Паскаль Груссе
«Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 5 часть.»

"Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 5 часть."

- К вашим услугам, моя дорогая. Вы желаете знать, в чем заключаются моя намерения? Я согласна рассказать вам во всех подробностях, если это вам интересно. Но, чтобы выразить все в двух словах, скажу вам: неприятель готов сдаться; недостает только последнего слова, то есть моего согласия... и вот я- леди Эртон... Я не скрытная, я играю с открытыми картами!..

- Если поступать согласно вашему выражению, - сказала Этель по-прежнему презрительно, - то есть играть открытыми картами, нужно сначала их иметь, а у меня нет никакой игры...

- О! Вы, с вашей системой презрения и холодности!.. Это не по-моему; но, надо признаться, это, может быть, и хорошо, потому что вы совершили славную победу, и нет ни одной девицы в Лондоне - а я одна из главных, - которая бы не завидовала вам!.. Ах, Этель, от вас только зависит сделать всех нас счастливыми; сказать только слово... Будьте добры, скажите!..

- Никогда! - воскликнула мисс Дункан. - Разве вы можете надеяться, что я до этого унижусь? Пришлось бы просить мистера Дероша... о чем? Показать нам свои рубиновые копи! Иначе говоря, позволить нам попользоваться... или, более ясными словами, нужно было бы просить Христа ради дать нам часть его богатства!..

- Дорогая моя! В каком неприятном виде вы изображаете предмет!

- А вы? К чему вы вдруг похвастались своей откровенностью? И что же вышло? Вы только пробудили у всех постыдную алчность, которая вся вылилась при одном упоминании об этих несчастных рубинах. Я краснела за своих товарищей!

- Э!.. Можете говорить, сколько вам угодно! Будто вы сами не желали бы, как и другие, этого богатства, которое делает жизнь легкой и приятной? Но действительно, чему я удивляюсь, вы его получите, когда захотите; стоит сделать только знак. Вот потому-то, без сомнения, вы так спокойно и относитесь к этим рубинам...

- Эти рубины! - воскликнула возмущенная Этель. - Не говорите мне больше о них! Они внушают мне ужас!.. Это похоже на какой-то проклятый талисман!.. Они раздавят своего владельца; они ставят между ним и другими ужасную стену из жадности, зависти и низкой лести, делают его существам, оторванным от всех, парией успеха. Я ненавижу эти рубины! Человек теряет свое собственное достоинство, когда он появляется закованным в золото, не менее, чем тот, кто прикрыт майоратами и титулами. Скажите мне, как бы вы смотрели на вашего лорда Эртона, если бы он не предлагал вам своего богатства и титула?

- Ах! это так!.. Но я не такова, чтобы беспокоиться из-за таких вещей!

- Ну, хорошо, разве я не права, что ненавижу эту притягательную силу, которая заставляет рассуждать, подобно ростовщику, такую девицу, как вы, богато одаренную природой?.. Разве я не имею причин презирать эту силу? Кто может знать, какие чувства он питает к этому богачу? Очень вероятно, что, если кто-нибудь находит его любезным, то он ловит себя на этом: полно, это карман его так очарователен!

- Вот это действительно терзать себя по пустякам! - воскликнула Мюриель. - Тем более, что из сотни богачей нет ни одного, подобного Дерошу, у которого богатство соединялось бы с личными достоинствами! Это только ваши бредни, которыми вы мучите свою голову! Моя дорогая подруга, какое это бесценное сокровище - иметь такую чуткую совесть, как ваша!

- Увы! - сказала Этель, вдруг вспоминая взятые на себя обязательства, - не говорите о моей совести! Она такая же, как у других, и не помешает мне также принести ее в жертву золотому тельцу... Простите меня, дорогая, за смешные излияния, которыми я увлеклась... Менее, чем другие, я имею право превозносить себя...

- Полно! - возразила тронутая Мюриель, - я вас понимаю! Не всегда приятно делать выбор по рассудку, я знаю кое-что... Но, между тем, я утверждаю, что в вашем случае жертва мне не кажется ужасной! Мистер Дерош такой любезный, такой прелестный!.. Какой бы он ни был, впрочем, но я опять возвращаюсь к прежнему вопросу: вы отказываетесь замолвить слово в пользу продолжения пребывания здесь?

- Ни слова более, Мюриель! Одна мысль о такой просьбе, подноготную которой я хорошо знаю, возмущает всю мою душу!.. Но я заболталась; уже пора одеваться, - сказала Этель, вставая. - Ах! Дверь заперта. К чему вы сделали это?

- Я? - сказала Мюриель удивленно. - Я не запирала дверь! По крайней мере, я этого не помню...

- Но взгляните, - возразила Этель, - это снаружи кто-то повернул ключ!

- Но как же вы пойдете одеваться?

- Я не буду одеваться, вот и все! - ответила Этель спокойно.

- Видали вы подобные глупые шутки! - воскликнула Мюриель с досадой после нескольких попыток открыть дверь. - Ах! глупый мальчишка!

- Вы подозреваете кого-то? - спросила Этель удивленно.

- Я!., да... нет... - ответила Мюриель, смешавшись. - Я думала, что кто-нибудь из этих глупых негров...

- Невозможно!.. Никогда бы он не осмелился...

- Но если, например, он много выпил?..

- Какая бы ни была причина этого случая, мы скоро узнаем!..

- Действительно, нельзя допустить, чтобы наше отсутствие осталось незамеченным... Без хвастовства - мы украшение на обеде...

Она еще говорила, как раздался колокол к обеду, и через несколько мгновений ключ снаружи тихо повернулся, давая им знать, что они свободны. Обе молодые девушки не трогались с места, заметно испуганные, не зная, что подумать: дружеская ли это шутка или выходка пьяного?

Но ключ повернулся, а дверь не открывалась. Минуты через две они решились робко повернуть ручку. За дверью никого не было. Все спокойно. Никакого шума, кроме шагов идущих на обед.

Они решились выйти и, отчасти со страхом, отчасти с любопытством, направились в столовую. На пороге они остановились.

Никого из обыкновенных посетителей не было в столовой. На месте Оливье Дероша сидел негр; на месте лорда Темпля другой негр. При входе девиц оба они встали и, вежливо кланяясь, предложили садиться.

Онемевшие и сбитые с толку, они молчали, как вдруг показались мистрис Петтибон и леди Дункан, - одна очень веселая, а другая с нахмуренными бровями.

- Хотела бы я знать, кто автор этих остроумных шуток? - сказала мистрис Петтибон.

Но вдруг она остановилась, точно пригвожденная к месту. Два негра, занимающие почетные места, молодые девушки, растерянно прижавшиеся друг к дружке, отсутствие всех других!.. Произошло что-то серьезное!.. Невозможно этого не понять!

Негры предложили дамам садиться.

- Извините! - сказала леди Дункан с высокомерным жестом, - я желаю знать сначала, что здесь произошло? Кто позволил себе запереть нас?.. По какому праву?

- Где наш начальник? - резко спросила мистрис

Петтибон.

- Потрудитесь сначала сесть, сударыни, - холодно ответил негр, занимающий место Оливье, - и вы получите желаемые объяснения!

- Не раньше, чем мы получим разгадку всего этого! - ответила мистрис Петтибон решительно.

- Ну, хорошо, - возразил негр, - скажу в двух словах, потому что не люблю есть холодный суп, - я начальник!

- Вы - начальник! - воскликнула мистрис Петтибон с презрением. - Что же? мы живем во времена вакханалий?

- Потрудитесь сесть за стол, повторяю вам, и вы получите все нужные разъяснения!

- Я не сяду за стол с неграми!

- Я здесь начальник, говорю же вам! - возразил негр сухо. - Не заставляйте меня доказывать вам это!

- Но, наконец, - воскликнула леди Дункан, - чего вы хотите и кто вы?

- Кто я?.. Джон Фейерлей, бывший майор британской армии. Чего я хочу?.. Не быть осмеянным и не оставлять Тибета до тех пор, пока мне не вздумается. Что я намерен делать? Побывать в рубиновых копях, которые француз бережет для самого себя. Вам это ясно, мистрис Петтибон?

- Нет! вы еще не сказали, где капитан!

- Он под арестом вместе с вашим мужем и лордом

Дунканом!

- Под арестом? - воскликнула мистрис Петтибон, между тем у леди Дункан и Этель вырвался крик ужаса и презрения. - В каком смысле надо понимать это?

- В таком смысле, как это понимается на корабле...

- Приходится вам поверить! - сказала мистрис Петтибон, не изменяя тона. - Всем понятно, что может сделать палач сипаев со своими пленниками!..

Зловещий огонь блеснул в глазах майора.

- Берегитесь! - сказал он. - Мое терпение имеет границы!..

- Угрожать женщинам! - произнесла американка с презрением. - Только этого недостает вам для полного совершенства!

Майор повернулся к леди Дункан.

- Вот, - сказал он со злой иронией. - Мистер Фицморрис Троттер, непогрешимый джентльмен, ваш старинный знакомый, который, без сомнения, будет иметь счастье внушить вам большее доверие, чем я...

- О! господин Троттер, - умоляюще произнесла Этель. - Мы вас считали другом! Разве вы забыли?.. Скажите мне, мой отец и друзья наши в опасности?

- Успокойтесь, мисс Дункан, - ответил Фицморрис, под чернотой которого показалась краска стыда. - Эти господа действительно под арестом, как это объявил вам майор. Но никакая опасность им не угрожает. С сокрушенным сердцем мы вынуждены были принять эту меру предосторожности, вполне, впрочем, безвредную, и только от них самих зависит получить опять свободу.

В эту минуту дверь тихо отворилась, и показалась всклокоченная голова доктора.

- В чем дело? что здесь происходит? - спросил он вкрадчиво, хотя предварительно все подслушал под дверью, по своей привычке.

- Что происходит? - повторил грубо майор. - Ничего, кроме того, что пробуют уговорить дам послушать голос рассудка, но это, по обыкновению, потерянный труд!

- Может быть, вы брались за это неумелым способом, - сказал доктор. - Подумайте, мадам, я обращаюсь к вашему сердцу!.. Не ваше ли дело всеми мерами содействовать соглашению и восстановить мир?

- Ах, доктор! - воскликнула мистрис Петтибон с раздражением. - Дело идет вовсе не о соглашении! Разве вы не видите, что наши мужья и капитан в плену, а мы ничего не можем предпринять против этих наглых предателей?

- Не будем преувеличивать. С четверть часа вы оставались под замком в прекрасных комнатах. Эти господа, я думаю, в таком же положении. Так разве это можно назвать, не усиливая выражений, наглым насилием?

- Отто Мейстер, - сказала американка, глядя ему прямо в глаза, - вы знаете лучше меня, что покушение на личность капитана есть уголовное преступление!

- Рассмотрим это дело, сударыня! Дело в том, что такое капитан. Мистер Дерош получил патент на это звание? Нет! По каким же признакам мы можем узнать здесь нашего начальника?

- Во всяком случае, не по обману, подлогу и насилию!

- Однако все завоевания этим начинались, - продолжал доктор по-прежнему спокойно. - Поверьте мне, сударыня, признайте это дело законченным; самая элементарная осторожность вам это указывает... А, кроме того, поразмыслите немного: разве это не было абсурдом со стороны мистера Дероша уехать, не побывав на копях?

- Это правда! - пробормотала Мюриель.

- На это он имел полное право! - сказала Этель твердо.

- Да, это было его правом, я согласен... Но теперь наступило наше - продлить пребывание здесь. Я даже скажу больше! - воскликнул доктор, увлекаясь своим красноречием. - Наш долг, наш священный долг - повиноваться, остаться в Тибете, если начальник это приказывает!..

- Вот понятие о долге, настолько же новое, насколько и остроумное!..

- Вовсе не новое!.. Тексты священного писания не то ли говорят? Не повелевают ли они нам повиноваться властям предержащим?..

- Довольно, милостивый государь! - сказала возмущенная американка. - А вы, майор Фейерлей, скажите, наконец, что намерены делать с вашими пленниками? Хватит ли у вас мужества на подлость?

- На это вы вполне можете рассчитывать, - ответил майор, бросая на нее иронический взгляд. - Я не только сообщу вам мой план, но прибавлю, что намерен осуществить его в точности. Я уже имел честь сообщить вам, что желаю побывать на рубиновых копях. Если Дерош, как того требует здравый смысл, укажет мне их местонахождение, в ту же минуту он свободен, и в благодарность за открытие он не умрет! Если же он будет иметь глупость упорствовать... на диету!..

- Негодяй! - воскликнула мистрис Петтибон.

- И та же диета для других! - прибавил майор.

- Вот что называется у вас "под арестом"! - воскликнула американка с пылающим взором. - Подлое насилие!!! Убийца женщин и детей, изменник и разбойник, я вас презираю!.. И вы смеете предлагать нам сесть за один стол с вами!.. Идемте, мадам; если наши близкие страдают, то и мы будем страдать!

И, взяв под руку Мюриель, которая все время была в нерешительности, смелая маленькая женщина направилась к двери, сопровождаемая Этель, которая поддерживала свою ослабевшую мать.

- Жеманницы! - воскликнул майор, злясь все больше, особенно оттого, что не хотел этого показывать. - А! они тоже хотят ареста?., и получат его!.. Фицморрис, заприте двери всех кают!..

- Но, капитан!..

- Без разговоров, пожалуйста. На диету всех бунтовщиц!.. Шутки со мной плохи! Они узнают, чего это стоит!.. А теперь за стол!.. Давно пора!

При этом он налил стакан и залпом выпил его.

- Забавно! - произнес он, причмокивая языком, - прекрасный кларет! Он не отказывал себе ни в чем, этот француз!.. Нужно будет, чтобы он мне открыл еще секрет своего погреба, и когда мы получим разъяснения...

- Устроим такой же? - подхватил Фицморрис.

- Да, устроим!

- Значит, да здравствует веселье! А вы мне передадите секрет этого вина. За ваше здоровье, доктор!

- За успех ваших планов! - сказал доктор заискивающе.

- О, что касается моих планов, - возразил майор с грубым смехом, - они простоты необыкновенной! Я не допускаю, чтобы Дерош мог ускользнуть от меня, а причитания и крики женщин разве могут заставить меня уступить? Вот это намного лучше, чем обыкновенно на нашем посту! - прибавил он, разжевывая с аппетитом пищу. - Отлично, господа, воздадим должное обеду! Как только мы наедимся всласть, сделаем хорошенький визит нашим интересным пленникам и пощупаем их "душевное состояние", по выражению этих милых парижан.

ГЛАВА XX. Мюриель торжествует

Окончив обед, майор Фейерлей в сопровождении Фицморриса направился, как он это объявил, к помещению экипажа, где содержались пленники.

- Вы идете, доктор, не правда ли?.. Вы из наших? - сказал он на пороге столовой.

Доктор, который еще сидел, устремив глубокомысленный взгляд на свой пустой стакан, медленно поднял голову.

- Из ваших?.. Мой Боже... это, смотря... Нужно сначала узнать, до чего вы можете дойти? - заметил он с двусмысленной улыбкой.

- Мы пойдем так далеко, как это понадобится! - ответил грубо Фейерлей. - Не больше меня вы желаете лишиться рубинов, не так ли?

- Это верно, что было бы преступлением упустить подобный случай! - сказал доктор со вздохом.

- Преступление - поругание человечества! - сказал Фейерлей, издеваясь. - Наша совесть не позволит нам совершать его, так, доктор?.. И только ввиду общего интереса мы предполагаем поговорить с этим господином... Ха-ха-ха!., в моих глазах вы тонкий хитрец!.. Совесть!.. Ха-ха-ха!.. Она вас очень стесняет, не правда ли?

- Если смотреть с научной точки зрения... - начал было доктор.

- О!., будет хитрить! - грубо оборвал его Фейерлей. - Нужно быть с нами или против нас. Выбирайте: кусок пирога... или оковы и место рядом с обманщиком! Ясно, кажется?..

- Я ваш, конечно! - поспешил ответить доктор. - Я все время был уверен, что мы остановились здесь для того, чтобы посетить копи; и, я думаю, что этот молодой человек обманул наше доверие, желая уйти немедленно. А отсутствие доверия...

Грубый взрыв смеха Фейерлея прервал речь ученого.

- Идем, старый крокодил, довольно болтать! - сказал он, хохоча. - Право сильного - всегда самое лучшее право! А мы сегодня сильны, будем этим пользоваться, вот и все!..

Говоря это, он пошел вперед, сопровождаемый Троттером и доктором. По дороге он назвал по именам с дюжину негров и велел им следовать за ним.

Один из этих людей взял большой фонарь, красноватое пламя которого причудливо играло на его лице; другой открыл дверь камеры.

Три человека, крепко связанные, лежали на полу все в том же положении.

Взяв фонарь из рук негра, Фейерлей поднес его к лицам пленников, чтобы узнать их.

- Вот француз! Снимите с него повязку! - скомандовал он.

Троттер стал на колени возле Оливье и поспешил исполнить приказание.

Фейерлей снова отдал фонарь негру и велел стать так, чтобы пламя вполне осветило его лицо; он скрестил руки и сказал:

- Смотрите на меня! Я новый капитан "Галлии"! Оливье, подняв голову, тотчас же ответил:

- Вы вор и разбойник!

- Молчать!..

- И вы дорого заплатите за этот бунт!..

- Я вам приказываю молчать!..

- Никто здесь не смеет мне приказывать!

- Полно, Дерош, я не хочу насилия!.. Я пришел предложить вам одну сделку...

- Я не вхожу в сделки с тем, кто меня связывает. С людьми вашего сорта!

- Черт побери!.. Дайте же мне говорить, не перебивая, или я велю вам наложить повязку!

- Ябуду перебивать, если мне захочется. Что вы сделали с дамами?

-Это чересчур! Прийти сюда, чтобы выдержать допрос! -крикнул майор, топая ногами. -Слушайте, Дерош, будем говорить о деле. При условии, что вы мне откроете местонахождение рубиновых копей, вам даруется жизнь. Вы должны решить, и скорее!., или янайду средства заставить вас говорить, милый господинчик! Их много в нашем распоряжении... сначала голод, потом жажда... потом лишение сна, не говоря уже о многих других, которые будут не менее убедительны, уверяю вас... Вы завезли нас слишком далеко, молодой человек, в страну нецивилизованную, где вам трудно будет не повиноваться, если вы вздумаете упорствовать... Я вас убеждаю, в ваших собственных интересах, исполнить наше требование по доброй воле и указать нам немедленно месторождение рубинов... Вы увидите, я добрый малый: если вы только скажете без дальнейших церемоний, я готов с вами поделиться частью сокровищ! Разве возможно быть более сговорчивым?

Оливье слушал все это с насмешливой улыбкой, и как только тот остановился, он не мог удержаться и громко захохотал презрительным смехом.

- Копи!.. Месторождение рубинов!.. Рубиновые копи, если вам угодно!.. Милостыня, мой милый господин!.. Честное слово, они все с ума сошли!.. Эту новую форму безумия следует записать ученым обществам. Господин Отто Мейстер!.. Слышите! Приступ болезни сегодня принимает эпидемический характер; к несчастью, я не имею лекарства, чтобы вас вылечить!.. Но знайте, если бы я даже имел его, то вы и тогда не были бы ближе к цели!

- Что вы этим хотите сказать? - заревел Фейерлей.

- А то, что если бы я знал, где рубиновые копи, то я постарался бы указать ее банде воров и мошенников, таких, как вы! - ответил Оливье, глядя ему прямо в глаза. - Но так как я этого не знаю, вопрос исчерпан!

- А! вопрос исчерпан! - крикнул майор, скрежеща зубами. - В самом деле?.. В последний раз спрашиваю, - желаете вы указать где находятся ваши сокровища?

- Мне нечего вам указывать!

- Отлично. Наденьте ему намордник. Слушайте, Оливье Дерош, я вам даю два часа на размышление! Через два часа я вернусь узнать о результатах... И поймите хорошо мои слова, это серьезно! Вы должны будете мне ответить... или в противном случае!..

И выразительным жестом экс-палач Декана закончил свою мысль, что означало затянуть намертво петлю тому, кто его слушал. С завязанным ртом Оливье мог только ответить пожатием плеч. Что касается Фейерлея, он, задыхаясь от бешенства, толкал кулаками свой отряд и вышел, разразившись потоком проклятий.

- Увидим! увидим! - говорит Отто Мейстер, стараясь успокоить его и остановить этот поток ругательств.

- К чему вы кричите так сильно? - спросил Троттер, в душе злясь не меньше его, но стараясь это скрыть. - Подумайте, вас могут услышать! Эти дамы...

- К черту!.. Я презираю этих дам! - кричал Фейерлей с яростью. - Что вы думаете, я не могу их заставить замолчать?

- Заставить замолчать? - спросил Троттер, дрожа.

- Черт возьми!.. Я каждой из них зажму рот... рубином!., и, ручаюсь вам, они прекратят свою музыку.

- А!., так!., я вас не понимаю. Сначала нужно бы узнать, где скрывается эта богатейшая россыпь!..

- Это само собой!.. Но не бойтесь. Он заговорит, этот француз, или я его задушу!..

- Плохое средство, чтобы узнать секрет, - заметил Троттер с презрением. - Дорогой мой, позвольте мне заметить вам по-дружески, что такое чрезмерное насилие - признак дурного тона. Я вас убеждаю вести дело с большей умеренностью... Подумайте о суде, которому нас подвергнут, если все это дойдет до Лондона...

- Я презираю Лондон, хороший тон, умеренность и вас! - заревел Фейерлей. - Я поведу дело по-своему!.. И скажу вам кстати, мой нежный Троттер, что у меня найдется еще повязка и пара кандалов к вашим услугам. Да и пуля в лоб, если вы будете продолжать вмешиваться не в свое дело!

Троттер открыл рот, чтобы ответить, но Отто Мейстер сильно дернул его за рукав:

- Тш!.. он пьян!.. Не обращайте внимания... Это человек опасный... Он может оказать нам плохую услугу... Делайте вид, что не слышите!

И, возвышая голос, он проговорил вкрадчивым тоном:

- Если бы вы пошли в столовую выпить содовой воды, дорогой капитан! Наглость этого жалкого Дероша вам, без сомнения, расстроила нервы.

- Мне, нервы! Да вы меня считаете бабой, что ли?

- Нет, честное слово, - ответил ученый, сокрушенный неудачей. - Но, наконец, стакан воды никогда не повредит!

- Вот это единственная разумная речь за весь вечер, - сказал Фейерлей. - Велите принести содовой воды и сигар... да живее! - прибавил он, направляясь в столовую, куда он вошел в шапке и тотчас же развалился на кресле, протянув ноги на другое; старательно выбрав самую лучшую сигару, он подвинул ящик к Фицморрису и доктору, которые уселись вокруг стола.

- Угощайтесь! - сказал он сухо.

- Какие невыносимые манеры! - пробормотал Фицморрис сквозь зубы, - мужик, больше ничего!

Но доктор уже приободрился и пустился в рассуждения.

- Благодарю, дорогой капитан. Превосходные сигары, честное слово! Дерош поступает недурно в этом отношении. Вода тоже первого сорта. Действительно, мы сделаем очаровательное путешествие, или лучше сказать, прелестное, проводя время в этой чудной стране. Я заранее радуюсь при мысли, как много можно будет изучить на досуге интересных предметов, а в то же время таинственных, которые...

- Вопрос в том, где находятся копи! - прервал Фейерлей, заложив руки в карманы и, нахмурив брови, уставился глазами в пол.

Фицморрис Троттер презрительно улыбнулся.

- Когда Дерош будет повешен, тогда ничего не будет легче, как найти ее! - сказал он насмешливо.

Фейерлей бросил на него зловещий взгляд.

- Мне кажется очень вероятным, - проворно вмешался доктор, - что у бывшего капитана этого корабля наверно найдется среди его карт план его копей! Следует сделать осмотр его бумаг, чтобы овладеть секретом. И если дорогой капитан поручит мне покопаться в его ящике...

- Только не одному, конечно! - загремел Фейерлей. - Вы одни найдете разгадку и отправитесь, не спросясь!

- Ах!.. Ах!.. Вы шутите, дорогой капитан! Но, понятно само собой, я займусь поисками в вашем присутствии... Я это сделаю, если вы желаете, при вас и нашем дорогом Троттере.

- Мне любопытно бы знать, - насмешливо сказал Троттер, - какой интерес побуждает вас на эти поиски, милейший доктор? Вы член многих обществ, у вас нет ни жены, ни детей, по-видимому, у вас вполне счастливая обстановка для полного наслаждения ученого; какой интерес вам искать эти сокровища?

- Но, - сказал сконфуженный лингвист, - тот же, что и у всех, ни больше, ни меньше. А затем, - продолжал он, снова набираясь храбрости, - подумайте, как это важно для самой науки, - располагать большими средствами! Подумайте хорошенько обо всем этом с научной точки зрения: как много можно дать миру с помощью сокровищ, скрытых в этих далеких горах! Подумайте об институтах, обсерваториях, ученых обществах, которые цивилизованные нации...

Сильный взрыв смеха прервал его речь.

- Подумайте о благе, которое получит Отто Мейстер, набивая свои карманы по примеру простых смертных! - сказал Фейерлей, подражая интонации ученого. - Шутник, да и только! Вы мне кажетесь забавным, Троттер, когда спрашиваете о мотиве, который его побуждает к этому! Тот же самый, что и у вас, ей-Богу!..

- Позвольте! - пролепетал доктор жалобно.

- Ба! - сказал Фейерлей с презрением. - Вы не стоите больше Троттера, мой милый; Троттер не стоит больше вас, и вы оба не стоите больше меня! Мы стоим друг друга. Не тратьте попусту хитрых фраз, потому что я их не выношу. А что касается ваших разговоров об учреждениях, институтах, науке, то к черту их, довольно!.. Вы мне внушаете отвращение!

И он двинул плечами с таким отвращением, что бедный ученый, окончательно разбитый, искал убежища в своем стакане, куда он погрузился до самых бровей.

- Это верно! - сказал Троттер. - У нас одни проекты завладеть копями, чтобы хорошо пожить на это богатство! А вы, Фейерлей, как думаете, какие ваши проекты?

- Пожить спокойно в свое удовольствие! - сказал Фейерлей. - Подумайте сами, разве не смешно дожить до моих лет и остановиться на полдороге, не зная, чем дальше питаться. Именно таково теперь мое положение!

- Кому вы это говорите? - произнес Троттер со вздохом. - Но баста! Если мы вернемся в Лондон, нагруженные миллионами, никто не спросит, откуда мы их взяли... и если мы сумеем хорошо их тратить, никто не станет беспокоиться об их происхождении!

- Тратить их!.. Но этого-то я не собираюсь делать! - воскликнул Фейерлей. - Единственная роскошь, которую я желаю иметь, - не заботиться больше о завтрашнем дне! Я сделаюсь скрягой! Я не дотронусь до карт, ни в одном пари не стану участвовать!.. Я заплачу свои долги!.. Я исправлюсь во всем!..

- Я, наоборот, буду разбрасывать деньги направо и налево! - воскликнул Троттер, смеясь. - Платить долги!.. Даже и не думаю!.. Я еще других заставлю платить мне!.. Никто в наше время не умеет жить роскошно. Молодые люди являются в свет со старыми головами на плечах, в уме у них одни книги, и книги придавили им сердце. Ну, вот я и научу их, покажу, что значит важный барин!

- К черту! Я презираю все это!.. Хорошенький домик в деревне, река, чтобы ловить рыбу, экипаж, чтобы объезжать свое имение, и хороший куш в банке, больше ничего не надо! У меня простые вкусы и желания! - бормотал Фейерлей, видимо, замечтавшись.

- Самые дорогие лошади, самые красивые экипажи, превосходные яхты, все салоны у моих ног... конюшня с рысаками... - шептал Троттер.

- Я знаю в Гемптонском предместье домик, какой мне нужно... - продолжал Фейерлей вполголоса. - Не очень далеко от Лондона... прекрасные деревья... спокойное место... Там можно тихо провести старость и окончить в мире дни свои... Я, как и другие, умею жить с удобствами!.. Одних только средств мне не хватало до сих пор...

- У нас у всех есть это умение! - воскликнул Троттер весело. - Взгляните на доктора!.. Он чувствует уже, как крылья уносят его на высоту ангельской безгрешности, и он это докажет, лишь только богатство будет у него в руках. Бедный доктор, он не знает, какому святому молиться, - это единственная вещь, которая его терзает! Устроит ли он учреждение для молодых слепцов, создаст ли он обсерваторию, чтобы земля могла войти в сношение с другими планетами? Учредит ли он приз за добродетель (и для начала назначит его себе), или, еще лучше, школу высоких наук, где учащиеся будут говорить только по-китайски, а в рекреации, для отдыха, по-халдейски?.. Или это будет археологическая академия?., или, еще лучше, не захочет ли он поработать для счастья тибетцев, провозгласив себя Великим Ламой, вместо этого молокососа, с которым мы познакомились сегодня утром?.. Он говорит так хорошо по-тибетски, этот доктор!.. И всякий, смотря на него, поймет, что это святой человек!..

Филолог делал вид, что смеется, между тем как из-за своих очков бросал на Фицморриса ядовитые взгляды.

- Да, все это очень мило, - проворчал Фейерлей, вставая, - но, чтобы исполнить все эти прекрасные проекты, нужно открыть копи, а мы не знаем к ним дороги и не можем дойти. Идите вы искать! Да смотрите хорошенько! - прибавил капитан, сердито поворачиваясь к ученому.

- С радостью, дорогой капитан, если вы доверите мне ключи от каюты экс-капитана.

- Не торопитесь, Отто Мейстер! - раздался вдруг сзади него голос. - Если вы позволите, я сам возьму назад ключи от моей каюты!

Все трое мгновенно обернулись.

На пороге стоял Оливье Дерош.

С яростным криком, одним прыжком Фейерлей схватил револьвер и направил его на Оливье.

Но тот предупредил его.

Не успев спустить курка, сраженный пулей в лоб, Фейерлей зашатался и, как сноп, грузно повалился на пол.

В ту же минуту появился лорд Дункан, и пока Троттер, пораженный неожиданностью, дрожащей рукой стрелял наугад, командир раздробил ему челюсть.

Наконец, Петтибон, вошедший вслед за ними с ломом в руках, встретил несчастного Отто Мейстера, который хотел скрыться, и так хватил его по голове, что злосчастный доктор сразу повалился на своих соучастников.

Все это произошло так быстро, что действующие лица этой кровавой драмы едва ли имели время узнать друг друга. Позади них в дверях показались Боб с Эндимионом, а за ними экипаж боязливо выглядывал из-за плеча, прибежав на шум.

Со стороны кают послышался пронзительный крик, в котором легко было узнать голос Мюриель.

Оливье, бросая револьвер, подбежал к убитым. Как только он тронул доктора, лежащего распростертым на других телах, из груди лежащего вырвался протяжный стон.

- Вот этот больше напуган, чем побит! - сказал Оливье, осматривая его. - Пусть его поднимут и отнесут в лазарет.

Что касается Фицморриса Троттера, то с раздробленной челюстью он еще дышал!

Для Фейерлея смерть была мгновенна.

Когда унесли труп и обоих раненых, Оливье направился к каютам и, стуча в дверь, сообщил о победе. Дверь открыли, и в первые минуты кроме шумных поздравлений и восклицаний ничего не было слышно. В припадке радости Мюриель обнимала всех без исключения, начиная с мистера Петтибона, который был очень шокирован таким ужасным нарушением этикета. Этель, бледная и дрожащая, повисла на шее отца и была так потрясена пережитым страхом за жизнь дорогих людей, что не находила слов для выражения своих чувств. Нечего и говорить о леди Дункан: от всех волнений она была совсем разбита. Мистрис Петтибон, напротив, казалась в самом воинственном настроении. Узнав о победе своего мужа над Отто Мейстером, она обратилась к нему с громкими поздравлениями и похвалами, что было, по ее мнению, высшей наградой. После этого мужественная женщина отправилась в лазарет и своими руками перевязала ужасную рану Фицморриса Троттера, так же, как и рану на голове доктора.

Между тем все услышали стук в каютах, где были заперты лорд Темпль и лорд Эртон. Их заглушённый голос, просьба освободить их теперь слышны были ясно.

В общей суматохе торжества победы все забыли про них. Мюриель вдруг спохватилась и, как стрела, помчалась освобождать пленников. Ключ торчал в замке. Моментально открыть, войти, затворить за собой дверь и упасть в изнеможении на руки растерявшегося Эртона, точно в припадке неожиданного бессилия, - было только ловкой игрой хитрой девчонки.

В то время как он ее поддерживал, сильно смущенный, Мюриель, казалось, пришла в себя и, поводя вокруг растерянным взглядом, прошептала:

- Джон!.. Джон!., если нужно умереть... по крайней мере... по крайней мере, умрем вместе!

- Дорогая мисс Рютвен! - протестовал несчастный лорд.

- Да... да... что значит смерть... я не боюсь ничего... с вами!..

И потом вдруг, точно приходя в сознание, она закрыла лицо руками и продолжала прерывистым голосом:

- Что я сказала?.. Великий Боже!.. Яумру со стыда!.. Лорд Темпль, что вы обо мне подумаете?

- Что вы так же искренни, как очаровательны, и лорд Эртон очень счастлив, что мог внушить вам такие чувства! - воскликнул лорд Темпль, увлеченный этим обстоятельством.

По выразительному взгляду своего наставника бедный Эртон понял, что он должен уступить.

- Мисс Рютвен, - пробормотал он в замешательстве, - я тронут... поверьте мне... я разделяю... ябуду очень счастлив... и как только вернусь в Лондон... и будет возможность поговорить с вашими родителями... если я осмелюсь... если вы захотите...

- Быть вашей женой! - воскликнула Мюриель, снова падая в его руки. - Ах! после признания, которое вырвал у меня безумный страх, как я могу сказать: "Нет"? Как могу отказать!..

- Но, действительно, - прервал ее лорд Темпль, - простите, довольно говорить о таких вещах и в такую минуту, - я слышал выстрелы... вы сами, мисс Рютвен, говорили о смерти?

- Ах! да!., там сражались... Я потеряла голову... Однако все кончилось, я думаю... ничего не слышно.

- Идемте посмотрим! - воскликнул Эртон.

Он торопился скорее уйти из каюты, но Мюриель повисла на его руке. В таком положении они вошли в салон и присоединились к остальным.

- Вот наш спаситель! - сказал Оливье, крепко пожимая руку Боба, который смеялся, но чувствовал себя неловко. - Милостивые государи и государыни, и господин Петтибон особенно, позвольте представить вам моего друга Роберта Рютвена, который, по благому внушению, скрылся под этой черной маской, чтобы спасти нам жизнь; я могу это сказать, потому что должен был считать себя лично приговоренным к смерти...

- Боб Рютвен!..

- Как!., и он также!..

- Еще один!

- Невероятно!

- Кто мог бы поверить!..

- Ни одного истинного негра на аэроплане! - воскликнул Петтибон, растерянно вращая глазами.

- О! успокойтесь, дорогой Петтибон! Здесь есть несколько негров, Эндимион, например! - возразил Оливье смеясь, несмотря на досаду янки. - Но хорошо, что с нами мой молодой друг, негр он или нет! Это он открыл заговор и предупредил меня уже вчера! Если бы я его послушал, кто знает? Может быть, ничего бы не случилось! Только я не мог поверить, чтобы люди нашего общества, члены клуба Мельтон, как Троттер и Фейерлей, встали бы на путь открытого разбойничества!

- Троттер и Фейерлей!.. ох!., это все фальшивые негры! - стонал Петтибон.

- Не считая Отто Мейстера!.. Да, из-за этих трех несчастных, нам пришлось бы плохо, если бы мой честный Боб не стерег нас. Он воспользовался минутой, когда разбойники пили вино в этой же зале, и вместе с Эндимионом, вооружась ломами, выломал дверь каюты; в три приема он разрезал мне бритвой веревки и дал в руки револьвер... Мне оставалось только идти в залу, предоставив ему освободить других и вооружить, как меня. Освобожденные, они пришли как раз вовремя, чтобы избавить меня от Фицморриса Троттера и Отто Мейстера, и все пошло как нельзя лучше благодаря Бобу!

- О! Дорогой Боб! Я должна вас обнять! - воскликнула Мюриель, бросаясь на шею к своему брату. - А теперь, мне кажется, первым делом, надо с вас счистить эту ужасную краску!.. Мистер Петтибон, - прибавила она, оборачиваясь со смехом к комиссару, - вы простите мне теперь мои недозволенные разговоры с негром?

- Сударыня, - ответил Петтибон безропотно, - я молчу. Мне нечего сказать; благодарность, которой я обязан Теодору... то есть, я хочу сказать, мистеру Роберту Рютвену... сковывает мне уста навсегда!

В знак этого важный и степенный американец подошел и пожал руку Бобу, который поклонился ему, смеясь.

- Я не помню зла, господин комиссар! Но вы со мной, кажется, дурно поступили в Лондоне. Мне следовало бы вам отплатить!..

- А теперь, дорогой капитан, какие меры вы собираетесь принять? - спросил командир.

- Я только что хотел просить вас и мистера Петтибона присоединиться ко мне, чтобы произвести расследование причин бунта, - ответил Оливье.

Оставив дам в обществе лорда Темпля и Эртона, еще ошеломленных быстротой событий, он направился к помещению экипажа.

Внимательный допрос скоро позволил узнать активных деятелей бунта. Их было всего четверо. Другие замешались или по незнанию, или по глупости.

Оливье велел позвать четырех виновных и, выслушав их неловкиеобъяснения, сообщил им о своих намерениях.

До первого цивилизованного пункта, где остановится аэроплан, они будут закованы в кандалы... По прибытии в Баку они будут отданы английскому консулу и судимы по всей строгости законов как разбойники.

- Но прежде всего, - прибавил молодой капитан, - вы похороните вашего начальника! Эндимион, возьмите этих четырех людей в могильщики: вы дадите им поесть, снабдите всем нужным; затем они сойдут на землю с останками майора Фейерлея и благоговейно закопают его в лесу...

При этом он тихо сказал негру:

- Вы будете вооружены, но когда кончится работа этих безбожников и если они захотят убежать потихоньку, сделайте вид, что не замечаете: пусть они лучше будут повешены в другой стране!.. Что касается вас, Боб, - произнес он нарочно погромче, - потрудитесь приготовить все к отходу. Как только вернутся эти могильщики, мы поднимемся.

ГЛАВА XXI. Возвращение в Лондон

Час спустя после того, как пассажиры "Галлии" весело окончили холодный ужин, явился Эндимион и, отдавая честь по-военному, остановился перед Дерошем со словами:

- Жду ваших приказаний, капитан!

- Кончили?

- Все сделано. Майор лежит в земле на три фута глубины, а другие четверо, не спросись останков своего начальника, лишь только я сделал вид, что не смотрю на них...

- Рассердились, что не получили того же, что Троттер и доктор! - сказал Оливье, поворачиваясь к командиру.

- Честное слово! Я менее снисходителен, чем вы, мой дорогой друг; если бы я был на вашем месте, то покончил бы с ними счеты! - сурово возразил моряк.

- Мы предоставим эту заботу английскому консулу в Баку! - ответил Оливье.

- Разве мы летим в Баку?

- Да, чтобы несколько разнообразить наш маршрут. Я сначала думал этим путем лететь в Тибет, а потому велел заготовить там запасы нефтяного масла; этим мы и воспользуемся на обратном пути в Англию и сократим путь на несколько часов.

В эту минуту на пороге показался Боб Рютвен.

- Пары разведены, машины готовы, капитан! - сказал он, отдавая честь по уставу.

- Ну, хорошо! идем! - ответил Оливье, выходя на палубу, чтобы отдать приказания.

И почти тотчас же "Галлия" поднялась в пространство, сложив свои чудовищные ноги, и направилась на запад.

Было десять часов. Пассажиры, измученные вечерними происшествиями, один за другим разошлись по каютам. Наступила тишина. Кроме равномерного стука машин и шагов капитана, никакой другой шум не тревожил спокойствия звездной ночи. Лорд Дункан ушел последним, вырвав у Оливье обещание позволить сменить его через несколько часов, чтобы он мог заснуть.

- Вы не из железа, черт возьми! Вам решительно нужен отдых; и не забывайте, - прибавил он с многозначительной улыбкой, - что я с этих пор смотрю на вас, как на одного из членов семьи, и буду не меньше страдать, если вы не побережете себя!

На этом он его оставил предаваться приятным мечтам.

Отец Этель принял его в семью, значит, он считает егосыном!

Тогда это победа, потому что она смотрит его глазами, и если в ее душе есть какие-то таинственные возражения, то они исчезнут при одном слове обожаемого отца. Заговор, недоедание, мучения и сражение - все забыто!

Три часа уединенного размышления пролетели, как мгновение, и когда лорд Дункан, привыкший вставать в четыре часа, пришел его сменить, Оливье показалось, что прошло только несколько минут...

Своим могущественным и быстрым взмахом "Галлия" перелетела уже через обширные равнины, озера, горы, пустыни Тибета и вершины Гиндукуша. Под ногами спящих путешественников промелькнула провинция Кашмир, со своей любопытной столицей, изрезанной узкими улицами, с бесчисленными банями, с крышами, покрытыми землей и проросшими яркими цветами...

Через два часа Оливье поднялся, подкрепленный коротким сном, и вышел на палубу, чтобы сменить мистера Петтибона и дать ему отдых; так наступил день, и три человека, немного подкрепленные сном, почти не ощущали последствий вчерашнего ужасного происшествия.

Наконец раздался колокол к завтраку, стали выходить из кают и постепенно собрались в столовой. Вход Боба Рютвена произвел сенсацию. Имея право по происхождению занимать место среди этого общества и вполне заслужив его вчерашним поступком, он был приглашен Дерошем к столу.

В восторге от такого приглашения, Боб считал нужным счистить с себя краску, - но увы! краска была очень прочная. Все утро он трудился над своим белением, подбодряемый советами Мюриель и рассуждениями лорда Эртона, которого тяготила мысль иметь родственником негра, но все это привело к очень плачевным результатам. При появлении его к завтраку всем бросился в глаза пятнистый цвет его лица и вызвал всеобщий смех.

- Мой бедный Боб! - сказал лорд Темпль, считая нужным взять его под свое покровительство, - что вы сделали со своим красивым лицом?

- К несчастью, я думал, что краска сойдет, - ответил Боб, видимо сконфуженный, - я никогда не предполагал, что она держится так крепко!

- Вы не пробовали пемзой? - спросил Оливье, переходя от неудержимого смеха к состраданию.

- Спросите лучше у Эртона и Мюриель... Они чуть не содрали мне кожу!

- Мы сделали ошибку, - проговорила мисс Рютвен, наклоняя набок голову и рассматривая критическим взглядом свою работу, - именно тем, что начали с носа!..

- Почему? - спросил Боб с беспокойством.

- Это придает вам вид какой-то починенной статуи, которая плохо сделана...

- Было бы, может быть, лучше всего перекрасить все снова до приезда в Лондон! - лукаво поддразнивал мистер Петтибон, находя удовольствие в затруднении своего противника.

- Подите вы! - проворчал бедный Боб. - Хотел бы я увидеть, как бы вы показались в клубе перед товарищами, вымазанный, как я! Мы бы посмотрели, смешно ли вам было бы тогда!..

И он сердито принялся глотать кушанье.

Впрочем, когда прошла минутная вспышка веселья, вызванная приходом Боба, гости "Галлии" казались какими-то убитыми. Ужасные события прошедшего вечера оставили свой след, и никто не мог забыть, что два изменника еще находились на корабле, в лазарете. Так потянулся завтрак без обычного воодушевления.

Все встали из-за стола в то время, как показался Самарканд, а потому каждый поспешил к перилам, чтобы с помощью лорнета или подзорной трубы рассмотреть памятники этого города, когда-то могущественного, но который теперь одряхлел и пришел в упадок со своими дворцами, сотнями мечетей, коллегиями, обсерваториями и своими величественными развалинами.

- Разве сказал бы кто-нибудь, - воскликнул лорд Темпль, - что эта ничтожная кучка домов была когда-то большим городом с населением более ста пятидесяти тысяч душ?

- И столицей великого Тамерлана, - прибавил Оливье, - взгляните на этот памятник, направо, это должна быть его гробница, если карты не обманывают меня!

- Гробница Тамерлана! - воскликнула Мюриель, внезапно заинтересованная. - Это была столица Тамерлана?.. О!.. Пустите меня посмотреть!..

- Можно узнать, почему вы так интересуетесь всем, что касается этих варваров? - спросил Эртон, вдруг чувствуя ревность к ним.

- Вы еще спрашиваете? - произнесла Мюриель сентиментальным тоном. - Причина этого - гимн Тамерлану, который хорошо пел этот Матанга!..

- Мне кажется, - с горечью возразил Эртон, - мы - жалкие судьи этого пения ламы, когда не понимаем ни одного слова!..

- Говорите за себя! - с живостью воскликнула Мюриель, - но я поняла много любезных слов, с которыми он обращался ко мне. Могу вам сказать, что можно бы пожелать многим из наших европейцев сделаться такими же красноречивыми, как он!

- Красноречив! - повторил лорд Эртон с досадой, - я же нахожу его нестерпимым болтуном!

- Это потому, что вы не понимаете его!

- И прибавлю, фат и надутый хвастун, как павлин!

- Кто бы это говорил! Было бы несколько простительно тому, кто сам хорош...

Ссора угрожала разгореться, если бы Боб не вмешался, приглашая идти с ним и помочь счищать краску. Все свободное время он посвятил чистке; чуть вырвется минута досуга, он уже сидит где-нибудь в углу и немилосердно трет свое лицо пемзой. Лорд Эртон усердно помогал, преследуя и свои цели. Мюриель, услужливая или насмешливая, смотря по минутному капризу, награждала его или злым словом, или кулаком.

Мистрис Петтибон нашла их всех за этим занятием незадолго до вечернего чая. В ту минуту, когда совместный труд и бесполезные усилия, вместе с насмешками сестры, довели бедного Боба чуть не до слез, мистрис Петтибон подошла к нему и ласково заговорила.

- Не мучьте себя, Рютвен, и бросьте эту пемзу, которая ни к чему. Мне пришло на память одно средство известного состава, которым пользовался один из моих сыновей, когда он вздумал начернить себя как вы...

- И он достиг чего-нибудь? - чуть не вскрикнул Боб, на пестром лице которого блеснула надежда.

- Вполне!

- Ах, мадам! - вскрикнул от радости бедный мальчик, делая неимоверное усилие, чтобы не расплакаться, - представьте только себе! Я уже решился уехать из отечества... остаться в Баку... броситься в воду... на все, чтобы только не показываться в таком виде!

- Не отчаивайтесь так скоро, - сказала американка с улыбкой. - Вы видите теперь, если бы раньше вы получше взвесили все последствия вашего поступка...

- Ах! Тройной я дурак! Но не будем терять время, прошу вас. Я тороплюсь освободиться от этой ужасной маски!..

- Сударыня, - сказал лорд Эртон торжественным и важным тоном, - позвольте мне передать вам от моей будущей семьи благодарность за такую значительную услугу, которую вы нам оказываете!

- Ах, прошу вас, - вскрикнул Боб раздраженно, - оставьте комплименты на будущее время! А что касается благодарности, могу вас уверить, мистрис Петтибон, что я навеки буду вам обязан!

- Я в этом не сомневаюсь, - сказала превосходная женщина, испытующе глядя своим ясным взором в от крытое лицо Боба. - Идем приниматься за лекарство! Мы увидим, устоит ли ваша краска против моей фосфорнокислой соли, потому что в этом весь секрет. Вы видно, никогда не занимались фотографией, раз не знаете, как трудно освободиться от одного пятна азотнокислой соли?

Между тем "Галлия", стремительно летела все время на запад. По прямой линии она пересекла Каспийское море. К одиннадцати часам она была уже около Баку, а несколько минут спустя, остановилась уже перед столицей русской нефти. Еще один переход, - и аэроплан вернется туда, откуда отправился.

Так же, как и в Александрии, Оливье Дерош не рассчитывал оставаться дольше, чем понадобится на снабжение топливом аэроплана, и, как в первый раз, собирался сойти на землю один. Необходимость высадить на землю двух изменников, которые лежали раненые в лазарете, должна была изменить его планы. Первым делом он должен был отправиться в английское консульство, переговорить с консулом, объяснить ему, что на его судне два человека подлежат британскому суду, и что он желает от них освободиться. Консул же, со своей стороны, вовсе не желал брать их под свою ответственность; ничего ре оставалось, чтобы покончить с этим делом, как послать для личных переговоров лорда Дункана.

Наконец дело уладилось. Оба несчастных, старательно завернутые в одеяла, были перевезены в консульство. Позднее стало известно, что они там выздоровели и были освобождены от обвинения благодаря ложным показаниям. На это Оливье очень надеялся: его единственным желанием было только избавиться от этих подозрительных господ.

Переговоры продолжались несколько часов, и наконец наступил желанный день, когда "Галлия" могла продолжать путешествие. Таким образом, они должны были прибыть в Лондон в воскресенье утром. Если аэроплан будет там через двадцать пять часов, то окажется, что он совершил весь полет из Лондона в Тибет и обратно в одну неделю.

Теперь они летят на всех парах. Уже оставили позади печальное Каспийское море, Ставрополь, Азовское море, Днепр, всю южную Россию... Вот и Трансильвания; они узнают знакомые места, долины, горы... и нет больше на "Галлии" изменников! Каждый начинает дышать вольнее. Наконец, появление Боба, но не черного, а такого же, каким был прежде, то есть розового и цветущего, довершило общее возрождение. Все снова принялись созерцать громадную географическую карту, которая раскрывалась под аэропланом, - и то один, то другой узнавали замечательные города, которые то появлялись, то исчезали перед их глазами, точно живые панорамы: вот Лемберг, Краков, Дрезден, Лейпциг, Дюссельдорф, Гаага... все памятники, которые вызывают много воспоминаний; потом опять вернулись к пережитым событиям, к опасности заговора, которая со временем показалась еще ужаснее.

Под влиянием этих ощущений лорд и леди Дункан, Этель и Оливье еще больше сблизились, разговор среди них принимал характер особенно дружеский, интимный и семейный.

- Знаете ли вы, мой дорогой сын, - вдруг сказал лорд Дункан, - я почти пришел к убеждению, что большое богатство в нашем мире - большое несчастье. Конечно, некоторое довольство есть благо, которого следует желать всем ближним, но на что годны эти чудодейственные богатства? Они пробуждают только самые низменные страсти и порождают преступления! Конечно, не будь завистников, какое большое счастье можно было бы извлечь из обладания громадным богатством. И только человек неразвитый может находить удовольствие во всеобщей к нему зависти... но в конце концов, эти знаменитые рубиновые копи могли бы вам обойтись гораздо дороже того, что сами они стоят.

- Арчибальд! - остановила его леди Дункан тоном снисходительного превосходства, - как вы можете рассуждать таким образом! Ах! Вы и Этель стоите друг друга! Ни тени практического смысла. К счастью, - прибавила она со снисходительной улыбкой, - никто не разделяет вашего взгляда, и мистер Дерош, я в этом уверена, не захотел бы отказаться от своих выгод, чтобы избавиться от постоянного беспокойства, связанного с обладанием этими копями!

- Копи! - повторил Оливье, который, любуясь игрой лучей солнца в волосах Этель, рассеянно слушал разговоры супругов. - Вы также, лорд Дункан, верите в эти копи?

- Конечно! Я верю тому, что мне говорят. История ваших рубинов преследовала меня даже в глубине Индостана, путем писем и газет. Даже без вашего славного изобретения эти рубины сделали из вас особу знаменитую. И вы теперь не можете избегнуть неудобств известности...

- Я никогда не признавал нужным считаться с обществом, - сказал Оливье. - Оно не имеет никакого права на мое доверие; предположения же всяких проходимцев не имеют никакой цены, поэтому я уживался с историей происхождения моих рубинов. Не могу же я рассказывать всем и каждому о моих личных делах! С вами - дело другое! Вы мне сказали одно слово вчера вечером, лорд Дункан, которое оправдывает и укрепляет доверие. Позволяете вы и мне говорить с вами как с другом?

- Я буду очень счастлив! - ответил командир.

- Ну, хорошо, если вы знакомы с тем, что повторяют из моей биографии, - начал Оливье с улыбкой, - знаете, что рано потеряв родителей, я воспитывался у моего дяди, профессора Гарди...

- Хорошо знаю, известный химик, профессор в музее естественной истории, и его работы известны даже и мне, хотя я профан.

- Мой дядя человек очень простой, немного странный и эксцентричный, так говорят о нем, но в глубине души благороден и великодушен настолько же, насколько учен. Не имея в натуре ничего показного, он просто взял к себе в дом сироту и все время руководил, следил за работами, поощряя меня добиваться всего личными усилиями, одним словом, он умел пробудить интерес и смелость, раскрывая передо мной все трудности и оживляя то, что могло показаться сухим в лекциях коллегии. Когда он понял, что я имею способность к наукам, его отношение из простого участия и сердечности перешло в горячую любовь. Он начал говорить со мной о своих опытах, доверять мне свои проекты и изыскания; он стал моим истинным другом. И когда у меня появилась страсть к путешествиям, то я не колебался сказать ему, вполне рассчитывая на его помощь и содействие. Мало того, что он составил мне план, но и позаботился обеспечить мне все расходы, и я был просто сконфужен большими цифрами сумм, назначенных на мое путешествие. Он, такой экономный, отказывавший себе во многом, назначал мне истинно царские суммы. И он не желал слушать благодарности, говоря, что делает это ради своего личного удовлетворения, что он стыдился бы, если бы его племянник и воспитанник не говорил бы на всех распространенных языках, не объездил бы земного шара, не изучил бы нравы и обычаи всех стран. Словом, он слепо доверял всем моим проектам. Я путешествовал пять лет. Благодаря его связям с учеными обществами и его рекомендациям, я встречал везде прекрасный прием.

- Благодаря также, без сомнения, вашим личным качествам! - заметил любезно лорд Дункан.

- Я изучил несколько языков, собрал некоторые запасы опытов и наблюдений и, в общем, вынес убеждение, что человечество вовсе не так дурно, как говорят...

- Особенно, если точка зрения, с которой вы наблюдали, внушает доверие! - добавил командир, смеясь.

- Но я не принес с собой только наблюдения и впечатления от путешествия, я привез целый законченный план, это моя идея, над которой я работал усиленно два года и которую тотчас же по приезде сообщил моему дяде. Всякий другой засмеялся бы мне в лицо; и подумайте сами, разве он не имел бы на это права: я хотел осуществить труднейшую задачу воздухоплавания, а для этого нужны были миллионы, или, по крайней мере, сотни тысяч франков. Мой дядя не смеялся. Он разобрал со мной все детали этого плана и заставил вновь пересмотреть со всей строгостью и точностью его применимость и возможность осуществления моих соображений. И когда потом я доказал ему, что мой план вовсе не фантастическая мечта, а вполне осуществимый проект, он горячо обнял меня, что делал только в необыкновенных случаях.

- Ступай, мое дорогое дитя, - сказал он мне, - создавай твой аэроплан. Я согласен, или даже, я этого хочу!

Но мой энтузиазм вдруг пропал.

- А капиталы для постройки? - сказал я печально, - кто захочет мне их дать?

- Я! - сказал он просто. - И подойдя к запыленной витрине, которая даже не запиралась на ключ, настолько мой дорогой дядя не дорожил сокровищами и не боялся воров, вынул оттуда два драгоценных камня, которые наделали здесь столько шума.

- Вот, - сказал он, - чем ты осуществишь свой проект!

- Я понял его. Несмотря на невероятность, загадочность дела, ему не приходило в голову сомнение во мне и, с бьющимся сердцем, сдавленным дыханием от такой неожиданности, я ждал, что он скажет.

- Это, - сказал он, подбрасывая камни и смотря на них с некоторой иронией, - два рубина, которые стоят много денег. Сколько? Я не могу этого сказать наверно; но во всяком случае, больше, чем надо на осуществление проекта. Я разрешаю тебе продать эти камни и воспользоваться деньгами по своему усмотрению, но при двух условиях: во-первых, что продажа будет совершена в Англии, и во-вторых, что твой аэроплан будет построен и взлетит в той стране, где ты продашь рубины.

Оливье остановился.

- А дальше? - спросила леди Дункан.

- А дальше, - повторил Оливье, - я еду в Англию, показываю рубины Куперу; он объявляет, что это самые лучшие в мире. Их купил, как вы знаете, синдикат. Я иду к Стальброду, договариваюсь с ним насчет постройки воздушного корабля.

- Но дальше? - повторила опять леди Дункан, которая казалась беспокойной и взволнованной.

- Но это все, я думаю. Мы отправились вместе несколько дней назад (никто не скажет: веков) и делили вместе все приключения путешествия...

- Я угадываю! - воскликнул лорд Дункан. - Вы не только не спросили о происхождении этих рубинов, но даже не беспокоились узнать, есть ли там еще другие. Все это делает вам честь, - и вам, и вашему дяде! Мне это нравится! Какой контраст с неблагодарностью, эгоизмом и алчностью, целой массой низких страстей, которые разыгрались бы у другого на вашем месте. Вот и конец, лучше которого трудно придумать, - конец этой истории о копях, которую так раздула ненасытная алчность; не таково ли ваше мнение, леди Дункан?

Леди Дункан, считая, что шутка здесь совершенно неуместна, не пожелала даже ответить. Ее охватил ужас, лицо ее все вытягивалось и вытягивалось; несколько минут она не могла прийти в себя, точно сраженная громом. Это вовсе не то, о чем она мечтала; только этого и недоставало! Но что же это такое! Значит, и не было рубиновых копей? Да, во всех смыслах это вернее верного! Ах! Но тогда она не допустит!.. Между тем Оливье говорил, что его дядя снабдил его без счета деньгами на расходы. Значит, он богат, этот дядя? Но кто знает, может быть, он уже безумно растратил добрую половину из своего капитала на эти путешествия? Все ученые иначе не поступают!.. И вдруг она почувствовала себя физически и нравственно разбитой, и с раздражением поднялась с места, не зная на самом деле, против кого или против чего она злится и, завернувшись в свое манто, удалилась с видом оскорбленного величия, сделав предварительно знак Этель следовать за ней.

Этель сияла. Наконец-то отвратительный призрак этого колоссального богатства разлетелся в прах! Она не сделает теперь постыдного торга, выходя за него замуж, потому, что она все-таки выйдет! У нее вырвали согласие тогда, когда это было для нее мучением; и теперь она посмотрит, каким образом попробуют заставить ее отказаться! А впрочем, ее одобряет отец, она это чувствует, она в этом уверена. Все в ней смеялось! И прежде чем пойти вслед за матерью, она сжала руку Оливье так доверчиво, с такой сияющей улыбкой, что он был очарован и настолько же удивлен.

Что касается честного командира, все эти перемены прошли мимо него, не трогая его. Само собой, леди Дункан с первой же встречи рассказала ему о предполагаемом супружестве и своих надеждах. По первому впечатлению, Оливье ему понравился, и с каждым днем росло его уважение и расположение. Вещь показалась ему очень простой: будущее зятя во всех смыслах почтенно; дочь и он друг другу нравятся; остается только благословить их союз.

Между тем быстро приближалась минута прибытия. Чтобы избежать стечения народа, хотя это и льстило ему, но было чересчур утомительно, Оливье решил прибыть рано утром. Было не больше семи часов, когда аэроплан спустился на террасу Ричмонда, которую оставил семь дней назад. Все меры были приняты, чтобы спуск произошел скорее и без затруднений. Идействительно, не прошло и получаса, как успели сказать: "Прощайте, "рубиновые копи"!" и разошлись по домам.

ГЛАВА XXII. Письмо от дяди Гарди. Заключение

Оливье направился прямо на улицу Кромвель.

У него был с собой ключ от наружных дверей, и он вошел без звонка. На столе, около кучи бумаг, адресованных на его имя и скопившихся в его отсутствие, на видном месте лежало письмо из Франции, которое сразу привлекло его внимание. Оно было большое, с надписью "очень нужное"; казенная обертка и надпись говорили о чем-то неизвестном... Оливье поспешил вскрыть конверт. Какое-то предчувствие говорило ему, что письмо принесло тяжелую новость.

Он не ошибся; это было послание от господина Дерозо, нотариуса, который сообщал о внезапной смерти господина Гарди, профессора музея, скончавшегося у себя дома на улице Ласенед, ночью, в прошедшую среду, - тот день, когда Дерош веселился в Коломбо!.. Домоправительница ученого, старая Урсула, не зная, к кому обратиться за отсутствием Оливье, пришла предупредить Дерозо. Благодаря ее хлопотам, похоронили господина Гарди. Нотариус очень удручен, взяв на себя тяжелый труд сообщить Оливье такую печальную новость и передать предсмертное письмо его дяди, присланное ему еще при жизни профессором Гарди, за несколько месяцев до смерти, вместе с денежным вкладом на имя господина Дероша.

Нотариус прибавляет, что для господина Дероша у него хранится небольшой капитал и разные изобретения, которые он обязан вручить племяннику после смерти дяди.

Оливье стоял, пораженный горем, которое принесло ему это известие о смерти, совершенно неожиданной. Когда он уезжал, то оставил своего дядю, ученого старика, еще вполне бодрым, цветущим, в самом лучшем настроении; всегда несколько едкий и остроумный, он тогда особенно был возбужден - речь его сверкала огнем... ничто положительно не допускало мысли о таком скором конце. Молодой капитан "Галлии" с опущенной головой стал ходить взад и вперед, подавленный нахлынувшими воспоминаниями, такими тяжелыми и такими дорогими... Перед ним вставал образ этого незабвенного человека, приходили на память малейшие проявления его бесконечной доброты, скрытой под его эксцентричным и даже странным поведением, как находили многие, - но один Оливье хорошо понял его душу! Без всякого наружного проявления нежности, без особенной ласки или нежных слов, он сумел сильно привязать к себе ребенка, а потом молодого человека и внушить ему глубокое уважение и любовь. Иэто исчезновение единственного члена семьи, каким он его всегда знал, эта внезапная и одинокая смерть вызывали у него глубокую скорбь.

Наконец он решился открыть письмо дяди, то есть скорее его завещание, приложенное нотариусом к своему.

С некоторым трудом можно было понять странные иероглифы, которые покрывали бумагу, - таков был почерк господина Гарди, соответствующий его характеру, беспокойному и непонятному.

По мере того, как он читал, все возраставшее изумление, даже беспокойство ясно обозначалось в чертах его лица.

Вот что писал профессор музея.

"Мой дорогой Оливье!

Когда ты откроешь это письмо, я буду в царстве теней. Дерозо, по моему распоряжению, отдаст его тебе только после моей кончины.

Значит, это мое завещание тебе, мое дорогое дитя!

Прежде всего, позволь мне сказать тебе, что если я знал какие-нибудь радости на земле, то этим обязан тебе. Ты для меня был живой опыт, и опыт вполне удавшийся, а это случается не часто. Без твоего ведома я задался целью направить твои занятия и труды к наукам механическим, к которым я видел у тебя богатые дарования. И ты не обманул моих ожиданий, даже мало этого, ты проявил гораздо больше способностей, чем я ждал, и с тех пор я уверовал в тебя, думая, что твое открытие будет отмечено нашим веком.

Если бы моя бедная сестра отдала бы мне кретина вместо такого молодца с гибким мозгом, я уверен, что и тогда бы я выполнил свой долг воспитателя. Но ты, повторяю это с удовольствием, ты особенно облегчил мою задачу, и я без колебания могу признаться, что всегда гордился тобой.

Я желал было иногда высказать тебе больше ласки, больше любви, желал сделать тебя счастливее и заменить ту, кого мы потеряли! Но то, чего хотелось тебе, дитя мое, никогда не было в моей власти. В моей натуре с далекого детства, как я себя помню, существовала полная невозможность выражать свои чувства, И эта особенность проходит сквозь всю мою долгую жизнь; она причина, не скрываю этого от себя, общего мнения, что я величайший эгоист, чего во мне вовсе нет, уверяю тебя.

И эта нелепая робость и осторожность были причиной того, что я остался холост и отдался полностью одной науке. До твоего рождения твоя бедная мать хотела меня сосватать - это мания большей части женщин; она очень желала из своих рук дать мне подругу жизни. И все та же непобедимая робость, отвращение к комплиментам, церемониям и всяким проявлениям чувств помешали этому проекту.

И хотя иногда я мог бы пожалеть об отсутствии семьи, но, может быть, это к лучшему, мой дорогой Оливье, зато я имею больше свободного времени для научных занятий.

Теперь я перейду к главному предмету моего письма.

Я должен сделать тебе признание в одном обстоятельстве, которое я скрывал до сих пор, но не считаю себя вправе уносить в свою могилу. Дело в следующем. Два рубина, которые я тебе дал, чтобы ты мог осуществить свой проект аэроплана, -оба эти рубина фальшивые, моей работы.

Когда я говорю фальшивые, то под этим понимаю искусственные, потому что по весу, твердости, блеску, по составу частиц, по всему физическому и химическому составу они совершенно тождественны натуральным.

Я мог бы наделать их тысячи, устлать мостовые, покрыть весь земной шар, но это не привело бы меня ни к чему, кроме создания фиктивной ценности, тщеславия, возродившегося через нее, и низких страстей, созданных ею.

Но я от этого удержался. Я решил, по зрелому размышлению, хранить свой секрет в тайне. Я не хочу приманивать алчность спекулянтов и не стремлюсь вызывать к жизни разоренных коммерсантов. Я удовлетворяюсь только своей победой; ты же сам никогда не узнаешь ничего более о результатах моих работ.

Я тебя вижу отсюда: гневный, раздраженный моим обманом, ты в отчаянии рвешь волосы и готов пуститься на самые тяжелые работы, чтобы возвратить полученные от продажи рубинов деньги... Бесполезный труд, мое дорогое дитя! Я не знаю другого средства приобрести подобное богатство, и ты узнаешь не более меня. Надо об этом подумать. Ты разбогател внезапно, ударом волшебной палочки старого мага с улицы Ласенед; благодаря этому богатству ты мог осуществить свою мечту. Это дело теперь конченное; и ничего более не остается, как покориться неизбежному.

Ах! Какая все-таки прекрасная штука! Как я смеялся, мой дорогой Оливье, над восторгом ювелиров перед моими камнями!

Уже лет десять, ты знаешь, как я занимаюсь этим вопросом. Долго я работал по методу Эбельмана и преимущественно по нему научился делать очень быстро сапфиры, наждак и другие камни, которые ты хорошо знаешь, я их однажды предложил в Академию наук.

Эти камни, как натуральные, такого же состава, но немного помягче и полегче - это их недостаток, а также очень малы.

Случай меня навел на другой путь, по другой методе, более медленной, но зато верной, и я сумел сделать рубины чистые, твердые, совершенные, не хуже самых прекрасных натуральных рубинов.

Я искал и нашел; я сделал синтез, изобретенный мной, и достиг желаемого, мог создавать рубины всех размеров...

Это был день торжества. Я был удовлетворен. Но вот открытие мое закончено, я готов пустить его в оборот, в общественное пользование... но вдруг совесть меня остановила. Что я делаю?.. По какому праву я разорю тысячу семейств честных торговцев (более или менее, но, конечно, понимая абстрактно), счастье которых вполне покоится на ценности драгоценных камней?

Словом, долго рассказывать, путем каких разумных доводов дошел я до этого; но только я решил оставить при себе секрет открытия, не говоря даже тебе.

Между тем ты создаешь в это время проект аэроплана. С твоим природным красноречием, с увлечением твоего возраста ты объясняешь мне свою систему, показываешь чертежи; доказываешь, что воздухоплавание вполне достижимо, осуществить его легко, и для этого недостает только нескольких миллионов, необходимых на постройку машины. Мог ли я колебаться?.. Эти миллионы не в моем ли распоряжении?.. Но продуктивность их зависит от продажи камней; камни эти надо продать, хотя совесть запрещает... Все полученные миллионы послужат основанием опыту такой капитальной, всемирной важности, что не может явиться ни малейшего сомнения, что цель искупает эти средства!.. Законность моего поступка была очевидна!..

И я не колебался. Вынув из витрины два рубина, посредством которых ты мог осуществить свою мечту, я дал их тебе в подарок, мое дорогое дитя!

Но я не решился в то время открыть тебе правду: слишком хорошо я знал тебя. Никогда бы ты не согласился продать их, если бы знал, что они - моего изготовления.

Смеясь в душе над подарком, который я преподнес тебе, я выслушивал твою восторженную благодарность. Ты далек был от понимания колоссальной стоимости таких драгоценностей, потому что за всю свою жизнь мало покупал камней, но, несмотря на твое неведение, ты понял, что старый дядя делает тебе царский подарок, и ты несколько раз принимался благодарить меня.

Я вспоминаю еще твое удивление, когда я поставил при этом условие, что камни эти ты должен продать в Англии и там же, с помощью британских работников, строить аэроплан. Зная, что я не страдаю англоманией, ты ничего здесь не понял. Весь охваченный радостью сбывшихся желаний, ты не беспокоился о моих причудах и поспешил сесть на корабль в Кале.

Вот объяснение тайны! Я сказал тебе, что совесть моя была вполне спокойна, когда я вручал тебе рубины. Решив унести в могилу секрет моей подделки, я разрешил тебе продать свои искусственные рубины и никому не наносил этим вреда. Другое дело, если бы секрет их изготовления стал известен, как научное открытие громадного общественного значения, тогда бы зло было непоправимо: вся вселенная постаралась бы узнать состав и приобрести камни, произошел бы великий промышленный переворот... Но теперь совесть моя не страдает... Однако тут еще крылась некоторая хитрость, в чем я и признаюсь.

Ты припомнишь, может быть, что со времени моих первых работ над составом рубина мои товарищи по Академии подняли меня на смех, сомневаясь в успехе моих предприятий, особенно издевался один английский химик. "Это химеры, -утверждал он, -достойные только поисков философского камня и живой воды. Нужно быть сумасшедшим, чтобы отдаться таким фантастическим бредням".

Это меня укололо, сознаюсь. Я вовсе не сумасшедший, напротив, ум мой всегда обладал ясностью. И вот им доказательство!.. Хотел бы я увидеть физиономии этих милых англичан, когда они узнают печальную истину... а они ее узнают, я думаю, рано или поздно.

В этом причина условия, которое я тебе поставим я не мог удержаться от удовольствия выкинуть им такую штуку и доказать как дважды два, что они глупы как ослы и оплатят все расходы на постройку аэроплана! С другой стороны, не желая, чтобы они все потеряли в этом деле, я захотел, чтобы строители и механики английские одни этим воспользовались...

Понимаешь ты меня теперь и можешь ли желать от меня большего?

Надеюсь, что нет, мой дорогой Оливье! Я поступал самым лучшим образом, согласно со своей совестью. По всему этому ты видишь, мы никому не делаем зла и ни у кого не отнимаем его личных выгод...

Не злобствуй на меня, Оливье. Ты можешь простить меня за мои предвзятые намерения, мое желание осуществить блестящие мечты. Если ты не захочешь хранить секрета, свали всю вину на меня! Это я все сделал, все задумал, все исполнил!.. А ты был моей первой жертвой, мой бедный мальчик...

Прощай же, мой дорогой капитан! Благодарю тебя за все минуты счастья, которые дала мне твоя привязанность, с того времени, как я взял тебя на воспитание. Сожалею, что не имею богатства, чтобы оставить тебе; но эти проклятые работы все поглотили.

Прожив свой век, я не уверен, что для мужчины легко жить одному, отдаваясь только делу. Но ты не калека, и я не беспокоюсь за тебя.

Оставляю тебе мою библиотеку, манускрипты, маленькие сбережения - и мою старуху Урсулу. Мистер Дерозо скажет, на какую цифру их набралось, я думаю тысяч на пятьдесят франков.

Сделай из них хорошее употребление, мое дитя, и в последний раз тебя прошу, прости мне обман, которым я воспользовался (обман с твоей точки зрения). Я действовал в твоих интересах и не чувствую угрызений совести.

Твой дядя, любящий справедливого Оливье,

Генри Гарди".

Оливье остановился, пораженный этим необыкновенным титулом. Несмотря на всю эксцентричность своего дяди, он никогда не ожидал от него подобного сообщения. Фальшивые рубины!.. Купленные за колоссальную сумму домом Купера, они не стоили больше первого попавшегося камешка, поднятого в ручейке.

Действительное горе, внушенное ему смертью дяди, которое он испытывал за минуту перед тем, теперь точно потонуло, заливаемое новыми ощущениями, которые сразу придавили его.

"Что же мне делать? На что решиться? - думал он с ужасом, стыдом и отчаянием, - как возвратить такую громадную сумму", которую он получил за камни? Увы! Все пожрал этот аэроплан, и даже для своего обихода я не имею больше сотни гиней в кармане!.. Пятьдесят тысяч франков дяди Гарди ничего не значат когда должен миллионы!

И кто поверит, что он не был соучастником в этом деле? Что подумают Дунканы, Этель?"

Что делать? Оливье задумался, затем быстро принял решение, и в десять часов утра уже ехал в кэбе прямо к мистерам Купер и Кo, на улицу Бонд.

Едва он вошел, не отвечая на заискивающие поклоны приказчиков, как сейчас же попросил достойного ювелира срочно переговорить с ним.

Этот же с сияющим лицом, на котором отражалось самодовольство, "умывая руки невидимым мылом", как говорят английские юмористы, видел в перспективе корабль с рубинами: все газеты уже протрубили возвращение из Тибета, - и потому встретил мистера Дероша с распростертыми объятиями...

Они вошли в лабораторию, которую Оливье помнил очень хорошо, где происходил первый разговор о рубинах.

Сели. Мистер Купер особенно почтительным тоном осведомлялся о здоровье гостя, расспрашивал о путешествии и, нежно улыбаясь, высказал, что он надеется, они вернулись не с пустыми руками, и в качестве первого его покупщика рассчитывает, что и теперь ему отдано будет предпочтение.

Но Оливье резко прервал его.

- Я не для того пришел к вам, чтобы предлагать новые камни, господин Купер. Слава Богу, я не имею их больше и пришел для того, чтобы сказать вам, что мы оба обмануты: рубины, которые я имел несчастье продать вам, фальшивые!

- Фальшивые!.. - вскрикнул ювелир, вскакивая с кресла. - Что вы говорите, господин Дерош?.. Я не ослышался?..

- Они фальшивые! - повторил Оливье. - Я имею доказательство, знаю подделывателя!

Мистер Купер смотрел на Оливье с ужасом. Да он, верно, сума сошел?.. Он был так бледен... и в странном возбуждении... Как человек осторожный, ювелир поднялся и сделал шаг к двери.

- Вы меня не поняли, мистер Купер? - спросил Оливье, тоже вставая и загораживая ему дорогу, - Вы слышали, что я вам сказал сейчас?.. Рубины, которые вы у меня купили, фальшивые. Само собой, я этого не знал, когда принес их вам. Я владею, к несчастью, только небольшим капиталом, но все, что я имею, возместит ваши убытки, считая в том числе и аэроплан, построенный с помощью этих проклятых камней!..

Все более и более в уме ювелира складывалось убеждение, что Оливье сошел с ума. Зная, как опасно раздражать сумасшедших, он поспешил с ним согласиться.

- Да, да, - сказал он с любезной улыбкой, - это дело конченное, дорогой господин Дерош... я возьму аэроплан... До свидания! Уходите теперь домой!.. Успокойтесь! Успокойтесь!

Со своей стороны Оливье смотрел на него с удивлением.

- Мне успокоиться? Что вы этим хотите сказать, мистер Купер?

- Я?., ох! Боже мой... Ничего!., решительно ничего!.. Но я спешу, дорогой господин... завален делами!.. Будьте добры, извините меня. - И он снова хотел уйти.

- Нужно будет, - возразил Оливье, останавливая его, - уведомить об этом синдикат. Мы помиримся на условии передачи аэроплана в ваши руки. Работа там великолепная. Надеюсь, что этим ваши убытки будут немного покрыты...

Но вдруг, пораженный двусмысленным видом ювелира, он остановился, глядя ему прямо в глаза. Достойный купец отвернулся в замешательстве. Но вся его осторожность не помешала Оливье видеть его в зеркале, когда он тыкал себя пальцем в лоб, пожимал плечами и выставлял губу вперед с плачевным видом. Все эти пантомимы ясно говорили: его приняли за сумасшедшего! Оливье понял и, несмотря на волнение, не мог не улыбнуться.

- Послушайте, мистер Купер, посмотрите на меня! - проговорил он опять. - Вы видите хорошо, что я не сумасшедший! Я не пришел бы к вам беспокоить без основания!.. Хотите вы сами видеть письмо, в котором сообщается, что рубины поддельные? Если это нужно, я назову вам имя подделывателя. Поверьте, какой интерес для меня прийти и рассказать вам, если это неправда?!

Гнев начал мало-помалу овладевать ювелиром при виде такого упорства.

- И правда! - воскликнул он, - это не может быть вашим интересом!.. Это в прямом противоречии с вашим интересом!.. Однако.

- Тогда вы поймите, что честный человек отказывается разбогатеть посредством обмана!.. Вы предпочитаете смотреть на это как на приступ сумасшествия!.. - воскликнул Оливье, возмущенный.

- Конечно! - заметил ювелир, - опыт меня не приучил...

- Но, наконец, милостивый государь, уверяю вас. Клянусь!.. Камни эти - подделка, исполненная моим дядей, мистером Гарди, известным химиком!.. Возражайте что вам угодно. Он мне открыл истину в своем завещании... Вы не можете сомневаться в словах умирающего человека? Мы не можем все сойти с ума, черт возьми!

Купер наклонил голову с видом мудреца.

- Та-та-та... милейший! Все это прекрасно! Но рубины чистой воды!.. И прежде всего, - продолжал он, все возвышая голос, - вы меня не заставите согласиться, чтобы я... я!.. Купер с улицы Бонд, знаток в драгоценных камнях и ювелир по наследству, в продолжение трехсот лет передаваемому, чтобы я мог принять подделку за истинные камни!.. Довольно! - И он нахмурился, весь красный от гнева.

- Но, милостивый государь, неужели вы можете допустить, чтобы человек стал каяться в обмане, если бы он его не совершил?! Чтобы он готов был отдать все до копейки, чтобы заплатить за этот обман, если бы он не имел на это основательных причин! Господин Купер, я вас прошу исследовать вновь эти камни и согласиться на предполагаемую комбинацию!..

- А я, сударь, - крикнул Купер, красный как рак, - я прошу вас прекратить эти шутки, которые слишком долго продолжаются! Рубины истинные, натуральные!.. превосходные!., великолепные!.. Самые прекрасные в мире, каких я никогда не видел!.. За это я готов дать голову на отсечение!.. И предлагайте мне хоть царский выкуп, я их не возвращу!.. Да это и невозможно, по той простой причине, что я ими больше не владею!.. Меньший камень я продал молодой герцогине Бельвор для ее выхода ко двору. Все могут увидеть драгоценное украшение в будущий вторник на прекраснейшем челе Англии. Что касается другого, царя рубинов - "рубина Великого Ламы", - произнес ювелир с особым почтением, - я его уже отдал самому молодому и самому энергичному государю в Европе!., императору, милостивый государь!., который скоро украсит им самую блестящую корону на свете. Рубин - мой рубин - займет там видное место. Это уже камень исторический, сударь!.. Перестаньте же говорить подобные вещи, которые могут бросить тень на его репутацию.

- Даю слово, я не откажусь от своих слов! - вскрикнул Оливье, делая еще последние усилия. - Это ваше последнее слово, мистер Купер?

- Мое последнее слово, да, сударь! Ничто, ничто, понимаете, не может ослабить мою веру в этот чудесный камень!..

- Как вам угодно, но я вас предупреждаю, что повсюду буду разглашать истину.

- Можете!.. Можете!.. Мой рубин выше клеветы, как солнце выше звезд!..

- Сравнение совершенно справедливое!.. - воскликнул Оливье. - До свидания, мистер Купер! Помните, если вернетесь к сознанию, аэроплан в вашем распоряжении!

Но ювелир вместо ответа, зажмурил глаза, чтобы не видеть клеветника, делая рукой прощальный жест.

Молодой человек ушел, не зная, смеяться ему или сердиться на эту необыкновенную настойчивость купца.

Оставалось посоветоваться с его друзьями, спутниками в путешествии, лордом Дунканом и лордом Темплем. У них уж, во всяком случае, не может быть вопроса самолюбия, чтобы не признать подделки рубинов, они будут ему поддержкой. И, не медля, он поехал к лорду Дункану, который, к счастью, встретился с ним на пороге дома, собираясь уходить. Тотчас же они прошли в кабинет.

В коротких словах Оливье передал ему дело, по которому приехал. Но каково же было его удивление, когда на лице бравого моряка он прочел полное недоверие, точь-в-точь как и у Купера!.. Оливье предложил ему прочесть письмо дяди, но это его, казалось, нисколько не убедило.

- Но, наконец, - сказал Оливье, силясь казаться спокойным, - если эти рубины натуральные, каким же образом вы объясните это предсмертное признание моего дяди?

- Дорогой мой Дерош, - возразил лорд Дункан, - я вовсе не берусь объяснять этого! Но позвольте мне сказать вам, что Купер в этих делах такой авторитет, в котором нельзя сомневаться. Он гораздо дальновиднее того, кто имеет нужду отрицать... Никто в Англии не решится опровергать его доказательства в истинности рубинов в пользу мнения простого любителя-дилетанта, как вы да я...

- Но это бессмысленно! - воскликнул Оливье. - Добавлю еще, если бы я хотел выдать фальшивые камни за истинные, понятно, их бы рассмотрели вторично, чтобы мне поверить... Но в данном случае!..

- В данном случае, мой дорогой друг, мы имеем против камней только свидетельство человека, по вашему же мнению, очень эксцентричного, которому пришла фантазия, из тщеславия ли, или вследствие безумия, если вы хотите, показать себя хитрее всех знатоков дела!.. И наконец, если исследование и действие плавильника доказали, что камни истинные, то они и должны быть такими!.. Вот и все, это вам каждый скажет так же, как и я, будьте в этом уверены!

- Вы, значит, думаете, что мой дядя вздумал меня мистифицировать? Зачем?.. С какой целью?

Лорд Дункан повторил, что не сомневается в понимании и опытности мистера Купера, но что касается дяди... тут он выразительно повертел пальцами около лба.

- Будто ваш дядя не был немножко... того?., странный только?.. Что вы на это скажете?

- Мой дядя был настолько же рассудителен, как вы и я! - пылко воскликнул Оливье. Вспомнив при этом поведение и мимику Купера, он прибавил вполне откровенно:

- Правда, этот безмозглый Купер принял меня тотчас же за сумасшедшего!

- А! вот видите! - воскликнул лорд Дункан.

- Однако я не в бреду!.. Вот письмо! - воскликнул молодой человек.

- Так же и я далек от мысли, что это вы бредите, дорогой Дерош!.. - протестовал командир. - Но ваш дядя!., о!., это совсем другое дело!..

- Тогда, значит, - сказал Оливье, вставая, - вы с Купером против меня?

- Решительно! Без колебания!

- Так спрошу вас, что бы вы сделали на моем месте?

- На вашем месте, уважая память мистера Гарди, я бы сжег его письмо и больше бы об этом не думал...

Оливье безнадежно пожал плечами.

- Это не ответ, - сказал он, - я сейчас же иду посоветоваться к лорду Темплю...

- Превосходная мысль! Лорд Темпль верный выразитель общественного мнения в Англии. Он спокоен, справедлив и может дать хороший совет. Идем к нему, я с вами!

Командир и Оливье сели в кэб. Спустя полчаса они уже звонили у дверей пышного жилища благородного лорда. И тотчас же их провели к нему.

Лорд Темпль выслушал в глубоком молчании сообщение Оливье, и когда его гость кончил, долго еще сидел, не двигаясь, погруженный в размышление.

- Могу я спросить ваше мнение, милорд? - спросил наконец Оливье, раздраженный этим продолжительным молчанием.

- Мое мнение, - произнес величественно лорд Темпль, - что ваш покойный дядя был помешанный!

- Помешанный?

- Помешан окончательно. Мания величия!

- Как это, милорд?

- У него была мания воображать, что он все может, даже создавать драгоценные камни; тщеславие вскружило ему голову.

- Извините, милорд! Но откуда взял он, по-вашему, рубины, если он не сделал их?

- Это меня совершенно не касается, - сказал почтенный лорд. - И к делу не относится.

- Я позволяю себе держаться другого мнения. Если допустить, что рубины натуральные, тогда трудно представить, чтобы ученый, имеющий более чем скромные средства, мог их приобрести; если же признать, что рубины не имели никакой ценности, были его работы, тогда все становится понятным.

- Рассуждение правдоподобное, - вставил лорд Дункан.

- Это рассуждение ничего не доказывает, - возразил лорд Темпль с убеждением. - Эта сторона дела для нас не существует. Мистер Гарди мог владеть этими рубинами в силу такого обстоятельства, о котором мь1 ничего не знаем: по наследству... подарок от какого-нибудь восточного принца... случайно даже... он мог найти в какой-нибудь старой мебели... подобные вещи мы видим постоянно...

- О, милорд!., рубины стоимостью в пятьсот тысяч фунтов стерлингов забыты в каком-нибудь старом зеркале!.. Да это сказка!..

- Наконец, мало нужды знать, как они к нему попали! Он их имел, вот это только и занимает нас; притом же я никогда не соглашусь, никогда, слышите, господин Дерош, чтобы синдикат из наших первых ювелиров, лучших знатоков дела во всем свете, мог бы допустить обмануть себя каким-то темным французским химиком!., извиняюсь за эпитет вашему покойному дяде!

По упрямству мула, которое выразилось во всех чертах лица благородного лорда, было ясно как день, что никакое рассуждение не могло бы поколебать его убеждения. И, отказываясь от дальнейшей борьбы, Оливье ушел рассерженный, в большом унынии.

Прошло несколько дней; все было тихо: ни слухов, ни сплетен. Вдруг однажды утром все ахнули, прочтя поразительную новость в газетах; все листки, журналы, газеты только об этом и твердили. Мистер Дерош объявляет, что его аэроплан продается с торгов. Никогда еще аукцион не привлекал такой толпы. Торги были жаркие, цену подняли высоко, многие отступились, и чудный воздушный корабль за полмиллиона фунтов стерлингов достался лорду Бельграву, владельцу целого квартала, одного из лучших в Лондоне.

На другой день вся Англия узнала, что мистер Дерош сделал пожертвование в больницу вдов и сирот на сумму, равную продажной цене аэроплана.

Можно себе представить шум, поднявшийся при таком известии. В продолжение нескольких дней не прекращалась перестрелка вопросов, восклицаний и предположений...

Среди людей, особенно взволнованных этими новостями, конечно, нужно считать семейство Дункан. Лорд Дункан, вполне понимая душевную борьбу Оливье, не разделял, однако, его сомнения насчет рубинов и не мог не сожалеть, что он по доброй воле лишился всех средств существования. Леди Дункан, как только узнала новость, в ту же минуту объявила решительным тоном, что запланированного брака ее дочери не будет, что никогда она не допустит, чтобы дочь ее вышла замуж за нищего. Но Этель имела свою волю и сумела показать ее в этом случае.

- Дорогая мама, - сказала она, бледная как полотно, становясь напротив матери, - прошу у вас тысячу извинений за противоречие, но я ни за кого не выйду, кроме мистера Дероша!

- Вы не выйдете за него, Этель, я вам запрещаю!

- Тогда я навсегда останусь в девушках!

- Это я запрещаю тем более!.. Чтобы вы, с вашей наружностью и вашей осанной, не составили бы самой блестящей партии в Лондоне! Было бы смешно!..

- Мама, - твердо сказала Этель, - умоляю вас выслушать меня. Знайте, что единственная вещь, которая отталкивала меня от этого брака, что было причиной ваших страданий, - это несметное богатство мистера Дероша. О! я ненавидела эту мысль, что меня могут подозревать в расчете!.. Если бы я смела... я бы вам сказала, что теперь я довольна, когда у него нет ничего!

- Этель! Вы безумны! Вы мне разбили сердце! Командир! Уговорите ее! Заставьте ее понять... Это супружество невозможно!.. Никогда я не дам своего согласия! - воскликнула леди Дункан со слезами.

- Как же это? - сказала Этель с иронической улыбкой, - неужели месяц назад мистер Дерош не был тот же, что и теперь?.. Перестал ли он, например, быть тем же гениальным человеком, из-за которого спорили все матери, предназначая своим дочерям?.. Неужели несколько тысяч больше или меньше создают такую разницу? О! дорогая мама, я краснела бы от таких мыслей, и я уверена, что и вы покраснели бы, как я!..

- Не говорите так, Этель, если вы не хотите уморить меня!

- Ох, мама!

- Вы преувеличиваете, моя дорогая подруга!.. - сказал командир.

- Э! я знаю, что говорю! Лучше пусть она не просит, ведь от этого лучше не будет!.. У вас не будет ни положения, ни денег, ни лошадей, ни бриллиантов...

- Ни рубинов! - вполголоса лукаво добавила Этель.

- Никогда не произносить передо мной слова "рубин"! - крикнула взбешенная леди Дункан. - И вообще, я не желаю больше слушать разговоров об этом молодом человеке!.. Он нас бесчестно обманул! С этого дня я дам приказ не пускать его к нам!..

В эту минуту появился лакей с докладом о мистере Дероше.

Леди Дункан остановилась на полуслове. Лорд Дункан улыбнулся. Что касается Этель, то с пылающими щеками и блестящими глазами она побежала ему навстречу и протянула обе руки. Все лицо ее дышало самой искренней любовью.

- Вы не очень желали меня видеть?.. Вы не оттолкнете меня теперь, когда я ничего не могу вам предложить? Ох, Этель... только ради вас я сожалею о потерянном! - с волнением воскликнул бедный юноша.

- Monsieur! Я буду гордиться, называясь мадам Дерош! - ответила Этель с сияющей улыбкой. - Мама! Дорогой папа! Вот мой муж. Никогда у меня не будет другого, в этом порукой слово Этель Дункан!

Противодействие леди Дункан должно было уступить перед волей, так ясно высказанной. Муж ее, впрочем, был того мнения, что изобретатель аэроплана сумеет извлечь выгоды из своего изобретения и не может считаться нищим.

На свадьбе Этель, которая была чудно прекрасна в подвенечном платье, присутствовала Мюриель, брак которой с лордом Эртон уже был объявлен. Бедный маленький лорд казался совсем убитым, рисуя себе будущее супружество. На все шумные поздравления он отвечал только безропотным взглядом. Поистине, когда он спрашивал себя, как это все произошло, то не припоминал со своей стороны ни одного решительного слова с предложением руки Мюриель. Однако казалось, что это так, потому что Мюриель дала свое согласие... Все семейство Рютвен оказывало ему самое трогательное сочувствие.

Боб Рютвен, принявший свой прежний вид, тоже присутствовал при церемонии, весь сияющий и восторженный, довольный сам собой и своей судьбой. Получив на аэроплане вкус к путешествиям, он решил отказаться от светской жизни и отправиться исследовать Центральную Африку.

Сестры Мюриель не знали, радоваться ли им блестящей партии их младшей сестры или сожалеть, что им не пришла в голову мысль участвовать в путешествии на аэроплане.

Лорд Темпль вернулся из Тибета еще более величественный, чем всегда. Его тщеславие удесятерилось, как утверждали его знакомые, хотя, казалось бы, это было трудно!

Мистрис Петтибон по-прежнему железной рукой управляет своим мужем. Бравый янки много потерял из своих иллюзий насчет черной расы. Отныне он стал признавать, что освобождение негров было большой ошибкой Линкольна.

Что касается "Рубина Великого Ламы", то он сверкает в императорской короне, в которой ее носитель появляется два или три раза в году среди публики и два или три раза в неделю особо, как говорят злые языки придворных. Этот молодой государь хвастает, что обладает самым прекрасным рубином на обоих полушариях земли. И это, должно быть, правда; так, по крайней мере, утверждает Купер.

Паскаль Груссе - Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 5 часть., читать текст

См. также Паскаль Груссе (Grousset) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :