Эмилио Сальгари
«Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 5 часть.»

"Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 5 часть."

- Туда могли подойти венецианцы. У них еще остались корабли.

- Немного и притом, что они могут сделать теперь, когда по всему острову победоносно развевается знамя пророка и все бывшие на нем христиане истреблены?

- Мало ли что!.. Ну, хорошо, подождем немного и спросим твоих людей на галиоте. Они, наверное, скажут нам, что сталось с моим кораблем. Не мог же он исчезнуть так, чтобы никто из них не заметил этого?

Пока всадники спешивались, с галиота была спущена шлюпка и быстро подошла к берегу. На ней были те два матроса, которые все время оставались на галиоте, и Олао, посланный к ним ночью греком Страдиото из крепости.

- Здесь стояла шиабека, куда она делась? - поспешила осведомиться у них комендантша крепости.

- Была, госпожа, - почтительно ответил Олао, - но давеча на заре подняла паруса и направилась вдоль берега.

- Разве показался какой-нибудь вражеский корабль на горизонте? Или еще что случилось?

- Вчера вечером на юге действительно виднелся корабль, как будто направлявшийся к острову. Должно быть, шиабека пошла ему навстречу, чтобы узнать, откуда он и чей.

- Ну, значит, она скоро вернется... Уж не венецианский ли это корабль?.. Гм!.. Посадите прежде всего на галиот вот этого христианского пленника и оставьте его крепко связанным в междупалубье... или, еще лучше, заприте его в каюту и приставьте к двери караул, слышите?

- Будь покойна, госпожа: об этом уж позабочусь я, - поспешил сказать Страдного.

Пленник держал себя совершенно спокойно. Ободряемый взглядами герцогини, которые она украдкой бросала ему, он первый сел в шлюпку, потом в нее поместились Николо Страдного, старый далмат и четверо матросов из числа тех, которые находились в эскорте молодой венецианки. Шлюпка с этими пассажирами быстро направилась к кораблю.

- Так не забудь же, Гамид, что я жду твоего скорого возвращения и надеюсь услышать от тебя приятную весть о том, что твоя сильная рука отомстила Мулей-Эль-Каделю за меня, - говорила между тем Гараджия, следя глазами за удалявшейся шлюпкой. - Если ты это сделаешь, я назначу тебя губернатором замка Гуссиф и через своего деда попрошу тебе те отличия, которые ты сам пожелаешь.

- Ты слишком добра ко мне, госпожа... - начала было герцогиня, но турчанка быстро прервала ее нетерпеливым восклицанием:

- Опять "госпожа"?.. Ведь я уже просила тебя звать меня только по имени!

- Виноват, Гараджия, я не привык так называть женщин, которые мне не сродни... Повторяю - ты слишком любезна ко мне...

- Ты заслуживаешь гораздо большего, Гамид... Ну, прощай пока, эфенди, - продолжала Гараджия, крепко пожимая мнимому юноше руку. - Мои глаза будут следить за тобой по морю.

- А мое сердце - биться для тебя, Гараджия, - утешала ее герцогиня, думая про себя совсем другое. - Лишь только убью Дамасского Льва, тотчас вернусь к тебе.

Но вот вернулась шлюпка, доставившая пленника и его провожатых на борт галиота. За ней шла другая, поменьше. Элеонора села в первую вместе с Перпиньяно, Эль-Кадуром, Бен-Таэлем, невольником Мулей-Эль-Каделя, и несколькими греками и через минуту уже быстро неслась к галиоту, между тем как остальные спутники усаживались во вторую шлюпку.

Опираясь на лошадь, которую держала под уздцы, Гараджия полными слез глазами следила за мнимым сыном мединского паши. Прекрасное лицо жестокой турчанки было окутано облаком печали.

Между тем находившиеся уже на галиоте ренегаты поспешно распускали все паруса и поднимали якорь. Почувствовав под своими ногами родную, так сказать, палубу, дедушка Стаке сразу вошел вновь в привычную роль и весело командовал.

Якорь быстро был поднят, и когда на борт взошла вторая партия пассажиров, корабль сначала двинулся немного вперед, потом плавно повернулся под нажимом руля, управляемого умелой рукой Николы, и спокойно направился к выходу с рейда.

- Жду тебя, Гамид! - послышался с берега отчаянный крик Гараджии.

Герцогиня сделала ей прощальный знак рукой, между тем как с ее губ сорвался веселый смех, заглушаемый раскатами громового голоса дедушки Стаке, кричавшего:

- Благодарим вас за угощение! Не взыщите, что плохо пришлось с вами расплатиться!

Он прокричал эти слова на своем языке, и турки могли принять их за дружеский прощальный привет, так оно, очевидно, и было, судя по тому, что они ответили ему пожеланием счастливого пути и маханием фесок.

Когда корабль скрылся из виду, обогнул мыс, Гараджия вскочила на коня и понеслась обратно в замок, сопровождаемая своими янычарами. Лицо ее все более и более омрачалось. Удаляясь от берега, она не раз останавливалась и, обернувшись назад, подолгу смотрела на море, хотя там уже давно ничего не было видно.

Наконец, добравшись до вершины возвышенности, она дала коню шпоры и бешеным галопом помчалась по ровной площадке, на которой стоял замок. Янычары остались далеко позади.

Когда она готовилась въехать на опущенный мост, ей бросился в глаза скакавший ей навстречу, со стороны болот, высокого роста капитан янычар с громадными усами. Лошадь его, прекрасный арабский скакун, была вся в пене. При виде этого всадника Гараджия остановилась, между тем как со всех сторон стали сбегаться янычары с дымящимися фитилями пищалей.

- Прости, госпожа! - крикнул по-турецки всадник, останавливая на всем скаку свою лошадь. - Уж не имею ли я честь видеть внучку великого адмирала Али-паши?

- Ну да, я внучка великого адмирала. Что же тебе нужно? - перебила словоохотливого капитана Гараджия.

- Очень приятно... Вот удача-то! Я страшно боялся, что не застану тебя в замке... Христиане еще здесь?

- Какие христиане?

- Те, которые явились сюда за одним пленником, виконтом Ле-Гюсьером.

- Да разве это были христиане?! - вскричала Гараджия, побледнев, как смерть.

- Значит, они выдавали себя за мусульман? Так я и думал.

- Да... Но прежде скажи, как тебя зовут?

- Когда я был христианином, то назывался капитаном Лащинским, - отвечал поляк. - В настоящее время ношу мусульманское имя, едва ли когда-либо достигшее твоих ушей. В турецкой армии столько капитанов, что запомнить всех их невозможно никому, даже внучке великого адмирала, которая, как я слышал, отличается, в числе множества прекрасных качеств, и удивительной памятью... Но ответь же мне, госпожа: здесь ли еще эти люди? Или они уже успели сделать свое дело и...

- Так меня обманули! - вне себя, трясясь от гнева, вскричала Гараджия. - Значит, этот Гамид...

- Гамид? - подхватил поляк. - О да, именно так и хотел назваться капитан Темпеста, собираясь сюда...

- Капитан Темпеста? Что это за человек?

- Госпожа, мне кажется, здесь не совсем удобно обсуждать такие дела, - заметил Лащинский, окинув взглядом толпу собравшихся янычар и тех, которые были в эскорте Гараджии и отстали было от нее, а теперь стали подъезжать.

- Да, ты прав, - согласилась Гараджия. - Следуй за мной.

Въехав во двор крепости, она спешилась и провела своего нового гостя в небольшую залу в нижнем этаже, тоже убранную с восточной роскошью.

- Говори теперь все, - повелительно сказала она, заперев дверь. - Ты, кажется, намекал, что этот Гамид - христианин? Верно ли это?

- Да, это тот самый знаменитый капитан Темпеста, который под стенами Фамагусты победил Дамасского Льва, вызывавшего на бой христианских капитанов, из которых ни один не решился схватиться с этим мастером военного искусства.

- Так он уже раз победил Дамасского Льва! - вскричала Гараджия, все более и более удивляясь и теряясь в лабиринте разных мыслей и чувств.

- Да, ранил его почти насмерть, но не добил, как сделал бы всякий другой на его месте. Напротив, даровал ему жизнь, - пояснил поляк, имевший особое намерение возвысить, а не уронить в глазах турчанки капитана Темпеста.

- А он еще уверял, что Мулей-Эль-Кадель - его лучший друг!.. Значит, он меня обманул и в этом случае?

- Нет, госпожа, в этом случае он говорил правду: Мулей-Эль-Кадель ему более не враг. Доказательством этому может служить то, что Дамасский Лев спас капитана Темпеста, когда Мустафа вошел в Фамагусту и отдал приказ уничтожить всех находившихся там христиан.

- Гамид - не Гамид... он христианин! - задумчиво бормотала молодая турчанка. - Христианин... христианин!..

Просидев несколько времени молча с опущенной на грудь головой, она вдруг встрепенулась, повела плечами и горячо проговорила:

- Ну, так что же, не все ли в сущности равно: магометанин он или христианин, когда он такой прекрасный и великодушный! Будет воля пророка - сделается и он мусульманином, если уж это так нужно...

- Прекрасный? - с иронической усмешкой повторил поляк, подавив вздох. - Не лучше ли будет сказать: прекрасная?

- Что ты еще хочешь сказать этим, капитан? - спросила Гараджия, вытаращив на него глаза, в которых выражалось недоумение, смешанное с ужасом.

- А то, что ты была введена в заблуждение и относительно настоящего пола капитана Темпеста, - с той же усмешкой ответил поляк.

- Что такое? - крикнула турчанка, вся побагровев и тряся своего собеседника за руку с такой силой, что тот невольно поморщился. - Что такое ты еще говоришь?

- Я говорю, что этот прекрасный Гамид или капитан Темпеста в действительности называется герцогиней Элеонорой д'Эболи...

- Так это женщина?

- Да, только незамужняя.

Гараджия испустила раздирающий душу вопль, напоминавший крик раненого насмерть дикого зверя, и прижала обе руки к сердцу.

- Обманута! Осмеяна! Опозорена! - шептала она, попеременно то краснея, то бледнея и обводя кругом себя мутными, блуждающими глазами.

Вдруг она со свойственной ей порывистостью движений вскочила, подбежала к двери, отперла ее и крикнула на весь замок:

- Метюба сюда!

Начальник гарнизона, прохаживающийся по двору, сам услышал этот отчаянный крик и поспешил на него. Увидя искаженное от гнева лицо, горячие глаза и покрытые пеной губы Гараджии, он вообразил, что ее оскорбил новоприбывший капитан янычар и набросился было на него с поднятым ятаганом.

- Нет, нет, не в этом дело! - остановила его Гараджия. - Где твоя галера?

- Все там же, где была - на Досском рейде, - ответил он, отступая назад к двери, где и остановился, почтительно склонившись перед своей начальницей.

- Скачи туда на лучшем из моих коней, - в страшном волнении продолжала она. - Прикажи немедленно поднять паруса и поспеши вдогонку за кораблем того, кто назвался здесь Гамидом... Это - христианин... Он обманул нас всех... Беги... скачи... лети, Метюб, и привези мне назад этого... Гамида... живого или мертвого... все равно... Лишь бы он был здесь... Слышишь, Метюб?.. Я хочу, видеть его... Да, да, видеть... но не мертвого... Нет, нет, живого... Помни: живого!.. На что мне мертвый?..

- Слушаю, госпожа, - сказал турецкий капитан, спеша успокоить свою до крайности взволнованную повелительницу. - Не успеет еще скрыться солнце, как мой "Намаз" догонит галиот, возьмет его - и я отомщу за тот удар шпагой, который нанес мне этот дерзкий мальчишка!

XXII

Снова на галиоте.

В то время как Метюб с польским ренегатом мчались во весь дух на берег залива, где стояла галера, на которой следовало догнать беглецов, галиот последних, подгоняемый попутным ветром, быстро несся по направлению к югу, стремясь достигнуть Суданской бухты, куда он должен был зайти перед тем, как совсем покинуть остров.

Герцогиня решила повидаться в последний раз с Дамасским Львом, которому была обязана спасением собственной жизни, жизни всех ее спутников и освобождением виконта Ле-Гюсьера. Кстати, следовало возвратить это судно и подыскать себе другое для дальнейшего плавания. Греки выразили ей свое желание сопровождать ее в Италию и там или перейти на корабль, который мог доставить их обратно куда-нибудь на Восток, или же подыскать себе какое-нибудь подходящее занятие.

Лишь только галиот обогнул мыс, скрывший его от взоров Гараджии и ее янычар, Элеонора поспешно направилась в каюту, где с таким нетерпением ожидал ее виконт Ле-Гюсьер.

При входе девушки в маленькое помещение оно огласилось одновременно двумя радостными восклицаниями:

- Элеонора!

- Гастон!

Виконт бросился к своей невесте, схватил ее в объятия и впился в ее лицо жадными глазами, пылавшими от мучившей его лихорадки, схваченной в болотах.

- Я знал, что вы явились на Кипр ради меня, - говорил он взволнованным голосом. - Надежда в один прекрасный день увидеть вас снова только и поддерживала меня, она утешала меня и давала силу переносить все мучения, которым я подвергался в плену у турок...

- Откуда же вы узнали обо мне, Гастон? - с удивлением спросила герцогиня.

- Слава о подвигах капитана Темпеста донеслась даже до болот, принадлежащих замку Гуссиф...

- Но каким же путем, через кого вы узнали, что капитан Темпеста и я - одно и то же лицо?

- Мне передавал о капитане Темпеста один христианин, попавший в плен при одной из вылазок при осаде Фамагусты и сделавшийся моим товарищем на ловле пиявок, в болотах. Он подробно описал вашу наружность, по этому описанию и по нахождению при вас Эль-Кадура - о нем тоже много рассказывал этот пленник - я тотчас же догадался, что этот доблестный капитан Темпеста, которому поклонялась вся Фамагуста за его изумительную отвагу и много других прекрасных свойств, - не кто иной, как вы.

- Я сделала лишь то, что должна была бы сделать и всякая другая женщина на моем месте, поэтому вы напрасно так восторгаетесь мной, мой дорогой Гастон.

- Нет, - покачав головой, с убеждением сказал виконт, - одна герцогиня д'Эболи могла проявить такую смелость. Вы думаете, я не знаю, что вы безбоязненно схватились даже с знаменитым Дамасским Львом, этим страшным рубакой, которым так гордится вся турецкая армия?

- От кого же вы узнали об этом?

- От того же самого солдата, который рассказал мне о капитане Темпеста и его верном невольнике Эль-Кадуре.

- А... Ну, эта схватка была для меня простым развлечением, - со смехом заметила герцогиня.

- Хорошее "развлечение", когда его избегали все остальные ваши капитаны, обыкновенно очень жадные до подобных развлечений...

- На их долю не выпадало счастье учиться владеть оружием у лучшего бойца в Неаполе. Этой победой я обязана своему отцу.

- И еще более собственной отваге, Элеонора.

- Оставим это, Гастон. Скажу вам только вдобавок, что я скоро буду иметь удовольствие познакомить вас с моим бывшим противником.

- Вот как! С Дамасским Львом? - вскричал удивленный молодой человек.

- Да. Я обязана ему своим спасением. Без его помощи мне не выйти бы живой из Фамагусты и не освободить бы вас. Даже этот корабль, на котором мы плывем, принадлежит ему.

- Гм!.. А что он в конце концов не выдаст нас всех? - спросил, видимо, сильно озабоченный этим сообщением виконт.

- Нет, для этого он слишком благороден. Кроме того, ведь и он мне обязан жизнью.

- Я знаю это. Вы могли добить его, раненого, но предпочли пощадить. Слышал об этом... Но все-таки я не доверяю этому турку.

- Напрасно, Гастон: этот магометанин совсем не похож на остальных.

- А после свидания с этим... Львом мы тотчас же отплывем в Италию, не правда ли?

- Ну, конечно. Нам больше нечего будет делать на Кипре. Мы отправимся прямо в Неаполь, будем там счастливо жить и постараемся скорее забыть о всех наших прошлых страданиях. Мягкий климат Неаполитанского залива быстро восстановит ваше здоровье и силы, надорванные пыткой, которой подвергала вас эта бессердечная турчанка... Пойдемте на палубу, Гастон. Я только тогда буду вполне спокойна, когда мы увидим хоть издали берега родной Италии.

- Разве нам еще угрожает опасность, Элеонора?

- Сердце мое чует что-то нехорошее, Гастон... Боюсь мести со стороны этой злобной Гараджии. Она может отправить за нами в погоню галеры своего деда.

Взявшись под руку, жених с невестой поднялись на палубу.

Галиот довольно далеко отошел уже от рейда и с быстротой птицы несся по голубым волнам Средиземного моря, по направлению к югу. Изодранные и разубранные, как серебряным кружевом, крохотными заливчиками, напоминающими норвежские фиорды, берега острова отдалились уже узлов на восемь.

- Мы, кажется, идем довольно скоро, дедушка Стаке? - сказала герцогиня старому далмату, приблизившемуся к ней с беретом в руке.

- Только что отчалили и вот уж прошли какое расстояние.

- Идем великолепно, синьора. Этот кораблик идет лучше любой галеры... А вы, господин виконт, - почтительно обратился он к Ле-Гюсьеру, - довольны нашей прогулкой?

- Дай мне руку, моряк, - только и мог проговорить ему в ответ Ле-Гюсьер, с трудом удерживавший готовые хлынуть у него из глаз радостные слезы.

- Помилуйте, синьор, это слишком большая для меня честь! - вскричал смущенный старик.

- Ничего, не бойся: ты вполне заслужил эту честь, моряк, за твое участие в моем освобождении. Пожмем друг другу руки, как два добрых христианина, всегда готовых стоять один за другого.

- Да, уж дедушка Стаке никого из христиан в обиду неверным не даст! - с увлечением воскликнул старик, с неуклюжестью медведя стискивая в своих больших мозолистых руках тонкую нежную руку молодого дворянина.

- Добрый день, падрон! - раздался вдруг за ними новый голос.

- А! Выпеченная из черной муки фигура! - пробормотал себе под нос старый матрос, увидя подходящего Эль-Кадура и раздосадованный тем, что появление араба прервало нескончаемый поток его речей. - Что это какой у него вид - настоящий погребальный?

Действительно, верный невольник герцогини выглядел очень удрученным, и в его глазах читалась безысходная тоска.

- А, Эль-Кадур!.. Как я рад тебя видеть, старый приятель! - проговорил виконт, окидывая его ласковым взглядом.

- Еще более рад я, падрон, что нам удалось освободить тебя из тяжелой неволи, - ответил араб, стараясь подавить волновавшие его мучительные чувства. - Будь теперь счастлив, синьор!

- Да, надеюсь, что буду отныне вполне счастлив, - с увлечением произнес виконт. - Бог даст, нечестивым туркам более не удастся разлучить меня с избранницей моего сердца.

По некрасивому, грубому лицу араба с быстротой молнии пронеслась судорога, выдававшая его душевную муку.

- Падрон, - продолжал он глухим голосом, - служа герцогине д'Эболи, дочери моего благодетеля, я вместе с тем служил как бы и тебе, ее нареченному жениху. Теперь вы не имеете более надобности в моих услугах, поэтому прошу тебя оказать мне великую милость, в которой отказала мне моя госпожа...

- В чем дело, Эль-Кадур? - участливо спросил виконт.

- Прошу как особенной милости не возить меня обратно в Италию... Бедный раб должен вернуться в свою страну. Жизнь моя идет к закату. Я устал и меня тянет назад на родину. Все ночи напролет грезятся мне песчаные пустыни родной Аравии, высокие пальмы с их зелеными перистыми листьями, белые шатры на сожженных солнцем, но прекрасных в моих глазах равнинах, залитых ярким светом и орошенных волнами Красного моря. Мы, сыны жарких стран, недолговечны, и когда чувствуем приближение смерти, то всегда лелеем в своей душе только два желания: иметь под собой песчаное ложе, а над собой - прохладную тень пальмы... Попроси свою невесту, падрон, чтобы она отпустила своего бедного раба умереть на его родине!

- Неужели ты действительно хочешь оставить нас, Эль-Кадур? - спросила Элеонора.

- Да, падрона, - еле мог проговорить несчастный араб, задыхаясь от подступающих к его горлу слез.

- И не пожалеешь о своей госпоже, с которой провел столько прекрасных лет?

- Так хочет Бог, падрона.

- Хорошо. Как только мы выйдем из пределов Кипра, ты будешь свободен, мой бедный Эль-Кадур.

- О благодарю, падрона, от всего сердца благодарю тебя!

И, не сказав более ни слова, гордый сын пустыни завернулся в свой бурнус, потом медленно направился на корму, уселся там и точно замер, между тем как виконт и герцогиня стали здороваться с подходившими к ним моряками. Когда же молодая пара начала делать обход корабля, то снова увидела дедушку Стаке, ходившего с озабоченной миной кругом каютных помещений.

- В чем дело, мастер? - спросила его герцогиня.

- Да, вот в чем, синьора. Вы, должно быть, совсем забыли об экипаже шиабеки? - ответил он, останавливаясь.

- Ах, да, и в самом деле! Где же они?

- Эти паршивые псы все еще сидят у нас тут взаперти. Я опасаюсь, как бы нам из-за них не попасть в беду, поэтому хотел спросить вас, что с ними делать.

- А что вы посоветуете?

- Я посоветовал бы бросить их связанными в воду - пусть полакают морской водицы.

- Они не сражались против нас и не сделали нам никакого зла, за что же так жестоко поступать с ними? - протестовала герцогиня.

- Да ведь это турки, синьора! - воскликнул старый моряк.

- Зато мы - христиане, дедушка Стаке, а потому и должны показать им пример великодушия. Не правда ли, Гастон?

Виконт молча кивнул головой в знак согласия. Моряк почесал голову с видом человека, поставленного в тупик, потом сказал:

- Я забыл доложить вам еще об одной вещи, синьора. Наши матросы, потопившие шиабеку и предварительно обыскавшие ее, нашли в трюме два больших ящика, предназначавшихся, судя по надписям на них, комендантше Гуссифской крепости.

- Вы их открывали?

- Да, синьора, и в них оказалось множество очень дорогих турецких женских нарядов. Прикажете убрать их куда подальше? Полагаю, у вас больше не будет надобности в переодеваниях. Ведь с вами теперь ваш жених. Он сумеет защитить вас. Да и мы грудью постоим за вас.

- Мне, однако, очень улыбается идея превратиться теперь в турчанку, - сказала смеясь Элеонора. - Капитан Темпеста и сын мединского паши Гамид уже отслужили свою службу и могут сойти со сцены. Как вы находите, Гастон?

- Ваша мысль недурна, дорогая Элеонора, - ответил виконт. - В женском наряде вы будете еще восхитительнее для меня, хотя и перестанете кружить головы особам своего пола... Я ведь знаю и то, что Гараджия влюбилась в вас до безумия, вполне поверив тому, что вы - турецкий принц. Вообще мне известно все, что касается вас.

- Ну, тем лучше: это "все" мне не в осуждение. Любовь этой прихотливой турчанки доставила бы мне много веселых минут, если бы не мысль о вас, которого нужно было спасти от неволи. Дорого бы пришлось мне поплатиться за мою игру с этой опасной особой, если бы она поняла ее!.. Дедушка Стаке, - обратилась она к моряку, - прикажите отнести ящики в мою каюту.

- Я думаю, эта гиена не выпустила бы вас живой из своих когтей. Слава Богу, что все так благополучно кончилось, - заметил Ле-Гюсьер.

- Именно. Надеюсь, что мне больше не придется с ней встретиться.

- Если только она не догонит нас здесь, что, пожалуй, еще возможно, так как мы еще не вышли из вод острова, - вмешался старый моряк, отдавший приказание снести ящики с нарядами Гараджии в каюту герцогини и опять присоединившийся к беседующим.

- Зачем же она будет догонять, дедушка Стаке?

- Затем, чтобы отомстить вам за то, что вы сыграли с ней такую лихую шутку, синьора.

- Вы начинаете все видеть в черном цвете, дедушка Стаке.

- Вовсе нет, синьора. Я вижу ночь не чернее, чем она есть... Ну, вот и ветер начинает стихать! - вдруг прервал сам себя старый моряк, обратив внимание на то, что паруса уже не так напряженно раздувались, как до этого времени, и быстрый ход судна заметно убавился. - Хотелось бы увидеть берега Италии или хотя бы Сицилии раньше, нежели наступит полное затишье.

- Ну, Бог милостив, - сказала герцогиня. - Пойдите лучше и распорядитесь, чтобы нам приготовили завтрак, чем каркать вороной, - шутливо добавила она, хлопнув его по плечу. - А я пока пойду превращаться в турчанку, - с улыбкой заявила Элеонора жениху. - За столом увидимся.

Когда она ушла, виконт подхватил дядюшку Стаке под руку и увел его на носовую часть корабля.

- Скажите мне откровенно, мастер, уж не ожидаете ли вы в самом деле погони? - с видимой тревогой в голосе спросил он, усевшись там на скамью, между тем как старый моряк почтительно стоял перед ним.

- Нет, господин виконт, - успокаивал его старик. - Особенно беспокоиться нам вообще нет основания: наш корабль очень прочно построен и прекрасно вооружен, так что тем, кто вздумает напасть на нас, придется-таки повозиться с нами... Вот если налетит хорошая галера - ну тогда, пожалуй, и нам не выдержать. В случае, если бы я увидел приближение такого судна и заметил бы, что оно нагоняет нас с злыми намерениями, то я тотчас же, без малейшего колебания, выбросился бы на берег, потому что более ничего нельзя будет предпринять. Предупреждаю вас, синьор, чтобы вы имели это в виду... А вот, и синьора! - воскликнул дедушка Стаке, увидев снова поднимавшуюся на палубу герцогиню, желавшую скорее показаться жениху в своем новом наряде. - Клянусь всеми львами венецианской республики, это такая турчанка, которая может вскружить головы всем турецким пашам вместе с их султаном! - восторженно прибавил он, любуясь молодой девушкой.

Действительно, для тех, кто не видел Элеонору раньше в свойственной ее полу одежде, она теперь должна была казаться вдвое прекраснее, чем в то время, когда носила мужской костюм. Из всех нарядов, предназначавшихся для Гараджии, она выбрала себе один - скорее грузинский, нежели турецкий, который особенно ярко подчеркивал слегка бронзовый оттенок ее кожи, блеск ее черных глаз и красоту пышных черных волос. На ней была так называемая по-турецки кулиджа, род короткой юбки, из мягкой ярко-красной, протканной золотом парчи, широкие белые шелковые шаровары, вышитые жемчугом, из той же парчи изящная кацавейка с длинными широкими рукавами, открытая спереди. Там виднелась носимая грузинами и персами белая рубашка из тонкого, прозрачного, как кисея, шелка с искусной узорчатой вышивкой из мелкого разноцветного бисера вокруг ворота и посредине груди. Вокруг стройной талии красавицы обвивался широкий пояс небесно-голубого цвета из тяжелой шелковой материи, спускавшийся длинными, отделанными серебром концами почти до самого края кулиджи, на ногах были крохотные туфельки из красного сафьяна, богато вышитые серебром, и с узкими, загнутыми кверху носками. На перевитых нитями блестящих красных камней и распущенных по плечам волнистых волосах красовалась вместо чалмы бархатная шапочка, обвитая, точно облаком, тончайшим индийским белым муслином, складки которого спереди скреплялись пучком перьев из мелких алмазов.

Виконт молча, 'полным любви взглядом, любовался на свою прекрасную невесту. Дядюшка же Стаке не в состоянии был скрыть волновавших его чувств. Подпрыгнув на месте и размахивая беретом по воздуху, он крикнул во все горло:

- Да здравствует наша капитанесса!

- Да здравствует наша капитанесса! - повторили хором и матросы, столпившиеся в стороне, чтобы в свою очередь посмотреть на это чудо красоты и изящества. Один Никола Страдного оставался на своем посту, у руля, и только что успели замереть радостные клики моряков, как с его стороны раздался возглас тревоги. Все поспешно бросились к нему, поняв, что случилось что-то особенное.

- Чего ты тут каркаешь, Никола, и нарушаешь наше веселье? - спросил старый далмат.

Грек, весь изогнувшись вперед, расширенными от ужаса глазами и с искаженным лицом глядел туда, где уже смутно обрисовывались очертания острова Кипр.

- Поневоле будешь каркать, когда нас нагоняет трехпарусник! - угрюмо ответил он старику. - Наверное какое-нибудь турецкое судно, которое идет нас пощипать... Ну, теперь держитесь, ребята! Игра начинается не на шутку...

XXIII

Неравная борьба.

Слова Николы сразу охладили пылкий восторг, поднявшийся было в сердцах экипажа при виде своей прелестной капитанессы.

Виконт побледнел и с тревогой взглянул на свою невесту, которая едва заметно изменилась в лице.

- Трехпарусник? - спросил он, подходя к Николе. - А ты не ошибаешься, друг?

- Никак нет, синьор, - ответил грек. - У меня слишком хорошее зрение, чтобы не отличить галеры от шиабеки или галиота.

- Ах, съешь их акулы! - ворчал дедушка Стаке, отирая со лба холодный пот. - Ну-ка, брат, Никола, дай я сам взгляну. Авось, и мои глаза увидят что-нибудь.

С этими словами он одним прыжком взобрался на капитанский мостик, куда вслед за ним поднялись герцогиня и виконт.

- Ну, где же твои паруса-то? - говорил он, вертя во все стороны головой и не видя ничего, в чем ему очень не хотелось сознаться.

- А вот там, - лаконически сказал грек, указывая рукой на едва заметные белые точки, двигавшиеся на горизонте.

- Да, и то... трехпарусник! - с изумлением воскликнул старый моряк. - Ишь ты, а ведь это и в самом деле галера!

- Венецианская или турецкая? - осведомился виконт, тревога которого с каждой минутой все более и более возрастала.

- Ну, этого я отсюда разглядеть не могу, синьор, - отвечал старый моряк. - Даже в подзорную трубу, пожалуй, не различишь, какой на нем флаг: слишком еще велико расстояние.

- А не похоже на венецианскую галеру? - спросила в свою очередь и герцогиня.

- Откуда же взяться с этой стороны венецианской галере, синьора, когда Кипр уже находится в когтях у турок?

- Следовательно, это галера турецкая?

- Вернее всего, что так, синьора.

- Не попытаться ли нам схватиться с этой галерой и потопить ее? - храбрился виконт.

- Нет, синьор, об этом и думать нечего, - возразил Никола. - Нам остается только одно: выброситься на берег... К несчастью, ветер все более и более стихает...

- До берега далеко, - заметил дедушка Стаке.

- Почему же тот корабль идет гораздо скорее, нежели наш? - недоумевал Ле-Гюсьер.

- А потому, синьор, что он идет на просторе, гораздо дальше от берега, нежели мы, и на его пути ветер еще не уменьшился, судя по доходящим сюда волнам. Такие чудеса на море бывают.

- Так отчего же бы нам не войти в полосу ветра?

- Нам нет расчета уходить чересчур далеко от берегов, синьор.

- Ах, какой вздор! Чего нам бояться встречи с этой галерой, когда у нас столько колубрин, пищалей и всякого другого оружия? Что вы скажете на это, Элеонора? - обратился Ле-Гюсьер к своей невесте. - Кто же лучше капитана Темпеста может решить этот вопрос.

- Направьте наш галиот в одну линию с галерой, дедушка, Стаке! - отозвалась храбрая девушка. - Может быть, эта галера вовсе и не враждебная нам, и мы только опозорим себя трусостью, раньше времени убегая от нее. А если мы убедимся, что она действительно нагоняет нас с дурными целями, то всегда успеем свернуть к берегу. Не так ли, дедушка Стаке?

- Что вы ни скажете, синьора, все хорошо, - восторженно проговорил старик. - Не даром я говорю, что вам следовало бы быть великим адмиралом... Самый опытный моряк не мог бы сказать лучше вас... Эй, ребята! - крикнул он матросам. - Вытягивай шкоты и поворачивай к ветру!

Пока матросы исполняли маневр, который должен был увеличить замедлявшийся ход галиота, Ле-Гюсьер и Перпиньяно занялись распоряжениями по приготовлению колубрин и другого оружия для необходимой обороны.

Через час все было уже в порядке, и галиот мог в случае надобности встретить неприятеля в полной боевой готовности. Теперь не оставалось более никакого сомнения в том, что замеченная Николой Страдного галера направлялась прямо на них. Хотя невозможно было еще определить, венецианская она или турецкая, но наблюдатели с галиота скорее ожидали увидеть на настигавшем их судне зеленый флаг пророка, нежели белый с изображением льва святого Марка, покровителя венецианской республики.

- Кажется, они скоро нагонят нас? - заметила герцогиня.

- Я полагаю, что старик-далмат не позволит поймать себя, - поспешил успокоить свою невесту виконт. - Это, по-видимому, опытный морской волк.

В этот момент позади беседовавших жениха и невесты вдруг раздался чей-то незнакомый голос, говоривший по-арабски:

- Разве ты уже позабыла, госпожа, что мой господин приказал мне быть к твоим услугам?

Герцогиня с живостью обернулась и увидела перед собой Бен-Таэля, невольника Мулей-Эль-Каделя, оставленного последним при ней на случай какой-нибудь опасности.

- Что ты говоришь? - спросила она.

- Мой господин приказал мне немедленно сообщить ему, если тебе будет угрожать какая-либо большая опасность, - продолжал невольник. - Такая опасность уже наступает, и Бен-Таэль должен...

- Так и ты думаешь, что эта галера турецкая?

- Да. Я поднимался на мачту и видел, что тот корабль идет под зеленым флагом пророка. Корпус корабля очень высокий. Такого корпуса венецианские галеры не имеют.

- Что же ты намерен делать?

- Попросить у вас позволения добраться до берега и предупредить своего господина раньше, чем меня заберут в плен вместе со всеми вами. Тогда я уж не в силах буду оказать вам пользу.

- Но ведь мы далеко от берега... Как же ты до него доберешься?

- Бен-Таэль - хороший пловец, - с чуть заметной улыбкой сказал невольник. - Он не боится дальности расстояния от берега, и никакие волны ему не страшны.

- Но, быть может, галера нас и не догонит? Посмотри, как хорошо мы опять пошли.

- Это возможно, госпожа. Но все-таки лучше быть готовым к худшему и принять необходимые меры.

Герцогиня взглядом посоветовалась с виконтом.

- Да можно ли вообще доверять этому... Дамасскому Льву? - спросил последний по-французски.

- О, вполне можно! - горячо проговорила Элеонора. - Он мне так признателен за то, что я пощадила его жизнь, когда она была в моих руках, что готов все сделать для меня. Прошу вас не сомневаться в этом, мой дорогой Гастон.

- В таком случае этот человек может выполнить свое намерение, если вы согласны... Я ему скажу сам.

И, обратившись к невольнику, он сказал ему на арабском языке:

- Если ты так надеешься на себя и не боишься утонуть, то плыви с Богом. В случае же, если нам придется выброситься на берег, ты, вероятно, услышишь об этом и отыщешь нас где-нибудь.

- Хорошо, господин. Надеюсь, вам не придется выбрасываться на берег, и вы благополучно войдете в залив... Но все-таки нужно быть готовым ко всему, поэтому я, с вашего позволения, тотчас же и отправлюсь к моему господину.

С этими словами он отвесил герцогине глубокий поклон, потом покрепче стянул вокруг себя пояс, поправил заткнутый за него ятаган, сбросил с себя бурнус и, оставшись обнаженным по пояс, ухватился за борт и ловко перекинулся через него прямо в море.

- Сто тысяч акул! - воскликнул Стаке, ничего не знавший о предприятии невольника и только заметивший с своего мостика, что кто-то шлепнулся в воду. - Человек за бортом... По местам, к повороту!

- Оставьте этого человека, дедушка Стаке! - крикнула герцогиня, подбегая к нему. - Это невольник Мулей-Эль-Каделя. Он направился к берегу... - Пусть он плывет. А вы лучше скажите мне, что галера?

- Галера?.. А, чтоб ее поглотил ад вместе со всеми треклятыми магометанами, сидящими на ней! - вскричал старик, бывший вне себя от ярости. - Должно быть, она вся состоит из ветра... Так и жарит во все лопатки.

- Вы полагаете, она нагонит нас? - спросил с тревогой виконт.

- Боюсь этого, синьор... Ее чисто черт несет на крыльях.

- Турки! Турки! - крикнул вдруг с верхушки мачты дозорный матрос, имевший приказ от командира судна высмотреть, какая галера гонится за ними.

- Что же вы намерены предпринять, мастер? - спросил виконт.

- Постараюсь войти скорее на рейд, из которого мы вышли с герцогиней, - отвечал старик.

- Да, разумеется, больше нам ничего не осталось, - вмешался в разговор подошедший в это время Никола. - Нужно снова повернуть на прежний путь. Боюсь только, как бы эта дьявольская галера не преградила нам дорогу. Она идет гораздо быстрее нас, и не пройдет десяти минут, как мы уже будем у нее под выстрелами.

- Отдай шкоты! Готовьтесь к повороту! - скомандовал старый моряк.

Галиот, шедший до сих пор на запад, вдруг круто повернул. К несчастью, ветер в береговой полосе продолжал слабеть и не благоприятствовал ходу судна. Галера же, шедшая по открытому простору, пользовалась хорошим попутным ветром и, видимо, нагоняла галиот. В определенное Николой время, т. е. через десять минут, она действительно очутилась настолько близко к галиоту, что могла дать выстрел, пока, впрочем, только холостой, чтобы заставить беглецов остановиться.

- Ишь, как спешат! - проворчал дедушка Стаке. - Господин виконт, госпожа герцогиня и все прочие, здесь находящиеся, готовьтесь к делу! Оно, очевидно, будет жаркое.

- Элеонора, идите с Перпиньяно в батарею, - сказал Гастон, обращаясь к невесте. - Там будет вам легче защищаться.

- А вы? - с беспокойством спросила молодая девушка.

- Мой пост здесь, на месте, с Николой, дедушкой Стаке и Эль-Кадуром. Пока турки еще не абордируют нас, ваша доблестная шпага может смело отдыхать... Не тревожьтесь, дорогая Элеонора. Будем уповать на Бога и на силу своих рук. Не бойтесь за меня.

- Ах, Гастон, у меня такие предчувствия!.. Мое сердце чует беду... Умоляю вас...

- Полно, моя дорогая!.. Такие ощущения, которые вы называете дурными предчувствиями, бывают у всех, даже у самых храбрых людей перед началом битвы, но, слава Богу, они часто не оправдываются. Вы должны это знать не хуже меня, потому что выдержали осаду, взятие и резню Фамагусты...

Второй пушечный выстрел со стороны галеры, сопровождаемый громким проклятием Николы, прервал виконта на полуслове.

- А, второе напоминание! - вскричал он, решительно вырываясь из объятий Элеоноры. - Прощайте пока, моя дорогая... Да хранит вас Бог! Спешу на свое место... там я нужнее.

- С Богом, мой милый друг, - ответила герцогиня, душевная энергия которой, казалось, вместе с опасностью прибывала.

Когда Ле-Гюсьер поднялся на палубу, неприятельская галера была уже довольно близко и шла наперерез галиоту, пытавшемуся подойти к берегу. Расстояние между ним и галерой уменьшилось до нескольких сот шагов, если только на море можно считать шагами.

Второй выстрел с галеры не был уже холостым, и ядром раздробило вершину мачты, которая при падении свалила с ног и порядком поранила голову штурмана Николы. Послав этот гостинец, галера повернулась бортом к галиоту, открывая свои десять пушечных люков, в которых зияли грозные пасти колубрин.

Галера была турецкой постройки, с очень высокой кормой и крутыми, также высокими бортами. Вместимостью она в шесть раз превосходила галиот и была снабжена одним громадным латинским треугольным парусом под марсом и двумя немного меньших размеров сверху.

На обеих ее палубах теснилось множество воинов в кирасах и шлемах, с кривыми саблями на боку, с пищалями и длинными пиками в руках. Нужен был лишь знак со стороны их командира, чтобы они бросились на абордаж галиота.

- Как вы полагаете, мастер, - обратился виконт к дедушке Стаке, управлявшему рулем, - есть ли надежда достичь берега, или нам не ускользнуть от неприятеля и придется здесь положить свои головы?..

- Да уж об этом нужно спросить Магомета, господин виконт, - угрюмо отозвался старик.

Но вот раздался новый раскат турецкой колубрины - и еще часть грот-мачты галиота с треском упала на палубу. Но почти одновременно с этим послышался с батареи голос Перпиньяно:

- Пли, ребята!

Четыре колубрины дружно ухнули, и вслед за тем, на турецком судне оказался пробитым верх корпуса и несколько пищальников, стоявших возле этой бреши, попадали в воду, а другая часть воинов были убиты или ранены насмерть осколками взорвавшихся снарядов, которыми пробило и главный корпус.

Турки не замедлили, в свою очередь, ответить всеми десятью своими орудиями, со страшным грохотом и треском осыпавшими железными и каменными ядрами несчастное маленькое судно, лишенное возможности выйти из-под огня из-за почти полного затишья в береговой полосе.

Часть корпуса возле батареи бала снесена вместе с двумя греками, тела которых были буквально изрешечены осколками, обшивка носовой части была расщеплена и палуба во многих местах оказалась пробитой. Пострадал и трюм, спуск в который был сильно исковеркан.

- Однако это уж настоящий огненный ураган! - вскричал старый шкипер, даже не моргнувший, когда над его головой пронеслась эта гроза. - Еще один такой залп - и от всех нас не останется и следа... Помоги нам, Господи! Больше теперь некому спасти нас.

Виконт стремительно бросился к люку, ведущему в батарею, и дрожащим голосом спросил:

- Все там целы?

- Все! - послышался в ответ голос Перпиньяно. - Пли! - раздалась опять его команда.

Вновь загрохотали находившиеся под его управлением колубрины. Галера, совсем было приблизившаяся к галиоту, вздрогнула всем корпусом и сделала маневр, сразу отодвинувший ее назад. Залпом четырех колубрин Перпиньяно от нее оторвал еще часть корпуса вместе с множеством воинов, окрасивших своей кровью воду.

Послышался яростный вой турок, сопровождаемый сильным огнем пищальников. В ответ на это затрещали ружейные выстрелы и со стороны Ле-Гюсьера, Эль-Кадура и части греков, умевших хорошо владеть оружием. Вся эта горсточка защитников укрылась за высокой баррикадой, устроенной ими на корме из различного рода предметов: ящиков, тюков, бочек и прочего.

Дедушка Стаке и Никола Страдного выбивались изо всех сил, стараясь подвести судно к берегу, хотя отлично понимали, что едва ли это удастся, так как ветер, задерживаемый береговыми мысами, слабел с каждым пройденным галиотом узлом.

Между тем галера снова наступала, рассчитав, очевидно, что еще немного - и галиот, силы которого были почти вдесятеро слабее, должен будет сдаться. И действительно, что, казалось, могли поделать беглецы со своими четырьмя колубринами и двумя десятками матросов против двадцати орудий и нескольких сот озверелых людей, находившихся на галере? Турецкое судно имело по десяти орудий на каждом борту, кроме множества мелкого огнестрельного оружия.

Перестрелка с каждой минутой все более и более ожесточалась, заволакивая все окрестности пороховым дымом и своими оглушительными раскатами и треском будя отголоски в ближайших утесах. Турки были не особенно искусные артиллеристы, поэтому многие из их снарядов не достигали цели и шлепались в воду, но Перпиньяно своими четырьмя колубринами положительно делал чудеса: ни один его выстрел не пропадал даром, нанося галере значительные повреждения и скашивая ряды ее защитников. Несмотря, однако, на это, двадцать колубрин все-таки должны были, в конце концов, одержать верх над четырьмя, - так, по крайней мере, говорил здравый смысл.

Не прошло и четверти часа, как половина фок-мачты галиота со страшным треском рухнула на палубу, покрыв ее всем своим запутанным такелажем. Вся баррикада оказалась под этим нагромождением.

С трудом выпутавшись из накрывшей его сети канатов, Ле-Гюсьер выскочил из-за баррикады и крикнул:

- Все на палубу! Сейчас будет абордаж!

Но едва он успел произнести последнее слово, как ему прямо в грудь ударилась пищальная пуля, и он со стоном упал на палубу, обливаясь кровью.

Никола и Эль-Кадур поспешили к нему на помощь, между тем как дедушка Стаке вне себя крикнул на весь корабль:

- Виконт ранен!.. О Господи, помилуй нас!

Крики эти были услышаны в батарее и привлекли бледных, как смерть, герцогиню и Перпиньяно.

- Гастон!.. Мой милый Гастон! - с отчаянием воскликнула Элеонора, бросившись на колени возле своего жениха, лежавшего на залитой кровью палубе.

Эль-Кадур и один из греков бережно подняли его и понесли.

- Ничего... - лепетал он, стараясь улыбнуться убитой горем невесте. - Это... только легкая... рана... Не плачьте... Элеонора... Пуля прошла... в середину... груди и... быть... может, не... опасн...

Более он не мог говорить. Все лицо его судорожно исказилось, глаза, устремленные на герцогиню, сразу потускнели, и он, лишившись чувств, тяжело откинул голову на руки несших его.

Элеонора, испустив душераздирающий крик, подбежала к борту, простерла сжатую в кулак руку по направлению к галере и сквозь зубы с яростью проговорила:

- А, проклятые! Вы убили его!

Оглянувшись затем на палубу, она увидела шпагу, выроненную виконтом, подскочила, размахивая ею над головой, звенящим, как металл, голосом воскликнула:

- Ко мне, мои храбрецы! Схватимся с этими негодяями и отомстим им...

- Что ты делаешь, падрона? - вскричал Эль-Кадур, подбегая к ней. - Господин виконт только ранен... Мы уложили его в каюте, и Никола приводит его в чувство... Ты лучше сама занялась бы своим женихом, падрона, чем искать себе смерти.

- Оставь меня и не мешай мне умереть! - сурово откликнулась молодая девушка.

- Нет, я тебя не оставлю и не допущу напрасно умереть! - спокойно возразил араб. - Твой отец поручил мне на смертном одре охранять тебя... А! - продолжал он изменившимся голосом, взглянув на неприятельское судно. - Смотри, падрона, они идут на абордаж, и ими командует Метюб.

- Метюб?.. Ах, так это он устроил погоню за нами! Ну, тогда мы пропали!

С этими словами герцогиня далеко отшвырнула шпагу, закрыла руками лицо и, бросившись ничком на груду парусины, громко зарыдала. Наконец и в ней сказалась слабая женщина.

Между тем галера приступала к абордажу галиота, подойдя к нему с носовой части. Зацепившись громадными баграми и перебросив с судна на судно надежные мостки, турки готовились перебраться на галиот, который уже считали взятым, приняв молчание его колубрин за знак, что он сдается.

Первым влетел на палубу галиота Метюб, красовавшийся в сверкающей стальной кирасе и в высоком бронзовом шлеме с поднятым забралом. За ним следовало с десяток солдат, закованных в железо и вооруженных длинными пистолетами с дымящимися фитилями и кривыми саблями.

- Счастлив тебя видеть, синьора! - насмешливо проговорил Метюб, направляясь к герцогине, все еще лежавшей в прежнем положении. - Ты - прелестная женщина, и твой настоящий наряд нравится мне гораздо более, чем тот, в котором ты сегодня покинула нашу крепость. Значит, ты не сын, а дочь мединского паши. Если это так огорчительно для госпожи Гараджии, зато очень приятно для меня.

Услышав первые звуки ненавистного голоса, герцогиня вскочила на ноги и с быстротой молнии схватила брошенную ею было шпагу Ле-Гюсьера.

- А, бездельник! - закричала она, яростно наступая на него. - Я уже дала тебе хороший удар шпагой в грудь, а теперь, не взыщи, и совсем тебя убью!

Турок быстро отступил на два шага назад и выхватил у одного из своих солдат пистолет.

- Ага, струсил и хочешь уложить меня пулей, негодяй! - продолжала Элеонора, находившаяся в странном возбуждении. - Я вооружена шпагой, а не пистолетом. Берись за равное оружие, если в тебе есть хоть капля чести, и помни, что я женщина, а ты - мужчина!

Среди воинов, которых прибывало все больше и больше, поднялся глухой ропот, в котором мало было лестного для помощника комендантши Гуссифской крепости. Красота и мужество герцогини подействовали даже на этих полудиких варваров. Какой-то прибывший вслед за Метюбом офицер схватил его за руку и, указывая на Элеонору, сказал:

- Помни, что эта христианка принадлежит госпоже Гараджии, и ты не должен убивать ее. Отдай мне все свое оружие.

Очевидно, этот офицер имел более широкие полномочия, нежели сам Метюб, потому что последний молча, насупившись, отдал ему пистолет, саблю и ятаган.

После этого офицер куда-то скрылся и более не показывался. Командиром отряда турок сделался снова Метюб.

- Хорошо, мы сведем наши счеты в Гуссифе, - сказал он глухим голосом, весь красный от злобы и смущения. - Конечно, теперь не время обмениваться ударами клинков или стреляться.

Ему страшно было досадно, что офицер помешал поступить с герцогиней так, как бы он хотел, т. е. попросту забрать ее в свою власть и потешиться над ней. Но он не решался выказать эту досаду.

- Да, я думаю, тебе и вообще неудобно вступать в поединок с противником, победившим уже не только тебя самого, но даже и доблестного Мулей-Эль-Каделя! - иронизировала герцогиня.

- Как, неужели ты, женщина, одолела такого героя, как Дамасский Лев? - воскликнули солдаты, обступив Элеонору и глядя на нее глазами, полными удивления, восхищения и глубокого уважения.

- Да, я, женщина, победила на поединке Дамасского Льва, - ответила герцогиня. - Но теперь можете делать со мной, что хотите, - добавила она, с презрением бросив шпагу. - Мне все надоело, и я сдаюсь. Можешь даже связать меня. Я не стану сопротивляться.

- Нет, на это я не имею приказания. Я просто переведу тебя в каюту на моей галере.

- А что ты намерен сделать с моими спутниками?

- Что прикажет госпожа Гараджия.

- Но и без меня дело не обойдется, - вдруг сказал человек, одетый в форму янычарского капитана и только что появившийся среди других янычар на палубе.

XXIV

Договор с поляком.

Услышав этот голос, Перпиньяно, бившийся против нескольких турок, мужественно поддерживаемый дедушкой Стаке, с неожиданной стремительностью проложил себе путь и бросился на вновь прибывшего, который оказался поляком Лащинским.

- А, проклятый ренегат! - крикнул венецианец. - Вот, получай от меня! - добавил он, нанося ему сильный удар кулаком прямо по лицу.

С окровавленных губ поляка сорвалось проклятие.

- Так ты узнал меня, венецианец? - прохрипел он, дико вращая глазами. - Узнал?.. Очень рад! Но за эту приветственную ласку ты мне дорого заплатишь, друг, и уже не цехинами, проигранными в "зара"...

- Лащинский! - вскричала герцогиня, презрительно глядя на поляка и машинально отступая от него в сторону, как бы опасаясь, что он может прикоснуться к ней.

- Да, это я, медведь из польских лесов, - со злобной усмешкой проговорил ренегат, отирая с лица кровь.

- Ну, довольно вам тешиться игрой в кулачки и пустой болтовней! - перебил Метюб, сгоравший от нетерпения вернуться в крепость со своими пленниками. - Несите эту женщину на галеру и заприте ее там, раненых тащите в наше больничное помещение, а остальных бросьте в трюм. Драться тут больше нечего: и так уже все в наших руках.

- Вот вам и манера, с какой турки выражают свою благодарность благородным людям, пощадившим их жизнь! - кричал дедушка Стаке. - Я ведь говорил, что следовало бы их всех отправить к акулам на завтрак, а меня не послушали. Вот теперь...

- Ты что там бормочешь, старик? - прервал его Метюб, немного понимавший далматское наречие. - Кем это ты собирался угостить акул?

- Да теми негодяями, которые находились у нас в плену и которых мы совсем напрасно пощадили.

- Какие же это у вас могут быть "пленники"?.. Ах, да, уж не наши ли матросы шиабеки? - вдруг догадался он.

- Разумеется, они, - вызывающе отвечал старый моряк.

- Так они еще живы и целы у вас?

- Живехоньки и целехоньки, что им сделается!

- Ну, в таком случае и мы поступим с вами милосердно: не станем надевать на вас кандалов и цепей.

- Живее поворачивайтесь! - продолжал он, обращаясь к своим людям. - Пора и в обратный путь. Ветер как раз изменил направление и посвежел...

- Раненый здесь только один, и я требую, чтобы его перенесли мои люди! - властным голосом заявила герцогиня.

- Это можно, - ответил Метюб. - Думаю, что из-за этого не выйдет никаких недоразумений... Эй, вы, передайте раненого здешним людям! - крикнул он тем из своих солдат, которые уже вынесли виконта на палубу.

Солдаты послушно опустили носилки, которые мгновенно были подхвачены Николой и тремя греками. Бедный молодой человек, и без того уже истощенный пиявками и всевозможными лишениями, перенесенными им в плену у жестокой Гараджии, все еще не приходил в себя, несмотря на все старания Николы, немного знакомого с приемами подачи первой помощи раненым. Кровь, текшую у него из раны, греку удалось остановить, но более ничего сделать он не смог. Лежа с закрытыми глазами, бледный и неподвижный, раненый не подавал почти никаких признаков жизни.

Приблизившаяся к нему невеста была также очень бледна, но в ее глазах не было ни одной слезинки, они горели сухим, лихорадочным блеском.

Нежно приподняв обеими руками голову раненого, она прижалась губами к его бледному лбу и прошептала:

- Прощай, мой дорогой храбрец! Элеонора отомстила за тебя.

Откинувшись затем назад, она сделала грекам знак, что можно нести виконта на галеру, потом и сама вместе с прочими пленниками турок отправилась за носилками и, окруженная турецкими солдатами, безбоязненно перешла по мостику на галеру. Распорядившись освобождением экипажа шиабеки из их заключения, Метюб поспешил обратно на свое судно.

- Раненого отнести в больничную каюту, - повторил он там свое приказание. - А ты, синьора, - обратился он к герцогине, - пожалуй за мной.

- Отчего ты не хочешь оставить меня при раненом? - спросила она. - Это мой жених, и я обязана...

- На этот счет я не имею приказаний, - ответил капитан. - Вот когда прибудем в Гуссиф, тогда будет видно. Может быть, комендантесса и разрешит тебе это, а я самовольно не могу.

- Так позволь мне, по крайней мере, навестить его хоть раз до захода солнца и до входа твоего судна в залив.

- Это, пожалуй, можно, хотя ты этого и не заслуживаешь... Но, несмотря на то, что ты так презрительно обошлась со мной при моих людях, я уважаю тебя за твою смелость и храбрость. Не могу же я забыть, что ты победила не только меня, считавшегося до тебя непобедимым, но даже самого Дамасского Льва, первого бойца нашей сухопутной армии, как я был первым бойцом во флоте...

Герцогиня смотрела на него с удивлением, не ожидая встретить у этого столь сурового с виду турка хоть искру человеческого чувства.

- Да, синьора, - снова заговорил он, заметив ее взгляд,

- я никогда не видывал такой храброй женщины, поэтому и почитаю тебя. Я люблю храбрость в мужчинах, она и должна быть им присуща по природе, но в женщине она прямо поражает меня.

- Рада слышать это, Метюб, - просто ответила Элеонора.

- Так ты позволяешь мне навестить моего жениха?

- Да, вечером, как сама ты просила.

- И позволишь мне ухаживать за ним?

- Согласен и на это, синьора, но только с одним условием...

- С каким же?

- Чтобы ты научила меня тому особенному приему, которым ты одержала надо мной верх на поединке. Я только потом догадался, что это был какой-то прием, которому можно научиться лишь в чужих землях, у самых искусных мастеров фехтовального искусства. Так научишь, синьора? - почти с мольбой повторил он свою просьбу.

- Пожалуй, когда будет удобно... А ты не можешь ли сказать мне, что думает Гараджия сделать со мной?

- Не могу, синьора, потому что сам не знаю этого. Никогда нельзя угадать, что она сделает через минуту, она непохожа на обыкновенных людей, о которых наперед знаешь, на что они способны... Однако что же мы все стоим тут и разговариваем? - спохватился капитан. - Следуй за мной, синьора, в назначенное тебе помещение, а потом я пойду, распоряжусь взять на буксир твой галиот.

Герцогиня очень желала бы пройти сначала в больничное помещение, чтобы взглянуть на раненого, но покорилась необходимости и покорно последовала за капитаном в каюту, расположенную в носовой части галеры. Миновав столовое помещение, Метюб подвел свою пленницу к красивой резной двери и сказал:

- Можешь безбоязненно войти сюда, синьора, и оставаться в этом помещении. Находясь под моим покровительством, тебе нечего бояться.

- За себя я никогда не боюсь, но беспокоюсь о своем женихе, - ответила Элеонора.

- И о нем не тревожься: я сейчас пошлю к нему нашего врача; он будет ухаживать за ним, как за родным братом... или, вернее, как за мной самим, - сознавая свое достоинство, поправился Метюб.

Отворив дверь, он впустил свою спутницу в большую каюту, убранную с восточной роскошью, поклонился и запер снаружи дверь, к которой приставил двух солдат, вооруженных пистолетами и кривыми саблями. - Никого сюда не пропускайте, кроме меня да того капитана янычар, который у нас да борту, - приказал он солдатам.

Когда он поднялся на палубу, оказалось, что матросы и без его распоряжения уже взяли галиот на буксир и повернули назад галеру, которую теперь искусным маневром направляли по полосе более сильного ветра. Похвалив их за расторопность, Метюб начал было отдавать другие приказания, как вдруг из больничного помещения вышел Лащинский и сказал ему:

- Раненый только один, да и тот, как нарочно, во-первых, жених этой капитанессы, т. е. знатное лицо, а во-вторых, с ним много возни: он, кажется очень плох, и врач не может вынуть у него пулю, застрявшую где-то чуть ли не в самом легком.

- В легком? - повторил Метюб, нахмурив лоб.

- Да, в левом.

- Гм!.. Неужели он умрет?

- Чего доброго. Удар шпагой был бы менее опасен.

- Это очень неприятная история, - заметил Метюб, подумав немного, - я дал слово Гараджии вернуть всех беглецов живыми.

- Ну что ж, только одной обузой меньше...

- Почему вы так говорите, капитан?

- Ах, это я так... про себя, - уклончиво ответил поляк. - Ты не знаешь, Метюб, что намерена Гараджия сделать с этой капитанессой?.. Впрочем, нет, она своей храбростью действительно скорее заслуживает быть названной капитаном Темпеста... Какая участь ожидает капитана Темпеста в Гюссифе?

- Не могу. Гараджия мне ничего не говорила о своих намерениях, а угадать их невозможно.

- Пожалуй, вздумает убить его?

- Очень может быть. Это будет вполне на нее похоже.

- Я ей не позволю сделать это, - с решимостью заявил поляк.

Турок только презрительно улыбнулся.

- Гм! Ты, кажется, не на шутку заинтересован этой христианкой? - насмешливо проговорил он, обдавая своего собеседника каким-то странным, не то презрительным, не то прямо враждебным взглядом.

- Я никому не обязан отдавать отчета в своих чувствах, капитан, - сухо ответил Лащинский.

- Я его и не требую...

- И прекрасно... Где находится венецианка?

- В каюте самой Гараджии.

- Мне нужно видеть ее.

- Можешь, когда тебе угодно. Гараджия не приказала мне препятствовать твоим свиданиям с ее пленницей. Только предупреждаю тебя: если ты тронешь ее хоть пальцем или оскорбишь грубым словом, то будешь иметь дело со мной.

- За кого же ты меня принимаешь? - сердито произнес поляк. - Я ведь не дикарь... Ну, так я иду к ней...

Узнав, где находится каюта пленницы, он быстро разыскал ее, повелительным знаком заставил отступить стоявших возле нее часовых, притворил дверь и, смягчая свой грубый голос, проговорил:

- Простите, синьора. Мне нужно с вами поговорить.

Герцогиня сидела на мягкой оттоманке, под окном, прорубленным под верхней частью носа судна. Глаза ее были неподвижно устремлены на море, на ресницах повисли две слезинки, а лицо было задумчиво и печально.

- Синьора! - громче повторил поляк, видя, что она не замечает его. - Должно быть, шум волн, подымаемых ходом галеры, мешает вам слышать мой голос?

И на этот раз молодая девушка не пошевельнулась.

- Клянусь бородой пророка и всех турок, вместе взятых, я ведь не раб ваш, чтобы не отвечать мне, когда я обращаюсь к вам! - с раздражением вскричал поляк. - Сколько же раз мне окликать вас?

Герцогиня вздрогнула и обернулась. Увидев стоящего в нескольких шагах от нее поляка, она вскочила и с пламенеющими щеками и глазами горячо произнесла:

- Ах, это вы?.. Да, вы, действительно, не раб, но гораздо хуже, вы - ренегат! Самый жалкий из всех рабов не изменил бы своей религии, как сделали вы, синьор Лащинский. Зачем вы явились на Кипр? Кого вы брались защищать своей шпагой: льва святого Марка или полумесяц?

- Кого придется, синьора... Я не патриот и не ханжа. Мне совершенно все равно, за кого или что биться, лишь бы просуществовать как-нибудь... Я не скрываю, что ищу приключений, подобно многим другим, умеющим владеть оружием. Но я пришел не за тем, чтобы вести с вами беседу на эту тему, на это будет время впереди...

- Так зачем же вы пожаловали, синьор Лащинский?

Вместо ответа поляк притворил дверь и осторожно выглянул из нее, потом запер ее, почти вплотную подошел к герцогине и шепотом спросил:

- Знаете вы, куда вас везет Метюб?

- Знаю. Обратно в Гюссифскую крепость, - ответила Элеонора, с удивлением глядя на него.

- Другими словами, к Гараджии, - поправил ее поляк.

- Да. Ну, и что же дальше, синьор?

- А какого приема ожидаете вы теперь от этой женщины, пользующейся такой дурной славой за свои прихоти и за жестокосердие?

- Разумеется, не особенно любезного. Я принимаю во внимание случившееся и...

- Да уж поверьте, что вы и на тень "любезности" с ее стороны не можете рассчитывать, - перебил Лащинский. - Она была взбешена вашей выходкой и никогда не простит вам ее. Я пришел к вам не как враг, а как друг, готовый вместе с другими вашими друзьями пожертвовать собственной жизнью ради вашего спасения.

- Это вы-то?

- А почему же нет? Я вполне искренно повторяю вам, что готов на все, лишь бы спасти вас, и поверьте, что теперь, будучи ренегатом, следовательно, пользуясь доверием магометан, я могу больше принести вам пользы, чем если бы я остался христианином. Это может подтвердить вам и турецкий костюм, который я ношу.

- И вы хотите спасти меня?

- Да, и всех ваших.

- И даже виконта?

Этот вопрос, по-видимому, смутил поляка, но после непродолжительного колебания он и на него ответил по возможности спокойно:

- Конечно, и виконта, если вы этого так желаете и если он останется жив после своего ранения.

- Боже мой! - вскричала внезапно побледневшая герцогиня. - Разве его рана смертельна?

- Смертельна - едва ли, но очень опасна, и я думаю, что виконту немало придется повозиться с ней.

Элеонора закрыла обеими руками лицо и со стоном опустилась на диван.

- Полно, не горюйте, - сказал Лащинский необычайно мягким голосом. - Успокойтесь же синьора. Помните, что вы - капитан Темпеста, и ему не следует выказывать перед другими ни малейшей слабости. К тому же я ведь не говорил вам, что здешний врач уже осудил виконта на смерть, а высказал лишь свое предположение... Я сам видел, как излечивались и не от таких еще ран. Мне пришлось воевать с русскими татарами, у них тоже тяжелое оружие и...

- Хорошо, оставим это, - перебила его герцогиня, стараясь овладеть собой. - Скажите лучше, чего вы собственно хотите от меня?

- Да больше ничего, как только спасти вас всех. Чего же я еще могу хотеть?

- Вы, вероятно, раскаиваетесь в том, что изменили кресту и желаете загладить отчасти свою вину, спасая нас?

- Может быть, и так, - отвечал поляк, бегая глазами по сторонам, чтобы не встретиться с пытливым взглядом своей собеседницы.

- Гм!.. А каким образом думаете вы спасти нас?

- Прежде всего нужно устроить так, чтобы галера не могла войти в Гюссифский рейд, потому что, если вы попадете вновь в руки Гараджии, она не выпустит вас живой. В этом я вполне убежден.

- Да, и я того же мнения. Но какое вам-то дело до этого?

- Больше, чем вы думаете, синьора, - сказал поляк, сопровождая свои слова выразительным взглядом.

- Я вас не понимаю, синьор.

- Все еще не понимаете, синьора?

- Нет.

- Вы знаете, что я подвергаюсь опасности быть посаженным на кол как ренегат, если меня уличат в пособничестве вам?

- Очень может быть... Ну, а дальше что?

- Дальше?.. А дальше то, что я имею право на вознаграждение за такой страшный риск.

- Это верно. Я, к счастью, настолько богата, что могу предложить вам какое хотите вознаграждение...

Поляк сделал гримасу неудовольствия.

- Вы мне предлагаете деньги? - с горечью произнес он. - Денег мы, искатели приключений, всегда можем заработать нашей шпагой. Я вам говорю не о денежном вознаграждении...

- Так о чем же, синьор Лащинский? - с тревогой в голосе спросила герцогиня.

- О чем?.. О вас самих, синьора, - с невольной заминкой выговорил поляк. - Или, точнее, о вашей... - и, окончательно замявшись, он не мог окончить фразы.

- О моей?.. Договаривайте же, синьор! - с еще большей тревогой вскричала девушка.

- О вашей... руке, синьора, - с заметным усилием досказал наконец, Лащинский.

Изумление молодой девушки было так велико, что она на несколько времени лишилась языка.

- Вы шутите, капитан, - вымолвила она наконец с деланным смехом, под которым желала скрыть свое негодование. - А виконт Ле-Гюсьер? Разве вы забыли, что он мой жених?

- Жениха всегда можно оставить. Это - не муж. Согласны вы заключить со мной этот... договор? - нетерпеливо приставал Лащинский.

- Согласна, - ответила наконец молодая девушка. - Виконт, чего доброго, действительно больше не встанет, а мы во что бы то ни стало должны спастись. Но поклянитесь, что не обманете нас.

- Клянусь и крестом, и полумесяцем... Дайте мне вашу руку. Элеонора с внутренней дрожью протянула авантюристу руку, которую он прижал к губам.

- Итак, - проговорил он, - через несколько часов галера загорится в трюме, под мачтами, а вы все будете спасены... Прощайте пока, моя прелестная невеста. Вы не пожалеете о данном мне обещании, честное слово поляка!

Еще раз поцеловав ей руку, он тихо отпер дверь и вышел из каюты.

Герцогиня прижала обе руки к сильно бьющемуся сердцу и долго просидела неподвижно.

Лицо ее теперь пылало, а глаза метали молнии.

- Презренный ренегат! - глухо прошептала она сквозь крепко сжатые зубы. - Погоди: я сыграю с тобой такую же игру, какую сыграла с Гараджией! Я-то ведь не клялась тебе ни на чем...

XXV

Заговор.

Пока в главной каюте происходила вышеописанная сцена, дедушка Стаке, этот болтливый, но честный и порывистый старик, запертый в килевом трюме галеры, разражался градом проклятий против турок, посылая их вместе с Магометом то на дно моря, то в самую преисподнюю.

- Да неужели же, - кричал он, теребя свою редкую белую бороду, - крест Господень покинул нас? Неужели мы так и останемся во власти этих поганых турок, и они будут безнаказанно издеваться над нами, как хотят?... Что вы на это скажете, синьор Перпиньяно?

Лейтенант, сидевший молча в углу, держа опущенную голову обеими руками, упиравшимися в колени, ничего не ответил расходившемуся старику, который продолжал:

- Клянусь выпотрошенной акулой, должно быть, тут все оглохли, онемели и окаменели!.. Значит, так, без всякого сопротивления, вы и дадите везти себя назад в Гюссиф? Уверяю вас, что не чувствую ни малейшего желания возвращаться туда и, прежде, чем дойдет до этого дело, готов...

- На что же вы готовы, дедушка Стаке? - спросил Перпиньяно, усилием воли стряхивая с себя напавшее было на него телесное и душевное оцепенение. - Что вы можете придумать, чтобы выйти из этого критического положения?

- Я уже придумал: в решительную минуту возьму да и взорву всю галеру на воздух вместе со всеми находящимися на ней... за исключением, конечно, нас самих.

- Гм! Попробуй-ка, ухитрись устроить такую штуку! - насмешливо заметил Эль-Кадур.

- Так неужели же ты, черномазый красавец, воображаешь, что я не сумею взорвать бочку с порохом? - кипятился старый моряк.

Эль-Кадур готовился ответить старику нечто такое, от чего могла бы разгореться настоящая ссора, но ему помешал венецианец.

- Дедушка Стаке, скажите серьезно, что вы задумали сделать? - спросил он.

- Что я хочу сделать? Да просто-напросто взорвать галеру перед тем, как ей войти на рейд, - ответил старый моряк.

- Да, и я уже думал об этом, но не вижу возможности выполнить этот проект. Может быть, вы уже нашли ее дедушка Стаке?

- Пожалуй, что и нашел, только у меня кое-чего не хватает...

- А именно? - допытывался венецианец.

- Топора, долота... вообще чего-нибудь, чем бы я мог проделать тут отверстие в корпусе...

- Отверстие в корпусе?.. На что же это вам нужно? Ведь тогда мы все потонем?

- Ну, вот еще! Зачем же нам тонуть? Мне только нужно пропустить немного воды в галеру, чтобы она поднялась на дыбы...

- На дыбы? - с недоумением повторил Перпиньяно.

- Ну, да, синьор, на дыбы, - подтвердил старик. - Когда она опустит корму вниз, а нос подымет вверх, мы воспользуемся суматохой, чтобы освободиться отсюда, приготовить и зажечь фитиль для взрыва пороха и незаметно улизнуть в одной из здешних шлюпок. Взрыв галеры должен произойти, разумеется, не ранее того времени, когда мы отплывем на достаточное расстояние. Поняли, синьор?

- Понял. Но, к несчастью, у нас здесь нет не только топора или долота, но даже простого ножа, - грустно проговорил Перпиньяно. - А раз этого нет, то чем же мы пробьем корпус?

- Не будет ли выполнимее моя мысль? - вдруг заговорил молчавший до тех пор Никола Страдного.

- Выложи нам ее, грек, - сказал старый далмат. - Не даром про вас говорят, что вы самый хитрый народ во всей Левантине... хитрее даже смирнийцев.

- Ну, уж и хитрее! - с улыбкой возразил, видимо, польщенный грек. - Видите что, дедушка Стаке, - продолжал он деловым тоном, - турки хоть и отняли у меня все оружие, зато оставили кремень и трут...

- Годные лишь на то, чтобы закурить трубку, если у тебя уцелел табак, - пренебрежительно заметил старик.

- А, быть может, и на то, чтобы поджечь корабль? - возразил Никола.

Дедушка Стаке так и подпрыгнул от восторга, охватившего его при таком простом замечании грека.

- Ах, черт возьми, мне это и в голову не приходило! - вскричал он, ударив себя по лбу рукой. - Ну разве не правда, что вы, греки, - самый хитрый народ в мире?.. Я сам со всеми своими мозгами настоящий дурак в сравнении с тобой...

- Вы хотите поджечь галеру, Никола? - спросил венецианец.

- Да, синьор. Другого средства выйти из угрожающей нам опасности я не вижу.

У грека, как мы видим, явилась та же самая мысль, что и у Латинского, и более других осуществимая при данных обстоятельствах. Вступить в открытую борьбу с турецким экипажем было, разумеется, совершенно невозможно, поэтому злополучным пленникам не оставалось другого исхода: или покориться своей горькой участи, или же прибегнуть к хитрости ради своего спасения.

- Ну, что же вы скажете на это? - осведомился грек, видя, что все кругом молчат.

- Я думаю, что если поджечь галеру, то мы все изжаримся на ней, - ответил Перпиньяно.

- Я не в трюме подложу огонь, - пояснил Никола. - Мы пролезем в люк и подожжем там запасные канаты и паруса. Остальное сделается уж по указанию самих обстоятельств.

- Хорошо. А как же мы выберемся отсюда, когда в межпалубном пространстве, быть может, поставлена стража? - спросил Перпиньяно.

- Свернем ей шею - вот и все! - недолго думая, решил дедушка Стаке.

- Когда мы дойдем до рейда, по вашему расчету, Никола?

- продолжал Перпиньяно, не слушая старика.

- Не раньше полуночи. Сейчас ветер очень слаб, и мы идем тихо, - отвечал грек. - Здесь с вечера обыкновенно бывает затишье.

- Ну, а каким образом мы спасем герцогиню и виконта?

- Таким же, как и себя самих: посадим и их в шлюпку. Мы плывем почти под самым берегом, так что живо доберемся до него в шлюпке... Боюсь только, как бы у нас не вышло недоразумение с Мулей-Эль-Каделем. Его невольник наверное добрался до своего господина...

- Ну, этот славный турок во всяком случае не доставит нам никаких неприятностей, - заметил дедушка Стаке. - Давайте теперь прежде всего осмотрим наше помещение, а потом станем придумывать, как поудобнее выбраться из него,

- добавил он, вставая.

За ним поднялись и все остальные и, пользуясь тем, что трюм был освещен небольшим окном, легко дошли до люка, открывавшегося в межпалубное пространство.

- Ба! Да тут даже и не заперто! - с удивлением вскричал старый далмат, видя, что люк свободно поднимается от простого нажима его руки. - Что бы это значило?

- А это значит, что я снял железный болт - вот и все, послышался в ответ чей-то насмешливый голос.

Из уст пленников вырвался единодушный возглас изумления:

- Ренегат!

- Да, он самый, пришедший от герцогини, чтобы освободить вас, - продолжал тот же голос.

Через мгновение поляк спустился с лесенки и очутился посреди пленных, которые скорее готовы были схватить его за горло и задушить, чем поверить его словам.

- Вы... вы хотите освободить нас! - вскричал дедушка Стаке. - Изволите шутить, господин польский медведь! Но предупреждаю вас, что ваши штуки с нами могут обойтись вам очень дорого.

Поляк пожал плечами и серьезным голосом сказал лейтенанту:

- Поставьте одного из ваших людей возле трапа для наблюдения. Турки не должны знать того, что я должен вам сказать, иначе я лишусь своей шкуры...

- Эль-Кадур, - обратился Перпиньяно к арабу, - стань вот тут на часах. Как только заметишь, что кто-нибудь приближается к люку, извести нас.

Араб поклонился и неслышно подкрался к трапу, около которого и притаился.

- Теперь можете говорить безбоязненно, капитан, - предложил венецианец поляку.

- Вы тут составляли заговоры, не так ли? - начал Лащинский.

- Мы?! - вскричал старый моряк, делая негодующее лицо.

- Да, вы. Я ведь слышал, как вы говорили...

- Это правда, мы говорили, но только о луне, решая вопрос, правда ли, что на ней изображены пара глаз, нос и рот...

- Будет тебе балагурить, моряк, - прервал с досадой Лащинский. - Не время дурачиться... Вы задумали поджечь галеру? Да? Сознайтесь...

- Значит, вы подслушали! - с тревогой спросил лейтенант.

- Да, я ясно слышал ваши последние слова... Но не пугайтесь, пожалуйста: ваше намерение вполне совпадает с моим...

- Как! Разве и вы... - начал было Перпиньяно, но Лащинский перебил его.

- Да, и я решил поджечь галеру и уже условился об этом с герцогиней, - сказал он. - У вас, Никола, кажется есть трут и кремни? Да?

- Есть-то есть. Но...

- Ну, вот и отлично. Вполне одобряю ваш замысел. Выйдя отсюда, я вновь запру вас сверху, а ночью приду и опять открою люк.

- Постойте, синьор, - вмешался неугомонный старый моряк, сильно недоверявший поляку. - Кто или что поручиться за вашу честность по отношению к нам? Может быть, вы только хотите подвести нас под турецкие кривые сабли, чтобы услужить своим новым господам? Чем вы докажете противное?

- Если бы я хотел вам зла, то мог бы сделать это, не приходя сюда. Стоило бы мне только привести кого-нибудь сюда послушать вашу беседу, и делу был бы конец, - возразил Лащинский. - Но я хочу не убивать вас, а, напротив, спасти от смерти, угрожающей вам. Даю вам в этом честное слово.

- Раз вы даете слово помочь нам, мы готовы на какую угодно отчаянную выходку, лишь бы спасти герцогиню и ее жениха, - ответил за всех Перпиньяно.

- Следовательно, вы согласны действовать заодно со мной?

- Да, синьор, Лащинский.

- Позвольте, господа, - вмешался Никола. - А как теперь ветер? - обратился он к Лащинскому.

- Так слаб, что галера идет не больше двух узлов в час,

- ответил поляк.

- Так что мы придем на рейд.

- Не ранее утра, если ветер вдруг не усилится.

- На каком мы теперь от него расстоянии?

- Да приблизительно милях в сорока.

- Этих сведений мне достаточно.

- Тебе достаточно, а мне нет, - снова заговорил Стаке.

- Я хочу еще знать, есть ли стража в кубрике?

- Должно быть, нет, потому что я ее не видел, - сказал Лащинский.

- А где находится склад парусов и других запасных предметов? Можете вы мне это сказать?

- Могу, я все разузнал: склад этот находится в носовой части, возле большой каюты.

Старик вздрогнул.

- Но ведь тогда мы сожжем герцогиню, если подложим огонь в этом месте! - воскликнул он.

- Нет, герцогиня будет возле своего жениха, на другом конце галеры, - возразил Лащинский. - Я все это уже предусмотрел. Можете спокойно поджечь все запасные предметы, дедушка Стаке. Никто ничего не заметит, пока огонь не пробьется наружу. И будьте уверены, что в нужное время ваш люк будет отперт... Ну, пока до свидания.

С этими словами поляк повернулся к своим собеседникам спиной и, не торопясь, поднялся по лесенке вверх, где задвинул над люком железный болт.

- Синьор, вы доверяете этому ренегату? - спросил старый шкипер венецианца, когда Эль-Кадур вернулся на свое место, не имея больше надобности стоять на часах.

- Мне кажется, что на этот раз он не обманывает, - сказал Перпиньяно. - Почем знать, может быть, в его душу проникло раскаяние...

Спустя полчаса после этой беседы двое слуг в сопровождении четырех флотских солдат, вооруженных кривыми саблями и пистолетами с зажженными фитилями, принесли пленникам ужин, состоявший из куска солонины, оливкового масла и черного хлеба.

Когда ужин был окончен, Перпиньяно предложил своим сотоварищам заснуть немного, чтобы в свое время быть вполне бодрыми. Все были согласны, что его совет хорош, и улеглись, как попало, на полу, подложив под головы верхнюю одежду. Не прошло и нескольких минут, как вся компания, укачиваемая мерным ходом корабля, уже крепко спала, несмотря на удручавшие ее заботы.

Первым после нескольких часов сна проснулся дедушка Стаке. Вокруг было совершенно темно, как в могиле.

- Ах, черт возьми, сколько же времени мы продрыхли! - вскричал он, сразу вскакивая на ноги. - Вставайте, сони, а не то проспите и свободу, и жизнь! - продолжал он, расталкивая товарищей.

Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 5 часть., читать текст

См. также Эмилио Сальгари (Emilio Salgari) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Капитан Темпеста (Capitan Tempesta). 6 часть.
- Вы все готовы? - спросил Перпиньяно пленников. - Все, все! - послыша...

Маяк
У моряков всех стран берега Новой Шотландии (Северная Америка) пользую...