Сэмюэл Ричардсон
«Английские письма, или история кавалера Грандисона. 1 часть.»

"Английские письма, или история кавалера Грандисона. 1 часть."

Переведено с французскаго А. Кондратовичем.

ПРЕДИСЛОВИЕ

От Англинского Издателя.

Издатель сих писем не почитает за нужное объявить публике, каким образом достались ему оные; но весьма радуется тому случаю, что по оным может он окончить план, которой предпринял из угождения ко всем, и которой желал выполнить гораздо лучше, нежели мог того надеяться.

Первое собрание писем изданное в свет, под названием Памелы, представляет красоту и превосходство добродетели в простой и невинной душе, с теми дарами, кои небо часто изливает на добродетель, даже в течение и сей краткой жизни. Молодая девица, произшедшая от незнатной породы повествует добродушным своим родителям о тех искушениях, коим честность её подвергалась со стороны такого господина, от коего долг требовал быть её покровителем. Сия картина изображает свойство распутного, в коем заключается все то, что ни есть презрения достойнейшаго. Однако хорошее воспитание полученное им от изящной своей матери, его сильная страсть к добродетельной девице, и тот любви достойной пример, которой она ему подавала с непреодолимым терпением когда учинилась его супругою, понуждают его наконец приступить к той добродетели, он до того времени ощущал единую токмо склонность.

В другом собрании писем, которое издатель выдал в свет под названием Kлapиccы, явление совершенно почти с первым разнообразное. Хотя оно представляет особу одного полу с Памелою, но весьма знатной породы, и с другими надеждами, которая видит себя повергнутою в толь разные злощастия и скорьби, что лишается жизни преждевременною смертию; ужасное наставление для таких родителей, кои предпринимают принуждать склонности молодой дочери в самом важнейшем пункте её жизни, равно как и всем молодым девицам, которые безразсудно полагаются даже на самые величайшие обещания распутного человека. Не взирая на то героиня, подкрепляемая силою закона, торжествует над всеми искушениями; и её сердце, бывшее всегда изящно, непорочно, возвышаемое каждым нещастием, восхищается приближаясь к вечной жизни. Злость жестокого её развратника толико же кажется ужасна и не сильна, даже и в тех омерзительных успехах, коими он тщеславился; но чрезвычайно высокое и тщетное о себе мечтание искоренили в нем некие грызения совести, коими однако всегда он был устрашаем. Он отвращает свои взоры от света; он ожесточается против убеждений; и отвергая с упорностию всякие советы и усильные прозьбы, погибает презрительным образом в самых цветущих летах своей жизни, будучи обременен сожалением, стыдом и ужасом, которой бесполезно берет с собою во гроб. Должно ласкаться, что сии письма могут принести некую пользу молодым людям, дабы удержать их от злоупотребления разума, молодости, достоинства, богатства и всяких наружных преимуществ, кои часто обращаются во зло для обладающих оными, и коих следствия не менее бывают обществу пагубны.

Обстоятельства благоприятствующия издателю доставили и третие собрание писем, кои привели его в состояние представить публике свойство и деяния честного человека. В Кавалере Грандиссоне усмотрят пример изящной души, коей поступки в различных затруднительных положениях были единообразны, поелику все его деяния постоянно произтекают от единого правила. В нем усмотрят человека приверженного к закону и добродетели,человека твердого, чувствительного, просвещенного, любезного и драгоценного всем, по благородным своим поступкам и по правоте своего сердца, собою щастливого и составляющего другим благополучие.

Из сего объяснения всяк судить может, что как в сем сочинении, так и в двух предшествующих единое и главное намерение издателя, состоит в том, чтоб представить публике забавное чтение. Намерения его весьма благородны. Но он надеется, что разные произшествия и Особы по необходимости введенные в толь великое множество писем, равномерно могут нравится и научать, тем еще более, что главные переписывающиеся Особы суть люди молодые весьма пылкого свойства, присоединяющие к приятствам разума, всю учтивость полученную от хорошего воспитания.

Свойство дружеских писем, коих большая часть писаны в самую ту минуту, когда сердце колеблемо бывает страхом и надеждою, касательно неизвестных случаев, должно послужить извинением, что собрание сих писем столь велико. Без сомнения можно бы было описать гораздо более деяний и свойств в меньшем собрании оных; но были ли бы они толико важны? Повесть о молодости главного действующего лица, по щастию заключается в весьма малом количестве писем. В сем сочинении не находится ни единой совершенной Эпизоды; и когда Кавалер Грандиссон появляется в действии, то нет ничего такого, чтоб не было чрезвычайно трогательно к объяснению главного намерения. Первые письма равно не могут быть почтены бесполезными, когда рассмотрят, что они показывают читателю некоторую часть тех особ, коих История весьма тесно соединена с повестию Героя.

ИСТОРИЯ

Кавалера

ГРАНДИССОНА.

Письмо И.

Люция Сельби к Генриетте Бирон.

В замок Агиби-Канонс, 10 Генваря

Намерение твое ехать с госпожею Ревс в Лондон весьма весьма много обеспокоило трех твоих любовников. Будь уверена, что по крайней мере о двух из них ты нечто услышишь. Столь любви достойная девица какова любезная моя Генриетта, должна ожидать, чтоб от ней требовали отчета в её поступках.

Г. Гревиль с обыкновенною cвoею решимостию хочет за тобою же ехать в город, где, говорит он, будет примечать самомалейшие движения всех тех, кои к тебе приближаться станут; и как скоро подадут ему причину к какому либо сомнению, то откроет он свои требования и покажет, какой опасности должны подвергнуться спорящиеся с ним в твоем сердце. Однакож должно отдать ему справедливость; хотя он с своими совместниками и поступает с толикою гордостию; но говорит о тебе с чрезвычайным уважением и удивляется твоим совершенствам. Ангел и божество суть те имена, коими он тебя обыкновенно называет. Хотя же он и сопровождает оные шутливым видом, но ты в нем примечаешь; однако я уверена, что он искренно тебе удивляется. Г. Феньвич хотя и не такою решимостью оказал свои намерения, но не преминул объявить, что он за тобой поедет, естьли ты больше двух недель в городе пробудешь. Кроткий Орм изражает свои опасения одними только вздохами. Он просит небо, чтоб ты переменила свои намерения. Хотя он не льстится ни какою надеждою, как он говорит, однако чрезвычайно утешается тою мыслию, что он живет в том же месте, где ты, и что иногда наслаждается твоим лицезрением. Он удивляется, что твоя бабушка, тетка и дядя могут жить без тебя. Господин и госпожа Ревс, присовокупляет он, весьма счастливы тою властию, которую мы им дали над нашею фамилиею. Cловoм, каждый из твоих обожателей страшится новых препятствий при умножении своих совместников; но что им до того нужды, сказала бы я им, естьли они знают, что ты никого из трех сих совместников отличишь не хочешь?

Естьли ты твердо намерена ехать, и ничего не отменила при твоем отъезде, то я желаю тебе счастливого пути и многих удовольствий в городе; но паче всего желаю, чтоб ты оттуда возвратилась с сердцем свободным. Сестра моя, коей здоровье с часу на час умаляется, не причтет мне В вину, что я ее оставлю для долга, коего не хочу упустить. Не думай сюда ехать, ты будешь очень печалиться, когда увидишь сию бедную девушку в теперешнем её состоянии. Я знаю, сколь ты чувствительна к слабостям твоих дpyзeй, когда не имеешь никакой надежды оные излечить; a как вся твоя фамилия полагает свое щастие в твоем yдoвoльствии, то было бы жестоко подать тебе какую либо причину к печали.

Г. Гревиль в сие самое время от нас ушел. Он пришел к нам нечаянно во время обеда; говорил только о тебе, и не преставал угрожать, (так как я сама в себе называла его выpaжeнiя) твоему отъезду в город. После обеда он прочитал нам письмо госпожи Трамптон, которое почти до одной тебя касается. Он прочел нам также некоторые места из списка с его ответа в том мнении, что оный оставлю y себя. Он человек весьма тщеславной, как ты знaeшь, и очень уважает все то, что ни напишет. Я попросила y него сию бумагу. Он показывался опасающимся, чтоб она не попалась тебе в глаза; но я проникла сию хитрость. Однакож он приказав принести чернилицу с пером, и вычеркнул несколько строк с таким стараниям, как ты увидишь, что не думал, дабы оные можно было разобрать; но чернила, кои я ему подать велела, были бледнее его и ты приметишь, что все сии предосторожности ни к чему не послужили. Я обещала ему прислать обратно сие письмо.

Чрез подателя ожидаю я от тебя нескольких строк, которыми меня уведомишь, не отменила ли ты своего намерения. Прощай, любезная Генриетта; я прошу Бога, чтоб покровительствовал и руководил бы тебя повсюду, куда бы ты по своему желанию ни поехала.

ПИСЬМО II.

(Заключающееся в предъидущем.)

Г. Гревиль к госпоже Трамптон

Нортгамптон, 6 Генваря.

Вы требуете от меня Сударыня, истинного изображения знаменитой Мисс Бирон, составляющей украшение нашей области и желаете знать правда ли то, как вы известились, чтоб любовь включила меня в число её особенных обожателей. Сие отличие, Сударыня, весьма справедливо; ибо поистинне нет никого, которой бы видя её не удивлялся ей. Вы любопытствуете, как говорите, узнать только её наружной вид, присовокупляя к тому, что большая часть женщин стараются о сей красоте более, нежели о душевной. Может быть, соглашусь я по крайней мере в том, что одна возбуждает в них больше ревности нежели другая. Но кто бы мог сделать изображение Мисс Бирон и не остановиться на её виде, когда все её черты оживотворяются такою душею которая в них показывает свое совершенство и придает достоинство её лицу, взорам и самомалейшим её движениям?

Никто столько не страстен к красоте, как я. До самого того времени, когда я узнал Мисс Бирон, был я из числа тех, кои не смотрят на другия превосходства в женщине. Правду сказать, я считал все способности разума в сем поле за бесполезные и как бы невместные. Вы знаете, Сударыня, какие вольности принимал я по такому своему мнению, и коль часто за ето вы меня укоряли. Женщина разумная, ученая, казалось мне, имела такие принужденные свойства, кои противны были природе. Я желал, чтоб женщины, так сказать, составлены были все из любви, а более ни из чего. Естьли хотел я, чтоб они имели несколько благоразумия, то единственно столько бы им дал оного, сколько нужно для отличения разумного от дурака, и сие сделал бы я для собственной выгоды. Вы знаете, Сударыня, что я тщеславен; а как бы Мисс Бирон прелеестна ни была, но я не думаю, чтоб Человек любящий чувственные вещи удивлялся более её душе, нежели виду. Какое торжество было бы для сатаны, помышлял я часто, рассуждая о её совершенствах, естлиб он мог сделать какого нибудь человека способным учинить сего ангела женщиною! Простите мне, Сударыня, сие выражение; вспомните, что я имею худую привычку изъяснять свободно все мои глупые мысли.

Хорошее свойство показывается и в самых простых чертах. какоеж должно быт его действие на пригожем лице? Никакая женщина не имела столь хорошего свойства, как Мисс Бирон. Ето такое качество, которое приписывается всему вашему полу от шестнадясяти до двадсяти лет, то есть в то время, когда утехи и чувствования наиболее к оном господствуют; и оное примечательно в Мисс Бирон. Ей неболее положит можно семьнадсяти лет, хотя скоро будет ей двадсятой год. Красота ея, которая теперь мало по малу должна умаляться, продолжится гораздо далее, нежели сколько процветала. Но благоразумие усматриваемое в её виде подало ей с двенадсяти, лет истинную отличност, предзнаменовавшую, какою она будет в созрелых летах. И по сему сия господствующая красота, показывающаеся в её виде, сопровождается сродным достоинством во-всем том, что, она ни говорит и что ни делает, и которая не взирая на любви достойную откровенность, из коей познается преимущество её души над большею частию других женщин её лет, лишает самых смелых надежды обходиться с нею с излишнею вольностию. Право, я не знаю, как она так поступает; но я не говорю ничего такого, чего не испытал. Она шутит остроумно, а я равномерно ответить ей не могу. Любовь, как говорят, возвышает то, что мы обожаем. Сие-то может быть меня обуздывает.

Теперь, Сударыня, сомневаетесь ли вы, ил ответа моего на ваш второй вопрос, чтоб любовь не включила меня в число её особенных обожателей? Так точно, я не знаю, могу ли от того защититься. Однакож меня не ободрили, да и никого не ободряли; сие только меня утешает. Естьли верить, что Феньвич в большей у ней милости, нежели я. Я с ним познакомился по ссоре произшедшей по сему случаю и вы уже знаете о следствиях оной; но теперь мы совершенные друзья.

Каждой решился искать своего щастия терпением и твердостию; ибо один не больше может хвалиться своим щастием, как и другой (*). "Правду сказать, мы отогнали с дюжину обожателей. Бедный Орм еще не отстает, но он нас мало беспокоит. Он настоящей плакса; и хотя имеет некое пособие в своих намерениях от своей сестры, которая часто ходит к гже. Сельби, и которая будучи весьма почитаема в сем доме, по видимому оказывает хорошие ему услуги, разговаривая с Мисс Бирон о его чувствованиях; но мы не опасаемся такого пламени, которой он утушит своими слезами, нежели возможет привести оным в опасность, хотяб и удалось ему возжечь оный. Вы, женщины, любите , чтобы вам приносили жалобы; но я еще не видал, чтоб при стараниях пылкого любовника и скромного обожателя, предпочтение было давано второму."

(*) Следующия строки суть те самые, кои Г. Гревиль старался вычеркнуть.

Однако я должен отдать справедливость Мисс Бирон, что при том таинстве, которым она приводит себя у всех в почтение, она чрезвычайно учтива, и никто из любовников её не может жаловаться ни на гордость ея, ни на жестокость. Более всего опасаюсь я, чтоб при столь великих душевных совершенствах не затруднен был вход любовной страсти в её сердце. Она будет, по крайней мере, ожидать до того времени, пока не сыщется столь же совершенной человек, как она, и коего бы свойства могли оправдать её склонность. Сей страх происходит от разговора моего с её бабушкою Шерлей. Сия госпожа, приносящая честь старости, дала мне выразумет, что возражения её внуки противу меня и Феньвича произходят от излишних вольных речей, кои мы иногда произносим; хотя сие и вошло в обычай, и хотя большая часть женщин не имеют сильного отвращения к тем, кои такие вольности себе позволяют. Но какое может она сделать возражение проживу Орма! Он право весьма тихое животное.

Мисс Бирон на осьмом еще году лишилась, своей матери. Говорят, что её мать была весьма хорошая женщина, и скончалась от печали по умершем своем супруге. По смерти его, она прожила не более шести месяцов. Редкой пример! Бабушка и тетка, коих Мисс Бирон чрезвычайно уважает, говорят, что не будут мешаться в её выбор. Когда кто старается снискать их милость; то оне твердо ответствуют, что надлежит прежде получить на то одобрение от их Генриетты, а оне свое согласие дать готовы. При них бывает всегда какой-то Г. Дин, человек весьма хорошего свойства, особливо способный к приказным делам; но по правде сказать, богатое наследство, коего он и не ожидал, понудило его оставит сии упражднения. Он; крестной отец Генриетты, которая называет его своим батюшкою; да и все много полагаются на его сведение. Я было отнесся к нему; но он мне то же самое отвечал, что дочь его Генриетта должна сама избирать жениха да все такие предложения требуют прежде всего её одобрения.

Для чегож отчяваться мне в успехе, когда отнесусь и к самой ей? Мне, Гревилю, которой ничего презрительного в виде своем не имеет, которого по крайней мере ласково принимают, и которой обладает великими богатствами, надеясь при том получить еще и большие, для чего отчаяваться мне? Когда я пою, танцую и одеваюсь с довольным вкусом, и когда я довольно в себе уверен что многия женщины почитают меня достойным человеком. Она же будучи двадсяти лет имеет не более имения как на двенадсятьи ли на пятьнадсять тысяч фунтов Штерлингов; ибо большая часть имения её родителя, которая была гораздо больше сей, перешла в другое колено по недостатку наследников мужеска пола; в прочем, по смерти своей бабушки может она ожидать не более пяти сот фунтов Штерлингов годового дохода; а хотя нет детей у дяди её Сельби, которой ее очень любит; но имеет однако с своей стороны племянников и племянниц, коих также любви своей не лишает; ибо Генриетта будет племянницею его сожительнице.

Я ни в чем не отчаяваюсь. Есть ли решительное намерение и твердость имеют некую силу, и естьли Мисс Бирон женщина; то она будет госпожею Гревиль. Я ето говорил её тетке Сельби, её дяде, её двоюродной сестре Люции, заслуживающей всю любовь, Генриеттою ей оказываемую; я неоднократно говорил ето и ей самой.

Но я возвращаюсь к описанию её вида.

...Хоть умереть, не знаю с чего начать. Она вообще прелестна. Не ужели вы не слыхали того от всех тех, кои ее видали? её рост,.... Начну ли с её роста? Нельзя сказать, чтобы она была высока, но она несколько выше среднего роста женщин. Мы молодые Агличане, поездя по свету мало смотрим на стан Агличанок и предпочитаем ему небрежность француженок. Я мимоходом замечу, что иностранные женщины по справедливой причине не ищут того совершенства, до коего им достичь не возможно. Разумно ли делаем мы, естьли при таком случае входим в их вкус, еще дело другое, и какъбы о том думали; но в походке, виде и во всех движениях Генриетты Бирон столько оказывается достоинств и приятностей, что хороший стан всегда будет в чести в том месте, где она жить станет, по мнению как Иностранных, так и Агличан.

Она чрезвычайно бела и нежна, Иногда с таким вниманием рассматривал я ее, что воображал себе, будто вижу её кровь, текущую с равномерным движением в прозрачных её жилах. На её челе оказывается такое благородство, которое кажется, соединяет её достоинство, с тихостию, и при одном виде привлекает к себе уважение, сопряженное с сладостным удовольствием. Не требуйте от меня другаго описания. Словом сказать, каждая черта её должна быть подвержена самой остроумной критике; равно и все её лице и прелестная шея, возвышающаеся на самых стройных её плечах.... Клянусь честию, что приняв все сие рассуждение, почитаю ее за совершенную красавицу; но другое особенное совершенство, отличающее ее от всех Агличанок; ибо должно признаться, что во Франции чаще оное бывает есть та приятность, которую французы называют физиономиею, и которую можно бы было весьма хорошо назвать выражением чувствований. Хотяб и не был столь совершен её стан, походка, и все её черты; но одна сия приятность, сия душа, изъявляющая свои совершенства во всех частях её прелестного лица при свободном и приятном виде самомалешйх её движений, понудила б всех ей удивляться.

Описывать ли мне ее с большею подробностию? Конечно, я того желаю, хотя и не легко мне оное сделать надлежащим образом. Ея щеки.... никогда не видывал таких пригожих щек, и с таким прелестным румянцем, оказывающим её совершенное здравие; от малейшеей улыбки делаются на них две прелестные ямачки. Имея толико причин быть довольною сама собою и всем тем, что ее ни окружает, (ибо она есть как бы кумир в своем семействе) я думаю, что с самого её младенчества черты её нималешей перемене не были подвержены. Я уверен, что ни разу от не удовольствия они неморщились. О! Естьлиб я имел столько силы над её сердцем, чтоб мог некогда возмутит сию её чела ясность и веселость! Уста ея.... Не бывало никогда таких прелестных. Но как можно тому дивиться? Столь алые губы, и зубы стол ровные и белые, умножили б красоту всякого рта. Нос её придает новое достоинство её прелестям; подбородок её чрезвычайно хорош и опускается ямкою почти неприметною; глаза ея, ах Сударыня? глаза! Боже мой, сколь они блистательны, однакож кротки и без малейшей гордости. Сколь часто презирал я в стихотворцах таковые принужденные описания глаз их Героинь! но позволяя нечто вольности стихотворческой, я им прощаю с тех пор, как увидел глаза Мисс Бирон. Волосы её составляют такое украшение, кое ни каких стараний не требует, они с природы кудрявы. Искуство ничего не придает той приятности, которую они сообщают всем другим её прелестям. Я бы сказал о её шее........ Здесь не смею на себя положиться. Несравненная девица! все в ней стократно прелестнее, нежели вообразить можно. Ея руки.... Вы некогда замечали, что я очень люблю пригожия руки; по истинне, Сударыня, и ваши руки не лучше её рук. Ея руки имеют все совершенства, с коими искуснейшие живописцы могли изображать оные. Какие пальцы! Они привыкли управлять пером, иглою и кистью, и играют на клависине с равною же приятностию. О Сударыня! женщины имеют душу, я в том теперь весьма уверен. Простите ли вы мне, что я о том сомневался и долго думал, будто оне не для инного чего могли быть даны человеку, как для преходящих удовольствий?

Разве я не слыхал, как поет Мисс Бирон? разве я не видал, как она танцует? Но как в теле, так и в душе её совершенная, так сказать, Гармония. Если говорить о приобретенных чтением сведениях, то какая бы женщина в таких летах.... Но вы знавали Г. Шерлея её деда; он был человек во всем сведущий и чрез сообщество с Иностранцами приобрел столько же вежливости, как и знания. Его внука составляла всю, его утеху с семилетнего своего возраста, то есть, со времени его приезда в Англию, до четырнадсяти лет, когда она его лишилась; воспитание её было веселием сего искусного и добродетельного наставника. Между сих-то двух возрастов, говаривал он часто, надлежит полагать основание достоинств и добродушие в особах сего пола; ибо от оных вдруг оне преходят в состояние женщин. Он не думал учить ее древним языкам, боясь излишне отяготить столь слабое растение; но он за удовольствие считал усовершить её знание во Французском и Италиянском языках. С самой смерти стол почтенного старика, за коей последовала кончина её матери, много также получила она выгоды от сообщества с своею бабушкою и госпожею Сельби, теткою её с отцовой стороны, столь отличными по своим достоинствам особами, что их наставления и пример могли бы быть достаточны к природным дарованиям и в такой молодой девице, которая бы получила оных и в меньшем обилии.

Я вам говорил, Сударыня, что представляя изображение Мисс Бирон весьма трудно было ограничиться на её виде. Но какой страх меня смущает? Уверен ли я, что не другаго человека жене приписывал сии похвалы? У нас в области живет одна её двоюродная сестра, госпожа Ревс, приехавшая из Лондона; она женщина весьма хорошего нрава, но которая к нещастию моему повезла с собою сию Генриетту в тот свет, коего я очень страшусь. О женщины, женщины! простите мне, Сударыня; но сколь часто превосходная девица в двадсятилетнем: возрасте должна будет подвергаться искушению и тщеславию? Как скоро Мисс Бирон покажется; то прелести её повсюду станут известны; множество новых обожателей будут около ее толпиться; и кто знает, не прельстит ли какой нибудь щастливой щеголек такую девицу, которая достойна и короны! Горе тому нещастному, ктоб он ни был, если он посмеет противоборстововать моим требованиям, хотя с малейшим успехом. Прося у вас прощения за сии шутки, не могу я сказать, Сударыня, чтоб оне не произходили из сердца вашего покорнейшего слуги....

Гревиля.

ПИСЬМО III.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В замок Сельби 16 Генваря

Я отсылаю к тебе в сем пакете, моя дорогая Люция, странное письмо Г. Гревиля; а как ты у него оное просила, то он и не сомневается, чтоб не сообщила оного и мне. Я из того заключаю, что если он о том узнает, тю тебе лучше всего ему в том признаться. Но тогда он захочет знать, что я о том думала; ибо знает, что я ничего от тебя не скрываю.

И так скажи ему, если за благо рассудишь, что я больше не довольна его стремительностию, нежели чувствительна к его ласкательствам. Скажи ему, что весьма для меня жестоко, когда мои ближайшие родственники оставляют мне вольность; а другой какой-то человек, коему я никогда не подавала причины отказывать мне в ином почтении, коим он моему полу обязан, берет право мне угрожать и судить о моих поступках. Спроси его, с каким намерением хочет он следовать за мною в Лондон, или во какое другое место? Если я не лишила его учтивостей, соседям приличных; то теперь подает он мне к тому весьма побудительные причины. Любовник, которой способен угрожать, не может быть инным мужем, как тираном. Не так ли и ты о том думаешь, моя дорогая Люция? но не говори ему о предложениях любви и брака; люди такого свойства, как он, толкуют все в свою пользу, и тень принимают за самую вещественность.

Женщина видя, что приносят ей такие Хвалы, коих она не заслуживает, не должна ли по причине опасаться, чтоб сделавшися женою ласкателя не лишится о себе хорошего его мнения, когда подаст ему власть поступать с собою, так как она заслуживает, хотя бы то он столько ослеплен был страстию, что от чистого бы сердца ее хвалил. По истинне я презираю и опасаюсь льстецов; презираю их за лживость, когда они сами не верят тому, что во бесстыдству своему говорят, или за тщеславие, когда они во всем ими говоримом уверены. Опасаюсь же их по справедливой недоверчивости к самой себе, от коей страшусь, чтоб их речи, так как они должны себе оное обещать по первому из двух моих предложений, не внушили во мне тщеславия, которое б весьма уничижило меня пред ними, и которое подало бы им повод возторжествовать над моим безразсудством даже в такое время, когда я буду наиболее гордиться своим благоразумием; словом, великая вежливость всегда меня беспокоит, и тотчас меня понуждаит входить в самую себя. Кому не может; быть опасно самолюбие свое? Я никак не сомневаюсь, чтоб Г. Гревиль не желал, дабы я видела его письмо, а такая мысль внушает мне некое против самой себя негодование. Мне кажется, что сей человек открыл в моих поступках какия-то погрешности, коиб я себе не простила, еслиб о них знала, и кои подали ему надежду получит успех в своих намерениях тем, что будет со мною поступать, как с безразсудною.

Я надеюсь, что он и другие не поедут за мною в город, хотя, как кажется, и угрожают мне оным; а если они сие сделают; то конечно я их не увижу никогда, разве никак не можно мне будет их избегнуть. Однако если изъявлю им о сем свое беспокойство, или буду просить, чтоб не предпринимали такой поездки; то сим сделаюсь им обязанною за их благоугождение к моей воле. Мне неприлично предписывать им в таком случае законы; ибо они свою покорность поставили в чрезвычайно в высокую цену, или былиб может быть удобны вменять себе за некое достоинство свою страсть, дабы мне отказать в своем повиновении.

Однако я не могу сносить, чтоб они столь упорно следовали повсюду за моими стопами. Сии люди, моя дорогая, а малейшую выгоду, которуюб мы им над собою подали, оказывалиб более жестокости над нашею волею, нежели самые строгие родители, хотя и не имеют другой существенной причины, кроме собственного своего удовлетворения, вместо того, что наши самовластнейшие родители имеют в своем виде единое наше благо, хотя их безразсудные дочери и не всегда в том уверяются. Но коль многия из них весьма удаляются от родительских намерений или по крайней мере от своей должности, посредством сих мнимых любовников, между тем как супротивление их родительским повелениям бывает непреодолимо? О моя любезная! сколь бы я для себя желала; щастливо провесть следующия восемь или десять лет, по крайней мере если не найду в сие время такого человека, которой бы мог обратит к себе все чувствования моего сердца? О! еслиб они столь же благополучно протекли, как и последния четыре года, кои не менее были важны! Видеть себя в состоянии взирать на предметы с возвышенности тридцатилетнего возраста, утвердиться неколебимо в своих правилах, не иметь причины укорят себя ни за какое действительное безразсудство; все сие какое благополучие!

День к отъезду моей двоюродной сестры Ревс назначен. Дражайшие мои родственники не престают мне оказывать своего снисхождения; и я все еще остаюсь при том же намерении, но я не поеду, не увидясь прежде с моею милою Нанси. Как? чтоб я склонилась веселишь себя утехами, и перенесла печаль от той мысли, что оставила в страданиях и болезни дорогую свою приятельницу, подая справедливые причины думать, будто я по сему опасалась принять на себя несколько труда, между тем когда я уверена, что могу облегчить по крайней мере её сердце утешениями нежного дружества! нет, моя Люция, верь мне, хотяб я не имела столько великодушие, но столько однако имею самолюбия, что не подвергну себя столь сильным угрызениям совести.И так будь уверена, что вскоре увидишь твою

ГЕНРИЕТТУ БИРОН.

ПИСЬМО ИV.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

Лондон, 24 Генваря.

Мы приехали в город; ничто не недоставало к удовольствию нашему в сей поездке. Ты легко вообразить себе можешь, что Г. Гревиль и Г. Фенвич при первой нашей остановке нам представились. Они постарались для нас изготовить обед; но они сами отдадут тебе отчет в своих намерениях.

Оба они возобновили свои угрозы, что будут следовать за мною в Лондон, если я там проживу долее месяца; но я с лишком далеко уже простираю свою благосклонность. Ты видишь, что их две недели вдвое увеличены.

Г. Фенвич сыскав случай поговорить со мною на едине несколько минут, заклинал меня, чтоб я его любила. Г. Гревиль с столь же усильными прозьбами понуждал меня объявить ему, что я его ненавижу; такое объявление, говорит он, составляет все, чего он теперь ни желает. Весьма странно, присовокупил он, что не может от меня получить ни любви, ни ненависти; ето чудное дело. Я с обыкновенною своею вольностию обратила его жалобы в шутку, и отвечала ему, что еслиб я и могла кого ненавидеть; но он такой человек у коего бы менее недоумевалась я в сем случае обязать. Он весьма меня за то благодарил.

Сия два господчика хотят, кажется, провожать нас далее, но как они никогда пути своего не оставляют, то захотелиб ехать и до самого Лондона, а там мало по малу приставалиб они к нам и во все время, которое я там прожить намерена. Входя в коляску я весьма важным видом просила их нас оставить. Фенвич .... друг мой .... сказал Гревиль, надобно воротиться назад. Мисс Бирон показывает свой важной вид, важность на её лице довольно ясно выражает нам её волю. Они весьма почтительно со мною простились, однако я их благодарила за учтивость, что они на проезде нашем нам представили свои услуги, а особливо за ту милость, что нас оставили. А особливо, повторил Гревиль: ах сударыня, чегоб вам стоило пощадить нас от сей жестокости, пойдем, Фенвич, сказал он другому, удалимся; соединимся еще на некое время, дабы несколько насладиться теперешним удовольствием, а потом повесимся.

Должно было проехать нам, как тебе не безъизвестно, мимо ворот парка Г. Орма, он и сам там стоял у большой дороги; я не прежде его приметила, как весьма уже близко к нему подъехали; он поклонился нам даже до земли с таким печальным видом, что меня тронул. Бедной Г. Орм! я желалаб хотя одно слово сказать ему мимоездом, но лошади весьма скоро бежали! за чем оне так скоро бежали? однако я подняла свою руку и высунула сколько могла голову из коляски, чтоб с ним поздороваться. О Мисс Бирон, вскричала при сем Гжа. Ревс! Г. Орм? конечно есть тот щастливой смертный..... Я отвечала, что еслиб её догадка была справедлива, то не оказалаб я того усердия, кое она приметила; но мне кажется, что я весьма была бы рада, когдаб однажды могла сказать, простите Г. Орм; ибо Г. Орм весьма хороший человек. Сердце мое чувствовало еще нежность при прощании с дражайшею нашею фамилиею меня обнимавшуию; а ты знаешь, моя дорогая, что и слабое впечатление в таком состоянии весьма легко действует.

Дом Г. и гжи. Ревс соответствует их имению, т. е. он очень хорош и с лучшим вкусом убран. Гжа. Ревс, зная что я страстно люблю писать, и что много писем от меня ожидают, велела мне наготовит довольно бумаги, перьев и чернил; она мне охотно позволила немедленно занять свои покои, дабы повиноваться моим друзьям, кои, как ты знаешь, приказали мне уведомлять их о себе с самого нашего сюда приезда и к тебе обыкновенно надписывать мои письма. Но что могу я тебе в столь короткое время написать? Мои покои чрезвычайно хороши; не большое собрание самых отборных книг, составляет в нем самое лучшее для меня украшение, выключая однако мои перья и чернила, коим я ничего предпочесть не должна, потому что помощию их надлежит мне приносит некое увеселение в замок Сельби своими рассказами, кои в оном привыкли сносить с толиким снизхождением.

Я прошу у вас благословения, моя дражайшая и почтенная бабушка, также и у вас моя любезная тетушка Сельби и мой дражайший и почтенный дядюшка, коего мое отсудствиие лишит может быть удовольствия приятным образом утомлять свою Генриетту, но я не думаю чтоб в отдалении своем вовсе отделалась от сих нападков.

А ты, дорогая Люция, люби меня столько, сколько я стараться буду заслуживать твоей нежности, и не оставляй меня в неизвестности о состоянии дорогой нашей Нанси. Сердце мое о ней кровию обливается; я бы почла себя вовсе неизвинительною, еслиб приехав в город на три месяца, не повторила ей изустно уверения моего дружества и того нежного участия, кое я в здравии её приемлю. Какое новое достоинство приобретает она из моего терпения! Коль драгою становится она мне по своим страданиям! Если я когда либо впаду в скорбь; то подай мне Боже толь же сладостное и добродетельное на тебя в самых тяжких искушениях упование!

Пребываю дражайшая моя сестрица,

искренняя твоя.

Генриетта Бирон

ПИСЬМО V.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

25 Генваря.

Ты много меня обрадовала, моя дорогая, известя, что новые ваши врачи подают надежду к выздоровлению нашей любезной Нанси; да услышаны 6удут молитвы наши!

Мне три дела наказывали при моем отъезде, первое, чтоб писала часто, очень часто, повторено было мне. Такой приказ не был нужен; сердце мое тебе предано, и щастливые известия, кои ты мне подаешь о всем том что ниесть дражайшего для меня в свете, приносят мне сладостную утеху; второе, чтоб наименовать тебе тех особ, с коими определено мне жить в сем великом городе, и описать их свойства; третие, чтоб извещать тебя с самого начала о всех попечениях, всех ласкательствах даже и о самых немых засвидетельствованиях отличия, вот настоящия выражения моей тетушки, кои могут отнестись к той молодой особе, которую мы толь нежным дружеством удостоиваем. Помнишь ли ты, как отвечал мой дядя на последнюю из сих страстей? я повторю его слова, дабы ему показать, что его добрые советы не будут забыты.

Суетность пола, говорил он в собрании, не допустит, чтоб от нашей Генриетты что нибудь такое выдти могло. Женщины, продолжал он, с такою вольностию во всех частях города в публику показываются, что там больше стараются видеть новые лица, нежели с удовольствием смотреть на пригожия, коим по привычке менее уже удивляются. Генриетта на щеках своих при нежной младости являет честную простоту, могущую привлечь на нее внимание, какое обыкновенно к новоприбывшей особе имеют. Но для чего вперять в нее мысли о победах и любовных делах? Женщины, прибавил мой дядя, показываются в публичных собраниях по рядам и по порядку, словно как на рынке. А из того, что трое или четверо сумозбродок нашего уезда кажется имеют о ней какие-то замыслы, так как купцы, кои друг пред другом превышают цену в продажах; вы заключить можете, что в Лондоне не будет она выезжать из ворот, не видя приумножения числа своих почитателей.

И так мой дядюшка не полагался на мои мысли, и не думал, чтоб я могла пребыть в том роде жизни, которой по снизсхождению прочих моих друзей я провождала. Правда, моя дорогая Люция, что наш пол чрезвычайно склонен считать себя ласкаемым по усматриваему удивлению от другого; но я всегда старалась преодолевать сию безразсудную гордость следующими рассуждениями: Ласкательство есть общий порок мущин. Они не для инного чего ищут нас возвышать, как для того, чтоб низринуть нас в уничижение, и самим возвыситься на развалинах той гордости, кою в нас находят, и кою имеют искуство нам внушать. А как смирение паче всего в инных положениях похвально бывает; то и приносит самую большую честь тем женщинам, кои наиболее ласкательству были подвержены. Та, которая надымается похвалами мущин, касательно личных выгод, кои они в ней по видимому предполагают, споспешествует их намерениям, и кажется познает, что главнейшею своею славою обязана их удивлению; а сим столько себя унижает, сколько их возносит. Не одарены ли женщины душею способною приобретать вышшие совершенства! Для чего же более стараются оне украшать телесные свои дарования? Нежная младость не долговременна; для чегоб не стремиться нам к тем благам, коих обладание приносилоб достоинство нашей старости? Мы все былиб столь же благоразумны и почтенны, как моя бабушка. Она будет нам примером, моя дорогая. Какую женщину столько любят и уважают молодые и старые, как мою бабушку Шерлей?

Чтоб приступить к исполнению другой моей должности; то должна я тебе описать некиих молодых особ обоего пола, кои приходили поздравлять гжу. Ревс с её возвращением. Мисс Аллистрис, дочь Кавалера сего имени, пришла прежде всех. Вид её показался мне весьма пригожим и свободным, а свойство откровенным, и я думаю что ее полюблю. Мисс Брамбер была другою нашею посетительницею. Она не так пригожа, как Мисс Аллистрис, но в виде её и поступках не недостает приятностей. Один проступок, которой я в ней нашла, есть тот, что она любит много говорить. Даже и в самом её молчании, кажется, что она хочет что-то сказать, хотя и совершенно проговорила две или три материи. Я тем с большею вольностию порочу ее за такую гибкость языка, что гжа. Ревс оной не приметила, что конечноб они сделали, естьлиб к ней не привыкли. Однако статься может, что радость видеть паки своих друзей, отверзла её уста. Естьли моя догадка справедлива; то прости мне Мисс Брамбер! Салли, меньшая её сестра, весьма любезна, и скромна, но несколько принужденна, может быть, от живости старшей своей сестры. Оне в летах друг от друга различаются шестью или семью годами, а Мисс Брамбер, казалось считала свою сестру почти такою, какою она была года за два или за три; ибо Салли, не более семьнадсяти лет. В сей мысли утверждает меня то, что младшая была гораздо менее скрытна в то время, как её сестра удалялась, и что при её возвращении она опять начинала сжимать свой роток, которой по правде очень пригож, не считая того, что другая всегда ее называла не инначе как мое дитя с видом показывающим право старшинства, и что другая скромно ей говорила: моя сестрица, таким голосом, которой показывал почти самое уважение.

Двое довольно молодых мущин, кои брали под руки двух сестр, были Г. Барнель, племянник гжи. Алластрис; и Г. Соммер. Сей недавно еще женился. Я в его поступках усмотрела много притворства, а вид его показывает, что он надут своими совершенствами. По его уходе я сказала гже Ревс, что считаю его весьма влюбленным в самого себя. Она в том была согласна. Однакож такое самолюбие очень неосновательно. Он человек весьма обыкновенной, хотя искуство и чрезвычайно видно в его нарядах. Его супруга была весьма богатая вдова; прежде нежели она привела его у самого себя в уважение, влюбясь в него, был он довольно скромен и не более открывал в самом себе достоинств, как сколько другие в нем оных усматривали, а по сему и можно извинить ту склонность, которую его супруга к нему почувствовала. Но с своего брака он стал говорлив, дерзок, решителен; он имеет худое мнение о всем нашем поле; а что всего хуже, он не лучше того думает и о своей супруге, за то предпочтение, которое она ему дала пред другими.

Он оказывал мне великое уважение; но так что я могла подумать, будто должна почесть себя удостоенною по милости ободрения столь хорошего судии.

Г. Барнель человек молодой, да и всегда будет молодым, если я не обманываюсь. С начала я его сочла не инначе как за дурака. Он принужденно начал говорить о некоторых предметах, однако с довольным рассудком, хотя и весьма обычайным. Щастливая память, подающая способ приобретать себе честь от разума других людей, составляет для него некое достоинство. Но когда хотел он показать собственной свой умок, то насказал иного такого, чего рассудительной человек никогда не скажет. И потому я смело могу о нем судить. Однако, судя по наружности, он может, почесться за одного из наших молодых щеголей. Он одевается весьма хорошо, и если имеет к чему вкус, то конечно к нарядам: но он довольно в них сведущ, ибо выхвалял нам многия части своих уборов, и когда находил случай, то всегда начинал говорить о том же. Наконец прибавлю к описанию его то, что как часто ни обращался разговор на важные предметы; то он встав со стула напевал Италийскую арию; и хотя очень худо сей язык знает, но казалось с удовольствием, слушал собственной свой голос. Сей чудак привел себе на память как то пышные учтивые слова, коими меня удостоил, ожидая, как казалось, чтоб я чрез то лучшее мнение о самой себе возъимела. Я не дивлюсь, что мущины так худо думают о женщинах, если воображают, что мы с удовольствием слушаем толь многия дурачества, прикрываемые названием вежливости.

Сего дня после обеда была у нас Мисс Стефенс, дочь Полковника сего имени. Она чувствует заслуги своего отца, который считается между первыми людьми. Я никогда не видала столь привлекательной физиономии при меньшей принужденности. Сестрица моя Ревс сказала, что она много занимается чтением, но не видно, чтоб она тем тщеславилась. Она у нас была с Мисс д'Арлингтон, своею родственницею, которая имеет дарование к стихотворству. По прозьбе Гжи. Ревс, Мисс д'Арлингтон прочла нам три пиесы из своих сочинений. А как она не прежде на то согласилась, как по некоем супротивлении; то и не знаю, дозволено ли мне будет о том говорить. Одна пиеса сочинена была на разлуку двух любовников столь нежно и трогательно, что по видимому любезной музе не чужды были те печали, кои невинным образом при сем случае чувствовать можно. Другия, содержащая в себе описание Авроры и восхождения солнца, по крайней мере показывает, что она рано вставать любит. Я просила у нее списка с оной, дабы и самой в такой привычке утвердиться; но она мне в том весьма скромно отказала. Третию писала она на смерть своей милой Малиновки, но по моему мнению излишне уже для материи умильно; ибо еслиб Мисс д'Арлингтон по нещастию лишилась лучшей из своих приятельниц; то мне кажется, что в сей пиесе, которая невольно долга, материя вся истощена, и она принужденаб была употребить из оной некие изображения. Я вижу, что трудно молодым особам, рожденным с некиим дарованием, установить твердо свое воображение. Обильность их мыслей отводит их часто от материи; а чтоб сказать все, то они не говорят того, что прилично. Но как бы то ни было, а её пиеса хороша мне показалась.

В Четверток, 26 числа.

Вчера ужинала с нами Милади Пенн Виллиамс. Она весьма приятная женщина, вдова почтенного некаего человека, близкого родственника Г. Ревс. Ей кажется около сорока лет. Она очень меня полюбила; а чтоб со мною спознаться короче, то хочет она быть при всех тех увеселениях, в кои приглашать меня станут. Она заметила, что те, кои хорошо знают большие города, поставляют себе за некое торжество сопровождать в оных чужестранцев. Новые замечания и сравнения, коих они ожидают, удивление, коему они будут очевидцами, вкус примечаемой ими ко всему тому, что заслуживает почтение и удивление, приносит им весьма приятное увеселение; а наблюдения такой молодой особы, как я, не менее обещают ей пользы, как и удовольствия. Я благодарила ее за учтивость простым своим поклоном. Я никогда и ничего не противуполагаю таковым учтивостям. Сим дала я разуметь, что почитаю оные искренними, или что поставляю себя достойною оных, и ищу удовольствия, понуждая себе оные повторять: и чтоб ни говорил о том Г. Гревиль, но не всегда бываем мы подкрепляемы тем приятным смущением и тем минутным румянцем, которой, как он думает, у женщин всегда на готове, когда оне с притворством отвергают чинимые им похвалы. Милади Пенн по милости своей на сем токмо и остановилась, хотя мускулы её приятного лица, казалось, готовыб были действовать, как скороб я возбудила оные отрицанием тех достоинств, кои она мне приписывала. Что ты о том скажешь, дражайшая моя? не забавная ли я девица? Но я из сего не худое имею мнение гже. Виллиамс. Должно меня возить в маскерады, и другия общественные увеселения; придет очередь и до балов, концертов и тех собраний, в коих занимаются картежною игрою; а чтоб приготовить меня к сему последнему, то хотят мне показать все модные игры. Воображала ли моя бабушка лет за двадсять, или тридсять, дожить до того времени в которое новой обычай потребует, чтоб кроме учителя музыки и танцмейстера был еще учитель для картежной игры, для усовершенствования воспитания женщин? Милади Пенн предложила быть мне руководительницею во всех сих веселостях.

Теперь, любезная Люция, не повторишь ли ты своей молитвы, чтоб к тебе возвратилась с сердцем ни кем не занятым? и не боишься ли ты, что я, по новому вкусу судя, не буду пригожею женщиною? За сие опасение буду я ответствовать тогда, как станешь меня в чем ниесть подозревать. Если ты усмотришь, что я предпочитать стану наилучшие из всех сих веселостей, даже самую оперу, не смотря на то, что я очень страстна к музыке, хорошему какому ниесть сочинению любезного нашего Шакеспира; тогда, любезная Люция, печалься сердечно о своей Генриетте, бойся тогда, чтоб она не впала в легкомыслие, чтоб глаза её и уши не были обольщены, чтоб сердце её не заразилось нововведенными обычаями; чтоб к нещастию не пристрастилась она к игре, и чтоб для утверждения себя в своих сумозбродствах, она непомышляла привесть в злощастие какого нибудь честного человека, когда выдет за него за муж.

Здесь я скажу нечто о своих домашних делах. Лакей Жамес, коего я одного с собою взяла, соскучился уже жить в Лондоне, и хочет возвратиться в замок Селби. Я не люблю видеть при себе такого человека, которой в жилище моем скучает, и потому обещалась его отослать; но как он детина весьма умной; то надеюсь, что моя тетушка для сего его не отпустит. Он многие уже показал опыты своего благоразумия, и по моему правилу, что господин должен ручаться за свойство и нравы тех, кои ему служат, не мало я беспокоюсь, кого мне к себе выбрать. Я не так думаю, как тот великой Министр, которой подая иногда предпочтение таким людям, кои оного не стоят, приводил тому в причину - то благодушие, что хочет быть другом тем, с коими никто дружиться не желает. Но сим поступком с лишком далеко уже простирают свое снисхождение, не рассуждая о том, что злонравной, коему покровительствуют, получает награду, честному человеку принадлежащую. Г. и гжа. Ревс оказывают мне толикое снисхождение, и служители их с такою охотою мне угождают, что я не долго пробуду без верного слуги

Время уже кончить такое длинное письмо. Я бы тем показала свое опасение, что мои дражайшие родственники, друзья и благодетели не довольно уверены в моей к ним приверженности и уважении, еслиб при всяком случае начинала их удостоверять в оных чувствованиях. И так сочти, что такое уверение всегда заключается в совершенной с любви, коею есьм и всегда быть желаю, дражайшая Люция, твоя искренняя

Генриетта Бирон.

ПИСЬМО VI.

Генриетта Бирон к Люции Сельби. (*)

(*) Здесь выпущено несколько бесполезных писем.

31 Генваря.

Ты не думала, любезная моя, чтоб так скоро представился мне случай повиноваться третьему твоему и всей моей любезной фамилии приказу; да и я нимало о том не помышляла; однако какой то молодой, знатной и нарочито богатой человек начал уже взирать на меня с некоторым отличием. Но чтоб бесполезным предисловием не привесть тебя в нетерпеливость; то скажу тебе, что он называется Г. Фулером. По смерти своего отца и матери получил он довольно хорошее наследство, но надеется гораздо еще большего от одного старого своего дяди, уроженца Гальского, называемого Кавалером Роландом Мередитом, который теперь по делам провинции своей живет в Лондоне.

Кажется, что Г. Роланд предписал своему племяннику под лишением всей своей милости такой закон, чтоб он не вступал в брак без его одобрения, коего, говорит он, никогда не даст, если избранная им девица, будет не из знатной фамилии, и не соединяет изящного воспитания с нарочитым имением. Он хочет, чтоб сия невеста непорочно сохранила доброе свое имя; чтоб сведуща была в умозрении домашних должностей, и чтоб имела такой разум, с которым при случае женщине не стыдно оное умозрение производить самым делом. Однако, поелику его племянник должен быть богат; то и объявляет что богатство составляет самомалейшее из тех выгод, коих желает от своей племянницы, он думает взять небольше осьми или десяти тысяч фунтов Штерлингов; дабы сей брак не вовсе казался любовным, в коем будтобы его племянник менее советовался с рассудком, нежели с своими глазами. Когда девица, говорит он, такое приданое имеет, то ето и доказывает, что её родственники, в хорошем состоянии находятся, и что она не много будет обязана тому, которой ее за себя возмет. Ты видишь, что у старого Кавалера не недостает благоразумия. Но я забыла одно из главных его условий. Будущая его племянница должна быть пригожа. Говорят, что он ставит себе в честь любить красивых - лошадей и собак, и что делает учтивые сравнения между животными более или менее благородными. Сам он, как ты можешь судить по его странности, есть холостой старик, которой никогда не желая быть женатым, воображает, что для его племянника нарочно сделают жену, и незная еще ее, требует от ней таких качеств, из коих может быть ни одного не найдет в своей племяннице.

Г. Фулер увидел меня впервые у гжи Ревс. Я не могу сказать, чтоб в виде его ничего не было неприятнаго; но мне кажется, что он не имеет такой души, которой бы желала я в том человеке, коемуб должна я была признаться в любви, на честности основывающейся.

Я не для чего инного хочу выдти за муж, как для того, чтоб быть весьма доброю и честною женщиною. Не должна ли я клясться в повиновении? И доведу ли себя до нарушения своей клятвы? И так ничто не может меня убедить выдти за такого человека, коего не большой ум и рассудок в состоянии поколебать меня в соблюдении моего долга, и которой следуя может быть одним своевольствам ограниченного разума делал бы мне какие приказы, коим бы мне разум не позволял мне повиноваться.

Приятно и честно женщине покорять свой рассудок, даже и в самых простых обстоятельствах, рассуждение мущины, имеющего более ее благоразумия и разума; но естьли сих качеств недостает в её муже, она может по крайней мере сумневаться, кто из них справедливо о сем говорит; а такое сумнение есть первый шаг к умалению почтения, влекущий за собой непослушание и совершенную крамолу.

Я вдруг приметила, что Фулер взирает на меня с некиим отличием. Женщины, сказал бы здесь мой дядя, всегда скоро находят такие открытия. Но за столом, за коим мы тогда сидели, все оное приметили. Он приходил к нам и на другой день, и ни мало не разпрося о моем имении, открылся гже Ревс, прося у нее покровительства. Правда не забыл он собственных своих выгод; и я его за то не охуждаю, ибо ни кто оные ему оспорить не может. Но гдеб был такой богатой человек, которой бы при таких случаях не стад с самого начала разчислять свои богатства, между тем как бедняк сколь можно удаляет от себя сию скучную мысль, а твердит только о любви, в коей одной и уверяет свою любовницу.

Г. Ревс, имея весьма хорошее мнение о Г. Фулере, отвечал ему, что сердце мое почитает свободным, и что я ни в какой инной зависимости не нахожусь, как только имею уважение к родителям, коим я, по сему самому более привержена, нежели из корысти. Он хвалил хорошие мои качества, т. е. мой нрав и сродное мое чистосердечие, последнее относил он на счет моего пола, за что я его мало благодарила, когда он мне ето рассказывал. Словом, он его известил о всем, что ни почитал за нужное, да и о многих таких делах, кои не были тут нужны; как на пр. о доверенности ко мне и благодушии моих родителей полагающихся на самое меня, касательно до моего выбора, вмешивая в сии подробности превеликое множество похвал, кои не инным чем извинительны быть могут, как добротой его сердца; и явным пристрастием к своей племяннице. Такое снизхождение моей фамилии, полагающейся во всем на меня в таком деле, казалось озаботило Г. Фулера. Поелику такие случаи и предложения, отвечал он, конечно весьма часто произходить будут, то он опасается, чтоб сие самое не препятствовало его надежде. Естьли вы какую либо надежду имеете, возразил Г. Ревс; то оная должна основываться гораздо более на доброте вашего сердца, а не на великом вашем богатстве. Он к тому прибавил, что поелику я тщеславлюсь числом своих любовников; то сродно, чтоб толь многия предложения учинили меня непреклоннеищею, и что великодушная доверенность моей фамилии, по видимому, утвердила меня в сем разположении. На конец, когда я ему сказал, продолжал Г. Ревс, что твое миение гораздо больше того, какого дядя его от будущей своей племянницы желает, и что природа, равно как и воспитание дали тебе разум твердой и основательной; то он вскричал: етого с лишком мною в одной особе. Что же касается до имения; то он бы желал, чтоб у тебя не было ни полушки, дабы мог предложить тебе свое имущество, а согласие твое сделало бы его щастливейшим из всех человеком.

Я жаловалась Г. Ревсу за чрезмерное предубеждение, кое ясно усматривается в том изображении, которое он о мне учинил. По истинне, сказала я ему, вы не обещали предложить надлежащих услуг Г. Фулеру; положим, что я заслуживаю часть ваших похвал; но не должны ли вы были для собственной своей выгоды, посоветаться прежде несколько с моими склонностями, нежели представлять оные в таком совершенстве, которое может возбудить в нем страсть? Естьлиб мы жили в том веке, когда люди гораздо менее могли противустоять любви то вы повергли бы его в жестокие печали; а меня, которая ни мало не разположена соответствовать его чувствованиям, привели бы в необходимость быть ему обязанною сожалением, когда бы я ему ничего более оказать не могла. Г. Ревс мне отвечал, что те речи, кои говорил он Г. Фуллеру, говорить будет и всем, что впрочем не весьма сожалеет он о таком любовнике, к коему начала бы я чувствовать жалость; ибо она приуготовляет сердце к любви, и что сам он сделал тому опыт с своею супругою, в которую он страстно был влюблен; и на конец не мог он скрыть, что Г. Фуллер ему друг.

И так, любезная моя, сей Фулер; кажется довольно уверен, что нашел невесту себе приличную; но я сумневаюсь, чтоб твоя Генриетта нашла в нем такого человека, коегоб заблагоразсудила избрать себе супругом.

ПИСЬМО VИИ.

Генриетта Бирон к Люции Сельби.

2 февраля.

Г. Роланд сам приходил вчера по утру в первые к Г. Ревсу, но прежде нежели объяснил причины, приведшие его к нам, он просил позволения меня видеть. Я его еще не знала. Мы в то время завтракали. Мисс Аллестрис, Мисс Брамбер и Мисс Домингс, молодые и достойные особы, были с нами. Г. Ревс, ввел к нам устарелаго Кавалера Гальского с обыкновенными учтивостями; но не сказав ему, которая из нас есть Мисс Бирон. И по тому садясь не сказал он ни слова; но смотря на нас попеременно и устремя свой взор на Мисс Аллестрис, он толкнул локтем Г. Ревса. Г. Ревс все молчал; а Г. Роланд, имея слабое зрение, начал потом глазеть, наморща лоб, на Мисс Брамбер и на Мисс Домингс, и когда взглянул на меня; то сказал кое-что на ухо Г. Ревсу. Ему подали чаю, которой он принял с видом нетерпеливости и недоумения. На конец схватя за пуговицу платья Г. Ревса, сказал ему, что хочет с ним на минуту переговорить. Они вышли вместе. Нет, я не обманываюсь, начал с жаром говорить Кавалер, не оставляя пуговицы, которую держал. Послушайте меня, Г. Ревс; я люблю своего племянника, как самого себя; я живу, единственно для него. Он всегда был почтителен к своему дяде. Естьли та самая девица есть Бирон, которая сидит по правую сторону гжи Ревс, с толь прелестною осанкою, блистательными очами, приятным видом, и лицом столь же цветущим, как самая весна; то дело решено. Я даю свое согласие. Хотя я ни одного слова от нее не слыхал; но уверен, что она совершенно разумна. Мой племянник не женится на другой. Три молодые особы, кои сидят с нею, кажутся весьма приятны; но естьли к той самой, о коей я говорю, почувствовал мой племянник склонность; то не жениться ему на другой. Как она славиться будет между нашими Кермартенскими Госпожами! так и в Кермартене есть прелестные женщины. Скажите мне, Г. Ревс, не обманулся ли я в пламени моего племянника? Пламен, вить так ето называется в Лондоне?

Г. Ревс ему отвечал, что он не ошибся, и что ето есть Мисс Бирон. Потом с тем пристрастием, которое всегда мне оказывает, по единому сердечному побуждению, начал он меня выхвалять. Слава Богу, слава Богу, вскричал старик. Войдем, войдем к ней; я хочу сказать нечто такое, которое побудит ее говорить. Но чтоб на не боялась; я не скажу ничего такого, что могло бы ее привесть в замешательство. Если её голос соответствует всему прочему; то я думаю, что он будет совершенно стройной. Но тон её голоса, разумеете ли Г. Ребс? По сему могу я судить о сердце, душе и свойстве сего пола. Сим открытием обязан я не инному кому, как себе. Войдем, пожалуйте войдем.

Они стояли столь близко у дверей, что мы довольно ясно могли расслушать сие предисловие. По нескольких извинениях, кои приносил нам Г. Роланд, за то, что отводил в сторону Г. Ревса, они сели оба на свои стулья. Здесь, любезная моя, не думай, чтоб я могла совершенно привесть себе на память самой редкой и необычайной разговор, какой когда либо быть мажет. Вопросы старого дворянина, остроумные изречения его друга, разумные и проницательные его шутки, выражения его нежности к своему племяннику, и своего ко мне удивления, представили нам такое позорище, которое ни с чем сравнить не можно. Он хотел знать не предупреждены ли мои склонности? Я ему не принужденно сказала, что не предупреждены. Он думал, что мне не более шестьнадсяти лет, и я с великим трудом могла его уверить, что мне скоро минет девятьнадсять лет; тогда он себя охуждал, не приметив, что с толь многими хорошими качествами не можно мне быть моложе двадсяти лет; но как в рассуждении его племянника я присовокупила, что не прежде намерена выдти замуж, как на двадсят четвертом году; то тут начались другия многия рассуждения, для подтверждения моих слов, а при том и для доказательства, что я несправедливо оное говорю. Между сими доводами не забыто было имение его племянника. По точным выкладкам узнали мы, что Г. Фулер получает теперь две тысячи фунтов Штерлингов годового дохода, и что дядя намерен присовокупить к тому такую же сумму для его брака, утверждая за ним по договорной записи остальное его наследство. Г. Роланд, любезная моя, такую же чувствует ко мне страсть, как и племянник его. Он меня почитает достойнейшей обожания из всех женщин вообще. Но как в своих летах отдает он себе справедливость, и любит своего племянника более самого себя; то он употребит все свои усилия, дабы перемочь те чувствования, кои ко мне возлъимел; он будет довольствоваться тем шастием, что станет называться моим дядею. Когда завтрак кончился и гжа. Ревс предложила нам возвратиться в её покои; то мы оставили его с Г. Ревсом, которому он открыл совершенно свое сердце, стараясь усильно склонить его к выгодам своего племянника. Потом он было желал получить от меня то, что называл особенною аудиенциею; но как три молодые наши приятельницы с нами простились, а гжа. Ревс села за уборной стол; то я сию же самую причину употребила к своему извинению. Он просил по крайней мере позволения придти к нам на другой день. Г. Ревс сказал, что мы званы были в разные места, и что до самого понедельника не будем свободны. Наконец доброй Кавалер согласился видеться со мною в понедельник по утру, и при том возобновил Г. Ревсу все свои усильные прозьбы.

И так, любезная моя, ты имеешь теперь у себя продолжительное повествование о всем том, что касается до нового моего обожателя, ибо мущины принимают на себя сие звание до того времени, пока сделаются нашими властелинами. Сего дни Пятница. Мы ныне званы к Гже. Виллиамс. Если в сей день случится что нибудь забавное для содержания будущего моего письма; то не упущу ничего такого, что тебе нравиться может.

ПИСЬМО VIII.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Пятницу в вечеру.

С премногими увеселениями провели мы свое время, любезная моя, и я уверяю тебя, что нашла оных более, нежели желала. И потому прочти сие длинное письмо со вниманием.

Госпожа Пенн приняла нас чрезвычайно учтиво, у ней были уже гости, коим она представила меня с лестными похвалами. Сказать ли тебе; какое впечатление учинили надо мною её гости, и что заметила я во все время нашей там бытности? Мисс Анциллон первая представляется мне на мысль. Она показалась мне весьма пригожею, но надменною; оказывает принужденные поступки и совершенно занята сама собою. Вторая есть Мисс Клемер, в коей я усмотрела, при обыкновенной физиономии, удивительной рассудок, обогащенный многим чтением, и хотя по наружности судя никаких выгод она не имеет, но я приметила, что по мнению всех, за просвещенный свой разум, предпочитается Мисс Анциллон. Третья называется Мисс Барневельт и как мне кажется, при мужеском лице имеет и мужескую душу; ибо взгляд у нее суровой, вид вольной и смелой, голос надменной, особливо когда в разговорах бывают не одного с нею мнения, и во всех случаях, она оказывает некое презрение к своему полу, так что дивятся, как может она носить чепчик.

Мужчины бывшие там называются Г. Бальден и Г. Симпль; первой, прибывший не давно из Оксфорта произходит от весьма знатной породы и очень богат; но угрюм, наполнен своими мнениями, и презирает всех тех, кои не воспитывались в Университете. Г. Симпл весьма тих, а такое свойство соединенное может быть с его именем, подвергнет его несколько насмешкам, касательно его сведений, хотя по моему мнению сие и не справедливо; ибо он не навлек на себя ни того ни другаго, и не только не может обидеть человека, но по веселому своему нраву должен бы еще был привлекать к себе более снисхождения, не считая того, что он имеет такое качество, которого весьма часто не бывает в людях, почитающих себя преимущественно пред другими рассудительными, то есть, знать самого себя; ибо он покорен, скромен и всегда готов признать в других преимущество над собою. Г. Симпл имеет у себя весьма большое поместье, которое служит хорошею заменою его недостаткам. Присовокупляют к тому, то он весьма хорошо оным управлять умеет, и что никто лучше его не знает своих выгод. Сие дарование приводит его в состояние обязывать тех, кои присвояемые ими над ним преимущества поставляют себе за право смеяться над ним в его отсудствии; и уверяют, что он не дозволяет себя усильно просить о каких нибудь услугах, но оказывает оные с такою осмотрительностию, что в таких случаях не подает причины над собою смеяться. Думают, что родственники пригожей Мисс Анциллон не были бы несогласны за него ее отдать. Я и сама, желала бы, еслиб была её сестра, чтоб она по благоразумию своему согласилась выдти за умного Симпля, которой по рассудку своему найдет и причину и самую возможность заменить супруге то, чегоб не могла она ему принесши, относительно к богатству. Что касается до Мисс Барневельт; то кажется, что никто не думает искать ей супруга. Те, кои издеваются над нею, не столько щитают ее за девушку, как за молодую чудесницу, которая может быть подумает некогда и сама жениться. Одна из причин приводимых самою ею для утешения своего, что она женщина, есть та, что не можно выдать ее за муж за особу её пола. Странное творение! но посмотри, любезная моя, что навлекают на себя женщины, оставляющия свои свойства; подобно летучим мышам, в баснях упоминаемым, оне считаются за существа сумнительной, и как бы двоякой породы, кои не присвояются ни к одному полу, и кои бывают подвержены посмеянию и того и другаго.

Вот все гости, коих Милади Виллиамс с нами к себе ждала. Но едва первые учтивости окончались, как Милади вышед по чьей-то прозьбе из горницы, возвратилась к нам с одним мущиною весьма хорошего вида, коего представила нам под именем Кавалера Гарграфа Поллексфена. Между тем, как он с великою приятностию кланялся собранию; то она сказала мне на ухо, что он Баронет, и один из самых достаточных дворян в Англии, разбогатевший наследством полученным недавно от своей бабушки и двух дядьев, кои чрезвычайно были богаты. Когда он мне был представлен под своим именем, а я ему под своим; то он мне весьма, вежливо говорил о том, сколь я по дарованиям своим известна, и сколь он щастлив, что меня видишь. Он очень много слыхал, прибавил он, о тех достоинствах, кои мне приписываются; но не думал видеть, чтоб оные похвалы были толь недостаточны при всей справедливости. Мисс Анциллон очень тогда надулась, перевертывала свой вейер, к казалась мне очень тронутою тем, что не привлекла на себя первых знаков его внимания. В принятом ею виде, казалось, усматривала я несколько пренебрежения. Мисс Клемер улыбнулась, с видом удовольствия, и как будто по доброму своему свойству делила уважение относимое к особе того пола, коего по сердечным своим качествам составляла украшение. Мисс Барневельт побожилась, что при первом виде взглянула на меня взором любовника, и потом взяв у меня с великою вольностию руку, и сжавши оную сказала: вы прелестны, приняв при том такой голос, каким бы могла говорить с молодой невинною из провинции приехавшею девицею, чая может быть видеть меня в замешательстве и смущении.

Баронет принося извинение Милади, признался, что он осмелился придти в ней без приглашения единственно для удовольствования усердного своего желания лично видеть и удивляться Мисс Бирон. Ему ответствовано, что все собрание вдвое мне сим обязано. Оксфортской выходец тут показал, что считает себя помраченным совершенствами Сира Гарграфа; а чтоб взять над ним верьх: то прочитывал нам некие места из Латинских Авторов, коих красоту и изящность хотел он нам дать выразуметь грамматическими правилами. Потом встав на цыпки, как будто хотел Баронета осмотреть с головы до ног, подбодрился и вдруг пошел к нему, брося презрительной взгляд на богатое его убранство. Г. Симпль усмехнулся, как будто бы все произходившее при нем, очень его увеселило. Однажды, правда хотел он усилитъся что нибудь сказать; он растворил уже рот свой дабы произнесть то, что думал, а сие кажется с ним бывает, да и прежде еще нежели придумает те слова, кои выговорить хочет. Но он сел опят на, свое место, доволен будучи своим усилием, и в самом деле те, кои не делаются презрительными по своим притворствам, должны быть сносны. Бедные и богатые, мудрые и безумные, все мы одной махины части собою составляем. Должно мне сказать, любезная моя, не заслуживаю ли я сама в своих описаниях того порицания, которое отношу к людям презирающим других за непроизвольные недостатки?

Описание, которое теперь хочу тебе представить, должно показаться важным, естъли тебя уведомлю, что сыскался мне новый обожатель, которой же из трех вышепомянутых Господ? Я уверена, что ты метишь на Баронета? Так точно, любезная моя, он-то новой мой любовник есть, но верь что мой выбор основан будет на том, что я в следствии времени о нем уведаю, и что также по собственным моим наблюдениям примечу.

Кавалер Гарграф Поллексфен пригож, росту довольно высокого, коему от роду около 50 лет. Цвет лица, его для мущины с лишком уже бел, и подходит к бледному. Глаза у него приметно смелы, велики, выпуклы и подобны тем, кои называются по просту бычьими глазами; в виде своем притворяет он себя самовольцем, что может быть почитает за некое о себе одобрение у женщин. Мисс Анциллон, слыша как его хвалила Милади Виллиамс когда он стоял обернясь к нам спиною, сказала, что у него самые лучшие глаза, какие она когда либо видала в мужчине, глаза мужеские, примолвила она, полные огня. Он объясняется свободно; но такая скорость, кажется, произходит больше от того, что он ни в чем не сумневается, нежели от чрезвычайного количества хороших понятий. Однако он слывет разумным человеком, и естьлиб мог себя пересилить несколько более думать, а менее говорить; то имел бы может быть больше права к тому уважению, в коем, как кажется, считает себя с лишком уверенным; а поелику он никогда говорить не перестает, и приводит других к смеху, смеясь первой тому, что он скажет или уже сказал; то и славится как человек чрезвычайно приятной между теми особами, кои любят рассуждения свои переменять в веселости.

Кажется, что Сир Гарграф путешествовал; но видно привез назад с собою превеликое множество дурачеств да не мало и притворства. Он особливо судит не хорошо о такой женщине, от коей получит хотя некие знаки склонности и охоты к его шуткам. Ты скоро узнаешь, как я о том спроведала, также и о других его свойствах, кои не лучше первого почесть можно.

А как нынешний вкус народа клонится более к убранству; то и неудивительно, что такой человек, как Сир Гарграф, старается в оном отличиться. Что можно сделать более сего для вида, когда оной предпочитается качествам душевным? Но при всем том, его рачение к тому употребляемое, более бы, но моему мнению, имело успеха, естьлиб оно не столь было видно. Он чрезмерно беспокоится о том, чтоб все его приборы были в порядке. Он не забывает смотреться во всякое попадающееся ему зеркало; но делает сие с такою осмотрительностию, как будто бы желает сокрыть толь приметное свое тщеславие, что никто в том не может усумниться. Естьли же увидит, что его приметили, то отступает от зеркала с видом почти нерадивым, но несколько и недовольным, притворяясь, что открыл в своей особе нечто такое, которое ему не нравится. Такая жалоба всегда производит ему некое почтение, к которому он показывается весьма чувствительным по своему принужденному виду, которой тогда на себя принимает, говоря: О! Сударь, о! Сударыня, вы мне много милости оказываете.

Таков-то Кавалер Гарграф Поллексфен. Он сел подле провинциальной Мисс, и разговорясь как надлежит сущему волоките, столь приятно болтал, что не дал мне и сказать ему, что не во все дуры в нашей провинции находятся. Он утверждал, что я совершенная красавица; он считал меня чрезвычайно молодою, все его похвалы были, правду сказать, довольно нескладны; при всем же том по виду своему казался он удостоверен в моем к нему уважении.

Я смотрела на него не однократно довольно пристально; а как взоры мои с ним однажды повстречались; то смею уверить, что он в сие время сожалел о бедном сердце, которое, как он думал, приводит в смущение. Однако я тогда рассуждала, не соглашусь ли я лучше избрать своим супругом Г. Симпля, естьли необходимо должна буду в наказание за какой тяжкой грех, назначить оным его или Г. Симпля?

Метрдотель вошед тогда сказал, что стол готов, и тем избавил меня от большой докуки; а Кавалер, по случаю, сел от меня довольно далеко. Во все время обеда, он много славился, подсмеиваясь задумчивому виду и поступкам Г. Вальдена, которой часто становясь будто немым, казалось изъявлял только презрения ко всему тому, что не изходило из уст Кавалера. Такое разположение объяснялось иногда толь различными кривляниями, что мне не можноб было их точно выразить лицем. Возвратясь домой я неоднократно перед зеркалом старалась подражать разным корченьям Г. Вальдена, чтоб их тебе описать; но все мои усилия недостаточны были подашь тебе хотя малейшее о них понятие. Может быть заслуживал бы он несколько извинения за те кривления, коими оказывал он свое презрение, естьлиб оно не было приметно, и естьлиб не обращал в свое самолюбие все то уважение, которое, как он мнил, отнимал у Баронета. Однако он был столь же осуждения достоин с одной стороны, сколько Гарграф с другой. Никогда столь ясно не видела я настоящего различия между светское обращение знающим человеком и таким, которой выходит из университетов. Один, как кажется, решился не принимать ни в чем удовольствия; а другой усиливается нравиться всем и иногда столь отважно, что свой рассудок подвергает посмеянию. При второй глупости забывал он первую; а при третий вторую. Но смеясь прежде всех своим колобродствам, он давал нам свободу предполагать, что оне произвольны и то он не для инного чего с толиким самого себя забвением им предавался, как для увеселения собрания.

Г. Валден, как ясно было видно по наморщенному его лбу, при сотрясения его губ, изъявляющим его презрение, и по всему его лицу, которое он с принужденностию отвращал от Баронета, казался раздражен всем веселым видом, которой на всех гостях усматривал, и о коем по видимому жалел, не различая от чего оной происходил, как будто он попал в компанию весьма на ровную. Он даже раза с два заговаривал с Г. Симплем, показывая некое преимущество над всем собранием, хотя и довольно было видно, что сей молодой человек с большею приятностию слушал забавные изречения Сира Баронета, нежели сухия и надушловатые материи ученого, и что он казалось и взорами своими одобрял каждое слово Баронетово. вместо того что потуплял оные с смущением в то самое время, когда Г. Валъден, делая ему честь начинал с ним разговор, как с первейшею особою в собрании. Позволь мне, любезная Люция, приложить к сему одно рассуждение. Не кажется ли тебе чрезвычайно щастливым для нашего легкомысленного и веселаго пола то, что большая часть мужчин, сих начальников человеческого разума, не больше нас рассудительны, или чтоб выразить оное другими словами, не думаешь ли ты, что излишней разум столь же смеха достоин, как и посредственной участок глупости? Но я не скажу больше о том ни слова. Мой дядюшка конечно бы на меня посердился.

Чтож потом вышло? Г. Вальден не могши более сносить того, что он почти совершенно помрачен стал от светского человека, решился, после обеда, защитить честь своего университета почти открытою ссорою. Он весьма искусно обратил разговор на пользы приибретаемые от знаний, из чего и заключил, что ничто не может сравниться с воспитанием получаемым в университетах. Сир Гарграф рассуждал о сей материи с легка т. е. с остроумною, а иногда и язвительной, насмешкою, которая во все расстроила Г. Вальдена, и имела бы другия следствия, еслиб все гости соединясь вместе их не утишили. Напоследок Г. Вальден ушел с превеликим неудовольствием.

Когда готовили нам чай; то Милади Виллиамс подошед ко мне поздравляла меня толь знатною победою, какова была одержана мною над сердцем Сира Гарграфа. Она приметила, говорила она мне, что в самом жару спора, глаза его всегда обращались на меня с некиим почтением и удивлением, и что он произнес даже несколько таких слов, кои не могли подать нималейшего сумнения о его чувствованиях. Мисс Анциллон, которая сидела от меня столь близко, что могла слышать слова Милади, и над коею Кавалер, как казалось произвел сильное впечатление, не мало имела труда присилить свои глаза, чтоб смотрели на меня с пристойностию, хотя уста ея, которые в самом деле весьма хороши, с усилием поздравляли меня равномерно оными улыбками. Сир Гарграф, в то время, как мы пили чай, обращал на меня все свое внимание и тогда примечено, что разум его был занят чем-то важным. Потом просил он Г. Ревса войти с ним в ближний кабинет, и там твоя Генриетта была содержанием важного их разговора.

Он с начала объявил Г. Ревсу, что во многих своих поездках в Нортгамтон всегда искал случая меня видеть, да и ныне непришел бы без приглашения к Милади Виллиамс обедать, естьлиб не узнал, что я у ней буду. Он свидетельствовал, что его намерения честны, как будто думал что о них без сего обнадеживания сумневаться можно; тайной признак, любезная моя, того превозходства, которое он себе приписывает, и того высокого мнения, которое имеет о своих богатствах.

Г. Ревс ему отвечал, что все мои родственники поставили себе за правило не мешаться в мой выбор. Сир Гарграф поздравил себя с оным, как бы величайшим щастием, и вскоре вошед в собрание и увидя, что я одна говорю с Гжею Ревс, подступил ко мне и в весьма пылких выражениях объявил, что весьма удивляется премногим чрезвычайным и отличным моим качествам, кои может быть сам он выдумал; ибо изчислил оные с удивительною ветренностию. На конец просил у меня позволения посещать меня у Г. Ревс. Я ему сказала, что Г. Ревс властен у себя делат, что угодно, а я ему никакого позволения дать не могу. Он благодаря меня низко поклонился, как будто бы мой ответ был действительным позволением. Что должно делать женщине с такими льстецами! Он, казалось, искал случая возобновить сей разговор до своего уходу; но я умела то избежать. Милади Виллиамс весьма нас просила просидеть у ней весь тот вечор; но Г. и гжа. Ревс в том ей извинились. Возвратясь домой Г. Ревс мне сказал, что я в Сире Гарграфе буду иметь весьма твердого и докучливого любовника, естъли не стану с удовольствием принимать его старания и услуги. Так по етому, Судар, отвечала я ему, для освобождения меня от его докук, вы бы мне советовали за него выдти, так как сие, сказывают, и со многими добронравными женщинами случалось.

Приехав домой застали мы у себя Кавалера Аллестриса, которой ждал возвращения Г. Ревса. Он человек достойной, весьма рассудительной и прост в поступках. Лет ему будет около пятидесяти. Когда Г. Ревс рассказал ему, как мы провели тот день; то он сделал нам изображение Сира Гарграфа Поллексфена, которое не только способствовало к дополнению всего того описания, кое уже ты прочла, но принудило меня почитать его за весьма опасного знакомца. уверяют, что не взирая на веселой и шутливой вид, какой всегда показывается в нем в компаниях, он весьма худого свойства, зломышленн, злобен и ничего такого не уважающий, что может его довести к концу своих замыслов; что он уже лишил чести трех молодых особ; то в своих делах довольно порядочен; но и тут к поношению своему, ибо сколь он разточителен в своих забавах, столь скуп в таких случаях, когда щедрость бывает почитаема должностию. Подумала либ ты, любезная моя, чтоб человек столь хорошего вида, столь веселой и столь приятно одетый, мот быть худого нрава - дерзок, злобен, да и еще жесток? Ибо Г. Аллестрис, рассказал нам и другия его дела, доказывающия, что все сии качества ему приличны.

Но я не имела нужды в сих сведениях, дабы решишься не принимать от него никаких предложений. То, что я видела, было к сему довольно; хотя Аллестрис, коему Г. Ревс совершенно открылся, не сумневается, чтоб его намерения были не истинны; при сем поздравя меня оным, прибавил, что ему известна его склонность к бракосочетанию; тем более хочет он вступить в оное, говорил Аллестрис, что по неимению наследников мужеска пола в его роде, половина его богатств перейдет к одному весьма дальнему его родственнику, которого он много ненавидит, по той только причине, что в его ребячестве сей честной родственник иногда исправлял его от проступков. Впрочем Г. Аллестрис говорит, что имение его точно так велико, как о том разглашают.

Когда мы остались на свободе; то Г. Ревс мне сказал: сколь для тебя славно, любезная племянница, исправишь человека такого свойства, и из имения его известь источники всяких благословений: ибо я уверен, что ты все свое старание к тому приложишь, когда будешь госпожей Поллексфен. Но верь, любезная Люция, что Сир Гарграф, хотяб был владетелем над половиною нашей земли, но не увидит меня с собою при олтаре, приносящую брачные обеты. Но чтож мне делать, естьли он столь докучливый и неотвязен, как о нем говорят? Я не худо обхожусь с теми, коих могу еще от себя удерживать, противополагая им долгия оружия; но признаюсь, что я в великое приду замешательство, когда буду иметь дело с столь смелыми людьми. Учтивство, которое считаю за долг оказывать всем тем, кои имеют ко мне хотя несколько уважения, подвергло бы меня многим неудобствам, от коих покровительство моего дяди и Г. Дина. всегда меня предохраняло! О любезная Люция, коликим нещастиям подвергается молодая особа без покровительства, когда толь многие мужчины, подобно диким людям, или свирепым зверям гонятся за ними, как за добычею своему полу подлежащею.

В Субботу по утру.

В сем письме должна я окончит все касающееся до Сира Гарграфа, и дай Боже, чтоб я не имела ни, когда случая о нем еще говорит! Г. Ревс получил от него записку, в коей он извиняется, что не может с нами видеться, так, как предполагал, ибо обязан ехать немедленно в Ридинг по усильным прозьбам умирающего своего друга как ему никак не льзя возвратиться прежде трех дней, кои, как он говорит, покажутся ему тремя долгими годами; то до своего отъезду не может он упустить случая возобновить свидетельства своего почтения и подтвердить объявление его чувствований. Он усильно просит милости и покровительства у Г. Ревса, а как почтет он за щастие, что в его отсудствие Мисс Бирон, Г. и гжа. Ревс будут иметь время несколько рассудить о его предложениях; то он и ласкается, что оные не будут отвергнуты. Теперь, любезная моя, подала я тебе все объяснения, кои обещала сообщить о двух новых моих обожателях. Как, должно мне с ними обходиться? Етого я не знаю. Но я начинаю думать, что самые щастливые девицы суть те, коих родители щадят от такого смущения, и тогда уже советуются с их склонностями, когда уже поступят в предварительные брачные условия. Правда, что мои родственники весьма мною оказывают мне чести, полагаясь на мою скромность, и поставляя меня судьею над самой собою. Молодым девицам лестна бывает та власть, которую им дают над самими собою; однако я от тебя не скрою, что такая честь приводит меня в некое затруднение, по двум причинам; первое, что она обязывает меня иметь величайшую осмотрительность, равно и искреннейшую благодарность; другое, что моя фамилия более оказала мне великодушие, освободя меня от сей покорности, нежели сколько я действительно или по видимому получила от сего их милости. Я присовокуплю к тому, что видя себя как бы преданною гонениям чужих людей, то есть, таких, кои нечувствительно со мною спознались, как то наши соседи Гревиль, Орм и Фенвич, думаю, что несколько безразсудно противустоять первым толь ужасным предложениям. Не будут ли оные и в самом деле ужасны, естьли сердце единожды оные одобрит?

И так позвольте мне дражайшие родители относиться к вам, естьли представится мне такой человек, которого я не излишне убегать стану. Что касается до Г. Фулера и Баронета, то я теперь необходимо должна с ними сама кончить все дело. Гораздо легче молодой девице сказать нет, нежели так; но впредь не буду я осмеливаться вступать в такие намерения без совета.

Поелику Г. и гжа. Ревс уговорили меня показывать им все, что я к тебе ни пишу; то и дают мне всю потребную к сему упражнению вольность, и по тому ты менее удивляться будешь, что имею время писать к тебе столь длинные письма. Мисс Бирон сидит в своем кабинете; Мисс Бирон пишет; сии слова суть те извинения, кои они для всякого человека почитают достаточными; ибо и сами они по милости своей тем бывают довольны. Они знают впротчем, что обязывают всю нашу любезную фамилию, подавая мне случай оказывать ей свою должность.

ПИСЬМО IX.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

6 Генваря.

Ты мне говоришь, любезная моя, что Г. Гревиль скоро приедет в Лондон. Я не могу от того его удержать. Ты прибавляешь, что он причиною потому полагает какия-то свои дела, и что под сим видом он располагается пробыть здесь не менее месяца, и при том повеселиться в общественных забавах: очень хорошо. Правда он в том властен; но я надеюсь, что он не полагает меня ни между своими делами, ни между забавами. Позволя ему ради соседства посетить себя раза два; равно могу и я решиться несносить того, чтоб он приходил сюда меня мучить. Случившееся между Г. Фенвичем и им, очень меня обезпокоило, и великой опасности меня подвергло. Женщина подавшая по нещастию повод к поединку между двумя мущинами, весьма странным образом должна думать, (хотя ни чем себя укорить не можетъ), не излишне ли разглашаются в свете её приключения. Сколь многие, по случаю отважности сих двух господ, взирали на меня с изумлением! И с каким усилием, мой дядя и Г. Дин, старались склонит их к странному примирению, по коему они обязались, не смотря на то, что я им ни говорила, мучить меня вместе, как будто сие было единым средством к спасению жизни одного из них? Чудной способ приобретать склонность женщины! По сему примеру, не должна ли я всего страшиться, естьли Г. Гарграф упорно настоять будет в своих расположениях? Г. Гревиль запальчив; а Кавалер Аллестрис нам говорил, что Сир Гарграф тверд в своих намерениях.

Я полагаю, что и Г. Фенвич так же сюда поедет, естьли другой не отменит своего намерения. Я тебя прошу, любезная Люция, пожалуй объявить им..., Но, естьли сказать им, что я совершенно не желаю их видеть, я что, сколько возможно, буду избегать к тому случая; то сим приведу их в такую досаду, которая меня еще более опечалит; когда же один приедет сюда под видом своих дел, то и покажется, по толкованиям такого сумозброда, каков Гревиль, что я сама себя полагаю в число тех дел, за коими он едет; а тогда и будут делать, что хотят. Естьли они решились не отступать от меня в публичных собраниях; то, благодарю Бога, что я не столько еще стараюсь показываться в оных, чтоб не могла часто от них скрываться.

Но мне доложено, что Г. Роланд Мередит желает со мною видеться; ето тот самой, старой Кавалер Роланд. Мне сказали, что он в новом платье с золотыми пуговицами и петельками, в большом парике, как бы унизанном пуклями, и что его племянник, которой вместе с ним пришел, наряжен так, как бы ему должно было убраться в день его свадьбы. Какимъже образом надлежит мне обойтись с сим дядюшкою и племянничком? Скажеш ли ты мне что заключается в объявлениях сего пола, и за чем самые равнодушные приводят нас в некие беспокойства? Но сего-то всегда стоит то самое, что отвергаем такие учтивства, кои, как кажется, произходят от искренней склонности и любви.

Меня усильно просят сойти в низ. Но я не надолго тебя оставлю.

В Понедельник в 6 часу в вечеру.

Сходя в низ, любезная моя, я услышала, что Г. Роланд, подходя к передней, говорил Г. Фулеру: посмотрим племянник, что-то ты скажешь Буквице своего сердца, и потом, видно подошел к Г. Ревсу, сказал: у нас в Кермартене, Сударь, в теперешнее время цветут буквицы.

Г. Фулер, стараясь мне угодить, шел мне на встречу даже до самой лестницы. Кавалср остановясь у дверей в передней, качнул головою с некоею усмешкою, как будто бы сказал: пусть мой племянник будет иметь честь прежде всего вступить в любовное со мою обхождение. Я не мало удивилась, что Г. Фулер взял меня за руку с видом довольно смелым, произшедшим конечно от полученного им ободрения; он меня подвел к креслам и низко поклонился; что равномерно и я учинила; но при том оказала, кажется, несколько более смущения противу обыкновеннаго:

Слуга ваш, Сударыня, сказал мне старой Кавалер; она со дня на день лучше становится, прибавил он; как етот румянец пристал к такому пригожему лицу? Но простите мне, Сударыня, я не намерен приводить вас в замешательство. Вы все пишете, сказала Гжа. Ревс, которая тут же случилась, вы очень часто от нас отлучаетесь, Мисс Бирон. Кажется, что такими словами Гжа. Ревс хотела мне дать время поправиться. Я дописывала нужные письма, отвечала я; а вы знаете, какой точности от меня требуют. Мы весьма жалеем, начал опять Кавалер, поклонясь почти до земли, что вы очень поторопились сойти в низ. Я на него пристально посмотрела; но не примечая, что он хотел примешать несколько остроумия в сии слова, не захотела я подать ему к тому мысли пылким ответом. Г. Фулер, пересиля себя надмеру, сел, кашлял и положа ноги на крест не говорил ни слова, а взглядывал только на дядюшку, как будто хотел знать, ему ли череда говорить.

Начали говорить о холоде; дядя и племянник стали у себя потирать руки и подошли к огню, как будто холоднее стало от того, что о том говорят. Они несколько раз прокашляли, смотря попеременно друг на друга, наконец начали они нам говорить о доме, которой у них недавно построен в Кермартене, и о уборах в нем находящихся. Потом стали разговаривать о своих соседях, о коих насказали нам много доброго, и теперь мы весьма хорошо осведомлены о свойствах семи или осьми честных особ, коих и имен никогда мы неслыхивали; а все ето, как ты рассудить можешь. говорено было на тот конец, чтоб дать нам выразуметь, в какой отменности живет фамилия Мередитов в Кермартене. Кавалер из сего вывел материю того разговора, которой он имел некогда с покойным Милордом Манзеллем; сей честный господин поздравлял его тем, он что ежегодно чистого доходу получает три тысячи фунтов Штерлингов с выгодных своих поместьев, не считая великого числа наличных денег, из коих сей же господин предполагал, что он употребит часть на избрание своего племянника в члены Парламента, для какого нибудь Графства; но он нам повторил также и разумной свой ответ на сии слова; что он сего делать не намерен, и что охота к таковым избраниям, раззорившис многия хорошие фамилии, по его мнению не лучшие страсти к картежной игре.

А как такие забавные подробности завели нас весьма далеко; то Кавалер подумал, что уже дал нам высокое понятие о своих богатствах и знатности; он подошел ко мне, подав знак Г. Фулеру, чтоб на минуту от нас вышел, и тогда начал он мне подробно изчислять хорошие качества своего племянника; он объявил мне ту сильную страсть, которую Г. Фулер ко мне почувствовал; он меня униженно просил удостоить своею благосклонностию молодого человека, стол меня достойного, столь хорошо воспитанного и столь благородного, коего при том он хочет учинить единым своим наследником, и для коего, из уважения ко мне намерен он сделать то, чего бы ни для какой другой женщины не сделал.

На столь важные предложения не позволено было отвечать с видом шутливым, от коего не льзя было удержаться при первом посещении Кавалера Роланда Мередита. Я досадовала, видя себя почти так смущенну, нему и безразсудну, как будтоб думала одобрить намерение Г. Фулера. Г. и гжа. Ревс, по видимому принимали за удовольствие видеть меня в таком состоянии. Кавалер, казалось мне, хотел уже затянуть гальскую свою песенку и плясать с великой своей радости. В сем восхищении, он меня спросил, не позвать ли племянника для подтверждения того, что он мне говорил, и чтоб он все свои сердечные чувства открыл мне? Он не много робок, сказал он мне. Он утверждал, что одно ласковое мое слово может его сделать человеком. Позвольте, прибавил он с тою же горячностию: позвольте мне его кликнуть; я сам за ним пойду. При сих словах доброй старик побрел из горницы. Я немедленно ему отвечала: пожалуйте, Г. Кавалер, выслушайте одно слово, прежде нежели Г. Фулер сюда придет. Вы объяснились со всевозможною честностию, и я вам столь же обязана, как и Г. Фулеру, за то мнение, которое о мне имеете. Но то, что вы мне предлагаете, дело совсем невозможное.

Как невозможное! Нет, нет Сударыня, ничего правда нет столь удобнаго. Вы окажете нам милость и дадите нам время, в которое несколько раз вас посетить можем, и в которое можете лучше узнать добрые качества и рассудительность моего племянника. Вы будете убеждены его устами, его сердцем, его душею, должен я сказать, в той любви, которую он к вам чувствует. Не ему нужно время. Етот молодец решился уже навсегда. Но скажите, Сударыня, что вы назначаете неделю или несколько дней, дабы рассудить о том, что вы можете или хотите нам дать в ответ. Вот все, чего я у вас теперь прошу, Сударыня, или лучше сказать все то, что я сам могу вам позволить.

Сир Роланд, возразила я, я не могу сумневаться, чтоб в несколько дней, или в неделю мои расположения не остались такими, каковы они и теперь. Он прервал меня возклицаниями, жалобами, и весьма нежными укоризнами, кои относил он, то ко мне, то к Г. и гже. Ревс. На конец дал он мне время повторит, что ето дело невозможное, и что из уважения к его племяннику, которой, как мне казалось, много оного заслуживал, я ему советую склонить его совершенно отменить свои намерения; ибо я не люблю приводить в утомление сердце честного человека. При сем выражении чувствования его ко мне воспламенились; он с запальчивостью уже оказывал свои сожаления, удивление и нежность, и даже свидетельствовался небом, что если я захочу быть его племянницею и соглашусь ему доставлять удовольствие единожды в день с собою видеться; то он оставит для себя только сто фунтов Штерлингов годового доходу, а все протчее, что ни имеет, отдаст мне. Глаза его были омочены слезами, лице разгорелось, честность на всех чертах его оказывалась. Великодушный человек! не могла я удержаться, чтоб ему так не ответствовать. Я весьма была тронута, и ушла в другую горницу, но вскоре возвратясь к ним, увидела что Сир Роланд держа в руке платок неотступно упрашивал и гж. Ревс о способствовании ему в сем начинании. Он и над ними толь сильное произвел впечатление, что они не могли удержаться, дабы не сказать мне нескольких слов в его пользу.

Кавалер тогда предложил, не позвать ли ему своего племянника, дабы он сам за себя говорить мог. Он неотменно хотел его звать. Нет, Сударь, сказала я ему, вы превосходной стряпчий, уверьте Г. Фулера, что я две причины имею его почитать, за собственные его достоинства и за достоинства его дяди; но я еще вас прошу, избавте меня труда огорчить такого человека, коего я почитаю. Я искреннейше благодарю его за то мнение, которое о мне имеет, и еще гораздо больше благодарна буду, естьли он примет мою благодарность за все те чувствования, кои я к нему иметь могу.

Любезная моя племянница, сказал мне Г. Ревс, вы можете по крайней мере взять несколько дней на рассуждение. Что вы делаете! отвечала я ему. Вы умножаете только затруднения. Я жалуюсь на ваше благоразумие, но не видители, что Сир Роланд почитает уже меня за жестокую! но мой нрав чужд жестокости. Благополучие другаго поставляю я себе за щастие. Я бы желала сравняться в великодушии с Г. Роландом. Пусть он потребует чего нибудь такого, но чтоб то не была я сама, тогда все силы свои приложу ему удовлетворить. Но как мои ответы возбудили еще более его упорство; то он свидетельствовал, что по тех пор не оставит своей надежды, пока не увидит меня в других обязательствах. Пусть мне покажут такого же свойства девицу, прибавил он; то я отстану от Мисс Бирон. Она будет иметь время о том размыслить. Пожалуйте, Сударыня.... Но я позову своего племянника, и в сем восторге он весьма поспешно вышел, как будто бы опасался, чтоб я его не удержала. Г. и гжа. Ревс начали делать мне свои представления; во Кавалер прежде, нежели я могла на оные отвечать, вошел к нам с своим племянником.

Г. Фулер поклонился мне весьма почтительно. Он, казалось, поражен был более, нежели тогда, как подавал мне руку при моем приходе. Дядя рассказал ему все произшедшее между нами, уже хотели было садиться, как Кавалер попросил Г. Ревса на минуту с ним переговорить; но не схватил уже за его пуговицу, как при первом посещении. Они вышли вместе. Гжа. Ревс также рассудила выдти в другую дверь, а я осталась одна с Г. Фулером.

Мы сидели минуты с четыре в молчании. Казалось, что не мне должно было начать. Г. Фулер не знал, что делать. Он принял на себя труд придвинуть свой стул к моему; потом отодвинул его несколько в зад; там опять вперед; выдергивал свои манжеты, и прокашлял раза с четыре. На конец уста его открылись дабы сказать мне, что я не могу не приметить его смущения .... его беспорядка .... что он в чрезвычайном смущении, и что все сие произходит от его почтения, от его глубочайшего ко мне почтения. Он еще раза два прокашлял, и тут уста его закрылись.

Я не могла иметь удовольствия веселиться смущением столь скромного человека. Каждая черта на его лице была в действии; руки и ноги его дрожали. О моя любезная! сколь велика есть сила любви, если толь сильные колебания; суть естественные действия сей страсти!

Государь мой, отвечала я.... Сир Роланд меня уведомил о том добром мнении, которое вы о мне имеете. Я вам за то обязана. Я сказала Сиру Роланду.... Ах Сударыня, прервал он с большею твердостию, не повторяйте того, что вы сказали моему дяде, он меня о том уже.... уведомил. Я признаю себя недостойным вас; но от того не более я волен отрещись от вашего благоприятства. Тот, кто знает в чем состоит его щастие, может ли удержаться, чтоб не искать оного, чтоб ему ни стало? Я могу только сказать, что я самый нещастный человек, если вы не оставите мне надежды.... Я также прервала его речь, чтоб не питал в себе таких чувствований: коим невозможно мне соответствовать. Он изпустил глубокой вздох. Меня уверили, возразил он, что вы, Сударыня ни к кому сердечной привязанности не имеете; и на сем то основал я свою, мнимую надежду.

Я ему искренно сказала, что его не обманули, и что я не видала еще такого человека, с коим бы желала быть соединена брачными узами. Г. Фулер из того заключил, что по сему он может надеяться от времени, от неослабных стараний, от уважения и от беспредельной своей страсти.... О! Г. Фулер, сказала я ему, не почитайте меня неблагодарною нечувствительною, когда ни дни ни года не могут произвесть никакой перемены в таком деле. Я чувствую, что могу только вас почитать. Так вы видели, Сударыня, кого нибудь такого, к коему по вашему мнению можете иметь благоприятнейшие чувствования, нежели ко мне. Такой вопрос был уже понудителен, и я могла бы на оной не ответствовать. Однако я ему повторила, что я еще никого не видала, коегоб пожелала бы иметь себе мужем. Он вздохнул потупил глаза. Я присовокупила: Г. Фулер из моей откровенности увидит, сколь превосходное мнение я о нем имею; я признаюсь ему, что между всеми, коих я видала, естьлиб только находился такой, к коемуб могла питать в себе те чувствования, каких ни к кому не имею; то ето был бы один сосед нашей фамилии, которой считал за долг любить меня с самого моего младенчества; человек честной, добродетельной, скромной и такой, каким я почитаю Г. Фулера. Правда не стол велико у него имение, как у племянника Сира Роланда Мередита; но как нет другой у меня причины предпочесть ему Г. Фулера; то честноль бы было для меня подать такое предпочтение богатству? Я уверена, Сударь, что вы великодушно употреблять будете такую мою откровенность. Не приличноб было уведомить о сем того человека, о коем я говорю, не только для него, с коим я ни в какие обязательства вступит не намерена, но и для вас, с коим я столь свободно объяснилась.

Он повторил, что он самый нещастной человек, по по крайней мере смеет надеяться, что я ему позволю видеться иногда с его другом Г. Ревсом. Я ему сказала, что не имею ни какого права тому противишься, лишь бы его посещения не относились ко мне, и обещала ему, что когда он ограничится простою вежливостию, не требуя от меня более ничего; то буду его почитат как такого человека, коего уважение приносит мне честь.

Он по сих словах встал в глубокой печали, вынул платок свой и прошел по горнице вздыхая; я думаю, что его вздохи были искреннее Гревилевых. По такому движению Кавалер и Г. Ревс вошли к нам в одни двери; а гжа. Ревс, в другия. Не думай, любезная моя, чтоб я представила тебе новое явление, которое навело бы на тебя скуку своею продолжительностию. Сколько жалоб, сколько укоризн, сколько усилий должно было перенести от дяди и племянника? на конец обратясь к Кавалеру, сказала ему, что я удивляюсь его благодушию в толь нежном и неотступном его старании, и что не иначе оное считаю, как за доказательство достоинств Г. Фулера; но как я ничего больше сего к их удовлетворению сделать не могу; то и прошу их позволит мне выдти. Я действительно пришла в свою горницу; я бросилась в креслы, где живой образ всего того, что я видела и слышала, произвел во мне многия размышления; и мне должно было долгое время ободряться, дабы писать к тебе столь продолжительное письмо. Судя по всему; любезная моя, я молю Бога, чтоб не дал мне супруга хуже Г. Фулера.

Сир Роланд многократно спрашивал Г. и гжу Ревс, можно ли иметь какую надежду, чтоб время и неослабные попечения были удобны переменишь мои расположения, или, не льзя ли чего обещать себе в провинции от посредства моих ближних родственников; но Г. Ревс ему отвечал, что когда уже я так объяснилась, и когда моя фамилия отнюдь не намерена решаться в мой выбор: то и сумневается, чтоб такие поступки были полезны.

Во Вторник по полудни.

Вчера водили меня в концерт, а в нынешний вечер должна я ехать в комедию. Ето некончаемое движение. Г. Фулер приходил сего утра. Я тогда с Гжею Ревс была на посещении у одной её приятельницы. Он виделся с Г. Ревсом, и в довольно продолжительном разговоре, столь мало оказывал надежды, что считаю себя от него освобожденною, тем более, что Сиру Роланду на сих днях должно возвратиться в Кермартен. Он и сам приходил к нам с час спустя после своего племянника. Г. Ревс тогда выезжал, да и мы садились опять в карету, чтоб ехать за некоторыми закупками в Лугдатегиль. Мне спешат заготовлять платья, и все нужное к тому, чтоб я могла показаться в зрелищах и собраниях с Милади Виллиамс. Я уже совершенно сдурилась; но в том отчасти виновата моя сестрица. При сем ты увидишь образчики моих штофов.

Я думала, что у нас к Нортгамптон-Шир всякие моды были; а здесь переправляют все мои платья, дабы я не показалась страшною; вот как ето здесь называется.

Будет ли мне столь легко отделаться от Баронета как от Г. Фулера! Он уже возвратился в город, и я узнала, что он посылал к нам спросить, может ли с нами завтра по полудни видеться. К чему послужат мне частые из дому отлучки? Он выберет и другое время; а я только умножу его замешательство, или может быт внушу ему большую мысль о его достоинствах, если подам ему такое мнение, что его опасаюсь.

ПИСЬМО X.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Среду в вечеру.

Сир Гарграф приходил к нам часу в пятом. Он был одет весьма пышно. С начала спрашивал он Г. Ревса. Я была в своем кабинете; изображение поданное мне о нем от Г. Аллестрисаг не возбуждало более во мне желания его принимать. Он извинился, что так рано пришел, говоря что с нетерпеливостию желает переговорить на минуту с Г. Ревсом прежде нежели будет просить со мною свидеться. Дома ли она? Его был первой его вопрос. Г. Ревс отвечал ему, что я дома; сколь много должен я ее благодарить! возразил он, я обожаю ее за такое благодушие. И так ты видишь, любезная моя, что если я осталась дома; то конечно для того, чтоб не упустить его посещения.

Я должна тебе рассказать весь сей разговор по словам Г. и Гжи. Ревс. Ты знаешь, что моя сестрица ничего не упущает, что слышит.

С тех пор, как меня видел, говорил он, время ему казалось не сносным и продолжительным. Он клялся своею жизнию, что неимеет ни на единый час покою. Он никогда не видал такой особы, к коей бы чувствовал столь сильную склонность. Он клялся своею душею, что не имеет таких намерений, коиб не были основаны на честности.

Он много раз вставал, ходил по горнице, поправляя свой убор, и осматривая себя с груди до ног. Он с великим удовольствием говорил о том щастии, которое ему представляется, хотя и знал, что у меня есть не большое скопище обожателей; но как он знает, что нет из них ни одного такого, коему бы я благоприятствовала; то и думает, что может ласкаться некоторым предпочтением. Я уже вам объявил, сказал он Г. Ревсу, что я в рассуждении статей даю полную мочь. Что я сделаю для такой разумной девицы; то самое сделаю для самого себя. Я не имею, Г. Ревс, обыкновения хвалиться моим имением, но представлю пред вами или пред всею фамилиею Мисс Бирон настоящее состояние моего имения. Никакое имущество в толь хорошем порядке не было. Девица, к коей бы я имел толикое уважение, властна жить в городе, или в деревнях, как ей за благоразсудится. В деревнях может она выбрать то поместье, которое ей более понравится. Я не буду иметь инной воли, как её собственную. Я не сумневаюсь о вашем дружестве, Г. Ревс, присовокупил он; я заслужу также и ваше, Сударыня, и уверяю вас, что много удовольствия себе обещаю, когда вступлю с вами в сродство.

Потом напомнил он то, что случилось у Милади Виллиамс между им и Г. Вальденом. Он повторил некоторые выражения своего противника; он передразнивал корченья его лица, и смеясь из всей силы, при каждом слове, где он находил или смешного или грубого, оставлял Г. и Гже. Ревс только время над ним смеяться или по крайней мере улыбаться, сколько благопристойность дозволяла, с таким глупцом, коего тщеславия уязвить не хотят.

А как хотели уже подавать чай, то Гжа. Ревс послала мне о нем сказать. Я сошла в низ. Когда я пришла; то Г. Гарграф подступил ко мне с видом нежным. Поклон его не менее изъявлял его ко мне чувствительности. Безподобная девица! сказал он мне, я уповаю, что вы столько же милостивы сколько и прелестны. Вы не можете вообразить, что я претерпел с того времени, как имел честь вас видеть. При сих словах он мне низко поклонился, и как казалось, что он делался долее, по мере как сжимался и поднимал голову в зад; то можно бы было подумать, что он стал выше от того, что наклонился. Приятной глупец, сказала я сама в себе. Я села, и старалась принять на себя довольно свободной и непринужденной вид, проговоря нечто моей сестрице и ему самому. Он просил из милости, чтоб еще полчаса повременили и не подавали чаю, и чтоб до приходу служителей позволено ему было повторить часть того разговора, которой он имел с Г. и с Гжею Ревс. Еслиб он не думал, что делает мне много чести, и еслиб не полагался на силу своих осьми, или десяти тысяч Штерлингов годового дохода; то, смею вообразить, более бы употребил он церемоний. Но сказав мне в коротких словах, сколько почувствовал к моему свойству склонности, рассуждает он за благо отнестись в сем к тому объяснению, которое он о своих чувствованиях подал мне у Милади Виллиамс. Потом говорил он о выгодах, кои получить я могу, касательно условных статей. Он выхвалял сильную свою страсть, и с великою горячностию просил меня оной соответствовать.

Я бы могла все его речи обратить в шутку, тем более что жар, с которым, как казалось, хотел он произнесть сии последния слога, сопровождаем был такою беглостию языка, которое не показывало, чтоб сердце его было очень тронуто, по крайней мере не могла она сделать многаго впечатления над моим, но чтоб все его требования отвергнуть, решилась я ему отвечать откровенно.

Я ему сказала: естьлиб я, Сударь, казалась в сумнении о искренности ваших объяснений, то вы моглиб думать, что я требую других уверений; но я всегда говорю чистосердечно, и вы не должны инного от меня ожидать, как настоящей истиниы. Я вас благодарю, Судаоь, за доброе ваше обо мне мнение; но не могу принять ваших предложений. Его изумление при сих словах; оказавшееся, превосходит все мои выражения. Вы не можете, Сударыня?... Правду ли вы говорите? Боже мой!

Он несколько минут молчал, обращая глаза свои на меня, а потом на себя, как 6удто бы говорил: екая дурачка! да знает ли она, что отвергает? Между тем оправясь несколько от сего изумления начал опять говорить: меня уверяли, что сердце ваше свободно; но тут должна быть ошибка. Какой нибудь щастливой смертной.... Я его прервала: какое следствие, государь мой, вы выводите. Разве не может девица отвергнуть предложений Кавалера Поллексфена, не имея сердца предупрежденного в пользу другаго. Но, Сударыня, отвечал он, качая головою и остановляясь на каждом слове; такой человек, как я..... которой не вовсе неприятен, ни по виду своему, ни поступками.... которой имеет некое звание в жизни.... Тут он вдруг, остановился, потом опять начал: не можно ли мне знать, какие причины к тому имеете, Сударыня? По крайней мере, естьли ваш отказ точно столь справедлив, как вам кажется; то, пожалуйте, уведомте меня о них. Я увижу, могу ли быть столь щастлив, чтоб опровергнуть оные.

Я ему сказала с тою же откровенностию, что никто не властен над его склонностями, что обвиняют женщин в своенравии, и что может быть и я не изъята от сей укоризны, но что, не могши показать причины, иногда чувствуют в себе склонность, либо отвращение.... Отвращение! Сударыня, отвращение! Мисс Бирон. Я говорила вообще, Сударь; я уверена, что из двадсяти девиц нашлись бы девятьнадсять таких, коим бы весьма лестны были домогательства Сира Гарграфа Поллексфена. Но вы сами, Сударыня, есть та двадсятая девица, которою я пленился. Пожалуйте скажите мне какую нибудь причину? Не требуйте от меня оной, Сударь, как бы некую отменность. Не сами ли вы несколько странны и отменны, когда считаете меня двадсятою девицею? Ваши достоинства; Сударыня... Я его еще прервала. Тщетно, государь мой, представлять мне такую причину.... Я обещала говорить с вами чистосердечно : может быть тот, коему участь меня определяет, менее вас иметь будет достоинств; но должна ли я вам сказать? он более будет сходствовать с моею склонностию. Простите мне, Сударь, я бы не столь свободно объяснилась, естьлиб честь позволяла мне держать вас хотя в малейшей неизвестности, когда сама я вовсе оной не имею.

Тщеславие его, показалось мне, было тем тронуто. Он более будет сходствовать с вашею склонностию! Повторял он многократно, кидая взоры около себя. И так точно вы, Сударыня, на такое намерение решились?

Точно, сударь.

Лице его еще более нахмурилось. Довольно ли я смущен? вдруг начал он говоришь громким голосом. Я не принимаю столь нетвердого и столь противного моей надежде ответа. Вы обещались говорить со мною чистосердечно, Сударыня, то скажитеж мне по крайней мере, не предупреждены ли ваши склонности. Скажите мне, существует ли тот щастливый человек, коему бы сердце ваше дало таковое предпочтение? Я не знаю, отвечала я ему, какое права имеете вы предлагать мне такой вопрос. Он продолжал: позвольте мне, Сударыня, изъясниться более; я знаю Г. Фенвича и Г. Гревиля; они оба признались мне, что вы не подали им никакой надежды. Однако они объявляют, что не лишаются оной. Скажите мне, Сударыня, так ли откровенно вы говорили с ними, как со иною? Так я уверяю вас, Сударь, что я им тоже самое отвечала.

А Г. Орму, Сударыня?

Я его почитаю, Сударь, за такого человека, которой имеет превосходнейшие свойства.

Ах! Сударыня, чтож не скажете мне, что ваши склонности предупреждены?

Естьлиб ето и было, Сударь; то такое признание может быть ни к чему бы не послужило.

Ни к чему бы вам не послужило? Вскричал он с живостию; по правде, дражайшая Мисс Бирон.... Я горд, Сударыня; естьлиб не был я горд, то не старался бы о получении от вас благоприятства. Но позвольте мне сказать, что мое мнение, порода и пылкая к вам страсть не имеют в себе ничего вас недостойнаго; по крайней мере так будет о том судить ваша фамилия, естьли вы окажете мне честь, согласясь, чтоб я ей открыл свои чувствования.

Я отвечала на сие гордое представление следующими словами: я желаю Сир Гарграф, чтоб ваше имение послужило к вашему щастию; чего конечно вы не упустите, естьли употребляете его на благотворения; но хотяб оно было несравненно более, однако одна сия выгода ни мало для меня не привлекательна: должности мои умножились бы с моею возможностию. У меня имение не велико; а хотяб оно и гораздо менее было, но удовольствовало бы мое честолюбие, сколь долго жить буду в таком состоянии, в таком теперь нахожусь; естьли же вступлю в брачное состояние, то буду уметь довольствоваться самолюбием того человека, коего сама изберу.

При сих словах оказал Баронет лестной и страстной вид. Он клялся, что я буду его супругою, и что каждое слово изходящее из моих уст, налагало на него крепчайшие оковы; но я его просила неотменно кончить такой разговор, коего более терпеть не могла. С тем договором, сказал он, чтоб я позволила приходить ему иногда к Гже. Ревс. Но без всякого ко мне отношения, возразила я. По крайней мере вы не будете убегать, Сударыня, подхватил он, вы не будете отказываться меня видеть. Я вам объявляю, Мисс Бирон, что вы получили себе еще любовника; я не престану преследовать вас до тех пор, пока не будете моею супругою, или пока не увижу вас супругою другаго человека. Он произнес сии последния слова таким голосом, которой меня столь же оскорбил, как и самая его речь. Ответ мой оное доказал. В весьма продолжительном разговоре, сказала я с видом холодным, хвалюсь я, что не могу осудить себя ни за одно слово и ни за что такое, о чем бы должна была жалеть. Сие рассуждение его тронуло.

Он мне отвечал, что не имеет такого мнения и наклонясь ко мне с видом довольно наглым, сказал, что во мне усматривает несколько гордости. Гордости, Сударь! Так, Сударыня, несколько гордости и много жестокости. Жестокости, Сударь? Гордости, Сударыня, жестокости и неблагодарности.

Тогда показалось мне, что естьли долее с ним пробуду, то конечно инного от него не увижу, как обид. Все, что ни говорил о нем Кавалер Аллестрис, пришло мне на мысль. Естьли вы меня считаете столь виноватою, возразила я не горячась, то примите за благо, государь мой, чтоб я вышла отсюда, дабы лучше рассмотреть свои чувствования; и поклонясь ему низко, немедленно пошла. Он меня усильно просил остаться, и шел за мною до самой лестницы. Но я взошла на верьх не слушая его.

Г. и Гжа. Ревс мне рассказывали, что по моем уходе он явно оказал не только свою гордость, но и злой нрав. Он у себя кусал губы, ходил большими шагами по горнице, потом рассевшись в креслах предался жалобам, защищал сам себя, обвинял и паки начинал защищать и обвинять себя, а все сие кончил он усильною просьбою, чтоб Г. и Гжа. Ревс подали ему свое покровительство. Он не может понять, говорил он им, чтоб с толь честными намерениями и при толикой возможности сделать меня щастливою, был он по несчастию отвергнут. Негодование его обратилось на Г. Орма, которой, говорил он, есть благоприятствуемой его совместник, естьли сколько кто либо действительно есть оным; ибо он знает, что ето ни Гревиль ни Фенвич. Он признался, что моя гордость весьма его тронула; на конец просил он гжу Ревс, чтоб велела меня позвать от своего имени; но как досада, в коей она его видела, не допущала ее оказать ему сию милость; то он сам приказал меня просить, чтоб я сошла в низ. Я с учтивостию велела ему отвечать, что занята делом, и пишу к тебе письмо, надеясь, что Г. Гарграф и мои родственники милостиво примут мое извинение. Я назвала Г. и гжу Ревс с тем; чтоб мой отказ не во все огорчителен ему показался. Но сей ответ еще более его раздражил. Он просил прощения у гжи Ревс, но клялся, что будет следовать по моим стопам, как стень, и во чтоб ни стало, хотя бы вся земля и самой ад на него возстал, но я буду супругою Поллексфена. В сем жару он вышел из горницы, глаза у него бегали, лице разгорелось.

Не покажется ли тебе, моя любезная, что Г. Ревс, у коего под покровительством и живу, с излишнею терпеливостию сносил в своем доме подобное произшествие? Может быть сия самая причина сделала его столь спокойным. Нам известно, что он наилучшие имеет свойства. При том восемь или десять тысяч фунтов Штерлингов... Однако с такою независимостию, в какой он находится.... Но великость имеет всегда свои приятности.

И так Сир Гарграф подтвердил нам то, что Кавалер Аллестрис о его нраве сказывал. Я думаю, что из мужчин более всех его опасаться должна. Г. Аллестрис представлял нам его злым и мстительным; естьлиб я принуждена была слушать еще от него подобные речи, весьма бы береглась на чисто ему сказать, что сердце мое свободно, по крайней мере сколькоб было можно не с такою твердостию, дабы не воспламенить его более, и дабы он не употребил против меня каких либо насильственных средств. Я клянусь тебе, любезная Люция, что из всех иною виденных мужчин, наименее желалаб я быть его женою. О естьлиб он столь был ожесточен мною, чтоб мне его никогда не видать!

Гжа. Виллиамс присылала к нам объявить, что в будущий четверток будет маскерад; она берет на себя старание о моих платьях: я ей велела сказать, что не желаю ничего с лишком пышного и отменного, и что весьма буду сожалеть, естьли привлеку на себя взоры всего собрания.

ПИСЬМО XI.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Пятницу 30 Генваря.

От Г. Гревиля приходил к нам лакей, для отдания нам поклона от своего господина. Так етот Г. Гревиль в Лондон. Я обманываюсь, если не скоро в состоянии буду его обязать. Ненависти моей, как ты знаешь, просил он от меня, как бы за некую милость. Я примечаю, что мы чрезвычайно сами себя опечаливаем, когда вежливостию платим за принужденное уважение. Однако свойство мое меня к тому влечет, и я не могу оного оставить, не сделав себе некоего насилия. И так ето менее есть достоинство, нежели истинная необходимость. Я помню, что упустила благоугождение к одному токмо знакомому молодому человеку, которой, по важности своей фамилии, просил у меня позволения скрытным образом оказывать мне свои услуги. Тебе не безъизвестно сие приключение. Мне кажется, что девица, слушающая столь важные условия, вступает как бы в заговор против самой себя, а гораздо чаще против тех, коим обязана такую же оказывать доверенность, как уважение и честь.

Приезд Г. Гревиля меня печалит, я думаю, что скоро и Г. Фенвичь за ним будет. В моей досаде он не производит ничего такого, по коему бы я не усиливалась любить скромного Орма.

В Субботу в 11 часов.

Не ужели всегда должна я писать к тебе об одних только любовных делах? Сир Роланд, Гарграф и Гревиль были ныне вместе у Г. Ревса. Сир Роланд пришел прежде всех, и за четверть часа до того времени, как приготовили нам чай. Спрося у моей сестрицы, не отменила ли я своего намерения, желал он на минуту переговорить со мною на едине. Я истинно уважаю сего честного старика. Честностию, любезная моя, разумею я здравой смысл и честь сопряженные с вежливостию и почтения достойными поступками. Честной человек, такие качества имеющий, не менее от того достоин почтения, что показывается несколько странным. Я немедленно сошла в низ.

Сир Роланд подошедши ко мне, схватил меня с жаром за руку и смотря на меня пристально, вскричал: Боже мой! таже приятность, теже самые прелести на сем милом лице! Как можно, чтоб с видом толь ласковым..... Но надобно быть доброю..... надобно.... Не жмите так моей руки, Сир Роланд, прервала я речь его, вы меня опечалите, если принудите меня повторить. ...Как! сказал он мне, вы отказываетесь? Ах! дражайшая Бирон, берегитесь повторят свои слова; не ужели не желаете вы кому нибудь спасти жизнь? Мой нещастной племянник теперь действительно при смерти. Я хотел было принесть его с собою; но нет, он весьма страшится, что не будет одобрен благоприятством владычицы своего сердца. Знаете ли вы, чтоб кто нибудь питал к вам столь нежную любовь? а разве ничего не делают из любви, хотяб нималой привлекательности в достоинствах и скромности не находили? Любезнейшая Бирон, не ожесточайте своего сердца. Я намерен был отсюда дня через два уехать; но не оставлю города, хотяб и целой месяц должно было мне здесь прожить, только чтоб быть свидетелем щастия моего племянника, когда я сего ему желаю; то верьте, что желаю того для устроения собственного вашего благополучия. Дражайшая Бирон согласитесь..... Я была несколько тронута его поступком, но не отвечала ни слова. Согласитесь на наше желание, продолжал он; почувствуйте в сердце своем сожаление, я прошу у вас единого слова в утешение моему племяннику; я бы просил оного у вас на коленах еслиб думал, что покорностию своею.... Так, на коленах хочу я испрашивать у вас милости; тогда сей честный старик схватил меня за другую руку держа меня за одну еще с начала своего разговора, и упал предо мною на колени.

Его положение привело меня в чрезвычайное замешательство; я не знала, что делать, и что говорить; я не имела столько бодрости, чтоб его поднять. Однако видя у ног своих человека таких лет, приобретшего от меня право к уважению его, обращающего на меня омоченные слезами глаза, дабы, как он говорил, возбудит во мне сожаление к его племяннику, весьма я была тронута, на конец я заклинала его, чтоб он встал. Вы требуете от меня милости, сказала я ему трепещущим голосом, а сами не довольно мне оной оказываете, о Сир Роланд! сколько вы меня смущаете! я хотела было отнят свои руки; но он их очень крепко сжал. Я топнула ногою при первом движении моей признательности. Сир Роланд, встаньте, я не могу сносить такого зрелища; встаньте, покорнейше я вас прошу; и по таковому же побуждению стала я пред ним на одно колено. Вы видите, прибавила я..... что еще более могу я сделать? Встаньте же, Сударь; я вас прошу на коленах оставить предо мною сие положение; по истинне, вы меня огорчаете много; пожалуйте оставте мои руки.

Два ручья слез потекли по его щекам. Я, я вас огорчаю, Сударыня? и девица Бирон благоволит унижать себя до.... Нет, нет, ни за что в свете не пожелаю я причинить вам и на одну минуту огорчения. При сем он встал, оставил мои руки, и я также встала с довольным смятеньем. Он подошел на минуту к окну, дабы отереть свои слезы: потом, возвратясь ко мне говорил с принужденною улыбкою: какая слабость! Какое ребячество! Как бы мог хулить своего племянника? Но дайте мне только одно слово, Сударыня; скажите только, что согласны с ним видеться; позвольте ему к вам придти; прикажите мне его привесть.

Я бы ето без сумнения сделала, отвечала я ему, естьлиб Г. Фулер ожидал от меня одних только учтивостей; но я хочу, Сударь, поступить далее, дабы доказать вам все то уважение, коим к вам исполнена. Споспешествуйте моему щастию своим почтением и дружеством. Позвольте мне почитать вас за родителя; а к Г. Фулеру чувствовать всю горячность сестры. Я не столь щастлива, чтоб могла кому нибудь принадлежать по столь нежным именованиям. Г. Фулер обязан также иметь ко мне подобные чувствования. Все посещения, кои вы по праву такого качества мне станете делать; будут для меня драгоценнее тех, коиб когда либо могли быть чинимы по иной причине. Но, о родитель мой, ибо я уже хочу вас так именовать, не понуждайте дольше своей дочери к тому, чего она вам оказать не может.

При сих словах у старика полились слезы; он испускал вздохи, кои действительно меня тронули; он меня называл Ангелом, божеством, непреодолимою девицею. Добродушие мое, говорил он, кротость моя и откровенность проникнули до глубины его сердца. Я взяла его за руку, не слушая всего того, что он говорил еще в пользу своего племянника, и привела его к Г. и гже Ревс, кои нас ожидали в ближней горнице, и кои казались столь же изумленными моим поступком, как и тем, что лице у Сира Роланда все было омочено слезами. Поздравьте меня, сказала я им с громким восклицанием; я нашла себе родителя в Сире Роланде, и признаю его племянника своим братом. Кавалер взяв мою руку прижал ее к своим устам; он назвал меня честию моего пола; он свидетельствовал, что естьли я не должна быть ему племянницею; то качество его дочери, которое я принять хочу, будет ему драгоценнее и славнее короны; но он опять возвратился к своему племяннику. Гжа. Ревс желала знать, что произошло между нами. Он начал было рассказывать, и сие без сумнения долгоб его заняло, как объявили нам о приходе Кавалера Гарграфа Поллексфена. Сир Роланд тотчас утер глаза, чтоб не были красны, хотя от платка они еще краснее стали. Он посмотрелся в зеркало; прокашлял раза с три, как будто бы мускулы его лица зависели от звука его голоса; он также несколько попел, говоря мне, что когда поем, то следы печали изчезают.

Сир Гарграф вошел к нам с видом довольно приятным. Слуга ваш, государь мой, сказал ему несколько сурово старый Кавалер, в ответ на поклон, которой тот ему сделал. Я уже заметила, что вид и уборы Баронета поразили Сира Роланда; и потому-то он наклонясь к Г. Ревсу, хотел его о нем разпросить. Г. Ревс представлял их одного другому, как таких особ, коим быть другом считает себе за честь. Баронет подошед ко мне, начал просить прощения.... Никак, государь мой, прервала я его речь, а он опять начал, я признаюсь, Сударыня, что сильная моя страсть.... Но я вас уподобляю...... Я паки прервала речь его, уверяя, что все позабыто. Между тем, как он жаловался, что я столь легко ему прощаю, Сир Роланд изумленный сим кратким разговором, сказал Г. Ревсу: я тому больше не дивлюсь. Увы! что станется с любезным моим племянником? Будьте с сей стороны спокойны, отвечал ему Г. Ревс. При сем обнадеживании принял он на себя столь веселой вид, что скоро как я думала, запел бы он и песню, обратясь ко мне. В сие время пришли служители и принесли завтрак; мы уже сели пить чай, как вызвали от нас Г. Ревса, которой тогда же опять возвратился, введя с собою Г. Грвиля. Прежде нежели могли они подойти к нам ближе, спросил меня Сир Роланд, по гальскому своему наречию; кто еще ето такой?

Г. Гревиль подошел ко мне весьма учтиво. Я наведалась от него о всем том, что ниесть у меня дражайшего в Нортгамптон-Шире. Удовлетворя моей нетерпеливости, спросил он меня, видела ли я Г. Фенвича. Нет, отвечала я ему. А! изменник, подхватил он улыбаясь, я думал, что он меня обманул, дня с три я его не видал; но его здесь нет, прибавил он не стол громким голосом, я взял над ним верьх; впрочем я лучше желаю, что бы я, а не он приносил из нас друг другу извинения. Я не захотела войти в их споры, и говорила ему, что нашла себе в Лондоне родителя, указывая ему на Кавалера Мередита, которой мне позволяет называть себя сим именем. У вас сына нет, я чаю, отвечал он, обратясь к старику; я ласкаюсь, государь мой, что качество родителя не с сей стороны вам дается. А как он сии слова говорил с смеющимся видом; то Баронет свидетельствовал, что и он думал равным образом оные произнесть. Сир Роланд им сказал весьма учтиво, что у него есть племянник, и когдаб я согласна была с его желанием; то он бы меня гораздо больше любил в качестве племяницы, нежели в качестве дочери. Разговор был довольно приятен даже до самого уходу старого Кавалера, которой не мог при отъезде своем удержаться от того, чтоб не просишь у меня позволения привесть ко мне еще один раз своего племянника прежде нежели отправится в Кермартен. Я отвечала ему на оное одним поклоном.

Баронет и Г. Гревиль знали друг друга потому, что несколько раз видались на бегах в Нортгамптоне; но не взирая на учтивости, с коею они поздоровались, глядели они друг на друга с некоею ревностию и как казалось, неоднократно хотели сказать один другому нечто огорчитальнаго. Старание, с коим я все мое внимание обращала к Сиру Роланду, предупредило всякие с их стороны объяснения, и когда он ушел; то они довольно забавно шутили над его поступками и провинциальным его выговором, от коего по видимому никогда он не отвыкнет. Я чрезвычайно нетерпеливо желала, чтоб и сии господчики ушли. Они, казалось, примечали друг за другом, что уже идти пора, но ни тот ни другой не хотел выдти прежде. На конец Г. Гревиль, притворясь будто вспомнил, что я не люблю продолжительных посещений, распростился с нами без всякого другаго притворства.

Мне не возможно бы было избежать новых извинений Баронета, в рассуждении той досады, в которую он приходил при последнем своем посещении. Из ответов моих не надлежало ему быть довольнее самим собою. Однако он опять обратился к своим предложениям, из коих составил мне пышное изображение, и не примечая, чтоб они сделали надо мною впечатления, начал говорить о Г. Гревиле, о коем подозревает, говорил он, что не без намерения приехал в Лондон. Он мне говорил о нем не очень выгодно, но я не сумневаюсь, чтоб и Г. Гревиль не говорил, того же о Сире Гарграфе, и я думаю, что не окажешь им несправедливости, когда и обеих их такими же почитать будет.

Я отвечала, что не больше к одному принимаю участия как и другому, сказав сие с такою твердостию, что по некоим признакам печали, Баронет, казалось, получил право, с некою надменностию требовать от меня причины такого отказа; его пылкость примеченная мною на его глазах, может быть меня тронула. Я ему сказала хотя с сожалением, что поелику он принуждает меня объяснить ему мои чувствования; то и говорю, что не имею о его нравах того мнения, котороеб должна была иметь о таком человеке, коего желала бы избрать себе супругом. Мои нравы, Сударыня, вскричал он, переменяясь многократно в лице, мои нравы, Сударыня! повторил он. Его восклицание меня устрашило, хотя Г. и Гжа. Ревс казались несколько изумлены моею откровенностию, но не дая мне знать, чтоб оную почитали достойною хулы. Мои возражения, Сударь, начала я опять говорить, нс должны вас огорчать; ибо вы сами признание оных от меня вынуждаете, я же не намерена ни в чем вас укорять; но понуждаема будучи усильными вашими прозьбами, я должна повторить..... Здесь не могла я выговорит прежних слов. Но он мне сказал с нетерпеливостию: продолжайте, Сударыня.

Я опять ободрилась; по истинне, Сир Гарграф, я против воли повторяю, что не имею о ваших нравах.... (очень хорошо, Сударыня, прервал он) того мнения, которое должна иметь о нравах такого человека, на свойствах коего помышлялаб я основать мое благополучие в сей жизни, и все упование мое в будущей. Сие правило для меня весьма важно, хотя и не случается мне приводить оного без сильных причин. Но позвольте мне присовокупить, что девичество еще мне не наскучило. Я думаю, что и во всякое время будет надмеру рано, дабы обременить себя вечными заботами; и ежели я не буду иметь щастия познать такого человека, коему бы мое сердце могло без принуждения отдаться; то я отрекусь на всегда от брака. Какую злость при сих словах, любезная моя, усматривала я на глазах его? Вы кажетесь не довольны, государь мой, присовокупила я, но думаю, что без всякой-причины намерения ваши обратились на такую особу, которая сама в себе властна; и хотя я всегда удаляюсь от того, что бы выражать истинны, заключающия в себе некую жестокость, однако откровенность свою почитаю себе за честь.

Он встал со стула, прошел большими шагами по горнице, повторяя тихим голосом, вы не имеете хорошего мнения о моих нравах! Сударыня..... Но я решился претерпеть все.... Но, такое худое мнение о моих нравах! Нет, я столь многаго стерпеть не в силах, Тут он приложил ко лбу кулак, и подержал оной несколько времени, вдруг схватил шляпу, поклонился нам очень низко, (лице у него разгорелось, повидимому, от борения его страстей) и не сказав больше ни слова, пошел к дверям. Г. Ревс немедленно встав хотел его проводить, а он многократно повторял: презрение к моим нравам! У меня есть неприятели, Сударь. Презрение к моим нравам! Я только один такой, с коим Мисс Бирон поступает с меньшею благосклонностию; её негодование может её привлечь.... Почто не могу сказать, моего негодования? Прощайте, Сударь, извините меня за сию запальчивость. Прощайте. Он сел в карету, у коей вдруг поднял стекло. Г. Ревс нам сказывал, что он протянулся до самого каретного верьха, поджав бока своими локтями. В сей ярости он от нас поехал. Угрожающий его вид, отъезд, мало я тебе изобразила, и слова Г. Ревса привели меня в такой страх, что я через целой час не могла от оного освободиться.

Весьма изрядной жених для твоей Генриетты, такой полоумной! О Г. Фулер! Сир Роланд! Г. Орм, столь любезны вы мне кажетесь в сравнении с Сиром Гарграфом.

ПИСЬМО XII.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Среду, 23 февраля.

Я получила письмо моего дяди и два твоих. Все советы подаваемые мне от столь дражайших особ, будут иметь какое нибудь действие над моими поступками; хотя для увещания или обличения оные мне подавать станут.

Жамес поехал в Нортгамптон-Шир. Я прошу тебя принять его благосклонно. Он человек весьма честной, и меня уверили, что он питает в сердце своем некую сильную страсть; а, из сего нетерпеливость его к отъезду из Лондона и объясняется. Помнится, слыхала я от моего дяди, что молодые, но бедные люди, мыслящие о браке, не должны быть лишаемы бодрости. Ктоб захотел служить, когда сам может повелевать? Честной бедняк составляет весьма почтенную часть человеческого рода.

Г. Ревс принимал на себя труд смотреть многих служителей, желавших ко мне определиться; но не видал еще такого, которой бы мне был угоден, выключая одного, которой приходил сего утра; он имеет весьма хорошую физиономию, и не старее двадсяти шести лет. Я думаю его у себя оставить; он кажется очень хорошо воспитан, да и достоин лучшего состояния. Гжа. Ревс им чрезвычайно довольна, и велела уже написать записку к тому господину, у коего он прежде служил. Сей Господин молод, называется Багенгалем и живет недалеко от Ридинга.

Служитель говорит о нем весьма хорошо, объясняясь с великою скромностию, что от него отошел для того, что Г. Багенгаль предаваясь утехам своих лет, весьма поздо оные оставляет. Вильсон, так называется новой наш лакей, со вчерашнего только дни приехал в Лондон, и остановился у своей сестры, вдовы, живущей в Смитфильде. Он требует довольно великого жалованья; но доброму служителю не надлежит отказывать в нескольких пистолях; должно ему пособлять, чтоб нечто сберег и на старость свою, и когда ослабеет здоровьем. Гжа. Ревс хотела его принять при первом на него взгляде. Она ручается за него, говорила она, по его физиономии и по всем речам. Я тебе не так бы много о нем говорила, еслиб не весьма желала его принять.

Сир Гарграф опять к нам приезжал. Я сидела тогда с Гжею. Ревс, и некоторыми нашими приятельницами, кои пришли провесть с нами дружески часть того дня, и под сим видом ему извинилась; но он видел Г. Ревса; он оказывал то гордость свою, то унижение. В последнее свое посещение он решился меня не беспокоить, мое пренебрежение смертельно его поразило; но у него не достало сил удержаться при своем намерении. Он укорял себя за слабость; я буду его женою, он в том клялся. Такой человек, как он, отвергаем такою особою, коей имение столь мало соразмерно с его богатствами, и которая признается, что не знает еще такого человека, коегоб в сердце своем ему предпочитала! (о! Сир Гарграф в етом не обманывается; ибо мало есть таких людей, коих бы ему не предпочла.) Отвергаем со всеми теми выгодами, в коих меня уверить хочет, при таком виде, которой конечно не имеет в себе ничего презрительнаго! (Г. Ревс сказывал, что он осмотрел себя в близь стоящем зеркале с головы до ног.) Ето самое кажется ему совершенно не понятно, во все невразумительно.

Он спрашивал, не с надеждою ли какою Г. Гревиль прибыл в город. Г. Ревс отвечал, что я огорчена была его приездом, и что он из того никакого плода не получит. По крайней мере ето мучение, возразил он вздохнувши. Сей Г. Гревиль в первом разговоре нашем говорил несколько вольные речи, кои я упущаю, потому что он не щастливее меня. Я знаю его легкомыслие, но я бы желал, чтоб сие дело между нами кончилось шпагами; он бы не так от меня отделался, как от Фенвича. Но я не могу снести, Г. Ревс, что порицает мои нравы; конечно я в оных превосхожу всякого Гревиля и Фенвича. Если в свете такой человек, которой бы в обращении с женщинами не позволял себе каких нибудь вольностей? Вы ето знаете, Сударь, оне нас от того не менее почитают. Укоризна моим нравам! и в устах женщины! по чести такое возражение странно; что вы о том скажете, Сударь!

Мне кажется, моя любезная, что Г. Ревс весьма уже далеко простирал свою терпеливость: он человек весьма тихой, хотя моя сестрица уверяет, что в случае нужды не недостает у него пылкости; он весьма спокойно говорил с Сиром Гарграфом, которой прощаясь с ним, еще клялся, что не смотря ни на какие супротивления я буду его женою.

В Понедельник в вечеру.

Господин Гревиль приходил к нам под вечер. Он просил у меня из милости поговорить с ним несколько минут на едине. Я его просила меня от того уволишь, и вспомнить, что и в замке Сельби я никому такого угождения не делала; но он усильно просил Г. и Гжу. Ревс оставить его одного со мною. Он весьма желал знать, какой успех в надежде своей имел Сир Гарграф, он о сем оказывал весьма великое беспокойство. Он надеется, говорил он мне, что человек такого свойства, мало произведет во мне впечатления, и что Мисс Бирон не даст предпочтения одним преимуществам от богатства происходящим, над старым слугою, которой не преставал ей удивляться с её младенчества, и которой не упустит ничего к учинению ее щастливою.

Я ему отвечала, что мне чрезвычайно прискорбно быть толь часто принуждаемою давать ему одинаковые ответы; что я никого оскорбить не могу, кольми паче соседа, которой соединен дружеством со всею моею фамилиею; но что он меня удивляет, не чувствуя того, что я отнюдь не должна ему давать отчета в своих чувствованиях, и в том, что меня посещают.

Он мне приносил извинение, прося по крайней мере его обнадежить, что я неблагоприятствую требованиям Сира Гарграфа. Нет, Судар, сказала я ему с нарочитою твердостию; я не желаю ни единого такого объяснения. Не подалаль бы я вам сим самым право судить о моих поступках, и не обнадежилаль бы в том, о чем совершенно и не помышляю.

Он призывал небо свидетелем, что он меня любит больше себя. Он заклинал себя, что будет домогаться меня до последнего издыхания; и что еслиб мог думать, что Сир Гарграф получил хотя малейшую надежду; то смелоб решился на прекращение его дней. Г. Гревиль, сказала я ему, мне весьма уже известна ваша запальчивость; то, что произошло между вами и Г. Фенвичем, довольно меня опечалило, а в таковом намерении и ваши дни укоротаны быть могут, как и дни другаго; но я не вхожу в ваши намерения; только сделаете милость не сочтите за неучтивость того, что я намерена навсегда отказаться от чести, которую вы мне делаете своими посещениями.

Я хотела было выдти; но он, опередивши меня, стал у дверей. Ради Бога, сударыня, не выходите отсюда в таком гневе; если вы ничего не переменяете в моей участи, то благоволите по крайней мере меня уверить, что етот щеголь.... О! да по какому праву, прервала я, осмеливаетесь вы требовать таких уверений. Права его, говорил он мне, не на ином чем основываются, как на моем благодушии. Дражайшая Бирон, скажите мне, что Сир Гарграф не будет способен тронуть ваше сердце, скажите ето мне для его пользы, если не для моей; ибо я знаю, что вам мало нужды, чтоб со мной ни сделалось; но чтоб не етот зверь с бледною своею рожею приобрел вашу склонность; сие имя изображает его свойство. Если предпочтение ваше определено другому кому, а не мне, то дайте оное по крайней мере такому, коемуб за достоинства его все желали такого благополучия; для собственной своей славы изберите и сделайте щастливым человека честнаго; и если я не могу вас о том просить в качестве любовника, то окажите милость соседу и старому другу, уверьте его что ето не будет Кавалер Поллексфен.

Могу ли я знать, Сударь, сказала я с спокойным видом, за каким делом приехали вы в Лондон?

Вы отгадываете, Сударыня, самое важное; я известился, что сей господин домогается приобресть склонности вашего сердца, о успехе чего он и хвастал; то еслиб я хотя несколько был уверен.... что его богатства не убедят вас....

Так возвратились ли бы вы, Г. Гревиль, в Нортгамптон-Шир?

Правду сказать, Сударыня, теперь, когда уже я приехал в Лондон, заказал для себя уборы и другия надобности.....

Все, что бы вы в таком случае ни предприяли, Сударь, ни мало меня не трогает; но пожалуйте вспомните только, что как ваши посещения в Нортгамптон-Шире касались единственно до моего дяди Сельби, то и здесь должны относиться к моему двоюродному брату Ревсу.

Я уже знаю, Сударыня, что вы можете быть жестокою, когда желаете; но угодно ли вам будет, чтоб я возвратился в провинцию?

Угодно ли будет мне, Сударь? по истинне, Г. Гревиль будет делать то, что самому ему угодно; а я прошу единственно, чтоб и мне оставлена была такая же свобода.

Вы весьма разборчивы, Сударыня! и до чрезвычайности опасаетесь подать над собою хотя малейшую выгоду?

А мужчины, Сударь, столь много оных берут от самомалейшего поводу; но чтоб вы не думали о моей разборчивости; а я справедлива, и уверяю вас, что еслиб не приняла столь решительного намерения....

Решительного намерения.... так точно, Сударыня, а иногда даже и упорнаго. Я признаюсь, что недосуги мои не позволяли мне в нынешнее время ехать в город. Скажите, Сударыня, что вы желаете моего отъезда, и что ни етот Гарграф, ни племянник новонареченного вашего родителя (право, такие новые сродства меня беспокоят:) не сделают над вашим сердцем ни какого впечатления, и что вы не откажете мне в чести, видеть вас в то время, когда буду посещать Г. Ревса и тогда я обещаюсь вам еще до изходу сей недели в путь отправиться; я в сей же вечер отпишу к Фенвичу то, что не должно ему быть безъизвестно, и что я отъезжаю, не получа никакого плода от своей поездки. Такое уведомление избавит вас от свидания со вторым вашим мучителем; таким именем называет иногда обоих нас ваша сестрица Люция.

Вы столь неумеренны, Г. Гревиль, что когда и другие такими же быть могут; то и не скрою от вас, что сим бы избавили вы меня от труда.....

Ах! берегитес; Сударыня, берегитесь по истинне, подать излишний повод такому нещастному, которой при малейшем признаке, что вас обязать может, решился бы объехать весь свет, но вы ничего не говорите о Сире Гарграфе и о новоназванном вашем братце? Простите мне, Сударыня, если я столько опасаюсь сих вкрадчивых льстецов, нападающих на вас со стороны сожаления, что требую от вас некоего в том обнадеживания. Но что же, Сударыня? разве не можете вы мне подать оное с обыкновенными своими предосторожностями? Не уже ли не могу я получить оного в качестве вашего соседа и старинного приятеля? Ибо о любви уже и упоминать здесь не надлежит.

И так, Г. Гревил, как соседка и как старинная ваша приятельница, равно и для ваших недосугов, кои не позволяли вам ехать в Лондон, советую вам возвратиться в провинцию.

С какою разборчивостию, Сударыня, довели вы меня до своего намерения! Вы должны по крайней мере благодарить меня, что подал вам к тому повод; но какое дадите мне условие, Сударыня, если я приму совет столь доброй соседки.

Я в том не откажу, Сударь, и объявлю вам, со всею искренностию, как соседу, и как старинному приятелю моей фамилии, что я еще не видала такого человека, коегоб жедала иметь своим мужем.

Вы его видели, Сударыня, по чести, вы его видели; при сих словах сквернавец схватил мою руку, не взирая на мое супротивление. Вы мне ее дадите, сказал он, поднеся ее к своему рту; и губами своими так сильно ее прижал, что оставил на ней признаки своих зуб. Я вскричала от изумления, да могу сказать, что и от боли. Но он передразнил мой крик, и схватя другую руку, равно нажал ее своими зубами. Вы будете щастливы, сказал он мне, ежели я вам одну из них оставлю; я бы охотно съел вас живую. Вот, моя любезная, каков твой томной и безутешной Гревиль.

Я убежала от него в боковую горницу, он пошел за мною с весьма вольным видом, прося меня, чтоб я позволила ему посмотреть на мои руки, потом обратясь к Г. Ревсу сказал ему шутливым голосом; право, я думал, что съем дражайшую вашу сестрицу и начал уже было с её рук. Сей знак спокойства и уверенности тронуло меня более, нежели самый его поступок; ибо он мне показал, что сродная ему веселость нимало не изменилась Однако я не захотела показаться при сем излишне грозною; но я боялась, чтоб сей человек, когда бы мне еще довелось быть с ним на едине, и действительно не отгрыз у меня рук. Выходя от нас, он мне сказал, что считает меня несколько ободрившеюся от моего ужаса. Видите, прибавил он, что получают от того, когда приводят честного человека в отчаяние; но вы желаете, чтоб я выехал из города? так помните, что вы мне объявили.

Он меня оставил к великому моему удовольствию, что от него избавилась. Между тем, как Г. Ревс его провожал, он говорил, что для предупреждения всех моих желаний, один только раз до своего отъезду со мною свидится, и что немедленно будет писать Г. Фенвичу о неукоснительном своем возвращении в Нортгамптон-Шир.

ПИСЬМО XIII.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

Во Вторник, 14 февраля.

Мисс Клемер, к коей мое дружество со дня на день умножается, показывала мне сего утра свой кабинет, то есть, свои книги, рукоделия и все что служит к домашним упражнениям. Я думала, что нахожусь в кабинете дражайшей моей Люции; ибо в толь шумной жизни, я непрестаю помышлять о любезных моих друзьях в Нортгамптон-Шире живущих. Два часа, кои я провела с Мисс Клемер, показались мне весьма коротки. Мне сказывали, что она пишет совершенно, и что для тех особ, с коими переписывается, есть настоящая Маркиза Севинье. Я ласкаюсь, что и сама некогда в числе сих её особ буду, но я вижу, что от своих писем и чтения не упускала она и других рукоделий. Она для меня тем почтеннее, что подает пример опровергать мнения тех, кои не ободряют сведений в женщинах; нарекание;.. иногда справедливое, но надмеру общее. Я бы не хотела, чтоб сие качество было главнейшим отличием той женщины, которую люблю; но когда получаем дарования, то для чего же их не признавать, или оставлять без образования? Мне кажется, моя любезная, что по существенных добродетелях моего пола, кои суть, скромность, послушание, приверженность к должностям закона и нравоучения, не есть нещастие иметь разум, несколько образованный. Мисс Клемер щастлива, как и твоя Генриетта, по любви своей тетки, которая ничего драгоценнейшего её не имеет. Матушка у ней еще жива, но она любит только сама себя; и природа столь мало внушила ей горячности к сей превосходной дочери, что Гжа. Вимбура, её тетка, не могла до тех пор быть спокойна, пока ее не отозвала к себе. Мы с Мисс Клемер согласились видаться без всяких церемоний.

Я еще тебе скажу, что ответ прежнего Вильсонова господина послужил весьма много к его одобрению и я приняла его наконец к себе в службу. В мою отлучку заезжала к нам Гжа. Виллиамс. Она, кажется, весьма заботится о наших уборах для маскераду, а особливо о моих. Мы должны переодеться в её доме, а оттуда уже взяв носильщиков поспешать в маскерад; она берет все на себя. Ты тогда узнаешь, моя любезная Люция, в каком виде должна я показаться, когда я сама о том уведомлюсь.

Баронет также приходил в то время, как я была у Мисс Клемер; он виделся только с одним Г. Ревсом, с коим провел он почти с четверть часа. Он казался задумчив и невесел. Г. Ревс сказал нам, что он со всем переменился, и нетаков, каким его видал до сего времени. Он ни разу не усмехивался, да и нет, составляли почти все его слова, но он однако и тут хулил женщин. Отверженной пол! повторял он неоднократно. Весьма странно, говорил он, то, что мущина не может быть счастлив ни с женщинами ни без них. Он с великим трудом мог произнести мое имя. Наконец, когда Г. Ревс насмеялся несколько над его скукою; то он и решился уехать, дабы не представлять из себя долее посмешища. Его лакей и кучер не лучше могли от него отделаться, он их перебранил без всякой причины, и поехав проклинал их всех с великими угрозами. Чего требует етот человек? Для чего берет он Г. Ревса предметом своего своенравия. Но как об нем, так и о всем прочем до будущего моего письма не скажу я ни слова

ПИСЬМО XIV.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В Среду в вечеру, 15 Февраля.

Наконец Г. Гревиль сего вечера с нами простился, будучи в твердом намерении завтра по утру отправиться в путь. Он усильно меня просил на минуту поговорить с ним на едине; но я весьма остереглась оказать ему сие угождение. Он более всего жалеет, говорил он мне, что оставляет в Лондоне высокомерного Гарграфа, и низкую душу имеющего Фулера: однако он отъезжает с удовольствием, уверясь от меня, что ни в том ни в другом из сих мужчин не нахожу я таких качеств, по коим бы могла чувствовать к кому-либо сердечную склонность. Ты видишь, моя любезная, что сим делает он уважение самому себе; ибо я помню свои слова; я сказала, что не видала еще такого человека, коего желала бы иметь своим мужем.

До своего отъезду, Г. Гревиль весьма забавно шутил над свойствами своих совместников, над тем, что называет моим жестокосердием, и над мучениями своего сердца. А как Сир Гарграф в сие время к нам вошел; то и увидела я, что разговоры их будут весьма горячи, коих следствий наперед уже опасалась. Но Гжа. Ревс предложила мне сыграть какую нибудь Арию на Клависине, и сие-то охладило их пылкость. Баронет известясь, что Г. Гревиль должен завтра ехать, пошел от нас прежде, нежели, как казалось хотел, видно с радости, то одержал для себя поле.

Оставляя нас Г. Гревиль еще расплодил глупое свое воображение, а такая замысловатость столь привлекла в нему Гжу. Ревс, что она его считает, как сама говорила, за забавнейшего из всех моих безотвязных обожателей. Но что за искуство забавлять? Я отвечала с довольно холодным видом, что Г. Гревиль есть человек худого поведения, что еслиб он мог чего нибудь стыдишься, или чувствовать любовь, которую себе притворяет; то не был бы ни столь весел ни столь забавен, каков есть в самом деле; при сем Г. Ревс хотел знать, которому бы по крайней мере из пяти особ, коих он называет моими любовниками, могла я дашь некое предпочтение. Я необинуясь ему отвечала, что если он говорит о предпочтении кого-либо по своей склонности; то нет ни одного из них, к коемуб имела хотя малейшую привязанность; но что если спрашивает моего мнения о их свойствах; то я в сем полагаю чрезвычайную разность в пользу Г. Орма, который мне кажется достойным почтения и дружбы честных людей. Очень хорошо, возразил Г. Ревс, я право готов биться об заклад, что рано или поздо яблочко дано будет Г. Орму.

Я его оставила в сем мнении. Однако он мне сказал; что трудно будет сбыть с рук Сира Гарграфа; что нынешнего же дня он объявил Гже. Виллиамс, что решился не взирая ни на какие препятства, одержать верьх, что сия Госпожа, казалось, принимает для него в сем деле великое участие, и что она удивляется тому, как могла я отказать столь богатому и пригожему человеку, коему уже предлогали многих невест из самого знатнейшего дворянства.

В Среду 15 числа..

Сир Гарграф теперь от нас пошел. Я не имею, любезная моя, ни времени, ни охоты рассказать тебе то, что с ним с полчаса пред сим сделалось, и в каком изступлении он от нас ушел. Он желал со мною поговорить на едине; а я тем более считала себе за право ему в том отказать, что он ни во что не вменял с чрезвычайною вольностию объясняться со мною при Г. и Гже. Ревс. Но как он ничего более не говорил; то моя сестрица, чтоб его обязать, вышла из горницы, а господин Ревс пошел за своею сожительницею; конечно не должны они были оказывать ему сего угождения, я знаю, что они в сем весьма худо поступили.

Как скоро они вышли; то он хотел меня взять за руку, я ее от него отняла. Сударыня, сказал он мне весьма грубым голосом, вы бы не оказали такой жестокости Г. Гревилю, я один только такой, с которым вы столь худо поступаете. Я ему учтиво отвечала, что я также поступила бы и со всяким человеком, с которым бы меня на едине оставили.

Вы видите, Сударыня, возразил он, что мне не возможно жить без вас. Сердце мое и душа посвящены вам. Я горд, признаюсь вам; извините меня, если присовокуплю, что гордость моя оскорблена. Я думал, что мог бы ожидать больше благосклонности от всякой женщины, которая не имелаб ни каких обязательств, и отвращения к браку. Ваше сердце свободно, говорите вы; я сего желаю, и принуждаю себя тому верить. Но етот Гревиль.....

Он остановился, чтоб дать мне время ему отвечать. Я ему сказала, что не будучи обязана подавать ему объяснения, не привыкла я поступать неучтиво с теми, кои оказывают мне некое уважение. Он полагал, что я одного только его из сего числа изключаю, и возвратясь к прежним своим жалобам, усильно меня понуждал объясниться во всем касающемся до него и до Г. Гревиля. Я думала, что от него освобожусь, уверя его, как то и прежде сделала, что еще не видала того человека, которой должен мне быть мужем, но вдруг у него лице и глаза воспламенились, и он клялся в таких же почти выражениях, кои употребил Г. Гревиль в последнем случае, что я видела того человека; естьли же склонности мои не предупреждены, то он перед моими глазами? Я ему сказала, что естьли сия была единая причина его посещения; то он мог бы обойтись в сем и без уходу Г. и гжи Ревс; я хотела было уйти, но он мне не дал проходу; вы меня не остав,и те, Сударыня, я вас заклинаю. Так чегож еще более желаете вы от меня, государь мой? Скажите мне, Сударыня, не имеете ли отвращения к браку? Какое право имеете вы, Сударь, предложить мне такой вопрос? Скажите любезная, Бирон, имеете ли намерение вступить в сие состояние? Может быт, Сударь, есть ли найду такого человека, которому бы могла отдать все свое сердце. Но не могу ли я быть сим щастливым человеком! Я прошу у вас милости, Сударыня, я прошу оной у ног ваших? Жизнь для меня без вас ни чего не составляет. При сих словах гордец стал предо мною на колени, и сжав свои руки, устремил на меня глаза.

Хотя такие зрелища и всегда производят некое движение; но коль различно оно было от того, любезная моя, которое я чувствовала в себе видя Сира Роланда в подобном положении! Я ясно видела, что ето была предумышленная его хитрость. Чего не насказал он мне, находясь более четверти часа в таком положения, и не дозволяя мне выдти от него? Я находилась принужденною повторить ему отчасти прежние мои ответы. Я желала бы отпустить его с учтивостию; но он не оставил к сему способа. Сколь он уничжен ни был, но самые изражения его страсти и прозьбы даже смешаны были с угрозами, хотя и не прямо произносил оные. Наконец увидела я, что необходимо нужно было ему объявить, что я не буду более принимать его посещений. Он мне представил, что я привожу его в отчаяние; но я однако вышла из горницы к Г. и гже. Ревс. Он тогда встал с заклинаниями, кои я весьма внятно слышала. Он меня еще называл гордою и неблагодарною, и пошел за мною в ближнюю горницу, едва подал он знак к разговору Г. и гже. Ревс. Он раза с три прошел в молчании по горнице, наконец обращясь к ним, и поклонясь низко, сказал: извините меня. Мне же поклонился он с некоею спесью, сказал с злобным видом: и вы запрещаете мне посещать вас, Сударыня! Так, Сударь, отвечала я с довольною твердостию, и для вашего и для моего покоя: вы меня чрезвычайно опечалили. В первое, Сударыня, начал он.... и остановясь на минуту, продолжал с гордым видом: в перьвое по сем посещение, при коем буду иметь честь вас видеть, надеюсь я получить больше успеха; при сих словах он от нас пошел.

Г. Ревс очень недоволен всеми его поступками и не осуждает того, что я решилась не принимать впредь от него посещений. И так я ласкаюсь, что имя Сира Гарграфа не столь часто уже в письмах моих упоминаемо будет.

Платья наши готовы: Г. Ревс нарядится пустынником, сожительница его монахинею, а Милади Виллиамс игуменьею. Я не очень люблю своя убранства, потому что они с лишком пышны; а етого я больше всего опасаюсь. Меня хотят нарядить, как Аркадскую Княжну; но такое переодеяние столь мало согласуется с тою мыслию, которую я имела о пастушей одежде в Аркадии, что оно на против того составляет все, что ни есть великолепного и отменного в новейших Французских и Италианских модах. К тому хотели еще присовокупить пастуший посох; но я не понимала, как мог он приличествовать к толь богатому убранству, хотя я должна быть без корзинки, ибо в Аркадии корзин не носят. Какой вид представлю я собою в собрании! Великолепнее сего для маскераду не льзя было бы одеться. Они все уверяют меня, что я увижу маски в столь же богатых и смешных платьях, каково мое. Чтоб из того не вышло; но я бы желала, чтоб ета ночь уже прошла. Я тебя уверяю, что ето и в первой и в последний раз буду я в подобных веселых сборищах; но надобно получить понятие о маскерадах. В будущем моем письме ожидай от меня всех обстоятельств сего веселаго собрания; я уже представляю себе твою нетерпеливость. Подай, любезная Люция, как и я, некую пищу своему воображению; и отпиши мне когда нибудь, что ты думаешь о произшествиях, прежде нежели оные случатся. Каких знаменитых побед, воображаешь ты, не одержит твоя Генриетта в столь прелестном одеянии?

ПИСЬМО XV.

Г. Ревс к Г. Сельби;

В Пятницу 10 Февраля.

Сие письмо, любезной мой Сельби, пишу я ныне только для вас и для фамилии вашей. Однако не приходите надмеру в изумление. Но как могу я вам сообщить вести, страшные вести.... Жена моя, с третьяго часу утра, чувствует от оных сильные припадки. Однако не будьте.... Как же могу я вам сказать, чтоб вы не чрезмеру печалились, когда мы сами лишены всех удовольствий.

О ной любезный братец! Мы не знаем, куда девалась наша дражайшая Мисс Бирон. Я расскажу вам стол подробно все обстоятельства сего приключения, сколько печаль моя и удивление мне позволят. Ето необходимо нужно, как вы сами признать можете. Г. Гревиль.... я его весьма опасаюсь. Но начнем с самых подробностей.

В прошедшую ночь мы были в маскераде в Гаймаркете; носильщики любезной моей сестрицы, кои были наняты, как и наши, на всю ночь, позваны кем-то были в питейной дом, обещавшись Вильсону, служителю Мисс Бирон, чрез час или и меньше возвратиться; тогда было уже за полночь. Вильсон прождав их два часа без пользы, принужден был нанять других. Между двух и трех часов согласились мы возвратиться домой. Любезная наша сестрица соскучилась уже, видя что все обращали на нее свое внимание, и все взирали на нее с удивлением. Она хотела выдти еще прежде нас; но Милади Виллиамс уговорила ее пробыть еще с четверть часа в собрании. Я не преминул проводит ее до самых носилок, и видел что она в них села прежде, нежели я оказал сей же долг гже Виллиамс и моей жене. Я очень приметил, что носилки и носильщики были не те, коих мы для нее нанимали. Я спросил тому причины, и услышал в объяснение то, что уже вам говорил; она не медля нимало села в носилки, как для своего платья так и для того, чтоб на вольном воздухе не простудиться, не говоря уже того, что любопытство привлекло за нею весьма много масок.

Тогда было уже близь трех часов. Я дал приказ Вильсону, чтоб остановить носилку, как скоро она выдет из тесноты, дабы обождать носилок Гжи. Виллиамс, или моей жены и моих. Я видел, что носильщики её пошли в путь, а Вильсон шел перед ними с своим факелом; но не видал, чтоб вышедшие за нею маски возвратились в зал.

А как наши служители не приметили, чтоб её носилки остановлялись, то мы подумали, что в толпе и шуме Вильсон не слыхал моего приказу, и приказали носильщикам продолжать путь, не сумневаясь, чтоб она прежде нас домой не приехала. Мы намерились возвратишься прямо к себе, хотя Милади и предлагала нам, чтоб мы переоделись у нее, где я наряжались.

Мы весьма изумились не нашед дома Мисс Бирон. Однако моя жена думала, что по ошибке она может быть отнесена к Милади Виллиамс, у коей и нас ожидает; я не мешкая послал туда человека о ней наведаться. Но, о! Боже, в какое мы пришли уныние, увидев что Милади не имеет о ней никакого известия! Г. Гревиль, как я опасаюсь.... Но я должен вам показать все признаки, на коих основываю мои подозрения.

Вчера в вечеру Милади Виллиамс была уведомлена, да я и сам слышал ето от нее в маскераде, что Г. Гревиль, которой простясь с нами в прошедший вторник, намерился, по видимому, на другой день отправиться в Нортгамптон-Шир, в самом деле ни уехал, ни намерялся ехать, и что напротив того, он решился остаться в Лондоне под скрытным видом, дабы наблюдать все поступки моей сестрицы. Впрочем мы знаем, что он ей оказал свою ревность по причине некоих посещений, которые она, уверяю вас, не привлекала, но не могла отказаться чтоб оных не принять.

Сир Гарграф Полексфен был в маскераде в арликинском платье. Он скоро приметил любезную нашу сестрицу, и не смотря на то, что не мог к своей печали получишь от нее благосклонного одобрения своих предложений, не преминул он говорить с нею со всевозможною учтивостию. Встретясь со мною не за долго до моего уходу, спросил он меня, не узнал ли я между масками Г. Гревиля. Я ему сказал, что того не приметил. Но не приметили ли вы, говорил он мне, человека в маске, с большею на глаза нахлученною шляпою, в епанче и с фонарем, которой он всякому подставлял? Его наш милой друг Гревиль. Правду сказать, я много раз примечал за сею маскою; но не мог вспомнить, чтоб она походила на Г. Гревиля; он мне казался гораздо выше. Но как он желает, чтоб его считали уехавшим, то и видно, что мог притворить себе рост.

Вы знаете, что Г. Гревиль человек предприимчивый. Он приехал в Лондон, как сам объявлял, для того только, чтоб приводить в замешательство всех, домогающихся :приобресть сердечные склонности нашей любезной Мисс Бирон. Он видел двух явных её обожателей. Первое его намерение было провесть здесь несколько времени, и позабавиться городскими увеселениями; да и заказать себе новые уборы. Но при всем том вдруг, хотя и ожидал к себе Г. Фенвича, умыслил нас уверить, что хочет ехать, и возвращается прямо в Нортгамптон-Шир, не получа от Мисс Бирон ни малейшего в свою пользу объяснения. Собрав все сии подробности, несумненно почти быть кажется, что Г. Гревиль виновник сего злаго умысла.

И так по сим осведомлениям примите все меры, кои по благоразумию своему взять рассудите. Не возвратился ли Г. Гревиль в ваш уезд. ....Г. Фенвич..... Но знаю ли сам я, что должен вам советоват? Всего лучше, чем меньше шуму из етого дела вывести можно будет, покамест мы в чем нибудь точно не удостоверимся. Сколь иного страху наводит на меня подобная достоверность? Дражайшая Генриетта! Но я уверен, что вы почтете за нужное употребить все свое старание, дабы скрыть сие ужасное произшествие от её бабушки, да и от своей сожительницы; однако благоразсудные её советы могут вам быть нужны.

Я разослал шесть человек в разные части города, приказав им всячески наведываться о всем у носильщиков и ямщиков. Не льзя думать чтоб, новой лакей наш был такой злодей.... что сказать? что подумать? - мы посылали к его сестре, которая содержит трактир в Смитфильде. Она об нем и слухом не слыхала. Я велел сыскать тех носильщиков, кои несли сию дражайшую девицу в етот проклятой маскерад. Носильщики Милади Виллиамс, кои сами на них показали, им знакомы, да и номер их знают. Они отправляют свои службы от Сент-Жамеса до Берклейсвара. По сему что нибудь спроведать можно; они без сумнения боятся приходить за своими деньгами, кои они не со всем еще выслужили; беда им, ежели узнаем, что они плуты!

Мне пришло на мысль некое подозрение на Сира Гарграфа, как по тому мнению, которое мне один из друзей моих подал о его свойстве, так и по запальчивости, коей я был самовидцем, когда Мисс Бирон отвергла его предложения. Я посылал, к нему в Кавендишсквар проведат, домали он, и в котором часу приехал из маскераду. Там ответствовано, что он почивает, и не думают чтоб он выехал со двора до обеда, потому, что ждет к себе гостей, а возвратился он, сказано там, не ранее пяти часов по утру.

Мы не преминули послать также и в тот дом, где жил Г. Гревиль. Он оставил уже свою квартиру, и его хозяева думают, что он уже возвратился в провинцию. Но он может употребить всякие средства, дабы скрыть свои намерения. Я был весьма уверен, что он не говорил бы одинакие речи в двух местах. Щастлив он, что мы осведомились о его отъезде.

Г. Гревиль должен быть виноватым. Пожалуйте отпустите немедленно письмо подателя с теми уведомлениями, кои вам можно будет получить о Г. Гревиле. Пребываю в неизреченной печали приверженный к вам

Арчибалд Ревс.

ПИСЬМО XVI.

К Г. Сельби, Г. Ревсу.

В Субботу 18 Февраля.

О! Г. Ревс, о? любезная и нещастная девица! украшение всего нашего семейства! Как хотите вы, чтоб не открыл я сей страшной вести? Как могу я утаить свое уныние? Жена, моя то приметила. Она хотела знать тому причины. Я не мог ей рассказать сего гибельного приключения, увы! конечно гибельнаго. Бабушка её ни минуты от того не переживет. Мы сколь можно долее будем ето от нее скрывать. Но как от нее скрыть? И так точно дражайшая наша сестрица пропала? О! господин Ревс!

Я подал ваше письмо моей жене, она пришла в беспамятство, прежде нежели могла его со всем прочесть. Всегда представляли мне маскерады более сумозбродством, чем развратностию, теперь я уверен, что они составляют самое отвратительное из всех увеселение.

Вы вне себя, сударь, да и не без причины. Ктоб из них мог сохранить умеренность? Дражайшая сестрица! Чего она, может статься, не перенесла? Но должныль мы были позволить, чтоб она от нас удалялась? Вы, сударь, не хотели, чтоб вам отказали; вы с упорством желали привезть ее в сей гибельный город.

Какой презрительной своеволец, я уверен..... Но ето не Гревиль. Видели здесь у нас, что он вчера в вечеру сходил с почтовой коляски, с ним никого не было. С полчаса спустя, хотя было и очень поздо, он прислал к нам человека засвидетельствовать почтение, от себя и от нашей любезной Генриетты, уверяя нас, что оставил ее в добром здоровье, я в большем щастии, велел он нам сказать по своему стилю, нежели в расположении составить кому-либо щастие. Ему не безъизвестно, что наша жизнь соединена с её жизнию.

Найдите ее, сударь. Возвратите ее нам спокойною и в добром здравии, а без того не простим тем, кои были причиною её от нас отъезда. Дражайшая племянница, она позволила себя убедит. Она никак не хотела ехать в Лондон. Какая скромная, какая ласковая девица! увы! чему может быть она теперь не подвержена! Велите ее искать повсюду. Но вы ничего не пожалеете, мы в том не сумневаемся. Никто не должен быть изъят от ваших подозрений. Сия Милади Виллиамс..... Такой умысел не может быть совершен без соучастия женщины. Не была ли она приятельница Сиру Гарграфу? Сир Гарграф! ето не может быть Гревил. Хотяб мы и не имели тех доказательств, кои я вам представил, но Г. Гревил, как ни злобен, не может покуситься на столь злое дело.

Какияб вы ни получили вести, хорошие или худые, но не жалейте ничего, а доставте оные нам в непродолжительном времени.

Гревиль в сие самое время, был у нас. Мы не могли его видеть. Мы ничего ему не объявили; он поехал в великом изумлении услыша от одного из наших людей, что мы получили весьма худые вести, для коих не можем мы ни с кем видеться. Они не могли его лучше уведомить. Но видя нас в печали и смотря на нашу ливрею догадываются они, что приключилось какое нибудь нещастие их молодой госпоже. Они все в слезах. Они примечают наши лица, служа нам с любопытством, хотя немым, но печальным и чего-то желающим. Мы при них не говорим ни слова, и объясняем им только одними знаками, чего от них требуем.

Боже мой ! по толь многих щастливых годах! Благополучны были и мы сами! Но видим себя в толь краткое время последними из смертных! чегоб и не случилось, если бы..... Но не будем о том говорить более. О Боже мой! что будет с нещастною её бабушкою? Люция и Ненси лишатся разума! но не будем о том говорить. Пишите к нам немедленно, и простите моему смущению, которое в сем письме усмотрите. Я сам не знаю, что писал; но пребываю истинно к вам приверженный.

Георгий Сельби.

ПИСЬМО XVII.

Г. Ревс к Г. Сельби.

Служители Милади Виллиамс сыскали носильщиков нашей любезной сестрицы. Эти два плутяги признаются, что были мертво пьяны. Они уверяют, что в их питье что нибудь было примешано; но их розыски, чтоб сыскать тех, кои их подманили к питью, доселе были безъуспешны; ето были два лакея, коих ливрею они показывали, и назвали по имени их господина, и улицу, где он живет. Мы ни ливреи етой ни имени господина не знаем. И так сие уведомление не больше нас известить может о нашей утрате. Все кажется совершенно темно. Сии два человека, говорят они, намерялись твердо сыскать тех лакеев, кои их провели; хотяб они были под землею, да и тех носильщиков, коих вместо их нанимали.

В каждую минуту приходят к нам с разными вестями; но мы ничего еще утешительного не получили. Для сей причины остаюсь я дома. О! дражайший друг, я не знаю, куда мне идти, и что предприять? Я отсылаю своих людей в тоже самое время, когда они приходят, но с меньшим упованием, нежели отчаянием. Верьте, что ето злодейство Гревилево. Хотя мой нарочной теперь только едет; но я ожидаю уже его возвращения с чрезвычайною нетерпеливостию.

Я при всяком случае буду к вам писать все что мне ни представится, чтоб у меня всегда было письмо готово, и чтоб отправить оное в вам, как скоро получим о всем верное известие. Однако от вас одних ожидаю я решительного моим розыскам удовлетворения.

Мы опять начинаем подозревать етого лакея Вильсона, которой только что три дни у нас служил. Еслиб он не вмешан был в сие дело; то мы что бы нибудь о нем и о нанятых им носильщиках могли услышать. Он бы пришел домой. Меня никак не уверят, чтоб все они трое были похищены или убиты.

Проклятой маскерад! никогда, никогда..... О! Государь мой! лакей Мисс Вильсон должен быть человек безчестный и плут. Салли, (ибо моя хозяйка так нездорова, что ни чем заняться не может:) Салли, горнишная нашей любезной сестрицы, вздумала открыть сундук сего плута. Сломали у него замок; а там и всего-то имения не было на десять копеек. Мошенник же за день пред тем только что и говорил о своем белье и платьях. То-то сущий плут! все в доме его любили, да и самой нашей сестрице он понравился. Он знал все, и известен был о всех людях. Пропади ето знание и искуство! Мы все свои старания прилагали сыскать ей отменно доброго служителя.

В 11 часов.

Я теперь приехал из Смитфильда. Я виделся с сестрою етого плута. Точно он мошенник, я не боюсь ето сказать. Я говорю о Вильсоне; ето давнишний плут. Я спрашивал у етой женщины, куда он девался, а она при некоторых моих вопросах покачала головою. Она боится, говорила она, что не все у нас благополучно; но она уверена, что её брат не способен к воровству. То, что он сделал, сказал я, в тысячу раз хуже воровства. Она желала, чтоб я объяснил все дело. Я ей рассказал, что надобно.

Она мне отвечала, что брат её человек молодой, разумной и с дарованиями, которой конечно ищет случая честным образом проводить свою жизнь; а весьма было худо, что он служил таким господам, кои своих служителей приводили к худым делам. Я у нее спросил, какого свойства был Багенгаль, у которого её брат служил; но тут по неосторожности сделал ей несколько угроз, кои ее конечно устрашили; ибо когда я начал опять говорить о Багенгале, то она мне божилась, что она ни какого не даст мне ответа, покуда не уверится, что жизнь её брата не в опасности. Я уверял ее, что о жизни её брата беру старание на себя, лишь бы она мне его сыскала, прежде нежели случится что нибудь худое с его госпожею, и спрашивал у нее, куда послать должно. Она мне сказала, что ничего о нем не знает. и я не мог больше ни слова от нее добиться. Представьте мое изумление. Я предлагал ей нарочитую сумму денег, естьли только мне скажет, что она знает о Багенгеле и о тех, кой в какие либо дела употребляли её брата. Она клялась, что ничего не скажет, не узнав прежде, не в опасности ли жизнь её брата находится. Что делать, когда сей разговор произходил между нами без свидетелей.

Я немедленно возвратился домой, желая осведомиться что произошло там в мою отлучку; но я скоро увижусь опять с етою женщиною, и приведу с собою двух приятелей, в той надежде, что она что нибудь такое скажет, из чего мы можем получить пользу. Но во все такие медленности: что-то не претерпевает любезная наша сестрица. Я не могу сокрыть собственных своих опасений. Милади Виллиамс находится в чрезвычайном унынии. Я отправил одного человека верьхом к моему приятелю, живущему в Ридинге, дабы лучше осведомиться о свойстве сего Багенгаля, Бог знает, какую из того получу пользу. Кавалер Аллестрис уверяет нас, что ему сие имя незнакомо; что он почитает Багенгаля человеком преданным веселостям.... Но, что сказать о Вилъсоне? Етот шут нее мог жить, так как у нас говорить осмеливался, с таким господином, которой излишне поздо оставляет свои забавы, и которой ведет расстроенную жизнь. О хитрой плут!

В час по полудни.

Люди госпожи Виллиамс признали и привели к нам одного из тех носильщиков, коих нанимал Вильсон. Я с начала велел его задержать. Однако он кажется остроумен. Я ему сказал, что естьли он не винен, то должен более ожидать награждения, чем наказания; а по тому обещанию люди Гжи Виллиамс пошли искать другаго, которой кажется от страху скрывается, но он конечно придет, естьли также невиноват, хотяб и для того только, чтоб выправить своего товарища другим свидетельством.

В два часа по полудни.

Вы должны быть чрезвычайно нетерпеливы. Но мне нужно было несколько времени, дабы оправиться от смущения, прежде нежели расскажу вам странное сие произшествие. О! любезная, дражайшая Мисс Бирон!

Тот носильщик, которой задержан у меня, называется Макферсон, а товарищ его Дермот. Вильсон их нанял отнести одну молодую госпожу в Падингтон (*). В Падингтон! О плут!

(*) Падингтон есть деревня отстоящая от Лондона на целую милю.

Они было отговорились за дальностию и для опасности, но по признанию Макферсонову, для того, чтоб взять за труды подороже. Что касается до опасности, говорил им Вильсон, то вышед из города, сойдется он с тремя своими товарищами, хорошо вооруженными. А за дальность обещал им щедрую заплату, и каждому из них дано по червонцу. При сем не преминул он поподчивать их в близ случившемся питейном доме, и там, желая видно предупредить их любопытство, он им говорил, что его госпожа есть молодая и богатая наследница, и что быв теперь в маскераде, согласилась бежать с своим любовником: но что етого дворянина увидят они в том доме, к которому они должны ее принесть; что она хотела правда прямо прибыть в церковь, и что не смотря на позднее время ожидал бы ее там священник; но что дворянин, столь же уважая свою честь, как и обязательства свои, хочет прежде изведать, не получит ли согласия от её фамилии; что по сему, примечая дальность дороги, она будет казаться пугающеюся, и станет предлагать разные вопросы; что он ни за что в свете не может ей причинит ни малейшей печали; но что ему приказано несколько ее обмануть, к собственной её пользе, и что по благоуспешном окончании намерения, она его благосклонно извинит за сей невинной обман; и следовательно, какияб она им приказы не давала; но они должны повиноваться только тому, что он им говорить будет; что они за то получат награждение сверьх своего чаяния, и что на конец не должны они смотреть и на самой её крик; ибо она вся будет в страхе, в в непрестанной нерешимости, которая единым успешным окончанием всего дела опровержена быть может.

Предосторожности етого скаредного изменника простирались еще далее; ибо он так предуведомил чтоб ни слова не отвечали на вопросы, кои сопровождавшие в своих носилках его молодую госпожу им предлагать будут, и чтоб в том положились на него. Он прибавил, что естьли приметят другия носилки; то ни мало бы назади их не оставались и верно бы следовали за его факелом.

Макферсон сказывает, что в то самое время, как я оставил ее в носилках, она нарочно, задернула занавесы, конечно для того, чтоб скрыт свое маскерадное платье.

Носильщики, получив такие наставления, пошли тотчас в путь, не дождавшись трех наших носилок. Однако сия любезная девица должна была расслышать тот приказ, которой я им дал. Они прошли уже много пути, прежде нежели, казалось, она то приметила; тогда она им раза с три что-то говорила, но они казалось ее не слыхали. Однако в третий раз они остановились, и лакей тотчас подошел для принятия от нее приказов. Где я, Вильсон? спросила она. Он отвечал, что один только шаг остался до дому. Мне кажется, сказала она, что мы дали очень большой круг; а мошенник отвечал ей, что ето было необходимо, дабы миновать толпу народа, и выдти из тесноты от карет и носилок.

Носильщики пошли опять в путь, я вскоре увидели, как Вильсон им на перед сказывал, что к ним пристали трое мущин, из коих одного сочли за господина, потому что был в епанче, которою укрывал свое лице, и держал в руке весьма богатую шпагу, но не говорил ни слова. Он не давал ни одного приказу, а шел с прочими двумя мущинами за носилками, дабы не усмотрела его наша Генриетта.

В Марибонне (*) она еще им говорила с великим беспокойствием; Боже мой! куда меня несут? Носильщики, остановитесь. Вильсон? Позовите моего лакея, носильщики. Они его позвали: они открыли дверцы; но Дермот стал к ней так близко, что она далеко видеть не могла. Вильсон подошед к ним говорил: что право так медленно? Не говорили ли вы мне, что мы уже скоро придем в нашу улицу? Видите, в какое беспокойство приводите вы мою госпожу. Мы, Сударыня, скоро придем домой. Они продолжали свой путь, признавшись что ошиблись в дороге, и оба притворяясь, будто вдруг вспомнили.... Тогда она отдернула занавесы, и в сие самое время они слышали, что она говорила: Боже! защити меня. О! Боже, не среди ли полей я теперь нахожуся? Они тогда были между Марибоною и Падингтоном. Макферсон говорит, что услыша её прибегающую к Богу, подумал, что она так богобоязлива и робка, что не могла вступишь в подобные любовные замыслы, однако, понуждаемы будучи проклятым своим путеводителем, удвоили они свои шаги. Тогда она испустила крик, и в движении своем, которое на обе стороны сделала, усмотря одного из трех мущин, просила у него именем Божини вспоможения. Сей скаред грубо говорил с носильщиками, и приказал им остановиться: она спросила, где Гросвенорсквар? (**) в Гросвенорсквар, сказала она, должно ее нести. Так, Сударыня, отвечал мущина, вы сию минуту там будете. Ето невозможное дело, возразила она. Не вижу ли я округ себя одних полей? Я теперь нахожусь в полях. Ето Гросвенорсквар, сказано ей. Вы видите деревья и сад Гросвенорсквара. Какою чудною дорогою вы нас вели, кричал Вильсон носильщикам, и вдруг ногами своими погасил факел, между тем, как другой взяв фонарь у носильщиков, оставил им только слабой свет звезд, по коему могли они продолжать пут. Тогда нещастная Бирон подняла столь жалостной крик, что Макферсон тронут был, как сам сказывал, до глубины своего сердца. Однако при всей своей жалости он следовал за Вильсоном, которой поздравлял себя что достиг до своего пристанища, вот его настоящия слова, и которой вел его проселочною дорогою вдоль стен какого-то сада. Один из трех мущин пошед наперед, отпер не мешкая заднюю калитку и держал ее. Носилки туда были пронесены, и между тем как они шли через сад до дому, к коему он казалось принадлежал, то нашей нещастной Генриетты не стало быть слышно.

(*) Деревня между Лондоном и Падингтоном.

(**) Прекрасное место в Лондоне, у коего в средине есть сад.

Но вскоре узнали тому причину; носильщики остановились. Ее, нашли в беспамятстве. Две женщины, призванные мущиною, которой был в епанче, пришли к ней на помощь, оказывая ей знаки великой нежности. Оне проговорили нечто удивляясь её красоте, с довольно ясными признаками корыстолюбия; как будтоб опасались, что ничего не могут надеяться за своя старания. Мущина одетый епанчею казался смущен. Вильсон вошел в дом с теми, кои перенесли туда сию любезную девицу; но скоро опять возвратился к носильщикам кои видели, что мущина в епанче весьма много его ласкал и благодарил. Он каждому из них сунул в руку по гвинее, и проводя их до крайней садовой калитки, не хотел зажечь свечи в их фонаре; но дал им для сопровождения одного человека, которой повел их по грязным и не неровным закоулкам, чтоб привесть их к тропинке, ведущей к Лондону. Ясно видно, что в сем не инное было намерение, как то, чтоб им трудно было сыскать опять ту дорогу.

К нам привели и другаго носильщика. Он точно тоже сказывает. Я спросил у них обеих, какого виду думают они, есть тот мущина, которой был в епанче; но он так старался скрываться, как на улице, так и дома, а они стол мало случая имели его приметить, что я не мог получить о нем многаго сведения по их описанию. По их собственным предложениям я рассудил за благо, чтоб они возвратились в тоже самое место с носильщиками Гжи. Виллиамс, дабы как нибудь постараться признать ту дорогу. С какою горячностию не употребляем мы и самые слабые средства, когда ничего достовернейшего нам ни представляется?

Я хотел от Гжи. Виллиамс проведать, от кого она узнала, что Г. Гревиль не выехал из Лондона, и намерился в нем скрытно остаться. Она мне наименовала некую Гжу. Брестон, живущую в Бундстрите (*) не могши мне сказать, знает ли сия женщина Г. Гревиля. Я не медля поехал в Бундстрит: Гжа. Брестон сказала мне, что она сию весть слышала от Сира Гарграфа Поллексфена, которой о Г. Гревиле говорил с такой запальчивостию, чтоб он следствий оной поопасся; а сие то самое наиболее побудило ее уведомишь о сем Гжу. Виллиамс, для предупреждения оных.

(*) Бундстрит, улица в Лондоне.

Теперь, Государь мой, когда приведем себе на память ту маску, которая ходила с потаенным фонарем (уведомление, полученное нами от Сира Гарграфа; ибо сами мы не видали етой маски:) и намерение Г. Тревиля, которой уверял нас о своем отъезде; то может ли остаться какое сумнение..... Однако от Сира Гарграфа мы получили сие известие; и не вероятно ли, что Г. Гревиль скрыл от него свой отъезд с таким же старанием, как и от нас? Я поеду немедленно к Сиру Гарграфу. Он должен ныне обедать у себя; он ждал к себе гостей; если же я не могу с ним увидеться; если его не будет дома.... Но оставим догадки до моего возвращения.

О! любезный Сельби. Я начинаю думать, что несправедливо осуждал Г. Гревиля. Я страшусь, чтоб наша любезная свойственница не впала в руки несравненно худшие его рук. Сира Гарграфа нет дома; он дома; у него гости; не льзя с ним теперь говорить. Таковы суть разные ответы, кои я получил от его служителя. Я приметил в сем человеке столько же смущения, сколько он мог во мне видеть нетерпеливости. Но я легко мог догадаться, что он был научен. Одним словом, я имею сильные причины думать, что Сир Гарграф во всю ночь домой не возвращался. Мужчина в епанче не инной кто быть может, как он. Все что ни говорил нам Аллестрис о его злости и о наглом его поступке с любезною нашею Мисс Бирон, когда она отвергла его предложение, весьма ясно представляется мне на память, Боже мой! Не ужели впала она в руки такого человека! Ах! по что не могу я остаться при первом моем сумнении? Гревиль как ни опасен, но кажется мне честнее; по крайней мере имеет он гораздо лучшие свойства. Он бы не инные имел намерения, как совокупиться с нею браком; но другой, если ето он..... Я не могу, и не смею принять такой мысли.

Четыре носильщика к нам возвратились. Они думают, что открыли татское оное убежище. Но получа там некие осведомления, кои меня еще более стали мучить, поспешали они обратно к нам, для принятия новых приказов.

Зашед в первой питейной дом, они наведывались, не знают ли, где лежит длинной сад с заднею калиткою, из которой путь идет в весьма грязной переулок и в поля. Им ответствовано, что то совершено знают, и что дом, к коему сей сад принадлежит, стоит на большой дороге. Они спросили себе напитков, и продолжая свой разговор с хозяином, выведали от него, что в етом доме, почти с год живут весьма добрые и честные люди; что сию семью составляет вдова, называемая Оберри, с сыном и двумя дочерьми; что сын её около тридсяти лет, и определен при бирже, откуда приезжает к ним только по субботам в вечеру, а в понедельник по утру опять туда возвращается. Но, сказал им поднощик прервав свою речь, нынче ночью случилось очень чудное произшествие, и привело меня в великое беспокойство.

Прежде он было не соглашался их о том уведомить, потому что, как он говорил, не любит мешаться в чужия дела. Но наконец рассказал им, что почти в шесть часов утра он был разбужен шумом и выглянув из окна увидел у ворот Гжи. Оберри карету, заложенную шестернею, да трех или четырех конных людей; что он одевшись, отпер свои ворота; но кучера и лакеи так были осторожны, что не придвинулись к его дому, редкая вещь, говорил он, для ливрейных слуг, но она послужила к большему его любопытству, что в семь часов вышла к воротам одна из дочерей вдовы Оберри со свечею, и сказала кучеру, чтоб он поставил свою карету как можно ближе к дому, что минуты с три потом увидел он у ворот мужчину в богатом плаще, обшитом гасами, которой держал в руках другую особу, среднего роста, завернутую красною епанчеию, что сия особа противилась, и видно чувствуя великую боль, что ее насильно хотели посадить в карету, просила милости таким голосом, по коему признал он ее женщиною; что мужчина с великим жаром изъявлял ей свою любовь, и свидетельствовался своею честностию; но что не взирая на усилия той госпожи, которая казалась в чрезвычайном унынии, он подняв ее посадил в карету; когда же и сам за нею туда сел, то она подняла громкой крик, прося о помощи; что потом голос её становился глуше, как будто бы рот у нее зажат был платком, и что мужчина начал тогда говорит гораздо громче, и таким голосом, который походил на угрозы; что карета поехала очень скоро, а конные поскакали за нею. Между тем как госпожа усилилась супротивляться мужчине, поднощик приметил из под её епанчи, что она была очень богато одета. С полчаса потом увидел он другую карету, заложенную четвернею, в которую села вдова с двумя своими дочерьми, и поехала по тойже дороге, как и первые. По их отъезде, спрашивал он из любопытства служанку того дома, которая была девка простая и грубая, куда бы так рано её госпожи выехали; она отвечала, что они поехали в Виндзор, или в провинцию, и что она чрез неделю ожидает их возвращения.

О проклятой Гарграф! у него есть поместья не далеко от Виндзорского леса. Я уже не сумневаюсь, чтоб не он был виновником сего мерзкого злодейства. Кто знает, что уже может быть ни претерпела сия дражайшая девица, прежде нежели увезли ее в карете? О Боже! подкрепи мое терпение. Нещастная Генриетта! Я представляю себе её прозьбы, слезы и заглушаемые её крики! О подлой Гарграф!

Я уже собрал столько людей и лошадей, сколько мне два мои друга промыслить могли. Всех нас будет десятеро, считая двух моих лакеев со мною. Я буду гнаться за злодеем на самой край света; но столь далеко мы не поедем для его искания. Прежде всего полетим мы к нему в дом, находящийся у Виндзора. Естьли его там мы не найдем, то обратимся в Ридинг к Багенгалю. Коли ехать в Падингтон, то только время напрасно потеряем; етой плутовки вдовы и её дочерей там нет, а увидим только служанку, почти ничего о том не знающую: и от которой не услышим больше того, что уже нам известно. Однако я согласился на предложение госпожи Виллиамс, которая хочет туда отправить своего метрдотеля с двумя носильщиками, для доставления нам всех тех объяснений, кои мне по возращении будут нужны. Завтра в четыре часа по утру, шестеро человек, коих мне дают, и сам я с двумя своими служителями хорошо вооруженными, должны съехаться на углу Ей де-Парка. Мучительно для нас провесть еще ночь в таком движении. Жена мне обещает употребить власть правосудия, в каком бы месте я ни нашел злодея или страждущую нашу сродницу. Мы разделимся и поедем по двум дорогам; станем на каждом проходе расспрашивать, и согласимся о месте вашего съезда. Я в смертельном унынии; но душа моя паче всего страждет.

О дражайший Сельби! Мы имеем уже известия. Благодарю, тебя, Боже мой! Мы получили теперь вести правда не столь благополучные, сколькоб того желали; но ваша любезная, ваша дражайшая племянница жива. Она жива и находится у честных людей. Прочтите письмо, которое к вам отсылаю, и которое ко мне было надписано.

17 Февраля.

Государь мой!

Мисс Бирон находится в безопасности у честных людей, в первую минуту, когда могла она располагать сама собою, просила она меня успокоит сердце ваше сим уведомлением.

Она перенесла жестокие поступки, о коих еще не в силах подробно вас уведомить. Мы видели ее неоднократно в беспамятстве, и такое изнеможение по целым часам продолжалось; но не страшитесь того надмеру. Ея обмороки, хотя и так же часто случаются, но становятся гораздо менее опасны.

Нарочной скажет вам, кто таков мой брат, коему вы обязаны сохранением любви достойнейшей во всей Англии особы. Ему приказано служишь вам путеводителем, естьли вы с своею супругою окажете нам честь, и посетите нас в таком доме, в коем будете приняты с совершенным уважением; ибо Мисс Бирон так слаба, что перенести ее не можно. Вы собственными своими глазами, государь мой, уверитесь, что о ней всевозможное старание прилагает ваша покорнейшая услужница

Шарлота Грандиссон.

Жестокие поступки! беспамятства! обмороки целым часам продолжающиеся! по слабости не может быть перенесена! и первая её забота в таком изнеможении есть успокоение её друзей! О любезная, дражайшая Генриетта! Но станем радоваться, любезный братец, что нашли ее в честном доме. Нарочной ждет моего ответа. Я не имею времени списать вам с него копию, и должен еще писать к двум моим приятелям, для уведомления, что их люди мне теперь не надобны.

Мисс Бирон в замке у Графа Л.... Не далеко от Колнеброка.

Жена моя, как ни слаба от того, что по сему нещастию претерпела, но хотела ехать со мною; однако лучше ехать мне, дабы прежде удостовериться о состоянии вашей любезной племянницы. Завтра на рассвете поеду я к ней верьхом. Лакей мой возмет с собою чемодан, в которой моя жена положила все нужное сему полу. Мисс Бирон в маскерадном платье должна была весьма странною показаться своему избавителю.

Нарочной, подавший мне письмо не мог меня много о всем уведомить; но вот в коротких словах все, что я от него спроведал. Господин его есть Кавалер Карл Грандиссон, возвратившийся недавно из чужих краев. Я часто слышал ею отце, Кавалере Томасе Грандиссон23;, скончавшемся за несколько пред сим месяцев: честной нарочной не мог нахвалиться своим добрым господином; много также хвалил он Мисс Шарлотту Грандиссон, его сестру.

Он мне сказал, что Сир Карл Грандиссон, поехав шестернею из Лондона, по щастию встретился с бедною нашею Генриеттою. Сир Гарграф есть сей злодей. Я сердечно жалею, что подозревал Г. Гревиля. Сир Карл Грандиссон ездил в Лондон за своими делами, и продолжал свой путь, освободя нашу дражайшую сродницу и поруча её попечениям своей сестры. О Боже! Благословляй его навсегда своими щедротами.

Сей подлый Гарграф, сколько нарочной мог узнать, опасно ранен! Сир Карл также получил рану, но слава Богу! стол легкую, что такой припадок не помешал ему продолжать своего пути по толь славном деянии. Я хотел было дать хорошее награждение нарочному; но он упорно от того отговаривался, говоря в извинение, что служит у самого великодушного господина, так что я принужден был отпустить его безо всего.

Я сие письмо отсылаю к вам с нарочным. Прочия обстоятельства получите вы чрез почту, и я ласкаюсь, что ничего нещастного вам объявлять не буду. Но простите смущению видимому из сего моего письма по нестройной смеси разных случаев, каковы были по необходимости в толь страшном для нас недоумении. Пребываю ваш искренний

Арчибалд Ревс.

ПИСЬМО XVIII.

Г. Ревс к Г. Сельби.

В Субботу, 18 Февраля.

Не надлежит ни на минуту отлагать вашу нетерпеливость. Я приехал к ним в дом. Вы ожидаете от меня и самомалейших обстоятельств столь смутного для нас произшествия, и всего того, что принадлежит до нашего покровителя и его фамилии. Англия ничего не имеет в себе сравнительного с Сиром Карлом Грандиссоном и его сестрою.

В девять часов утра постучался я у ворот замка. Я спросил о Мисс Бирон; и по моему имени, которое казалось там предугадывали приведен я был в весьма богатую залу, где пробыв недолго увидел вошедшую ко мне молодую прелестную особу. Ето была Мисс Грандисссон. Я тысячекратно ее благодарил за её письмо и за приятнейшие уведомления, поданные нам от нее о жизни и безопасности той особы, которая нам всего на свете дороже. Она мне отвечала, что Мисс Бирон должна быть прелестная девица; что она теперь лишь от нее вышла, но что я не могу еще с ним видеться. Ах! Сударыня, возразил я с таким же изумлением, как и скорбию; я ласкался, что найду ее в лучшем состоянии. Да ей и не хуже, прервала Мисс Грандиссон, не беспокойтесь; ей нужен покой. Естьлиб её нещастие продлилось долее.... Ах! Сударыня, прервал я, ваш великодушный и благородный братец!... есть лучший из всех мужчин, продолжала она, прервав также мою речь. Все его утехи, государь мой, состоят в благотворениях другим. Я уверена, что сие произшествие сделало его щастливым человеком.

Я спросил, не ужели моя сестрица так слаба, что я не могу и на минуту ее видеть. Мисс Грандиссон мне сказала, что она теперь лишь очувствовалась от обморока, в которой пришла в то время, как хотела рассказывать свое приключение и когда произнесла имя того изверга, которой нанес ей такие прискорбия; что по два дни она не могла точно рассказать всего произшествия, без чего мы бы лучше чрез нарочного о ней уведомлены были: что если я с нею увижусь; то должен весьма быть осторожен в своих речах, что они призвали искусного врача, которой ни на минуту от нее не отходит, и которой паче всего приказывает оставлять ее в покое, и что когда она несколько успокоится естественным сном, то уверяет, что она будет вне опасности. Я вижу вашу нетерпеливость, присовокупила она; но надобно дать ей время оправиться. Я тогда ее уведомлю о вашем приезде, и мы вместе с нею свидимся.

Я оказал великое любопытство, по крайней мере узнать, каким образом она избавлена. О том раскажу я вам, если угодно, при завтраке, сказала мне Мисс Грандиссон. Я было хотела завтракать, как вы вошли в замок.

При сих словах она позвонила; немедленно принесли чай, и мы сели с такою приязнию, как будто бы давно уже друг друга знали. Мы избегаем с нею, сказала она, всех таких вопросов, кои ее могут трогать. Я и сама не весьма извещена о подробностях её избавления. Мой братец ехал в город за весьма нужными делами. Едва его люди сошли с лошадей. Он не сумневается, говорил он мне, чтоб молодая особа, которую он оставляет на мои руки, не пришла вскоре в состояние удовольствовать мое любопытство. Но она впадала в обмороки, кои толь часто возобновлялись, по мере как вспоминала ту беду, из коей избавилась, что я сочла за долг отложить свою нетерпеливость до возвращения Сира Карла Грандиссона, я его ожидаю ныне к первому часу.

О! Боже мой, вскричал я горестно, чего не должна была претерпеть сия дражайшая девица? Ах! не слыхал ли я, что тут было сражение? Я надеюсь, Сударыня, что Сир Грандиссон..... Я также надеюсь, прервала она, и туже нетерпеливость, с какою вы желаете увидеть свою сестрицу, имею я видеть моего брата. Но, как я оказала ему свои опасения, то он свидетельствовался честию, что его рана почти ничего для него не составляет, Мой братец человек справедливый, и когда обязывается своею честию, то можно в том на него положиться.

Тогда я спросил у Мисс Грандиссон, не чрезвычайно ли она изумилась увидя молодую особу в толь странном платье?

Я вам ето судить оставлю, отвечала она. Я сидела в своей горнице. Вдруг ко мне вошли, говоря, что Сир Карл Грандиссон просит меня на минуту сойти в низ; что он избавил какую-то прелестную госпожу из рук воровской шайки, ибо так мне о том сперьва было сказано, и что он с нею возвратился. Я весьма изумилась нечаянному возвращению моего братца, и столько была тронута ужасом и унынием его спутницы, когда на нее взглянула, что не приметила её одежды. Она дрожала, а Карл Грандиссон стоя подле нее ободрял ее в весьма нежных выражениях. Я обняв ее поздоровалась с нею. и обещала приложить о ней все мое попечение. Она хотела было одним коленом стать на пол, для возблагодарения за мои ласки, столько-то, казалась она уничтоженна своим нещастием; но мой братец ее поддержал, и она согласилась сесть, извиняясь своею слабостию. Вы видите пред собою, сказала она мне, весьма странное позорище, и тут посмотрела на свое платье. Но я надеюсь,Сударыня, что вы от сего не худшее мнение возеимъете о моей невинности. Сие ненавистное убранство не мною избрано было, в какое смущение оно меня приводит! Желали другие, чтоб я в сем переодеянии была в маскераде: нещастное увеселение! Я еще оного не знала.... и в первой только раз.... Не судите в худую сторону, обратясь к моему братцу, и сжав свои руки подняла оные и говорила, не судите худо о той, которую вы столь великодушно избавили. Не судите о мне худо, Сударыня, обратясь ко мне. Я ни в чем себя укорить не ногу. Злодей, презрительнейший из всех человеков..... ей не достало сил окончить свою речь.

Братец поручил мне приложить старание, дабы ее привести в чувство, и потом ее разпросить дабы подать её фамилии известие о щастливом её избавлении. Такая особа, присовокупил он, ни минуты не может быть в отлучке не причиня всем своим друзьям жесточайшего беспокойства. Я вторительно говорил ей, что она находится в честном доме, и что я сочту себе за щастие в чем нибудь ей служить. Она хо тела, чтоб ее отвезли в город; а как я приметила, что она пристально смотрела на свое платье: то предложила ей, чтоб она переоделась в мое. Братец ей сказал, что если она намерена ехать, то он поедет веръхом, а ей оставит карету, надеясь, что я охотно с нею вместе поеду. Но прежде нежели могла она принять сие предложение, так как и казалась к тому расположенною, силы её ослабли, и она упала в беспамятстве к моим ногам. Мой братец ждал только того, чтоб она открыла глаза. Не должно и думать, говорил он мне, о её отъезде. Позовите как можно скорее Доктора. Она так слаба и изнеможенна, что не перенесет беспокойства каретной езды. Вы известитесь от ней о её фамилии, как скоро она в состоянии будет с вами говорить. Он со мною простился; обещавшись ныне же к обеду возвратиться. При отъезде своем повторил он, вы находитесь в безопасном месте, Сударыня, вам здесь ничего опасаться не должно. Она его благодарила одним наклонением головы, не будучи в силах промолвить ни единого слова. Он отправился. И да сохранит его Боже! сказал я Мисс Грандиссон, в небесной своей благодати, повсюду куда бы он ни обратился.

Она мне говорила, что замок, в коем мы находимся, принадлежит Графу Л.... которой недавно женился на старшей её сестре, и поехал с ней в Шотландию, в коей большая часть его поместьев находится; что они скоро возвратятся, и что не более трех дней, как сама она приехала в Колнеброк, для приуготовления всего нужного к их принятию. Весьма щастливо для вашей сестрицы, прибавила она, что мой братец со мною вместе приехал, и что вчера необходимые дела призывали его в Лондон. Он намерен был ныне возвратиться, и сего же вечера туда меня отвезть. Наша фамилия, Г. Ревс, весьма тесно соединена. Кровная нежность никогда столь велика не бывала между братом и сестрами. Но на что теперь говорит о таких подробностях? Я надеюсь, что мы лучше друг с другом познакомимся, и объявляю уже вам, что я очень полюбила Мисс Бирон.

После завтрака, коим она для моего удовольствия поспешила, привела она меня к покоям Мисс Бирон, и оставя меня у дверей её горницы, подошла весьма тихо к головам её постели. Как скоро она расскрыла занавес, то я тотчас услышал любезной голос нашей Генриетты. В какой труд я вас привожу, сказала она с нежностию своей благодетельнице. Мисс Грандиссон просила ее с любвидостойною благоприязнию, не говорить с нею таким образом. Потом ее спросила, обещается ли она ей удержаться от излишне великого изумления, когда меня увидит. Я тому очень буду рада, отвечала она. Тогда Мисс Грандиссон дала мне знак войти, и я подошел к постеле, дабы стократно облобызать дражайшую руку, ко мне простертую. И так я вас вижу, вскричал я со слезами, любезнейшая сестрица: я вас вижу в руках достойных вас особ. Ах! я не могу сам сказать всего того, что мы претерпели?

Нет, отвечала она мне, не говорите мне того, что уже я могу предугадывать. Но знаете ли вы, Сударь, что я попала в прелестнейшее место? Мисс Грандиссон прервав её речь, укоряла ее излишнею её благодарностию, и наклонясь ко мне, просила меня вспомнить, что Доктор приказывал держать ее в спокойстве.

Естьли Мисс Грандиссон называет её благодарность излишностию; то вы, любезной Сельби, зная сколь чувствительно сердце несравненной нашей Генриетты к самым простым обязанностям, можем заключить: сколь сильны должны быть её чувствования к великодушному брату, своему избавителю, к сестре, прилагающей о ней толь нежные попечения, к двум незнакомым особам, коим обязанною себя считает сохранением своей чести и жизни! Одна сия мысль удобна была удержать язык мой, боясь привесть ее в излишне сильное движение. Однако не смотря на данной мне совет, не мог я возпротивиться тому колебанию, которое вдруг возстало в ноем разуме. Я один только предложу вопрос моей сестрице, сказал я с приметным замешательством; неуже ли насилие сего изверга было?... Я хотел было сказать, в инном намерении, а не для брака; но Мисс Грандиссон пресекла мою речь. Вы не должны ей предлагать ни одного такого вопроса, сказала она мне, которой бы мог возобновить неприятные воспоминания. Разве Мисс Бирон не жива? Разве она не здесь? Не поправляется ли она в своем здоровье? Возьмите терпение до того времени, пока она не придет в состояние рассказать вам свое приключение. Я не присовокуплю ни одного слова, возразил я, от пылкого мщения..... Моя сестрица начала говорить; я повинуюсь приказам Доктора, сказала она мне, но естьли я могу когда либо простить виновнику моею нещастия; то разве за то, что он мне подал случай узнать Мисс Грандиссон; ибо она толико обязывает меня своими милостями, что мне не можно будет достодолжно ее возблагодарить. Она остановилась. В сих речах показалось мне, находил я щастливое доказательство того, что она не была угрожаема крайним насилием; иначе не думала бы она, чтоб могла когда либо простить своему злодею.

Она сказала, что хочет встать, Мисс Грандиссон видя, что у нее глаза стали гораздо яснее, говорила, что на то согласна, лишь бы ей силы то позволили, и чтоб не нужно было ей видеть ненавистного своего платья. Я им сказал, что велел за собой привести чемодан, в которой Гжа. Ревс постаралась для ее положить платья.

Но я здесь окончу свое письмо, чтоб не пропустить почты. Впрочем усталость клонит меня ко сну. Для завтрешнего дня остается мне только приятное упражнение и может быть удовольствую я вашу нетерпеливость через нарочнаго. Сир Роланд приходил вчера два раза, да и ныне до утру был у нас. Моя жена велела ему сказать, что Мисс Бирон по нечаянному случаю должна была в некое место ехать, и что дни через четыре возвратится назад. Он намеревается в последних днях на етой неделе ехать обратно в провинцию.

Естьли наша дражайшая Генриетта завтра будет несколько спокойнее; то намерена в понедельник возвратиться в наш замок, и я обещал ей по утру приехать в Колнеброк. Какую радость произведет здесь её возвращение.

Я не имел до сего ни времени ни охоты думать о том мерзавце, которой привел нас в толь жестокое беспокойство.

ПИСЬМО ХИХ.

Г. Ревс к Г. Сельби.

Вы ожидаете продолжения моего повествования. Мисс Грандиссон, приглася меня в боковую горницу, между тем, как оставила своих женщин с моею сестрицею, вышла от нея, дав ей время одеться. Она немедленно ко мне пришла. Ето прелестнейшая особа, сказала она мне; но она показалась мне в таком трепетании, что я уговорила ее лечь в постель, и уверила ее, что вы останетесь у нас обедать.

Напрасно я отговаривался нетерпеливостию, с коею желал принесть моей жене сии благополучные вести. Мне ответствовано, что все мои отговорки бесполезны. Я недоумевался, на что решится, как вдруг услышав каретной стук, выглянули мы из окна, и увидели Сира Карла Грандиссона выходящего из кареты.

Он вошел к нам с самым благородным видом, и подойдя ко мне сказал: я думаю, что имею честь видеть Г. Ревса. По том обратясь к своей сестре просил прощения, что вошел без доклада. Он говорил в извинение, что знал с кем она находится, и что с нетерпеливостию желает известиться о состоянии Мисс Бирон. Мы ему сказали; что наша больная вставала и оделась, но она еще так слаба, что мы ее уговорили не выходить из своего покоя. Он меня поздравил надеждою, с какою ожидать может по крайней мере скорого её выздоровления.

Кавалер Грандиссон в самом цвете своих лет, и я не помню, чтоб видел когда такого пригожаго мущину, которой бы имел лучшую физиономию.

Возблагодаря ему именем нашей фамилии и других, не преминул я спросить о его ране. Он ето считал за безделицу, говоря что у него проколото платье, и несколько ссажено плечо. Он повел рукою по тому месту, дабы показать нам, что от того никакой боли не чувствует. Он сказал нам, что Сиру Гарграфу весьма неспособно было уехать в карете; что его размышления о вчерашнем произшествии приносят ему тем больше удовольствия, что наведываясь о здоровье своего противника, известился, что есть верная надежда к его облегчению, естьли по крайней мере может он умеришь свою запальчивость; что он тому искренно радуется, и что ни когда бы себе не простил, естьлиб в таком споре лишил кого нибудь жизни. По том, дабы переменить разговор, хотел он знать, в каком состоянии находилась Мисс Бирон со вчерашнего дня. Мисс Грандиссон отдала ему в том верной отчет, и стала пространно говоришь о совершенствах нашей дражайшей Генриетты, кои я подтвердил справедливою похвалою. Он благодарил свою сестру за её попечения, как будто бы оные о нем самом употреблены были.

Мы тогда его просили подать нам некие объяснения о славном его деянии, коим он возвратил столь дражайшую особу многим честным людям, любящим ее со всею нежностию. Я здесь буду включать сколько можно точные его слова, и постараюсь сохранить то хладнокровие, с коим он рассказал нам сие произшествие.

Вы знаете, сестрица, за какими делами ехал я в город. За чрезвычайное щастие считаю я то, что склонился на неотступные ваши прозьбы, и привез вас сюда с собою.

В двух милях от Гонслова увидел я карету запряженную в шесть лошадей, и едущую ко мне на встречу с чрезвычайною скоростию, моему вершнику велено было также гнать, как можно сильнее. Кучер подъезжавший к моей карете, хотел, как казалось, оспорить мне путь; мы на минуту остановились, я приказывал моим людям отворотить; ибо не люблю спорить из безделицы. Лошади мои были свежи, и не далеко еще от дому нашего отъехали; занавески же у другой кареты были задернуты, и я не мог сперва узнать, кто там сидел; но как моя карета стала поворачиваться; то я и увидел герб Кавалера Гарграфа Поллексфена, и сквозь занавески разглядел, что там сидели две особы, из коих одна обвернута была алою епанчею.

...В самое то время поднялся крик, которой я сочел за женской, и слышал, что она многократно кричала: помогите, помогите; ради Бога помогите мне! Я велел своим людям остановиться. Тогда услышал я голос мущины, которой был сам Гарграф, и приказывал из других каретных дверец своим людям гнать лошадей со всех сил; но карета моя стояла поперек дороги. А как первый крик опять стал быть слышен и при том таким голосом, которой казался заглушаем; то я приказал трем служителям своим ехавшим за мной верьхом, скорее задержать вершника Сира Гарграфа и сам запретил его кучеру чтоб нимало не трогался с места. Занавески с моей стороны все были задернуты, а с другаго бока Сир Гарграф понуждал своих людей, крича на них с бранью и заклинаниями. Я решился выдти из кареты, что бы обойти вокруг Гарграфа. Госпожа не переставала кричат, и я увидел, что Гарграф силился держать на её рте конец платка, которой казалось повязан был около его шеи: он бранил и клял ужасным образом. Как скоро нещастная госпожа меня увидела; то простерла ко мне обе руки, и самым печальным голосом сказала: Государь мой! ради Бога!...

Сир Гарграф, сказал я её злодею, я вас узнал по вашему гербу; вы, кажется, начали весьма худое дело. Так, отвечал он мне весьма запальчиво, я Кавалер Поллексфен, и везу обратно к себе убежавшую жену. Я его спросил, его ли она жена? Моя, закричал он с ругательствами, и чуть было от меня не ушла в проклятом маскераде: посмотрите, прибавил он, подняв епанчу, чуть было не ушла она даже в сем наряде. О! нет, никак нет, вскричала печальная госпожа.

Он опять начал проклинать кучера, приказывая ему с великим ругательством гнать лошадей. Я его просил, чтоб он меня рассмотрел. Позвольте мне, Сир Гарграф предложить один вопрос сей госпоже. Я вижу, что вы очень нескромны, прервал он вдруг мою речь: да кто вы таковы?

Супруга ли вы Кавалера Поллексфена, Сударыня? продолжал я, не смотря на него. О! нет, нет, вот все, что она была в силах отвечать. Двое из моих служителей подъехали ко мне, а третий держал за узду лошадь вершникову. Три человека, кои также верхами ехали за Сиром Гарграфом, остановились от нас в нескольких шагах, и как казалось, держали между собою совет, как будтоб опасались к нам подъехать.

Смотрите за сими людьми, сказал я двум своим слугам; может попадутся проезжие, кои употребят против злодеев правосудие. Бездельник! закричал я кучеру, которой хотел было гнать лошадей: ты за то жизнию своею заплатишь. А как Сир Гарграф не переставал его понуждать с яростию и запальчивостию, то я повторил прежнюю мою угрозу, и спросил вдруг госпожу, не желает ли она быт избавлена. О! государь мой, отвечала она мне, избавте меня из жалости. Я нахожусь в руках презрительного хищника; мне изменили, я похищена; избавте меня, избавте!

Тогда я приказал своим людям перереать у той кареты постромки, если они опасаются, что иначе оной остановить не могут, напустить на трех мущин, да и схватить из них одного, если будет можно, а все прочее оставить на мое попечение. Сир Гарграф размысля, что я не думаю больше его щадить, вынул шпагу, которую держал между своими коленами, и громко звал к себе трех мущин, приказывая им стрелять во всех тех, кои ни будут супротивляться его проезду. Я ему сказал, что мои люди столь же хорошо вооружены, как и его, что они меня послушают при первом знаке, что ему советую не приводить меня в необходимость подать им оной. Потом обратясь к молодой госпоже, спросил ее, намерена ли она отдаться в мое покровительство? О! государь мой, сказала она мне, я прошу от вас сей милости, как небесной. Я не усумнился уже открыть дверцы. Сир Гарграф в сие самое время нанес на меня удар с ужасными ругательствами. Я уже оного предостерегался, так что будучи всегда осторожен, без труда отвел его шпагу, которая однако легко скользнула мне по плечу. Свою шпагу держал я в руках, но не вынимал из ножен. А как дверцы были отперты, то правда поступил я не учтиво: что не спустил подножки, дабы Сиру Гарграфу помочь выдти из кареты. Я его схватил за ворот, прежде нежели он мог оправиться от удара, которой на меня нанес. И с сильным размахом, от коего он выпадши из кареты перевернулся вокруг, бросил я его довольно еще щастливо под заднее колесо. Я выхватил у него шпагу, переломил ее и бросил оба клинка чрез свою голову. Его кучер поднял ужасной крик, но мой угрозами своими привел его в молчание. Вершник его был так сказать еще ребенок, и один из моих слуг задержал его прежде, нежели подъехал к двум прочим, коим я приказывал захватить если можно, трех мущин Гарграфовых; я намерен был единственно их задержать; ибо думал, что сии бездельники, ведая злодейские намерения своего господина, приведены уже были в чрезвычайной страх.

У Сира Гарграфа рот и все лице было в крови. Видно, что я как нибудь поранил его ефесною головкою своей шпаги; одну ногу, как выбивался, запустил он между колесными спицами. Такое положение казалось мне, могло укротить его запальчивость. И я кричал кучеру, чтоб не сдвигал с места кареты, ради своего же господина, которой по видимому при падении весьма больно ушибся. Он клял и ругал всех, сколько было его сил. По истинне человек столь мало способный к пренесению обиды, должен менее иметь побуждения оскорблять другаго, судя по собственным своим правилам. Я не обнажал своей шпаги, и чаю, что никогда в частной ссоре сего не сделаю. Однако в подобном случае не усумнился бы обнажишь оную, когда бы к тому был побужден.

Молодая госпожа, хотя была и в смертельном страхе, но нашла средство выпутаться из епанчи. Я не имел времени рассмотреть её платья; но был поражен её видом, а более еще её ужасом. Я ей подал руку не помышляя как и прежде, спустить подножку, да думаю, что она не столько о том беспокоилась, как о своем избавлении. Не читали ли вы, Г. Ревс (кажется, что Плиний составляет некоторую часть сего повествования) о одной устрашенной птичке, которая будучи преследуема ястребом, бросилась в пазуху некоего прохожаго, как бы в надежное убежище. Так точно прелестная ваша сестрица, когда увидела меня у кареты, то вместо того, чтоб принять ей мою руку, бросилась самым делом в мои объятия. О! избавте меня, государь мой, избавте меня, вскричала она изменившимся голосом. Она почти уже лишилась чувств, и я не думаю, чтоб была в силах идти пешком. Мне надлежало обойти вокруг лошадей Сира Гарграфа, дабы ее перенести в свою карету. Будьте уверены, Сударыня, сказал я ей, посадя ее, что вы находитесь с честным человеком. Я отвезу вас к моей сестрице, которая с вами почти равных лет, и от коей должны вы ожидать всякой помощи. Она выглядывала то из одних дверец, то из других, с великим ужасом, как будтоб близость Гарграфа, ее еще смущала. Не бойтесь ничего, сказал я ей, я тотчас к вам приду. Она меня усильно просила запереть дверцы.

Я отошел от нее на несколько шагов, но не теряя ее из виду, дабы посмотреть, куда девались мои люди. Я от них узнал, что когда подошли они к трем Гарграфовым провожатым, то приставили к их грудям пистолеты. Сии три бездельника начали было защищаться; но потом, видно устрашась грызений совести своей, пустились в бег. Мои люди гнались за ними почти на три ста шагов, и возвращались уже ко мне, в то самое время, когда я, для призвания их к себе, оставил Мисс Бирон.

В некоем от себя расстоянии увидел я Сира Гарграфа, поддерживаемого своим кучером и опирающагося на него всею своею тяжестию; он с великим трудом силился сесть в свою карету. Я приказал одному из своих людей сказать ему, кто я таков. Он отвечал на то одними ругательствами, и яростно грозил мне мщением. Но он гораздо еще более кричал и ругал своих слуг, коих называл подлецами и изменниками.

Когда сел я в свою карету; Мисс Бирон упала на дно оной, где я нашел ее почти в беспамятстве, и едва могущую произнесть повторительно сии слова: избавьте меня, избавьте. Я ее ободрил, принял и посадя на скамейку спешил привезти ее к моей сестрице, которая без сомнения рассказала Г. Ревсу все что по том ни случилось.

Я было начал изъявлять ему свою приверженность похвалами и благодарениями; но Сир Карл не преминул прервать мою речь, для прекращения сих излишних выражений. Вы видите, Сударь, сказал он мне, что сия победа мне малаго стоила, и что не много имею причины оною славиться; совесть хищника противоборствовала ему, а совесть слуг его вспомоществовала мне. Мои служители люди честные и любят своего господина. В добром деле я бы мог поручиться за сих трех человек вернее нежели за шестерых таких, коиб покушались на злое какое намерение и защищались бы от первых. Самое слабое и робкое в свете есть порок, когда с твердостию на оной, нападают, и чего могут страшиться честные люди, защищающие справедливость и добродетель!

Кажется, что Сир Гарграф возвратился в город. О подлец! какой вид представить, он должен собственным своим глазам? Сир Карл говорил, что когда они проезжали Смалбуривен, то пограничные стражи пересказывали его людям повесть о каком то кровопролитном и трагическом хищении, случившемся в тот же день в двух милях от Гонслова, и что пять или шесть разбойников ехавшие верьхами, прибавили они, ограбили одного дворянина, которой сидел в карете, запряженной шестернею, и с полчаса тому как проехал тамошния рубежи, будучи весь изранен; они говорили, что слышали его стенания, и что он поехал в Лондон принести суду свои жалобы. Другая за сею повесть, говорил нам Сир Карл усмехаясь, есть та, что когда сторожи рассказывали оную историю, то подъехал к ним верьхом какой-то человек, и говорил, что все ето ложной слух, и что не воровство и не грабеж какой случился, а ссора между двумя щегольками, из коих один у другаго увес весьма пригожую любовницу.

Сия шутка не удержала меня от того, чтоб не спросить Сира Карла, не нужно ли по благоразумию принять какие нибудь меры противу злости нашего врага? Ему кажется, говорил он мне, что лучше всего по крайней мере до тех пор стараться должно не выводить сего дела наружу, пока виновник оного пробудет спокоен. Маскерады, присовокупил он, не такие места, где бы могла женщина перенести нанесенное ей оскорбление. Хула, говорил он еще, всегда касается и до тех самых, кои уверены, что хотя малейшую подали к тому причину. Он думает; что когда приключение Мисс Бирон просто рассказывано будет; то сим всегда можем мы принят такие меры, какие покажутся нам приличествующими. И так Сир Карл не любит маскерадов. Что касается до меня, то хотяб я и еще сто лет прожил, но ни за что бы не захотел в нем быть.

Теперь желаю я со всею нетерпеливостию слышать сие повествование от Мисс Бирон. Дай Боже, чтоб оно было не такое, котороеб могло нас понудить.... Однако, как наша любезная Генриетта чрезвычайно разборчива..... то я не знаю еще, как объяснить ей мои мысли. Должно еще на несколько времени вооружиться терпением.

Мисс Грандиссон оставя нас, пошла к больной проведать о её состоянии. Она не долго у ней была. Обе любезные сии девицы к нам пришли; одна опиралась на руку другой, которая ее поддерживала со всевозможным рачением, изъявляющим нежнейшую её своей знакомке дружбу. Мисс Бирон показалась мне сперва нарочито бледна, но при виде своего избавителя, щеки её покрылись прелестным румянцем. Сир Карл подошел к ней с тихостию и с веселым видом, боясь привести ее в смущение, и предупредя несколькими учтивыми выражениями, засвидетельствование искренней её благодарности, взял ее за руку и подвел к креслам, на кои лишь только она села, то почувствовала опят слабость, которая привела нас в слезы. Мисс Грандиссон подала ей солей, от коих она несколько пришла в чувство. Тогда глаза её открылись с толь трогательною томностию, что оною изъявляли в себе гораздо еще сильнейшее выражение, потеряв нечто от сродного им блеска. Все сердечные её движения преходили, казалось, на её уста; но Сир Карл просил у нее позволения прервать её речи для сбережения её сил, он жаловался, что излишне много кажется ему, ценит она обыкновенную услугу. Дражайшая Мисс, говорил он ей нежнешим голосом, ибо я беру уже вольность обходиться с вами так, как будто бы мы давно друг друга знали; по всему что я ни слыхал от Г. Ревса и от моей сестрицы, должен я считать вчерашний день за счастливейшей во всей моей жизни. Я жалею; что начало нашего знакомства столь дорого вам стоило; но сие видимое зло произведет действительное благо. У меня есть две сестрицы, коих изящные качества приносят честь их полу; согласитесь, чтоб впредь мог я хвалиться, что три сестры у себя имею. Какое бы удовольствие мог я иметь от того произшествия, которое принесет с собою столь превосходное приращение нашему дому?Потом взяв за руку Мисс Бирон и свою сестрицу, соединил их и сжав своею говорил: естьли вы нам сделаете честь и согласитесь дать Шарлотте имя сестры; то не позволеноль будет и мне, при столь превосходном сродстве желать названия вашего брата? Мисс Грандиссон приняла сие предложение с восхитительною радостию, Мисс Бирон колеблема разными чувствованиями, пресекающими её голос, взирала на Сира Карла с уважением и признательностию, Мисс Грандиссон, с восторгом, а я с удивлением.На конец собравшись она с силою, сказала: не говорила ли я вам, Г. Ревс, что я нахожусь в небесном жилище?

Я опасался, чтоб она не упала в обморок; но как Сир Карл искусным образом перем
123;нил свою речь, начал говорить о приятностях, кои предусматривает для себя в будущее время, то она столько сохранила силы, что могла сесть за стол, и пробыть более получаса с нами. Однако она раза три переменилась в лиц
123;; а Мисс Грандиссон усильно ее просила возвратиться в свою горницу, не желая никому поручить отвести ее, но сама с нею пошла. Я с нею простился, как она уходила. Естьли ничто нас не задержит, то надеюсь видеть ее в понедельник в нашем замке.

Милади Виллиамс теперь лишь от нас поехала. Я прочитал ей все мое описание, с самой поездки моей в Колнеброк: двух дней не довольно будет, сказала она мне, к осушению её слез. Женщины, любезный, друг, иногда весьма далеко видят. Милади Виллиамс и Гжа. Ревс очень были бы рады, когдаб услышали, что Мисс Грандиссон и Мисс Бирон называют одна другую сестрицею, в таком, смысле, чтоб в рассуждении одной могло перемениться в Сирp3; Карле качество брата в другое наименование.

Естъли сей превосходный человек.... но на что останавливаться, мне на этой мысли? Однако ничто не мешает мне присовокупить, что когда он подошел к двум госпожам, то я помыслил, что из всех мущин, коих наша Генриетта до сего времени видела, храбрый, вежливый и добродетельный Сир Карл, был бы может быть один, которой не многоб имел труда ей понравиться, когда бы почувствовал к ней склонность. По истинне, он чрезвычайно богат и не менее своего имения надеется еще получить от Милорда В.... своего дяди с матерней стороны. Его сестра, которая говорит нем,, как о бесподобном человеке, сказала мне, что он не может жениться, не ввергнув в мучения премногих особ. Что до сего касается, то сие же самое сказать можно и о Мисс Бирон. Но я бесполезно удаляюсь от своей материи.

Естьли наша любезная Генриетта не скоро придет в состяние к вам отписать; то может быть вы получите от меня еще письмо. Пребываю ваш искренний

Ар. Ревс.

Мой нарочной в сие самое время приехал ко мне с вашим ответом. По истинне, любезной Сельби, я в нем нашел несколько таких строк, которые бы тронули меня до глубины сердца, естьли бы дражайшая наша Генриетта столь щастливым случаем не возвращена была нам.

ПИСЬМО XX.

Г. Ревс, к Г. Сельби.

В Понедельник в вечеру, 20 Февраля.

Я еще принимаюсь за перо; но вы скоро будете иметь удовольствие видеть оное в руках моей сестрицы. В девять часов сего утра; приехал я в Колнеброк. Я увидел Мисс Бирон в лучшем здоровье, нежели мог надеяться. Она весьма хорошо препроводила две предъидущия ночи, а вчерашний день был для нее превосходным врачеством. Сир Карл большую часть вчерашнего дня просидел в сем кабинете, но две госпожи ни минуту не расстаются. Наша дражайшая Генриетта превозносит до небес достоинства и совершенства сего брата и сестры. Мисс Грандиссон, говорит она, имеет много разума и приятностей, ни мало не принужденна и откровенна. Сир Карл совершенно откровенен и вежлив. Учтивости его не приводят ни мало в замешательство его гостей. Но принужденность в словах его и во всех поступках, вдруг убеждает, что для обязания его не должно с меньшею вольностию с ним обходиться. Истинну сего наблюдения сам я ныне дознал. Сего утра, при моем приезде, я выговорил такие слова, кои казалось менее приязни, чем уважения в себе заключали. Сир Карл за сие обняв меня говорил с самым ласковым видом: любезный Г. Ревс, честные люди должны друг друга любить с первого вида. Не медлите включить меня в число ваших друзей. Вас уже считаю я между своими. Я бы очень худо о себе мыслил, естьлиб в человеке такого свойства, как Г. Ревс, приметил такую к себе недоверчивость, котораяб воспрещала его душе соединиться с моею.

Мисс Грандиссон не преминула склонить мою сестрицу рассказать ей всю её повесть; при чем часть произшествий, касающихся до её родственников необходимо вошла в сие повествование.

А как Мисс Бирон столько уже укрепилась здоровьем, что может возвратиться в город; я же, как и она, был такого мнения, что Сиру Карлу лучше ехать в сию небольшую поездку в карете, чем верьхом; то я просил позволения ехать, на той же лошади, на коей к ним приехал. Однако сия мысль произошла от Мисс Бирон. По возвращении нашем я с нею о том не много поспорил; но я прошу вас, пожалуйте не сказывайте ей, что я вам ето говорил; она мне никогда сего не простит. Однако, когда я принял её предложение, то ясно видел в глазах её удовольствие.

Я приехал в Лондон за полчаса до кареты, и тем более торопился, что ласкался склонить Сира Карла и его сестрицу, чтоб у нас отобедали. Я застал у себя в доме Милади Виллиамс и Мисс Клемер, особу всем нам предорогую; они ожидали с моею женою возвращения Мисс Бирон. Как скоро послышался им каретной стук, то все в доме пришли в радостной восторг, которой походил даже на изступление. Служители друг другу оспоривали честь, чтоб быть первыми в дверях. Я сам туда побежал, чтоб принять за руку Мисс Грандиссон, между тем, как Сир Карл оказал сию же; учтивость моей сестрице. Я не могу вам описать всех ласк, поздравлений и похвал, кои тогда слышал. Но я обманулся в своей надежде, желав склонить сего любезнейшего брата и его сестрицу, дабы у нас отобедали. Им должно было ехать за необходимыми делами.

Мисс Грандиссон прощаясь обещала скоро увидеться с своею сестрою Генриеттою и жить с нею в искреннейшей дружбе. Милади и моя жена пришли в удивление, взирая на прелестный вид и благородные поступки Сира Карла. Ни одного из нас не было такого, которой бы не взирал, с рассмотрительностию на такое произшествие, кое довершало все её благополучие. Но скромность Мисс Бирон, и её здоровье, которое не стол еще укрепилось, чтоб не чувствовала она несколько движения от поездки, не позволили нам продолжать долее сей разговор. Она просила позволения удалиться, да и мы сами понуждали ее на несколько часов успокоиться.

Я помнится, говорил вам, что принял предложение Милади Виллиамс, которая в ужасной неизвестности, в коей мы за шесть дней пред сим находились, представляла нам, что пошлет своего метрдотеля в Падингтон. Он ничего примечательнейшего оттуда не привез, кроме подтверждений о свойствах вдовы и её дочерей, кои не считаются там безчестными людьми. По всему видно, что сии три женщины ожидали благодарности от фамилии Мисс Бирон за то, что споспешествовали браку её с таким человеком, коего богатства столь известны. Посланец, коего я отправил в Ридинг для осведомления о свойствах Багенгаля, возвратясь говорил, что его нравы весьма порочат, и что он считается искренним другом Сиру Гарграфу. Но слава Богу, нам нет теперь уже ни какого дела до сих людей. Я услышал, что и Сир Гарграф не выходит с двора, и люди говорят Друг другу на ухо, что у него разум помешался, так что собственные его слуги не подходят к нему без предосторожности. Он безчестно отпустил от себя всех тех кои сопровождали его в подлом его намерении. Мы еще не знаем, какова его рана; но он действительно ранен, хотя и не опасно. Присовокупляют еще, что он непрестанно угрожает Сиру Карлу. Боже сохрани лучшего из человеков и паче всех достойного твоего покрова!

Мисс Бирон хочет завтра писать по почте к Мисс Люции Сельби, и послать к ней подробное описание всего того, что она ни претерпела. Я обещался, сколько по крайней мере могу на свою память надеяться, сообщить ей все статьи, кои уже вы от меня получили, дабы освободит ее от бесполезных повторений. Она мне приказала сказать вам, что сего же вечера начнет писать свое письмо, дабы вы ни мало не беспокоились о её состоянии. Любезнейший Сельби, поздравляю вас и всю вашу фамилию с щастливым возвращением той особы, которая нам столь драгоценна.

Ар. Ревс.

Конец первой части.

ПИСЬМО XIX.

Генриетта Бирон, к Люции Сельби.

В понедельник; 20 февраля.

Еще могу я писать к вам, дражайшая моя Люция! к вам то есть: ко всем любезнейшим моим родственникам, и при том писать с величайшею радостию, и пригласит всех вас к принятию в том участия. Сколько должна я благодарит милосердное Небо.

Вы и вообразить себе не можете сколь многих опасностей оно меня избавило, ниже того, сколь много мой разум сердце от того претерпели. Я не смею даже и помыслить о тех мучениях, кои я тебе причинила. С каким легкомыслием окончила я мое письмо! Как я была тщеславна и неблагоразумна! Но возвратимся скорее к печальному моему повествованию. Твоя нетерпеливость уже весьма многаго тебе стоила.

Сэмюэл Ричардсон - Английские письма, или история кавалера Грандисона. 1 часть., читать текст

См. также Сэмюэл Ричардсон (Samuel Richardson) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :