Эмилио Сальгари
«Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 6 часть.»

"Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 6 часть."

- Вы все готовы? - спросил Перпиньяно пленников.

- Все, все! - послышалось в ответ.

- Ну, так идем.

Ощупью, держась друг за друга, пленники осторожно взобрались по трапу. Дедушка Стаке был впереди, уверяя, что видит в темноте не хуже, чем днем. Толкнув люк, старик убедился, что он поднимается так же свободно, как в первый раз, когда они так неожиданно столкнулись в этом месте с поляком.

- Ишь ты, - ворчал старик, - должно быть, этот польский медведь и в самом деле раскаялся, и черт лишился своей добычи.

Выглянув из поднятого люка, он стал напряженно всматриваться в темноту и прислушиваться к малейшему звуку.

- Как будто в кубрике нет ни души, а там Бог их ведает,

- шептал он. - Если они тут устроили засаду и вдруг начнут угощать нас пулями в спину, то мы пропали.

Понаблюдав еще несколько времени молча, старик осторожно прокрался наверх. За ним поползли и остальные пленники.

- Кажется, никого, - шепнул Перпиньяно на ухо старику.

- Постойте, синьор... кажется, кто-то идет сюда, - отвечал тот, снова останавливаясь и прислушиваясь.

Действительно, почти над головами пленников, на верхней палубе, вдруг послышались чьи-то тяжелые шаги, должно быть, часовых, делавших обход. Галера скрипела всеми своими частями, с трудом подвигаясь вперед, глухо шумели вокруг нее волны.

- Нет, о нас, должно быть, забыли, - заметил все так же шепотом старый шкипер. - Ну, двинемся вперед. Будьте готовы задушить первого турка, которому вздумается загородить нам дорогу.

Продолжая держаться друг за друга, все стали, крадучись, пробираться вперед по темному межпалубному пространству. Казалось, дедушка Стаке действительно обладал кошачьими глазами, судя по тому, что он не наткнулся даже на стоявшую там колубрину, о которую легко мог бы попортить себе лицо. Благодаря предосторожностям старика, и его спутники благополучно миновали все препятствия.

Таким образом пленники беспрепятственно добрались до того помещения, где находились запасные паруса, канаты и корабельные предметы. Нащупав рукой дверку в это помещение, старик легко отворил ее.

- Слава Богу, ренегат открыл нам все двери, - прошептал он, вздохнув полной грудью, словно сбросил с себя с себя громадную тяжесть, до сих пор давившую его. - Ну, дай Бог ему здоровья... Стой, ребята! - обратился он к матросам, напиравшим на него сзади. - Дайте мне кремень и трут, а сами пока не шевелитесь.

- Вот, держите их, - ответил Никола, суя ему в руку эти предметы.

- Ну, ладно. Через полминуты все будет сделано. Повторяю: не шевелитесь и молчите.

Взобравшись в каютку, он высек огонь и зажег трут. Раздув его немного, старик при его слабом свете удостоверился, что помещение наполнено всевозможными просмоленными вещами и другими быстро воспламеняющимися предметами.

Взяв пук пакли, он поджег его и бросил на кипу парусов. Увидев, что все загорелось, он выскочил из каютки и шепнул своим спутникам:

- Ну, теперь живее в трюм! Через полчаса весь корабль будет в огне.

XXVI

Галера в огне.

Едва успело скрыться солнце, как Метюб, согласно данному обещанию, отправился в каюту к герцогине, чтобы проводить пленницу в больничное отделение, где раненый стонал под стальными инструментами корабельного врача, старавшегося извлечь из его раны пулю.

Молодая девушка с нетерпением ожидала появления турецкого капитана. После Лащинского к ней во весь остальной день не показывался никто, от кого она могла бы узнать что-нибудь о своем женихе, даже поляк больше не приходил, вероятно, из опасения навлечь на себя подозрения, если часто будет посещать пленницу. Когда турок вошел в каюту, Элеонора, лежавшая на диване, с живостью вскочила и впилась глазами в лицо вошедшего, выражение которого показалось ей зловещим.

- Ну, как? - едва могла произнести она, охваченная тоской.

- Врач до сих пор не может еще сказать ничего определенного, госпожа. Пуля так глубоко сидит в теле, что нет возможности извлечь ее.

- Так виконт должен умереть? - в отчаянии вскричала молодая девушка.

- Зачем же ему непременно умирать, госпожа? И я в Никосии получил пулю в правый бок. Вынуть эту пулю тоже не оказалось возможным, однако, я, как видите, жив и даже не чувствую никакого неудобства от присутствия в своем теле этого кусочка свинца. Когда она вдоволь нагуляется во мне, то сама поднимется под самую кожу и тогда ее можно будет вынуть через простой надрез кожи. Я это говорю со слов того врача, который лечил меня тогда.

- Вы, облегчаете мне сердце, капитан...

- Я говорю вам это не для того, госпожа, чтобы вы считали виконта вне всякой опасности и предавались несбыточной, быть может, надежде в скором времени увидеть его совсем оправившимся. Рана его очень глубока и не скоро заживет. Это нужно вам иметь в виду.

- Это очень грустно... Могу я теперь видеть его?

- Я обещал тебе это, - сказал Метюб, то и дело, подобно всем восточным людям того времени, переходя с "вы" на "ты".

- Но сначала я желал бы научиться от тебя хитрому фехтовальному приему, посредством которого ты победила меня на поединке. Я готов сдержать свое слово, сдержи и ты свое, госпожа.

- Сдержу и я, только не сейчас, потому что чувствую себя очень утомленной. Утром, до входа на рейд, или днем, в Гюссифе...

- Нет, нет, госпожа! - с видимым испугом перебил турок, - при Гараджии это неудобно... Да притом же - а это самое главное, - при ней, быть может, не будет времени...

- Другими словами: она убьет меня, как только увидит, и я не успею научить тому фехтовальному приему, которым ты так интересуешься, - насмешливо проговорила Элеонора.

- Не это ли ты хотел сказать?

- Я не могу знать намерений своей прихотливой госпожи,

- уклончиво ответил турок. - Но, чтобы успокоить тебя, готов и подождать немного. На рейд мы войдем еще нескоро и можем приняться за дело тотчас же после посещения раненого... Идем к нему.

С этими словами он вынул у себя из-под бурнуса покрывало с капюшоном из тончайшей шерсти, украшенное спереди широкой красной полосой, а по краям - серебряным шитьем, с такими же кистями по углам. Накинув его герцогине на плечи и заботливо надев ей на голову капюшон, чтобы прикрыть ее лицо, он повел ее за собой.

Поднявшись из каюты на палубу, они увидели несколько матросов, прохаживавшихся вдоль обоих бортов. Весь остальной экипаж спал, так как в нем не было надобности ввиду царившего на море затишья. У кормового шпиля стоял закутанный в темный плащ человек высокого роста. При проходе герцогини он сделал ей едва заметный приветственный жест рукой. Это был Лащинский.

Вскоре Метюб привел свою спутницу через батарею, освещенную двумя фонарями, в больничное помещение. Там оказалось двенадцать отлично устроенных коек, подвешенных на толстых веревках к потолку, чтобы больные меньше страдали от качки во время неспокойного моря. На одной из коек лежал старик с высохшим, почти коричневым лицом арабского типа и длинной белой бородой, а на другой - виконт.

- Вот и раненый, - сказал Метюб, указывая на молодого француза. - Я буду ждать тебя на палубе, госпожа.

Герцогиня молча наклонила голову и приблизилась к койке своего жениха, над которой горела лампа, прикрепленная к стене. Старик, оказавшийся корабельным врачом, поспешил присоединиться к посетительнице.

Виконт, казалось, спал. На его бледном, точно восковом лице виднелись крупные капли холодного пота, под глазами обрисовывались широкие синие, почти черные круги, дыхание было свистящим, а в груди что-то клокотало, точно кровь старалась прорваться сквозь сдерживавшую ее повязку на ране.

- Он умирает? - тоскливо спросила герцогиня по-арабски старика, угадав, кто он.

- Нет, госпожа. Пока еще не имеется прямой опасности,

- мягким голосом ответил врач.

- Быть может, останется жив?

- Это в руках Аллаха.

- Ты как врач должен это знать.

- Аллах велик, - уклонялся араб от прямого ответа.

- Гастон! Мой дорогой Гастон! - тихо прошептала молодая девушка, наклонившаяся над раненым.

При звуках милого голоса виконт с трудом открыл глаза, в тусклых зрачках которых промелькнул луч радости, и по его осунувшимся щекам пробежал яркий румянец.

- Вы... Элеонора? - прошептал он хриплым голосом. - Эта пуля... эта пуля...

- Тебе нельзя говорить, сын мой, - остановил его врач.

- Береги себя и не искушай Аллаха.

- Ты спасешь его? Не правда ли? Судя по твоему почтенному виду, ты должен быть очень искусен в своем деле, - сказала герцогиня, глядя на старика глазами, полными слез.

- Постараюсь с помощью Аллаха и его пророка, - отвечал врач, теребя свою белоснежную бороду.

Виконт снова хотел что-то сказать, но врач не позволил ему этого, положив на его губы палец.

- Не нужно говорить, дорогой Гастон, - поддержала врача и герцогиня, целуя жениха в лоб, с которого отерла пот. - Ты должен слушаться этого доброго старца, чтобы скорее поправиться.

Раненый силился улыбнуться и знаками показал, чтобы Элеонора приложила свою руку к его губам. Когда Элеонора исполнила его желание и он поцеловал ее руку, то едва слышно прошептал:

- Буду... слушаться... Я... не хочу... умирать.

- Господин, - опять остановил его врач, запрещаю тебе говорить. Ты вредишь себе разговором, а я отвечаю головой за твою жизнь. Не делай себе и мне вреда...

Не успел старик договорить последнего слова, как на палубе вдруг раздался громкий крик караульных матросов:

- Горим! Горим!

Врач с необычайным для его лет проворством бросился к двери. Герцогиня поспешила за ним.

- Помогите! Галера в огне! - вне себя от ужаса закричала и она.

В тот же миг перед ней очутился поляк.

- Не пугайтесь, синьора, - сказал он ей. - В решительную минуту вы и виконт будете спасены. Не выходите отсюда и имейте ко мне полное доверие. Сначала я должен освободить ваших людей. Говорю вам: успокойтесь, все окончится благополучно.

- Нельзя ли потушить огонь, синьор?

- Чем? - иронически спросил Лащинский. - Да и зачем? Повторяю - я все предусмотрел и все сделал, что нужно для успеха нашего дела.

С этими словами он быстро скрылся в темноте, спеша назад на верхнюю палубу, где происходила полная суматоха.

Весь экипаж в смятении выбегал из своих помещений, готовясь принять меры к тушению огня, очевидно, уже сильно разгоревшегося, судя по клубам густого и удушливого дыма, вырывавшимся из открытого люка трюма. Тушением пожара распоряжался сам Метюб.

- Где загорелось? - спросил его поляк, делая такое же озабоченное лицо, как у того.

- В складе запасных материалов, - злобно процедил сквозь зубы турок.

- Как же могло там загореться?.. Уж не поджог ли это?

- Разумеется, поджог... со стороны пленных христиан, которые заперты там.

- Будет тебе вздор молоть, капитан! Где же им поджечь склад на корме, когда они сидят запертыми в носовой части? Советую тебе освободить их, чтобы они могли помочь тушить. Для этого нужно много рук и лишние не помешают.

- Да, в самом деле, это отличная мысль! - согласился турок. - Пойди, друг, освободи их всех, а я заставлю их работать при насосах.

Это только и нужно было поляку, боявшемуся, как бы Метюб или кто-нибудь из его людей не заметил раньше времени, что люк, закрывавший спуск в средний трюм не заперт. Пока экипаж бежал к насосам, он со всех ног бросился к этому трюму. Там, на трапе, под самым люком, кучкой столпились пленники, тревожно прислушиваясь к тому, что делалось наверху.

- А где моя госпожа? - спросил Эль-Кадур, трясшийся, как осиновый лист, от боязни за герцогиню.

- Вне опасности. Не беспокойтесь о ней, - успокоил его поляк.

- Я хочу ее видеть! Где она? - настаивал араб.

- В больничной каюте. Отыщи ее и оставайся с ней, если хочешь. А все остальные следуйте за мной и берегитесь выдать себя неосторожным словом или движением.

- Где находится больница? - осведомился араб.

- На корме. Иди скорей туда. Там легко найдешь ее. Пока араб бежал в указанное место, поляк повел остальных пленных к Метюбу, который при виде их крикнул:

- Веди их к насосам, друг!

- Я туда не пойду, - шепнул венецианцу стоявший рядом с ним Никола Страдного.

- Это почему? - удивился Перпиньяно.

- Вы забыли, синьор, о галиоте, идущем за галерой на буксире? Я хочу поджечь и его, иначе он может быть отцеплен турками, которые и перейдут на него вместе с нами. Тогда все равно мы попадем в Гюссиф, и все наши труды пропадут даром, - быстрой скороговоркой пояснил грек.

- Ты прав. Молодчина! - одобрил его поляк.

- Итак, не заботьтесь обо мне и делайте свое дело. Я брошусь потом в воду и доберусь до берега вплавь. Там надеюсь увидеться с вами...

- Чего вы там копаетесь? - крикнул пленным Метюб. - Говорят вам: к насосам! Или вы хотите, чтобы я бросил вас назад в трюм и изжарил там?

Греки с дедушкой Стаке и венецианцем поспешили направиться к насосам, между тем как Никола, пользуясь суматохой, вернулся на среднюю палубу с намерением незаметно выскользнуть в воду через один из наружных люков и пробраться на галиот, шедший на длинном канате за галерой.

Огонь быстро распространялся, почти везде находя себе легкую добычу. Турки точно угорелые кидались из стороны в сторону, не слушая команды своего капитана и призывая на помощь Аллаха и его пророка. Когда христианские пленники начали работать насосами, то оказалось, что последние не действуют, что очень поразило пленников, которые не знали, в чем дело.

- Капитан, ваши насосы не действуют, - заявил дедушка Стаке проходившему в это время мимо них Метюбу.

- Как они могут быть испорчены сегодня, когда я еще вчера только испытывал их, и они отлично работали?

- Этого я не знаю, капитан, но говорю вам правду. Можете сами удостовериться.

Турок испустил проклятие и крикнул своим людям, составившим цепь для передачи ведер с водой в горевший трюм.

- Эй, кто-нибудь! Подойдите и посмотрите, что случилось с насосами? Говорят, они испортились.

Трое матросов вышли и подошли к насосам. После минутного осмотра матросы в ужасе закричали:

- Да у них перерезаны стержни и сделать с ними сейчас ничего нельзя!.. Мы все погибли!

Дедушка Стаке взглянул на стоявшего неподалеку поляка, сохранявшего посреди общей сумятицы невозмутимое спокойствие, и прочел на его лице саркастическую усмешку.

"Понял, - пробормотал себе под нос старик, - это он устроил такую ловкую штуку... "

Несмотря на быстро распространившийся слух об испорченных насосах, экипаж все еще не терял надежды потушить пожар и без них. Эта надежда основывалась на том, что половина людей черпала воду прямо из моря ведрами, опускаемыми на веревках, а другая половина, образуя цепь, передавала ее на место пожара. Некоторые находили, что так даже удобнее, потому что ведра скорее наполнялись прямо в море, чем через насосы.

Между тем огонь разгорался все сильнее и сильнее, охватив смоляные бочки и пробиваясь вместе с облаками черного дыма на палубу, он угрожал перейти на мачты. Все усилия потушить бушевавшее пламя оказывались тщетными. Горели такие вещества, которые от воды только сильнее разбрасывали огонь, но не гасли.

Вся корма пылала, и дым уже проникал в батарею, так что никто не решался спуститься в нее из опасения задохнуться, на это отважился только один Метюб, желавший посмотреть, не угрожает ли огонь пороховой камере. Когда он убедился, что его опасения основательны, то приказал залить эту камеру водой, во избежание взрыва, который каждую минуту мог произойти от воспламенившегося пороха. С той же предусмотрительностью он приказал спустить на воду шлюпку, чтобы в случае крайности перебраться с галеры на галиот. Но вместе с тем он все еще не терял надежды спасти свой прекрасный корабль от окончательной гибели и принимал для этого все меры, какие только мог придумать.

Но надежда его была тщетна: пламя продолжало распространяться и уже охватило часть каютных помещений. Дождь головней и искр сыпался и на галиот, паруса которого каждое мгновение тоже могли вспыхнуть. Опасаясь, как бы туркам не удалось отстоять хоть это судно, их последнее убежище, Николо Страдного, никем не замеченный в общей суматохе, доплыл до галиота, на котором тоже разбросал, где было нужно, разные горючие материалы с таким расчетом, чтобы все сразу загорелось и нельзя было бы спасти и это судно.

Видя, что не в силах бороться со страшной стихийной силой, овладевшей галерой, Метюб только что хотел распорядиться перейти на галиот, как его предупредил крик его людей:

- Загорелся и галиот!.. Мы пропали!

- Что такое? - спросил он, не веря своим ушам.

- Галиот тоже горит! - повторили матросы.

Все еще не веря этому новому несчастью, он с ловкостью настоящего матроса сам взобрался на одну из мачт и собственными глазами убедился в том, что последняя надежда на спасение исчезает в огне и дыме.

Никакие усилия не могли уже потушить этого плавучего костра, и энергичный капитан только напрасно заставлял своих людей терять силы и время, приказывая им делать то, что было совершенно бесполезно.

- Не пора ли уж нам и убраться отсюда, пока целы? - шепотом сказал дедушка Стаке поляку, столкнувшись с ним по дороге.

- Да, и я нахожу, что пора, - отвечал Лащинский. - Не знаешь ли, где Эль-Кадур?

- Возле своей госпожи, которая еще не выходила из больничной.

- Хорошо. Я иду к ним.

Навстречу ему бежал Метюб, на котором, как говорится, лица не было.

- Не пора ли нам перебраться на галиот? - спросил у него поляк, делая вид, что ничего не знает.

- Он тоже в огне! - с отчаянием в голосе ответил турок, хватаясь руками за голову, в которой у него начинало путаться ввиду угрожавшей страшной гибели. - Теперь осталось только одно: постараться добраться до берега в шлюпке, - прибавил он.

- А в ней хватит места для всех?

- Не знаю... едва ли. Иди спасать герцогиню.

- Бегу...

Пока спускали шлюпку, и турки беспорядочной толпой бросались в нее, причем некоторые из них попадали прямо в воду, Лащинский отправился в больничную, откуда Эль-Кадур собирался вынести наверх виконта.

- Займись лучше своей госпожой, - сказал он арабу, а я позабочусь о раненом.

- Что у нас тут делается? - спросила Элеонора, бледная, но бодрая. - Мы слышим шум, треск, беготню... слышим запах гари и дыма, но не знаем, чего нам ожидать.

- Огонь через несколько времени охватит и эту часть галеры, - отвечал поляк. - Пора уходить с нее.

- А где Перпиньяно, Стаке и другие?

- Не знаю... Нужно садиться в шлюпку... Подымайтесь с Эль-Кадуром наверх, а я последую за вами с виконтом...

Араб бережно подхватил свою госпожу и повел ее на палубу. Следом за ним шел Лащинский, держа на своих сильных руках раненого, впавшего в полное беспамятство. Старый врач медленно плелся за ними, с грустью думая о том, как будет трудно поместить раненого в переполненной народом шлюпке.

XXVII

Предательство поляка.

Суматоха на пылавшей галере приняла в этот момент настоящий трагический характер. Между турками, из которых каждый желал первым спуститься в шлюпку, завязалась яростная борьба. Пускались в ход не только кулаки, но и оружие. Напрасно Метюб вместе с другими офицерами своего экипажа старался установить порядок - их никто не слушал. Обезумевшие от панического ужаса люди превратились в стаю диких освирепевших зверей, убивавших и топивших друг друга, воображая, что таким образом скорее спасутся.

К счастью, на борту галеры оказалась еще довольно большая лодка. О ней все забыли, за исключением дедушки Стаке, озаботившегося спустить ее с помощью греков на воду. Этой лодкой он хотел воспользоваться исключительно для своей компании во главе с герцогиней, и готов был ценой своей жизни защищать ее от турок. Однако, лишь только последние увидели на воде лодку, они толпами стали перебегать на тот борт, под которым она стояла, с намерением овладеть ею.

- Прочь отсюда, разбойники! - орал во всю мочь своих легких старик. - Эта лодка предназначена для герцогини и ее спутников... Ведь Гараджия наказывала вам привезти пленницу целой и невредимой, вы должны это знать... Эй, синьор Перпиньяно! Где вы? Помогите мне отогнать эту волчью стаю!

- В воду этого старого христианского пса! - ревели, в свою очередь, турки, готовясь спрыгнуть в лодку.

- Прочь отсюда, негодяи, или я всех вас уложу на месте! - вскричал вдруг появившийся откуда-то Перпиньяно, наводя на оголтелую толпу пару пистолетов с дымящимися фитилями.

К нему присоединились греки и молодой далмат Симон, также вооруженные, кто холодным, кто огнестрельным оружием, которым снабдил их венецианец, воспользовавшийся растерянностью турок, чтобы захватить их арсенал. Сам Метюб, желавший во что бы то ни стало спасти герцогиню, поспешил на помощь христианам и не менее рьяно, чем они сами, принялся отгонять сабельными ударами своих людей от лодки.

- Прочь отсюда! - крикнул и он. - Прочь, говорят вам!..

В эту минуту показалась на палубе герцогиня, сопровождаемая Эль-Кадуром, поляком и врачом, несшим раненого виконта.

- Дорогу! - кричал араб, шедший впереди. - Дорогу герцогине!

В то время как остальные ренегаты и христиане, при энергичном содействии Метюба, отгоняли матросов и солдат от того места, где находилась лодка, Лащинский сумел устроить так, что он опять один понес раненого и бросился с ним на нос галеры, где не было ни души.

Взобравшись на край борта, он вместе с бесчувственным виконтом, крепко обхватив его поперек тела, бросился в воду. На минуту он исчез было в тихо шумящих волнах, потом снова появился на их поверхности, но уже один.

- Ступай на завтрак к акулам! - злобно смеялся он, направляясь вплавь к шлюпке. - Все равно ты долго не протянул бы с такой раной, несмотря на уверения этого старого дурака-врача, будто тебя еще можно было вылечить. Между тем некоторые из наиболее догадливых и смелых турок ухитрились снять с горевшего галиота другую небольшую лодку и, поместившись в ней, направляли ее к берегу.

- Эй, - крикнул им поляк, - спасайте еще одного янычара!.. - Не дайте погибнуть на ваших глазах своему капитану!

- Нас и так много! - ответил один солдат.

- Есть, есть еще одно местечко! - прокричал другой. - Садись, капитан!

Послушная рукам гребцов, лодка быстро повернула навстречу Лащинскому и приняла его на борт.

- Молодцы! - сказал он, выжимая воду из усов и волос. - Когда мы выйдем на берег, вы получите от меня пятьдесят цехинов.

- Да здравствует капитан! - воскликнули гребцы и дружно налегли на весла.

Легкая лодка быстро понеслась к небольшому острову, находившемуся на расстоянии пяти-шести миль.

Оглянувшись назад, поляк заметил, как спускалась в галерную лодку герцогиня, поддерживаемая Эль-Кадуром и Перпиньяно.

Галера и галиот горели, как свечи. Не встречая более сопротивления, огонь на обоих судах охватывал уже всю оснастку в то время, как на них все еще шла ожесточенная борьба между людьми, спорившими из-за мест в шлюпке и в трех других лодках, спущенных с обоих объятых пламенем судов, но не успевших еще отчалить.

То и дело падали в воду раненые или столкнутые во время борьбы товарищами солдаты и матросы, испуская вопли ярости и отчаяния. Среди языков пламени клубились тучи дыма. Старый турецкий моряк, сидя на море, под которым уже пылала мачта, бледный, как труп, с расширенными от ужаса глазами, размахивал руками и что-то кричал пронзительным голосом.

Между тем огонь делал свое разрушительное дело на обоих судах. Мачты с треском рушились прямо на головы тех, которые еще находились на борту и боялись броситься прямо в воду. Только те, которые сами были охвачены огнем, решались на это, находя, что лучше утонуть, нежели сгореть заживо.

В три часа лодка, управляемая поляком, была уже у скалистого берега острова, а от обоих кораблей не осталось ничего, кроме носимых волнами дымящихся головней. Шлюпка с уцелевшими турками и лодка с герцогиней, Метюбом и спутниками Элеоноры тоже приближались к острову.

"Теперь мне придется выдержать новую борьбу, - раздумывал Лащинский. - Как примет Элеонора весть об исчезновении ее жениха? Поверит ли она моим словам?.. Я был бы очень доволен, если бы море поглотило даже и ее. Черт с ней, с ее красотой и богатством! Я из-за нее так запутался, что не знаю, как теперь и выпутаться из этой петли... "

Вслед за лодкой поляка первой подошла та, в которой находилась герцогиня. Когда пассажиры той и другой вышли на берег, герцогиня с тревогой спросила у Лащинского:

- А где же виконт?

- Как! - вскричал поляк, изображая всей своей фигурой величайшее изумление, - да разве он не с вами?

- Как видите, нет... С чего вы взяли, что он с нами?

- У меня хотели было отбить его четверо турок, чтобы бросить в море, но врач и двое его помощников - или кто они там были, не знаю - в свою очередь, отогнали негодяев и взяли виконта, чтобы снести его в лодку к вам. Я и уступил им, думая, что врач лучше меня сумеет защитить его от своих единоплеменников...

- Боже мой! Да где же он? - воскликнула герцогиня, ломая руки.

- Если не с вами, то, вероятно, в шлюпке. Может быть, врачу показалось более удобным снести его туда? - увертывался поляк.

- Нет, нет... Я знаю, что его и там не было... Господи, уж не утонул ли он!

Бледная, как смерть, молодая девушка вдруг зашаталась и, судорожно хватаясь руками за воздух, со стоном упала на прибрежный песок.

Эль-Кадур и Перпиньяно бросились приводить ее в чувство.

- В самом деле, капитан, где виконт? Что вы с ним сделали? - угрожающим тоном спросил у Лащинского дедушка Стаке.

- Я уже сказал, что оставил его на руках врача... Врач говорил, что постарается отыскать для своего пациента наиболее удобное место...

- Эль-Кадур видел, как вы один несли виконта.

- Да, сначала я, действительно, один нес его, но потом на меня вдруг набросилось несколько турок, которые хотели вырвать у меня раненого и бросить его в воду. Ты ведь знаешь, как ненавидят турки христиан. Разве тебе это не известно? Притом, по правде сказать, в последние минуты мне было лишь до себя... Одно только я могу еще сказать. Когда я бросался в воду, чтобы догнать эту лодку, на которой добрался до берега, то слышал, как врач кричал: "Горе тому, кто коснется этого пленника! Он принадлежит внучке великого адмирала, и она заставит жестоко ответить за него". Больше я ничего не знаю.

- Так вы бросились вплавь?

- Конечно. Нужно же было мне как-нибудь выбраться из этого ада...

- Почему же вы отстали от всех нас?.. Впрочем, - заключил старый моряк, махнув рукой, - я совершенно напрасно расспрашиваю вас: вы все равно не скажете правды. Подождем остальные лодки.

- А если виконт окажется погибшим во время суматохи? - осторожно спросил поляк.

- Тогда я отыщу того, кто погубил его, и заставлю этого человека иметь дело со мной, - с выражением страшной угрозы ответил старик. - У меня еще хватит сил, чтобы задушить... даже польского медведя.

Авантюрист показал вид, что не расслышал последних слов старого моряка, и поспешил направиться к тому месту, где в эту минуту высаживался Метюб.

- Все ли пленники целы? - спросил тот, выскакивая на берег.

- Все, за исключением одного, который, однако, стоит больше всех, - крикнул ему в ответ дедушка Стаке.

- Кто же именно? - с видимой тревогой осведомился турок, боявшийся ответственности перед Гараджией, которой он дал слово привезти всех беглецов обратно живыми и невредимыми. - Уж не герцогиня ли?

- Нет, герцогиня цела. Она только лишилась чувств от волнения, - вмешался поляк. - Недостает ее жениха, виконта Ле-Гюсьера.

- Виконта? - повторил Метюб, нахмурившись. - Да ведь ты нес его по палубе на руках. Я сам видел.

- Зато, вероятно, не видел, как твое очумелое зверье набросилось на меня и хотело отнять виконта.

- А ты не заметил, кто именно на тебя нападал? - перебил Метюб. - Укажи мне их, и я тотчас же расправлюсь с ними.

- Да разве возможно в такое время запомнить лица чужих людей! - вскричал поляк.

- Да, ты прав... Но мне от этого не легче. Если не найдется живым виконт, мне так достанется от Гараджии, что век не забудешь.

- А что ты сейчас намерен предпринять, капитан? - осведомился Латинский, которому очень важно было знать это.

- Да пока останусь здесь и отправлю кого-нибудь в Гюссиф за баркой. Не плыть же нам всем такую еще даль на этих скорлупках! Ведь не все время будет так тихо, около восхода солнца подымется ветер, пойдут волны, и нам не справиться с ними на простых лодках.

"Ишь, ты, - проворчал себе под нос дедушка Стаке, - воображает, что мы так и будем смирнехонько ожидать этой барки!.. Как же, надейся на это, турецкая образина! Мы желаем не обратно в вашу треклятую тюрьму, а стремимся на волю, к Мулей-Эль-Каделю, который обещал оказать нам помощь. "

XXVIII

Западня.

Бен-Таэль, верный раб Мулей-Эль-Каделя, не терял времени даром. Будучи превосходным пловцом, он быстро проплыл те пять миль, которые отделяли галиот от берега. Выйдя на берег и взобравшись на утес, он был зрителем схватки галеры с галиотом и взятия последнего в плен Метюбом.

Уверенный, что турки непременно поведут галиот назад в Гюссиф, и что только один его господин, Дамасский Лев, может спасти герцогиню и ее спутников, невольник перебрался через утес вглубь прибрежной полосы и бросился бежать к Фамагусте, где, по его расчету все еще должен был находиться Мулей-Эль-Кадель.

Арабы того времени, к которому принадлежал Бен-Таэль, такие же знаменитые ходоки, как абиссинцы и напоминают тех одногорбых верблюдов, которые в состоянии пройти шестьдесят, даже семьдесят километров в двенадцать часов. Для подкрепления сил этим арабам достаточно горсти муки, размоченной в воде, и трубки табака.

Изредка останавливаясь для кратковременного отдыха, Бен-Таэль мчался вдоль берега с быстротой антилопы, спеша уведомить своего господина о печальном исходе замыслов герцогини. Подобно всем жителям пустыни, он направлялся к нужному месту по инстинкту, как это делают перелетные птицы, не имея нужды ни в компасе, ни в других, придуманных людьми, искусственных приспособлениях. До Фамагусты было далеко, но это нисколько не смущало араба: он надеялся на силу своих ног и легких.

Пробежав почти всю ночь, он около рассвета остановился на отдых в маленькой харчевне, каким-то чудом уцелевшей от разгрома при движении войск Мустафы. После кратковременного отдыха он с новыми силами пустился в путь, и достиг Фамагусты к вечеру того же дня. Употребив в общей сложности на отдых шесть часов, он был на ногах тридцать два часа, и хотя чувствовал усталость, но не настолько, чтобы не быть в состоянии в случае надобности пробежать еще хоть целую ночь. Удивительная выносливость людей его племени сказывалась в нем особенно ярко.

К несчастью, когда он подошел к воротам города, они уж были заперты, и ему пришлось провести перед ними всю ночь, так как часовые ни за что не соглашались пропустить его, несмотря на все его убеждения и ссылки на своего господина.

Наконец на рассвете ворота отворились, чтобы пропустить собравшихся с провизией окрестных крестьян. Вместе с ними проник и Бен-Таэль в злополучный город, теперь сплошь заселенный одними турками, порезавшими, как мы уже видели, все его прежнее христианское население, за исключением женщин и детей, отправленных в качестве невольников в Константинополь. Улицы и площади были покрыты развалинами, по которым шныряли целые стаи собак в поисках трупов, которые еще не успели убрать так же, как груды обломков и мусора.

Мулей-Эль-Кадель оказался в том же помещении, которое занимал с минуты вступления в город. Увидев своего верного слугу, покрытого пылью и потом, он поспешно спросил его:

- Ты с дурной вестью, Бен-Таэль?

- Да, господин, - отвечал невольник, склоняясь перед . ним до земли. - Христиане отплыли из Гюссифа на своем корабле, но их догнали турки на галере и взяли в плен. Галерой командует Метюб, капитан стражи Гараджии.

- Гараджии! - гневно проговорил сквозь зубы молодой витязь. - Опять эта женщина становится мне поперек дороги!.. Расскажи подробнее, как все случилось.

Узнав все, что ему было нужно, Мулей-Эль-Кадель спросил:

- Как ты думаешь, Бен-Таэль, куда теперь повел Метюб христиан?

- Наверное, назад в Гюссиф, господин.

- Да?.. Впрочем, ты прав, куда же больше... Ну, я заставлю Гараджию выдать мне герцогиню... Дамасский Лев будет посильнее этой полоумной тигрицы! - с грозно сверкающими глазами воскликнул молодой турок.

- С этой женщиной опасно тягаться, господин, - осмелился заметить Бен-Таэль.

- Только не мне! - презрительно проговорил Мулей-Эль-Кадель. - Ступай и скажи от моего имени моим адъютантам, чтобы они немедленно приготовили тридцать воинов и столько же лошадей из моей роты, и чтобы выбрали самых надежных и расторопных, - добавил он другим тоном. - Если Гараджия вздумает сопротивляться мне, ей не поздоровится. Мустафа силен, Али-паша, быть может, еще сильнее, но Мулей-Эль-Кадель сильнее их обоих; его любит все войско за его храбрость и справедливость... Ступай!

- Позволь только спросить, господин, ты намерен отправиться в Гюссифскую крепость?

- Разумеется, туда, и притом немедленно. Эта ужасная женщина способна перерезать беглецов, лишь только они попадут в ее руки, поэтому я и желал бы быть у нее до их возвращения к ней. Часов через восемь мы будем уже у ворот крепости.

- А как же Мустафа, господин?

- Он ничего не будет знать.

- Сейчас он, может быть, и не будет ничего знать, зато узнает после. А ты знаешь, чего могут ожидать от султана те, которые помогают христианам?

- Знаю - шелкового шнурка для того, чтобы удавиться на нем, хладнокровно сказал Мулей-Эль-Кадель. - Не бойся за меня, мой верный Бен-Таэль. Дамасский лев окончит свою жизнь разве только от оружия неприятеля, и ему никто не страшен, даже сам Селим. Ступай и постарайся, чтобы не позже как через полчаса отряд из лучших моих солдат был готов сопровождать меня. Выбирай тех, которые приведены мной сюда из Дамаска и преданы моему отцу и мне до последнего вздох л

Не прошло и назначенного срока, как Бен-Таэль уже вел в поводу белоснежного боевого коня своего господина. За ним следовало тридцать дамасских солдат, закованных в сталь и вооруженных длинными мушкетами и саблями с широкими кривыми клинками. Это все были рослые, статные молодцы, чернобородые, с энергичными лицами и пылающими отвагой черными глазами.

- Вот и твои люди, господин, - сказал Бен-Таэль, когда Мулей-Эль-Кадель, совсем уже готовый в путь, вышел на крыльцо, услыхав топот коней.

- Да здравствует наш непобедимый предводитель! - в один голос гаркнули солдаты, отдавая честь своему любимому начальнику. - Веди нас, куда хочешь. Мы все готовы следовать за тобой, хоть в преисподнюю.

Дамасский Лев внимательно осмотрел весь отряд и, видимо, оставшись доволен этим осмотром, вскочил на своего коня, нетерпеливо бившего копытами о землю.

- Вперед, мои храбрецы! - крикнул молодой витязь. - Бен-Таэль, ты поедешь рядом со мной.

Верный раб предвидел, что без него не обойдется, и успел приготовить и для себя хорошего коня из конюшен своего господина.

Через несколько минут отряд вихрем мчался по равнине, по направлению к Гюссифу, до которого можно было добраться из Фамагусты и сухим путем.

- Если кони выдержат, мы будем на месте часов около двух пополудни, - сказал Мулей-Эль-Кадель своему рабу, с которым привык делиться своими мыслями и чувствами. - Как-то нас встретит Гараджия?

- Не думаю, чтобы очень любезно, - заметил Бен-Таэль.

- И я того же мнения... Впрочем, - с насмешливой улыбкой продолжал витязь, - если вспомнить прошлое, то, пожалуй, она будет и рада меня видеть... Ну, посмотрим. У этой женщины чувства так же изменчивы, как ветер... Однако припустим-ка еще коней. Боюсь опоздать.

Кони предводителя отряда и его невольника понеслись еще быстрее. Казалось, ноги благородных животных почти не касались земли, так что остальные лошади, хотя тоже привычные к бегу, едва поспевали за ними. Каждые два часа всадники ненадолго останавливались в подходящих местах, чтобы дать отдых лошадям, затем снова пускались в путь.

Ровно в полдень впереди, на фоне ярко-голубого, залитого солнцем неба, уже начали обрисовываться и угрюмые башни замка Гюссиф.

- Теперь осталось не больше часа езды, - сказал Бен-Таэль, хорошо знавший дорогу. - Вскоре придется подниматься на крутую гору и перед тем нужно будет дать новый отдых лошадям.

Проехав мимо зачумленных болот, где происходила ловля пиявок, стоившая жизни одним людям, зато спасавшая множество других, отряд очутился перед отвесным почти утесом, на котором красовался замок, господствуя над всем побережьем. Когда кони, сильно уже измученные, достаточно отдохнули перед крутым подъемом, Мулей-Эль-Кадель приказал отряду осмотреть оружие и подтянуться, предупредив, что может предстоять схватка.

Через полчаса он уже подъезжал к подъемному мосту замка в сопровождении одного Бен-Таэля. Весь же отряд был оставлен немного в стороне.

- Я - Мулей-Эль-Кадель! - крикнул он часовым на башне. - Доложите вашей госпоже, что мне нужно видеть ее по очень важному делу.

- Мулей-Эль-Кадель! Мулей-Эль-Кадель! - разнеслось по стенам замка. - Да здравствует доблестный, непобедимый Дамасский Лев!

Вслед за тем со всех сторон стали сбегаться янычары и флотские солдаты, чтобы приветствовать знаменитого воина, слава о котором была распространена не только по всему Востоку, но и за пределами его, благодаря тем из христиан, которые знали его и с восторгом отзывались о нем.

- Гараджия в отсутствии или здесь? - спросил он, въехав через опущенный мост во двор замка.

- Здесь, господин, - ответил один из прибежавших негров. - Она уже знает о твоем прибытии и ожидает тебя.

Мулей-Эль-Кадель, не сходя с коня, свистнул и, когда по этому заранее установленному знаку подъехал его отряд, бросил повод своей лошади Бен-Таэлю, спрыгнул с нее на землю и прошел в замок, предшествуемый офицерами стражи.

В окруженном колоннами портике его уже поджидали слуги с горячим кофе и сладкими лепешками, как это водилось в домах турецкой знати. Молодой витязь выпил чашку ароматного напитка, закусил двумя небольшими пряными лепешками и спросил приблизившегося к нему с низкими поклонами старого домоправителя:

- Могу я видеть твою госпожу?

- Да, господин, она ждет тебя. Пожалуй за мной. Мулей-Эль-Кадель подошел к Бен-Таэлю, стоявшему в стороне, и шепнул ему на ухо:

- Пусть мои люди не снимают оружия и будут наготове. Невольник молча наклонил голову.

- Теперь веди меня к твоей госпоже, - обратился витязь к домоправителю.

Старик провел его в ту же комнату, в которой Гараджия угощала мнимого Гамида-Элеонору. Внучка великого адмирала, как в первый день приезда Гамида, стояла перед диваном, опираясь рукой о стол. Одета она была во все белое, сверкая множеством драгоценностей. За поясом у нее, как и тогда, был маленький ятаган.

- Ты, Мулей-Эль-Кадель? - тихо произнесла она глубоким грудным голосом, видимо, сдерживая сильное волнение. - Не надеялась я увидеть тебя в этих стенах... Что привело тебя сюда?

- Желание узнать от тебя кое-что относительно той благородной христианки, которая пробыла здесь несколько дней, потом уехала и подверглась преследованию твоего начальника стражи, - сухо ответил Дамасский Лев.

Лицо Гараджии вспыхнуло, а в глазах ее загорелся мрачный зловещий огонь.

- А, - насмешливо сказала она, - ты желаешь иметь сведения о той женщине, которая прокралась ко мне под прикрытием чужого имени и в мужской одежде?

- Да, именно о ней. Где эта женщина? - тоном судьи продолжал Мулей-Эль-Кадель.

- А я почем знаю, - передернув плечами, презрительно вымолвила Гараджия.

- Может быть, она уже вернулась сюда?

- Если бы вернулась, ты не нашел бы ее живой, Мулей-Эль-Кадель.

- Ты все такая же злая, как была, Гараджия?

- Все такая же.

- Ты должна знать, где эта женщина... или, вернее, девушка; она ведь еще не была замужем... Я слышал, твой капитан догнал ее галиот и взял его на абордаж.

Молодая турчанка так и подскочила от радости.

- Взял-таки! - вскричала она с торжествующим смехом. - Посмотрим, кто теперь вырвет ее из моих рук?

- Я нарочно приехал к тебе... с просьбой уступить мне эту пленницу вместе со всеми ее спутниками.

- Это ты-то... мусульманин?!

- Да, я. Эти люди находятся под моим покровительством.

- И ты воображаешь, что Мустафа и Селим будут смотреть на это покровительство сквозь пальцы?

- Пусть они попробуют наказать Дамасского Льва: войско боготворит его, и ни один человек из всей армии султана Селима не решится наложить на него руку, - спокойно проговорил молодой витязь.

- Тогда тебе пришлют из Константинополя шелковый шнурок.

- Он может затеряться на пути: Константинополь так далеко отсюда, - насмешливо возразил Мулей-Эль-Кадель.

- Наши галеры очень быстроходны. Они могут доставить тебе султанский подарок не далее как через пять дней. А чтобы он не был перехвачен, об этом мы тоже можем позаботиться, - в свою очередь, иронизировала Гараджия.

- Так ты намерена донести на меня? - спросил Дамасский Лев, пристально глядя в глаза своей собеседницы.

Молодая девушка подошла к нему, положила обе руки на его плечи и, так же пристально засматривая ему в глаза взглядом, напоминавшим взор разъяренной тигрицы, шипящим голосом произнесла:

- Что ты сделал с моим бедным сердцем, Мулей-Эль-Кадель!.. Как раньше, так и теперь ты прожигаешь его своими взорами... Я любила тебя, любила так горячо, как только могут любить женщины моего племени, а ты отверг мою любовь!.. И теперь ты, заставивший меня перенести такую муку, пролить столько жгучих слез, желаешь, чтобы я собственными руками отдала тебе эту гнусную христианку, которая насмеялась надо мной и которую ты... любишь?!

Спокойно отступив от молодой девушки, так что ее руки упали с его плеч, побледневший Мулей-Эль-Кадель молча отрицательно покачал головой.

- Ты заблуждаешься, Гараджия, - мягко, почти грустно возразил молодой человек. - Та мужественная и благородная венецианка, которая под именем капитана Темпеста совершала чудеса храбрости в Фамагусте, спасла мне жизнь, и Дамасский Лев опозорил бы себя навеки, если бы оказался менее благодарным, чем настоящие львы, обитающие в пустынях нашей Аравии; они никогда не забывают благодеяний и всегда стараются выразить свою признательность, чем только могут...

- Любишь ее, любишь, нечего вывертываться! - злобно кричала Гараджия, наступая с сжатыми кулаками на своего собеседника.

Дамасский Лев скрестил руки на груди и спокойно спросил:

- А если бы и так, то что же ты бы сделала, Гараджия?

- Что я бы сделала?! - прохрипела она, потрясая кулаками в воздухе. - Я сделаю то, что голова этой хитрой змеи, сумевшей прокрасться в сердце, оставшееся закрытым для меня, будет торчать на колу самой высокой из моих башен!.. Клянусь Кораном, что это будет сделано, а я не из таких, которые нарушают свои клятвы... Вот, подожди, дай только Метюбу привезти ее обратно...

- Метюба я надеюсь остановить в пути... во всяком случае не позволю ему высадиться здесь.

- Остановишь в пути и не позволишь ему высадиться?.. Ха-ха-ха! Посмотрим, как ты воспрепятствуешь ему в этом? Разве в твоем распоряжении целая эскадра, чтобы выступить против него?.. Да, наконец, разве я допущу тебя идти к нему навстречу? У меня здесь несколько сот людей, превосходно вооруженных, и этот замок - прекрасная крепость...

- Хорошо, об этих интересных подробностях мы можем поговорить в другой раз, - насмешливо прервал разошедшуюся комендантессу Мулей-Эль-Кадель. - Пока же - до свидания... или, вернее, - прощай навеки, Гараджия! Увидишь на что способен Дамасский Лев.

И, круто повернувшись, он с высоко поднятой головой, бледный, но полный решимости, направился к выходу.

- Берегись султанского шнурка! - крикнула ему вдогонку молодая девушка, имевшая теперь вид настоящей фурии.

- Не боюсь даже и этого шнурка! - не оборачиваясь ответил Мулей-Эль-Кадель.

Он готовился уже переступить порог, когда Гараджия, провожавшая его злобными глазами, вдруг с криком ярости догнала его. Мулей-Эль-Кадель быстро обернулся.

- Что еще нужно тебе от меня? - сурово спросил он.

- Подожди. Я хочу сделать тебе подарок, очень интересный для тебя. Я отдам тебе шпагу поддельного Гамида и капитана Темпеста, которой он на моих глазах победил лучшего бойца всего нашего флота. Можешь впоследствии присоединить ее к той, которая сбросила с коня тебя самого, как я слышала, тогда у тебя будут два знака памяти о той, которую ты любишь...

Заливаясь истерическим хохотом, она подбежала к стене, покрытой оружием, и нажала там металлическую розетку.

В тот же миг часть пола под ногами Мулей-Эль-Каделя опустилась, и молодой человек с криком ужаса, заглушённым торжествующим хохотом турчанки, исчез в образовавшемся проеме.

- Вот и попался, заносчивый рыцарь! - хлопая в ладоши, кричала Гараджия, кружась в дикой пляске по тому самому месту, которое поглотило Мулей-Эль-Каделя и снова быстро закрылось. - Попробуй-ка выскочить из этой западни! Ха-ха-ха!.. Хорошо я тебя поймала?.. Кричи теперь там!..

Она нагнулась к полу и стала прислушиваться. Из-под пола глухо доносились стуки и крики. Очевидно Дамасскому льву не очень нравилось в том мрачном подземелье, куда он так неожиданно попал, благодаря коварству прекрасной, но злобной хозяйки этого замка.

- Цел еще... не расшибся насмерть, как это случалось с другими, которых я туда спроваживала, - бормотала Гараджия, выпрямляясь. - Ну, теперь нужно заняться теми, которых привел с собой этот мусульманский отступник.

Она вышла в галерею, из которой виден был весь двор, где не сходя с лошадей, стоял отряд Мулей-Эль-Каделя, держа наготове длинные пищали с зажженными фитилями и обнаженные сабли.

- Тридцать человек! - прошептала Гараджия, лицо которой сильно омрачилось при виде этого отряда. - Ну, постараемся выиграть время; Метюб наверное уже недалеко отсюда, - заключила она, покидая галерею.

XXIX

Освобождение.

Вернувшись в свои покои, Гараджия позвала к себе дворецкого, ожидавшего ее приказаний насчет размещения и угощения Мулей-Эль-Каделя и его отряда. Это был старый, высокого роста, плотный евнух, с хитрым лицом и бойкими, шнырявшими по всем углам глазами; он принадлежал к числу самых близких доверенных Гараджии, от которых она ничего не скрывала.

- Подземелье надежно? - обратилась к нему Гараджия.

- Вполне, госпожа, - ответил старик. - Там только один выход, запирающийся дверью, обитой железом, которую не прошибет даже пушечное ядро.

- Позови ко мне начальника янычар и прикажи приготовить для солдат Мулей-Эль-Каделя закуску, кофе и сласти, пусть они спешатся, разоружатся и отдохнут, пока со мной будет обедать их предводитель. Ты им так скажешь. Понимаешь?

- Понимаю, госпожа. Но согласятся ли они на это?

- Разве ты сомневаешься?

- Сомневаюсь, госпожа.

- Да? Но все-таки нужно попробовать. Ступай и делай, что я приказала. Да пошли скорее ко мне начальника янычар. Я жду его.

Евнух поклонился и пошел распорядиться, чтобы было приготовлено угощение солдатам Дамасского Льва. Послав потом начальника янычар к комендантше, он вышел к Бен-Таэлю и сказал ему по возможности любезно:

- Предложи своим людям потушить фитили пищалей и сойти с коней. Мулей-Эль-Кадель обедает с моей госпожой и встанет из-за стола не раньше, как через час.

Бен-Таэль очень удивился.

- Мой господин обедает у твоей госпожи?! - вскричал он. - Быть этого не может!

- Почему же? - спросил евнух. - Что же ты в этом находишь невозможного? Разве твой господин не друг моей госпожи?

- Может быть, он и был им когда-нибудь, но в настоящее время он явился сюда не другом, - возразил араб, видимо, обеспокоенный. - Доложи моему господину, что мы будем ожидать его возвращения к нам, не сходя с седел.

- Напрасно, - заметил евнух. - Вон, видишь, вам уже несут и угощение от нашей госпожи.

Бен-Таэль пристально посмотрел ему в глаза и объявил решительным тоном:

- От угощения мы отказываемся, но, тем не менее, от души благодарим твою госпожу за ее милостивые заботы о нас.

- Вы отказываетесь от угощения?! Так ли, друзья? - обратился домоправитель к самим солдатам.

- Отказываемся, отказываемся! - в один голос ответили бравые воины, понявшие, что Бен-Таэль должен иметь серьезное основание для этого отказа. - Нам ничего не нужно.

- Это очень огорчит нашу госпожу.

- Ничего, наш господин ее утешит, - сказал Бен-Таэль.

- Пусть он выйдет к нам и прикажет принять угощение, тогда мы примем его.

- Он слишком занят приятной беседой с нашей госпожой, чтобы прервать ее из-за такого пустяка, - продолжал евнух.

- Ну, тогда мы подождем, когда ему надоест эта беседа, - не сдавался Бен-Таэль.

Видя, что ему не переубедить упрямого араба, домоправитель ушел, угрюмо опустив голову.

Он нашел свою госпожу в страшном возбуждении. В одном из углов залы неподвижно стоял смущенный капитан янычар.

- Ну, обрадовались его люди угощению? - спросила она, подскочив к евнуху.

- Нет, госпожа, - с удрученным видом отвечал старик.

- Они все в один голос решительно отказались от твоего угощения; не хотят даже сойти с коней и сложить оружия.

- Ага!.. Ну, а ты, капитан, - продолжала Гараджия, обратившись к начальнику своих янычар, - все-таки настаиваешь на том, что не можешь поручиться за верность своих людей?

- Да, госпожа. Дело идет о Дамасском Льве, а он так любим всем войском, что ни один из солдат не решится выступить не только против него самого, но и против его людей...

- Хорошо, я обойдусь и без вашей помощи, - решительно заявила Гараджия. - Ступай, старик, - снова обратилась она к евнуху, - и собери всех моих невольников и других слуг на одну из верхних галерей... Оттуда им будет удобнее действовать... А ты, капитан, немедленно отбери все оружие у своих людей, раз нельзя быть уверенными в их верности.

Когда евнух и капитан удалились, молодая женщина сняла со стены боевую саблю из знаменитой дамасской стали, позвала двух негров, постоянно дежуривших у дверей, и, приказав им зажечь фитили у своих пищалей, вместе с ними спустилась во двор.

Отрад Мулей-Эль-Каделя находился на прежнем месте и в полной боевой готовности. Янычары, охранявшие подъемный мост, горячо упрашивали своего капитана оставить им их оружие. На верхней галерее столпилось человек тридцать негров, арабов, турок и других людей, также вооруженных длинными аркебузами. Это все были невольники или свободные слуги комендантессы крепости.

Вполне полагаясь на свой отряд, набранный из дамассцев, беззаветно преданных Мулей-Эль-Каделю, сыну правителя их города и области, Бен-Таэль спокойно смотрел на Гараджию, подходившую к нему, держа руку на эфесе сабли.

- Это ты командуешь отрядом вместо твоего господина? - свысока спросила она араба, гордо подбоченившись перед ним.

- Да, я, госпожа.

- Кажется, я уже видела тебя где-то... Ты невольник Мулей-Эль-Каделя?

- Да, госпожа.

- Сойди с лошади и положи свое оружие!

- Не могу этого сделать без приказания моего господина Мулей-Эль-Каделя, - твердо возразил Бен-Таэль.

- А, негодяй, ты еще смеешь рассуждать!.. Разве ты не знаешь, кто я?.. Не знаешь, что я - начальница этой крепости?.. Чтобы весь твой отряд вместе с тобой сию же минуту был разоружен, иначе никто из вас не выйдет живым из этой крепости!

Но ни один солдат не пошевелился и не потушил фитиля своей пищали; что же касается самого Бен-Таэля, то он ответил тем, что направил дула своих пистолетов прямо в грудь Гараджии, невольно отступившей при этом на несколько шагов назад, и с невозмутимым хладнокровием сказал:

- Мы разоружимся только тогда, когда наш господин прикажет нам это лично... Где он? Что вы с ним сделали? Мы желаем видеть его немедленно.

Весь отряд заволновался и грозно загудел:

- Где наш господин?.. Пусть он выйдет к нам, чтобы мы могли видеть, что он еще жив и невредим!

- Эй, янычары, ко мне! - крикнула Гараджия, обращаясь к страже. - Обезоружьте этих людей и отправьте их в подземелье на свидание с Мулей-Эль-Каделем.

К величайшему изумлению Гараджии, янычары тоже не двинулись с места.

- А! Так вы бунтовать! - яростно кричала она, топая ногами. - Всех вас на кол... Эй! - обернулась она к своим людям, стоявшим на верхней галерее, - стреляйте в этих изменников!

Но прежде, чем они успели взять на прицел ружья, отряд Мулей-Эль-Каделя, по знаку Бен-Таэля, дал по ним залп; сам невольник Мулей-Эль-Каделя тоже разрядил оба свои пистолета, направив их в арабов.

Произошел страшный переполох. Невольники и прочие слуги Гараджии в паническом ужасе бросились бежать от своих раненых товарищей. Бен-Таэль спрыгнул на землю, в один скачок очутился возле Гараджии, схватив ее одной рукой за горло, а другой приставил ей к груди острие ятагана, и твердо сказал:

- Госпожа, мы не сделаем тебе ничего дурного, если ты сейчас же прикажешь привести к нам нашего господина. Если же ты откажешь нам в этом, то, клянусь Кораном, будешь убита.

Молодая турчанка так была поражена этим неожиданным оборотом дела, что несколько мгновений не могла ни пошевельнуться, ни ответить ни слова.

- Слышишь, госпожа? - продолжал Бен-Таэль, пронизывая ее негодующим взглядом. - или немедленно прикажи привести сюда Мулей-Эль-Каделя, или готовься к смерти!

Гараджия вдруг рванулась было из руки араба, но эта рука держала ее, как в тисках.

- Ко мне, янычары! - позвала молодая женщина полусдавленным от ярости голосом.

Но и на этот раз султанские солдаты не откликнулись на вопль внучки великого адмирала.

Гараджия поняла, что не может ни на кого рассчитывать в затеянной ею борьбе с Мулей-Эль-Каделем, даже на своих личных слуг и невольников, так постыдно бежавших при первом же выстреле в них и больше уже не решавшихся показываться.

- Уступаю вашей грубой силе, - проговорила, наконец, она, задыхаясь от душившей ее злобы и бросая Бен-Таэлю взгляд такой дикой ненависти, что тот невольно вздрогнул.

- Помни, жалкий раб, - прибавила она, скрежеща зубами, - что наступит день, когда внучка великого адмирала отомстит за себя и добьется того, чтобы с тебя заживо содрали шкуру!

- После делай со мной, что хочешь, госпожа, но сейчас немедленно доставь нам сюда нашего господина, Мулей-Эль-Каделя, если жалеешь собственную жизнь, - ответил араб, выпуская ее горло. - Мы даем тебе пять минут срока.

Гараджия бросилась к старому евнуху, который, трясясь от страха, стоял под одной из колонн портика, и приказала ему:

- Приведи сюда как можно скорее Дамасского Льва!

- Следуйте вчетвером за этим стариком и убейте его на месте, если заметите, что он хочет вас обмануть, - сказал Бен-Таэль своим людям.

Четверо всадников тотчас же спешились. Окружив со всех сторон евнуха, они заставили его указывать им путь к подземелью. Несчастный старик задыхался и трясся от страха. Он молча довел их до обитой железной двери, ведшей в подземелье башни. Дверь приходилась наравне с землей и была скрыта под густо разросшимся кустарником. Он попросил их самих отодвинуть тяжелые засовы и болты, запиравшие эту дверь.

Между тем Бен-Таэль схватил Гараджию, но на этот раз только за руку, и сказал ей:

- Пока сюда не придет наш господин, я тебя не выпущу из рук, госпожа.

Обозленная комендантша яростно кусала себе губы до крови, но ни слова не возразила; она хорошо понимала, что это будет бесполезно.

Так прошло несколько минут. Дамассцы зорко оглядывались по сторонам, чтобы не прозевать какого-нибудь сюрприза, на который они готовы были ответить новым дружным залпом. Что же касается янычар, то, стоя на часах возле поднятого моста, они молча переводили глаза с солдат Дамасского Льва на комендантшу крепости, оказавшуюся как бы в плену у последних, и обратно.

Вдруг посланные с евнухом бегом вернулись назад с радостным криком:

- Да здравствует Дамасский Лев!

Вслед за ними спокойно выступал улыбающийся Мулей-Эль-Кадель. Приблизившись к тому месту, где стоял его отряд и происходила вся вышеописанная сцена, он на мгновение остановился и сделал рукой приветственный жест своему отряду, бурно выразившему искреннюю радость при виде любимого начальника живым и невредимым. Окинув потом взглядом убийственного презрения извивавшуюся в бессильной злобе женщину, чуть было его не погубившую, он медленными шагами направился к своему коню, которого держал под уздцы один из его солдат.

Вскочив в седло, молодой витязь просто сказал:

- В путь, друзья!

Отряд пропустил его вперед и последовал за ним через мост, который поспешили поднять янычары, тоже восторженно кричавшие:

- Долгая и счастливая жизнь непобедимому Дамасскому Льву! Да поможет ему Аллах во всех путях его!

Мулей-Эль-Кадель сделал им прощальный знак рукой и проследовал до конца моста. Там он на мгновение приостановил коня, чтобы еще раз взглянуть на ту, которая так предательски поступила было с ним. Она стояла посреди двора и, с растрепанными волосами, перекошенным ртом и злобно горящими глазами, потрясала ему вслед кулаками.

Через минуту он уже несся вместе с догнавшим его Бен-Таэлем по направлению к спуску с утеса. Отряд старался не отставать от своего предводителя.

- Теперь нам необходимо галеру Метюба лишить возможности высадиться здесь, иначе герцогиня все равно пропала, - заметил Мулей-Эль-Кадель Бен-Таэлю.

- А каким же образом мы можем воспрепятствовать этому, господин? - возразил араб. - Ведь у нас нет кораблей, которые могли бы поспорить с военной галерой.

- В Суданском заливе есть десятка два вооруженных пушками кораблей, отнятых нами у греков; экипаж этих кораблей весь состоит из ренегатов, которые находятся под начальством капитана Китета, человека, многим мне обязанного. По первому же моему слову он отдаст в мое распоряжение всю свою эскадру. ... Сколько понадобится нам времени, чтобы доехать до Суды?

- Часа четыре, господин, если выдержат наши кони.

- Надеюсь, что выдержат... Ну, так вперед, к Суде! Скоро добрались до гор. Бен-Таэль провел своего господина с его отрядом через узкое ущелье, за которым начинались сыпучие пески, очень неудобные для передвижения по ним. Кони еле брели по этому песчаному морю, беспрестанно фыркая от мелкой пыли, поднимавшейся из-под их копыт.

Было уже в виду и море, как вдруг из-за одного песчаного холма выскочил полунагой человек и громким голосом крикнул:

- Стойте!.. Привет Дамасскому Льву!

Весь отряд мгновенно остановился, держа наготове обнаженные сабли на случай, если бы за песками оказалась засада.

- Никола Страдного! - с изумлением воскликнул невольник Мулей-Эль-Каделя. - Откуда ты?

- Что это за человек? - спросил Мулей-Эль-Кадель.

- Грек, господин, который вел галиот с герцогиней в Гюссиф, - ответил Бен-Таэль.

- Как ты попал сюда, грек? - обратился молодой турок к Николе, делая ему знак приблизиться.

- Позволь сначала мне предложить тебе один вопрос, господин? - почтительно промолвил Страдного, низко склонившись перед знаменитым героем турецкой армии. - Куда ты едешь? Не на поиски ли герцогини?

- Да. Я еду из замка Гюссиф, где наводил справки о герцогине. Бен-Таэль сообщил мне, что Метюб забрал ее в плен и везет назад на своем военном корабле.

- Нет, герцогиня находится совсем в другом месте, господин. Но если вы не поспешите к ней на помощь, я не знаю, каким образом она избавится от сетей польского искателя приключений. От Метюба она избавилась вместе со всеми нами. Нам удалось ускользнуть от него, но...

- Что ты мне рассказываешь? - перебил грека Мулей-Эль-Кадель, не веривший своим ушам.

- Правду, господин... Мне и еще одному человеку пришло на ум сжечь галеру, что мы и выполнили. А когда на ней началась страшная суматоха, все мы, христиане и ренегаты, спаслись на лодках. Метюб теперь в таком положении, что едва ли ему удастся вновь овладеть своими 1 бывшими пленниками...

- Гм!.. А куда же девался мой галиот?

- Мы и его сожгли, господин. Не было никакой возможности сделать иначе ради нашего спасения. Ты уж прости нас за то, что мы так распорядились твоим...

- Не бойся, я не в претензии на вас за это. вы молодцы и поступили очень умно... Но где же герцогиня?

- Недалеко отсюда.

- И виконт с ней?

- Нет, господин, виконт, к несчастью, утоплен вероломным поляком. Никто, кроме меня, не видел этого, но и моего свидетельства достаточно, чтобы уличить этого негодяя, который только и умеет делать разные гадости...

- Ага!.. Хорошо... Мы еще поговорим об этом, - задумчиво проговорил Мулей-Эль-Кадель. - Веди нас к герцогине, но прежде скажи мне, как ты попал сюда?

- Я догадывался, что ты можешь быть здесь, господин... Моя голова привыкла соображать.

Ружейный залп, вдруг раздавшийся в некотором отдалении, за линией песков, оборвал дальнейшие объяснения грека.

- Стрельба! - вскричал Мулей-Эль-Кадель, выпрямляясь в седле. - За мной, друзья! - крикнул он, пришпоривая своего коня. - Если это солдаты Гараджии, направленные за нами вдогонку, не жалейте на них зарядов. С вами Дамасский Лев.

С этими словами он вихрем понесся по тому направлению, откуда слышались все учащавшиеся и учащавшиеся выстрелы. Вслед за ним поскакал и его отряд.

XXX

Смерть поляка.

Хотя герцогиня д'Эболи и была отчасти уже подготовлена к мысли лишиться своего жениха, виконта Ле-Гюсьера, весть о его смерти все-таки так потрясла ее, что она лишилась чувств и потом долго билась в сильнейшей истерике.

Отчаяние ее было так велико, что Перпиньяно, Эль-Кадур и дедушка Стаке, ухаживавшие за ней в устроенной ими для нее из лодочного паруса палатке, одно время боялись, как бы она не лишилась рассудка. Нервный припадок продолжался около суток, потом перешел в крепкий благотворный сон, что и спасло ее.

Метюб, желавший во что бы то ни стало научиться у этой искусной фехтовальщицы тому приему, с помощью которого она нанесла ему такое позорное для него поражение на поединке, был очень огорчен ее положением и с своей стороны всячески старался быть полезным при уходе за ней. Он сам предложил один из парусов его шлюпки на устройство палатки для молодой девушки; кроме того, великодушно поделился с ее спутниками теми съестными припасами, которые успели захватить с горевшего корабля его люди.

Лащинский раз тоже подошел было к палатке герцогини справиться о здоровье последней, но угрожающие взгляды дедушки Стаке и холодное презрение, с которым отвернулся от него Перпиньяно, заставили его удалиться. Утешая себя тем, что герцогиня все-таки не минует его рук, когда оправится, он оставил пока девушку в покое.

- Погодите, друзья мои, - шептал он, глядя издали на палатку, - вы еще не знаете, на какие выходки способен польский медведь, когда он стремится овладеть намеченной им добычей! Вы только ахнете, когда узнаете, что я устрою...

Когда герцогиня, наконец, уснула, выплакав все свои слезы, и можно было надеяться, что она перенесет тот ужасный удар, который угрожал убить ее или лишить рассудка, Эль-Кадур, Перпиньяно и дедушка Стаке вздохнули свободно и сами улеглись отдохнуть после бессонной ночи, проведенной в заботах о герцогине.

Проснулись они около захода солнца.

- Надо будет улизнуть отсюда, пока еще не поздно, - заявил старый далмат венецианцу. - Я давеча слышал, что Метюб послал двух людей в ближайший залив, где стоит несколько судов, и велел привести оттуда большую барку, чтобы вернуться на ней в Гюссиф, забрав с собой, разумеется и всех нас.

- В таком случае нам, действительно, нечего медлить, - сказал Эль-Кадур. - Барка живо доберется сюда, и тогда нам...

- То-то и есть, - подхватил дедушка Стаке. - Нечего больше и медлить. Турки сейчас все спят, а герцогиня, я думаю, уже оправилась настолько, что ее можно будет разбудить... В случае надобности мы и на руках ее понесем... только бы не помешал нам поляк, который так же опасен, как эти нехристи... Вы не видели его сегодня, синьор?

-Нет, не видел, - ответил Перпиньяно.

-Что вы так беспокоитесь о поляке? - вмешался Эль-Кадур. - А я-то на что же здесь?

-Что ты этим хочешь сказать? - спросил венецианец.

-А то, синьор, что у меня есть хороший кинжал, и я сумею попасть им в самое сердце любого медведя.

-Пока не следует его трогать, вернее всего он тоже спит и так же ничего не заметит, как и турки.

- Может быть, хотя мне не верите", чтобы он крепко спал. Такие люди и во время сна всегда оставляют один глаз и одно ухо...

- Увидим, увидим, Эль-Кадур. А ты мне лучше вот что скажи: как бы нам добыть у спящих турок какого-нибудь оружия? Без него нам нельзя пуститься г, путь: может случиться, что за нами будет погоня.

- Это очень просто, синьор, - ответил араб. - Метюб распорядился уложить в шлюпку много разного оружия, и его нетрудно достать оттуда. Подождем еще немного, когда совсем стемнеет, я отправлюсь и выберу которое получше... Впрочем, я не могу покинуть свою госпожу. Пусть лучше сходит мастер Стаке.

- Молодчина ты, Эль-Кадур, - похвалил его Перпиньяно. - Когда я опять буду в своем полку, на родине, откуда отправился воевать с турками, то непременно выхлопочу тебе там должность квартирмейстера.

- Эль-Кадур в живых не покинет Кипра, - проговорил он с тяжелым вздохом.

- Что за мрачные мысли, друг, - заметил дедушка Стаке. - У меня таких мыслей никогда не было. Советую и тебе не поддаваться им... Ну, я отправлюсь за оружием. Только мне одному, пожалуй, не дотащить сколько нужно. Не желаете ли вы пойти со мной, синьор Перпиньяно?

- С удовольствием, - откликнулся молодой венецианец, поднимаясь с места. - Я и так хотел идти с вами, дедушка, да опасался, как бы не случилось здесь чего-нибудь скверного, но, кажется, бояться пока нечего...

- Не беспокойтесь, синьор, - сказал араб, - я буду охранять свою госпожу, и в случае надобности сумею защитить ее от кого бы то ни было. Идите с Богом.

Старый моряк и лейтенант, крадучись, направились к шлюпке, стоявшей у берега, неподалеку от палатки.

Турки безмятежно спали, завернувшись в свои бурки, и далмату с венецианцем не представлялось никакого затруднения овладеть необходимым оружием, находившимся в большом ящике на дне шлюпки.

Когда они вернулись в палатку, Эль-Кадур сказал им, что герцогиня очень металась во сне и что, по его мнению, необходимо дать ей еще два-три часа отдыха, чтобы она совершенно успокоилась.

- Самый крепкий сон бывает после полуночи, - продолжал он. - Сейчас еще турки могут проснуться при малейшем случайном шуме с нашей стороны, а после полуночи что угодно делай возле них, они не услышат... Ложитесь и вы все опять и усните еще немного. Что же касается меня, то я привык не спать по целым ночам, и буду караулить. Когда будет нужно, разбужу вас.

Все последовали этому доброму совету и, снова улегшись возле входа в палатку, тут же крепко заснули.

Было часов около двух ночи, когда Эль-Кадур осторожно разбудил их.

- Что случилось? - вскричал старый далмат, сразу вскочив на ноги и протирая заспанные глаза.

- Тише, мастер, не кричи так, - остановил его араб. - Пока еще ничего не случилось, но нам пора уходить.

- А как твоя госпожа? - спросил Перпиньяно.

- Она готова в путь.

- Ну, а поляк?

- Должно быть, спит. Не видать, чтобы он ходил тут.

- Отлично. Значит, трогаемся.

Герцогиня действительно уже была готова не только бежать, но и обороняться против тех, кто захотел бы преградить ей дорогу. Она держала в руке обнаженную шпагу, и при одном взгляде на лицо девушки видно было, что к ней вернулась вся та неукротимая энергия и геройская отвага, которые так прославили капитана Темпеста.

Осторожно, без шума пробираясь по лагерю, беглецы направились в сторону, противоположную спящим туркам. Никола Страдного сообщил им, что на расстоянии часа ходьбы отсюда находились глубокие пещеры, в которых можно было скрыться в случае погони. К эти пещерам он хотел привести Мулей-Эль-Каделя, который уж позаботится о дальнейшем. Подробно объяснив, как пройти в ущелье, ведшее к этим пещерам, грек расстался с товарищами, которые, благодаря его объяснениям, могли идти наверняка, не опасаясь сбиться с пути и заблудиться.

Герцогиня, снова превратившаяся в капитана Темпеста, смело выступала во главе маленького отряда, имея по правую руку Эль-Кадура, вооруженного мушкетом с дымящимся фитилем. За ними следовали ренегаты, а синьор Перпиньяно, дедушка Стаке и Симон составляли арьергард.

Беглецы благополучно добрались до ущелья, но только что вступили в него, как до их слуха донесся из турецкого лагеря отчаянный крик:

- К оружию! Пленники сбежали!

- Это голос поляка! - воскликнул дедушка Стаке. - Проклятый предатель!.. Теперь нам нужно пуститься бегом во весь дух, иначе нас догонят, тогда мы пропали.

Ущелье было настолько узко, что беглецам пришлось бежать друг за другом. Это замедляло бегство. Сзади слышалась поспешная команда Метюба, и погоня каждую минуту могла нагнать их.

Когда миновали ущелье, Эль-Кадур увидел невдалеке небольшое селение, покинутое бывшими обитателями, почти все домики которых были разрушены. Очевидно, и здесь свирепствовал беспощадный бог войны.

- Нужно скорее добраться до этих развалин, - сказал араб герцогине. - Под их прикрытием нам легче будет оказать сопротивление нашим преследователям.

В предрассветной тишине уже слышался позади топот погони, направленной Лащинским, судя по тому, что все время раздавался его голос, указывавший, куда держать путь, чтобы догнать беглецов.

- Ну, еще одно последнее усилие, и мы будем спасены, - говорил на бегу старый далмат, ни на шаг не отстававший от своих молодых спутников. - Только бы нам добраться до переднего дома, а там мы покажем этим нехристям, чего мы стоим...

Дом, о котором он говорил, был когда-то харчевней и оказался настолько вместителен, что весь отряд свободно мог в нем расположиться. Ни в этом доме, ни в остальных рядом с ним не было ни живой души. В харчевне были выбиты все окна и была разрушена ядрами крыша, но стены остались невредимы и могли служить беглецам хорошим убежищем.

- Здесь отлично можно устроить защиту, - сказал Перпиньяно, быстро оглядев при помощи зажженной смолистой ветви помещение харчевни. - Вы, синьора, станьте вместе с дедушкой Стаке, Симоном и Эль-Кадуром у этого окна, а я с четырьмя греками займу вот это.

Отряд разделился так, как посоветовал лейтенант. Турки уже подбегали к селению с громкими криками:

- Смерть гяурам! Сожжем их живьем, если они будут сопротивляться!.. Велик Аллах и Магомет пророк его!

Благодаря тому, что старый далмат и Перпиньяно похитили у своих преследователей часть оружия, выбрав к тому же самое лучшее, у тех дело в этом отношении обстояло хуже, чем у беглецов. Но турки могли взять перевес своей численностью. Увидев при блеске звезд выставленные из окон харчевни сверкающие дула мушкетов, турки, по отданной Метюбом шепотом команде, бросились на землю и стали ползком, как змеи, пробираться к харчевне, надеясь таким образом остаться незамеченными и захватить беглецов врасплох.

Но христиане, жизнь которых в этот момент была поставлена на карту, не дремали, и их меткие пули сразу уложили на месте нескольких турок, раньше других поднявшихся было на ноги. Обозленный этой встречей, весь отряд преследователей поднялся на ноги и дал ответный залп. С обеих сторон началась отчаянная перестрелка, длившаяся более получаса и причинившая большой урон только осаждавшим, которым некуда было укрыться, между тем как из осажденных, находившихся за стенами, никто не пострадал.

Герцогиня, к которой вполне вернулись все те удивительные свойства, которые ставили ее в один ряд с лучшими воинами, храбро отразила нападение десятка турок, хотевших ворваться хотя и в запертую, но легко поддавшуюся их дружному напору дверь.

Уже начинало светать, когда турки решили взять харчевню приступом. Метюб решил лучше уложить половину своих людей, чем признать себя побежденным горстью беглецов и дать им возможность ускользнуть из его рук. Догадавшись об этом, герцогиня крикнула:

- Друзья! Настала решительная минута. Молите Бога помочь нам... Зарядов у нас больше нет, остались только сабли и...

- Ничего, синьора, - вступился дедушка Стаке, ни на мгновение не поддавшийся унынию, - мы пустим в ход приклады наших ружей и немало пробьем ими турецких черепов, когда они сунутся нам под руку... Не робейте, друзья! Бог за нас!

Перпиньяно бросился вместе с греками навстречу напиравшим на крыльцо туркам и вступил с ними в рукопашную схватку. Герцогиня готовилась, в свою очередь, дать им мужественный отпор, как вдруг в одно из оставшихся без защиты окон вскочил человек и крикнул:

- Герцогиня, я явился напомнить вам данное мне слово!

- Лащинский! - вскричала герцогиня, в ужасе отступая перед ним. - Данное мной вам слово?.. Давала его не я, а голос необходимости...

- Это все равно, - возразил поляк, протягивая руку, чтобы схватить девушку. - Хочешь не хочешь, а будешь моей!

- Капитан! - послышался голос Метюба, тоже пробравшегося в окно, - Брось свою красавицу на руки ожидающих ее под окном людей и следуй сам за ней, а я пока займусь вот этими. Несколько выстрелов - и они все будут в своем аду.

Но хвастливый турок жестоко ошибался: не так легко было покончить с этой горстью храбрецов, хотя в окно успело проскочить еще несколько из его людей, и беглецы, таким образом, должны были биться на два фронта.

Герцогиня отчаянно защищалась от поляка, который хотел один, без помощи других, овладеть ею и только отражал ее удары саблей, не нападая сам на нее. Он рассчитывал, что ему удастся ее обезоружить и взять в плен.

Эль-Кадур, Перпиньяно и старый далмат были оттеснены от герцогини и не могли ей помочь, сражаясь с напиравшими на них со стороны входа врагами. Но мужественная молодая венецианка и одна справилась с польским медведем. Пользуясь тем, что он остался один с ней лицом к лицу, желая во что бы то ни стало одержать над ней победу собственной силой и этим смыть с себя позор своего поражения в поединке под стенами осажденной Фамагусты, поляк старался обезоружить ее, но она ловким маневром прижала его в угол и сильным ударом шпаги проколола ему горло насквозь.

- Умри, предатель! - вскричала она. - Если бы победа осталась на твоей стороне, ты взял бы меня только мертвой, а теперь умри сам, побежденный рукой капитана Темпеста!

- А, черт... Ну, теперь... все кончено! - прохрипел Лащинский, раскинув руки и тяжело падая к ее ногам.

Через минуту его не стало.

Метюб бросился было на победительницу поляка с поднятой саблей, но в то же мгновение и он упал, сраженный саблей Эль-Кадура, которому удалось, наконец, пробиться к своей госпоже.

- На помощь к Перпиньяно! - крикнула Элеонора, заметив, что лейтенант вместе с остальными ее спутниками стеснен со всех сторон и едва держится против нападающих.

- Берегись, госпожа! - вдруг воскликнул Эль-Кадур, загородив ее собой.

В то же мгновение сердце верного араба, собственной грудью заслонившего свою госпожу, было пробито пулей Метюба, который собрал свои последние силы, чтобы увлечь с собой во мрак царства смерти невольную виновницу всей этой ужасной драмы.

- Проклятый араб! - простонал он, скрежеща зубами от злобы на эту последнюю неудачу, и с тем испустил дух.

Дедушка Стаке и Симон чудесным образом тоже пробились к герцогине и помогли ей отнести умиравшего араба в комнату рядом, носившую следы страшного разгрома, произведенного во время следования по этой местности полчищ Мустафы, шедших на Фамагусту.

- Бедный мой Эль-Кадур! - произнесла Элеонора, наклоняясь над умирающим, лицо которого уже подергивалось предсмертной судорогой.

- Умираю... госпожа... - шептал он прерывающимся голосом. - Пуля... прошла... в сердце... Про... щай... будь... счаст... лива...

- Нет, Эль-Кадур, нет, друг мой, ты не должен умереть!..

Я вылечу тебя, - сквозь слезы говорила герцогиня, сжимая его холодеющие руки.

Араб устремил на нее свои потухающие глаза с последним проблеском глубокой любви и безграничной преданности и еле слышно произнес:

- Мои... мучения... окончены... Будь... Счастлива... дай... и твоему... вер... ному рабу... умереть... счаст... ли... вым... поцелуй... его...

В то время, как Симон плакал навзрыд и его старый соотечественник, дедушка Стаке, тоже тихо ронял слезы над умирающим, герцогиня осторожно прижала губы ко лбу своего преданного слуги, ради нее пожертвовавшего собственной жизнью.

Заключение.

Тело верного невольника, жизнь которого была полна стольких необычайных терзаний, о которых смутно догадывалась только та, за которую он с радостью пожертвовал этой жизнью, не успело еще остыть, как к месту сражения между беглецами и их преследователями бешеным галопом примчался Мулей-Эль-Кадель, сопровождаемый отрядом своих дамассцев и их проводником Николой Страдного.

Услышав топот множества коней и бряцанье многочисленного оружия, турки, уже плотно окружившие христиан, в паническом ужасе бросились бежать, думая, что уж не высадились ли неожиданно венецианцы с целью напомнить, что лев св. Марка еще жив и готов жестоко отплатить за те ужасы, которые совершались в Фамагусте по приказанию кровожадного Мустафы. Может быть, явилась даже целая эскадра военных кораблей.

В страхе перед этой грозной силой люди Метюба, оставшиеся без своего предводителя, бежали, как стадо испуганных овец, оставив на произвол судьбы всех своих убитых и раненых.

- Дамасский Лев! - вскричал Перпиньяно, первый из христиан понявший настоящую причину постыдного бегства турок. - А, и Никола вернулся с ним!..

- Где герцогиня? - отрывисто спросил Мулей-Эль-Кадель, спрыгивая с покрытого потом и пеной коня.

- Здесь! - крикнул ему в ответ выбежавший на крыльцо Перпиньяно.

Не говоря больше ни слова, Мулей-Эль-Кадель быстро вбежал в дом и в следующее мгновение был уже перед Элеонорой.

- Жива!.. Жива!.. - задыхаясь от радости и весь красный от волнения, воскликнул он.

- Мулей!.. Вы? - в свою очередь вскричала Элеонора, тоже покраснев при виде его.

- Я, синьора. Я явился сюда, кажется, как раз вовремя... А где поляк Лащинский, убийца виконта Ле-Гюсьера?

- Вот он, мертвый... Я убила его... Но вы назвали его убийцей виконта? Неужели это правда?

- Правда, синьора, - вмешался Никола, - я сам видел, как Лащинский бросился с галеры в воду вместе с живым еще виконтом, а потом уже один подплыл к лодке, которая направлялась к берегу... Да, синьора, не турки виновны в смерти вашего жениха, как вас, быть может, уверял этот предатель, а он сам.

Герцогиня, вдруг сильно побледневшая, несколько времени простояла неподвижно, устремив широко раскрытые глаза на труп поляка, потом с громким, душу раздирающим криком упала без чувств на руки Мулей-Эль-Каделя.

Полчаса спустя отряд Мулей-Эль-Каделя и спутники герцогини под его предводительством уже покидали безлюдное селение, на кладбище которого было предано земле тело бедного Эль-Кадура. Мулей-Эль-Кадель и герцогиня ехали рядом молча, занятые каждый своими мыслями и чувствами. Вдали еще виднелись бегущие солдаты и матросы Метюба.

В тот же день к вечеру, беглецы, находившиеся теперь под такой сильной охраной, въезжали в городок Суду, где Мулей-Эль-Кадель озаботился отыскиванием приличного помещения для герцогини, которая, очевидно, готова была заболеть от всех перенесенных ею за последнее время потрясений. И действительно, едва она успела лечь, как у нее открылась сильная горячка, едва не сведшая ее в могилу. Целые две недели больная была в таком состоянии, что окружающие ее каждую минуту ожидали ее смерти, но молодость взяла свое: произошел благоприятный перелом болезни, и молодая девушка медленно стала поправляться.

В один прекрасный день, когда герцогиня уже совершенно оправилась и собиралась вернуться на родину, в Суду прискакал турецкий капитан, на верхнем конце копья которого развевался белый шелковый платок, и потребовал, чтобы его немедленно провели к Мулей-Эль-Каделю. Он молча поклонился ему и вручил небольшую шкатулку, обернутую в зеленую шелковую материю. При виде этой шкатулки лицо Дамасского Льва покрылось смертельной бледностью.

- От Селима, нашего повелителя! - громко произнес султанский посланец.

После этих торжественных сказанных слов он, снова поклонившись, вышел, вскочил на своего коня и галопом умчался назад.

- Что это такое, Мулей? - с беспокойством осведомилась герцогиня, присутствовавшая при этой краткой сцене.

- Вот посмотрите, - сдавленным голосом ответил молодой турок, развертывая и открывая шкатулку, сделанную из кованого серебра художественной работы.

В этой изящной вещичке, на красном бархате, оказался искусно сплетенный шелковый шнурок.

Элеонора испустила крик ужаса. Черный цвет шнурка доказывал, что если получивший его не воспользуется им для того, чтобы собственными руками задушить себя, то будет посажен на кол.

- Боже мой, Мулей, что же теперь делать? - со слезами на глазах спросила девушка, в невольном порыве бросаясь на грудь молодого человека.

- Что делать? Я вижу, что жизнь с этой минуты становится для меня слишком заманчивой, чтобы я мог решиться добровольно отказаться от нее. Я покоряюсь этому указанию свыше, отрекаюсь от веры отцов своих и принимаю религию своей возлюбленной, если только она согласна иметь меня своим мужем.

- О, мой дорогой Мулей! - прошептала молодая девушка. - Я давно уже читала в твоих глазах затаенную любовь ко мне и... О, прости мне, тень несчастного Гастона!... - И сама полюбила тебя.

- Не ожидал я такого счастья и не знаю, достоин ли его... Вези меня в свою прекрасную Италию. Там я приму христианство, переменю имя, и никакие Селимы с их шнурками не будут мне страшны...

Когда после этого дня наступила ночь, то под ее молчаливым покровом из Суданского залива тихо вышло небольшое красивое греческое судно и направилось прямо к берегам Италии.

На борту этого судна находились герцогиня д'Эболи и ее жених Мулей-Эль-Кадель. Синьор Перпиньяно, дедушка Стаке и Никола Страдиото также следовали вместе с ними.

Капитан Темпеста и Дамасский Лев навсегда покинули арену борьбы креста с полумесяцем, но славные имена их долго еще жили в памяти участников этой борьбы.

Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 6 часть., читать текст

См. также Эмилио Сальгари (Emilio Salgari) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :