что говорю ея!.. Ты была объедком Кнеё Помпея, не считая уже других сладострастных увлечений, не внесенных в списки народной молвой!.. Ибо я уверен, что если ты и способна понимать,что такое добродетель, ты все-таки её никогда не знала!

Клеопатра. К чему все это?

Антоний. Позволить какому-то негодяю, сотворенному лишь для получения подачки с возгласом: "да вознаградят вас боги" так просто обращаться с подругой игр моих, с её рукой,- этой царственной печатью, с этой заложницей веры великих душ!.. О, зачем я не на вершинах Базанских, чтобы я мог реветь громче рогатого стада! потому, что неистовство мое доходит до бешенства. И выражать его по человечески,- значило-бы подражать осужденным, приносящим с веревкой на шее благодарность палачу за его стремительность!..

(Тирей возвращается в сопровождении слуг).

Высекли его?

1-й слуга. Изрядно таки...

Антоний. Кричал он? Умолял о пощаде?

1-й слуга. Он молил о пощаде.

Антоний. Если отец твой еще жив,- пусть сожалеет, что ты не родился дочерью; а ты будешь жалеть, что следовал за счастием и за победами Цезаря, потому, что тебя за это избили: с этих пор белые ручки женщин да награждают тебя лихорадкой; трепещи при одном их виде. Возвращайся-же к Цезарю и расскажи ему о приеме. Не забудь ему передать, что он бесит меня своим нелепым высокомерием и пренебрежением ко мне. Презирая меня таким, как я теперь, он забывает, кем я был. Он бесит меня в ту минуту, когда я готов так легко пасть, потому что благодатные созвездия, руководившие мною до сего времени, выступили из своих орбит и озарили огнями свои адские бездны! Если мои слова и мои действия ему не понравятся, скажи, что у него есть Гиппарх, мой отпущенник, и что он может сечь его, терзать или даже повесить, чтобы со мною расквитаться. Настаивай на этом сам а убирайся с рубцами на спине! (Тирей уходит).

Клеопатра. Ты кончил?

Антоний. Увы! моя земная луна затмилась, и было бы достаточно одного этого, чтобы возвестить гибель Антонию.

Клеопатра. Подождем, пока ты кончишь.

Антоний. Чтобы польстить Цезарю, ты обмениваешься глазками с шутом, застегивающим ему пряжки!

Клеопатра. Не узнать меня до сих пор!

Антоний. Разве ты для меня не лед?

Клеопатра. О, дорогой, если я такова,- пусть из моего ледяного сердца небо пошлет град, отравленный в самом источнике его рождения: и пусть первая градинка падет в мое горло, чтобы растаять в нем вместе с моей жизнью! Пусть вторая умертвит Цезариона! Пусть погибнуть ох этой ледяной бури все плоды моего зачатия и мои египтяне! И да останутся все они без погребения, доколе мухи и насекомые Нила не погребут их, пожирая.

Антоний. Довольно, я удовлетворен. Цезарь остается под Александрией. Там я буду биться против его счастья. Наши сухопутные силы держались стойко; наш рассеянный флот снова собрался и готов к мстительной морской битве. Где-же ты, моя храбрость?.. Слушай, царица: если я еще раз вернусь с июля битвы, чтобы облобызать уста твои, то вернусь, покрытый кровью. Я с мечем моим иду готовить события для летописей. Есть еще надежда!

Клеопатра. Узнаю опять моего героя!

Антоний. Мое сердце! Мышцы мои, дух мой утроятся - и я буду биться без пощады. Прежде, когда дни мои текли беззаботно и покойно, побежденные покупали у меня свою жизнь шуткой, но, теперь... я буду скрежетать зубами и посылать во мрак бездны всех, кто попробует противиться мне... Идем, проведем еще одну радостную ночь; пусть созовут ко мне всех моих опечаленных сподвижников; да наполнятся кубки! Насмеемся еще раз над полунощным звоном!

Клеопатра. Сегодня день моего рождения; я думала отпраздновать его тихо и грустно; но так как друг мой снова стал Антонием, я хочу быть снова Клеопатрой.

Антоний. Все пойдет отлично.

Клеопатра. Пусть позовут к благородному Антонию всех его сподвижников!

Антоний. Созвать! Я хочу говорить с ними; а сегодня вечером пропитаю вином их раны. Идем, моя царица! Во мне есть еще силы! Завтра в разгаре боя я заставлю смерть влюбиться в меня, потому что буду соперничать в ревности с её зачумленной косой (Антоний, Клеопатра и слуги уходят).

Энобарб. Теперь он готов уничтожить молнию! Придти, в бешенство, это значит выгнать из себя страх. В таком состоянии духа и голубь кинулся-бы на ястреба. И я вижу, что мужество нашего вождя черпает силу в ослаблении мозга; а когда мужество живет на счет разума - оно пожирает копье, которым сражаются. Пойду подумаю, как-бы покинуть его (Уходят).

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лагерь Цезаря под Александрией.

Входят: Цезарь, читая письмо, Агриппа, Меценат и другие.

Цезарь. Он обращается со мной, как с мальчишкой, угрожает мне, как будто-бы имеет власть выгнать меня из Египта. Он высек моего вестника; он вызывает меня на странный бой - Цезаря против Антония. Пусть-же узнает старый развратник, что у меня есть множество других способов умереть, а пока я смеюсь над его вызовом.

Меценат. Цезарь должен-же знать, что бешенство такого великого человека - признак его окончательного падения. Не давай ему одуматься, но живо воспользуйся его заблуждениями. Ярость всегда была плохой охраной.

Цезарь. Дай знать нашим лучшим вождям, что завтра мы дадим последнюю из многих битв... В наших рядах достаточно беглецов из антониева войска, способных его изловить. Наблюди, чтобы это было сделано, и устрой пир для войска. У нас много запасов для продовольствия, и войска, конечно, заслужили нашу щедрость. Бедный Антоний! (Уходят).

СЦЕНА II.

Александрия. Во дворце.

Входят: Антоний, Клеопатра, Энобарб, Хармиона, Ира, Алексас и другие.

Антоний. Он не хочет сразиться со мной, Домиций?

Энобарб. Нет.

Антоний. Почему-же?

Энобарб. Потому что думает, будто в двадцать раз счастливее тебя, и не хочет ставить двадцати против одного.

Антоний. Воин, завтра я буду драться на море и на суше; я выйду с честью и окуну свою славу в кровавую ванну, которая оживит ее. Готов-ли ты храбро сражаться?

Энобарб. Я буду драться с криком: нет пощады!

Антоний. Хорошо сказано! Идем! Пусть позовут слуг и пусть эту ночь во всем будет полное изобилие на нашем пиру!

Входят слуги.

Дай мне руку... Ты мне был всегда верен... И ты также... И ты... и ты... Вы хорошо мне служили... а вашими товарищами были цари.

Клеопатра. Что это значит?

Энобарб (всторону). Одна из странностей, выжимаемых из души горем.

Антоний. И ты тоже, верный слуга! Я хотел-бы разделиться на столько частей, сколько вас всех, и видеть вас всех соединенными в одном Антоние, чтобы служить вам так-же хорошо, как вы служили мне!

Слуги. Да не допустят этого боги!

Антоний. Ну, добрые товарищи, будьте при мне в эту ночь, не жалейте моих кубков, ухаживайте за мною, как будто мое государство все еще товарищ вам и все внимает моим повелениям.

Клеопатра. Чего он хочет?

Энобарб. Заставить плакать своих друзей.

Антоний. Послужите мне еще эту ночь. Быть может, скоро наступит конец вашей службе; быть может, вы не увидите меня больше, или увидите изувеченной тенью. Быть может, завтра вы будете служить уже другому господину. Я смотрю на вас, как человек, прощающийся на веки. Мои верные друзья! я не гоню вас от себя; как господин, я сочетался с вашей службой и расстанусь с ней только со смертью. Будьте со мной эту ночь, еще какие-нибудь два часа, не больше... и да вознаградят вас боги!

Энобарб. Чего ты хочешь от них, полководец? Зачем лишать их храбрости? Смотри, они плачут. И я, осел этакий... у меня тоже лук попал в глаза. Не делай нам сраму... не превращай нас в женщин.

Антоний. Довольно, довольно, довольно! Пусть ведьма утащит меня, если у меня было в мыслях такое намерение! Пусть на месте падения этих слез взростет добро! Великодушные друзья мои, вы принимаете слова мои в черезчур горьком смысле; я говорил, чтобы воодушевить вас, когда просил осветить эту ночь факелами! Знайте-же мужественные сердца, что я сильно надеюсь на завтрашний день. И если я веду вас на бой, то исключительно только потому, что верю больше в победу и жизнь, чем в смерть и славу. Пойдем ужинать; идем и утопим в вине раздумье (Уходят).

СЦЕНА III.

Александрия. Перед дворцом.

Входят: два воина.

1-й воин. Покойной ночи, брать. Завтра будет денек.

2-й воин. Который решит все. О, боги, даруйте нам в бою успех! Ты не слыхал ничего особенного на улице?

1-й воин. Ничего: а что новаго?

2-й воин. Вероятно, это лишь пустые толки. Спокойной ночи.

1-й воин. Прощай, друг.

Входят: два другие воина.

2-й воин. Воины! Смотреть в оба!

3-й воин. И ты тоже! Покойной ночи! (Первые два воина занимают посты в глубине сцены).

4-й воин. Здесь наше место (Отходят на авансцену). Если завтра посчастливится флоту, я уверен, что и сухопутные войска будут держаться стойко.

3-й воин. Да, у нас храброе войско, и оно полно решимости (Звуки гобоев над сценой и под нею).

4-й воин. Тише! Что это за шум?

1-й воин. Слушайте, слушайте!

2-й воин. Тише!

1-й воин. Музыка в воздухе!

3-й воин. Под землей!

4-й воин. Хорошее предзнаменованье,- не так-ли?

3-й воин. Нет.

1-й воин. Тише-же, говорю вам. Что это значит?

2-й воин. Это Геркулес, любимый бог Антония, покидает его сегодня.

1-й воин. Вперед! Узнаем, слышали-ли другие часовые то же, что мы (Направляются к другому посту).

2-й воин. Ну что, друзья?

Несколько воинов. Слыхали вы?

1-й воин. Да, не странно-ли это?

3-й воин. Слышите, друзья, слышите?

1-й воин. Последуем за звуками до границ наших постов; посмотрим, когда они перестанут.

Несколько воинов (разом). Конечно, конечно! Как это странно! (Все уходят).

СЦЕНА IV.

Александрия. Во дворце. Разсвет.

Входят: Антоний и Клеопатра, сопровождаемые Хармионой и другими.

Антоний, Эрос! Мое вооружение, Эрос!

Клеопатрв. Усни немножко.

Антоний. Нет, голубка... Эрос, скорее-же; мои доспехи, Эрос!

Входит Эрос с доспехами.

Друг, покрой меня железом. Если фортуна не будет нашей сегодня, то только потому, что мы издеваемся над нею. Вперед!

Клеопатра. Я хочу тебе помочь. Это куда?

Антоний. Оставь, оставь это... ведь ты оруженосец моего сердца. Вот ты и ошиблась, ошиблась!.. Сюда это, сюда!

Клеонатра. Постой! Вот! Я хочу помочь тебе. Вот так.

Антоний. Хорошо, хорошо. Мы теперь справимся. Ну старый друг, или, вооружайся теперь сам.

Эрос. Сейчас.

Клеопатра. Разве я дурно застегнула?

Антоний. Чудесно, чудесно; тот узнает, что такое буря, кто осмелится расстегнуть это раньше, чем я сам захочу разоблачиться для отдыха. Сплоховал Эрос; но царица - лучший оруженосец, чем ты. Поторопимся. О, моя любовь, отчего ты не можешь видеть, как я буду сегодня сражаться, и присутствовать при моих царских занятиях, ты-бы увидела, какой я хороший работник?

Входит вооруженный воин.

Здравствуй, добро пожаловать! ты похож на человека, снабженного военным поручением; для любимого дела и встаем рано,- отправляемся на работу с радостью.

1-й воин. Как-бы ни было рано, но уже тысячи воинов в военных доспехах ждут тебя у пристани.

Крики, трубы. Входят военачальники и воины.

2-й воин. Утро прекрасное... Здравствуй, полководец!

Все. Да здравствует полководец!

Антоний. Прекрасный привет, друзья мои! Утро, как гений даровитого юноши, который хочет заставить говорить о себе, начинается рано. Так... так, Эрос... Ну-ка, дай мне это сюда... таким образом... Хорошо. Будь счастлива, царица, что бы со мной ни случилось! (Целует ее). Это поцелуй воина, но я был бы достоин порицания и самых сильных обвинений, если-бы вздумал продлить прощанье и отдаться нежностям... Я должен покинуть тебя, как человек, закованный в железо.- Вы, которые жаждете битвы,- за мной! Я доставлю вам случай... Прощай! (Уходят: Антоний, Эрос и воины).

Хармиона. Не хочешь-ли пойти в свою комнату?

Клеопатра. Веди меня. Он храбро удалился. О, если-бы он и Цезарь кончили эту войну единоборством! Тогда Антоний... Но теперь... Идем! (Уходят).

СЦЕНА V.

Лагерь Антония близь Александрии.

Труби. Антоний входит в сопровождении Эроса, встречается с воином.

Воин. Да соблаговолят боги, чтобы этот день стал счастливым для Антония!

Антоний. А! Отчего твои раны и твои советы не убедили меня сражаться на суше!

Воин. если-бы ты это сделал,- возмутившиеся цари и воин, покинувший тебя сегодня утром, еще шествовали бы теперь в твоей свите.

Антоний. Кто-же покинул меня сегодня утром?

Воин. Кто? - Тот, кто вечно был с тобою. Кликни Энобарба, и ты не услышишь более его голоса, или услышишь его из лагеря Цезаря, откуда он ответит тебе: "я уже не из твоих более".

Антоний. Что ты говоришь?

Воин. Да, он перешел к Цезарю.

Эрос. Он оставил все свои вещи и сокровища здесь.

Антоний. Он, действительно, передался?

Воин. Это как нельзя более верно.

Антоний. Эрос, ступай, отправь ему его вещи; сделай это скорей и не утаи ни единого обола, я тебе это запрещаю; напиши ему самое теплое прощальное письмо,- я подпишу его; скажи ему, что я желаю, чтобы отныне у него не было поводов изменять своему повелителю... О, моя судьба развратила даже честных людей... Торопись же... Эрос! (Уходят).

СЦЕНА VI.

Лагерь Цезаря близь Алексагдрии.

Трубы. Входят: Цезарь, сопровождаемый Агриппой, Энобарбом и другими.

Цезарь. Ступай, Агриппа, и начинай битву; моя воля, чтобы Антоний был захвачен живым: оповести об этом.

Атриппа. Повинуюсь, Цезарь (Уходит.)

Цезарь. Близко время всеобщего мира; если этот день будет счастливым, все трт части света украсятся мирною веткой оливы.

Входит Вестник.

Вестник. Антоний прибыл на поле битвы.

Цезарь. Ступай, скажи Агриппе, чтобы он в первые ряды поставил перебежчиков; пусть ярость Антония обрушится как-бы на него самого (Цезарь со свитой уходит).

Энобарб. И Алексас изменил. Посланный в Иудею по делу Антония, он убедил великого Ирода передаться на сторону Цезаря и покинуть своего царя Антония; за его труды Цезарь приказал его повесить. Канидий и другие перебежавшие приобрели места, но не почетную доверенность. И я поступил скверно, и я виню себя так горько, что никогда не видать мне радости.

Входит воин Цезаря.

Воин. Энобарб! Антоний возвращает тебе все твои сокровища, вместе с своим приветом. Его вестник прибыл под моей охраной и находится теперь около твоей палатки, разгружая мулов.

Энобарб. Я отдаю все это тебе.

Воин. Не шути, Энобарс. Я тебе говорю правду. 'Ты бы хорошо сделал, если-бы проводил посланного до выхода из лагеря; я должен вернуться к своему посту, а то я бы сам это сделал. Ваш Антоний - все еще настоящий Юпитер (Уходит).

Энобарб. Я настоящий негодяй и первый сознаю это О, Антоний, рудник великодушия! Какой-бы ценой наградил ты мою верную службу, ты, увенчавший золотой короной мою измену! Мое сердце рвется на части, и если его не сокрушит жестокое раскаянье, его сокрушит что либо еще более жестокое; но довольно и раскаянья,- я это чувствую; мне сражаться против него! Нет! Пойду отыщу какую-нибудь яму и умру в ней.Самая грязная яма будет самой лучшею могилой для позорнейшего конца моих дней (Уходит).

СЦЕНА VII.

Поле битвы. Шум сражения. Барабаны и трубы.

Входит Агриппа, в сопровождении воинов.

Агриппа. Назад! Мы зашли слишком далеко; самому Цезарю пришлось похлопотать; сопротивление значительно сильнее, чем мы могли ожидать (Уходят).

Шум битвы. Входят: Антоний и раненый Скар.

Скар. О, мой храбрый повелитель, вот что называется сражаться! Дерись мы так же тогда, мы прогнали-бы их назад с головами в тряпье.

Антоний. Но ты истекаешь кровью.

Скар. У меня была здесь вначале рана, похожая на Т, теперь она обратилась в Н.

Антоний. Они отступают.

Скар. Мы загоним их в норы. На моем мече хватит места еще зарубок на шесть.

Входит Эрос.

Эрос. Они разбиты, я наш перевес похож на славную победу.

Скар. Помнем-ка им спины и будем ловить их, как зайцев - сзади; огромное удовольствие колотить трусов.

Антоний. Я вознагражу тебя раз за твое веселое расположение духа и десять раз за твою храбрость. За мной!

Скар. Следую за тобой, ковыляя (Уходят).

СЦЕНА VIII.

Под стенами Александрии.

Марши входит под его звуки Антоний; Скар с войском следует за ним.

Антоний. Мы его прогнали назад в самый его лагерь. Бегите вперед, возвестите царице грядущия к ней радостные вести. Завтра, до восхода солнца, мы прольем кровь. ускользнувшую от нас сегодня. Я благодарю вас всех, потому что у вас храбрые руки и потому что вы дрались не как слуги другого, а как будто мое дело было личным делом каждого из вас; вы все показали себя Гекторами. Возвращайтесь в город, поцелуйте ваших жен, ваших друзей и расскажите им про свои подвиги, в то время, как они слезами радости будут омывать вашу запекшую её кровь и поцелуями заживлять ваши почетные раны (Скару). Дай мне руку.

Входит Клеопатра со свитой.

Этой дивной чаровнице я поведаю дела твои, чтобы она благословила тебя своей благодарностью. О, ты, свет денницы, обойми мою закованную в железо шею; проберись, не смотря на этот панцырь, к сердцу моему и радуйся в порыве его торжества!

Клеопатра. О, Царь царей! О, беспредельный герой! И вот ты возвратился, с улыбкой на устах, из страшных сетей человечества!

Антоний. О, соловей мой! Мы их загнали в самые кровати. Вот видишь-ли, милая, хотя седые волосы и перемешаны на моей голове с темными, но у меня еще довольно сил, чтобы проявлять энергию и не осрамиться перед самою юностью. Взгляни на этого человека; дозволь устам его коснуться твоей чудной руки. Лобзай эту руку, горой; он сражался сегодня как бог, возненавидевший человечество и принявший вид воина, чтобы разгромить и уничтожить мир.

Клеопатра. Друг, я подарю тебе золотое вооружение, принадлежавшее царю.

Антоний. Он заслужил его, хотя бы оно было сплошь унизано карбункулами, как священная колесница Феба! Дай мне твою руку; вступим торжественно в Александрию; понесем впереди щиты наши, изрубленные, как сами их носители. если-бы наш дворец мог вместить все наше войско, мы поужинали-бы все вместе и выпили-бы круговую в честь завтрашнего дня, чреватого опасностями для царей. Трубачи, оглушите город звуками меди, слейте их с треском литавр и барабанов, чтобы небо и земля слились в торжественном гимне, приветствуя наше приближение!

СЦЕНА IX.

Лагерь Цезаря в лунную ночь.

Часовые. Входит Энобарб.

1-й воин. Если нас не сменят через час, мы должны будем вернуться к главному посту. Ночь светла, и говорят, что битва начнется во втором часу утра.

2-й воин. День был для нас скверен.

Энобарб. О, ночь! Призываю тебя в свидетеля...

3-й воин. Кто это?

2-й воин. Подойдем и послушаем.

Энобарб. Будь мне свидетелем, священная луна, когда история начнет с негодованием произносить имена изменников, что бедный Энобарб раскаялся перед лицом твоим.

1-й воин. Энобарб!

3-й воин. Тише! Послушаем еще.

Энобарб. О, верховная владычица глубокой грусти, пролей на меня ядовитые пары ночи, дабы эта жизнь, упорно не покидающая меня против моей воля, не тяготила меня больше. Ударь, сердце мое, о твердый камень моей измены, и пусть оно, изсушенное горем, рассыпется в прах и покончит со всеми горькими думами. О, Антоний, твое благородство сильнее моей измены; с своей стороны, прости меня, и тогда пусть мир записывает меня в один список с беглецами и изменниками! О Антоний, Антоний! (Умирает)

2-й воин. Поговорим с ним.

1-й воин. Послушаем его еще: то, что он говорит, не безъинтересно для Цезаря.

3-й воин. Да, но он заснул!

1-й воин. Мне кажется скорее, что он лишился чувств; потому что никогда еще такая раздирающая душу мольба не вызывала сон.

2-й войн. Подойдем к нему.

3-й воин. Проснись, проснись; поговори с вами.

2-й воин. Слышишь?..

1-й воин. Десница смерти коснулась его (Звуки барабанов вдали). Слышите... Звуки барабанов будят заснувшее войско... Отнесем его к главному посту: ведь он не из простых. Наш час теперь прошел.

3-й воин. Внесем-же его: может быть,он еще очнется (Уходят, унося тело).

СЦЕНА X.

Между двумя лагерями;

Входят, сопровождаемые войском: Антоний и Скар.

Антоний. Сегодня они приготовляются к морской битве; мы им не понравились на суше.

Скар. Будут биться и на море, и на суше.

Антоний. Я хотел бы, чтобы было возможно драться и в огне, и в воздухе; мы и там сразились бы с ними; ни слушай: наша пехота, расположенная по соседним высотам города, останется с нами; мы отдали приказания флоту, и он уже оставил гавань. Пойдем, поищем места, откуда бы нам можно было видеть порядок боя и следить" за передвижениями войск (Уходят).

Входит Цезарь во главе своих войск

Цезарь. Если он нападет, мы все-таки останемся неподвижно на суше; но нам не придется выжидать, потому что его лучшие войска отправлены на корабли. Займем равнину и вместе с тем выгодное положение (Уходят).

Вновь входят: Антоний и Скар.

Антоний. Они еще не схватились. С того места, где ростет сосна, можно все видеть: я вернусь немедленно сообщить тебе, какой оборот примут дела (Уходит).

Скар. Ласточки свили гнезда в парусах Клеопатры. Авгуры говорят, что они ничего не знают, не понимают, смотрят с мрачным видом и не смеют высказать свои мысли. Антоний то храбрится, то падает духом; его потрясенное счастье попеременно наполняет его надеждой и страхом за то, что он имеет уже, и за то, чего не имеет. (Отдаленный шум морской битвы).

Антоний возвращается.

Антоний. Все погибло! Подлая египтянка мне изменила; мой флот передался неприятелю,- и вот они кидают там шапки на воздух и напиваются все вместе, как друзья бывшие долго в разлуке... Трикраты развратная блудница! Ты продала меня этому молокососу, и мое сердце воюет теперь только с тобой одной... Скажи, чтобы все бежало потому что, как только я отомщу чародейке, для меня все будет кончено... Скажи им всем, чтобы бежали, ступай! (Скар уходит). О, солнце, я не увижу больше твоего восхода! Фортуна и Антоний расстаются здесь; здесь мы пожмем друг другу руки...Вот до чего дошло! Сердца, пресмыкавшиеся, как собаченки, у моих пят, сердца, которым я ни в чем не отказывал, тают и распространяют свой аромат на расцветающего Цезаря, и сосна, дававшая всем тень, стоить ободранная. Я обмануть! О, черная душа Египта! О, коварная чародейка, один взгляд которой посылал меня в битву или возвращал к домашнему очагу, грудь которой была моей короной и моей высшей целью! Настоящая цыганка, подлой игрой своей она обманула меня, разорила мое сердце! Эрос! Эрос!

Входит Клеопатра.

А, дьявольское исчадие! Исчезни!..

Клеопатра. За что сердится мой повелитель на свою любовь?

Антоний. Исчезни, или я награжу тебя тем, что ты заслуживаешь, и испорчу триумф Цезаря. Пусть возьмет он тебя и выставить на потеху ликующих плебеев; пусть влечет он тебя за колесницей своей, как гнуснейшее из пятен всего твоего рода. Пусть показывает тебя, грязное чудовище, за самую мельчайшую монету; пусть кроткая Октавия избороздит лицо твое острыми ногтями (Клеопатра уходит). Хорошо сделала, что ушла, если жизнь еще чего нибудь стоит для тебя: все-таки лучше было бы тебе погибнуть от моего гнева, потому что эта смерть избавила бы тебя от тысячи других. Эй! Эрос! На мне рубашка Несса; о, Алкид, мой предок; вдохнови меня своей яростью; дай мне силу забросить Лихаса на рога месяца; дай мужество этой руке, игравшей когда то тяжелейшими мечами, героически уничтожить самого себя! Ведьма умрет: она продала меня римскому мальчишке, и я гибну от этой измены: за это она умрет. Ко мне, Эрос! (Уходит).

СЦЕНА XI.

Александрия. Во дворце Клеопатры.

Входят: Клеопатра, Хармиона, Ира и Мардиан.

Клеопатра. Ко мне на помощь, женщины! Он неистовствует страшнее, чем сын Теламона неистовствовал за ахиллов щит; и фессалийский вепрь не был столь ужасен!

Хармиона. Спрячься за могильной плитой; запрись там и вели ему сказать, что ты умерла. Ведь расставанье души с телом не более ужасно, чем расставанье с величием.

Клеопатра. Да, за могильной плитой! Мардиан, пойди, возвести ему, что я лишила себя жизни. Скажи ему, что мое последнее слово было: "Антоний". прошу тебя, смягчи его своим рассказом, Ступай, Мардиан, и вернись сказать мне, как он примет известие о моей смерти. В могилу! Идем! (Уходят).

СЦЕНА XII.

Александрия. Во дворце Антония.

Входят: Антоний и Эрос:

Антоний. Ты еще видишь меня, Эрос?

Эрос. Да, мой повелитель.

Антоний. Мы иногда видим облако, похожее на дракона, иногда клубы пара, принимающего образы льва или медведя. Иногда видим мы крепости, украшенные башнями, или висящия скалы, зубчатые горы, синеющие мысы, увенчанные деревьями, помавающими своими главами миру. Ты видел эти призраки; это все порождения темных сумерек.

Эрос. Да, видал.

Антоний. Только одно движение мысли,- и то, что были лошадью, разлагается и исчезает в облаках, как вода в воде.

Эрос. Правда, мой повелитель.

Антоний. Итак, мой верный Эрос, твой военачальник теперь нечто вроде этих видений. Я еще Антоний, но я уже не могу больше сохранить эту видимую оболочку, о мой слуга! Для этой египтянки я воевал,- и эта царица, сердцем которой думалось мне, я владел, как она владела моим (которое, будь оно свободным, в свою очередь владело бы миллионом других сердец, теперь отпавших),- эта царица говорю я, Эрос, подтасовала карты для Цезаря, продала мою славу для триумфа моего врага! Ступай, не плачь-же, мой добрый Эрос; у меня остался еще я сам, чтобы покончить с собою.

Входит Мардиан.

О проклятие твоей подлой царице! Она украла мой меч!

Мардиан. Нет, Антоний; она любила тебя, и её судьба безраздельно была соединена с твоею.

Антоний. Прочь, гнусный евнух! Молчи! Она изменила мне и умрет за это.

Мардиан. Смерть - долг, уплачиваемый только один раз,- и она его уже заплатила. То, что ты хотел сделать, сделано; её последния слова были: "Антоний, благородный Антоний!" Тогда раздирающий душу крик вырвался из её уст, и имя Антония замерло между её сердцем и устами: она отдала свою душу, похоронив в ней твое имя.

Антоний. Так она умерла?

Мардиан. Умерла!

Антоний. Эрос, сними с меня доспехи! Труд длинного дня окончен,- пора уснуть. Ступай, Мардиан, отсюда невредимым и считай, что тебе хорошо заплочено за твое поручение. Ступай (Мардиан уходит). Скорей, сними с меня все это.- Семилиственный щит Аякса не миг бы сдержать биений моего сердца! О, разверзись же, грудь! Сердце, будь же хоть один раз сильнее того, что сдерживает тебя, и изломай в куски бренную оболочку. Скорее, Эрос, скорей! Я более не воин! Долой лохмотья моих доспехов! Я вас носил с честью! Оставь меня на минуту (Эрос уходит). Я догоню тебя, Клеопатра, и вымолю прощенье. Да, так нужно, ибо теперь всякая отсрочка - пытка. Факел потушен,- ложись скорей, зачем бродить еще в потемках! Всякое старание теперь было-бы напрасно и принесло бы несомненную потерю; сама сила задушила бы себя своими усилиями. Клади скорей печать, и все кончено. Эрос! Иду, моя царица! Эрос! Подожди меня. Там, где души покоятся на лоне цветов, мы будем шествовать рука об руку и изумлять духов своим торжественным появлением. Дидона и Эней потеряют своих почитателей и толпа призраков последует за нами. Эрос! Эрос!

Входить Эрос.

Эрос. Что тебе угодно?

Антоний. С тех пор, как умерла Клеопатра, я живу в таком безчестии, что боги возненавидели мою низость. Я, который мечем своим расчленял мир и который на спине зеленого Нептуна воздвигал города своими кораблями,- я обвиняю себя в неимении мужества женщины, я слабее её своею смертью, сказавшей Цезарю: "Я победила сама себя!" Ты клялся мне, Эрос, что, если когда нибудь обстоятельства потребуют (а они теперь этого требуют) что если когда либо я увижу за собой погоню ужаса и безчестия, от которых мне некуда будет скрыться, ты клялся мне, что тогда, по моему приказанию, ты меня умертвишь. Сделай-же это. Час настал. Ты не меня убьешь,- ты ограбишь Цезаря. Возврати румянец на свои щеки.

Эрос. Да удержат боги руки мои! Сделаю-ли я то, чего не могли сделать все парфянские стрелы, несмотря на то, что оне были вражескими?

Антоний. Эрос, значит, ты хочешь из одного из окон огромного Рима увидеть, как будут вести твоего повелителя, с скрещенными руками, с согбенной от позора выей, с поникшим лицом, которое будет пылать жгучим стыдом, за колесницей торжествующего Цезаря?

Эрос. Нет, я не хотел-бы этого видеть.

Антоний. Так делай-же! Ведь я могу быть вылечен только раной! Вынь-же этот благородный меч, который ты с такой честью носил во славу отечества!

Эрос. О, пощади!

Антоний. Когда я отпускал тебя на волю, не клялся-ли ты исполнить то, что я потребую от тебя? Делай-же скорее; или все твои прошлые услуги для меня ничто и не более невольных случайностей? Вынь свой меч и приблизься.

Эрос. Отврати от меня это благородное лицо, на котором сияет величие целаго мира.

Антоний (отворачиваясь). Ну!..

Эрос. Я вынул меч.

Антоний. Да исполнит он скорее то, ради чего ты его вынул!

Эрос. Мой дорогой повелитель, мой военачальник, мой царь! Дозволь, прежде чем нанести тебе кровавый удар, проститься с тобою.

Антоний. Ты уже сказал, друг: прости.

Эрос. Прощай, великий полководец. Разить-ли?

Антоний. Да, Эрос, да.

Эрос. Ну так вот! (Падает на свой меч). Таким образом избавлюсь я от горя видеть смерть Антония (Умирает).

Антоний. Друг, ты трижды более благороден, чем я; ты мне показал себя храбрым героем, каковым должен был быть я сам - и не мог. Моя царица и Эрос показали мне своим храбрым примером, что значит благородство. Теперь я уже жених смерти и кинусь к ней, как к ложу возлюбленной. Эрос, твой повелитель умирает твоим учеником. Вот чему научил ты меня! (Бросается на меч). Как! Еще не умер, еще не умер! Стража - сюда! О, прикончите меня!

Входят: Дерцет и стража.

1-й стражник. Что здесь за шум!

Антоний. Друзья, я оплошал. О, докончите то, что я начал!

2-й стражник. Пала звезда.

1-й стражник. И время достигло своей цели.

Все. О, горе, горе, горе!

Антоний. Кто любит меня, тот добьет меня до смерти!

1-й стражник. Я не могу.

2-й стражник. Ни я.

3-й стражник. Никто из нас! (Стража уходит).

Дерцет. Твоя судьба и твоя смерть гонят твоих приближенных (Подымая меч Антония). Этот меч я понесу Цезарю, и весть моя о случившемся введет меня к нему в милость.

Входит Диомед.

Диомед. Где Антоний?

Дерцет. Здесь... вон.

Диомед. Жив еще? Что-же ты не отвечаешь? (Дерцет уходит).

Антоний. Ты-ли это, Диомед? Обнажи-же меч и рази им, пока я не умру.

Диомед. Великий полководец! Царица Клеопатра прислала меня к тебе.

Антоний. Когда послала она тебя?

Диомед. Только сейчас.

Антоний. Где-же она?

Диомед. Она скрылась в гробнице. Она пророчески боялась того, что случилось. Видя, что, вследствие недоверия, ты заподозрил ее в сношениях с Цезарем и что твоя ярость была неизлечима, она послала сказать тебе, что умерла. Но затем боясь последствий этой вести, она поручила мне сказать тебе правду, и я боюсь, что явился слишком поздно.

Антоний. Слишком поздно, добрый Диомед! Позови ко мне мою стражу.

Диомед. Эй, стража! Сюда вас зовет Антоний!

Входит стража.

Антоний. Снесите меня, друзья, туда, где укрылась Клеопатра. Это последняя услуга, которую я потребую у вас.

1-й стражник. Какое горе, что ты не мог пережить последнего верного тебе слугу.

Все. Тяжелый день!

Антоний. О, храбрые товарищи! не тешьте жестокую судьбу сокрушением. Примем-же хорошенько врага, пришедшего нас покарать; покараем его сами кажущейся беспечностью. Подымите меня. Я часто предводительствовал вами. Снесите меня, в свою очередь, добрые друзья мои, и примите все мою благодарность (Стражи уходят, унося Антония).

СЦЕНА XIII.

Александрия. Могильный памятник.

Клеопатра, Хармиона и Ира.

Клеопатра. О, Хармиона, я никогда не выйду отсюда.

Хармиона. Утешься, добрая царица!

Клеопатра. Нет, не хочу! Все эти странные и ужасные происшествия случились как раз вовремя. Но я презираю утешения. Мое горе, чтобы оно равнялось его причине, должно быть столь-же велико, как она.

Входит Диомед.

Ну что? Умер-ли он?

Диомед. Он близок к смерти, но еще не умер. Посмотри в окно своего памятника.Стража несет его (Стража несет Антония).

Клеопатра. О, солнце, сожги обширную вселенную, по которой ты катишь круг свой, и пусть мрак закроет сильно изменившийся вид земли. О, Антоний, Антоний, Антоний! Хармиона, на помощь; на помощь, Ира! На помощь, друзья! Подымите его сюда!

Антоний. Тише! Не могущество Цезаря сокрушило Антония,- сам Антоний сокрушил себя.

Клеопатра. Это так и должно было быть! Никто иной кроме Антония, не мог победить Антония! Но какое несчастье, что это случилось!

Антоний. Я умираю! Я умираю, царица, но я молю у смерти задержки, чтобы из многих тысяч поцелуев запечатлеть на твоих устах последний, бедный поцелуй.

Клеопатра. О, прости мне, милый друг, я не смею; я не смею сойдти, боясь, что меня схватят; никто никогда не увидит меня на царственном триумфе счастливого Цезаря, если ножи, яды, змеи имеют острие, жало и действия - я спасена! Твоя жена Октавия, с её добродетельным взглядом и невозмутимым равнодушием, не будет иметь чести оскорбить меня. Сюда, сюда Антоний! Помогите мне, милые, поднять его сюда! Помогите-же мне!

Антоний. Скорей, скорей, или меня не станет.

Клеопатра. О, как это трудно! Как ты тяжел, мой милый! А может быть наши силы истощились убивающим нас горем. Если-бы у меня была власть великой Юноны, тебя поднял-бы сильнокрылый Меркурий и посадил-бы рядом с Юпитером. Ко мне, ко мне! Еще маленькое усилие! Желания всегда были глупостью. Ко мне, ко мне, ко мне! (Втаскивает Антония к себе). Добро пожаловать, добро пожаловать! Умри, где жил, и оживись под моими поцелуями. О, если-бы мои губы имели силу одухотворить тебя, я-бы истощила теперь эту силу.

Все. О горестное зрелище!

Антоний. Я умираю, Клеопатра, умираю! Дай мне несколько капель вина, чтобы я мог говорить.

Клеопатра. Нет, дай мне говорить. Я буду издеваться так жестоко, что сама лживая фортуна, выведенная из терпения моими насмешками, сломает свое колесо.

Антоний. Одно слово, дорогая царица! Ищи у Цезаря спасения твоей жизни и чести. О!

Клеопатра. Эти две вещи несовместимы.

Антоний. Милая, послушай меня. Из всех приближенных Цезаря не доверяй никому, кроме Прокулея.

Клеопатра. Я доверюсь только своей решимости и твердости руки, но никогда не доверюсь никому из приближенных Цезаря.

Антоний. Не плачь о несчастном конце жестокой судьбы моей; вспомни лучше о прежних днях счастья, когда я был самым могущественным и славным повелителем мира; я умираю сегодня, но умираю без унижения и трусости; если я снял свой шлем, то перед соотечественниками и, как римлянин, побежденный римлянином. Отходит мой дух... не могу больше... (Умирает).

Клеопатра. И ты, благороднейший человек, умираешь! И ты не думаешь обо мне! И я должна остаться одна в этом грустном мире, который без тебя для меня не лучше хлева! О, взгляните, венец мира увял! О, поблекли лавры войны, знамя воина погибло! Мальчики и девченки отныне стали равны мужчинам, нет более превосходства и ничего более не осталось достойного внимания под луной!

Хармиона. О, успокойся, царица!

Ира. И она умерла.

Хармиона. Царица!

Ира. Повелительница!

Хармиона. О, царица, царица, царица!

Ира. Владычица Египта! Царица!

Хармиона. Тише, тише, Ира!

Клеопатра. Я теперь не более как женщина, подверженная таким-же презренным страстям, как простая коровница, занимающаеся самой черной работой. Я должна была-бы бросить свой скипетр завистливым богам, сказав им, что этот мир стоил-бы их собственного, если-бы они не украли нашего сокровища. Все теперь подобно небытию.Терпение - глупость, а нетерпение - годится только бешеной собаке... Разве преступление кинуться в тайное жилище смерти раньше, чем сама смерть не явится к нам? Как вы себя чувствуете, милые? Полно, полно, ободритесь. Ну, Хармиона! Дорогия мои! О, женщины, женщины! Смотрите, наш светильник угас, угас навсегда! (Страже, оставшейся внизу). Ободритесь, друзья! Похороним его, и тогда все храбро и благородно исполнено будет нами, до великому римскому обычаю; смерть возгордится, принимая нас в свои объятия. Пойдем, пойдем! оболочка этого обширного духа уже холодна. О, у нас не осталось больше друзей, кроме храбрости и быстрого конца! (Уходят, унося тело Антония).

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Под Александрией. Лагерь Цезаря.

Входят: Цезарь, Агриппа, Долабелла, Меценат, Галл, Прокулей и другие.

Цезарь. Отправься к нему и убеди его одеться. Скажи ему что в настоящем безнадежном его положении дальнейшие его проволочки не более, как издевательства над нами.

Долабелла. Скажу, государь (Уходит. Появляется Дерцет, держа обнаженный и окровавленный меч Антония).

Цезарь. Что это значит? Кто ты такой и как дерзаешь являться перед нами в таком виде?

Дерцет. Мое имя - Дерцет. Я служил Марку Антонию и был предан ему, как лучшему из господ должен быть предан действительно хороший слуга. Пока он мог держаться на ногах и говорить, я только затем и дышал, чтобы при случае пожертвовать за него жизнью, сражаясь против его врагов. Угодно тебе будет взять меня к себе? Если "да", я и тебе, Цезарь, буду тем-же, чем был для Антония; не угодно? возьми и мою жизнь.

Цезарь. Что хочешь ты этим сказать?

Дерцет. Только то, что Антоний умер.

Цезарь. Такой великой причине скорби следовало-бы наделать более шума; земному шару следовало-бы согнать на улицы целые стаи львов, а горожан в вертепы львов. Смерть Антония не то, что смерть частного человека; в его имени заключалась целая половина мира.

Дерцет. Да, Цезарь, он скончался, и умер он не от руки вершителя общественного правосудия, не от наемного ножа. Его сразила та слабая рука, которая покрыла славою блистательные его деяния, поразила его сердце с такою твердостью, какая была доступна только его великому сердцу. Смотри, вот его меч, выхваченный мною из его раны; смотри, меч обагрен его благородною кровью.

Цезарь. Вы опечалились, друзья. Да накажут меня боги, если такое известие не в состояния подернуть влагой цезарские глаза!

Агриппа. Как странно, однако, что природа позволяет нам проливать слезы над тем, чего мы так ревностно добивались.

Меценат. Достоинства и недостатки находились у него в полном равновесии.

Агриппа. Никогда человеком еще но управлял более возвышенный дух; но вы, боги, не правда-ли, прибавите к его недостаткам еще несколько других, чтобы мы-то могли чувствовать себя людьми. Цезарь тронут до слез.

Меценат. Он поневоле вынужден видеть свое изображение в таком громадном зеркале.

Цезарь. О, Антоний, до этого довел тебя я! Но мы ведь отсекаем больные члены у нашего тела. Я был поставлен в необходимость видеть или твое жестокое падение, или свое. Мир для нас двоих был слишком тесен, и мы вдвоем в нем-бы не ужились. Но теперь позволь такими же драгоценными, как кровь сердца, слезами оросить прискорбный факт, что наши непримиримые созвездия на столько разъединяли то, что было между нами общего, что ты, мой брат, мой соучастник во всех великих помыслах, деливший со мною управление государством, мой товарищ в войнах, правая рука собственного моего тела, сердце, в котором развивалась каждая моя мысль, каждое побуждение моего сердца, пал жертвою наших разногласий. Послушайте, друзья мои... или нет? лучше поговорим об этом в другое, более удобное время.

Входит Гонец.

Поручение, возложенное на этого человека, так и проглядывает в его лице; однако, послушаем, что он скажет (Гонцу). Откуда ты?

Гонец. Теперь я бедный египтянин. Царица и повелительница моя, нашедшая убежище в последнем, что у неё осталось, то есть в гробнице Антония, желает узнать дальнейшие твои намерения, чтобы заранее приготовиться ко всему, что ее ожидает.

Цезарь. Скажи, чтобы она не впадала в уныние. Скоро через кого-нибудь из наших приближенных она узнает, насколько великодушно и милостиво наше решение. Жестокосердым Цезарь быть не может.

Гонец. Да благословят тебя боги (Уходит).

Цезарь. Ступай, Прокулей, передай ей, что мы не намерены ее унижать. Пусти в ход все усилия, какие потребуются, чтобы одержать верх над её страстным и диким отчаянием. Постарайся, чтобы она в порыве скорби как нибудь не победила нас своею смертью. Жизнь её в Риме будет ведь, служить нам вечным триумфом. Ступай, и как можно скорее дай нам знать, как ты ее найдешь и что она говорит.

Прокулей. Не замедлю этого сделать (Уходит).

Цезарь. Ступай с ним и ты, Галл (Галл тоже уходить) Где Долабелла! Пусть он тоже поможет Прокулею.

Агриппа и Меценат. Долабелла!

Цезарь. Нет, не зовите его: я вспомнил что уже послал его по делу и он скоро воротится. Пойдемте в мою ставку там вы увидите, как неохотно решился я на эту войну, как спокойно, как миролюбиво я выражался в своих письмах. Пойдемте; я покажу вам все, что касается этого дела (Уходят).

СЦЕНА II.

Александрия. Комната в мавзолее.

Входят: Клеопатра, Хармиона и Ира.

Клеопатра. Мое отчаяние начинает утрачивать свою горечь. Что значит быть Цезарем? Разве он само счастие? Нет, он только раб счастия, исполнитель его прихотей. Какое, напротив, величие - совершить то, что полагает конец всем другим делам, что связывает руки неприятным случайностям, оковывает превратность, погружает в непробудный сон и навсегда избавляет от жажды грезы, служащей кормилицей как для нищего, так и для Цезаря.

Входят: Прокулей и Галл; за ними следуют воины.

Прокулей. Цезарь шлет царице Египта привет и предлагает ей обдумать, что ей угодно было-бы у него попросить.

Клеопатра. Как твое имя?

Прокулей. Прокулей.

Клеопатра. Мне Антоний говорил о Прокулее и советовал мне ему довериться. Но обман не страшен, когда доверие ужь бесполезно. Если твоему властелину желательно, чтобы царица стала нищей, скажи ему, что она уже из одного приличия не может попросить менее царства. Если ему угодно будет подарить мне для моего сына завоеванный римлянами Египет, в его подарке окажется так много моей-же собственности, что мне останется благодарить; его за это на коленях.

Прокулей. Не впадай в уныние. Твоя судьба находится в царственных руках. Доверься вполне моему повелителю и не бойся ничего. Он так преисполнен доброты что она изливается на всех нуждающихся в ней. Позволь мне сообщить ему, что ты отдаешься в его власть, и ты найдешь в нем повелителя, который осыплет тебя благодеяниями, как только ты обратишься к его милосердию.

Клеопатра. Прошу, передай ему, что я раба его счастия что я передаю ему завоеванное им величие, что я ежечасно изучаю науку покорности и что взглянула-бы на него с радостью.

Прокулей. Прекрасная царица, я это ему передам. Будь покойна; я знаю, что о твоем несчастии жалеет сам виновник его.

Галл. Видишь, как легко овладеть её мыслями.

(Прокулей с двумя солдатами по приставленной лестнице влезает в окно и становится позади Клеопатры. Солдаты, отодвинув засовы, отворяют двери).

Стерегите ее до прибытия Цезаря (Уходит).

Ира. Царица.

Харшона. О Клеопатра! Ты, царица, взята в плен!

Клеопатра (вынимая кинжал). Скорее, верные руки, скорее ко мне на помощь!

Прокулей (обезоруживая ее). Остановись, остановись, царица. Не наноси себе такого страшного вреда; этим я не предаю тебя, а спасаю.

Клеопатра. Как! Ты отнимаешь у меня даже орудие избавления? Ведь даже и собак избавляют от слишком сильных мучений.

Прокулей. Клеопатра, не оскорбляй самоубийством великодушие моего повелителя. Дай ему выказать перед светом все свое великодушие, все благородство; смертью-же своею ты навсегда лишишь его этой возможности.

Клеопатра. О смерть, где-же ты? Приди ко мне, приди; скорее, и возьми себе царицу; одна она стоит целых сотен детей и нищих!

Прокулей. Государыня, успокойся!

Клеопатра. Послушай, я не стану есть, не стану пить, и если нужны еще пустые слова, добавлю: - я не стану спать, но помимо воли Цезаря сокрушу бренное обиталище моей души. Слушай, я не хочу, чтобы меня, как рабу, приковали к его победоносной колеснице, не хочу, чтобы глупая Октавия бичевала меня своими целомудренными взглядами. Я не позволю, чтобы меня выставляли на показ жестокосердой римской черни! Лучше пусть мне послужит могилой первая попавшаеся грязная яма в Египте! Лучше бросьте меня совершенно нагую в тину Нила и пускай меня там растерзают до смерти водяные мухи и отвратительные нильские чудовища! Лучше обратите высочайшую из пирамид моей родины в виселицу и, закованную в цепи, повесьте меня там!

Прокулей. Воображение рисует тебе все эти ужасы без всякого повода со стороны Цезаря.

Входит Долабелла.

Долабелла. Прокулей, то, что ты сделал, уже известно Цезарю, и он требует тебя к себе. Что же касается до царицы, надзор за нею поручен мне.

Прокулей. Этому, Долабелла, я очень рад. Прошу, обращайся с нею поласковее (Клеопатре). Я готов передать Цезарю все, что тебе угодно.

Клеопатра. Скажи ему, что я желала бы умереть.

Прокулей и воины уходят.

Долабелла. Благородная царица, слыхала ты обо мне?

Клеопатра. Не могу ответить положительно.

Долабелла. Ты наверное меня знаешь?

Клеопатра. Какая важность в том, слыхала ли я о тебе, знаю я тебя или нет? Ведь вы хохочете до слез, когда дети или женщины рассказывают свои сны.

Долабелла. Я тебя не понимаю.

Клеопатра. Я видела во сне, что император Антоний... О, боги, пошлите мне еще такой же сон, чтобы я еще раз могла увидеть такого человека!

Долавелла. Если тебе так угодно.

Клеопатра. Лицо его было светло, как небо, и на этом небе сияло солнце и месяц, во время своего течения озарившие маленький земной шар.

Долабелла. Создание прекрасное, как само совершенство...

Клеопатра. Его нога была готова перешагнуть через океан, а его поднятая рука, словно шлемом, украшала весь мир. Голос его казался небесною музыкою, но, впрочем, только тогда, когда он обращался к друзьям, потому что, если бывало нужно устрашить, потрясти земной шар, он рокотал, словно гром небесный. Для щедрости его никогда не наступала зима, а длилась вечная осень, тем более приносившая новых плодов, чем более их поживали; его наслаждение и радости постоянно,словно дельфины, изгибали спину над стихией, в которой проживали. Его цветами украшались венцы и короны; острова и даже целые царства, словно мелкая монета, сыпались из его карманов.

Долабелла. Клеопатра...

Клеопатра. Как ты думаешь, существовал или мог когда-нибудь существовать такой человек, какой мне приснился?

Долабелла. Нет, царица, не мог.

Клеопатра. Нет, лжешь, и боги это слышат! Если же есть или был когда нибудь такой человек, он не далеко оставить за собою всякое сновидение. В создании чудных форм природа, конечно, не может спорить фантазией, так как у неё недостает материала, но, создав Антония, она все-таки превзошла фантазию, совершенно затмила все её призрачное творчество.

Долабелла. Твоя потеря, добрейшая царица, так-же велика, как ты сама, и ты ее пересилишь соответственно её тяжести. Пусть я никогда ничего не добьюсь, если твоя скорбь не отозвалась так сильно в моем сердце, что и оно разрывается на части.

Клеопатра. Благодарю. Известно тебе, как думает распорядиться мною Цезарь?

Долабелла. Мне хотелось бы, чтобы ты узнала его намерения, а между тем мне противно их тебе высказывать.

Клеопатра. Нет, прошу тебя, говори.

Долабелла. Как он ни благороден...

Клеопатра. Он все-таки заставит меня следовать за его триумфальной колесницей?

Долабелла. Да, царица, заставит. Я это знаю.

Голоса за сценой. Давайте дорогу! Цезарь идет!

Входят:- Цезарь, Галл, Прокулей, Меценат, Селевк и свита.

Цезарь. Которая-же царица Египта?

Долабелла. Царица, это император (Клеопатра преклоняет колена).

Цезарь. Встань: ты не должна преклонять колена, прошу тебя, встань... встань, царица Египта.

Клеопатра. Я должна повиноваться моему повелителю: таково решение богов.

Цезарь. Отгоняй от себя черные думы, и хотя перечень твоих нанесенных нам оскорблений сроднился с нашею плотью, но мы готовы смотреть на них, как на простые случайности.

Клеопаира. Единственный властелин мира, я не могу вполне обелить перед тобою моего дела. Напротив, я сознаюсь что не была чужда слабостей, которые и до меня нередко позорили наш пол.

Цезарь. Знай, Клеопатра, что нам приятнее смягчить твои проступки, чем их увеличивать. Если ты не станешь противиться нашим намерениям,- а они относительно тебя как нельзя более милостивы,- перемена, окажется для тебя даже выгоднее. Если-же ты, напротив, следуя примеру Антония, вздумаешь набросить на нас тень жестокосердия, ты сама уничтожишь мои добрые намерения и подвергнешь детей той жалкой участи, которую я готов отвратить, если ты положишься на меня. Встань, я удаляюсь...

Клеопатра. Можешь идти, куда тебе угодно. Мир принадлежит тебе, и он весь для тебя открыт. Нас-же, побежденных тобою, ты можешь развешивать как вздумается, словно щиты или трофеи. Вот, доблестнейший мой властелин...

Цезарь. Во всем, что касается Клеопатры, ты сама будешь моею советницею.

Клеопатра. Вот опись золота, серебра и всех других принадлежащих мне драгоценностей. Тут обозначено все, не пропущено ни одной безделушки. Где Селевк?

Селевк. Здесь, государыня.

Клеопатра. Это хранитель моей казны. Спроси у него, и он ответит тебе головою, что я ничего не утаила для себя. Говори-же правду, Селевк.

Селевк. Государыня, лучше лишиться языка, чем на свою беду утверждать неправду.

Клеопатра. Что-же я утаила?

Селевк. Достаточно вещей, чтобы выкупить все, что значится в описи.

Цезарь. Не красней, Клеопатра. Я одобряю твою предусмотрительность.

Клеопатра. Смотри, Цезарь, смотри, как все переходят на сторону сильных. Мои слуги делаются теперь твоими слугами, а переменись мы положением, твои сделались бы моими. Неблагодарность Селевка доводит меня до бешенства... О раб, ты настолько-же верен, как покупная любовь!.. Ты пятишься передо мною назад? Подожди! Ручаюсь, что ты даже побежишь, но я поймаю твои глаза, если-бы у них были даже крылья!.. Бездушный негодяй! Раб! Собака! О, какая необычайная низость!

Цезарь. Добрейшая царица, позволь тебя попросить...

Клеопатра. О Цезарь, как горек этот позор! Все то время, ко?да ты, высочайший повелитель, удостоиваешь меня, униженную так страшно, своего посещения собственный мой слуга увеличивает сумму моих скорбей, присовокупляя к ней собственную свою злобу. Да, добрый Цезарь, предположим даже, что я утаила несколько женских безделушек, ничтожных вещиц, которые обыкновенно дарят незначительным друзьям; положим даже, что я скрыла несколько драгоценностей для людей или для Октавии, чтобы тем снискать их заступничества, но скажи, следовало-ли изобличать меня в этом, да еще облагодетельствованному мною человеку?.. О боги, это унижает меня более, чем самое падение! (Селевку). Удались отсюда, или иначе слезы гнева брызнут из под моего несчастия, как из под пепла... если-бы ты в самом деле был муж, ты пожалел-бы меня.

Цезарь. Селевк, удались (Селевк уходит).

Клеопатра. Мы, великие мира сего, нередко терпим нарекания за то, что делается другими; когда же нас постигнет падение, мы ответим и за чужия деяния, и за свои. В этом случае мы вполне достойны сожаления.

Цезарь. Клеопатра, мы не намерены включать в список наших приобретений ни того, что ты сказала, ни того, что значится в описи. Пусть все это остается при тебе; располагай этими вещами как знаешь. Цезарь не торгаш; он не станет торговаться с тобою о том, что продается купцами. Поэтому успокойся, и пусть мрачные думы не служат тебе темницею. Нет, добрейшая царица, мы намерены поступить относительно тебя так, как ты сама нам посоветуешь. Не мори-же себя голодом; спи спокойно. Мы так о тебе заботимся и так тебя жалеем, что навсегда останемся твоим другом... Прощай!

Клеопатра. Постой еще, властелин мой и повелитель.

Цезарь. Нет, нет, прощай (Уходит со свитой).

Клеопатра. Милые мои, он старается успокоить меня льстивыми речами, чтобы заставить меня изменить чувству уважения к себе... Но послушай, Хармиона... (Шепчет ей на ухо).

Ира. Кончай скорее свои дела, царица; светлый день уже миновал, и нас ожидает мрак ночи.

Клеопатра. Возвращайся скорее, Хармиона. Я давно уже отдала приказание, и слуги, вероятно, забыли то, что нужно. Ступай, поторопи.

Хармиона. Иду.

Входит Долабелла.

Долавелла. Где царица?

Хармиона. Вот она (Уходит).

Клеопатра. Долабелла.

Долабелла. Царица, в силу высказанного тобою желания и ради моей привязанности к тебе, я спешу сообщить тебе, что Цезарь отправляется через Сирию, а через три дня и тебя вместе с твоими детьми отправит вперед в Рим. Извлекай из моего сообщения какую тебе угодно пользу; я-же исполнил твою просьбу и сдержал свое обещание.

Клеопатра. Я навсегда остаюсь твоею должницею, Долабелла.

Долабелла. А я твоим слугою. Прощай, царица; я обязан сопутствовать Цезарю.

Клеопатра. Благодарю тебя. Прощай (Долабелла уходит). Ну как тебе это нравится? И тебя, египетская куколка, так-же, как меня, станут выставлять в Риме на показ. Чтобы мы были заметнее, гнусные ремесленники, в грязных передниках, с треугольниками и с молотками, поднимут нас на руки, и мы, обвеваемые их смрадным дыханием, должны будем впивать в себя их отвратительные испарения.

Ира. Боги этого не допустят!

Клеопатра. Нет, будет так, Ира! Нас, словно непотребных женщин, схватят грубые ликторы; дрянные рифмоплеты охрипнут, распевая о нас; придворные комедианты выведут нас на сцену, станут представлять наши пиры в Александрии. Антония вынесут на сцену пьяным, а какой-нибудь писклявый мальчишка насмеется над моим величием, придав мне и вид, и движения уличной потаскушки.

Ира. О, боги!

Клеопатра. Все это будет, будет непременно.

Ира. Я никогда этого не увижу; я знаю, что мои ногти сильнее моих глаз.

Клеопатра. Да, это вернейшее средство их перехитрить и расстроить все их заранее обдуманные замыслы.

Входить Хармиона.

Что скажешь, Хармиона? Милые, нарядите меня, как царицу. Принесите лучшие мои украшения. Я опять отправлюсь на Цидне - встречать Марка Антония... Ступай, Ира... Итак, Хармиона, мы решились покончить; послужи мне еще несколько минут, а затем гуляй на свободе до страшного суда. Принеси мой венец и все остальное (Ира уходит). Что там за шум!

Входит один из стражей.

Страж. Пришел какой-то поселянин с фигами, он непременно хочет тебя видеть.

Клеопатра. Впусти его (Страж уходит). Какому жалкому созданию приходится иногда совершать самые благородные деяния! Вот, например, этот ничтожный человек несет мне свободу. Решение мое неизменно: во мне более не осталось ничего женскаго. Теперь я от головы до ног тверда, как мрамор, и изменчивая луна уже более не моя планета (Страж вводит поселянина: у того в руках корзина).

Страж. Вот он.

Клеопатра. Оставь нас одних; уйди (Страж уходит). С тобою красивая нильская змейка, причиняющая смерть без всяких страданий?

Поселянин. Со мною, но не советую тебе ее трогать. След, оставляемый её жалом, бессмертен, и тот, кто от неё страдает, оправляется редко, даже почти никогда.

Клеопатра. Помнишь-ли какой-нибудь случай, чтоб от неё умерли?

Поселянин. Видел я, как умирали от неё многие:- и мужчины, и женщины. Вот не дальше, как вчера, слышал я об одном таком случае. Укушена была прекрасная женщина, правда, любившая немного прихвастнуть, чего, конечно, не следовало бы делать женщине... да и то хвастать только честным образом. Ну, вот, она рассказывала, как умерла оттого, что ее ужалила змея, и какие боли она при этом чувствовала... Она, не шутя, отзывалась об этой змейке, очень хорошо, но ведь того, кто вздумал бы верить всему, что говорят женщины, не спасла бы и половина того, что оне делают. Одно только стоит выше всякого сомнения, а именно то, что змейка эта - самая злая змейка.

Клеопатра Теперь ты можешь нас оставить.

Поселянин. Желаю тебе натешиться ею вдоволь.

Клеопатра. Прощай.

Поселянин (ставя корзину на пол). Смотри только, не забывай, что змея - все-таки змея.

Клеопатра. Хорошо, хорошо, прощай.

Поселянин. Видишь-ли, змее поверить нельзя, когда она не в руках у благоразумных людей. Помни, что в змее нет ровно ничего добраго.

Клеопатра. Не бойся; мы будем осторожны.

Поселянин. И прекрасно. Не давайте ей ничего, потому, что она не стоит корма.

Клеопатра. Она съесть меня.

Поселянин. Нет, ужь не считайте меня таким дураком, чтобы я не знал, что и сам дьявол не съест женщины. Женщина - блюдо богов; это я знаю... если только дьявол не приправил ее по своему... А сказать правду, чти мерзавцы дьяволы делают богам много пакостей через женщин, потому, что из каждого десятка женщин, созданных богами, пятерых непременно перепортят дьяволы.

Клеопатра. Хорошо, ступай.

Посблянин. Право, так. Желаю, чтобы эта змейка доставила вам как можно более удовольствия (Уходит).

Ира возвращается, неся корону, порфиру и т. д.

Клеопатра. Подай порфиру; надень на меня корону... Я жажду бессмертия. Мои губы уже не увлажатся соком египетских гроздий... Добрая моя Ира. скорей, скорей... Мне чудится, будто меня зовет голос Антония; я будто вижу как он выпрямляется, чтобы похвалить меня за благородный мой поступок, слышу, как он зло издевается над счастьем Цезаря, над тем счастьем, которое боги иногда посылают людям, чтобы чем-нибудь оправдать впоследствии свою беспощадную кару. О, горячо любимый супруг, я спешу, спешу к тебе! Мое мужество даст мне теперь право называться твоею женою! Я вся огонь и воздух; остальные-же стихии я предоставляю нисшим слоям жизни... Кончили вы? Если кончили, придите в последний раз прикоснуться к теплоте моих губ. Прощай, добрая Хармиона! Прощай, Ира! Мы расстаемся надолго, надолго (Целует их; Ира падает и умирает). Что, это значит? Неужто и у моих уст такое-же смертоносное жало, как у ехидны? Отчего упала ты, Ира? Если ты и природа могли так легко, так тихо расстаться друг с другом, удар смерти не более, как ласковый щипок любовника. От этого щипка хоть и больно, но его все-таки желаешь получить... Она недвижима! Умирая, ты как будто говоришь миру, что с ним не стоит прощаться.

Хармиона. Разлейся дождем, черная туча, чтобы я могла сказать, что и сами боги плачут.

Клеопатра. Мне будет стыдно, если она первая встретит кудрявого Антония. Он примется ее распрашивать, наградит ее поцелуем, которого я жажду, как небесного блаженства. Приди, смертоносная, пресмыкающаеся гадина, и разом рассеки своими острыми зубами запутанный узел жизни. (Вынимает из корзины змею и припускает ее к груди). Да будь-же позлее, ядовитая дурочка; отравляй меня скорее. О, если-бы ты могла говорить, ты непременно назвала-бы цезаря недогадливым ослом.

Хармиона. О, звезда востока!

Клеопатра. Тише, тише! Разве ты не видишь, что у груди моей младенец, усыпляющий сосанием свою кормилицу?

Хармиона. О, сердце мое, разорвись на части!

Клеопатра. Это ощущение сладостно, как бальзам, нежно и кротко, как воздух... О, мой Антоний! (Прикладывает к руке другую змею). Припущу и тебя. Зачем медлить еще? (Падает на ложе и умирает).

Хармиона. Где? в этом пустынном мире? Прощай! торжествуй теперь, смерть! Прекраснейшая из женщин в твоей власти. Закрой ты опушенные ресницами завесы. Отныне золотистому Фебу никогда уже не обращать на себя таких царственных глаз. Корона на тебе покосилась; поправлю ее, а затем и сама в путь-дорогу!

Входят несколько стражей.

1-й страж. Где царица?

Хармиона. Тише! Смотри, не разбуди ея.

1-й страж. Цезарь прислал...

Хармиона. Слишком медленного гонца (Прижимает к себе змею). Иди ко мне, змейка! Кончай скорее!.. Я едва тебя чувствую.

1-й страж. Подойдем поближе. Я вижу, что здесь не совсем ладно: цезарь обманут.

2-й страж. Он прислал Долабеллу. Позовите его.

1-й страж. Что-же это такое! Разве вы хорошо поступили, Хармиона?

Хармиона. Поступок превосходный, вполне достойный царицы, считающей в числе своих предков множество царей... Ах, воины! (Падает и умирает; входит Долабелла).

Долабелла. Что здесь такое?

2-й страж. Все мертвые.

Долабелла. Да, цезарь, ты тревожился недаром. Ты сейчас прибудешь сюда, чтобы увидать, что совершилось именно то, что тебе так хотелось предотвратить.

Голоса за сценой. Дорогу, дорогу цезарю!

Входит Цезарь со свитою.

Долабелла. Ты, цезарь, слишком проницательный авгур. Чего ты боялся, то и случилось.

Цезарь. Такой геройский конец лучше всей остальной жизни. Она угадала наши намерения и царственно пошла своим путем. Как-же умерли оне? Крови я не вижу.

Долабелла. Кто последний был с ними?

1-й страж. Какой-то олух крестьянин, принесший царице фиг. Вот и корзина.

Цезарь. Оне, стало-быть, умерли от яда?

1-й страж. Вот эта, то-есть, Хармиона была еще жива. Она стояла на ногах и говорила. Когда я вошел, она поправляла корону на голове умершей царицы, потом вдруг сама задрожала и упала,

Цезарь. Это хотя и слабодушие, но оно все-таки обличает благородство... Однако, если-бы она отравилась, это было-бы заметно на её наружности. Лицо её распухло-бы, а теперь она точно притворилась спящею, чтобы заманить другого Антония в могучия сети своей красоты.

Долабелла. Вот на груди выступили капли крови и заметна маленькая припухлость. То же самое и на руке.

1-й страж. Ее ужалила змея. Вот на листьях фиг заметна та слизь, какую ехидна оставляет за собою в пещерах Нила.

Цезарь. Весьма вероятно, что она умертвила себя именно чтим способом. По рассказам её врача, она часто расспрашивала о легчайших способах умереть. Поднимите ее на руки вместе с ложем, а прислужниц вынесите совсем из мавзолея. Положим царицу рядом с Антонием, и ни в одной другой гробнице не окажется такой прославленной четы. Такие великие события, как это, поражают даже тех, кто в них виновен, и сострадание к их судьбе будет жить на скрижалях истории так-же долго, как само сострадание. При погребении должно присутствовать все наше войско, а затем - в Рим. Все распоряжения, по этому торжественному поводу, Долабелла, я поручаю тебе. (Все уходят).

Конец.

АНТОНИЙ и КЛЕОПАТРА.

Произведение это, имеющее, впрочем, совершенно самостоятельный характер, является по действующим в ней лицам как бы продолжением "Юлия Цезаря". Антоний уже принимает видное участие в "Юлие Цезаре", и новым лицом является лишь Клеопатра, посаженная на египетский престол Цезарем, затем прельстившая Антония и кончившая жизнь самоубийством, когда увидела, что не в силах очаровать Октавия. Впервые пьеса "Антоний и Клеопатра" появилась в печати в 1608 году, внесенная в книгопродавческий каталог Эдуардом Блюнтом (Blaunt) именно в там году, что заставляет предполагать о создании её Шекспиромь до этого времени, вероятнее всего в 1607 году. В этом произведении Шекспир также очень близко держится рассказа Плутарха о жизни Антония. Деление на акты и сцены установлено не Шекспиром, а позднее, так что в этом отношении получается некоторой несходство между изданиями.

Стр. 167. "Венчает рога свои гирляндами",- т.-е. обманутый муж, признающий свое положение почетным.

Стр. 168. "Ирод Иудейский". У Шекспира: "а child, to whom Herod of Iewry may do homage",- к которому и Ирод имел-бы почтение. Во время представления религиозных мистерий Ирод изображался особенно напыщенным и гордым, так что выражение "Ирод Иудейский" вошло в поговорку для изображения чванства; поэтому Хармиона желает сына, которому преклонялся бы сам гордый Ирод.

Стр. 168. "Я предпочитаю долгую жизнь блюду фиг" - пословица.

Стр. 168. "Мои дети лишены будут имени". Хармионе" нельзя ждать нового счастья, а следовательно и замужества поэтому она или будет бездетна, или, действительно, дети будут без имени.

Стр. 171. "Сосуд с слезами скорби" - намек на римский обычай ставить в погребальные урны близких людей сосуды с слезами, вызванными утратою друзей.

Стр. 171. "Гнев римского Геркулеса",- Антоний вел свою родословную от одного из сыновей Геркулеса.

Стр. 172. "Лошадиный волос с змеиным жалом" - намек на поверие языческого происхождения, что конский волос, попавший в гнилую воду, обращается в живое существо.

Стр. 176. "Ржавая вода" - обратное выражение, вызванное внешним сходством.

Стр. 177. Мандрогора - снотворное растение. Оно нередко упоминается у Шекспира.

Стр. 178. "Чудесное снадобье" - намек на философский камень, имевший свойство одним прикосновением обращать обыкновенные металлы в благородные.

Стр. 179. "В самом деле?", по английски indeed; если-же слово писать не слитно: in-deed (дело, действие), то получается игра слов, переданная в переводе.

Стр. 180. "Египетская вдова",- Клеопатра, которую Цезарь выдал замуж за Птоломея, впоследствии утонувшаго.

Стр. 186. Упоминание о восьми кабанах для двенадцати человек заимствовано Шекспиром у Плутарха, с тою только разницею, что у греческого историка говорится о приготовлении не завтрака, а ужина.

Стр 188. "Его перепела бьют моих",- у древних сущестовали перепелиные бои, наподобие петушиных.

Стр 189. "Играть на биллиарде" - анахронизм.

Стр. 189. Анекдот о пойманной Антонием соленой рыбе заимствован у Плутарха.

Стр. 190. Сцена Клеопатры с вестником многими (Grey, Malone, Stevens) считается за косвенный укор королеве английской Елизавете, очень сурово обращавшейся с своими приближенными; по ея-же адресу приписывает и распросы об Октавии, под которою должна скрываться её соперница, Мария Стюарт Шотландская.

Стр. 193. "Ты богаче меня домом моего отца",- упрек за то, что когда дом Помпея продавался с публичного торга, то его оставил за собою Антоний, хотя впоследствии и не внес денег. В связи с этих находится и сравнение с кукушкою.

Стр. 195. "Я узнал тебя теперь", говорит Помпей Энобарбу, признав его по предыдущей шутке.

Стр. 196. "Многие не тверды на ногах", говорит слуга. В подлиннике получается игра слов: "some of their plants are ill-rooded",- plant означает: растение и подошву (ноги); ill-root в смысле поврежденного корня, устоя.

Стр. 197. 2-й слуга говорит про Лепида: "ублажая их просьбами, а себя напитками".- Для точного уяснения значения этих слов надо сравнить сцену I четвертого действия "Юлия Цезаря" (в нашем издании стр. 140-141), в которой Антоний характеризирует роль Лепида в триумвирате.

Стр. 202. "Чудная птица" - феникс.

Стр. 203. "Да будут расположены к тебе стихии",- собственно вода и воздух. Напутственное пожелание, так как Октавия морем едет с Антонием в Грецию.

Стр. 203. "Туман обезобразил-бы и лошадь" - собственно пятно (cloud); у лошадей иногда между глазами встречается черное или темное пятно, придающее внешний вид суровости; вследствие поверия, что изъян свидетельствует о норове, он считается пороком.

Стр. 204, "Она такого же роста, как я?" - Этот вопрос Клеопатры и все следующие, по мнению Dr. Grey, свидетельскуют, что Шекспир имел в виду Елизавету английскую, допрашивавшую сэра Джемса Мельвилля относительно его госпожи, Марии Шотландской.

Стр. 207. Плутарх сообщает, что Секста Помпея убил Марк Тиций, по распоряжению Антония.

Стр. 207. Весь рассказ Октавия Цезаря о поступках Антония почти дословно заимствован из Плутарха.

Стр. 210. Плутарх, послуживший источником для ответа Энобарба, не называет Фотина евнухом, а говорит, что царством правят: "Мардиан-евнух, Фоиин и Ира (прислужница Клеопатры) и Хармиона.

Стр. 212. Антоний называет Клеопатру именем богини морей, Фетидою, так как египетская царица готовится принять участие в морском сражении. Быт может, он намекает на встречу с нею на реке Цидне, где Клеопатра явилась ему, окруженная нереидами (см. сцена II второго действия, стр. 186).

Стр. 213. Название корабля Клеопатры заимствовано Шекспиром у Плутарха.

Стр. 214. Чернью волосы - принадлежность юношества, седые - свойство старости; поэтому и олицетворяют первые - легкомыслие, а вторые - осторожность и нерешительность.

Стр. 215. У Шекспира Антоний упрекает Октавия, что ему доставили победы подчиненные полководцы; Плутарх укоряет в этом как Октавия, так и самого Антония.

Стр. 221. Земная луна Антония - это Клеопатра, разлюбившая это.

Стр. 222. Цезарион - сын Клеопатры от Юлия Цезаря.

Стр. 233. "Трикратно развратною" Антоний называет Клеопатру потому, что она принадлежала сперва Юлию Цезарю, потом ему, Антонию, и, наконец, как он предполагает, хотя и ошибочно, новому победителю, Октавию.

Стр. 233. "Здесь мы пожмем друг другу руки",- говорит Антоний,- как при прощании. - До тех пор фортуна была неразлучна с Антонием.

Стр. 233. Цыганка по английски - gipsy, слово, производимое от aegyptian, так как предполагается, что родиною цыган - Египет.

Стр. 234. Сын Теламона был Аякс, помешавшийся по тому, что греки не ему, а Одиссею присудили вооружение Ахилла, в том числе и щит.

Стр. 249. "Я опять отправлюсь на Цидну",- см. по поводу этих слов II сцену второго действия (в нашем издании стр. 186).

Стр. 252. Слова Хармионы: "Поступок превосходный"... и след. почти дословно заимствованы у Плутарха.

Уильям Шекспир - Антоний и Клеопатра (Antony and Cleopatra). 2 часть., читать текст

См. также Уильям Шекспир (William Shakespeare) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :