Сэмюэл Ричардсон
«Английские письма, или история кавалера Грандисона. 8 часть.»

"Английские письма, или история кавалера Грандисона. 8 часть."

Она наклонила голову и её внимание казалось усугублялось.

Из двух годов один я буду щастливо проживать с моею Клементиною в Англии....

Ваша Клементича, Г. мой! Ах, Кавалер! (Она покрасневши отвернула лице свое.) Ваша Клементина, Г. мой! повторила она; и я приметил радость появившуюся на лице ея. Однако слезы потекли из очей ея.

Так, Сударыня, мне позволено надеяться иметь вас своею супругою. Духовной ваш отец будет находиться с вами: Отец Марескотти соглашается ехать с вами для отправления своей должности. Его благочестие ревность и собственные мои попечения о тех, коих правила с моими различны, честь моя, коею я клятвенно обязался фамилии препоручающей мне любезнейшее свое сокровище, будут охранять вашу безопасность....

Ах, Г. мой! прервала она речь мою, вы однако не желаете быть Католиком?

Вы согласились, Сударыня, перед отъездом моим в Англию, чтоб я следовал законам моея совести.

Правда ли ето? сказала она вздыхая.

Родитель ваш, Сударыня, уведомит вас сам о всех прочих статьях к совершенному вашему удовольствию.

При сем очи её наполнились слезами. Она казалась в недоумении. Усилия делаемые ею к продолжению разговора произвели в неё единое только смущение. Наконец опершись на мое плечо подошла к кабинету трепеща; она вошла в оный. Оставьте, оставьте меня, сказала она мне: и подавши мне в руку бумагу, заперла за собою двери. Будучи поражен её вздохами, я пошел в боковую горницу, из коей её мать и Камилла слышали некоторую часть краткого нашего разговора. Маркиза пошла в кабинет; но возвратясь оттуда почти в туж минуту сказала мне: Благодарю Всевышнего, они теперь находится в полном разуме хотя и весьма печальною кажется. Она просила меня оставить ее в уединении. Естьли вы можете простит ея, сказала она, то её сердце почувствует облегчение. Она вручила вам какую то бумагу, которую просит вас прочесть. Она будет ожидать пока прикажите ее позвать, естьли можете присовокупила она, прочитавши оную смотреть без презрения на девицу недостойную ваших милостей. Но какуюж странную тайность, возразила Маркиза, заключает в себе сия бумага?

Я столько же сему удивлялся как и она. А поелику я не знал еще содержания оной то развернувши при ней хотел было читать, но она не иначе желала слышать оное как с Маркизом, естьли токмо прилично знать им обоим оное. Она вышла с торопливостию; а Камилла пошла в другую горницу для исполнения там приказаний своей госпожи. Я остался один. И вот какое удивления достойное сочинение я читал. (*)

(*) Не нужно замечать что оно писано в болезни Клементины, происходящей от любьви и закона; в чем состоит здесь искуство сочинителя.

,,О ты, составляющей предмет дражайший моему сердцу! тысячекратно прошу я прощения.... В чем же? В том ли что намерена оказать великое деяние, естьли буду иметь к тому силы. Ты подаешь мне пример. Ты которой представляешься глазам моим совершеннейшим из человеков. Долг влечет меня к тому, чему сердце мое противится и возбуждает во мне слабость. Тебя, Всемогущий Боже! единого умоляю подкрепить мои силы в сем чрезвычайном противуборствия чувствований. Не допусти, чтоб оно затмило мой рассудок, поелику уже он был помрачен...; сей слабой рассудок, которой токмо созревать начинает. О Боже! подкрепи меня: усилие превосходит мои способности, оно достойно того совершенства, к коему Клементина всегда стремилась.

"Учитель мой! брат мой! друг мой! о любезнейший и изящнейший из человеков! не помышляй более о мне. Я не достойна тебя. Клементина пленилась твоею душею. Когда я зрела приятности твоего вида, то отвращала глаза свои и всячески старалась обуздать свое воображение: но как? как можно воспротивиться тому, когда мысли мои устремились к приятностям украшающим твою душу. Но сия душа, мнила я, не сотворена ли для другой жизни? Сопротивление, непоколебимость сей толико любезной души позволит ли моей соединиться с нею? До такой ли степени буду я ее любит, чтоб с трудом могла пожелать разлучиться с нею даже и в будущем её жребии? О любви достойнейший из всех человеков! Как могу я себя уверить, естьли буду твоею супругою, чтоб сильная страсть, приятное обхождение и снисходительное благоугождение не повлекли меня за тобою? Я, которая некогда почитала Иноверца самым худшим существом, я чувствую в себе перемену по непреодолимому обольщению, даже до того что начинаю иметь в твою пользу лучшее мнение и о том что сперва проклинала. Какое же могут произвести действие наставления самого умнейшего священника, когда твои ласки твои нежные уверения развратят совершенно преданное тебе сердце? Я знаю что надежда победить тебя самого подала бы мне силу вступить с тобою в спор: но не усматриваю ли я в тебе дарований мои превосходящих? И какоеж было бы мое замешательство между чувствованием моего долга и слабостию моего рассудка? Тогда священник беспрестанно будет о мне беспокоишься. Мой пол не любит тех подозрения, коими он оскорбляется; они производят неудовольствие и отвращение, а как твоя любовь и благодушие все сие превозмогут; то будет ли тогда моя погибель сумнительна?

"Но какоеж зло сделали мне мой родитель, родительница и братья, чтоб я пожелала, их оставить и предпочесть моему отечеству такую землю, которую прежде я ненавидела за несколько времени столькоже сколько и закон ея? Даже и самая перемена, уничтожающая сию ненависть, не есть и вторым доказательством моея слабости а твоего могущества? О любезнейший человек! О ты, коего сердце мое обожает, не тщись погубить меня своею любовию. Естьли я соглашусь быть твоею супругою, то долг самый любезнейший заставит меня предать забвению то, чем я обязана Создателю и повергнет в те нещастия, кои не относились бы единственно к настоящему времени; ибо мое развращение не воспрепятствует в некое время навести мне сумнений; а твои кратчайшие отсудствия сделают меня вдвое нещастною. Можно ли сохранить равнодушие в таком важном обстоятельстве? Не показал ли ты мне сам собою, что оно толикую же имеет силу и над тобою? И твой пример не служит ли мне наставлением? Несправедливый закон возъимеет ли более силы нежели истинный закон Божий? О ты, любезнейший из человеков! не тщись меня погубить своею любовию.

,,Но истинно ли то что ты меня любишь? Или обязана я твоим попечением единственно твоему великодушию, состраданию и твоему благородству касательно такой нещастной девицы, которая желая столь же соделаться великою как ты, не могла перенести своего усилия? Бог один свидетель тем противоборствиям, коими я терзала мое сердце, и всему тому колико я старалась преодолеть самое себя. Позволь, великодушной человек, достигнуть мне сей победы. В твоей власти состоит меня удержат, или сделать меня свободною. Ты меня любишь, я в том уверена, Клементина поставляет себе за славу даже и ту мысль что ты ее любишь. Но она тебя недостойна. Однако позволь своему сердцу признаться, что ты обожаешь её душу, её бессмертную душу, и будущее её спокойствие. Сего единого свидетельства требует она от любви твоей, поелику она изтощила все свои силы изьявляя тебе свою страсть. Ты имеешь истинное величие души: ты можешь сделать то усилие, коего она учинить не могла. Составь благополучие какой нибудь другой женщине! Но я не желаю чтоб ето была Италиянка. Естьли же должна быть оттуда, то пусть она будет не из Флоренции, но из Болонии.

"О Кавалер Грандиссон! Как представить нам сие писание, которое стоило мне многих слез, и многаго упражнения; которое переменяла, пересматривала, несколько раз переписывала, и паки переписывала на бело, в том намерении дабы заставить вас прочесть оное? Я действительно сумневалась произвести сие в действо и не иначе то сделала, как испытав свои силы в особенном с вами разговоре.

,,Вы, родитель мой, родительница, братцы, любезный и благочестивый мой священник, вспомоществовали мне великодушным своим снисхождением возъиметь над самой собою некую часть победы. Вы положились во всем на мое рассуждение. Вы сказали мне, что я буду благополучна, естьли токмо могу оною быть по выбору моего сердца. Но не ясно ли я усматривала что обязана тем вашему благоугождению? Престану ли я когда нибудь приводишь себе на память причины, коими вы несколько раз опровергали союз с благороднейшим из человеков, основанные на различии закона и на той приверженности, коею он прилеплен к своему исповеданию? Сие воспоминовение попустит ли мне когда ни есть наслаждаться щастием? Ах! любезная и почтения достойная фамилия, позвольте мне теперь принять приличное моему состоянию намерение, то есть, заключить себя на веки в монастырь. Да будет мне позволено посвятить Всевышнему Создателю остаток моея жизни, в коей уже более не буду опасаться ни каких жестокостей, упражняясь всегда в молитве о вас и о сохранении такого человека; которой до последнего моего издыхания будет любезен душе моей! Но что значит сие малое наследство в мире, принадлежащее мне по разположению дедов моих? Что оно значит в сравнении вечного моего блаженства? Да будет мне позволено отмстить сим благородным деянием за жестокости Даураны! Я оставляю ей то имение, кое презираю и от коего с охотою удаляюсь к благополучнейшему жребию. Вся моя фамилия не довольно ли богата и благородна? Какоеж славнее сего быть может намерение к моему мщению?

"О ты обладатель моей души! позволь мне испытать твою душу, и подвергнуть искушению любовь твою твоими стараниями, дабы подкрепить и оправдать то решение, которое всегда будет состоять в твоей власти, как я в том признаюсь, принудишь меня нарушить или исполнить оное. Единому Богу токмо известно что, чего мне стоили сии противоборствия и чего они еще будут стоить. Но с толь слабым здравием и помраченным умом, могу ли я ласкаться чтоб жизнь моя еще продлилась? И не должна ли я стараться окончишь оную в щастливейшем состоянии? Позволь мне быть великою, Кавалер мой! Но с каким приятным удовольствием называю я тебя столь любезным именем? Ты можешь все сделать из нещастной Клементины.

"Но, о дражайшие мои родители! что можем мы сделать для изящного сего человека, коему мы чрезвычайно обязаны? Каким образом признать милость оказанную им двум вашим детям? Его благодеяния отягощают великим бременем мое сердце. Впрочем кому неизвестно величество его души? Кому неизвестно что он поставляет себе совершенною наградою единое удовольствие делать добро? Честь человеческого роду, в состоянии ли ты простить меня? Но я уверена что ты можешь сие учинишь. Ты имеешь одинакие со мною понятия о тщетности богатства сего мира и о вечном блаженстве будущей жизни. Как могла я представить себе, чтоб отдавши тебе руку слабое, и изнуренное мое бытие могло составить твое благополучие? Еще повторяю, естьли я имею бодрость и силу вручить тебе сие письмо: то приведи меня в состояние великим своим примером благородно довершить мою победу: приведи меня к тому чтоб я возпользовалась великодушием моей фамилии. Но при всем том выбор должен остаться в твоей единой власти; ибо я не могу снести ниже единого помышления быт неблагодарною к такому человеку, коему я обязана вторым бытием моим: ты волен присоединить имя какое тебе угодно к имени

Клементины.

Никогда удивление не простиралось до столь высочайшего степени как мое. Я совершенно позабыл чрез несколько минут, что Ангел ожидал в ближайшем от меня расстоянии следствия моих рассуждений, и вошедши в ту горницу где находилась Камилла, я бросился на софу, нимало не приметя сей женщины. Я уже не владел более самим собою. Самое живейшее мое чувствование было удивление к несравненным качествам Клементины. Я хотел перечитать её писание, но оно впечатлено уже было в душе моей, и глаза мои ничего уже в том не различали.

Она позвонила в колокольчик. Камилла побежала. Я вострепетал от единого помышления когда она появится предо мною. Я поднялся с места; но чувствуя в себе сильный трепет принужден был опять сесть. Возвращение Камиллы вывело меня из такого иступления. Весьма вероятно что во всю свою жизнь я не имел еще толикого о самом себе забвения. Девица столь превышающая весь свой пол, и равно все мною читанное и о нашем! О Г. мой! сказала мне Камилла, госпожа моя страшится вашего гнева. Она опасается вас видеть; однако весьма того желает. Поспешите; она лишается чувств. Сколь она вас любит! Камилла ведучи меня говорила мне сии речи, и я вспомнил оные сего вечера: ибо все мои способности тогда устремлялись ко внимательному слушанию оных.

Я пришел. Бесподобная Клементина шла мне на встречу тихими стопами, и сказала мне потупя свои очи: Простите меня, Г. мой, простите, естьли не желаете чтоб я умерла с печали оскорбивши вас. Она столь показалась мне слабою, что я протянул мои руки стараясь поддержать ее: Вас простить, Сударыня: неподражаемая девица! составляя славу своего пола, можете ли вы сами простить меня за ту дерзость, что простер мою надежду даже до вас? Силы её совершенно ее оставили, она упала в мои обьятия. Камилла держала перед нею соль, а я находясь подле её столь близко возчувствовал также пользу оной, имея и сам нужду в равной помощи. Прощена ли я? спросила она меня, приходя несколько в чувствие; скажите что я прощена. Прощена ли, Сударыня? Ах! Вы ничего не делали такого, чтобы имело нужду в прощении. Я обожаю величество вашея души. Явите свою власть надо мною, а я почту за первое мое благополучие следовать оной.

Я подвел ее к стулу; и без всякого размышления стал перед нею на колени: держа обе её руки я пребыл в сем положении, смотря на нее с такими очами, кои не изобразили бы движение моего сердца, естьлиб не выдали нежностию и уважением. При сем Камилла побежала к Маркизе, дабы уведомить ее о сем странном явлении. Маркиз, Прелат, Граф и отец Марескотти, кои ожидали успеха моего посещения, весьма удивились услышавши сие: но они совершенно не воображали себе о настоящей тому причине. Маркиза поторопясь придти с Камиллою застала меня в том же положении, то есть, на коленах держа обе руки её дочери. Любезной Грандиссон, сказала она мне, умерьте восхищение своея признательности, единственно для здравия моея дочери. Будучи столь чувствительна как она, я усматриваю в глазах её что весьма опасно.... Я встал, покинул руки её дочери и взяв её руку отвечал прервавши её речь: о Сударыня? прославляйте дочь вашу. Бы ее любили, вы ей удивлялись; но теперь поставьте ее вашею славою. Ето Ангел! позвольте, Сударыня, сказал я Клементине вручить сию бумагу Маркизе; и не ожидая её согласия подал оную её матери: Прочтите ее, Сударыня: дайте ее прочесть Маркизу, Прелату, отцу Марескотти; но пожалейте о мне и уведомьте меня потом, что я должен говорить и что делать. Я предаю себя в вашу власть, во власть вашей фамилии, и в вашу, любезная Клементина.

И так вы меня прощаете, Кавалер! с сим уверением я обещаюсь вам быть спокойнее. Всевышняя благодать да усовершит мое выздоровление. Моя власть, Кавалер, состоит В том, чтоб вы любили мою душу, поелику главным предметом любви моея всегда была ваша душа.

Ея мать держала бумагу и не смея развернуть оной спросила ее, чтоже содержит она столь важнаго.... Простите меня, Сударыня, отвечала Клементина, что я не сообщила вам ее прежде всех. Какже бы могла я то сделать, когда еще сама не знала, буду ли я иметь столько силы чтоб в том уверишься, или выпустить ее из рук моих? Но теперь (положа свою руку мне на плечо) оставьте меня на несколько минут, Кавалер. Я чувствую в голове своей некую слабость. Сударыня, пожалуйте простите мне ето. Мы вышли оставя ее с Камиллою, и слышали испускаемые ею тяжкие вздохи.

Маркиза идучи сказала мне: Я ничего из етого не понимаю. Вы также не желаете изьясниться? Чтож содержит сия бумага?

Я не в состоянии был отвечать ей. Выходяже в переднюю, из которой был вход в её горницу, я поцеловал её руку и пошел по ленице в сад, где ласкался что чистой воздух вспомоществует мне собрать рассеянные свои мысли.

Я не долго там пробыл как Г. Ловтер пришел ко мне. Господин Иероним, сказал он мне, прочитавши данную ему бумагу с великою нетерпеливостию желает с вами говорить.

Я нашел Иеронима сидящего в креслах. Как скоро он увидел меня; то приметя во мне задумчивый вид, от коего я еще не мог оправиться сказал мне: о любезной Грандиссон! сколько сердце мое о вас беспокоится! Я не могу снести, чтоб человеке вашего свойства подвержен был дерзости такой девицы, коей разум....

Удержитесь, любезной мой Иероним. Не дозвольте качеству друга предать забвению качество брата. Клементина составляет честь своего пола. Правда я не ожидал сего удара: но я уважаю столь великую душу. Читали ли вы писанное ею?

Читал и не могу выдти из удивления.

В сие время вошли к нам Маркиз, Граф, Прелат и отец Марескотти. Прелат принял меня в свои объятия. Потом клялся мне именем всей фамилии, что никто не имел даже и малейшего понятия о намерениях сестры его: все, присовокупил он, на против того ожидали что она с восхищением примет ваши представления. Но сие не помешает ей быть вашею женою, Кавалер. Мы обязались вам честию. В сем случае видна единая и худо понятая излишняя разборчивость, которая происходит от разгоряченного её воображения. Не смотря на то она отдает на вашу волю дать ей имя какое вам заблагоразсудится.

Ах, Г. мой! отвечал я, вы не выразумели силы её доказательств. Они должны быть весьма важны для такой молодой особы, коей закон, фамилия и отечество толико любезны. Впрочем. Г. мой, располагайте мною. А как Маркиза показалась в ту самую минуту, то я сказал ей: Сделайте милость, Сударыня, предпишите мне, что я должен делать. Я совершенно предаюсь в вашу волю. Позвольте мне выдти. Вы посоветуетесь и уведомите меня как расположите мною.

Я вышел и возвратился в сад.

Камилла пришла ко мне. О Г. мой! какие чудные произшествия! госпожа моя приняла такое намерение, коего она никогда не будет в состоянии исполнить. Она приказала мне наблюдать ваши взоры, поступки и нрав ваш. Она не может жить, сказала она, естьли вы хотя несколько еще сердитесь. Я вижу что вы в великом смущении: не ужели должна я ей отдать в точности надлежащей во всем отчет?

Уверьте ее, любезная Камилла, что я совершенно ей: предан; что её спокойствие гораздо для меня драгоценнее нежели собственная моя жизнь, что я не способен к гневу и что удивляюсь ей более нежели могу выразить.

Как скоро Камилла оставила меня, то я увидел идущего ко мне отца Марескотти, которой просил меня к фамилии ожидающей в горнице у Иеронима. Мы возвратились, туда вместе. Сей честный духовник сказал мне идучи, что единому Богу известно что полезно для людей; чтож касается до него в столь чрезвычайном случае, то он только удивляется ей и обожает ее в молчании.

А как все сели по местам, то Прелат говорил мне следующия слова: любезной мой Кавалер, мы обьявляем все, что вы имеете совершенные права на нашу благодарность. Решено, чтоб моя сестрица была вашею супругою. Мы все вообще сего желаем. Матушка моя берет на себя труд поговорить ей о вас.

Я чувствую всю великость таковой милости.

Но естьли Клементина будет непоколебима чтож могу я сказать, когда она меня заклинала подкрепить ее в её решении и не привести в необходимость воспользоваться великодушием её фамилии?

Не сумневайтесь, Кавалер, возразил Прелат, чтоб она не склонилась на сие с радостию.

Она, вас любит. Не признается ли она в своем письме, ,,что в вашей власти состоит заставить ее нарушить или исполнить её решение, и присоединить к её имени такое какое вы пожелаете?,, Мы вообще уверены, что она не выдержит своего предприятия. Вы видите что она прибегает к вашей помощи. Словом, позвольте мне прежде всех облобызать вас под именем брата.

При сем он взял мою руку я оказал мне честь поцеловав меня. Нет ничего толь благородного, сказал я ему. Я совершенно на вас полагаюсь. Иероним обнял меня с горячностию под тем же именем. Маркиз и Граф попеременно брали меня за руку, а Маркиза подала мне свою, и я, поцеловал оную. По том я прямо возвратился на свою квартиру с сердцем, о любезный Доктор! толико пронзенным от столь странной и совершенно непредвиденной перемены, что не могу того и выразить.

ПИСЬМО LXXIX.

Кавалер Грандиссон к тому же.

В Понельник 10 и 21 Июля.

Я не говорю ни слова о том спокойствии, в коем препроводил прошедшую ночь. Я едва мог заснуть с час в креслах. По утру я послал с запискою спросить с нежнейшим беспокойствием о здоровье всей фамилии, а особливо Клементины и Иеронима. Я известился что Клементина весьма худо проводила ночь: что заблагоразсудили не беспокоить ее во весь день, по крайней мере естьли она не изьявит сильного желания меня видеть; но тогда обещались они меия уведомить.

Я был в весьма худом состоянии. Однако с трудом мог удержаться чтоб не пойти по крайней мере к Иерониму; и конечно бы на то решился, естьлиб худое мое состояние меня к тому допустило. Мне казалось что конечно бы почли за притворство, когда бы я показался в таком состоянии, и могли бы подозревать, что я желаю тем возбудить сожаление, но мое свойство не имеет такой подлости. Впрочем я ласкался что будут меня сами приглашать. И так не слыша ни о чем даже до полудня, я возобновил мои осведомления запискою; и получил в ответ одну только строку от Иеронима, в коей он оказывал надежду видеться со мною завтра.

Таким образом я не лучше препроводил и сию ночь. Нетерпеливость моя принудила меня пойти гораздо ранее обыкновенного в палаты делла Порреты.

Иероним принял меня с великою радостию. "Он ласкался, сказал он мне, что я конечно не почел за худой знак то забвение, в коем меня оставили прошедшего дня; оно произошло от некоего намерения: но дабы говоришь с искренностию, то думали как для его сестрицы так и для меня, что один день успокоения будет не бесполезен; а особливо для его сестрицы, коей не мало имели труда дать выразуметь тому причину. Мне сказали, продолжал он, что она требует вас сего дня с гораздо большею нетерпеливостию. Она почитает вас сердитым. Она думала что вы более не желаете ее видеть. Едва лишь вы от нас вышли в субботу в вечеру как она приказала Камилле просить вас к себе. Чтож касается до меня, присовокупил он, то я до такой степени разгорячаюся за чрезвычайное намерение усматриваемое мною в её воображении, что иногда не чувствую моей боли."

Потом он меня спросил, могу ли я простить за сие его сестрицу; и жалуясь на сей пол, изьяснялся, что женщина не знает и сама чего желает, когда находит препятствия своим стремлениям. Но сие не помешает ей быть вашею супругою, любезной Грандиссон, сказал он мне; и естьли Богу будет угодно даровать ей совершенное здравие, то вы щастливо за то вознаграждены будете.

Прелат и отец Марескотти пришли тогда к Иерониму. Маркиз и Граф вошли после их, а Маркиза следовала за нами. Клементина, сказала она мне, столь мало была спокойна в субботу в вечеру, осведомясь что вы ушли не простившись с нею, и будучи во весь вчерашней день в таком же разположении, что я не рассудила заблаго начинать с нею говорить о начатом важном деле. Но я весьма рада что вас увидела.

В ту самую минуту стукнул кто то у дверей. Войди сюда, Камилла, сказала Маркиза. Ето не Камилла, но я, отвечала Клементина, отворя сама двери и подходя к собранию. Мне сказали что Кавалер... но я ево вижу. Позвольте мне, Г. мой, с минуту поговорить с вами (идучи к окну находящемуся при конце покоя.)

Я за нею следовал. Ея глаза омочены были слезами. Она быстро на меня посмотрела; потом отворотилась назад, не сказав мне ни слова. Я взял ее за руку: от чего происходит сие движение, Сударыня? Я ласкаюсь что не причинил вам оскорбления.

О Кавалер! я не могу перенести презрения, наипаче от вас; хотя может быть я оное и заслужила. Ваше презрение будет укорять меня в неблагодарности; а сего-то сердце мое перенести не может.

Презрения. Сударыня! от меня, которой почитает вас за первую в свете особу! по истинне, вы исполнили сердце мое горестию: Но даже самая причина сея горести умножает мое к вам удивление.

Не говорите мне сих нежных слов. Ваше великодушие составляет мое мучение. Я почитаю за нужное, что вы должны на меня сердиться, что вы должны поступать со мною худо; иначе могули я ласкаться выполнить свое намерение.

Ваше намерение Сударыня ? ваше намерение.

Так, Г. мой, мое решительное намерение. Не ужели оно вас опечаливает?

Может ли оно меня не опечаливать? Что подумали бы вы....

Молчите, любезной Кавалер. Я опасаюсь когда оно вас опечаливает: Но перестанем о том говорить. Я никогда себе не прощу, естьли вас опечалю.

Когда вся ваша фамилия удостоивает меня своим согласием, Сударыня....

Ето, Г. мой из сожаления ко мне.

Любезная моя дочь, сказал ей Маркиз подошедши к нам, таковая то была сперва наша причина; но теперь союз с Кавалером, дабы отдать справедливость его достоинству, произошел от нашего выбора.

Я поблагодарил сего великодушного господина, изъявлением глубочайшего почтения. В ту самую минуту Клементина пала на колени перед отцем своим: она взявши его руку поцеловала оную; и прося у него прощения за причиненное ею фамилии смущение, обещалась ему до последней минуты своей жизни быть столь же покорною сколь и благодарною. Все собрание почло сие деяние за такую перемену, которая произвела в них самую лестную надежду, Маркиза поднявши с нежностию свою дочь отошла с нею на несколько шагов. И хотя оне хотели говорить тихо, но мы слышали их разговоры.

Вчерас, любезная дочь, ты находилась в том состоянии, которое не дозволяло с тобой разговаривать; а не то я уведомилабы тебя, с какою горячностию желаем мы все союза с Кавалером Грандиссоном. Мы не находим иного средства возблагодарить его.

Позвольте мне, Сударыня, изьяснить вам истинные мои чувствования. Естьлиб я уверена была что составлю благополучие Кавалера; естьлиб я не почитала предлагаемый вами союз более для него наказанием нежели наградой; естьлиб я находила в том собственное мое благополучие, не усматривая опасности для моего спасения; на конец, естьлиб я могла ласкаться что оной составит также ваше благополучие и моего родителя: то покрайней мере сия надежда склонила бы меня принять ваше предложение. Но я чувствую, Сударыня, что десница Божия на мне отяготела. Разсуждение мое еще не таково, каково бы должно быть. Прежде нежели я совершенно утвердилась в моем решении, я рассуждала о своем, по крайней мере столько сколько слабой рассудок мне позволял. Я поставила себя на месте другаго, которой находясь в разных обстоятельствах конечно принял бы мой совет. Союз с Кавалером казался мне невозможным: поелику нет никакого виду чтоб он когда нибудь согласовался со мною касательно самой важной статьи. Я прибегала ко Всевышней помощи: поелику сама себе не доверялась; я многократно переменяла мною написанное: но все уже то, что было начертано пером моим, представлялось мне к тому же заключению. И хотя ничто толико не было противно собственным моим желаниям, но я приняла сию твердость мыслей за ответ небесной на мое моление. Однако я еще сумневалась о себе. Но я не желала советоваться с вами, Сударыня, поелику вы приняли бы сторону Кавалера: а я страшилась столь худо соответствовать внушению Божию, коим решилась управлять собою. Я скрывала свои противуборствия даже от самой Камиллы, которая не отходила от меня ни на минуту. Я паки начинала просить от Всевышнего сожаления к нещастной девице приверженной сердцем к своему долгу но смущенной в своих действиях мыслями. Тогда свет просветил мой разум. Я переписала все свои мысли. Впрочем я не вдруг решилась сообщить их Кавалеру. Я еще не доверялась моему сердцу и сумневалась буду ли иметь силу отдать ему мною писанное. На конец совершенно на то решилась. Но когда он показался, то бодрость моя изчезла. Он долженствовал заметить чрезвычайное мое прискорбие. Я уверена что возбудила в нем сожаление. Естьли я могу токмо вручить ему мною написанное, сказала я про себя, то затруднения все изчезнут: Я уверена почти, что видя мои сумнения и правость намерений, он будет иметь великодушие помогать сам моим усилиям. Я вручила ему свое письмо. Теперь, Сударыня, я совершенно уже уверена, что естьли могу устоять в том что прилично, и избавиться от укоризны в неблагодарности; то буду иметь мысли гораздо спокойнее. Любезной и великодушной Грандиссон (обратясь ко мне), прочтите еще мою бумагу: Тогда естьли вы не пожелаете или не можете оставить меня свободною, я покорюсь моей фамилии и употреблю все мое усилие к составлению вашего благополучия. При окончании сего она возвела руки и глаза к небу: великий Боже! присовокупила она, Тебя благодарю я за просвещение моего разума, коего действие с сей минуты в себе ощущаю.

Какое бы мнение толь благородной восторг ни произвел в других о ясности её мыслей, но я усматривал в ней сильное движение и её взоры принудили меня страшиться какого нибудь припадка. Противоборствие её разума и любви не преминуло причинить в ней некоего беспорядка. Я подошел к ней. Безподобная Клементина. Сказал я ей с восхищением, будьте свободны! будьте для меня все то, чем вы быть желаете. Естьли я увижу вас благополучною, то всячески постараюсь, естьли возможно сделаться таковым же.

Любезной Грандиссон, сказал мне Прелат взявши меня за руку, колико я вам удивляюсь! Из какого источника проистекает к вам сие удивительное величие души?

Ах, Боже мой! Как же толь великой прмер не внушил бы мне соревнования? Я не предполагал ни малейшей пользы в тех намерениях, кои привели меня в Италию. Я почитал себя обязанным прежними условиями; но в моих мыслях Клементина и её фамилия всегда были свободны. А я возымел надежду в то время, когда оказали мне честь одобря оную; теперь же я вступаю хотя с чрезвычайным сожалением в прежнее мое состояние. Естьли Клементина твердо будет настоять в своих мыслях, то я употреблю все мои усилия тому повиноваться. Естьли же её разположения переменятся: то всегда буду готов принять её руку, как самое величайшее благополучие, к коему я могу стремиться.

Маркиза взявши вдруг руку своея дочери и мою со слезами просила Небо о изтреблении затруднениия, дабы соединишь два сердца толикое сходство между собою имеющия. Не удерживайте меня, маминька, сказала ей Клементина, выдергивая с великою торопливостию свою руку. Позвольте мне удалиться в свою горницу, дабы упросить там Всевышнего укрепить мои силы. По претерпении толикого нещастия сколько стоило мне получить оное! Прощайте Кавалер; я хочу молить Бога за вас равно как и за себя.

Ангел вышел, Она встретилась с горнишною своею. Любезная Камиилла! сказала она ей, от какой опасности я освободилась? Моя рука и Кавалерова были более минуты соединены в руке моей матушки! Чтож бы значило мое решение? Ибо моя матушка могла бы их соединить и я была бы уже Кавалерова.

Иероним, хотя пребывал в молчании, но слезы появились на глазах его: он был свидетелем сего явления между его сестрицею и мною. Он прижимал меня в своих обьятиях. Любезной из всех человеков! ах! можете ли вы с терпеливостию ожидать решения своенравной но любезной девиды?

Я могу и обязуюсь тем.

Я поговорю ей сам, сказал он, и весьма ласкаюсь успеть в оном зная её ко мне нежность.

Действительно так; мы поговорим ей все, сказал Маркиз.

Не должно принуждать, сказал Граф, единственно по той опасности чтоб ее раскаяние не весьма поздно произошло.

Но мне кажется, сказал отец Марескотти, что Кавалер не должен желать сам, чтоб ее весьма к тому понуждали. Она страшится касательно своего спасения. Столь сильная причина требует великой предосторожности к её убеждению. Впрочем я сумневаюсь, чтоб она устояла в своем решении. Естьли же она по своему мужеству выдержит сие усилие; то достойна будет обожания.

Ея отец хотел перечитать то письмо, кое уже приводило его в удивление. Оно было у меня в кармане. Иероним противился сему предложению; но Прелат одобрил оное, и так письмо было перечитано. Все казалось толико же были тем тронуты, как и в первой раз Впрочем вообще сумневались, чтоб она могла устоять твердо в своих мыслях, и меня тем поздравляли.

Но естьли слава присоединится к её побудительным причинам и естьли их прозьбы не будут употреблены с чрезвычайною ревностию в мою пользу, то я уверен что с толиким величием души она получит над собою совершенную победу? Вы знаете лучше меня, любезной Доктор, что истинное благочестие возмет верх над всеми временными выгодами. Впрочем отец Марескотти не возобновит ли своего влияния над таким разумом, коим он привык управлять? Не долг ли его стараться о том с равною ревностию, какую имеет и к своему закону? И Прелат, которой не меньше прилеплен к оному, не будет ли вспомоществовать священнику?

Но сколь ни трудны искушения, любезной друг, для сердца поверженного в сию неизвестность; однако не могут ли они отвратить нас от тщеславия всех человеческих чаяний? Единому Богу известно, заслуживает ли успех наших желаний награды или наказания: но я знаю, что естьли Клементина отдавши мне сердце и руку найдет в сумнениях своих касательно закона, хотя некое препятствие жить со мною благополучно, то я почел бы себя чрезвычайно презрения достойным, наипаче естьлиб я споспешествовал принуждать ее в мою пользу противу её совести.

Того же дня.

Разстроенные мои мысли принудили меня оставить перо. Но до моего выходу мы рассуждали долгое время об обстоятельствах: они судили все как я уже вам сказал, что она не устоит в своем решении. Мнение Маркиза и Маркизы состояло в том дабы совершенно оставить ее на произвол самой себе. Граф предложил оставить ее в её кабинете с тем чтоб никто не опровергал и не одобрял её намерений. Иероним желал, чтоб прежде сего исполнения позволено было ему переговорить на едине с своею сестрицею.

Меня спросили, что я о том думаю: Я отвечал, что многия места сего письма были такого роду что принуждают меня согласиться на все что мне ни предложат, но естьлиб я приметил в моих с нею разговорах, что она желает отменить свое решение, и что нужно единое токмо ободрение, дабы согласиться на мое желание, в таком случае мне должно дат, для собственной моей чести в качестве мужчины, и относительно к её разборчивости в качестве женщины, свободу изьявить привязанность каким ниесть изьяснением, кое предупредит ее, также и прозьбами приличными моему полу.

Маркиза наклонилась ко мне с улыбкою изьявляющею признательность и одобрение. Отец Марескотти казалось запинался, как будто бы готовился сделать некое возражение; но Маркиз не дал ему сказать ни слова, говоря что можно положиться на мою честность и разборчивость. Я также о том думаю, сказал Граф; всем известио что Кавалер имеет способность поставит себя на место другаго, и забыть свои пользы, когда дело идет о предприятии благоразумного намерения. Действительно справедливо, подхватил Иердним; но дадим ему знать, что он не один в свете, которой мыслит с таковым благородством. Прелат поспешно ответствовал: позвольте, любезной Иероним; но вспомните что закон есть главное над всеми другими участие. Моя сестрица следовавшая всегда примеру Кавалера должна ли быть не ободряема в столь благородном усилии? Я согласен на то предложение, кое сравнивает все обстоятельства.

Чтож касается до меня, естьли благородный её восторг будет неослабно оказывать что её решение произходит от воли Божией, и что она обязана тем своим молениям, то я употреблю все свои силы изьявить ей, хотябы мне оное многаго стоило и даже против моего желания что я в состоянии соответствовать тому мнению, кое он имеет о мне когда требует моей, помощи для подкрепления её усилия.

После сего они уговорили меня остаться с ними отобедать; Клементина извинилась что не может быть с нами за столом; но приказала просить меня чтоб я не уходил не видавшись с нею.

Я пошел в её горницу с Камиллою. Она была вся в слезах. Она опасалась, сказала она мне, что я с трудом могу ее простить, но почитала себя уверенной, что я оказал бы ей сие великодушие, естьлиб мог узнать те противоборствия, кои произходят в её сердце. Я всячески старался возстановить спокойствие в её мыслях; я уверял ее что буду поступать по её желаниям; что её письмо будет моим путеводителем а её совесть правилом моих желаний. Но находясь в движениях, коих некоторую часть я приметил не смотря на усилие с коим она старалась сокрыть оные, она просила меня наконец ее оставить, принудя меня сперва обещаться видеться с нею в следующей день. Ея взоры, кои начинали заблуждаться, принудили меня тотчас выдти, дабы скрыть собственное мое движение. Но вышедши с такою поспешностию, я весьма удивился увидя отца Марескотти подслушивающего (поелику приметил сие я ясно из его смущения, и равно из некоторых извинений, кои он мне приносил запинаясь,) наши разговоры с духовною его дочерью. Сколь жалко что неудобопонятная ревность могла сделать честного человека способным к такой подлости!

Оставим сие извинение, любезный мои отец, сказал я ему с приятнейшим и учтивейшим видом. Естьли вы сумневались о моей лестности; то я почитаю себя вам обязанным за ваш способ, дабы меня в том испытать. Он многократно просил у меня прощения, признаваясь мне при том, что он почитал невозможным, чтоб молодой человек, о любви коего ни мало не сумневались к самой любви достойнейшей девице в свете, удержался в предписанных ему пределах, и не употребил бы в свою пользу той власти которую он имеет (поелику всем то известно) над её склонностями. Я пошел с ним к Иерониму: уверивши его сперва что сие мало значущее приключение предано уже забвению, и что мое к нему почтение ни мало от того не уменьшилось. Коликократно, любезной Доктор, не испытал уже я непреодолимой ненависти от того человека коего прощал в подлости? Но такой нимало не ожидал я от отца Марескотти. Он способен к великодушному признанию. Он едва осмеливался взирать на меня во все то время, кое я препроводил с ним.

И так возвратясь на мою квартиру я застал у себя Графа Бельведере, которой дожидался меня уже более часа. Мои люди сказали ему когда он пришел, что о моем возвращении не известны; но он обьявил, что решился со мною видеться, как бы я поздо ни возвратился. Его же собственной человек просил меня стараться о моей безопасности, уведомляя меня, что после оказанного мне им посещения он не был ни на единую минуту спокоен; что он многократно повторял, что жизнь для него тягостна, и что выходя из своею дому он взял с собою два пистолета. Не опасайся ничего, сказал я сему человеку. Твой господин человек весьма честной. Ни за что в свете я не пожелаю причинишь ему нималейшего зла и ласкаюсь что не получу также сего и от него.

Я пошел к нему с поспешностию. Ето вы, Г. мой? Для чегож не уведомили меня (взявши с нежностию его за обе руки), что намерены были оказать мне сию честь или покрайней мере, для чего не приказали мне сказать, что вы находитесь здесь?

Вам приказать сказать.... Лишить вас удовольствия разтаться с Клементиною? Нет, я сего не желал; (находясь в задумчивости) но уведомьте меня на чем вы решились. Моя душа горит нетерпеливостию знать оное. Отвечайте мне так как долг требует от честного человека.

Ничего не решено, Г. мой. Да и не льзя решить прежде, пока совершенно не будут известны о намерениях Клементины.

Не ужели нет другаго препятствия....

Но и сие препятствие не весьма легко. Я вас уверяю, что Клементина знает то чего она стоит. Она полагает справедливую цену руки своея. Когда и в самых величайших её изступлениях она всегда сохраняла живейшее чувствование сей разборчивости отличающей честную женщину; но теперь усматривают оную в её речах и в деяниях еще яснее. Она оказывает тем более затруднений, что её фамилия никакого не делает препятствия. Она ничего опрометчиво не делает; и естьли вы можете из того получить какую ниесть пользу для своего успокоения: ибо я усматриваю в вас беспокойство, то уведомлю о всем могущем случиться.

И так вы меня уверяете, что еще ничего нерешено. И обещаетесь меня уведомить о всем могущем последовать?

Обещаюсь.

Даете ли честное свое слово?

Даю честное слово.

Очень хорошо, и так остается мне еще прожить несколько дней в сей нещастной жизни. .

Г. мой... что значат сии слова?

Вот что они значат, (выдергивая свои руки из моих и вынимая два пистолета из своего кармана.) Я пришел в твердом намерении дать вам на выбор один из сих оружий, естьли уже дело решено, поелику я имел причину того страшиться. Я не разбойник и никогда не случалось мне употреблять оное. Я ни мало и непомышлял похитить у Клементины избранного ею супруга. Но единое мое желание состояло в том, чтоб та рука, которая должна соединяться с её рукою, избавила меня от несносной жизни. Хотя она отреклась быть моею супругою, но я не хочу и не могу жить видя её во власти другаго.

До какой степени предаете вы себя забвению, Г. мой! Но я вижу ясно, что вы находитесь в смущении. Иначе Граф Бельведере никогда не произнес бы сих слов.

Мне совершенно было невозможно, любезной мой Доктор, хотя нет ни малейшей вероятности чтоб Клементина переменила свое решение, не уведомить Графа о точном нашем состоянии, поелику надежда кою бы он от того возыимел, единственно увеличила его отчаяние, естьлиб успех не сответстовал его желанию. Я весьма был доволен рассуждая с ним о странных её намерениях, и возобновляя ему свое обещание. Он столько был спокоен разтаваясь со мною, что благодарил меня за мои известия. Его человек равно и мои люди казались весьма удивлены видя нас идущих в хорошем разположении, и даже дружески. Я позабыл было вам сказать, что проходя переднюю горницу, Граф оставил на столе свой пистолеты. Работа на них очень искусна, сказал он мне, возмите их. Гдебы я теперь был и в какие затруднения не были ли бы вы приведены, будучи чужестранец и Протестант?.... Я их нимало не рассматривал, ибо вся моя злость долженствовала обратиться против самого меня.

Я окончал сие повествование сего дня, но не прежде отошлю его как завтра, когда узнаю то, что течение времени произвести может. Любезной друг! сколь мучительна неизвестность! может быть я более бы почел себя обязанным иметь терпеливость, естьлиб мое замешательство и мои прискорбия происходили мне от моего проступка.

"Примечание. Частые посещения производят новые явления, следственно и новые письма, кои представляют Клементину всегда приверженною к своему решению, хотя смертельно сгараемою своею страстию. Закон Кавалера подвержен был новым смущениям. Но с обеих сторон изьявляется единое токмо благородство и другие предметы достойные удивления. Но поелику здравие Клементины, ежедневно приходит в лучшее состояние, ни мало не ослабляя её решения; то Прелат и отец Марескотти, кои начинают ласкаться равным успехом с обеих сторон, стараются поддерживать оное с великим искуством и изьявляют некую уже холодность к Кавалеру. Он приметя оное не скрывает от Доктора Барлета, что его гордость была тем тронута. Впрочем, будучи твердо основан на своих правилах, он сам предлагает фамилии, чтоб ему позволили на некое время отлучиться, единственно для того, дабы испытать отсутствием, в состоянии ли разум и мужество Клементины подкрепить её силы. Ему приказано было самому просишь у ней сего позволения, под тем видом чтоб она сие одобрила. Но она желает иметь с ним переписку до его возвращения, и Маркиза на то согласилась. Он отъезжает на месяц в том намерении, дабы употребить сие время на объезд многих Италиянских городов.

ПИСЬМО LХХХ.

Милади Ж.... к Генриетте Бирон.

(Посылая к ней письма Сира Карла.)

Лондон 1 Августа.

Боже милостивой! любезная моя, какие письма я к тебе посылаю! Я не медлила ни единой минуты. Доктор Барлет, получа их не более тому двух часов, желал чтоб они были к тебе отосланы с нарочным. Я читала их с моею сестрициею, которая не давно сюда приехала. Что должны мы тебе сказать? Говори сама любезная Генриетта. Неизвестность гораздо более умножилась нежели была прежде! Любезная девица! скажи, скажи нам что ты о том думаешь. Естьлиб я вошла хотя в малейшую подробность, то сумневаиюсь.... чтоб оную когда нибудь кончила. Прощай, жизнь моя.

ПИСЬМО LХХХИ.

Генриетта Бирон к Милади Ж....

Замок Сельби. 11 Августа.

Вам сказать, любезная моя Милади, что я думаю о тех письмах, кои вы по милости своей прислали ко мне с нарочным; но мне гораздо легче уведомить вас, что говорят о том здесь друзья мои. Они кажется усматривают в них предмет моея радости. Но могу ли я сама тому радоваться? Могу ли я принимать их поздравления? Клементина! сущей Ангел не в пример достойнее Сира Карла Грандиссона, нежели Генриетта Бирон! Сколь она велика и сколько напротив того я пала перед собственными моими глазами! она не минуемо будет его супругою. Она должна быть его супругою. Она переменит свое решение. Ваш братец столь тверд в своих попечениях! Она толико горит страстию!.... Ктоже может ласкаться получить место в сердце Сира Карла после ея? Моя гордость, милая моя, совершенно изчезла. Я равно и всякая другая женщина, должна ему казаться противною, когда он помышляет о своей Клементине. А тогда кто может быть довольным половиною такого сердца? Половиною, то есть, естьли он отдаст справедливость сей удивительной женщине. Утешение мое, когда я считала оное пропадшим, состояло всегда в том дабы видеть его сочетавшимся с женщиною толико превосходного достоинства.

Но ктож мог бы не оказать сожаления о сем славном человеке? О любезная моя! я лишаюсь понятия помышляя о таком предмете. Я не знаю что вам сказать. Естьлиж упомянуть вам то, что я думала, какие были мои движения читая великодушное его сожаление о Графе Бельведере; то благородные и почтительные разговоры с первою из женщин, движения сей бесподобной Климентины, пока она еще не вручила ему письма своего.... сие письмо, которое превосходит все то, что я токмо читала о нашем поле, толико сообразное с поведением ею оказанным, когда беспримерное супротивление между её законом и страстию, в ней действовало; её рассудок, разборчивость и твердость в главных правилах её веры, словом, все великие деяния одного и и другой, в различных обстоятельствах, в которых оба казались привели меня в крайнее изумление; естьлиж должно вам сказать о всем произшедшем в моем сердце, то никакое пространное место недостаточно будет к описанию оного, и я не знаю какую бы меру назначить слезам изтекшим из глаз моих. Довольно того когда вам признаюсь, что в течение двух суток я не имела силы встать с постели, и что не без затруднения получила я дозволения писать к вам; а лекари советуют не выпущать меня из горницы во всю неделю. Сир Карл очень жалуется на неизвестность; в самом деле ето жестокое мучение.

Вы можете заметит; что во всех сих письмах он упоминает о мне токмо однажды. А для чего думаете вы сделала я сие наблюдение? Не для того дабы мне жаловаться, я вас уверяю; но дабы восхвалить, напротив того, его учтивость и внимание; ибо можно ли было его извинить, естьлибы он чаще упоминал о бедной Агличанке, кою он избавил от беды, или помышлять о всякой другой женщине кроме благородной своей Италианки, в то время когда его душа колеблется толико пылкими движениями, по случаю великих предметов находящихся пред его глазами?

Но вы видите, милая Шарлотта, что сей изящной человек не всегда бывает в добром здравии, и что теперь может быть он находится в весьма худом состоянии. И можем ли мы сему удивляться? столь великий предмет пред очами, толико к преодолению остающихся препятствий, новое затруднение, по видимому непреодолимое, произшедшее от самой Клементины, и при том такими побудительными причинами, кои увеличивают к ней его почтение и удивление! Прискорбие может сделать женщину убедительною, но мужчина хотя бы на части был терзаем, с трудом может жаловаться. Сколь я жалею о мучениях мужественного сердца.

Естьли пребудет благородная Италианка непоколебима в своем решении, когда он возвратится паки к ней после месячного отсудствия, в чем состоят мои мнения о будущем: тогда конечно он отречется от брака. Да и должно ли ему когда ниесть помышлять об оном, естьли он не чувствует в себе склонности любить другую женщину столько как свою Клементину? Да и ктож может когда нибудь заслужить такую любовь? Не известились ли мы от самого его равно как и от Доктора Барлета, что все нещастия в его жизни произошли от нашего пола? По истинне самые величайшие нещастия мужчин и женщин обыкновенно происходят от одних к другим. А его нещастия равно произошли от многих хороших женщин; ибо я представляю себе, что госпожа Оливия не добровольно преступила пределы благопристойности. Для чегож желали бы мы чтоб человек одареным его свойством подвергался своенравиям и дерзости нашего пола, которой едва понимает, как то Г. Иероним сказал своему другу, какие ощущает желания, когда они зависят от него.

Но в добром ли он здравии или нет, вы, видите что Сир Карл не лишается своей живости. Его великое сердце умеет наслаждаться благополучием другаго. Я желаю ощущать удовольствие в сердце, сказал он мне некогда. И так не должен ли он чувствовать оного от приходящего в совершенное состояние здравия любезного своего Иеронима, от выздоровления удивительной Клементины и от благополучия, коего великие сии случаи разпространяют в знаменитой фамилии. Я желаю по нем изчислить те удовольствия, кои он находит в благодарности многих особ ему обязанных. Не ощущал ли он равного удовольствия от благодарности Милорда и Милади В....? От своего Бельшера, от отца и матери своего Бельшера? От Милади Мансфельд и её фамилии? От вас любезная Милади и вашего Милорда? Но вы почтете меня без сомнения весьма странною в сем письме. Я желала бы быть веселою, естьлиб мне было можно, поелику все мои друзья же дают меня таковою видеть. Перечитывая теперь мною написанное, я опаасюсь чтоб вы на стали меня учить думать не столь странным образом. Признайтесь чистосердечно, Шарлотта: все начертанное теперь пером моим не прилично ли более вашему свойству нежели моему?

Еще строку, одну только строку моя милая, великодушная тетушка Сельби! Они не хотят чтоб я писала, Шарлотта, в такое время, когда желаю говорить о многих делах касательно сих важных писем; иначе не окончила бы сего с толь малою прияшностию.

ПИСЬМО LXXXII.

Кавалер Грандиссон к Клементине делла Порретта.

Флоренция 18 Июня.

Я начинаю, дражайшая и удивления достойная Клементина, ту драгоценную переписку, кою вы мне позволяете, чувствуя сколь для меня велика такая милость. Однако не могу ли я сказать что она весьма для меня прискорбна? Находился ли когда нибудь человек в равных обстоятельствах? Мне позволено вам удивляться, считать себя удостоенным вашего почтения и еще ласкательнейшим чувствованием, но в тож самое время запрещено надлежащим честным образом просить то сокровище, кое некогда было мне определено и коего не льзя обвинять меня, чтоб я оказался недостойным. Не ужели я переменил то что мы сперва почитали в моих поступках или в главных моих правилах. Потупался ли я когда ни есть преодолевать ваши склонности к вашему закону и отечеству? Нет Сударыня. Известясь о непоколебимо вашей приверженности к своей вере, я доволен был тем что обьявил и мою привязанность: Я худо бы признал приобретенное мною здесь покровительство как от общественной так от священной власти, и не исполнил бы правил гостеприимства естьлиб принял намерение отвлечь знаменитой фамилии девицу от её закона, к коему она имеет сильную привязанность. Каким же образом таковое мое поведение позволило вам усумниться о свободности ваших чувствований, естьлиб вы имели. Но я удалюсь от всяких жалоб! я утушу в моем сердце те, кои бы оно желало начертать пером моим. Не сказал ли уже я вам, что желаю быть всем тем, чем токмо вам угодно чтоб я был? какого бы труда мне ни стоило, сколь невозможно бы нибыло усилие, естьли оно токмо не позволено мне совестию; но я предам себя в вашу волю. Естьли вы твердо настоять в том будете, дражайшая и почтительная моя обладательница, каковою вы всегда пребудете для меня, то я повинуюсь всем вашим желаниям.

Сердце лишающееся самой щастливейшей надежды, коего отчаяние подкрепляет единый закон, изыскивает покрайней мере в печали своей такого блага, кое несколько равняется с потерянным. Позволеноли мне будет, Сударыня, какой бы успех ни был сего величайшего случая, ласкаться что переписка предпринятая по соизволению всех никогда прервана не будет? Что толико чистая дружба вечно существовать будет? Что человек, коего благополучие изчезло, будет почитаем за сына и за брата в такой фамилии, которая до последнего издыхания его будет ему любезна? Я тем ласкаюсь.... Я прошу от сей любезной фамилии продолжения её почтения; для чегож не могу я сказать любви ея? Но до того токмо времени пока мое сердце, не принимавшее участия в самом себе но исполненное ревности к славе и благополучию касательно знаменитого вашего дома, будет чувствовать что оно того достойно; доколе мои поступки заставлять будут всех одобрять мои требования. С моей стороны равно и с вашей никогда и случится, чтоб человек, коему благополучие самого теснейшего союза обещано было по согласию всей вашей фамилии, почитаем был в оной за чужаго!

Никогда, Сударыня, человеческое сердце не может хвалиться толнко бескорыстною страстию как мое к такому предмету, коего душа не в пример ему любезнее нежели прелести самой особы; ниже толико искреннею любовию ко всей её фамилии. К нещастию моему сии два чувствования подвергнули меня таким искушениям, кои ни малейшего не подадут сумнения. И так до последней минуты моея жизни вы будете мне любезны, Сударыня, вы и все ваши друзья.

Прощайте, составляющая славу и образец своего пола! В таких обстоятельствах что мне сказать более? Прощай, несравненная Клементина! да вся Небесная благая излиются на вас и на всю вашу фамилию во всяком обилии! се обеты вашего и проч.

Грандиссона.

ПИСЬМО LXXXIII.

Клементина делла Порретта к Кавалеру Гандиссону.

Болония 5 Августа.

Из многих причин, Г. мой, вынудивших меня желать вести с вами переписку, надежда писать к вам гораздо с большею свободою нежели я могу с вами говорить, из всех самая сильнейшая. И так я буду с великою вольностию и искренностию изьясняться в моих письмах. Я предполагаю, как будто бы пишу к моему братцу или к наилучшему моему другу. По истинне, к которому из моих братьев писала бы я столь вольно? Подражая Всевышнему вы требуете единого сердца. Мое сердце не менее будет вам откровенно, естьли вы токмо можете проникнуть подобно ему, во внутренность онаго.

Теперь желаю я вас возблагодарить, Г. мои, за те нежные и великодушные предосторожности, с коими вы начали ко мне писать. Вы с толикою осторожностию касались до нещастного состояния моего здравия не называя его.... О Г. мой! вы самый разборчивый человек: С какой нежностию не говорили вы всегда о моей привязанности к закону моих предков? действительно, Г. мой, вы самый благочестивейший из Протестантов, и меня убедили, вы и Гжа. Бемонт, что Протестанты равномерно могут иметь свое благочестие. Я никогда не почитала себя способною говорить столь благосклонно о вашем законе, как вы меня к тому оба принудили, тем познанием кое я имею о вашем благодушии. О Г. мой! во что не вовлекли бы вы меня, вашею любовию, вашими благоугождениями, непреодолимыми вашими выражениями, естьлиб я была вашею женою и жила в Протестантском Народе, посреди Ваших друзей, имеющих тот же закон и все может быть любви достойны и изящного свойства. Я страшусь вас, Кавалер. Но оставим опасные сии мнения. Вы непобедимые человек: и я ласкаюсь, что естьлиб была вашею, то ничто бы не в состоянии было меня преодолеть.

Единое справедливое рассуждение о скоротечности сей жизни и о бесконечности будущей, подаст мне силу вооружиться против моего сердца. Дражайший Грандиссон! Сколь велико было бы мое благополучие, естьлиб моя рука могла следовать склонности сего сердца, не подвергая опасности будущего моего жребия! Как можно оставить толико лестные размышления? Подайте мне, подайте мне свою помощь, и возвратите мне то спокойное состояние, кое вы у меня похитили. Да послужит пример мой вместо опыта молодым особам моего пола и моих лет. Да научатся оне не рассматривать с удовольствием великие качества того человека, с коим оне часто имеют случай разговаривать. Увы! я паки коснулась того предмета, которой желала оставить. Но когда уже мне не возможно удержать от того своего воображения и пера; то дам свободное течение моим мыслям.

И так скажите мне, любезной мой братец. Дражайший друг мой? самый вернейший и бескорыстнейший из друзей! скажите мне что я должна делать, какой должна принять способ, дабы учинишь вас равнодушным ко всякому другому названию? Что надлежит сделать, дабы видеть в вас единого токмо брата и моего друга? Не можете ли меня тому научить? Не ужели не достает в вас к оному силы или охоты? Не ужели любовь ваша к Клементине препятствует вам оказать ей сию услугу? Я хочу научить вас тем выражениям: Скажите, что вы друг души ея. Естьли вы не можете быть Католиком, то будьте оным в своих советах; тогда сия любовь к её душе подаст вам силу сказать: будь непоколебима Клементина, а я не буду укорять тебя в неблагодарности.

О Кавалер! я ничего толико не страшусь как укоризны в неблагодарности; а особливо от тех, коих я люблю. Не заслужилали я оной? Уверены ли вы довольно что я оной не заслужила? Вы мне то сказали. Естьлиж вы мне сказалисие не от искреннего сердца, то для чегож не скажите мне, каким образом могу я быть благодарною? Не ужели вы одни токмо в свете, которые желаете и можете обязывать благодеяниями, не желая за то благодарности? Какую не оказали вы услугу ветренности молодого моего брата, даже с самого начала вашего знакомства? Нещастной молодой человек! и какую получили за то благодарность? Теперь он по своему великодушию обвиняет в том самого себя. Он рассказал нам какую ироническую терпеливость вы с ним имели. До какой степени должен он вас любить! но и после долгой распри вы не отреклись спасти ему жизнь своим мужеством. Однако вам не оказали некоторые особы из нашей фамилии всей той благодарности, коей вы имели право за то надеяться. Сие воспоминовение приводит нас в смертельное сожаление. Вы принуждены были оставить Италию. При всем том получа приветствие от своего друга, коего раны начинали почитать неизлечимыми вы с поспешностию сюда прибыли; вы прибыли сюда для его сестры, коея разум и сердце были поколебаны. Вы прибыли сюда для его родителя, родительницы и братьев пораженных до глубины сердца страданиями их сына и дочери. И откудаж с толикою поспешностию вы сюда прибыли? Из своей отчизны расставаясь с собственною своею фамилиею и с многими любезными особами, кои поставляли себе за славу быть вами любимыми и любить вас. Вы прилетели на крылиях дружбы. Отдаленность и другия препятствия не могли вас остановить. Вы привезли с собою хранителя здравия в виде искусного лекаря. Вы собрали все искуство врачей в своем отечестве для получения успеха в благородном вашем предприятии. Оный соответствовал великодушным вашим желаниям. Мы видим себя, вся фамилия видит и взирает на себя с сим утешительным благоугождением составлявшим общее наше благополучие прежде тех нещастий, кои причиняли нам толикую печаль.

Теперь каким образом можем мы оказать вам нашу признательность? какую благодарность засвидетельствуем мы вам за толикие благодеяния? Вы уже награждены, говорите вы, успехом славных ваших услуг. Не должна ли я укорять вас в гордости, возбуждая в вас желание к вашему благополучию! Я знаю что не во власти женщины состоит вознаградить вас. Все то чтобы женщина ни сделала для такого человека как вы, может ли иначе назваться как её долгом? И естьлиб Клементина могла быть вашею: то пожелали ли бы вы, чтоб ваша любовь, милость и ваши угождения к ней, стоили ей вечного её благополучия? Нет, отвечаете вы, вы оставили бы ее свободну в своем законе. Но естьли вы почитаете свою жену в заблуждении, обещаетесь ли вы, чувствуете ли вы в себе способность, вы, Кавалер Грандиссон, не употреблять никакого усилия для освобождения её от онаго? Вы, коему качество супруга налагает долг управлять её совестию, оправдать её разум, можете ли вы почитать своя закон истинным а её ложным, и сносить чтоб она была непоколебима в своем заблуждении? Но и сама она касательно тогоже правила, коего обязательство почтет еще славнейшим, может ли она избегнуть чтоб не иметь с вами словопрений, а превосходство вашего рассуждения не приведет ли её веру в великую опасность? Какую могут иметь силу доказательства духовного моего отца против ваших, подкрепляемых вашею любовию и пленительными вашими поступками! и какая была бы печаль моих родителей, узнавши что их Клементина сделалась равнодушною к ним, к своему отечеству и еще равнодушнее к своему закону?

Говорите, любезной Грандиссон, друг мой и брат: не ужели сии великие рассуждения будут в ваших глазах бессильны? Нет; не льзя сему статься. Епископ Ноцера мне сказал (не укоряйте его за оное) что говоря о ваших представлениях, вы обьявили Генералу и ему, что вы не сделали бы столько и для первой в свете Принцессы. Может быть сожаление столькоже имело в том у части сколько и любовь: Нещастная Клементина! Впрочем естьлиб не было в том самого величайшего препятствия, то я приняла бы ваше сожаление; поелику вы добродушны, благородны, а потому сожаление великодушного сердца, подобно Небесному, не составляет обид. Мой родитель и родительница суть самые снисходительнейшие из отцев и матерей; мой дядюшка, братья и все мои друзья не поступали со мною по другому чувствованию? а без сей побудительной причины различие закона и земли,не было ли бы непреодолимым препятствием их согласию? Действительно так, Кавалер, не сумневайтесь. И так признайтесь что зная как вашу так и их побудительную причину, притом чувствуя что было бы весьма много полагаться в том на собственные свои силы, по чему оказала бы то, что хотела испытывать судьбы небес: я не могла изыскать лучшего средства как утвердиться в моем решении. О ты бывший некогда моим учителем! будь еще для меня оным. Вы никогда не подавали мне такого наставления, от коего бы мы оба могли стыдиться. Употребите свое старание, как я уже вас о том просила в письме моем, к подкреплению слабой души. Я признаюсь что оное стоило мне ужасных противоборствий. Даже и в сию минуту, я.... превыше.... или может быть прениже себя. Я совершенно не знаю где я, ибо письмо мое не таково каково должно оно быть. Оно чрезвычайно исполнено вами. Я желала, чтоб оно было коротко, и чтоб содержало в себе единые благодарности за все те благодеяния, кои вы излили на мою фамилию, употребя усильные прозбы дабы получить от вас, как бы новое вспомоществование смущенным моим мыслям, даже и самое средство чтоб не истощевать в невозможной признательности.

Сие письмо приводит меня в удивление своею продолжительностию. Простите заблуждающимся моим мыслям, и верьте что пребываю с толикою же ревностию к вашей славе как и к моей, ваша и проч.

Клементина делла Порретта.

Примечание. Прочия письма сей переписки касаются до тех же самых мнений и чувствований. Наконец Клементина призывает Кавалера в Болонию, но с великим спокойствием и гораздо с большею надеждою со стороны её фамилии.

ПИСЬМО LХХХИ?.

Кавалер Грандиссон к Доктору Барлету.

Болония 17 Августа.

Вчерашнего вечера я прибыл в Болонию, но прежде нежели начну описывать прием мой, я должен уведомить вас, что госпожа Оливия возвратилась в Флоренцию в то самое время когда я приготовлялся оставить сей город. С каким тщанием ни старался я скрыт отъезд мой, но не мог избежать чтоб не посетить ее, когда она приказала меня просить к себе. Я не желаю описывать её вспыльчивость наипаче когда она узнала что я возвращаюсь в Болонию. Я оставил ее в сей ярости. Весьма чрезвычайное предприятие, от коего я с трудом мог избавться следующего дня, кажется мне проистекло из того же источника. Однако я уехал не делая нималейшего изследования ниже жалобы.

Я равно должен упомянуть что посетил Графа Бельведере по моему обещанию. Генерал в Неаполе, а Граф в Парме приняли меня с величайшими знаками учтивости, оба, не сумневайтесь о том по одинакой побудительной причине. Генерал с своею супругою возвращаясь в Болонию провожали меня до половины дороги к Флоренции. Они ехали веселиться с своими друзьями живущими в Урбине и Болонии по причине того решения, в коем их сестрица утвердилась и поздравлять ее за её мужество, как то уже Генерал сделал через письмо, кое мне показал. В нем заключались также засвидетельствавания и похвалы мне приписанныя: без сумнения можно изьясниться с учтивостию о таком человеке, которой нималой не причиняет опасности ниже зависти. Он желал меня одарить великими подарками: но я не принял их, таким однако образом, что он не мог почесть себя обиженным моим отказом.

Прибывши же вчерашнего вечера я пошел в палаты делла Порретта, я зашел сперва к господину Иерониму, с коим имел переписку во время моего отсудствия. Он принял меня с восторгами радости и моя радость не менее была выразительна, усмотря что он приходил в совершенное здравие. Он начинает уже по нескольку есть; спит весьма спокойно, и большую часть дня препровождает уже не во сне. Словом, как его, так и его сестрицы здравие водворяют паки радость в сердцах их фамилии. Но он дал мне выразуметь, что к совершенному его благополучию не достает единой токмо власти назвать меня своим братом; и воспламенясь от такой мысли он заклинал меня именем Божиим, пожимая мою руку и омачивая ее своими слезами, привести сие дело к своему заключению. Маркиз, Маркиза, Прелат и отец Марескотти пришли в сие время благодарить меня и похвалить за мою переписку с любезною их Клементиною. Прелат и отец клялись мне, что во всю жизнь их я буду иметь участие в их молитвах, и что они будут просишь Бога низпослать мне Клементину гораздо изящнейшею и прелестнейшею, естьли токмо возможно, нежели та, коея мнения престают соответствовать их ожиданию. Генерал с своею супругою спустя два дни после меня сюда прибыл, но они отлучились для некоторых посещений.

Между тем как всякой повторял свои похвалы, и как я принимал оные почти в молчании, ибо я представлял лице Посланника в толь критическом состоянии, прибыла Камилла сказать Маркизу, что Клементина с нетерпеливостию желает видеть своего друга. Я вас поведу к ней, сказала мне сия нежная мать. Она встала, и я следовал за нею.

Ея дочь, увидя меня, подходила ко мае с разпростертыми руками, называя меня четвертым своим братом, и с великою живостию благодарила меня за мои письма. А как она усильно меня просила в одном своем письме, употребить мою доверенность у её фамилии, дабы позволяли ей вступишь в монастырь, и я сильно опровергал сие мнение, то она жаловалась за то супротивление, кое я делал её желаниям. Вы знаете, Сударыня, сказала она своея матери, что ето моя прежняя склонность, которой я никогда не оставлю; и обратясь ко мне сказала: о Кавалер, ваши опровержения меня не преодолели.

Так, Сударыня, я ето ясно вижу, ибо естьлиб Клементина была тем убеждена; то последовала бы своему убеждению.

О Г. мой! Вы весьма опасны, я то чувствую. Естьлиб некоторой случай учинился действительным, то я совершенно бы пропала. Не уверены ли вы, Г. мой, что я совершенно бы погибла в главных своих правилах? Естьли вы уверены, то я надеюсь что вы также последуете своему убеждению.

Мне кажется, любезной Доктор, что зная меня довольно хорошо, она могла бы себя уволить от сего шутливого размышления. Она даже смеялась произнося оное. Заметьте, что она уже в состоянии веселиться в толь важном случае. Может быть пожелала она принять на себя такой вид, какой усматривала во мне. Но по всему вышеозначенному я начинал верить, как бы не думали теперь о отдаленности, однако весьма вероятно что со временем она достигнет до чувствования своего долга, когда оный будет ей представлен толико могущественными ходатаями, коих она имеет в своей фамилии. Но, чтобы ни могло случиться, естьли о токмо в сем состоит её честь, равно и всех её друзей; то я не могу совершенно быть без радости.

Я ласкаюсь, сказал я ей, что ваши желания к уединению по крайней мере будут на некое время отложены. Оне сходствуют с силою некоторых моих рассуждений, но я примечаю, что еще не со всем безнадежно получить согласие от её фамилии.

Генерал и Граф, прибывшие сюда в сие время с поспешностию пришли ко мне засвидетельствовать свое почтение. Колико они оба сим занимаются? По прозьбе Маркизы мы пошли в горницу к Иерониму, где Маркиз, Прелат и отец Марескотти еще находились. Каждой паки начал благодарить меня за то обязательство, коим они одолжены моим услугам; а когда начали они желать мне всякого благополучия; то я им сказал, что от них зависит сделать мне чрезвычайное удовольствие. Они понуждали меня все единогласно изьясниться: оно состоит в там, отвечал я, чтоб позволено мне было склонить нежного моего друга, господина Иероима, ехать со мною в Англию. Г. Ловтер почтет себе за щастие продолжать о нем свои попечения с толиким же тщанием в Лондоне как и здесь, хотя он решился, естьли и не согласятся на мою прозбу, не оставлять его до совершенного выздоровления.

Они посмотрели друг на друга, с видом изьявляющим радость и удивление. Из глаз Иеронима потекли слезы. Я не могу, я не могу перенести, сказал он, толь многих одолжении. Кавалер, мы ничего не можем для вас сделать, и вы возвратили мне здравие единственно для того, дабы иметь силу убить меня. Очи Клементины были омочены слезами; она вышла от нас с торопливостию. О Кавалер! сказала мне маркиза, сердце моея дочери весьма чувствительно к выражениям признательности, и опасно для её спокойствия. Я страшусь о её жизни, естьли вы не принудите ее уничтожить её решения.

Требуемое мною, возразил я, есть для меня милость. Я равно ласкаюсь, что Г. Иероним конечно не поедет без некоторых своих друзей. Наши бани довольно могут привести его в прежнее состояние. Я не преминул бы ходить туда сам. Перемена воздуха может ему быть полезною. О естьлиб я имел честь, Г. мой, присовокупил я, глядя вокруг себя, принять вас всех в Англии. Сим-то бы вы мне совершенно заплатили за те одолжения, кои вы превозносите с толикою милостию.

Они все еще смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Дай Боже, возразил я, чтоб вы сами, Г. мой, и вы, Сударыня, (говоря отцу и матери) расположены были сделать мне сию милость. Вы о том некогда помышляли в щастливое время. Я склоню обеих моих сестриц и их мужей проводить вас со мною в Болонию. Мои сестрицы с радостию примут сей случай видеть Италию и приобресть дружбу Клементины, коей свойства оне уже почитают до высочайшей степени.

Их молчание продолжалось; но никто не казалось чтоб не одобрял усильных моих прозьб: сия честь, государи мои, сия милость, Сударыня, была для меня еще другою пользою. По той надежде какую вы мне подали возвратиться одному в мое отечество, конечно заключат о мне как о таком человеке, которой бежал и с которым худо поступили. Моя гордость не менее берет в том участия как и удовольствие мое. Я представляю вам дом и в городе и за городом. Я не имею ничего такого, чего бы не отдал в ваше разпоряжение. Никто толико не любит своего отечества сколько я; но оно еще гораздо будет для меня любезнее, естьли вы обретете в нем какую ниесть пользу для вашего увеселения или вашего здравия. Окажите мне сию милость, Г. мои, обяжите меня сим, Сударыня, по крайней мере хоть для того дабы Италия показалась вам гораздо любезнее по вашем возвращении. У нас летом не столь жарко. Помощию торговли мы можем в изобилии доставать все плоды растущия здесь осенью: ибо у нас зима не столь холодна как у вас. Окажите мне сию милость токмо на наступающую зиму, а тогда смотря по своей склонности вы будете жить сколько вам заблагоразсудится.

Прелюбезнейший друг, вскричал Иероним, я принимаю ваше приглашение и отправлюсь как скоро в состоянии буду пуститься в сей путь. Путь! прервал я его речь, корабль столько же будет для вас спокоен как и ваша горница. Он доставит вас даже в средину Лондона: вы неприметно придете в совершеннейшее здравие, как скоро оставите вашу горницу.

По истинне, сказал им Генерал, сестрица справедливо опасалась не долго быть в Католическом законе учинясь женою сего удивительного человека. Я советую вам тому верить. Вы его любите. Вы много претерпели печалей и томлений. Отправитесь с ним для препровождения зимы. Весьма похваляют тамошния бани и вы не можете от того получишь себе вреда. Мы берем на себя попечение стараться, моя жена и я, благополучии Клементины во время вашего отсудствия. Но вспомните слово данное Грандиссоном. Привезите его с собою, также его сестриц и их мужей. Но Кавалер, какое изберете вы время для вашего отъезда?

Я ему сказал что чем скорее тем лучше, поелику время теперь самое лучшее. Я повторил, что сие решение приведет меня в чрезвычайное восхищение, и что ето есть единое средство заплатить мне за все то, что они именуют своими обязанностями. Я обещался им возвратишься с ними. Здравие Клементины, присовокупил я, тогда уже подкрепится а Г. Иероним совершенно в хорошем будет состоянии. Какоеж удовольствие будут они ощущать увидясь паки друг с другом?

Меня просили отложить сие только до завтрешнего дня, дабы посоветоваться и дать мне решительное изьяснение.

Господин Ловтер и его товарищи, с коими о том совещались думают так что Иеронима должны нести в носилках к самой ближайшей гавани, а там посадить на корабль и отправиться в Англию; но что гораздо лучше будет подождать до весны: поелику тогда новозажившие места его тела совершенно укрепятся. Обещаются, что тогда Иероним с двумя сыновьями Графа и с некоторыми особами из фамилии отправятся в путь. Между тем временем Прелат и отец Марескотти принимают на себя труд вести с мной переписку и уведомлять меня всех обстоятельствах.

Клементина пила с нами шоколад Ее уведомили о новом решении. Она весьма одобрила посещение кое обещались мне учинить на будущий год. Столь прискорбно, сказала она мне на ухо, видеть себя в таких обстоятельствах, кои не позволяют пустишься в путешествие той, которая гораздо бы охотнее то учинила и которая не хуже бы всех была принята! я посмотрела бы на землю, где Кавалер Грандиссон родился!

Я же помышлял о той странности, которая конечно не позволила бы Клементине говорить мне сии слова, естьлиб она не совершенно решилась видеть во мне токмо брата. Колико ни изыскивают способов, любезной мой Доктор, разборчивые души для выражения своего отказа?

Оставшись на едине с Иеронимом он говорил мне в самых нежных выражениях о перемене появившейся на лице моем с того времени как его сестрица кажется утвердилась в своих мыслях. Естьлиб сердце было спокойно, сказал он мне, то я уверен, что не видал бы сих знаков с наружности. Любезной друг! отвечал я ему, что усматриваете вы в том удивительнаго? Когда я приехал в Италию, то какое мнение ни имел о вашей сестрице; но не почитал ее толико великою каковою она после того показалась. Я всегда ей удивлялся; но теперь я чувствую нечто более нежели удивление видеть уничтожение моей надежды почитав оную толико основательною! я был бы более нежели человек, естьлиб не был тем тронут до чрезвычайности.

Вы конечно должны быть таковым, и я сердечно принимаю участие в ваших страданиях, но любезный Грандиссон, она предпочитает вам единого токмо Бога. Она претерпевает более нежели сколько вы, снести можете. Единое её утешение, сказала она мне состоит в том, что она не надеется долго прожить. Любезная девица! она ласкается что обязана возвращением своего разума тем усердным молениям, кои она возсылала на Небо в кротчайшее время своей памяти, и коих единый предмет был утешение её родителей; после чего все её желания стремились к лучшей жизни. Но, Кавалер, естьли ваше сердце находится в толь мучительном состоянии....

Не сумневайтесь в том, любезный друг. Я не такой человек, которой бы был не чувствителен. Впрочем хотя бы и успели теперь принудить Клементину сойти с того степени величия, на которой она возвысилась, и какое бы удовольствие не чувствовали от того мои желания, но я не менее помышляю о том что естьли её совесть будет тем тронута, то от сего уменшиться её слава. И приятноли для меня будет, как то она очень явственно изобразила в одном из своих писем, видеть супругу любезною, но нещастною своими сумнениями, не стараясь возвратить спокойствия её сердцу отдалением оных? И могу ли я надеяться какого ни есть успеха, не сделав ей наперед хорошего изображения о моем законе? Таким образом не подвергнусь ли я укоризне нарушивши положенные статьи? О любезной мой Иероним! все обстоятельства должны остаться таковыми каковы они сут, по крайней мере для того естьли она не может помышлять лучше о моем законе, или не столь пристрастно о своем.

Он коснулся до тех одолжений, коими её фамилия мне обязана. Я обьявил ему что сии слова приносят мне единую токмо скорбь. Я его просил чтоб он не упоминал о том более. Не всякой может иметь толико щастливой случай, какой имел я сделался благополучным. А мой друг станет ли завидовать моему благополучию?

Самые усердные мои желания, любезной Доктор, стремятся теперь к изобретению тово, чем бы я мог удовлетворить сердца исполненные толикою благодарностию. Я чувствую что приведен ими в такое положение, от коего должны они претерпевать некое прискорбие. Чтож могу я сделать следуя искренней моей дружбе дабы облегчишь их страдание претерпеваемое ими по причине признательности?

Он страшится, возразил он, чтоб я в скорости не вздумал их оставить. Я ему сказал, что поелику не сумненаюсь более о непоколебимости Клементины и о согласии, кое она подаст на возвращение в мое отечество, то и должен желать как для самого себя, так и для ней, чтоб мне позволено было поспешить моим отъездом, тем более, что Г. Ловтер охотно соглашается остаться со мною. В сие время пришла к нам Маркиза. Клементина, сказала она мне, опасается чтоб вы в скорости нас не оставили. Она прогуливается теперь в саду с своим отцем и братиями. Я осмеливаюсь уверить вас что они чрезвычайно будут рады когда вы сделаете им компанию.

Я оставил Иеронима с его матерью вместе. Маркиз увидя меня сказал своей дочери несколько слов моих я не мог расслушать. Потом, поклонившись мне весьма учтиво оставил меня на едине с своею дочерью под тем видом будто хочет разговаривать особенно с двумя своими сыновьями.

Не весьма ли жестоко, сказала она мне тогда, не токмо чтоб мне отказать в своей помощи к тому намерению, которое весьма впечатлено в моем сердце, но еще оправдать против меня причины моих родственников. Некоторые весьма много воспользовались тем, что вы ко мне писали. О Кавалер! вы привлекли к себе сердце Генерала, но не споспешествовали к облегчению сердца сестры его. Нет, нет, я никогда не буду в совершенном здравии, естьли мне откажут вступить в монастырь.

Вспомните, Сударыня, что совершенное возстановление вашего здравия зависит, по Боге, от спокойствия вашего разума. Не предавайтесь, я заклинаю вас, тем мыслям, кои оной приводят в смущение. Какая дочь, какая сестра может положиться на любовь своей фамилии, естьли уже вы не можете? Вы видели сколь много их благополучие зависит от вашего здравия. Сумневаетесь ли вы в сем свете о силе той добродетели, коей вы уже оказали, скажу я к стыду себе, столь славный опыт что нещастной, которой от того страждет, принужденным себя находит восхвалить оный.

О Кавалер! не говорите о себе, естьли желаете чтоб я была спокойна.

Я имею нужду, Сударыня, в чрезвычайном усилии, дабы удержаться от того в сих случаях; но позвольте мне сказать еще хотя два слова о том же предмете. Вы требовали от меня самого величайшего доказательства бескорыстности, коему никогда не было примера. Я вас заклинаю, дражайшая Клементина, для самих вас, для чести вашего долга, и естьли позволите сказать, к стыду моему, отдалить теперь то приятное вам желание, кое стесняет ваше сердце.

Она, размышляя несколько минут наконец сказала: я вижу ясно, Г. мой, что не должно ожидать от вас никакой милости касательно сего обстоятельства. Пойдемьте в ближайшую аллею, где нас не могут слышать.... Я имею, Г. мой, предложить вам другую прозьбу. Она не новая. Я уже несколько о том вам упоминала в одном из моих писем. Ето не такая прозьба, которая бы пришла мне на мысль без рассуждения.

В чем же состоит сие требование, Сударыня?

Каким образом изьяснить оное? Однако я то сделаю. Естьли вы желаете изгнать из моего сердца.... Она паки остановилась и я думал что она уже не вспомнит о том о чем хотела говоришь.

Естьли вы желаете возвратить мне спокойствие....

Сударыня!

Вам надобно жениться!... тогда уже Г. мой, ласкаюсь я твердо устоять в моем решении. Но выслушайте меня до конца. Вам надобно жениться на Агличанке, а не на Италианке. Оливия без всякого затруднения переменит для вас закон свой. Но не женитесь на Оливии. Я думаю что вы не будете с нею щастливы. Думаете ли вы что можете быть оным?

Я изъявил ей наклонением головы что одинакое имею с нею мнение.

Нет, нет, вы действительно не будете щастливы. Не делайте такого выбору, которой может обезчестить Клементину. Я имею гордое сердце. Пусть же не говорят, что человек, за коего Клементина желала выдти, унизил себя своим браком.... Естьли вы женитесь, Г. мой, то может быть мне будет позволено быть в числе тех, кои обещались вас посетить в Англии. Моя невестка желает в сию минуту также быть притом. Ея супруг ни в чем ей не отказывает. Она легко может его склонить ехать с нею. Вы равно не будете иметь затруднения склонить Гжу. Бемонт паки ехать в свою землю. Вы опять приедете в Италию с нами, вы, ваша супруга, а может быть и ваши сестрицы с своими мужьями. И так мы составим одну фамилию. Естьли мне в прочих моих требованиях отказано; то должно исполнить хотя сию прозьбу. Она зависит от вас. Таким образом не желаете ли вы видеть меня спокойною?

Удивления достойная Клементина! Нет ничего в свете столь великого, как вы. Вы способны ко всему что токмо есть благороднаго. Сия-то самая великость привлекает меня к вам....

Оставьте, оставьте сии выражения, Кавалер. Они чувствительнее меня трогают нежели я того желаю. Я опасаюсь не должно ли укорять меня за притворство в многих.... Но я повторяю что вам надобно жениться. Я до тех пор не могу быть спокойна, пока вы не будете женаты.... Когда не увижу я ни малейшего вида.... Но не станем о том говорить более. Сколько времени вы еще у нас пробудете?

Естьли мне не остается никакой надежды, Сударыня....

Ах, Кавалер! (отвратя лице свое от меня,) не употребляйте сих выражений....

Чем скорее тем будет лучше.... Но ваши приказания....

Я отдаю вам справедливость, Г. мой, (прервавши речь мою); но не сказала ли я вам, что я горда, Кавалер? Ах, Г. мой, вы уже давно ето открыли. Гордость более имеет власти над женщиною нежели рассудок. Сядемте на минуту и я совершенное дам вам понятие о моей гордости. Она села на скамейку, а мне приказала сесть подле себя: я хочу говорить сим древам, сказала она мне, обратясь к миртам нас окружающим. "Кавалер Грандиссон должен ли узнать всю твою слабост, Клементина? Его сострадание приведет ли его из своей земли для твоего подкрепления. Принявши помощию Божиею решение, достойное твоего свойства, сумневаешься ли.... что может быть в оном поколебима, и пожелаешь ли дать ему знать, что ты о том сумневаешься? Согласится ли он на столь продолжительное отсудствие для испытания твоей силы и придешь ли в изнеможение от опыта; нет, Клементина.,,

Потом обратясь ко мне с потупленным взором сказала: я возобновляю, Г. мой, всю свою благодарность за то великодушное сострадание, коего я видела от вас толико опытов. Злополучное мое состояние подает мне к тому может быть некое право. Я познаю в том Десницу Божию, которая может быть восхотела наказать мою гордость и без роптания тому покоряюсь. Я познаю также без всякого стыда то одолжение, коим я обязана вашей жалости и сохраню о том нежное воспоминание до последней минуты моея жизни. Я желаю чтоб вы вспоминали о мне с равною нежностию. Жизнь моя может быть не долго продолжится: и так соглашаясь на ваши желания и на желания любезной фамилии я оставлю те намерения, кои имела вступить в монастырь. Мне остается еще надежда видеть вас в Англии в том щастливом состоянии, о коем я говорила; а наипаче после того в Болонии. Я вас буду почитать из моей фамилии; а себя из вашей. В сих предположениях и надежде могу я согласиться на ваш отъезд. Естьли я буду жива, то сие отсудствие не долее месяца продолжится. Не бодрственно ли я перенесла последнее ваше отсудствие? И так я оставляю на вашу волю, Г. мой, тот выбор, которой вы мне предложили. Назначьте вы сами день. Сестра ваша Клементина возвратит вас к вашим сестрицам и к своим. О Г. мой! (взглянувши на меня и приметя на лице моем движение, которое я усиливался сокрыть) колико сердце ваше исполнено нежности! Сколь оно чувствительно в соболезновании!... Но назначьте мне ваш день. Сия скамья, от коей вы вскоре от меня отдалитесь, будет посвящена воспоминаниям о вашей нежности. Я буду ее посещать каждый день. Летний зной, зимний холод ни мало мне в том не воспрепятствуют.

Гораздо лучше, удивления достойная Клементина! гораздо надежнее как для одного, так и для другаго, или по крайней мере для меня, чтоб отъезд не был вдаль откладываем. Позвольте чтоб он был в понедельник.

В Воскресенье в вечеру, препроводивши весь ден в молитве о здравии, о благополучии дражайшей моей Клементины, любезного моего Иеронима, и о всей их фамилии, я приду в вечеру... естьли вы мне позволите.... я приду.... мне не возможно было окончить моей речи. Она не иначе мне на то ответствовала как пролитием слез. Голова её наклонилась на мое плечо. Движение её чувствований возвышало грудь ея; О Кавалер! и так должно растаться! подкрепи Боже наши силы!

Маркиза идучи тогда к нам, приметила из дали движение своей дочери, и страшась чтоб она не впала в обморок с торопливостию подошла к ней; она взяла ее в свои обьятия. Дочь моя! любезная Клементина! от чего лиются сии слезы. Взгляни на меня, дражайшая моя.

Ах, Сударыня! день назначен! в наступающей понедельник.... Кавалер оставит Болонию.

Как Кавалер? Не ужели вы так скоро с нами расстанетесь? Любезная моя, мы получим от него ....

Я встал не сказав ни слова и вошел в аллею которая была поперек той где были. Я пронзен был до глубины сердца. О Доктор Барлет! толикая милость! для чего я столь чувствителен и толь часто подвергаюсь таким опытам, кои требуют гораздо более силы!

Генерал, Прелат и отец Марескотти пришли ко мне. Я рассказал им все между Клементиною и мною произшедшее. Маркиз идучи к своей дочери, пришел с торопливостию ко мне выслушавши от нее то, что она ни говорила. Как могли вы подумать, сказал он мне, отъезжать столь поспешно? Однако вы не уедете от нас так скоро.

Действительно так, естьли Клементина прикажет. Но естьли она не пожелает меня удержать своими приказаниями, то самый скорейший отъезд будет для меня полезнейшим. Я не могу снести толико милостей. Она обожания достойнейшая из женщин.

Но обещаетесь ли вы, сказал мне Генерал, иметь переписку с моею сестрицею? Ни кто здесь тому не будет препятствовать. А поелику она изьявила уже вам свое желание видеть вас сочетавшимся браком, то не можем ли мы ласкаться что вы также постараетесь внушить ей равное намерение? Бракосочетание одного или другой произведет то действие, кое она предполагает себе получить чрез ваш брак.

Боже милостивый! подумал я, не ужели почитают они меня совершенно изьятым от всех человеческих страстей? Я непрестанно сражался, вы ето знаете, любезной Доктор, даже и с самими закоснелыми моими мнениями, но не желал никогда преодолеть тех нежных чувствований кои составляют славу нашего рода.

Вы требуете уже чрезвычайного, сказала молодая Маркиза, пришедши к нам с своею свекровью. Как можете вы ожидать сего поступка от Кавалера?

Вы не знаете, Сударыня, сказал Прелат, вспомоществуя предложению своего брата что Кавалер Грандиссон в состоянии сделать для благополучия всей фамилии.

Отец Марескотти будучи толико же нечувствителен хотя исполнен благодушие сказал, что поелику Клементииа приняла решение по вдохновению Божию, то сей свет и все его выгоды не инное что для нее значат как единое мечтание; и что до последней минуты своея жизни она пребудет непоколебима в своих мыслях. Что прежде нежели отрекусь от всей надежды: я могу....

Нет, прервал речь его Маркиз, я не потребую от него такой услуги. И обратясь ко мне сказал: О? Естьлиб великое оное препятствие можно было уничтожить! Дражайший мой Грандиссон, (взявши меня за руку) но может.... Но я не осмеливаюсь более понуждать его к тому. Естьлиб он мог то сделать, то родные мои дети не были бы для меня толико драгоценны, как он.

Вы весьма далеко простираете ко мне любовь свою, Г. мой; вы воспламеняете во мне сильнейшую признательность. Конечно не без затруднения могу я удерживать, когда бываю с нею, обязательство принятое мною дабы не понуждать ее быть моею супругою. Я увещевал ее, как вы то видели, соображаться с желаниями своей фамилии; и знаю все то, что они в себе заключают. Весьма вероятно, что естьли один кто решится на брак; то другой будет от того гораздо спокойнее; и я желал бы лучше следовать примеру нежели подавать оный. Вы увидите что мой отъезд произвесть может: но ее не очень должно понуждать к браку. От сего может возродиться в ней прежнее желание к монастырской жизни. Может быть честь присоединится к её богопочитанию; и естьли ничего не окажете снисходительного её желаниям; то она может паки впасть во все свои злощастия.

Они обещались последовать моему мнению, то есть, иметь терпение, во ожидании щастливейшего успеха от времени. Я их оставил и возвратился к Иерониму, коему сообщил о всем также и о назначенном дне к моему отъезду. С какою нежностию ни старался я изьяснить ему сие обьявление, но его печаль показалась мне толико чрезвычайною, что чувствуя в себе почти равную я принужденным нашелся выдти из его горницы с торопливостию и возвратиться прямо на свою квартиру, дабы хотя несколько успокоить свои мысли.

И так, любезной мой Доктор, день совершенно назначен; и я ласкаюсь, что меня не станут принуждать отменять оный. Гжа. Бемонт уволит меня, я в том уверен, от возвращения во Флоренцию. Оливия ничего не должна требовать. Я писал к ним обеим. Я намерен ехать чрез Модену, Парму и Пиаченцу. Гжа. Сфорс приказала меня просить, чтоб я с нею повидался. Я ласкаюсь, что она примет на себя труд приехать в Павию; иначе я без всякого затруднения проеду в Медиолан. Я обещался посетить ее прежде отъезда моего из Италии. Но поелику она просила меня к себе в такое время, когда союз казался не весьма отдаленным; то я предполагаю что теперь она не может иметь другой причины кроме единой учтивости. Впрочем я желаю токмо того, естьли с нею увижусь, чтоб жестокая её дочь притом не находилась.

(Прим
123;чание.) ,,Кавалер оставляет Болонию и Италию. Пропускаются здесь последния его прощания. Он виделся в Парме с Графом Бельведере, которого оставляет с щастливою надеждою. В Медиолане виделся с Гжею Сфорс, о коей возъизмел весьма худое мнение, и проч. Он писал к Гже. Бемонт, а наипаче к Гже. Оливии. Сие последнее письмо, исполненное добродетелию и благородством, доставляет ему ответ весьма любопытной, но которой ни малейшего не имеет отношения к настоящей цели. В своем неистовстве Оливия дает знать, что благоразумные советы того человека, коего она обожает, начинают делать впечатление над её сердцем. Кавалер проезжает чрез Париж, в коем находит двоюродного своего брата Еверарда Грандиссона, которой будучи совершенно почти раззорен картежною,игрою и другими невоздержностями, имеет нужду в его помощи столько же, сколько и в его советах. Он посеявает в душе сего молодого своевольца семена основательного обращения.,,

,,На конец нетерпеливость его обрести утешение, смущенному своему сердцу, в разговорах любезного своего Доктора, принудила его отправиться в Лондон.,,

КОНЕЦ ШЕСТОЙ ЧАСТИ.

ПИСЬМО LXХХ?.

Милади Ж.... к Мисс Бирон.

В Лондон 5 Сентября, в понедельник.

Поздравь себя, любезная моя приятельница, приездом моего братца. Он приехал вчера в вечеру, но так уже поздо, что не прежде нас о том уведомил как нынешним утром. Мы, то есть Милорд и я, с великою поспешностию пришли к нему, дабы вместе у него отзавтракать. Ах! душа моя, мы ясно видели, что его спокойствие многими печальми (Текст в книге испорчен). Он стал бледнее и худощавее перед прежним. Но всегда тот же брат, друг и лучший из человеков.

Я думала было, что он станет меня укорять за некие пылкие мои выражения; но нет, ни одного слова такого не вымолвил. Он нам насказал весьма много нежных выражений, и когда заговорил со мною о моей сестре и её муже, то почитал двух своих сестриц и добрых их Монархов щастливейшими четами во всей Англии: политика весьма искусная; ибо за завтраком вымолвил мой муж две или три такие дурацкие речи, что я едва их перенесла.

Никакая обезьяна столько не ластилась как он; но то доброе имя, которое мне брат доставил, служило мне обузданием. Я вижу, что лесть наименее заслуживаемая может производить хорошие следствия, когда уважим мнения ласкателя.

Бельшер как скоро узнал о приезде своего друга то немедленно к нему пришел, Милорд Л... с своею супругою, Емилия и Доктор Барлет были в Колнеброке, но как они наказывали, чтоб их, как скоро он приедет, чрез гонца о том уведомили, то они и поспели к нам к обеду. Тогда начались новые обнимания и новые веселости, Емилия, любезная Емилия действительно лишилась чувств, желая обнять колена своего попечителя. Такой припадок его тронул. Бельшер казался также подвигнутым, и мы все брали в том участие. Есть такие ощущения, кои выражаются внешними деяниями, есть такие кои не могут обнаруживаться словами. Радость моей сестры была так сказать, перьвого рода, а моя втораго. Но Милади Л... привыкла подавать доказательства нежности; а я напротив того столь чувствительна в своей нежности, что не могу даже выразить оной словами. Но глаза мои за меня говорят.

Удовольствие, какое Сир Карл, Милорд Л... и Доктор взаимно ощущали, что видят друг друга, было велико и нежно, и выражалось видом мужеским. Мой ветреник раза три приходил в восхищение, как и все собрание; и с превеликой своей радости чуть было не стал петь и плясать. Ето ево обычай; а впрочем он честен и весьма хорошего нрава. Берегись его презирать, Генриетта. Он воспитан как один сын, коему не преминули внушить, что он Лорд, а без етого он бы представлял твоим глазам самую лучшую особу. Он не имеет недостатка в рассудке, я тебя уверяю. Ты сочтешь меня пристрастною: но я думаю, что самое глупое дело в своей жизни сделал он в церкве Св. Георгия (*). Бедняк! Он мог бы найти такую жену, которая бы больше принаровлялась к его вкусу и его недостатки моглиб больше служить к тому, чтоб он тогда в большем блеске показывался. Но не всегда дают нам выбирать то, что для нас приличнее быть должно. Примечают, и я о том слышала, что темноволосые любят белокурых, а белокурые темноволосых. Может быть свойства гораздо лучше согласуются в своих противоположностях. Естълиб мы все имели одинакой вкус к одной и той же особе, или вещи; то ссоры былиб тогда бесконечны. Они и без того уже очень часты.

(*) Церковь, где она была обвенчана.

Приезд моего братца чрезвычайно меня обрадовал. Я так весела что всему смеюсь, и желалаб, чтоб и ты смеялась хотя со мною, хоть надо мною, мне все равно, лишь бы я могла тебя довесть до улыбки. Смеешься ли, моя любезная? Конечно, я в етом уверена. (Тут следуют многия насмешки на её тетку Леонору, старую девицу, которая рассказывает свои сны всеми смехо достойными образами, приличными её летам и состоянию, и другия на её мужа Милорда Л... кои здесь не включаются яко излишния) Теперь когда я в етом успела; то опять принимаю свой важной вид.

Мы поздравляли братца выздоровлением его друзей в Италии, не называя их именно и не говоря ни слова о той сестре, которую должен он был включить в нашу фамилию. Он посмотрел на всех нас важным видом и кланялся каждому за приносимые ему поздравления; но ничего не говорил. Доктор Барлет нам сказал, что в своих письмах к Сиру Карлу, он никогда не извещал его о слабом вашем здоровье; ибо уверен был, что такие вести его бы опечаливали. Выключая времени завтрака и обеда, за коими присудствие всех служителей было нам даже тягостно, столько приказов раздавать ему было нужно, что едва имели мы случай с ним поговорить. Но после ужина он к нам пришел и обещал во все остающееся время того дня пробыть с нами. Общество наше составляли Милорд и Милади Л... муж мой, Доктор Барлет, Г. Бельшер и наша любезная Емилия, которая собравшись с силами, внимательно слушала каждое слово, выходящее из уст её попечителя.

Сперва мы ему все признались, как ты легко судить можешь, что мы читали большую часть тех осведомлений, кои он сообщал Доктору.

Сколько перенесло ваше сердце смущений, печалей, разных колебаний и борений! дражайший мой Сир Карл, начал говорить Г. Бельшер, а в заключение всею какой странной поступок оказала такая женщина, коей в прочем не льзя не удивлятся!

Правда, любезный мой Бельшер. И по том начал разпространяться в похвалах Клементине. Мы вместе с ним ей удивлялись: и он казалось великое принимал удовольствие в наших хвалах. Ето настоящая правда, дорогая моя Генриетта. Но ты столь великодушна, что вменишь ему оное в достоинство.

Как давно, спросила меня сестра с лукавством, не получали вы известия от Графини Д....?

Сир Карл также спросил, нет ли другой Графини Д.... кроме вдовствующей? и лице его покрылось прелестным румянцем. Покорная слуга, любезной братец, подумала я в себе; я не сержусь на такой твой приятной страх.

Нет, Сударь, отвечала Милади Л...

А желалиб вы, братец, подхватила одна (знакомая тебе) бестыдница, чтоб была другая Графния Д...

Я желаю щастия Милорду Д... Шарлотта. Об нем отзываются как о таком молодом человеке, который имеет превосходные качества.

Вы меня не разумеете, Сир Карл, я в том уверена, возразила твоя приятельница нарочно глядя на него пристально.

Извините, сестрица: я желаю дабы Мисс Бирон была щастливейшею женщиною в свете, по тому что она из лучших по своим качествам, и по том обратясь к Емилии говорил: я ласкаюсь, моя дорогая, что вам ничего не произходило оскорбительного со стороны вашей матушки.

Нет, Сударь; все у нас в порядке: и вы во всем превозмогли.

Я тому очень радуюсь, моя любезная. Думаетели вы, Г. Бельшер, чтоб Батские воды не принесли пользы вашему батюшке.

Другая увертка! подумала я; но ты от меня не уйдешь, проворной братец; я за ето ручаюсь.

Скажи однако, дорогая Генриетта, не тронута ли ты несколько таким оборотом? По своей разборчивости ты будешь себя почитать оскорбляемою, что я так настою в своих вопросах. Я вижу, что на милом лице твоем появляется румянец, показывающий твое негодование а в глазах небольшое смущение, которое несравненно более еще усугубляет твои прелести. В самом деле мы все начали опасаться небольшего принуждения в нашем братце; но со всем того не было; обо он не захотел, чтоб мы начали с ним говорить о прежнем предмете. По нескольких посторонних разговорах он обратился к Доктору Барлету и говорил: любезной друг, вы причинили мне много беспокойства, когда я наведывался от вас о Мисс Бирон и её фамилии. Глаза ваши меня озаботили. Я боюсь, чтоб бедная госпожа Шерлей.... Мисс Бирон всегда нам говорила о её здравии с недоверчивостию. Сколь бы велика была печаль нашей любезной Мисс Бирон, Шарлотта, естьлиб она лишилась столь доброй матери!

Моего намерения, отвечал Доктор, не было подавать вам причины к беспокойствию. Но отец не может больше любить своей дочери, как я люблю Мисс Бирон.

Вы действительно меня опечалили, любезной друг, естьлиб веселый вид, какой вижу у Милади Л... не лишал меня всего опасения о здравии Мисс Бирон. Я ласкаюсь, что Мисс Бирон здорова.

Далеко от того, отвечала я ему с таким важным видом, которой приличествовал тогдашнему случаю.

Не дай Бог! прервал он с таким движением, которое всем нам понравилось. (Мы радовались тому не для того, Генриетта, что ето видели, но о самих себе пожалуй не притворяйся и не будь излишне разборчива.) Лице его разгорелось. Чтоже, сестрица! Чем не может Мисс Бирон!

Она не здорова, сказала я ему: но её болезнь самая лучшая из всех. Она кажется всселою, дабы не опечаливать своих друзей. Она входит во все их разговоры, удовольствия и веселости. Она хотела бы, чтоб никто не почитал ее больною. Естьлиб её заплаканные глаза, бледные губы и перемена в лице ей не изменяли; то мы от самой ее не выпыталиб, что она страждет. Есть такие женщины, кои скорее других доходят до совершенства; и коих упадок от того не скорее последует. Бедная Мисс Бирон кажется не долго проживет.

Но должна ли я здесь означать сии мысли, моя дорогая. Однако я знаю, что и ты и Клементина весьма великодушны.

Мой брат казался тем крайне опечален. Любезный друг, сказал он Доктору Барлету, изьясните мне пожалуйте, что значат слова Шарлотты. Она любит шутить. Мисс Бирон весьма хорошего сложения: теперь находится она в самом цвете лет своих. Успокойте меня. Обе мои сестрицы не дороже для меня Мисс Бирон. Правду сказать, Шарлотта, я не очень хвалю такие ваши шутки.

Правда, сказал ему Доктор, что Мисс Бирон не здорова. Но нежные опасения Милади Ж.... усугубили неприятности её описания. Мисс Бирон не может перестать быть любезною. Она всегда прелестна, весела, спокойна, и отдалась на волю Божию...

Отдалась на волю Божию! Доктор Барлет, Мисс Бирон истинная Христианка, и не может не иметь сего надеяния на Бога, в каком смысле мы ето слово принимаем в законе: но вообще естьли судить, то оно предполагает некое отчаянное состояние. Ежели Мисс Бирон так не здорова; то не должныль вы были, любезной Доктор! о том меня уведомить? Или из нежности ко мне.... вы всегда столь добродушны бываете.

Я ни как не думала, сказала Милади Л.... чтоб Мисс Бирон была так больна. По истинне, Г. Барлет и вы сестрица жестоко со мною поступили, что мне о том не сказывали: и по нежному своему сложению она выронила слезу о любезной нашей Генриетте.

Я несколько жалела, что так далеко довела сии речи. Мой брат казался весьма беспокоен. Друг его Бельшер беспокоился о нем и о тебе, моя дорогая. Емилия плакала о своей любезной Мисс Бирон. Она всегда опасалась, говорила она, чтоб ваша болезнь не имела худых следствий. Любезная моя, дражайшая моя Генриетта, тебе должно быть здоровою. Ты видишь, сколько все тебя любят. Я говорила братцу, что с перьвою почтою ожидаю письма из Нортгамптоншира и буду в состоянии сообщить ему истинные осведомления. Ни зачто в свете не хотела бы я, чтоб ты подумала, дражайшая Генриетта, будто я хотела обратить на тебя внимание моего брата. Твоя честь составляет честь всего твоего пола; ибо не служишь ли ты ему украшением? Я ничего нового не скажу, естьли уверю тебя, что брат мой тебя любит. Я не имела нужды видеть его беспокойство о твоем здравии. Его сердце не может перемениться. Не заметила ли ты, что упадок твоего здоровья я приписала натуре? Дай Бог, чтоб етого не было! Но я безразсудно лишаю тебя бодрости своими опасениями о твоем здравии, когда в самом деле не об инном чем думаю, как о пощаде твоего разборчивого вкуса. Ты будешь здорова, ты того сама пожелаешь и скоро получить можешь; и самый рассудительной, самой лучший из человеков не преминет... К сему стремятся все наши усерднейшие желания. Но чтоб ни случилось, а мы единодушно решились для твоей разборчивости, предоставить сему обстоятельству привлечь все его сердце; потому что по ревностнейшему открытию, коего я не предвидела, могла бы ты вообразить, что наши старания выходят уже из своих пределов. Я тебе подтверждаю, моя дорогая, что Сир Карл Грандиссон, хотя достоин и Принцессы, не иначе представит тебе свою руку, как со всею истинною и нежною любовию.

Судя по намерениям его, кои он нам ныне в вечеру открыл, должны мы с ним опять расстаться на несколько дней. Игроки, коим наш двоюродной брат Еверард позволил себя раззорять, находятся в Винчестере, где, как думаю, делят теперь между собою добычу. Намерен ли братец их видеть, того сказать тебе не могу. Он не думает, чтоб обошелся с ними спокойно. Они конечно дураку своему покажут, что лучше его умеют беречь свои деньги: и Сир Карл, коего мнения не Романические, мыслит только о законных средствах.

Он хочет навестить Милорда и Милади В.... в их поместье в Виндзоре, и Графа Ж.... моего свекра в Беркшире: муж мой поедет с ним вместе: оттуда отправится к Сиру Генриху Бельшеру и к Милади Мансфельд. Бельшер будет с ними же. По том проедут в замок Грандиссон, куда Доктору Барлету (Текст в книге испорчен). Брат мой оставляет здесь своего Камердинера, приказав чрез нарочных пересылать к нему все письма, кои присыланы будут из за моря; а я ему также обещала, что не заставлю его долго ждать тех известий, кои получу из Нортгамптоншира. Мне кажется, что он весьма бы хорошо сделал, естьлиб поворотил к замку Сельби. Не толи и ты думаешь? Не притворяйся же Генриетта. Прости, моя любезная.

ПИСЬМО LХХХ?И.

Генриетта Бирон к Милади Ж....

В четверток, Сентября.

Я буду отвечать на все статьи вашего письма, которое имею перед своими глазами.

Я искренно поздравляю вас, любезная Милади, возвратным приездом вашего братца. Не удивительно, что его труды и лишение надежды произвели (Текст в книге испорчен) в его лице. Сир Карл, Грандиссон не был бы тем, чем он есть, естьлиб не имел чувствительного сердца.

Вы худо знаете своего братца, любезная моя приятельница, естьли ожидаете от него несколько укоризн за странные ваши поступки с Милордом Ж... я надеюсь, что он и десятой части оных не сведает: но когда он о всем известится, так как предвидит, что вы признаете свои заблуждения и будете весьма хорошею женою; то неотменно простит вам все, что сочтет таким о чем бы вы без сожаления не могли воспоминать. Вы весьма странно поступали, судя по письму, которое теперь я имею перед собою. Я столько вас люблю, что не могу вас пощадить. Что за смешного находите вы в своей тетушке, что до сих пор сидит она в девках? Разве хотите тем показать, что сами чрезвычайно радуетесь, что заблаговременно укрыли себя от подобной укоризны? Естьли такая была ваша мысль, то кажется, это должны были несколько больше оказывать благодарности Милорду Ж... коего великодушие вас от того защитило. По истинне, любезная Милади, я опасаюсь чтоб для женщины не было нарушением благопристойности, естьли она насмехается над другими особами её пола, в рассуждении их благоразумия а может быть и добродетели. Разсудите, сколько вы превозносите мужчин такими шутливыми вольностями, вы, кои притворяетесь, что их презираете? Я не дивлюсь, что они издеваются над старыми девками; ето их выгода: вы их называете иногда Владыками творений, а не думаете, что подаете им право к такому титлу. С другой стороны не думаете ли вы, чтоб таже слабость, по коей старая ваша тетка Леонора Грандиссон рассказывает свои сны, не приносила ей столько удовольствия и в таких рассказах, естьлиб сочетавшись браком сделалась она старою женою? Часто от радости происходят премногия дурачества. Не дразнитесь ли, что прибытие вашего братца, которое подало случай вашей тетушке рассказывать свои сны, привело вас в такой смех коего причину стыдились бы вы обьяснить? Женщины, моя любезная, должны остерегаться тех заблуждений, из коих находят причину к насмешкам в девицах. Сны вашей тетушки, позвольте мне сказать. гораздо невиннее вашей чрезмерной радости. Простите мне; но я думаю, что довольно дала вам почувствовать свой проступок.

Бедная моя Емилия! я не дивлюсь что перьвой вид ей попечителя произвел сие действие над нежным её сложением.

Но с какою злостию поступаешь ты с своим мужем! Фу? Шарлотта, как не стыдно, и написала мне то, чего не могу я прочесть тебе в честь ни моим ни твоим друзьям. Я желала бы, моя дорогая, уверить тебя, что нет остроумия без правильности, ни веселости без благопристойности. Милорд Ж.... имеет свои слабости: но женнин ли долг перьвее всех оные обнаруживать? Не можете ли вы его исправить от них, не употребляя обидных шуток, кои подходят к презрению? О! моя любезная. Вы нам много показываете других слабостей, не так как девицы, делая столь худое употребление из таких дарований, кои даны вам к наилучшему концу. Еще одно слово, меня не приведете к смеху, моя любезная, естьли я увижу вас в таком радостном восторге, которой противен рассудку. И так помните, что ваши нападки на старых девок и на своего мужа только одним вам нравиться могут, а я не принимаю ваших почтений: Для чего? Для того, что не хочу делить с вами ваш проступок. Я вас не щажу, говорите вы; но щадитель и вы кого.

Что же? Не ужели действительно вы меня почитаете столь больною, каковою описывали меня своему братцу? Я не думаю, чтоб моя болезнь была так велика. А естьлиб думала, то верьте, что я употребила бы все силы к востановлению нового порядка в моих мыслях и не оставила бы сего намерения, не уверясь несколько в себе самой.

Вы, сказываете, не имели ни какого намерения возбуждать внимания вашего братца к ложным краскам вашей кисти, когда ему описывали следствия моего нездоровья. Его внимание! Вы моглиб сказать его сожаления. Боже меня от того сохрани!

Судя вообще о вашем письме, находятся в нем два такие обстоятельства, кои не могли не принесть мне удовольствие; первое, что Сир Карл столько обезпокоился о моем здоровье; второе, что все вы приняли одно решительное намерение, и при том произвольно. (по тому что обстоятельства того от вас требовали) дабы предоставить все дела естественному их течению. Храните оное, я вас весьма о том прошу. Мне кажется, что открытие, так как вы ето называете, надмеру было ревностно. Боже мои! Как я трепетала читая сию часть вашего письма: я даже не знаю, совершенно ли я тем удовольствована, хотя намерением вашим истинно довольна.

Представьте себе, моя дорогая, половину так сказать сердца, женщину предпочтенную, и в самом деле столь предпочтения достойную по качествам своим по богатству и по всем достоинствам. О Шарлотта! Мне бы теперь не можно было, судя что и щастливейшие для меня были обстоятельства, предаться тем сладостным восторгам, коибы принесли утеху моему сердцу. Я горделива.... Но станем ожидать перьвых писем из Болонии, и естьли удивления достойная Италианка утвердится в своем намерении: то тогда будет еще время доходить до моих сумнений. Думаетели вы чтоб она в том скрепилась? Воспаленное воображение может преходить от одного великого деяния к другому. Я в том истинно уверена, и так часто ето говорила, что можноб меня было подозревать в притворстве, когдаб полагала, что Клементина есть единая особа, достойная Сира Карла Грандиссона.

Простите, моя любезная. Скажите пожалуйте вашему братцу, что я никогда не почитала себя так не здоровою, сколько вы до дружеству своему имели о мне опасения и что поздравляю его щастливым приездом в Англию. Обойтися без сего учтивства значило бы настоящее притворство, которое бы излишне многия мысли подать могло: но помните, что я почитаю вас, вашего супруга, и Милорда Л... с его сожительницею также и нежную мою Емилию, есть ли вы ему сообщите мое письмо, за хранителей чести, или, когда лучше желаете, разборчивости (ибо не льзя опасаться безчестия с Сиром Карлом:) вашей вернейшей.

Генриетты Бирон.

Примеч: в одном продолжительном письме Доктор Барлет Милади Ж.... описывает путешествие Сира Карла; благодушие и щедрость не престают отличать его; он в сей поездке видел Сира Гарграфа Поллексфена, того грешника, которой почти уже поправился, но чрезвычайно уничижен. Мерцеда умер от своих ударов в жалостном состоянии. Багенгаль, учиняс мужем одной молодой особы, которую он похитил из Франции, весьма худо с нею поступает.

В другом письме Сир Карл описывает Доктору подробно все дела касающиеся до прав Максфильсов и другия домашния обстоятельства.

ПИСЬМО LXXXVII.

Иероним делла Порретта к Кавалеру Грандиссону.

Болония 15 Сентября.

Ваши столь дружественные к нам письма, любезнейший мой друг, посланные из Лиона, принесли нам величайшую радость. Клементина приходила уже в расслабление в сей надежде. Как могли вы писать к ней с такою страстною горячностию и при том с такою разборчивостию, которая не моглаб привесть в опасение и совместника? Она нам отвечает: мне не должно, и думаю ни кому из нас не позволено говорить о главнейшем содержании её письма: она его казала только матушке, да мне. Любезная сестра! Для чего не могли мы отвратить ее от принятых ею мыслей? Но как и предложить вам, дабы вы споспешествовали желаниям нашей фамилии? Однако, ежели вы сочтете их справедливыми, то я уверен, что вы сие усилие над собою сделаете. Мой любезной Грандиссон не знает личной своея выгоды, когда справедливость и пользы его друзей оной противуположены. Паче всего я опасаюсь, дабы не поступлено было с большею опрометчивостию, нежели каковая прилична состоянию сей любезной девицы.

Дай Боже! чтоб вы стали мне братом. К сему стремится главнейшее мое желание: но вы увидите из её письма, хотя она и давно столь рассудительно и твердо не писала, что ей не остается о том и мыслить. Она обьявляет нам, что желает дабы вы в своем отечестве щастливо сочетались браком; и мы сами теперь желаем, дабы пример ваш мог быть ей побудительною к тому причиною. Не сумневайтесь, чтоб я не поехал в Англию. Естьли то может сбыться, чего мы желаем; то я воображаю, что вся наша фамилия у вас будет, мы думаем только о вас, говорим об одних вас; ищем знакомства с Агличанами, дабы ради вас оказывать им честь. Госпожа Бемонт здесь; она советует нам поступать с осторожностию; но не осуждает нынешних наших намерений, зная что мы ни когда согласиться не можем отдать сестру в монастырь. Любезный Градиссон! Ради сего не меньше должно вам любить оную добродетельную госпожу; ибо она входит в наши намерения. Г. Ловтер к вам пишет; и по тому ни слова не скажу вам о том человеке, которому я столь много обязан.

Желали было, чтоб я писал к вам с небольшим жаром о одном предмете, коего важности отрещи не могу; но я отвечаю, что того учинить не могу, не смею, и ничего такого не сделаю.

Любезный друг! Не переставайте никогда любить вашего Иеронима. Для дружества вашего жизнь свою почитаю я достойною моего к ней прилепления. Оно принесло мне утешение, когда уже для меня ни чего другаго не оставалось и смертный мрак окрест меня распростерся. Я буду вас беспокоить своими письмами. Дражайший мой, вернейший друг мой Грандиссон! Простите.

ПИСЬМО LXXXVIII.

Клементина к Кавалеру Грандиссону.

Тогоже дня.

Какое удовольствие принесло мне ваше письмо отправленное из Лиона, любезный и благодетельный Кавалер! Сердце мое вам за ето благодарит. Но признательность его была бы большая, естьлиб я не приметила в тех строках вашей задумчивости и тех усилий, кои вы прилагали к сокрытию оной. Сколь бы я печалилась, естьлиб узнала что вы страждете ради меня? Но не станем напоминать сих мыслей. Я должна принесть вам свои жалобы.

О Кавалер! Я терплю гонения. И от кого же? От моих любезнейших и самых ближних родственников. Я ето предвидела. Для чего, для чего лишили вы меня своей помощи, когда я у вас усильно оной просила? Для чего не остались вы здесь до вступления моего в новое звание? Я была бы щастлива! По крайней мере со временем я бы до того достигла. Теперь вижу, что отягчают меня настоятельными прозьбами те, кои по истинне моглиб и повелеть; но боятся употребить свое право. Так мыслить о том я смею; ибо ежели надлежит с родителями советоваться о какой либо перемене состояния; то кажется мне, что они не могут принуждать своей дочери к замужству, когда она желает прожить в девстве, или с большею причиною, когда желает вступить в монастырь. Сия причина для Католиков сильна. Но вы Протестант; вы не одобряете той жертвы, которую мы в самих себе Богу приносим. Вы не захотели за меня вступиться: вы еще на против того подтвердили их возражения. Ах! Кавалер, как могли вы на то решиться, когда не перестаете меня любить? Не знали ли вы, что другаго средства не было меня освободить от докучливых прошений тех, кои имеют право требовать моего послушания? Они уважают оныя: и как? Отец просит меня с пролитием слез. Мать моя с нежностию напоминает мне, что для меня претерпела в моей болезни, и объявляет, что благополучие её жизни зависит от моей воли. О кавалер! Сколь сильными тому доводами служат слезы отца и матери! Г. Ноцера, Католический Епископ также старается; но не в мою пользу; Генерал уверяет, что нежелал с большею охотою, согласия своей жены, как моего. Сам Иероним, я стыжусь за него, друг ваш Иероним настоит мне в сем же прошении. Отец Марескотти следует примеру Епископа, госпожа Бемонт берет их сторону, и Камилла, которая не переставала вас хвалить, утомляет меня непрерывно своими настоятельными прозьбами. Они мне никого не предлагают, и думают оставить мне вольный выбор во всем свете. Они мне представляют, что сколь ни ревностные они Католики: но желают столь усердно видеть меня в новом состоянии, что согласились выдать меня за Протестанта и что все препятствия происходили от зазрения моей совести. Но для чего они лучше послабляют оное, нежели укрепляют? Естьлиб я ослепилась при сих предположениях: при моем недостоинстве после того нещастия, когда я лишилась разума; при неодолимом страхе по двергнуть опасности блаженство свое в другой жизни, и при бесконечном сожалении видеть пагубу такого человека, коего по долгу обязана была бы любить, как саму себя; то им не нужноб было так настоятельно меня о том просит.

Скажите мне, обьявите мне, Кавалер! как четвертой мой брат, и неимеющий больше участия в наших словопрениях, не позволено ли мне сопротивляться? На что мне решится? Я обременена унынием. О брат мои, друг! которой всегда будет дорог моему сердцу, помогите мне своими советами. Я им сказала, что во всем оном отнесуся к вам. Они обещали мне отложить желание мое о вступлении в монастырь, до получения от вас ответа. Не обьявите себя противу меня! Естьли когда либо почитали вы Клементину; то не обьявите себя противу ее.

ПИСЬМО LXXXIX.

Кавалер Грандиссон к Клементине.

Лондон 29 Сентября.

Какое бремя налагаете вы на мое сердце, Сударыня и что отвечать мне на последнюю статью вашего письма? Вы принимаете труд, и из уважения к вашему предприятию должен я сказать, труд достойной вашего благодушие, обьявить мне, что не может больше никакого для меня остаться участия в том решении, коего от меня требуете. Я возобновляю нижайшую мою к вам покорность; то позвольте мне повторить что мне почти не возможно бы было повиноваться вам во другим причинам, опричь зазрений вашея совести.

Но как важен может для вас быть мой совет, когда при конце письма своего вы настоите, дабы я не подал оного в пользу вашей фамилии? В таком деле, Сударыня, я никак не могу быть без некоего предубеждения. Человек, ласкавшийся некогда надеждою получить вашу руку, может ли подавать вам совет противиться браку? Могут ли ваши родители еще далее простирать свое снизхождение, когда совершенно оставляют вам на произвол избрать себе род жизни? Я должен похвалить равно их благоразумие и благость в сем деле. Может быть вы угадываете, какого человека хотелиб они вам представить, и я уверен, что добродетельная Клементина его бы не отвергла по той одной причине, что он бы ей предложен был с их стороны, ни по другому какому основанию, разве по непреодолимому отвращению или сильной склонности к какому нибудь Католику. Протестант не может входить в сие предположение.

Но, дражайшая сестрица, любезная приятельница, скажите мне сами, какой ответ могу я дать молодой особе, которая оказав при одном случае, что не имеет непреодолимого отвращения к браку, а избегала оного единственно по зазрению совести, не хочет обязать хповиноваться не есть то выражение, какое они употребляютъ) "своего отца, которой ее просит со слезами, мать, которая ей с нежностию напоминает те прискорбия, кои за нее претерпевали, и обьявляет, что все её щастие от нее зависит." О! Сударыня сколь сильными доводами могут в сем послужить (позвольте мне повторить точные ваши слова;) слезы родителей; Епископ Ноцера ваш братец, духовник, сей человек пренабожной, другие ваши братцы, госпожа Бемонт ваша нелицемерная приятельница, и верная Камилла! Сколь много особ держатся противных с вами мнений, дражайшая Клементина? Как могу я подать совет в противность им; что мне сказать? Должноли мне по вашему представлению подать его в вашу пользу? Вы знаете, Сударыня, какую жертву принес я вашей совести, но не моей. Я не сумневаюся, чтоб родители столь добродетельные, столь снисходительные, как ваши, не преклонялись на ваши рассуждения, естьли вы туже самую причину представите противу дочернего долга, тем более достойного что оного требуют с такою кротостию, или лучше сказать, что он предлагается с пролитием слез и с обетами и более взорами нежели устами; естьли вы оный исполните, то ваши родители сочтут, что наиболее всего обязаны будут своей дочери.

Клементина есть одна из великодушнейших особ; но рассудите, Сударыня, не показывает ли предпочтение собственной вашей воли хотению нежнейших родителей некоего самолюбия, которое худо бы согласовалось с вашими свойствами? Когда бы вы и нашли в монастыре все то блаженство, коего там надеетесь, но не справедливоли, что тогда отреклись бы вы от своей фамилии, как от такой части в свете, которуюб вы дали обет пренебрегать, и жилибы единственно для самой себя? А думаете ли, чтоб перед Богом и перед людьми не велико дело казалось отречься от того, что наиболее нам любезно, исполняя свой долг, дабы обязать тех от коих подучили жизнь?

Я хотя Протестант, но не имею отвращения к духовным установлениям. Напротив того я бы желал, чтоб в моем отечестве были монастыри, учрежденные в благоразумных и точно исполняемых основаниях. По справедливости я бы не желал вечных обязательств: мое бы намерение было, чтоб дали свободу возобновлять обеты чрез каждые два или три года с согласия фамилий.

Из всех женщин, коих я знал, Клементина делла Порретта должна быть последняя, которая бы оказала желание к уединению. С нею есть только две особы, коих бы её намерение не могло опечалить,

Мы знаем их побудительные причины. Завещание двух её дедов, кои теперь наслаждаются лучшею жизнию, ей противоборствует; и вся её фамилия, изключая двух особ сочлабы за величайшее нещастие естьлиб она оставила свет и погреблась в монастыре. Сердце Клементинино нежно и великодушно: она желает, говорила она некогда, отмстить своей двоюродной сестре; то пусть же её двоюродная сестра примет монастырские обеты, причин к разкаянию для Даураны довольно: её приверженность к свету, по коей она нарушила все права сродства и человечества требует обуздания, но естьли такой монастырь кем бы все должности добродетели лучше были сохраняемы, как не бесподобною Клементиною?

Я бы мог гораздо более расспространиться в таком предмете., в коем самомалейшие доводы не могут быть без силы: но такое дело для меня трудно, столь трудно, что я бы за оное не принялся, естьлиб не предпочитал вашего и всей вашей фамилии благополучия своему. Да благословит Боже, и да одобрят все люди ваш выбор, какой бы он ни был! Никогда не буду я произносишь такой мольбы, в коей бы все обеты дружества и глубочайшего уважения к моей дражайшей Клементине не занимали перьвого места..... её друг, брат и покорнейший....

Карл Грандиссон.

ПИСЬМО ХС.

Кавалер Грандиссон к Господину Иероннму.

Тогоже числа.

Я ответствую, любезной друг, нашей удивления достойной Клементине, и для вас положу в сем свертке список моего ответа.

До получения её письма, признаюсь, что мне казалось возможно, хотя и мало имоверно, чтоб её намерения обратились в мою пользу. Я предвидел, что по утверждении всей фамилии вы все единодушно будете ее склонять к замужству; и как она увидит, что ее с такою неотступностию к тому уговаривать станут, говорил я в себе; то может статься, что она оставит свои сумнения, и предлагая для самой себя договоры, решится удостоить своей руки того человека, коего явно удостоивала своего почтения. Болезнь, от коей она по щастию избавлена, оставляет иногда в душ некую неизвестность. Мое отсудствие, понуждающее меня устроиться в своем отечестве, и с тем может быть, чтоб никогда не возвращаться в Италию, высокие её мнения о признательности и уважение её к моим чувствованиям, все сии причины совокупно взятые, могут как мне кажется послабить её намерения: а естьли такая перемена случится, думал я; то я немогу сумневаться о благоприятстве ко мне всей фамилии. Мне кажется, дражайший друг, что в сей надежде нет ни малой продерзости и неразумия. Я принадлежал Клементине до последней минуты, то есть до получения письма, которое она мне обещала. Но теперь, видя что вы все одного мнения и что сия любезная девица хотя по принуждению должна избирать другаго, в состоянии советоваться со мною, как с четвертым своим братом, которой по точным её выражениям, не имеет больше ни какого участия в сем происшествии: я оставляю всю свою надежду. В сем смысле я и писал к вашей сестрице. Никто не ожидал того, чтоб я придал вашим доводам ту силу, которую оные получить могут: однако уверен будучи, что она по долгу своему обязана согласиться на усильные прозьбы всей фамилии, последовал я внушениям чести. Никогда может быт не бывало примеров столь многих и трудных положений, в каких ваш друг находится, которой не имея ни малейшей против себя укоризны за какое либо безразсудство постепенно приходил в большие замешательства.

Вы желаете, дражайший Иероним, дабы я был в силах подать пример вашей превосходной сестрице. Я должен вам открыть свое сердце.

Есть одна молодая особа, Агличанка, прекрасна как Ангел, но в коей красота, в моих глазах равно как и в ея, составляет самомалейшее совершенство. Из всех женщин, коих я видел, она одна, одна только была бы та, которуюб я мог любить, естьлиб не любил Клементины. Я не отдал ей справедливости когда бы не присовокупил к тому что ее люблю; но столь чистою любовию, сколь непорочно сердце Клементины или ее. Состояние Клементины производило сильное во мне впечатление. Я не мог скрыть от себя сему причины. Ея склонность казалась ко мне столь сильна, что как с своея стороны мог я взирать на нее действительно как на перьвый предмет моей любви, то и думал не смотря на все трудности, кои представлялись непреодолимыми, что честь и благодарность должны были приводить меня в недоумение, и даже возбранить мне и самомалейшие виды к какой нибудь другой женщин, доколе жребий столь любезной особы совершенно определен не будет. Я бы показал только тщеславие, и даже пред любезным Иеронимом, естьлиб начал говорить о предложениях, кои мне учинены были от сродников многих девиц, знатностию и породою весьма меня превосходящих. Честь одна могла меня остановлять в таких случаях, но сердце мое не прежде начало страдать от неизвестности, в коей я о дражайшей вашей сестрице находился, как при виде той молодой Агличанки, коей достоинства я выхвалял; не от того чтоб я ласкался в том успеть, естьлиб имел свободу стараться придти к ней в любовь; но когда позволял себе о том мыслить, по неизвестности моей о вашей сестрице, то не без надежды думал получить в оном успех, по стараниям моих сестер, кои соединены с нею нежнейшим дружеством.

Открыть ли мне чистосердечно пред своим другом все свои чувствования? Когда я вторично переезжал чрез Алпийские горы, по приглашению Епископа де Ноцеры и Генерала, то две прекраснейшие особы, имели почти равное участие в моем сердце, и сие то, в последнее мое путешествие, подало мне силу обьявить Маркизе и Генералу, что я почитал себя сопряженным с их фамилиею, но что Клементина и вы во всем вольны: по том, когда её здоровье начало поправляться а она по видимому подтверждала ту надежду, какую мне подала, моя же признательность казалась необходимою к совершенному её излечению; тогда, дражайший Иерочим, я довольствовался тем, что желал молодой Агличанке такого супруга, которой бы гораздо более был её достоин, нежелиб каковым я быть мог, в трудном своем положении. Наконец, когда вся ваша фамилия преклонилась в мою пользу, то не имел я более ни одного желания, коего бы предметом не была ваша сестрица. Как же уничтожены стали все мои желания, дражайший друг мой, когда я увидел, что она упорно меня отвергла? А особливо когда причины её отрицания еще более умножили мое к ней удивление. Теперь, чего вы для меня желаете? чтоб я подал пример вашей сестрице? Но как я ето могу сделать? Брак разве от меня зависит? С того времени, как Клементина меня отвергает, есть только одна особа в свете, которую мог бы я почесть достойною заступить её место в моем сердце, хотя находится и тысяча таких, коих я недостоин. А сия особа, должна ли принят руку такого человека, коего сердце предано другой, которая жива, не замужем, и оказывает еще к нему столько благоразположения, что может привлечь к себе признательное сердце и учинить раздел в её любьви? Сама Клементина не столь разборчива, как сия прелестная Агличанка. По истинне, дражайший Иероним, когда я помышлял обратить к ней свои старания; то не доставало мне бодрости; и я почитаю себя таким человеком, которой наименее достоим одобрения в таком поступке. Присовокупите к тому, что она имеет столько обожателей, сколько есть мужчин, кои ее видят. Сама Оливия не могла не оказать ей своего удивления. Могу ли я отдать справедливость двум особам столь редких достоинств, не показываясь разделяемым двоякою любовию? Ибо я во всю свою жизнь вменять буду в славу те чувствования, кои имел к Клементине.

Вы видите, дражайший друг, новые трудности моего положения: мне кажется, что из Италии, а не Англии должен быть подан требуемый вами пример. Не подозревайте меня в излишней разборчивости: пример не от меня зависит, равно как и не от вашей Клементины. Безразсудно было бы о нем предполагать. Клементина не имеет отвращения к браку; она не может иметь оного к тому человеку, коего вы избрали; поелику нет уже в ней предубеждения к другому. Мне бы не прилично было решить, чего она может и чего должна желать но она с природы есть почтительнейшая дочь; она гораздо лучше всякой другой чувствует, чем обязана своим родителям и братьям, кои принимали столько участия в её злополучиях. Здесь не вместна разность законов, по коей всегда она отвергала мою руку; напротив того повиновение, какое дети к родителям иметь обязаны, есть долг предписываемый во всех законах.

Я писал к Маркизе, Генералу, отцу Марескотти и Г. Ловтеру. Всемогущий Боже да возставит совершенно ваше здравие, и да подкрепит несравненную Клементину! Да низпошлет всякое благо на ваше добродетельное семейство! Таковы суть, дражайший Иероним обеты верного друга, которой ласкается щастием видеть вас в Англии, любит вас, как себя самого, уважает все то, что носит на себе ваше имя, и никогда не перестанет иметь к вам сии чувствования, пребывая ваш и проч.

Карл Грандиссон.

ПИСЬМО XCI.

Госпожа Ревс к Мисс Бирон.

5 Сентября.

О любезная сестрица! Теперь я уверена, что ты будешь щастливейшая из всех женщин. Кавалер Грандиссон был вчера у нас. С какою радостию мы его приняли! Еще не было перьвого часу, как по присланному от Милади Ж... письмецу, мы узнали о его возвращении. Он нам сказал, что за необходимыми делами должен ехать в Виндсгам и Тампшир; но что не мог в путь отправиться, не увидевшись с нами и не спрося нас о твоем здоровье, которое ему представляли сумнительным. Мы ему отвечали, что ты не совершенно здорова, но не видим из того ничего такого, по чемуб могли иметь о тебе какое опасение. Он говорил о тебе с такою почтительностию, с такою нежностию! О! дражайшая Генриетт! Я уверена, да и Г. Ревс не менее уверен, что он тебя страстно любит. Однако мы оба очень были изумлены, что он не оказал ни малейшего желания тебя навестит. Может быть его дела.... но естьли он тебя любит; то может ли иметь такие дела, кои бы требовали в сем предпочтения? А я уверена что он тебя любит. Я бы не знала как пред ним скрыть свою радость, естьлиб он себя обьявил твоим любовником. Ты меня знаешь: ты знаешь что выключая господина Ревса я ни кого в свете так не люблю, как тебя.

Я сочла долгом известить тебя о сем приятном посещении. Теперь, моя дорогая, будь здорова. Все пойдет щастливо, я в етом уверена. Сего прошу я от Бога как величайшей милости. Кавалер будет к тебе в Нортгамптоншир, не сумневайся об етом: и естьли туда поедет; то какая должна быть тому причина? Ето не простая учтивость. Сир Карл человек основательный. Прости любезная Генриетта, утеха моего сердца!

ПИСЬМО XCII.

Мисс Бирон к госпоже Ревс.

В замке Сельби, 8 Сентября.

Ваше письмо, любезная сестрица, исполненное, толикою нежностию принесло мне вдруг и удовольствие и печаль. Я без сумнения радуюсь что почтение одного из наилучших мужчин явно ко мне оказывается; но печалюсь несколько, что по видимому из сожаления к моей слабости должна ему дать сие имя? К слабости, столь худо сокрытой, (вы меня приводите в радость о том, что случиться может; ибо ето ни что инное как догадки), когда оконча свои дела и не имея других упражнений сей превосходной человек, как вы говорите, навестит меня в Нортгамптоншире. О дражайшая сестрица! Думаетели вы, что его отсудствие и боязнь видеть его мужем другой какой женщины, были причиною моею нездоровья! И по сей ли мысли при непредвиденной перемене его дел в Италии вы мне наказываете быть здоровою? Сир Карл Грандиссон, моя любезная, может нас удостоить своим посещением или и обойтись без етого, как сам захочет: но когда бы он и обьявил себя моим любовником, как вы говорите; то я не столько бы чувствовала от того удовольствия, сколько кажется вы того ожидаете, ежели участь превосходной Клементины неблагополучна. Нет нужды, что она его отвергает? Не величайшая ли ето жертва, какую только женщина принести может своему закону? Не признает ли она что еще его любит? И не обязан ли он, не принужден ли ее любить во всю свою жизнь? Гордость моя требует, чтоб в сем случае за что нибудь была оная принята. Так, вашей Генриетте довольно того, чтоб сидеть спокойно и почитать себя щастливою, что занимает второе место? Однако я признаюсь, любезная сестрица, что Сир Карл всего на свете мне дороже, и есть либ Клементина могла быть щастлива, (но не думаю, чтоб могла быть оною без него) то сказалабы без всякого принуждения в той мысли, что он обьявит себя моим любовником, что хочу положиться на свое сердце и поступки, дабы приобресть достаточную для меня его нежность. Но время вскоре окажет, какая будет моя участь и я с терпением ее ожидать буду. Я уверена, что Сир Карл ничего без самых основательных причин не делает. Дай Боже! чтоб все ваши удовольствия и утехи продолжились; ибо я знаю, что вы любите одни только невинные увеселения. Я есьмь и проч.

ПИСЬМО XCIII.

Мисс Бирон к Милади Ж...

В замке Сельби 20 Сентября.

Знаетели вы, дражайшая Милади куда девался ваш братец? Моя бабушка Шерлей видела его дух и около часа с ним разговаривала: после того он изчез. Не заботтесь. Я ето и теперь в удивлении от того повествования, которое госпожа Шерлей делает о его явлении, словах и о том, как он изчез; а моя бабушка не бредила; ето было в самой день, почти в полудни. Вот что она рассказывает.

Вчера, говорит она, сидела я одна в своей зале и забавлялась чтением, когда один из моих слуг, коему он прежде всех явился, пришел мне докладывать, что какой то чужой человек хочет со мною видеться. Я приказала его впустить; и вскоре увидела явившагося пред собою в сельском платье одного такого пригожаго мужчину, какого еще и в жизни своей не видела. Ето был учтивой дух: он поздоровался со мною с величайшею приятностию, или по крайней мере я так воображала; ибо как его вид соответствовал тому описанию, какое мне сделано было о сем любезном мужчине, то в перьвом своем движении я весьма изумилась; но противу обычая духов, он перьвой начал мне говорить. По весьма почтительном поклоне он мне сказал, что называется Грандиссоном.... и сие выговорил голосом столь схожим на тот, каким мне его представляли, что я не усумнилась, чтоб то не был сам Сир Карл Грандиссон и желая с усердием его принять, едва сама не упала.

Он сел подле меня. Вы мне простите, Сударыня, что я принимаю смелость вас прервать.... Он говорил мне так вежливо, так скромно, так благородно, что я оставила ему все время говорить одному: я ему отвечала наклонением головы и засвидетельствованиями того удовольствия, с каким его слушала; ибо я все судила, что ето был действительно Кавалер Грандиссон. Он мне сказал, что не может у меня больше минуты промедлить и что обязан еще до ночи доехать до одного места которое мне и назвал. Как же, Государь мой, сказала я ему, вы не поедете в замок Сельби? Вы не навестите моей внуки Бирон? Вы не свидитесь с её теткою? Нет, Сударыня. Он меня просил его в етом извинить и говорил, что у меня оставит пакет писем; а как хотел вынуть одно из кармана, то переломил печать и положил много писем на столь. Он отказался от всяких подчиваний; он просил двух слов ко изьяснению того, что у меня оставил; по том поклонился очень низко и изчез.

Теперь, дражайшая Милади, я повторяю свой вопрос: куда девался ваш братец? Простите мне сию шутку. Поелику госпожа Шерлей говорила о сем столь нечаянном и кратковременном посещении, как о некоем явлении; то я не могла воспротивиться искушению привесть и вас в такое же изумление, в каком мы находились. Как мог Сир Карл отправиться в путь, навестить одну только мою бабушку и не медля выехать из нашего уезда? Разве сделал он ето из того, чтоб поберечь нас или самого себя?

По просту сказать правду, что госпожа Шерлей, как я упомянула, сидела одна когда пришел служитель докладывать, что какой то незнакомец по видимому очень знатной желает с нею видеться и что она его видела. Он сказал свое имя; ваше свойство, Сударыня, и мое, говорил он ей, нам обоим так известно, что не имев никогда чести вас видеть ласкаюсь я что вы простите мне столь смелое посещение.

Потом начал он хвалит вашу приятельницу. С каким удовольствием, моя дорогая, столь милостивая родительница повторяла нам оные хвалы после его! хотя их заслуживаю хотя нет, но желаю, чтоб она по любьви своей ничего сама от себя к тому не присовокупила: ибо ни что так не сладостно, как похвалы от тех, от коих желают быть любимыми. Он тогда ей говорил: вы видите, Сударыня, такого человека, которой поставляет себе в славу нежные свои чувствования к одной из превосходнейших особ вашего пола, к одной Италианке, приносящей честь своему народу, и которой видел, что руку его отвергли по непреодолимым причинам в то самое время когда получив согласие всей фамилии и преодолев премногия трудности он почитал что достигает цели своих желаний: он того не скрывает: таковы были его желания. Мое дружество к Мисс Бирон (я буду ожидать вашего и её собственного согласия, дабы придать сему чувствованию драгоценнейшее наименование:) никому небезъизвестно и я также вмению оное себе в славу. Я столько знаю разборчивость вашего пола вообще, а паче всего девицы Генриетты, что могу отнестись к ней с перьвыми моими обьяснениями о том предмете, по коему я сюда пришел. Впрочем я не очень привык к таковым обьяснениям. Но одобрители вы Сударыня, одобрит ли Г. Сельби с своею супругою намерения такого человека, который осмеливается домогаться вашего благоприятства в том состоянии, в каком он вам себя представил: такого человека, который отвержен в Италии и который признается, что обманулся там в своей надежде и что туда привлекаем был нежною страстию? Ежели вы ето одобрите и Мисс Бирон может принять предлагаемое ей сердце, страдавшее от такового раздела в тех обстоятельствах, кои тогда не безъизвестны вам были; то как она так и вы приобретете не нарушимые права к моей любви и признательности. Но ежели будете иначе о том судить; то я стану удивляться разборчивости, по коей должен буду перенесть второй отказ, так как удивляюсь набожности, которая была причиною перьвого, и по крайней мере прекращу свои намерения для перемены своего состояния.

Моя бабушка хотела было отвечать с такою же откровенностию как и удивлением; но он предупреждая ее вынул из кармана связку писем, о коих я говорила и продолжал свою речь: я ласкаюсь, что усматриваю из очей ваших милостивое ко мне разположение; однако я не требую от вас милости прежде нежели вы получите сведение о всех делах, о коих я в состоянии подать вам надлежащия изьяснения. Я хочу дать оружие разборчивости Мисс Бирон и всех её друзей, хотяб оное и на меня обращено было. Пожалуйте, Сударыня, прочтите сии письма вашей любезной внуке, господину Сельби, его супруге и всем тем, с коими соблаговолите о сем советовать. Они без сумнения знают уже некоторую часть моих приключений. Ежели они по прочтении сих известий рассудят, что мне дозволено быть может оказывать свои услуги Мисс Бирон, и ежели она может оные принимать с тою благородною откровенностию, каковую я всегда с удивлением усматривал в её свойствах; то я себя почту за щастливейшего человека. Строки две, Сударыня, кои бы содержали в себе ваш ответ, есть другая милость, которой принимаю смелость у вас просить, и вы весьма много меня обяжете, естьли оным не замедлите. Мои друзья, живущие в иностранных землях, просят меня, как то увидите из писем, кои вам оставляю, подать пример их Клементине. Я хочу избегать всяких околичностей и показать им, что предложа свою руку Мисс Бирон не был поражен совершенным отказом, естьли в самом деле я столь щастлив, что могу им писать в сих выражениях.

Таким образом сей великодушнейший человек обратил паки внимание госпожи Шерлей к своим письмам, дабы избавить ее от замешательства по причине перьвого объяснения. Он принужден, примолвил он, по необходимым делам посетить своим возвращением в Лондон; и в самом деле он ушел так скоро, что оставил некое смущение в разуме моей бабушки. Она пребыла в восхищении от изумления и радости; но беспокоилася о том, что происходило, боясь не упустилали чего ни будь в том как его приняла и обязала ли его.

Письма, оставленные им на столе были списки с тех, кои он писал из Лиона и Лондона к своим друзьям в Болонию. Я сама списала три последния и без всякого обиновения их к вам посылаю. Оне вам покажут, моя любезная, что его дело в Италии совершенно решилось; также из ответа его к Г. Иерониму усмотрите, что он говорит о вашей Генриетте как о новоизбранном для себя предмете. И так могу я весьма высоко оценить то достоинство, кое он мне подает, тем что предоставляет мне власть его обязать, предупреждая свои сумнительства и предая все моей склонности; не должны ли все мужчины следовать к своей выгоде сему примеру? И не былолиб сие вернейшим средством к возбуждению женщин к тому, дабы поддерживали честь своего пола? Как скоро Сир Карл поехал; то моя бабушка немедленно чрез нарочного нас уведомила, что хочет нам сообщишь весьма приятные вести и что на другой день ожидает к завтраку всю нашу фамилию а особливо Мисс Бирон. Мы взглянули друг на друга с удивлением; я чувствовала, что была не здорова, и желала бы извинишься: но тетушка моя хотела, чтоб я неотменно ехала. Мы совсем и не воображали, чтоб ваш братец навестил госпожу Шерлей. При первом слове о столь мало ожиданном случае чувства мои взволновались и я принуждена была с Люциею выдти. Пришед в себя я боялась чтоб не претерпеть еще какого припадка, узнав что он был так близко от нас а не навестил и не осведомился о здоровье тех, коим оказывает столь великое уважение и даже нежную привязанность: но когда возвратясь в компанию известилась я о обстоятельствах его посещения и услышала что читали в его письмах; тогда опять начала приходить в безчувство. В продолжении сего чтения, равно и при повествовании моей бабушки, все устремили на меня свои взоры и казалось поздравляли меня в молчании с таковоюже радостию как и удивлением. Я с своей стороны чувствовала в сердце своем разные движения, каких никогда еще не изведывала, нежность и вкупе изумление, и сумневалась иногда, не во сне ли ето мечтается, в сем ли я свете или в другом, и точно ли я Генриетта Бирон.... не возможно мне описать того, что происходило в моем сердце; то смущалось оно недоумением, то радовалось, то было пораженно. Пораженно, скажите вы мне? Так, моя любезная Милади. Поражение много участвовало в моей чувствительности. Я бы с трудом могла вам сказать, для чего? Однако не можноли ощущать полной радости, которая бы смешана была с некоею горестию?

Вы ожидаете окончания нашего разговора. Моя бабушка, тетушка и Люция рассудили, что я должна выкинуть из своей головы всякие мысли о разделе или втором месте в его любви; что нежная разборчивость нашего пола во всем удовольствована, что не только надлежит ему позволить любить Клементину, но что и сама я должна иметь любовь и почтение к сей превосходной девице, и что поелику сие обьявление сделано моей бабушке, то она и должна отвечать за меня вместо всей фамилии, в каких выражениях ей ни заблагоразсудится.

Я ни слова на ето не сказала, что ты о том думаешь, моя любезная? сказала мне тетушка с обыкновенною своею нежностию.

Что она думает? повторил мой дядюшка с тем шутливым видом, какой не безъисзвестно вам, что он принимать всегда со мною любит. Думаете ли вы, чтоб наша Генриетта молчала, естьлиб сердце ее хотя малейшее возражение на сие дело сказать могло? Я же такого мнения, чтоб скорее пригласить сюда Сира Карла. Надлежит ему быть здесь в первых днях наступающей недели, и чтоб брачное торжество совершено было до окончания оной.

Моя бабушка не одобрила такой поспешности. Она предложила пригласить Г. Дина; которой на всех обстоятельствах сведущ, для разпоряжения премногих дел, кои мои любезные родственники в чрезмерной своей милости, намерены для меня совершить. Но она обьявила, что ни минуты не замедлит послать ответ к Сиру Карла и по том немедленно удалилась в свои кабинет и вот её письмо, которое она списать мне позволила? Скрытность, Государь мой, была бы не простительна с нашей стороны с таким человеком, который удален от всякой скрытности, и коего предложения суть плоды не токмо основательного размышления, но и такого почтения, которое будучи основано на достоинствах дражайшей нашей дочери ни малаго сумнения подать не может. Мы приемлем, яко честь, предложение такого союза, который бы принес честь и самым знатным фамилиям. Может быть некогда признаются, что мы паче всего желали видеть токмо избавителя любезной вам дочери в таком состоянии, которое бы позволило ожидать от нее сугубого чувствования признательности и любви. Обьяснения с таковым благородством поданные вами о таком деле, которое приводило вас во многие затруднения, совершенно удовлетворили госпоже Сельби, её дочери и мне. Мы не видим ничего такого, чем бы разборчивость оскорблена быт могла; я равно не опасаюсь, чтоб вы не довольны были моею откровенностию. В рассуждении нашей Генриетты найдете вы может быть с её стороны некое затруднение, естьли полагаете владеть всем её сердцем; но затруднение непритворное; поелику она во все от того удалена. Она по опыту знает что есть раздельная любовь. Г. Барлет может быть не должен бы был уведомлять ее столь ясно о свойствах той особы, которую она самой себе предпочитает, и часто госпожа Сельби и я читая её печальную повесть судили что она заслуживает сие чувствование. Ежели Мисс Бирон столько возъимеет любви к тому человеку, коего изберет, сколько ощутила уважения и нежности к Клементине; то сей щастливый человек будет доволен своим жребием. Вы видите, Государь мой, что когда мы могли дать сей удивления достойной Клементине почтение над самими собою; (Генриетта Бирон есть мы самин:) то не можем иметь ни малейшего сумнения о том, которое вы ей оказывали. Дай Боже! Чтоб ни что не недоставало к щастию Клементины. А естьли ето иначе будет и нещастия её произойдут от нашего удовольствия; то сие было бы, Государь мой, единою скорбию нашим сердцам в случае столь приятном вашей покорнейшей, и проч.

Генриетте Шерлей.

Но можноли, любезная Милади, чтоб братец не сказал ничего о своих намерениях ни вам ни Милади Л.... Естьлиб он вам о том говорил; то ваше дружество, без сумнения.... но я ни какой недоверчивости не имею.Не Сир ли Грандиссон мой предмет? Однако я с нетерпеливостию желаю знать, какого содержания будут перьвые письма из Италии.

Вы не должны нимало усумняться, моя любезная, показать все сие письмо Милади, а естьли заблагоразсудите, то и моей Емилии, я даже прошу вас прочесть его госпоже Ревс. Она будет радоваться своим догадкам. Естьли вы употребите сие слово; она неотменно будет уже вас разуметь. Братец ваш должен менее всего теперь видеть то, что я писать к вам могу. Я полагаюсь на вашу скромность, любезная Милади.

ПИСЬМО XCIV.

Милади Ж.... к Мисс Бирон.

25 Сентября.

Преизящного нрава госпожа Шерлей! Безподобная женщина! Как я ее люблю! Естьлиб я была в её лета с толикими совершенствами, то неболее бы ее жалела, что стала не молода. Какую силу придает она еще к тому, что пишет! Но сердце её в сем участвует. Я надеюсь, Генриетта, что вам не обидно покажется ето замечание.

Братец не говорил нам ни слова о своих намерениях до получения сего письма. А тогда он собрал нас, мою сестру, меня и обеих наших другов. Мы ожидали какого нибудь чрезвычайного известия, но не могли однако угадать оного, будучи не известны о последних новостях полученных из Италии. На конец обьявил он нам самым приятным образом, что принял намерение жениться, как явился он госпож Шерлей, и все что потом происходило; после чего прочел сам полученное им письмо.

Сумневаетесь ли вы о нашей радости? Мы, сестра и я, приведены были от оной в крайнее изумление, однако скоро пришли в силу поздравишь его сею новостию. Мы поздравляли друг друга. Милорд Л... не довольнее был в перьвый день своей свадьбы. Милорд Ж.... не мог усидеть на своем стуле. Беднинькой! Он упоен был радостию. Старая наша тетка не менее была рада. Она раз с дватцать повторяла, что наконец её племянник не поедет с нашего острова искать себе жены. Она была также прельщена письмом госпожи Шерлей; ето такое письмо.... какое бы и сама она в подобном случае написала.

После того я поспешно поехала к Гже. Ревс, дабы сообщишь ей ваше письмо, которое принесено было мне чрез несколько часов после братцова. Восхищения паки начались в сем любезном доме. Ваша превосходная сестрица не мало хвалилась своими догадками: ибо я склонила ее истолковать мне сию загадку.

Доктор Барлет находится в замке Грандиссоне с бедным нашим Еверардом, которой поспешил возвратиться в Англию в след за своим двоюродным братом. Сколько бы сей нежный и любезный друг радовался о такой приятной вести, естьлиб о том был уведомлен!

Вы меня спросите, за чем я ни слова не говорю вам о Емилии? Мимоходом сказать, знаете ли, что госпожа Огара стала набожна? Я не шучу: она даже старается о обращении своего мужа. Щастливо для нее, что прилепилась она к чему нибудь основательному, а я люблю тех ревностных людей кои в сем преуспели. Вы не станете меня подозревать, Генриетта, что я сделалась набожною.

Возвратимся к Емилии, которая у моего братца, прежде нежели он получил письмо, просила позволения навестить свою матушку. А как Сир Карл прошен был на вечер к своим старинным друзьям; то я удержала у себя Милорла Л... и его сожительницу и просила господина и госпожу Ревс остаться со мною отужинать. Емилия до моего возвращения была дома. Ах! бедная Емилия! Надобно вам рассказать, что между нами происходило.

Любезная моя Емилия, душа моя! говорила я ей, я прекрасные вести могу тебе сказать о моей дражайшей Мисс Бирон.

Ах! слава Богу! Да здорова ли она? Пожалуйте, Сударыня, уведомьте меня, я с чрезвычайною нетерпеливостию ожидаю известий о моей дражайшей Мисс Бирон.

Она скоро выдет замуж, Емилия.

Выдет за муж, Сударыня?

Так, душа моя, за твоего опекуна, моя любезная.

За моего опекуна, Сударыня!... Но.... я вить надеюсь...

Я уведомила ее о некоторых обстоятельствах. Любезная ета девица силилась изьявлять радость, но не могла удержаться от слез.

Ты плачешь душа моя? О! Не ужели досадно тебе, что Мисс Бирон будет за твоим опекуном? Я думала, что ты любишь Мисс Бирон.

Я действительно ее люблю, Сударыня, и больше самой себя, естьли ето можно.... но изумление, Сударыня... право я рада... чтож я показываю вид глупой? Точно, я весьма рада... от чегож я плачу? Я тому дивлюсь: От того, чего я желала, чего просила у Бога и день и ночь. Не говорите етого ни кому, любезная Милади; я сама себя стыжусь.

Прелестная девица! Она могла присудить себя до того что сквозь слезы улыбнулась. Такая невинная чувствительность меня очень тронула; и естьлиб вы не принимали в том равного участия, тоб я, моя любезная, упустила нечто из того доброго мнения, какое о вас имею.

Любезная Милади, сказала она мне, позвольте мне на несколько минут выдти, надобно мне облегчить себя; а по том вы одну только радость будете во мне усматривать.

Она меня оставила; полчаса спустя она возвратилась ко мне с видом совершенно различным против прежняго. Милади Л.... была со мною и я рассказала ей о движении нашей любезной девицы. Мы обе тебя любим, сказала я ей, увидя ее возвращающуюся, и ты не должна ничего опасаться от моей сестрицы. И так вы ей рассказали, Сударыня... Нет нужды. Я не лицемерна. Какое странное приключение! Я, которая всегда боялась, чтоб то не была какая другая, по тому что я столько люблю Мисс Бирон, я была столь безразсудно тронута, как будтобы на то досадовала! Я тому радуюсь, уверяю вас; но естьли вы ето скажете Мисс Бирон, она не станет меня больше любить; она мне не позволит жить с нею и с моим опекуном, а чтож будет тогда со мною? Ибо я сею одною мыслию питалась.

Мисс Бирон столько имеет к тебе дружества, моя любезная, что не откажет тебе ни в чем, что только сделать для тебя может.

Естьли Бог сделает все то, чего я для щастия Мисс Бирон желаю; то она будет самою щастливою женщиною; но от чего произошло во мне такое движение? Однако думаю, что знаю от чего ето произошло: матушка моя больна; она изьявила мне великое сожаление о прошедшем своем житии; она поцеловала меня из любьви к моему родителю, раскаяваясь что была худою женою к наилучшему мужу.

Любезная девица стала опят плакать о угрызениях совести своея нещастной матери. Она сказала нам, что благодушие её опекуна возобновило в госпоже Огаре чувствование о её злонравии; что она сама себя не щадила, и как все то что она ни говорила к её утешению, не могло уменьшить её движений; то она во всю дорогу, как ехала домой, плакала: а в таком разположении не удивительно, что хорошая лесть тронула ее до слез и она не знает, что бы с нею сделалось, ежели бы она не вышла к облегчению себя; но что она пришла в себя, и естьлиб совесть её матери могла успокоиться; то она была бы щастливейшею дочерью в свете.... по причине благополучия Мисс Бирон. Вы смотрите друг на друга, сказала она вам, но естьли думаете, что говорю не искренно, изгоните меня от своего присудствия и отрекитесь на всегда меня видеть.

По истинне, любезная Генриетта, сие движение Емилии для меня кажется как бы некиим явлением. Толкуйте ето как хотите; но я уверена, что Емилия не лицемерна. Она не лукава. Ока думает, как сама говорит, что её слезы произходят от сердца тронутого сокрушением её матери. Я также уверена, что она вас любит больше, нежели всякую другую особу. Однако не невозможное дело, чтоб етот хитрой вор, любовной Божок, не просклизнул подле самого её сердца; чтоб он не вонзил в него в продолжение повествования своего дротика хотя одним концем, и чтоб ето было не странное произшествие, как сама она называет, когда она вдруг могла найти облегчение в своих слезах. Я знаю только, моя дорогая, что можно быть различно тронуту одним и тем же самым происшествием, когда на оное с близи или из дали смотрят. Естьли вы уже не познаете истинны сего наблюдения в готовящемся для вас великом происшествии; то я весьма в том обманулась.

Но вы видите, любезная Генриетта, какую радость всем нам приносит щастливое объявление моего братца и ласковой прием, оказанной ему в Нортгамтоншире. Мы будем хранить сию тайну до самого окончания всего дела, в етом не сумневайтесь, и тогда мой братец будет о том так как и мы уведомлен. Даже до той самой минуты, какие бы мысли о вас не имел, не познает он и половины ваших совершенств, ни достоинств, кои ваша любовь и ваши сумнения от него к вам привлекли. Но я с вами равно нетерпеливо ожидаю новейших писем из Италии. Дай Боже, чтоб Клементина пребыла тверда в своем намерении! Теперь, когда брак, как сама она признать должна, становится для нее необходимым, и ежели случится, что она будет от того отрекаться; то что будет тогда с моим братцом, с нею самою и с вами? А мы, в какое великое уныние придем? Вы думаете, что из почтения к своим родителям знаменитая Италианка обязана вступить в брак. Милади Л.... и я решились хранить безмолвие, быть осторожными и неподавать нашего мнения до самого окончания всех произшествий. Однако, приняв в рассуждение единственно долг от детей требуемый, мы думаем что она должна идти за муж. Но я повторяю: Дай Боже, чтоб Клементина пребыла тверда в своем намерении!

Мне сказали, что сестра ко мне приехала. Я вижу, она входит. Я люблю, Генриетта, представлять все, что ни произходит пред моими глазами. Я ето переняла от вас и от моего братца; и знайте что я чаще оное делать стану. Сим только образом можно придать какому нибудь описанию величайшую силу.

Ваша слуга, Милади.

Здравствуйте, сестрица. Пишите? К кому ето?

К вашей Генриетте.

Я хочу прочесть ваше письмо. Позволите ли мне.

Милади Л.... Охотно. Но читайте в слух, чтоб я знала, что написала.

Милади Ж.... Теперь отдайте мне мое письмо: я прибавлю к нему то, что вы о сем думаете.

Мил. Л.... Я думаю, что вы очень чудная женщина. Но я не одобряю последних ваших строк.

Мил. Ж.... Моих последних строк!.... оне написаны. Но для чегож, Милади Л....?

Мил. Л.... Как можете вы так мучить любезную нашу Мисс Бирон досадными своими догадками?

Мил. Ж.... Разве мои предположения не возможны? Но я окончила досадными догадками.

Мил. Л.... Естьли вы так не разумны, то пишите: моя дорогая Мисс Бирон....

Мил. Ж.... Моя дорогая Мисс Бирон.... что по том?

Мил. Л.... Размышления етой чудной Шарлотты не должны вас печалить.

Мил. Ж.... Очень хорошо, Каролина: вас печалит.....

Мил. Л.... На каждой день бывает она зла, сколько ей надобно.

Мил. Ж.... Очень хорошо замечено. Я чаю надо написать, сколько ей надобно.

Мил. Л.... Никогда не бывало еще такой чудной женщины, как вы Шарлотта.

Мил. Ж.... Как вы, Шарлотта....

Мил. Л... Как? И ето написала. Ты бы могла без етого и обойтися; хотя ничего столь справедливого нет.

Мил. Ж.... Справедливаго... потом?

Мил. Л.... Какое дурачество!

Мил. Ж.... Какое дурачество!...

Мил. Л.... Но будьте же рассудительнее. Я говорю Генриетте. Клементина не может переменит своего намерения; поелику её возражения всегда существовать будут. Ея любовь к моему братцу...

Мил. Ж.... Потише, сестрица. Етого вдруг много Ея любовь к моему братцу.

Мил. Л.... На коей основано её опасение, что не может прилепиться к его закону, ежели....

Мил. Ж.... Ето много, говорю я. Как хотите вы, чтоб я в глупой своей голове удержала такую долгую речь? К его закону...

Мил. Л.... Ежели будет его женою...

Мил. Ж.... Его женою....

Мил. Л.... Служит поручительством в твердости такого намерения, которое приносит ей столько чести.

Мил. Ж.... Нет ничего лучше етого, любезная Каролина. Такой обет не престанно я повторяю. Нет ли еще чего?

Мил. Л.... И так...

Мил. Ж... И так...

Мил. Л... Не смотрите на худые поступки Шарлотты.

Мил. Ж... Покорно благодарна., Каролина.... на худые.... Шарлотты.

Мил. Л... Так вам советует нежно вас любящая сестра, приятельница и слуга.

Мил. Ж... Вот и все? И слуга.

Мил. Л... Подайте мне ваше перо.

Мил. Ж... Что вы не возмете другаго? Она ето сделала и вы увидите здесь её имя, Каролина Л....

От всего моего сердца, Генргетта; и повторяя при сем усерднейшие свои обеты, дабы не случилось ни чего такого, чего я столь мудро опасалась; ибо не хочу прослыть колдуньею к толь великому вреду вам и мне, подпишу также что я не с меньшею нежностию люблю вас, как сестра, приятельница и слуга

Шарлотта Ж....

Мой братец сказал мне, что отправил два письма, одно к вам, а другое к госпоже Шерлей; оба оне, как я не сумневаюсь, наполнены нежнейшею признательностию. Но он не будет вас поставлять себе Идолом, Божеством, я смею в том уверить, и не станет показывать всех сумозбродств простых любовников. Вы сообщите нам список с оного, ежели вы также обязательны, каковою мы всегда вас видели.

ПИСЬМО ХС?.

Мисс Бирон к Милади Ж...

25 Сентября.

Что ж сделала моей Шарлотте? Нет ли чего хладнокровного и особенного в вашем слоге, а особливо в той части вашего письма, которая предшествует прибытию моей, любезной Милади Л....? А в своем прибавлении говорите вы, чтоб я сообщила вам список, ежели я также обязательна, каковою вы всегда меня видели. Для чегож менее быть мне обязательною, когда имею надежду получит от вас больше нежели когда-либо прежде одолжения? Я не могу сносить такого слога, или тем хотите подать мне доказательство истинны вашего наблюдения, что можно различно быть тронуту произшествием, когда на оное взираем с близи или из дали? Я бы весьма о себе жалела естьлиб сестра Сира Карла могла найти в намерениях о мне своего брата причину менее меня за то любить.

И чтоб тогда случилось, моя дорогая, естьли Клементина слабо будет держаться своего намерения? Мои друзья без сумнения былиб тем опечалены, да и я также; и более еще признаюсь вам, как будто бы во все посещение не было у моей бабушки. Но великое уважение, какое всегда я оказывала Клементине, было бы ни что инное как наружность, притворство, ежелиб во всевозможных предположениях, я не намерилась по крайней мере употребить усилия к успокоению моего духа, и оставить свою надежду той, которая имеет на оную первые права. Самое даже её искушение, хотя безуспешное, почла бы я достойным величайшего моего уважения. То что единожды признано за справедливое, должно возбуждать в нас покорство а оное усугубляется трудностию. И тогда, ваша Генриетта пожелалабы победишь или умереть. В первом случае была бы она превосходнее и самой Клементины. О! моя любезная! Не знают еще, до самого опыта, до какой степени соревнование может возвысить человека пылкого и великодушнаго.

Вы получите список с обеих писем, кои Люция переписала. Оне сделали меня гордою, а может быть и излишне гордою, и я имею нужду быть уничижена. Но я не ожидала такой услуги от моей Шарлотты. Вы увидите с какою разборчивостию и благородностию отвечает он на то место, где моя бабушка ему говорит, что я из опыта знаю, что есть любовь раздельная и предпочтение, кое мы над собою подали Клементине. Вы знаете, моя лкбезная, сколь мы в сем самом обстоятельстве искренны. Есть некое достоинство в том, когда признаем такую истинну, которая нам противна.

Он просил у меня позволения приехать к нам в замок Сельби. Ничто не может быть для меня приятнее, как его посещение, но не должнолиб было желать, чтоб он наперед получил те письма, коих ожидает из Италии? Однако, каким способом могу я ему дать выразуметь свои желания, не показав какого-либо сумнения или скрытности? Сумнения в том, когда он будет волен следовать своим намерениям; а скрытности, в той отсрочке, коей, как бы казалось, я от него требовала. А етого не приличнобы мне было ему показывать. Он мог бы подумать, что я хочу привлечь его к себе засвидетельствованиями и уверениями, когда уже известно, что естьли его обстоятельства будут такие, чтоб он мог поколебаться хотя и в мысли своей, то я охотнее умру нежели приму его руку. Он подкрепил мою гордость; ибо я всегда имела оную от того отличия, которое он мне оказывал. Однако я бы презирала саму себя, естьлиб сия слабость могла мне внушать надменность или притворство.

Он так осторожен, что не хочет дабы я трудилась отвечать на его письмо.... Ежели моя тетушка или бабушка не запретит ему, говорит он, приехать к нам; то он будет ласкаться моим согласием.

Поелику Г. Дин за несколько дней приехал; то держаны были особливые советы, из коих намерились они меня изключать я угадываю сему причину, и прошу их не обременят меня излишними одолжениями. В каких смутных обстоятельствах не находилась я с давнего времени? Дождусь ли я конца?

Г. Дин писал к Сиру Карлу: мне не сообщили однако содержания его письма. Естьлиб я когда приходила в искушение быть богатою: то ето сделала бы ради вашего братца, и в том одном намерении, чтоб увеличить его власть: ибо я уверена, что тогда умножились бы его желания к облегчению участи бедных, судя по великим его способностям.

Моя любезная Емилия! Ах! Милади, могли ли вы подумать, чтоб мое сожаление о сей любезной и невинной девице не умножило той нежности, которую к ней чувствую. Я позволяю вам презирать меня, ежели вы когда-либо усмотрите в моем обхождении с Емилиею, какоеб ни было мое состояние, что нибудь такое, которое покажет хотя малейшее послабление того дружества, которое я ей обещала. Емилия будет со мною делить мое благополучие. Я без труда могу увериться, что сия любезная девица весьма хорошо изьясняет причину своих слез, когда их приписывает своей жалости оставшейся от раскаяния её матери. Но я признаюсь вам, что не менее бы Сира Карла была опечалена, по причине Графа Бельведере, естьлиб мое щастие препятствовало щастию другаго человека. Вы видите, что братец ваш не виноват, естьли он не муж Клементнин: она желает, чтоб он женился на Агличанке. Оливия также не может меня обвинять чтоб я уничтожила её надежду. Вы знаете, что я всегда имела о ней сострадание, и даже прежде, нежели из письма Сира Карла к Г. Иерониму, я усмотрела что он меня не ненавидит. Думаете ли вы, моя любезная, чтоб препятствия в намерениях Милади Анны С.... произошли от меня? А хотяб меня и не было на свете, то моглалиб Емилия что нибудь себе обещевать? Нет, по истинне. Должность опекуна, которую ваш братец отправляет с таким благодушием, достаточна была бы одна лишить его всех таковых намерений. Однако правду сказать сердце мое тронуто было жалостию, когда я читала ваше описание о нежности Емилии. Хотя она произошла от её почтения к своей матери, или от любьви, или от смешения сих двух чувствований, но сия прелестная простота столь же сильно меня тронула как и вас. Я целую четверть часа плакала, размышляя о сей части вашего письма, ибо я сидела одна и не однократно во круг себя оглядывалась, надеясь увидеть подле себя сию любезную питомицу и прижать ее к своей груди.

Любите меня всегда столько, и еще более прежнего, любезная Милади, или какой бы жребий Бог мне ни определил, не будет доставать существенной части к моему благополучию. Я писала и к Милади Л.... благодаря ее за её милость, что сказывала вам для письма свои мысли к моей пользе: я и вас благодарю, моя любезная, что вы ее послушали, трудноб было, чтоб я совершенным здоровьем наслаждалась. Пишите ко мне, я прошу у вас одной только милости. Облегчите мое сердце от одного из моих беспокойств, уверя меня что я не оказала малодушного поступка, которой бы мог умалить вашу нежную любовь к верной вашей

Генриетте.

ПИСЬМО ХС?И.

Милади Ж.... к Мисс Бирон.

27 Сентября.

Лети мое письмо на крылиях ветра и дружбы, и уверь Генриетту, что я поставляю ее в сердце своем превыше всех женщин в свете, да и более самих мужчин, изключая моего брата. Возвести ей, что нежная моя любовь еще более умножилась; до тому что я люблю ее теперь для ее и для Сира Карла.

Малодушие, Генриетта! вы составляете все то, что ниесть великого и изящного в женщине. Малодушие других усугубляет величие вашего духа. Не всегда ли слабости мои сие испытывали? Так, моя любезная, вы великодушны, и столь же великодушны, как Клементина, и я люблю вас, естьли можно, более самой себя.

Еще несколько строк прошу вас прочесть о других предметах; ибо не могу написать вам такого короткого письма. Графиня Д.... приезжала к моему братцу; они около часу разговаривали. Выходя от него взяла она меня за руку. Вся моя надежда, сказала она мне, изчезает как тень; во я не менее любить буду Мисс Бирон; и Сир Карл, во дни своей власти не откажет мне в дружестве щастливой своей четы ни вы, Сударыня, в нежной приязни с обеими его сестрицами.

Милади Анна.... Бедная Милади Анна! я не смею сказать братцу, до какой степени нежность её к нему простирается; я уверена, что сим его опечалю. Бельшер поручил мне отдать вам свое почтение. Я в великом унынии. Отец его так болен, что доктора отчаялись о его выздоровлении.

Простите, душа моя. Простите все живущие в Нортгамптоншире любезные мои родственники, бабушка, тетушка и двоюродная сестрица.

ПИСЬМО XCVII.

Мисс Бирон к Милади Ж....

30 Октября.

Премного благодарствую, любезная Милади, за последнее ваше письмо. Вы меня ободрили. Мне кажется, что я не была бы щастлива и с самою любовию Сира Карла, естьлиб приметила, что дружество обеих его сестриц ко мне уменьшилось. Кто может обеих вас знать, и довольствоваться не всею вашею благоприязнию?

Я получила от Графини Д... длинное письмо, в коем не менее заключается её великодушие, как и дружбы. Она поздравляет меня тем, что разговаривала с вашим братцом, и подробности оного переговора, описываемые ею, чрезвычайно лестны для моего тщеславия. Я буду щастлива, моя любезная, естьли вы всегда станете меня любить и естьли я узнаю, что Клементтина не злополучна. Я была хотела сказать, что сия последняя достоверность необходимо нужна для моего спокойствия: ибо может ли ваш братец ласкаться каким нибудь благополучием, естьли видит, что нечто не достает к щастию такой особы, коей болезнь приводила сердце его в недоумение, даже и в то время, когда он никакого в рассуждении её намерения не имел.

Я сердечна жалею о Милади Анне С.... Какой жребий любить без надежды! любить такого человека, коего все почитают её достойным о коем одне только похвалы слышны! сколько особ увидят тщету первой своей любьви по предпочтению от вашего братца одной только женщины, какая бы она ни была, моя любезная. Однако из тысячи как мало бывает таких кои сопрягаются с избранным по своей страсти мущиною.

Милади Д.... простирает свое снизхождение в оном письме до того, что просит меня о продолжении нашей переписки. Я бы очень была не благодарна и худо бы разумела свои выгоды естьлиб не приняла её предложений. Я получила письмо от Кавалера Мередита: оно походит на те, кои мы видели. В нем видно тоже самое сердце, та же честность и те же уверения родительской любьви. Вы любите етого старого Сира Роланда и порадуетесь известию, что здравие его достойного племянника востановляется. Однако я не могу радоваться, что они еще раз намерены со мною видеться. Г. Фулер, говорит он, ласкается, хотя ничего от сего посещения не надеется, что он в остальные дни жизни своей будет спокойнее. Странный образ мыслей! думают, что его болезнь происходит от любьви! Не так ли и вы о том судите? Я получила также письмо от Г. Фенвича, которой уведомляет меня, что меня навестит, но в каких намерениях, того не изъясняет. Ежели для того, чтоб испросить себе его покровительства у Люции, то не хочу, чтоб она меня сим укоряла. Он ее недостоин.

Г. Гревиль самой упрямой, равно и самой дерзновенной человек. Другие употребляют вежливость для возбуждения к себе склонности в женщине; но для него, гордость, худые свойства и наглость служат доказательствами любьви. Он почитает себя обиженным, особливо со времени приумножения своих имений; потому что на оные теми же глазами смотрят. Г. Дин, коего он принудил слушать свои жалобы, сказал ему на прямки, что он старается в пользу другаго: тогда он начал нагло угрожать всем тем, коих ни встретит на своем пути. ,,Он не сумневается, говорит он, чтоб сей любимец Г. Дина не был Кавалер Грандиссонъш но естьли столь холодные любовники получают предпочтение над таким страстным человеком, как он; то он обманывается в тех мыслях, кои всегда имел о поступках и рассудке женщин в любьви. Скромной любовник, примолвил он, есть такого свойства человек которой нарушает самую природу. Женщины, по мнению сего ненавистного человека, хотят чтоб их пожирали.,, что скажете вы, моя любезная, о сем чудовище? ,,И ежели Мисс Бирон довольствуется остатками другой женщины; ибо он, как говорит, о всем уведомлен; то знает, что должен будет думать о моей гордости.,, Потом пустился он по своему обыкновению в самые злобные рассуждения о нашем поле. Угрозы етого человека меня беспокоят. Дай Бог, чтоб братец ваш ради меня не нашел других затруднений от таких наглецов!

Приехавшие к нам гости, и время отправишь письмо свое на почту принуждают меня окончить оное прежде, нежелиб я того желала.

Примеч: Г. Дин писал к Сиру Карлу с тем, чтоб обьяснить ему произхождение, имения и надежду Мисс Бирон. Ея имение, которое состояло прежде из двенадсяти тысячь фунтов Стерлингов капитальной суммы, умножено еще двумя третями, но навещаниям её родственников, а паче подаренными ей деньгами от одного безименного человека, за коего однако легко признать можно самого Г. Дина. Он присовокупляет, что Мисс Бирон со всем не знает, что они делают для её выгод. Сир Ка?л ответствует на оное со всевозможным благородством и бескорыстностию. Он обещает сообщить опись своего имения и проч. Мисс Бирон уведомляет Милади Ж.... что перестали от нее скрывать разположения её фамилии. Ей показано письмо Г. Дина и ответ Сира Карла. Она приходит в возхищение от великодушие одного и от благородства другаго. Она была в чрезвычайном изумлении: от удивления, признательности и проч. Милади Ж.... шутливым образом отвечает ей, что она сии два письма почитает превосходными и говорит о пребогатом подарке, которой госпожа Оливия прислала к Сиру Карлу.

ПИСЬМО ХС?ИИИ.

Мисс Бирон к Милади Ж....

12 Октября.

С часу на час я ожидаю вашего братца. Он получил, сказываете вы, письма из Италии. О! естьлиб они ни мало не уменьшили той радости, коей я от его приезда надеюсь!

По случаю узнали мы, что он в дороге от одного откупщика моего дядюшки, которой видел, что в Стратффоде вышел из кареты какой-то очень пригожий мужчина, при коем слуги были весьма нарядны; и вошел в тот же самой постоялой дом, где мы возвращаясь в Лондон остановлялись. Между тем, как ему готовили обед, (может быть он обедал в той же горнице, где и мы.) то откупщик полюбопытствовал спросить, кто он таков. Служители (таких вежливых, говорит он, еще не видано) отвечали ему, что они имеют честь принадлежать Сиру Карлу Грандиссону, а так он им сказал, что он из Нортгамптоншира, то они спросили его далеко ли сего города замок Сельби. Принужден будучи по делам своим оттуда ехать, встретился он с моим дядюшкою и Г. Дином, кои для прогулки проезживались верхом. Он им сказал, от кого должны они ожидать посещения. Дядюшка послал к нам немедленно своего служителя с сим известием и велел нам сказать, что поехал на встречу Сиру Карлу, дабы служить ему путеводителем до нашего замка. А как я перед сим не очень что то была здорова, то пришла в такое движение, что тетушка советовала мне удалиться в кабинет, дабы несколько успокоит свой дух.

Оттуда пишу я к вам, моя любезная, и в сии минуты вы легко судить можете, что мне не возможно писать к вам о чем нибудь другом, мне кажется что когда я забавляюсь письмом, то легче могу управлять своим сердцем. Щастье что мы узнали о ето пути прежде нежели его увидели, но правду сказать, Сиру Карлу не должно было не взначай к нам приехать. Что вы о том скажете, моя дорогая? Не усматриваете ли в етом такого человека, которой уверен что принесет нам таким поступком удовольствие. Я читывала, что государи разослав свои портреты к любимым своим особам и женясь на них чрез посредников, не в значай и в переодеянии подъезжали к их границам, дабы вдруг изумить молодую и боязливую принцессу. На здесь не только обстоятельства различны, ибо дело еще не совершилось; но хотяб он был и королевской крови, то и тогда ожидалаб я от него лучшего поступка.

Чему не предается гордость для оправдания своих своенравий! Я виновата, моя любезная. Один из слуг Сира Карла прибыл с письмом к дядюшке Сельби. Моя тетушка его разкрыла на нем означено что оно послано из Строфорта. Любезный ваш братец после вежливостей и осведомлений о нашем здоровье, уведомляет дядюшку, что он будет ныне ночевать в Нортгамптоне и просит позволения приехать к нам на другой ден завтракать. И так, моя любезная, он не хотел показать того вида, коего я по своему своенравию от него опасалась. Однако, как будтобы намерена была его заметить в каком нибудь недостатке, я подумала, не заключается ли в етом излишней какой наружности, судя по его столь откровенному свойству? Или не воображает ли он, чтоб мы не могли и пережить нашего намерения, естьлиб он нам не послал известия о своем приезде прежде нежели бы нас увидел? О Клементина! Сколько ты поражаешь Генриетту Бирон при собственных её глазах. Сколько она стремится показаться твоим взорам! Мнение, какое имею о своем малодушии, действительно делает меня малодушною.

Очень хорошо. Но я сужу, что естьли мой дядюшка и Г. Дин с ним встретятся; то они принудят его приехать сюда сего же вечера. Не будет ли ему времени, когда ни захочет, ехать в Нортгамптон?... но вот он! Приехал! так, моя любезная, ето сам он. Дядюшка мой ехал вместе с ним в карете. Г. Дин, сказала мне моя горнишная, вышел уже из кареты. Ета девка обожает Сира Карла. Оставь меня, Салли. Твое смущение, дурочка, умножает изумление твоей госпожи,

Дабы избежать всякого притворстава, то я сошла в низ и хотела его встретить, как увидела своего дядюшку на леснице. Любезная племянница, сказал он мне, вы не отдали справедливости Сиру Карлу. Я было думал, что в томной вашей любви, (какие слова, моя дорогая, а особливо в сии минуты) должныб были более иметь к нему пристрастия. Он понуждал меня идти до самой кареты. Вы очень щастливы, говорил он мне. В проезд чрез целые пятнатцать миль он говорил только о вас одних. Я вас провожу, я вас ему представлю.

Не прошло еще и получаса, как я усиливалась успокоишь дух свой. Ни что так не нравно, как не уместная шутка. Представить меня ему! Томная моя любовь! О дядюшка! подумала я. Сил мне не доставало за ним следовать. Я поспешно возвратилась в свой кабинет, столько же смущенна как дитя. Вы знаете, моя любезная, что с некоего времени я не очень была здорова. Я была слаба и радость столь же трудно было мне сносить, как и печаль.

Моя тетушка ко мне пришла. Что вам препятствует, душа моя, сойти в низ? Как! вы в слезах? Вы покажетесь странною любезнейшему человеку, какого я когда либо в жизни своей видела. Г. Дин к нему страстен.... любезная тетушка, я уже весьма уничижена, когда себя с ним сравниваю. Я бы весьма жалела, естьлиб показалась ему странною; но дядюшка совершенно меня расстроил. Однако я знаю его добрые разположения и не должна на то жаловаться. Я за вами иду, Сударыня.

Тетушка моя шла предо мною. Сир Карл, в то самое время, как я показалась, подошел ко мне с бодростию но с видом нежным и почтительным. Он взял меня за руку, и наклонясь на оную сказал мне, как я рад, что вижу паки мою любезную Мисс Бирон, я вижу ее в добром здравии! Ваши малейшие слабости, Сударыня, всегда будут разделяемы.

Я поздравила его возвратным приездом. Мне не можно было говорить громко. Он не мог не приметить моего смущения. Он привел меня к креслам, и не выпуская моей руки сел подле меня. Я сперьва ее не отнимала, дабы он не подумал, что я притворствую; но при столь многих свидетелях я подумала, что Сир Карл был несколько волен. Однако, как я ее не отнимала, то он не мог честным образом ее оставить: и так сия вина больше от меня чем от него произойти могла. Я спрашивала после у тетушки, не показались ли ей взоры его такими, какие может иметь человек уверенный в успехе своих намерений? Она мне сказала, что она приметила в его виде мужескую вольность, но с такою нежностию, которая придавала ему неизреченную приятность. Между тем как он был по тогдашнему обстоятельству в принуждении, примолвила она; то не удивительно, что он говорил с вами с обыкновенною учтивостию, как друг ваш; но теперь когда он волен с вами изьясняться, должно ему поступать как любовнику, то есть, точно так, как он поступал.

Он мне возвратил употребление голоса, говоря мне с вас, моя любезная, о Милади Л... о ваших супругах и о своей питомице. Дядюшка мой с тетушкою вышел, и сколько могла судить, для того чтоб посоветовать между собою, прилично ли моему дядюшке предложишь Сиру Карлу, чтоб занял покои в нашем замке, и прожил бы у нас все то время, которое намерен препроводить в нашем уезде: люди его остались на дворе и ожидали его приказов. Моя тетушка, которая, как вы знаете, весьма строго наблюдает благопристойность и все что к нему прилично, представляла моему дядюшке, что благодаря стараниям Г. Гревиля, все наши друзья уведомлены, что Сир Карл, как кажется, в перьвые о мне помышлять начал: следственно, естьли с ним надлежит поступать как с таким человеком, коего сродство приносит нам честь; то не менее обязаны мы наблюдать некие меры, по крайней мере для виду, дабы не дать поводу думать, что он был уверен в своей победе при перьвом виде, тем более, что злой нрав Г. Гревиля довольно известен. Мой дядюшка разгорячился. Я всегда не прав, сказал он, а женщины правы. По том начал говорить о всех тех общих обстоятельствах и с такими особенными выражениями, за кои вы так часто над ним издевались. Он было надеялся, говорил он, поздравить свою племянницу, до изтечения двух недель в качестве Милади Грандиссон. Какие же могут быть препятствия, когда все в произволении своем согласны? Будучи столь близки к окончанию всего дела, он предъуведомлял мою тетушку, равно увещевал ее и меня предуведомить, чтоб не показывать какого принуждения и притворства. Сир Карл не возъимел бы о нас хорошего мнения, естьлиб мы сказали какую грубость. Наконец обьявил он свое мнение, что не надлежит его выпускать из замка, и чтоб он остановился в какой гостиннице, сколько из чести для всей фамилии, столько и из уважения к его собственному желанию нас навестить. Моя тетушка возразила, что Сир Карл сам ожидает разборчивости в наших поступках; что из приказа данного от него служителям, дабы не выпрягали лошадей из кареты, видно что он не намерен препроводить у нас сию ночь; что он даже и не намерен был в сей ден к нам ехать, но ехать на ночлег в Нортгамптон, так как признался он моему дядюшке, повстречавшись с ним и с Г. Дином. Словом, сказала мне тетушка, я столь же ревностно желаю вперить о себе надлежащее мнение в Сире Карле, как и во всех людях; однако вы знаете, что наши соседи ожидают примера от вас. Ежели Сир Карл не будет здесь жить, то чаще станет к нам ездить, и его посещения будут казаться гораздо почтительнейшими. Я надеюсь, что мы всякой день будем с ним видеться, и целые дни с ним просиживать: но его частые приезды не будут простыми учтивостями гостя, и должны почитаться обыкновенными посещениями.

Мой дядюшка с трудом на сие согласился. Когда он с тетушкою возвратился, то нашел меня в важном разговоре с Сиром Карлом и Т. Дином. Содержание нашего разговора было благополучие Милорда и Милади В... с коими Г. Дин, начавший сию речь, очень тесную дружбу имееи. Сир Карл увидя мою тетушку встал и говорил ей; ночь наступает. Естьли вы позволите, то я завтра буду иметь честь с вами завтракать. Он каждому поклонился, а мне гораздо ниже и поцеловал мою руку; и не сказав ни слова возвратился к своей карете. Между тем как мы за ним шли до самых дверей, из коих выход на двор, дядюшка мой еще предложил его остановить. Проклятая разборчивость! Слышала я, как он весьма тихо сказал моей тетушке. Она призналася нам; что чувствовала в себе некое понуждение говорить с Сиром Карлом, но не знала что ему сказать. Я с нею была в некоем замешательстве, которое доходило даже до беспокойства. Что ни будь было тут не хорошо, как нам казалось, но мы не могли сказать, что такое было худое. Но по отъезде Сира Карла, и когда мы сели на свои стулья в ожидании ужина, ни кто не мот скрыть своего неудовольствия. Особливо дядюшка казался в великой досаде. Он бы охотно дал, говорил он нам тысячу гвиней за то, когда узнает что Сир Карл вместо того, чтоб завтра сюда приехать, поворотил в Лондон.

Я с своей стороны не могла сносить таких наметок и просила, чтоб меня уволили от ужина. Я была не здорова, а сие странное обстоятельство приумножало еще беспокойства в моем нездоровье. Такое смешение, как я начинала испытывать, чрезмерно много отравляет наши лучшие удовольствия. Общество оставленное мною, не было щастливее. В рассуждениях своих дошли они до такой вспыльчивости, что ужин кончился очень поздо и из за стола встали не евши ни чего.

Я вопрошаю вас, любезная Милади, что бы должно было нам делать?

Хорошо ли мы поступили или нет? Излишняя разборчивость, как я слышала, такое замечание, заслуживает со всем противного названия. Вас, моя любезная, супруга вашего, нашу Емилию и Доктора Барлета кои столь великое участие приемлют во всем до Сира Карла касающемся, приняли мы с истинною откровенностию. Так не ужели менее должны мы быть искренни к братцу вашему? О нет, но кажется что обычай, сей тиранн, и опасение о людских речах, особливо после тех произшествий, кои случились со мною от некоторых дерских и наглых людей, обязывал нас показать ему... что же, моя дорогая? Показать ему самым делом, что мы от него ожидаем того, чего не можем ожидать от его сестры и зятя: следственно чем более желали мы его видеть при себе, тем более должны были держать его от себя в отдалении. Какое бы неправильное обьяснение было в пользу его, естьлиб он о чем нибудь имел хотя малейшее сумнение? Чего бы я не заплатила в сию минуту, сказала мне тетушка, чтоб только узнать его мысли.

Но моя бабушка и обе двоюродные мои сестрицы будут сюда к обеду. Я получила от них три поздравительные письмеца, в коих радость господствует со всею нежностию их дружелюбия. Мы теперь остаемся в ожидании. Все ныне стали рано, чтобы каждую вещь прибрать с наилучшим порядком. Моя тетушка уверяет, что естьлиб и самому Королю надлежало нас навестить; то и тогда неимела бы она большего желания ему нравиться. Я сойду в низ, дабы избежать всякого вида притворства, когда он приедет.

Сэмюэл Ричардсон - Английские письма, или история кавалера Грандисона. 8 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :