Паскаль Груссе
«Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 4 часть.»

"Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 4 часть."

Но комиссар сердито потряс головой, лицо его вытянулось до неизмеримой длины.

- Нет, капитан, она не прогуливалась!

- Ну, так она смотрела компас?

- Вовсе нет!

- Что же она делала, наконец? - воскликнул Оливье.

- Она разговаривала, сударь, разговаривала фамильярно... я даже скажу... дружески... сердечно... - продолжал Петтибон, волнуясь, - с... с...

- С кем?

- Господин, она хохотала как безумная!.. Я получил удар!

- Ах! Ей-богу! С меня довольно! - воскликнул Оливье, теряя терпение и поворачиваясь, чтоб уйти. - Что мисс Мюриель разговаривает и смеется с кем хочет, так это ее дело!

- Нет, капитан! Эта несчастная молодая девушка разговаривала фамильярно, по-дружески, сердечно... с... с... негром! - докончил наконец Петтибон с отчаянным усилием.

- Ну, так что же? - сказал Оливье, смеясь, - Это и есть большой секрет? Без сомнения, она, как вы, господин Петтибон, покровительствует неграм...

- С негром Теодором! - стонал Петтибон, не слушая его. - И когда она заметила, что я там стою, она вдруг вскрикнула и быстро скрылась. Я остался, точно оглушенный, капитан, а когда пришел в себя, мне показалось, что это игра воображения... Это, не правда ли, такой случай, который требует заковать в кандалы немедленно?

- Кого? - спросил Оливье, кусая губы, - мисс Рютвен?..

- Нет, капитан, этого жалкого негра!

- Кандалы за то, что отвечал даме? Это был бы жестоко, господин Петтибон!

- Но, наконец, капитан, нельзя же допустить, чтобы подобные вещи происходили безнаказанно на палубе этого аэроплана! - воскликнул Петтибон с отчаянием. - Эта молодая особа здесь без отца и матери. Нельзя же ей позволить так обращаться с неграми, с этим негром Теодором, который такой бесстыдник, какого я никогда не видал!

- Успокойтесь, господин комиссар; она его знает, без сомнения; может быть, он служил на яхте мистера Рютвена. Во всяком случае, здесь есть леди Дункан и мистрис Петтибон, которые лучше, чем я или вы, могут наблюдать за мисс Рютвен, если это нужно.

- Но Теодор?

- Я не вижу, чтобы он заслуживал наказания.

- Вы здесь хозяин, капитан, но я никогда бы не поверил, что должен буду присутствовать при подобных вещах!

И Петтибон удалился, в высшей степени оскорбленный и в глубоком отчаянии.

Как только Оливье, смеясь потихоньку, хотел вернуться к мисс Дункан, лорд Темпль, поджидавший его издали, быстро направился к нему навстречу.

- Извините, милостивый государь, два слова! - начал он, загораживая ему дорогу.

- К вашим услугам, милорд! - ответил Оливье, вздыхая.

- После открытия... прискорбного... плачевного... которое мы сделали одновременно насчет личности подразумеваемого черного доктора, позволите ли спросить вас, капитан, какое вы приняли решение?

- Конечно, лорд Темпль, я решил, что пока доктору Отто Мейстеру будет угодно мистифицировать нас, являясь среди нас с фальшивым видом, он будет наказан карантином...

- Карантином?..

- Да. Он постоянно будет сидеть в своей каюте, куда ему будут подавать обед.

- И больше ничего? - воскликнул лорд Темпль.

- Без сомнения. Этого довольно, по моему мнению. Господин Отто Мейстер явился на аэроплан под предлогом лечить нас, когда мы будем больны. Я не сомневаюсь, что он на это вполне годен, и буду его держать как доктора. Только если он имеет дурной вкус и пожелал явиться чернокожим, то за это и будет наказан одиночеством - вот и все!

- Позвольте мне сказать вам, милостивый государь, что такое наказание далеко не соответствует его вине!

- А что же вы желали бы сделать, милорд?

- Публично разгласить его тайну, сударь, - перед дамами, перед всем экипажем! Это был бы благотворный пример для всех самозванцев, настоящих и будущих!

- Позвольте не согласиться с вашим мнением, лорд Темпль, - сказал Оливье. - Я уже написал два слова доктору, приказывая ему сидеть в своей каюте по причинам, которые он поймет лучше меня. Этого довольно, по моему мнению.

- Но, милостивый государь, дисциплина!

- Дисциплина ничем не пострадает от такого решения, и я ручаюсь вам, что она всегда будет в силе на моем судне, лорд Темпль... Ах, - прибавил Оливье с выражением сожаления, - наши дамы уже уходят, как видно!

- Становится немного свежо на палубе вашего очаровательного корабля, - сказала, улыбаясь, мистрис Петтибон, которая направлялась в каюту, сопровождаемая двумя молодыми девушками. - Спокойной ночи, господа!..

- А мне кажется, что ябы простояла всю ночь на палубе аэроплана! - воскликнула весело Мюриель. - О, мосье Дерош, прежде чем уйти, скажите же мне, где мы находимся?

- Охотно, мадемуазель. Налево позади мы оставили полуостров Истрию. Вы видите его там как большую светлую массу. В эту минуту мы идем вдоль длинного острова, видите, налево; направо впереди видна Лисса... далее, еще правее, огромная масса, - это Италия...

- И когда мы приблизимся к Италии?

- Около часа ночи. А когда мы будем проходит! над Турцией, мне будет приятно думать, что вы спите спокойным сном...

- Не могу ли я остаться на палубе? Это все так интересно!

- Нет, нет, милая малютка, - решительно сказала мистрис Петтибон. - Очень холодно, чтобы я могла поддержать компанию. Спать!., спать!..

Дамы ушли, а лорд Эртон, совсем разбитый своим ужасным приключением, не замедлил последовать их примеру. Лорд Темпль тоже удалился, и вскоре Оливье остался один на палубе.

Долго он прохаживался при свете луны, вдыхая полной грудью оживляющий воздух ночи, наслаждаясь своим творением и любуясь быстрым и верным полетом своего аэроплана. Он сделал еще свой хозяйский обход, посетил всех дежурных при машинах и заглянул на нос, где отдыхал его экипаж на своих койках. Все шло хорошо. Ночь была ясная и прекрасная. Здесь он был уверен больше, чем моряки на море, что не встретит ни рифов, ни подводных камней. Бросив еще раз торжествующий взгляд вокруг, Оливье, указав направление рулевому, ушел в рубку и бросился на софу, где немедленно же заснул.

Ночь прошла без приключений. В час ночи вахтенный, согласно приказанию, разбудил капитана. Звезды еще ярко блестели, но луна уже скрылась. Совсем низко, почти прямо под аэропланом, блестела большая звезда. Это был маяк на мысе Самана; они входили в Отрантский пролив.

Оливье стал на своем посту на корме. Скоро он увидел, как налево засверкали огни Янины. Он ясно различал Пинд, Дельфы, спящие и таинственные.

Аэроплан перелетел через Лепантский залив, отрезанный Коринфским перешейком.

Вдали, налево, Оливье угадал Пирей и Афины. Ему казалось, будто он видит, как в темноте выступает силуэт Парфенона, бледного видения прошедших времен.

Было три часа утра. Розоватый свет начал расходиться по небу. Море казалось менее черным. Оливье увидел Кикладские острова, похожие на летевших чаек, которые тонули в утреннем тумане. Он узнал Серонфос и Парос налево. Направо он поклонился острову Милосу, освященному бессмертной Венерой, находящейся теперь в Лувре.

В шесть с четвертью часов он увидел мыс Сидерос, восточную оконечность острова Крит.

Солнце, поднимаясь, освещало все своим жарким светом. Море дрожало и сверкало под его лучами, точно шумная толпа живых сапфиров. На голубом небе бежали легкие облачка, точно золотистые жемчужины. Воздух необыкновенно чистый, был напоен благоуханием.

В восемь часов и девять минут позвонил первый колокол к завтраку; в эту минуту аэроплан подходил к Александрии.

ГЛАВА XV. От Александрии до Цейлона

Большая часть Средиземного моря прошла под ногами путешественников, пока они сладко спали. Один только бодрствующий на палубе капитан любовался всеми оттенками и переливами красок при переходе ночи к дню. Он видел, как гасли одна за другой звезды, как рассеивался ночной сумрак, окутывавший окрестности, и как торжествующий свет побеждал тьму. Трудно описать картину появления восходящего светила! С востока льются первые розоватые нежные лучи; с минуты на минуту они растут, расширяются, охватывая небо... Вот они уже появились на темных водах моря; оно ожило, засверкало, загорелось тысячью огней и, точно охваченное пожаром, разгоравшимся на небе, рассыпалось мириадами блесток... Все предметы теряли свои неясные очертания и выступали из мрака, точно снова нарождались и оживали... Вся природа ликовала, приветствуя это вечное чудо всеобщего возрождения...

Долго Оливье прогуливался по палубе, полный мыслей, проектов, смутных надежд и гордого удовлетворения, что предприятие его осуществилось и так счастливо оправдало его мечты, как вдруг колокольный призыв к завтраку наполнил его новыми чувствами приятного ожидания своих гостей к столу.

Со всех сторон пассажиры стали стекаться в столовую: леди Дункан, немного подбодрившаяся ночным отдыхом, но еще не примиренная с внезапным вторжением мисс Мюриель; Этель, свежая и чистая как снежинка, несмотря на недостаток сна, беспокойство и пролитые слезы; Мюриель расфранченная, как будто ее горничная сопровождала ее на "Галлию", и мистрис Петтибон, ровная и спокойная как всегда, точно это был завтрак у нее дома, на улице Гарлей.

Лорд Темпль хорошо выспался; теперь он казался вполне корректным, величественным, и, по обыкновению, довольным первенствующим положением в том обществе, которое предоставило ему такое прекрасное место. Лорд Эртон и Петтибон, напротив, очень дурно провели ночь. Комиссар до сих пор не мог опомниться от неприятностей, испытанных им накануне, и бросал злобные взгляды на этих самозванцев, один вид которых был для него непрерывным оскорблением: леди Дункан, лорд Эртон, Мюриель... Несчастный человек! Он и не подозревал, что горькая чаша еще не выпита до дна. Оставались еще Боб и Отто Мейстер, которых он мог узнать каждую минуту...

И кто знает, этим ли еще кончится!..

Что касается лорда Эртона, он казался жалким и смущенным, видимо, стараясь как-нибудь занять место возле леди Дункан. Рассматривая бедекер и альбомы, он с лихорадочной поспешностью пользовался каждой удобной минутой, чтобы продвинуться в нужном направлении и приблизиться к цели. Но увы! Ничего ему не удавалось; все места были распределены, и он очутился, как накануне, рядом с мисс Рютвен!

Пошли разговоры, обмен впечатлений. На пытливые расспросы Дероша об удобствах кают все отозвались с восторгом: как чудесно все устроено, какие необыкновенные автоматические приборы, какие роскошные постели, просто идеал комфорта! Таково было общее заключение. А затем - какой завтрак! На таких высотах, и вдруг - горячий хлеб, свежие сливки и яйца! Кофе, чай, жаркое - все такое вкусное, точно приготовлено руками волшебниц. Минут через десять, не больше, и Петтибон, и лорд Эртон даже забыли свои заботы, наслаждаясь вкусным завтраком.

- Можно было бы абонироваться, чтобы всегда путешествовать таким образом, - объявила Мюриель. - А затем, мосье Дерош, вы не откажетесь, надеюсь, объявить нам программу этого дня, чтобы каждый знал, на что он должен надеяться и чего ждать?

- К вашим услугам, мадемуазель! В час мы пристанем к берегу Александрии.

- Мы "пристанем"; это только оборот речи такой, не правда ли?

- Совсем нет. Мы действительно там остановимся, чтобы запастись топливом. На это понадобится часа три. Там уже приготовлены склады нефтяного масла в ожидании нашего прибытия.

- Александрия! Какое счастье! Я так хочу посмотреть там следы бомбардировки. Можно будет сойти?

- Увы, нет, мадемуазель! Я с сожалением должен сказать, что вы пленница.

- Но, наконец, ведь можно будет хоть смотреть все время?

- Конечно!

- А потом?

- В полдень уход; к ночи - пустыня и Красное море. Пока вы будете спать, мы перелетим через узкий пролив, Аравийское море и Оманский залив...

- Хорошо! хорошо! - перебила Мюриель без церемонии. - Это серьезная часть программы. Но другая?

- Другая?

- Да, другая часть, увеселительная. Нельзя же все время заниматься географией, не правда ли? Нужно и повеселиться немного.

- Может быть, вы и правы, мисс Рютвен, - сказал Оливье, улыбаясь, - но...

- Вы, значит, случайно забыли про увеселения в вашем плане?

- Не буду отрицать; я совершенно не обращал внимания на эту сторону вопроса.

- Вот это меня удивляет с вашей стороны! - произнесла Мюриель тоном упрека и разочарования.

- Вы меня извините, если я вам напомню, что мы совсем не ожидали такого многочисленного и прелестного общества.

- Что же с того? Но теперь у вас многочисленное общество, и надо найти, чем его развлечь, - сказала мисс Рютвен с таким убеждением, которое уничтожает все препятствия. - Мы не можем целых шесть часов сидеть с вытаращенными друг на друга глазами. Увидим, что вы придумаете для нашего времяпрепровождения!

- Боюсь, что очень мало. Прежде всего, любоваться видом, который открывается под нашими ногами...

- О! вид весьма прекрасный! Но можно устать от самых прекрасных вещей, когда их получаешь через меру. Один час на созерцание. А потом?

- Чтение.

- Книги! - воскликнула Мюриель. - Слава Богу, я уже вышла из школьного возраста! Я выезжала уже в последний год пребывания в школе, мосье Дерош!

- И с каким успехом, мы это знаем! - добавил Оливье.

- Я смотрю с ужасом на чтение. Признаюсь вам по секрету, что отдала бы все книги в мире за один хороший вальс.

- Мисс Рютвен! - вмешалась леди Дункан, - своей беззастенчивостью ужасно избалованного ребенка вы удивляете меня!

- Увидим, лорд Эртон, - продолжала Мюриель, оставляя Оливье, чтобы напасть на своего соседа, - не можете ли вы чего-нибудь придумать?

- Можно было бы, - рискнул робко ответить лорд Эртон, - употребить день с пользой, срисовывая различные места вида, открывающегося нашим глазам...

- Гм! От этого не стало бы очень весело. Покажите больше воображения!

- Можно в кругу общества декламировать стихи или что-нибудь рассказывать...

- Вот это лучше. Знаете что, лорд Эртон, вы споете нам какую-нибудь национальную песню, воинственную. Если вы согласитесь, то я обязуюсь протанцевать национальный танец, которого никто так не танцует, как я, могу сказать без хвастовства. Ну, что же? Согласны на такое условие?

- Но я не умею петь! - растерянно простонал несчастный маленький человек.

- Мы будем снисходительны.

- У меня нет даже и признака голоса!

- О, ужас! Как же вы говорите?

- Совсем нет слуха!

- Всякий человек имеет слух, по крайней мере тот, кто претендует быть учителем музыки.

- Мисс Рютвен, - с отчаянием протестовал лорд Эртон, - это все равно, что предложить мне протанцевать на канате...

- Ах, это недурно придумано! Акробатические упражнения, это идея! - воскликнула Мюриель с воодушевлением. - Лорд Эртон, вы уже доказали ваше умение в этом искусстве на винте. А вы умеете держать яйцо в равновесии на ладони, бегая галопом? Умеете вы кувыркаться назад и вперед? Ах! это так хорошо проделывал Боб! Стойте! У меня появилось желание позвать его...

Здесь молодая болтушка закусила губу и внезапно остановилась, покраснев до самых корней волос. Взгляд Оливье Дероша предупредил ее, что она затеяла опасную штуку. Опустив глаза к тарелке, она замолчала, да так и просидела до конца завтрака, к великому облегчению лорда Эртона и леди Дункан.

В это время произошла важная перемена. Уже несколько минут виднелась земля, а когда сторожевой крикнул: "Александрия!", все поспешили из-за стола.

На длинной полосе земли, которая простирается между Средиземным морем и древним озером Мареотис, показался старинный город; утренние лучи освещали его новейшие постройки и в стороне от них знаменитые развалины: дворец вице-короля, мечеть со множеством колонн, укрепления, арсенал морских орудий. С картой в руке лорд Темпль, как довольно сведущий археолог, указывал своим спутникам место, где когда-то возвышался горделивый дворец, храм Сераписа, знаменитая библиотека, музей, обширный ипподром, обелиск, Помпейская галерея, обелиски Клеопатры, один из которых стоит теперь на площади Согласия, а другой на туманном берегу Темзы.

Становилось заметно слабое движение в ленивом городе, в глубине его двух гаваней, на канале, который соединяет этот город с Каиром и сливается с одним из рукавов Нила.

Оливье оставил своих гостей и поспешил на свой пост капитана. Нужно было сделать быстрый поворот. Как-то выдержит "Галлия" спуск?

Она выдержала спуск на землю самым лучшим образом. Винты были остановлены, "Галлия" несколько минут держалась над водой, а потом стала медленно опускаться с легким колебанием из стороны в сторону. Но вот спуск стал быстрее. Тогда по знаку капитана были выдвинуты эластичные столбы, и на конце каждой такой эластичной ноги появилось шарообразное утолщение от давления паровых насосов, приводимых в действие машинами, отчего ноги аэроплана стали похожи на ноги слона.

Описывая кривую линию, "Галлия" тихо стала на шарообразные теперь ноги, которые только немного погрузились в воду, поддерживая аэроплан над водой. Работа машин прекратилась.

Все это аэроплан исполнил за три минуты с полным успехом.

Общее восклицание пассажиров приветствовало последний толчок аэроплана, после чего огромная машина точно уснула на желтых водах Нила.

Тотчас же от берега отделилась лодка и привезла на "Галлию" длинную медную трубу, которая растянулась от берега прямо из резервуара с нефтяным маслом и была соединена с резервуаром "Галлии". Приготовлены были нагнетательные насосы.

Издали аэроплан должен был походить на громадный плот. Но любопытные не появились. Жители, очень апатичные, не выражали никакого желания познакомиться с этим чудом. Молодой капитан очень радовался в душе этому. Кто мог поручиться, что вид такой необыкновенной новой машины не пробудил бы ярости среди невежественной толпы, полной предрассудков?

Приведены были в действие накачивающие машины. Оливье захотел высадиться, чтобы самому убедиться, все ли хорошо идет на берегу у заготовленных резервуаров с маслом. Он мог бы, строго говоря, избавить себя от этого труда, но хорошо знал, что нет ничего лучше хозяйского глаза, и, чтобы дело шло успешно, лучше всего полагаться на самого себя. Все даже мельчайшие части машины были плодом его личного труда; он никогда не позволял кому-нибудь исполнить то, что могло иметь жизненное значение для его творения. Нельзя было допустить, чтобы в экипаже, оставленном под надзором специалиста, могли произойти какие-нибудь неожиданности!

- Как вы думаете, - спросил он Этель и леди Дункан, - не послать ли нам отсюда телеграмму капитану, чтобы предупредить о вашем прибытии?

Предложение было принято с благодарностью. Боясь, чтобы сообщение о таком быстром прибытии не подействовало роковым образом на больного, они все вместе составили такую телеграмму, которая давала бы надежду, не удивляя неожиданностью; и это еще больше укрепило близость между Этель и Оливье... Снабженный этим документом, Оливье оставил "Галлию" под надзором Петтибона, а сам направился в город.

Этель попробовала было попросить позволения тоже посетить город, но получила форменный отказ. Дерош указал ей на то, что участие ее в поездке могло привести к серьезным случайностям и опозданию, а потому она вынуждена была уступить, говоря на прощанье:

- Мосье Дерош, привезите, по крайней мере, какого-нибудь гостинца!

Оливье уехал, смеясь. Он обещал, если позволит время, непременно поискать просимого гостинца, который он позволит себе поднести Этель.

Но сначала он должен был убедиться, все ли в исправности, как он требовал в корреспонденциях: в достаточном ли количестве запасено нефтяного масла, хорошего ли оно качества и как быстро опорожняются резервуары.

Результаты осмотра были вполне удовлетворительны; все меры приняты, и не о чем было хлопотать.

Увидев, что он может располагать временем, пока производится переливание масла, Оливье решил отправиться на базар. Его экскурсия не привела к большим результатам: он привез несколько драгоценностей грубой работы, вызвавших, однако, восторг у Мюриель, любившей всякие новинки.

Каждой из дам он приготовил какой-нибудь подарок. Этель с милой улыбкой приняла браслет с амулетом, который, вероятно, носила какая-нибудь красавица феллахов, но она не торопилась одевать его на руку, как другие.

Между тем резервуары наполнились маслом, и наступила минута взлета. Одна за другой тяжелые медные трубы были сброшены. "Галлия", освобожденная от них, стала разводить пары. Скоро все машины стали действовать, и рев чудовища возвестил, что оно готово лететь.

Отдано последнее приказание, и винты стали переходить из горизонтального в вертикальное положение, ноги сложились; тяжеловесное чудовище превратилось в легкую птицу и, поднявшись в воздух, полетело своим путем.

Был полдень. Несмотря на жаркое солнце, вся публика оставалась на палубе, никто не хотел ничего потерять из той картины, которая раскрывалась под их ногами.

Ведь дельта такая интересная, полная воспоминаний; Порт-Саид, Суэцкий перешеек, перерезанный узким каналом, где корабли, видимые сверху, казались маленькими шариками, медленно скользящими один за другим. Затем Сирия, такая маленькая и в то же время такая великая, где каждая пядь земли полна воспоминаний и поэзии...

Но вот уже Синайский полуостров остался позади; его высшая точка, Синай, исчезла, и при ослепляющем глаза солнце они увидели пустыню, печальную, голую и обширную. Ослабленные нестерпимым жаром, путешественники ушли в салон; даже мисс Рютвен, у которой пробудились библейские воспоминания и которой непременно хотелось видеть место, где сомкнулись воды Красного моря, потопив фараона, - и она вынуждена была спрятаться в каюту, чувствуя головную боль.

Все казалось серым на таком далеком расстоянии, как только мог видеть глаз. Глубокая тоска охватывала душу при виде этой выжженной солнцем пустыни, от этого моря, нестерпимо бившего в глаза ярким блеском. Пустыня казалась громадным рефлектором, сосредоточившим знойные лучи, отраженные на аэроплан. Не было возможности оставаться на мосту. Весь экипаж, исключая, конечно, капитана и дежурных, не мог выносить жары и ушел в каюты.

День тянулся ужасно; цветное знамя было поднято при общей апатии; никто не прикоснулся к пище, освежаясь только ледяной водой.

Время от времени раздавался окрик вахтенного.

Коссейер! Джидда! - два важных порта на берегу Красного моря. - Мекка! - цель путешествия пилигримов.

В десять с половиной часов аэроплан попал в более умеренные широты, освежаемые морским течением, и только к вечеру можно было свободно дышать. Все точно воскресли. Возбудившее всех слово "Мокка", шутливо произнесенное Оливье, хотя они были еще далеко от этого места, пробудило общее оживление. Мисс Рютвен, привыкшая болтать без умолку, первая выразила желание попробовать кофе "мокко".

И, точно по мановению волшебной палочки, по одному знаку капитана, который совершенно ничего не утратил из своей обычной живости, появился аппетитный напиток вместе с обедом.

Было одиннадцать часов вечера, но никто не имел желания оставаться в душных каютах и не освежиться свежим ветерком на палубе. Все согласились бодрствовать подольше ночью. Тогда Мюриель, которая не оставила своей мысли об увеселениях, предложила выдумать что-нибудь, чтобы убить медленно тянувшееся время.

- Каждый, - объявила она доброжелательным тоном, - должен, по своим способностям, содействовать общему развлечению. - И чтобы подать пример, она протанцевала обещанный национальный танец грациозно и с живостью; несчастный лорд Эртон был тоже вовлечен в этот танец, под предлогом, что одна мисс Рютвен танцевать его не может. Она проделывала все характерные фигуры национального шотландского танца, подражая голосом звуку волынки.

Все присутствующие были в восхищении от этого неожиданного спектакля и, воодушевленные, принялись после этого, в свою очередь, кто петь песню, а кто рассказывать сказки. Веселье дошло до высшей степени, когда мистрис Петтибон, войдя во вкус этого представления, предложила мистеру Петтибону пропеть с ней одну из негритянских песен репертуара "ChristyMinestrels".

К общему удивлению, Петтибон пропел, как настоящий артист, что подняло его в общем мнении. Это верно, что, глядя внимательнее на человека, всегда находишь положительные черты даже у самого бесполезного человека!

Таким образом, очень весело прошла ночь. В час сорок пять минут они проходили над Баб-эль-Мандебским проливом. При свете луны все увидели вместо пустыни цветущие берега, покрытые пальмами и опоясанные морем. В четыре часа они были над Маскатом, проходили мимо мыса Разельгад, азатем покинули сушу и видели в продолжение нескольких часов только море и небо; солнце здесь грело еще сильнее, так как они все более и более приближались к экватору.

Снова все стали искать убежища от палящих лучей в своих каютах, снова приближался такой же, как накануне, знойный день. В три часа сорок пять минут они пролетали между Лаккадивскими островами и Малабарским берегом, а затем через Деканское плоскогорье иего вершину Анамалай, возвышающуюся на две тысячи шестьсот девяносто три фута.

Леди Дункан и мисс Этель приближались к конечной цели путешествия.

Перенося жар и усталость, обе дамы уже давно приготовились к этому. В шесть часов семнадцать минут уже виднелся Коломбо на Цейлоне. С бьющимся сердцем они стояли на носу аэроплана, вглядываясь в этот порт, где их ждала жизнь или смерть.

Почти так же взволнованный, как они, Оливье в подзорную трубу старался проникнуть сквозь эту неизвестную даль. Вдруг он невольно воскликнул:

- Вы замечаете судно?

Дрожащая леди Дункан стала смотреть в трубу, но ее глаза, отуманенные слезами, ничего не видели. Этель схватила у нее подзорную трубу.

- Это "Аллигатор"! - воскликнула она, бледнея. - Я различаю надпись. Ах!., ох!., мама!., мама!.. Что это? я схожу с ума!.. На лодке!.. Смотрите!., смотрите!..

- Это капитан! - воскликнула леди Дункан. - Он делает знаки платком.

И, пораженная счастьем, точно громом, она упала почти без сознания на руки дочери и Оливье Дероша.

ГЛАВА XVI. От Цейлона до Тибета через Гималаи

Около Цейлона аэроплан стал спускаться. Как и в Александрии, сначала ход его был остановлен, машины прекратили свои работы, и он на мгновение точно повис в воздухе, а потом полетел вниз, все ускоряя движение. Но моментально приведенные в действие машины и винты тотчас же замедлили ход, и "Галлия", подобно большой птице, мягко и плавно спустилась и села на водах рейда Коломбо. Перед ней расстилались цветущие зеленеющие холмы; среди зелени местами на берегу выделялись прогалины, покрытые желтым и красным песком. Вокруг "Галлии" по всему рейду шныряло множество лодок, в каждой из которых сидел человек темно-бронзового цвета в белой чалме; эти лодочки неслись, как мухи, направляясь к каждому вновь прибывшему судну. Штук двенадцать кораблей, военных и торговых, величественно качались на якорях, и по сравнению с ними эти летающие лодочки туземцев казались совсем крошками.

Перед взорами пассажиров "Галлии" раскинулся чудный город Коломбо, настоящий лабиринт из роскошных цветов и растений, точно громадный благоухающий букет.

Вокруг города и по улицам, похожим на пальмовые аллеи, зеленеют тысячи деревьев, а за городом расстилаются лимонные рощи и обширные поля риса и сахарного тростника. Весь остров кажется одним цветущим садом. Самые простенькие шалаши окружены группами пальм, около которых живописно красуются кусты с ярко-красными цветами. Улицы пестреют народом в ярких костюмах - белых, красных, желтых - и все это движется, спешит, точно море живых цветов, среди роскошных пальмовых аллей, и чем ближе к порту, тем больше народу на улицах, тем сильнее движение.

Действительно, Коломбо - один из оригинальнейших и красивейших городов, который стоит посмотреть. Климат превосходный: ночи довольно прохладны, чтобы отдохнуть после дневной жары, а днем легкий морской ветерок умеряет зной жарких лучей солнца. И нельзя себе представить более восхитительных прогулок, как по окрестностям этого города, в тени роскошных пальм, бананов и гигантских бамбуковых деревьев, среди цветущих растений, которые мы привыкли видеть только в оранжереях, а здесь встречаем почти у каждой хижины. И что за наслаждение блуждать в глубине тенистых аллей, среди деревьев, которые и не снились нашим ботаникам, топтать ногами ковер из мимоз и смотреть, как они сворачиваются при одном прикосновении, или купить себе за сантим ананас или позавтракать свежим хлебом, который тут же можно сорвать с хлебного дерева! Да, кто хоть раз побывал в этой роскошной стране, тот не забудет ее и будет стремиться всей душой еще раз ее увидеть!

Но в эту минуту никто из пассажиров "Галлии" не любовался чудной растительностью Цейлона. Все взоры были обращены на "Аллигатор".

Каждый думал, какому счастливому стечению обстоятельств он обязан, что видит лорда Дункана в полном здравии, приветливо машущего рукой и шляпой своей жене и дочери. Лишь только аэроплан спустился на рейд, при общих криках восторга всего экипажа, высыпавшего на палубу, как вдруг от "Аллигатора" отделилась шлюпка и быстро направилась к "Галлии". В ней сидел сам лорд Дункан. Не больше, чем через пять минут Этель и ее мать плакали от радости, обнимая своего дорогого моряка.

Когда прошли первые восторги и сердечные излияния, лорд Дункан подошел к Дерошу и пожал ему руку, сердечно благодаря его за все, что он сделал для его семьи.

- Я очень счастлив, что мог оказать услугу вашим дамам, господин командир! - горячо ответил Оливье. - Но объясните мне теперь, какому счастливому случаю мы обязаны, что видим вас опять здоровым, тогда как мы могли опасаться...

- Что найдете меня мертвым и погребенным! - подхватил, смеясь, командир. - Действительно, я близок был к этому!.. Это одна из тех шуток, которые может сыграть с вами здешний прекрасный климат!.. Я подхватил сильную желтую лихорадку только оттого, что в самый полдень гулял на солнце, а потом, придя домой, выпил ледяной напиток. Все думали, что я умру, и немедленно же телеграфировали в Англию. На другой день, когда мне стало лучше, я сожалел об этом; но зло уже было сделано, пришлось, со своей стороны, послать успокоительную телеграмму, но она была получена там только после вашего отъезда...

- Но, папочка, теперь я смотрю на вас, - сказала Этель с живостью, - и замечаю, у вас очень дурной вид!.. Как вы бледны, как вы похудели...

- Вы еще больны, это верно! - воскликнула леди Дункан.

- Нет, нет, болезнь прошла; но страдания, которые я испытывал, были настолько жестоки, что принудили меня телеграммой просить отпуска. Сегодня утром я получил ответ. И только желая попасть на один из пароходов, уходящий послезавтра в Англию, я поспешил оставить Пуэнт-де-Галль, где мы стояли, и приехать в Коломбо. Этому я обязан, что имею теперь счастье видеть вас, мои дорогие, а также познакомиться с таким человеком, как вы, господин Дерош!

Лорд Темпль и лорд Эртон, в свою очередь, подошли, чтобы поздороваться с капитаном-командиром и поздравить его с выздоровлением.

С ними вместе лорд Дункан осмотрел аэроплан, удивляясь всем его подробностям, после чего обратился ко всему обществу с приглашением отобедать вместе у него на пароходе. Просьба была так любезна и настойчива, что никто не мог отказаться, и все отправились на "Аллигатор" - один из лучших броненосцев английского флота.

Оливье заметил, как изменилась к лучшему наружность Этель от радости встречи с отцом. Сбежали все тучки, которые ложились тенью на ее лицо; не было больше ни бледности, ни изнуренности, не появлялось и прежнего презрительного выражения. Напротив, лицо ее сияло такой искренней, очаровательной веселостью, что лорд Дункан с гордостью останавливал на ней свой взгляд.

И леди Дункан выигрывала теперь в сотню раз больше, чем когда вела ожесточенную войну против других знатных дам в лондонском свете. Что же касается командира, то все его манеры были так искренни и сердечны, что Оливье невольно почувствовал к нему симпатию. Обед прошел очень весело. Лорд Дункан и офицеры принимали своих гостей с большим радушием, которым славятся моряки. И, конечно, разговор главным образом сосредоточился на аэроплане.

В то время, как присутствующие разбирали достоинства аэроплана, леди Дункан вдруг обратилась к Оливье, сидящему напротив.

- Ах, господин Дерош, - воскликнула она, - как жаль оставлять ваш чудный воздушный корабль! И теперь, когда мы освободились от мучительного беспокойства, как бы мы могли даже насладиться этим волшебным путешествием!.. Вы, господа, не можете представить себе, что это такое, - обратилась она к офицерам "Аллигатора". - При нашем тяжелом горе мы все-таки не могли не восхищаться этой быстротой движения. Не правда ли, Этель?

- Это действительно идеальный способ путешествовать! - ответила Этель.

- При этом мистер Дерош такой хозяин, каких я не видела! - продолжала леди Дункан. - Путешествие вего обществе даже в телеге, через все равнины Америки, было бы очаровательно... И подумайте, как же должно быть на этом чудном аэроплане...

- Вы чересчур меня хвалите, сударыня, - сказал Оливье, немного стесняясь таких похвал. - Не вам, а мне следует печалиться в настоящую минуту!.. Я не могу даже выразить вам своего сожаления, что теряю таких спутниц!

Этель смотрела в свой стакан и молчала.

- Я очень сожалею, что должен разделить вас, - сказал, смеясь, лорд Дункан, - но могу ли я пустить своих дам в Тибет, а сам один ехать в Англию?

- Есть средство все это согласовать, - сказал тотчас же Оливье, - и для меня это доставило бы большое удовольствие! Не желаете ли вы сделать мне честь поместиться на "Галлии", чтобы продолжать путешествие вместе с дамами?

- На "Галлии"? Ей-Богу, господин капитан, я не ожидал, вы меня застаете врасплох! Конечно, предлагаемое вами путешествие очень заманчиво, и, если бы я недолжен был вернуться в Англию как можно скорее, без малейшей отсрочки...

- Это и будет средство, верьте мне, прибыть туда скорее всего! - подхватил Оливье.

- В Англию? - воскликнули с удивлением все присутствующие.

- Ну, конечно! Ведь на обратный путь не понадобится больше времени, чем мы потратили туда.

- Вы разве не рассчитываете пробыть несколько дней в Тибете? - спросил изумленный лорд Темпль.

- Честное слово, нет. Мы только достигнем цели и спустимся, чтобы доказать, на что способен аэроплан, а затем вернемся в Ричмонд.

На лице лорда Темпля отразилось величайшее удивление, даже неудовольствие. Верное зеркало его, лорд Эртон, выразил те же ощущения.

Не то, чтобы оба лорда рассчитывали на рубиновые копи, нет, у них было настолько своих доходов, что не было надобности их увеличивать; но лорд Темпль был человек положительный, он не любил создавать проекты и не доводить их до конца, даже если бы они были неприятны!.. В своих деловых бумагах он отметил, что пробудет несколько дней в Тибете, и вдруг теперь он узнает, что они сделают только маленькую остановку; из-за этого в душе его поднялось глубочайшее осуждение такого поведения, и грудь его заколыхалась. Но он не мог ничего сказать, ведь Оливье был полный господин своих планов, - и он молчал, преисполненный негодования против такого непростительного легкомыслия.

Между тем лорд Дункан, переговорив со своим помощником, согласился принять любезное приглашение Оливье; поручив управление кораблем старшему офицеру, он простился с экипажем и вместе с другими отправился на "Галлию", где ему отвели каюту.

Лишь только путешественники вступили на палубу аэроплана, пробравшись сквозь толпу любопытных, столпившихся у входа, как вдруг навстречу, подобно урагану, налетел Петтибон с всклокоченными волосами, весь красный от гнева.

- Господин капитан, на пару слов! - произнес он хриплым голосом.

- В чем дело? Опять что-нибудь невпопад? - спросил Оливье.

- Эти несчастные негры, как можно было ожидать, не сумели вовремя кончить своей работы! Мы не можем сняться сегодня вечером, капитан!.. Эти жалкие создания имели дерзость объявить, что отказываются сегодня закончить работу, наши резервуары еще не наполнены маслом!

- Очень жаль!.. Но еще не поздно... а другие не могли бы кончить эту работу?

- К несчастью, нет!.. Все сговорились, точно мошенники на ярмарке. Они пошли пить и спать. Да, капитан, они имели дерзость сказать мне, что желают воспользоваться ночной прохладой для отдыха, а что работу кончат завтра на рассвете, прежде, чем воздух успеет нагреться!.. Видали вы подобных негодяев?.. Ах!., если бы я имел власть над ними, я бы их наградил дубинами!..

- Потише, господин комиссар. Эти люди имеют полное право отдыхать после трудов!.. И если уж такой обычай в стране...

- Самый лучший обычай был бы отстегать их кнутами до крови! - проревел комиссар. - Нет другого способа управлять этими чернокожими, поверьте моей опытности!

- Так, господин Петтибон! Неужели это вы, друг негров, говорите таким образом?..

- Ах!., негры!., негры!.. Я вынужден отказаться от них! - воскликнул печально янки. - Это путешествие открыло мне глаза и изменило мой взгляд на эту расу!.. Одного такого негра, как Теодор, было бы вполне достаточно, чтобы вылечить от самого свирепого негрофильства!..

- Теодор? В чем же вы можете на него жаловаться?.. Разве он плохо исполняет свою работу?..

- Нет, дело не в работе... но я заметил, что этот мальчишка дразнит меня... Да, капитан, я вижу это во всем: как он ходит, как он сидит, развалясь передо мной, как он таращит на меня свои белки... я вижу скрытую улыбку, когда он встречается с этой безмозглой мисс Рютвен... бесстыдный негодяй!.. Он дразнит меня, я убежден в этом... а также и бездельник Эндимион делает тоже!..

- Одним словом, - возразил Оливье, покручивая усы, чтобы скрыть невольную улыбку, вызванную гневом янки, - мы не можем сняться до завтрашнего утра?

- Боюсь этого, капитан!

- Ну, хорошо, господин Петтибон, если невозможно, то и говорить нечего. Мы останемся здесь ночевать. Я, конечно, уверен, что вы ничего не упустили из виду для того, чтобы могло состояться наше отправление в назначенное время. И я не могу на вас сердиться за это невольное опоздание.

- Ах, ручаюсь вам! - воскликнул янки, вытирая пот, струившийся со лба, - я работал, как... я хотел сказать, как негр... но этого я уже никогда не скажу после теперешнего путешествия!

И он удалился, поднимая руки к небу.

Все собрались на палубе аэроплана. Был роскошный вечер. Солнце сияло. Золотистое небо, усыпанное фиолетовыми облачками, казалось чудными ковром, сверкающий фон которого, переливаясь цветами радуги, постепенно темнел на противоположной стороне горизонта. Вдали холмы, казалось, тонули в лиловом полумраке; звезды быстро загорались одна за другой на темной синеве неба, а с острова, покрытого душистыми деревьями и цветами, полилось благоухание, которое порывами приносил на аэроплан легкий ветерок. Оливье послал на "Аллигатор" приглашение офицерам, которые не замедлили явиться, сгорая от желания осмотреть аэроплан.

Многие из английских семейств, а также туземных жителей получили позволение взойти на "Галлию". Собралось многочисленное общество; пиршество продолжалось почти до рассвета, когда все, наконец, с сожалением разошлись и пошли спать.

Утром явилась группа темнокожих рабочих и, под надзором Петтибона, следившего за ленивцами взглядом тигра, окончила наполнение резервуаров нефтяным маслом.

В восемь часов с четвертью все было готово, и аэроплан поднялся в темную лазурь неба.

С высоты остров имел еще более очаровательный вид. Действительно, его справедливо назвали огромным садом, в котором зеленела роскошная растительность, истинно райский уголок всей Индии. И даже жители острова в своих ярких костюмах казались издали живыми цветами.

В девять часов десять минут пролетали над Тринкомали.

Аэроплан направил свой полет через Бенгальский залив, синева которого казалась еще темнее пред ясной лазурью неба.

С высоты чудилось, что под ними прочный пол из блестящего лазуревого камня. В неподвижных водах залива путники заметили целые стаи черепах, которые точно уснули, тихо качались, а между ними мелькали летающие рыбы, которые ежеминутно выскакивали из воды, перелетая с одного на другое место, отчего казалось, точно широкие фиолетовые ленты испещряли лазурную гладь залива. Эти рыбы придавали особый оттенок воде и оправдывали эпитет, часто употребляемый Гомером, - на что лорд Темпль указал Этель, - что море имеет цвет вина. Ни один парус не нарушал этой чарующей тишины.

Но вскоре они увидели налево, вдали, Карайккал и Пондишери.

К концу дня они перелетели через весь Бенгальский залив. В четыре часа пополудни виден был Джаггернат, потом Кутак с блестящими белыми домами, бухта Маганади, которая казалась кипящим озером в спокойных водах залива. Наконец в четыре с половиной часа показался Ганг со своими мутными и желтыми водами. Здесь, среди массы островов, заполняющих его устье, они увидели остров Сангр, известный своими страшными тиграми. Вода Ганга резко отличалась своей желтой мутью от лазурной воды залива и казалась широкой желтой лентой, убегающей вдаль; в устье хорошо можно было заметить эту мутную воду, которая, не смешиваясь, врезалась в прозрачный залив. Позади оставалась Калькутта, этот Ливерпуль Индии, который, увеличивая богатства и расширяя деятельность, почти потерял свою живописную прелесть. Наши путешественники любовались его широкими улицами с роскошными дворцами, его бесчисленными кораблями, наполнявшими бухту; любовались роскошными садами, царским дворцом с красной и голубой крышей, над которой кружились тысячи голубей; окрестными селениями с бесчисленными белыми и желтыми домиками, тонущими в зелени, и, наконец, обилием других деревьев, которые украшали древний город. Все сразу согласились, что этот индийский город хоть и красив, но не имеет своего характерного стиля и оригинальности, а новый город дворцов, как называют центральную Калькутту, не стоит того, что о нем говорят.

Промелькнула Калькутта; скоро и Чандернагор остался позади, и путники уже летели над государством Непал. Было шесть часов.

Перед взорами путешественников поднялась грозная, величественная ледяная масса Гималаев с холодными снежными вершинами. Масса эта непроницаемой стеной стояла между путешественниками и Тибетом.

Температура сразу понизилась. Дамы закутались в теплые накидки. Но холод становился все более и более резким. Казалось просто невероятным, что не дальше как утром они вдыхали полной грудью благодатный и благоухающий воздух Коломбо, а теперь вдруг попали в ледяное царство.

Ледники Гималаев, отражая лучи заходящего солнца, переливались различными цветами, которые не может передать никакая кисть художника. Алые тона все слабели, пока не перешли в бледно-голубые, а затем ослепительно белые. Быстро наступившие сумерки все окутали серым покрывалом.

С семи часов двадцати минут аэроплан должен был постепенно увеличивать угол наклона плоскостей, чтобы перелететь через Гималаи. Вместо того, чтобы двигаться по горизонтальной линии, аэроплан пошел по наклонной, угол которой к горизонту равнялся сорока пяти градусам. Постепенный подъем окончился, когда достиг высоты восьми тысяч трехсот сорока метров. По совету Оливье дамы ушли в каюты; но очень скоро они снова вышли оттуда, жалуясь на одышку и нестерпимый шум в ушах и голове. Лорд Дункан, ослабевший от тяжелой болезни, страдал еще сильнее. У него и у многих членов экспедиции появилось кровотечение из носа. Но наконец пройдена страшная зона; можно было уже спуститься на такую высоту, где дышать стало легче.

Путешественники были в Тибете. Глаза всех пожирали эту таинственную страну, где каждый думал открыть какое-то Эльдорадо.

Оливье, как и другие, опираясь на борт аэроплана, смотрел на тибетские равнины, озаренные холодным светом луны, когда вдруг услышал позади себя чуть слышное восклицание: "Эй, эй!"... - кто-то повторил его несколько раз каким-то неестественным голосом.

Он обернулся и увидел негра Теодора, или, вернее, Боба Рютвена, который делал какие-то таинственные знаки, моргая глазами, прикладывая палец к губам, и показывал на что-то за своими плечами. Оливье посмотрел в ту сторону, но не заметил ничего ненормального и кончил тем, что направился за рубку, приглашая взглядом Боба следовать за ним. Молодой человек быстро понял капитана и поспешил вслед за ним.

- Какого дьявола вы беснуетесь так, Боб? - спросил Оливье, когда они были под защитой от нескромных взоров.

- Говорите тише, ради Бога! - прошептал Боб,

бросая вокруг подозрительные взгляды.

- Но что это значит? Почему столько таинственного?.. Какую государственную тайну хотите вы сообщить мне?

- Государственная тайна! Можете так называть, это не важно!.. Но нас могут услышать. Если бы нам пройти в вашу каюту?

- Может быть, Петтибон снова поймал вас на месте за разговором с мадемуазель, вашей сестрой?

- Я смеюсь над Петтибоном!.. Нет, дело вовсе не касается этого старого шакала... Но нужно, чтобы я сообщил вам то, что открыл... Это долг моей совести. Поверите ли, что... я, право, не знаю, как вам это объяснить... но... Я вовсе не один фальшивый негр на судне!..

И Боб наблюдал, ожидая, какое впечатление произведет это на Оливье.

- Уже давно я это знаю, - ответил Оливье. - С первого вечера я узнал Отто Мейстера...

- Отто Мейстера! - воскликнул Боб, пораженный. - Как? и он также?., он тут?..

- О ком же вы еще говорите, кроме него?

- Но я вовсе не о нем говорю! Мне даже и в голову не приходило, что он тут! Вы меня ставите в тупик...

- Как! Разве есть еще другой кто?

- Два других, если хотите!.. Один - Фицморрис Троттер!.. А другой - майор Фейерлей! Я это наверно знаю.

- Это слишком! - воскликнул Оливье, заливаясь смехом.

- Весь клуб Мельтон превратился в негров и служит на моем аэроплане! Видно, у всех вас было чересчур сильное желание участвовать в путешествии!

- Да, хотя это кажется крайне смешным, но очень серьезно! - ответил Боб. - В сущности, смеяться даже нечему. Вы знаете...

- А почему же так, молодой Нестор?

- Потому что эти бродяги замышляют что-то... уверяю вас. Я в этом убежден...

- А что же, по-вашему, они замышляют? Другой аэроплан? Конкуренцию?.. На доброе здоровье!.. Я их не боюсь...

- Нет, нет, дело не в этом... они составили заговор...

- Против кого же, великие боги?

- О! я знаю, я кажусь вам очень глупым, рассказывая все это... Но что же мне делать! Я убежден в этом! Я знаю, что все на бакборте в их руках и что у них дурные намерения... Вы знаете, я не там, не на левой стороне судна, а на штирборте (на правой), и в то же время, когда работаем мы, другие отдыхают, и потому я их увидел только этой ночью в Коломбо, когда все пировали!.. Но я вам говорю, у них нехорошие планы!

- Дорогой Боб, благодарю вас за предупреждение, - сказал Оливье, тронутый волнением молодого друга, - но чего же я должен бояться? Какое зло они могут мне причинить?

Боб снова поглядел вокруг, а затем чуть слышно прошептал на ухо Оливье:

- Я убежден, что они все сговорились завладеть вашими копями.

- Какими копями? - спросил Оливье, крайне изумленный.

- Да рубиновыми! - воскликнул Боб, удивляясь в свою очередь.

С минуту Оливье молчал. Завеса спала с его глаз. Он понял то особенное рвение, с которым его преследовали, чтобы получить место на "Галлии". И сам Боб, наверно, полон такими же химерами.

- Мой бедный Боб! - сказал он наконец. - Я считал вас более рассудительным. Как! вы в полной уверенности, что мы идем на поиски рубиновых копей?

- Конечно!

- Но нет там таких копей, бедное дитя! По крайней мере, если даже и есть там что-нибудь подобное, то я этого не знаю и не имею никакого права на драгоценные камни Тибета, и не за тем вовсе мы летим туда...

- Ах, неужели? - еле произнес пораженный Боб.

- Таким образом, значит, все вы гонитесь за рубинами? Отто Мейстер, Фицморрис Троттер, Фейерлей, вы... должен ли я прибавить дам, мисс Мюриель, например?

- Ах! ах! - произнес Боб смущенно.

- Ну хорошо, мой бедный друг, вам придется разочароваться... Я очень опечален этим, но что же делать! Вы вернетесь в Лондон с такими же пустыми карманами, как и раньше, до отъезда... Я был на сотню миль от мысли, что вы питаете такие надежды, или, что только одна жажда наживы двигает вами...

- Но таково было общее мнение в Лондоне, - возражал бедный Боб. - Все были убеждены, что вы направляетесь сюда за новыми рубинами...

- И они великодушно решили поделить их со мной? - сказал Оливье немного насмешливо. - Я бы с удовольствием отделил вам кусок этого пирога, поверьте, если бы, на ваше счастье, существовали такие копи где-нибудь в другом месте, а не в вашем воображении... Но вот беда!.. Я не знаю рубиновых копей, не ищу их, и мы нигде их не встретим...

На лице Боба выражалось такое глубокое отчаяние, что Оливье стало жаль его.

- Полно, Боб, будьте мужественны! - произнес он, дружески хлопая его по плечу. - Молодой человек ваших лет должен быть в восторге от того, что совершил подобное путешествие, помимо того, достал он или нет в горах рубины... Разве вы так нуждаетесь в деньгах, скажите мне?

- Да, это легко сказать тому, кто не знает, куда их девать! - сердито сказал Боб, чувствуя себя оскорбленным в самых законных надеждах.

- Это я произвожу впечатление такого капиталиста, который обременен деньгами, не зная куда их тратить? - спросил Оливье, смеясь. - Но я вас прошу поверить, что, напротив, я очень хорошо понимаю, как лучше употребить их...

- Да, я не сомневаюсь в этом... Но тем не менее, они сыграют с вами какую-нибудь шутку! Вы знаете, ведь они все-таки верят в существование копей!

- Что же делать? - произнес Дерош, пожимая плечами. - Будь мы в Англии, я бы очень просто высадил их на землю. Но теперь поздно. Придется покориться своей участи... Они будут работать до конца, как настоящие негры... Только это наказание в моей власти...

Но видя, что Боб повесил голову, совершенно убитый, он продолжал.

- Полно, Боб, неужели эти несчастные рубины так огорчают вас?.. Разве это моя ошибка? Говорил ли я когда-нибудь, что они существуют?

- Это правда! - откровенно сознался Боб. - Я сам выдумал кучу глупостей, а вы даже не рассердились...

- Я никогда не думал, что вы такой жадный, мой бедный друг! - воскликнул Оливье, делая усилие, чтобы не показать иронично-шутливого тона.

Дурное настроение Боба никогда долго не продолжалось. Он уже смеялся и, откидывая волосы обычным ухарским движением головы, сказал:

- К черту! Покончим с этими мечтами. Как вы сказали, я могу все-таки радоваться, что участвую в экспедиции! - И, передернув плечами, он вернулся на свой пост.

Аэроплан летел над Тибетом.

Пустынные равнины, за которыми темнели мрачные очертания горных громад, быстро уходили назад.

Наконец к одиннадцати часам они заметили огни большого города: это могла быть только Лхаса.

Таинственный город развернулся под их ногами, громадный и безмолвный.

Столетние деревья окружали его точно зеленым поясом. Белые дома с башнями, храмы с золочеными крышами блестели при лунном свете, и каждый из пассажиров чувствовал невольное волнение, созерцая с высоты эту святыню буддистов, этот священный город, который столько веков ревниво оберегает свои тайны.

В одиннадцать часов тридцать пять минут начался спуск.

Оливье несколько минут колебался, не зная, какое лучше выбрать место для остановки, и наконец решил, и аэроплан, покорный его воле, опустился в середину большого пустынного сада.

ГЛАВА XVIII. Старшие и младшие ламы

Аэроплан был снабжен высоким подвижным шестом, на конце которого помещался электрический фонарь, который зажигался при случае. Когда они пролетали над Гималаями, то все время пользовались его светом, который бросал яркие лучи на мрачные горы, лежащие под их ногами. Чтобы фонарь мог гореть, должна была работать та же паровая машина, которая приводила в движение винт, и эта двойная работа производилась одновременно.

Когда уже аэроплан стал спускаться, то близко над землей было остановлено движение винтом, и как только машина перестала работать, тотчас же погас и фонарь. В эту минуту "Галлия" стала на землю.

Луна зашла за тучи, и путники очутились в темноте, не видя, куда они спустились.

Но вот очень скоро разъединили винт с машиной, которую пустили в ход. Тотчас же загорелся этот круглый электрический глаз и бросил вокруг яркие лучи света.

Все увидели, что "Галлия" стоит на лужайке, окруженной гигантскими деревьями.

Яркие лучи электрического фонаря, пробираясь далеко сквозь изогнутые ветви громадных деревьев, освещали ближайший лес белым матовым светом. Темные гигантские деревья с толстыми кривыми ветвями резко выступали вперед, точно черные великаны, принимая фантастические очертания; многие из путешественников глядели на них со страхом.

- Ветви деревьев, - сказала Мюриель, дрожа от ужаса, - похожи на громадные руки, которые как будто протягиваются к нам и хотят схватить, а эти густые листья точно скрывают какую-то ужасную тайну. Мне кажется, что это тот страшный лес, о котором я читала, где все деревья были осужденными преступниками...

- Это лес Дантовского ада?

- Да, да, верно! Вы помните?.. Если отрезать самую маленькую ветку, то дерево начинает стонать и плакать. Какие ужасные мысли!.. И мне кажется теперь, "то мы спустились в один из этих проклятых кругов...

- Успокойтесь, мадемуазель, прошу вас! - сказал Оливье. - Будьте уверены, что первый луч солнца рассеет все ваши фантазии...

Пока он говорил, вдруг Мюриель испустила пронзительный крик.

- Что я говорила!.. Там, там... я их вижу!.. Они приближаются двумя длинными линиями! Это, наверно, людоеды!..

И закрыв глаза руками, испуганная молодая девушка убежала в каюту.

Все стоявшие на палубе невольно повернулись в ту сторону, куда указывала Мюриель. Одного мгновения было довольно, чтобы убедиться в справедливости ее слов.

- Людоеды! - сказал Оливье с улыбкой. - Я не допускаю, чтобы мы могли бояться подобных вещей в Тибете. Внимание, тем не менее! Подождем, чего хотят от нас эти хитрецы.

Выйдя из тени густого леса, где они были замечены Мюриель, эти странники теперь вступили в яркую полосу электрического света; можно было ясно видеть их длинную красную одежду и высокие желтые шапки, наподобие митры. Медленной и твердой походкой они двигались прямо к "Галлии". Когда они были на некотором расстоянии от столбов аэроплана, они остановились и вдруг все сразу упали на колени, ударяясь лбами о землю.

- Вот видите! - сказал успокоительным тоном капитан Дерош, который, как ответственный за весь экипаж, не без некоторого беспокойства смотрел на приближение многочисленной толпы, - это вовсе не враги. Это духовенство, которое нас поздравляет с благополучным прибытием. Мы, очевидно, спустились на землю около какой-нибудь кумирни. Вот это, что называется, прямо попасть в цель, - сказал весело капитан. - В стране лам мы не могли бы выбрать лучшего места... Но слушайте, они собираются петь.

Распростершиеся на земле ламы наконец поднялись, по приказанию одного из них две длинные цепи сомкнулись в плотную массу, и вдруг послышалось стройное, довольно звучное хоровое пение, вроде гимна.

- Это странно, - сказал Оливье, внимательно вслушиваясь в первые строфы гимна, - слова ясно долетают до меня, но я совсем не понимаю их... Между тем я знаю тибетский или, по крайней мере, думал, что знаю корни хотя бы слов... Что вы на это скажете, господин Мей... то есть, я хочу сказать, господин доктор?

- Это объясняется очень легко, - поспешно приближаясь, сказал черный доктор, довольный случаем опять попасть в милость. - Вы, наверно, изучали язык под руководством учителя, который не имел той певучести и особой музыкальности, которой отличается говор Лхасы, вот и все.

- А вы сами понимаете?

- Как нельзя лучше. Но успокойтесь. Вы тоже поймете через некоторое время, так как знаете слова. Для человека, привыкшего, как вы, говорить на многих языках, это дело нескольких дней.

- О!., нескольких дней! - сказал Оливье. - Я боюсь, в таком случае, что мне придется покинуть Лассу, не обмолвившись ни одним словом с жителями.

- Я очень хотела бы знать, что они поют, - произнесла Этель, внимательно прислушивавшаяся к песне, - напев и размер мне кажутся превосходными.

- Ваш вкус не обманул вас, мисс Дункан, - сказал доктор. - Это гимн Тамерлана, поэтическая вещь, истинно единственная в своем роде. Хотите, я вам переведу?

- Буду вам премного обязана! - ответила Этель. Доктор громко стал переводить:

"Когда божественный Тимур жил под нашими шатрами, монгольский народ был воинственный и страшный; его воины покоряли все земли; один взгляд его сковывал ужасом десятки тысяч народов подлунного мира.

О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!., мы ждем тебя, о Тимур!

Мы живем среди обширных лугов, тихо и спокойно, как ягнята; но наше сердце кипит ключом, оно еще полно огня. Память о славном времени Тамерлана преследует нас всегда. Где тот властитель, который должен стать во главе и сделать нас доблестными? О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись! Мы ждем тебя, о Тимур!

Молодой монгол имеет могучие руки, чтобы укротить дикого коня; он умеет далеко в степях отыскать следы блуждающих верблюдов... Увы! но у него нет силы, чтобы натянуть лук своих предков; глаза его не могут распознать хитростей врага.

О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись... Мы ждем тебя, о Тимур!

Мы увидели, что на святом холме развевается красный шарф Великого Ламы, и вновь надежда расцвела в наших шатрах... Скажи нам, о великий Лама, когда с уст твоих слетает молитва, открывает ли тебе Ормузд что-нибудь о нашей будущей судьбе?

О, божественный Тимур! скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!.. Мы ждем тебя, о, Тимур!

Мы жгли благоухающее дерево у ног божественного Тимура; с лицом, опущенным к земле, мы предлагали ему зеленые листья чая и молоко наших стад. Мы, монголы, готовы восстать, о, Тимур!.. А ты, великий Лама, окропи счастьем наши стрелы и наши копья!

О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!., мы ждем тебя, о Тимур!"

Гимн кончился, ламы снова растянулись в две линии, и тот, кто был во главе хора, приблизился почти к самой решетке, где стояла группа путешественников, и произнес несколько слов.

- Без сомнения, он желает говорить с нами, - сказал Оливье, - но я с трудом понимаю его слова. Господин доктор, позвольте попросить вас быть нашим переводчиком.

- К вашим услугам, - согласился Отто Мейстер, нисколько не сердясь при таком случае, который доказывал, что присутствие его все-таки было не бесполезно.

Он подошел к капитану и, став около него, переводил слова ламы, а затем ответ Оливье - на тибетский язык. Все это он делал с легкостью человека, для которого восточные языки не имели тайн.

Речь тибетца сводилась приблизительно к следующему: они увидели спускающийся с облаков воздушный корабль и пришли поклониться чуду. Благородные путешественники, вероятно, знают, что спустились в ограду великой кумирни?

Сам оратор был одним из сановников этого учреждения. От имени своих братьев он просил посетить кумирню, обращаясь к славным гостям, которых посылает к ним милость неба...

На такой прекрасный прием Оливье ответил устами Отто Мейстера с подобающей учтивостью; наконец, после некоторого обмена любезностями, он обещал, что утром, при наступлении дня, отряд путешественников, состоящий из капитана, переводчика и лорда Темпля отправится посетить кумирню; а пока они будут отдыхать.

Когда дело было устроено, все разошлись по каютам, между тем как ламы, погруженные в размышление, уселись на корточках вокруг аэроплана.

Предосторожность, которую Оливье считал необходимой, посылая сначала авангард на разведку, вполне оправдывалась установившейся за Тибетом репутацией негостеприимной страны. Из всех мест Средней Азии Тибет менее всего исследован европейцами.

Два или три путешественника, не больше, уже в новейшее время проникли в эту страну, но только один из них, француз, дошел до Лхасы и вернулся назад. Тибетцы действительно всегда на страже, их подозрительность вытекает из опасения властолюбивых замыслов Англии, от которой они отделены одной стеной Гималайских гор; опасения порождают разнообразные притеснения, которыми они подвергают всех европейцев, пришедших с юга. Какие бы то ни было исследования возможны только с восточной стороны, по дорогам из Китая.

Лхаса - святыня, святилище, земля жрецов, сохранила до нашего времени свой таинственный характер по своей недоступности, а для азиатов ее таинственность увеличивается еще от того, что это - священная резиденция Далай-Ламы, или Великого Ламы.

Великий Лама - это первосвятитель, папа и в то же время государь своей страны, которая находится под протекторатом Китая; но, мало того, он является бесспорным воплощением Будды на земле, то есть предметом поклонения для четырехсот миллионов верных буддистов.

Все знают, что Будда воплощается на земле таким образом, что вечно присутствует в виде какого-нибудь человека; дух его переселяется из одного человека в другого, который имеет различные черты, но одну и ту же сущность. Когда наступает момент переселения души Великого Ламы, тело его умирает, но душа его в ту же минуту входит в другое тело, предназначенное небом; тогда все верные ждут со страхом и в трауре, пока не откроется им новое воплощение божества.

Очень скоро через посредство лам они узнают, что где-то в отдаленной хижине открылось ламам воплощенное божество; иногда это бывает новорожденный, который в первый же день своего появления на свет объявил о своей священной миссии родителям, которые проникаются благоговением. Тотчас же снаряжается громаднейший караван, и народ, предводительствуемый ламами и нагруженный богатейшими дарами, пускается в путь на розыски молодого "Chaberou" (так называются великие ламы в детстве и первой юности); путешествие совершается с большой пышностью и великолепием. Молодого ламу везут в святилище, то есть в Лхасу, где он воспитывается и проходит буддийскую премудрость. С этих пор и до смерти он - воплощение Будды на земле. Как только он испустит последний вздох, душа его переселяется в ребенка, которого укажут ламы. Земной Будда знает все переселения своей души, бывшие раньше. Он рассказывает об этом со всеми подробностями, и даже больше, - он до тех пор не признается Великим Ламой, пока не выдержит публичного допроса о всех прошедших превращениях. Он также, по убеждению буддистов, обладает от рождения всеми знаниями и понимает все языки вселенной, но не следует забывать при этом, что для тибетцев вселенная заканчивается на востоке Китаем, а на западе и юге Индией. За этими границами, говорят они, существует только одно страшное безбрежное море...

Из всего этого видно, что настоящая власть вполне в руках лам.

Повсюду разбросаны обширные монастыри лам, или кумирни, которые поглощают все народные богатства. Невероятное количество золота, серебра и драгоценных камней уплывает из рук бедного населения, насыщая ненасытных лам. Но, несмотря на очевидные выгоды этого сословия, не следует думать, что всегда состав их пополняется добровольно. Нет, обыкновенно бывает, что родители с самого рождения решают судьбу своих сыновей, будут ли они в числе длинноволосых, то есть простых смертных, или с голой головой, то есть лам, которым с детства бреют голову. Ребенок, посвященный в ламы, с раннего детства воспитывается в какой-нибудь кумирне, где ему преподают буддийские законы. Существует три разряда лам: ламы, живущие по своим домам, странствующие ламы и ламы при кумирнях. Первого рода ламы ведут жизнь такую же, как все остальные кочевники, то есть пасут стада и живут в шатрах вместе с братьями и сестрами и едва ли исполняют какие-нибудь религиозные обряды; все их отличие от обыкновенных людей заключается в том, что они дают обет безбрачия и носят красные и желтые одежды. Странствующие ламы, как показывает само название, не имеют своего жилья, а должны постоянно странствовать, переходя через все пустыни Тибета. Повсюду они пользуются гостеприимством, но они предпочитают больше всего спать под открытым небом, под лучами солнца, прикрытые, как они говорят, обширным шатром, который называется вселенной. Что касается лам, живущих в кумирнях, то они там живут большими общинами в четыре или пять тысяч человек. Эти огромные цифры объясняются тем, что в семьях только один старший сын остается на свободе, все же остальные посвящаются в священное сословие.

Все эти пояснения необходимы, чтобы дать более определенное понятие о том месте, куда спустилась "Галлия".

В шесть часов утра Оливье Дерош и три его спутника, верные обещанию, спустились по лестнице аэроплана, чтобы поговорить с главой лам. Это был старший лама Матанга, как он назвал себя гостям, прежде чем осведомиться об их звании и титулах.

По его знаку все ламы опять выстроились в процессию, а впереди их Матанга с четырьмя европейцами. И в таком порядке все двинулись в лесную чащу. Лес этот, который так напугал Мюриель, на самом деле вовсе не был так непроходим, как казался, и минут через десять, не больше, процессия уже вышла на открытое место. Перед взорами европейцев открылась живописная картина: солнце, стоявшее уже высоко, обливало ее ярким светом. Обширный луг, покрытый дерном и изрезанный ручейками, огибал лесистый холм; на лугу теснились рядами кучи беленьких домиков в таком большом количестве, что, казалось, они лезли друг на друга и давили; среди них зеленели сады, в тени которых возвышались буддийские храмы со своей величественной и причудливой архитектурой, изящными колоннами и позолоченными крышами.

Тропинки, разделявшие длинные ряды домиков, были полны народа. Ламы, в красных одеждах и желтых шапках, своей твердой и медленной походкой и особыми плавными жестами сразу выделялись из толпы многочисленных буддистов, наводнявших кумирню с разных сторон. Пассажиры "Галлии" таким образом вовсе не были единственными посетителями. В этот день был праздник, а потому все верные, а также и любопытные, стекались с разных сторон. За стенами кумирни слышен был стук колес, топанье мулов, пронзительный крик верблюдов и рев яков, привозивших все новые толпы богомольцев. Весь этот смешанный шум напоминал деревенскую ярмарку. Одни шли на храмовый праздник просто из любопытства, но другие, и, вероятно, большая часть, чтобы помолиться в святой кумирне. Этот базар, который виднелся со всех сторон, не обходился без странствующих торгашей, предлагавших богомольцам во множестве различные товары, например, четки, зеркальца, стеклянные вещи, металлические священные изображения, разную мелочь, а также чай и благовония, словом, здесь можно было найти не только предметы для молитв, но и обыденные вещи.

Избегая многолюдных дорог, Матанга провел своих гостей в отдельный, более скрытый сад, квартал сановников, высших лам, где дома заметно отличались" от простых построек низших лам. Здесь очень скоро они остановились перед величественным храмом. Крыша, или, вернее, крыши, потому что их было две, одна над другой, - из которых нижняя выступала вперед, были выложены золотыми черепицами, необыкновенно эффектными при ярком блеске солнца. Верхняя крыша поддерживалась красивыми колоннами, покрытыми красным лаком; эти колонны составляли галерею с окнами - единственными отверстиями, через которые свет имел доступ в храм. К храму вела дорога, по обеим сторонам которой расставлены были скамейки для молящихся. Со всех сторон виднелось множество распростертых перед храмом богомольцев.

При входе в храм их встретили три особы и рассыпались в любезных приветствиях. Так же, как и прежние, эти в выспренных выражениях снова предлагали в распоряжение свое добро, свои услуги и свою преданность. А затем величественно удалились, оставив пассажиров "Галлии" на попечение Матанги.

Первый из этих сановников, как объяснил лама, был настоятель, верховный глава кумирни; второй - ам-бань, лицо, на обязанности которого лежало поддерживать дисциплину, но в действительности это был представитель китайского правительства, который следит, какой дух в кумирне, - дружеский или враждебный китайскому владычеству. Третий человек был святой.

Во всех особенно почитаемых кумирнях встречается такое привилегированное лицо, которое не занимается ни служебными, ни какими-нибудь светскими делами, а держится только для того, чтобы появляться на церемониях. Такое лицо придает особую славу учреждению в силу своей всеми признанной святости. Присутствие этого святого значительно увеличивает приток доходов, вокруг него сыпятся в изобилии богатые приношения.

Святой, которого видели наши путешественники, был редкого достоинства, как с гордостью объяснил это Матанга, - он истинный живой Будда; через него справедливо поднялось могущество кумирни Кумбун (конечно, ценой самых изощренных интриг), и благосостояние ее уже заметно возросло. Говоря все это, Матанга повел своих гостей вокруг храма, наблюдая при этом, чтобы святыня оставалась непременно по правую руку: исполнение этого правила требуется во всей стране лам. Из-за этого, с лордом Темплем произошло неприятное приключение. Рассматривая интересную архитектуру храма, он отстал, а потом, чтобы сойтись с остальными путниками, направился к ним таким образом, что храм остался у него по левую руку. Лишь только он сделал два или три шага, как вдруг две сильные руки схватили его за плечи и повернули обратно, чтобы храм пришелся справа. Это грубое движение сопровождали оскорбительным выговором, чтобы он не забывал этикета, установленного для святых мест.

Осмотрев храм снаружи, путешественники вошли внутрь. Тут прежде всего их поразило изображение Будды, сделанное из чистого золота. Вокруг него они увидели бесчисленное множество сокровищ. Кувшины, разные сосуды, кадильницы из драгоценных металлов с роскошной чеканкой; статуэтки из золота, серебра и бронзы; картины, манускрипты, чудно разукрашенные ковры и дорогая обивка стен, - все это дышало роскошью и несметным богатством, но стояло в полумраке под высокими и темными сводами. В этом сумраке они заметили на стенах изображение двух стражников с отвратительным предметом в руках, сделанным из кожи змеи и человеческих черепов; дьяволов с головами собаки, орла или быка, - имеющих целью, вероятно, своим ужасным видом устрашать воров, которые имели бы дерзость проникнуть сюда.

Сокровища были рассмотрены, и путники вошли в молельню. Моления в кумирне производились по такой оригинальной системе, что наши путешественники не могли не удивиться.

Вдоль длинной галереи стояло множество маленьких столиков. Все они были расставлены параллельными рядами; около каждого из этих миниатюрных алтарей сидел лама, весь поглощенный своими делами: громко, во весь голос, с ошеломляющей быстротой читавший по листочкам большой сверток, который лежал перед каждым. Это были 108 тибетских канонов, которые делились между всеми ламами одной кумирни для прочтения. Каждому приходилось прочесть громко около сорока страниц ежедневно, а потому вся задача их сводилась к тому, чтобы читать как можно быстрее. Время от времени лама проглатывал чашку чая, подносимую одним из верных, которые слушали эти молитвы. Проглотив чай, лама с новой энергией начинал чтение, похожее на какое-то беспрерывное жужжание или урчание.

Рассматривая все это с большим интересом, путешественники убеждались в то же время, что им не грозит никакой опасности в столице Великого Ламы. Действительно, мало того, что с ними обращались с изысканной вежливостью, заметно было еще особенное почтение, которое внушали ламам пассажиры "Галлии", вероятно, вследствие их внезапного появления с неба на воздушном корабле.

Ввиду всего этого, участники авангарда думали вскоре пригласить с собой остальных пассажиров, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем.

Приближалось время завтрака, капитан Дерош обратился к сановнику Матанге, приглашая его на аэроплан разделить с ними трапезу. Предложение тотчас же было принято с самым любезным видом.

Дамы не могли нахвалиться любезностью ламы и со своей стороны прилагали все старания, чтобы отплатить тем же, хотя невозможность понимать друг друга очень затрудняла эту задачу. Но доброе желание делает чудеса. Не прошло и трех четвертей часа, как мисс Рютвен, совершенно забывшая свой первый испуг, была готова просить любезного Матангу повторить "Гимн Тамерлана", и объясняла ему, что имеет большое желание научиться тибетскому языку. Отто Мейстер, желая доказать необходимость своего присутствия, неутомимо переводил все, что его просили, а Оливье после недолгого упражнения уяснил этот особенный строй языка, так что, в общем, все достигли возможности понимать друг друга.

- Объясните мне, пожалуйста, если можете, - обратился к присутствующим командир, - смысл некоторых слов, которые все утро звучат у меня в ушах. Где мы только не были, каких людей ни встречали, - ламы, продавцы, богомольцы, женщины и дети, - отовсюду, из каждых уст я слышал одну и ту же фразу, которую могу вам повторить, хотя ничего в ней не понимаю...

- Я также, - сказали лорд Темпль и Оливье почти одновременно. - "От mani padme houm"!

- Это она самая и есть, - подтвердил лорд Дункан. - Какой смысл этих слов?

- Это, может быть, не так легко объяснить, - ответил доктор, - буквальный ее смысл такой: "О! драгоценность в лотосе! Аминь".

- И в то же время, - возразил Оливье, - как она слышится из всех уст, вы ее видите написанной со всех сторон. На камне, на мраморе, на металле, на флагах и знаменах, повсюду я ее встречал. Что бы это могло значить?

- "Mani", как это все произнесли здесь без запинки, - сказал доктор, - есть лучшее средство приобрести добродетели и стоять на верном пути. Его проповедуют и распространяют путем гравирования, письма или красок и всякими другими возможными средствами, - это есть понятие высшей степени филантропии и добродетели... Но я вижу, что лама Матанга понимает, о чем мы говорим; он, наверно, может рассказать нам много интересного насчет "mani"...

Лама действительно догадался, о чем шла речь и, так как был прекрасным рассказчиком, то готовил уже с улыбкой маленький рассказ.

- Эта формула, - начал он, когда доктор передал ему суть дела, - имеет в глазах верных величайшую ценность. Вот ее происхождение:

"Однажды совершенный Будда, называемый "бесконечным светом", вошел в состояние нирваны; из его правого глаза вышел луч белого света, а из левого - луч голубого света; лучи эти милостиво упали на народы запада. Там в это время царствовал государь, называемый "Наилучший". Он управлял четырьмя материками; богатства его были неизмеримы, а могущество безгранично, но у него не было детей. В этой же стране существовало одно озеро, называемое озером Лотоса, и каждый год в известное время туда приходили царские посланники, чтобы нарвать цветов для священного жертвоприношения. Но вот однажды, придя за цветами, они остановились в изумлении. На середине озера возвышался лотос, украшенный стеблями в виде копий и прикрытый листьями в виде щита. Посланные поспешно вернулись к царю, чтобы сообщить эту новость, на что царь ответил: "Нет никакого сомнения, что в этом цветке произошло чудесное зарождение какого-нибудь творения, я сам хочу увидеть этот чудесный предмет". И, позвав жену, министров и всю свиту, он отправился на телегах, наполненных подарками и различными дарами, со знаменами и флагами, среди курений фимиамом, при звуках божественной музыки.

На берегу озера все сели на корабли и длинной процессией направились к чудесному цветку.

Как только приблизился корабль с царем, вдруг лотос раскрылся, и все увидели юношу лет шестнадцати, отмеченного всеми характерными знаками Будды. Его окружала слава, красота его была чудна, он сверкал драгоценностями и держал в руках блестящий меч. Из уст его послышались слова: "Любите всякую тварь".

Тогда царь и вся свита пали ниц, преклоняясь перед ним, а затем отвезли его во дворец; он сделался предметом общего почитания под названием "Сердце лотоса". И чудесный ребенок, бросая взгляд сострадания на весь мир, увидел, что люди погрязли в мутной воде разврата, закованы цепями эгоизма, закутаны покрывалами невежества, сжигаемы огнем страстей и охвачены духом гордыни. Обильные слезы потекли из его глаз и с уст его сорвалось шесть слов, которые должны спасти мир:

"Отmanipadmehoum".

Все были очарованы рассказом Матанги, хотя, в сущности, рассказ этот проливал только слабый свет на смысл изречения. Лама прибавил к этому много подробностей из своей жизни, рассказывал о занятиях, богатствах и искусствах ламы. Об искусствах он распространялся с таким Одушевлением, особенно о барельефах, такими яркими красками изображал их, что каждому захотелось все это самому увидеть. Лучше нельзя было выдумать, и праздник цветов, который теперь там справляли, был именно выставкой этих барельефов. Немедля все согласились сейчас же отправиться в кумирню, чтобы увидеть эти чудеса; на этот раз и дамы приняли участие.

Праздник был в полном разгаре, особенно за оградой этого селения. Приезжие торговцы разносили свои товары, громким голосом; местные же сидели в неудобной позе по тибетскому обычаю, приставая без разбору ко всем проходящим, из которых жители Лхасы пользовались особым почтением. Но скоро один случай показал нашим путешественникам, что, несмотря на кажущуюся свободу, ламы зорко наблюдали, чтобы праздник сохранял религиозный характер и не походил бы на настоящую ярмарку.

Матанга вдруг увлек своих спутников на одну улицу где они увидели толпу, которая, точно охваченная паническим ужасом, разбегалась в разные стороны с криками "gekor лама! gekor лама"! Семь или восемь каких-то людей в черных повязках на головах, вооруженные длинными кнутами, подходили к толпе, хлеща без милосердия всех, кто попадался. Ими распоряжался сановник, прекрасно одетый, с бритой головой. Это и был gekor, цензор, или старшина; его обязанностью было следить, чтобы устав кумирни точно исполнялся. Заметив, что шалаши комедиантов, игорные столы и другие запрещенные развлечения помещались в ограде кумирни, он со своими ликторами сию же минуту принимался за прекращение такого скандала. Идя вперед, эти стражи переворачивали столы, разгоняли комедиантов, хлестали собственников театров, ломали, что ни попадалось, и в одно мгновение скандал был устранен и повеления лам восстановлены.

Страшные мстители удалились. Матанга поспешил повести гостей на главное зрелище этого дня, перед которым все остановились в изумлении. Ни один из них не мог себе представить, чтобы в стране, отсталой, варварской, далекой от цивилизации, могли процветать такие творения искусства.

Искусственные цветы были выставлены под тенью развесистого дерева напротив храма, который путешественники осматривали утром. Бесчисленное множество огней сверкало среди цветов, придавая всей картине волшебную красоту. Они не могли себе представить устройства зрелища, пока не рассмотрели во всех подробностях эти чудеса терпения, искусства и действительного таланта, который тибетцы проявляют в этих недолговечных произведениях искусства. Все это были барельефы. Потрачено было не меньше трех месяцев, чтобы вылепить фигуры из воска и разрисовать их, а пройдет день праздника - все это будет разбито и уничтожено. Выставка этих легких и изящных шедевров стоит больших трудов, потому что надо работать, постоянно смачивая руки водой, чтобы материал не растаял, а так как все три месяца, предшествующие выставке, самые холодные в году, то положение создателей не всегда приятно.

Эти скульпторы, которые не ищут другой славы, как только прославления своей кумирни, и которые похожи на творцов наших старых соборов, - забывающие себя, чтобы отдаться вполне искусству, они-то и есть истинные артисты.

Барельефы по большей части у них бывают двадцати футов в длину и десяти в высоту. Барельеф окружен рамой из цветов, птиц и разных религиозных эмблем. Для сюжета барельефа берется обыкновенно сцена из истории в раю или в аду. Фигуры, стоящие впереди, бывают футов трех высоты, а задние постепенно уменьшаются, изображая процессию, битву или охоту; все это исполнено тщательно, вполне законченно, движение и выражение лиц передано с таким изумительным искусством, что картина производит полную иллюзию реальности происходящего. Мало того, что одежда сделана очень искусно и естественно, но даже с одного взгляда можно узнать ткань, которую артист желал изобразить...

Шерсть баранов, лисиц и волков исполнена с таким совершенством, что многие из посетителей даже пробовали ее ощупывать, чтобы убедиться, что это статуя, а не животное. Надо еще прибавить, что барельефы раскрашиваются. Лишь только скульптор кончит барельеф, он передает его живописцу, который придает жизненный колорит.

Наши путешественники не могли налюбоваться этим новым для них искусством, к великому удовольствию Матанги, который был в восхищении от того, что национальное искусство оценено по достоинству. Мисс Рютвен особенно выразила свой восторг тем, что пожелала увезти в Лондон один образчик скульптуры лам. Но это было невозможно: шедевр растаял бы раньше своего прибытия...

ГЛАВА XVIII. Таинственная Лхаса

Осмотрев кумирню, пассажиры "Галлии", естественно, захотели исследовать и другие места Лассы. Их проводник сейчас же предложил свои услуги, тем более, что осуществить это желание было нетрудно, так как один) из выходов кумирни открывался прямо на улицу священного города. Улица эта была широкая и чистая; красивые дома, сверкающие белизной, были разукрашены красными и желтыми полосами вокруг окон и дверей. Едва только путешественники вышли из кумирни на улицу, как тотчас же туземцы, сначала один, потом два, три, десять, двадцать, не меньше сотни, остановились, рассматривая невиданных людей. В несколько секунд вокруг них образовалась громадная толпа; каждый кричал, звал других; из окон высунулись головы, а затем появились в дверях; из всех домов выскакивали обитатели и со всех ног бежали поглазеть на невиданное зрелище. Толпа прибывала, шумела и глядела с разинутым ртом на иностранцев. Очевидно, жители Лхасы никогда не видели ничего подобного. Европейцы в стране лам производили такое же впечатление, какое получилось бы в деревне, если бы туда спустился какой-нибудь обитатель луны, или житель тех фантастически" стран, о которых Отелло рассказывал Дездемоне, что головы у них сидят ниже плеч. Смеясь, крича, бранясь толкая друг друга, тибетцы теснились вокруг иностранцев, обходя их с разных сторон, чтобы лучше рассмотреть; иностранцы же, по совету проводника, решили направиться к храму Будды, рассчитывая, что это месте наиболее интересно. Так как толпа, по-видимому, была, в хорошем настроении, не выражала ничего угрожающего, а, напротив, даже была расположена к иностранцам, то они могли спокойно продолжать свой путь, мало обращая внимания на впечатление, которое возбуждали. Со своей стороны, они с любопытством рассматривали обитателей этого недоступного города, тибетцев: монгольского типа, с широкими мускулистыми фигурами, оливковым цветом кожи и маленькими глазками, в которых светилось лукавство. Мужчины и женщины были одеты в одни и те же костюмы, с маленьким отличием. Это было что-то вроде платья, или кафтана, застегнуто го на плече и стянутого в талии ярким поясом; ноги обуты в войлочные сапоги зеленого или красного цвета. Головной убор у мужчин имел вид сборчатой шапки с широкими полями, а женщины носили желтые чепчики, очень напоминающие фригийскую шапочку. Волосы у женщин заплетаются в две косы, спрятанные в тафту, которая спускается на лицо; у мужчин же, как и у китайцев, на затылке висела одна коса, переплетенная жемчугом и стеклянными бусами. Но что всего более удивило путешественников, это лица многих женщин, расписанные черным лаком, что придавало им отвратительный вид. Они не могли понять смысла такого разукрашивания: ведь всякая татуировка, без сомнения, имеет целью различными способами украсить лицо, а здесь, по-видимому, его желали обезобразить. Отто Мейстер, расспросив об этом Матангу, вскоре мог уже объяснить своим спутникам, что такой обычай есть следствие закона, существующего с давних времен: какой-то император, царствовавший за несколько столетий до настоящего времени, издал закон, который запрещал женщинам появляться с открытыми лицами в общественных местах, в противном же случае они были обязаны разрисовать лицо таким безобразным образом, чтобы не смущать многочисленных лам, населяющих священный город. Дамы сконфузились от такой необыкновенной покорности женщин Лхасы этому жестокому закону и единодушно объявили, что они никогда в жизни не слышали о подобном послушании. Говоря по правде, лица некоторых женщин, случайно не скрытые под этими масками, позволяли составить невысокое мнение о красоте тибетских женщин. Этот закон, как заявил любезно лорд Темпль, скорее должен быть применен к пассажиркам "Галлии", которые рискуют вскружить головы всем ламам, не исключая и самого Великого Ламы, настолько они прекрасны, особенно при сравнении их с тибетскими женщинами... Толпа, по-видимому, была того же мнения, как и лорд Темпль, потому что, как все заметили, она выражала особенные знаки почтения, когда дамы проходили мимо.

Со всех сторон люди с разинутыми ртами снимали шапки и чесали правое ухо, что означало выражение приветствия, как объяснил это черный доктор. Петтибон сначала, казалось, был очень оскорблен такими поклонами и имел большое желание вырвать уши у этих негодяев; но его успокоили - пусть лучше так, да мирно, чем иначе, и он наконец философски примирился с такой манифестацией азиатской вежливости.

Что касается Отто Мейстера, то он был увлечен оживленной беседой с Матангой, который рассказывал ему о достопримечательностях города, осыпая его в то же время вопросами о происхождении путешественников и цели их путешествия. По указанию почтенного ламы все направились к дворцу Тале, проходя по самым лучшим улицам города. Эти улицы действительно имели опрятный вид, но, бросая взгляд на боковые, прилегающие к этим главным артериям, можно было согласиться, что путешественники поступали очень умно, не заворачивая в стороны, потому что боковые улицы похожи были на отвратительные конюшни. По мере того, как иностранцы подвигались вперед, толпа все возрастала; они шли, сопровождаемые настоящим кортежем, который не имел даже в мыслях причинять какой-нибудь вред. Ежеминутно им попадались нищие, которые протягивали кулак с выставленным большим пальцем, - это такой способ просить милостыню, - и нищие, конечно, тоже присоединились к толпе.

Пришли на площадь. Вдали какие-то громадные шары кружились с изумительной быстротой; подойдя ближе, все увидели, что это были клоуны, одетые в широкие белые шаровары и зеленые в складках туники; талия была стянута желтым поясом, от которого свешивались на некотором расстоянии друг от друга длинные плетеные веревки с шерстяными кистями на концах. Когда клоуны кружились, эти веревки растягивались горизонтально и делали танцора похожим на шар. На головах у них были колпаки, украшенные перьями фазана, а лица закрыты черной маской с длинной белой бородой.

Как только клоуны увидели иностранцев, тотчас же, следуя общему примеру, прекратили свои выступления, сложили ковры и присоединились к толпе. Даже собаки, наполнявшие все улицы Лхасы, ужасные и голодные, с красной пастью и высунутым языком, с глухим и яростным лаем пустились тоже вслед за толпой. Эти ужасные животные, кажется, созданы были для того, чтобы возбуждать отвращение к этому верному другу человека. Страх, внушаемый ими (особенно была испугана: Мюриель), еще усилился, когда благосклонный проводник рассказал о тех обязанностях, которые исполняли там собаки.

В Тибете употребляется четыре вида погребения усопших: тела их или сжигают, или топят в реке, или относят в горы, или же, наконец, режут на куски и отдают на съедение этим ужасным собакам! И это самый высший почет, который тибетцы могут оказать умершему...

- Если здесь такое необыкновенное множество собак, то разве не может быть частых случаев бешенства? - сказал кто-то из путешественников.

- Да, действительно, бывают многочисленные случаи водобоязни! - ответил совершенно спокойно Матанга, не видя в этом ничего страшного.

Со всех сторон на всех стенах домов, дворцов и храмов, и над дверями, на широких развевающихся лентах, путешественники снова увидели знаменитую надпись, историю которой рассказывал им Матанга:

"Отmanipadmehoum".

- О! драгоценность в лотосе, аминь! - невольно воскликнули они.

Матанга повел их по какой-то улице, которая состояла из необыкновенно странных зданий; стены их, в противоположность стенам других домов, оштукатуренных в однообразный белый цвет, исключая желтые и красные рамы дверей и окон, имели какой-то причудливый, узорчатый вид. Вглядевшись внимательнее, европейцы поняли, что стены эти составлены не из кирпича или песчаника, а из бычьих и бараньих рогов! Строители воспользовались различием рогов: бычьи - белые и гладкие, а бараньи - черные и шероховатые и, скрепляя их цементом, образовали удивительные рисунки, разнообразные до бесконечности и очень красивые; Матанга утверждал, что эти дома, построенные из рогов, отличаются чрезвычайной прочностью. В ту же минуту они подошли к новому буддийскому храму. У входа помещалась громадная статуя Будды, сидящего в мистическом цветке лотоса; улыбаясь, он поднял вверх два пальца. Перед статуей стояли медные вазы, в которых помещались дары из молока и масла, подносимые идолу. Бесчисленное множество лам заняты были только тем, что жгли жертвуемые свечи перед идолом и вертели "молельное колесо", - остроумную машину, посредством которой на колесо наматывались тексты молитв, вместо того, чтобы их читать, если для чтения верные не имели времени или желания.

Почти все ламы при виде европейцев быстро покинули свои посты и подошли поближе, чтобы рассмотреть невиданных гостей. Все, казалось, положительно терялись в догадках насчет происхождения этих иноземцев. Одежда, цвет лица, походка - все поражало тибетцев.

Толпа так сдавила путешественников, что они должны были составить круг и поместить в середину дам, чтобы тех не задавили, и в таком виде едва двигаться вперед.

Несмотря на эту предосторожность, положение было очень неприятное.

Кто-то из них спросил Матангу, какие главные достопримечательности города. Он отвечал с улыбкой, что если бы такой вопрос предложили китайцу, он не преминул бы ответить: "Собаки, женщины и ламы..." Но сам он, уроженец города, истинный патриот, остережется подобной нелепости. По его мнению, самые драгоценные произведения Лхасы, это - "pou-lou", особенная шерстяная материя, окрашенная в яркие цвета; курительные свечки, известные во всей Азии под названием "tsanhiang", и, наконец, деревянные чаши, без которых каждый тибетец был бы несчастнейшим человеком в мире. Эту чашу он всегда носит на груди и пользуется ею для самого разнообразного употребления. Там он готовит "дзамбу" (tsamba), такое тесто из масла и ячменной муки, которое он мешает руками и лепит катушечки - это хлеб у тибетцев. В чашу он наливает чай, который, долго кипятит на огне аргала, - топлива не особенно приятного запаха, которое собирают за животными; прежде чем выпить чай, он бросит туда огромный кусок масла; а чтобы вычистить чашу, он вытирает ее тоже маслом. Считается полезным этими остатками вытирать лицо и руки. Из чаши пьют также напиток вроде кисловатого пива, довольно приятного вкуса; в чашах едят также и мясо, вареное или жареное. Словом, чаша эта для него и кухня, и тарелка, и чашка, и стакан.

Когда спросили насчет цены этой увлекательной чаши, Матанга объявил, что чаша из лакированного дерева без всяких украшений может стоить от нескольких су до пятисот и тысячи франков. Он повел своих спутников в лавку, где женщина с сильно раскрашенным в черный цвет лицом предложила им разнообразный выбор чашек, действительно очень миленьких, но до того простых, что они не могли понять, каким образом цена их может доходить до такой невероятной цифры. После некоторых просьб объяснить это, Матанга, наконец признался, что самые дорогие чаши имеют силу обезвреживать все яды. Каким образом?.. Этого ни один честный тибетец не возьмется объяснить.

Продавщица не преминула предложить путешественникам курительные свечки "tsan-hiang", вылепленные из душистого теста фиолетового цвета. Тесто это приготовляется из коры различных ароматических деревьев, истолченной в порошок с примесью мускуса и золотого песка; эти свечки курят в храмах, перед идолами, и в комнатах. Запах нежный, но немного дурманящий; все жители Тибета обожают его, а китайцы даже наживают большие барыши посредством грубой подделки свечек, которыми наводняют все азиатские рынки.

Накупив разных предметов у продавщицы с черным лицом, путешественники, следуя за своим любезным проводником Матангой, направились в квартал Пебум, где жили индейские ремесленники, осевшие в Лхасе, - по справедливости, самые искусные в стране. Ткачи, ювелиры, плавильщики, механики, кузнецы - все превосходно знали свои ремесла. Это маленькие люди с живым лицом, темным цветом кожи, особенно замечательны своей детской веселостью; в их квартале постоянно слышны песни, пляски, постоянно раздаются звуки музыки.

Путешественники накупили себе большое количество материи "pou-lou" с необыкновенно живыми и яркими оттенками, любопытных золотых и серебряных вещей, оригинальных вышивок, а затем пошли по дороге к дворцу.

Вдруг поднялся страшный шум, показалась группа всадников, богато одетых, на лошадях с красивой сбруей. Они скакали прямо к иностранцам. Благодаря Матанге, европейцы узнали, что это были посланцы от самого Великого Ламы. Всеобщая молва дошла до него; он узнал, что в Лхасу прибыли необыкновенные иностранцы, и повелевает им явиться к нему, - таково было сообщение посланцев.

Если бы иностранцы вздумали противиться этому приказанию, это для них было бы очень трудно. Вся толпа в глубочайшем благоговении, как один человек, упала ниц и распростерлась на земле при появлении послов Великого Ламы. Его повеления были священны, и если бы наши пассажиры упорствовали, толпа, наверно, употребила бы силу, чтобы заставить их повиноваться священным распоряжениям воплощенного Будды. Не заставляя себя просить как-нибудь иначе, тем более, что их любопытство увидеть Великого Ламу совпадало с этим требованием, путники пошли по дороге к дворцу.

Очень скоро они увидели великолепное здание. Статуя Будды громадной величины стояла на пороге главного входа; неоценимые драгоценности украшали идола. Со всех сторон виднелись барельефы из чистого золота, серебра, меди и слоновой кости, чудные ковры были разбросаны по мраморным плитам и украшали стены. Резные кадильницы, распространяющие благовоние, блестящие фрески - все это делало дворец жилищем, полным пышности и великолепия. Толпа людей, ударяясь лбами о землю, ползла по ступеням священной резиденции бога, и путешественники, встреченные множеством лам, были торжественно отведены к воплощенному Будде.

Это был молодой человек пятнадцати или шестнадцати лет, довольно упитанный, с- нежным и довольно приятным лицом; на толстых губах его играла лукавая улыбка, а в черных глазах, окаймленных очень длинными ресницами, светилась хитрость - господствующее выражение всей физиономии.

Он сидел на груде подушек, покрытых тигровой шкурой, в широком одеянии из желтого шелка, обшитом редкими соболями. Ожерелье, кольца, застежка у пояса и серьги в ушах сверкали крупными бриллиантами; маленькие золотые гребешки с бриллиантами, которые скрепляли на верхушке головы его густые черные, как вороново крыло, волосы, довершали украшения Великого Ламы. Возле него на подушке из золотой ткани лежала великолепная корона, усыпанная бриллиантами.

Великий Лама не поднялся со своего места, когда вошли посетители, а только сделал милостивый жест рукой, между тем как на широком лице его изобразилась улыбка удивления. Сановники, сопровождавшие европейцев, упали на пол и, вытирая его своими лбами, ползли, таким образом, приближаясь к трону Будды. При этом они упирались коленями и локтями и на каждом шагу целовали пол. Наши посетители не хотели подражать такому рабскому поведению, а только поклонились Великому Ламе без всякого коленопреклонения, что, конечно, сильно удивило его. Но, по правде говоря, он так был поражен наружностью посетителей, что не имел возможности подумать о чем-нибудь другом. Казалось, он хорошо оценил красоту мисс Дункан и Мюриель, потому что сделал им особенно милостивый знак головой.

Все европейцы уселись на подушках, разложенных на полу перед Великим Ламой; слуги принесли чаю с молоком в миниатюрных золотых чашечках с резьбой тонкой работы, которые заменяли во дворце национальные чашки.

Чай был выпит. Великий Лама спросил гортанным, но мягким голосом, не умеет ли кто из иностранцев говорить по-тибетски; доктор ответил утвердительно, и начался следующий разговор.

- С какой стороны явились вы, благородные иностранцы? На ваших лицах сияет отвага, а по вашим густым усам и бороде мы можем судить, что вы великие воины, люди очень храбрые!

- Мы - жители западной страны! - ответил Отто Мейстер.

- Англичане из Калькутты? - спросил воплощенный Будда.

- Среди нас есть англичане, но наш начальник француз!

- Француз!.. Ах!., французы тоже из Калькутты?

- Французы - это большая нация, живущая по соседству с англичанами, которых ты знаешь, но далеко, гораздо дальше Калькутты... в Европе. Ты ничего не слышал про Европу?

Будда улыбнулся и покачал головой.

- Небо предостерегает меня сомневаться в твоих словах, - сказал он, - но мы знаем, что дальше Калькутты есть только изменчивое море...

Напрасно доктор старался объяснить ему происхождение иностранцев, Великий Лама не верил.

- А откуда происходишь ты, старый брат, что твое лицо так- черно - в сотню раз чернее, чем лица всех наших бедных тибетцев, тогда как лица твоих спутников, особенно спутниц, цветут как розы? - спросил Будда с большим интересом.

Отто Мейстер так быстро дотронулся до своего лица, что все поняли, о чем идет речь, еще раньше, чем он перевел. Оливье не мог удержаться от улыбки, видя растерянный взгляд несчастного человека, который пустился в такое длинное рассуждение, что Лама ничего, видимо, не понял.

- Цвет лица ничего не значит, лишь бы душа была чиста! - вежливо произнес наконец Лама. - Но я тебя прошу, объясни мне, по крайней мере, почему у всех вас волосы таких различных оттенков? Посмотри на нас!.. У всех нас волосы черны, как черное дерево, исключая стариков, голова которых покрылась снегом... Вы же не такие, у каждого из вас различный цвет... Вот у этого, - указал он на лорда Темпля, - борода как огонь. А у этого, - указывая на Оливье, - борода и волосы похожи на кору каштана. Волосы этого молодого брата (лорда Эртона) похожи на солому после уборки хлеба... Эта молодая девушка кажется украшенной лучами солнца... а у другой волосы похожи на золоченую бронзу... у одной глаза голубые, как наше озеро Кукуноор, а у другой серые, как небо в грозу... есть почти черные... Какая же причина этого удивительного разнообразия, если все вы, исключая тебя, явились из западной страны?

Доктор попробовал объяснить Великому Ламе смесь европейских рас, которые не представляют такого же однообразного типа, как монгольская раса; он просил его обратить внимание на то, что все пришедшие имеют общие признаки кавказской расы: овальное лицо, правильные черты, большой лицевой угол, шелковистые волосы и белую кожу, но Лама не менее прежнего остался заинтригованным наружностью посетителей. Он закончил свой допрос, осведомляясь, не существует ли такой мази или мыла, которые могли бы изменить цвет кожи черного человека в белый и цветущий, как у иностранцев.

Переходя затем к предметам более серьезным, Далай-Лама пожелал узнать, зачем приехали к нему иностранцы и с каким караваном. Когда доктор старался дать ему понятие об аэроплане, удивлению его и недоверию не было границ. И в то же время на лице его отразилось видимое беспокойство. Очевидно, он вообразил, что это предвещает вторжение неприятеля - вечный кошмар тибетцев и особенно обитателей Лхасы. Пророчества угрожали, что Тибет будет покорен иностранцами, и такая перспектива была причиной их ужаса, вполне естественного. Великий Лама спросил со страхом, сколько времени люди западной страны предполагают провести у него. Этот вопрос доктор передал Оливье, который очень ясно видел беспокойство на широком лице воплощенного Будды.

- Пусть Великий Лама не беспокоится из-за нашего присутствия, - ответил он. - Наше пребывание в его государстве будет коротким. Мы уедем сегодня же вечером, довольные тем, что видели его и познакомились с его столицей, такой знаменитой и таинственной!

Едва только Оливье произнес эти слова, как общее восклицание удивления и недовольства вырвалось из уст почти всех пассажиров. Один только лорд Дункан и его дочь молчали.

- Сегодня вечером? Неужели вы так решили?.. Уходить в этот же день? едва только прибыли... Капитан шутит!., никто этому не поверит!

Все вскочили, забывая августейшее присутствие Будды, и досада отразилась на взволнованных лицах пассажиров.

- Успокойтесь, господа, прошу вас! - сказал Оливье с иронией. - Предоставьте мне право отправляться, когда я хочу, из страны, куда мне захотелось прибыть!.. Мне принадлежит право, я думаю, руководить экспедицией по-своему. Я предпринял ее с единственной целью доказать, на что способен мой аэроплан. Для этой цели я выбрал Тибет, как страну более отдаленную и малодоступную. "Галлия" со славой выдержала этот опыт. И мне остается только возможность скорее вернуться в Европу, чтобы возвестить цивилизованному миру о полученных результатах!

Черный доктор в волнении нечаянно сдвинул свой парик и дал всем заметить белую полосу между черной кожей лица и черепом, что вызвало удивление на всех лицах, не только Великого Ламы, но и непосвященных в его тайну.

- Но, наконец, капитан, - воскликнул он, схватив в руку свой несчастный парик, - ничто нам не предвещало такой быстрый уход!.. Положительно ничто!.. Общая молва, напротив, давала нам основания надеяться, что мы пробудем здесь некоторое время... и что мы можем извлечь из этого... некоторую выгоду!.. Не везут же, наконец, просто так людей в такие далекие страны!..

- Ничто вам не мешает остаться в Тибете, если на то есть у вас желание, господин доктор, - отвечал Оливье, смотря прямо в глаза фальшивому негру. - Я вас не удерживаю. Что касается того, что я привез вас в Тибет, то позвольте мне напомнить вам, что вы попали сюда вполне по вашей воле! Разве вы можете упрекнуть меня в чем-нибудь, если вы сами достигли своего намерения только благодаря отсутствию совести?

- Сударь! - пролепетал доктор, вспомнив про парик и быстрым взмахом руки яростно нахлобучивая его на голову, - я вас не упрекаю!., я сожалею!., вот и все... я сожалею, как и все мы сожалеем! Такой превосходный случай!., нежданный... потерян навсегда!..

- Какой случай, милостивый государь? Говорите яснее, прошу вас!

Доктор сделал раздраженный жест и пробормотал что-то непонятное.

- О! господин Дерош! - воскликнула вдруг Мюриель, умоляюще складывая руки, - вы не будете так жестоки!.. Вы не заставите нас уйти сегодня вечером!..

- Жесток, мадемуазель? Я пришел бы в отчаяние от этого! Но чем же мой уход, назначенный мною на определенный день и час, может заслуживать такого титула?

- Но... Но... А рубиновые копи? - произнесла наконец Мюриель, причем углы ее рта опустились и выражение лица ее стало жалобным и комичным.

- Как? вы также, мисс Рютвен!.. Все эта история с копями! - воскликнул Оливье. - Но это абсурд. Это басня!.. И я пользуюсь этим случаем, чтобы спросить вас всех: когда, каким образом, при каких обстоятельствах я дал кому-нибудь повод думать, что я отправляюсь на Тибет на поиски сокровищ? Замечу мимоходом, что вы, кажется, не знаете, что разработка копей в этой стране запрещена под страхом самого тяжелого наказания. Никто не рискнул бы раскапывать землю, опасаясь преследования духовенства. Такая мысль просто фантастична; сверх того, я глубоко сожалел бы, если бы должен был объяснить одной алчностью живое сочувствие, которое высказывали, сопровождая меня! - прибавил он с насмешливой улыбкой.

- О! конечно, мы были счастливы совершить такое путешествие, - сказала Мюриель, которая, кажется, готова была плакать с досады, - но все-таки это жестоко! Это жестоко!.. Я никогда не ожидала этого от вас, господин Дерош!

- Я очень огорчен, уверяю вас, что причинил вам неприятность, мисс Рютвен, но, к несчастью, мое решение неизменно! А вы, мисс Дункан, - прибавил Оливье, немного тише, обращаясь к Этель с заметным беспокойством, - и вы, может быть, того же хотите от меня?

- Как вы можете так думать! - ответила с живостью Этель, которая с презрением смотрела на это проявление жадности своих спутников.

- Нет! нет!.. Я не могу так думать о той, которая так добра и прекрасна!

- Но взгляните, - возразила Этель с некоторой неловкостью, - бедный Будда понимает, что между нами что-то происходит!.. Он беспокоится. Объясните же ему, в чем дело, господин доктор!

- Мы действительно поступаем непростительно, предаваясь нашим спорам перед этим бедным мальчиком! - воскликнул капитан. - Господин доктор, потрудитесь спросить Будду, не соблаговолит ли он посетить мой корабль и разделить с нами завтрак? Скажите ему, если он согласен, то пусть поспешит, потому что отход аэроплана состоится непременно сегодня вечером, в семь часов! - проговорил Дерош, бросая взгляд на всех спутников.

Отто Мейстер проговорил несколько слов с угрюмым видом; Будда действительно, казалось, понял их спор, поднялся, осматривая хитрым азиатским взглядом каждого из посетителей, точно желая разгадать их мысли, - и принял предложение с заметной поспешностью.

Все вышли из дворца вслед за Буддой, в сопровождении сановников и многочисленных лам; весь кортеж двинулся к аэроплану.

Пробираясь среди массы народа, распростертого на земле в пыли, наши путешественники и их гости дошли до сада, где находилась "Галлия". Удивление Великого Ламы и его свиты при виде чудесного корабля не имело границ. А когда они узнали, что путешественники прибыли по воздушному пространству, то не могли скрыть своего удивления, что имеют дело с великими чародеями.

Все уселись завтракать вокруг большого стола. Столовые приборы необыкновенно занимали гостей. Ложки и вилки в особенности доставляли громадное удовольствие Великому Ламе, так что Оливье предложил ему взять целую дюжину. Воплощенный Будда, в восторге от подарка, снял со своего пальца кольцо с крупным бриллиантом и надел его на палец Оливье.

После завтрака молодой капитан повел Великого Ламу по всему аэроплану и показал его во всех подробностях. Когда кончился визит, было почти пять часов. Оливье объявил о своём намерении проводить Ламу во дворец; и только один лорд Дункан обещал сопровождать его. Дамы, уставшие после утренней прогулки, предпочли остаться дома, а другие пассажиры разошлись с самым угрюмым видом. Оливье повторил громким голосом перед всем экипажем приказание Петтибону быть готовым к отлету в семь часов и отправился вместе с лордом Дунканом провожать воплощенного Будду до дворца. Там они расстались самыми лучшими друзьями. Дополнив этой прогулкой исследование города, Оливье и лорд Дункан вернулись на корабль к шести с половиной часам.

Капитан "Галлии" в сопровождении командира взошел по лестнице. В ту минуту, как Оливье ступил на палубу, его схватили за руки, за ноги, заткнули рот и грубо повалили на пол. Это были четыре негра, сидевшие в засаде. Связав его по рукам и ногам, так что он не мог пошевельнуться, негры отнесли его на нос, в помещение экипажа, и положили на пол.

Первое, что бросилось Дерошу в глаза, был Петтибон, лежащий на полу, связанный, в таком же положении.

Почти в ту же минуту четыре других негра принесли лорда Дункана, так же связанного и с завязанным ртом, и положили рядом с его злосчастными товарищами. После этого негры ушли и заперли за собой двери.

ГЛАВА XIX. Бунт

Ни один крик, ни малейший шум не предупредил пассажиров "Галлии" о трагическом происшествии. Это потому, что глава заговора все предусмотрел и исполнил как нельзя лучше. В нем виден был опытный заговорщик, который не в первый раз прибегает к оружию; еще в Индии он изучил это искусство при усмирении сипаев; выследить, захватить врасплох и обезоружить он умел в совершенстве. Сам он лично занялся Оливье, а наученные им негры внезапно напали на командира и Петтибона. И эти три человека, сильные, мужественные, были в одно мгновение скручены и брошены на пол с кляпом во рту; сопротивление было бесполезно, пришлось покориться своей участи.

Аэроплан был так велик, и весь экипаж так занят своими обязанностями, приготовляясь к отправлению, что никто не подозревал вспыхнувшего бунта на штирборте (правой стороне).

Человек, командовавший ими, вскоре появился на корме с надменным взглядом победителя и револьвером за поясом. Он был черный, как негр, но все в нем не походило на истинного негра, особенно, когда он перестал притворяться, -его походка, военная выправка и повелительный взгляд -все это указывало на переряженного в негра.

В ту же минуту другой негр, не менее подозрительный, худой и высокий, с красивыми чертами лица, немного женственными и постаревшими, быстрыми шагами вошел в залу и отдал честь по-военному.

-Капитан, -сказал он, -ваши приказания исполнены, все меры приняты, все спокойно!

-Другими словами, аэроплан наш! -перебил первый, украшая свою речь смехом. - Не нужно фраз, Фиц!.. А Темпль?.. Эртон?

- Согласно вашим приказаниям, заперты в своих каютах, где они занимались вечерним туалетом.

- А женщины?

- Леди Дункан и мистрис Петтибон под замком в своих комнатах. Две молодые девицы сидели вместе у мисс Рютвен; я их там и запер.

- Но ведь мисс Дункан может захотеть уйти к себе?..

- Я сам об этом думал, и, прежде чем решиться, некоторое время колебался... Но не мог же я попросить ее уйти в свою каюту, чтобы облегчить наши действия?

- Это правильно. А люди экипажа?

- Наши в восторге, а другие уже утешены обещанием двойной платы и порции сладкой водки!

- Доктор?

- О! этот на нашей стороне. С его стороны нечего опасаться. Он только и желает, чтобы остаться на Тибете, и вовсе не согласен напрасно совершить такую прогулку...

- Вот это умно; но все дело не в том,чтобы разрушить, но и создать...

И,инстинктивно понижая голос, он продолжал:

- Вы подумали о средствах, которыми можно заставить запеть нашу птицу?..

- Скажу откровенно, я против жестоких мер... Я бы попробовал прежде путем убеждения...

- Несчастный Фиц, вы меня удивляете... Разве вы верите, что существует такой аргумент, который способен убедить обманщика выдать секрет, если это невыгодно ему?.. Убеждение!.. Я также думаю его применить* но мое красноречие, я уверен, как и ваше, ни к чему не приведет...

- Вы не хотите, наверно...

- Кто хочет достигнуть цели, признает все средства! - сурово перебил первый. После некоторого молчания он сказал:

- Обед готов?

- Да, капитан!

- Ну, хорошо, прикажите подавать и при первом ударе колокола откройте двери у дам.

Занятые разговорами и различными тибетскими безделушками в комнате мисс Рютвен, обе молодые девушки не заметили, как ключ снаружи тихо повернулся, и они очутились в плену.

Мюриель имела страсть специально покупать бесполезные вещи. Мисс Дункан также не была чужда этой женской слабости - ведь так приятно было привезти с собой целый узел мелких вещиц, чтобы показать их подругам в Лондоне.

- Этот молитвенный звонок я подарю леди Темпль, - сказала Этель. - Дорогая леди!., как я буду счастлива ее увидеть!

- А я подарю эти застежки для пояса моим сестрам. Милые сестрицы!., вы на меня, верно, очень сердиты, что я поехала без вас!..

- Посмотрите, какая красивая резьба на этом серебряном кольце, - сказала Этель, - это будет тоже для леди Темпль. Как бы ей понравилось это путешествие! Кто бы мог поверить, не правда ли, что в этой отсталой и неизвестной стране мы нашли столько искусства, вежливости и утонченности!..

-Это прелестная страна! - воскликнула Мюриель с убеждением. - О! Этель, как жаль, что надо отправляться так скоро!.. Я не видела и тысячной доли всего, что желала бы увидеть!.. Я уже начинаю понимать, что говорит Матанга!.. Вы можете смеяться, но это так!.. В самом деле, я не могу понять этого упрямства мистера Дероша. Прибыть издалека для того, чтобы пробыть два дня!.. Это просто безумие. Ни в каком разумном путешествии никто не видел ничего подобного... Апотом, это даже нелюбезно; когда дама делает честь, упрашивая о такой простой вещи, как небольшая отсрочка, самая элементарная вежливость требует, чтобы соглашались... Разве не таково ваше мнение?.. Да ну же, Этель, скажите что-нибудь!.. Вы окаменели, точно кусок дерева. Вам ничего не значит отказаться вдруг от лучших надежд?

- Каких надежд? - спросила Этель холодным тоном. - И почему же я должна волноваться оттого, много или мало времени мы проведем на Тибете?

- Разве вы не знаете?

- И с какой стати, сверх того, вести борьбу против неизменного решения?

- Неизменного!.. Вот прекрасно!.. Ничего не может быть неизменного в том, что решает человек! Ах!.. Если бы я была на вашем месте, я бы доказала всему миру, что решения капитана "Галлии" вовсе не так неизменны!..

- Что вы этим хотите сказать? - спросила Этель с некоторым высокомерием.

- Ах, Бог мой!.. Зачем столько таинственности?.. Я очень хорошо понимаю, что стоит вам сказать слово в пользу общего желания, как мистер Дерош, имеющий одну цель - делать вам все приятное, сейчас же изменит свое намерение.

- Мисс Рютвен, - сказала Этель, - вы меня очень уважите, если ограничите ваши рассуждения только тем, что касается вас лично!

Паскаль Груссе - Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 4 часть., читать текст

См. также Паскаль Груссе (Grousset) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 5 часть.
- К вашим услугам, моя дорогая. Вы желаете знать, в чем заключаются мо...

Тайна мага (Le secret de mage). 1 часть.
ГЛАВА I. Французская миссия Стояли первые летние дни. Два всадника, ве...