Мигель Де Сервантес
«Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 4 часть.»

"Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 4 часть."

- Сколько же времени и пробыл там? спросил Дон-Кихот.

- С небольшим час, ответил двоюродный брат.

- Этого не может быть, заметил рыцарь, по моему расчету я должен был оставаться в этой пещере трое суток; я помню, что я провел так три утра и три вечера.

- Пожалуй что господин мой прав, сказал Санчо; ведь все, что приключилось с ним в этой пещере было делом волшебства, поэтому очень может быть, что в час времени по нашему счету, он прожил себе очарованным три дня и три ночи.

- Без сомнения, ответил Дон-Кихот.

- А кушали ли вы так что-нибудь? спросил двоюродный брат.

- Ничего, и даже не чувствовал ни малейшего желания съесть что-нибудь, сказал рыцарь.

- А что очарованные - кушают они? продолжал двоюродный брат.

- Нет, они не употребляют никакой пищи, отвечал рыцарь, и в них превращаются многия жизненные отправления, тем не менее думают, что у них ростут: борода, волосы и ногти.

- А спят они? спросил, в свою очередь, Санчо.

- Никогда, заметил Дон-Кихот; по крайней мере, в течении трех суток, которые я пробыл с ними, ни я, ни они ни на минуту не сомкнули глаз.

- Значит пословица наша приходится тут как нельзя больше кстати, воскликнул Санчо: "скажи мне с кем ты знаешься, и я скажу тебе, это ты такой". Отправляйтесь-ка, право, добрые люди, к этим очарованным господам, которые не спят, не едят, и удивляйтесь там, что сами вы не станете с ними ни кушать, ни спать. Но только, ваша милость, если я хоть на волос верю всему, что вы здесь наговорили, то пусть Бог, то бишь, чорт меня поберет.

- Как, воскликнул двоюродный брат,- разве господин Дон-Кихот лжет? но ведь если бы он даже и хотел солгать, то кажется ему было некогда сочинить столько лжи.

- Да разве я говорю: лжет - заметил Санчо.

- А хотел бы я знать,- ты что думаешь об этом? спросил Дон-Кихот.

- Что я думаю? думаю я, отвечал Санчо, что этот Мерлин и все эти волшебники, очаровавшие чуть не целый полк разных, виденных там вашей милостью, господ, сами влезли в вашу голову и сочинили в ней всю эту тарабарщину, которую вы тут рассказывали и будете еще рассказывать нам.

- Все это могло быть, отвечал Дон-Кихот, но только ничего подобного не было, потому что все, что я говорил тебе, я видел собственными глазами и осязал собственными руками. Но что скажешь ты, когда я сообщу тебе теперь, что среди всегх этих безчисленных чудес, показанных мне Монтезиносом (я расскажу тебе подробно про них во время наших странствований, теперь же это было бы не совсем кстати), он показал мне еще трех мужичек, прыгавших, как козы, на свежих, роскошных лугах. Не успел я увидеть их, как в одной из них узнал несравненную Дульцинею Тобозскую, а в двух других тех самых крестьянок, которые сопровождали ее в известное тебе утро. Я спросил Монтезиноса, знает ли он этих крестьянок? он отвечал мне, что не знает, но полагает, что это должно быть какия-нибудь знатные, очарованные дамы, появившиеся там очень недавно. Он просил меня не удивляться этому новому явлению, потому что, по его словам, в пещере было много других дам прошедших и нынешних времен, очарованных под разными странными образами; между ними он назвал королеву Жениевру и дуэнью её Квинтаньону, наливавшую некогда вино Ланцелоту, по возвращении его в Британию, как об этом поется в одном старом нашем романсе.

Услышав это, Санчо начал побаиваться, как бы ему самому не спятить с ума, или не лопнуть от смеху. Так как ему лучше, чем всякому другому ведома была тайна очарования Дульцинеи, которую очаровал он сам, поэтому он яснее чем когда-нибудь убедился теперь, что господин его положительно рехнулся. "В недобрый час, ваша милость", сказал он ему, "встретились вы с этим Монтезиносом, потому что вернулись вы от него кажись не совсем того... Давно ли подавали вы нам на каждом шагу умные советы и говорили умные речи, а теперь рассказываете такую небывальщину, что ужь я не знаю, право, что и подумать."

- Санчо! я тебя давно и хорошо знаю, возразил Дон-Кихот, поэтому не обращаю никакого внимания на твои слова.

- Да, правду сказать, и я то не более обращаю внимания на ваши, ответил Санчо, и хоть бейте, хоть убейте вы меня за это и за то, что я еще намерен сказать вам, если вы будете рассказывать все такие же неподобия... но, оставим это, и пока мы еще в мире, скажите на милость: как вы там узнали эту Дульцинею?

- По платью, отвечал Дон-Кихот; она была одета совершенно так же, как в то утро, когда мы ее встретили с тобой. Я попробовал было заговорить с нею, но она, не отвечая ни слова, обернулась ко мне спиной и убежала так быстро, что ее не догнала бы, кажется, стрела, пущенная из лука. Я хотел было идти за нею, но Монтезинос остановил меня, сказавши, что преследовать ее, значило бы терять попусту время, и что в тому же приближался час, в который мне следовало покинуть пещеру. Он добавил, что, в свое время, он известит меня о том, как и чем в состоянии я буду разочаровать его, Белерму, Дюрандарта и всех остальных лиц, пребывающих очарованными в этом подземелье. Но, когда я говорил с Монтезиносом о будущем разочаровании его, одна из двух приятельниц грустной Дульцинеи незримо приблизилась ко мне, и со слезами на глазах, каким то взволнованным, прерывистым шепотом сказала мне: "Дульцинеё Тобозская цалует ваши руки, просит вас уведомить ее о вашем здоровье, и находясь в настоящую минуту в крайней нужде, просить вас, Христа ради, положить на эту новенькую канифасовую юбку с полдюжины реалов или сколько найдется у вас в кармане". Из всего, что я видел в Монтезиносской пещере эта сцена сильнее всего поразила и тронула меня. "Возможное ли дело", спросил я Монтезиноса, "чтобы очарованные лица высокого звания терпели нужду во время своего очарования"?

- О, рыцарь Дон-Кихот, отвечал Монтезинос; верьте мне, нужда чувствуется одинаково в очарованных и неочарованных мирах. И если благородная дама Дульцинеё Тобозская просит у вас в займы шесть реалов, под верный залог, то советую вам исполнить её просьбу, потому что вероятно она испытывает крайнюю нужду.

- Залогов я никаких не беру, отвечал я Монтезиносу, но ни с залогом, ни без залога, я не могу вполне исполнить её просьбы, потому что в кармане у меня всего четыре реала; это была именно та мелочь, которую ты дал мне, Санчо, для подаяния бедным, встретящимся нам на дороге. Эти четыре реала я отдал подруге Дульцинеи, и сказал ей: "передайте, моя милая, вашей госпоже, что я глубоко тронут её несчастием и желал бы быть в эту минуту фукаром (Фукары - Ротшидьды времен Сервантеса.), чтобы помочь ей чем только возможно. Скажите ей, что я не буду, да и не могу знать, что такое радость, здоровье и спокойствие, пока не услышу и не увижу ее. Скажите ей, наконец, что ее пленник и рыцарь настоятельно просит ее позволить ему увидеться и переговорить с нею; и что в ту минуту, когда она меньше всего будет ждать, она услышит от меня клятву, подобную той, которую произнес маркиз Мантуанский, клянясь отмстить смерть племянника своего Вальдовиноса, нашедши его умирающим в горах. Как он, я поклянусь не вкушать хлеба со стола, и произнесу много других тяжелых обетов, которые маркиз обещал исполнять, пока не отмстит смерть своего племянника, я же поклянусь, нигде не останавливаясь, объезжать семь частей мира, деятельнее самого инфанта дон-Педро Португальского, пока не разочарую моей дамы.

- Вы обязаны это сделать, вы обязаны даже больше сделать для моей госпожи, отвечала посланница Дульцинеи, и взяв из рук моих четыре реала, она, вместо того. чтобы присесть и поблагодарить меня, подпрыгнула аршина на два вверх и скрылась из моих глаз.

- Пресвятая Богородице! воскликнул, или скорее крикнул Санчо, неужели этот белый свет так глупо устроен, и такая сила у этих очарователей и очарований, что они совсем вверх дном перевернули такую умную голову, как голова моего господина. О, ваша милость, ваша милость! продолжал он, обращаясь в Дон-Кихоту; подумайте о том, что вы тут говорите, и не верьте вы этой чепухе, которая насильно лезет вам в голову и мутит там все.

- Санчо, я знаю, что ты говоришь это, любя меня, сказал Дон-Кихот, но так как ты не имеешь ни малейшего понятия ни о чем, поэтому все чрезвычайное кажется тебе не возможным. Но со временем я расскажу тебе многое другое, виденное мною в этой пещере, и тогда ты поверишь тому, что я сказал теперь, и что не допускает ни возражений, ни сомнений.

Глава XXIV.

Тот, кто перевел оригинал этой великой истории, написанной Сид Гамедом Бененгели, говорит, что дошедши до главы, следующей за описанием Монтезиносской пещеры, он нашел на полях рукописи следующую приписку, сделанную рукою самого историка: "не могу постигнуть, ни убедить себя в том, дабы все описанное в предъидущей главе действительно случилось с славным Дон-Кихотом, потому что до сих пор история его была правдоподобна, между тем как происшествие в пещере выходит из границ всякого вероятия, и я никак не могу признать его истинным. Думать, что Дон-Кихот солгал, он, самый правдивый и благородный рыцарь своего времени, - невозможно; он не сказал бы ни одного слова неправды даже тогда, еслиб его готовились поразить стрелами; к тому же, в такое короткое время, не мог он и придумать столько вопиющих небылиц. И да не обвинят меня, если происшествие в Монтезиносской пещере кажется апокрифическим; я пишу как было, не утверждая: правда ли это или нет; пусть благоразумный читатель сам судит как знает. Говорят однако, что перед смертью Дон-Кихот отрекся от чудес, виденных им в Монтезиносской пещере, и сказал будто сочинил эту историю потому, что она как нельзя более подходила к описаниям, заключавшимся в его книгах". После этих слов, историк продолжает так:

Двоюродный брат столько же удивился дерзости Санчо, сколько терпению его господина и предположил, что Дон-Кихот, вероятно от радости, что увидел свою даму Дульцинею Тобозскую, хотя и очарованной, прощает так много, иначе Санчо следовало бы, по мнению двоюродного брата, избить палками за его дерзость. "Я, с своей стороны, господин Дон-Кихот Ламанчский", сказал он, "нисколько не жалею, что отправился с вами; потому что, во-первых, познакомился с вашей милостью, - честь для меня не малая, - во-вторых, узнал тайны Монтезиносской пещеры и чудесные превращения Гвадианы и лагун Руидерских, - драгоценное приобретение для моего сочинения: Испанский Овидий; в третьих, открыл древность карт, которые, как видно из слов рыцаря Дюрандарта: "терпи и выжидай карту", известны были уже во времена Карла Великаго. Выражение: выжидай карту Дюрандарт не мог услышать, будучи очарованным, а слышал его, должно быть, во Франции, в эпоху великого императора Карла, при котором он жил, открытие чрезвычайно важное для меня, как материал для другой задуманной мною книги: Еще о древности вещей, добавление к Виргилию Полидорскому. В своей книге он ничего не говорит о времени изобретения карт; я укажу теперь это время, ссылаясь на такой важный авторитет, как рыцарь Дюрандарт. Наконец, в четвертых, я открыл неизвестные до сих пор истоки реки Гвадианы.

- Все это совершенная правда, отвечал Дон-Кихот, но скажите, пожалуйста, если вы получите разрешение напечатать свою книгу, в чем я сильно сомневаюсь, кому думаете вы посвятить ее?

- Да разве мало в Испании вельмож, которым можно посвятить книгу? отвечал двоюродный брат.

- Не мало, сказал Дон-Кихот, но многие из них, не желая быть обязанными авторам, посвящающим им свои труды, отказываются от посвящений. Знаю я одного князя, который может заменить собою всех других; если-бы я мог сказать о нем все, что думаю, то возбудил бы зависть в нему не в одном великодушном сердце. Но оставим это до другаго, более благоприятного времени, а теперь подумаем, где бы нам провести ночь.

- Здесь недалеко, отвечал двоюродный брат, есть келья одного отшельника, бывшего, как говорят, некогда солдатом, а теперь пользующагося славой хорошего христианина, умного и сострадательного человека. Возле его кельи выстроен им самим домин, правда, очень маленький, но достаточный для того, чтобы можно было переночевать в нем трем, четырем человекам.

- А есть у этого пустынника куры? спросил Санчо.

- У очень немногих пустынников нет их - отвечал Дон-Кихот. Нынешние отшельники не похожи на своих предшественников, спасавшихся в пустынях Египта, покрываясь пальмовыми листьями и питаясь древесными корнями. Не думайте, однако, чтобы упомянув об одних, я заявил тем свое неуважение к другим; нет, я говорю только, что истязания нашего времени не так суровы, как прежния, но от этого один отшельник не становится хуже другаго. Я так думаю, по крайней мере, и скажу, что в наши дни, когда все идет навыворот, лицемер, притворяющийся человеком добродетельным, все же лучше отъявленного негодяя.

В эту минуту путешественники наши увидели человека, почти бежавшего прямо на них, погоняя кнутом впереди себя мула, нагруженного копьями и аллебардами; поклонившись Дон-Кихотуи его спутникам, незнакомец пошел себе дальше.

- Послушай, сказал ему Дон-Кихот, остановись на минуту; мне кажется, ты идешь скорее, чем желает твой мул.

- Не могу я остановиться - отвечал незнакомец, потому что завтра все это оружие должно быть употреблено в дело; сами видите, времени мне терять нельзя, поэтому прощайте. Но если вы хотите знать, для чего нужно это оружие, то приезжайте в ту корчму, которая недалеко от кельи отшельника, там я расскажу вам такие чудеса, что просто... С последним словом он стегнул своего мула и так быстро пустился бежать вперед, что Дон-Кихот не имел времени спросить его, какие это чудеса намеревается он рассказать им? но так как он был от природы чрезвычайно любопытен и большой охотник до новостей, поэтому он решился без замедления пуститься в путь и не посещая отшельника ехать прямо в корчму; спустя несколько минут путешественники наши сидели уже верхом и двоюродный брат предложил опять заехать в отшельнику, хлебнуть у него браги. Услышав это, Санчо сейчас же повернул своего осла в ту сторону, где была расположена келья пустынника, и Дон-Кихот с двоюродным братом последовали за ним. На беду их отшельника не было дома, а была только отшельница; и когда они попросили у нее браги, то им ответили, что браги нет, а если хотят они напиться воды, так им с удовольствием дадут.

- На дороге довольно колодцев и без вашей воды, оказал опечаленный Санчо; тоже нашли чем угощать. О свадьба Камаша, воскликнул он, о разливанное море в доме дон-Диего, сколько раз еще прийдется мне пожалеть о вас.

Отъехав немного от кельи отшельника, Дон-Кихот увидел впереди себя на дороге молодого мальчика, которого он без труда догнал. Мальчик этот нес на плечах своих шпагу, как палку, и маленький узелок, в котором завязано было несколько белья, штаны его и маленький плащ. Одет он был в плисовую куртку с атласными вставками, сквозь которые виднелась его рубаха. На ногах его красовались шелковые чулки и модные четыреугольные башмаки, в роде тех, которые носили пажи. Ему было лет около восемнадцати или девятнадцати; он весело шел, разгоняя дорожную скуку какой-то песенькой, кончавшейся этими словами, удержанными в памяти двоюродным братом: "нужда на войну меня гонит, а то за каким бы я чортом туда отправлялся теперь".

- Ты путешествуешь, однако, на легке - сказал ему, поровнявшись с ним Дон-Кихот; куда ты идешь?

- Путешествую я на легке от того, что жарко и пусто в кармане, а иду я на войну - отвечал юноша.

- Что жарко, против этого я ничего не имею сказать, воскликнул Дон-Кихот, но что у тебя пусто в кармане, это для меня непонятно.

- Господин мой! отвечал юноша; в этом узелке несу я плисовые штаны, а куртка на мне. Если дорогою я истаскаю штаны, то не в чем мне будет войти в город, купить же другие мне не на что. Вот по этой-то причине, да за одно, чтобы не так жарко было, я и путешествую, как вы меня видите,- отправляясь поступить в одну пехотную роту, расположенную отсюда в восьми милях. Она идет, как слышно, в Картагену, где сядет на суда; до этого места в одежде я, слава Богу, нуждаться не буду; в солдаты же я поступаю потому, что предпочитаю служить королю на войне, чем какому-нибудь скряге при его дворе.

- Имеешь ли ты право на прибавочное жалованье? спросил двоюродный брат.

- О, если бы я послужил немного при дворе гранда или другаго важного лица, воскликнул со вздохом юноша, было бы у меня теперь прибавочное жалованье. Славно, право,служить пажем при каком-нибудь дворе: того и гляди, что прямо из пажей попадешь в Офицеры или выслужишь хорошенькую прибавку к жалованью. А мне, бедному, приходилось служить у разного ничтожества - Бог весть, откуда появившагося на свет, и получать такое жалованье, что половины его не хватило бы на крахмал для воротника. Где уж нашему брату за деньгой гоняться, чудом разве каким попадет она к нам.

- Неужели, однако, прослужа несколько лет, ты не мог выслужить себе хоть ливреи? спросил Дон-Кихот.

- Две выслужил, отвечал юноша, но ведь и с нас, ваша милость, когда мы отходим от места, господа наши снимают платье точь в точь, как рясу с монахов, покидающих монастырь; ведь господа наши только чванятся нашими ливреями.

- Какая мерзость! воскликнул Дон-Кихот. Поздравь себя, однако, мой милый, если ты покинул своего господина с прекрасным намерением - сделаться воином. На свете нет ничего благороднее и выгоднее, как служить, во-первых, Богу, а вместе с тем своему королю с оружием в руках: мечом приобретается, если не более богатств, то более чести, чем пером, как я говорил уже много и много раз. И если правда, что перо доставило людям более денег, чем меч, то, в замен того, оружие имеет в себе что-то более величественное, более возвышающее нашу душу; какое-то благородство и блеск, возносящие воинов превыше всех других деятелей. Друг мой! выслушай со вниманием несколько слов, которые я сейчас скажу тебе; впоследствии они пригодятся тебе и станут подпорою и утешением в тяжелые минуты, неразлучные с твоим новым званием. Старайся, мой друг, никогда не думать об угрожающих тебе опасностях; худшее, что ожидает нас здесь, это смерть; но пасть со славой - это лучшее, что можем мы сделать. Однажды спросили у великого владыки Рима Юлия Цезаря, какая смерть лучше всех? "Быстрая и неожиданная", отвечал он. Хотя слова эти сказаны мудрецом, не просветленным познанием истинного Бога, тем не менее в них высказана истина, вылившаеся из природного инстинкта человеческого духа. Пусть тебя убьют в первой свалке, все равно - выстрелом ли из орудия или взрывом мины; ты умрешь одинаково и дело твое сделано. Теренций говорит, что воину лучше умереть сражаясь, чем жить убегая; и солдату лучше слышать запах пороха, чем амбры. Друг мой! если старость застанет тебя под оружием, то хотя бы ты был изувечен, хром, покрыт ранами, ты будешь вместе с тем покрыт славою, и никакая бедность не омрачит того блеска, которым озарит тебя слава. К тому же, в наше время заботятся о престарелых и увечных воинах, находя, что не следует поступать с ними подобно тому, как поступают рабовладельцы с неграми, которых они отпускают без куска хлеба на волю, когда старость лишает этих несчастных возможности работать для своих господ. Выгоняя рабов своих из их последнего приюта, или, как говорят, отпуская на волю, этих несчастных делают рабами голода, от которого освободить их может только смерть. Больше я не скажу ничего, а предложу тебе сесть сзади на моего коня и доехать со мною до корчмы; там мы с тобой поужинаем, я завтра утром ты отправишься себе в путь: и да поможет тебе Господь пройти его так счастливо, как того заслуживает твое намерение. - Мальчик отклонил от себя честь ехать сзади рыцаря на его коне, но согласился поужинать с ним. Санчо же, говорят, подумал в эту минуту: "чорт его, право, разберет моего господина. Ну, кто-бы поверил, чтобы этот самый человек, который говорил теперь так, что любо слушать, уверял недавно? будто видел такие неподобия в Монтезиносской пещере; делать, однако, нечего, нужно тянуть на его сторону.

Под вечер путешественники наши приехали в корчму, и Санчо чрезвычайно обрадовался, видя, что господин его принял, на этот раз корчму за корчму, а не за замок, как это он делал обыкновенно. Не успел Дон-Кихот войти в нее, как тотчас же осведомился о крестьянине с копьями и алебардами, и узнал, что он теперь в конюшне занят своим мулом. Ни минуты не медля рыцарь отправился туда же; Санчо и двоюродный брат последовали за ним и предоставили Россинанту занять там лучшее и так сказать почетное стойло.

Глава XXV.

Дон-Кихот сгорал нетерпением узнать, что за чудеса такие собирался рассказать ему встреченный им на дороге крестьянин, и, отыскав его, просил тотчас же рассказать ему то, что он недавно обещал.

- Погодите, отвечал крестьянин, дайте мне управиться с моим мулом, а ужо я вам поразскажу просто уму невероятные вещи.

- Если только дело стало за мулом, отвечал Дон-Кихот, то я помогу тебе управится с ним. И ни минуты не медля принялся он очищать стойло и просеевать ячмень, - в благодарность за эту помощь, крестьянин готов был с большой охотой рассказать свои чудеса и немного спустя усевшись рядом с рыцарем, окруженный хозяином, Санчо и двоюродным братом, он рассказал им следующее: "нужно вам сказать, господа", так начал он, "что в одной деревушке, милях в четырех отсюда, у регидора, по недосмотру или вследствие плутней его служанки, пропал осел. И что ни делал он, чтобы отыскать этого осла, ничто не помогло. Как вдруг, недели этак через две, к этому регидору, у которого пропал осел, подходит другой регидор того же самого села и говорит ему: "заплатите мне за добрую весть, осел ваш нашелся".

- Отчего не заплатить, но только желательно мне знать, где он нашелся? сказал ему первый регидор.

- На горе, в лесу, отвечал другой регидор; я заметил его сегодня по утру, но только без седла, без хомута и такого худого, что просто жалость берет, глядя на него. Я хотел было пригнать его прямо к вам, но он так уж успел одичать за это время, что как только завидел меня, так со всех ног пустился бежать в самую глушь лесную. Если вам желательно отправиться со мною искать его, сказал отыскавший осла регидор другому регидору, так позвольте мне только отвести домой своего осла; я через минуту буду назад.

- Вы сделаете мне превеликое одолжение, и я с моей стороны, даст Бог, когда-нибудь отблагодарю вас, ответил ему хозяин потерянного осла.

Вот так точно, как я вам рассказываю это происшествие, так рассказывают его все люди хорошо знающие это дело, заметил крестьянин. Когда вернулся другой регидор, продолжал он, оба они, взявши друг друга под руку, отправились на гору, в лес, искать осла, но только на самом том месте где думали найти его, ничего не нашли, и сколько они не искали, а осла нет как нет. Тогда другой то регидор, видевший осла поутру, сказал своему товарищу: придумал я хитрость, с помощью которой, я надеюсь, мы откроем, наконец, вашего осла, хотя бы он запрятался не то что в лесу, а под землей. Видите ли что: большой я мастер реветь по ослиному, и если вы хоть чуточку поможете мне, то и делу конец.

- Я то? воскликнул другой регидор, да я вам зареву лучше настоящего осла.

- Поглядим, сказал ему товарищ его, и вот как дело мы с вами устроим: вы отправьтесь крутом с одной стороны горы, а я отправлюсь с другой. Пройдем мы этак немного с вами да и заревем каждый по ослиному, опять пройдем и опять заревем, и опять... и тогда невозможная это вещь, чтобы осел ваш не ответил, если только он находится еще здесь.

- Прекраснейшую штуку придумали вы, господин мой, отвечал хозяин осла, истинно достойную такого великого мудреца, как вы.

В ту же минуту оба регидора расстались, и, как условлено было между ними, каждый пошел себе в свою сторону, да оба в одно время и заревели, и побежали друг к дружке на встречу, полагая, что они уж отыскали осла. И первый то регидор, наткнувшись на своего товарища, просто верить не хотел, что это товарищ его, а не осел.

- Это я, я, а не осел ваш - уверял товарища своего другой товарищ.

- Ну так клянусь же вам, отвечал первый регидор, что ничем вы не разнитесь от самого настоящего осла, то есть в жизнь мою не слыхал, говорил он, такого удивительного ослиного голоса.

- Нет, позвольте уж, нисколько не льстя, похвалы эти воздать вам, ответил ему товарищ, право, вам оне пристали больше чем мне, потому что, клянусь создавшим меня Богом, вы, ваша милость, не уступите славнейшему на свете ослу. Ревете вы сильно и протяжно; резкости, в вашем реве, как раз в меру, переливов много, и как вам угодно, а только с вами мне не сравняться, честь вам и слава; я уступаю вам все преимущество в этаком приятном таланте.

- Тем лучше, сказал регидор, потому что теперь я стану больше уважать себя, чем до сих пор; все же я буду знать, что не совсем я человек безталанный; какой бы там ни был талант, а все же таки есть, а с меня этого и довольно. Только, правду сказать, хотя я и знал за собою, что я мастер реветь, мо никогда не полагал, чтобы я так удивительно ревел, как вы меня уверяете.

- Да-с, отвечал другой регидор, скажу я вам, ваша милость, что много на свете удивительных талантов ни за что пропадает, потому что пользоваться не умеют ими.

- Ну, пожалуй что наши то таланты, сказал ему товарищ, могут пригодиться разве когда случится вот такой особенный случай, как сегодня, да и теперь еще, дай Бог, чтобы они пригодились нам.

Сказавши это, они разошлись и снова заревели, и то и дело принимали друг дружку за пропавшего осла, только видя наконец, что они попусту бегают на встречу самим себе, они решили для того, чтобы не принимать себя больше за осла, реветь каждый раз не по одному, а по два раза. Но только ходили они, ходили, всю гору обшарили, и как не ревели, а осла все нет; и знаку никакого не подал им. Да и трудно было знак ему подать, когда нашли они его где-то в лесу, изъеденного волками.

- Не удивляюсь я теперь, сказал хозяин его, что не получали мы от бедного моего осла никакого ответа, потому что будь он жив, он непременно заревел бы, или не был бы он осел. Но труды свои я все-таки считаю не потерянными, сказал он своему товарищу, потому что, хотя я и нашел осла своего мертвым, но за то услышал ваш удивительный рев.

- Право, ваша милость, мы стоим друг друга, отвечал ему другой регидор; и священник приятно поет, да и хор не дурно. С тем они и возвратились домой совсем охрипшие, усталые и скучные; и рассказали они после того друг про дружку всем своим соседям, друзьям и знакомым, как это удивительно каждый из них ревет по ослиному. Дошла эта молва и до соседних деревень. И так-как чорт заводит везде, где может, споры и дрязги, то и настроил он народ соседней деревни на то, что как только завидит он кого-нибудь из наших, так и заревет сейчас по ослиному - и стала соседняя деревня как будто насмехаться над нашею за то, что наши регидоры так славно ревут. В дело это, что хуже всего, вмешались деревенские мальчуганы, и теперь дошло до того, что на людей того села, в котором приключилось это происшествие с ослом, указывают пальцами везде, словно на черного между белыми. Много уже раз народ из нашего села, над которым смеются, - я сам, ваша милость, из этого села, - выходил с полным оружием на битву с насмешниками, так что ничто не могло унять их, ни стыд, ни страх, ни король, ни суды. И завтра люди нашего села должны будут выйти на битву с другим селом, которое находится от нас милях в двух, и пуще всех других надоедает нам. Вот для своих то земляков, ваша милость, на завтра, я и везу все эти пики и алебарды; и вот вам чудеса, которые я собирался рассказать; если оне вам не показались чудесами, так других у меня, право, нет. Этими словами добрый человек закончил рассказ свой, и почти в ту же минуту у ворот корчмы показался какой-то господин, покрытый замшей с головы до ног. Все было замшевое на нем: чулки, брюки, куртка.

- Хозяин, громко сказал он, есть место? Со мною моя ворожея обезьяна, и если угодно, могу сейчас представить вам освобождение Мелизандры.

- Добро пожаловать, воскликнул хозяин; мы, значит, весело проведем сегодня вечер, когда пожаловал к нам господин Петр. Кстати, я забыл сказать, что этот господин Петр косил левым глазом и что целая половина лица его, пораженная какою то болезнию, была покрыта зеленым пластырем.

- Добро пожаловать, продолжал хозяин; но где же твой театр и обезьяна?

- Сейчас будут, отвечал Петр; я опередил их, чтобы узнать найдется ли место для них?

- Для тебя, друг мой, я бы отобрал место у самого герцога Альбы, сказал хозяин, скорей подавай-ка сюда твой театр; кстати у нас теперь гости, они заплатят тебе хорошо и за представление и за штуки твоей обезьяны.

- Тем лучше, сказал Петр; для дорогих гостей я пожалуй и цену сбавлю: мне бы только вознаградить издержки, за большим я не гонюсь. Пойду, однако, потороплю своих; с последним словом он покинул корчму.

Дон-Кихот сейчас же расспросил хозяина, что это за господин Петр, что это за театр и что за обезьяна?

- Это знаменитый хозяин театра марионеток, отвечал хозяин, старый знакомый этих мест арагонского Ламанча, по которым он давно разъезжает, показывая освобождение Мелисандры знаменитым дон-Гаиферосом; любопытнейшее, я вам скажу, представление, такая прекрасная история, каких никогда не приводилось видеть на нашей стороне. Кроме того Петр возит с собою такую удивительную обезьяну, что верить нельзя. Если вы ее спросите о чем-нибудь, она внимательно выслушает вас, потом вскочит на плечо своего хозяина, нагнется в его уху и отвечает ему на ухо на ваш вопрос, а хозяин слушает и повторяет за ней. Она лучше угадывает прошедшее, чем будущее, случается правда, что и соврет, но почти всегда говорит правду, точно чорт в ней сидит. Плата ей два реала за ответ, если она... то есть хозяин за нее ответит то, что она скажет ему на ухо. Говорят, что он накопил себе, благодаря своей обезьяне, порядочную деньгу. Петр этот, я вам доложу, человек, как говорится в Италии - молодец, лихой товарищ, и из всех людей на свете живет себе кажется в наибольшее удовольствие. Говорит он за шестерых, пьет за двенадцатерых и все это на счет своего языка, обезьяны и театра.

Тут подоспел и сам Петр с повозкой, на которой помещались его обезьяны и театр. Знаменитая обезьяна его была большая, безхвостая, покрытая шерстью, похожей на войлок, но с довольно добродушной физиономией. Не успел увидеть ее Дон-Кихот, как уже спросил: "скажи мне ворожея, обезьяна, что станется с нами и чем мы занимаемся? вот мои два реала за ответ". Он велел Санчо передать их Петру.

Вместо обезьяны ответил Петр: "благородный господин! обезьяна моя не предсказывает будущего, но из прошлаго и настоящего кое что знает".

- Чорт меня возьми, воскликнул Санчо, тоже дурака нашли, стану платить я за то, чтобы мне рассказали, что было со мной, да кто это знает лучше меня самого; ни одного обола не дам я за это. Вот что касается настоящего, это дело другое; на тебе обезьяна два реала, скажи мне: что поделывает теперь супруга моя - Тереза Пансо?

- Я не беру денег вперед, отвечал Петр. Вот когда обезьяна ответит, тогда пожалуйте. С последним словом он ударил себя два раза по левому плечу, на которое тотчас же вспрыгнула обезьяна, и, наклонившись в уху своего господина, принялась с удивительною скоростью стучать зубами. Постучав несколько секунд она спрыгнула вниз и тогда Петр побежал к Дон-Кихоту, опустился перед ним на колени и воскликнул, обвив руками его ноги: "лобызаю ноги твои, о славный воскреситель забытого странствующего рыцарства! Лобызаю их с таким же благоговением, с каким облобызал бы я два геркулесовых столба, о рыцарь! которого никто не в силах достойно восхвалить! О, знаменитый Дон-Кихот Ламанчский, опора слабых, поддержка падающих, спасение упадших и утешение всех скорбящих!"

Услышав это, Дон-Кихот остолбенел, Санчо глаза выпучил, двоюродный брат изумился, паж испугался, хозяин прирос в своему месту, крестьянин из ревущей по ослиному деревни рот разинул, и у всех вместе поднялись дыбом волосы, между тем славный содержатель театра марионеток, обращаясь к Санчо, хладнокровно продолжал: "и ты, о, добрый Санчо Пансо, славнейший оруженосец славнейшего рыцаря в мире, возрадуйся: жена твоя Тереза Пансо здравствует и разчесывает теперь коноплю; под левым боком у нее стоит с выбитым черепком кувшин, из которого она потягивает вино и тем разгоняет скуку, сидя за работой".

- Все это очень может быть, отвечал Санчо, потому что жена моя, я вам скажу, просто, блаженная женщина, и еслиб только не ревновала она, так не променял бы я ее на эту великаншу Андондону, которая, как говорит мой господин, была женщина понятливая и расчетливая хозяйка, а моя Тереза, так та ни в чем не откажет, все даст себе, хотя бы из добра своих детей.

- Скажу теперь, в свою очередь, воскликнул Дон-Кихот, что тот, кто много читает и путешествует, многое видит и узнает. Кто бы, в самом деле, уверил меня, что на свете существуют ворожеи обезьяны, как это вижу я теперь собственными глазами; потому что я действительно тот самый Дон-Кихот Ламанчский, которого назвала она, хотя, быть может, слишком ужь расхвалила. Но каков бы я ни был, я все-таки благодарю небо, одарившее меня мягким и сострадательным характером, готовым сделать всякому добро, никому не желая зла.

- Еслиб у меня были деньги, сказал паж, я бы тоже спросил у обезьяны, что приключится со мною в дороге?

- Я ведь сказал, ответил Петр, успевший уже подняться с колен и отойти от Дон-Кихота, что обезьяна моя не отгадывает будущаго. Иначе нечего было бы вам горевать о деньгах, потому что я готов забыть о хлебе насущном, лишь бы только услужить чем нибудь господину рыцарю Дон-Кихоту, и теперь, для его удовольствия, я готов всем вам даром показать мой театр. Услышав это, хозяин, вне себя от радости, указал Петру место, где ему всего удобнее было расположиться с театром.

- Дон-Кихот остался, однако, не совсем доволен всеведением обезьяны; ему казалось невероятным, чтобы животное могло знать настоящее и прошедшее. И пока Петр устроивал свой театр, он увел Санчо в конюшню и там сказал ему:

- Санчо, обезьяна эта заставила меня призадуматься, не заключил ли её хозяин уговора с чортом - ловить за одно с ним рыбу в мутной воде.

- Не то что мутной, а совсем в грязной, отвечал Санчо, если сам чорт мутит ее, но только какая же может быть выгода Петру от этой рыбы?

- Ты меня не понял, Санчо, возразил Дон-Кихот; я хотел сказать тебе, что у Петра, должно быть, заключена сделка с чортом; чорт, вероятно, влезает в его обезьяну и дает ответы, за которые Петр получает деньги, с условием, что когда он разбогатеет, то отдаст в благодарность чорту свою душу; ты хорошо знаешь, как этот вечный враг рода человеческого соблазняет и преследует душу нашу на каждом шагу; - это тем вероятнее, что обезьяна ограничивается настоящим и прошедшим, не предсказывая будущего, которое скрыто и от дьявола; он может только догадываться о будущем, и то весьма редко. Что будет? известно одному Богу, ибо для него нет грядущего, а все настоящее. И для меня, Санчо, совершенно ясно, что в этой обезьяне говорит чорт; странно только, как молчит святое судилище и не схватит этого человека, чтобы узнать, помощию какой силы угадывает он, что было и что есть. Я убежден, что обезьяна эта не астролог; и что ни она, ни хозяин её ничего не смыслят в распознавании рассудочных фигур, занятие до того распространенное теперь в Испании, что нет, кажется, подмастерья, лакея и горничной, которые не умели бы разпознать и установить какой-нибудь фигуры также легко, как поднять карту с полу, компрометируя своим невежеством чудесные истины этой науки. Я знал одну даму, спросившую у подобного знатока гороскопа, ощенится ли её комнатная собачка, и если ощенится, сколько у неё будет щенков и какого цвета? Непризнанный астролог справился с своим гороскопом и не задумавшись ответил, что у собачки её будет трое щенков: зеленый, красный и полосатый, если она затяжелеет между одинадцатью и двенадцатью часами дна или ночи, в понедельник или субботу. Дня через два собака эта околела от расстройства желудка и кредит лжеастролога сильно поколебался, как это случается, впрочем, со всеми подобными ему господами.

- Хотел бы я только, ваша милость, отвечал Санчо, чтобы вы спросили у Петра: правда ли то, что вы видели в Монтезиноской пещере, мне это кажется, не во гнев вам будь сказано, гилью, которая, должно быть, привиделась вам во сне.

- Быть может, сказал Дон-Кихот; и я охотно последую твоему совету, хотя и сомневаюсь, чтобы рассказы мои о Монтезиносской пещере были гилью.

В эту минуту Петр пришел объявить Дон-Кихоту, что все готово, и просил его удостоить своим присутствием театральное представление, достойное внимания рыцаря. Дон-Кихот тут же попросил Петра узнать у обезьяны: "правда ли все виденное им в Монтезиноской пещере" так как ему казалось, что здесь истина перемешана с призраками.

Петр, не сказав ни слова, отправился за обезьяной, и возвратясь поместился с нею против Дон-Кихота и Санчо.

- Слушай внимательно обезьяна - сказал он; господин рыцарь желает узнать правда ли то, что видел он в Монтезиносской пещере? - Сказав это, он подал обыкновенный знак, и обезьяна, вскочив к нему на плечо, сделала вид будто шепчет ему что-то на ухо; выслушав ее Петр отвечал:

- Обезьяна говорит, что все виденное вами в Монтезиносской пещере на половину правда, на половину ложь; больше она ничего не знает в настоящую минуту, но если вам угодно будет спросить у нее еще что-нибудь об этом, то в будущую пятницу она ответит вам на все. Теперь она потеряла свой дар угадывать и отыщет его не раньше пятницы.

- Ну, не моя-ли правда, воскликнул Санчо, не говорил-ли я вашей милости, что я и на половину не верю вашим приключениям в этой пещере.

- Будущее покажет нам это, отвечал Дон-Кихот; всераскрывающее время ничего не оставляет в тени, освещая даже то, что скрыто в недрах земли. Теперь же отправимся взглянуть на театр; он должен быть интересен.

- Как не интересен, воскликнул Петр, когда он заключает шестьдесят тысяч самых интересных штук. Уверяю вас, господин рыцарь, это самая интересная вещь в мире и operibus credite, non verbis. Но только поспешим, потому что уж не рано, а нам много еще предстоит сделать, сказать и показать.

Дон-Кихот и Санчо отправились вслед за Петром к театру марионеток, освещенному бесконечным числом маленьких восковых свечей, придавших ему блестящий и торжественный вид. Пришедши на место, Петр поместился сзади балагана, так как он сам двигал марионетками, а впереди стал мальчик, слуга его, объяснявший зрителям тайны представления. В руках у него был маленький жезл, которым он указывал на появлявшиеся на сцене фигуры; и когда вся публика собралась и стоя поместилась против театра, а Дон-Кихот, Санчо, паж и двоюродный брат уселись на почетных местах, тогда открылось представление, о котором желающие могут прочесть в следующей главе.

Глава XXVI.

Умолкли Тирийцы и Троянцы; или выражаясь другими словами, когда зрители, обратив взоры на театр, были прикованы, как говорится, к языку истолкователя всех чудес готовившагося представления, в эту минуту позади сцены неожиданно послышались кимвалы, трубы и рожки, вскоре впрочем умолкшие, - и мальчик возгласил: "эта истинная история, господа, представляемая теперь перед вами, заимствована слово в слово из французских хроник и испанских песней, переходящих из уст в уста и повторяемых на всех углах малыми ребятишками. В ней изображается освобождение дон-Гаиферосом супруги его Мелизандры, находившейся в Испании в плену у Мавров, в городе Сансуене, как называлась тогда Сарагосса. Теперь не угодно-ли вам взглянуть сюда: дон-Гаиферос играет в триктрак, как это поется в песне:

В триктрак играет дон-Гаиферос,

Про Мелизандру забывая.

- Между тем на сцену выходит, как вы видите, фигура с короной на голове и скипетром в руках, это сам император Карл Великий, мнимый родитель Мелизандры. Замечая с негодованием, как бездельничает зять его, император приходит обругать его. Слышите, как запальчиво и резво он бранит его, так вот и кажется, что он сейчас хватит его по физиономии своим скипетром, и некоторые историки уверяют, будто он и хватил его. - Сказавши дон-Гаиферосу, каким безчестием он покроет себя, если не попытается освободить супругу свою, - император Карл Великий говорит ему в заключение: "я вам сказал довольно; берегитесь же". Теперь, господа, не угодно ли вам взглянуть, как император поворачивается в своему зятю спиною, как раздосадованный дон-Гаиферос во гневе опрокидывает стол и триктрак, спрашивает торопливо оружие и просит двоюродного брата своего Роланда дать ему славный меч Дюрандарта. Роланд не хочет давать ему этого меча, но соглашается отправиться вместе с ним и быть его товарищем в его трудном подвиге; дон-Гаиферос отказывается, однако, от этого предложения и говорит, что он сам освободит жену свою, хотя бы она была скрыта в недрах земли; после чего он надевает оружие и готовится сию же минуту отправиться в путь. Теперь обратите внимание на башню, появляющуюся с этой стороны. Полагают, что это одна из башень Сарагосского алказара, называемого теперь Алиафериа. Эта дама, выходящая на балкон, одетая, как мориска, это и есть несравненная Мелизандра, часто глядевшая с балкона в ту сторону, где находится её Франция, утешая в плену себя воопоминаниех о Париже и своем муже.

Теперь вы увидите совершенно новое происшествие, о котором никогда не слыхали. Смотрите на этого мавра: положив палец на губы, он волчьими шагами подкрадывается сзади к Мелизандре. Глядите: как он цалует ее, как она спешит сплюнуть и вытереть губы белым рукавом своей сорочки, как она тоскует и с отчаяния рвет на себе волосы, словно они виновны в её очаровании. Обратите теперь внимание на эту важную особу в тюрбане, гуляющую по дворцовым галлереям; это сам король Марсилио. Он видел дерзость мавра, поцаловавшего Мелйзандру, и хотя этот мавр родственник и фаворит его, он велит, однако, схватить его, провести по городским улицам с глашатаем впереди и алгазилами позади и отсчитать ему двести розог. Смотрите, как выходят люди исполнять королевский приговор, сделанный без всякого суда, так как у мавров этого не водится, чтобы наряжать, как у нас, следствия, призывать свидетелей и делать очные ставки.

- Продолжай свою историю без пояснений, любезный мой, прервал его Дон-Кихот; не сворачивай с прямого пути и не пытайся обнаружить истину, потому что для этого нужны доказательства, опровержения и опять доказательства.

К этому Петр добавил из-за своего театра: "мальчик, не мешайся не в свое дело, и делай, что тебе прикажет господин рыцарь, это будет всего умнее с твоей стороны, не пускайся в пояснения и объяснения, ибо где тонко там и рвется".

- Слушаюсь, отвечал мальчик, и продолжал таким образом свою историю: эта фигура, выехавшая верхом на коне, завернувшись в длинный и широкий плащь, это сам дон Гаиферос, которого ждет не дождется его супруга. Отмщенная за дерзость, которую позволил себе влюбленный в нее мавр, она с повеселевшим лицом выходит теперь на балкон и говорит своему мужу, принимая его за неизвестного путешественника, словами этого романса:

Рыцарь! ежели во Францию ты едешь

Спроси так о Гаиферосе,

Больше я ничего не скажу, потому что многословие наводит скуку. Видите-ли: Гаиферос открывает свое лицо и радость Мелизавдры показывает, что она узнала своего мужа. Глядите, глядите: она сходит с балкона, чтобы сесть на коня, но бедная юбка её зацепилась за железное перило балкона и она повисла на воздухе. Милосердое небо, однако, никогда не покидает нас в крайней нужде; дон-Гаиферос, как вы видите, приближается к Мелизандре, не обращая внимания на то, что может разорвать дорогую юбку своей супруги, тянет ее в себе, помогает ей сойти на землю, одним движением руки садит ее на коня и велит ей крепко, крепко держаться за него, чтобы не упасть, а сам обхватывает её талию и скрещивает руки на её груди; все это он делает потому, что Мелизандра не приучена к таким путешествиям, какое предстоит ей. Слышите-ли: как ржет конь Гаифероса от радости, что приходится ему нести на себе такую славную пару - верх мужества и красоты. Они дотронулись до узды, поворотили коня, покинули уж город и весело мчатся в Париж. Отправляйтесь в мире, мужественные и верные любовники, возвратитесь здоровыми на вашу милую родину и да хранит вас Бог от всяких напастей в пути. Пусть друзьям и родным придется увидеть вас здоровыми и счастливыми и долго, долго, как Нестор, живите вы в мире, довольстве и счастьи.

На этом месте Петр вторично перебил рассказчика: "мальчик, мальчик! воскликнул он, не залетай в облака, держись земли; к чему эти нежности, в которых нет никакого толку".

Ничего не отвечая на это, мальчик продолжал: "за соглядатаями, господа, дело никогда не станет; есть такие глазки, которые все видят и теперь увидели, как Мелизандра сошла с балкона и сейчас же известили об этом короля Марсилио, который велел ударить в набат. Смотрите, смотрите: какая в городе поднялась суматоха, какая толкотня, как все лезут и чуть не давят один другаго, услышав колокольный звон во всех башнях и минаретах".

"Что такое - колокольный звон в Сансуенне"? воскликнул Дон-Кихот. "Господин Петр, вы сильно ошибаетесь, мавры не звонят в колокола, а ударяют в кимвалы и в свои маврские Дульцаины".

Перестав звонить в колокола, Петр отвечал Дон-Кихоту: "господин рыцарь! не обращайте внимания на это, нельзя вести дел наших так, чтобы не к чему было придраться. Разве не видели вы тысячи комедий, переполненных глупостями и небылицами, которые приводят, однако, публику в восторг и удивление. Мальчик! продолжай свое; лишь бы карман мой не был в накладе, а до остального дела мне нет, хоть бы здесь представлено было больше чуши, чем атомов в солнце.

- Клянусь Богом, он прав - проговорил Дон-Кихот; после чего мальчик продолжал: "Глядите, господа, какая иного" численная и блестящая кавалерия выступает из города в погоню за католическими любовниками; слышите ли сколько заиграло труб, забило барабанов, зазвучало кимвалов и дульцаин. Страшно мне становится за прекрасных супругов; как бы не поймали и не привели их назад, привязанными к хвосту их собственного коня; вот было бы ужасно".

Увидя толпы мавров, и заслышав стук их оружия, Дон-Кихот нашел необходимым подать помощь беглецан. Он встал с своего места и закричал громовым голосом: "я никогда не допущу. чтобы в моем присутствии сыграли такую злую штуку с таким славным рыцарем и мужественным любовником, как дон-Гаиферос. Сволочь, остановитесь! не смейте преследовать славных любовников, если не хотите иметь дела со мной. С последним словом он обнажил меч, подошел в сцене и с неслыханной яростью принялся поражать на право и на лево мавританскую армию марионеток, опрокидывая одних, пронзая других, кому - отрубая ногу, кому - снимая с плечь голову, и в порыве своего негодования хватил, между прочим, так ужасно мечом своим сверху вниз, что еслиб сам хозяин театра не успел нагнуться под доски, то рыцарь раскроил бы ему череп так же легко, как еслиб он был вылеплен из теста. "Остановитесь, господин Дон-Кихот"! кричал ему изо всех сил Петр; "ради Бога, опомнитесь; ведь вы изрубливаете в куски не настоящих мавров, а картонные фигуры, которые составляют все мое богатство; вы в конец разоряете меня". Не обращая на это никакого внимания, Дон-Кихот продолжал наносить мавританской армии страшные удары и в несколько минут опрокинул театр, искрошил в куски всех мавров, тяжело ранил короля Марсилио, разрубил на двое императора Карла Великого с его короной на голове и привел в ужас всю публику. Обезьяна убежала на крышу, двоюродный брат растерялся, паж испугался, сам Санчо струхнул не на шутку, потому что ему никогда еще не случилось,- как уверял он по окончании этой бури, - видеть своего господина разгневанным до такой степени.

Опрокинув и изрубив все, что было на сцене, Дон-Кихот немного успокоился

- Теперь, сказал он, желал бы я увидеть перед собою всех этих неверующих в странствующих рыцарей, всех, - непризнающих благодеяний, оказываемых рыцарями миру. Спросил бы я их: что сталось бы с Мелизандрой и дон-Гаиферосом, еслиб я не был здесь? Без сомнения их час пробил бы; эти собаки мавры поймали бы прекрасных любовников и дали бы им знать себя. Да здравствует же странствующее рыцарство, возносясь над всем в мире!

- Пусть оно здравствует, жалобным голосом отозвался Петр; пусть оно здравствует, а я околею; в таком несчастном положении очутился я, что, как дон-Родригез, могу сказать теперь:

Вчера я был король Испании,

Сегодня жь ни одной бойницы

Нет у меня...

Не более получаса, не менее пяти минут тому назад я считал себя царем из царей с моими конюшнями, полными безчисленного множества лошадей, с сундуками, переполненными пышными уборами; и вот теперь я нищий, раззоренный, убитый духом, и что хуже всего без моей обезьяны, потому что прежде чем я поймаю ее, мне придется пропотеть до зубов. И все это, благодаря безумной ярости господина, которого называют защитником неимущих, бичем зла и приписывают ему иные добрые дела. Только для меня, видно, не достало у него великодушия. Да будет прославлено небо до высочайших Сфер его, увы! это рыцарь печального образа обезобразил мои образы.

Слова эти разжалобили Санчо. "Не плачь, Петр", сказал он ему, "не вручиться, ты просто сердце надрываешь мне; господин мой Дон-Кихот, поверь мне, такой славный христианин и католик, что если только сделал он тебе какой-нибудь вред, так вознаградит тебя за все вдвое".

- Пусть господин Дон-Кихот заплатит хоть за половину изувеченных им фигур, отвечал Петр, и я успокоюсь вместе с совестью господина рыцаря, потому что нет спасения для того, это удерживает чужое добро и не хочет возвратить владельцу его собственности.

- Совершенная правда, сказал Дон-Кихот, но только не знаю, что удержал я из твоего добра.

- Как не знаете? воскликнул Петр, а эти бренные остатки, эти развалины, лежащия на бесплодной, каменистой почве, обращенные в ничто вашей непобедимой рукой? Кому принадлежали тела их, если не мне? чем поддерживал я свое существование, если не ими?

- Да! отвечал Дон-Кихот; теперь я окончательно убежден в том, о чем думал не раз; теперь я вижу совершенно ясно, что преследующие меня волшебники показывают мне сначала вещи в их настоящем виде, а потом придают им такой вид, какой хотят. Господа, уверяю вас, продолжал он, обращаясь к публике, что все представлявшееся здесь показалось мне происходящим в действительности. Мелизандра, дон-Гаиферос, король Марсилио и император Карл Великий показались мне живыми лицами Карла, Марсилио, дон-Гаифероса и Мелизандры. Вот почему я пришел в такое страшное негодование, и, исполняя долг странствующего рыцаря, поспешил подать помощь беглецам. Под влиянием этого благородного намерения сделал я то, что вы видели. И если дело вышло на выворот, виноват не я, а враги мои волшебники. Но хотя все это произошло, повторяю, не по моей вине, я, тем не менее, готов из своего кармана вознаградить Петра за понесенные им убытки. Пусть он сосчитает, что следует ему заплатить за изувеченные его фигуры, и я заплачу ему за все ходячей кастильской монетой.

- Я ожидал не меньшего, отвечал Петр с глубоким поклоном, от неслыханного христианского милосердия знаменитого Дон-Кихота Ламанчского, истинного защитника и покровителя всех нуждающихся бродяг. Пусть хозяин этого дома и многославный Санчо примут на себя обязанность оценщиков и посредников между мною и вашею милостью. Они решат, что могут стоить мои изрубленные фигуры.

Хозяин и Санчо охотно согласились на это. В ту же минуту Петр подобрал с полу обезглавленного короля Марсилио, и показывая его публике сказал: "господа! короля этого, как вы видите, починить невозможно. За убиение, смерть и лишение его жизни следовало бы, мне кажется, заплатить четыре с половиною реала".

- Изволь, сказал Дон-Кихот, что дальше?

- За разрубленного пополам, сверху до низу, императора Карла Великого, продолжал Петр, подымая с полу обе половины императора, не дорого было бы, я полагаю, спросить пять с четвертью реалов

- Ну, пожалуй, и не дешево, заметил Санчо.

- Не дорого и не дешево, вмешался хозяин, положим однако для ровного счета пять реалов.

- Дать ему пять с четвертью, сказал Дон-Кихот. Здесь дело не в вещи, а в сделанной Петру неприятности; неприятностей же нельзя оценивать четвертями реалов. Только поспешите, пожалуйста, потому что время ужинать, а я проголодался.

- За прекрасную Мелизандру без носа и глаз я прошу без торга два реала двенадцать мараведисов, продолжал Петр.

- Я бы ничего не сказал против этого, воскликнул Дон-Кихот, еслиб Мелизандра с мужем не была теперь на границе Франции, потому что конь их, как мне казалось, летел, а не бежал. К чему же продавать нам кота за зайца, показывая Мелизандру с отрубленным носом и выколотым глазом, когда она теперь далеко от нас во Франции блаженствует с своим мужем. Пусть каждый, по милости Божией, остается при своем; будем двигаться твердою поступью, полные честных намерений. Продолжайте.

Петр, видя, что. у рыцаря начинает опять заходить ум за разум, нашел излишним вразумлять его и поспешил ответить

- Фигура эта должно быть в самом деле не Мелизандра, а одна из служанок ея, за нее довольно будет шестидесяти мараведисов. Покончив с Мелизандрой, Петр продолжал прежним способом оценивать свои изувеченные фигуры. Два присяжных оценщика сбавили потом, к удовольствию обеих сторон, назначаемую им цену, и дело кончилось тем, что весь убыток оценен был в сорок реалов и три четверти. Санчо отсчитал их тут же Петру, который попросил прибавить ему еще два реала за поимку обезьяны.

- Дай ему, Санчо, еще два реала, сказал Дон-Кихот, не за поимку обезьяны, а просто в подарок от меня, и я бы охотно дал двести других подарков тому, это сказал бы мне наверное, что прекрасная Мелизандра и дон-Гаиферос возвратились благополучно во Францию и живут себе счастливо в кругу друзей и родных.

- Никто не может знать этого лучше моей обезьяны, сказал Петр. Но теперь сам чорт не поймает ее. Я думаю, однако, что голод и привязанность во мне заставят ее на ночь вернуться домой. Завтра мы увидимся еще.

Гроза утихла, и вся компания в мире и добром согласии поужинали на счет Дон-Кихота, показавшего себя щедрым до нельзя. На другой день крестьянин с пиками и алебардами убрался из корчмы до зари, а рано утром паж и двоюродный брат пришли проститься с Дон-Кихотом: один отправился домой, а другой в дальнейший путь; пажу Дон-Кихот подарил на дорогу с полдюжины реалов. Петр же не искал новых встреч с Дон-Кихотом, которого он знал как нельзя лучше. Поднявшись чуть свет, он собрал остатки театра и вместе с своей обезьяной отправился далее искать приключений. Хозяин корчмы, вовсе не знавший Дон-Кихота, одинаково удивлен был его безумием и щедростию. Санчо заплатил ему за все с излишком, по приказанию своего господина, после чего рыцарь и оруженосец, простившись с хозяином, покинули, часов около восьми утра, корчму и отправились в дальнейший путь, где мы и оставим их на время, чтобы рассказать кое-что другое, относящееся в этой славной истории.

Глава XXVII.

Сид Гамед Бененгели, летописец знаменитых событий, описываемых в этой книге, начинает настоящую главу следующими словами: клянусь, как христианин католик. По поводу этого выражения переводчик замечает, что если историк - мавр (он был действительно мавр) говорит: "клянусь, как католик", то ясное дело, он обещает этими словами быть правдивым, как побожившийся католик, рассказывая о Дон-Кихоте и о том, это был Петр и его ворожея обезьяна, изумлявшая своим даром весь окрестный край. историк говорит, что тот, это прочел первую часть его труда, вероятно, не забыл Гинеса Пассамонта, освобожденного Дон-Кихотом из цепей вместе с другими каторжниками в Сиерра-Морене, - благодеяние, за которое ему так дурно отплатили эти неблагодарные, погрязшие во грехах люди. Этот самый Гинес Пассамонт, называемый Дон-Кихотом Гинезилл Дарапильский украл, как известно, у Санчо осла, событие, подавшее повод упрекать историка в недостатке памяти, потому что в типографии забыли напечатать как и когда Санчо нашел своего осла. Повторим же еще раз как было дело: Гинес украл у спавшего Санчо осла, воспользовавшись уловкой, употребленной Брунелем при осаде Альбраки для того, чтобы вытащить коня из под Сакристана. Как и когда Санчо нашел своего осла, это уже рассказано. Гинес же, убегая от правосудия, преследовавшего его за многия, часто весьма искусные плутни, описанные им самим в довольно большой книге, решился проскользнуть в королевство аррагонское, и завязав себе левый глаз, обзавелся театром марионеток, которыми он двигал так же ловко, как играл стаканами. Купив себе еще обезьяну у христиан, освобожденных из неволи в Варварийских землях, он выучил ее вскакивать в нему, по данному знаку, на плечо, и как будто шептать ему что-то на ухо. Обзаведшись театром и обезьяной, он прежде чем приезжал в какую нибудь деревню, собирал по соседству от разных знающих лиц сведения о том: что делается вокруг? как кто живет? не случилось ли по близости чего-нибудь особенного, и если случилось, то, что именно? Разузнав и запомнив хорошо все это, он приезжал в соседнее село, показывал там свой театр, разыгрывал разные довольно избитые, но интересные истории, и по окончании представления показывал свою ученую обезьяну, отгадывавшую, по словам его, настоящее и прошедшее, но не будущее. За ответ брал он, обыкновенно, два реала; иногда дешевле, смотря по обстоятельствам. И так как он являлся в домах, тайны которых были ему несколько известны, то хотя бы даже у него ничего не спрашивали, чтобы ничего не платить, он подавал однако своей обезьяне известный знак и потом уверял, что та открыла ему какое-нибудь происшествие, действительно случившееся в доме. Благодаря подобным уловкам он пользовался огромным доверием толпы, которая просто бегала за ним; и так как никто не допытывался каким образом узнает все его обезьяна, поэтому он втихомолку смеялся себе над верившими ему простяками, набивая деньгами их свой карман. Когда он приехал в последний раз в корчму, он в ту же минуту узнал Дон-Кихота и Санчо, и ему не трудно было повергнуть в изумление рыцаря, его оруженосца и всю окружавшую их публику. Дорого, однако, обошлось бы ему на этот раз его ремесло, еслиб Дон-Кихот, поражая короля Марсилио и его кавалерию, опустил немного ниже свою руку. Вот все, что можно сказать о Петре и его обезьяне.

Возвращаясь к Дон-Кихоту Ламанчскому, история передает, что, покинув корчму, он задумал объездить берега Эбро и окрестности их, прежде чем отправиться в Сарагоссу; так как до турниров оставалось еще довольно времени. Преследуя свое намерение, ехал он двое суток, не встретив ничего, достойного быть описанным. На третий день, въезжая на один холм, он услышал стук барабанов, звуки труб, шум аркебуз и ему показалось, что это проходит полк солдат. Желая увидеть их, он пришпорил Россинанта и въехал на вершину холма. Но тут вместо солдат, Дон-Кихот увидел внизу, на поляне, толпу, человек в двести, вооруженную всевозможным оружием: пиками, аллебардами, арбалетами, бердышами и несколькими щитами. Спустившись вниз, он подъехал так близко к толпе, что мог различить цвета, знамена её и прочесть девизы. Особенное внимание его обратило на себя белое атласное знамя, на котором, в миниатюре, нарисован был чрезвычайно натурально ревущий осел с высокой головой, открытым ртом и высунутым языком. вокруг него, большими буквами, написаны были эти два стиха:

Не даром принялись реветь

Тот и другой алькад.

Прочитав их, Дон-Кихот понял, что это собрались крестьяне из деревни с ревущими по ослиному алькадани. Санчо, сказал он, крестьянин, передавший нам событие с ослом, ошибся, назвав ревунов регидорами, из надписи видно, что это альхады.

- Да может быть они тогда были регидорами, а теперь стали алькадами, ответил Санчо; и разве не все равно: ревели ли алькады или регидоры, лишь бы кто-нибудь ревел, а алькад, или регидор, это все равно.

Вскоре наши искатели приключений узнали, что крестьяне осмеянной деревни вышли на битву с крестьянами осмеявшими их, больше чем это следовало, особенно, принимая во внимание их близкое соседство. Не долго думая, рыцарь подъехал к крестьянам, к великому неудовольствию Санчо, не жаловавшего подобного рода встреч. Толпа расступилась и охотно впустила рыцаря, полагая, что это какой-нибудь воин с её стороны. Приподняв забрало, гордо и смело подъехал Дон-Кихот к знамени, на котором нарисовав был осел, и там его окружили начальники партии, оглядывая его с головы до ног, потому что он удивил их столько же, как и всех, кому случалось видеть его в первый раз. Заметив с каким немым вниманием все смотрят на него, Дон-Кихот решился воспользоваться минутой всеобщего молчания и, возвысив голос, громко сказал: "храбрые люди! прошу не перебивать меня, пока я не наскучу вам, или не скажу чего-нибудь неприятного для вас. Если же случится что-нибудь подобное, тогда, по первому знаку вашему, я положу печать на уста мои." Крестьяне в один голос просили его говорить, обещая охотно слушать. Получив это позволение, Дон-Кихот продолжал: "добрые люди! я странствующий рыцарь. Оружие - мое занятие, а мой долг - оказывать помощь всем нуждающимся в ней. Несколько дней тому назад, я услышал про случившуюся с вами неприятность и узнал причину, заставившую вас взяться за оружие. Я серьезно думал, не один раз, о вашем деле, и пришел в тому заключению, что вы сильно ошибаетесь, считая себя оскорбленными. Один человек, это бы он ни был, не может оскорбить целой общины, если только не обвинить ее в измене, потому что в последнем случае нельзя знать, кто именно изменил в её среде. В пример этого я вам укажу на Диего Ордонес Лару, вызвавшего на бой целый город Замору, так как он не знал что один Велидо Дольфос совершил преступление, убив изменнически своего короля. Он вызвал поэтому на бой весь город, все граждане которого должны были отвечать за преступление, совершенное в среде их; на всех их должна была обрушиться рука мщения. Диего, правда, немного увлекся в этом случае, потому что к чему ему было вызывать на бой мертвецов, воды, не рожденных еще младенцев и тому подобное; хотя, впрочем, ничто не в силах обуздать языка, когда гнев выступает, так сказать, из берегов. Если же один человек не может оскорбить государство, область, город или общину, то вам, ясное дело, не в чему выходить на бой, чтобы отмстить за оскорбление, которого не существует. Подумайте: не странно ли было бы видеть, еслиб Кавалеросы (Так называли жителей Вальядолида, в воспоминание Казеллы, погибшего за эшафоте.) корчемники, мыловары, коты (Так назывались жители Толедо, Гетафы и Мадрида.) убивали всякого называющего их этими именами, или всякого, кому ребятишки дали какое-нибудь прозвище. Что было бы, еслиб жители всех этих местечек жили в вечной войне между собою, занимаясь одними драками? да сохранит нас от этого Господь. В благоустроенном обществе граждане должны браться за оружие, жертвуя собой и своим достоянием только в четырех случаях.- Во-первых, для защиты католической религии; в-вторых, для защиты собственной жизни, что совершенно в порядке вещей; в третьих, для защиты чести ближнего и своего имущества; в четвертых, для защиты своего короля в законной войне. Наконец, в пятых, если хотите, или вернее, во вторых, для защиты отечества. К этим пяти главным можно присоединить несколько второстепенных причин, которые могут по всей справедливости, побудить нас взяться за оружие. Но обнажать его за пустяки, за шалости и шутки, которые могут скорее рассмешить, чем оскорбить, право, друзья мои, это в высшей степени безумно. К тому же мстить несправедливо, - а справедливо мстить нельзя, - значит попирать законы исповедуемой нами религии, повелевающей нам любить даже врагов и благословлять ненавидящих нас. Заповедь эту, как кажется, с первого взгляда, исполнить довольно трудно, но это только так кажется тем, которые принадлежат больше миру, чем Богу, и у которых плоть торжествует над духом. Истинный Богочеловек, Иисус Христос, в устах которого ложь не мыслима, поведал нам, как учитель и законодатель наш, что иго его благо и бремя легко. А мог ли он заповедать нам исполнять невозможное? И так, добрые люди, законы Божеские и человеческие приглашают вас успокоиться и положить оружие.

- Чорт меня возьми, пробормотал под нос себе Санчо, если господин мой не богослов, то похож на него как яйцо за яйцо.

Дон-Кихот остановился за минуту - перевести дыхание, и видя, что все продолжают внимательно молчать, хотел было продолжать свою речь, но к несчастию, оруженосцу его тоже пришла в эту минуту охота блеснуть своим умом. Видя, что рыцарь остановился, он решился говорить дальше: "господин мой, Дон-Кихот Ламанчский," начал он, "называвшийся некогда рыцарем печального образа, а теперь называющийся рыцарем львов, - это многоумный гидальго, знающий по латыни и по испански, как настоящий бакалавр; он говорил и советовал вам, как отличный воин, превосходно знакомый с законами и правилами войны, и вы ничего лучше не можете сделать, как последовать его совету; я готов отвечать, если окажется, что вас обманули. Да и в самом деле, не страшная ли это глупость сердиться за то, что пришлось услышать чей-то рев. Клянусь Богом, бывши мальчишкой, я ревел всякий раз, как мне приходила охота, и никому до этого дела не было. И ревел, я вам скажу, не как-нибудь, а так, что как зареву бывало, так все ослы вокруг разом отзовутся на мой рев, и, не смотря на то, я все-таки оставался сыном честных родителей. Мне, я вам скажу, завидовали даже четыре самых важных человека в селе, да плевать я на это хотел. И что я не лгу, так вот послушайте, как я реву: вы знаете, кто научился реветь, или плавать, тот никогда не забывает этого." С последним словом Санчо сжал нос и заревел так сильно, что огласил своими звуками окрестные холмы и долины. На беду его, один из крестьян, услышав рев его, вообразил, что он заревел в насмешку над толпой, и подняв огромную дубину, хватил ею так сильно вдоль всей спины Санчо, что несчастный оруженосец без чувств повалился на землю. Дон-Кихот, в ту же минуту, устремился с копьем своим на дерзкого крестьянина, но на помощь последнему явилось столько народу, что Дон-Кихоту не было ни какой возможности отмстить обиду, нанесенную его оруженосцу. Напротив, чувствуя, что его самого осыпают градом каменьев, видя безчисленное множество направленных на него аркебуз и арбалетов, рыцарь повернул Россинанта и во всю прыть умчался от врагов своих, моля из глубины души Бога спасти его от этой опасности. Он то и дело втягивал в себя струю свежаго воздуха, чтобы убедиться, не задыхается ли он, находясь в постоянном страхе, как бы пущенная сзади пуля не вошла в плечо его и не вышла через грудь; но вооруженная толпа удовольствовалась бегством его, не послав во след ему ни одного выстрела. Удалившись на значительное расстояние, Дон-Кихот оглянулся назад, и видя, что его догоняет никем не преследуемый Санчо, решился обождать его. Крестьяне же, не расходясь, оставались на месте до самой ночи, и так как враги их не приняли битвы, поэтому они с радостью и торжеством возвратились назад; и еслиб знали эти добрые люди обычаи существовавшие в древней Греции, они, вероятно, воздвигли бы на месте ожидания триумфальную колонну.

Глава XXVIII.

Когда храбрый бежит - значит засада открыта и человек благоразумный должен беречь себя для лучшего времени; истина, которую подтвердил Дон-Кихот, когда оставлял поле битвы безжалостным противникам своим, вооруженным каменьями, и, забывая в какой опасности повидает он Санчо, поспешил укрыться в безопасное место. Почти лежа на своем осле, следовал за ним Санчо, и догнавши Дон-Кихота, запыхавшийся, измученный и избитый, упал к ногам его коня. Рыцарь соскочил с Россинанта, чтобы осмотреть раны своего злополучного оруженосца, но нашедши его целым и здоровым с ног до головы, он с неудовольствием сказал ему: "в недобрый час принялся ты реветь, Санчо. Прилично ли говорить о веревке в доне повешеннаго? И какого иного акомпанимента мог ожидать ты своей песне, кроме дубин? Благодари еще Бога, что ты так дешево отделался и не изрубили они саблями тебе лица, а только помяли палками бока."

- Не могу я теперь ничего отвечать на это, сказал Санчо, потому что мне кажется, будто я говорю плечами, а доложу только вашей милости, что на веки вечные закаюсь я реветь, но не закаюсь говорить, что странствующие рыцари убегают, покидая своих избитых оруженосцев на съедение врагам.

- Отступить, не значит убежать, сказал Дон-Кихот; и мужество, чуждое всякого благоразумия, называется дерзостью, удача дерзкого есть всегда дело счастливого случая, а не искуства и храбрости. Я отступил, это правда, но не бежал; и в этом случае следовал примеру многих храбрых, сберегавших себя для лучших времен. История представляет много подобных примеров, но так как перечислять их теперь не к чему - тебе это не доставило бы никакой выгоды, а мне ни малейшего удовольствия, - поэтому я умалчиваю о них.

Санчо между тем уселся, наконец, при помощи Дон-Кихота, на своего осла, рыцарь на Россинанта, и, шаг за шагом, достигли они маленького леса, находившагося от них не далее одной версты. От времени до времени Санчо тяжело вздыхал. "Что с тобою?" спросил его Дон-Кихот, "о чем ты вздыхаешь?"

- Ох, спина у меня так болит, что просто ум мутится, отвечал Санчо.

- Это совершенно понятно, отвечал Дон-Кихот; так как тебя били палкой вдоль всей спины, поэтому она и болит у тебя, а еслиб били тебя по другим частям тела, болели бы точно так же и другия.

- Спасибо за утешение, отвечал Санчо, я вот этого и не рассудил. Да чорт меня возьми, неужели мне, в самом деле, нужно объяснять, что у меня болят те части, по которым меня били. Еще еслиб у меня лодыжка на ноге заболела, тогда, пожалуй, можно было бы догадываться, от чего бы ей это заболеть; а то право, ваша милость, не особенная это мудрость рассудить, что если хватить по спине палкой: то она заболит. Ну, да чужия боли, вижу я, никого особенно не огорчают, и тоже вижу я, ваша милость, с каждым днем яснее и яснее, что ничего, должно быть, не дождаться на службе у вас. Сегодня палками изобьют, завтра, того и гляди на одеяло попадешь, после завтра тоже самое, и пока еще плечами отдуваешься, а, там, пожалуй, и до глаз дойдет. Я, ваша милость, неуч, болван, и в жизнь свою ничего путного не сделаю, а все-таки думаю, что лучше мне вернуться домой, кормить жену, да воспитывать детей, чем Бог пошлет, нежели таскаться за вашей милостью по дорогам без дорог и тропинкам без следов, где не дадут тебе ни попить, не поесть как следует, если же желательно вам, друг мой, оруженосец, вздремнуть, сделайте одолжение, отмерьте себе шесть саженей земли, а если этого мало, отмерьте себе еще шесть, или сколько вам угодно, - земли у нас, слава Богу, вдоволь - и располагайтесь, как знаете, на чистом воздухе и чистой земле. Провалиться бы ему сквозь землю, продолжал он, тому, это изобрел это странствующее рыцарство, или тому болвану, который захотел быть оруженосцем у странствующих рыцарей прежних времен. О теперешних я ничего не говорю, потому что ваша милость тоже странствующий рыцарь. Я их уважаю, зная, что господин мой чорта заткнет за пояс, когда заговорит, или задумает что-нибудь.

- Санчо, отвечал Дон-Кихот, говори, сделай одолжение, сколько душе твоей угодно. Когда ты говоришь и никто тебя не останавливает, ты не чувствуешь, кажется, никакой боли; продолжай же говорить что тебе на ум взбредет, и лишь бы только ты заглушал чем-нибудь свою боль, так я согласен, как это ни скучно, слушать все твои глупости. Если же тебе угодно вернуться домой, сделай милость, поезжай, я тебя незадерживаю. У тебя мои деньги, сосчитай сколько времени мы в дороге, сколько по твоему рассчету следует тебе заплатить за месяц, и разчитайся сам с собой.

- Когда я служил у Фомы Карраско, отца бакалавра Самсона Карраско, отвечал Санчо, - которого ваша милость хорошо знаете, я получал, кроме харчей, два золотых в месяц. У вашей милости, право, не знаю, что я могу получить, но чувствую, что оруженосцем странствующего рыцаря тяжелее быть, чем рабочим в поле; работая у себя, я знаю, по крайней мере, что как ни тяжело проработать целый день, сколько ни придется вытерпеть неприятностей, а все же, вечером, поужинаешь из своего котла, и заснешь на своей постели, чего не дождаться на службе у вашей милости, если не считать золотых дней, прожитых у дон-Диего де Мирандо, угощения Канаша, да вот еще того времени, в которое я поел и поспал у Василия, а остальная - какая моя жизнь была? спал я на голой земле, в погоду и непогоду, питаясь корками черствого хлеба, да овечьим творогом, и запивая его водой из колодцев или болот, попадающихся нам в этих пустынях, по которым мы с вами странствуем.

- Положим, что все это правда, сказал Дон-Кихот, сколько же я должен, по твоему мнению, прибавить тебе против того, что ты получал у Фоны Карраско?

- Если ваша милость прибавите мне два реала в месяц, отвечал Санчо, то с меня и довольно будет - собственно за мои труды; да за остров, обещанный мне вашей милостью, следовало бы заплатить мне реалов по шести, так, что всего вместе тридцать реалов.

- Очень хорошо, отвечал Дон-Кихот; сегодня двадцать пятый день, как мы покинули нашу деревню, сосчитай, сколько тебе следует, и получи все это из собственных своих рук.

- Пресвятая Богородице! воскликнул Санчо, как же вы в счете ошибаетесь, ваша милость, ведь за остров нам следует рассчитаться с того дня, в который вы мне обещали его.

- Сколько же времени прошло с тех пор?

- Я полагаю, лет около двадцати, дня три меньше или больше.

Услышав это, Дон-Кихот захохотал во все горло и, ударив себя ладонью по лбу, воскликнул: "считая все время, проведенное мною в Сиерра-Моренне и в остальных странствованиях, выйдет не более двух месяцев, а ты плетешь, что я обещал тебе остров двадцать лет тому назад. Ты хочешь, как я вижу, оставить в счет своего жалованья все мои деньги, находящиеся у тебя; чтож, бери их, и дай тебе Бог счастия; я же охотно останусь без одного обола, лишь бы избавиться от такого дрянного оруженосца, как ты. Но, только, скажи мне, изменник: где ты видел, чтобы оруженосец вступал в торги с рыцарем - своим господином и настаивал на том, чтобы ему дали столько-то и столько то? Пойди, взгляни, углубись, вероломный бандит, в великое море рыцарских историй; и если ты откроешь там, что-нибудь похожее на то, что ты замышляешь и делаешь, пригвозди тогда это сказание к моему лбу и дай мне четыре оплеухи. Ступай, поворачивай своего осла, и отправляйся себе домой; со мною ты не сделаешь больше ни шагу. О, хлеб, воскликнул он, поданный неблагодарному! О, награды, Бог весть кому, обещанные! О, человек, более похожий на скота, чем на существо разумное! Теперь, когда я готов был возвысить тебя на такую ступень, что, не смотря на твою жену, тебя стали бы называть господином, ты решился покинуть меня. Ты уходишь, в ту минуту, когда я твердо решился наконец даровать тебе один из лучших островов в мире. Но мед создан не для осла; ты сам не раз это говорил; а ты ослом был, ослом остаешься и ослом умрешь, и умрешь, я уверен, раньше, чем убедишься, что ты скотина и больше ничего".

Пока говорил Дон-Кихот, Санчо пристально глядел на него, и под влиянием горьких упреков рыцаря слезы выступили за глазах его оруженосца. "Добрый мой господин", сказал он ему жалобным, прерывистым голосом, "ваша правда, мне не достает только хвоста, чтобы быть настоящим ослом, и если ваша милость привяжете мне хвост, я скажу, что это так и следует, и как осел стану служить вам во все дни моей жизни; теперь же, простите мне, сжальтесь над моей простотой. Ничего я, ваша милость, не знаю, и если много говорю, то не с дурным каким-нибудь намерением, а просто с дуру, но кто грешит и кается, тот к Богу обращается".

- Я право удивился, как это ты чуть было не обошелся без пословицы, сказал Дон-Кихот. Санчо! прощаю тебе, с условием, продолжал он, чтобы ты исправился и не был таким корыстолюбцем. Вооружись мужеством и терпеливо ожидай обещанных тебе наград; раньше или позже, но только ты получишь их.

Санчо, как и следовало ожидать, обещал Дон-Кихоту ожидать и слушаться его отныне во всем. В эту самую минуту они въехали в лес, где Дон-Кихот расположился у подножия вяза, а Санчо под буком, деревом, похожим на то, как будто у него есть только ноги без рук. Оруженосец провел ночь довольно беспокойно, - палочная боль чувствуется особенно сильно на свежем воздухе; - Дон-Кихот же предался, по своему обыкновению, мечтам и любовным воспоминаниям. Сон вскоре однако смежил глаза господина и слуги; а на другой день, рано утром, они пустились в путь в берегам славного Эбро, где с ними и приключилось то, что расскажется в следующей главе.

Глава XXIX.

Спустя двое суток по выезде из леса, наши искатели приключений достигли берегов Эбро. Вид этой прекрасной реки невыразимо обрадовал Дон-Кихота. Он восхищался её живописными берегами, её зеркальными, тихими водами, и много воспоминаний пробудили оне в душе рыцаря. Вспомнил он тут чудеса Монтезиносской пещеры, и хотя обезьяна Петра сказала, что все виденное им там было частью правда, частью ложь, он больше тянул, однако, на сторону правды, в противоположность Санчо, находившему что все это приключение - гиль.

Проезжая по берегу реки, Дон-Кихот увидел маленькую лодку без весел, кинутую, повидимому, на произвол судьбы. Оглянувшись во все стороны, и не видя вокруг никого, он в туже минуту соскочил с Россинанта и приказал Санчо привязать покрепче осла и коня к осине или вербе.

- Это к чему? спросил Санчо

- Санчо, отвечал Дон-Кихот, эта лодка стоит здесь не даром, она понесет меня без всякой помощи по волнам на помощь к какому-нибудь рыцарю, находящемуся в великой опасности. Знай, мой друг, что между рыцарями и волшебниками - это видно из всех рыцарских книг - делается постоянно так: чуть лишь рыцарю грозит такая опасность, от которой он может избавиться только при помощи другаго рыцаря, то хотя бы последний находился в это время тысяч за двенадцать, или даже больше миль, волшебники тотчас же подымают его на облаке и во мгновение ока уносят по воздуху, или по морю, туда, где нуждаются в его помощи. Друг мой! не остается никакого сомнения, что эта лодка поставлена здесь волшебником для меня, это также верно, как то, что теперь день; поэтому привяжи осла и Россинанта и потом, поручив себя Богу, пустимся в путь.

- Уж если, ваша милость, положили вы себе пускаться то и дело в разные, совсем безумные, по моему, предприятия, отвечал Санчо, нечего делать, нужно слушаться и преклонять голову по пословице: "делай, что велят и обедай рядом с тем, кто тебе приказывает". Но все же, ваша милость, я, для успокоения собственной моей совести, должен сказать вам, что лодка эта, как мне кажется, принадлежит вовсе не волшебнику, а какому-нибудь рыбаку, потому что в этом месте водится отменная рыба.

Санчо проговорил это, привязывая к дереву осла и Россинанта и оставляя их, к великому горю своему, на попечение волшебника. Дон-Кихот, как бы в утешение, сказал ему: "не беспокойся, пожалуйста, о наших животных; тот, кто пронесет нас чрез отдаленное пространство, вероятно, позаботится о них".

- Ну, теперь скоты наши привязаны - что дальше делать?

- Перекреститься и сняться с якоря, или говоря другими словами, войти в лодку и перерезать канат, сказал Дон-Кихот.

В ту же минуту он вскочил в лодку, за ним последовал Санчо, и перерубив канат наши искатели приключений отчалили от берега. Когда они очутились на значительной глубине, Санчо задрожал всем телом, считая погибель свою неизбежною; и однако самая мысль о смерти не так печалила бедного оруженосца, хам рев его осла и томление Россинанта, употреблявшего все усилия отвязаться от дерева. "Бедный осел мой стонет, горюя по мне", сказал он Дон-Кихоту, "а Россинант хочет отвязаться и бежать за нами. О, безценные друзья мои", продолжал он, "оставайтесь в мире и да соединит нас с вами то самое безумие, которое разлучило нас". С последним словом он так грустно зарыдал, что выведенный из себя Дон-Кихот, со злостью сказал ему: "о чем ты ревешь, нюня ты этакая? Кто гонит, кто тебя преследует, мышиная ты храбрость? Чего не достает тебе, осыпанному по горло всем? или босым ты странствуешь по рифейским горам? Не сидишь ли ты теперь на скамье, как эрцгерцог, плывя по мягким волнам этой чудной реки, из которой мы вскоре выедем в глубокое, беспредельное море? Впрочем, мы должны быть уже в море. Я полагаю, мы успели проплыть уже тысячи две или три миль? О, еслиб под рукою у меня была астролябия, я бы узнал сколько миль мы отъехали; однако, или я ничего не смыслю, или мы скоро будем на экваторе, находящеыся в равном расстоянии от обоих полюсов.

- А сколько мы проедем, когда приплывем к этому месту, что вы назвали? спросил Санчо.

- Много, очень много: из трех сот шестидесяти градусов, на которые разделяется земная поверхность, по вычислению величайшего из астрономов Птоломея, достигнув экватора мы проедем ровно половину. Кстати, Санчо, скажу тебе, продолжал Дон-Кихот, что Испанцы, отплывающие из Кадикса в восточную Индию, узнают о приближении к экватору потому, что в это время блохи начинают околевать, так что их нельзя достать тогда на вес золота. Санчо, ты можешь произвести опыт на самом себе. Если тебе удастся найти здесь, кроме нас, живое существо, значит, мы еще не проезжали экватора.

- Извольте, я исполню ваше приказание, отвечал Санчо, хотя ни чему, что вы говорите, не верю и вижу, что никакой нет нужды производить эти опыты; я, кажется, собственными глазами могу измерить, сколько мы отъехали от берега: всего с версту, а по длине и половины не будет. Вон и Россинант, и осел мой стоят на том же месте, на котором мы их оставили; и если мерить на мой аршин, так движемся мы, право, тише муравьев.

- Санчо! делай что тебе велят и не суй везде своего носа, заметил Дон-Кихот. Ведь ты понятия не имеешь о том, что такое эклиптика, меридиан, полюс, градус, экватор, планета, словом все то, из чего составлена сфера земная и небесная. Еслиб ты имел малейшее понятие об этом, или о чем-нибудь подобном, ты ясно увидел бы тогда, сколько миновали мы параллелей, сколько созвездий оставили за собой, сколько знаков встретили на пути. Но, повторяю тебе еще раз, обыщи себя; - в настоящую минуту, я уверен, ты чище белаго листа бумаги.

- Санчо запустил руку под левый подколенник и, взглянув на Дон-Кихота, сказал ему: "или опыт ваш врет, или мы и не думали приезжать туда, куда вы говорите".

- Как! разве ты нашел хоть одну? спросил Дон-Кихот.

- Не одну, а несколько, отвечал Санчо, и встряхнув рукою опустил ее потом в воду, по которой спокойно скользила лодка, двигавшаеся не волшебными силами, а просто тихим, спокойным течением.

В эту минуту наши искатели приключений увидели большую мельницу, устроенную посреди реки, и Дон-Кихот в туже минуту воскликнул: "друг мой, Санчо! смотри: пред нами открывается город, замок или крепость, в которой должен быть заключен тот угнетенный рыцарь, или королева, или инфанта, или принцесса, которые зовут меня на помощь".

- Где это вы нашли замок, крепость или город? спросил Санчо. Разве вы не видите, что это мельница?

- Молчи, Санчо, сказал рыцарь. Здание это действительно похоже на мельницу, но только это вовсе не мельница. Сколько раз я говорил тебе, что волшебники показывают нам предметы не в настоящем их виде; не говорю, чтобы они перерождали, но они изменяют форму их, в этом ты, кажется, мог ясно убедиться, видя превращение единого убежища надежд моих несравненной Дульцинеи.

Лодка, между тем, достигнув средины течения, стала медленнее подаваться вперед. Мельники, видя какую-то лодку, плывшую прямо под мельничные колеса, где предстояло ей разбиться в дребезги, вышли с длинными шестами, чтобы оттолкнуть ее; и так как они были покрыты сверху до низу мукою, поэтому действительно походили немного на привидения.

- Куда вы плывете, сумасшедшие черти? кричали они нашим искателям приключений. Что вы собрались топиться и истолочь себя в куски под этими колесами, что-ли?

- Санчо! воскликнул Дон-Кихот, не говорил ли я тебе, что мы прибыли в такое место, где я должен показать все мужество, всю силу этой руки. Видишь ли сколько волшебников, сколько чудовищ выходит против меня? Сколько привидений собралось ужаснуть меня своими страшными образами? Выходите, выходите злодеи! кричал он мельникам. "Я покажу вам себя". И приподнявшись на лодке принялся он из всех сил грозить своим мниным врагам. "Сволочь"! кричал он им; "сию же минуту возвратите свободу той особе, которую вы держите заключенной в вашей крепости. Возвратите свободу ей, кто бы она ни была, высокого или низкого звания, потому что я - рыцарь львов, Дон-Кихот Ламанчский, которому по воле небес предназначено привести в счастливому концу это приключение". С последним словом он принялся поражать или рассекать мечом своим воздух, по тому направлению, где стояли мельники. Ничего не понимая, что городил рыцарь, мельники выдвинули вперед шесты, чтобы остановить его очарованную лодку, плывшую прямо под колеса. Санчо кинулся на колени, умоляя небо спасти его от такой очевидной опасности, и, к счастию его, ловкие и проворные мельники успели таки остановить лодку. Тем не менее они не могли не опрокинуть ее и не выкупать Дон-Кихота и Санчо. И ни за что пропал бы здесь рыцарь - под тяжестью своего вооружения он два раза опускался на дно - еслиб не плавал как утка, да не помогли бы мельники, кинувшиеся в воду и вытаскивавшие оттуда за голову и ноги наших искателей приключений. Когда их вытащили, наконец, из воды, вполне утолившей их жажду, Санчо бросился на колени, скрестил руки и, подымая к небу глаза, молил Всевышнего избавить его навсегда от смелых предприятий рыцаря - его господина. В эту самую минуту приехали и рыбаки - хозяева лодки, на которой путешествовал Дон-Кихот и которую мельничные колеса разбили в куски; при виде такой беды рыбаки схватили Санчо, хотели раздеть его, и требовали, чтобы Дон-Кихот заплатил им за разбитую лодку.

С невозмутимым хладнокровием Дон-Кихот соглашался заплатит за все, лишь бы только мельники освободили заключенных в замке особ.

- О каком замке и каких особах городишь ты, безмозглая башка, спросил его один из мельников, уж не хочешь ли ты увести людей, приходящих сюда молоть хлеб?

- Довольно, сказал про себя Дон-Кихот; убеждать словами эту сволочь, значило бы проповедывать в пустыне. К тому не в этом приключении действуют два волшебника: один на перекор другому. Один послал мне лодку, другой хотел утопить меня. Пусть несчастным пленникам поможет Бог; я же ничего больше сделать для них не могу, потому что мир, как я вижу, состоит из двух противудействующих друг другу начал. Проговорив это самому себе, он громко воскликнул потом, глядя на мельника: "несчастные друзья мои, заключенные в этой темнице! простите мне; мой и ваш злой гений не дозволяют мне освободить вас из вашего томительного плена. Сделать это, вероятно, предназначено другому рыцарю".

Проговорив это, он вступил в соглашение с рыбаками и заплатил им за лодку пятьдесят реалов. Скрепя сердце отдал их Санчо.

"В два такие плавания", сказал он, "мы потопим на дне речном все, что еще осталось у нас". Рыбаки и мельники с удивлением смотрели на этих господ, так мало походивших за обыкновенных людей. Они никак не могли взять в толк, что говорил и чего хотел от них Дон-Кихот, и считая рыцаря и оруженосца двумя полуумными, оставили их и разошлись себе: кто домой, а кто на старое место в самой мельнице. Санчо-же и Дон-Кихот возвратились туда, где ожидали их Россинантъи осел, и тем кончилось приключение с очарованной лодкой.

Глава XXX.

Понурив голову возвратились наши искатели приключений из своего достославного плавания. Особенно опечален был Санчо, Ему пришлось поплатиться на этот раз своими деньгами, а для него это было все равно, что пырнуть его можем в сердце. Молча взнуздали они своих животных и молча удалились от знаменитой реки: Дон-Кихот, погруженный в любовные мечты, а Санчо в мечты о своем счастии; в настоящую минуту оно казалось ему удаленным от него более чем когда либо. Понял он, кажется, наконец, что все его надежды, все обещания Дон-Кихота были одне химеры, и стал обдумывать средства как бы покинуть рыцаря и удалиться в свою деревню. Но судьба распорядилась иначе, как мы сейчас увидим.

Выезжая под вечер следующего дня из леса, Дон-Кихот заметил на обширном лугу многочисленную группу охотников. Вскоре различил он в этой группе прелестную даму на дорогом сером коне. Одетая в зеленый охотничий наряд, отделанный с редким великолепием и вкусом, незнакомая дана эта казалась олицетворенным изяществом. В правой руке держала она сокола; это заставило Дон-Кихота предположить, что встреченная им амазонка должна быть высокая дама, властительница следовавших за нею охотников: и он не ошибся. "Санчо!" сказал он обратясь к своему оруженосцу! беги скорей к этой прекрасной даме; скажи ей, что рыцарь львов цалует её руки, что он сам готов явиться засвидетельствовать ей почтение и предложить свои услуги, если это будет угодно ей. Только обдумывай, ради Бога, свои слова и не вверни в них, по обыкновению, какой-нибудь плоской пословицы".

- Таковского нашли, отвечал Санчо, да разве в первый раз приходится мне приветствовать высокую даму?

- Кроме приветствия, с которым я посылал тебя к Дульцинее, сказал рыцарь, я не припомню другого подобного случая, по крайней мере с того времени, как ты находишься у меня в услужении.

- Это правда, заметил Санчо, но хороший плательщик не боится срока уплаты, и в хорошо снабженном доме скатерть не заставит ждать себя; этим я хочу сказать, что мне, слава Богу, не учиться, я всего знаю по немногу.

- Верю, отвечал Дон-Кихот, но ступай, Бог тебе в помощь.

Санчо поскакал крупной рысью на встречу прекрасной охотнице. Приблизясь к ней, он соскочил с осла, и, преклонив колена, приветствовал ее следующими словами: "прекрасная и благородная дама! рыцарь, которого вы видите вдали, это знаменитый рыцарь львов, а я оруженосец его Санчо-Пансо. Господин мой, рыцарь львов, известный недавно под именем рыцаря печального образа, послал меня к вашей светлости - испросить дозволения предложить вам свои услуги и тем удовлетворить своему желанию, состоящему, если не ошибаюсь в том, чтобы служить вашему соколиному величию и вашей величественной красоте. Сиятельная дама! изъявив согласие на эту просьбу, ваша светлость изъявите согласие на дело столь же выгодное для вас, сколько лестное и радостное для рыцаря, который готовится служить вам".

- Славный оруженосец! ответила герцогиня; вы блистательно исполнили ваше дело. Встаньте, прошу вас; оруженосец такого славного рыцаря, как рыцарь печального образа, подвиги которого мне хорошо известны, не должен ни перед кем стоять на коленях. Идите, мой милый, и скажите вашему господину, что он доставит мне и моему мужу большое удовольствие, посетив нас в нашем увеселительном замке, недалеко отсюда.

Санчо поднялся с колен, очарованный изяществом и любезностью прекрасной амазонки, в особенности же известием, что ей очень хорошо известны подвиги рыцаря печального образа, которого она не называла рыцареем львов, вероятно потому, что это название Дон-Кихот принял очень недавно.

- Славный оруженосец! добавила герцогиня, господин ваш вероятно тот рыцарь, подвиги которого описаны в книге: "Славный и многоумный гидальго Дон-Кихот Ламанчский, избравший своей дамой Дульцинею Тобозскую?"

- Он самый, ваша светлость, отвечал Санчо, а оруженосец его, известный под именем Санчо Пансо, это я; если только меня не обезобразили в типографии. "Идите же, мой милый Пансо", сказала герцогиня, "и передайте вашему господину, как мы будем рады видеть его в нашем замке".

С этим радостным ответом восхищенный Санчо поскакал к Дон-Кихоту и передал ему слова герцогини, превознося до небес, хотя довольно грубо, её изящество, любезность, красоту. В туже минуту Дон-Кихот, приосанясь на седле и укрепившись на стременах, приподнял забрало и пришпорив Россинанта, поспешил поцаловать руки герцогине, пославшей, по уходе Санчо, предупредить своего мужа о готовящемся ему визите. Герцог и герцогиня (имена их остались неизвестны) начали делать приготовления к приему славного рыцаря;- появления его они ожидали с нетерпением, знакомые уже несколько с ним по первой части его истории. Они решились принять его так, как должны были бы принимать странствующих рыцарей, по мнению Дон-Кихота и по теории его книг, и во все время пребывания рыцаря у них в замке положили строго соблюдать церемониал, установленный для странствующих рыцарей, известный им очень хорошо из множества прочитанных ими рыцарских книг.

В эту минуту показался Дон-Кихот с приподнятым забралом, и Санчо поспешил соскочить с осла, чтобы поддержать рыцарю стремя. Но судьбе угодно было, чтобы оруженосец, соскакивая с осла, запутался в веревках, служивших ему стременами, и после тщетных усилий освободиться из них, он полуповис на воздухе, уткнувшись лицом в землю. Ничего этого не видя и воображая, что Санчо стоит на своем месте, - Дон-Кихот никогда не сходил с коня, пока Санчо не появлялся поддержать ему стремя,- рыцарь приподнял ногу, готовясь поставить ее на землю, но потащив за собою дурно укрепленное седло, он вместе с ним свалился с коня и очутился между ногами Россинанта, сгарая со стыда и проклиная своего оруженосца, силившагооя, в свою очередь, освободиться из опутавших его веревок.

Герцог поспешил послать слуг своих на помощь рыцарю и его оруженосцу. Они помогли Дон-Кихоту подняться на ноги, и немного измятый рыцарь, прихрамывая, подошел к их светлости. Он хотел было, по существующему обычаю, преклонить перед ними колена, но герцог ни за что не согласился на это, и сам, сошедши с коня, обнял Дон-Кихота. "Очень жалею, благородный рыцарь печального образа", сказал ему герцог, "что наше знакомство началось так неудачно, но от небрежности оруженосцев случаются иногда и худшие вещи".

- Все, что доставляет мне удовольствие видеть вас, благородный герцог, сказал Дон-Кихот, не может быть неприятно для меня, и в настоящую минуту, я не сожалел бы о своей неловкости, еслиб даже она опрокинула меня в глубину бездны; удовольствие видеть вас помогло бы мне выбраться и оттуда. Оруженосец мой, да покарает его Господь, говоря правду, с большим искусством умеет разнуздывать язык свой, чем взнуздать коня и укрепить седло. Но стоя или лежа, верхом или пешком, я, верьте мне, всегда готов служить вам и вашей прекрасной супруге, достойной герцогине красоты.

- Там, где царствует донна Дульцинеё Тобозская, отвечал герцог, подобные похвалы кажутся несколько преувеличены.

Санчо, успевший уже выпутаться из веревок и подойти к герцогу, предупредил ответ Дон-Кихота: "нельзя отрицать чрезвычайной красоты донны Дульцинеи Тобозской", сказал он, "в этом я готов присягнуть, но заяц выскакивает в ту минуту, когда меньше всего ожидаешь его, и слыхал я, будто то, что называют природой похоже на горшечника, лепящего горшки. Тот, кто в состоянии сделать один горшок, или одну прекрасную вазу, может сделать их две, три, сто наконец. Этим сравнением я хочу уверить прекрасную герцогиню, что она ни в чем не может позавидовать донне Дульцинее Тобозской".

В ответ на это Дон-Кихот, обратясь к герцогине сказал ей: "нужно предуведомить вашу светлость, что не было еще на свете ни у одного странствующего рыцаря такого болтуна и шута оруженосца, как у меня. И если вашей светлости угодно будет оставить его у себя в услужении на несколько дней, то вы вполне убедитесь в этом".

- Если Санчо такой шутник, как вы говорите, отвечала герцогиня, тем больше я уважаю его, как человека не глупаго. Острота, ловкая шутка, уменье в пору найтись, на все это, как вам, вероятно, известно, благородный рыцарь, неспособен грубый, тяжелый ум; и если оруженосец ваш острят и шутник, так это только право его на то, чтобы я видела в нем человека смышленнаго.

- И добавьте болтуна, сказал Дон-Кихот.

- Тем лучше, вмешался герцог; много хорошего трудно сказать в немногих словах. Но, чтобы нам самим не терять времени в разговорах, добавил он, поедем и пусть славный рыцарь печального образа...

- Рыцарь львов, перебил Санчо, печальный образ больше не существует; его заменил лев.

- И так прошу рыцаря львов, поправился герцог, отправиться с нами в мой замок; там рыцарь, гость наш, будет принят со всеми почестями, подобающими его высокому званию, в которых ни я, ни герцогиня жена моя никогда не откажем ни какому странствующему рыцарю. Дон-Кихот сел верхом на Россинанта, - Санчо успел уже поднять и укрепить на нем седло,- герцог на своего дорогаго коня, герцогиня поместилась между ними, и блестящая кавалькада направилась к герцогскому замку. Герцогиня подозвала в себе Санчо и велела ему идти около нея, желая забавлять себя прибаутками и речами милаго оруженосца; Санчо не заставлял себя упрашивать и преспокойно поместился между тремя благородными особами, должно быть, в качестве четвертой, к неописанному удовольствию герцогини и её мужа, надеявшихся весело и интересно провести время, приглашая в свой замов знаменитого рыцаря и его оруженосца.

Глава ХХХИI

Санчо не чувствовал себя от радости, видя внимание к себе герцогини и надеясь найти в замке её тоже, что у дон-Диего и Василия. Любя вкусно поесть и мягко поспать, он ловко умел схватывать всякий представлявшийся к тому случай. История передает нам, что подъезжая в своему увеселительному заику, герцог, опередив гостей, поспешил сделать в замке нужные распоряжения в приему Дон-Кихота; и когда последний подъехал с герцогиней в воротам замка, их встретили два конюха в кармазинных атласных платьях. Взяв рыцаря под руки они подняли его с седла и предложили ему помочь герцогине сойти с её коня. Дон-Кихот в ту же минуту поспешил к герцогине, но после долгаго упрашивании с одной и отказа с другой стороны, сиятельная дама настояла на том, чтобы ей помог сойти с коня муж ея, считая себя недостойной обременить славного рыцаря такой бесполезной тягостью, как она. Слезши с коней, хозяева и гости вошли в большой, передний двор замка герцога, где две прелестные камеристки накинули Дон-Кихоту на плечи дорогую, багряную эпанчу. В ту же минуту галлереи наполнились слугами, приветствовавшими прибытие в замов рыцаря. "Приветствуем прибытие цвета странствующего рыцарства", восклицали они, обливая Дон-Кихота и хозяев замка дорогими духами. Видя, что его принимают в замке герцога совершенно так, как принимали в рыцарских книгах рыцарей времен минувших, восхищенный Дон-Кихот впервые кажется почувствовал себя истинным, а не воображаемым странствующим рыцарем. Санчо же как будто прирос к юбкам герцогини и вошел вместе с нею в замок. Совесть однако скоро напомнила ему о покинутом им осле, и оруженосец, заметив вблизи какую-то почтенную дуэнью, сказал ей: "сударыня, госпожа Гонзалес, или позвольте узнать, как зовут вашу милость"?

- Зовут меня донна Родригез де Гриальва, отвечала дуэнья: что тебе угодно, братец?

- Мне бы угодно было, сказал Санчо, чтобы вы потрудились выйти на двор, так стоит мой осел, так вы уж распорядитесь. пожалуйста, чтобы этого самого осла отвели в конюшню. Нужно вам только сказать, что он немного труслив, и если увидит себя одного, то я право не знаю, что станется с ним бедным.

- Если господин твой такой же невежа, как ты, ответила оскорбленная дуэнья, то нечего сказать, славную мы сделали находку. Отвяжись, сударь ты мой, от меня, продолжала она, ступай сам в своему ослу, а мы не для ослов твоих поставлены здесь; в недобрый видно час занесло вас сюда.

- Странно, сказал Санчо, господин мой, который, можно сказать, собаку съел на разных историях, сам мне рассказывал, что когда Ланцелот возвратился из Британии, тогда дамы заботились о нем самом, а дуэньи о его коне, я же право не променяю своего осла ни на какого Ланцелотова коня.

- Если ты, любезный, родился уж таким шутом, сказала дуэнья, то прибереги свои шуточки на другой случай, для других людей, которым эти шутки придутся по вкусу; они и наградят тебя за них: от меня же кроме фиги ничего ты не дождешься.

- Спасибо и за то, молвил Санчо; фига ваша должно быть спелая, преспелая, если только ровесница вашей милости.

- Плутовское отродье! воскликнула разъяренная дуэнья; если я стара, в этом я дам отчет Богу, а не тебе, грубиян, негодяй. Говоря это дуэнья так возвысила голос, что ее услышала герцогиня и спросила, что с нею? "А то, ответила дуэнья, что этот молодец отправляет меня с своим ослом в конюшню, рассказывая про какого-то Ланцелота, которому будто служили дамы, а о конях его заботились дуэньи; да в добавок в этому обругал меня еще старухой."

- Вот это обидно, сказала герцогиня; берегись, милый Санчо, продолжала она, обратясь к оруженосцу, донна Родригес совсем не так стара, как тебе кажется, и головные накладки свои носит вовсе не вследствие старости, а как старшая здесь и, если хочешь, по обычаю.

- Да клянусь Богом, ответил Санчо, я говорил им вовсе не с тем, чтобы обидеть их, а потому, что очень люблю своего осла, и мне казалось, что трудно будет поручить его более милостивой и сострадательной особе, чем госпожа донна-Родригез.

Дон-Кихот недовольным голосом прервал своего оруженосца: "Санчо, подумай, прилично-ли говорить здесь подобные вещи?"

- О своих нуждах каждому прилично говорить везде, если это нужно, ответил Санчо; я вспомнил о моем осле здесь, и говорю о нем здесь, а еслиб вспомнил в конюшне, то сказал бы там.

- Санчо совершенно прав, заметил герцог, и возражать ему я нахожу решительно невозможным. Прошу его только не беспокоиться о своем осле, о нем будут заботиться, как о самом Санчо.

Во время этого разговора, забавлявшего всех, кроме Дон-Кихота, хозяева с гостями сошли вниз и попросили рыцаря в великолепную залу, обитую штофом и парчей, где шесть очаровательных девушек, хорошо наученных герцогом, что делать и как держать себя с Дон-Кихотом, принялись снимать с него оружие, как с действительного странствующего рыцаря.

Скинув оружие и оставшись в своем замшевом камзоле и узких штанах, бледный, худой, с впалыми, как будто уходившими в рот, щеками и выдающимися скулами, Дон-Кихот представлял собою такую смешную фигуру, что еслиб прислуживавшие ему красавицы не удерживали себя всеми силами, как это им строго за строго приказано было, то оне, кажется, умерли бы со смеху. Камеристки просили его раздеваться без церемонии и позволить им надеть на него рубаху, но рыцарь ни за что не согласился на это, говоря, что странствующим рыцарям приличие столько же знакомо, как и храбрость. Он попросил передать рубаху Санчо и, запершись с своим оруженосцем в великолепной заде, в которой стояла не менее великолепная кровать, докончил свой туалет.

- Неисправимый шут и дурак! сказал Дон-Кихот Санчо, оставшись наедине с ним, не стыдно тебе было обидеть такую почтенную дуэнью? И нашел ты время вспомнить о своем осле. Где видел ты герцогов, которые забыли бы о твоем осле, принявши так ласково и радушно тебя самого. Ради Бога, исправься, Санчо. Не показывай на каждом шагу из какого грубого материала ты создан. Подумай о том, что господина уважают тем более, чем почтеннее слуги его, и что одним из лучших преимуществ высоких особ должно признать то, что они могут иметь у себя в услужении таких достойных людей, как оне сами. И что, наконец, подумают обо мне, видя какого я держу при себе оруженосца? Санчо, повторяю тебе: беги этих опасностей, обходи эти подводные камни; пойми, что тот, кто не скажет ни одного слова просто, без разных прибауток и шуточек, становится, наконец, жалким шутом и падает при первом порядочном толчке. Не давай воли языку: и прежде, чем скажешь что-нибудь, обдумай и передумай каждое слово; не забывай, наконец, что мы попали в такое место, откуда, при помощи Божией и моего мужества, мы должны выехать с богатством, счастием и славой.

Санчо дал слово своему господину зашить себе рот или откусить язык, прежде чем сказать необдуманно и невпопад. "Не беспокойтесь теперь обо мне", сказал он Дон-Кихоту, "и верьте, язык мой никогда не выдаст нас".

Дон-Кихот между тем оделся, опоясал себя мечом, накинул на плечи багряную епанчу, надел на голову шапочку, поднесенную ему камеристками герцога, и в таком костюме вошел в парадную залу, где его ожидали выстроенные с двух сторон - по ровну с той и другой - знакомые ему красавицы, с флаконами ароматной воды, которую оне вылили рыцарю, с поклонами и разными церемониями, на руки. Вскоре после того в залу вошли двенадцать пажей, и шедший впереди их метр-д'отель пригласил Дон-Кихота пожаловать в столовую. окруженный этой блестящей свитой, рыцарь отправился в столовую, где ожидал его великолепно убранный стол с четырьмя кувертами.

У дверей залы рыцаря встретили герцог и герцогиня вместе с какой-то важной и строгой духовной особой из тех, которые управляют замками знатных богачей; из тех, которые, происходя не из знати, не могут, конечно, учить знать, как ей держать себя с достоинством, соответственным её званию; из тех, которые величие великих измеряют своим маленьким умом; из тех, наконец, которые, властвуя над умами знатных и богатых людей и желая научить их быть щедрыми, делают из них тщеславных скряг. К этому-то разряду людей принадлежала духовная особа, вышедшая вместе с хозяевами замка встретить Дон-Кихота. Гость и хозяева обменялись тысячью взаимных любезностей, после чего Дон-Кихоту предложили занять почетное место на верхнем конце стола; рыцарь долго не соглашался на это, но принужден был уступить, наконец, настойчивым убеждениях хозяев. Духовная особа поместилась против рыцаря, а герцог и герцогиня по сторонам его. Санчо глазам не верил, видя с каким почетом принимают его господина герцог и герцогиня, и когда начались церемонии упрашивания Дон-Кихота занять за столом почетное место, он не выдержал и сказал: "если ваша светлость позволите мне открыть рот, я расскажу вам одну случившуюся в нашей деревне историю, по поводу мест за столом".

Не успел Санчо заговорить, вам Дон-Кихот затрясся всем телом, уверенный, что оруженосец его окажет какую нибудь пошлость. Санчо понял его и поспешил ответить: "не бойтесь, ваша милость, я не забудусь и не скажу ничего, что не было бы теперь как раз в пору. Я не позабыл ваших недавних советов на счет того, что и когда следует говорить.

- Ничего я этого не помню, отвечал Дон-Кихот; говори, что хочешь, но только, ради Бога, скорей.

- Я скажу сущую правду, сказал Санчо, и господин мой, Дон-Кихот, не допустит меня солгать.

- Мне что за дело? сказал Дон-Кихот; лги сколько тебе угодно, но только подумай о том, что ты намерен сказать.

- Я уж столько думал и передумал об этом, отвечал Санчо, что могу смело сказать теперь, что тот, кто намерен зазвонить в колокол, находится за хорошим укрытием, как это вы сейчас увидите.

- Вы хорошо бы сделали ваша светлость, сказал Дон-Кихот хозяевам, еслиб прогнали этого неуча; он наговорит сейчас тысячу глупостей.

- Клянусь жизнью герцога, возразила герцогиня, Санчо не отойдет от меня ни на шаг. Он мне очень нравится, потому что он очень умен.

- И да будет умна вся жизнь вашей светлости, воскликнул Санчо, за хорошее мнение обо мне, хотя я и не достоин его. Но вот история, которую я собирался рассказать. Случилось как-то, что один почтенный и богатый гидальго, из одного села со мной, происходивший от Аломоза Медина дель Кампо, женатого на донне Менции Канонес, дочери Алонзо Миранона, рыцаря ордена святого Иакова, утонувшего возле Геррадурского острова, и из-за которого несколько лет тому назад поднялась такая страшная ссора в деревне, где, если я не ошибаюсь, живет господин мой Дон-Кихот, и где ранен был Томазилло, сын маршала Бальбостро... что, не правда ли все это? господин мой, сказал Санчо, обращаясь к Дон-Кихоту. Подтвердите это, повалявшись вашей жизнью, чтобы их светлости не приняли меня за лгуна и пустомелю.

- До сих пор я вижу в тебе большего пустомелю, чем лгуна, отозвалась духовная особа, что будет дальше, не знаю.

- Ты призвал стольких людей в свидетели, ответил Дон-Кихот своему оруженосцу, и столько назвал ты имен, что поневоле нужно верить тебе. Но продолжай и только сократи свою историю, потому что, судя по началу, ты не кончишь ее и в два дня.

- Нет, нет, пожалуйста без совращений, воскликнула герцогиня; рассказывай Санчо, как знаешь, говори хоть шесть дней; эти шесть дней я буду считать лучшими в моей жизни.

- Так вот, господа мои, продолжал Санчо, этот славный гидальго, которого я знаю как свои пять пальцев, потому что от моего дома до его дома не дальше пистолетного выстрела, пригласил в себе как то на обед одного бедного, но честного крестьянина.

- Любезный! право ты собираешься не кончить своей истории и в будущей жизни, воскликнула духовная особа.

- Не беспокойтесь, я кончу ее и на половине нынешней, если Богу будет угодно, отвечал Санчо. Так вот этот самый крестьянин, продолжал он, о котором я вам сказал, пришел в тому самому гидальго, который его пригласил, да упокоит Господь его душу, потому что он умер уж и, как говорят, смертью ангельской, но я не был при кончине его, потому что находился тогда на жатве в Темблеке.

- Ради Бога, любезный, воскликнула опять духовная особа, вернись скорее из Темблека и не хорони твоего гидальго, если не хочешь похоронить вместе с ним нас всех.

- Когда они готовы были уже сесть за стол, продолжал Санчо, право, мне кажется, будто я их вижу еще перед собою, даже лучше, чем прежде... Герцога и герцогиню чрезвычайно смешьило нетерпение и неудовольствие, обнаруживаемое духовной особой каждый раз, когда Санчо прерывал свой рассказ не идущими к делу вставками и ссылками, между тем как Дон-Кихот весь горел от дурно скрываемой злобы и досады. - Да, так обоим, продолжал Санчо, следовало сесть за стол, но только крестьянин упрямился и упрашивал гидальго сесть на первом месте, а гидальго хотел, чтобы на этом месте сел крестьянин, потому что гидальго у себя дома, говорил он, может распоряжаться, как ему угодно. Но крестьянин, считавший себя вежливым и хорошо воспитанным, ни за что не соглашался уступить до тех пор, пока гидальго не взял его, наконец, за плечи и не посадил насильно за первое место. "Садись, мужлан", сказал он ему, "и знай, что где бы я ни сел с тобой, я везде и всегда буду сидеть на первом месте. Вот моя история; кажись, она пришлась кстати теперь".

Дон-Кихот покраснел, побледнел, принял всевозможные цвета, которые при его смуглости разрисовывали лицо его, как яшму. Герцог же и герцогиня, понявшие злой намек Санчо, удержались от смеху, чтобы окончательно не рассердить Дон-Кихота. Желая как-нибудь замять разговор и не дать нового повода Санчо сказать какую-нибудь глупость, герцогиня спросила рыцаря, какие известия имеет он от Дульцинеи и послал ли он ей в последнее время в подарок какого-нибудь великана или волшебника?

- Герцогиня, отвечал Дон-Кихот, хотя несчастия мои имели начало, оне тем не менее не будут иметь конца. Я побеждал великанов, посылал моей даме волшебников и изменников, но как и где им найти ее, когда она очарована теперь и обращена в отвратительнейшую мужичку, какую только можно представить себе.

- Ничего не понимаю, вмешался Санчо; мне госпожа Дульцинеё показалась восхитительнейшим созданием в мире, по крайней мере по легкости, с какою она прыгает; в этом она не уступит любому канатному плясуну. Клянусь Богом, ваша светлость, она как вот вспрыгивает с земли на коня.

- А ты, Санчо, видел ее очарованной? спросил герцог.

- Кому же и видеть было, как не мне? отвечал Санчо; да! кто распустил всю эту историю об её очаровании, если не я. Клянусь Богом, она так же очарована, как мой осел.

Духовная особа, услышав о великанах, волшебниках, очарованиях, не сомневалась более, что гость герцога никто иной, как Дон-Кихот Ламанчский, похождения которого герцог читал с таким удовольствием, за что не раз упрекала его эта самая духовная особа, говоря, что безумно читать рассказы о безумствах. Убедившись окончательно, что перед нею находится знаменитый рыцарь, духовная особа не выдержала и гневно сказала герцогу: "ваша светлость, милостивый господин мой! вам прийдется отдать отчет Богу в том, что делает этот несчастный господин. Этот Дон-Кихот, или дон-глупец, или как бы он не назывался, я полагаю, вовсе не такой безумец, каким угодно делать его вашей светлости, доставляя ему повод городить всевозможную чушь, которой набита его голова". С последним словом, обратясь в Дон-Кихоту, он сказал ему: "а вы голова на выворот, кто вбил вам в нее такую сумазбродную мысль, будто вы побеждаете великанов и берете в плен волшебников? Полноте народ смешить, поезжайте домой, воспитывайте детей, если вы имеете их, занимайтесь хозяйством и перестаньте бродяжничать по свету на смех курам и на потеху всем знающим и незнающим вас. Где вы нашли в наше время странствующих рыцарей? Где нашли вы в Испании великанов и в Ламанче волшебников? Где понаходили вы очарованных Дульциней и всю эту гиль, которую рассказывают про вас".

Молча и внимательно выслушал Дон-Кихот все, что говорила ему духовная особа, без всякого уважения в сиятельным хозяевам, и когда она изволила замолчать, рыцарь поднялся с своего места и с негодованием воскликнул... но ответ его заслуживает быть переданным в особой главе.

Глава XXXII.

Мигель Де Сервантес - Дон-Кихот Ламанчский. 2 том. 4 часть., читать текст

См. также Мигель Де Сервантес (Miguel de Cervantes) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :