Сэмюэл Ричардсон
«Английские письма, или история кавалера Грандисона. 2 часть.»

"Английские письма, или история кавалера Грандисона. 2 часть."

Я обьявляю тебе, что, невзирая на всю веселость притворно мною оказываемую, учинивши вам столь безразсудное изображение о моих убранствах, моих победах, и о прочих столь же смехадостойных обстоятельствах, я ни малой не имела охоты ехать в маскерад, ниже к тому, чтоб видеть себя окруженною великим множеством безумцов, изьявляющих мне свое удивление. Я ощущала токмо единое презрение как к ним так и к самой себе. Презрение, етого не довольно; самое действие меня даже смутило.

В сем великом множестве безумцов, находилось, дражайшая моя, два сущие демоны, но самый хитрейшей и злейшей из всех, одет был в Арлекинское платье. Он делал много оборотов и уклонностей; он скакал и резвился весьма долгое время около меня. Наконец, он мне сказал, и что знает Мисс Бирон и что он был ненавистный и презрительный Поллексфен. Однако он ни каких не делал неблагопристойностей и я не ощущала ни малейшего предчувствования о тех насилиях, о коих он помышлял.

Г. Ревс обьявил тебе, что видел меня в носилках, которые мошенник, новой мой лакей для меня приготовил. О дражайшая Люция! одна из главнейших частей моего тщеславия уничтожена навсегда. Я! которая считала что знаю людей по физиономии! нет, после сего произшествия, я не должна более иметь нималейшей доверенности к тем знакам, кои я усматривала на лице, дабы по оным судить о истинных чувствованиях сердца. Г. Ревс изъяснил уже тебе все касающееся до носилок и носильщиков. Как можно описать тебе те движения моего сердца, когда я начала подозревать о измене? Но когда, подняв зановесы у носилок, узнала, что обманута другим вероломцем, от коего бесполезно просила я вспомоществования; когда ничего инного во круг себя не видала кроме одних полей, и когда факел был погашен; то я подняла пронзительной крик, которой продолжался даже до того времени, пока уже не в состоянии испускать оной. Я упала в обмарак. И в сем то состоянии взяли меня из носилок. Очнувшись, увидела я себя лежащей на постеле и окруженною тремя женщинами, из коих одна держала у моего носа соль, от которой происходил некий заразительной запах похожий на сженный алений рог и перья. Я не видела ни одного мущины в той горнице.

Где я? Кто вы таковы, сударыня? Кто вы таковы, и где я, многократно повторяла я сии вопросы. Сии три женщины были мать и две её дочери. Мать отвечала мне, что я нахожусь не в худых руках. Дай Боже, чтоб вы меня не обманывали! возразила я устремя трепещущие мои взоры на глаза ея. Она старалась уверить меня, что не имеют никакого намерения мне вредить; но напротив того помышляют токмо о том дабы сделать меня щастливейшею на свете особою, и что она не способна вступать в худое дело. Увы! возразила я, я смею.... смею тому верить. Сжальтесь надо мною, сударыня. Вы кажетесь матерью, и конечно сии молодые особы ваши дочери. Спасите меня, я вас заклинаю! спасите меня, сударыня, так как бы спасли вы своих дочерей!

Она мне сказала: что сии две молодые девицы её дочери; что оне разумны и скромны, и что не желают мне никакого зла: но что некоторой весьма богатой и знатной породы в Англии человек, по чти умирал из любви ко мне, и что он не имеет другаго намерения, как сочетаться со мною законным браком. Поелику же вы еще не вступали ни в какие подобные обязательства, присовокупила она, то будете его женою. Согласитесь на оное, естьли желаете предупредит великие смертоубийства; ибо он клялся умертвит всех тех, коих вы ему предпочтете. Ах! вскричала я, тогда, конечно ето подлый умысел Г. Гарграфа Поллексфена. Точно ето он, не справедливо ли? Я уверена, что ето он, ради Бога обьявите мне. Я покорнейше вас прошу сказать мне о том. В то время я поднявшись хотела сесть на краю постели, и в ту же самую минуту увидела я вошедшего презрительного Гарграфа.

Я подняла великой крик. Он вдруг бросился к ногам моим. Я не в состоянии была сидеть и уклонилась на грудь старой госпожи, которая с великим трудом могла подкрепить мои силы водою и солью, естьлиб он не удалился, естьлиб он долее пробыл перед моими глазами, то конечноб я упала в обморок. Но открыв глаза, я не видя никого кроме трех женщин, я несколько ободрилась и начала просить их с величайшим усилием, обещая им награду, чтоб споспешествовали моему побегу, илиб ручались за мою безопасность. Но я паки увидела вошедшего ко мне скаредного подлеца.

Я вас покорно прошу, Мисс Бирон, сказал он мне гораздо надменнейшим видом нежели прежде, не приходить в смущение и выслушать то, что я вам скажу. От вас и от вашего выбору зависит быть тем, чем вы пожелаете, и сделать из меня то, что вам угодно. Ваш страх бесполезен. Вы видите что я весьма решительной человек. Сударыни, оборотясь к женщинам говорил он, сделайте милость оставьте нас на минуту одних.

Нет, нет! вскричала я, ради Бога не оставляйте меня здесь одну; и в то время как оне выходили, я бросилась за матерью, за которою следовала даже в переднюю горницу. Там я пала к её коленам, и обнимала их обеими моими руками: ах! спасите меня, спасите меня, сказала я ей, проливая источники слез. Тогда подошел мерзавец: я оставила сию женщину и пала пред ним на колени. Я не знала что я тогда делала. Я помню что говоря ему, кусала мои руки: естьли вы имеете хотя малое сожаление, естьли вы имеете хотя некое чувстие, государь мой; то я вас заклинаю, возъимейте сострадание о нещастной. Я думаю что он дал знать женщинам, чтоб оне вышли. Оне все трое оставили меня в той горнице, где я находилась.

Жестокой мерзавец посмотрев на меня, сказал мне презрительным голосом: я просил у вас сожаления, сударыня; я просил оного равномерно на коленях, не умолимая красавица; но вы надо мной не сжалились. Просите, просите теперь сами. Вы не более оного получите, сколько и я. Теперь, на моей улице праздник.

Варвар! вскричала я вставши. Я воспламенилась гневом; но оный тотчас же изчез. Я вас заклинаю, Сир Гарграф.... Я кусала мои руки, как бы в безумстве. Я подходила к нему, подбегала к окну, потом к дверям.... нимало однако не помышляя уйти в окно или в двери; но куда бы я пошла? По том оборотясь к нему, сказала: Сир Гарграф, я заклинаю вас Небом, не поступайте со мною жестоко. Я никогда и ни с кем столь жестоко не поступала. Вы знаете, что я всегда с вами учтиво обходилась....

Так, так, сказал он мне с надменною улыбкою, учтиво и весьма также упрямо. Вы никогда не говорили мне оскорбительнаго. Я равномерно вам оного не оказывал Мисс Бирон. Вы были учтивы, но до сего времени я также не менее изъявлял вам учтивства. Но вспомните, сударыня.... Но, дражайшая и обожания достойная девица... В сем месте вероломнейший обнял меня обеими своими руками. Ваш ужас, продолжал он, придает вам новые прелести. Колико я оными восхищаюсь, сударыня тут сей зверь хотел было похитить у меня поцелуй. Я его до того не допустила; но вторично заклинала его не поступать таким образом с нещастною девицей, которую обманул он столь подлым ухищрением.

Он мне отвечал, что не понимает моих слов. Я его спросила, неужели он еще способен присоединить оскорбление к измене. Вы имеете худое мнение о моих нравах, скатал он мне злобным голосом. Неужели таким образом, возразила я, стараетесь вы внушить во мне лучшее о том мнение? Очень хорошо, сударыня, вы усмотрите с моей стороны такое великодушие, коего вы ко мне не имете. Вы увидите что я не буду помышлять ни о обиде ни о мщении. Но вы тронули мою гордость; вы найдете во мне человека хороших нравов.

Тогда, Сир Гарграф, я буду восхвалят вас от всего моего сердца.

Но вы знаете, сударыня, что теперь необходимо нужно оправдать пред публикой тот поступок, которой я учинил. Принадлежите мне, сударыня; принадлежите мне по самым священнейшим правилам честности. Я даю вам мою руку. Согласитесь быть госпожею Поллексфен. Тогда изчезнут всякие неблагопристойные предчувствования, или, .... пеняйте в том на самою себя.

Как, Г. мой! не ужели безчестный ваш поступок кажется вам оправданным таковыми предложениями? Лишите меня жизни, когда уже я не в состоянии защищаться; но мое сердце и рука принадлежат мне; и никогда одно от другой розлучено не будет.

Колена мои подгибались подо мною. Я бросилась на стул у окна стоящий, и обливалась горькими слезами. Он подошел ко мне видя что мои взоры по всем сторонам обращались дабы токмо избегнуть его взоров; он мне сказал, что тщетно я стараюсь изыскивать средства к бегству; что я принадлежу ему безвозвратно, и чтоб я в том была уверена; что он мне советует не приводить его в отчаяние; что он меня заклинает всем тем, что ни есть священнейшаго.... Он остановился, как будто бы был устрашен собственным своим изступлением. Он посмотрел меня с ног до головы, заблужденным взором; и вдруг бросившись к моим ногам, он обнял мои колена ненавистными своими руками. Такое движение меня чрезвычайно устрашило. Я испустила пронзительной крик. Одна из молодых девушек тотчас появилась. Потом вошла её мать. Как? как? Г. мой, вскричала, сия женщина в моем доме.... Благодарю Небо, подумала я сама в себе, что в сем доме гораздо более есть честности, нежели сколько я надеялась! однако я весьма приметила, дражайшая моя Люция, что сии три женщины почитали брак удовлетворением за всякое оскорбление.

Изверг, весьма был недоволен тою внешностию, что оне пришли незванные. Он думал, сказал он им грубо, что оне столько знают свой пол, что ни мало не придут в замешательство от крику женщины, и мнимые их опасности понудили его думать о том, что ему прежде и на мысль не приходило. Старая хозяйка повторила, что она желала, чтоб её дом и её дочери были почитаемы; и оборотясь ко мне, сказала мне, что я не прежде выду из её дому как в качестве законной супруги Г. Гарграфа Поллексфена. Он клялся, что не имеет другаго намерения.

Но, дражайшая моя, я имею изьяснить тебе другия повествования! Мои представления и текущия из глаз моих слезы нимало не были внимаемы. Однако я еще не переставала соединять моих рук с новыми и усильными прозьбами, когда одна из её дочерей пришла уведомить моего тирана, что у ворот ожидают его приказов. О милосердный Боже! сказала я в себе, какая грозит мне опасность! и в самую ту минуту я увидела вошедшего священника, самой гнусной физиономии, какой я еще никогда не видала, держащего в руке книгу, которую я почла за требник, и которая была развернута в том месте, где брачные молитвы написаны. Ужасное зрелище! я бросилась к нему, толкнув с одной стороны Гарграфа, а с другой госпожу Оберри, которая от удара моего пошатнулась. Я бросилась к ногам его: служитель церкви Божией! сказала я ему, сжав руки и поднявши оные к небу; благородства и добродетели исполненная душа! ибо сии качества должны быть в достойном священнослужителе; естьли вы когда ни есть имели детей или племянниц, то спасите нещастную девицу, похищенную подлым образом у её родителей, девицу невинную, которая никогда и ни кому зла не делала, которая всякого человека любила; и которая не пожелала бы ни кому причинить обиды; спасите меня от неслыханного насилия! Не употребляйте своего священства к освящению безчестного преступления.

Священник, естьли в самом деле он то был, казалось старался кое как устоять на своих ногах, чтоб поддержать ужасную свою толщину, и не столько в ответ говорил сколько дул в нос. Когда он расстворил свой рот, то табак посыпался из нозрей его на губы с желтою житкостию, которая придавала им такой же цвет. Он посмотрел на меня с коса и взяв за обе руки, которые лежали без всякого принуждения в его руках; он меня просил встать. неуничижаться перед ним и быть уверенной что не думают причинить мне никакого зла. Я хочу вас токмо спросить, сказал он мне, запыхиваясь при каждом слове: кто таков тот дворянин в серебренных часах, которой сидит супротив меня? Как его имя?

Ето Кавалер Гарграф Поллексфен, отвечала я ему, самый коварнейший человек в свете, не смотря на его вид.

Презрительный Гарграф отвечал на сие одой улыбкой, как будто бы ощущал удовольствие утешаясь моею печалию. Ах, сударыня, прервал священник, наклонясь к нему, говорите иначе о человеке такого достоинства: но вы, сударыня, могу ли я равномерно знать, кто таковы, как ваше имя? Мое имя, Г. мой, Генриетта Бирон, самая простая и невинная девица, присовокупила я, смотря на мое платье, невзирая на неблагопристойное одеяние, в коем меня перед собою видите. Я прошу вашего сожаления, милостивой государь; и паки пала я я к ногам его.

Вы конечно из Нортгамптон-Шира, сударыня? И вы не сочетаны еще браком? Пожалуйте скажите как называется ваш дядюшка. Сельби. Г. мой. Моего дядюшку все почитают честным человеком. Он наградит вас паче всякого вашего чаяния, естьли....

Очень хорошо, сударыня, все теперь в порядке. Я вижу что меня не обманули. Не думайте, чтоб меня можно было подкупить одною надеждою. Еще до окончания ночи вы будете самою благополучнейшею в свете супругою.

Тогда он сказал трем женщинам, чтоб оне подошли по ближе, и в то время я гораздо лучше рассмотрела ужасной его вид нежели прежде. Сир Гарграф также приближился. И оба несносные сии человеки сели по обе мои стороны, Сир Гарграф взял меня за руку, невзирая на все мое сопротивление; и в ту самую минуту я увидела вошедшего второго священника, столь же мерзского вида, как и первой. Ето был по видимому тот, которой долженствовал вспомоществовать первому при совершении сей ужасной церемонии. Первой тотчас начал читать пагубную для меня молитву. О дражайшая моя Люция! Не стенало ли в то время твое сердце по нещастной Генриетте? Мое же колеблемо было такими движениями, коих я описать не в состоянии; и кои уподоблялися ужаснейшему смущению моего разума. Мою руку держали с такою силою, что она онемела. Я колебалась бесполезно, и не имела столько духу чтоб могла кричать. Единое сие повествование остановляет мое дыхание. Позволь остановиться мне на несколько минут, дабы собраться с духом.

Я находилась почти в совершенном безумстве. Постойте! вскричала я наконец; перестаньте читать... и освободив мою руку, я ухватилась за книгу держимую священниками, которую к щастию моему вырвала из их рук. Извините меня, Г. мой, сказала я ему; вы не должны окончать жестокого своего предприятия. Мне изменили самою недостойною подлостию. Я не могу и не хочу когда идти за него за муж.

Продолжайте, продолжайте, сказал ему Сир Гарфаф, взявши опять меня за руку с чрезвычайным насилием. Сколь она ни жестокасердна, но я признаю ее моею супругою. Какая перемена, сударыня! Взирая на меня с надменным видом. Вы ли ето кроткая и учтивая Мисс Бирон.

Увы! любезная Люция, сие происходило не от гнева; ето изьявляло отчуждение ума, и заблуждение рассудка; однако к величайшему моему щастию я находилась в таком состоянии, которое избавило меня от лишения чувств, поелику мерзавец клялся, что лишение чувств спасти меня не может! Продолжайте, продолжайте, возразил он повторительно, и священник начал опять читать молитву. Я прервала его укоряя в жестоком злоупотреблении, имени Божия, и святости своего долга. Потом я обратилась к двум молодым девицам, прося от них сожаления, я им представила чем оне обязаны своему полу. Я требовала от них такого вспомоществования, которое бы оне пожелали и для самих себя, естьлиб с ними потупили с подобным сему варварством. Выражения моей скорби были столь трогательны, что извлекли из очей их слезы, да и сама мать казалась тем тронута. Но неимеющей жалости Гарграф приказывал только продолжать, и я не имела уже другой помощи как только прерывать чтение священника каждый раз как он начинал читать, я весьма удивляюсь что имела силу стоять на ногах, я вся была воспламенена. Рука моя, которая почти во все сие время держима была руками жестокого, и сжимаема с чрезвычайным насилием стола онемела, что я уже более ее и не чувствовала. Другую подняла я к Небу, призывая его во свидетельство толь беспримерного варварства, умоляя его о смерти, и повторяя что я предпочла бы оную тысячекратно несносному моему мучению. Помощник, пребывавшей до того в молчании, предложил, чтоб мне зажали рот, дабы я не в состоянии была приносить моих жалоб, и я не знаю, что бы мог произвесть сей ужасной совет. Но старая госпожа опровергнув таковое намерение с довольною твердостию, просила Сира Гарграфа; оставить меня на несколько минут с нею и её дочерьми. Так, так, сказал священник, должно оставить всех госпож вместе. Несколько рассуждений приводит иногда человека в разум.

Сир Гарграф оставил мою руку; а госпожа Оберри тотчас взяв ее повела меня в ближний кабинет. Ея две дочери следовали за нами. Пришедши в оной я совершенно лишилась чувств. Соль и олений рог опять употреблены тут были к моему облегчению. Как скоро женщины приметили что я в состоянии была их слушать; то представляли мне богатство Сира Гарграфа. Я отвечала им, что оное презираю. Оне уважили честность его чувствований; а я, не преодолимое к нему свое отвращение. Оне восхваляли приятности его вида: а я им сказала, что он глазам моим представляется самым безобразнейшим и ненавистнейшим из всех человеков. Наконец оне говорили мне о опасности, коей я подвержена, и о великом затруднении, которое оне должны иметь защищая меня еще от гораздо жесточайшего поступка. Затруднение! вскричала я. Как, сударыня! разве сей дом не принадлежит вам? Разве не имеете вы соседей и не можете просить у них помощи? Я обязуюсь прислать вам тысячу гвиней в сию же неделю тысячу гвиней, дражайшие мои госпожи! Я клянусь вам в том моею честностию, если вы меня спасете от такого насилия, которому честные женщины никогда не могут способствовать.

Гонители мои, которые не далеко от нас находились, без сумнения слышали некоторую часть сего разговора. В самую ту минуту Сир Гарграф появился, изьявляя на воспламененном лице своем гнев, или злость. Он укорял себя перед тремя женщинами, за то, что столь долгое время их обеспокоивал; что оне могут удалиться, и оставить его с особою ему принадлежащею. Госпожа Оберри отвечала ему, что она не может от меня отойти. Я уверен, возразил он, что вы и ваши дочери окажете для меня сие снисхождение; и взяв меня за руку, Мисс Бирон, сказал он мне решительным голосом, верьте что вы принадлежать будете мне. Ваши Гревили, сударыня, Фенвичи и Ормы, когда узнают, каких мне стоило затруднений и издержек овладеть вами, почтут меня превосходящим их..... В жестокости, Г. мой, не могла я воздержаться, чтоб не прервать речь его сим ответом, и самый лютый тигр не может с вами в том сравниться. В жестокости! сказал он мне надменным голосом. Не ужели Мисс Бирон говорит о жестокости! Вы, сударыня, начав говоришь с наглостию: торжествуя с пренебрежением над великим множеством презренных вами любовников, вспомните только каким, образом вы со мною поступали, когда я стоял на коленах, унижаяс пред вами как самый подлый человек, я на коленях просил вашего сожаления! Тронула ли моя преданность нечувствительное ваше сердце? Неблагодарная и гордая красавица! однако я вас не уничижаю: берегитесь! Я нимало не помышляю вас уничижит. Мое намерение, сударыня, состоит в том, дабы вас возвысит, обогатить, и возвести на высочайшую степень благополучия.... Но естьли вы будете сопротивляться и отвергать ту руку, которую я вам предлагаю.... Он хотел поцеловать мою руку; но я отдернула оную с негодованием. Он старался ухватишь у меня другую; но я обе отдернув держала за спиною. Он тотчас протянул шею, чтоб похитить у меня поцелуй, но я тотчас оттолкнула от себя ненавистную его харю. Прелестная девица! вскричал он с страстным голосом, и вдруг называя меня жестокою, гордою и не благодарною он клялся Небом, что естьли я теперь не приму руки его; то он решится меня уничижить.

Выдте, сказал он трем женщинам; сделайте милость, выдте. Она будет госпожей Поллексфен; или всем тем чем пожелает: оставте меня на едине с нею.

Сей злодей взяв за руку мать и двух дочерей повел их к дверям кабинета. Я обняв ту женщину, которая ближе всех от меня находилась, вскричала с изумлением: вы не должны меня оставлять. Разве сей дом не принадлежит вам? Освободите меня из жестоких рук его, я клянусь всем тем что ни есть священнейшего разделить мое имение с вашею семьею. Он насильно отдернул меня от той женщины, которая находилась в моих объятиях. Оне все трое вышли, будучи принуждаемы таким насильствием, с коим он их понуждал; но может быть и из снисхождения к нему. Находясь в смятении, я ухватилась опять за ту женщину, которая шла позади. Я ее просила, заклинала ее, присовокупя к тому усильнейшие прозьбы, не оставлять меня; я видя ее выходящую, я хотела уйти с нею. Но варвар, поспешив затворить двери, когда уже я переступила через порог, так сильно ударил меня оными по голове, что в туже минуту потекла у меня из носа ручьями кров. Я испустила томным голосом крик: он ужаснувшись вострепетал. Чтож касалось до меня: то я столь мало приведена была тем в страх, что оборотясь к нему, я его спросила, доволен ли он тем? и поздравила его с тем щастием, что лишил меня жизни. По истинне, глаза мои помрачились; я чувствовала в голове боль, а руки мои были как бы переломаны. Однако, дабы все клонилось к его ненависти, я должна признаться, что он не хотел мне вредить. Скорьбь моя столь была чувствительна, что с несколько минут, находясь в безчувствии, я бросилась на ближайшей стул. И так, вы меня убили повторила я, очень хорошо, вы меня убили собственною своею рукою. Теперь уже вы удовлетворили свое желание: и видя, что он колебался исполнен будучи нежностию и страхом: так, присовокупила я, вы должны теперь стенать о жребии злощастной девицы, которой смерти вы причиною. По истинне, я почитала себя смертельно раненою. Я вам прощаю, сказала я ему, призовите токмо госпож. Удалитесь, Т. мой, удалитесь. Я хочу здесь токмо видеть особ моего пола. При сем голова моя закружилась; глаза мои ничего уже более не различали, и совершенно лишилась чувств.

После сего уведомили меня, что он находился в ужаснейшем унынии. Он запер из внутри двери; и с несколько минут не имел смелости их отворять. Между тем женщины, услышавшие печальные восклицания, и прибегши с великим беспокойствием, застучали в двери. Тогда он поспешил оные отворить, проклиная сам себя. Он заклинал их подать мне вспомоществование, когда еще не поздо. Оне мне сказали, что смертная бледность разпростерлась на лице моем, и что первые их движения состояли токмо в единых воплях. Кровь во мне остановилась. Но изверг и посреди своих ужасов не позабыл о своей безопасности; он взял окровавленной мой платок, опасаясь чтоб оный не послужил против него доказательством, естьли по нещастию я умру, и вышедши в другую горницу, он бросил его в огонь. Священник и его помощник были тогда у камелька, и пили горячее вино. Ах! государи мои, сказал им мерзавец, в сию ночь не льзя ничего сделать. Девица совершенно в не состоянии.... Возмите ети деньги. Он просил их удалиться, заплатя им весьма щедро за их труды.

Молодая девица, от которой я осведомилась о всех сих обстоятельствах, присовокупила, что выходя из покоев, они предложили, что желают до завтра остаться, лишь бы только был расскладен хороший огонь, и чтоб не было недостатку в водке; но она им ответствовала, что молодая особа уже скончалась, и что их услуги были бесполезны: от чего будучи приведены в великой ужас, они сказали, что уже время им ехать, и что они надеются, поелику они не виноваты в рассуждении моей смерти, и не имели другаго намерения как токмо услужить Сиру Гарграфу, что их имена не будут помещены в тяжбах, могущих посему делу случиться.

Пришедши в чувство, я усмотрела себя среди трех женщин, но покрыта вся хладным потом, и в толь сильном трепетании, коему не могла противиться. В кабинете тогда не было свечи. Оне повели меня к тому камельку, от которого отошли священники. Оне посадили меня в большие кресла; ибо я еще в не состоянии была стоять. Помощь, которую оне мне подавали, состояла в том, что терли мне виски крепкими спиртами. Как ты думаешь, дражайшая моя Люция, о свойстве таких людей, кои в состоянии столь жестоко играть здоровьем и благополучием злощастных девиц, к которым они почитають себя исполненными любовию? Я страшусь, что может быть никогда не приду в прежнее мое состояние. Я еще не совсем избавилась от беспамятств и не больших судорожных припадков, кои еще причиняют мне боль.

Мать и старшая её дочь вскоре меня оставили, и пошли к Сиру Гарграфу. Я не иначе могу судить о их обьявлениях, как по тем действиям, которые они произвели. Но младшая сестра, оставшись со мною, отвечала на все мои вопросы с великим, по видимому, чистосердечием и жалостию. Сказавши мне, что она весьма удивляется моему отказу столь богатому человеку, и толико хорошего вида как Сир Гарграф; она присовокупила, что я нахожусь в таком доме, в коем чрезвычайно стараются сохранить доброе имя; что её мать ни за какие в свете богатства не согласится учинить худого дела; и что у ней есть брат служащей при таможне, которого почитают честнейшим офицером по своей должности. Она призналась, что знает того нового человека, которого я приняла к себе в службу, и весьма выхваляла его верность, которую он оказывал всем тем господам, у коих служил прежде нежели нанялся у меня, как будто бы вся заслуга служителя состояла в слепом повиновении. Г. Вильсон, сказала она мне, человек весьма приятного вида и со временем может сыскать себе щастие и учиниться некогда хорошим мужем. Я тотчас приметила, что сия молодая и невинная девушка влюблена была в сего безчестного лицемера. Она с великою горячностию его защищала. Она меня уверяла, что он человек честной, и что естьли он когда ни есть делал худо, то конечно по приказанию тех, кои щедро ему платили за его к ним повиновение. Они за то ручаются, присовокупила она; вы ето знаете, сударыня.

Наши разговоры были прерваны тогда, когда я надеялась получит новые от нее осведомления; ибо я узнала, что сей Вильсон был в сем деле главным начиньщиком. Но старшая дочь вошедши к нам позвала свою сестру, а Сир Гарграф тот же час появился.

Он взял стул, на которой сел подле меня, сложа ноги на крест, облокотясь на колено, и наклоня свою голову столь низко, что поддерживал оную рукою; он не говорил ни слова, но токмо кусал свои губы; он посмотревши на меня не много обратил свои глаза на другую сторону; он обращал их опять на меня, и сия его игра продолжалась раз пять или шесть, как будто бы помышлял он о каком ниесть злом намерении. Презрительной человек! подумала я в себе трепеща от сего странного молчания, и ожидая какого ни есть нового действия. Наконец я решилась ему говорить с толикою кротостию, сколько мне было можно, опасаясь на себя навлечь новые оскорбления.

И так, Г. мой, неужели вы были в состоянии столь далеко простирать свое насилие против такой девицы, которая не причинила, да и не помышляла никогда причинить вам зло? Я остановилась. Он ничего не отвечал.

Не ввергнули ли вы в величайшие мучения господина и госпожу Ревс? Сердце мое обливается за них кровию. Я опять остановилась. Он пребывал в молчании.

Я ласкаюсь, Г. мой, что вы сожалеете о нанесенных вами мне и моим друзьям нещастиях. Я ласкаюсь Г. мой. . .

Он прервал речь мою ужасными заклинаниями. Я замолчала, думая что он будет продолжать далее; но он ничего к тому не присовокупил, переменя токмо свое положение, и вскоре опять приняв первое.

Женщины сего дома, Г. мой, кажутся весьма честными людьми. Я ласкаюсь, что вы намерены были токмо меня устрашить. Привесть в честное место, есть справедливое доказательство, что ничего худого не заключалось в ваших намерениях.

Он еще прервал мою речь тяжким вздохом. Я думала что он хочет мне ответствовать.... но он кривлялся пошатав головою, и опять облокотился на руку.

Я вам прощаю, Г. мой, все то, что я от вас ни претерпела. Друзья мои гораздо чувствительнее меня трогают.... Я думаю что скоро будет свет, и попрошу госпож дашь о сем знать Г. Ревсу....

При сем он вскочил; Мисс Бирон, сказал он мне, вы женщина, настоящая женщина. Он остановясь ударил кулаком себя по лбу, я не знала, чего должна была ожидать. Мисс Бирон, возразил он, вы представляете самую хитрую камедианку, какой я еще во всю мою жизнь не видал. Однако я очень знаю, что прелестнейшая особа из вашего пола впадает в обмороки, и лишается чувств, когда ей заблагоразсудится.

От сей жестокой насмешки я вострепетала. Он продолжал; как я глуп, безумен и смеха достоин; я сущей дурак! я достоин смерти за глупую мою легковерность! но я вам обьявляю, Мисс Бирон..... Он посмотрел на меня заблужденным взором, и как бы позабыл что хотел сказать; он прошелся раза три по горнице. Лежать при смерти с полчаса, сказал он про себя, и вдруг говорит мне столь язвительные слова!

Я хранила глубочайшее молчание. Он возразил: я проклинаю свою глупость, что отослал священника! Я почитал себя более сведущим о женских лукавствах. Однако поверьте, сударыня, что все ваши хитрости будут бесполезны. Все то чего нельзя будет здесь сделать, будет совершено в другом месте. Я клянусь в том всевышним Создателем.

Слезы полились из глаз моих, и я не имела силы произнести ни единого слова. Начинайте лишаться чувств, сказал мне варвар, и впадайте в обмороки, ето для вас ничего не стоит? Вид его соответствовал недостойным его укоризнам. Милосердный Боже, вскричала я, яви мне свое покровительство! При сем он сказал мне токмо три слова, жребий ваш решен, сударыня; он кликнул служанку, которая тот час пришла держа в руке капор. Она шепнула ему на ухо несколько слов, чем он весьма был доволен. Как скоро она вышла, то он подошел ко мне с капором. Я задрожала, и чувствуя изнеможение сил ухватилась за стул, дабы удержаться. Ваш жребий решен, повторил он твердым голосом. Наденьте сей убор, наденьте его и лишайтесь чувств, когда почтете то необходимым.

Ради Бога, Сир Гарграф.

Ради Бога, Мисс Бирон. Я знаю гораздо безопаснейшии места нежели сие, где может быть я буду иметь несколько более над вами власти; еще повторяю я вам, наденьте сей убор. Еще не поздо; ваше снисхождение может обратиться в вашу пользу.

Я начала кликать женщин. Он мне отвечал, что их уже нет; и в ту же минуту кликнул двух своих лакеев, которые тотчас прибежали. Сие явление умножило мои ужас, я опять закричала столь громко, сколько слабость мне тогда позволяла; но не могши вспомнить о именах женщин, я только произносила; сударыня.... Мисс.... но столь тихо, что не можно было далеко расслышать голоса. Наконец на мои крики пришла старшая дочь. О! дражайшая Мисс, сказала я ей запыхиваясь, сколь я благополучна что вас опять вижу! И для меня равномерно, сказал изверг. Он просил сию молодую девицу надеть на меня капор. За чем? вскричала я. Что хотят со мною делать? Я его не надену; но чудовище, обнявши меня обеими руками столь сильно сжал меня оными, и в том еще месте, в коем я чувствовала величайшую боль; что не могла удержаться от крику, а молодая Мисс пользуясь таковою удобностию надела на мою голову капор.

Теперь, Мисс Бирон, сказал мне мои тиран, будьте спокойны, приходите в ярость, или имейте прибежище к своим обморокам, для меня все равно; а обмороки более еще могут споспешествовать моим намерениям. Сударыня, сказал он молодой девушке, прикажите быть всем в готовности. Она вышла со свечею. За время её отсудствия он кликнул одного лакея, которой и пришел держа епанчу. Варвар взяв у него епанчу, выслал всех людей вон, назнача каждому свое место. Дражайшая моя, сказал он мне тогда с насмешкою, в которой я усмотрела наглой его вид, вы сами можете решить свой жребий, естьли ни в чем затруднения не имеете. Он обернул меня епанчею. Я начала плакать и приносить жалостные прозьбы. Я бросилась к ногам его, но тигр, как Г. Гревиль по справедливости его называет, нималейшего не оказывал ко мне внимания. Он всячески старался обертывать меня епанчею, и таща за руку принудил меня за собою следовать даже до ворот. Здесь ожидала меня карета заложенная шестернею, а старшая дочь стояла у ворот со свечею. Я заклинала ее помочь мне и удержать в своем доме. Я кричала из всей силы призывая на помощь её мать и сестру. Я с преданностию просила, дабы мне было позволено сказать хотя четыре слова её матери; но мне никто не внимал, и не взирая на все мои просьбы, мои усилия, и на все мое сопротивление, меня привлекли к карете.

Я увидела около кареты несколько верьховых людей, между коими приметила безчестного моего Вильсона, и следствие доказало, что я в том не обманулась. Сир Гарграф ему сказал, входя ко мне в карету: ты знаешь, что должен ответствовать, естьли повстречаются какие ни есть наглецы.

Я опять начала кричать, видя себя зверски ухваченною поперек спины, и брошенную с таковою же жестокостию в карету. Но крики мои еще более увеличились, когда я увидела моего хищника сидящего подле меня. Жестокой мне сказал: кричите, кричите, естьли вам угодно, сударыня. Он был так подл, что передразнивал меня, блея как баран. Не задушила ли бы ты его своими руками, дражайшая моя Люция? После такого ругательства, он присовокупил как бы торжественным голосом: и так я теперь учинился совершенным властелином над Мисс Бирон! Но, видя что я неперестаю кричат, он зажал мне рот своею рукою с такою силою, что я принужденна была несколько раз кусать у себя губы. Кучер, которой без сумнения получил уже от него наставления, не ожидал другаго приказу и ударил по лошадям; и так твоя Генриетта отправилась в путь.

Но как нам должно было далеко ехать улицею; то я рассматривая в темноте домы прокричала раза с два или три призывая к себе на помощь. Но под тем видом дабы меня не простудить, Сир Гарграф повязал мне на шею платок, и закрыл мне оным все лице, лоб и рот. Потом закрывал меня епанчею гораздо тщательнее прежнего, с тем намерением, чтоб во время сего упражнения, сжать мои руки из всей силы, так, чтоб я оными не могла действовать; и когда он связал меня почти всю по своему желанию, то взял левою своею рукою, обе мои руки, а правою обхвативши поперек, держал меня на скамейке. И так, изключая небольшего отверстия, которое я иногда делала себе движением своей головы, совершенно была я закрыта.

Въежжая в другую деревню, услышала я шум и громко закричала, стараясь всячески выдернуть свои руки; там карета остановилась, и я ясно слышать могла около себя много голосов. Какую ощутила я надежду! Но, увы! оно недолго продолжалось. Один из его людей, коего я почла за Вильсона, отвечал за всех прочих, что это был их господин, везущей свою жену из Лондона, откуда он с великим затруднением мог ее удалит от непристойностей. Его господин самый добродетельнейшей из всех мужей, присовокупил к тому подлый лицемер, на против того, естьли признаться чистосердечно, наша госпожа самая безчестнейшая из всех женщин. Я опять закричала. Так, так, сказал один из незнакомых, кричи сколько хочешь, естьли ты столь безчестна. О бедном твоем муже должно жалеть. И в сию же минуту карета тронулась с места. При сем случае жестокой мой страж громко захохотал, прижав меня к себе. Слышите ли о ком говорят? сказал он мне: ето об вас, любезная моя: вы безчестная женщина. Он начал смеятся; выхваляя себя в своих изобретениях; он презирал и нимало не боялся Гревиля, Орма, Фенвича, и всех таковых ревнивцев. Не забавная ли ето будет история, присовокупил он, любезная моя Бирон, когда вы выдите из всех своих опасений?

Я многократно лишалась чувств. Я из милости просила снять с лица моего платок. Когда же мы проехали деревню, и почти удалены были от всего света; то он согласился спустить платок покрывавшей глаза мои: однако не переставал держать оный у моего рта, так что изключая нескольких минут, в кои я усиливалась, шатая головою, несколько высунуть свой рот, не могла я явственно выговорить ни единого слова. Я и теперь еще чувствую от того ужасную боль у обеих сторон шеи.

Занавески у окон каретных почти во все время были опущены; и я догадалась что мы подъежжаем к какому ни есть селению, по тем попечениям, с коими он скоро возобновил жестокие свои предосторожности, закрывая мои глаза, дабы я ничего не видела, и лишая меня голоса. За несколько времени перед встречею с моим избавителем, я узнала по мостовому стуку что мы приехали в город, и с великою проворностию выдернула одну мою руку, дабы содвинуть платок, коим я была обвязана и закричала из всей моей силы. Но он толико исполнен был варварством, что в ту же минуту зажал мне рот своим платком столь сильно, что я едва было от того не задохлась; еще и теперь чувствую от сего насилия, так как и от многих других его жестокостей великую боль.

По истинне, он иногда мне извинялся в той жестокости, к которой он был принуждаем чрезвычайным моим упорством. Великое нещастие для меня, сказал он, когда я учинюсь женою такого человека, как он, Вам должно на сие решиться, повторял он несколько раз, или на что ни есть еще худшее. Все ваше сопротивление тщетно; я клянусь Небом, что отомщу вам за нанесенное вами мне смущение! Вы не сохраняете в рассуждении меня умеренности, Мисс Бирон: будь я проклят, естьли сохраню оные и с вами! Я ни мало о его зверстве не сумневалась. Ею любовь не имела никакой нежности. Как же могла бы я согласиться, по оказании мне стол малаго угождения, на такие варварские поступки, и со стороны столь ненавистного человека? Колико была бы я подла, естьлиб могла учинить сугубое преступление, то есть: предать забвению то, чем я самой себе обязана?

Проежжая далее, я легко могла догадаться, по движению кареты, что мы едем по шероховатой и неровной дороге; он освободил мои руки, желая со мной помириться, и позволишь мне свободно смотреть во всю остальную дорогу, естьли я перестану токмо кричать. Но я ему обьявила, что не соглашусь дать такое одобрение его насильствиям. Карета тогда остановилась. Один из его людей подошедши к дверцам подал своему господину не большую коробочку, в коей находились некие закуски. Он меня просил, скушать что ни есть такое, которое былоб по моему вкусу; но я столько же не имела позыву к пище сколько и смелости. Я отвечала, что кушанье, коего я наелась вчерась, конечно было последнее в моей жизни. Чтож касается до него, то он ел с великою жадностию, продолжая оскорблять меня насмешками. А как он позволил мне свободно смотреть на свет, то я ясно могла видеть, что нахожусь в весьма просгоранном поле, и в отдалении от большой дороги. Я не наведывалась уже, где кончится мое путешествие. Естьлиб мне оставалась хотя малейшая надежда к избежанию, то конечно произошло бы сие при переезде через город; но, я мало могла тем ласкаться. Я весьма была уверена что в какоеб место они меня ни привезли, то конечно употребят в оном новые гонения. Я решилась лучше умереть, нежели согласиться принять его руку. Но при всем том, я чрезвычайно страшилась дабы паки не лишиться чувств; и всячески старалась, сколь было можно, менее ответствовать на его варварские оскорбления, дабы чрез то сохранить остальные свои силы. Прежде нежели тронулись с места, он мне сказал, что мое упорство заставляет его прибегнуть к принуждению; и взявши платок дабы завязать мне глаза, он осмелился раза три меня поцеловать. Я оттолкнула его с негодованием. Жестокой мучитель! вскричала я в горести моих чувствований. Судьба моя определила мне, к нещастию моему, быть в вашей власти. Такой злой поступок будет стоить вам дорого, прибавила я наклоня голову в платок: вы сделали жизнь мне несносною; я с великим удовольствием готова претерпеть все то, что может споспешествовать к окончанию оной. Источники слез полились из глаз моих. Я действительно почувствовала слабость сил моих. Жестокой варвар не имеющей никакого сожаления покрыл мою голову и глаза платком. Он закрыл меня плащем с величайшими предосторожностями. Он держал обе мои руки в своих, и я переносила все сие без малейшего сопротивления.

Мы не более четверти часа проехали, как карета наша остановилась по причине спору между кучером Сира Гарграфа и кучером другой кареты заложенной шестернею. В тогдашнем моем состоянии, я не могла вдруг отгодать, от чего происходит сей шум; но как Сир Гарграф высунул в то время голову в окошко, то я вырвала от него одну мою руку. Я услышала голос человека, которой приказывал своему кучеру кричать, чтоб дали дорогу. Как скоро одна рука стала у меня свободна; то я приподняла платок от моего рта выше глаз, и закричала из всея силы: помогите, помогите! Тот же голос, которой по щастию моему был голос моего избавителя, приказал кучеру Сира Гарграфа остановиться; а Сир Гарграф напротив того приказывал ему с угрозами и ужасными проклятиями продолжать путь несмотря ни на какие сопротивления. Проезжающей говорил тогда с моим хищником, называя его по имени и укоряя его в злом предприятии. Но сей мерзавец отвечал, что я была его жена, которую он заблагоразсудил захватить, поймавши ее в преступлении. О ужасной вымысел! и которая хотела уже бежат из маскерада с своим обожателем. Он снял покрывавшую меня епанчу, дабы показать ему в утверждение мое платье. Нет, нет, нет! прокричала я раз с пять или шесть: мое смущение лишило меня дыхания продолжать мой крик. Я простерла мои руки прося покровительства и сожаления. Изверг человеческого рода всячески старался зажать мне рот платком, которой я опустила под мой подбородок, и зверски мне наговорил несколько жестоких ругательств. Но проезжающей не удовольствовавшись тем изъяснением, пожелал знать сие от самой меня, не взирая на ярость Сира Гарграфа, которой с презрительным видом и угрозами спрашивал его, какой он человек? Он меня спросил, справедливо ли то, что я его жена? О! нет! нет; я более не в состоянии была ответствовать. Я признаюсь, что 6удучи ободрена физиономиею моего избавителя нимало не колебалась и в ту же минуту бросилась я в его руки, хотя в другом случае я бы весьма опасалась учинить сие, смотря по его летам. Колико была бы я нещастна, когдаб избавившись из рук одного изверга, впала в руки другаго, и естьлиб вторый Гарграф употребил во зло священное название покровителя, присоединя к тому преступление, изменить моей доверенности. Но могла ли я страшиться какого ни есть нового злощастия, когда единая настоящая погибель занимала все мои мысли?

Ты лучше понять можешь, что я не в силах выразит того ужасу, в коем я находилась, когда Сир Гарграф, выхватив шпагу, с великою жестокостию нанес удар на моего защитника, произнося такие слова, по которым я думала что удар его свершился, ибо я ничего не могла с той стороны видеть. Но, когда я увидела, что он ухватил моего тирана победительною своею рукою и выдернул его из кареты с толикою силою, что карета от того затреслась; то едва было не лишилась чувств от радости, равно как и от ужасу. Я бросила с себя плащь и развезала платок. Сир Карл Грандиссон обхватив меня руками понес в свою карету; я тогда находилась не в состоянии переступить ни единого шага. Единые ругательства, проклятия и угрозы Сира Гарграфа были тогда слышны. Не опасайтесь его более, сказал мне Сир Карл, не смотрите на нею, сударыня. Он приказал кучеру поберечь своего господина, которой лежал запутавшись ногою в заднем колесе; и посадя меня в свою карету тотчас за мною затворил дверцы. Он несколько минут занимался осматривая вокруг себя различные места. Потом приказал своему человеку уведомить Сира Гарграфа, кто он таков, и возвратился ко мне.

Он нашел меня на дне кареты лежащую, куда я без чувства упала, будучи столько же слаба сколько и устрашена. Он меня поднял. Он чрезвычайно старался меня успокоить с братскою нежностию, и севши подле меня приказал своему кучеру возвратиться в Кольнеброк. Любопытство ни малаго не произвело в нем желания, чтоб спросишь меня о моем приключении; но, дабы возстановить мои чувствия, он мне сказал самым приятнейшим голосом, что он хочет препоручить меня попечениям одной из своих сестер, коей выхвалял он мне благоразумие и добродетель; а по том продолжал свой путь в Лондон. Какую приятность ощущала я во время моего пути, когда он поддерживал меня своею рукою, в сравнении с руками вероломного Гарграфа?

Г. Ревс уже тебе описал бесподобную его сестру. О дражайшая моя Люция! ето сущие Ангелы.

Не жалуйся, что я тебе не довольно подробно описала о моих нещастиях и моем освобождении. В другом письме я тебе обещаюсь изъяснить изящные качества сего брата и его сестры, когда мои силы несколько укрепятся. Но чтож должна я тебе сказать о моей благодарности? Я толико во внутренности моего сердца тем пронзена, что пред ними не иначе могу оную изражать как молчанием. Однако на моих взорах начертаны бывают помышления моего сердца. Почтение присоединяется к благодарности. Впрочем есть нечто весьма приятного и веселаго в поступках одного и другой? О дражайшая Люция! естьлиб я не чувствовала, что искренное мое почтение равномерно клонится как к сестре так и к брату; естьлиб я не ощущала, после всех моих размышлений, что сия любви достойная сестра толико мне стала любезна по нежным своим о мне стараниям, колико её брат по щастливым действием своей храбрости, как ты легко о том судить можешь вместо всякого страха внушает к себе почтение, словом, естьлиб я не чувствовала в себе, что люблю сестру и уважаю брата; то признаюсь, что ужасалась бы моей благодарности.

Мое письмо продолжительно и я чувствую изнеможение моих сил писавши столь долгое время. О дражайшие мои друзья! дражайшие мои родственники! благополучное мое избавление отношу я к усердным вашим о мне молитвам и неизреченной вашей ко мне любви. Может быть я того была недостойна, отважившись по неразумию идти на самое смеха достойное из всех зрелищ, одевшись как безумная, и добровольно подвергая себя всем следствиям слепаго моего неблагоразумия! Коликократно, в течение моего нещастия, и после щастливого окончания оного, ни обращала на себя глаз своих, но всегда отводила оные со стыдом и отвращением, которые были не легчайшею частию моего наказания? И для того, любезная моя, я заклялась во всю мою жизнь не ходить в маскерады.

Мне кажется, что не должно бы никому сообщать сего печального приключения, без необходимости; а особливо не уведомлять о том Г. Гревиля и Г. Фенвича, поелику весьма вероятно, что они всячески будут стараться сыскат Сира Гарграфа, наипаче Г. Гревиль, хотяб он и сделал что нибудь, но сие былоб единственно для того дабы обнаружить те требования, которые он надо мною имеет.. Я почла бы себе за величайшее нещастие быт предметом какой ни есть новой распри, тем более что до сего времени я весьма уверена, что столь трогательное приключение довольно еще щастливо окончилось. Да пребудет ненавистный тот человек доволен и спокоен, естьли того сам пожелает. Единое утешение, коего я желаю, состоит в том, дабы не видать мне его во веки.

Г. Ревс отошлет тебе в моем конверте письмо моего избавителя, которое содержит в себе его изъяснения. Прощай, любезнейшая моя Люция.

ПИСЬМО XX.

Сир Карл, к Г. Ревсу.

Из Канторбери, 22 февраля.

Я получил в сию минуту, Г. мой, весьма продолжительное письмо от вашего подлаго Вильсона, которое приписывает он более мне, как сам говорит, нежели вам, поелику опасается, что вы никогда ему того не простите, на против того он от меня надеется, ради своего раскаяния, которое ему кажется весьма оправданным по произвольному и чистосердечному его признанию, что я употреблю всевозможное старание склонить вас, дабы не подвергать его правосудию. Я не могу судит о его чистосердечии; однако его признание кажется искренно, ибо он ни за что бы в свете не согласился объяснить оное письменно. Но, поелику я думаю, что вы не намерены приводить в разгласку явными розысками такое преступление, которое осталось без всякого действия; то вы по милости своей уведомя сестру сего мерзавца, что её брат вне опасности, можете способствовать хорошим его намерениям, естьли письмо его чистосердечно; и он может быть совершенно оставит ту жизнь, которая не токмо приведет его самого к пагубному концу, но учиняется вредною многим честным людям, по следствию его отчаяния.

Из одного его письма усмотрет можно, когда бы и никаких других о том доказательств мы не имели, что он в состоянии сделать много зла. Он признается, что с самого своего младенчества, к величайшему его нещастию, попал в весьма худые руки; без чего, естественные его качества учинили бы его полезным обществу. Он повествует о разных господах, коим он служил, и о мерзких предприятиях, в кои он вмешивался из угождения им. Но нет ничего подобного с тем описанием, которое он учинил о некоем Багенгале живущем в Ридинге; и о Лондонском Жиде, называемом Мерцеда, двух примерных злодеях, естьли в том ему верить, которые употребляли его в различные беспорядки долгое время, советовали Сиру Гарграфу принять его к таковым же услугам. Он рассказывает подробно о злобном предприятии, в коем он был главным разпорядителем. Сверьх милости нового своего господина он надеялся сочетаться браком с молодою девицею из Падингтона, коей мать склонил он употребить свой дом и помощь в пользу Сира Гарграфа, обещая знатную сумму денег, которая послужила бы приданым её дочери. Но он присовокупляет, что все сие происходило с честными намерениями, и что госпожа Оберри, коей он надеялся быть зятем, совершенно не такого свойства, чтоб могла стерпеть хотя малейшую неблагопристойность. От страху ли, или от угрызения совести он говорит с ужасом о заблуждениях своей жизни. Он клянется, что уже ни о чем более не помышляет как о том единственно, чтоб жить честным образом; что он лучше согласится умереть с голоду, нежели вступить в службу к выше означенным господам; и дабы изтребить во мне всякое сумнение о его чувствованиях, он меня уверяет, что при встрече в Гонслове, он воспрепятствовал двум своим сотоварищам в меня стрелять. Однако, моя жизнь, говорит он, и теперь еще находится в великой опасности.

Я избавляю его от того беспокойствия, которое он имеет о моей безопасности: но я рассуждаю, что он еще молод, и в состоянии обратиться на путь истинный; что его исправление уменшит число развратников приумножа оное честных людей: и кто знает, не может ли его пример произвести влияния над подобными ему людьми, к добру или ко злу? естьли он совокупится с тою молодою девицею, моей домогается, и которой нравы весьма похваляют, то ваше снисхождение, Г. мой, не можетъли вообще всю фамилию привести к добродетели?

Предполагаемое в нем преступление, оставшееся без успеха нельзя почесть уголовным преступлением, и сверьх пользы, которую бы можно было получить из его признания, естьлиб поступишь по законам кажется мне, что надлежит от того надеяться другой выгоды; когда же сей презлой господин не может исполнить злых своих намерений без помощи подобного себе слуги; то какое гнездо лютых змий не можно бы было вдруг раззорить, или но крайней мере привесть в бессилие, лишая трех выше означенных мною человеков помощи такого делопроизводца? Когда люди должны были многаго лишаться, то иногда обращались охотнее к честности нежели предавались людям столь сумнительной верности.

Пожалуйте, Г. мой, засвидетельствуйте мое почтение госпоже Ревс и любезной вашей питомице. Вы видите что я такие же имею как и вы требования к чести столь славного союза. Я думаю что сия любезная девица находится в совершенной безопасности. Верьте мне в том, Г. мой, впрочем пребываю навсегда ваш и прочая.

Сир Карл.

ПИСЬМО XXI.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Пятницу, февраля.

Господин Ревс немедленно написал письмо к сестре сего Вильсона, что её брат может привыкать к честным поступкам, не опасаясь нималейшего от нас препятствия. В сем случае решились поступать по советам моего избавителя. Какое ужасное письмо Вильсона! ибо Сир Карл присовокупил к своему самой подлинник. Боже мой, каких людей на свете не находится! хотя мы в книгах и находили примеры оным, но я нимало себя не почитала тем угрожаемою, не имевши никогда с ними сообщения.

Мы гораздо более беспокоимся, нежели сам Сир Карл, о известии касающемся, до его жизни. Г. Ревс узнал от разных людей, что Сир Гарграф не останется спокойным и что изыскивает великое множество средств к отмщению. Для чегож я возвратилась в Лондон?

В сию минуту принесли мне пакет писем в коих познала я начертание моих родителей, моих ближних, и всего того что ни есть для меня на свете любезнейшаго. С каким удовольствием и восторгом принимала я от них поздравления! Сколь приятны те минуты, кои я препроводила в сем утешительном чтении! но ты, дражайшая моя, которая обыкновенно пишешь за всю мою фамилию, так как я всегда надписываю на твое имя, с какою нежностию и каким искуством изображаешь ты все чувствования, описанные в пяти или шести письмах! гдеж могу я обрети таковые изречения, коими бы могла изразить все мои чувствования?

И так ты желаешь, чтоб я тебе подробно описала свойство и вид Сира Карла Грандиссона и его любви достойной сестры. Какая необходимость понудила тебя предложить мне такой вопрос? и как могла ты себе представит, чтоб я употребивши мое перо для начертания толикого множества людей, заслуживающих токмо обыкновенное достоинство смертных, способна была не упомянуть в том о двух таких особах, кои составляют украшение своего века, и честь всего человеческого рода? Ты не сумневаешься, говоришь ты, что естьли я начну превозносить их похвалами, что пылкость моей признательности не простерлась до высочайшей степени; и советуешь, что надлежит привести в настоящие пределы все те изящные вещи, к коим уже Г. Ревс тебя приготовил. Может быт ты не обманываешься в сем ожидании; ибо уже несколько времени тому назад, как меня укоряют в некоем восторге по причине моей признательности. Однако, естьли в самом деле ты усмотришь, что а буду выходит из пределов, то припиши мои излишества следующей причине.

Кого же прежде должна я описать брата, или сестру? Ты угрожаешь меня своим проницанием; ах! дражайшая Люция, верь что я тебя разумею, но будь уверена, что я не ощущаю инных чувствований кроме тех, кои происходят от признательности.

Однако ты приводишь меня в великое замешательство; ибо я уверена, что естьли начну с брата; то ты присоединишься к моему дяде, крича из удивления, и качая головою: Ах! любезная Генриетта! естьли же я начну с сестры, то не скажешь ли ты, что оставляю драгоценной мой предмет для обстоятельного о нем описания? В сем случае весьма трудно избежать суждения, между такими судьями, которые желают принять на себя действительное качество судителей. Но будь столько проницательна сколько тебе угодно, дражайшая моя Люция; я тебе ручаюсь, что таковая опасность ни малейшей не произведет в моем сердце скрытности, и что мое перо будет ему свидетелем. Чегож должна я страшиться, находясь в такой доверенности и будучи уверена, что советы друзей моих могут быть мне полезны и утешительны?

Мисс Грандиссон, ибо мое перо соответствующее моему чувствованию само собою начинает описывать сестру, с какою бы тонкостию любезная моя Люция, ни старалась в оное проникнуть. Мисс Грандиссон имеет от роду двадцать четвертой год. Стан её весьма благороден и совершенно строен. У ней важная походка, черные величественные и весьма проницательные глаза, коими она все оживотворяет, и которые первое привлекают внимание в её физиономии. Ея волосы подобного же оным цвету, чрезвычайной красоты, и с природы кудреваты. Лице её хотя белизною снегу не уподобляется; но чрезвычайно чисто и нежно. Черты её вообще правильны, а её нос, которой несколько продолговат, придает им некое величество. Зубы её до чрезвычайности белы и ровны. Я никогда такого приятного рта не видела. Кроткий и постоянной вид, сопровождающей прелестнейшею улыбкою, вдруг внушает к ней и любовь и почтение. Когда она начинает говорить, то вся исполнена бывает приятностями.

Она сама сказала, что до возвращения её брата, почитали ее гордою, надменною и злобною; но я с трудом могу тому верить: мне кажется совершенно невозможно, чтоб в течение одного года, то есть, с того времени как Сир Карл возвратился в Англию, можно было совершенно истребить худую привычку, не оставя ни малейшей к тому приметы.

В ней усматривается пленительная живость. Голос её весьма нежен и строен, судя по песням, кои она с утра почти до вечера распевает Она учтива до чрезвычайности; но при всем том, естьли кто не знает ее совершенно, то насмешливая привычка, которая ей будто свойственна, может привести в беспокойство тех, которые живут с нею. Но я уверена, что она чистосердечна откровенна и чрезвычайно ласкова; искуство с коим она обращает все достоинство приписываемое ею в честь своего брата, заставляет судить, что она столько же покорна, сколько кротка. С недавнего времени, естьли ей верить, возъимела она охоту к чтению; но я решилась недоверяться всему тому, что она про себя ни говорит. Она думает о себе, что была столь легкомысленна и весела что никак не могла забавляться уединенными забавами. Однако признается, хотя наименее всего о том думает, что она весьма сведуща в Истории и Географии. Она также довольно знающа в музыке. Горнишная её женщина, которая с удовольствием во время прилагаемых ею о мне попечениях выхваляя свою госпожу, сказала мне, что она совершенно знает Французской и Италиянской языки; что она пишет со всевозможною приятностию, и в великом уважении по причине своего разума, кротости и ласковых своих обхождений. Она приписывает ей другое достоинство, коим я восхищалась, к чести Мисс Клемер и всех молодых особ любящих чтение; она прилагает всевозможные старания ко всему тому, что касается до домашнего обиходу.

Женни, горнишная её женщина умна и весьма хорошо воспитана, по своему состоянию, сказала мне из доверенности, что её госпожа имеет двух обожателей. А я весьма удивляюсь, что она не имеет их двух дюжин. Первой есть Кавалер Ваткинс, человек чрезвычайно богатой; а второй, Милорд Ж..... сын Графа Ц.... Но неприметно даже до сего времени, чтоб она к которому ни есть из них имела склонность.

Таковые сут качества, украшающия Мисс Шарлоту Грандиссон одну из прелестнейших в свете особ. Я почту себя чрезвычайно щастливою, естьли когда мы гораздо короче познакомимся я буду казаться хотя в половину столь любви достойною в глазах ея, сколько она в моих. Не ревнуй тому, дражайшая моя Люция; я имею толь пространное сердце, что могу поместить в оное пять или шесть нежных приятельниц моего пола; так, любезная моя, когда бы ты предполагала тому любовь другаго роду, на пример, которую я долженствую оказывать супругу при моем выборе, естьли на конец решусь выдти за муж, то и та любовь никогда дружбе не воспрепятствует.

Возвратимся к брату, к великодушному моему избавителю. Ты предупредила меня, любезная Люция, чего я должна опасаться от твоего проницания. Я уверена, что ты с нетерпеливостию желаешь наслаждаться смущением моего сердца в таком описании, которое я хочу начертать о человеке, которому до чрезвычайности обязана. Что ты скажешь, естьли наше ожидание будет тщетно, и естьли я, не взирая на то, не отдам справедливости таким совершенствам, коим я никогда и ничего подобного не знала? Что ты скажешь, естьли в том человеке, которого достоинству удивляюсь, усмотрю я такие недостатки, коих не приметила в сестре его? Надменная Генриеттта! я воображаю себе, что ты говоришь: продолжай свое повествование, и оставь на наше попечение тебя проникнуть; остерегайся также, чтоб недостатки, которые ты стараешься усмотреть, не были бы тебе предметом к изменению твоих чувствований. Я чистосердечно тебя благодарю за таковую предосторожность, дражайшая моя; но я ни какой в ней не обходимости не усматриваю. Перо мое послужит к начертанию чувствований моего сердца; и естьли он покажется для меня толико же честен, сколько осмеливаюся я сказать, кажется он честен всякому человеку; то я ничего не опасаюсь, ни твоего проницания, ниже дяди моего Сель6и, которой для меня гораздо еще страшнее.

Естьли ты хочешь знать Кавалера Грандиссона относительно к его виду; то он настоящий красавец. Его талия несколько выше посредственной, и совершенной препорции. Лице его несколько продолговато, и изъявляет цветущее здоровье, подкрепляемое трудами. Цвет лица его был бы излишне нежен для мущины, естьлиб не приметила, что он мало берег его и переносил более жаров, нежели холоду. И по тому не удовольствовавшис, объехать всю Европу был он в некоторых частях Асии, Африки, а особливо препроводил весьма долгое время в Египте.

Я не знаю, какаяб необходимость была для мущины иметь столь прекрасные зубы и рот, какими Кавалер Грандиссон мог бы хвалиться, естьлиб токмо был способен к таковому тщеславию.

Он в виде своем имеет нечто великого и благородного, возвещающего в нем человека отличного достоинства. Естьлиб пленительный вид был предметом престола, то Сир Карл мало бы имел себе соперников. В блестящих глазах его.... по истинне, любезная моя Люция, изьявляется гораздо более благородства и возвышенного разума нежели в глазах сестры его. Пожалуйте не делайте никакого заключения, дражайшей мои дядюшка, вы знаете все, что я за что почитаю красоту мущины. Впрочем его вид такой величественный и соединен с толиким чистосердечием и ласковостию, что не менее привлекает к себе любли как и почтения, Ето такой бесподобной человек, сестра его сказала, что он прежде всего избегает недоверчивости и скрытности, которые обыкновенно имеют особы вновь знакомящиеся. Сие для него весьма легко; ибо во всем том, что он ни говорит и ни делает, он уверен что понравится. Я ничего лишнего не прибавляю, любезная моя Люция, качай головою, сколько тебе угодно. Словом, его вид такой свободной и учтивой, что ему совершенно естествен, и не токмо в его речах и во всех его деяниях; но и во всяком его поступке оказывается всегда хороший вкус и беспритворность, которая заставляет его почитать за самого любезнейшего человека в свете, хотя бы он не мог отличиться многими другими преимуществами.

Сир Карл не потерял напрасно своего времени в путешествиях. Сестра его сказала Г. Ревсу, что он женившись сделает великое множество женщин нещастными, и действительно, любезная моя, он столько имеет личных качеств, что приведет в беспокойство такую женщину, которая особенные склонности к нему возчувствовала. Слабость почти вообще нашего пола, изьявляется к тем мущинам, кои пленительного вида; тогда рассудок женщин управляется глазами. Я знаю что в сем случае ты будешь мне советовать не увеличить число таковых неблагоразумных особ. Твой совет, любезная моя Люция, не будет упущен.

Сир Карл нимало не подвержен своенравию или пременчивости. Он всегда избегает таких споров, которые предметом своим имеют одне безделицы; но еще более удаляется он от ласкательств, которые бы могли вредить его совести или честности. Мисс Грандиссон некогда мне сказала, говоря о своем брате: ни хороший его вид, ни порода, ни богатство, делают его любезным тем людям, кои его знают; но самое совершенное совокупление всех тех качеств, кои существенно означают честного человека. Она некогда сказала мне еще, что правило его жизни напечатлено в его сердце; и что, не взирая на то великое щастие, по коему он нравится каждому человеку, он не иначе поставляет рассуждение, или одобрение другаго, как во втором степени. Словом, мой брат, присовокупила она, и сие название изъявило в ней некую гордость, не может ослепиться должною славою, ниже охлодевать от ложного стыда. Он называет два сии заблуждения, величайшими сетьми для своей добродетели. Какой человек! любезная Люция, какая изящность души! и сколь совершенна женщина, могущая различать все сии дарования между величайшими качествами своего брата! Но что значу я, в сравнении с одним или с другою? Однако и у меня есть обожатели. Самое бедное создание может быть имеет своих между низшими людьми. Несколько здравого рассудка может нам показать полезные сии сравнения; и не довольноли бы было, возвысить наши очи превыше самих себя и получить милость за наше уничижение?

Однако, мне кажется, любезная моя, что Сир Карл не столько избегает мнения других, сколько его сестра себе воображает, когда она уверяет, что правило его жизни напечатлено во внутренности его сердца. Во первых он подражает модам; он им следует, хотя по истинне без всякого пристрастия; но он одевается всегда богато, и благородная его физиономия получает от того новый блеск. Живость изъявляющаеся в глазах его, сообщается всему его виду. Женни сказала мне по доверенности, что он весьма бывает чувствителен к пригожим женщинам. Его екипажи отличного вкусу, а сие происходит не столько от любви к пышности, сколько от ревности, которую он желает внушить в других, или которою он исполнен сам до такой степени, что ни кому ни в чем не хочет уступить. Он обыкновенно ездит с многочисленною свитою; а что может показаться несколько особенным в екипаже сего человека, то у его лошадей никогда не бывают хвосты обрезаны. Они завязываются просто, когда он куда ниест едет, так как я то приметила возвращаясь в Лондон. Ты видишь, любезная моя, что я нахожу в нем слабость, по крайней мере в наружности его, и сие для того чтоб казаться тебе беспристрастною, не взирая на благодарность и почтение, коими я ему обязана. Но естьли он судит, что природа одарила благородных сих животных хвостами не для при умножения их красоты, но дабы они могли защищаться он беспокоющих их насекомых; и естьли он не имеет другаго намерения как токмо их облегчить, так как и сами его люди сказали о том Г. Ревсу; то думаешь ли ты, любезная моя, чтоб сия причина была хулы достойна, и чтоб человеколюбие, показываемое в таком, примере, не изьявляло ясно, чего можно надеяться от столь сострадательного сердца в величайших случаях?

С толико живым и пленительным видом, и со всем тем блеском, которой я тебе представила в Сире Карле, ты легко судить можешь, что, без всякого смертельного ужасу, не опасалась я жестокого поступка, коим была угрожаема; а естьлиб не имела нималейшей надежды в другом покровительстве, то тогда бы не улетела птичка гонимая ястребом следуя сравнению Сира Карла, которое Г. Ревс мне часто повторял, и которой с толикою нежностию изображал мне мое состояние, что привел меня в некое смущение, когда я воспомнила о тех пагубных обстоятельствах. По истинне, любезная моя, я стыжусь даже и стен воспоминая о том странном виде, которой представляла я в маскерадном платье, обнявшись с молодым человеком.... Находишь ли ты, что ни есть ужаснее сей мысли? Впрочем не почитают ли может быть меня и здесь способною к учинению столь страмного стыда, из чего Сир Карл хотя изключается?

Но я нахожу нечто хулы достойного в свойстве такого человека, коего сестра почитает почти без недостатков. Сие-то усмотрела я из её собственных слов. В некоторое время, когда она хвалилась что имеет откровенное сердце, она мне сказала, что не взирая на то, весьма сожалеет, что не в состоянии была рассмотреть себя яснее в таком случае, в котором её брат принимал её откровенности хладнокровно. Она присовокупила, что не показывая никакого вида к любопытсву, он имел природное дарование извлекать из сердца другаго человека то, чего со всем даже и не помышляют ему сообщать, и что она сама не чувствительно обольщаема бывает благоприветливым видом и ласковою улыбкою, с коими он принимал великое удовольствие ее слушать: и что приведена будучи в некое замешательство посреди того повествования, которое начала рассказывать не имевши к тому нималейшего намерения, она пожелала употребить все свое искуство, дабы склонить его изьясниться о некоторых обстоятельствах, кои, казалось ей, он от нее скрывает; но при всем своем искустве, она отчаялась в том успеть.

Боже милостивый! Вскричала я, взирая на Мисс Грандиссон, где я? Я тотчас остановилась, приводя себе на память, не сказала ли я чего неблагопристойного её брату.

Действительно, любезная моя, сия скрытность к такой сестре, как Мисс Грандиссон, и в столь важных обстоятельствах, которые она желала с нетерпеливостию знать, весьма не простительна Сиру Карлу. Приятельница! Сестра! Для чегож сохранят тайну с дной стороны, когда оная не сохраняется с другой? По видимому Сир Карл не более будет иметь доверенности и к супруге своей. Впрочем брак не составляет ли высочайшую степень человеческой дружбы? Можешь ли ты вообразить себе, любезная моя, чтоб тайна могла сохраняться между друзьями? Сестра его, не познавая в нем никаких недостатков, старается его извинить, и думает, что он, познавши всю её внутренность не имеет другаго намерения, как токмо быть еще более ей полезным. Но ты по крайней мере можешь заключить из моего наблюдения, что до какой бы степени ни была я обязана Сиру Карлу моею благодарностию, однако сужу о нем без всякого пристрастия. Мне совершенно невозможно почесть его извинительным, естьли он имеет к великодушной своей сестре такую недоверчивость и скрытность, коих она к нему не имеет. В обращении, которое я ласкаюсь продолжать далее с достойными моей привязанности друзьями, по крайней мере естьли их милость не охладеет к тем, коих они осыпают всякими благодеяниями, буду тщательно присматривать над всем поведением сего чрезвычайного человека; надеясь однако найти его толико же совершенным как о нем и говорят, в том единственно намерении, дабы смело его хвалить, так как превосходная его сестра будет за всегда составлять предмет моего удивления. Естьли я усмотрю в Сире Карле хотя некие непростительные погрешности; то не сумневайся, чтоб моя благодарность не учинилась равнодушною. И тот, коего я наименовала, один будет в силах защитить мое сердце, естьли я когда ни есть почувствую, что моя благодарность ввергает оное в опасность.

Теперь, дражайшей мой дядюшка, не имею ли я права просить у вас некоей справедливости для вашей племянницы! я уверена, и весьма уверена, что нималой не имею причины недоверяться моему сердцу. естьли я примечу, что оно мне изменяет, то откровенно и с великим удовольствием уведомлю о том любезную Люцию. И так, дражайшей мой дядюшка не укоряйте меня едиными мечтательными и неосновательными догадками.

Я и половины еще не сказала из всего того, что желала сказать о таком человеке, которого я не престану называть удивительным человеком: но нежная дружба ощущаемая мною к любвидостойной его сестре, вспомоществовала мне открыть в нем некоторые недостатки, и мое беспристрастие завело меня столь далеко, что я с трудом могла возвратиться к первому содержанию. Здесь я остановлюсь; ибо сие письмо так уже продолжительно, что я намерилась остальное изъяснишь в других извещениях, коими я не перестану тебя отягощать.

ПИСЬМО XXII.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

24 и 25 февраля

Я должна, употребить всю неделю, дражайшая моя Люция, на то чтоб о всем тебя обстоятельнее уведомить. Повествование моего нещастия, изображение моих избавителей, и все те подробности, коих ты от меня требовала, единственно почти будут занимать мои мысли. И так я тебе сообщу небольшую поденную записку сей недели, в коей я изключу токмо то, о чем уже ты известна из писем Г. Ревса.

Будучи привезена спокойно в свой дом Сиром Карлом и его сестрою; коих Г. Ревс к печали своей не мог удержать у себя откушать; а я не вовсе еще освободясь от слабости, принуждена была несколько успокоиться. Но во время чаю, мне доложили, что Г. Роланд Мередит желает со мной видеться, от сего имени я вдруг почувствовала силу и сошла в низ. Дня с три тому назад, сказано было честному сему Кавалеру; что я бывши в маскераде несколько утомилась, и что меня отвезли на некоторое время в загородной дом. Утомилась! дражайшая моя, так я и в самом деле утомилась. Меня также отвезли, и отвезли, как должно было; ты ето знаешь. Г. Роланд приметил, по перемене лица моего, что я была несколько не здорова; я весьма с ним в том согласна. Он весьма чувствительно изобразил мне свою нетерпеливость, с коею желал со мною видеться, и печаль, с коею он отъезжает в Кермартен, не пожелав благополучия жестокой своей дочери; ибо ето тщетно, сказал он мне, тщетно, я ето ясно вижу.... И остановясь, как будто бы страшился окончить речь свою, он находился в молчания розинувши рот, и у с тремя свои глаза на мое лице.

Пожалуйте скажите мне, Г. мой, прервала я его молчание дабы его успокоить, все ли в добром здравьи мой братец Фулер? Ваш братец, ваш братец, повторил он с некоею досадю; от сего то происходит мое и его прискорбие, сударыня.... но я остерегаюсь.... Вдруг из глаз его покатились слезы, так как обыкновенно старики скоро могут заплакать. Я завтра отъезжаю, повторил он; я давно бы уже выехал из Лондона, естьлиб не был удержан нетерпеливостию с вами видиться. Ты мне говоришь, дражайшая Люция, что ты чувствительно была тронута разговором происходившим между старым Кавалером и мною, о коем я уже тебя уведомила; но ты еще чувствительнее будешь тронута, естьли я тебе изображу нежность его прощаний, и соответствование мое на оную при сей разлуке. Он мне сказал, что Г. Фулер вскоре должен за ним отправиться, естьли, естьли, естьли.... присовокупил он, взирая на меня пристрастным оком, но не окончив своей речи. Я его уверяла, что с превеликим бы удовольствием желала видеться с моим братцем, дабы пожелать ему благополучного пути

Во Вторник по утру, Мисс Грандиссон и её брат прислали о мне человека осведомиться о моем здоровье; а через несколько часов, сия любезная приятельница приехала и сама дабы лично об оном осведомиться. Она прямо вошла в мой кабинет, где, не допустя меня встать дабы ее встретить, села подле меня; и мы вступили в разговор, которой наполняла она всеми приятностями, кои умеет оказывать в дружеских собеседованиях. Она мне сказала, что Сир Карл уехал сегодняшнего утра в Канторбери; что он дня с два или три пробудет в отсудствии; что она не известна о тайне его отъезда, и что всячески прилагала старание открыть оную; что он скрывает от ней любовные свои дела, хотя она без всякого затруднения ему свои сообщает, выключая одной, присовокупила она улыбаясь. Что же касается до меня, то она обещалась ничего не скрывать, с тем однако условием, дабы и я равномерную к ней имела доверенность. Потом, говоря мне об одном из её двоюродных братьев, о коем уже я от ней слыхала в Кольнеброке, и коего она представляет так как малодого человека весьма хорошего свойства. Она мне сказала, что на кануне за ужином с ним и с её братом, разговор дошел до меня; они превозносили меня своими похвалами, однако нимало не касались моего приключения, и что сей двоюродной брат, которой до чрезвычайности обожает наш пол, вышел толико будучи исполнен мною, что умирал от нетерпеливости меня видеть.

Не будет ли уже етот новым любовником, коего мне представить желают? подумала я про себя, ощущая некое движение досады. Боже меня сохрани от того! Женщина, любезная Люция, легко может обеспокоится от тщеславия.

Сего утра, продолжала она, по отъезде моего брата, он пришел ко мне завтракать; и зная, что я имею намерение тебя посетить, просил у меня позволения ехать со иною. Я не захотела, любезная моя, беспокоить тебя множеством новых обожателей. Р. Грандиссон, двоюродной мой брат, довольно обращался в свете; он чрезвычайно смел, и легко знакомится, хотя по истинне не без благопристойности. Его почитают за человека посредственного ума, за филозофа, и примечают, что он весьма много о самом себе думает, когда где ни есть бывает без двоюродного своего брата. До возвращения Карла, когда мы его ожидали со дня на день, Г. Грандиссон, узнавши что свойство двоюродного его брата состояло в искренности, хотел несколько пошутит на его щет, и обещал нам его освистать: ето новоизобретенное слово, любезная моя, наших разумников; ибо таковая речь им весьма прилична. Но как скоро увидел он моего брата; то в двух разговорах научился он содержать себя в пределах благопристойности, а в нем осталось одно только величайшее почтение к тем качествам, коим Небо не подает ему способности подражать. Каков бы он ни был, любезная моя, однако я не ручаюсь, чтоб он вас не посетил. Но естьли он по своей милости и пожалует; то вы вольны его принять, или себя от того уволить: а наипаче ни мало не почитайте себя обязанною моему брату или мне, я и сама не желаю чтоб вы с ним увиделись без моего брата, поелику он весьма много выигрывает тем, что приходит куда ни есть с ним. Впрочем он столь почитает себя уверенным в том. что женщины любят удивление, им оказываемое, и с удовольствием слушают льстивые речи его пола, что вооброжает себе: будто самые прелестнейшие особы нашего пола с толиким же удовольствием принимают посещение мущины, желающего их видеть в сем намерении, как живописец принимает любопытных приходящих удивляться его картинам.

Я надеюсь, присовокупила Мисс Грандиссон, что Двоюродной её брат никогда не станет простирать до такой степени свою наглость; но во всяком случае она почитает себя обязанною меня предупреждать. Я ее благодарила за оное, не желая нимало проникнуть в её намерения. В сие время, находилось во круг меня несколько листиков моих писем. Она бросилась читать их с обыкновенной своею живостию. Г. Ревс ее не обманул, сказала она мне, уверяя ее, что никто своего пера столь часто не употребляет сколько я. Она меня просила, чтоб я сообщила ей некогда все писанное мною к моей бабушке Шерлей, к моему дяде и моей тетушке Сельби, к двоюродным моим сестрам Люции и Нанси; ибо она уже о всех толико мне любезных именах илзестна. Она желает, чтоб я всегда называла ее Шарлотою, так как она и сама обещалась называть меня любезною своею Генриеттою. Она уведомила меня о именах своих любовников. Она уже знает отчасти и моих; а её брат уверяет, сказала она мне, что признание сердечных тайн составляет часть дружбы между молодыми девушками.

Как? прервала я её речь, Сир Карл.... так, точно, возразила она, сам Сир Карл. Думаешь ли ты, чтоб человек мог судит о человеческой природе, не включая в то число женщин? Действительно, любезная моя, Карл проникнет во внутренность нашего сердца в одну минуту. Остерегайся, любезная Генриетта, естьли.... И так я весьма буду его остерегаться, вторично прервала я речь ея.

Для чегож? сказала она мне, естьли ты имеешь добрую совесть. Произнося сии слова, она взглянула на меня стол пристально, что я покраснела. Она продолжала на меня смотреть еще пристальнее, а я без сумнения краснела более. Не сказала ли я уже тебе, любезная Люция, что она своими глазами делает все что ни пожелает? Но какое бы было её в то время мнение?

Признаться по совести, любезная моя Генриетта, возразила она, мне кажется, что женщины судя по их сердцу несколько плутоваты.

Не ужели по засвидетельствованию своей совести Мисс Грандиссон так мне говорила?

Я тому верю, сказала она мне. Но время уже ехать. Я должна побывать почти в десяти местах еще до обеда. И так вы мне расскажите о своих любовниках, разумеете?

Вы также изьясните мне, отвечала я, ту повесть, о коей Карл неизвестен.

Ето не легкое дело, возразила она, но вы меня ободрите своею откровенностию. Мы сочтем всех наших обожателей, одного после другаго, и прикажем им оставить вас спокойными, до того времени, пока нам угодно будет о них воспомнить.

Но у меня нет ни единого такого, сказала я ей, которого бы я пожелала удостоить сим названием. Я от всех их отреклась.

Я действительно имею двух, возразила она, коим я не хочу отказать, и кои не желают быть отпущенны: я не щитаю с полдюжины других, которые мне иногда говорят много беспутных слов, и которых надлежит почитать за обыкновенных любовников, с которыми должно увеселяться и изьявлять из себя не большую кокетку.

О! сказала я ей, я ни мало не подозреваю Мисс Грандиссон в кокетстве.

Она мне отвечала, что я конечно бы не была справедлива, естьлиб предполагала в ней много оного ствойства; но она действительно несколько оного в случае употребляет, и то единственно для того, дабы платить людям тою монетою, которая для них стол обычайна.

Пленительная живость! сказала я ей, я пропаду, когда вы перестанете меня любишь.

Не опасайтесь того, возразила она. Хотя я выдаю себя за весьма странную девицу, но самое солнце не может быть постояннее в своем течении, сколько я в моей дружбе, а наши взаимные сообщения, послужат нам самым тесным союзом, естьли вы обходясь со мною изтребите в себе всю скрытность. По окончании сих слов, она встала, желая от меня идти; но я ее упросила отложишь половину своих посещений до другаго времени, и посидеть у меня: несколько долее. Она на то согласилась, с тем договором, дабы я приказала сюда позвать Г. и Гжу. Ревс, которые небезъизвестны что она сидит у меня уже с четверть часа.

Они пришли по первому слову. Разговор начался тотчас о Сире Карле. Я ее спросила, не имеет ли её брат каких ни есть родственников в Канторбери. Сего то я совершенно не знаю, отвечала она; но я весьма уверена что нет там ниединаго. Разве я тебе не сказывала, что Карл имеет свои тайности?

Она мне сказала, что в скором времени будет просить нас к обеду в свой дом находящейся в Сент-Жамс-Скваре; но токмо желает сперва склонит на оное своего брата. Чтож касается до вас и до меня, присовокупила она, то я весьма уверена, любезная моя, что мы часто будем видеться в вашем или в моем кабинете; при сем она встав с великою торопливостию прощайте, прощайте, любезные мои друзья, сказала она вам всем трем, оборачиваясь к каждому из вас, к одному после другаго; мы без сумнения будем видеться, как можно чаще и без всякой церемонии. Вспомните, что мы любим друг друга с самого первого вашего свидания. при сем она вышла с таковою же торопливостию, сказав мне, чтоб я ни на шаг не трогалась с своего места, дабы ее провожать. Гжа. Ревс также не могла успеть ее проводит, а Г. Ревс не мало имел труда сойти в низ так проворно, как она. Она села уже в карету прежде нежели он мог подать ей руку. Естьли в одних путешествиях приобретают наши Англичане учтивость и свободной вид; то не сказали ли бы, что Мисс Грандиссон объехала, как и её брат все Европейские дворы.

В Среду приезжала к нам Гжа. Виллиамс и Мисс Клемер, с коими я препроводила несколько часов из того времени, которое я назначила к тебе писать. Оне остались ужинать с Кавалером Аллестрис, его племянником и дочерью.

В Четверток я окончила письмо содержащее, в себе повесть моего нещастия и избавления; ужасный предмет, с каким восхищением видела окончание онаго. В тот же день, Г. Ревс получил письмо от Сира Карла, которое касалось до подлаго Вильсона. Помнится, слышала я когда-то, любезная моя, что храбрые и великие люди суть самые нежнейшие и чувствительнейшие к жалости, на против того подлые люди жестоки, тираны и наглы в исполнении своей власти. Сие-то ясно доказывается тем письмом, в коем героическое свойство Сира Карла стол славно ознаменовано его кротостию и милостию, и по поступку Сира Гарграфа Поллексфена, которой так безчестно употребил во зло ту власть, которую хитрым образом получил надо мной. Я бы желала, с самыми чистолюбивыми желаниями моего сердца, чтоб самая изящнейшая из всех женщин была Королевою великого народа, и чтоб для приведения Сира Карла в состояние оказывать все те благодеяния, кои он делать может, зависела от меня учиниться его женою; тогда, любезная моя, почитала бы и себя уверенною вскоре учинить весь тот народ благополучным! Но поелику мы получили известия, от многих посторонних людей, что Сир Гарграф угрожает жизни Сира Карла, то Вильсоново письмо толико стесняет мое сердце, что не прежде освобожусь от своею уныния как по окончании опасности.

Вчера получила я письмо от всех любезных моих родственников, и вдруг почувствовала что силы мои оживотворились, дабы изъяснить тот порок которой ты предпологаешь во мне. С коликою приятностию и удовольствием приступаем мы к тем предметам, кои нам кажутся любезными! Перо начертывает оные явственнее. Здесь дело идет о тон, дабы изобразить Сира Карла и сестру его; я весьма удивляюсь что могла так много написать до ночи.

Мисс Грандиссон к вечеру приказала засвидетельствовать мне свое почтение, также и от её брата которой, приехал из Канторбери. Я совершенно не понимаю, что бы могло его удержать столь долгое время в таком городе, в коем, как сестра его меня уверяет, она никого не знает. Она приказала мне сказать, что чрезвычайно желалаб засвидетельствовать мне свое почтение лично; но как она уверена, что её брат неотменно приедет до обеда, то и надеется привезти его с собою; поелику сего дня они едут вместе в Кольнеброк, уповая сего вечера видеть там Графа и Графиню де Л... возвратившихся из своих Шотландских поместьев.

Не кажется ли тебе, любезная моя Люция, что Карл мог бы удостоить меня своим посещением перед отъездом в Канторбери, которое на долгое время должно было продолжишься? Признайся, что по своему великодушию должен он оказать внимание свое к такой девице, которую он осыпал своими благодеяниями. Я здесь не о инном чем говорю, как ты судить можешь, а о простой учтивости; ибо совершенно нельзя его похулить со стороны добродушия; поелику от него самого произошло предложение к составлению неразрывного союза между двумя фамилиями, и жить на подобие родных братьев и сестр. Я весьма бы желала обрести в Сире Карле толико же искренности, сколько в сестре его, в засвидетельствованиях его дружбы. Может быть привез он с собою что нибудь странного от иностранных дворов, но сие не препятствует ему превосходить большую часть наших молодых людей, которые часто получают из своих путешествий, худые произведения других климатов; но я бы ему, не простила таковых небольших слабостей, без коих обыкновенно человек весьма легко может обойтись. Долг требует, естьли вам не противно будет, Сир Кавалер Грандиссон, по предложенной нам самими вами искренной дружбе, позволить мне говорит вам с великим чистосердечием, о ваших недостатках, естьли я столь проницательна буду, что усмотрю оные.

Ты найдешь в сестре своей Генриетте (не качай головою, Люция, здесь ни о чем инном не спрашивается) весьма справедливую судию, но равно и скромную. Сестра твоя Шарлота почитает тебя излишне уже совершенным.

Вся моя опасность состоит в том, чтоб нежные чувствования Сира Карла не относились к тому единому состоянию, в коем он меня обрел, и что может быть они не долее будут продолжаться, как и слабость моего здоровья. Впрочем он обещался со мною обходиться так как долг требует от родного брата и сестры, в то время когда уже я довольно здоровьем поправилась. Весьма бы было не простительно, естьлиб он столь скоро вознамерился отречься от наименования брата.

Но не причиняет ли ему какого ниесть беспокойствия собственное мое поведение? Он кроток, великодушен, и может быть сострадание его есть всему тому причиною. Робкая моя признательность, которая иногда принуждает меня потуплять перед ним глаза мои, и коей качество он не довольно отличает, может быть приводит его в опасение, чтоб я не приумножила число тех женщин, кои как, его сестра говорила, учинятся нещастными, естьли он вознамериться сочетаться с кем ниесть браком. В таком предположении, любезная моя, твою Генриетту можно бы было почесть весьма виновною, естьлиб пример других не научил ее иметь за всегда некую предосторожность. Словом, мужчины вообще должны иметь странную мысль о нашем сердце, когда они почитают его составленным из толь легко загарающихся веществ. Самомалейшей искры довольно бы было для них.... но, по истинне, сей превосходной человек, сей удивления достойной Кавалер весьма бы обманулся, естьлиб имел таковое мнение о твоей Генриетте.

Но что такое я? когда о том помыслю: к чему так тщеславиться? Действительно, ужасное предприятие Сира Гарграфа, еще не изстребилось ил моей памяти. Не взирая на то, мне кажется, что я еще не пришла в первое мое состояние. Я действительно не могу совершенно понять, которое из двух приводит мои чувствования в смятение, воображение ли мое или сердце. Скажи, дражайшая Люция, не приметила ли ты чего нибудь? Искренняя дружба тебя обязывает меня уведомишь, не усматривает ли во мне какую нибудь перемену, и прошу еще более, чтоб мой дядюшка.... Но какуюж имею я причину его опасаться? Я не знаю; однако не давайте ему знат о сем. Мужчины, дражайшая моя, весьма мало имеют.... о чем я говорю? весьма мало уверенности и угождения в своих насмешках! я лучше соглашусь подвергнуться власти моей бабушки, тетушки и твоей.

Но в каком же состоянии находилась я в то время, когда переменила мое намерение, и когда предалась моему воображению? Я никогда не знала таковых мечтательных мыслей. О презрительной Гарграф! конечно ты привел все мои чувствования в смятение и неустройство. Я уверена, что сердце мое невинно.

Теперь я начну говоришь о Мисс Грандиссон и о её брате. Какие новые явления! Представлять взорам моим мое нещастие! я благодарю всевышнего, следуя тем мнениям, кои Сир Карл обьяснил в мою пользу, что нещастие учинилось для меня источником благ! я намерена совокупить девицу Клемер тесною дружбою с новыми моими друзьями, то есть, естьли буду иметь щастие сама сохранить их ко мне дружбу. Что же касается до всех прочих Лондонских моих знакомых, с коими я познакомилась уже после сего, по средством сей любезной сестры и сего удивления достойного брата, и которые бы весьма много заняли места в моих письмах, хотя бы многие были из них и весьма того достойны; то я их оставляю, по крайней мере для тех избранных мною предметов, описанием коих буду упражнять свое перо. Прощай, любезная моя, и проч:

Генриетта Бирон.

ПИСЬМО XXIII.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

В Субботу в вечеру.

Милосердый Боже! как быть? что делать, дражайшая моя? Злобный Гарграф обьявил по всем правилам поединок Сиру Карлу. Что из того выдет? Увы! да чем я приехала в Лондон? я посылаю тебе список с того письма; оно прислано мне от Багенгалля. Я всячески старалась списать письмо; но нет, я была не в состоянии. Салли, горнишная моя спишет оное вместо меня. Всемогущий Боже! что со мною будет?

Девице Бирон.

Лондон 25 февраля

Милостивая государыня.

"Вы легко судить можете, что по нанесении Сиру Гарграфу Поллексфену жесточайшей обиды от Сира Карла Грандиссона; такое дело не останется без следствий. Я клянусь вам Богом, что Сир Гарграф действительно не знает, что я имею честь к вам писать. Во всех моих размышлениях я нахожу единый токмо способ к избежанию кровопролития, а сей способ, государыня моя, состоит в вашей власти. Сир Гарграф клянется, что всегда имел относительно к вам честные намерения. Вы знаете, какое он сделал употребление из той власти, которую имел над вами. Естьлиб он поступил с вами неблагопристойно, то конечно бы не признался мне в истинне. Молодая особа, каких бы она достоинств ни была, с коею желает совокупиться браком знатной человек, имеющий десять тысячь фунтов Штерлингов ежегодного доходу, наипаче будучи уверен, что сердце её совершенно свободно не должна почитать себя тем обиженною; и тот, которой побуждаем был самолюбием принять насильственные меры, дабы учинить ее своею супругою гораздо менее зла сделал ей, нежели самому себе.

И так, государыня моя, когда Сир Карл Грандиссон до того времени был ни что иное, как неизвестный для вас человек, а Сир Гарграф считал за честь иметь о вас принятые намерения; вы же ни к кому еще не имели склонности: то из всего выше сказанного я заключаю, что естьли благоволите согласиться быть супругою Поллексфена, и естьли Кавалер Грандиссон пожелает просить прощения явным образом, за причиненную от него жестокую обиду, к коей не подано ему нималейшего повода: то я отрекусь в сей ссоре быт Секундантом Сиру Гарграфу, полагая, что он не пожелает принять такого удовольствия, кое я почитаю равностоющим тому насилия, на кое он жалуется. Я торжественно повторяю, что он нимало неизвестен о той вольности, которую я принимаю к вам писать. Вы можете о сем посоветоваться с Г. Ревсом, двоюродным вашим братцем; но позвольте мне истребовать, чтоб к нему только и была вся ваша доверенность, естьли вы дадите мне честное слово, что в продолжение одного месяца, вы согласитесь сочетаться законным браком с Сиром Гарграфом; то я всячески постараюсь употребить мою власть, которую по щастию имею над его разумом, дабы привести его к примирению по вышесказанным условиям.

"Вчера по полудни, я принял на себя труд отнести к Сиру Карлу письмо от Сира Гарграфа. В то время он уже садился в карету с своею сестрицею. Он развернувши письмо, сказал мне, с приличною ему учтивостию, что он отъезжает в Кольнеброк, для принятия весьма любезных для него особ, возвратившихся из Шотландии; что он не прежде понедельника может возвратиться в Лондон, и что ощущаемое им удовольствие видеться с такими друзьями, с коими он уже весьма долгое время был в разлуке, не позволяет ему до того времени даже и помышлять о писанном к нему, но что по возвращении он не преминет ответствовать на оное с достодолжным почтением, я от вас не скрою, государыня моя, что будучи пленен столь отличным видом Сира Карла, его благородными поступками, и всем тем что ни приметил чрезвычайного в его свойстве чистосердечно желал, чтоб столь короткое время, оставшееся до понедельника, могло произвести какую ни есть благополучную перемену. Я почел себе за долг учинить вам вышеозначенные мною предложения, и надеюсь что вы не менее почтете себя обязанною, как и я, предупредить, естьли можно, те пагубные следствия, коих должно страшиться от такой распри и между такими знатными особами.

"Хотя я не имею чести, государыня моя, быть лично вами знаем; но нравы мои толико известны, что нимало не сумневаюсь, дабы можно было приписать мне другия причины, кроме тех, в коих уже я вам отчет отдал. Естьли вы по милости своей удостоите Сира Гарграфа своим ответом, хотя бы оный состоял в двух словах, надписав на мое имя в Кавендиш-Сквар; то я мог бы познать из того ваши намерения. При сем пребываю, милостивая государыня, с глубочайшим почтением и преданностию, ваш и проч.

Багенгаль.

О дражайшая моя! сколь ужасно сие письмо! Сердце Г. и Гжи. Ревс чувствительно оным поражено. Г. Ревс весьма почитает себя уверенным, что естьли сей Гарграф твердо будет настоять в своем предприятии; то Сир Карл не может отречься из чести, чтоб не удовлетворить его желания. Честь! ужасная мечта! И так что значит честь в таком смысле? Не есть ли она в сем случае враг долгу, благодушию, закону и всему тому, что ни есть в свете почтеннейшего и священнейшего между человеками? Как могу я тогда перенесть взоры Мисс Грандиссон? Я должна страшиться от нее ужасной ненависти. Простит ли Она меня когда ни будь, что вторично подвергаю опасности жизнь её брата?

Но что ты о том думаешь? Гжа. Вильлиамс такого мнения.... поелику Г. Ревс тайным образом просил совета у Гжи. Вильлиамс. Она сказала, что естьли надлежит предупредить злощастные следствия.... справедливое Небо! она сказала, что почитает меня обязанною..... увы! дражайшая моя, учиниться женою такого человека, каков Гарграф! исполненного злостию, жестокостию, вероломством! о чем думает Гжа. Вильлиамс? Однако, естьли состоит в моей власти спасти жизнь Сира Карла; то позволено ли мне будет отрещись от оной из самолюбия, и к пользе толико же кратковременного благополучия, какова жизнь, между тем когда видим великое множество честных женщин осужденных жребием влачить злощастную жизнь с злыми мужьями?..... Но сей кровожаждущий человек не получил ли уже пожертвования моей жизни? Я во всякое время готова ему оною жертвовать. Естьли варвар желает пронзить кинжалом мою грудь и удовлетворить свою алчность моею кровию; то я ни единою минутою не замедлю.

С другой стороны, Г. Ревс судит, что Сир Карл не легко согласится на принесение прощения. Могу ли я сумневаться, отвечала я, чтоб проклятой Гарграф, естьли желает чрез Багенгаля получить себе удовольствие тою ценою, какую от меня требует, удобно склонился отречься от всякого другаго требования, дабы обратить на него всю свою мстительность, когда я к злощастию моему учинюсь его женою? Не каварен ли он, не злобен ли, и не мстителен ли? Но да удалена будет и самая мысль, чтоб я когда ни есть склонилась разделит с ним мой жребий..... Впрочем произойдет ли от того какая ни есть перемена? Самый гроб мой может ли произвести в том какую ни есть перемену? и его ненависть к изящнейшему из всех человеков, не учиниться ли от того еще жесточайшею? О Люция! какое бы страшное изображение ни начертала я тебе о моих прискорбиях, опасностях, и о жестоком поступке претерпенном мною от сего изверга, но никогда я не ощущала еще того, что теперь действительно происходит в моем сердце.

Но, естьлиб Мисс Грандиссон советовала мне и понуждала меня принять то условие, которое приводит меня в трепет; то могла ли бы я отказать ей в моем согласии? Не имеет ли она права требовать от меня сего повиновения для безопасности невинного своего брата? И не поучали ли нас, что сей свет есть место искушения и печалей? И нещастие не необходимо ли для нас нужно, дабы отдаляться от сует его? Естьли в моих доводах видна справедливость и благодарность; естьли я помышляю токмо о спасении гораздо драгоценнейшей жизни, нежели моя собственная, и которая подвержена была опасности единственно ради меня; то должна ли я колебаться хотя единую минуту?... Однако, дражайшая моя Люция, чтож могу я тебе сказать? увы! колико я злощастна тем, что не могу просить совета у стол нежной сестры, которая великое принимает участие в сей драгоценной жизни, и которая была бы в состоянии наставить меня спасительными своими советами, естьлиб я того была достойна!

Г. Ревс спрашивает, не льзяли, не взирая на клятвы сего Багеналля, которой уверяет что Сир Гарграф действительно неизвестен о том, что он ко мне пишет, подозревать его, что он писал ко мне с его согласия. Но в сем самом предположении, условие не естьли самое существенное дело? И мой отказ, не воспалит ли в них ярость? Поединок не обьявлен ли уже Сиру Карлу, и не обьявил ли уже он, что ответствовать на оной будет в понедельник? Я не усматриваю в сем никакой корысти. Сир Карл чувствительно будучи тем тронут, не в состоянии предать оное забвению. Честь действительно не позволяет ему никаких предлагать договоров, ниже принимать оные. А понедельник не наступит ли после завтра? Сей ден, единый день мне остающейся, есть такой, которой я назначила для возблагодарения Всемогущего за щастливое мое избавление, в месте посвященном святому его имени; и естьли я буду иметь щастие сохранить жизнь мою, то конечно пагубою такого человека, которой гораздо достойнее той жизни, коею я была ему обязана.

Движения, волнующия мое сердце, принуждают меня оставить перо. Воззри на сию бумагу орошенную горькими моими слезами. Сего дня весьма уже поздо отсылать к тебе письмо мое; а хотя бы еще и не весьма было поздо; но я не столь была бы жестока, чтоб заставила тебя принимать участие в моих мучениях, происходящих от столь ужасной неизвестности.

В Воскресенье по утру.

Ни с малейшим вниманием писать мне не можно. Во всю ночь я не могла сомкнут глаз даже ни ни единую минуту, и конечно они опухли от беспрестанного течения слез. Г. Ревс действительно решился предать все забвению, до возвращения Сира Карла или сестры его; то есть: ничего не делать, не посоветовавшись с одним или с другою; впрочем он принял весьма хорошие меры, дабы иметь осведомление о всех движениях ненавистного сего Гарграфа. Нас уверяют, что во время моего от него освобождения, он лишился трех самых здоровых своих зубов. Боже мой! любезная моя, какое поражение для человека толико тщеславящагося своим видом! рассуди о его бешенствах.

Г. Ревс будет также уведомлен о возвращении Сира Карла, как скоро он прибудет. Ему сказано тайным образом, что Сир Гарграф почти беспрестанно сидит в уединении с Багенгаллем. О дражайшая моя! сие обстоятельство приводит меня в великое замешательство.

Я совершенно предалась на рассуждение Г. Ревса, которой, почитая сего Багенгалля за безчестного человека, и следовательно неспособного писать в хороших намерениях, сказал мне, что не надлежит ничего ему ответствовать. Не взирая на то, я было покусилась приняться за перо, но совершенно не знала, что должна была писать. Не желаете ли вы, спросил меня Г. Ревс, подать какую ни есть надежду совместнику Сира Гарграфа? Ах! нет, нет, отвечала я ему. Естьли вы хотите то сделать, присовокупил он, то я весьма уверен, что не смотря на ваше великодушие и на побудительные причины, вы будете презираемы Сиром Карлом и его сестрою.

ПИСЬМО XXVI.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Понедельник 27 февраля.

Колико несносен был для меня вчерашний день! ночь не менее терзала мои чувствования. Прозьбы мои не были вняты Небом, поелику они не подали мне никакой надежды, которая долженствовала бы за оными последовать. Колико я была благополучна до отъезда моего в Лондон. Я нахожусь не в состоянии писать. Мне не возможно о всем изьясниться подробно. Г. Ревс осведомился, что Сир Карл, Милорд Л.... и две его сестры прибыли вчерашнего числа весьма поздо. О дражайшая Луция! как окончится сегоднишний день?

Я получила записку от Мисс Грандиссон, которая просит меня отзавтракать у нее с Графинею её сестрою. Сие, говорит она, случилось нечаянно, без чего она уведомилаб меня о том еще вчерашнего вечера, как бы они поздо ни приехали. Она весьма приятно насмехается над тою нетерпеливостию, с какою сестра её желает со мною видеться, что весьма вероятно положить можно, что никто из них не имеет нималейшего сведения о жестокой причине моих опасений. Коликую радость не принесло бы мне сие посещение в другое время? Но теперь приносит оно мне токмо задумчивое удовольствие, и такое, какое восчувствовали бы печальные друзья, от больного в отчаянии лежащего, увидя прибывшего лекаря, коего они весьма долгое время ожидали, и коего вспомоществование не иное что им предвещает, как сумнительные облегчения. Но я слышу у ворот стук кареты....

Я побежала к окну, которое было на улицу. О дражайшая моя! действительно карета остановилась. Но я в ней никого более не видала, кроме двух особ. Боже милостивый! может быть ето Сир Карл.... сердце мое предчувствует....

Я вошла в свой кабинет с несколько большим спокойствием, хотя оное смешано было со страхом. Ты прочтешь здесь подробное о всем произшедшем у нас во время трех часов описание.

Г. Ревс вышедший принять их к карете, подал руку Графине. Я сошла в большой зал прежде, нежели оне вошли в оный. Мисс Грандиссон, с весьма веселым видом, сказала тогда своей сестре: и так, естьли тебе угодно, познакомтесь теперь с двоюродною нашею сестрою Ревс. Графиня по оказании почтения Гже. Ревс, обратилась ко мне. Вот она самая, возразила Мисс Грандиссон; вот любезная наша Генриетта. Милади оказала мне свое почтение. Но что такое значит! вскричала сестра ея, устремив на меня глаза свои; что такое, любезная Генриетта? Позвольте, сударыня, сказала она сестре своей, переговорить мне несколько с любезною сею девицею. Она отошла со мною к окну, что я вижу, сказала она мне. Что значат печальные сии глаза? Любезные мои родственники, продолжала она оборотясь к Г. и Гже. Ревс несколько громче, вы конечно изьясните мне сию неизвестность.

Какая пленительная живость в Мисс Грандиссон, подумала я в себе, однако вы не долго пребудете в таковом положении.

Она опят взяла меня за руку, и подведши к креслам сама села подле меня, держа в другой руке вейер. Я хочу знать тому причину, начала она говорить, и видя меня усиливающуюся усмехнуться обьявила мне, что я ее нимало не обману притворным своим видом. Я вздохнула. Очень хорошо, сказала она мне; но откуда происходит столь тяжкий вздох! Все ли в добром здаровье, наша бабушка Ширлей?....

Слава Богу, она в совершенном здравии, сударыня.

А наша тетушка, дядюшка наш Селби, двоюродная наша сестрица Люция?

Они равномерно находятся в добром здравии.

И так, какая же мука терзает любезную сию девицу? Не закололся ли кто ниесть из её невольников? Не приводят ли ее прочие в таковое уныние? Но сии непонятности, конечно вскоре обьяснены будут. Графиня подошедши к нам, укоряла ее за то смущение, в кое она меня привела усильными своими прозьбами, пеняя ей весьма приятным образом за излишнюю живость, которую один Карл, сказала она, был бы в состоянии умерить. Я отвечала, что невозможно ничем инным упрекать Мисс Грандиссон, как чрезвычайною милостию.

Гжа. Ревс весьма к стати при сем слове меня ободрила. Она говорила о том беспокойствии, которое Сир Гарграф Поллексфен беспрестанно нам причиняет. Ах! сударыня, сказала ей Графиня, он не имеет причины ниже смелости о том помышлять. Он не может предпринять никакого другаго намерения, как токмо остаться в спокойствии, естьли вы токмо по милости своей оставите оное на его волю.

Я ясно могла из того приметить, что обе сестры совершенно ничего не знают о поединке. Мисс Грандиссон спросила, разве вы получили что ниесть от Сира Гарграфа, я весьма искусно увернулась от ответствования на сей вопрос, спрашивая у ней сама: не получил ли чего нибудь от него Сир Карл? Совершенно ничего, отвечала она мне. Я присовокупила,что самое жесточайшее прискорбие, коего я страшусь, есть, видеть паки возраждающуюся такую распрю, коей я, по злощастному моему жребию, была причиною, и произвести некое беспокойствие в такой фамилии, которую толико побудительные причины обязывают меня любить и почитать. Обе сии исполненные приятностями сестры приписывали мою признательность хорошему моему свойству, и сказали мне, что их брат, которой вскоре обещался сюда быть с Милордом Л.... подаст совершенно инное наименование тому случаю, в котором он имел щастие мне услужишь. Но мы не дождемся их к завтраку, продолжала Мисс Грандиссон; Графиня встала нынче прежде обыкновенного времени, да и мне никогда не случалось вставать после всех. Я весьма голодна, сказала она; мне однако не хочется есть перчатки: и подошедши к моим клавесинам, как будто бы желая прогнать свой апетит, она заиграла я таким искуством, из коего могли мы заключить, что она в состоянии изражать на оных самую свою мысль. Завтрак тогда принесли, но я на оный не взирала, и единственно помышляла о тон ужасном письме Багенгалля, от коего мое сердце обмирало. Но поелику я совершенно была уверена, что Сир Карл имеет сильные причины скрывать таковое обстоятельство от своих сестр, то и не хотела говоришь о том явно; и не взирая на то, желала бы узнать нечто могущее успокоить мои мысли, предая на его волю обьявить о том двум своим сестрам, когда он то за благо рассудит. В замешательстве, в коем я находилась, дабы начать с ними говорить, я спросила у Графини, не в прошедшую ли субботу прибыла она в замок Кольнеброк? Колико любезен сей дом для меня пребудет? Он служил мне убежищем. Она мне отвечала, что приехали ж самый тот день, но что для нее гораздо будет любезнее то место, в коем окончатся мой нещастья. Я думаю, сударыни, начала я с весьма малою связностью речь, что вы слышали о письме писанном к Сиру Карлу.... от того злобного Вильсона.... Так, сказала мне Графиня, и я чрезвычайно рада, услыша что стол ужасный заговор по щастию уничтожен. Некоторые места того письма, присовокупила она, приводят меня в великое бесспокойствие. Чтож бы они в себе заключали? спросила меня Мисс Грандиссон с трогательной приятностию. Они заключали в себе, сударыня, то, что Сир Гарграф не о чем толико не помышляет, как о мщении. Наш братец ничего нам о том не сказал, возразила Графиня, но совсем не вероятно, чтоб человек, устыженный своим поступком, вздумал помышлять о мщении. На против того нам сказано, что он не выходит ни наединый шаг из своего покоя, или от стыда, или от болезни.

Она не успела еще окончить своих слов, когда послышался каретной стук, и Мисс Грандиссон увидела, что приехал Милорд Л.... и её брат. Пришедши в чрезвычайное восхищение от радости, я даже не доверялась и самой себе: и притворясь будто что нибудь забыла, я вышла с великою поспешностию в одне двери из зала, между тем как они вошли в зал другими дверьми: я остановилась в кабинете. Я благодарила Небо! Сердце мое пришло в толикую слабость, что я не в состоянии была принесть ему мою благодарность такую как бы долженствовало. Я едва не лишилась чувств. Ты конечно не удивляешься, любезная моя Люция, что мое движение столь было стремительно после той ужасной неизвестности в коей я дня с два находилась, и в тех мучительных моих помышлениях о спасении, коим я почитала самого изящнейшего из человеков подверженного за сохранение моей честности и жизни.

Я весьма уже испытала, что изумления бываемые от радости могут скорее проходить, на ипаче когда благодарность составляет оной начало, нежели от сильнейших страстей. В сию минуту Гжа. Ревс ко мне вошла. Любезная моя, сказала она мне, наше отсудствие будет замечено: я сию минуту, приду, отвечала; да и действительно я только что хотела идти. Мы вошли в зал вместе.

По оказании первых учтивостей, Мисс Грандиссон не приминула сказать своему брату, что Мисс Бирон, Г. и Гжа. Ревс находились в великом беспокойствии от некоторых значений Вильсонова письма. Я воспользовалась сим обьявлением: вы весьма худо бы судили о моей благодарности, Г. мой, продолжала я после ее, естьлиб я не призналась вам, что известие Вильсона, присоединенное к тем угрозам, о коих нас уведомили, заставляют меня страшиться, чтоб ваша жизнь не была в опасности, по той причине, что вы с толиким великодушием за меня вступились.

Он отвечал, что чувствования Мисс Бирон весьма её достойны; но чтож касается до заступления, то она не может сумневаться, чтоб находился в свете хотя единый честный человек, которой бы не поколебался как и он в подобном сему случае; что он желал бы, без сумнения, чтоб и ему оказали таковую же услугу касательно сестер его; что он поступал с величайшею умеренностию, и что воспоминая о тогдашних обстоятельствах, он ничем укорить себя не может. Не беспокоитесь нимало о следствиях, присовокупил он, ничего случиться от того не может, естьли я буду доведен до необходимости защищаться. Мисс Грандиссон не преминула его спросить, с некиим прискорбным видом, не ужели должно чего ниесть страшиться от известия Вильсона? весьма неудивительно, что человек имеющий свойство Сира Гарграфа старается угрожать; и что лишившись всей своей надежды, бывши уже столь близок к исполнению оной, конечно тем был поражен; но долг требует ни за что почитать слова оскорбленнаго; поелику люди исполненные истинною храбростию, никогда грозить не станут.

Г. Ревс попросил его на минуту переговорить с ним на едине. Они оба вошли в кабинет, там Г. Ревс подал ему письмо от Багенгалля. Он его прочел. Ето весьма чрезвычайное письмо, сказал он отдавая его обратно Г. Ревсу, но что о том думает Мисс Бирон? Согласна ли она на требуемое от нея? Вы легко о том судит можете, отвечал Г. Ревс, из того, что она в чрезвычайном находится замешательстве. Я думаю, возразил Сир Карл, что молодая особа столь отличного свойства, которая возвышает уже до высочайшей степени оказанную мною ей услугу, прочла сие письмо с некиим прискорбием; но сумневалась ли она принять надлежащее в таком случае намерение? Не призирает ли она и письма и того, кто к ней оное писал? Я бы почитал Мисс Бирон....

Он остановился: но начиная опять говорить, он столь сильно разгорячился, что произнес несколько весьма вспыльчивых выражений. Г. Ревс признается, что до сего времени он действительно не почитал его способным вдруг воспламеняться с толиким жаром. Я бы желала, дражайшая Люция, что бы он не остановлялся. Я бы хотела чтоб он сказал, что он думает о Мисс Бирон. Я тебе признаюсь, что мне весьма было бы несносно, естьлиб Сир Карл имел худое мнение о моих чувствованиях.

Он прервавши речь Г. Ревса, которой желал оправдать мои беспокойствия? спросил у него, не учинено ли чего ниесть по случаю сего письма? не решились ли предать оное забвению, и изьявлять к виновнику величайшее презрение? Г. Ревс уверил его, что не писали никакого ответа: моглили сии подлецы, возразил он, ибо я не иначе называю тех, которые стороны к предумышленной подлости ожидать от меня прощений, за то, что я воспрепятсвовал им исполнишь их злодеяния? Никто, Г. Ревс, не имеет более меня унижения просить извинений, я говорю даже и гораздо о низших меня, естьли я по нещастию преступлю долг мой; то никакая власть не принудит меня не признать какого ниесть справедливого деяния.

Г. Ревс спросил его откровенно, не подал ли ему Багенгалл письма, и Сир Гарграф не обьявил ли ему поединка? Он получил первое и осведомился о другом; и что отложил до ныняшнего понедельника на оное ответствовать, поелику он нимало не думал, чтоб таковое дело заслуживало к сокращению хотя единой минуты того удовольствия, котором он услаждаться хотел принимая в обьятия любезнейшую сестру и её супруга; он написавши ответ отослал сегодняшнего утра.

Вы отослали, сказал ему Г. Ревс! как я опасаюсь, Г. мой!....

Он уверял Г. Ревса, что он ничего не должен опасаться. Однако он просил ничего о том не говорить его сестрам и Милорду Л.... поелику он не желает, чтоб такое дело, которое его нимало не беспокоит, причинило тщетные прискорбия и нечтательные страхи таким особам, о благополучии коих он искренно печется. Я не могу стерпеть, присовокупил он чтоб моим друзьям не доставало какого ни есть удовольствия.

Но согласныли вы на поединок, спросил у него Г. Ревс?

Он отвечал, что ему весьма часто случалось быть в подобных сему обстоятельствах; что он никогда не обнажал своей шпаги, разве для своего защищения и то тогда, когда уже не имел более никакого инного средства; что он не может сносит никакой обиды, и что с природы весьма вспыльчив, что единая прежде сего минута весьма много ему стоила, дабы умерит страсть свою; но когда уже по необходимости должен бывает приходит в гнев, то весьма много претерпевает от собственных своих расскаяний, чао находится уже не в состоянии преодолеть первую свою вспыльчивость.

Но я надеюсь, Г. мой, возразил двоюродной мой брат, что вы не согласитесь....

Я не соглашусь ни с кем, Г. Ревс, касательно поединка. Я ни мало не опасаюсь, чтоб меня почли за трусливого человека. Я имею во внутренности моих чувствованиях.... простите меня в сем тщеславии, Г. Ревс: но я живу на свете не для людей, а для самого себя, и для того судии, которой обитает в моей внутренности.

Г. Ревс всячески старался восхвалить его движениями своих рук и глаз, ибо голос ему изменил, и он не в силах был выразишь всего словами. Он был как восхищен удивлялся тому благородству, с каким произнесены были последния сии слова, и мне видеть светлые лучи, блестящие на лице Кавалера Грандиссона.

Разговор еще не кончился. Сир Карл продолжал: между безчисленного множества злоупотреблений, кои я часто оплакиваю, нет ни единого могущего привести меня в толикое уныние, как предумышленные поединки. И так в чем же состоит великодушие такого человека, которой не может отличиться от общенародных мнений? Не знаем ли мы множества фамилий, в коих глубокая печаль вечно продолжаться будет за убиение отца, сына, брата, увлеченных сим зверством. Человек вызывающей на поединок другаго, и склоняющей его на особенное сражение ясно показывает что он презирает власть своею Создателя. Надеется ли он получишь чрез то какую ниесть инную выгоду, кроме того, как быть смертоубийцею, и учинить неизгладимый порок всей невинной фамилии? Но поелику вы довели меня до такою степени, тем странным письмом, которое позволили мне прочесть, то я желаю сообщить вам также письмо полученное мною от Сира Гарграфа: оно содержит в себе следующее:

"Я похваляю, Г. мой, то великодушие, по которому обьявили вы свое имя. Я весьма не доволен моими людьми, которые так далеко от меня были, что не могли осмотреть, по обыкновенным приметам, кто был враг на подающей на большой дороге на невинного человека: на невинного, покрайней мере, касательно вас, весьма вероятно, что вы надеялись получить от меня какие ниест известия, и вы конечно получили бы оные гораздо скорее, естьлиб те действия жестокого и нечаянного нападения, коими вы умели воспользоваться, не лишили меня даже до сего времени свободы выходить из моего покоя. Я требую от вас удовлетворения, приличного честному человеку. Изберите время, лишь бы токмо оное не далее было будущей середы. Сей отсрочки весьма довольно будет для разпоряжения ваших дел. Место, естьли вы на то согласитесь будет в Кенсингтоне. Я возму с собою два пистолета, из коих отдам на вашу волю выбрать себе один, естьли вы не захотите доставить мне один из ваших. О прочем же старание поручено будет моему другу, Г. Багенгаллю, которой принял на себя труд отдать вам сию записку, и тому, кого вы назначите с своей стороны. Пребываю государь мой, ваш покорнейший слуга

Гарграф Поллекефен.

В Субботу.

Прочитавши сие письмо Г. Ревсу, он ему сказал, что равномерно желает прочесть ему и учиненный на оное ответ; что оный может показаться ему весьма продолжителен; но естьлиб Сир Гарграф знал его несколько короче, то довольно бы было к тому шести строк.

"Письмо ваше, Г. мой, доставлено мне в прошедшую Субботу, чрез Г. Багенгалля, в самую ту минуту, как я садился в карету отъезжая на целые сутки в загородной дом. Я ни мало не сумневался, чтоб сей предмет или время могли переменить мое намерение. Сестра моя находилась уже в Коляске. Мне не захотелось привести в беспокойствие женщину. Я отложил до понедельника вам на оное ответствовать.

"Я обьявляю вам, Г. мой, что я всегда ощущал отвращение, хотя и весьма часто встречались со мною таковые случаи, обнажать шпагу в таковом смертельном поединке. И в самое то время, я почитал себя стольво уверенным в боевом искустве, что отдавал себе в том справедливость. Поелику вступая в таковое дело, я имел другия причины кроме моей безопасности.

"Имеете ли вы друзей, Г. мои? Любимы ли вы ими? Любите ли вы их сами? Желаете ли вы препровождать жизнь свою для их пользы равно и для своей? Имеете ли вы также и врагов, которые весьма будут радоваться видя кончину нашей жизни? Да произведут сии рассуждения влияние над вашим разумом, так как они завсегда производили и над моим. Я весьма хладнокровен, но вы может быть, не столько равнодушны. В таковом случае долг требует от того, которой в состоянии обладать самим собою, представить другому справедливые размышления. Не взирая на то вы можете делать все что вам угодно.

"Но позвольте мне предложить вам другой вопрос: естьли вы почитаете себя оскорбленными, то благорозумно ли подавать мне новый случай к учинению вам обиды может быть гораздо оскорбительнее прежней?

"Вы вступили в такое дело, которое противно всем общественным законам, естьли вы не чувствуете, что в таком случае поступилилиб и сами так как я поступил, то верьте мне, Г. мой, что вы не составляете такого честного человека, с коим бы тот, которой почитает за величайшее достоинство сие название, должен ревностно сразиться. Я не получил над вами никакой выгоды, коей бы вы могли меня укорять. Вы обнажили свою шпагу; я же до моей не коснулся. Вспомните, что когда вы находились в коляске, то сие положение не весьма ли было вам опасно; и что по нанесении на меня своего удара, вы чрезвычайно должны благодаришь за умеренность мою. Я нимало не сожалею, что подал просимою от меня помощь, не причиня вам всего того зла, на кое вы жалуетесь. Нельзя действительно подозревать, чтоб в моих намерениях заключалась какая ниесть злоба. Колико я ощущал к вам омерзения, да и теперь еще несколько чувствую, за то насилие, в коем вы оказались виновным касательно женщины не имеющей ни какого защищения, и заслуживающей, как я то скоро усмотрел, не токмо обожания от вас, но и от всего света; и по тому менее помышлял я за нее мстить, сколько подать ей помощь.

"Я пишу к вам столь продолжительное письмо для того, что мое перо составляет единое орудие, которое я вознамерился употребить. Простите мне, естьли я повторю, что после произшедшей между нами распри, хотя касательно молодой особы, или нас самих, мы не можем сражаться явным образом, хотя по другим правилам, а не по моим, поединок есть позволенное дело. Естьли примут право, по причине моего отказа меня оскорблять, и тем приведут меня в необходимость себя защищать, то познают, что единая моя рука в состоянии меня спасти против великого множества. Но, и в сем самом предположении, я всегда предпочту лучше оправдаться честными обьяснениями, поелику не желаю чтоб кто ниесть мог меня укорять в смертоубийстве. Я не имею ни малой власти над моею жизни; а гораздо еще менее над жизнею другаго. До какой степени презираю я того человека, которой иначе о сем мыслит, кажется гораздо более я его презираю, нежели сам могу быть им презираем; и естьли он представляет себе, что сие обьявление подает ему права нападать на жизнь мою, пусть его оное предпринимает; но в сем случае будет поступлено по средством сходствующим с моими правилами.

"Словом, естьлиб меня ненавидел кто ниесть до такой чрезвычайности, и решился бы меня подвергнуть игу законов своея земли; то мои поступки никогда не были бы о порочены; нет ни единого дня ниже часа в которой бы не можно было меня найти во всяком месте, куда я бываю призываем по должности или по обыкновению. Моя шпага составляет единое орудие моего защищения; и я никакого другаго из ней употребения не делаю. Пистолеты беру я токмо при отъезде в дорогу, и ни для чего инного как для устрашения разбойников; и самых безопаснейших орудий иногда довольно для меня бывает, для отражения от себя нечаянного нападения.

Естьли Кавалер Поллексфен имеет хотя некое благоразумие; то может быть возблагодарит меня за сие обьяснение, которое впрочем я оставляю не его волю наименовать как ему заблагоразсудится. Пребываю покорнейшим ею слугою.

Карл Грандиссон.

В Понедельникъпо утру.

Г. Ревс просил у Сира Карла позволения дозволишь мне прочесть сии два письма. Он на то согласился, ибо не намерен, присовокупил он, согласиться на предложение Сира Гарграфа. Но поелику я приняла смелость списать их, без его ведома; та я прошу искренно, любезная моя Люция не выдавать их из фамилии. Ты легко судить можешь о том удовольствии, которое я почувствовала от последнего письма, и нимало не сумневаюсь, чтоб и ты не ощущала оного вкупе со мною. Однако, поелику сам Сир Карл нимало не надеется, чтоб такое дело предано было забвению, и соглашается, что следуя общественным нравам честности, его враг конечно желает чего ниесть гораздо оскорбительнейшаго; думаешь ли ты, любезная моя, чтоб я была спокойна, когда почитаю себя как бы единым предметом возмущения. Весьма вероятно, что Сир Карл пребывает теперь в глубочайшем спокойствии. Душа его основывается на других правилах, а не на правилах мечтательной честности. Колико сие благородное свойство возвышает его в моих мыслях! Действительно, любезная моя, я иногда чувствую, что благородность созидает для него как бы некий престол в моем сердце; но токмо в качестве друга или брата. Я не в состоянии положить пределов моего к нему почтения.... будь уверена, любезная моя, что сие высокопочитание будет содержать все мои чувствования в границах благопристойности.

Когда он вошел к нам с Г. Ревсом, то разговор учинился общим, но сердце мое будучи стеснено всеми сими обязанностями лишило меня всякой живости. Мисс Грандиссон однажды мне сказала. что она почитает меня гордою: но я взглянув на Сира Карла, в то время когда он смотрел ж другую сторону, размышляла о том чего еще надлежит ему опасаться, хотя и не смертоубийства, от такого человека, которой будет поражен некоторыми местами письма; но может быть тех ран, кои должен будет носить на лице своем, даже до окончания своея жизни; от сего я не могла не восчувствовать сильного и нежного беспокойствия о друге толико отличного достоинства, которой, сколь ни весел, сколь ни благополучен между нами казался, но может быть несколько часов после.... могла ли я воспротивиться сим ужасным опасностям? В другое время я взирала бы на него с превеличайшим удовольствием, как на единого в свете человека, которому бы я желала, даже и в нещастии моем, быть столь чувствительно обязанною. Его кротость, подумала я в себе, ни малаго не наложит бремени на мою благодарность. Он отнюдь не поставляет оказанное им иие благодеяние за великую услугу; самые величайшие и великодушнейшие деяния ему свойственны. Естьлиб мне случилось, быть обязаною кому ниесть другому, которой бы, по причине знатного своего богатства, надеялся получить некую пользу за ту опасность, которой за меня подвергся, и коего договор или нрав конечно привел бы в замешательство мою благодарность....

Но от сего человека я имею сердце свободное. Однако, я вторично подумала в себе, что Сир Карл есть такой человек, к которому я не должна питать нежных чувствований. Колико буду я иметь соперниц! Такой человек, на коего весь свет взирает с удивлением! Непременный долг, как некогда сказала мне его сестра, обязывает женщин ожидать, что оне будут предупреждены! Сердце Сира Карла должно быть исполнено теми нежными ощущениями, которые переменятся в недре сего человека в сильную и пылающую страсть к первому и единому предмету его обожания. Я ручаюсь жизнию, любезная Люция, естьли говорю не истинную правду: что, между великим множеством женщин, коих брак Сира Карла учинит злощастными, хотяб то было в Конторбери, или в других местах, нет ни единой, коей бы он оказывал более благосклонности нежели к другой.

Мисс Грандиссон пригласила нас, как то Г. и Гжу. Ревс равно и меня в будущую Среду к себе отобедать и мы на оное согласились с превеликим удовольствием. Графиня, как казалось, весьма мною была довольна, хотя к тогдашнем моем колебаний, и показывала весьма печальный вид во все время их у нас пребывания. Я хочу подать тебе в сем письме изображение, о ней о её супруге, поелику решилась описывать тебе всех моих новых знакомцев! Я без сумнения должна тебе оное учинить; но я токмо не знаю в состоянии ли теперь оное предпринят. По истинне, любезная Люция, все случившееся со мною за пять дней, толико меня уничижило, что я действительно почитаю себя лишенною того пламени, которой оживотворял как мое сердце так и перо мое.

Графиня летами старее одним годом Сира Карла: но она во всех своих чертах, имеет всю приятность и нежность, которые составляют самую любви достойнейшую физиономию; не щитают двумя или тремя годами моложе. Она высокого росту, и величественной осанки, в виде же и чертах Мисс Грандиссон заключается нечто гораздо живейшего - и благороднейшего, нежели в Графининых; но снисхождение и ласковость изьявляющиеся на лице Графини, внушают к ней более доверенности и склонности нежели к сестре ея. Первую можно полюбить при первом виде: у другой же напротив того как будто бы должно просить позволения ее любить, и быть в готовности на то склонится как скоро она того пожелает, впрочем же, хотяб она на оное согласилась или нет, но никак не можно чтоб ее не любить. Каждой человек говорит о Милади Л... с толиким же почтением как и любовию. Каждой выхваляет её кротость и благоразумие, Мисс Грандиссон, по своему свойству гораздо вольнее, но не всегда получает то одобрение, которое заслуживает; и будучи довольно засвидетельстованиями своего сердца, она ни мало и не помышляет о мнении другаго.

Милорд Л.... хотя не может почестся за красавца, но имеет весьма приятный вид. Милость начертывается на очах его, с таким видом благоразумия и честности, которой заставляет его почитать. Он одарен всем тем что его глаза ни возвещают; услужлив, благоразумен, великодушен; словом истинной благородный человек древнего времени.

Мы обещали рассказать всю повесть о сих двух фамилиях, также о любовных произшествиях Милорда и его супруги, и одолжениях коими они обязаны своему брату, о коем он беспрестанно говорят, и к которому оказывают весьма нежное почтение, изражающееся даже на их взорах. что же надлежит думать о сем брате? Не ужели он имеет тайну, что приобретает себе права к благодарности от всех тех, которые хотя некое имеют к нему отношение? Я с величайшею нетерпеливостию желаю быть на едине с Мисс Грандиссон, и заметить, может быть, из какого ниесть искреннего разговору каким искуством убеждает он каждого человека признават в нем то превосходство, которое большая часть людей обыкновенно с великой ревностию приобрести старакются.

Естьли я удовлетворю тем мои желания, то отрекусь от всех прочих моих знакомых, во время пребывания моего в Лондоне, дабы единственно предаться сей пленяющей меня фамилии; по крайней мере, естьли сие можно будет сделать, не опасаясь быть для них в тягость. Остальное мое время препровожу я с Г. и Гжею. Ревс, коих я всячески буду стараться избавит совершенно от всех причиненных мною им смущений. С какою нетерпеливостию ожидаю я приближающейся середы, дабы увидеть себя посреди всей фамилии Грандиссонов! ибо они все соберутся вместе. Я имею довольно побудительных причин ожидать с нетерпеливостию сего дня. Впрочем воспоминая о сем лютом Гарграфе, я прихожу в трепет.

ПИСЬМО ХХ?.

Госпожа Сельби, к Генриетте Бирон.

Из замка Сельби, 15 февраля.

Хотя уже с весьма данного времени мы решились, любезнейшая моя Генриетта, оставить тебе полную власть в своем выборе; однако мы не можем преминуть дабы не уведомить тебя о представляемых нам в рассуждении твоего супружества предложениях. Впрочем от единой тебя будет зависеть их принять или отвергнуть.

Уже прошло более месяца, как Милади Д.... вдова, произходящая от знатной фамилии, удостоила меня своим письмом, как ты то увидишь по числу её письма. Но она просила меня сохранить сие в тайне до того времени, пока позволит мне произвести оное в действо. Сего дня я получила от нее другое письмо, в коем она меня просит уведомить тебя о всех её представлениях. Я сообщила моей матушке, Г. Сельби и Люции, все произшедшее между нами с сей госпожею. Они ничего мне не сказали что о том думают, по тем же самым причинам и я не открою тебе моего о тон мнения то есть, до того времени, пока ты сама, в рассуждении сих обстоятельств, не потребуешь от нас нашего мнения.

Но не видим ли мы, дражайшая моя племянница, что в течение нескольких дней, весьма довольно случилось перемен могущих послабить надежду всех старавшихся тебе нравиться, а особливо естьли они познают те обстоятельства и положение, в коих ты находишься. Я уверена, моя возлюбленная, что никогда не станешь сопротивляться движениям той признательности, которая всегда имела власть над твоим сердцем. Нежность ощущаемая к тебе твоим дядею, принудила его оставить, в таком случае, склонность свою к насмешкам, о коей ты не безъизвестна. Он обьявляет, любезная моя, что весьма о тебе сожалеет. В то время когда сия любезная девица, говорит он, тщеславилась вам своими силами, отвергая одного или отпуская другаго, она почитала себя в независимости от того домогательства, перед которым долг требует, рано или поздо, чтоб женщины преклонили голову; то я ее не щадил: но теперь, когда ее вижу обьятою сильною страстию, когда она довольно может представить доказательств к своему извинению, и когда мы может быть ласкаемся токмо единою надеждою, во время торжества Сира Карла; то её состояние, естьли в самом деле таково, каким я его себе представляю, вперяет в меня толикое сострадание, что я не осмеливаюсь приводить ее в печаль моими издевками, наипаче по притерпенных ею от подлаго Гарграфа озлоблениях.

Многия места твоих писем, любезная моя, ясно нам представили твою склонность. В начале воспламенения любви молодые особы всячески стараются скрывать собственное свое состояние. Оне усиливаются потушить огонь прежде, нежели станут просить помощи; но сие самое усилие еще более оный воспламеняет. Оне изыскивают различные имена к названию своих чувствований, на пример, такие как благодарность. Но познай, любезная Генриетта, что столь твердо основанная благодарность, как твоя, есть не инное что как источник к любви. Достоинство предмета, изящность твоего сердца, твердость свойств, долженствуют произвести любовь с одной стороны, а может быть и с обеих, естьли то множество женщин, о коих ты говорила, имеют посредственные совершенства: однако, любезная моя, на сем не должно полагатся, поелику добродетельные сердца не чувствительно между собою сопрягаются. Весьма также вероятно, что те женщины может быть будут предпочтены по наружному виду. Пригожий человек не имеет нужды во всех качествах Кавалера Грандиссона к привлечению большей части сердец нашего пола.

Опасности наши еще более умножаются от того, любезная Генриетта, что мы все влюблены в него до чрезвычайности. Дядя твой разговаривал с Г. Доссаном весьма славным Адвокатом Нортингама, которому препоручены некоторые дела от Сира Карла. Разговор в которой Г. Доссан вступил о его свойстве, касательно токмо его откупщиков и подвластных, весьма достачествовал к подтверждению всего того, что самая пылающая благодарность и страстнейшая любовь могли бы сказать в его пользу. Мы иногда совершенно не помышляем, должны ли сожалеть о безчестном злодеянии Гарграфа, хотя ты впрочем не можешь сумневаться, чтоб известие о претерпенных тобою мучениях, не пронзило нас до глубины сердца, естьли окончание соответствовать будет нашим желаниям; то я действительно ни о чем сожалеть не буду. Но в сем то состоит вся наша опасность. Что тогда я должна делать, вечор сказала твоя бабушка, естьли предмет всей моей нежности обьят безнадежною страстию? Разсмотрим сие обстоятельнее, естьли ты усматриваешь в том хотя некую вероятность, то спеши помочь себе, заливая огонь, пока он еще мелькает, и когда еще отбрасывает токмо единые искры; долг твой требует от тебя утушить его, любезная моя: и каким же другим средством можешь ты до того достигнуть, есть-не тем, что должно оставит толико любви достойную фамилию, и иметь с нею токмо переписку, то есть: возвратиться и жить с нами, пока еще пламя не вспыхнуло? Когда ты будешь у нас; то можешь подать некую надежду любви достойному Орму, или обратиться к новому о тебе предложению. Поелику самое чувствительнейшее и нежнейшее для нас удовольствие состоит в том, дабы видеть тебя благополучно сочетавшуюся браком; ибо мы ничего более с толикою горячностию и не желаем. Естьли же ты усматриваешь хотя некую надежду..... то уведомь меня. Я бы презрила и корону, любезная моя, в сравнении с сим....

Прощай, нежное утешение любви моей. Я обманываюсь, естьли то благоразумие, которое до сего времени приносило тебе великие похвалы, не подвергнуто опытам, коих ты еще никогда не знала. Пребываю в тебе на всегда с матернею любовию.

Марианна Сельби.

ПИСЬМО XXVI.

Вдовствующая Графиня Д.... к госпоже Сельби.

25 Генваря.

Позвольте мне, сударыня, хотя я лично вас не знаю, писать к вам о некоем важном деле, и в самое тоже время просить вас хранить оное в тайне, до получения вторичного от меня письма, как для Г. Сельби, так и для той молодой особы, о коей я говорю. Никто ил моей фамилии, не изключая и Графа Д.... моего сына, неизвестен о моих намерениях, и нималейшего о том не будут иметь сведения, пока вы по милости своей их не одобрите.

Сыну моему не давно минуло двадцатьчетыре года, весьма мало есть таких молодых людей, произходящих от знатной породы, коим можноб было приписать лучшие качества. Его младость подала мне надежду, когда он вступил в лета, препоручить ему весьма знатное имение, которого он нимало не утратил с того времени, как жил в независимости. Касательно вида, в нем нет ничего хулы достойнаго. Ему отдают справедливость в знаниях и рассудке; за поступки же в своих путешествиях он заслужил уважение. Вы можете о тон искать все осведомления приличествующия благоразумию.

Мы с величайшею нетерпеливостию желаем, так как вы представить себе можете, видеть его благополучным по сочетании брака. Он всегда старался быть добрым сыном. Он оказывал ко мне нежность и уважение. От почтительного же сына можно надеятся хорошего мужа: он меня уверяет, что его сердце свободно, и что примет с величайшим уважением мое одобрение. Я изыскиваю приличную ему невесту; хотя по истинне Милорд и не весьма равнодушен к красоте, но я разматриваю далее, нежели наружность в женщине. Первое мое намерение клонится к той фамилии, которой молодая особа обязана своею породою и воспитанием, что же касается до знатности, то я ни мало о том не помышляю, поелику муж знатного достоинства, как вы то знаете, делает таковою же и жену свою. Я желаю токмо честного и древнего благородства. Известно, сударыня, что вы таковыми преимуществами изобилуете; и естьли впрочем все ваши упомянутые договоры взаимно за благоприняты будут, то признаюсь вам, что я почла бы да великое щастие быть в родстве с вами. Поелику молодая оная особа получила свое воспитание от вас; то ваше свойство составляет для меня самую побудительнейшую к тому причину.

Почти по всему свету носится слух и удивление о красоте, достоинстве и изящном свойстве племянницы вашей Бирон. Нет ни единого дня, в которой бы я не слыхала приписываемых ей похвал. Теперь же, сударыня, я предлагаю вам токмо единый вопрос и неотступно прошу вас ответствовать мне на оный с таковою искренностию, которая приличествует сему важному случаю, и которую мне кажется я заслуживаю моим искренним признанием, наипаче, когда я обещаюся хранить тайну с такою же верностию, с какою и от вас оной ожидаю. Совершенно ли склонности Мисс Бирон свободны? Наша разборчивость простирается до чрезвычайности касательно сего пункта: теперь я о сем токмо одном деле спрашиваю. Естьли ваш ответ согласоваться будет с моим желанием, то мы с обеих сторон вступим в дальния обьяснения. Единое слово, сударыня, когда вы меня оным удостоите, наичувствительнейше обяжет покорнейшую и преданнейшую вашу

М. Д.....

Приложение. Гжа Сельби присовокупила к сему письму ответ писанной ею к Милади Д.... уверяя ее что она совершенно неизвестна о сердечной склонности Мисс Бирон, хотя всем известно, что у ней многие были домогатели, которые старались получить ее в супружество с весьма выгодными предложениями; и уведомляли также что Мисс Бирон не весьма богата, и не более имеет пять надцати тысячь фунтов Штерлингов всего имения, хотя правда надеется большего приращения оного, но то весьма еще сумнительно; она также присовокупила к оному другое письмо от Милади Д.... полученное 15 февраля, которым сия госпожа уведомляет ее, что по получении её письма она говорила о своих намерениях своему сыну, коего нашла толико предупрежденного общенародным слухом в пользу Мисс Бирон, что он токмо желает изыскать случай ее видеть; и что на возражение касательно богатства он отвечал, что человек имеющий, так как он, 12000 фунтов Штерлингов ежегодного доходу, не должен искать в супруге других богатств кроме добродетели и достоинств. Графиня присовокупляет, что точно такой ответ получила она от своего сына, равно и её собственной, такой есть того ради она просит Гжу. Сельби доставить скорое свидание двум молодым особам, дабы поспешить к заключению брака, в коем состоит все благополучие её жизни, обьявляя, что она уже ощущает к Мисс Бирон всю матернюю нежность.

ПИСЬМО XXVII.

Генриетта Бирон, к госпоже Сельби.

Из Лондона, 28 февраля.

По истинне, дражайшая моя матушка, ваше письмо приводит меня в чрезвычайную печаль. Колико я неблагодарна, что осмелилась сие сказать, когда вы всегда оказывали ко мне снисхождение, но естьли я в самом деле чувствую наказание, хотя может быть и без причины; то не должна ли я в том искренно вам признаться?

И так какое же мое состояние? Какие суть те обстоятельства, кои лишили меня той власти, которую я должна иметь над собою, и переменили в сострадание ту склонность, которую мой дядя завсегда имел к насмешкам. Обьятая сильною страстию! Надежда с моей стороны; а торжество с другой! Письма мне изменяющия; а вам изъявляющия мою склонность! Начало воспламенения любви, которую стараются скрывать в себе! Огонь, искры и пламя! благодарность и любовь, такие слова, которые одно за другим следует! Ах! любезная моя тетушка, как могли вы снести, чтоб мой дядя писал ко мне в таких выражениях. Как могли вы оные списать и переслать мне под своим именем? Не взирая на то, я усматриваю некие черты нежности, которые не могут произойти ни от какого мущины, ниже от какой ниесть другой женщины, кроме любезной моей тетушки.

Но чтож вы делаете, сударыня, когда обьявляете мне собственные ваши предложения в пользу такого человека, коего вы почитаете имеющего надо мною толикую власть? Какая же необходимость понудила вас дать мне знать, что его возвышенные качества произвели над нами чрезвычайное впечатление? Да и моя бабушка нимало не щадит своей внучки. Она трепещет о безнадежной страсти. Увы! пуст я лучше лишусь жизни, нежели когда ниесть заслужу столь жестокое сострадание!

Как могло ваше перо начертать слова, тлеющей огонь, отскакивающия искры, и увещевать меня заливать пламя. Любезная тетушка! какие изображения! к чему же они причтены? и кем? И так неужели я в беспамятстве писала мои письма? Нет, нет, все мною писанное впечатлено в моей памяти. Но должны ли вы сказать, что мне простите, естьли я нахожусь в таковом печальном состоянии? Должныли вы сказать, что вы все влюблены в сего превосходнеейшего человека, также говорят о Г. Доссане, и о всех тех похвалах, кои он ему приписывал? На против того, вам долженствовало бы мне обьявить, что естьли моя благодарность обратиться в любовь; то вы никогда мне оного не простите. Тогда я бы всячески старалась изтреблять ту страсть, коея успех, как кажется, весьма вас беспокоит.

Так теперь мне единое бегство остается защищением: меня увещевают в скором времени возвратиться в Нортгамптон Шир, для того ли, чтоб там заключить новое обязательство с Милордом.... или дай бы подать надежду которому ниесть из прежних моих докучителей. Бедная Генриетта Бирон! и так какая тебе необходимость в столь скоропостижном средстве? И не ужели подает тебе сей совет тетушка твоя Сельби? Но разве ты не надеешься, чтоб Сир Карл равно принял тебя в свое покровительство? Не ужели он, увидя тебя обьятою столь сильною страстию, не подаст тебе руку помощи? Нет, деиствительно нет! будучи толико им обязана, можешь ли ты надеяться получишь еще более? Да и в самом деле, может ли он сделать что ниесть более того, сколько уже для тебя сделал?

Но да будет мне позволено по крайней мере испытать мои силы: ибо я не почитаю себя толико немощною, как то себе представляют. Завтрешнего дня я отважусь идти к обеду, и естьли почувствую в себе толико слабости, что не в состоянии буду пробыть там долее, то последую тому приятному совету, которой мне подают. Я лучше уйду, нежели увеличу число тех злощастных женщин, которые может быть уже с давнего времени воздыхают по превосходнейшем из человеков. Но и в сем предположении, то есть: естьли я приму намерение искать у вас покровительства, надеюсь что совершенно не буду иметь необходимости воспламенять новую страсть, дабы тем истребит другую мысль. Дружба Г. Орма всегда для меня будет драгоценна; но я чувствую великое отвращение думать о нем под каким ниесть другим названием.

Чтож касается до предложений Госпожи. Д.... то они не требуют никаких размышлений. Вы знаете, любезнейшая моя тетушка, что я ни мало еще не отвергнута тем человеком, в коего вы все влюблены. Но естьли долг требует изьясниться мне искреннее, то я признаюсь, что не ощущая ничего инного кроме благодарности, которая, по истинне, составляет весьма сильную власть, я чувствую ко всем людям, не токмо равнодушие, которое я всегда чувствовала, но еще некой род отвращениия; и вникнув в чувствования моего сердца, мне кажется, что я лучше бы согласилася препровождать по одному часу в каждую неделю с Сиром Карлом и его сестрою, нежели видеть себя женою кого ниесть из тех людей, коих я видала или знала до сего времени. Естьли сие предположение рано или поздо обратится в любовь; и естьли я увижу себя обьятою безнадежною страстию; то единый мой предмет составит Сир Карл. Я уверена, что он не сочтет себе за право оскорблять меня за оное, и единое ласковое его слово предпочту я любви всякого другаго человека.

И так, сделайте милость, любезнейшая моя тетушка, отпишите к Милади Д.... что я остаюсь чувствительно ей обязанною за то хорошее мнение, которое она о мне имеет; что почтение, коим она меня удостоивает, толико впечатлелось в моей памяти, что заставляет меня принимать участие в благополучии её сына, и что, не щитая совершенно необходимым равенство имения к благополучию брачного союза, я думаю, что на сие обстоятельство не долженствовало бы взирать с равнодушием. Но вы гораздо лучше знаете, нежели я, сударыня, каким образом надлежит вам писать ответ, по таковому изьяснению моих чувствований. Я вас уверяю, что они действительно таковы, как я их изобразила, и что я презирала бы самую себя, естьлиб стала держать честного человека в недоумении, между тем когда бы сама колебалась в пользу другаго.

Я опасаюсь, сударыня, чтоб сие письмо не показалось вам несколько дерзновенным. Но мое сердце и мысли в ужасном находятся волнении: все сии люди наносят мне токмо печаль, один после другаго. А Сир Гарграф действительно усовершил оную; и естьлиб я к нещастию моему не познала самого превосходнейшего из сего пола; то думаю, что решилась бы препровождать жизнь свою в девстве; по крайней мере до того времени, пока бы не истребила предмет, учинившейся мне несносным по ненависти, которую я за всегда ощущала к льстивым обожаниям. Я ласкаюсь что вы с обыкновенным вашим снисхождением, простите меня в моих погрешностях, и испросите таковую же для меня милость у моей бабушки и моего дяди. Пребываю с обыкновенною моею преданностию.

Генриетта Бирон.

ПИСЬМО XXVIII.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

Во Вторник в вечеру, 28 февраля.

Я с великою нетерпеливостию желаю, любезная моя, отдать тебе отчет в посещении, учиненном Г. Ревсом в Сент-Жамес-Скварре. Он возвратившись оттуда принес с собою бумагу содержащую в себе все произшедшее между Г. Багенгаллем и Сиром Карлом, касательно досадного обстоятельства, приводящего меня в великий ужас. Сир Карл, по прозбе его дозволил ему сообщить нам оное.

Г. Багенгалль пришедши вчерашнего вечера к Сиру Карлу, просил его от имени Сира Гарграфа на поединок, которой назначаем был завтрешнего дня, на рубежах Кензингтона. Сир Карл просил Г. Багенгалля войти с ним в его кабинет. Как скоро они сели, то Г. Багенгалль сказал ему, что он, находясь принужденным вступить в такое обстоятельство, узнал к великому своему прискорбию, что его поступки не были так представлены как того долг требовал, и что советовали принят такую предосторожность, которая может показаться чрезвычайною; но как для удовлетворения Сира Гарграфа, так и для того, дабы быт известну в истинне всех обстоятельств, он привел с собою молодого писца, о коем просил дабы позволено ему было начертать все произшедшее в сем разговоре на бумаге. Сир Карл отвечал ему, что он отдает на его волю приказать ему войти; но что он не усматривает в том никакой необходимости, и что то, что он желает сказать ни мало не требует долговременного изьяснения. Весьма будет довольно и двух минут, возразил Г. Багенгалль. Я на то согласен, сказал ему Сир Карл; и позвоня в колокольчик приказал послать письца; он поставил пред ним чернилицу и бумагу. Писанное было читано по окончании разговора; а поелику долженствовало списать оное для Сира Гарграфа, то Сир Карл и для себя потребовал с оного список, которой и прислали ему того же вечера. Я в точности, любезная моя, оный списала, и каждая статья преследуема будет тем именем кто говорит.

С. К. Вы обьяснили мне, Г. мой, намерение Сира Гарграфа. Читали ли вы ответ на его письмо мною писанной?

Г. Багенгалль. Я его читал, Г. мой.

С. К. Желаете ли вы, чтоб я писал вторично?

Г. Багенгалль. Сир Карл конечно признается что его ответ не такой, которым бы честной человек долженствовал ограничиться.

С. К. От вас ли сие мнение произходит, Г. Багенгалль, или от Сира Гарграфа?

Г. Б. От Сира Гарграфа, Г. мой, да мне кажется что оно может произойти и от всякого честного человека.

С. К. От всякого честного человека! Г. Багенгалль, честный человек не имел бы никогда такого случая, которой понудил вас ко мне придти. Впрочем, говоря вам таким образом, я предлагаю, что в сей распре есть соучастники.

Г. Б. Никак нет, Г. мой, но я не хотел было вам дать знать, что оная распря состоит между двумя особами.

С. К. Сделайте милость, скажите мне, совершенно ли вы известны о предприятии Сира Гарграфа, и о всех его обстоятельствах.

Г. Б. Сир Гарраф без сумнения, рассказал мне все в точности. Он не имел других честных намерений в рассуждении Мисс Бирон.

С. К. Конечно он имел о себе весьма высокое понятие, естьли воображал, чтоб то, что он в состоянии был сделать самого выгоднейшего для Мисс Бирон, могло принести ему честь. Но вы Г. Багенгалль, думаете ли чтоб в сем случае Сир Гарграф поступил так, как должно честному человеку?

Г. Б. Я уже сказал Сиру Карлу, что ни малейшего не принимаю участия в сем деле, и нимало не думаю оправдать поступок Сира Гарграфа.

С. К. И так позвольте мне ссылаться в том на письмо мое; поелику я не имею нужды писать другова. Извините меня, Г. Багенгалль, я нимало не намерен преступишь ту учтивость, которою вам обязан.

Г. Б. Не ужели вы не желаете написать другаго письма, Сир Карл?

С. К. (к Писцу) Поелику Сир Гарграф должен читать ваше известие; то пишите, Г. мой, как я то повторяю; что я не имею ни малейшей необходимости писать другаго ответа; что тот, которой уже я писал к Сиру Гарграфу удовлетворить его должен, что оный весьма приличествует такому честному человеку, которой за благоразсудил не писать другаго, и что человек способный к такому злодеянию, на кое Сир Гарграф отважился, обязан меня за оное благодарить. Написали ли вы, Г. мой?

Писец. Написал, Г. мой.

С. К. Продолжайте, пожалуйте, в собственных моих словах; что Сир Гарграф должен себе почитать за великое щастие, естьли родственники Мисс Бирон оставят сие важное дело; не взирая на то, я беру на себя труд освободить его от таковых опасностей, поелику я и теперь еще почитаюсь покровителем Мисс Бирон, в следствиях приключения, случившагося в Гунслов-Лиоте; что я с великим тщанием постараюсь исполнить весь долг покровительства; но что я не инному чему приписываю сие название, как токмо тем поступкам, кои мое сердце оправдать может, и что твердо приобык не повиноваться наглым вызовам на поединок.... Впрочем мне кажется, Г. Багенгалль, что я токмо повторяю писанное мною прежде.

Г. Б. Вы чрезвычайно исполнены живостию, Г. мой.

С. К. По истине, нет. Я илзьясняю истинные мои чувствия, и я гораздо бы сказал менее, естьлиб Сир Гарграф не должен был знать все между нами произшедшее.

Г. Б. Угодно ли вам, Г. мой, назначить время и место?

С. К. Для чего же, Г. мой?

Г. Б. Дабы отдать справедливость Сиру Гарграфу.

С. К. Скажите лучше, дабы оказать ему услугу; а сему-то и самый смертельнейший мой враг меня не склонит. Да будет ему известно, Г. мой, что я не для чего инного писал к нему такое продолжительное письмо, как для того, дабы облегчить свой рассудок от всего того, что бы мне в таковом случае сказать было должно.

Г. Б. Не ужели в сем-то едином состоит ваш ответ?

С. К. Присовокупите к тому, пожалуйте, что естьли случиться Сиру Гарграфу вторично предпринять таковое подлое дело, и естьли употребят мое покровительство против его жестокостей, то я постараюсь оное оказать сколько моих сил будет, хотя бы он был окружен толиким множеством воинов, сколько у него находиться людей в услугах. По крайней мере я предполагаю, что никакого не будет мне наказания от законов; ибо я не учиню ничего противного правилам начальства, и не поставляю себе за честь учиниться властелином моего мщения, или исполнителем мщения другаго.

Г. Б. Вы весьма благородно помышляете, Г. мой. Но Сир Гарграф уверяет, что он нимало вас не оскорбил. Достоверность, с коею слыхал я о вашем свойстве с давнего времени, и та уверенность, которую я имею о храбрости моего друга, принудили меня изыскивать средства к предупреждению пагубных следствий, и по сей-то самой причине, принял я на себя смелость писать к Мисс Бирон, что Сир Гарграф любит ее более своея жизни. Естьли те предложения, кои я ей представляю....

С. К. Они весьма странны, Г. Багенгалль. Могли ли вы надеяться получить чрез то какой ниесть плод?

Г. Б. Для чегож и не так, Г. мой? Кажется что она еще ни с кем обязательства не имеет. Я также нимало себе не воображаю, чтоб и сам Сир Карл имел в рассуждении её какие ниесть виды.

С. К. Мы не чувствительно коснулись, Г. мой, до того предмета, которой ни малейшего не имеет отношения к нашим изьяснениям. Скажите Сиру Гарграфу, естьли вы не пожелаете, чтоб сие было написано, что я советую ему избрать время для осведомления о моем свойстве, и о тех побудительных причинах, кои не позволяют мне согласиться на предлагаемый мне им поединок. Скажите ему, что наглецы иногда меня раздражали; но что в таких случаях, я всегда имел щастие их наказывать, не лиша даже ни одного из них жизни, и не удаляясь от главных моих правил касательно поединка.

Г. Б. Вот, Г. мой, величественные выражения.

С. К. Действительно так, Г. Багенгалль; и я конечно бы не произнес их, естьлиб не надеялся, что они могут привести Сира Гарграфа к осведомлениям, толико же полезным для него, как и для меня.

Г. Б. Колико бы я желал, чтоб те два человека, коих знатную породу и отличное свойство я почитаю, соединились тесным дружеством; или, чтоб Сир Гарграф не претерпел толикого оскорбления от того злощастного приключения.

С. К. К чему же служат все сии продолжительности? Я вас почитаю, Г. мой, за честного человека, наипаче когда вы стараетесь, как говорите, изыскивать средства к предупреждению пагубных следствий; а из сего-то я и заключаю, что продолжение нашего разговора бесполезна и поелику я еще повторяю, что ни мало не колеблюсь, в перемене первого моего письма.

Г. Б. Я признаюсь, Г. мой, что ваша твердость приводит меня во удивление; но для меня не менее удивительно и то, что имея столь благородные чувствия, вы не хотите удовлетворить желания честного человека.

С. К. Сим-то самым чувствованиям надлежит приписать отказ мой, Г. Багенгалль, и то разположение, которое препятствует мне опасаться от того опасных следствий.

Г. Б. Естьли наши деяния оному соответствуют, Г. мой, так как я весьма тому верю по обстоятельству, произшедшему в Гунслов-Гите, по слышанному мною, и по всему тому что от вас вижу, то я полагаю вас за удивительнейшего в свете человека, и за великое бы почел щастие, естьлиб возмог вас примирить.

С. К. Выдьте из заблуждения, Г. мой. Я никогда не соглашусь иметь дружбу с человеком способным к такому злодеянию, в коем я поймал Сира Гарграфа. Но я с охотою обьявлю те договоры, на которых обещаюсь видеть его без отвращения и презрения. Они состоят в следующем: чтоб он отвергнул недостойное предприятие, произходящее от необузданной его страсти; чтоб он изьявил о том сожаление, и чтоб на коленях, естьли ему угодно, просил прощения у самой любви достойнейшей из всех женщин, признаваясь, что он не достоин извинения естьли токмо Мисс Бирон по милости своей его простит. Самый храбрейший из человеков без всякого стыда может преклонить колена сред стол бесподобною женщиною, когда имел нещастие ее оскорбить.

Г. Б. Боже мой, желаете ли вы, Сир Карл, чтоб и сие было написано?

С. К. Действительно я того желаю; и естьли Сир Гарграф имеет в душе своей хотя некую искру истинной честности; то он с превеликим удовольствием последует сим движениям чувствия. Пишите, Г. мой, что смятение и скорбь составляют единое удовлетворение, могущее загладить учиненное злодеяние.

Я подписываюсь, что сие обьявление весьма верно. В Лондоне, я кабинете Сира Карла Грандиссона февраля 27 дня.

Генрик Котс.

Теперь, не чувствуешь ли ты сердечного восхищения, дражайшая моя Люция, прочитав сие начертание? И не усматриваешь ли ты появляющагося удивления на лице всех тех, кои слушают твое чтение? Пожалуй, рассмотри оное со вниманием. Однако, вы уже все влюблены в сего превосходнейшего человека, и равно уверены, что и я его люблю. И так, думайте о том что вам угодно; но я ничего не вижу опасного с человеком исполненным добродетелью.

Ты легко представить себе можешь, что я чрезвычайное почувствовала во внутренности моего сердца движение, когда вопрос Г. Багенгалля коснулся меня: "не имеет ли сам Сир Карл о мне каких ни есть намерений?" Я признаюсь тебе, хотя с прискорбием, дражайшая моя Люция, что я гораздо более восчувствовала в себе от того смущения, нежели сколько ожидала. Долг требует, как то ясно видно, чтоб я несколько размотрела саму себя. А дабы от тебя ничего не скрыть, я положила тогда сие чтение на стол, и весьма опасалась читать ответ Сира Карла. Ты видишь, что я могла бы себя пощадить от сих мечтательных опасностей. Не чистосердечно ли я признаюсь, любезная моя? Но естьли ты не дойдешь до етой статьи прежде, нежели сама то приметишь, то бесполезно бы было прочесть оное твоему дяде.

Г. Багенгалль уехал будучи тем весьма доволен, как то Сир Карл в нем приметил; а Г. Ревс выводит из того хорошую надежду. Но договоры.... По истинне, любезная моя, я не желаю видеть Сира Гарграфа ни на коленях ни на ногах. Я уверена, что вид его причинит мне стремительное движение. Сильные впечатления произшедшие от его злости и жестокости еще и теперь во мне не истребились. Впрочем, я не имею никакого удовольствия видеть мерзавца с обезображенным его ртом. Мне представляется, что будто бы у него разбиты губы, и что он носит большую черную мушку на его ране.

Но поелику мы ничего не слышим, о чем бы Сир Карл говорил после посещения Г. Багенгалля; то я ласкаюсь, что завтрешний день пройдет без всякой опасности.

ПИСЬМО XXIX.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Среду в вечеру, 1 Марта.

Ты конечно ожидаешь, любезная моя, известия о всем произшедшем сегодня в Сент-Жамес-Скварре.

Мы имели честь видеть у Сира Карла, с Милордом и супругою его Л..... молодого Милорда Ж... одного из обожателей Мисс Грандиссон. Мисс Жервинс, молодую особу около четырнадцати лет находящуюся под опекою у Сира Карла Грандиссона. Г. Еверарда Грандиссона и Г. Барлета, Доктора богословия, коего я уже несколько раз тебе похваляла. По прибытии нашем туда, Сир Карл Грандиссон отвел нас в боковую горницу столового зала, в коей нас ожидали две его сестры. Оне нас приняли с знаками усердной любви.

Я хочу уведомить вас о кампании, сказал нам Сир Карл с которою вы будете кушать. Милорд Л..., коего вы имели уже честь видеть, есть из превосходнейших в свете мужчин. Я его почитаю в сем звании, и люблю его так как супруга моея сестры, Г. Грандиссон, коего мы по дружески называем Еверардом, есть человек молодой весьма пылкой. Он принял намерение вам удивляться, Мисс Бирон. Теперь может быть вы не помышляете и о половине тех прекрасных вещей кои он вам наскажет, и конечно будет иметь великое затруднение в том вас уверить. Милорд Ж.... человек молодой весьма кроткого нрава, благовоспитанной, но столько влюблен в одну молодую особу, о имени её я умалчиваю, что пред нею не показывается с тем достоинством, коего в прочих случаях он довольно имеет. К чему же краснеть, любезная Шарлотта?

Вы также увидите Доктора Барлета: он человек довольно уже пожилой, и самой приятнейшей в свете физиономии, которой соединяет к своему свойству, милость, обширные сведения, благоразумие и кротость, Из первой его улыбки, вы можете усмотреть всю внутренность его сердца, изражающуюся на лице его. Когда я имею намерение кому ниесть понравиться; то беру с собою в товарищи Доктора Барлета. Единая его погрешность состоит в том, что он говорит очень мало; но естьлиб он говорил и более, то конечно бы слушатели с удовольствием хранили молчание.

Мисс Емилия Жервинс, моя питомица, есть весьма любви достойная девица. Ея родитель, коего я знал добросердечие, не весьма был благополучен в своем супружестве. Он умер во Флоренции, где, при последних своих изнеможениях, препоручил мне старание о сей единой наследнице весьма знатного но рассеянного своего имения, которое я с величайшим трудом мог собрать. Он был купец, которой по злощастному свойству своея супруги, принужденным себя нашел выехать из Англии. Я уже с нею имел некоторые распри, и нимало не ласкаюсь быть от оных освобожденным. Сестрица моя почувствовала к Емилии горячую любовь, и её достоинство, воспоминая о её родителе, с которым я жил в весьма тесной дружбе, делает мне ее толико же любезною.

Злощастное свойство Гжи. Жервинс, сказала Мисс Грандиссон, взирая на своего брата; ето значит, описывать весьма благосклонно женщину совершенно распутную.

Очень хорошо, отвечал Сир Карл; но я подаю токмо одно понятие о истории Емилии, дабы склонить Мисс Бирон в её пользу, и споспешествовать их знакомству: Емилия, которая с нетерпеливостию желает соединиться дружбою с Мисс Бирон, конечно непреминет ей рассказать все приключения своея жизни. Какая же необходимость изображать в точности её мат, когда дело идет токмо о дочери? Мисс Шарлотта с удовольствием внимала сему наставлению, и весьма ласкаво поблагодарила его за оное. Емилия, возразил он оборотясь ко мне, не всегда находится с нами в Лондоне, хотя чрезвычайно желает всегда быть с моими сестрицами.... и быть беспрестанно вместе с тобою, прервала его речь Мисс Шарлотта. Но несколько слов сказанных Г. Ревсом на ухо Сиру Карлу, и кои я подтвердила моими глазами, поелику догадывалась о содержании оных, воспрепятствовали ему отвечать его сестре, Г. Ревс спросил у него, нет ли каких новостей от Сира Гарграфа? Он отвечал, без всякого принуждения, что не слыхал ничего; что весьма трудно для тех; которые прожили долгое время в заблуждении, принять вдруг новые правила; но чаю он из сего молчания выводит щастливые предзнаменования.

Потом вышед от нас, чрез минуту опять возвратился с Мисс Жервинс. Наши господа, сказал он, вступили в весьма пространной разговор, но я знал великую нетерпеливость сей молодой особы видеться с Мисс Бирон. Вот моя Емилия! Позвольте ей, сударыня, произнести нечто к чести вашего воспитания, в отсудстви моея сестры, и просить у вас на едине некоего внимания о её поведении, столько сколько она вам покажется того достойною. Весьма мало, таких людей, любезная моя Люция, которые умеют свидетельствовать почтение женщине, нимало тем не унижая другой. Не довольно ли уже мы с тобою приметили, что весьма отличная учтивость усматривается в сем брате! Я обняла Емилию Сира Карла, и сказала ему, что я всячески старалась изыскать случай, дабы препоручит себя в её дружбу. Мисс Жервинс по истинне весьма любви достойная молодая особа. Она весьма росла в рассуждении своих лет, имеет благородную походку и цвет лица весьма пленительной; не смотря на некоторые ребинки, оставшиеся от оспы, она весьма прелестна. Тихость, показывающаеся в её поступках и во всем её виде, придает ей довольно приятностей. Я приметила, при первом взгляде, что все её честолюбие состояло в том, дабы нравиться. Она засвидетельствовала мне два или три весьма благосклонные поклона; хотяб Сир Карл и не просил меня принять ее в мою дружбу, но и без того я бы почувствовала к ней великую склонность.

В сию минуту вошел к нам Еверард Грандиссон. Клянусь моею честию Сир Карл, сказал он приближась к нам, я вышел из терпеливости, зная, что здесь находится самая прелестнейшая из всей Англии особа, и видя себя принужденным медлить столь долгое время засвидетельствованием ей моего почтения, не мог я никак удержаться чтоб не придти сюда. Он поклонился мне с приличным щеголю видом, также Г. и Гже. Ревс, потом оборотясь к Мисс Грандиссон, он клялся своею жизнию что слава гремела о мне гораздо прениже моих совершенств; и произнес еще несколько подобных сему ласкательств. Не говорила ли я вам, отвечала ему двоюродная его сестра, что вы также будете о том судить, как и мы?

Все таковые засвидетельствования Г. Еверарда Грандиссона, не более внушили во мне к нему благосклонности. Может быть я не столь бы была равнодушна к его ласкательствам, естьлиб не знала Г. Гревиля Г. Фенвича и Кавалера Поллексфена. Мне кажется что таковые люди имеют одинакое подобие. Бедные люди! колико отдалены вы от моего сердца!

Сир Карл, предложил тогда Гже. Ревс и мне пойти в горницу. Милорд Л.... и Милорд Ж.... услыша наш приход, вышли к нам на встречу с Доктором Барлетом. Сир Карл, представивши нас им, приятным образом сказал Доктору, что судя по изображению учиненному ему о Мисс Бирон, готов он биться в заклад, что между многими неизвестными ему особами, мог бы ее отличить одним взглядом. Я не преминула при сем засвидетельствовании уверить Доктора, что я усматриваю в его виде то свойство, которое Сир Карл превозносил мне похвалами, и которое внушило во мне то высокопочитание, кое должна я ему оказывать где бы с ним ни увиделась. Действительно, любезная моя, сей добросердечной священник заключает нечто толико почтительного в своей физиономии, что весьма было бы не простительно, не отдать ему таковой справедливости касательно его чувствований. Он мне отвечал, что неограниченная милость Сира Карла всегда предупреждала его желания, и что он уже не в состоянии возблагодаришь его за тот случай, которой он ему подал видеть и поздравить новую его сестру, которая приумножит блеск толико любезной фамилии.

Камердинер, пришедши сказал несколько слов на ухо Сиру Карлу. Которой ему отвечал; отведи его в мой кабинет; и в ту же почти минуту вышедши за ним, он оставил меня с Г. Еверардом Грандиссоном, которой насказал мне премножество нелепостей, коих прочие размышления не позволяли мне слушать. Полчаса спустя, человек вошед доложил Г. Ревсу, что Сир Карл просит его на одну минуту. Он весьма в скором времени возвратился назад, но его взоры мне не очень нравились. По его возвращении, Сир Карл, которой не сходил еще к нам, как Метр-дотель пришед сказал, что стол уже накрыт; что Сир Карл приказал нас просить, дабы его не дожидали, что он будет к столу, как скоро мы сядем. Ето какое ниесть новое прискорбие, подумала я, которое без сумнения ему причиняют за меня. Однако он пришед в самое то время когда мы хотели садиться. На лице его изъявлялась веселость, и он улыбался без всякой принужденности. Взоры его менее приводили меня в беспокойство, нежели взоры Г. Ревса.

Но верь, любезная моя, что при сем случае произошло нечто такое, чего я не могла узнать от двоюродного моего брата. Я ласкалась, что он уведомит меня о том по возвращении нашем домой. Тот иностранец, для которого требовали Сира Карла Грандиссона, был действительно, Багеналль. Г. Ревс не мог того скрыть. Я судила о том по той прозбе, которою его утруждали выдти. Конечно дело ето касалось меня.

За обедом, мы препроводили время с толикою приятностию, которой описать не в состоянии. Сир Карл составлял первое увеселение всего собрания. Двоюродной же его брат беспрестанно употреблял в разговорах любовные свои изречения, Милорд Л.... говорил мало, но все то что ни скажет, заслуживает внимания. Доктора Барлета слушали с толиким же вниманием как и удовольствием; он я сам собою приобрел бы себе таковую отличность, хотяб уважения оказываемые ему господином дома и не предупредили каждого отдавать ему сию справедливость. Сир Карл предлагал ему различные вопросы на которые, весьма вероятно, что он мог бы и сам ответствовать; но он предлагал их с покорным видом, и принимал ответы с толиким удовольствием, как будто бы приобретал от того новые сведения. Ах! Люция, ты легко представить себе можешь, что сей удивления достойной человек нимало не терял своего достоинства в глазах моих по своей учтивости и благоприветливости.

Он подал случай Милорду Ж.... показать свое знание, обращая разговор на различные подробности, в коих он его щитал довольно знающим. Сей молодой господин путешествовал. Он весьма сведущ в древностях. Снисхождения, оказываемые ему Сиром Карлом, изьявляли его довольно преимущественным пред глазами строгой Мисс Грандиссон. По истинне, любезная моя, она поступает с ним несколько по кавалерски. Я нечто ей тогда припомнила. Вы настоящая девица Гове, сказала я ей на ухо: а ето Гикман (*), отвечала она мне; но она думает что есть между ими сие различие: девица Гове, сказала она мне, подражает склонности своей матери, и обещается сочетатся браком с Г. Гикманом, когда поступит с ним наижесточайше, напротив того я совершенно не намерена идти замуж за Милорда Ж.... В одно время, она сказала мне подняв руки и с видом удивления, Милорд обещается показать нам свое собрание бабочек и других хороших насекомых. Желаете ли их посмотреть? То есть, быть ил числа любопытствующих, отвечала я усмехаяс. Она покраснела от сих единозначущих слов: но начав опять говорить обыкновенным голосом, она сказала, что когда она ни видала собрания насекомых, то всегда удивлялась более Творцу сих удивительных произведений нежели таким людям, которые препровождают жизнь свою в собрании оных; и потом присовокупила с обыкновенными своими приятностями, что должно думать о любовнике, увселяющемся разноцветными крыльями бабочки, когда одна прелестная особа с утра до вечера составляет такую бабочку, которая может занимать его сердце и его взоры.

(*) Две особы взятые из истории Клариссы.

Милорд чрезвычайно влюблен. Да кто бы и не был столько влюблен в Мисс Грандиссон? Но я почитаю ее не в пример превосходнее его. Какое намерение должна предпринять женщина, видя себя требуему в супружество таким человеком, коего дарования гораздо прениже ея? Должна ли она пренебречь естественные свои преимущества? Должна ли она пренебречь их единственно для того, дабы возвысить человека, коим она любима? Она не имеет права к выборам, так как сей пол; она имеет право в отказах, и естьли пожелает нравиться своим родителям, то и оное не всегда имеет. Впрочем говорят, что женщины совершенно не должны ободрять глупых и смеходостойых мужчин, а должны оказывать свое преимущество к разумным людям. Очень хорошо; но чтож им делать, естьли злощастие осуждает их видеть только одних глупцов. Вкус нынешнего света, не состоит ли между людьми в виде, в екипажах и во всех наружных убранствах. Помышляют ли они хотя несколько о образовании души? Словом, мужчины погружены на дно воды, любезная моя, а женщины с великим трудом могут плавать на поверхности. Милорд Ж ... весьма притворствует в своем убранстве. Мне сказано, что Г. Валтер еще более сие самое показывает. Чтож они думают, когда видят пред своими глазами Сира Карла? Хотя он и одевается со вкусом, то ясно видно что не для чего инного, как из угождения к моде, и дабы избежать всякого предосуждения. Я бы хотела знать, одобряет ли он намерения Милорда Ж.... касательно своея сестры. Во всяком случае, я бы смело отвечала, что сие было бы не без сильных причин.

Естьлиб сей ненавистный Гарграф истребился из мыслей моих хотя на единую минуту, то я удовлетворила бы мое любопытство, простирающиеся ко множеству обстоятельств, о коих я с нетерпеливостию знать желаю.

Мисс Жервинс во все сие время вела себя весьма кротко. С каким удовольствием, казалось, внимала она каждому слову изходящему из уст её опекуна! Любезная девушка! колико я о ней буду сожалеть, естьли её признательность к такому благодетелю нечувствительно перемениться в любовь! действительно я сожалею о всех тех; кои любят без надежды. Не смейтесь, любезной мой дядюшка. Не всегда ли я говорила с состраданием о Г. Орме и Г. Фулере? Ты тому свидетелем, любезная Люция.

Мисс Жервинс так сказать готова всегда улыбаться, но ето не детская и не несмысленная улыбка; в ней усматриваются отличности и некое знание. Впрочем, она говорит мало; но слушает все с великим вниманием: из чего я заключаю, что она по своим летам довольно имеет благоразумия.

Мне кажется что уже я все изьяснила касательно мужчин; но мне остается нечто еще сказать о Еверарде Грандиссоне о котором я хочу токмо упомянуть, хотя по его мнению он действительно не был последним из наших гостей. Етот человек росту среднего, в коем я ничего хорошего не усматриваю, но которой почитает себя красавцом, и заслуживает прощения от всех тех, кои имеют о нем сие мнение, наипаче, по засвидетельствованию его родственников, он составляет предмет заблуждений другаго рода. Он одевается со вкусом: и выдает себя за изобретателя новых наших мод, но его щитают покрайней мере первым к последованию оным. Он не пропускаеш ни единого собрания, ниже комедии. Он управляет вкусом театра; танцует, поет, и смеется с довольною приятностию; он постовляет себе сии три качества главною славою: впрочем он с природы одарен здравым рассудком, но весьма не вероятно, чтоб он когда ниесть помышлял о образовании онаго. Поелику приходит в великое замешательство, когда случится Сиру Карлу укорять его в каком ниест легкомыслии, хотяб не инным чем, как единым взглядом. Он тогда краснеет и принимает на себя принужденный вид; его взоры и движение его губ кажется просят тогда милости от собрания. Притворная улыбка, ясно показывает, что он обратил бы тот случай в шутку, естьлиб не опасался что сие может помрачить его в мыслях тех, коих он вокруг себя видит, но все его движения изьявляют, что он признает превосходство в том, колико и малейших суждений чрезвычайно страшиться. Каким может быть мужем Еверард Грандиссон для такой женщины, которая бы имела душу гораздо его превосходнейшую! Сколь дорого будет она ему платить за таковую выгоду хитрыми своими презрениями! Но он поставляет себе за честь, что избегал даже до сего времени сетей законного брака. Я думаю, к общему нещастию нашего отечества, что оно имеет в себе таковых врагов брака более, нежели сколько их было в прежния времена; и их число, навлекающее осуждение многим женщинам на девственную жизнь, нечувствительно более и более умножатся будет.

Я скажу еще несколько о Еверарде Грандиссоне. Ему от роду около тридцати лет: он поставляет себе славою то, что лишил чести двух или трех женщин. Сир Карл отвратил его с месяц тому назад от некоторых бесстыдных чувствований, в коих он, казалось, закосневал. Думают, что он расточил знатное свое имиение распутною жизнию и великим пристрастием к игре. Сир Карл не мог сыскать удобнейшего средства дабы его от того отвратить, как приглашать его чаще в свое сообщество. Двоюроднойже его брат довольно познавал таковые милости, ибо иногда признавался Мисс Грандиссон, что он столько же любит Сира Карла сколько и боится. Он также присовокупляет, что он отдал бы весь свет, естьлиб имел над оным власть, дабы токмо совершенно уподобиться Сиру Карлу.

Но время уже окончить сие письмо, которое может сделаться весьма продолжительным да может быть не менее и скучным, естьли я вступлю в подробность всех разговоров. Однако, молчание, которое Г. Ревс упорно сохраняет о посещении Багенгалля, весьма меня беспокоит. Но я тем более прихожу в беспокойство, что и в нем усматриваю великое смущение. Он конечно ожидает какого ниесть нового изьяснения, от которого надеется получить облегчение; но могу ли я быть уверена, что не умножит оно еще более нещастия? Я совершенно не понимаю, для чего наши друзья не извещают нас о том, в чем мы более имеем участия, нежели они. Естьли сия скрытность произсходит от их нежности; то они должны бы были рассудить, что в таковом случае, она причиняет толико же прискорбия, сколько бы оной надлежало опасаться и от явного открытия; не щитая того, любезная моя, что сия притворная скромность толико же предполагает твердости старающемуся её сохранишь сию тайну, колико на против того производит слабости в тех, от коих скрывают таковые произшествия!... Но я становлюсь уже не благопристойною, и я лучше стану в глубоком сне искать средства для успокоения моей нетерпеливости.

ПИСЬМО XXX.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

В Четверток в вечеру, 2 Марта.

И так, знаешь ли ты от чего произходила скрытность Г. Ревса? От такого случая, которой чрезвычайно меня беспокоил. Я весьма ему обязана за то, что он избавил меня от сего мучения, хотя неизвестность причиняет мне довольно и других прискорбий. Прочти все то, о чем я осведомилась.

Я уже тебе сказала, что тот незнакомец, для которого требовали Сира Карла, был Г. Багенгалль, и что Сир Карл приказал позвать Г. Ревса, которой возвратился с такими знаками, коими я весьма была не довольна. Я узнала от самого Г. Ревса о всем при нем произшедшем.

Сир Карл отвел его несколько к стороне. Сей несносной человек, я говорю о Сире Гарграфе, сказал он ему, изыскивает случай к удовлетворению того поступка, коим почитает он себя весьма униженным: долг требует удовольствовать чем ниесть его положение. Вы услышите все то, что он мне предлагать будет; но я вас покорно прошу, никого о том не уведомлять даже до окончания сего дела: ибо сей день посвящен удовольствию и увеселению. Но поелику уже тайна вам известна, Г. Ревс, то при сем случае вы можете отвечать вместо любезной вашей сестрицы.

Потом они подошли к Г. Багенгаллю. Вот Г. Ревс, сказал он ему; и оборотясь к моему брату продолжал: Г. мой, между многими требованиями, на кои я не могу согласиться, но о коих нет нужды вас уведомить, поелику они относяться ко мне, Сир Гарграф не отменно желает видеться с Мисс Бирон. Он поставляет причиною то, что она совершенно свободна. Действительно ли она свободна, Г. мой?

Брат мой в ответ уверял, что я совершенно свободна; а как Г. Багенгалль наименовал Г. Гревилля Г. Орма, и некоторых других особ, то он подтверждал, что я не токмо никогда невнимала их предложениям, но и ничто толико не было для меня несносно, как их докучливости.

Весьма неудивительно, учтивым образом возразил Сир Карл, что Мисс Бирон имеет толикое множество обожателей; но токмо достойно удивления то, что Кавалер Поллексфен мог основать свою надежду на известности её свободы; он представлял ей свои страдания и честные свои намерения в самое то время, когда ласкался надеждою склонить ее столь насильственными средствами; он ссылается на нее в том, что называет непорочностию своего поведения в то время, когда имел над нею власть; он предлагает договоры превосходящие предел; то нет ли какой ниесть надежды, чтоб Мисс Бирон....

Нет, Нет, прервал его речь двоюродной мой брат; действительно никакой. Как! Г. Ревс! сказал ему Багенгалль; даже и для спасения жизни честного человека? Естьли вы говорите о моей жизни, отвечал Сир Карл, то я вас прошу о ней небезпокоиться, естьли же вы говорите о жизни бедного Гарграфа, то я вам говорю чистосердечно, что она в безопасности касательно меня, по крайней мере от предумышленных памятозлобий. Думаете ли вы, Г. мой, присовокупил он, взирая на Г. Ревса, чтоб Мисс Бирон могла снести и один вид Сира Гарграфа? Воображаю себе, что он желает у ней просить прощения. Согласится ли она принять его посещение?

Естьли когда нибудь и какая ниесть женщина, сказал Багенгаль, была до высочайшей степени обожаема, то конечно Мисс Бирон, Сиром Гарграфом. И самое предприятие, которое он употребил, дабы учинить ее своею супругою, ясно то доказывает. Обещаетесь ли вы, Г. мой, оборотясь к Сиру Карлу, не препятствовать его желаниям?

Я повторяю, сказал ему Сир Карл, как уже то обьявлял несколько раз, что Мисс Бирон еще и теперь состоит под моим защищением. Естьли Сир Гарграф намерен, так как он и должен, просить у нее прощения; естьли он получит оное хотя и на тех договорах, коих желает; то я буду уверен, что Мисс Бирон так как и он могут быть гораздо щастливейшими, нежели сколько я теперь то себе воображаю. Я не желаю чтоб меня почитали под другим званием, выключая покровителя Мисс Бирон против насилия; я поставлю себе за честь быть оным до толе, пока она пожелает принимать мои услуги. Но случай должен быть не предвиден; и ето произойдет разве от недостатка помощию естественных законов. Я никогда не соглашусь вступить, как для удовольствия соперника, так и для моего собственного, в жестокое и предумышленное мщение.

Однако, Г. мой, возразил Багенгалль, рассудите, что Сир Гарграф весьма почтет себя обиженным в сем случае; вы не хотите оказать ему требуемого им удовольствия, вы нимало не помышляете, чтоб следуя законам честности, не имели права к честным поступкам, когда отрекаются....

И так, кем же установлены те правила, с живостию прервал его речь Сир Карл, которые вы называете законами честности? Кроме законов моего Создателя и моего отечества я никаких инных не зиаю. Но дабы прекратишь бесполезные сии изьяснения, скажите Сиру Гарграфу, что сколь бы мало ни надлежало честному человеку полагаться на такого, которой в состоянии был поступить жестоким образом с беззащитною женщиною, однако я приду завтра, естьли ему будет угодно, в собственный его дом с ним завтракать. Я действительно приписываю насилию его страсти то жестокое оскорбление, в коем он учинился виновным. Я верю, что он углублялся в своих размышлениях до такой степени, что представляет себе будто бы брак долженствует ему быть наградою за его не справедливость; я положусь на его честность, взяв с собою одного лакея, которой будет стоять у ворот, не входя даже и на двор, для принятия моих приказов, по окончании моего там присудствия моя шпага будет единым моим провожатым, не для того, чтоб я опасался нечаянного случая к обнажению оной, но единственно для того, дабы не подать причины к сумнению, что я почитаю себя не в состоянии защищаться оною. И я покорно вас прошу, Г. Багенгалль, быт при сем свидании; в присудствии вас и всех его друзей, скол бы велика число их ни было.

Я тебе признаюсь, любезная моя Люция, что как скоро Г. Ревс коснулся до сего места своего повествования, то я лишилась было дыхания.

Г. Багенглль чрезвычайно изумился, и тотчас спросил у Сира Карла, правду ли он говорит? Мне весьма было бы прискорбно, отвечал он, прослыть робким человеком. Сир Гарграф мне угрожает; я никогда не избегаю от тех, которые осмеливаются мне угрожать. Вы мне обьявили, Г. мой, что я не имею права требовать от него благородного поступка, естьли не соглашусь видеть его с смертоубийственными намерениями, то я еще повторяю, что не соглашусь ни с кем и никогда видеться с сим намерением, хотя я столько же уверен в моей храбрости, сколько и в справедливости моего дела. Естьли кто помышляет о подлых намерениях, то я не более почитаю себя к безопасности против убийцы, в моей постеле, как и в доме Сира Гарграфа. Тот, которой не соглашается на поединок, должен обьявить вызывающему на оный, что он имеет другия побудительные причины на то не соглашаться, а не опасность. Я хочу испытать честность Сира Гарграфа. Вы скажите ему, Г. мой, что я весьма далеко простирать буду мою терпеливость; на что, хотя бы он был Принц, я не в состоянии снести нималейшей обиды.

От сих слов, Г. Багеналль пришел в чрезвычайнейшее изумление, спрашивая его, в самом ли деле он решился.... Точно так, Г. мой, прервал его речь Сир Карл. Я ясно вижу, что для удовлетворения Сира Гарграфа, должно предпринять отважный поступок; да я и сего дня бы то учинил естьлиб имел свободное время; но я буду к нему завтра в десятом часу по утру.

Переписывая сие известие, любезная моя я паки вострепетала.

Потом Сир Карл сказал Г. Ревсу: вы жестоко меня обидите, Г. мой, естьли хотя единое слово кому скажите из всего вами слышанного, ниже Гже. Ревс. Двоюродной мой брат просил у него позволения по крайней мере проводить его к Сиру Гарграфу Я нимало не имею в том нужды, отвечал Сир Карл. Разве вы не предвидите опасности? возразил Г. Рсес. Нет, нет, повторил увенчанный славою мой освободитель, я сказал что должно чем ниесть удовольствовать Сира Гарграфа. Он почитает себя презираемым, я хочу оказать ему такое удовлетворение, из которого бы он заключил, что я нималейшего не имею презрения к такому человеку, с которым буду обходиться с сею доверенностью. Теперь возвратитесь к собранию, Г. Ревс, и всячески старайтесь сокрыть причину нашего отсудствия. Я тебе сказала, любезная моя, какую перемену приметила я на лице одного и другаго, когда они возвратились назад. Каким бы образом сей великий человек, ибо не должна ли я его так назвать? мог составить, по своем возвращении, радость и увеселение всех юношей, не подавши нималейшего подозрения о случившемся с ним?

До нашего отъезда, Г. Ревс отозвал его к стороне, дабы спросит у него о том, что произошло после, когда он оставил их в кабинете, он ему отвечал, что Багенгалл обещался доставить ему ответ от Сира Гарграфа сего вечера, и что он уже его получил. И так вы пойдете, сказал ему Г. Ревс. Действительно, отвечал он; поелику Сир Гарграф ожидает меня к завтраку. Но будьте спокойны. Г. Ревс, все ето кончится благополучно. Я не намерен увеличивать зла, но желаю предупредить худые следствия, от оного произойти могущия. Я буду у Сира Гарграфа около десяти часов, а вы можете получить от меня известие после обеда.

Г. Ревс вышел сегоднишного утра рано. Двоюродная сестра мне сказала, что он препроводил сию ночь в великом беспокойствии. Возвратившись назад он признался, что ходил в Сент-Жамес-Скварр, и что там завтракал с Милордом и его супругою Л... с Мисс Грандиссон, Мисс Емилиею и Доктором Барлетом. Сир Карл выехал в коляске в девять часов, с одним токмо лакеем, так что никто не знает из домашних, какие бы обстоятельства понудили его столь рано ехать. Г. Ревс около обеда возвратился назад: беспокойствие ясно на лице его изьявлялось, и я действительно моего вам изобразить не могу. Около трех часов, как он хотел вторично идти в Сент-Жамес-Скварр, и естьли не найдет там Сира Карла то не медленно побежит к Сиру Гарграфу; в самое то время он получил от Сира Карла ниже следующую записку. Не восхищается ли твое сердце радостию, любезная моя, по выслушании всего того что я тебе сказала?

В два часа с половиной после полудни.

"Естьли вы куда нибудь неошозваны, Г. Ревс, то я буду иметь честь видеть вас, и равно пить с вами чай, в обыкновенное время. Я осуждаю своих сестриц за те упражнения, кои не позволяют им быть при сем посещении. Пребываю ваш покорнейший слуга,

Карл Грандиссон.

При сем-то Г. Ревс, будучи побуждаем усильными прозьбами, как своея жены так и моими, благоволил изьяснить нам причину своего беспокойствия.

Сир Карл приехал в шестом часу. Он одет был весьма прекрасно. Я подумала, как скоро он показался, что ето самый прелестнейший человек, коего я когда либо в моей жизни видела. Сколь велико должна быть, дражайшая моя Люция, восхищение честной супруги, которая, без препятствия, без принуждения, и следуя своему долгу, может принять в отверстые обьятия достойного супруга, возвращающагося к ней по долговременном отсудствии, или от гибели, от которой он благополучно освободился. Ах! не говорите мне, дражайшие мои родственники, что вы все его любите, и что вы желали бы видеть меня его супругою! Вы чувствительно бы меня обязали сообразив желания.... Я уже не знаю, о чем думаю; но ваши желания не управляли ли всегда моими?

Гжа Ревс, равномерные моим восчувствовала движения, и переменилась в лице видя его входящего в горницу. Она подошла к дверям, подняв руки с толиким движением, что Сир Карл, взглянув на Г. Ревса, сказал: очень хорошо, Г. мой; вы весьма тщательно сохранили мою тайну! Г. Ревс представлял ему колико мучений он претерпел со вчерашнего вечера, и поставлял себе за честь что упорно умалчивал о том до получения записки.

Потом Г. и Гжа. Ревс поздравляли его с равным удовольствием. Но я хочу тебе изобразить вид, которой глупая твоя Генриетта представляла в течение нескольких минут. Ноги её нечувствительно к нему придвигались, между тем, как прочие свидетельствовали ему свое почтение. Я поклонилась ему с такою робостию, что никто не мог того приметить; и не щитая свой поклон довольно низским, тотчас ему вторично поклонилась. Потом усмотря свою руку в его руках, совершенно не чувствовала была ли у меня тогда рука или нет: мне весьма прискорбно, Г. мой сказала я, быть случаем, причиною.... Я вздыхала от радости; но вдруг покраснела от замешательства, и той чрезвычайной благодарности, которую я была не в состоянии ему воздать. Я действительно не знаю, приметил ли он мое смущение; но он вскоре избавил меня от части оного, приведя меня к креслам и седши подле меня.

Г. Ревс говорил, что он с великою нетерпеливостию желает услышать его произшествие, но Сир Карл нам сказал, что разговор толико был продолжителен и переменчив, что он не может совершенно его упомнить; но что он совершенно не знал как Г. Багенгалль склонил Сира Гарграфа оставит своего писца в кабинете, в котором он мог все слышать, что ему обещали список с тех разговоров, и что он с охотою оный мне пришлет, естьли я желаю. Но что подумает Мисс Бирон, присовокупил он, о том писании, которое учинено касательно ея? Я ему отвечала, что я последую всему тому, чтоб Сир Карл касательно меня ни произнес. Весьма бы было жестоко, возразил он, содержать особу женского пола в недоумении. Сир Гарграф; сударыня, твердое принял намерение с вами видется. Желаете ли вы принят его посещение? Я последую вашему совету, возразила я. Он клялся, что ни за что в свете не согласится в сем случае подать мне оный. Вы должны последовать своей склонности, сказал он мне. Г. Ревс волен допускать или отказывать всякому к нему приходящему. Сие-то я чистосердечно обьявил Сиру Гарграфу. Но по выходе моем от него, он остался в твердом намерении с вами видется. Он намерен вести себя благопристойно; и мне очень будет удивительно, естъли он с самого начала не станет у вас просить прощения. Впрочем, естьли вы усмотрите хотя малую опасность; то я всегда буду находиться в готовности оказывать вам мои услуги. Четырех минут довольно будет для отослания ко мне ваших приказов.

Г. Ревс благодарил его за токовое предложение, и присовокупил к тому что он не думает, чтоб ему нужна была помощь в своем доме. Может быт он мог бы обойтись и без сего ответа, хотя и не произнес ничего инного, кроме весьма учтивых изречений. Сир Карл благородным образом извинился тогдашними обстоятельствами; и вскоре с нами расспрощался. Но поелику я теперь уже не беспокоюсь о моем благодетеле, и ничего не усматриваю опасного в посещении Сира Гарграфа; то мне остается токмо, дражайшая моя Люция, отослаю к тебе письмо.

ПИСЬМО XXXI.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

В Пятницу, 3 Марта, в полдни.

Мы получили те разговоры, кои с нетерпеливостию иметь у себя желали. Что ты думаешь, любезная моя, о неустрашимом посещении Сира Карла? Я признаюсь тебе, что почла бы его отважным, естьлиб оное знала, так как Г. Ревс прежде, нежели оно окончанием было оправдано; я бы предложила послать стражу в Кавендиш-Сквар, или приняла бы какие ниесть меры для открытия столь мучительных неизвестностей, наипаче когда проходило два часа.

Г. Ревс принял на себя труд списать продолжительные оные разговоры, дабы дать мне время уведомить тебя о многих полученых мною посещениях. Я его спросила, не весьма ли кажется ему странным образец сего Багенгалля, которой всегда водит с собою писца? Он мне отвечал что он необыкновенен; но что в таком случае, где смертоубийство может быть плодом отважности, и следственно может подвергнуть тех людей правосудию, оно покрайней мере показывает праводушие, хотя имеет вид злодейского предумышления; и что потому весьма вероятно, что Багенгалль находился во многих худых делах, из коих познал пользу такой предосторожности.

Донесение

17.... года, 2 Марта, в Четвертоке по утру.

Я, нижеподписавшийся, поданному вчерашнего вечера мне приказанию, пришел сего утра, в восемь часов с половиною, в дом Сира Гарграфа Поллексфена Баронета, живущего в Кавендиш-Скваре, для написания, в сокращенных примечаниях, разговора, долженствующего произойти между вышепомянутым Сиром Гаргфом Поллексфеном и Сиром Карлом Грандиссон, обоими Баронетами, о между усобной распре, касательно того предмета, ради коего я ходил уже с Яковом Багенгаллем, Кавалером, к выше упомянутому Сиру Карлу Грандиссону, в Сент-Жамес-Скварр, и от коего опасаются следствии могущих учинить сие донесение весьма важным.

В девять часов, меня привели в зал, где был вышеупомянутый Сир Гарграф, также вышеупомянутый Яков Багенгалль, Саломон Мерцеда Кавалер и Иван Иордан Кавалер, коих я нашел в пространном разговоре касательно того, каким образом надлежало принять вышеупомянутого Сира Карла Грандиссона: но поелику сие нимало не принадлежало до того, для чего я был призван; то мне и не приказано было оное писать.

А дабы не упустить ни единого слова из всего произшествия, то оставили меня в большом кабинете, примыкающемся к залу, и отделяющимся одною тонкою перегородкою; опасаясь же чтоб Сир Карл не воспротивился исполнению моею дела, приказано мне скрываться до того времени, пока мне будет повелено показаться, и писать все то, что я ни услышу с толикою точностию и верностию, чтоб в случае мог я утвердить оное и присягою.

В половине десятого часу, я услышал голос Г. Багенгалля, которой, с восклицанием радости и удивления сопровождаемом бранью, сказал, что Сир Карл приехал. В то же самое время лакей вошедши в горницу доложил о Сире Карле Грандиссоне. Тогда находившиеся в зале четыре Кавалера разговаривали между собою с великим жаром; но в таком смятении я ничего не мог понять, кроме следующаго: Сир Гарграф сказал: подайте мне сии два пистолета, и прикажите ему следовать за мною в сад. Как бы он ни был надмен, но должен взять один из оных. Нет, нет, сказал, Г. Мерцеда, коего голос тем лучше я мог отличить, что он был Иностранец; нет, нет, не таким образом надлежит начинать. Другой голос, которой был Г. Иордан, сказал: Сир Гарграф, выслушаем сперва то, что будет говорить честной человек в свою пользу. Случаи еще могут и после к тому повстречаться. Г. Багенгалль, коего голос мне совершенно был известен, сказал: будь я проклят, естьли могу снести, когда Сир Карл лишится хотя единого волоса при сем посещении. Чтоб вас всех чорт побрал, сказал Сир Гарграф: какой же я должен опасаться укоризны, когда предлагаю ему пистолетной выбор? Как! в собственном вашем саде? возразил Г. Мерцеда. Прекрасное произшествие! Разве чорт тут вступится, естьли он отречется теперь удовольствовать тебя, как честный человек в каком ниесть другом месте.

И так прикажите ему сюда войти, сказал Сир Гарграф, и да смутится его твердость! Тогда я увидел, сквозь небольшую щелку перегородки, вошедшего Сира Карла, коего вид казался мне весьма спокоен, он был в черном платье и при шпаге. Разговор в тоже время начался следующим образом.

С. К. Ваш покорный слуга, Сир Гарграф. Государи мои, ваш покорный слуга.

Г. Б. Равно и мы ваши, Сир Карл. Вы сдержали свое слово. Г. Иордан, Г. Мерцеда, вот Сир Карл Грандиссон.

С. К. Г. Мерцеда. Мне кажется, что сие имя мне знакомо. Не сочтетели меня вольным Сир Гарграф, что я назвался сам собою с вами завтракать?

С. Г. И очень.... да уже и не в первой раз вы принимаете против меня подобную вольность. Пришел ли кто ниесть с вами, Г. мой? Вы можете ему приказать войти сюда.

С. К. Со мной никого нет, Г. мой.

С. Г. Сии три Кавалера мои друзья. Они весьма честные люди.

С. К. Я их таковыми почитаю. Я имею таковое мнение о всех людях до того времени, пока не подадут мне причины думать о себе иначе.

С. Г. Но вы не воображайте себе, чтоб они пришли сюда для того дабы вас устрашить.

С. К. Дабы меня устрашить, Сир Гарграф! Меня не легко можно устрашить. Сии Кавалеры, говорите вы, ваши друзья; я пришел приумножить, но не уменшить число друзей ваших.

С. Г. Что я слышу? Как? тот, которой лишил меня единого блаженства, какое имел я в свете! тот, которой жестокими своими преимуществами, оказанными надо мною, похитил у меня такую женщину, с которой бы я теперь был благополучен, и которой, не взирая на то, не хочет оказать удовольствия приличного, Г. мой, честному человеку? Но я уверен, что вы пришли....

С. К. С вами завтракать, Сир Гарграф. Не горячитесь, Г. мой. Я не намерен не вовремя сердиться; но со мною не должно худо поступать.

С. Г. Хорошо, Г. мой, и так возмите один из сих двух пистолетов. В моей карете мы поедем....

С. К. Мы никуда не поедем, Сир Гарграф. Произшедшее между нами есть нечаянное приключение. Я не имею намерения взаимно вас упрекать; но ссылаюсь в том на собственное ваше сердце. Оно понудит вас познать, что способ, коим вы желали покорить под свою власть женщину, учинил вас её недостойным. Я не получил над вами никакой выгоды. Отказ учиненный мною вам касательно поединка, подает мне право почитать себя лучшим вашим другом.

С. Г. Лучшим моим другом, Г. мой!

С. К. Так, Г. мой, покрайней мере, естьли вы пожелаете, чтоб я сохранил вашу жизнь, или пощадил бы вас от долговремянного разкаяния в лишении жизни другаго. Словом, от вас зависит, Г. мой, обьявить мне; горячность ли сильной вашей страсти учинила вас виновнын в сем злодеянии, или произошло оно от врожденной склонности к насилию? Единая причина может теперь заставить вас оправдать одно злодеяние другим.

С. Г. И так, почитайте меня, естьли вы хотите за сущего наглеца. Я мало уважаю мнение такою человека, которой меня жестоко.... Я за себя отомщу, или погибну. Вы видите знаки, кои буду я носить даже до гроба?

С. К. Естьлиб я был равно вспыльчив, как вы, Сир Гарграф, тогда носили бы вы их до гроба; но не нося долгое время. Позавтракаем, Г. мой. Течение некоторого времени может прохладить кровь вашу. Когда бы я имел намерение проникнуть ваши мысли, то гораздо бы для вас было полезнее иметь спокойнейший дух. Вы можете быть уверены, что я не стараюсь воспользоваться тою выгодою, которую бы мог над вами получить в вашем гневе.

Г. Б. Нет ничего столь благороднаго. Позавтракаем, Сир Гарграф. Вы лучше будете владеть собою и способнее приступите к изследованию сего дела, равно как и всякого другаго.

Г. М. Я равномерно того желаю: неприятель ваш весьма благородной человек, Сир Гарграф.

С. К. Я никогда и ничьим неприятелем не был, Г. Мерцеда. Сир Гарграф должен бы был рассудить, что в таком деле, о коем он жалуется, вся хула обращается на него, и что я по нечаянности принужден был принять в том участие, без всякого инного намерения, в коем бы он мог мне укорять.

Т. Иор. Я не сумневаюсь, Сир Карл, чтоб вы не стали просить у него извинения за то....

С. К. Извинения, Г. мой! я ничего такого не сделал, к чемуб не обязывал меня долг, а особливо в таком случае.....

С. Г. Видите ли, государи мои? Слышите ли? И вы требуете от меня терпения!

С. К. По справедливости, Сир Гарграф, я бы имел весьма худое мнение о тех, кои нас слушают, естьлиб в подобных обстоятельствах, они отреклись от той помощи, которой от меня требовано: и я еще гораздо бы хуже думал, нежели сколько теперь о вас думаю, Сир Гарграф, естьлиб вы не подали своего покровительства в таком же случае, беззащитной девице. Но бесполезно повторять то, о чем, как мне кажется, я вам уже писал.

С. Г. Естьли вы почитаете себя честным человеком, Кавалер Грандиссон, то выберите один из сих пистолетов. Я того требую, и более не изьясняйтесь.

С. К. В качестве то честного человека, Сир Гарграф, я и отвергаю еще ваше предложение. Я имел бы право принять на себя оскорбительный вид, коего я желаю избегнуть, естьлиб напомнил вам, что при первой нашей встрече вы видели доказательства тому, что я не имею недостатка в бодрости; но теперь я хочу показать вам еще сильнейший довод оной, отрекался от смертоубийственного вашего поединка. Я умею наказывать личное оскорбление; я умею защищать честь и жизнь мою: но еще повторяю, я не хочу говорить о том, что вы уже читали в письме моем.

Г. М. Но, Сир Карл, и в самом вашем письме, естьли мы совершенно поняли смысл оного, вы угрожали употребить против честного человека такие орудия, которые не обычайны честным людям, и не взирая на то, вы не хотите....

С. К. Знайте, Г. мой, что тот, которой желал бы меня оскорбить, мог бы оное учинять, хотя не без наказания, по крайней мере тем с большею надеждою мог бы он положиться, что я не лишил бы его жизни, естьлиб мне только можно было того избегнуть. Я умею играть моими оружиями, Г. мой; в сем я смею приписать себе похвалу, но я никогда не люблю играть жизнию другаго человека, ни моею.

С. Г. К чорту с таким хладнокровием, Г. мой. Я не могу терпеть....

С. К. Говорите лучше о том, что составляет вашу безопастность, Сир Гарграф.

Г. Иор. По истинне, Сир Карл, вот виды такой превосходности, которой бы я не в состоянии был снести.

С. К. Ето более, нежели виды, Г. Иордан. Тот, которой желает оправдать одно насилие другим, подает над собою право совершенного превосходства.... Пусть Сир Гарграф познает свою погрешность; то я открою ему к тому путь, честнейшими средствами, коих бы он желал по учинении злодеяния, и я предлагаю ему свою руку.

С. Г. Несносная обида! Как! чтоб я слышал укоризны от такого человека, которой вышиб у меня зубы без всякой причины, и которой привел меня в такое состояние.... Вы тому свидетели, государи мои.... И вы требуете от меня терпения!

С. К. Я не намерен был причинить вам нималейшего зла, коим вы жалуетесь. Я не обнажал моей шпаги, дабы возвратить вам тот удар, которой хотя легко коснулся до моего плеча, но которой угрожал мне смертию. Я старался токмо избежать того зла, коего не желал вам причинить. Вот настоящее дело; а случай действительно не позволял честному человеку от того отречься. Теперь же, Г. мой, я пришел к вам по собственному моему желанию, и при том один, дабы дать вам знать что я всегда одинакое имею разположение, чтоб не причинять вам ни какого оскорбления. Вот, государи мои, по чему я беру преимущество над Сиром Гарграфом, поступая так, как того желаю.

Г. Б. Клянусь честию, вот благородные речи.

Г. Иор. Я признаюсь, Сир Гарграф, что таковые чувствования внушают во мне уважение.

С. Г. Будь я проклят, естьль ему прощу сие до тех пор, пока буду носить омерзительные сии знаки! Возмите один из сих пистолетов, Г. мой; они равно заряжены. Вы же, государи мои, будьте свидетелями, что естьли он поразит пулею мое сердце, то я ему прощаю моею смертию; естьли я умру, то буду знать, что сам навлек на себя таковый жребий; но я хочу умереть честным человеком.

С. К. Дабы умереть честным человеком, Г. мой, то надлежало бы и в жизни быть таковым; надобно иметь хорошую причину к такому защищению.

С. Г. (Вставши со стула.) весьма бесполезно препровождать время в таких безделицах. Вы имеете при себе шпагу, Г. мой, окажите мне единое удовольствие сойти вместе со мною в мой сад. Друзья мои не выдут из сей горницы, а могут, естьли пожелают, смотреть на нас из окна. Естьли вы падете, то все следствия такого приключения обратятся на меня, что убил человека к моем доме, естьли же я, то вы будете иметь свидетелями моих друзей для своего оправдания.

С. К. Я также встаю, Г. мой, но не для чего инного, как для того, чтоб подать вам руку. Естьли вы и желаете мне зла, но я вам никакого не желаю. Предложение, которое я вам представляю, не долженствует вторично быть отвергнуто. Я произвольно пришел с вами завтракать, но вы можете пожаловать ко мне с своими друзьями отобедать. Уже время, которое я был намерен препроводить здесь, (смотря на свои часы) уже проходит.

Г. Иор. Его спокойствие приводит меня в смущение. Какая сила и бодрость в душе его! Клянусь вам, Сир Гарграф, вы должны употребить все ваше старание, дабы сыскать какой ниесть другой способ к примирению с толь благородным противником.

Г. М. Оно также меня пленяет. Будь я проклят, естьлиб я не предпочел, дружбу Сира Карла Грандиссона дружбе самого величайшего в свете Государя.

Г. Б. Я вам говорил, государи мой, что он и во мне произвел подобные же впечатления в тех первых двух разговорах, которые я с ним имел.

С. Г. (Говоря таким голосом, в коем я приметил смущение.) Как! я останусь убежденным.... Грандиссон! вы должны сойти со мною. Вы должны, я то повторяю. Я хочу представить вам предложение. Вы властны или их принять или оказать мне удовольствие, приличное честному человеку; но мне надлежит с вами поговорит на едине в саду.

С. К. Я с охотою иду в первом из сих двух намерений. Покажите мне дорогу, Сир Гарграф.

Трое свидетелей хотели было тому воспротивиться; но Сир Карл сказал им, что он делает сие из угождения Сиру Гарграфу, потом он с ним сошел. Тогда писец, по приказанию Г. Багенгалля вошел в горницу и стал у окна. Вскоре он увидел Сира Карла и Сира Гарграфа, идущих нескорым шагом и разговаривающих с пылкостию. Некоторые слова, слышанные по временам, доказывали, что один представлял некие предложения, на кои другой не соглашался. Они взошли на зеленый дерн четвероугольником разположенный; и там, Сир Гарграф вдруг выхватил шпагу, и по движениям его, казалось, понудил Сира Карла также обнажить свою. Сир Карл стоял опустя левую руку в низ, а правую наложил на шпагу, потом подошел к своему противнику, которой тотчас стал в порядок, и которой, казалось, продолжал неотступные свои прозьбы. Он приклонил несколько в низ левой рукою шпагу Сира Гарграфа, и в таком положении он произнес несколько слов, коих писец не мог хорошо расслушать. Но по стремительному движению, которое Сир Гарграф учинил отступя назад с видом чрезвычайного гнева; Сир Карл выхватив свою шпагу, наложил ее на крест той, которая ему угрожала, и гораздо проворнее, нежели писец мог то увидеть, она проскользнула между рук Сира Гарграфа. Она отскочила от них на несколько шагов, а Грандиссон наступил на нее ногою, между тем как клал свою в ножны. Потом, вложивши ее, он подошел к Сиру Гарграфу, которой находился на том дерне, и держал кулак у лба. Он ему сказал несколько слов с весьма приятным и учтивым видом, и взявши его под правую руку, он отдал ему шпагу в ту же руку. Сир Гарграф поднял другую руку с пылким движением; но он позволил вести себя к дому без всякого супротивления и как будто бы был убежден поведением и словами Сира Кариа, держан будучи все под руку и неся в той же руке шпагу. При сем писец удалился на прежнее свое место.

С. Г. (Входя в горницу и брося свою шпагу на под.) Сей человек, государи мои, сей Сир Карл, сущей дьявол, он из меня сделал настоящего младенца. Однако он имел еще смелость мне сказать, что он не хочет принимать участия в моих пользах в таком деле, кое может составить мое благополучие! естьли он будет моим другом в сем едином деле, то я ему все прочее прощаю.

С. К. Мисс Бирон, Сир Гарграф, должна иметь власт над своими склонностями. Я не приобрел никакого права над склонностями Мисс Бирон. Она имеет изящные качества; но вы признаетесь, что сердце не льзя к себе привлечь страхом. Я вас уверяю, что мы трепетали о её жизни. Все старания сестры моея и искусного лекаря, едва могли способствовать её облегчению.

С. Г. Самой неупросимой человек! Но вы покрайней мере нимало не воспротивитесь моему желанию с нею видеться. Она узнает, что я ради ее претерпел. Какже могу я вам то простить? Естьли я не возмогу ее преклонить, то сии знаки будут делом рук ея; но я перестану почитать их вашими. Нимало не помышляя ее устрашить, я хочу покуситься, не получули я её ко мне сожаления. Ей лучше всех известно, до какой степени простирал я мою воздержность в то время, когда она была в моей власти. Единое мое намерение, клянусь всем тем что ниесть на свете священного, состояло в том, дабы учинишь ее Миладию Поллексфсн. Я видел у неё столько любовников, сколько есть мужчин ее знающих; я не мог снести такого зрелища. Вы же, Сир Карл, естьли желаете послужить мне другом, то я еще не буду отчаяваться, чтоб с тол нежною любовию и неограниченными предложениями, не мог я получить её сердца.

С. К. Я не могу обещать вам такой услуги. Все ближние сродственники Мисс Бирон положились в сем выборе на самое ея, кто же может лишит ее сего права? Я повторяю то, что уже вам сказал в саду, когда вы от меня требовали сего договора: Мисс Бирон не должна желать быть вашею супругою; и как для вашей пользы, так и для ея, вы не должны желать, чтоб она когда ниесть была вашею супругою. Итак, Сир Гарграф, рассмотрите все сие основательнее; помышляйте о какой ниесть другой особе, естьли вы намерены жениться. Ваш вид....

С. Г. Чорт меня возми.... мой вид теперь весьма пленителен.

С. К. Знатное ваше имение гораздо более составит вам благополучия с другою женщиною. Чтож касается до меня то искренно вам признаюсь, что я отрекся бы от первой в свете Принцессы, естьлиб узнал, что она не более имеет ко мне любви, как и ко всем прочим, хотяб я почитал себя её достойным или нет.

С. Г. Нет ли в сем совете какого ниесть пристрастия? Не имеете ли вы для себя какого ниесть намерения? Я требую о том чистосердечного признания!

С. К. Я презирал бы самого себя до чрезвычайности, естьлиб, подая совет, не помышлял единственно о пользе того, которой от меня оного требует, без всякой себе выгоды.

При сем приказано подавать завтрак, и приход служителей помешал писцу продолжать свое дело. Три друга Сира Гарграфа, коих удивление, казалось, ежеминутно возрастало к Сиру Карлу, по временам предлагали ему различные вопросы о главных правилах той величественной души, которая их пленила в его свойстве, а особливо о отвратительных его причинах к поединкам. Он удовлетворил их желание с толикою же твердостию в своих доказательствах, как благородством и учтивостию в своих поступках. По окончании завтрака, Г. Багенгалль подошедши к дверям кабинета дал знать писцу, чтоб он продолжал писать.

Г. Иор. Я смею сказать Сиру Карлу, что толико удивления достойной разговор, будет для меня весьма полезен.

С. Г. Очень хорошо: а я повторю то, что единственно меня трогает. Мисс Бирон должна быть моею супругою. Я без неё не могу жить, и надеюсь, что препятствия не произойдут уже более от Сира Карла.

С. К. Мисс Бирон совершенную имеет власть над собою. Я почел бы за великое удовольствие, государи мои, естьлиб вы когда ниесть пожаловали ко мне вместе в Сент-Жамес-Сквар.

Г. Б. Еще остается одно обстоятельство, о коем я думаю, государи мои, что весьма будет благоразумно уведомить Сира Карла. Вы знаете, Сир Карл, что в сумнительных случаях, я приходил к вам с одним молодым человеком, которой писал наши два разговора. Таковая же опасность принудила меня испросить у Сира Гарграфа....

С. Г. Так, Багенгалл, и я тебя за оное проклинаю. Дело, от которого я надеялся разглашения к моей чести, обратилось в славу Сира Карла. Каким же почитать меня теперь станут?

Г. Иор. Я ничего не усматриваю о чем бы вы могли сожалеть в сем случае, или вы худо воспользовались благородными чувствиями Сира Карла.

С. К. И так, что такое, Г. Багенгалль.

Г. Б. Я испросил от Сира Гарграфа позволение, чтоб самый тот молодой человек, коего скромность была испытана, будучи весьма искусен в сокращенных примечаниях своего промысла, писал все произойти могущее. Он находится теперь в сем кабинете.

С. К. Я признаюсь вам искренно, что таковый образец кажется мне весьма чрезвычайным: но поелику не говорю никогда и ничего такого, чего не думаю: то собрание моих речей не могут для меня быть ужасны, когда память моя ничего мне укоризны достойного не представляет.

Г. Б. Вы должны быть весьма довольны, Сир Карл. Ничего не произошло такого, как то Сир Гарграф увидит, чтоб неотносилось к вашей славе. Мы сами теперь раскаиваемся что употребили писца. Мы приказали ему писать все в точности и истинную правду. Мы совершенно не надеялись чтоб сие свидание столь мирно кончилось.

Г. Иор. Слава Богу, все благополучно окончилось!

Г. М. По истинне, преблагополучно.

С. Г. Конечно так естьли Мисс Бирон согласится изтребить из моей памяти сии омерзительные знаки.

Г. Б. Г. Котс, дело ваше кончилось. Принесите все вами написанное.

Писец пришел. Тогда Г. Багенгалл спросил, желают ли слушать написанное сим человеком? Сир Гарграф клялся, что ничего не станет слушать, поелику играл весьма смешную ролю. Сир Карл сказал, что ему невозможно здесь долее остаться; но поелику разговоры все были написаны, и уже был ему сообщен список с первых двух, то он почел бы за великое удовольствие иметь у себя и третий, тем более, что естьли он усмотрит во оном что ниесть для себя укаризны достойного, то сие может мне подать пример к тому разположению, кое он имеет осуждать самого себя. В тож самое время приказано было писать с речей список для Сира Карла, которой тогда разпростился, и Сир Гарграф с тремя своими друзьями проводили его весьма учтиво.

Когда они возвратились в ту же горницу, то с несколько минут находились в глубоком молчании, взирая друг на друга, как будто бы каждой ожидал, кто начнет говорить. Но как скоро начади говорить; то все стали превозносить похвалами Сира Карла, коего они называли самым кротчайшим, учтивейшим, храбрейшим и благороднейшим из всех человеков. Впрочем правила его, сказали они, казались им весьма странными. Но Сир Гарграф впал в глубочайшую задумчивость, от коей его друзья с трудом могли: его избавить. Он им сказал, что воспоминая о всем произшедшем, он приходит в великое смятение. Он поступал со мною так как с дитятею, присовокупил он; но какоеб обещание он от меня ни получил, однако я не могу быть спокоен до того времени, пока Мисс Бирон не будет Миладию Поллексфен.

Я ниже подписавшиися свидетельствую, что сие повествование содержит в себе сущую истинну, с толикою же точностию как и справедливостию описанное.

Генрик Котс.

Продолжение XXXII письма.

Между тем как Г. Ревс переписывал запись писцову, Сир Гарграф приехал, не подавши нам ни малейшего уведомления о своем посещении. Сердце мое затрепетало, когда меня уведомили, что его коляска находилась у дверей. Он вошел. Я просила Г. и Гжу. Ревс его встретить. Он с великою покорностию просил у них прощения, о всех причиненных им замешательствах. Он обвинля во всем том любовь: имя преданное на поругание, коим покрывают, в обоих полах, всякие насилия, нескромности и глупости.

Я была тогда в своей горнице. Гжа. Ревс пришедши предложила мне сойти. Она увидела меня в толиком ужасе, что в ту же минуту возвратившись назад, просила Сира Гарграфа, не настоять в намерении сего дня со мною видеться. Он клялся, что единое его намерение, при сем посещении, состоит в том, дабы испросить у меня прощения. Он не сумневается, присовокупил он, чтоб и в другое время, его первое посещение не причинило мне подобного сему движения. И так в сем-то состояла та милость, коей он неотступно у меня просил не отлагать, и в коей он также имел некое право по причине своих страданий; Г. Ревс ясно приметил, что он совершенно уже не был тот человек, каким прежде казался. Впрочем, присовокупил он еще, поелику он стол худо успел в том удовольствии, кое желал получить от Сира Карла: то долг требует, чтоб я ему подала возможность изтребовать у меня прощения, как такую милость, которая может совершенно его примирить с своим противников.

По сей причине, как же могла бы я тому воспротивиться? Я сошла в низ с трепетом. Не взирая на все те размышления, по коим я приготовилась принять на себя вид такого достоинства, которой приличен оскорбленной девице, я не могла взирать на него входя в зал, и видеть его ко мне подходящего, без ужасного движения, которое принудило меня ухватиться за руки Г. Ревса. Взоры мои конечно изражали сие впечатление. Естьлиб Сир Карл при сем находился, то предполагаю, что я равно бы и к нему прибегла.

Дражайшая и обожания достойная Мисс, вкричал он подходя ко мне. Колико сей ужас являет прелестей, и колико я усматриваю в нем справедливости! Но я простил и самые жесточайшие обиды, присовокупил он, и показывая на рот свой. Вы знаете, что в моих намерениях заключалась единая честность.

Честность, Г. мой? Скажите лучше, жестокость и варварство. Как могли вы пожелать видеть ту, с коею вы столь мучительно поступили?

Я ссылаюсь в том на самих вас, сударыня. Учинил ли я хотя малейшую неблагопристойность? Чтож я получил от глупаго моего предприятия, и от всего мною претерпеннаго? постыдное уничижение....

Так, Г. мой, вы заслуживаете такого жребия. (Я произнося сие едва имела дыхание.) Чего вы от меня требуете, Г. мой? что значит сие посещение? (Я едва понимала то, что говорила, и беспрестанно держалась за руки Г. Ревса.)

Я прошу у вас милости, сударыня. По сей то единой причине я сюда пришел. Я хочу изспросить у вас прощения. Я прошу у вас оного на коленах. (И сей злой человек преклонил одно колено.)

Встаньте, Г. мой. Не принимайте такого положения предо мною. Вы поступили со иною варварски, вы меня изранили, вы привели меня А страх; а то, чего я никогда не забуду, Г. мой, вы ввергли меня в опасность быт вашею женою!

При сем он встал. В опасность быть моею женою! то есть сударыня, что я принял худое намерение; я в том согласен.

Сия часть моего ответа, дражайшая Люция, не кажется ли тебе чрезвычайно странною? Но воспоминание о претерпенном мною, и помощь, коею я избавилась, столь сильно представились мне, что лишили меня всякого рассуждения, когда я видела его стоящего предо мною на коленах.

Вы видите, Сир Гарграф, возразила Гжа. Ревс, колико Мисс Бирон поражена ужасом. Успокойся, любезная моя (говоря мне и взяв меня за руки.) Ты трепещешь, любезная Генриетта! Вы видите, Сир Гарграф, в какое привели вы ее состояние столь нечаянным посещением. Вы видите....

Я вижу, я вижу, сударыня, и прихожу от того в отчаяние. (При сем все сели.). Успокойтесь, дражайшая Мисс Бирон, и простите мне мое преступление, я вас в том заклинаю.

Ах! Г. мой, я вас прощаю.

Естьлиб вы не столько ощущали колебаний, сударыня, естьлиб ваше состояние позволило мне сказать вам то, чего наиболее желаю я от вас; то я с преданностию бы вас просил....

Скажите, Г. мой, говорите, и чтоб никогда....

Позвольте мне, прервать вашу речь, сударыня. Я столько страшусь сего никогда, что не могу дать вам оное окончить. Я желаю склонить вас принять мои услуги. Я не более требую от вас снисхождения, сколько будущее мое поведение...

Ваше поведение, Г. мой! но хотяб вы учинились самым превосходнейшим из всех человеков, то я и тогда не соглашусь никогда....

Ах! Боже мой, дражайшая Мисс Бирон! (Прервав мою речь вторично.) Он приносил тогда в доказательство пылкую свою страсть, свое богатство, свои старания: злодей! Не взирая на то его зубы, и обезображенной его рот, внушали во мне к нему по временам некое чувствие сожаления. Он клялся что будет поступать по моему желанию во всех деяниях своей жизни. Он обещался укрепит за мною половину своего имения. Ненавистной етот человек говорил о детях, любезная моя, о разделении детей. И он говорил с толиким для себя удовольствием, будто бы дело касалось до заключения статей нашего брака.

Но по совершению мною совершенного отказа на все его представления, он меня спросил, не произвел ли Сир Карл, какого ниест впечатления над моим сердцем? Я не знаю по какой причине сей вопрос раздражил меня до чрезвычайности, и я едва удостоила его ответом. Теперь, я вижу, любезная моя, что я гораздо надменнее, нежели сколько себя таковою почитала. Действительно, сказала я ему, вы не имеете никакого права требовать от меня отчету.... Конечно я не имею, сударыня, но я неотступно вас прошу хотя единым словом меня о том уведомить. Есть ли Сир Карл обьявил вам, что он старается приобрести себе вашу благосклонность, то я не могу уже иметь нималейшей надежды.

Сир Карл, Г. мой, служил мне, без всякого пристрастия. Сир Карл не учинил мне.... При сем я остановилась, не знаю совершенно, для чего. Г. Ревс отвечал за меня, что Сир Карл не учинил мне никакого обьявления. Ето самый благороднейший из всех человеков, присовокупил он. Когда бы он и имел таковые намерения, то я смею сказать, что он не в состоянии был изьяснить их, опасаясь умалить таковым обьявлением цену своих заслуг. Сие мнение Г. Ревса чрезвычайно благоразумно. Кто же знает, любезная моя, может быть сие размышление и действительно справедливо.

Его заслуги! справедливое Небо! возразил ненавистный сей человек. Сия надежда меня успокоевает, и я вам обьявляю, Г. Ревс что естьлиб я не усмотрел в Кавалере Грандиссоне приводящего меня в удивление достоинства, то наше дело не кончилось бы так, как оно теперь кажется.

Сир Гарграф, сказала ему Гжа. Ревс, позвольте мне засвидетельствовать, что для всех тех, кои знают изящной нрав Мисс Бирон, нет никакой вероятности воображать себе, чтоб он когда ниесть.... Милостивая государыня, простите меня, что я прерываю речь вашу! но я не желаю ни от кого получать отказа, кроме ее самой. Не ужели чистосердечное раскаяние не может получить прощения от столь добродетельной души, которую впрочем я почитаю свободною, и ни в какие обязательства не вступившею.

Я ему сказала, что уже не имею никаких более обьяснений, и весьма удивляюсь, что знавши мои чувствования прежде оказанного им мне жестокого оскорбления мог он иметь хотя малейшую о успехе своего намерения надежду, по учинении толикого злодеяния. Он обвинял в том сильную свою страсть, со всеми теми видами, коими я уже была утомлена. Я уверена, Люция, что мне невозможно, в течение остальной моей жизни, слышать из уст такого человека выражения любви, страсти и прочих подобных сим ласкательств. Я присовокуплю в двух словах, дабы изключить множество других наглостей, гораздо подлейших нежели все похвалы Г. Еверарда Грандиссона, кои он изьявлял прося преимущества над Г. Гревиллем, Г. Фенвичем и Г. Ормом и что надеясь рано или поздо возбудишь во мне сожаление своими страданиями, он ласкается, сказал он мне, что прощение оказанное им такому человеку, коим он наижесточайше был обижен во всей своей жизни возьимеет некоторую силу над стол сострадательным сердцем, как мое. Потом он весьма благородно с нами распрощался. И я не желаю ему никакого зла, но не хочу его никогда видеть.

Сие письмо столь уже продолжительно, что я оставляю содержание моего произшествия для будущего письма.

ПИСЬМО XXXIII.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

Сэмюэл Ричардсон - Английские письма, или история кавалера Грандисона. 2 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :