Сэмюэл Ричардсон
«Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 6 часть.»

"Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 6 часть."

Какую ни вижу вежливость от Г. Ловеласа, но она нимало не подает мне о нем лучшего мнения. Я нахожу излишество даже в его засвидетельствованиях; он говорит мне о весьма прекрасных вещах; он говорит также о весьма прекрасных для меня принадлежащих делах; но мне кажется, что чистосердечное уважение и истинное почтение не заключаются в красноречивых выражениях. Чувствований никогда словами изобразить сильно не можно. Краткое молчание, потупленные взоры и томной голос, более в том удостоверяют нежели все то, что Шакеспир называет громким изражением смелаго красноречия. Сей человек говорит токмо о восхищениях и восторгах. Ето любимые его два изречения; но я истинно знаю, по моему смущению, к чему по справедливости должна я их приписать; его торжеству, любезная моя, я говорю то в двух словах, которые не требуют другаго изъяснения. Желать же оного более, значило бы вдруг оскорблять мое тщеславие и осуждать мою глупость.

Мы весьма беспокоились, по некоторым о погоне за нами подозрениям, изъявленным в письме Осипа Лемана. Сколь различно перемена обстоятельств принуждает нас судить о всяком деле! то его осуждают, то хвалят, следуя той пользе, какую в том находят. С каким следственно рачением надлежало бы приобретать твердые правила в различии зла и добра, которые бы не зависели от пристрастия! Я считала за подлость развратить служителя моего отца; теперь я могу доказать несправедливость оного потому любопытству, которое беспрестанно понуждает меня спрашивать у Г. Ловеласа, не знает ли он чего, сим или каким ни есть другим средством, какое мнение мои друзья имеют о моем побеге. Он конечно должен им казаться условленным, отважным и хитрым. Сколь сие для меня несносно! В таком будучи состоянии, могу ли я им подать истинные изъяснения?

Он мне сказал, что они совершенно оное узнали; но что теперь они более оказывают ярости, нежели печали; что он с великим трудом сносит те обиды и угрозы, которые мой брат против него оказывает. Ты ясно видишь, что чрез то он хочет мне уважить свою терпеливость.

Коликого удовольствия лишилась я, любезнейшая моя приятельница, сим безразсудным и нещастным побегом! Теперь я могу, но уже поздо, судить, какое по истинне есть различие между теми, которые оскорбляют, и теми, которые оскорблены. Чего бы я ни дала за то, дабы возвратить себе право, говорить, что со мною поступают несправедливо, и что я ни кому зла не сделала; что прочие не оказывают мне должной благосклонности, и что я в точности исполняю мои права в рассуждении тех, которым я должна оказывать почтение и покорность.

Конечно я достойна презрения, что могла решиться на свидание с моим обольстителем, и как бы я ни была благополучна, но во всю мою жизнь не престану терзаться угрызением совести.

Другое беспокойство, которое не менее меня мучит, состоит в том, что каждый раз, когда с ним ни увижусь, еще более прихожу в замешательство, нежели прежде, помышляю том, что должна я о нем думать. Разсматривая его вид думаю я, что вижу в оном весьма углубленные черты. Мне кажется, что его взгляды изъявляют нечто более, нежели должно. Однако они ни печальны, ни веселы. Я по истинне не знаю как их можно назвать; но усматриваю в них более доверенности, нежели прежде, хотя и никогда в оной у него недостатку не было.

Однако кажется, что я проникла сию загадку. Теперь взираю я на нее с некиим ужасом, поелику знаю ту власть, которую по моей нескромности дала ему над собою. Он может почесть за право принимать на себя важный вид, когда видит меня лишенною того ,что было важнейшего для особы привыкшей быть почитаемою; которая, почувствуя свою подчиненность, признает себя побежденною и как будто подверженною новому своему покровителю..

Податель сего письма будет разнощик из того уезда; от него никакие не могут произойти подозрения, поелику привыкли его видеть ежедневно носящего свои товары. Ему приказано отдать его Г. Кноллесу, следуя той надписи которую ты мне означила. Естьли ты что ни есть узнала о моем отце и матери, и о состоянии их здоровья, или как должна я судить о расположении моих друзей; то пожалуй уведомь меня о том в двух словах, покрайней мере естьли узнаешь, что податель ожидает твоего ответа.

Я опасаюсь спросить тебя почтешь ли ты меня по сему моему повествованию несколько менее виновною.

Кл. Гарлов.

Письмо XCVI.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

Во Вторник и Среду 11 и 12 Апреля.

Ты хочешь, чтоб я исполнил мое обещание, и чтоб не скрыл ничего того, что произошло между моею красавицею и мною. Поистинне мое перо никогда еще столь любезным предметом не занималося. Впрочем, мне еще довольно времени осталось. И естьлиб всегда я верил во всем властительнице моих склонностей, то допуск к ней столь же бы был труден, как самому нижайшему рабу к восточному Монарху. Итак лишился бы той склонности, естьлиб отрекся тебя в том удовольствовать; но наша дружба, и верное сотоварищество, которое ты мне оказал в трактире Белаго Оленя, учинила бы меня недостойным извинения.

Я тебя оставил, тебя и наших товарищей, с твердым намерением, как ты знаешь, опять с вами свидеться, естьли мое свидание еще уничтожено будет, и идти вместе к угрюмому отцу Гарловов, просить аудиенции у мучителя, принести ему мои жалобы за ту наглость, с какою на меня нападают; словом, дабы честным образом покуситься внушить в него лучшие мысли, и склонить его поступать с своею дочерью не с толиким мучительством, а со мною несколько учтивее. Я тебе сказал уже те причины, которые мне воспрепятствовали взять письмо моей Богини. Я не обманулся. Я усмотрел бы в нем противное приказание, и свидание было бы уничтожено. Не ужели она не знала, что обманувшись единожды, я не могу утверждаться на её обещаниях, и что я не нашел бы способа поймать женщину в мои сети, употребивши столько стараний, дабы вовлечь ее в оные?

Как скоро я услышал, что выдвигают запор у сада; то почел уже ее моею. От сего движения я вострепетал; но когда появилась моя любезная, которая вдруг меня осветила своим сиянием; то я шел казалось по воздуху и почитал себя превыше смертнаго. Я опишу тебе некогда сие зрелище, как в ту минуту она глазам моим представилась, и как после я оное рассмотрел. Ты знаешь сколь я пересужаю все касающееся до приятностей, вида и уборов женщин. Однакож в сей девице заключается некая природная красота превосходящая все то, что токмо себе представить можно.

Итак ожидай токмо слабого изображения о её особе и её уборе.

Усилие, которое она над собою учинила для извлечения запора, изъявляло её боязливость, приятное смущение вскоре потом последовавшее, изъяснило мне, что естественный пламень глаз её приходил в слабость. Я видел ее трепещущую. Я усмотрел, что она лишалась силы подкрепить движения сердца, которым она не в состоянии была уже управлять. В самом деле, она упала бы без чувств, еслиб я не удержал ее в моих руках. Драгоценнейшая минута. С коликим удовольствием мое сердце, трепещущее столь близко подле ея, делило столь приятное движение.

По её платью я судил, при первом взгляде, что она не расположилась ехать, и что пришла в том намерении, дабы еще однажды от меня избежать. Я ни мало не колебался употребить себе в пользу её руки, которые я держал, таща её весьма тихо к себе. В сию минуту начался такой спор, какого я не имел никогда и ни с какою женщиною. Ты конечно бы о мне соболезновал, любезной друг, еслиб знал, сколь много мне стоило сие приключение. Я просил, я заклинал. Я просил и заклинал на коленях. Я не думаю, чтоб слезы не имели участия в сем действии. К щастию моему зная на верно, с кем я имел дело, меры свои расположил я ко всяким случаям. Без тех предосторожностей, которые тебе сообщил, конечно бы я не успел в своем предприятии: но не менее вероятно и то, что отрекшись бы от твоей и твоих товарищей помощи, я бы пошел в сад, я проводил бы ее в замок; и кто знает какие бы могли произойти из того следствия?

Честный мой поверенной услышал мой знак, хотя несколько позже, нежели я того желал, и исполнил в точности свое дело. Они идут, они идут! убегайте; скорее, скорее, дражайшая моя, вскричал я вынимая свою шпагу с устрашенным видом, как будто с сотню оных побить вознамерился, и взявши дрожащия её руки, я тащил ее столь не чувствительно к себе, что едва я толь быстро летел на крыльях любви, как она, будучи побуждаема ужасом. Чево же ты более хочешь? Я стал её властителем.

Я раскажу тебе сие подробно при первом нашем свидании. Ты рассудишь о моих затруднениях и о её упорности. Ты будешь со мною радоваться о торжественной моей победе над столь проницательною и осторожною девицею. Но что ты скажешь о сем побге, о сем переходе из одной любви к другой! Бежать от друзей не имевши никогда намерения их оставить, и следовать за таким человеком, с которым не решилась ехать. Не смеешься ли ты, Белфорд? Итак скажи мне, знал ли ты что ни есть столь смешнаго? О пол, пол! прекрасное возражение! Постой, мне право смеяться хочется. Я принужден оставить перо, дабы удержаться от смеху. Надобно повеселиться, пока еще хочется.

Клянусь честию, Белфорд, я обманываюсь, естьли думаю, что плуты мои люди не почли меня за дурака! Я в том приметил одного, которой заглянув ко мне в дверь, дабы посмотреть с кем я нахожусь, или какое очарование мною действует. Бездельник принудил меня захохотать весьма громко, и сам засмеявшись ушел. О! ето весьма забавное произшествие. Мне еще хочется смеяться... Еслиб ты только мог то представить себе, как я; то конечно столько же бы тому смеялся; и я тебя уверяю, друг мой, что естьлиб мы были вместе; то просмеялись бы целой час.

Но, вы, дражайшая особа! не сожалейте, я вас прошу, о тех небольших хитростях, которыми, как вы подозреваете, ваша неусыпность обманута. Остерегайтесь возбуждать еще другия, которые бы были достойнее вас. Естьли ваш властелин вознамерился ввергнуть вас в погибель то вы впадете в оную. Какое воображение, любезная моя, желать для нашего бракосочетания ожидать, вашего удостоверения о моем исправлении. Не опасайтесь ничего; естьли все то, что может случиться, случается; то вы будете более жаловаться на ваш жребий, нежели на самое себя. Но как бы ни было, я напишу вам знатные договоры. Благоразумие, неусыпность которые великодушно защищать будут место любви, покрыты будут истинными воинскими похвалами. Весь ваш пол и мой согласятся, узнавши мои хитрости и ваше поведение, что никогда крепость лучше не защищали, ни столь благородно овладали ею.

Мне кажется, что я от тебя слышу: как! желать унизить такое Божество до поступок недостойных её совершенств! Не возможно Ловелас, что бы ты когда ни есть имел намерение попирать ногами толикие клятвы и торжественные обещания.

Я не имел сего намерения, ты справедливо судишь. Хотя бы я и теперь оное имел; но мое сердце и почтение к ней ощущаемое не позволяют мне того сказать. Но не знаешь ли ты, что я имею великое отвращение ко всякому лукавству? Разве она не во власти своего Монарха?

И ты будешь способен, Ловелас, пренебречь ту власть, которою ты обязан.....

Чему? негодный. Смеешь ли сказать, её соизволению?

Но сей власти, скажешь ты мне, я бы не имел, естьлиб она не почитала меня более всех людей на свете. Присовокупи, что я не претерпел бы толико трудностей, естьлиб не любил ее более всех женщин. До сих пор, Белфорд, наши обстоятельства равномерны. Естьли ты говоришь о честности; то честность не должна ли быть взаимна? Естьли же взаимная; то не должна ли она заключать в себе и взаимной доверенности? И какою же доверенностию могу похвалиться, что от нее получил? Ты знаешь весь успех сей распри; ибо я не могу приписать ей другаго имени, и также весьма отдален наименовать ее любовною распрею. Сомнения, недоверчивости и укоризны с её стороны: самая покорная униженность с моей: принудили меня принять вид исправления, а все такие как ты, конечно сомневаетесь, чтоб я в самом деле принял оной. Ты сам, разве не часто примечал, что народившись от сада её отца в расстоянии одной мили, и не имевши случая ее увидеть, я уже не с таким удовольствием возвращался к прежним нашим веселостям? Не заслуживает ли она за то наказания? Приводить честного человека к лицемерству; какое несносное мучительство!

Впрочем ты конечно знаешь, что сия плутовка уже не раз мною играла, и что она уничтожила бы безо всякого затруднения обещанное свидание. Ты был свидетелем той жестокости, которую я от того возчувствовал! Не клялся ли я, находившись в чрезвычайной досаде, отмстить ей за оное? И когдаб исполнить все клятвы, или естьлиб я и одну учинил, соответствуя её ожиданию, или следуя моим склонностям; то не имею ли я права сказать так как Кромвель: ,,Дело идет о голове Короля или о моей, выбор состоит в моей власти; могу ли я хотя единую минуту медлить?

Еще присовокупляю, что я приметил в её осмотрительности и беспрерывной печали, что она подозревает меня в каком ни есть худом намерении, и мне было бы досадно, чтоб такая особа, которую я почитаю, была обманута в своем ожидании.

Однако, дражайшей мой друг, кто бы мог подумать, без угрызения совести, оказаться виновным хотя в малейшей обиде против столь благородной и знатной девицы. Кто бы не сжалился..... Но, с другой стороны, столь мало она на меня полагается, хотя видела себя принужденною выдти вскоре за такого человека, коего единое домогательство к получению её составляет нещастие для моей гордости! И теперь принимает столь печальной вид когда уже переступила пределы. И так какое право имеет она к моему сожалению, наипаче к такому, которым её гордость совершенно будет поражена?

Но я не имею еще никакого решения. Я хочу рассмотреть до какой степени её склонность в состоянии ее довести, и какое движение почувствую я также от моея. Должно, чтоб распря произошла с равномерною выгодою. К нещастию моему, как с ней ни увижусь, она заставляет меня чувствовать, что её власть увеличивается, а моя ослабевает.

Впрочем какая она несмысленная девушка, когда желает вручить мне свою руку тогда, как я исправлю свои поступки, и как непримиримые её родители учинятся благосклоннее, то есть, когда они переменят свою природу.

По истинне, когда бы она предписала мне все сии законы, то ни мало бы не думала, чтоб без всякого договору мои хитрости принудили бы ее выдти вне себя самой. Вот изречение любезной сей особы, которое я тебе раскажу в другом случае. Колико почитаю я себе за славу получив победу над её неусыпностию и всеми предосторожностями! Я, по моему мнению, преодолел уже большую половину оных. Я взираю на прочих людей с видом величественным и исполненным превосходства; мое тщеславие простирается до величайшего степени. Словом, все способности души моея погружены в величайшем удовольствии. Когда я ложусь спать; то засыпаю смеючись. Я смеюсь, я пою, когда просыпаюсь. Однако, я не могу сказать, чтоб я усматривал что ни есть близкого к моему успеху, почему же? потому что меня не почитают еще довольно исправившимся.

Я тебе некогда сказал, если ты о том вспомнишь, колико сия упорность бесполезна для моей любезной; если я мог ее склонить оставить дом своего отца, и естьли буду разположен наказать ее вместе за все погрешности её фамилии, и за безчисленные затруднения, как я ее в том обвиняю, ею мне причиненные? она ни мало себе не воображает, чтоб я о тем думал, и что когда я сжалюсь в её пользу; то мне токмо стоит воспомнить оное, дабы придти в ожесточение, соответствующее моим намерениям.

О дражайшая Кларисса! рассмотри все со вниманием. Оставь надменные свои взгляды. Естьли ты чувствуешь ко мне равнодушие; то не думай, чтоб твое чистосердечие могло послужить тебе извинением, я того не упущу: рассуди, что ты находишься в моей власти. Естьли ты меня любишь; то равномерно не сомневайся, чтоб притворная откровенность твоего пола могла тебе послужить более с толико гордым и ревнивым сердцем, как мое. Впрочем вспомни, что все грехи твоей фамилии обращены будут на тебя.

Но, Белфорд! когда я увижусь с моею Богинею, когда узрю себя перед блестящими лучами очей ея; то куда изчезают все сии недоумения, происходящия от неизвестности моих мнений и смущения мучительных моих чувствований?

Какие бы ни были мои намерения, но её проницательность принуждает меня приступить к делу. Ничто не может уничтожить моих предприятий. Она будет моею женою, если я то захочу: ето такая власть, о которой я не сомневаюсь. Первые учения, хотя одинакие для всех молодых людей, вступающих в училище, отличают различность их разума, и открывают с начала Юриспрудента, Богослова и Доктора. Итак поступки моей любезной покажут мне, в качестве ли жены, должна она принадлежать мне. Я буду помышлять о браке тогда, когда решусь исправиться. Еще довольно будет времени для исполнения первого, говорит моя любезная; а я говорю для последняго.

До коль будет заблуждаться мое воображение? Сие проклятое дело доходит до такого состояния, в коем по истинне не знаю на чем остановиться.

Я тебе сообщу мои намерения, как скоро сам узнаю оные. Я тебе скажу для чего делаю то, и для чего не принимаю другаго. Но мне кажется, что отставши столь далеко от моего предмета; весьма уже поздо возвращаться к оному. Может быть ежедневно я к тебе буду писать все то, о чем по случаю осведомлюсь; и я найду, со временем, средство пересылать к тебе, мои письма. Не ожидай большей точности и связи в моих письмах. Тебе довольно познать из них только верховную мою власть, и печать твоего начальника.

Письмо XСVII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

Во Вторник в вечеру 12 Апреля.

Известие твое, любезная моя, не позволяет мне более ничего желать. Ты всегда имеешь благородную душу заслуживающую удивление; обнаженную притворства, искуства и самого желания уменшать или извинять свои погрешности. Единая в свете твоя фамилия способна довесть до таких крайностей такую девицу, как ты.

Но я нахожу в твоей благосклонности излишнюю горячность к сим недостойным родителям. Ты принимаешь на себя всю хулу с толиким чистосердечием и столь малою пощадою, что и самые величайшие твои враги ничего не моглиб присовокупить к оной. Теперь, как я уже о всем подробно уведомлена; то и не удивляюсь, что столь смелой и предприимчивой человек.... Меня прерывают.

Ты сопротивлялась с большим усилием, и гораздо долее.... Я еще слышу, спрашивает меня матушка, и желает знать, чем я занята.

Ты весьма далеко простираешь против себя свой гнев. Не укоряла ли ты себя с начала? В рассуждении первого твоего поступка, состоящего в ответствовании на его письма; то конечно единая была ты, которая старалась о безопасности такой фамилии как твоя, когда её Герой столь глупо впутался в ссору, ввергающую самого его в опасность. Выключая твоей матушки, как будто в принуждении находящейся, может ли хотя единого кого из них назвать умным?

Еще, извини любезная моя... Я слышу, что пришел самой глупейшей человек, дядя твой Антоннн; безмозглой, гордейшей и самой закоснелой в своем намерении.....

Он пришел вчерась с видом надутым гордостию, запыхавшись, и будучи колеблем яростию, до приходу моей матери, он с четверть часа пробыл в зале, и топал беспрестанно ногою. Она сидела за уборным своим столиком. Сии вдовы столько же жеманны, как и старики. Ни для чего в свете она бы не согласилась с ним видеться в дезабилье. Что бы значило такое притворство?

Причина, для которой пришел Антонин Гарлов, состояла в том, дабы вооружить ее против тебя, и изъявить перед нею некоторую часть той ярости, в которую приводит их твое бегство. Ты можешь о том судить из случившагося. Сие безмозглое чудовище хотело разговаривать с моею матерью на едине. Я не привыкла к таким изключениям, кто бы ее ни посещал.

Они замкнулись, ключь находился с их стороны, они весьма тесно стояли; ибо я сколько ни старалась подслушивать; но не могла явственно их слышать, хотя они весьма долго занимались своим разговором.

Несколько раз приходило мне на мысль приказать отворить двери. Естьлиб я могла надеяться на мою умеренность; то бы спросила для чего мне не позволяют туда войти; но я опасалась, что бы получивши позволение, не могла забыть, что дом принадлежит моей матери. Я конечно бы приказала выгнать сего старого чорта в шею. Приходить в чужой дом для оказания своего сумозбродства! и оскорблять ругательствами мою дражайшую, мою невинную приятельницу! а моя мать, слушала оное с великим вниманием! Оба по видимому оправдывались, один, что споспешествовал к нещастию дражайшей моей приятельницы, другая, что отказалась подать ей убежище, которое могло бы произвесть примирение, коего добродетельное её сердце желало, и которое моя матушка, с тою дружбою, какую всегда тебе оказывала, долженствовала бы почитать за великую честь употребить в сем случае свое ходатайство! Была ли бы я в состоянии сохранить терпеливость?

Случившееся потом произшествие, как я сказала, еще яснее дало мне знать, какая была причина сего посещения. Как скоро старой хрычь пошел; (тебе надлежит позволить мне все, моя любезная) то прежде всего моя матушка показала суровой вид, как и Гарловы теперь оказывают, которой при первом знаке моего негодования был последуем жесточайшим запрещением не иметь никакой с тобою переписки. Сие начало произвело такие изъяснения, которые не весьма были благоприятны. Я спросила у моей матери, запрещено ли мне будет и во сне заниматься тобою; ибо и днем и ночью любезная моя равномерно мне представляешься.

Естьли бы твои побудительные причины не были таковы, как я о них думаю, то следствие произведенное надо мною сим запрещением принудило бы меня прервать твою переписку с Ловеласом. Моя дружба от того бы увеличилась, естьли сие возможно, и я чувствую не в пример более охоты, нежели прежде, к нашей переписке; но в сердце моем нахожу еще достохвальньйшую к тому причину. Я почла бы себя презрительнейшею, естьлиб оставила, для удовлетворения ея, в не милости, такую приятельницу, какова ты. Я скорее умру..... я оное объявила моей матери; я униженно ее просила не примечать за мною в моем уединении, и не требовать, чтоб я ежедневно разделяла с нею постель, как уже она к тому приобыкла с некоторого времени. Лучше же, сказала я ей, нанять Бетти у Гарловов для наблюдения за всеми моими делами.

Г. Гикман, которой чрезмерно тебя почитает, старался ходатайствовать с толикою горячностию в твою пользу, не имея в том моего участия, что не мало приобрел тем прав в моей благодарности.

Сего дня мне никак не возможно тебе ответствовать на все пункты; естьли явно не захочу вступить в ссору с моею матерью; то есть, ежели не хочу быть подвержена ежеминутным докукам и беспрестанным повторениям, хотя уже несколько раз на то ей ответствовала. Боже милостивый! какая была жизнь моего родителя? Но мне не должно забывать то, к кому я пишу.

Естьли сей неусыпной и зловредной лицемер, сей Ловелас, мог простирать свою хитрость..... Но еще матушка меня кличет, так, матушка; так; но пожалуйте, хотя на единую минуту оставте, если вам не противно. Вы конечно подозреваете. Вы ни за что инное станете меня ругать, как за то, что вас принудила себя дожидать. О! я уверена что бранить меня будете: сему то вы весьма хорошо научились от Антонина Гарлова.... Боже мой! какая нетерпеливость!.... не отменно должно, любезная, моя, лишиться удовольствия с тобою разговаривать.

Прекрасный разговор имела я с моею матерью! Весьма было досадно, я тебя уверяю, когда я получила повелительное приказание сойти вниз. Но ты получишь письмо наполненное толико же досадными перерырками, ты его получишь, то есть, когда сыщу я случай переслать тебе оное. Теперь же как ты означила мне свою надпись, то Г. Гикман неотменно мне сыщет посланцов. Впрочем если к нещастию его сие узнают; то конечно с ним поступят по Гарловски, так как и с весьма терпеливою его любовницею.

В Четверток 13 Апреля.

Я вдруг достигла до двух благополучий, во первых, получила в сию минуту продолжения твоего повествования, а во вторых нахожу себя менее примечаемою неусыпною моею матерью.

Дражайшая приятельница, сколь живо представляю я себе твое смущение особа столь нежная! и человек такого свойства как Ловелас!

Сей человек сущий дурак, любезная моя, со всею его гордостию, со всеми его угождениями и притворным послушанием к твоим повелениям. Впрочем, разум его плодовитой в изображениях, заставляет меня его опасаться. Иногда я бы с великою охотою тебе советовала удалиться к Милади Лавранс; но теперь я не знаю, какой тебе подать совет. Я бы покусилась подать тебе свое мнение, еслиб главное твое намерение не состояло в примирении с своими родственниками. Однако они непоколебимы, и я никакой надежды с их стороны для тебя не усматриваю. Посещение моего дяди к моей матери долженствует тебя в том уверить. Если сестра твоя и напишет к тебе ответ; то осмеливаюсь сказать, что она подаст тебе о том печальнейшие подтверждения.

Какая необходимость принудила тебя у меня спрашивать почту ли я по твоему повествованию твой поступок менее виновным? Я уже тебе сказала о том свое мнение; и повторяю, что все претерпенные тобою скорби и отличные гонения, изключают тебя из хулы, и при том изключают тебя по крайней мере более, нежели всякую другую молодую особу учинившую равной поступок.

Но рассуди, дражайшая приятельница, что конечно было бы безчеловечно обвинять тебя во оном. Сей поступок учинен по принуждению. Будучи угнетаема со одной стороны, и можеш быть обманута с другой.... Еслиб меня уверили, что есть во вселенной особа, которая бы, в подобных твоим обстоятельствах, сопротивлялась столь долгое время, с одной стороны против насилия, а с другой против обольщения; то я во всем бы прочем ее простила.

Ты справедливо думаешь, что все те, которые тебя знают, говорят токмо о тебе. Некоторые из оных по истинне ставят себе в пример удивительные отличности твоего свойства, но никто не извиняет, и не может извинить твоего отца и твоих дядьев: кажется весь свет знает о побудительных причинах твоего брата и сестры. Не сомневаются также, чтоб цель их жестокостей не принудила тебя предпринять какое ни есть чрезвычайное намерение, хотя мало исполнения оного надеялись. Они знали, что еслиб ты вошла в милость; то по превосходству своему еще более бы получила доверенности, и что любви достойные твои качества и чрезвычайные дарования восторжествовали бы над всеми их хитростями. Теперь же я знаю, что они весьма довольны своею злостию.

Твой отец в великой ярости, и говорит токмо о насильственных средствах. Теперь действительно надлежит ему обратить свою ярость против самого себя. Вся твоя фамилия обвиняет тебя в том, что поступила с нею с чрезвычайною хитростию, и полагает, что ты теперь единственно хвалишься своим успехом.

Они разглашают все, что понуждение, которое в среду тебе готовили, определено быть последним.

Твоя матушка признается, что они весьмаб были уверены в твоей покорности, естьлиб ты то не учинила, но она думает что еслиб ты пребыла непоколебимою; то оставили бы весь свой план и принялиб то предложение, которое ты учинила отрекаеся от Ловеласа. Пусть тому верит кто хочет: они признаются что священнику там же быть надлежало, что Г. Сольмс находился бы в двух шагах и всегда бы был готов оказать тебе свои услуги, и что твой отец начал бы дело опытом своей власти, заставя тебя подписать статьи: толико романические изобретения, кажется, произходят от несмысленного твоего брата. Весьма очевидно, что еслиб они захотели, он и Белла, постараться о твоем примирении; то сие бы было совсем другим средством нежели то, в чем они столь долгое время упражнялись.

Что касается до первых их движений, когда они получили известие о твоем побеге; то ты гораздо лучше можешь оные себе представить, нежели как я могу их описать. Кажется, что твоя тетка Гервей первая пришла в беседку, дабы тебя уведомить, что тебе не дозволено более входить в твой покой. Бетти немедленно за нею последовала; и не нашед тебя в оной, пошли к каскаду, куда, как ты дала ей знать имела намерение идти. Обратясь к садовым дверям, оне увидели служителя, (его не называют по имени, хотя весьма вероятно, что то был Осип Леман,) которой бежал в замок, будучи вооружен большим колом, и как будто запыхавшись. Он им сказал, что он весьма далеко гнался за Г. Ловеласом, и что видел тебя с ним уехавшую.

Если сей служитель был не инной кто, как Леман, и если он отправлял сугубую должность, дабы обмануть их и тебя; то что же надлежит подумать о том презрения достойном человеке, с которым ты находишься! Беги, дражайшая моя, если совершенно будешь уверена в сем подозрении, поспешай бежать, нет нужды куда, и с кем, или если тебе не возможно бежать, то выходи за муж.

Ясно видно, что когда твоя тетка и все друзья осведомились о сем нечаянном приключении; то ты уже весьма от них далеко находилась. Однако они собравшись все вместе, побежали к садовым дверям; и некоторые из них не останавливаясь, даже до самых следов кареты поспешали. В самое то время они приказали себе рассказать о всех обстоятельствах твоего отъезда. Тогда поднялось общее роптание, сопровождаемое беспрестанными укоризнами, и всеми теми изречениями, которые токмо могли произойти от досады и ярости, следуя своим нравам и внутренним чувствованиям. Наконец они возвратились к замок столь же глупы, как и тогда, когда вышли из онаго.

Тогда твой брат приказал было подавать лошадей и гнаться за вами с вооруженными людьми. Сольмс и дядя твой Антонин намерены были с ним ехать. Но твоя матушка и Госпожа Гервей опровергнули сие предприятие, опасаясь могущего от того произойти весьма плачевного приключения, и будучи уверены, что конечно Ловелас не приминул взять своих мер для подкрепления своего предприятия, наипаче когда служитель объявил, что он тебя видел со всех своих сил с ним бежащую, и что не в большем расстоянии находящаеся карета, была окружена весьма хорошо вооруженными кавалерами.

Я весьма довольна, что моя матушка своим отсудствием дала мне знать о своих подозрениях. Она не сомневалась, чтоб Кноллисы не споспешествовали нашей переписке; и вознамерилась ехать к ним в дом для посещения. Ты видишь, что она вдруг предпринимает многия дела. Они ей обещались не принимать от нас более ни одного письма без её на то соизволения.

Г. Гикман сыскал для нас одного поселянина, называемого Фильмером, не далеко живущего от нас, которой нам весьма верно исполнит сию услугу. Ты должна на своих письмах надписывать, Господину Жан Собертону, Гикман сам берет на себя труд за ними ходить и относить туда мои. Я подаю ему сама против себя орудие, доставляя ему случай оказывать мне столь великие услуги. Он кажется уже тем гордится. Кто знает не почтет ли он за право вскоре принять на себя и другой вид? Он лучше сделает, если рассудит, что благосклонность, до коей он уже несколько времени старался достигнуть, приводит его в чрезвычайно нежное состояние. Он должен того остерегаться. Тот, кто имеет власть обязывать кого нибудь, может также и не обязывать онаго. Но щастливо для инных и то, что не имеют власти обижать других.

Я еще на несколько времени приму если могу, терпение, дабы усмотреть, утишатсяли сами собою все сии движения моей матери; но клянусь тебе, что не могу снести, если таким образом всегда поступать со мною будет. Я некогда примечала, что она нарочно старалась приводить меня в досаду для того, дабы тем скорее возбудить в мне желание идти замуж. Еслиб я была в том уверена, и еслиб могла узнать, что и Гикман имеет в оном участие, дабы тем заслужить от меня хвалу; то во всю мою жизнь не хотела бы я его видеть.

В какой бы хитрости я ни подозревала Ловеласа, однако благодарила бы Бога, еслиб ты за него вышла замуж, то есть, еслиб ты находилась в состоянии пренебрегать их всех, и не видеть себя принужденною скрываться или беспрестанно переменять свое убежище? Я тебя заклинаю не упущать первого случая, которой без малейшего помрачения твоей чести представиться может.

Вот опять матушка начинает мне докучать.

Мы с нею свиделись весьма хладнокровно, я тебя уверяю. Я ее просила не поступать со мною долее по Гарловски. Я сего не могу снести.

Сколь о многих рредметах я имею писать к тебе! Едва знаю ли я откуда мне начать оное. Мысли мои столь наполненны, что кажется вдруг стремятся изъяснить тебе все произшествия. Однако, что бы быть свободною, я вознамерилась удалиться в какой ни есть уголок сада. Да сжалится Небо над такими матерями! Не ужели думают оне, что своими подозрениями, бдением, и досадою могут воспрепятствовать дочери писать или делать то, о чем она уже давно думает? Оне гораздо бы больше успели оказанием ей своей доверенности. Дочь великодушная неспособна употребить во зло оную.

Роля, которую ты должна играть с твоим Ловеласом, кажется мне чрезвычайно трудна. Она без сомнения ему прилична. Но я о тебе жалею! Ты можешь на что нибудь решиться судя по своему состоянию: но я вижу все затруднения онаго. Если ты не сомневаешься, чтоб он во зло употребил твою доверенность, то я весьма бы желала, чтоб ты по крайней мере хотя притворилась, будто имеешь к нему несколько оной.

Если ты не расположена вскоре с ним сочетаться браком; то я одобряю твое намерение уехать в отдаленное от него место. А было бы еще лучше, ежелиб он не знал, где ты находишься. Впрочем я уверена, что еслиб твои родственники его не опасались, то как скоро узнали бы они о твоем убежище, то принудили бы тебя под клятвою назад к ним возвратиться.

Я думаю, что во что бы тебе ни стало, ты должна требовать от своих душеприкащиков, дабы они утвердили тебя во владении твоего наследства. Уже с некоего времени приготовила я для тебя шестьдесят гвиней, и дожидаю только твоего приказания. Я могла бы доставить тебе и более, естьлиб прежде их не истратила. Не думай получить от своей фамилии ни полушки, если силою от них не отнимешь. Будучи уверены что ты произвольно уехала, они казалися вдруг и огорчены и весьма довольны тем, что ты оставила после себя драгоценные свои каменья и деньги: и что не взяла с собою лучших своих платьев. Будь уверена, что они весьма худо будут ответствовать на твое требование.

Ты справедливо думаешь, что все те, которые не столь ясно о всем уведомлены, как я, приведены будут в великое замешательство, рассуждая о твоем побеге. Иначе не могут они назвать твой отъезд. И в каком смысле, любезная моя, можно бы было принять оной хотя несколько благосклоннее для тебя? Сказать, что ты не намерена была ехать, когда уже согласилась с ним видеться; тому никто никогда не поверит! Сказать, что столь твердый разум, как твой, был уверен противу собственных своих сведений, во время свидания, коль мало очевидной справедливости! Сказать, что ты была обманута, приведена ко всему хитростию; естьли так говорить, и находить в том вероятность; но сие извинение нимало не соответствует твоей славе! Жить же с ним, не сочетавшись браком, с человеком известного свойства; от сей мысли сколь великого должно ожидать от публики посмеяния! Я с чрезвычайною нетерпеливостию желаю знать, какой оборот дала ты в письме всему тому, что ты писала о своем платье.

Вместо удовлетворения на твое требование, поверь, я то повторяю, что они всячески постараются в своем гневе, причинить тебе все те досады и ужасные поражения, кои токмо в состоянии будут изобрести. Итак не колебайся ни мало принять то вспомоществование, которое я тебе предлагаю. Что ты можешь сделать с семью гвинеями? Я равномерно не премину сыскать способ прислать тебе несколько моих платьев и белья для теперишних твоих необходимостей. Я ласкаюсь, дражайшая моя Кларисса Гарлов, что ты не сравняешь твою Анну Гове с Ловеласом, отрекаеся принять мои предложения. Если ты не обяжешь меня в сем случае; то конечно принуждена буду верить, что ты желаешь лучше быть ему одолженною нежели мне, и с великим затруднением возмогу согласовать сие чувствие с твоею разборчивостию в других случаях.

Уведомь меня обстоятельно о всем том, что между вами произходит. Безпрестанные мои беспокойства, хотя несколько облегченные тем мнением, кое я имею о твоем благоразумии, заставляют меня желать, чтоб о всем извещала ты меня подробно. Естьли случится что ни есть такое, которое ты могла бы мне сказать токмо изъустно, то напиши мне о том без всякого затруднения, как бы ни опасалась известить меня письменно. Сверьх той доверенности, которую должна ты иметь на вспоможение Г. Гикмана, и безопасность твоих писем; знай, что зритель обыкновенно гораздо лучше судит о сражении, нежели тот, которой в оном находится. Важные дела, равномерно как знатные особы, редко проходят одне, сопровождатели оных составляют иногда их количество, то есть такие дела сопровождаемы бывают многими малыми причинами и нечаянными случаями, могущими в последствии учиниться важными. Разсудя о всем, теперь я сомневаюсь, чтоб ты могла от него освободиться, когда того пожелаешь. Я помню что тебе сие предсказывала. Итак я повторяю, что будучи на твоем месте я бы неотменно притворилась по крайней мере будто несколько имею к нему доверенности. Ты можешь оную оказывать ему до тех пор, пока он не учинит какой ни есть неблагопристойности. При такой твоей разборчивости все то, что в состоянии учинить его недостойным твоей доверенности, не может избегнуть от твоих наблюдений.

Естьли надлежит верить дяде твоему Антонину, которой в том открылся моей матушке; то твои родственники надеются, что ты прибегнешь к покровительству Милади Лавранс, и что она употребит о тебе свое ходатайство. Но они уверяют, что решились не слушать ни каких предложений о примирении с сей стороны произойти могущих. Они могли бы присовокупить и с другой; ибо я уверена, что твой брат и сестра не дадут им времени усмириться, по крайней мере дотоле, пока твои дядья, а может быть сам твой отец не учинит таких предложений, которые их удовлетворят.

Поелику сие письмо уведомит тебя о перемене первой моей надписи, то я и посылаю тебе его чрез одного приятеля Г. Гикмана, на верность которого мы можем положиться. Он занят некиими делами по соседству Госпожи Сорлингс, он знает ее самую; сего же вечера он хотел возвратиться назад, и привести с собою то, что у тебя изготовлено, или то, что время тебе позволит ко мне написать. Я не рассудила за благо употребить в сем случае ни единого из людей Г. Гикмана. Каждая минута может для тебя сделаться важнейшею, и привести тебя в необходимость переменить свои намерения и свое состояние.

Я слышу из того места, где сижу, что моя матушка зовет меня к себе, и приводит всех людей в беспокойство. Она идет, без сомнения, и вскоре спросит меня, где была, и что в сие время делала, прощай, любезная моя. Да сохранит тебя Боже от всякой гибели! И да возвратит тебя, без всякого поношения и с честию в объятия верной твоей приятельницы

Анны Гове.

Письмо XCVIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Четверток по полудни 1 Апреля.

Я не скрыю от тебя дражайшая и ласковая моя приятельница, что я чрезвычайно терзаюсь скорбию произведя между твоею матерью и тобою то несогласие, к коему я наиболее подала случай. Увы! Колико нещастных вдруг я учинила!

Естьлиб я не имела для моего утешения свидетельства моего сердца, и ту мысль, что мой проступок не происходит от виновного какого поползновения; то почитала бы себя презрения достойнейшею из всех женщин. И даже при ощущении сей отрады, сколь жестоко я наказана лишением моей славы, которая мне была драгоценнее жизни и тою жесточайшею неизвестностию, которая, непрестанно опровергая мою надежду терзает мою душу и наполняет ее смущением и скорбию!

Любезнейшая моя приятельница, долг, кажется требует, чтоб ты повиновалась своей матушке, и прервала бы всякое сообщение с столь злощастною девицею. Опасайся того, ты впадешь в равной беспорядок. составляющей источник моего нещастия. Оно началось от запрещенной переписки, которую я почитала себя свободною и прервать, как скоро пожелаю. Я всегда получала удовольствия от употребления моего пера; и сие увеселение может быть сокрыло от глаз моих всю опасность. По истинне я имела к тому и причины, кои казались мне похвалы достойными; а несколько времени была к тому ободрена позволением и даже усильными прозьбами всех моих родственников.

И так я иногда чувствую, что могу прервать столь любезную переписку, в том намерении, дабы твоя матушка более не беспокоилась. Однако какого зла может она опасаться от писем, которые мы по временам друг ко другу пишем, когда мои не инным чем наполнены бывают, как признанием и раскаянием о моих проступках; когда она уверена в твоем благоразумии и твоей скромности; словом, когда ты столь отдалена от того, дабы могла следовать злощастному моему примеру.

Я покорно тебя благодарю за благосклонные твои предложения. Будь уверена, что нет в свете ни единого человека, которому бы я пожелала быть обязанною прежде, нежели тебе. Г. Ловелас будет последним. И так не воображай себе, чтоб я думала подать ему такое право на мою благодарность. Но я надеюсь, не смотря на все то, что ты ко мне пишешь, что не отрекутся мне прислать моих платьев и небольшего количества оставленных мною денег. Мои друзья, или по крайней мере некоторые из них, не будут столь безразсудны, чтоб привели меня в толь великие замешательства. Может быть они не поторопятся меня обязать; но когда бы и долее они принудили меня ожидать сей милости; то я и тогда еще не стану отчаяваться в получении оной. Я нимало не думала, как ты то ясно видишь, спорить с Г. Ловеласом в рассуждении издержек в путешествии и в найме жилища, дотоле, пока мое убежище не будет утверждено. Но я скорее думаю прервать таковые обязательства.

По истинне, по учинении посещения моим дядею твоей матушке, для возбуждения её гнева против такой племянницы, которую он любил столь нежно, мне не надлежало бы более ласкаться скорым примирением. Но долг не обязывает ли меня исполнить оное. Не ужели я должна увеличить мой проступок оказанием гнева и упорства? Их гнев кажется им справедливым, поелику они полагают мое бегство предумышленным, и которое их уверило, что я торжествую над ними с предметом их ненависти. Когдаб я сделала все то, что только зависит от меня, дабы придти опять к ним в любовь; тогда менее бы самое себя укорять могла. По сим рассуждениям я недоумеваю последовать твоему совету относительно до бракосочетания, наипаче когда я вижу Г. Ловеласа столь верно исполняющего все мои договоры, которые он называет моими законами. Впрочем чувствования моих друзей, которых ты мне представляешь столь явными врагами против ходатайства его фамилии, нимало меня не понуждают принять покровительства Милади Лавранс. Я полагаюсь единственно на Г. Мордена. И утвердясь в совершенной независимости, до возвращения его из Италии, я надеюсь таким средством благополучного окончания всего нещастия.

Впрочем если я не могу склонить г. Ловеласа удалиться; то какие же обязательства могу предложить о примирении моим друзьям? Если он меня оставит, и если они насильно меня захватят, как ты уверена, что ониб сие и учинили, когдаб менее его страшились; то жесточайшие их поступки и ужаснейшие их принуждения не были ли бы оправданы моим поведением? А пока он находится со мною, пока я его вижу, как ты то примечаешь, но будучи его женою, то какому суждению я подвергаюсь? Как! Не ужель должна я для сохранения нещастных остатков моея славы наблюдать и употреблять в пользу свою благосклонные сего человека расположения?

Я дам тебе отчет столь ж верной, как ты того желаешь, о всем между нами произходящем. Даже до сего времени я не заметила ничего в его поведении, заслуживающего большой укоризны. Однако я не могу сказать, чтоб то почтение, которое он мне оказывает, было почтением искренним и естественным, хотя мне не весьма удобно можно изъяснить недостаток онаго. Без сомнения он по свойству весьма горд и нагл. Он также не столь учтив, сколько бы надлежало того ожидать от его породы, знатного воспитания и от других его преимуществ. Словом, его поведения сходствуют с человеком весьма привыкшим поступать по своей воле, и ни мало неспособным согласоваться с волею другаго.

Ты мне советуешь оказывать ему некоторые знаки доверенности. Я расположена всегда следовать твоим советам, и оказывать ему то, чего он будет достоин. Но когда я обманута, как то подозреваю, его хитростями, против моих намерений, и даже против моей склонности; то должен ли он ожидать, или может ли надеятся, чтоб я вскоре стала ему оказывать такое угождение и признала бы себя обязанною его ревности за мое похищение? Сим бы дала ему повод думать, что я в том притворялась пред моим отъездом или после оного так лицемерила.

Ах! дражайшая моя, я охотно б вырвала на себе волосы, когдаб прочитывая ту статью твоего письма, в которой ты говорить о сей пагубной середе, коей я ужасалась может быть более, нежели надлежало, усмотрела, что была игралищем столь подлой хитрости, и вероятно посредством сего коварнейшего из всех людей Лемана! Как жестока была их злость! сие тяжкое преступление должно быть предумышленное. Не должна ли я была сама себе изменить, когда мало наблюдала движения такого человека? Впрочем, как можно жить на свете человеку столь чистосердечному, и по природе всякого подозрения чуждающемуся, какова я?

Я должна оказать чувствительнейшую благодарность Г. Гикману за то обязательное вспомоществование, которое он произвольно принимает в нашей переписке. Сколь мало вероятно, чтоб он имел необходимость при сем случае употребить средства для произведения своих успехов в сердце девицы, что весьма бы мне было прискорбно, естьлиб оной мог привесть его в немилость у её матери.

Теперь я нахожусь в некоей зависимости и обязательстве. И так, я должна быть всем тем довольна, чего не могу миновать. Почто я не имею возможности обязывать других, что было мне некогда столь драгоценно! Все что я хочу сказать, любезная моя, состоит в том, что моя нескромность конечно должна уменшить прежнее мое над тобою влияние. Однако я не хочу оставлять себя самой себе, ниже отрекаться от того права, которое ты мне подала сказать тебе, что я думаю о твоем поступке в таких случаях, кои я не могу одобрить.

И так позволь сказать, несмотря на жестокость, оказываемую твоею матушкою к такой нещастной, которая впрочем невинна; я тебя укоряю, за учиненной тобою ей поступок, такая вспыльчивость не извинительна, не говоря, в сем случае, о той излишней вольности с коею ты поступаешь без разбору со всеми моими ближними. Я по истинне тем не довольна. Если ты не желаешь, из любви к самой себе, прекратить тех жалоб и нетерпеливости, о коих ты на каждой строке напоминаешь; то окажи сие, покорно тебя прошу, хотя из любви ко мне. Твоя матушка конечно по справедливости страшится, чтоб мой пример, как опаснейший, не вкоренился в мыслях возлюбленной её дочери, и сей страх не может ли внушить в нее непреодолимой ко мне ненависти?

Я присовокупляю здесь копию с письма, написанного мною к моей сестре, которое ты желала прочесть. Приметь из него, что не требуя по долгу моего поместья, и не писавши к моим опекунам, я намерена в оное удалиться. С какою чрезмерною радостию сдержала я свое слово, еслиб то предложение, которое я возобновляю, было принято! Я воображаю, что по многим причинам ты можешь судить так как и я, что весьма неприлично признаться, чтоб я была похищена против моей склонности.

Кл. Гарлов.

Письмо XCIX.

к ДЕВИЦЕ АРАБЕЛЛЕ ГАРЛОВ.

Из Сент-Албана, во Вторник 11 Апреля.

Дражайшая моя сестрица!

Я не могу не признаться, чтоб мой побег не показался нескромным и противным должности моей действием. Он бы и мне казался самым неизвинительным, еслиб поступали со мною с меншею жестокостию, и еслиб я не имела вероятнейших причин почитать себя жертвою такого человека, о коем единая мысль приводит меня в отчаяние. Но что сделано, того уже не воротить. Может быть желала бы я, чтоб прежде более имела доверенности к моему родителю и моим дядьям, однако не иначе, как по беспредельному моему к ним уважению. Равно с великим удовольствием возвратилась бы я назад, еслиб мне было позволено удалиться в мой зверинец и я подверглась бы всем тем договорам, которые уже и прежде предложила.

В толь решительном случае, да внушит в тебя Боже нежнейшее чувствование сестры и друга. Слава моя, которая, не смотря на учиненной мною поступок, всегда для меня будет драгоценнее моей жизни, подвержена жестоким искушениям. Не большое мягкосердечие может еще возобновить оную и почитать домашния наши нещастия за маловременное несогласие. Впрочем я не вижу для себя ничего инного кроме незагладимого поношения, которое усовершит все жестокости мною претерпенные.

И так, относительно к самой тебе и моему брату, ввергнувших меня в такое бедствие относительно ко всей фамилии, не увеличивайте моего проступка, и воспоминая прошедшее не думайте, чтоб мой отъезд заслуживал такое название; и не повергайте в величайшее злощастие, такой сестры, которая никогда не престанет пребывать к вам с преданностию и любовию и проч.

Кл. Гарлов.

П. П. Мне чрезвычайную оказали бы милость, еслиб в скором времени прислали мои платья, и пятьдесять гвиней, находящихся в ящике, от коего ключь я вам посылаю. Я также вас прошу мне прислать нравоучительные мои книги, и другие разного содержания стоящия на другой полке небольшой моей библиотеки, а к ним присовокупить драгоценные мои каменья, если заблаго рассудится оказать мне сию милость. Надпись сделать на мое имя, к Г. Осгоду, в Сохо, что в Лондоне.

Письмо С.

г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

Господин Ловелас, для продолжения своего повествования, начиная со последнего своего письма, разказывает своему другу все то, что ни произошло между им и Клариссою во время путешествия и в постоялых дворах, до прибытия их к Госпоже Сорлингс. Но поелику сия подробность в себе не содержит более того, что уже было сказано в письме девицы Клариссы; то Англинской издатель изключил таковое повторение, а вместил токмо то, что могло служить к вящему размотрению свойств сих двух особ.

И так, приехавши в понедельник в вечеру в постоялой двор Сент Албан, Г. Ловелас изображает те обстоятельства в следующих словах:

Множество людей собралося вокруг нас, и казалось изъявляли, но их лицам и неподвижным своим взглядам, удивление, в которое были приведены видя молодую особу, столь прелестного вида и величественной осанки, приехавшую без женщин, а только со мною; также видя что от лошадей шел пар и лакеи все перепотели. Я приметил их любопытство и замешательство моей Богини, она оглянувшись вокруг себя, с знаками исполненными приятным смущением и с суровостию и оставя мою руку, спешила войти в постоялой двор.

Овидий не лучше знал твоего друга искуство превращений. Там превратил я ее перед хозяйкою в свою сестрицу столько печальную сколько и любви достойную; что я увес ее обманом против её склонности из дому одного родственника, у которого она прожила всю зиму, дабы воспрепятствовать ей выдти замуж за одного поношения достойного своевольца (я стараюсь всегда говорить похожее на истинну) что её отец, мать, старшая сестра, все любезные её дядья, её тетки и двоюродные сестры смертельно его ненавидели. Сия басня изъясняла вдруг печаль моей любезной, и её досаду против меня, если она еще продолжалась; платье её нимало не приличествовало к дороге, и сверьх того сим подаль ей справедливую безопасность о честных моих намерениях.

В рассуждении спора, которой он имел с нею, особливо по случаю укоризны, которую она учинила ему за то, что отвратил ее от священного её долгу и совести, объясняется он следующим образом.

Она присовокупила к тому много еще гораздо поразительнейших слов. Я слушал ее со вниманием. Но когда пришла и моя очередь говорить; то я жаловался ей, опровергнул её мнения и усиливался ей ответствовать; и приметя что она не была довольна покорностию, я заговорил громче, и изъявил в моих глазах некой вид гнева, в той надежде, дабы более получить выгоды от сего приятного обмана, которой столько производит прелестей в сем поле (хотя он бывает обыкновенно притворен,) и которой может быть послужил мне более нежели все протчее к восторжествованию над сею надменною красавицею.

Однако она ни мало того не устрашилась. Я видел, что она уже приходила в гнев, как будто мой ответ служил к её раздражению. Но когда мущина находится в таких обстоятельствах с женщиною; то какой бы гнев она в себе ни скрывала, он имел бы мало искуства, еслиб не сыскал способа его остановить. Если она приведена в гнев каким ни есть смелым изречением; то он поравняется с нею двумя или тремя другими смелостями, которые должен произнесть с равномерною твердостию, не думая их потом усладить благосклонными истолкованиями.

На случай отвращения, которое она тогда оказывала к нему писать; вот какие были его рассуждения.

Я в том согласен, дарагая моя! и вы должны присовокупить, что я должен опровергнуть безчисленные затруднения. Но вы некогда не захотите оным тщеславиться, и может быть будете соболезновать о толиком негодовании, с коим меня уверяли ,,что вы отвергаете Сольмса нимало не из любви ко мне; что моя слава, если я оную заслуживаю увезти вас, обратится к вашему стыду, что я более имею достоинств пред собственными глазами, нежели пред вашими и всех прочих: (за какого дурака она меня почитает, Белфорд!) ,,Что вы желали бы опять видеть себя в доме своего родителя, какие бы из того следствия ни были,,. Если я тебя прощу за сии рассуждения, любезная моя, за сии желания, и сии презрения; то не буду уже более тот Ловелас, которым теперь честь имею быть, и по сему то поступку принужден я судить, что ты почитаешь меня таким, как саму себя.

Словом, её вид и взгляды, во все продолжение сей распри, изъявляли некое величественное негодование, которое, как казалось, произходило от мнения её превосходства над таким человеком которого она пред собой видела.

Ты часто от меня слыхал когда я насмехался над тем сожаления достойным видом, которой должен оказывать муж, когда его жена думает иметь, или действительно имеет более разума, нежели он. Я могу тебе привести множество причин, но позволяющих мне думать о браке с Клариссою Гарлов; по крайней мере не будучи уверен что она ко мне имеет ту преимущественную любовь, которую я должен ожидать от нее по бракосочетании.

Ты видишь, что я начинаю колебаться в моих намерениях, будучи враг брака, каким я был всегда, сколь легко впадаю я в прежнее мое предразсуждение! Да подаст мне Небо твердость быть честным человеком! Вот моя молитва Белфорд. Если по нещастию она не будет внятна; то сие произшествие будет несносно для удивительнейшей из всех женщин. Но поелику мне не случалось часто утруждать Небо моими мольбами; то кто знает, чтоб сия не была услышана?

Дабы не скрыть ничего, я взираю с удовольствием на затруднения мне представляющиеся, и на способы, служащия к коварствам и хитростям. Разве я виноват, что естественные мои дарования обращены в сию сторону? Впрочем, разве ты не знаешь, какое бы торжество получил я над всем тем полом, еслиб токмо имел щастие покорить украшение онаго? Не позабыл ли ты о первом моем желании? Оное составляли те женщины, как ты знаешь, которые начали со мною иметь обращение. Щадит ли меня сия девица? Думаешь ли ты Белфорд, чтоб я составил благополучие той сельской красавице, еслиб с такою же надменностию был принят? Ея бабушка просила у меня милости. Меня раздражает токмо единое сопротивление.

Для чегож сия удивления достойная особа употребляет толико стараний, дабы меня уверить в своем хладнокровии? Для чегож она по своей гордости старается унизить мою? Ты видел в последнем моем письме, сколь презрительно она со мной поступает. Впрочем сколькож я ради её претерпел, и сколько претерпел я от самой ея? Возможно ли токмо снести, слыша, что она будет меня презирать, если я почитаю себя более того омерзительного Сольмса.

Не ужели я равномерно должеи сносить, чтоб она противоречила всем пылкостям моей страсти? Клясться ей верностию, сим бы я показал, что и сам о том сомневаюсь, поелику я имел бы тогда нужду обязываться клятвами. Какой проклятой оборот дает она всем своим мнениям! Она теперь также рассуждает как и прежде. Она нимало не различает, в моей ли власти находится или нет. Итак бедные мои клятвы изчезли прежде, нежели осмелились выдти из уст моих; и что бы любовник мог сказать своей любовнице, еслиб не было ему позволено ни обманывать ни клясться?

Я прибегнул к некоторым небольшим хитростям, которые мне не мало вспомоществовали. Когда она весьма усильно меня просила ее оставить, то я с великою покорностию просил ее о таком деле, в котором она не могла мне отказать, и я притворно столь чувствительную оказывал ей благодарность, как будто бы чрезвычайную от неё получил милость: сие состояло в том, дабы повторила учиненное ею прежде обещание: что до тех пор не выдет она замуж, пока я не обяжусь с другою женщиною, и пока не подам ей никакой справедливой причины к жалобе. Безполезное обещание, как ты видишь, потому что в каждую минуту она сыщет довольно причин к жалобе, и что она одна токмо судит о обиде. Но сим показал я ей, колико мои надежды справедливы и основательны, в самое то время дал знать, что я никогда не думал ее обманывать.

И потому она не понуждала себя долее убеждать. Она у меня спрашивала, какого залогу я от ней желаю. Слова, сказал я ей, одного слова. Она мне оное обещала, но я ей сказал что к сему обещанию должно приложить печать; и недожидая на то её согласия, в коем конечно бы она не приминула отказать, я запечатал оное на её устах. Поверь мне, если ты хочешь, Белфорд; но я клянусь тебе, что еще в первой раз покусился я на такую смелость; и что столь невинная вольность принята была с такою скромностию, как будто бы сам я был девицею, (дабы она ничего не опасалась) и казалось мне не в пример приятнее, нежели все то удовольствие, которое я прежде вкушал с прочими женщинами. И так почтение, страх, мысль о преступлении и запрещении составляли главную милость.

Я весьма прекрасно представлял брата, в понедельник в вечеру перед хозяюшкою в Сент Албане. Я просил прощения у любезной моей сестрицы, что увез ее против её чаяния и без всякого приготовления. Я говорил ей о той чрезмерной радости, которую почувствуют от её возвращения, мой отец, мать, и все наши друзья; и я ощущал толикое удовольствие говорить о сих обстоятельствах, что она взглянула на меня таким взором, которой пронзил меня даже до внутренности души моей; она дала мне знать, что я уже весьма много заговорился. Я не преставал пред нею извиняться, когда токмо находился с нею на едине. Но мне невозможно узнать, хуже ли или лучше мои обстоятельства от того стали. Слушай, Белфорд, я человек весьма откровенной. Моя победа и радость, которую я ощущаю владея моим сокровищем, отверзают мое сердце и содержат его как будто в безопасности. Такой пол, никогда не льзя излечить от притворства. Еслиб я мог склонить мою любезную говорить столь же откровенно как я..... Но должно прежде научиться от ней искуству быть осторожнее в разговорах.

Я уверен что у ней денег нет; но она столь горда, что не за хочет от меня принимать оных. Я хочу отвести ее в Лондон (в Лондон, любезной друг, если будет возможно, я уверен что ты меня разумеешь) дабы там представить ей богатейшие штофы и все удобности городския. Я не могу ее склонить на сие предложение. Впрочем мой поверенной меня уверяет; что её не примиримая фамилия решилась наносить ей всякие озлобления.

Кажется что сии презрительные люди бесятся с самой минуты её побегу, пусть они бесятся, слава Богу, и что, по моей надежде их ярость не скоро престанет. Наконец пришла и моя очередь. Они до чрезвычайности сожалеют, что давали ей волю посещать свой птичник и прогуливаться по саду. Сим то проклятым прогулкам приписывают они тот случай, при коем она изыскала (хотя они и немогут отгадать каким образомъ) средства к побегу. Они упустили, говорят они, весьма удобной случай дабы заключить ее гораздо теснее, когда я им угрожал что буду вспомоществовать ей, если они примут намерение, вести ее против её воли в крепость дяди Антонина. Такое было их намерение. Они опасались, чтоб я с её согласия или и без её соучастия, не вознамерился похитить ее из собственного их дому. Но верной Осип уведомлением о их намерении оказал мне чрезвычайную услугу. Я его научил дать знать Гарловым, что я столько имею доверенности к моим людям, сколько глупой их старейший сын имеет оной к нему. Они думали, что он уведомлен о всех моих движениях чрез моего камердинера; и препоручили ему в смотрение молодую его Госпожу. Вся фамилия твердо положилась на верность столь верного надзирателя. Мы были спокойнее то есть, моя любезная и я, но с несколько основательнейшею причиною.

Мне приходило на мысль, как я думаю что тогда тебе означил, увести ее некогда с дровянова двора которой довольно в отдаленном растоянии от замка находится. Сие предприятие, конечно неотменноб было исполнено, при твоей и твоих товарищей помощи, и такое дело было бы нас достойно; но совесть Осипа как он называет, была тому таким препятствием, которое приводило его в опасение чтоб не узнали о его в сем деле участии. Впрочем я бы не более имел труда истребить у него сие сомнение как и великое множество других, естлиб в самое то время не помыслил о свидании с моею любезною, в коем я совершенно был уверен, что она от меня не избежит; а в другия времена, полагаясь на добрые услуги той остроумной фамилии, которая казалось сама старалась ввергнуть ее в мои руки. Впрочем я был уверен что Жамес и Арабелла до толь не окончат глупых своих покушений и гонений, пока не принудят ее выдти за Сольмса за муж, или пока совершенно не выведут ее из милости её двух дядьев.

П и с ь м о СИ.

Г. ЛОВЕЛАС К томуж.

Мне кажется, что я весьма обязал любезную мою спутницу, приглася Госпожу Грем в её сотоварищество, и как я был доволен отказом её ехать в Медиан; то сия добрая женщина обещалась доставить ей удобное жилище. Она без сомнения примечает что все мои намерения основаны на честности, поелику я оставил на её волю выбор в рассуждении жилища. Я приметил, что она тогда ощущала великое удовольствие, когда я посадил Госпожу Грем с нею в коляске, а сам севши верхом провожал их для безопасности.

Инной бы весьма беспокоился о тех изъяснениях, которые она могла получить от Госпожи Грем. Но поелику правота моих намерений известна была всей моей фамилии; то я ни мало о том не беспокоился, потому что всегда чуждался лицемерства, и никогда не старался казаться лучше, нежели каков есмь в самом деле. Какая же необходимость лицемерить, когда я примечал даже до сей минуты, что свойство своевольца никогда и ни мало не вредило мне в умах женщин. Сама моя красавица оказала ли хотя малое затруднение вступить со мною в переписку, хотя её родители толь великие употребляли старания, дабы внушить в нее, что я человек весьма распутной? Для чегож принимать такое свойство, которое бы было гораздо хуже, нежели настоящее? Впрочем Госпожа Грем женщина весьма набожная, которая никогда не пожелает погрешить против справедливости, для одолжения меня. Она иногда просила Бога о моем исправлении, когда оного надеялась. Я сомневаюсь, чтоб она еще теперь продолжала сие доброе дело; ибо её Господин, а мой высокопочтенный дядя, без всякого затруднения как токмо случай позволит, говорит о мне весьма много худого всем тем, которые по своей милости его слушают, все равно мущинам ли, женщинам или детям. Сей дорогой дядя, как ты знаешь, часто не оказывает того почтения, которое он обязан мне оказывать. Так, Белфорд, почтения; для чегож не так, я тебя спрашиваю? Все такие должности, не должны ли мы взаимно друг другу оказывать? Что касается до Госпожи Грем; то по истинне имеет она добрую душу! Когда её Господин занемог подагрою в замке своем Медиане, в коем не находилось священника; то она молила Бога о его выздоровлении и прочитывала некоторые главы из священных книг сидя подле больнаго. И так опасно ли было оставлять столь добродетельную женщину с моею любезною? Я приметил, что оне во время пути весьма чувствительной имели разговор, я и сам то чувствовал; ибо я не знаю, от чего выступил у меня на лице прекрасной румянец.

Я тебе повторяю, Белфорд, что я еще не отчаяваюсь быть честным человеком. Но поелику с нами иногда случается, как с слабыми, что не в состоянии бываем управлять самими собою; то я всячески должен стараться содержать любезную Клариссу в совершенной ко мне доверенности, по крайней мере хотя до того времени, пока я ее отвезу в Лондон в тот дом которой тебе не безъизвестен, или в какое нибудь другое место, которое не менее оного безопасно. Если бы я прежде подал ей хотя малейшую причину к подозрению, или еслиб поступал против её желаний, то она моглаб просить вспомоществований от прочих, и возбудить против меня всех людей, или может быть повергнуться во власть своих родителей на тех договорах, которые бы им заблагоразсудилось ей предписать. А еслиб я теперь ее лишился, то не можно ли бы было почесть меня недостойным, дети мои, достоинства быть вашим начальником? Осмелился ли бы я тогда появиться мущинам, и женщинам? Поелику я привел важное сие дело до такого состояния, что красавица обладающая моим сердцем не смеет признаться в том, что она против своей склонности уехала; а я постарался уверить её непримиримых родственников, что ничего не недоставало к её согласию.

Она получила ответ от девицы Гове, на письмо писанное к ней из Сент-Албана. Хотя я неизвестен о содержании онаго: но видел что прелестные её очи были орошены слезами, и наполненны яростию, на меня стремящеюся.

Девица Гове также прелестна, но до чрезвычайности болтлива и горда. Я ее опасаюсь. Едва в состоянии и родная её мать удерживать ее к благопристойности. Должно с помощию верного моего Осипа, продолжать производить свои дела старою машиною, то есть: дядею её Антонином, над матерью опасной сей девицы, дабы управлять ею следуя моим намерениям, и довести до того, чтоб моя любезная зависела токмо от меня. Госпожа Гове не может сносить противоречия. Дочь её столько же не терпелива. Молодая особа находящая в себе все матерния качества, весьма редко бывает подвластна матери. Прекрасной способ для хитреца! Мать любящая уважение, исполненная живостию дочь и чувствительная до излишества; а их Гикман, по истинне не инное что составляет, как добрую и толстую машину. Еслиб я не имел лучших намерений... К нещастию моему служит токмо то, что сии две молодые особы жили весьма близко одна от другой, и соединены были весьма тесною дружбою. Сколь бы было приятно управлять вдруг обеими ими!

Но один человек не в состоянии иметь всех женщин, которые имеют достоинства. Признайся однако, что весьма жалко... когда тот человек подобен твоему другу.

Письмо CII.

Г. ЛОВЕЛАС К тому же.

Прекрасная Кларисса и я, не выпускаем ни на минуту из рук пера. Никогда два любовника не имели такой склонности писать, и никогда может быть не старались с такою рачительностию взаимно скрывать ими писанное. Она единственно токмо сим занимается; да и не хочет ни чем инным заниматься. Я доставлю лучшие упражнения, как бы мало она того не желала; но я не довольно исправился, дабы быть её супругом. Терпение есть великая добродетель, говорит Милорд М..... тише едешь, дале будешь, вот другая его пословица. Еслиб я не имел довольно сей добродетели, то конечноб не дожидался надлежащего времени, для исполнения моих намерений.

Моя возлюбленная не преминула по видимому описать своей приятельнице все произшедшее между нами даже до сего дня. Я подал может быть прекрасную её перу материю, если она столь же подробно изъяснять любит как и я.

Я бы не согласился быть столь жестоким и позволить дяде её Антонину раздражать Госпожу Гове против нее, еслиб не опасался худых следствий могущих произойти от столь свободной переписки между двумя молодыми особами сего свойства: когда одна столь чувствительна, обе же столь разумны; то кто бы не почел за славу прижать к рукам таких девушек, и принудить их плясать по своей дудке?

Моя любезная писала к своей сестре, прося у нее своих платьев, денег и несколько книг. Из какой книги научится она тому, чего не знает? От меня могла бы она узнать о многих вещах. Она лучше бы сделала еслиб у меня училась.

Она может писать. Сколь она ни горда, но принуждена будет на конец быть мне обязанною. Девица Гове, по истинне постарается удовлетворить её необходимости: но я сомневаюсь, чтоб она могла то учинить без соучастия своея матери, которая сама весьма скупа; и поверенной моего поверенного, дядя Антонин, уже уведомил её мать, чтоб примечали за нею в рассуждении каких либо денежных вспомоществований? Если же девица Гове имеет несколько денег в запасе то я могу внушить госпоже Гове, выпросить у ней оных взаймы на несколько времени. Не хули, Белфорд, той хитрости, которая основана на моей щедрости. Ты коротко меня знаешь: Я бы согласился отдать половину моего имения для одного удовольствия обязать любимой мною предмет. Милорд М.... по смерти своей оставит мне более, нежели я желаю, я ни мало не страстен к золоту, которое я напротив того и почитаю только для того, что она служит к моим удовольствиям и удостоверяет меня в независимости.

Надлежало бы вперить в мысли любезной моей красавицы, для общей нашей пользы, ту опасность, что надписи на её письмах могут открыть наши следы, и что бы она надписала так как я ей сказал для получения её платья, покрайней мере если им вздумается удовлетворить столь справедливое её требование. Я весьма о том беспокоюсь. Если ответ будет благосклонен; то я должен опасаться примирения, и принужденным находиться употребить несколько хитростей для предупреждения онаго; я могу также присовокупить к ним еще и другия, дабы избежать всяких досадных случаев; ибо в сем состоит все дело, как я всегда в том уверял верного Осипа.

Ты конечно почитаешь меня сущим диаволом. Скажи, что ты о том думаешь? Но не все ли вертопрахи подобны им? да и ты в тесной сфере своих колобродств не походишь ли на диавола как и прочие? Еслиб ты исполнял всю ту злобу, которую запечатлеваешь в своих мыслях и в сердце; то был бы не в пример коварнее меня; ибо я тебя уверяю, что я никогда не произвожу в действо даже и половины моих намерений.

Я предложил, и моя красавица на то согласилась, чтоб все присыламое ей от её фамилии было надписываемо к двоюродному твоему брату Осгод. Не жалей ничего для отправления, на мой щет, посланца, которой бы привозил мне все получаемое тобою. Если сверток будет трудно перевозить, то уведомь меня о том; но я клянусь тебе смело, что её родственники никакого не причинят тебе затруднения. Я почитаю себя в том столько уверенным, что желаю оставить их спокойными. Человек совершенно знающей пределы своей доверенности, не употребляет уже более той предосторожности в коей он не имеет нужды.

Но между тем как я о том помышляю, старайся вникнуть в те две вещи, которые весьма много внимания требуют: во первых пиши ко мне впредь шифрами, так как я м сам к тебе писать буду. Знаем ли мы в чьи руки могут попасться наши письма; и не несносно ли для нас будет видеть себя к стыде от собственной нашей глупости? Во вторых, чего ты равномерно не должен позабыть, я переменил мое имя; переменил, я тебе говорю, нимало не беспокоясь что без дозволения Парламента. Я теперь называюсь Роберт Гунтинфорт. Таким образом надписывай ко мне, в Герфорт, дабы можно было получать письма с почты.

Когда я ей говорил о тебе; то она меня спрашивала, какого ты свойства. Я описал тебя не в пример лучше нежели ты того стоишь для моей чести. Однако я ей сказал, что с виду ты кажешься весьма дураковат, дабы, если ей случиться тебя видеть, она не надеялась усмотреть в тебе лучше того, что твой вид показывает. Впрочем, твоя толщина не весьма тебе бесполезна. Хотя бы ты был несколько и пригожее, но и тогда, разговаривая с тобою, ничего бы не можно было усмотреть в тебе чрезвычайнаго: вместо того почитая тогда тебя за медведя, весьма было бы удивительно найти в тебе нечто похожее на человека. И так торжествуй своими уродинами, составляющими по видимому главные твои совершенства, и ту отличность, которой бы ты иначе не мог надеяться.

Дом, в коем мы теперь находимся, весьма для нас неудобен. Я столько был разборчив, что сочел за неудобство и то, что покои соединялись один с другим, поелику я предвидел, что сия архитектура не понравилась бы моей красавице; я ей сказал,что еслиб я не опасался погони; то оставил бы ее в сем месте, поелику она с нетерпеливостию желает, чтоб я удалился. Я отдаю свою голову на отсеченье, если не достигну до того, дабы изтребить из её мысли даже и самую тень недоверчивости. Ея неверие не в состоянии противоборствовать рассудку и вероятности.

Здесь находятся две молодые девушки исполненные приятностями, обе оне дочери нашей хозяюшки, Госпожи Сорлингс. До сего времени я оказывал им токмо чистосердечное почтение. Колико сей пол жаден к похвалам! Младшую я видел, как она работала в чулане и столько был пленен её простотою и разговором, что пришел в искушение и ее поцеловал. Она весьма мне низко поклонилась за мою благосклонность; она покраснела и я приметил по другим знакам, её смущение, что она столько же чувствительна сколько и приятна. В то время пришла её сестра; и от впечатления мною произведенного на лице её появилось толикое смущение, что я почел себя обязанным просить вместо ее прощения. Любезная Китти сказал я старшей сестре, я толикое почувствовал удовольствие видя здесь вашу сестрицу, что не мог удержаться дабы не похитить у ней поцелуя. Вы того же достойны, я в том уверен; и так вы меня удостойте, если вам не противно, той же благосклонности. Приятное произведение природы! Оне мне обе нравятся. Старшая оказала мне равномерное почтение как и её сестра. Я люблю признательных людей. Для чего же любезная моя Кларисса не имеет и в половину столь благосклонного нрава.

Я думаю взять одну из сих двух девушек для прислуг моей любезной при её отъезде. Мать их несколько горда; но я ей советую оставить такой вид. Если я примечу что неудобности происходят от какого ни есть подозрения; то я в состоянии тогда подвергнуть одну из её дочерей, а может быть и обеих, искушению.

Прости моей ветренности, дражайшей мой Белфорд. Но сердце мое действительно решилось. Я токмо помышляю о обожания достойной Клариссе.

Письмо CIII.

Г. ЛОВЕЛАС К тому же.

Ныне наступает та среда, тот ужасный день, в которой я угрожаем был опасностию лишиться навсегда единого предмета любви моей. Сколь велико мое торжество! С каким удовольствием и спокойным видом взираю я на моих врагов погруженных в стыд, и скрывающих свою досаду в замке Гарлов! При всем том, может быть они должны почитать сие за щастие, что она от них убежала. Кто же знает чем они были угрожаемы, еслиб я вошел с нею в сад; или еслиб не нашед ее на месте свидания, я исполнил намерение моего посещения, последуем страшными моими героями?

Но положим, что я бы с нею вошел, будучи ни кем не сопровождаем кроме моей бодрости, и не воображая себе ни малейшей опасности. Ты знаешь, что люди сложения Гарлов, разборчивые в славе, и содержащиеся политикою в границах благопристойности, подобны тем паукам, которые бежат в свою щель когда почувствуют прикосновение пальца хотя до одной их паутинки, и которые оставляют всю свою тенету тем врагам, коих они страшатся; напротив того если впутается в оную глупая муха, не имеющая ни силы выпутаться, ни бодрости защищаться; то они смело прибегают, окружают бедное насекомое, влекут ее в свои сети, и когда уже она более не в состоянии ни двигаться ни лететь, тогда они торжествуют над своею добычею, то к ней приближаются; то отдаляются, и пожирают ее когда им захочется. Что ты скажешь о сем сравнении? Но, послушай, Белфорд, что она не менее прилична и тем девушкам, которые произвольно падают в наши сети; право еще гораздо приличнее. Паук действительно представляет таких Героев, как мы. Начни хоть с паука, хоть с мухи; то увидишь что сия мысль довольно правильна.

Но, чтоб обратиться к моему предмету, ты не менее приметил, как и я, что те люди, о коих я говорю, играют нещастную ролю в наступательной войне, с такими отважными людьми, которые не смотрят на законы, и нимало не сожалеют о помрачении своей славы. Ты конечно засвидетельствуешь, что я никогда не страшился множества врагов. Присовокупи к тому, что в сей распре с Гарловыми вся фамилия известна, что я ее обидел. Когда они увидели меня входящего в собственную их церковь; то ужас не принудил ли их, наподобие стада овец, собраться в одно место? Они не знали кто прежде отважится идти вон по окончании службы. Жамеса, видно тут не было. Еслиб он там был, то может быть вздумал бы защищаться. Но на лице его изъявляется принужденная смелость, скрывающая страх в его сердце, такое то было бы явление Жамеса, еслиб я вознамерился их посетить. Когда я видел пред собою врага таких качеств; то и тогда был спокоен и весел, и оставлял его друзьям старание укротить тот гнев, о коем я сожалел.

Сия мысль принудила меня воспомнить о всем учиненном мною в сей жизни похвалы достойном, или покрайней мере сносном. Если ты думаешь, что в том есть нечто излишнее. Я весьма сомневаюсь, чтоб ты не вспомоществовал мне изследовать добрые мои дела; ибо я не прежде учинился столь зловредным человеком, как с самого знакомства с тобою. Однако старайся мне помочь. Не имел ли я каких добрых свойств, о коих и ты был известен? Воспомни, Белфорд. Мне приходит нечто на мысль: но ты ничего того не можешь привести себе на память, что я позабыл.

Мне кажется я смело могу сказать, что главнейшей мой порок происходит от сего пола, от сего проклятого пола, составляющего приятность и мучение моей жизни! Не воспоминай мне ни мало о сельской красавице. Сие произшествие весьма впечатлено в моей памяти; и я равномерно тебе скажу, что имел бы хитрость допустить весьма ласкательнейшие обстоятельства до ушей моей любезной, посредством верного Осипа, хотя бы и не употребил всего того старания, которое бы умножило мою доверенность. Вот сущая злая тварь, любезной мой друг, и такова то была всегда жестокость моего жребия. Учинил ли я что ни есть добраго? Говорят существенно, что я исполнил мой долг, между тем люди другаго свойства поносят меня во всем свете. Справедливо ли сие, Белфорд? Равновесие не должно ли быть равномерно? К чемуж служат мои добродетели, если не отдают мне в оном справедливости? Однако признаюсь, что я взирал на благополучие Ивана завистным оком. Действительно ,,Женщина исполненная прелестями есть такой драгоценной камень, которого не должно вешать на шею недостойного человека. (* Два стиха взятые из Англинской комедии.)

Признайся, виноват ли я в том, что обожаю сей пол; женщины вообще должны еще более меня за оное любить. Оне то исполняют, и я чистосердечно их за оное благодарю; выключая некоторых любезниньких, кои приводят меня в гнев, то тем, то сем, и которые, под видом что любят добродетель из любви токмо к ней, желали бы изключительно видеть меня в своей власти.

До какой степени мысли мои заблуждаются! Ты мне говорил несколько раз, что любишь мои восторги. Верь, что я со временем удовольствую твой вкус; ибо я никогда столько не любил, как теперь люблю, и вероятно будет нужно иметь великое терпение прежде, нежели исполню то важное дело, если только решусь оное исполнить. Прощай, дражайшей Белфорд.

Письмо СIV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Четверток в вечеру 1 Апреля.

Теперешнее мое положение позволяет мне к тебе писать, и ты может быть получишь весьма довольно моих писем. Я имела с Г. Ловеласом новую ссору, в следствие которой воспоследовал тот случай, которого ты мне советовала не пропускать, если оный предложен будет честным образом. Здесь спрашивается, укоризн ли я твоих достойна или твоего одобрения за то, что оставила оный без всякого действия.

Нетерпеливый человек присылал ко мне несколько раз просить позволения со мною свидеться, в то время когда я к тебе писала последнее мое письмо, не имея ничего особенного мне сказать, как повидимому то, дабы доставить мне удовольствие его слушать. Кажется, что он сам великое принимает удовольствие в своей болтливости, и что когда запасется какими ни есть приятными изречениями, то необходимо желает, чтоб я слушала его изъяснения. Однако тщетно он предпринимает таковое старание. Я не весьма часто оказывала ему такую милость, чтоб хвалить его красноречие, или изъявлять к тому столько удовольствия сколько он того желает.

Написавши мое письмо, и отправивши человека Г. Гикмана, я хотела удалится в свой покой, но он упросил меня остаться, и выслушать то, что хотел мне еще сказать. В разговоре его ничего чрезвычайного не заключалось, как я то приметила; но жалобы, укоризны, вид и голос с которыми он говорил, казались мне наполненными наглостию. Он не может жить, сказал он мне, если не чаще со мною будет видаться, и если я не стану поступать с ним благосклоннее.

Потом я вошла с ним в боковую горницу, будучи столь раздражена, дабы ничего от тебя не скрыть; а тем более, что видела его спокойно расположившагося в своем доме, нимало не помышляя о своем отъезде. Скучной наш разговор вскоре начался. Он продолжал меня раздражать, и я повторила ему некоторые из тех откровеннейших намерений, о которых уже прежде упоминала Я ему особенно сказала, что час от часу я гораздо становлюсь недовольнее сама собою и им; что он кажется мне из числа тех людей, которые не заслуживают ни малейшей благосклонности, когда совершеннее познаны бывают и что до того времени не могу быть спокойна, пока он меня не оставит свободною располагать самой собою по воле.

Моя вспыльчивость казалась привела его в удивление: но действительно он мне казался выведенным из терпения, запинаеся, и не имея ничего сказать в свое защищение, или чтоб могло извинить надменные его взоры, когда он знал что я к тебе писала, и что дожидались моего письма. На конец, будучи еще в гневе, я с торопливостию его оставила, объявивши ему, что я желаю сама разполагать моими делами и моим временем..... будучи нимало не обязана отдавать в том ему отчета. Он находился в чрезвычайном беспокойствии, пока со мною не увиделся; и когда я не могла отказать, дабы его не принять; то он предстал с покорнейшим и почтительнейшим видом.

Он мне сказал, что я его принудила войти в самого себя, и что хотя не заслужа никакой укоризны со стороны своего намерения, он чувствовал что его нетерпеливость конечно оскорбила мою разборчивость, что рассуждая о том довольно долгое время, он даже до сего дня не мог приметить, что она не всегда согласовалась с истинною учтивостию, которую он старался оказывать, желая избегнуть всякого ласкательства и лицемерства, к коим, как ему было не безъизвестно, я имела великое отвращение: что впредь я усмотрю во всем его поведении такую перемену, какой должно надеяться от человека, признающего себя толико моим сообществом почтенным, что никто не имел столько удивления, как он, относительно к разборчивости моего разума и моих чувствований.

Я отвечала на сию учтивость, что может быть должна его возблагодарить за то открытие, которое он учинил, и не менее его просила не забыть, что истинная учтивость и откровенность всегда должны быть между собою согласны; но какой бы злощастной жребий не поверг меня в его сообщество: однако я по справедливости соболезновала, что сие познание произошло довольно поздо, потому что будучи столь знатного роду и воспитания, мне весьма странно кажется, еслиб у него не доставало онаго.

Он нимало не думал, сказал он мне, чтоб вел себя так худо, что заслужил толико строгой выговор.

Может быть учинила я ему оной несправедливо, возразила я. Но если он в том уверен; то мои укоризны послужат ему к учинению другаго открытия, которое бы обратилось в мою пользу; имея такую причину быть довольным самим собою, должен он усмотреть во мне гораздо менее великодушие, не токмо тем что кажусь чувствительнейшею к сему новому унижению, по коему он может быть почитает себя обиженным, но что по истинне готова пристать к каждому его слову.

А как он начал защищать себя против тех укоризн, к которым он приготовился; то его ненависть к ласкательству не помешала ему отвечать мне, что он всегда удивлялся, с неизреченным удовольствием, превосходным моим дарованиям и благоразумию, которое ему казалось удивительным в моих летах, что невзирая на то худое мнение, которое я о нем имею, он почитал все то справедливым, что я ни говорила, и что впредь он не будет иметь никакого другаго правила кроме моего примеру и моих советов.

Я ему сказала, что он обманывается, если почитает меня самолюбивою; что приписывая себе толико чистосердечия, он по истннне должен лицемерить, когда самолично говорить о самой мне, и полагая впрочем, что я заслуживаю несколько его похвалы, то он употребил оную с тем чтоб более похвалить себя за все свои хитрости, которые привели молодую особу моего свойства в чрезвычайное заблуждение.

Действительно, дражайшая моя, он не заслуживает, чтоб с ним поступать снисходительнее. И так не справедливо ли, что он нашел во мне совершенную дуру? Я весьма боюсь, если он так думает.

Он находился в недоумении слушая меня! Он не может очувствоваться от своего удивления! Сколь он почитает себя злощастным, не могши ничего такого сказать ни учинить, которое подало бы мне лучшее мнение о его главных правилах! он просил меня по крайней мере научить его, каким образом может он учиниться достойным моей доверенности.

Я ему объявила, что ни чем меня толико не обяжет, как своим отсудствием: что нет ни малейшего знака, чтоб мои друзья разположены были меня гнать: что если он желает ехать в Лондон, или в Беркшир, либо в какое ниесть другое место: то тем исполнит все мои желания, и изьявит благопристойность касающуюся до моей чести.

В сем то состояло его намерение, сказал он мне, твердое его намерение, как скоро увидит меня в убежище избранном по моему вкусу и в весьма удобном месте.

И сие для меня весьма будет удобно, возразила я, когда вы в нем более не останетесь для возмущения моего спокойства, и притеснения моего жилища.

Он не весьма почитает сей дом безопасным. Поелику я не намерена была в нем остаться; то он и не приказывал хранить тайну своим людям, ни Госпоже Грем, когда она меня оставила; не взирая на то, сказал он мне, что не далеко отсюда находилось три или четыре хороших домов, где его люди спознались уже с тамошними служителями. Он не может и подумать, чтоб оставить меня одну в столь опасном месте, но я должна избирать, во всей Англии, безопасного и спокойного жилища; и когда он меня в оном увидит спокойно расположившуюся, тогда изберет для себя место хотя воотдаленнейшем Королевстве если сие необходимо нужно для моего спокойствия.

Я чистосердечно ему призналась, что никогда не прощу себе за то, что согласилась видеться с ним у садовых дверей, ни ему, что привел меня в необходимость за собою следовать; что мои соболезнования токмо увеличиваются; что я почитаю славу мою помраченною без всякой причины, так что она никогда не будет по прежнему в своем блеске; что он не должен удивляться ежедневному умножению моего беспокойствия и скорби возраждающейся; что я единственно желаю, чтоб он оставил на мое старание располагать самой собою; и что когда бы он от меня удалился; то бы я рассмотрела обстоятельнее, на что должна решится и какое избрать убежище.

Сии слова привели его в глубокие размышления. Он бы желал, сказал он мне весьма важным голосом, что не оскорбляя меня, и не будучи подозреваем в том, чтоб он хотел удалиться от законов мною ему предписанных, позволеноб ему было учинить мне покорнейшее предложение.... Но величайшее благоговение, которое он имел к моим повелениям, хотя и не долженствовало моей склонности тем случаем, какой имел оказать мне свои услуги, удерживало его язык до толе пока не обещаюсь ему простить, если не одобрю онаго.

Я его спрашивала, с некоторым смущением, что он тем хотел сказать.

Он вторично учинил мне предисловие, как будто бы мое позволение не со всем его ободрило; и потупя глаза с таким покорным видом, которой весьма худо ему приличествовал, предложил мне о не замедлении браком. ,,Оно совершит все, присовокупил он с торопливостию. Первые два или три месяца, (кои, как вы опасаетесь, должны будете препроводить в неизвестности и страхе,) мы препроведем с приятностию посещая всю мою фамилию и принимая от нее равномерные посещения. Мы увидимся с девицею Гове; мы увидимся со всеми теми с коими вы пожелаете; и ни что не может толико споспешествовать к достижению того примирения, коего вы с нетерпеливостию желаете.,,

Правда, дражайшая моя приятельница, твой совет в то время вспал мне на мысль в полной своей силе. Я не менее оной правильным почитала по его причинам и в теперешнем печальном моем положении; но что должна я была отвечать? Мне нужно было, чтоб кто ни есть говорил за меня. Я не прежде могла говорить, как вышед из моего замешательства. Я сказала, что сие предложение не так скоро должно совершиться.

Он ясно приметил, что я оным нимало не оскорбилась. Я покраснела конечно; я пребывала безмолвна; и воображала себе что показывала совершенно глупой вид. Он нимало не лишался бодрости. Не ужели он желал, чтоб я учинила ему оное при первом слове? Его пол не почитает ли нашего молчания за знак благосклонности? С другой стороны, по трехдневном отбытии из замка Гарлова, объявивши ему письменно, что я никогда не подумаю о браке не узнав его; как могла я ободрить его вдруг знаками подтверждения, наипаче по той чрезмерной вспыльчивости, до которой он меня доводил? Я не согласилась бы на оное, хотя бы мне то жизни стоило.

Он беспрестанно на меня смотрел, не взирая на притворную свою кротость, как будто бы желал проникнуть в мои намерения; в то время едва я осмелилась на него взглянуть. Он с великим почтением просил у меня прощения. Он страшился, сказал он мне, чтоб я не почла его достойным ответа кроме молчания изъявляющего презрение. Истинная любовь опасается всегда оскорблять. (Берегись, Ловелас, подумала я, чтоб по сему правилу не судили и о твоей.) Он не нарушимо бы наблюдал мои законы, еслиб я ему не позволила.....

Я не хотела его более слушать. Я встала с знаками изъявляющими чрезвычайное смущение, и оставила его оказывать самому себе глупые свои поклоны.

Я присовокупляю токмо то, дражайшая моя Гове, что если он действительно желает бракосочетания; то не может уже иметь столь удобного случая склонить меня на оной; он его упустил, и вместо оного заступило негодование. Теперь я всячески буду стараться его от себя удалить.

Кл. Гарлов.

Письмо CV.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

Что должно делать с женщиною превосходящею всякое ласкательство, и презирающею похвалы! Когда оне не одобрены собственным её сердцем!

Но для чегож сия удивления достойная девица стремится сама к жестокой своей судьбине? Для чего презирает она ту власть, от которой совершенно зависит? Для чего желает, говоря предо мною, чтоб никогда не оставляла родительского дома? Для чего отказывает мне в своем сотовариществе даже до того, что выводит из терпения, и ввергает в необходимость приводить ее в гнев? Словом, для чего, когда бывает оскорблена, простирает свой гнев до такой степени, до которой никогда и ни какую презрения заслуживающую красоту, со всею её силою и гордостию, я привести не в состоянии?

Думаешь ли ты, чтоб в теперешнем её положении было благоразумно говорить и повторять мне, ,,Что час от часу становится она гораздо недовольнее сама собою и мною, что я не из числа тех людей, которые приобретают уважение будучи совершеннее познаваемы; (сия смелость, Белфорд, понравилась ли бы тебе, когда произнесена бывает пленницею?) Что злощастным своим жребием ввергнута в мое сообщество; что если я почитаю ее достойною причиняемых мною ей оскорблений; то конечно должно хвалиться мне теми хитростями, коими ввергнул я столь чрезвычайную девицу в величайшее заблуждение; что она никогда себе в том не простит, что согласилась видеться со мною у садовых дверей даже и мне не простит, что принудил ее следовать за собою (ето собственные её слова; что она сама хочет пещися о себе;) что от моего отсудствия дом Госпожи Сорлингс будет ей приятнее; и что я могу ехать в Берк, в Лондон, или в какое ниесть другое место, хоть к Ч.... куда, как я думаю, она с великою бы радостию меня послала!,,

Сколь худо разумеет она свои выгоды! Говорить такие речи и столь мстительному человеку каков я! Столь распутному, каковым она меня почитает, и во власти коего совершенно находится! Я был в нерешимости, как ты знаешь. Равновесие клонилось то на ту, то на другую сторону. Я хотел видеть до какой степени её поступки в состоянии ее довести, и каковы будут собственные мои склонности. Ты видишь как её склонности изъявляются. Сомневаешься ли ты, чтоб оне не решили и моих? Не учинила ли она многих погрешностей? Для чего принуждает она меня озираться на себя самаго?

Я испытаю великое сие дело спокойным духом, и уведомлю тебя о следствии онаго.

Еслиб ты знал, еслиб ты мог видеть сколь подлаго раба она из меня сделала! она меня укоряла что я принимал на себя важный вид; но ето такой был вид, которой доказывал ей мою любовь, которой подавал знать, что я не могу без нее жить. Однако она за то получила отмщение. Она почитала за удовольствие меня унижать. Она поступила со мню с презрением... Клянусь честию, Белфорд, едва я промолвил одно слово для своего защищения. Я стыжусь сказать, какому глупцу она меня уподобила; но в другом месте, в которое я еще не отчаяваюсь ее привести, и в других обстоятельствах, я мог бы взять верьх над её гордостию.

В сие то время, в которое я думаю, что она не в состоянии будет от меня уйти, расположу свои опыты и намерения. То кротостию, то гордостию, то ожиданием, то требованием, то оказанием угождения покорности, буду ее испытывать до толе пока не утомлю её сопротивления. Я уже тебе довольно о том сказал. Я изъяснюсь тебе более, как скоро совершенно утвержусь в своих намерениях. Если я ее увижу решившуюся вторично возобновить свои неудовольствия;.... Если её надменность.... но перестанем говорить. Еще не пришло время грозить ей.

Письмо CVI.

Г. ЛОВЕЛАС, К тому же.

Не ясно ли я вижу, дражайший друг, что должен иметь терпение для достижения совершенной власти? Что мы тогда скажем, когда все те жалобы касающиеся до помрачения доброго имени, умножающиеся соболезнования, непрестанная вспыльчивость, печальные повеления удалиться от меня не иное что означают как брак; и не будет ли истинною причиною таких укор и беспокойствий отсрочка, коею хочет довести меня до изследования сего дела.

Мне однажды случилось взять над нею верьх; но я почел за нужное учинить оное скрытным образом, и оставить такую материю, как скоро приметят мое намерение; опасаясь чтоб не укоряли меня за употребление во зло обстоятельств наипаче когда мне запретили касаться до сей материи не подавши опытов моего исправления, и не старавшись о примирении с Гарловами: теперь когда поступает со мною столь худо, обижает, столь сильно понуждает себя оставить, что нет никакого средства к удержанию ее, если пожелает от меня уйти, не щитая того, что при малейшем сомнении о моей откровенности она может прибегнуть под покровительство кого ни есть другаго, или может быть возвратиться в замок Гарлов и предаться Сольмсу; я говорил откровенно, я предлагал, хотя с чрезвычайною предосторожностию и замешательством, (опасаясь ее тем обидеть, Белфорд,) причины, долженствовавшие склонить ее к учинению меня щастливейшим из всех человеков. Сколь велеречиво её потупленные взоры, молчание сопровождаемое трепетанием уст ея, и большая живость её лица, известили меня, что обида была не чрезвычайна!

Прелестное творение, сказал я сам себе, (берегись, Белфорд, открывать мое торжество прочим особам сего пола) итак не ужели я касаюсь сего пункта? Не ужели я учинился властелином судьбины Клариссы Гарлов? Тот ли уже я исправившийся человек, которым долженствую быть прежде нежели получу хотя малейшее ободрение? Итак не ужели чем более ты меня познаеш, тем менее усмавриваеш причин оказывать мне благосклонности? Какое очарование овладело столь великою душею? Гнать меня с толикою жестокостию, побуждать меня к отъезду в том намерении дабы к тебе более прилепиться, и принимать по видимому удовольствие гораздо любезнейшее. Небольшие твои хитрости ясно оправдывают мои собственные, и возбуждают во мне желание употребить ради тебя всю плодовитость моего разума.

Но позвольте мне вам сказать, обожания достойная Кларисса, положим что ваши желания будут некогда исполнены, но вы должны прежде отдать мне отчет в том отвращении, которое имели ехать со мною, в такое время, в которое ваш отъезд был необходим для избежания принужденного обязательства с таким презрительным человеком, коего вы должны ненавидеть, если отдаете более справедливости своему достоинству нежели моему.

Я приобык, не сомневайтесь, к предпочтительности многих женщин, которые нимало не менее вас достоинством, хотя не могу сказать, чтоб которая из них имела подобные вашим качества. Могу ли я быть мужем такой женщины, которая подала повод сомневаться о степени занимаемом мною в её почтении? Нет, дражайший предмет любви моея. Я толикое сохраняю благоговение к священным вашим законам, что не могу стерпеть, дабы вы сами оные нарушили Впрочем не думайте, чтоб было довольно вашего молчания и стыдливости для изъяснения мне ваших намерений. Я нимало не желаю еще беспокоиться о ваших причинах, то есть, о сомнении, любовь ли или необходимость внушает в вас сие снисхождение.

По таким правилам, Белфорд, за что же инное должен я почесть её молчание, как не за знак неудовольствия? Я просил у нее прощения за ту смелость, которою считал ее обиженною. Я обещался ей, что впредь ненарушимо буду наблюдать её желания, и что докажу ей всем моим поведением что истинная любовь страшится всегда оскорблять и обижать.

Что же она отвечала? Я воображаю себе, Белфорд, что будто ты у меня спрашиваешь.

Отвечала? поистинне, она казалась печальною, расстроенною, тронутою, в недоумении, сколько я о том мог судить, на самое ли ее должен был упасть её гнев или на меня. В то время она оборотилась от меня скрывая текущия против её воли слезы: она изпустила горестию исполненный вздох, разделившейся на три или четыре части, из коих каждая столь сильно выражалась, что можно было оную слышать, однако она весьма усиливалась прекратить оный, выходя наконец, она оставила меня победителем Марсова поля.

Не говори мне о учтивости. Не говори мне о великодушии. Не говори мне о сострадании. Насилия не должны ли быть равномерны? Не такую ли выгоду и с своей стороны она имеет? Не понудила ли она меня сумневаться о её любви? Не Ощущала ли она удовольствия, изъясняя мне, что её ненависть к Сольмсу ни мало не произходит от предпочтения касающего до меня. Что должен я подумать о той скорьби, которою она была угнетаема, видя себя сверьх чаяния, или что почти все равно, по своему соизволению на свидании со мною у садовых дверей?

Подумай, какое было бы торжество гордых Гарловов, еслиб я вознамерился теперь сочетаться с нею браком? Фамилия не столь знатная как моя! Никто из них недостоин моего сродства выключая ее! Великое богатство, коим я могу избегать всяких обязательств и зависимости! Столь великая надежда. Особа моя, дарования, которые поистинне не заслуживают презрения, и которые презираемы токмо Гарловами, кои принудили меня оказывать скрытным образом услуги их дочери, в такое время, когда два знатнейшие в Королевстве дома чинили мне предложения, коих я и слушать не хотел, из любви ли к ней, или потому что, презирая брак, решился не жениться ни на какой другой женщине: я был принужден скрыть ее не токмо от них, но и от нее самой. Не думаешь ли ты, чтоб я стал просить прощения у её фамилии, и чтоб признали меня сыном угрюмого тирана, которой ни чем инным, как своими богатствами тщеславиться может; чтоб признали меня братом того презрительного человека, которой питает ко мне величайшую ненависть; и сестры недостойной моего внимания (без чего я восторжествовал бы над нею по моему желанию, и конечно с гораздо меньшим затруднением, нежели над её сестрою, которую она варварски обидела;) и наконец чтоб признали меня за племянника двух дядьев, которые не имея другаго достоинства кроме приобретенного ими богатства, почитают оное правом меня ругать, и желалибы меня видеть ползающего у ног их в ожидании их милости? Нет, нет, мои предки, никогда не будут вас укорять, что последний ваш потомок заслуживает презрение, унижается, ползает, целует прах, дабы учинится рабом жены!

Я скоро опять примусь за перо.

Письмо CVII.

Г. ЛОВЕЛАС к тому же.

Но сия жена, не есть ли превосходная Кларисса? (не станем упоминать имя Гарлов, столь я оное презираю во всем другом выключая ее.) не на сей ли обожания достойной предмет нечувствительно падают мои угрозы? Если добродетель есть истинное благородство; то колико Кларисса благородна своею! и колико бы союз с нею был благороден, еслиб не находил я причины укорять ее тою фамилиею, от которой она произошла, и которую она предпочитает мне!

Но приступим к делу. Не заслуживала ли она и сама до сего времени укоризны? И когда бы можно было изъяснить все в мою пользу; то мои рассуждения о прошедшем не учинили ли бы меня нещастным, как скоро новость обнажена будет от своих прелестей, и когда я буду обладать тем благополучием, к коему мое желание стремится? Своеволец, имеющий разборчивой вкус, простирает оной гораздо далее нежели прочие люди. Поелику весьма редко обретает он сопротивления добродетели в тех женщинах, с коими обращается; то тем привыкает судить о всех прочих по тем женщинам, коих он спознал. Нет ни единой в свете женщины котораяб сопротивлялась твердым настояниям любовника, когда он знает соразмерять нападения с склонностями; и в сем то состоит, как ты знаешь, первое правило своевольцев.

Как Ловелас! слышу тебя с удивлением меня спрашивающаго! можешь ли ты сумневаться о удивительнейшей из всех женщин? Сомневаешься ли ты о добродетели Клариссы?

Я не сумневаюсь, дражайший друг. И не смею о том сумневаться. Сохраняемое мною к ней священное благоговение явило бы мое нечестие в таковом сумнении. Но я у тебя спрашиваю, не ужели главное правило её добродетели есть гордость? От кого она происходит? Какого она пола? Если Кларисса непорочна; то от чего произходят её преимущества? гордая мысль, дабы быть великим примером своему полу, даже и до сего времени в ней пребывает. Но сия гордость не послаблена ли? Знаешь ли ты мущинь или женщин, которыеб не унывали в нещастии и унижении? Уничижи особливо женщину; то увидишь с весьма малым изключением что унижение поразит ее до глубины сердца. Девица Кларисса Гарлов, разве образец добродетели? Самая ли она добродетель? Весь свет так о ней думает, скажут мне, все те, которые ее знают и все те которые о ней слыхали.

Из сего ясно видно, что общий слух относится к её пользе. Но слух утверждает ли добродетель? Испытана ли её собственная добродетель? Гдеж тот наглец, которой отважился подвергнуть искушению добродетель Клариссы?

Я тебе сказал, Белфорд, что я хотел рассуждать с самим собою, и погрузился в толь тонкие изследования нечувствительно и не приметя сам онаго; но станем продолжать оное с величайшею строгостию.

Я знаю, что все мною сказанное, и начертанное моим пером, не весьма великодушно покажется тебе в любовнике, но подвериая добродетель разным опытам, мое намерение не состоит ли в том дабы ее восхвалить, если усмотрю что она перенесет оные и пребудет непорочною и достойною торжества? Оставим на минуту все рассуждения произходящия от такой слабости, которую некоторые весьма не к стати называют уклонностию или снисхождением к слабостям другаго, которая часто повреждает благородные сердца.

Приступим опять к нашему делу, дражайшей друг. Я хочу подвергнуть мою любезную строжайшему опыту, в том намерении дабы дать знать всем тем особам сего пола, которым ты пожелаешь сообщить некоторые места из моих писем, как оне должны поступать, дабы заслужить почтение молодого человека, чего от них надеются, и, если оне будут иметь дело с разумным и разборчивым человеком (или гордым, если ты хочешь) то сколь должны стараться вести себя пристойно и постоянно, дабы не подать ему повода худо судить о их свойстве по случайным благосклонностям, которые всегда почитаемы будут за слабости. Жена не должна ли хранить чести мужа? И не более ли стыда её проступки приносят мужу нежели ей самой? Не без причины, Белфорд, любил я всегда противуполагать делам всякие препятствия.

Начнем опять свое дело, еще повторяю, поелику я уже начал рассматривать сей важной запрос; т. е. должно ли мне жениться, и каких свойств должна быть моя жена. Разсмотрение будет чистосердечно. Я окажу сей дражайшей особе не токмо строгую но и великодушную справедливость; ибо я намерен о ней судить по собственным её правилам, равно как и по нашим главным законам.

Она раскаевается в том, что имела со мною переписку, то есть с человеком столь вольным, которой и прежде предполагал ее вовлечь в сие дело, и которой в том успел такими способами, кои самой ей неизвестны.

Посмотрим: какие она имела причины к сей Переписке? Если оне не были такие, чтоб она по своей разборчивости могла их почесть хулы достойными, для чегож себя и укорять за оные?

Могла ли она впасть в заблуждение? Могла ли она пребыть на долго в оном? Нет нужды, кто искуситель или какое было искушение. Теперь самое дело, самое заблуждение должны мы рассмотреть. Упорствовала ли она против родительского запрещения? В сем она себя укоряет. Впрочем, когда ниесть почитала ли девица с толиким уважением дочерний долг и родительскую власть? Нет никогда. Итак какие же должны быть те причины, которые более возымели силы, нежели долг, над столь почтения достойною дочерью? Что я о том должен со временем подумать? Какою надеждою мог бы я от того льститься?

Говорят, что главное её намерение состояло в том, дабы предупредить опасности могущия произойти между её родственниками и таким человеком. которого они вообще обижали.

Весьма прекрасно; но для чего старалась она о безопасности прочих, когда они сами о себе не помышляли? Впрочем славная оная встреча разве не последовала? Добродетельная особа должна ли знать столь сильные причины для того, что бы пренебречь оную в очевидном долге, наипаче когда дело состояло токмо в том, чтоб предупредить неизвестное зло?

Мне кажется будто я тебя слышу: Как! Ловелас искуситель становится теперь обвинителем!

Нет, любезной друг, я никого не обвиняю; я токмо рассуждаю с самим собою, и во внутренности моего сердца я оправдываю и почитаю превосходную сию девицу. Но позволь мне однако рассмотреть, истинне ли она долженствует своим оправданием, или моей слабости, которая составляет нелицемерную любовь.

Если мы положим тому другую причину; то будет оною, если хочешь, любовь; такая причина, которую вся вселенная почтет извинительною, не потому, чтоб так о ней думали, говоря мимоходом, но поелику вся вселенная чувствует, что можно впасть в заблуждение от сей пагубной страсти.

И так пусть ето будет любовь. Но чья любовь!

Одного Ловеласа, скажешь ты мне.

Разве один только находится Ловелас в свете? Сколько Ловеласов могли чувствовать впечатление столь прелестного виду и толико удивительных качеств? Ея слава меня начала помрачать; её красота и изящность разума наложили на меня оковы. Теперь соединясь вместе все сии силы составляют непоколебимые узы, и принуждают меня почитать ее достойною моих нападений и всего моего честолюбия.

Но имела ли она ту откровенность, и ту непорочность, с коею она должнаб была познать сию любовь?

Нет.

И так если справедливо, что любовь в ней действует; то нет ли с оною какого порока под тению её сокрытаго? притворства, например, или, если хочешь, гордости?

Что должно из сего заключить? не ужели беспримерная Кларисса любит такого человека, которого она не должна любить; не ужели она притворствует? Не ужели её добродетель основана на гордости? Если сии три заключения справедливы; то бесподобная Кларисса не инное что, как женщина?

Каким образом может она увеселить такого любовника, как ея: приводить его в трепет, его, которой приобык торжествовать над прочими женщинами; приводить его в сомнение о том, к нему ли ощущает она любовь или к кому ни есть другому, не имея над самой собою справедливой власти в таких случаях, которые она почитает самыми важными для своей чести? (видишь, Белфорд, что я о ней сужу по собственным её мнениям,) но она доведена несправедливостию другаго даже до того, что оставила родительской дом, уехала с таким человеком, коего свойства она совершенно знала, и основывала брак свой на многих отдаленных и нимало невероятных предложениях, когда бы причина её соболезнований могла оправдать всякую другую женщину; но надлежало ли Клариссе отверзать свое сердце тому негодованию, коим, как теперь себя осуждает, толь сильно была тронута.

Но расмотрим любезную сию девицу, которая вознамерилась уничтожить свое обещание, которая нимало не расположилась придти на место свидания с своим любовником, которого она знала смелость и неустрашимость, коему она обещаясь не однажды не сдержала данного своего слова, и которой пришел, как она должна уже того ожидать, в том намерении, дабы оказать свои услуги, то есть, в твердом предприятии ее похитить. Разсмотрим сего человека, которой действительно ее похитил, и которой учинился совершенным над нею властелином. Нет ли, еще я повторяю, других Ловеласов чрезвычайно дерзких и непоколебимых, которые бы были ему подобны, хотя бы они и не могли совершенно произвести в действие своих намереиий такими же средствами?

И так справедливо ли, чтоб Кларисса была слаба, следуя собственным её правилам; слаба даже и в сих важных случаях? И не может ли она учиниться еще более таковою, в самом важном случае, к коему все прочия её слабости кажется естественно ее влекли?

Не говори мне, чтоб для нас, равномерно и для сего пола, добродетель была небесным даром, я говорю здесь токмо о нравственной власти, которую каждый может иметь над своими чувствами: и не спрашивай у меня для чего человек склонен к таким вольностям, которых он не оказывает женщинам, да также и не желает, чтоб оне были подозреваемы? Тщетные доказательства, поелику недостатки жены гораздо прискорбнее бывают её мужу, нежели недостатки мужа его жене. Не разумеешь ли ты, колико ненавистное расстройство моглиб произвести первые в наследствах фамилий? Преступление не может быть равномерно. Впрочем я читал где то, что женщина создана для мущины: сия зависимость налагает еще важнейший долг добродетели.

Ты Ловелас! (может быть сказал бы ты мне, если бы я тебя менее знал.) Ты, требуешь толико совершенств в женщине!

Так, требую отвечал бы я тебе. Знаешь ли ты великого Кесаря? Знаешь ли ты, что он отверг свою жену по одному простому подозрению. Кесарь такой же был своеволец, как и Ловелас, и не гордее его.

Однако я признаюсь что может быть не было никогда такой женщины. которая бы столько походила на Ангела, как моя Кларисса. Но еще повторяю, не учинила ли она таких поступок, которые сама осуждает? Поступок, к учинению которых публика и собственная её фамилия не почитали ее способною, и которых любезнейшие её родители не хотят ей простить? Не удивляйся, что я не признаю за справедливость, в честь её добродетели, извинение по причине истинного её негодования. Гонения и искушения не суть ли опыт добродетельных душ! Нет никаких препятствий ни чувствований, которые бы добродетели давали право уничтожить-я самой собою.

Начнем опять. Думаешь ли ты, чтоб тот, которой мог отвесть её столь далеко от её пути, не был ободрен успехом простирать далее свои замыслы? Здесь дело идет токмо о опыте, Белфорд. Кто будет страшиться опыта в рассуждении толь бесподобной девицы? Ты знаешь, что я некогда любил производить опыты над молодыми женщинами весьма знатного достоинства и имени. Весьма удивительно, что я не находил еще ни одной, которая бы более месяца или до истощения моих замыслов оный непоколебимо выдержала. Я из того вывел весьма неприятные заключения, и если не найду такой, коей добродетель былаб непоколебима; то ты увидишь, что в состоянии буду отречься клятвою от всего оного пола. И так все женщины должны теперь со вниманием взирать на умышляемой мною опыт, кто есть та, которая зная Клариссу, не отдалаб ей добровольно всей чести. Да явится та, которая в том ей откажет, и да исполнит все обяза тельства будучи на её месте.

Я тебя уверяю, дражайшей друг, что я чрезвычайно высокие имею мысли о добродетели, равно как и о прелестях и совершенствах, до которых я не в состоянии был достигнуть. Все своевольцы не говорили бы о том с толиким почтением. Ониб страшились осуждать самих себя, одобряя то, что презирают. Но благоразумие всегда составляло похвальную часть моего свойства.

Диавол имеющей великое участие, как ты можешь думать, в предумышляемом мною намерении, поверг праотца нашего жесточайшим опытам; поступку своему сей муж обязан возстановлением своей чести последовавшими потом и наградами. Невинная особа, будучи по нещастию подозреваема, не должна ли желать, чтоб все такие сумнения объяснены были?

Ренольд, в Ариосте, не принял чаши Кавалера Мантуана, нимало не желая подвергать себя опыту. Сочинитель приписывает тому весьма хорошие причины. ,,Для чего искать мне того, от чего пришел бы в отчаяние, нашед оное? Моя жена полу слабаго. Я не могу иметь о ней лучшего мнения. Еслиб я находил причины почитать ее менее; то нещастиеб относилось ко мне.,, Но Ренольд не отрекся подвергнуть опытам ту Госпожу прежде, нежели она учинилась его женою, и когда он мог получить выгоды от её сведений.

Что касается до меня, я бы не отверг той чаши, хотяб был женат и хотяб сие послужило только к утверждению меня в том добром мнении, которое бы я имел о честности любезной моей супруги. Я весьма бы хотел знать, голубя или змея согреваю я в своем недре?

Словом, что бы должно подумать о такой добродетели, котораяб опасалась опытов, и следственно о такой женщине, котораяб оных избегала? Я заключаю, что для совершенного утверждения честности столь изящной девицы, необходимо нужно ее испытать, и кому же, если не тому коего она обвиняет, что приводил ее в слабость даже и в мало важном случае? Собственная её польза того требует не токмо потому, что он уже учинил над нею некое вначатление, но и потому, что соболезнование её о том показывает, что она будет впредь осторожнее при новых нападениях.

Должно признаться, что теперешнее её положение хотя несколько ей не выгодно, но тем победа будет для неё славнее.

Присовокупим, что одного опыта было бы недовольно: для чегож? Поелику женское сердце в одно время может быть каменным, а в другое восковым. Я испытал то несколько раз, да и ты без сумнения в том удостоверен. Женщины, скажешь ты, не худо бы препровождали свое время, еслиб все люди старались подвергать их опытам. Но, Белфорд, не один я так думаю. Хотя я своеволец, но не люблю своевольства в другом, выключая тебя и твоих товарищей. Наконец выведи сие нравоучение из скучного моего изследования. ,,Плутовочки, которые не имеют желания подвергаться опыту, должны избирать то, что соответствует их разпоряжениям. Оне должны удостоивать предпочтением добрых и разумных мущин, которые не привыкли к хитрости, которые почтут их таковыми, каковы оне суть в самом деле, и которые совершенно не находя ничего худого в самих себе, нимало не будут подозревать того и в других.

Ты у меня спросишь, что учинит тогда красавица, если она будет побеждена? Что ты хочешь? будучи единожды покорена, как ты знаешь, она навсегда таковою останется. Ето второе правило наших своевольцев. Какой источник удовольствия для врага брака, жить с такою достойною девицею, как Кларисса без сего неудобного обряда которой принуждает женщин переменять действительно свое имя, и которой приносит столь много других причин к неудовольствию.

Но есть ли Кларисса пребудет всегда неколебима, если Кларисса со славою выдержит такое искушение.

Что же! я тогда сочетаюсь с нею браком, не сомневайся о том. Я буду прославлять мою судьбу, давшую мне такую женщину, которую почитать буду Ангелом.

Но не возненавидит ли она меня? Может быть не откажет ли она мне.... Нет, нет, Белфорд. В наших теперешних обстоятельствах, я нимало сего не опасаюсь. Ненавидеть меня! Для чего бы она ненавидела такого человека, которой после опыту еще более ее любить будет! Присовокупи к тому, что я имею право настоять во мщении. Мое намерение не оправдано ли ею самою? Не объявила ли она, что хочет ожидать для нашего брака истинных доказательств моего исправления?

Окончим сие важное и продолжительное письмо. Ты, как я думаю стараешься о пользах красавицы, поелику я не безъизвестен, что мой высокопочтенной дядя просил тебя употребить к тому то влияние, которое, как он думает, ты надо мною имеешь, дабы принудить меня преклонить главу под иго брака, не позволишь ли ты мне покуситься, если я возмогу, привести ее в число смертных; постараться, истинно ли непоколебима она в толь цветущей молодости, с толикими прелестями, и в толь совершенном здравии, и не причастна ли естественным слабостям?

Я хочу начать сие дело при первом случае. Я стану примечать над всеми её шагами; я каждую минуту примечать то буду, дабы поймать в сети то, что хочу, тем более, что она не щадит меня нимало, что она употребляет в свою пользу все то, что ей ни представляется для моего мучения, и что впрочем она меня не почитает, и не надеется никогда видеть меня честным. Если Кларисса есть женщина, если Кларисса меня любит; то я ее поймаю хотя единожды в проступке. Любовь изменяет тем, которые ею заражены. Когда любовь внутри, а Ловелас извне: то она будет более еще, нежели женщина, или я стану гораздо менее человека, если не останусь победителем.

Теперь, Белфорд, ты известен о моих намерениях, Кларисса моя, она еще более пренадлежать мне будет. Хотя бы брак состоял и в моей власти, но кто же меня станет хулить за старание, если я не могу быть иначе её победителем? Если я не успею в моем предприятии; то её слава получит от того новой блеск, и моя доверенность впредь будет совершеннее. Тогда то она будет достойна, чтоб я пожертвозал ей моею вольностию, и чтоб весь её пол оказывал ей величайшие почести.

Можешь ли теперь вникнуть во все содержание моего предприятия? Ты должен его видеть так как в зеркале. Впрочем ни слова.

Да не обнаружится тобою моя тайна, хотя и во сне. Никто не сомневается, чтоб она не была моею женою. Она будет таковою, когда я тебе дам слово. В ожидании того, я стану притворяться в исправлении себя, и если я могу привезть красавицу в Лондон; то кто ни есть из наших любимцев избавит меня от сего принуждения. Я уже сказал все.

Письмо CVIII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

(в ответ на письма писанные 8 и 14)

Умерь свое беспокойствие. Дражайшая моя приятельница о небольших распрях, возстающих между моею матерью и мною. Я тебя уверяю, что мы не менее от того друг друга любить будем. Еслиб моя матушка не употребляла меня единственно для оказания своего гнева, то надлежало бы ей обратить оный на кого ни есть другаго; и не весьма ли я странная девица? Лиши нас сего случая, но вместо того получим мы множество иных. Ты часто от меня слыхала что ето старинная между нами привычка, и ты конечно сие узнала от самой меня; ибо когда ты была с нами; то имела искуство содержать нас в совершенном согласии. По истинне, я всегда тебя более страшилась, нежели ее; но любовь сопровождает сей страх. Твои укоризны изъявляют наставление и кротость, кои необходимо производят впечатление в великодушном свойстве. Образец моей матушки весьма различен: ,,Я то хочу. Я приказываю: слышишь ты? Не лучше ли я знаю, что для тебя приличнее? Я не могу терпеть, чтоб меня не слушали.,, Как же можно девице хоть несколько сведущей, беспрестанно слышать такие слова, и не быть медлительною в повиновении?

Не советуй мне, дражайшая моя, повиноваться моей матушке, когда она мне запрещает иметь с тобою переписку. Сие запрещение несправедливо, и я уверена, что сие не произходит от собственного её рассуждения. Старой твой дядюшка, коего посещения стали гораздо чаще, нежели прежде; будучи понуждаем к тому твоим братом и сестрою, составляет единый предмет онаго. В таком расстоянии, в каком они от тебя находятся, уста матушки моей составляют как бы слуховую трубу, посредством коей слышны их слова. Еще повторяю, что сие запрещение не может произойти от собственного её чувствия. Но когда бы оно и от нее произходило; то какая может быть опасность для девицы будучи в моих летах, писать к особе своего пола? Старайся избегать печали и беспокойствия могущих тебе причинить великое поражение, дражайшая моя приятельница, и навести мечтательные прискорбия. Если ты имеешь охоту писать, я имею равномерную же, и во всех случаях буду к тебе писать не взирая на все их жалобы. Не наполняй своих писем никакими укоризнами ни обвинениями относительно к самой себе. Ето несправедливо. Я чистосердечно бы желала, чтоб твоя Анна Гове, которая находится в доме своей матери, была бы хотя в половину толико добродушна, как Кларисса Гарлов, которая изгнана из дому своего родителя.

Я ничего не скажу о твоем письме к Белле, пока не увижу следствий онаго. Ты надеешься говоришь, ты, несмотря на мои сомнения, что тебе пришлют деньги и твое платье. Хотя с великим сожалением, но уведомляю тебя, что когда по причине твоего письма собрался совет; то твоя матушка была одна, которая изьявила свое мнение в твою пользу и услышала такие опровержения, которых преодолеть была не в состоянии. И так я неотменно требую, чтоб ты приняла мои представления, и изъяснила бы мне о всем том, чего впрочем у тебя недостает, дабы я тебе могла оное переслать.

Не надейся примирения, которое принуждает тебе пренебречь случай положиться на такого покровителя, каков твой Ловелас, в качестве мужа. Я покрайней мере воображаю себе, что если ты тогда будешь опасаться какой ни есть обиды; то конечно сие будет токмо от него. Какие должны быть его намерения, когда он упускает те обстоятельства, в коих не можно его подозревать, не узнавши причины? Я тебя не хулю. Ты конечно не могла иначе изъясняться, как молчанием и краскою, когда сей безумной отрекся, даже и в своей покорности от тех правил, которые ты ему предписала находясь к другом положении. Но, как я уже несколько излишне сказала; то опасаюсь, чтоб тем не внушить в тебя страха.... Впрочем, я тебя уверяю,что ты его нимало не щадила.

Я тебе сказала в последнем моем письме, что роль, которую ты должна выдержать чрезвычайно трудна. Я присовокупляю, что ты имеешь весьма нежную душу, в рассуждении такого поступка. Но когда любовник возвышен, то Героиня долженствует быть унижена. Он с природы горд и нагл. Я не знаю, не должна ли и ты послабить его гордости, которую он называет своею честию, и не лучше ли будет несколько более вникнуть в его поступки. Я покрайней мере желала бы, чтоб сожаления о твоем свидании и прочия жалобы были прекращены. К чему служат сожаления, дражайшая моя? он их никогда не снесет; и ты не должна надеяться, чтоб он их мог снесть.

Впрочем я по собственной моей гордости чрезвычайно досадую, что толико презрительной человек сего пола мог получить такое торжество над особою моего пола.

При всем том, я признаюсь, что восхищаюсь твоею бодростию. Толико кротости, когда кротость прилична, толико твердости, когда твердость необходима; какое великодушие!

Но я рассуждаю, что в теперешних твоих обстоятельствах, не худо бы было употребить несколько осмотрительности и учтивства. Человеколюбие, которое он изъявляет, когда видит тебя пришедшею против него в ярость, нимало ему не сродно. Я представляю его себе колеблющагося, в нетерпеливости, так как ты его описываешь, от превосходства твоих поправлений. Но Ловелас есть ни что инное, как дурак. Не подвергайся нимало ни гневу ни любви.

Ты чрезвычайно глубокомысленно пишешь, любезная моя, в первом из твоих двух писем, касательно Г. Гикмана и моей матушки. В рассуждении моей матушки, оставь такую важность. Если мы теперь не весьма хорошо обходимся; то в другое время не будем худо обходиться. До толе, пока я способна приводить ее в улыбку, даже и в самом величайшем её гневе, (хотя иногда она и старается от того воздерживаться) то ето будет еще весьма добрый знак; знак изъявляющей, что её гнев не чрезвычайно велик, или что оный не может долгое время продолжаться. Впрочем, честное слово, благосклонный взгляд, которой покажу её любимцу, приводит первого в восхищение, а другую несколько успокоивает. Но твое положение пронзает мое сердце, и, не взирая на мое легкомыслие, они должны иногда оба принимать участие в моей скорьби, которая произходит от неизвестности твоего жребия, наипаче когда по нещастию не могла тебе доставить такого покровительства, которое бы тебя спасло от пагубного поступка, коего необходимость я с тобою оплакиваю.

Анна Гове.

Письмо СIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Ты мне повторяешь, дражайшая моя, что мои платья, и несколько денег, которые я оставила, никогда мне не пришлют. Однако я еще не отчаяваюсь получить оные вещи. Рана еще не излечена. Когда их страсти укротятся; то они станут судить о таких вещах совсем иначе. Чего не должна я надеяться посредством такой ходатайницы, как моя дражайшая и великодушная матушка? Пленяющее снисхождение! увы! Колико мое сердце обливается кровию, и колико еще о ней терзается!

Ты не желаешь, чтоб я помышляла о примирении! Нет, нет, сия мысль нимало меня не ласкает. Я весьма знаю тому препоны. Но дражайшие мои желания не должны ли к тому стремиться? В рассуждении сего человека, чего могу я более надеяться? Когда бы я и хотела предпочесть брак тем покушениям, которые я почитаю себя обязанною учинить для моего примирения; но ты видишь, что брак не совершенно от меня зависит.

Ты говорить, что он горд и нагл, так конечно. Но думаешь ли ты, чтоб он когда ни есть не вознамерился привести меня в равенство с своею гордостию Что ты думаешь, дражайшая моя приятельница, когда советуешь мне вникнуть несколько более в его поступки? Мне кажется, по истинне, что я никогда не имела такого намерения. Я тебя смело уверяю, что если я примечу в Г. Ловеласе хотя некий вид, изъявляющей намерение меня понизить; то он по своей наглости никогда меня не принудит оказать слабость недостойную твоей дружбы, то есть, толико же недостойную и меня и прежнего моего свойства.

Но поелику я не имею другаго покровителя кроме его; то и не почитаю его способным употребить ко зло мое состояние. Если он претерпел ради меня великие затруднения; то конечно от самого себя. Пусть он обвиняет в том, если ему угодно, собственной свой нрав, которой был поводом к ненависти моего брата. Я, в рассуждении того, не скрыла от него моих чувствований. Впрочем обязывалась ли я когда нибудь с ним каким обещанием? Изъявляла ли я к нему когда любовь мою? Желала ли я когда продолжения его стараний? Еслиб наглость моего брата не расстроила с начала всего дела; то не весьма ли вероятно, чтоб я, по моему равнодумию, отвергнула гордого сего человека, и принудила бы его возвратиться в Лондон так как в обыкновенное его жилище? Тогда вся бы его надежда и требования прекратились; потому что он не получил бы от меня нималейшего ободрения. День его отъезда кончил бы нашу переписку; и, поверь мне, что ни когда бы она и не начиналась, еслиб не пагубное приключение вовлекло меня в оную, для пользы другаго. Колико я была безразсудна не имевши в том ни малейшего участия. Думаешь ли ты, и думал ли он сам, чтоб та переписка, которая, по моему мнению долженствовала быть маловременною, и которую, как ты не безъизвестна матушка моя не считала важною, дошла до столь нещастного окончания, еслиб я не была угнетаема с одной стороны и обманута с другой? Хотя бы ты меня и почитала в совершенной его зависимости; то какой предлог имел бы он мстить мне за проступки другаго, от коего как не безъизвестно, он претерпел менее нежели я? Нет, дражайшая Гове, не возможно, чтоб он подал мне причину ожидать от него толикого злодеяния, и толь мало великодушия.

Ты не желаешь, чтоб я расскаявалась о небольших распрях, востающих между твоею матерью и тобою. Не должна ли я быть чувствительно тем тронута, когда оне востают от меня! И не должна ли усугубиться скорбь, когда оне возбуждаемы моим дядею и прочими моими родственниками? Но позволь, сказать мне может быть и с излишнею нежностию находясь в таковых обстоятельствах, что умеренные жалобы, чинимые тобой в рассуждении твоей матушки, действительно обращаются против тебя самой. Слова, которые приводят тебя в оскорбление, я хочу, я приказываю, я хочу чтоб мне повиновались, не ясно ли показывают, что ты поступаешь против её воли?

Я еще скажу нечто относительно к нашей переписке, которая тебе кажется безопасна с особою твоего пола. Я равномерно думала, что не более была опасна и та переписка, которую я имела с Г. Ловеласом. Но естьли повиновение есть долг; то проступок состоит в нарушении оного, какияб ни были обстоятельства. Никогда не будет похвалы достойно возставать против власти тех, коим мы обязаны жизнию. Напротив того, естьли справедливо, что оно заслуживает наказание, то видишь, сколь строго я наказана; и сие то хочу тебе доказать собственным моим примером. Однако, я прошу в том у Бога прощения; но мне весьма много стоит, подать тебе совет совершенно противной моим пользам; и клянусь моею честию, что я и сама не в состоянии тому следовать; но естьли жребий мой не переменится; то я учиню новые о том рассуждения.

Ты подаешь мне весьма хороший совет о том поведении, которое я должна иметь с моим хозяином; и я может быть постараюсь в том утвердиться, выключая той учтивости, которая совершенно не прилична, дражайшая моя Гове, свойству твоей искренной и верной приятельницы,

Кл. Гарлов.

Письмо CX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Ты не можешь сумневаться, дражайшая моя Гове, чтоб обстоятельства моего побега, и притворные крики слышанные мною у садовых дверей, не в печатлели во мне жесточайших беспокойств. Колико я трепетала от единой мысли впасть в руки такого человека, которой был способен подло меня обмануть предумышленною хитростию! Как он ни предстанет глазам моим; мое негодование востает против него от сей мысли, тем более, что я, кажется, усматриваю на его лице некое торжество укоряющее меня в моем легковерии и моей слабости. Может быть внутренно ощущает он равномерное веселие и удовольствие, какое изъявляет и на лице своем.

Я вознамерилась изъясниться с ним в рассуждении сего важного дела, как скоро почувствую столько терпеливости, дабы говорить ему о том с умеренностию; ибо, сверьх той хитрости, которая чрезвычайно меня тронула, я ожидаю, что естьли он окажется виновным: то его извинения и увертки еще более должны меня раздражить; и естьли он не признается в моих подозрениях: то предвижу, что его отрицание подаст мне такие сумнения которые беспрестанно будут меня беспокоить, и которые при малейшем оскорблении умножат к нему мое омерзение и досады.

Я достигла до желаемого мною случая, и не хочу отлагать ни на единую минуту, дабы тебя не уведомить о следствиях онаго.

Он пришел засвидетельствовать мне свое почтение, весьма в учтивых выражениях, оплакивая нещастие, говорил он, что гораздо менее успевает в приобретении моего почтения, нежели прежде, не зная чему он должен приписать сию немилость, и обвиняя меня, я и сама не знаю, в каком то предразсудке, или равнодушии, которое ему весьма прискорбно видеть со дня на день возрастающимся. Потом он покорно меня просил открыть ему мое сердце, дабы он мог познать свои погрешности и их исправить; или оправдать свое поведение и заслужить несколько более моей доверенности.

Я с довольным жаром ему отвечала: Хорошо! Г. Ловелас, я хочу открыться с такою искренностию, которая может быть прилична более моему свойству нежели вашему; (он ласкался, что сие несправедливо, сказал он мне,) и объявить вам то подозрение, которое подает мне весьма худое о вас мнение, поелику оно принуждает меня почитать вас за хитрейшего человека, которого намерения внушают во мне недоверчивость.

Я слушаю, сударыня, с величайшим вниманием.

Не можно мне думать о вас благосклонно до толе, пока тот голос, которой был слышан у сада, и которой привел меня в ужас, и от коего вы получили великую пользу, не будет объяснен. Разскажите мне чистосердечно, расскажите мне искренно с начала сие обстоятельство, и ваши происки с подлым Осипом Леманом. Истинное признание, которое вы о том учините, послужит впредь моим правилом судить о ваших клятвах.

Поверьте, дражайшая Кларисса, отвечал он мне, что я изъясню вам все без малейшего утаения. Я надеюсь, что искренность моего повествования загладит все то, что вы находите оскорбительного в самом действии.

,,Я не знал сего Лемана, и пренебрег бы безчестное средство подкупать чужих людей для открытия тайн какой ни есть фамилии, естьлиб не был уведомлен, что он старался склонить одного из моих людей, уведомлять его о всех моих движениях и предполагаемых происках, словом, о всех делах частной моей жизни. Его причины конечно не требовали объяснения. Я приказал моему камердинеру; ибо ему представляемы были такие предложения, дать мне выслушать весь разговор, которой он с ним иметь будет; и в ту минуту, когда я услышал, что он ему предлагал весьма знатную сумму за одно уведомление, коего особенно требовал, обещая еще более наградить по оказании услуги; то вдруг туда вошел, притворно делая великой шум и приказывая подать нож, дабы обрезать уши изменнику, держал его за ухо, в том намерении, сказал я ему, чтоб он подарил оные тем, которые его прислали, и принудил его назвать их по имени.

,,Ваш братец, сударыня, и дядя ваш Антонин, были те две особы, коих он назвал.

,,Мне не трудно было, простивши его в том, и представя ему мерзостное его предприятие и честные мои намерения, склонишь его в свою пользу обнадеживанием величайшего награждения, наипаче когда я ему дал приметить в то же время, что он может сохранить милость вашего брата и дяди, и что я желал его услуг относительно токмо к вам и ко мне, дабы предостеречь нас от действий толико злой воли, в которой он признался, что он и прочие ваши служители находили великую несправедливость.

,,Сим то средством, признаюсь вам, сударыня, я часто заставлял его господ действовать по моей воле, так что они нималой от того к нему недоверчивости не имели. Мой поверенной, которой беспрестанно выдавал себя за честного человека, и которой напоминая мне всегда о своей совести, тем более преклонялся на мои слова, что я беспрестанно его уверял о истинне моих намерений, и что он уже сам познал, что его старания предупредили многия печальные произшествия.

,,Наиболее послужило мне считать оные приятнейшими, то (позвольте, чтоб я пред вами признался, сударыня,) что, без вашего соучастия, они удобно доставили вам вольность ходить в сад и дровяной двор, чего может быть вскоре бы вам делать не позволили. Он взял на себя от вашей фамилии, наблюдать за всеми вашими поступками; и тем более прилагал к тому свое внимание, что оное служило к отдалению всех прочих служителей.,,

Итак, дражайшая моя, выходит, что я не зная сама сделалась обязана сему глубокому политику.

Я пребывала безмолвна от удивления; а он продолжал.

,,В рассуждении другаго обстоятельства, которое принуждает вас, сударыня, иметь о мне столь худое мнение, я признаюсь искренно, что поелику ваше намерение ехать со мною казалось мне несколько подозрительным, а мое состояло в том, чтоб не щадить ничего, дабы токмо утвердить вас в первом вашем мнении; то опасность, что не довольно буду иметь времени представить вам мои причины, принудила меня приказать Леману удалять всех тех, коих он увидит, а самому находиться в небольшом расстоянии от дверей.,,

Но Г. мой, прервала я, почему вы могли опасаться, чтоб я не переменила моего намерения? Я к вам писала, по истинне, дабы вас о том уведомить: но вы не получали моего письма; а поелику я имела право оставить первое намерение: то могли ли вы знать, не преклонится ли моя фамилия, и не имела ли я справедливых причин остаться в доме родительском.

,,Я признаюсь чистосердечно, сударыня, вы подали мне надежду, что если перемените намерение: то конечно согласитесь со мной видеться, дабы уведомить меня о причинах онаго. Я нашел ваше письмо; не безъизвестен будучи, что ваши друзья непоколебимы в своих мнениях, не сомневаясь также чтоб вы не писали ко мне об оставлении своего предприятия, и следственно о отсрочке свидания, я не взял вашего письма, надеясь по крайней мере вас склонить со мною видеться; и пришедши не без приготовления, я решился, какие бы ни были ваши новые намерения, не допустить вас возвратиться в замок. Еслиб я взял ваше письмо; то долженствовало бы приготовиться к новым приготовлениям, по крайней мере до других случаев, а не взявши оного, и почитая вас весьма уверенными, что находясь в столь отчаянном положении я посетил бы ваших друзей, совершенно был уверен, что с вами увижусь, как вы меня обнадежили.,,

Коварной человек! сказала я ему, мне весьма прискорбно, что подала вам случай предпринять столь хорошие меры, дабы употребить во зло мою слабость. Но не ужели бы вы до такого степени простерли свою смелость, что посетилиб мою фамилию?

,,Конечно так, сударыня. Я имел несколько друзей, которые мне сотовариществовали; и естьлиб ваши друзья не захотели меня видеть и меня выслушать: то я пошел бы прямо к Сольмсу с теми же товарищами.,,

Итак чтоб вы сделали Г. Сольмсу?

,,Никакогоб зла ему не причинили, естьлиб он благосклонно нас принял?,,

Но естьлиб он вас не так благосклоно принял, как бы вы того желали; то чтож бы ему сделали? от сего вопроса он пришел в замешательство. Никакого зла не причинилиб его особе, повторил он мне. Я его понуждала лучше изъясниться.

,,Естьли я позволила ему то сказать; то он решился похитить сего бедного Сольмса, и продержать его месяца с два в заключении. Сие предприятие он клялся исполнить, какияб ни были из того следствия.,,

Слыхано ли что ни есть ужаснее сего! Я испустила тяжкий вздох, и сказала ему, чтоб продолжал с того места, где я его прервала.

,,Я приказал Леману стоять не далеко от дверей и, естьли он услышит какой ни есть между нами спор, или увидит кого нибудь идущего, которой бы мог нам помешать, прокричать несколько раз, как вы то слышали; и сие сделано в двояком намерении, дабы вывесть его из подозрений вашей фамилии, и уведомить что уже время мне склонять вас, если будет возможно, следуя вашему обещанию. Я надеюсь, сударыня, что естьли вы рассмотрите все те обстоятельства и опасность в коей я находился, лишась вас навсегда, то признание, которое вам учинил в сем намерении и в том, что касается до Сольмса, не навлечет на меня вашей ненависти. Положим, чтоб ваши родители пришли, как мы оба там находились; то не был ли бы я презрительнейшим из всех человеков, естьлиб оставил вас ругательствам брата и всей фамилии, которая поступилаб с вами весьма жестоко, не имея другой причины, кроме той какую моглоб им подать наше свидание?,,

Сколь ужасные дела, вскричала я! Но, Г. мой, я почитаю за истинну все вами мне сказанное, но естьли кто ни есть приходил, для чегож я видела одного токмо Лемана у дверей? Для чегож он один за нами следовал и в столь дальнем расстоянии.

К щастию моему, отвечал он мне, положа руку в один карман, а потом в другой..... Я надеюсь, что его не бросил... Может быть оно в платье, которое я вчерась надевал. Я не думал чтоб было нужно выводить его наружу.... Но я весьма рад доказать оным все дело, когда случай того потребовал... Может быть я был без памяти... Может быть я не сберег его.... правда и то и другое быть может. Но что касается до вас, сударыня, то никогда сердце толико искренно не бывало, как мое.

При сих словах он встал, и подошед к дверям, он приказал принести вчерашнее платье. Он вынул из оного письмо совсем измятое, равно как такую бумажку, о которой он мало думал: Вот оно, сказал он мне, подходя ко мне с веселым видом.

Оно было означено в понедельник в вечеру, и притом рукою Осипа Лемана, ,,которой просил у него прощения, что весьма рано кричал. Страх быть подозреваемому принудил его почесть шум сабачки, которая обыкновенно за ним ходила, и которая перебежала через куст, за движение кого ни есть из его господ. Когда он приметил свое заблуждение: то отперши двери своим ключем, и вышедши с великою торопливостию, он хотел ему дать знать, что единый страх принудил его закричать. Но вскоре, присовокупил он, многия домашния особы обезпокоились, и по возвращении его начали везде искать барышни. (В одном письме Г. Ловеласа, сказано было, что он обещался Леману написать таковое письмо, что и стоило ему токмо переписать.)

Я покачала головою по прочтении сего письма. Хитрости, коварства, сказала я, вот что наиболее могу я о всем думать. Ах! Г. Ловелас, да простит вас Боже и да поможет вам исправиться! Но я весьма вижу, из собственного вашего повествования, что вы человек, совершенно исполненной коварств.

,,Любовь, дражайшая моя, есть хитрая страсть. День и ночь я мучил непонятную мою голову (какая глупость, сказала я сама в себе) дабы изыскать средство предупредить омерзительную жертву, и все нещастия воспоследовать из того могущия. Столь мало надежды в вашей любви! Столь несправедливое отвращение со стороны ваших друзей! Столь угнетающая опасность лишиться вас по таким сильным причинам. Я с две недели не мог сомкнуть глаз: и признаюсь вам, сударыня, что естьлиб я упустил хотя нечто, дабы воспрепятствовать возвратиться вам в замок, то не простил бы себе оного во всю свою жизнь.,,

Я опять начала хулить саму себя за то, что согласилась с ним видеться, и мои расскаяния справедливы; ибо без сегоб злощастного свидания, все бы его размышления в течение двух недель ни к чему бы не послужили, а может быть я равномерно избеглаб и от Г. Сольмса.

Но естьлиб он исполнил намерение предстать пред мою фамилиею, и естьлиб получил от оной какую обиду, как и конечноб не преминули ему учинить; то каких бы надлежало ожидать злощастий.

Но чтож подумать о твердом намерении, похитить бедного Сольмса и держать его два месяца в заперти! о любезная моя! Какому человеку позволила я себя похитить вместо Сольмса!

Я у него спросила, думает ли он, чтоб такие гнусные преступления и дерзость презирать общественные законы, могли остаться без наказания?

Он без всякого затруднения сказал мне, с таким веселым видом, какой как ты знаешь он часто показывает, что он имел единое токмо сие средство для воспрепятствования злости его врагов, и для освобождения меня от принужденного брака; что сии отчаянные предприятия мало бы принесли ему удовольствия, и что он ни малейшего бы зла не причинил особе Сольмса, что он конечно почел бы за необходимость оставить свое отечество, покрайней мере на несколько лет; но естьлиб он был доведен до изгнания, которое намерение он бы принял и произвольно лишившись надежды владеть моим сердцем; то доставил бы себе сотоварища в путешествии, его полу и из моей фамилии о коем я нимало не помышляла.

Естьли что ни есть сему подобное! Я не могу сомневаться, чтоб он не говорил о моем брате!

И так Г. мой, сказала я ему с знаками исполненными гнева, вот на что употребляете подкупленного вашего повереннаго.

Мой поверенной, сударыня! Он равно поверенным и у вашего братца. Вы знаете, по искреннему моему признанию, кто начал подкупать его. Я вас уверяю, сударыня, что я избегал многих худых случаев со стороны брата вашего, и не мог бы наносить другим подобные обиды.

Я вам о том скажу, Г. Ловелас, токмо то, что поелику сей презрительной поверенный, повидимому произвел великие нещастия как с одной так и с другой стороны, и кажется еще продолжает подлые свои дела, то долг требует дать знать моим друзьям какого змея в недрах своих они питают.

О! что касается до него, сударыня, вы можете сделать все что вам угодно; время службы его проходит. Сей плут весьма хорошую получил из того выгоду. Он не намерен навсегда в сем звании остаться. Он действительно снять хочет постоялой двор, что он считает за верьх своего благополучия. Я вас также уведомлю, что он влюбился в Бетти, девку вашей сестрицы; и при том, по моему совету. Они сочетаются браком, когда Леман к тому месту будет пристроен. Я уже помышляю о средстве, дабы наказать сию скверную чернобровку за все претерпенные вами от нее наглости, и дабы она о том расскаявалась даже до своего издыхания.

Колико презрения достойны ваши умыслы Г. мой! Не ужели вы не страшитесь также мщения за учиненные вами гораздо еще более оных злости? Я от всего моего сердца прощаю Бетти. Она не принадлежала мне, и, вероятно, повиновалась повелениям той, которой должно было ей повиноваться, и притом повиновалась гораздо с большею покорностию, нежели я оказывала тем, коим еще более бы должно оной оказывать.

Пусть так, отвечал он мне, (может быть любезная моя, в том намерении, дабы меня устрашить). ,,Дело уже сделано; надлежит чтоб Бетти претерпела наказание за свою наглость, и естьли я почту Лемана не менее достойным наказания; то он мне обещался в своем плане, которой был двоякого смыслу, что и та и другой будут иметь участие в мщении. Муж и жена не должны претерпевать нещастие розно.

Я вышла из терпения. Я откровенно ему в том призналась. Я вижу, Г. мой, сказала я ему, с каким человеком осуждена я препровождать жизнь мою; и удаляясь, я его оставила в таком состоянии, которое в другом случае почла бы я за смущение и беспокойствие.

Письмо СXИ.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Откровенность, с которою я продолжала изъясняться, когда опять увиделась с Г. Ловеласом, и отвращение, которое я явно оказывала к его мнениям, его поведениям и разговорам, казалось, привели его несколько в самого себя. Он хотел обратить в шутку те угрозы, которые он говорил против моего брата и Г. Сольмса. ,,Он должен еще, сказал он, сохранить себе столь многое в своем отечестве, что не надлежит ему предаваться мщению, которое бы его привело в необходимость оставить оное. Впрочем, он позволил Леману разгласить о себе великое множество слухов, которые не имеют да и не могут иметь никакой истинны, в том единственно намерении, дабы казаться ужасным некоторым особам, и предупредить великие расстройства сим средством. К нещастию хвалят его за разум и живость: ему часто приписывают то, чего он не говорил, и чего не делал, и еще более, о нем судят по некоторым словам, которые он позабыл, как и в сем случае, как скоро оные выговорил.,,

Может быть, любезная моя, он отчасти и искренно признавался в своих извинениях. Я с трудом могу поверить, чтоб будучи в его летах мог он быть столь злостен, как о нем думают. Но человек сего свойства, будучи начальником над шайкою таких людей, каковыми описывают его сотоварищей, (все богаты, неустрашимы, и способны к таким предприятиям, коих я по нещастию учинилась примеромъ) кажетcя мне чрезвычайно опасным.

Его равнодушие ко всенародному мнению есть другое его извинение. Я нахожу оное хулы достойным. Чего может надеяться женщина от такого человека, которой столь мало помышляет о собственной своей славе. С сими веселыми своевольцами с удовольствием препровождают час или два в разных разговорах. Но сообщества праводушного человека, человека добродетельного должно желать на всю свою жизнь. Какая бы была та женщина, которая соглашается, когда может того миновать предаться во власть такому человеку, которой не знает никакого правила благонравия, сумневаясь, надлежит ли ему обязаться с своей стороны брачными союзами, и поступать с нею по крайней мере с учтивостию.

По сим правилам, дражайшая моя, по сим рассуждениям, взять верьх над таким человеком.... о естьли бы Богу было угодно... Но к чему послужат теперь сожаления! К какому же прибегнуть покровительству, когда бы я от него отреклась.

ПИСЬМО CXII.

Г. ЛОВЕЛАС к Г. БЕЛФОРДУ

В пятницу 1 Апреля.

Я ничего не знаю столь безумного, как все сии Гарловы. Что ты хочешь, чтоб я тебе сказал, Белфорд? Должно низвергнуть красавицу, хотя бы все бессмертные духи ее охраняли; по крайней мере только чтоб видимо окружая ее не изторгли из моих рук, и не унесли ее в воздушные селения.

Мой страх, единой мой страх состоит в том, чтоб девица последовавшая мне с толиким отвращением, не предложила своему родителю таких договоров, которые могли бы быть приняты; то есть чтоб не оставила меня, дабы предаться Сольмсу. Я стараюсь изъискать средство, дабы предостеречь себя от столь жестокой опасности. Но Гарловы, кажется, решились кончить в мою пользу то дело, которое начали.

Сколь много глупых тварей находится в свете! Умен ли её брат, не зная, что тот, которой дает себя подкупать для предприятия худого дела, может быть равно подкупленным и против того, которой его употребляет, наипаче когда ему представляется случай получить сугубую пользу от его вероломства? Ты сам, Белфорд, ты никогда не можешь проникнуть даже и в половину моих намерений!

(Здесь расказывает он тот разговор, которой имел с Клариссою, о крик23; своего поверенного, которой она слышала в садовых дверях. Равномерно и те обстоятельства, которые уже читаны были в предшествующем письме. Потом продолжает таким образом:)

Не удивляешься ли ты искуству твоего друга в самых хитрых обманах? Видишь, сколь близко находился я от истинны. Я не прежде от оной удалился, как уверивши, что шум произшел без всякого приказания, но от единого движения незапного страха. Естьлиб я действительнее ей признался, то она по своей гордости была бы поражена видя себя почитаемую за несмысленную, никогда бы мне в том не простила.

Естьлиб по случаю я учинился воинственным Героем: то пушечной порох был бы мне бесполезен. Я опровергнул бы всех моих врагов одними токмо хитростями, обращая все их умыслы на их самих.

Но что ты скажешь о сих отцах и матерях?.. Да сжалится над ними Боже! Естьлиб провидение учавствовало более в их поведении нежели в нескромности; то не спасли ли бы они одну из своих дочерей? Жамес и Арабелла могут иметь свои причины; но что сказать о таком отце, у которого недостало здравого рассудка в толь важном деле? Что сказать о матери тетке и о двух дядьях? Кто с терпеливостию может подумать о сей слабоумной толпе?

Моя любезная вскоре узнает до какой степени их гнев против ее простирается. Я ласкаюсь, что тогда она будет оказывать мне доверенность. Тогда я возревную, что не был любим с таким предпочтением, какого мое сердце желало, и тогда доведу я ее до познания силы любви и признательности. Тогда, тогда то я буду волен похищать с её уст поцелуи, и не уподоблюсь тому бедному умирающему с голоду человеку, и которой видит пред собою самой сладкой кусок, а коснуться до него не смеет. (Два стишка взятые из Англинской комедии.)

Но помню, что прежде я был не смел с женщинами. Я и теперь еще таков. Не смел! Однако кто лучше меня знает сей пол? Сие без сомнения произходит от того, что весьма коротко оный знаю. Когда я рассуждаю о самом себе, сравнивая с другим полом, то нахожу, Белфорд, что человек моего свойства имеет в душе нечто подобного женщинам. И так, как Тирезий он познает их мысли и склонности столь же хорошо, сколь и сами они. Женщины скромны, а я почти таким же бываю; с тем токмо различием что я исполняю делом то, что оне думают. Но нескромные женщины простираются еще в сем далее нежели я, как в своих мнениях так и в делах.

Хочешь ли ты, чтоб я тебе доказал сие мнение? Оно состоит в том, что мы своевольцы, любим скромность в женщине, когда скромные женщины, (я разумею тех, которые притворно оными кажутся) предпочитают всегда бесстыдного человека. Откуда сие произходит, как не от истинного сходства в самой природы? Сие то вероятно побудило стихотворца сказать, что всякая женщина в сердце своем своевольна. Оне должны доказать лживость сего ложного оклеветания.

Я также помню, что читал в некоем Филозофе, что нет ни в ком подобной злости, как в злой жене. Можешь ли ты мне сказать, Белфорд, чье ето прекрасное изречение? не Сократово ли? Жена его была сущая злость. Или Соломоново. (Г. Ловелас не лучше отгадал приводя оное из Сократа. Сей стих взят не из Соломона а Екклезиаста, глава 25 я.)

Царь Соломон! Ты без сомнения, слыхал о сем царе. Моя матушка, которая совершенно была простая женщина, научила меня еще в моем младенчестве отвечать Соломон, когда меня спрашивала, кто был мудрее из всех человеков. Но она никогда мне не сказывала, откуда происходила его мудрость, которая не была вдохновенна.

Клянусь честию, Белфорд, мы не так злы, ты и я, чтоб не могли быть еще злее. Теперь нужно нам сохранить то положение, в коем мы теперь находимся.

Письмо CXIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Пятницу 14 Апреля.

Вот обстоятельства разговора, которой я только кончила с г. Ловеласом, и которой я должна назвать приятным.

Он с начала уведомил меня о том что, по его сведениям, друзья мои вдруг оставили намерение гнаться за мною, или опять наложить на меня иго, и что ему остается только знать, что я хочу сама делать, или что бы он делал.

Я бы желала, отвечала я ему, что бы он немедленно уехал. Когда в свете будут знать, что я совершенно от него независима; то легко могут увериться, что дурные поступки моего брата принудили меня оставить отеческой дом: а в сем состоит защищение поведения моего и извинение мое и отца моего.

На то он мне ответствовал с великою кротостию, что ежели друзья мои пребудут твердыми в новом их решении; то он никак не может противоречить моей воле; и быв уверен, что они взяли сие намерние единственно для избежания нещастий, которым может быть причиною безумное мщение брата моего, он думает, что они опять возвратятся к сему предприятию, как скоро возмогут сие сделать безопасности.

Сему страху, сударыня, продолжал он я никак себя не подвергну вы сами найдете его странным. Однако же, как скоро я узнал новое их намерение: то за долг щитал вас о том уведомить и принять ваши повеления.

Я бы охотно желала знать, сказала я ему (что бы увериться, нет ли у него каких особенных намерений) какое ваше мнение.

Мне бы весьма было удобно изъяснить его, естьли бы я смел, естьли бы уверен был, что вам не досажу, естьли бы в сем не состояло нарушение условий для меня священных.

Скажите, сударь, что вы думаете. Я свободна принять или отказать.

В ожидании времени, сударыня, когда я буду иметь смелость говорить не много громче, (смелость, моя милая! Не жалеешь ли ты Г. Ловелас, что ему не достает смелости?) я вам предложу то, что может, как мне кажется, наиболее вам понравиться. Положим, что бы вы поворотили к Виндзору, естьли не имеете склонности пристать в Милади Лавранс.

Для чегож к Виндзору?

Для того, что ето прекрасное место, что оно в близи Беркшира, Оксфорда, Лондона, Беркшира, где теперь находится Милорд М... Оксфорд, в соседстве которого Милади Лавранс живет; Лондон, куда вам можно будет всегда укрыться, и где, когда вам то угодно, я сам могу себе найти убежище во время вашего пребывания в Виндзоре, не быв от вас отдаленным.

Сие расположение мне непротивно было, другаго возражения я не имела, как только то, что я буду с лишком отдалена от любезной Гове, и не буду иметь удовольствия получать от нее известия всякие три часа.

Ежели бы я хотела означить какое другое место, он только ожидал моих повелений, что бы изготовить мне там выгодное жилье; и в какую бы сторону я ни повернула, далее, или ближе девицы Гове; слуги его в готовности, и важнейшая их должность будет мне повиноваться.

Он мне сделал предложение, за которое я ему благодарна, то есть, взять опять мою старую Анну, как скоро я установлюсь, естьли я не предпочту ей одну из дочерей Госпожи Сорлингс которых нравы я ему хвалила.

Имя Анны мне великое принесло удовольствие, как он мог приметить. Я ему сказала, что уже думала возвратить к себе ету добрую девку, чтож касается до других, оне весьма нужны своему семейству, где каждая из них исполняет свою должность с отличною ревностию и что в приятном моем свидании с ними я бы с удовольствием еще проводила некоторое время здесь, а особливо когда сделается мое жилище после его отъезда спокойнее.

Не нужно, говорил он мне, повторять возражения против сего предприятия. Касательно же Виндзора, или другаго какого места, он оставляет на мой выбор, и ожидает от меня решения должен ли он будет меня проводить; ибо, не только во всем, что принадлежит до моей доброй славы, но даже и в щекотливой нежности моей, он будет держаться одних моих мыслей и советов; а как он меня застал с пером в руке: то ему хотелось оставя меня в моем упражнении, тотчас сесть на лошадь и скакать осведомиться о месте, которое мне угодно означить.

Знаете ли вы кого нибудь в Виндзоре? Спросила я его, что бы всегда не оставлять предосторожностей. Думаете ли вы, что там есть выгодные квартиры?

Изключая лесу, отвечал он мне, в котором я часто бывал на охоте, Виндзор, из всех прекрасных мест, меньше других мне знаком. У меня там нет ни малейшего знакомства.

После многих размышлений, я согласилась, что Видзор от части имеет выгоды, которые нужны для моего уединения; и сказала ему что естьли он может найти одну только комнату для меня и кабинет для Анны; то я с охотою туда перееду. Я прибавила, что денег у меня мало и что я хочу убегать всяких обязанностей с другими. Наконец я дала ему уразуметь, что чем скорее, тем лучше, для того, что тогда ничто не может препятствовать скорому отъезду его в Лондон или в Беркшир, и что тогда я обьявлю свою независимость.

Он мне повторил самыми приветливыми словами предложение быть моим Банкиром, а я не с меньшею учтивостию от того отказалась.

Естьли все разобрать, то сей разговор весьма для меня был приятен. Он требовал моего желания в рассуждении квартеры, хочу ли, что бы она была в Виндзоре, или за городом. Как можно ближе замка, я ему сказала, что бы я могла удобнее присудствовать при святом служении, которого уже весьма дави не слыхала.

Он мне отвечал, что весьмаб рад был, естьли бы нашел квартиру у какого нибудь Каноника в замке, где бы по многим причинам мне было приятнее, как он думает; и как он может полагаться на слово данное мною, что бы не предпочитать ему другаго человека с условиями, которые он сам принял с великою радостию; то он будет теперь тем более спокоен, что роль его состоит в том, что бы заслужить мое уважение одним известным способом к приобретению онаго. ,,Я ничто инное, как молодой человек, сударыня, прибавил он с весьма важным видом; но я пробежал великой круг. Пускай сие признание не навлечет на меня презрения столь беспорочной души, как ваша. Уже время оставить род жизни, которой начинает отягощать меня; ибо я могу сказать как Соломон, что для меня нет ничего нового в подсолночной, но я уверен, что добродетельное поведение приуготовляет непременчивые удовольсвтия, которые всегда имеют прелестный вид новости.,,

Сия речь произвела во мне наиприятнейшее удивление. Я пристально на него смотрела, как будто бы не доверяла свидетельству глаз моих и ушей. Его осанка соответствовала словам. Я ему объявила мою радость такими выражениями которыми он казался быть весьма тронутым; он говорил, что находит более удовольствия в сей заре ево щастия и в моем одобрении, нежели он чувствовал когда либо в успехах пылких страстей своих.

Конечно, любезная моя, он говорит чистосердечно. Он бы не был способен к таким выражениям и понятиям, естьлиб сердце его не имело столько же участия, как и разум. Следующее еще более меня расположило верить, что он искренен.

,,По среди моих заблуждений, продолжал он, я сохранил благоговение к вере и к тем, которые душевно к ней привязаны. Я всегда переменял речь, когда мои распутные товарищи хотели обращать в посмеяние святые вещи следуя завещанию Милорда Шастбюри, которое составляет часть Символов развратных людей и которое я могу назвать камнем претыкания неверию. Вот от чего я получил название благопристойного развратника от некоторых честных Священников, которые однакож не лучшего мнения бы ли о практической моей жизни; и мои беспутства оставили мне некую гордость, которая не позволила мне отрицаться от сего имени.

,,Я тем с большею охотою, сударыня, делаю вам сие признание, что оно может вас обнадежить в рассуждении моего исправления, что сие намерение не столько трудно, каково казаться может, естьли вы ето на себя возложите. Со мною неоднократно случалось, в часах моего уединения, когда после какого дурного дела жало грызений меня терзало, что я с удовольствием помышлял о перемене жизни моей в лучшую когда нибудь. Без сей наклонности к добру, я думаю, что ничего не может быть постоянного в самом совершеннейшем исправлении, но ваш пример, сударыня, должен во всем утвердить, и все переменить.,,

От благодати Небесной, Г. Ловелас, должны вы всего надеятся. Вы не можете себе вообразить, сколько вы мне делаете удовольствия, когда я могу вам говорить подобными выражениями.

Тут я вспомнила, любезная моя, о его щедрости к прекрасной той крестьянке, и милости его к откупщикам своим.

,,Однакож, сударыня, продолжал он опять, помните, что исправление не может быть дело минутное. Пылкость моя чрезвычайна, часто она меня превозмогает. Судите, сударыня, из того, что вы услышите теперь, какой еще дальний путь мне остается к прехождению, что бы добрые души могли хорошо заключить обо мне. Хотя я пробегал иногда сочинения наших Мистиков (Сочинители, которые пишут о таинствах священного писания.), и столько начитался, что бы заставить трепетать меня и честнейших людей, но никогда не мог я понять что такое сия благодать, о которой вы говорите ни способов, которыми они изъясняют её действия. И так позвольте, что бы пример ваш был первою чувствительною моею подпорою, и что бы я не употребляя слов, которых еще не понимаю, все остальное заключал в сей надежде.,,

Я ему сказала, что в выражениях его есть что то колкого, и что я удивляюсь, как он с умом своим и дарованиями не сделал более успехов по крайней мере в Теории веры. Однако его чистосердечие мне понравилось: Я его уговаривала прочитывать без опасения те же книги, что бы просветиться ими более, в чем он конечно успеет, естьли намерения его будут лучшими. Я прибавила, что весьма справедливо примечание его в рассуждении неизвестного времени исправления, естьли к тому не имеют склонности; но что склонности такого рода не прежде начинаются, как с исполнением добродетели в опытах.

Он мне божился, моя любезная Гове, сей упрямый человек, что его намерения были искренны. Я надеюсь, что в следующих письмах уже не буду иметь повод опять противоречить сему прекрасному началу. Когда бы мне и ничего не оставалось отражать с его стороны; но я никогда не забуду мою погрешность и неблагоразумный мой поступок, которой мне столько вреден. Но мне столь приятно видеть маленькой лучь надежды там, где я окружена была одним густым мраком, что я при первом случае решилась сообщить радость свою моему нежному другу, которая столько участвует в моих делах.

Однако будь уверена, моя любезная, что сии приятные мысли ни малаго не причиняют послабления в моих осторожностях; не для того, что бы я более тебя опасалась от него какого нибудь вредного для чести моей намерения; но он человек разнообразной, и я приметила в нраве его твердость, которая меня беспокоит. И так я решилась отдалять его сколько можно от себя и от мыслей моих. Все мущины прелестники или нет: но я уверена, что таков Г. Ловелас. И для того я буду усиливаться проникать всегда его намерения во всяком предложении и во всех разговорах его со мною. Одним словом, во всех случаях, которые покажутся мне сумнительными, самые лестнейшие надежды мои будут всегда сопровождаемы величайшим страхом. Я думаю, что в подобном моему положении, лучше опасаться без причины, нежели неосторожно подвергать себя опасности.

Г. Ловелас уехал в Виндзор, откуда он хотел возвратиться завтра. Он оставил двух своих слуг для услужения мне в его отсудствие.

Я писала к тетке моей Гервей в надежде той, что бы посредством ее получить мне от матушки моей платье, книги и деньги. Я ее уверяю, что естьли могу возвратиться в милость фамилии моей с одним условием, что бы отвергать всех мущин мне предлагаемых, и что бы со мною поступали как с дочерью, племянницей, и сестрой; то я устою в намерении моем остаться в девицах и во всем буду сообразоваться с волею родителя моего. Однакож я упоминаю, что после притеснений претерпенных мною от брата и сестры моей, пристойнее бы было для их пользы и для моей, позволить мне жить от них в удалении, то есть в моей деревне; и я надеюсь, что ето не будет иначе перетолковано.

Естьли позволят, что бы тетка моя удостоила меня несколькими строками то она узнает от сестры моей, куда ответ свой мне надписать.

В сем письме я не с меньшею нетерпеливостию изъясняюсь, как и к сестре моей, что бы доставила мне скорое примирение, которое бы воспрепятствовало дальнейшим моим нещастиям. ,,Малейшая умеренность, говорю я ей, может еще прикрыть сие плачевное приключение под видом домашнего раздора; но медленность учинит его постыдным и для них и для меня. Я на вас ссылаюсь, что насильствия других заставили меня придти в сию крайность.,,

Письмо CXIV.

ЛОВЕЛАС к БЕЛФОРДУ.

В Пятницу 14 Апреля.

Ты часто упрекал меня, Белфорд, в моем тщеславии, не взирая на приятность его сопровождающую, и которая заставляет тебя мне удивляться в то самое время, когда ты хочешь похитить у меня сие достоинство. Зависть тебя делает неспособным к различению. Природа вдыхает в тебя ко мне уважение, а как? Ты сам не знаешь. Ты человек с лишком тяжелый и столь короткого зрения, что никогда сам себе не растощаеть побуждения тебя двигающия.

Хорошо; мне кажется, что я тебя слышу: но Ловелас, ты не оправдываешь себя от упреков моих в тщеславии.

Ето правда, любезный друг; и ты можешь к тому прибавить, что мера оного у меня ужасная, но естьли непростительно тщеславие достойным людям; то комуж будет оно простительно? Правда также что они меньше всех людей имеют случай оным возвышаться; ибо их число так мало, что их узнают тот час по знакам, и все наклонны увеличивать достоинства. Дурак, которого можно уверить, что другой больше его имеет способностей, заключает охотно, что такой человек должен быть чрезвычайная вещь.

По сему, какое общее заключение должно вывесть из первоначальных оснований? Конечно то, что никому не надо быть тщеславным. Но что сказать о тех, которые не могут себя от того воздержать? Может быть я в сем случае могу положить себя. Ничто не раждает больше высоких мыслей во мне о самом себе, как изобилие моих изобретений, и я ни из чего не могу на себя взять, что бы скрывать ето чувствие. Однакож оно может служить к пагубе моей в мыслях моей проницательной Богини.

Я примечаю, что она меня боится. Я старался всегда казаться перед нею и перед Гове в моих свиданиях, самою легкомысленною головою и без всякого размышления. Какаяж глупость моя была, так чистосердечно изъясниться о шуме, которой был в саду? Так, но успехи моего изобретения (успехи, Белфорд, ослепляют самых великих людей) столь совершенно отвечали моему ожиданию, что проклятое мое тщеславие взяло верьх, и заставило меня забыть предосторожности. Угрозы касающиеся до Сольмса, намерение ввести брата в мой побег, и мщение приуготовленное мною обеим слугам, столько навели страха на мою красавицу, что я должен был употребить все силы моего ума, что бы помириться с нею. В то же самое время пришли мне некоторые благоприятные известия от моего поверенного в их фамилии, или по крайней мере известия, которые решился я повернуть в благоприятную сторону. Я предупредил ее в решении, которое она хочет делать против меня, и прежде сего времени не упустил случая просить у нее свидания, то есть, между тем как удивление к моей неустрашимости, которым я ее наполнил, держало еще намерения её в нерешимости. В сем предприятии я приготовился действовать одною тихостию и откровенностию. Как в жизни случалось мне, то там, то сям, иметь некоторые добрые побуждения; то я их привел в память мою (которая не была обременена их числом) что бы сделать по веселее со мною любезную мою особу. Кто знает, думал я, может быть они обманутся вовсе, и исправление мое не так далеко, как мне кажется? Но для всякого случая, ето будет основанием моей великой системы. Любовь, говорил я себе, есть неприятель сомнения, но не страх, и так надо стараться его истребить; тогда останется одна любовь. Легковерие первой её услужник, и никогда невидать одного без другаго.

(Тут он пересказывает своему другу все, что происходило между им Клариссою в последнем их свидании. Как он доходит до предложения, что бы взять квартиру в Виндзоре, то продолжает:)

Теперь, Белфорд, намерение мое входит ли в твой свинцовой лоб? Нет, я уверен, следовательно я принужден тебе его растолковать.

Оставить ее на день или на два, с тем, что бы услужить ей моим отсудствием, ето бы значило, что я с лишком полагаюсь на её ко мне расположения. Ты знаешь, что я уважил необходимость быть при ней, пока я бы имел причину думать, что её приятели хотят за нами гнаться; и я начинал опасаться, что бы она меня не подозревала, что я под сим предлогом хочу только от нее не удаляться. Но теперь, когда они объявили себя против сего намерения, и что они ее более не примут, естьли бы она и вздумала возвратиться; то какая причина может меня удержать, что бы не оказать ей знака моего повиновения, удалившись от нее? А особливо, когда я могу оставить при ней слугу моего Вилля, которой весьма расторопной человек, и все знает, кроме того что не умеет читать и писать и храброго Ионеса, для присылки его ко мне в случае нужды от первого, которому я могу сообщать все мои действия. Впрочем я рад осведомиться, нет ли о мне писем поздравительных от моих теток и двоюродных сестер Монтегю, которым я не преминул дать знать о моем торжестве. Сии письма, смотря по выражениям их, могут быть мне при случае полезными.

Касательно до Виндзора, я никакого особенного намерения не имел в рассуждении сего места; но надо было что нибудь ей сказать, когда она требовала моего мнения. Я не смею говорить о Лондоне без больших предосторожностей, мне хочется, что бы етот выбор ею самою был сделан. В женщинах есть некая превратность, побуждающая их требовать мнения у других, чтобы узнавши оное иметь удовольствие ему противиться, и может быть оне сделали бы тот же самой выбор, естьли бы он не был в мыслях другаго. Я могу найти затруднения против Виндзора, когда уверю ее, что оттуда возвратился. Оне тем более ей покажутся приятными, что ето место было мною означено, а чрез то самое покажу ей, что у меня нет приготовленных видов. Нет женщины более ее подозрительной и недоверчивой. Для честного человека однакож очень досадно быть подозреваемым.

Еще прибавлю, что мимоездом могу я видеть госпожу Грем, которая имела предлинное свиданье с моей прелестницей. Если бы я знал, чем у них было дело, и что по первом знакомстве они будут друг другу полезными, мне бы не трудно было выдумать какой нибудь способ услужить им обеим без моего вреда. Ето самой осторожной способ приобретать дружбу, за которой не следуют никакие раскаяния, если особы, которых обязываешь, сделаются неблагодарными. Впрочем госпожа Грем переписывается с сестрою своею откупщицею. С етой стороны может случиться, или что нибудь выгодное, которым я воспользуюсь, или что нибудь досадное, от которого я могу отречься.

Занимай всегда задния ворота, есть такое для меня правило, которое я ни в каких моих подвигах не забываю. Те которые меня знают, не могут меня обвинять в гордости. Я разговариваю очень обходительно с слугою, которого я намерен употреблять в мою пользу.

Слуги похожи на солдат; они делают всевозможные злости без дурного намерения; о добрые души! а единственно из привязанности к дурному. Я очень боюсь этой Гове; она чрезвычайно умна, и так склонна к злости, что ожидает только случая к оказанию оной. Естьли бы случилось, чтоб она верьх взяла надо мной, со всеми моими военными хитростями и с мнением, которое я о ней имею, я в состоянии буду удавиться, или утопиться, или разможжить себе голову пистолетом. Бедный Гикман! мне жалка та судьба, которая его ожидает с етою умницею; но он сумошедший, которого я не хочу более наставлять в здравом рассудке; и как я вздумаю: то кажется, что в брачном союзе, необходимо нужно, для счастия обеих дорогих супругов, что бы один из двух был дурак. Об етом я уже рассуждал с самой Гове; но надобно также, что бы дурак уверен был, что он дурак; иначе, упрямая глупость может часто растроивать самую премудрость.

С помощию Осипа, моего честного поверенного, я укрылся сколько мог от сей опасной умницы.

Письмо CXV.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ

Не досадно ли то, что я не могу привлечь к себе ету гордую красоту ни какою обязанностию? Я имею две причины присиливающия меня уговаривать ее, что бы она приняла от меня деньги и платье; первая есть действительное удовольствие видеть ету высокомерную женщину в выгоднейшем положении, и думать, что она на себе или при себе имеет что нибудь мне принадлежащее; другая, что бы сбить её спесь и унизить ее немного. Ни что так не уничижает гордый дух, как денежные одолжения; и для того то я столько их всегда оберегался. Однакож они случались иногда со мною; но я проклинал медленность времени, которая меня понуждала принимать оные. Я также всегда остерегался прежде временных издержек; что называет Милорд М... есть мякину вместо доброго хлеба. Я считаю, что сие значит, получать рабски имение свое от собственных своих прикащиков. Каких наглостей они себе не позволяют? Я, который думает иметь право раскроить голову всякому прохожему, когда мне не понравятся его взгляды, как снесу я дерзость мужика, который будет со мною говорить с накрытою головою для того только, что он в звании заимодавца? Сколько не могу я приучить себя к сему унижению, так и к тому, что бы занять у какого грубого дяди или у любопытной тетки, которые думают получить чрез сие право распрашивать у меня все, что им хочется, для одного удовольствия журить меня, и что бы я отдавал отчет во всей моей жизни.

Моя красавица в рассуждении сей гордости не уступает мне; но она не знает различий. Бедная невиннинькая не знает еще, что нет ничего благороднее, нет ничего сладостнее для любовников, как сообщение взаимных благодеяний. Чтоб тебе дать простонародной пример, в деревне моей видел я не один раз оправдание моего мнения; один гордый петух, которого красоте я часто удивляюсь, как скоро найдет зернышко ячменю, созывает всегда всех своих любовниц. Он берет зернышко носом и бросает его пять или шесть раз в знак приглашения потом между тем как две или три из его пернатых красавиц спорят между собою о чести предпочитания (петух, Белфорд, есть птичей Султан): то он направляет любимой его нос к зернышку; и когда она возмет, то подтверждает ласками гордые знаки её радости. Красавица же с своей стороны изъясняет своею благосклонностию, что она не для зернушка только была призвана, и ето сама знает.

Я тебе сказал, что между моими предложениями я советовал также пригласить опять Анну, или взять одну из дочерей откупщицы. Отгадаешь ли ты мое намерение, Белфорд? Я тебе даю месяц сроку; но как ты не великой отгадчик: то надо тебе просто все рассказать.

Не сомневаясь, что бы она не пожелала взять свою любимую служанку, как скоро учредит себя, я за нею послал, в том намерении, чтоб употребить тайно какие нибудь пружины для воспрепятствования её приезду; но само щастие трудится для меня. Ета девка очень не здорова, и сильной кашель препятствует ей выходить из горницы. Бедная Анна! Как я о ней сожалею! Такие недуги весьма досадны для столь добрых служителей. Между тем, радуясь сему приключению, я пошлю бедной больной маленькой подарок. Я знаю, что моя красавица будет тем тронута.

И так, Белфорд, притворясь будто не знаю ничего, я ее уговаривал возвратить свою старую служанку. Она знает, что я всегда уважал ету девку, видев её привязаность к госпоже: но я чувствую, что в сем случае у меня прибавляется доброе расположение к ней.

Не более было опасности в предложении одной сестры Сорлингс. Если бы одна согласилась ехать, и мать бы ей позволила: (два препятствия за одно) то все надо было бы дождаться другой; и ежели бы я приметил, что красавица моя к ним привязалась: я бы легко мог подать ей какой нибудь повод к ревности, которая бы меня избавила от сего препятствия; или такой бы поселил вкус к Лондону в девке оставившей свои молочные горшки, что она бы ничего лучшего не могла сделать, как достаться женою моему камердинеру. Может быть я бы ей доставил даже Капеллана Милорда М.... который старается угождать чаемому наследнику его господина.

Да благословенно будет, скажешь ты, честное сердце друга моего Ловеласа! Он размышляет, как ты видишь, о удовольствии целаго света.

Боль моя сделалась труднее, как пал разговор о моем исправлении. Уверяя, что мои намерения были чистосердечны, я повторял не однократно, что такие перемены не могут сделаться в один день. Как же чистосердечнее сего говорить можно? Не узнаешь ли ты мою откровенность? Примечание сие основано, я смею сказать, на истинне и на природе; но сюда входила также и политика. Я не хочу, что бы красавица моя могла меня упрекнуть в толь грубом лицемерии, еслибы мне случилось возвратиться к старым моим упражнениям. Я даже сказал ей, что опасно, что бы вместо желаний моих к исправлению не что другое во мне было, как одна пылкая крайность; но что пример её конечно превратит ее в обыкновение. Впрочем, Белфорд, советы такой прекрасной и доброй особы отымают всю бодрость. Я тебе божусь, что бываю в великом смущении, когда подымаю на нее глаза мои; и мне думается, если бы я мог ее не много равнять со мною, то есть, довести до чего нибудь несовершеннаго: то между нами было бы гораздо больше сходства, и мы бы лучше друг друга разумели. Утешения были бы взаимны, и грызения не были бы только с одной стороны чувствуемы.

Сия бесподобная особа с такою приятностию рассуждает о важных материях; и даже звон её голоса, и все столь прелестно в её разговоре, когда она касается любимых своих размышлений, что я бы согласился проводить целый день в слушании ея. Сказать ли тебе один мой страх? Если тленность природы человеческой восторжествует в мою пользу; то я боюсь, что бы она много не потеряла сего возвышения души и благородной доверенности, которая, как я примечаю, дает видимое превосходство честным душам над теми, которые не столько честны.

При всем том, Белфорд, хотелось бы мне знать, для чего называют лицемерами тех, которые ведут подобную нашей вольную жизнь? Я ненавижу сие название, и весьма бы был обижен, если бы кто осмелился его ко мне приложить. Что касается до меня, я имею весьма добрые побуждения, и может быть также часто, как и те, которые выдают себя за добродетельных. Худо только то, что они не продолжаются, или лучше сказать, что я не стараюсь как другие, прикрывать мои падения.

Письмо СXVИ.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИСЕ ГАРЛОВ.

В субботу 15 Апреля.

Хотя мне и недостает времени, потому что я угнетаема матушкиным надзиранием; однакож я сообщу тебе вкратце мои мысли о сем новом свете, которым кажется озарился твой новообращенный.

Право, я не знаю, что мне думать о сем обращении. Он говорит хорошо; но если судить о нем по обыкновенным правилам: то он ничто инное, как лицемер столь же гнусный, как по его словам, гнусны ему самому лицемерство и неблагодарность. И в самом деле, моя любезная, думаешь ли ты, чтоб он возмог торжествовать над толиким числом женщин, как говорят, если бы сии два порока ему не были знакомы!

Его только чистосердечие меня смущает. Однакож хитрости его известны, что обвиняющий себя самого прежде всех притупляет обвинения других.

Не льзя отвергать, что голова его наполнена способностями. Больше ожидать можно от умного, нежели от глупаго. Правда также, что переобразование должно иметь начало. В его пользу я соглашаюсь на сии два пункта.

Но ты имеешь странной способ судить о его мнимых признаниях и о сей удобности, с какою он себя обвиняет. Признается ли он тебе в чем нибудь, что бы ты уже прежде не знала, или что бы ты не могла узнать от других? Если он не делает таковых признаний, так что же открывает в свою невыгоду? Ты уже слышала о его прельщениях и дуелях. Все ето знают. И так он объявляет только то, что напрасно бы старался скрыть: а его чистосердечие заставляет тебя сказать: за чем упрекать г. Ловеласа в том, в чем он сам признается.

На чем же решиться? Ибо сей вопрос всегда будет тебе представляться. Надо воспользоваться сколько возможно будет твоим положением; а я надеюсь вместе с тобою, что оно сделается со временем лучшим. Я одобряю предложение касающееся Виндзора и дома Каноника. Поспешность, с какою он тебя оставил для сыскания квартиры, также очень хорошее предвещание. Найдет ли он ее в доме Каноника, или нет, я думаю, что самое благопристойнейшее дело будет в том, что бы Каноник скоро нам дал брачное благословение.

Я одобряю также твою осторожность, твое бдение, и все, что ты ни делала до сих нор, исключая только свидания твоего с ним в саду. Соглашаюсь впрочем, что в моем охуждении я сужу только по приключению; ибо ты не могла предвидеть какой будет конец сего свидания. Твой Ловелас, по его собственным словам, сущий чорт. Если бы он убежал с нещастным Сольмсом и твоим братом, и если бы его самого перевезли на поселение по остаток его жизни, все бы трое получили от меня полное и добровольное на то согласие.

Какое странное употребление делает он с сим Осипом Леманом! Надо повторить; его чистосердечие меня приводит в изумление. Но если ты милостиво прощаешь в том своего брата: то я не вижу для чего бы труднее его простить. Однакож по отъезде твоем я весьма желала, что бы ты избавилась от него или горячкою, или огнем, или водою, или каким другим случаем, которым бы он изломил себе голову, но с тем, что бы ето было прежде, пока он не заставит тебя надеть но нем траур.

Ты отвергаешь мои предложения, а я не престаю их возобновлять. Скажи, прислать ли тебе пятьдесят гвиней чрез старого твоего разнощнка? Некоторые причины не дозволяют мне употребить слугу Гикмана, разве тогда, когда я достану вексель. Но нужные к тому изыскания подвергнут меня подозрению. матушка так любопытна! так тягостна! Я не люблю такие подозрения.

Мне кажется, что она все около меня находится. Страх заставляет меня окончить. Г. Гикман просит меня засвидетельствовать тебе его почтение и готовность к услугам. Я ему сказала, что сделаю для него ето снисхождение потому, что в таком смущении как ты находиться, от всякого принимают охотно учтивости; но что он не должен надеяться уважить ето в моих мыслях и вывесть себе в достоинство, потому, что один слепой или полоумной может не почитать такую особу, как ты, и не желать быть ей полезным без всякого намерения, кроме чести услужить ей. ,,В том было главное его побуждение, сказал он мне с сладким видом, но (поцеловав свою руку и наклонившись до полу) он надеется, что дружба моя с тобою не уменшит цены почтения, которое он к тебе имеет.,,

Прости моя любезная. Верь, что я всегда буду твоим верным другом.

Анна Гове.

Письмо СXVII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ к АННЕ ГОВЕ.

За болезнию моего разнощика я, остановила твоего, что бы вручить ему ответ мой.

Ты не ободряешь моих надежд последними рассуждениями. Если сии виды исправления одни только мнимые виды, какиеж могут быть его намерения? Но человек способен ли иметь столь подлое сердце? Дерзнет ли он оскорблять Всевышняго? Не имею ли я причин судить в благоприятную ему сторону по сему плачевному размышлению, что видя мою независимость от его власти, ему не нужна сия ужасная крайность лицемерия; или его предприятия основаны на самой гнусной подлости. Он должен быть по крайней мере чистосердечен в то время, когда подает мне лучшие надежды. Как о сем сомневаться? Ты должна согласоваться со мною в сих мыслях, если не пожелаешь видеть меня под бременем столь жестоким.

Впрочем я бы лучше желала быть независимою от него и от его семейства, хотя я имею высокие мысли о всех его родственниках; по крайней мере до тех пор, пока я не увижу чем кончатся решения моих родных. Без сей сильной причины, мне кажется, что лучше всего было бы отдаться в покровительство Милади Лавранс. Все бы тогда пошло благопристойно, и я бы избегнула моих прискорбий. Но также и в сем положении мне уже должно бы было щитаться ему принадлежащею непременно, и показать себя дочерью пренебрегающую своим семейством. Не должна ли я дождаться следствий моего первого испытания? Я ето должна сделать без сомнения, а между тем ничего не могу предпринять пока не буду в каком либо надежном месте, и от него удаленна. Госпожа Сорлингс сообщила мне сего утра письмо полученное ею от сестры своей Грем, ,,Которая надеясь, что я извиню её чрезвычайное усердие, если сестра её за благо рассудит показать мне письмо, желает, что бы я решилась ощастливить её молодого господина для пользы моей и знатной его фамилии.,, Ето её выражения. Она основывает свою нетерпеливость на ответе, которой она получила от него, как он ехал в Виндзор. Она говорит, что взяла смелость спросить у него, приближается ли время поздравления? Он ей отвечал: ,,Что никакая женщина не заслуживает более привязанности; что всякой его разговор со мною дает ему новые причины к уважению меня; что он меня любит с такою непорочностию чувств, к какой он сам не думал быть способным; и что он меня почитает ангелом сошедшим с небес, для прекращения его заблуждений; но что он опасается, что бы его щастие не было с лишком далеко, и что он имеет причину жаловаться на строгия предписания, которые я на него наложила; однакож сии предписания для него столь священны, как будто бы они составляли часть условий нашего бракосочетания.,,

Что мне сказать, моя любезная? Что мне думать? Госпожа Грем и госпожа Сорлингс честные женщины; и письмо сие согласно с разговором, который мне казался и кажется еще приятным. Однакож за чем упустил он случай изъяснить мне свои чувствования? За чем жаловаться госпоже Грем? Он незастенчивой человек. Но ты говоришь, что я вселяю страх. Страх! моя любезная! Каким ето образом?

Иногда я вне себя от необходимости рассматривать происки этой остроумной и сумазбродной головы; не знаю какое ему дать название.

Часто я говорила сама в себе: как жестоко наказано во мне то тщеславие, которое обнадеживало меня быть образцом юношеству моего пола! Если мой пример поселит в них предосторожности; я и тем должна быть довольна. Какую бы участь небо мне ни определило, я не могу более поднять глаз на моих лучших подруг и достойнейших приятельниц. Несноснейшее обстоятельство неблагоразумной девицы есть то, что она всех любящих ее отягчает печалию, а доставляет удовольствие одним своим и своего семейства неприятелем. Сколько бы сей урок был полезен! если бы мы старались привести его живо в память в поползновениях, когда колеблется разум в каком либо сомнительном поступке.

Ты не знаешь, моя любезная, всей цены добродетельного человека; и не смотря на благородство души твоей, ты участвуешь в всеобщей слабости природной, не уважая то добро, которое в руках твоих. Если бы г. Ловелас старался тебе понравиться: ты бы не поступала с ним, как с г. Гикманом, которой стоит большего уважения, чем первой. Скажи, так ли бы ты с ним обходилась? Ты знаешь, что говоря про матушку, он сказал: тот, кто много терпит приготовляется терпеть много. (Это слово Анны Гове в прежнем письме) Я думаю, что г. Гикман охотно бы узнал, чье было такое примечание. Он бы с трудностию поверил, что бы особа, столь хорошо мыслящая, не воспользовалась собственным своим замечанием, и конечноб он пожелал, что бы сия особа была связана дружбою с его любезною Гове.

Тихость, вместо того, что бы быть презрительною в мущине, составляет необходимо одно из качеств честного человека; то есть: делает важнейшую часть совершенства приличного полу их. Государь может презреть сие прекрасное достоинство; ибо чувствование и обхождение составляют более сей привлекательной нрав, нежели богатство, порода и чины. Не ужели общее будет заключение, что наш пол предпочитает вспыльчивых и наглых мущин? И Гове не будет из сего изключена?

Прости меня, моя любезная, и дружба твоя да не будет тем оскорблена! Мое щастие переменилось, но сердце мое останется всегда одинаким.

Кл. Гарлов

Письмо CXVIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В субботу в вечеру.

Г. Ловелас видел разные комнаты в Виндзоре; но не нашел таких, которые бы мне были пристойны и соответствовали бы моему описанию.

Он следовал моим наставлениям в точности. Ето доброй знак. Я тем довольнее его исправностию, что он сам предлагал мне етот город, а по возвращении кажется переменил мысли. На дороге, он говорит, раздумал, что Виндзор невыгодной был выбор хотя им самим сделан, потому, что я ищу уединения, а ето место весьма посещаемо.

Я ему отвечала, что естьли госпожа Сорлингс не считает меня тягостию своему дому, то я бы охотно провела здесь еще некоторое время, с тем, что бы он оставя меня уехал в Лондон или к Милорду М... Он начинает думать, что мне нечего более опасаться со стороны моего брата; и в сих мыслях, когда отсудствие его может быть мне полезно, он соглашается мне повиноваться хотя на несколько дней. Опять повторил он мне предложение взять Анну. Я ему сказала, что намерена ето сделать и употреблю на то твою помощь. И в самом деле, моя любезная, прошу тебя отыскать ету честную девку; твой верный Роберт конечно знает, где она.

Г. Ловелас приметил невеселый вид мой, в котором он меня застал, и заплаканные глаза мне изменили. Я кончила тогда ответ на твое последнее письмо. Естьли бы он не подошел ко мне самым почтительным образом, и естьли бы не прибавил к тому в первых словах расположения своего оставить меня, то бы я приготовилась сделать ему очень дурной прием. Твои рассуждения так живо меня тронули, что при входе его, я не могла без негодования видеть прельстителя, которому я должна приписать все терпимые и претерпенные мною бедствия. Он мне дал знать, что получил письма от Милади Лавранс, и другое от девицы Монтегю, естьли я расслышала хорошо. Когда сии две госпожи упоминают обо мне, удивительно, что он мне ничего о том не сказал. Я боюсь, моя любезная, что бы и родственники его не были из числа тех, которые почитают мой поступок дерзким и непростительным. Моя честь не требует ли; что бы я их уведомила о истинне? Может быть они сочтут меня и достойною союза их, естьли я их оставлю в мыслях, что мой побег был добровольный. Ах! моя любезная, сколько собственные наши размышления отягощают нас во всяком случае, когда совесть упрекает в нарушении должности.

В Воскресенье по утру.

Какие новые беспокойствия меня мучат, когда думаю о ненависти г. Ловеласа к моим родственникам! он называет некоторых из них непримиримыми; но я опасаюсь, что бы он сам не был также непримирим, как самый раздраженный из них.

Я не пропустила объявить ему с великим жаром желания мои к примирению, и ускорить отъезд его, как нужное начало к миру. В сем случае он очень важной вид принял, и говорил, что он без сомнения будет первою моею жертвою. Потом изъяснялся о моем брате весьма вольными словами и не больше пощадил отца моего.

Столь мало уважения ко мне, моя любезная! Правда, что его учтивость всегда была такова, как я ему выговаривала, и что он не преставал говорить с презрением о моей фамилии: я сто знала. О! как я винна, что имела с ним малейшие отношения!

Но знайте, сударь, сказала я ему, что естьли ваша запальчивость и презрение ко мне позволяют вам ругать брата моего: то я ни как не стерплю, что бы вы говорили дурно о моем отце. Довольно без сомнения, что мое ослушание сделало нещастие его жизни, и что дочь столь нежно любимая была способна его оставить. Я никак не могу слышать ему поношения из уст того, кто был причиною его бедствий.

Он начал извиняться; но такими выражениями, которые дочери ни как не должно слышать, а еще менее произносить тому, кто на сию самую дочь имеет намерения; что я ему выговорила. Наконец видя меня чрезвычайно огорченною, он просил у меня прощения, хотя не с великим подобострастием. Но что бы переменить речь, он мне говорил откровенно о двух письмах, которые получил от Милади Лавранс и девицы Монтегю; и не ожидая моего ответа прочитал мне несколько содержания их.

Для чего странной сей человек не показал их мне вчера в вечеру? Или он боялся, что бы мне не причинить излишнего удовольствия?

Милади Лавранс изъясняется обо мне самым лестным образом. ,,Она его уговаривает поступать со мною так, что бы я скоро согласилась взять руку его. Она мне делает вежливости, говоря, что нетерпеливо желает обнять столь прославившуюся особу, какова её племянница. Ето её ласкательные выражения. Она почтет за щастие одолжить меня, и надеется, что торжество не замедлит; потому что сие заключение будет для нея, для Милорда М.... и Милади Садлейр свидетельством достоинства и доброго поведения их племянника,,.

,,Она уверяет, что всегда принимала великое участие в огорчениях, которые я чрез него претерпела, что он бы был неблагодарнейший человек, естьли бы не старался вознаградить мои потери; что она считает за долг целаго их семейства, что бы занять место моей фамилии; и что с её стороны мне ничего не останется желать. Обиды претерпенные мною от моих родственников еще бы были удивительнее, естьли бы их не должно было приписать его собственным беспорядкам, а особливо смотря по выгодам, которые он получил от природы и от щастия, но теперь, когда он сам может установить навсегда свои нравы, она надеется, что он убедит Гарловых, что они хуже о нем судили, нежели он стоит; чего она просит от Бога для чести его и целаго дома. На конец она желает быть уведомлена о нашей свадьбе непосредственно после церковного обряда, что бы быть из первых в поздравлении,,.

Она не приглашает меня откровенно, что бы я приехала к ней прежде свадьбы, хотя после всех её речей, я бы могла етого ожидать.

После того он мне дал прочитать часть другаго письма, где девица Монтегю ,,Поздравляет ево с получением доверенности от особы столь удивления достойной,,. Ето её слова. Мою доверенность! любезная Гове! Никто в свете не будет другаго мнения, как ты уверяешь, хотя бы я объявила истинну, ты видишь, что девица Монтегю и все её семейство считают мой поступок чрезвычайным. ,,Она также желает, что бы отпраздновали скоро брачный обряд, и с ним исполнили бы желание целой фамилии, Милорда М.... её теток, её сестры, и всех тех, которые благорасположены к их фамилии. После того щастливого дня, она намерена приехать ко мне, что бы увеличить мою свиту. Милорд М..... также сам приедет, естьли ему не много сделается легче от подагры. После сего он нам оставит один из трех его замков, куда мы можем переселится, естьли не будем иметь других намерений,,.

Она ничего не говорит в извинение свое, что не ездила на встречу мне по моей дороге, или в С. Албане, как г. Ловелас меня обнадежил. Однакож она упоминает о болезни, которая принудила ее быть некоторое время в заключении. Он также мне сказал, что Милорд М... болен подагрою; что подтверждается письмом его двоюродной сестры.

Ты поверишь без сомнения, моя любезная, что сии два письма принесли мне великое удовольствие. Он прочитал знаки оного на моем лице, и я приметила также сама что он тем восхищался. Однакож я не перестаю удивляться, что он не сделал мне сей доверенности еще вчера в вечеру.

Он меня убеждал ехать прямо к Милади Лавранс, смотря на одно свидетельство чувствований сей женщины по письму ея. Но, естьли бы я не имела никакой надежды к примирению с моими друзьями, что однакож мой долг велит по крайней мере испытывать, и тогда бы, сказала я ему, как следовать сему совету, когда я не получала от неё никакого особенного приглашения?

Он удостоверен, что молчание его тетки происходит от неизвестности, будет ли принято её приглашение; иначе, она бы его сделала с величайшею поспешностию.

Довольно етой неизвестности, отвечала я ему, что бы отвергнуть его совет. Его тетка, которой столько известны правила истинной благопристойности, уведомляет меня сею неизвестностию, что мне неприлично согласиться на её приглашение. Впрочем, благодаря ваши распоряжения, государь мой, естьли у меня платье, с которым бы могла представиться?

О! вы так хорошо одеты, сказал он мне, что можете показаться и ко двору, изключая драгоценных каменьев; и что я буду там в прелестном виде, (он должен бы сказать в страннейшем виде.) Щегольство моей одежды ево удивляет. Он не понимает, чрез какое искуство я кажусь всегда убрана так к лицу, как будто бы я переменяла платье всякой день; впрочем его сестры Монтегю могут мне доставить все, чего не достает, и он намерен отписать о том к девице Шарлоте, естьли я дам ему позволение.

Неужели вы меня считаете, отвечала я ему, за сказочную галку? или вы хотите, что бы я занявши платье ездила к тем, которые мне его дадут? Конечно, г. Ловелас, вы полагаете во мне, или с лишком много низости, или доверенности.

Не лучше ли мне хотелось съездить в Лондон на несколько дней; что бы искупить там платья?

Может быть я бы и поехала, естьли бы то не было на его счет. Я еще не готова носить его ливрею.

Ты понимаешь, моя любезная, что гнев мой не довольно казался бы важным за все пронырства его, которые принудили меня к побегу, естьли бы я при случае не объявляла ему действительное мое огорчение, что я приведена им в такое состояние. Между преступниками трудно избегнуть взаимных уличений.

Он желал бы проникнуть мои намерения; сие познание служило бы к управлению всех его предложений. Для него было бы верьх удовольствия в исполнении моей воли.

Самое усерднейшее мое желание, есть видеть его отдаленным; разве ето нужно повторять беспрестанно?

Во всяком другом месте, он клянется мне повиноваться, когда бы я на том настояла; но ему кажется, что самое лучшее предприятие, исключая одного, о котором он осмеливается упомянуть только мимоходом, что бы я судом объявила свои права; ибо тогда, быв свободною принимать или отвергать его посещения оставив ему одну письменную переписку, я открою свету, что я хотела отдать себе справедливость.

Повторять ли мне вам беспрестанно, государь мой, что я не хочу иметь тяжбы с моим отцом. Думаете ли вы, что мое плачевное состояние может переменить мои правила, по крайней мере тогда, как я буду иметь власть их наблюдать? Как поселиться мне на моей даче без употребления судебных обрядов и без помощи моих надзирателей. Один из них вооружился против меня; другой в отсудствии естьли бы я и была расположена взять какие нибудь меры; то потребно больше времени, нежели обстоятельства мои позволяют на то употребить; нужнее всего мне теперь ваш немедленный отъезд, моя независимость.

Он меня уверял с клятвами, что по многим представленным мне причинам, он не надеется, что бы была в безопасности здесь одна. Надежда его состоит с том, что бы сыскать мне какое нибудь место, которое бы мне понравилось. Но он берет смелость сказать мне, что он кажется не подал причины своим поведением, что бы заслужить от меня такое усильное желание отдалять его; тем более, что я уже довольно стараюсь запирать от него дверь мою; хотя он может меня удостоверить, совершенною правдою, что всегда как отходит от меня, чувствует в себе лучшие расположения, и принимает решение подтверждать себя в сих чувствованиях моим примером.

Стараюсь запирать дверь мою! повторила я; Я надеюсь, государь мой, что вы не имеете права жаловаться, естьли я хочу пользоваться малым спокойствием. Хотя вы меня находите несведущею в главных вещах, я надеюсь, что вы не считаете меня столь слабою, что бы я любила слушать ваши любовные разговоры, а особливо когда нет никакого нового приключения, которое бы принуждало меня принимать ваши посещения, и вы сами знаете, что не нужно беспрестанно перерывать мой покой, как будто бы без ваших ежечастных уверений я не могла поверить себя вашей чести.

Он находился в недоумении.

Вам не безъизвестно, Г. Ловелас, продолжала я, по чему я так не отступно желаю вашего отсудствия. Причина тому, что я хочу дать знать публике мою независимость от вас, и что тем надеюсь найти меньше препятствий сделать условия к примирению с моими приятелями. Для удовольствования вашей нетерпеливости, и имея щастие пользоваться доброхотством вашего семейства, я соглашаюсь охотно уведомлять вас моими письмами о каждом моем шаге, и о всех предложениях мною получаемых; однакож не с тем, что бы сею благосклонностию я связала себя в моих поступках и намерениях. Друзья мои знают, что завещание моего деда уполномочивает меня располагать моею землею и частию движимого имения самым неприятным для них образом, хотя я не совсем еще к тому решилась. Сие обстоятельство может привлечь мне некоторое с. них уважение, когда первой жар простынет, и когда они не будут сумневаться о моей независимости.

Удивительное рассуждение! он уверяет, что мои первые обнадеживания довершили его желания; а теперь еще более, чем он ожидал. Какое благополучие иметь супругой женщину, которая на великодушии и чести полагает основание своего спокойствия! И если бы Небо позволило ему найти подобную мне при самом вступлении его в свет, он бы всегда привязан был к добродетели. Но он надеется, что даже прошедшее послужило в его пользу, размышляя, что родственники его всегда принуждали жениться, и что он упустил бы щастие, которое перед его глазами; а как он не был никогда столько порочен, как неприятели его разглашают: то он ласкает себя, что цена раскаяния может заменить невинность.

Я ему отвечала, что по сему наверное полагаюсь на его собственное согласие. и что он отъездом его незамедлит. Потом я спросила у него откровенным видом, что он думает о моем положении, и какой бы совет он мне дал в спокойном духе? Он должен судить, что я не мало озабочена: Лондон для меня. совсем неизвестное место. Я без путеводителя и покровительства. Он позволит мне сказать, что ему самому не достает многаго, если не в познаниях; то по крайней мере в употреблении множества благопристейностей, которые мне кажутся необходимо нужными для качеств благорожденного и благовоспитанного человека.

Сколь я могла приметить, он почитает себя за вежливейшего человека; и самолюбие его обижается, если судят о нем иначе. Я о том сожалею, сударыня, отвечал он мне с холодным видом. Позвольте также вам сказать, что человек воспитанный, учтивый, вам кажется более редким, нежели всем женщинам, которых я знал по сие время.

В том ваше и мое нещастие, г. Ловелас. Я уверена, что всякая женщина с малейшим проницанием, когда узнает вас так, как я, (мне хотелось огорчить гордость, которая стоит того) вместе со мною будет судить, что ваша вежливость весьма непостоянна и беспорядочна. Она не похожа на привычку. Она употребляется отрывисто и чрезвычайно, не имея своего источника в вас самих. Вам нужно ее припоминать.

О Боже мой! как я достоин сожаления! он защитился этим ироническим видом жалости к самому себе, в котором удобно было приметить его неудовольствие.

Я продолжала: в самом деле, сударь, вы не столько совершенный человек, как бы должно было ожидать от ваших способностей и дарований, которые вы приобрели. Вы новичок (это слово он употреблял в прежних разговорах) в неищетных похвальных вещах, которые бы должны быть предметом вашего просвещения и честолюбия.

Я бы не так скоро оставила сей чистосердечный разговор, потому что он подавши мне повод, казалося, легкомысленно рассуждал о том, что я всегда щитала важнейшим; но он перервал речь: пощадите меня, сударыня. Мое сожаление чрезвычайно, что я по сие время жил бесполезно. Но признайтесь, что вы бы не удалились от приятнейшего разговора и приличнейшего нашему положению, если бы не находили жестокого удовольствия унижать человека, казавшагося вид перед вами с великой недоверчивостию к своим достоинствам, за то, что он добровольно открыл вам свою душу. Сделайте милость, возвратитесь к первой материи, которую мы оставили, и во всякое другое время я охотно принимать буду совет к моему исправлению, теми устами, из которых единственно могу я слышать наставления с радостию.

Вы часто говорите о исправлении, г. Ловелас; в сем состоит признание ваших заблуждений; но я вижу, что вы весьма дурно принимаете упреки, которым вы часто не опасаетесь давать повод. Я весьма удалена, что бы находить удовольствие в припоминании ваших погрешностей. В моем положении, желательно бы было для вас и для меня, что бы мне оставалось только говорить все в вашу похвалу. Но могу ли я закрыть глаз, когда что нибудь их поражает, когда я хочу казаться действительно привязанной к моей должности?

Я удивляюсь, сударыня, вашей нежности; перервал он. Хотя я от нее и страдаю, однакож не желаю, что бы у вас ее было меньше. Она происходит от чувствования ваших собственных совершенств, которые вас поставляют выше моего, и даже вашего пола. Она вам сродна; и не должна казаться вам чрезвычайною. Но земля ничего не представляет подобнаго; сказал мне льстец. В каком он жил обществе!

Потом, обращаясь к первому разговору: вы сделали мне милость спросили у меня совета; я желаю единственно видеть вас покойною, учрежденною по вашему произволению, вашу верную Анну при вас, и щастливое начало к вашему примирению. Но я осмеливаюсь сделать вам предложения в надежде, что одно из них может быть вам понравится.

Я поеду к госпоже Гове, или к кому вам угодно другому, и буду стараться убедить их, что бы вас к себе приняли.

Не угодно ли вам будет уехать в Флоренцию к г. Мордену, вашему двоюродному брату и надзирателю? Я вам доставлю все выгоды к сему путешествию морем до Ливорны, или сухим путем чрез Францию. Может быть я успею уговорить кого нибудь из моей фамилии, чтоб быть вам сотоварищем. Девица Шарлота и Пати с удовольствием воспользуются случаем видеть Францию и Италию. Что касается до меня, я буду ваш только провожатый, в другом виде, если вам не противно в вашей ливрее, что бы ваша щекотливость не обижалась видя меня следующего за вами.

Я ему отвечала, что сии предприятия требуют размышления; но как я писала к сестре моей и к тетке Гервей, то ответ их, если я его получу может решить меня; а между тем, когда он удалится, я рассмотрю особенно предложение касательно г. Мордена, и если оно мне понравится: то сообщив оное девице Гове, я уведомлю его о моем решении чрез час.

Он ушел с почтительным видом. Возвратясь через час, узнал он от меня, что мне казалось бесполезным советоваться с тобою; что г. Морден не умедлит возвратиться; что полагая даже возможным отъезд мой в Италию, я не захочу, что бы он провожал меня ни под каким видом, что мало правдоподобия, что бы одна или другая из его двоюродных сестр была расположена почтить меня своим сотовариществом; и что впрочем, ето бы было то же, как бы и он сам меня провожал.

Сей ответ произвел другой разговор, которой будет содержанием первого письма моего.

Письмо CXIX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

Г. Ловелас мне сказал, что видя мою нерешимость в рассуждении путешествия в Италию, он старался изобретать новые предложения, которые бы мне могли понравиться, и желал убедить меня, что он мое удовлетворение предпочитает своему. После чего он располагался сам ехать за моею Анною, что бы ее немедленно привезти. Как я отказалась от молодых девиц Сорлингс; то ему хотелось видеть при мне служанку, к которой бы я имела доверенность. Я отвечала ему; что ты на себя возмешь труд за нею послать, и доставить мне ее в непродолжительном времени.

Может статься, говорил он, она удержана каким ниесть затруднением; не съездить ли ему к девице Гове, что бы между сим временем выпросить у неё для меня горнишную её девицу? Я ему дала знать; что неудовольствие твоей матери, со времени сего приключения, в котором меня считают с добровольного моего согласия, лишило меня всех явных вспомоществований от твоей дружбы.

Он казался удивленным, что госпожа Гове, которая говаривала обо мне с таким восхищением, и над которой, как полагают, имеет дочь великое влияние, перестала участвовать в моих делах. Он бы хотел, что бы в сей тайне не был замешан тот самый человек, который столько трудился к воспламенению страстей моего отца и дядей моих.

И в самом.деле, сказала я ему, я опасаюсь, что бы тут не был умысел брата моего. Я смею прибавить, что дядя мой Антонин не возбуждал бы сам собою против меня госпожу Гове, как я о том слышала.

Как я не имею намерения ехать к его теткам: то он спросил, хочу ли я принять к себе двоюродную сестру его Шарлоту Монтегю, и взять от неё одну служанку?

Я отвечала ему, что ето предложение мне не противно. Но я бы хотела прежде узнать, получу ли я свое платье из дома, что бы не казаться в глазах его блжних беглянкой или ветреницей.

Естьли я заблаго рассужу: то он поедет в другой раз в Виндзор, где еще исправнее прежнего будет осведомляться между Канониками и в лучших домах в городе. Я спросила у него, переменились ли возражения его касательно сего места.

Я помню, моя любезная, что в одном твоем письме, ты мне хвалила Лондон, как безопаснейшее убежище. Я ему сказала, что, как он довольно открывает мне разными подлогами свое намерение неоставлять меня одну в сем месте; то мне бы не противно было пребывание в Лондоне, естьли бы я имела знакомства в сем большом городе, а данное им слово удалиться от меня, как скоро я буду в другом месте, удостоверяет меня, что он сдержит свое обещание, когда я переменю жилище.

Как он неоднократно предлагал мне Лондон: то я ожидала, что он с нетерпением на то согласится. Но я не видела в нем великого к тому расположения. Однакож глаза его кажется объявляли одобрение. Мы друг с другом великие разбиратели глаз. И в самом деле, кажется будто мы боимся один другаго.

Потом он мне сделал весьма приятное предложение, что бы пригласить ко мне госпожу Нортон. Глаза мои, тотчас он сказал, уверяют его, что он нашел наконец щастливое средство удовлетворить общия наши желания. Он себя укорял, зачем прежде о том не вздумал; и ухватя мою руку: писать ли мне, сударыня? Послать ли кого? или ехать самому за етой достойной женщиной?

После некоторого размышления я ему сказала, что он ничего не мог предложить мне приятнейшаго; но я боюсь ввести мою добрую Нортон, в затруднения, которых ей не льзя будет превозмогать; что столь благоразумная женщина не захочет явно взять сторону беглой дочери против власти родителей ея, и что намерение её быть со мною может лишить ее покровительства матери моей, за что я не в силах буду ее вознаградить.

Ах! любезная Клариса! Ето препятствие не должно вас удерживать сказал он великодушно; я сделаю для сей доброй женщины все, что бы вы сами хотели сделать; позвольте, что бы я ехал.

Я отвечала ему с большею холодностию, нежели заслуживала его щедрость, что я надеюсь непременно получить какие нибудь известия от моих родственников; что между тем я не намерена никого очернить в мыслях матери моей, а особливо госпожу Нортон, которой посредство и доверенность у моей матери могут быть мне полезны; и впрочем ета добродетельная женщина имеющая сердце превосходнее своего состояния, скорее согласится не иметь необходимо нужного, нежели быть обязанной щедростию других без всякой причины.

Без всякой причины! перервал он. Разве достоинство не имеет право к благодеяниям, которые она получить может? Госпожа Нортон такая честная женщина, что я сочту себя обязанным её милостию, когда буду иметь случай ее одолжить, хотя бы чрез сие и вам не приносил я удовольствия.

Понимаешь ли ты, моя любезная, как, человек столь благомыслящий мог дать волю своим дурным привычкам до того, что бы унизить дарования своими поступками? Не ужели нет никакой надежды, сказала я сама в себе, что бы доброй пример, предоставленный мне давать ему, подействовал в нем и произвел бы перемену к общей нашей пользе!

Позвольте, сказала я ему, государь мой, удивляться странному смешению ваших чувствований; я думаю, вам много стоило утушить сии добрые расположения, сии прекрасные размышления, когда оне возставали в вашем сердце; или легкомыслие ужасно их превозносило; что я считаю другою не меньшею странностию. Но что бы возвратиться к нашему разговору, я не вижу теперь никакого нужного предприятия до получения мною писем от родственников.

Что делать, сударыня! Я старался сыскать такое предложение, которое бы вам было приятно; но как я не имел щастия в том успеть, угодно ли вам будет открыть мне ваши намерения? нет ничего, что бы я не обещал исполнить, изключая только вас оставить здесь, в таком удалении от того места, куда я должен скрыться, и в такой округе, где еще по первым неосторожностям, мошенники мои слуги разгласили почти мое пребывание. Сии негодные гордятся между собою по своему обычаю, когда они служат у человека хоть мало знатнаго. Они хвастают чинами господ своих, как будто бы были одного с ними рода; и все что ни знают о господине и о делах его, никогда для них ни есть тайною, хота бы ето стоило им жизни.

Естьли таков их нрав, думала я в себе: то благородные люди должны старательно убегать случаев, что бы давать им повод к нескромности.

Признаюсь вам, сказала я ему, что я не знаю, что мне делать, и что предприять? В самом деле, г. Ловелас, советуете ли вы мне ехать в Лондон?

Я смотрела на него со вниманием, но не могла ничего приметить на лице его. Прежде сего, сударыня, отвечает он, я на то был склонен; потому, что я более тогда опасался гонений. Теперь же, как ваше семейство, кажется, усмирилось, всякое место вашего пребывания, которое вы ни означете считаю за равное. Естьли я вас только увижу довольною и спокойною; то мне нечего желать.

Сие равнодушие его к Лондону заставляет меня, без сомнения, на то согласиться. Я спросила его, единственно что бы узнать его мысли, не знает ли он в Лондоне какого дома, куда бы мог меня препоручить. Он отвечал, что не знает ни одного мне приличного, или по моему нраву. Правда, что Белфорд, его приятель имеет прекрасные комнаты близ Сохо (Одна Лондонская площадь.) у одной честной и добродетельной женщины из его родственников; как Г. Белфорд проводит половину времени на даче; то он может у него занять ету квартиру, что бы дать мне способность к другим мерам.

Я решилась отказаться от етой квартиры и от всякой другой, которую бы он мне означил. Однакож я хочу узнать чистосердечно ли он мне ее предлагает. Когда я перерву разговор, думала я в себе, и естьли завтра он с поспешностию к нему возвратится; тогда я буду опасаться, что он не столько равнодушен к Лондону, как показывает, и что уже он мог заготовить мне там квартиру; тогда я совсем оставлю сие намерение.

Однакож, после всех его услужливых предложений, я думаю было бы с лишком жестоко, поступать с ним таким образом, как будто бы я щитала его способным к самой гнуснейшей и подлейшей неблагодарности; но его нрав, его правила тем двусмысленны! он так легкомыслен, тщеславен, переменчив, что нет надежды видеть его чрез час тем же самым, каков он есть, в ту минуту, когда говорит. Сверьх того, моя любезная, у меня нет более хранителей; нет ни отца, ни матери мне осталось одно милосердие небесное и моя неусыпность; и я не имею ни какой причины ожидать чудес в мою пользу.

Конечно, сударь, сказала я ему встав с места, надо на что нибудь решиться; но отложим ето до утра.

Ему бы хотелось меня долее удержать; но я обещала завтра видеться с ним так рано, как ему захочется; а между тем сказала ему, что бы он подумал о каком нибудь приличном месте в Лондоне или в окружиях.

Мы растались довольно спокойно. Остаток вечера я провела в писании к тебе, и оставляю перо, в надежде найти хоть малое успокоение посредством сна, которого я давно не вкушала.

Письмо СXX.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Понедельник по утру 17 Апреля.

Хотя поздо я легла, но не на долго глаза мои были сомкнуты. Я со сном в ссоре; напрасно упрашиваю его, что бы помириться. Я ласкаюсь, что спокойнее почивают в замке Гарлов; ибо бесспокойствие других увеличило бы мой проступок. Я смею сказать, что брат мой и сестра избавлены оба от бессонннцы.

Г. Ловелас, имея привычку вставать также рано, как и я, нашел меня в саду около шести часов. После обыкновенных вежливостей, он просил меня продолжать разговор вчерашней беседы. Дело было о квартире в Лондоне.

Мне кажется, отвечала я ему холодно, что вы про какую-то упоминали.

Так, сударыня; (разсматривая мою осанку;) но ето более для того, что бы вас уверить, что она в вашем расположении, нежели в надежде, что бы она вам понравилась.

Я не нахожу также, что бы она мне была прилична. Хоть неприятно ехать в неизвестности; но весьма было бы неблагоразумно с моей стороны быть одолженной вашим приятелем с то самое время, когда я стараюсь казаться от вас независимою, а особливо таким приятелем, к которому я просила моих ближних надписывать письма, естьли они удостоят меня ответа. Он мне повторил, что не с тем намерением говорил о той квартире, что бы мне ее советовать, а хотел тем самым подтвердить, что не знает такой, которая бы была мне прилична. Ваша фамилия, сударыня, не имеет ли в Лондоне какого купца, какого поверенного, чрез которых бы можно сыскать подобные выгоды? Их верность будет мною куплена всякою ценою; эти люди все делают из корыстолюбия.

Поверенные моего семейства без сомнения будут первые, которые откроют оному место моего пребывания. И так ето предложение не лучше перваго.

Разговор наш продолжался долго о той же материи. Следствие было то, что он наконец решился отписать к другому своему приятелю г. Долеману, с прозьбою приискать по моему желанию квартиру простую, но благопристойную, с одною спальнею, прихожею для слуги, и столовою в нижнем жилье. Он мне дал прочитать свое письмо, и запечатав его в моих глазах, тот час послал оное с своим человеком, который должен привезти ответ от г. Долемана.

Увижу, какой будет успех. Между тем я располагаюсь ехать к Лондон, естьли ты не будешь противного мнения.

Кл. Гарлов.

Письмо СXXI.

Г. ЛОВЕЛАС, к Г. БЕЛФОРДУ.

Во вторник, Воскресение, Понедельник.

(Он, расказывает все то, что писано в последнем письме Клариссы. Потом признается, что он не был в Виндзоре, и что ехав в замок Галль мимо замка Медиана, он нашел в сем последнем письме от своей тетки и двоюродной сестры, которые госпожа Грем готова была послать с нарочным. он изъяснился с етой женщиной о разговоре, которой слышал между нею и Клариссою ехавшею в почтовой коляске, и говорил ей таким образом о своей страсти и честных своих намерениях, что она решилась написать к сестрѣ своей Сорлингс письмо, которого содержание читано в письме Клариссы к Гове. Он продолжает в сих словах. )

Я ее оставил при отъезде в таком удовольствии, что удивляюсь о возвращении моем, нашедши ее с пасмурным лицем, и увидев по томности прекрасных глаз ея, что она плакала. Но как я узнал, что она получила письмо от девицы Гове, тот час понял, что конечно хитрая сия девица раздражила ее против меня. Я вдруг почувствовал величайшее любопытство открыть содержание их переписки; но еще не время покушаться на ето предприятие. Нарушение такой священной вещи погубило бы меня без возврата. Однакож я не могу без досады вспомнить, что она проводит целые дни в изъяснении письмами того, что между нами происходит, в то время, как я под одной крышкой наблюдаю такую скромность, которая скрывает от меня причину етой переписки может быть вредной всем моим видам.

Как ты думаешь, Белфорд? Не раскроить ли голову разнощику, когда он приидет с письмами к моей красавице, или к девице Гове? Предпринять его подкупить и не иметь успеха, будет моя пагуба. Етот человек, кажется сотворен для бедности, и столь покоен в своем состоянии, что, имея сего дни что пить и есть, не старается завтра жить роскошнее. Какоеж средство подкупить нещастного, который не имеет ни желаний, ни честолюбия? Между тем бездельник проводит половину жизни, а другая для него к тягость. Ежели бы я его убил, не ужели бы отвечал за целую жизнь? Государственный Министр не так бы долго торговался, но пускай его живет. Ты знаешь, любезный друг, что большая часть моей злости состоит в оказании искуства к выдумкам, и что от меня бы зависело быть злым человеком, естьли бы я хотел.

(Тут он припоминает разные выражения Клариссы, которые сильно уязвили его гордость, с угрозами отплатить ей при случае. Он восхищается своими предложениями, которых выдает всех за хитрости, а особливо то, что бы взять на время служанку девицы Гове до приезда Анны, и продолжает.)

Ты видишь, Белфорд, что красавица моя не может вообразить, что бы даже девица Гове была кукла, которую я ворочаю на проволоке моими пружинами чрез двое или трое рук; обмануть двух женщин такого рода, которые думают быть о всем сведущими, воспользоваться гордостию и злобою отцов и матерей, что бы привести их в выгодное мне движение, и делать их своей игрушкою в то время, когда они думают мне причинять великие огорчения; какое прекрасное мщение. Что скажешь ты о моей Богине? Которая, на сомнение мое, что брат её участвует в гневе госпожи Гове, отвечает, что она сама того опасается; ибо дядя её не возбуждал бы против нее госпожу Гове. Любезная моя! Какая невинность.

Однакож не приписывай мне даже злобу её семейства; она питает сердца всех Гарловых. Я только употребляю их оружие. Естьли бы их оставить собственному стремлению, может быть мщение бы их употребило мечь, огонь, или помощь правосудия; но я к стате управляю действиями их ненависти, и естьли делаю не много зла; то для того, что бы предупредить большее зло.

Надо было довести бесподобную Клариссу, что бы она сама предложила желание свое ехать в Лондон. Для того мне показалось лучше говорить ей опять про Виндзор. Когда тебе хочется заставить женщину сделать что нибудь; то предлагай ей совсем иное. Вот женщины! Вот каковы оне! Утверждаю то под проклятием. Чтож выходит? Оне доводят нас до крайности притворяться с ними; а когда оне остаются в дурах; то жалуются на честного человека, который умел воспользоваться только их оружием..

Я с трудом мог удержаться от радости. Полно, полно, сказал я сам в себе, надо прибегнуть к умеренности. Кашель под ту пору помог мне весьма к стате. Потом, оборотясь к ней, с самым холодным видом, я дождался, пока она кончила речь; и вместо того, что бы говорить о Лондоне, я посоветовал ей выписать госпожу Нортон.

Как я уверен, что она опасается быть мне одолженною согласившись на сие предложение, я бы мог обещать столько добра етой женщине и её сыну, что одна ета причина заставила бы ее переменить мысли; не для того, как тебе известно, что бы избегнуть издержек; но для того, что я никак не намерен доставить ей сотоварищество госпожи Нортон. Для меня бы все равно было видеть с нею мать её или тетку Гервей. Естьли бы Анне позволяло здоровье, я бы лучше согласился ее привезти. За чем бы содержать мне троих мошенников праздных слуг, естьли бы им не волочиться за девками, и жениться даже, когда я заблаго рассужу.

Право, я очень доволен моими распоряжениями. Каждый час должен умножать успехи мои в сердце етой гордой красоты. Но учтивость мою я простирал до тех пор, пока нужно мне было, что бы заставить себя бояться, и что бы дать ей почувствовать, что я не томный любовник. Теперь же малейшие вежливости будут удвоивать мою власть. Первые будущия мои старания состоят в том, что бы получить признание её тайной любви, или покрайней мере предпочтение меня всем мущинам; после чего щастливая минута будет от меня недалеко. Признанное предпочтение уполномочивает вольности. Одна вольность производит другую. Естьли моя Богиня меня назовет малодушным, неблагодарным; я ее назову жестокою. Ето имя непротивно женщинам. Сколько раз упрекал я их в жестокости для ласкания их гордости в то время, когда все от них получал.

Когда я предложил твои комнаты для подтверждения, что других не знаю, мое намерение было единственно, что бы ее встревожить. Госножа Осгод с лишком добродетельная женщина, и которая бы сделалась скорее её приятелем, нежели моим: но я хотел ей дать повод, что бы она возмнила высоко о своей проницательности. Когда я копаю яму, мое удовольствие состоит в том, что бы моя добыча упала в нее с доверенностию и с открытыми глазами. Человек, который смотрит с верьху, имеет право сказать тогда: Ах любезная! Каким образом ты сюда попала?

В Понедельник 7 Апреля.

Сей час я получил новые известия чрез моего честного Осипа. Ты знаешь приключение бедной девицы Бетертон Нотингам. Жамес Гарлов старается возжечь вновь против меня гнев етой фамилии. Все Гарловы с некоторого времени употребляют всевозможные усилия, что бы проникнуть истинну етого произшествия; и безумные решилися на конец им воспользоваться. Голова моя занимается теперь, что бы из Жамеса сделать острого и бойкого малого, и что бы все хитрости его повернуть потом со славою в мою выгоду; ибо мне кажется, что красавица моя намерена меня удалить, как скоро приедем к Лондон. Как время придет, я тебе сообщу письмо Осипа и то, которое я к нему напишу. Твоему другу довольно узнать какое либо злоумышление, что бы его уничтожить и опрокинуть на голову самого злоумышленника.

Осип еще кажется переборчив; но я знаю, что он чрез свои затруднения и щекотливость, хочет в моих глазах увеличить единственно цену услуг своих. Ах! Белфорд, Белфорд! Какое множество самых подлых развращений в человеческой природе, в бедном равно, как и в богатом..

Письмо CXXII.

АННА ГОВЕ, к КЛАРИССЕ ГАРЛОВ.

(В ответ на её последния два письма.)

Во Вторник 18 Апреля.

У тебя семейство непримиримое. Новое посещение дяди твоего Антонина, не только утвердило матушку в сопротивлении на нашу переписку, но заставило ее принять почти все его правила.

Перейдем к другой материи. Ты защищаешь г. Гикмана весьма великодушно. Может быть я поступила с ним так, как мне случается. Иногда в пении, то есть брать несколько тонов выше и все продолжать без остановки, хотя и должна я принуждать свой голос; но чрез то он на верное сделается почтительнее; и ты мне говорила, что нравы, которых можно унизить дурным обхождением, делаются наглыми, как скоро с ними поступают лучше. И так добрый и важный г. Гикман. Не много подалее, покорно прошу; вы мне поставили жертвенник, и я надеюсь, что вы не откажетесь делать перед ним всегдашния ваши коленопреклонения.

Но ты спрашиваешь, так ли бы я поступала с г. Ловеласом, как с г. Гикманом? И действительно, моя любезная, я думаю, что не так. Я рассматривала весьма внимательно ету сторону любовного поведения в обоих полах, и я тебе открою чистосердечно заключение моих размышлений. Я заключила, что со стороны мущин нужна вежливость даже чрезвычайная, что бы нам понравиться в первый раз, и что бы потом с нашего согласия наложить на нас иго, которого неравенство с лишком чувствительно. По совести, я сомневаюсь, не нужна ли им малая смесь нахальства, что бы подержать себя в нашем уважении, когда они его приобрели. Они не должны открывать нам, что мы можем обходиться с ними, как с дураками. Впрочем я думаю, что с лишком одинакая любовь, то есть страсть без шипов, или другими словами, страсть без страсти, походит на те сонные ручьи, где не увидишь ни соломенки в движении; но внушаемый страх, и даже ненависть, производят совсем противные чувствования.

Ежели справедливо то, что я говорю, Ловелас, показавшись прежде самым учтивым и почтительным человеком, следовал истинному правилу. Вспыльчивость оказанная им после, его наклонность к обиде и способность к усмирению себя, а особливо в человеке, который известен своим разумом и храбростию, способным мне кажется к питанию живейшей страсти в женщине, и постепенно ее утомляя, в состоянии довести до некоего рода несопротивления, которое не много отличествует от повиновения желаемого свирепым мужем от жены своей.

И в самом деле, мне кажется, что различное поведение наших двух героев с своими Героинями, показывает истинну сего учения самым опытом. Что до меня, я так привыкла к томности, к низким угождениям и покорности моего Героя, что другаго от него не ожидаю, как вздохов и поклонов; и я так мало трогаюсь его глупыми приветствиями, что часто прибегаю к моему Клавесину, что бы оживить себя, или его заставить молчать. Напротив, красавица Ловеласа, держи ухо остро! и огонь обхождения и разговоров его без престанно сыплется искрами.

Твои споры и примирения с ним оправдывают сие примечание. Я действительно думаю, что естьли бы г. Гикман имел дар поддерживать мое внимание на подобие твоего Ловеласа, то я бы давно была его женою; но ему должно было начать таким образом; теперь уже поздно о том думать. Никогда, никогда он не оправится; пусть будет в том уверен. Его участь, представлять дурака по самый день нашей свадьбы; а что всего хуже, быть осуждену к повиновению до последнего издыхания.

Бедный Гикман! Может быть ты скажешь; меня называли иногда как и ты других звала. Бедный Гикман и я скажу.

Ты удивляешься, моя любезная, что г. Ловелас не показал тебе писем от тетки и двоюродной своей сестры приехавши из Виндзора; я также не одобряю, что он пропустил одну минуту не сообщив тебе таких любопытных известий, и которые имеют так много сношения с настоящими приключениями. Ета уловка показать их на другой день, когда ты была на него разгневанна, кажется уверяет, что их сохранял для случая, что бы с тобою чрез них помириться, а из того заключи, что предвидена была причина к гневу. Из всех обстоятельств произшедших с тобою со времени того, как ты с ним, ето мне наиболее не нравится. Оно может казаться малым для глаз равнодушных; но в моих, довольно, что бы оправдать все твои предосторожности. Однакож я также думаю, что письмо госпожи Грем к сестре своей, повторение об Анне, о одной дочери вдовы твоей Сорлнигс, а особливо о госпоже Нортон, делают в тебе приятный перевес. Какой ветренник! можно ли объявить в вечеру о письмах, и не предложить их тебе прочитать? Я не знаю, что мне о нем думать.

Я с радостию читала то, что родственницы его пишут, тем более, что я велела еще о них распрашивать, и узнала, что все семейство их ожидает с великим нетерпением твоего союза.

Мне кажется, что нет основательного возражения на твое путешесшвие в Лондон. Там, как в средоточии, ты будешь в состоянии получать от всюду известия, и сама можешь всех уведомлять. Там ты испытаешь чистосердечие твоего неотступного человека, или отсудствем, которое он на себя наложил, или другими подобными опытами; но действительно, моя любезная, я думаю, что посешнее всего нужна ваша свадьба. Ты можешь испытать (что бы сказать только, что ты испытывала) расположения твоего семейства; но как скоро оно откажется от твоих предложений, то покорись под иго Ловеласа, и сколько возможно будет употребляй его в свою пользу. Он бы был лютый Тигр, естьли бы довел тебя до крайности изъясняться. Однакож мое мнение такое, что бы ты не много преклонялась. Помни, что он не может терпеть и тени презрения.

Вот одно его правило, которое относилось ко мне. ,,Женщина, которая разполагается поздно или рано выбор свой остановить на одном мущине, должна дать знать, для собственной своей пользы, что она отличает своего обожателя от общего стада.,,

Пересказать ли тебе еще одно его прекрасное определение изъясненное вольным его слогом и подтвержденное телодвижением речи приличным? ,,Несмотря на малую разборчивость в нем полагаемую, чорт меня возьми говорит он, естьли он женится на первой Принцессе целаго света, и усмотрит что она колебалась хотя одну минуту в выборе между им и Императором.,,

Одним словом, все ожидают вашего соединения. Все уверены, что ты оставила отцовской дом единственно с тем намерением. Чем более отсрочивается ваша свадьба, тем меньше в глазах света правдоподобия оправдать тебя могут. Твои родственники не будут виноваты, естьли твоя добрая слава станет опорочиваема между тем, как ты еще не вышла замуж. Твой дядя Антонин разглашает о тебе весьма грубо, основываясь на прежнем поведении и нравах г. Ловеласа; но по сие время твой удивительный нрав был лекарством против яда. Болтуны в презрении, и возбуждают против себя негодование.

Я пишу со многими перерывками. Ты приметишь, что письмо мое за марано и изломано, потому, что нечаянный приход матушкин принуждает меня часто прятать его за шею. Я тебя уверяю, что мы имели между собой изрядную перепалку. Нет нужды тебя обременять расказыванием... Но действительно... посмотрим, посмотрим.....

Твоя Анна не может к тебе приехать. Бедная девка уже две недели как страдает кашлем, который не дозволяет ей без боли повернуться. Она облилась слезами, когда я ей объявила твое желание опять взять ее к себе. Она щитает себя вдвое нещастною, что не может ехать к любезной своей госпоже. Естьли бы матушка согласна была со мною, г. Ловелас не первый предложил бы тебе мою Китти в ожидании Аниы. Я чувствую, сколько неприятности видеть все чужих людей около себя и получать от них услуги; но твоя кротость везде приобретет тебе верных слуг.

Оставлю тебя следовать своим мыслям. Однакож со стороны денег и платья, естьли ты себя подвергнешь какому беспокойствию, которое бы я упредить могла, я тебе в жизнь того не прощу. Матушку мою, (естьли ты сим возразить можешь,) не нужно о том уведомлять.

Первое твое письмо будет конечно из Лондона. Надпиши его и последующия до нового известия, к г. Гикману, в собственном его доме. Он тебе совершенно предан. Не беспокойся много о пристрастии и предубеждениях матушки. Мне кажется, что я не в кукольных летах.

Пусть небо призирает тебя! и доставит тебе щастие, которого ты стоишь! в сем состоят желания твоего искреннего друга,

Анны Гове.

Письмо CXXIII.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Среду в вечеру 19 Апреля.

Я весьма рада, моя любезная, что ты согласна на отъезд мой в Лондон. Твои домашние раздоры причиняют мне великое огорчение. Я ласкаю себя, что воображение мое их увеличивает; но я заклинаю тебя сообщить мне все обстоятельства той ссоры, которую ты называешь изрядною перепалкою. Я привыкла к твоим речам. Какую бы жестокость матушка твоя ни имела ко мне, когда ты обо всем меня уведомишь, я буду спокойнее. Преступники должны скорее стенать о погрешностях своих, нежели обижаться упреками, которые они на себя навлекают.

Естьли я буду обязана когда либо во всем Королевстве денежными одолжениями, то наверное никем другим, как тобою. Ты говоришь, не нужно о том знать матери твоей, когда ты меня одолжаешь. Скажи на против того, что она должна знать, когда я что получаю, и когда её любопытство станет от тебя требовать признания. Захочешь ли ты солгать или обмануть? Я бы желала, что бы она в рассуждении сего не беспокоилась. Прости меня, моя любезная... но мне известно... однакож она прежде была обо мне лучшего мнения. О дерзкий поступок! Сколько раскаяния ты из меня извлекаешь! еще повторяю, прости меня. Природная и приличная гордость, иногда показывается даже в уничижительном состоянии, но во мне она совсем уничтожена.

Для меня весьма огорчительно что достойная моя Анна не может приехать; я столько же сожалею о её болезни, как и о том, что я обманута в моем ожидании. Любезная моя Гове! как ты напрашиваешься одолжить меня, и как ты сочла бы за гордость, естьли бы я во все отвергала твои предложения; то прошу тебя дать от меня етой бедной две гвинеи.

Естьли мне не остается, как ты сказываешь, другаго прибежища, как замужство, я нахожу утешение в том, что родственники Г. Ловеласа не презирают беглую дочь, чего бы я могла опасаться от гордости их высокой породы и чинов.

Но как жесток мой дядя! Ах! моя любезная, какое зверство выдумывать... трепетание сердца моего сообщается перу, и не дозволяет мне продолжать письма. Естьли они все в тех же мыслях, неудивительно видеть их непримиримыми. Вот, вот дела брата моего! Я узнаю зверские его подозрения. Да отпустить небо ему! в семь молитва раздраженной сестры его.

Кл. Гарлов.

Конец четвертой части.

Письмо СХХИV.

КЛАРИССА ГАРЛОВ, к АННЕ ГОВЕ.

В Четверток 20 Апреля.

Посланный Г. Ловеласа уже возвратился с ответом от приятеля его Г. Долемана, которой повидимому весьма старательно осведомлялся, и во всем отдает ему исправный отчет. Г. Ловелас дал мне письмо, прочитавши его наперед; и как ему не безъизвестно, что я тебя обо всем уведомляю; я просила его позволить мне сообщить тебе подлинник. Ты мне отошлешь его при первом случае, и увидишь, что его Лондонские приятели щитают нас уже обвенчанными.

К ГОСПОДИНУ ЛОВЕЛАСУ.

Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов. 6 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :