Паскаль Груссе
«Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 3 часть.»

"Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 3 часть."

На настойчивые требования лорда Темпля Оливье Дерош ответил не простым отказом, что нет места, как говорилось всем просителям.

- Даю вам слово, - сказал ему Дерош, - я не имею права решающего голоса в этом деле, так как передал в руки Петтибона все полномочия и взять их назад не могу. Такое решение с моей стороны не безрассудство, верьте мне. Аэроплан может выдержать только известное количество пассажиров. Допустим, что в крайнем случае туда можно будет поместить еще с полдюжины; желающих же не меньше сотни. Кому отдать предпочтение? По-моему, все имеют на это одинаковое право. И вот я вынужден был пригласить эксперта, хотя, соглашаюсь, и не особенно привлекательного, и поручить ему составить экипаж. И не скрою от вас, я вовсе не сержусь, что мой цербер отказывает этой толпе ненужных просителей... Но вы, если бы вы благосклонно согласились выбрать время и поговорить с ним, я был бы очень счастлив...

Вооруженный этим уверением и словом Дероша, лорд Темпль решился перенести свою благородную особу на Оксфордскую улицу, которая видела столько изгнанных. Петтибон, как говорили, вошел во вкус в искусстве издеваться и грубить. Велика была его радость, когда он увидел у себя лорда Темпля и прочел на его величайшей физиономии уверенность в том, что все должно преклоняться перед ним; резоны, достаточные для других, для него не имели значения; перед ним должны были падать все барьеры. Петтибон доставил себе большое удовольствие, сбивая эти столь драгоценные убеждения.

- Нет места! Нечего и думать! Не на что надеяться!

Даже быть пэром Англии в этом случае не представляет выгоды. Самый ничтожный негритенок имеет больше преимуществ, чем вся Верхняя палата! Лорд Темпль удалился, глубоко возмущенный и оскорбленный, между т ем как янки, в восторге от этого дня, ушел из своей конторы потирая руки.

Он был доволен своим поведением и спешил домой, чтобы рассказать жене о таком прекрасном происшествии. Ведь он преподнес "Джону Булю" отличную пилюлю, которую тот скушал. Наверное, рассказ этот очень позабавит мистрис Петтибон.

Всем известна закоренелая ненависть между гражданами Соединенных Штатов и их благородными братьями Старого Света. Целый век их свободного существования не мог погасить эту злобу; через океан они обменивались едкими шутками, колкими словами и даже прямыми оскорблениями. "Джон Буль" не пропускал случая кольнуть своего двоюродного брата тем, что он выскочка; пользовался всяким поводом, чтобы посмеяться над его языком, акцентом и подчеркнуть его грубость.

Что касается брата "Джонатана", для него было вполне довольно убеждения в своей силе и сознания, что противник побежден, а потому он всегда готов был показать зубы при малейшем вызове и даже без него. Вот почему мистер Петтибон, направляясь к своему жилищу на улице Гарлей, испытывал величайшее удовольствие в уверенности, что найдет там благосклонных слушателей прекрасной истории. Между тем, по мере того, как ужасный комиссар судна приближался к своему дому, в нем и даже в его походке стала замечаться особенная перемена. Как велико было бы удивление лорда Темпля, Боба Рютвена и других жертв Петтибона, если бы они увидели его спустя полчаса в салоне мистрис Петтибон.

Его более чем небрежный костюм был заменен вечерним безукоризненным туалетом; его властный и грубый тон превратился в нежный и мягкий; на его отталкивающем лице появилась сладкая улыбка; словом, он превратился вдруг в ручного тигра. Что было причиной этого чуда? Если бы вздумали поискать объяснения такой перемены в лице мистрис Петтибон, то были бы совершенно сбиты с толку. В отличие от многих других укротителей, в ней, напротив, не было ничего грозного. Это была особа среднего роста, скорее маленького, с правильными чертами лица, прямым и красивым носом; ее серые глаза глядели прямо в лицо говорящему; тонкая, изящная, с нежным голосом, она в произношении совершенно не употребляла американских оборотов, и не слышно было в ее произношении особенного акцента и даже слегка носовых звуков. В общем, вид у нее был скромный, но в то же время уверенный и грациозный. Если она скрывала под бархатными лапками железные когти, то скрывала их очень хорошо. Сели за стол.

- Что нового? - спросила мистрис Петтибон серьезным, деловым тоном.

В ответ на это мистер Петтибон стал подробно излагать происшествия этого дня, не пропуская ничего, особенно что касалось предполагаемого запуска аэроплана, и все это он передавал таким заискивающим тоном, точно школьник, желающий получить одобрение своей матери; свой рапорт он окончил рассказом в юмористическом духе о разговоре с лордом Темплем. Но, увы! Рассказ его не произвел ожидаемого впечатления.

Мистрис Петтибон далеко не развеселилась от его грубых шуток, а напротив, со строгим видом выразила полное неодобрение. Мистер Петтибон молчал, ожидая, пока она закончит.

- В заключение скажу вам, вы отказали в просьбе вполне законной, так как она опиралась на слово мистера Дероша, и сделали это очень грубо. Двойная глупость!

- Дорогая моя!..

- Двойная глупость, говорю вам и не отступлюсь от своих слов. И затем, во-первых, - сколько раз я вам повторяла, что это очень странный способ доказывать ваше превосходство перед англичанами, выставляя на показ при всяком удобном случае свою врожденную грубость. Откажите вы вежливо, сделайте так, как подобает цивилизованному человеку!.. А во-вторых, в данном случае даже нельзя было отказывать!

- Это почему?

- Лорду Темплю нужно было дать место, которое он просил на аэроплане. Скажу больше: необходимо дать ему место!

- Мэри-Анна!.. Что вы говорите! - воскликнул Петтибон испуганно. - Но это невозможно!

- Невозможно? Почему так?

- Ведь я отказал решительно, бесповоротно...

- И грубо! Мы это знаем. Загладьте свою вину, и чем скорее, тем лучше!

- Я! Чтоб я извинялся перед англичанином!

- Если вы виноваты, то будет низостью не сознаться в этом!

- Но, Мэри-Анна, устав! - воскликнул несчастный Петтибон.

- За кого вы меня принимаете? Неужели вы воображаете, что мне можно рассказывать подобный вздор?

- Но он формальный!

- Оставьте это другим!

- Так нет места!

- Оно найдется!

- Все скажут, что я сам не знаю, чего хочу!

Мистрис Петтибон слегка улыбнулась, что, вероятно, означало: и будут не вполне неправы. Но сказала только:

- К чему беспокоиться о мнении глупцов, и, кроме того, я этого требую... Вы понимаете?

Перед этой магической формулой, которую она употребляла только в важных случаях, несчастный уступил.

- Очень хорошо, - сказал он покорно, - но, по крайней мере, Мэри, вы объясните мне ваши резоны?

- Мне не нравится, что могут подумать про нас, будто мы боимся надзора или соперничества англичан в каком бы то ни было предприятии, где мы принимаем участие...

- И только ради этого...

- Сверх того, - продолжала мистрис Петтибон, не слушая его, - леди Темпль, на мой взгляд, милая и любезная дама. Я хочу доказать ей, что американцы не остаются в долгу!

Оба замолчали. Петтибон, уступив жене, молча проглатывал последние ложки супа.

- Что же, назначено ли наконец время отправления? - спросила мистрис Петтибон через некоторое время.

- Да, оно назначено на пятнадцатое число; это последний срок; все решено бесповоротно. Через пятнадцать дней, моя дорогая, я с сожалением скажу вам: прощай! - поспешил ответить Петтибон, которому, кажется, вовсе не нравились такие вакации.

- Совсем не о чем сожалеть, - сказала спокойно мистрис Петтибон, ловко и твердо разрезая рыбу. - Я рассчитываю быть в экспедиции!

- Вы?! - воскликнул Петтибон, цепенея от удивления. - Вы рассчитываете быть...

- Да, в экспедиции. Что вы находите в этом такого удивительного?

- Удивительного! Скажите "невозможного"! Полная невозможность!

- Ваши основания? - сказала мистрис Петтибон тоном судебного следователя.

- Но... дети, во-первых!

- Мои сыновья не мокрые курицы. Они самостоятельны, я этим горжусь. Было бы очень мило смотреть, как два мальчика девяти и семи лет цепляются за передник матери!

- Но... экспедиция такая опасная, такая утомительная для дамы!..

- Это вы об американках так говорите? Вы смеетесь! Разве мы не видали наших женщин, управляющих кораблями в триста тонн? Кстати, вы меня пристроите к какому-нибудь делу в экспедиции?..

- Дорогая моя, - сказал комиссар очень жалобно, - всегда и во всем вы более дальновидны, чем я. Но, наконец...

- Наконец, вы просто не желаете, чтобы я была на "Галлии". Говорите скорей!

- Как можете вы так думать, - простонал янки, совершенно уничтоженный. - Дорогая моя, ступайте, ступайте! Это дело решенное. Теперь я даже думаю, что вы нам будете очень полезны, как сиделка у больных.

- Видите, я была права, - сказала мистрис Петтибон с уверенностью. - Было ли когда-нибудь плохо для вас, скажите мне, от моей помощи или от моих советов?

- Никогда! - сказал несчастный человек. - Вы всегда правы, Мэри-Анна!

- Все пошло на лад, значит. Дело это надо считать оконченным. Так не будем больше говорить о нем. А скажите лучше, что вы думаете об этой говядине, я ее сама выбирала...

ГЛАВА XI. "Галлия"

Наступило пятнадцатое мая. "Галлия" отправлялась.

Если все не могли участвовать в экспедиции, то многие, по крайней мере, были приглашены осмотреть аэроплан, но, кроме приглашенных, огромная толпа теснилась у ограды, за которой расположилось это чудовище, готовое подняться в пространство.

Это было в парке Ричмонд, на широкой площадке, которая возвышалась над долиной Темзы, где дозволено было мистеру Стальброду поставить воздушный корабль.

Было прекрасное утро, ясное и свежее. С высокой площадки, где стояла эта огромная машина, резко выделяясь на голубом фоне неба, каждый мог ее рассмотреть во всех подробностях.

Это было нечто вроде колоссального бумажного змея, восьмидесяти метров в длину и ста пятидесяти в ширину, поддерживаемого тридцатью столбами в двадцать метров вышины, которые походили на фантастические ноги слона, а в действительности были эластичными колоннами.

Под средней осью этого змея, по двум параллельным линиям, в промежутках между столбами помещалось двенадцать могучих винтов, покрытых алюминиевыми сетками. Посреди моста, или палубы, возвышалась двухэтажная постройка из лакированного дерева, похожая на рубку парохода, где помещались салон и каюты. Спереди - места для экипажа, а в уровень с винтами - машинные отделения, причем для движения каждого винта было особое отделение с машиной. Там и сям на площадке виднелись стеклянные украшения, корзинки с цветами, окруженные прямоугольными ширмами; лари с товарами, лодки, баркасы и многое другое. Вокруг всей палубы шла шелковая сетка на медных колонках.

Общий вид поражал своей легкостью и в то же время своей мощью; впечатление легкости производил металлический пол со своими грациозными постройками, Похожими на игрушечные домики; а впечатление мощной силы появлялось при взгляде на огромные винты, на Длину и ширину осей и массивные ноги из стали и каучука, на порывистые струи пара и черного дыма, который с ревом выбрасывали паровые машины.

Вокруг площади, на которой возвышалась "Галлия" шел барьер, охраняемый многочисленными констеблями, которые сдерживали толпу; а толпа все росла и росла. К полудню стали собираться приглашенные для осмотра воздушного корабля, где для них был приготовлен прощальный завтрак. Посетители взбирались на аэроплан по винтовой лестнице, которая, подобно кружеву, обвивала спускавшийся столб и поднималась вместе с ним.

Очень скоро на блестящей паркетной платформе аэроплана запестрели нарядные туалеты, светлые зонтики и весенние шляпы; послышался шум голосов, веселый смех, приветствия и восклицания удивления.

Среди дам выделялась леди Темпль с победоносным выражением от триумфа своего мужа; мистрис Рютвен, окруженная своими дочерьми, Мюриель, прекрасная, как всегда, но сегодня с каким-то непонятным, таинственным выражением на лице.

Мистрис Петтибон была не менее прекрасна и замечательна. В дорожном платье, что вполне понятно, она выделялась особенной элегантностью костюма. Уже разошелся слух, что она принята в состав экипажа, и теперь все рассматривали ее с любопытством.

В этой густой толпе сначала трудно было заметить чье-нибудь отсутствие. Однако то тут, то там можно было услышать разговор вроде такого.

- Вы знаете, ведь Боба Рютвена здесь нет! Почему бы это? Ведь он с таким увлечением и жаром относился к экспедиции!

- Дуется, вероятно.

- Почему же это?

- Разве вы не знаете? Ведь он на все соглашался, даже чистить сапоги, чтобы только попасть в состав экипажа. Но не было никакого средства: полное фиаско!

- Милый мальчик! Я сержусь на него, но дуться, как вы говорите, это едва ли на него похоже...

В другом месте удивлялись, почему не слышно и не видно Фицморриса Троттера. И действительно, это был факт редкий и необыкновенный; каждый знал, что милый холостяк считал бы для себя величайшим несчастием, если бы какой-нибудь пир состоялся без него. В этом заключалась вся его жизнь и деятельность, - принимать участие во всяком собрании, и никто не мог объяснить, по внезапной ли болезни или по какой случайности произошло это странное отсутствие.

- Нет Фицморриса! Этому даже не верится! - говорил кто-то.

- Вы в этом убеждены?

- Да, да. Я его искал, чтобы взять в проводника. Никто не бывал так хорошо осведомлен обо всем, как он. Куда мог бы он пропасть?

- Может быть, какой-нибудь бродяга внезапно подцепил его...

- Говорят, что бедняга совсем упал духом.

- Он был в полной уверенности, что попадет в экспедицию, и сильно рассчитывал поправить этим свои дела; отказ же мог довести его до отчаяния.

- Чего же вы хотите? Не нужно строить свое будущее на таких шатких основаниях.

- А вы сами разве не пробовали?

- Точно так же, как и вы, мой милый! Но ни вы, ни я не ставили всего на карту.

- Ах! Это стоило того, чтоб попытаться!

- Совершенно справедливо, но из этого не следует, чтобы неудачу принимать так близко к сердцу!

В группе, где были Темпль и Рютвены, очень удивлялись, невидя леди Дункан и ее дочери. Сам Оливье Дерош, хотя очень занятый и озабоченный, то и дело бросал на дверь взоры, полные беспокойства. Накануне вечером он долго засиделся у леди Дункан, и Этель показалась ему такой милой и простой, такой необыкновенно любезной, какой он никогда ее не видел. Был ли это только интерес к нему как к путешественнику, или, быть может, он должен был понять это как поощрение?.. Уже давно она занимала главное место во всех его мыслях, имела сильное влияние на его решения. Даже страстное увлечение своим предприятием, казалось, отступало на задний план; и когда наконец ценой всех усилий он достиг желаемого, то должен был сознаться, что триумф этот будет горек, если для него он должен покинуть Этель; и особенно горько покидать ее, не зная, сочувствует ли она ему; может быть, напротив, ее внезапная холодность и сдержанность была предупреждением, чтобы он не решился на безрассудный шаг.

И в этот последний вечер в их отношениях проявилась такая полная гармония, такое неожиданное доверие, что если бы еще минуту он побыл с ней наедине, то не мог бы удержаться и не спросить, - как следует, по обычаю, - согласна ли она соединить свою жизнь с его. Но злая случайность точно нарочно преследует эти короткие минуты интимности, он потерял такую минуту и не мог ее найти. Появилась Мюриель Рютвен, раздраженная, с очевидным намерением привлечь его внимание. Не то, чтоб маленькая кокетка рассчитывала конкурировать с Этель, вовсе нет. Уже давно она созналась, как настоящий философ, в полной бесполезности усилий в этом направлении; но, по необъяснимому капризу, в этот вечер она проявила вдруг необыкновенную любознательность ко всему, что касалось аэроплана, стала расспрашивать о его размерах, числе кают, обстановке, книгах, туалетных принадлежностях и обо всем прочем, что находилось на аэроплане. Она задавала тысячу вопросов о мистрис Петтибон, хотела знать, будет ли с ней горничная; допытывалась о точных пунктах остановок, словом, сделала допрос по всем правилам.

Любезно, с привычным добродушием, Оливье отвечал, что мистрис Петтибон берет с собой горничную, что "Галлия" по расписанию, послезавтра, опустится в Коломбо, на Цейлоне.

На все ее вопросы он давал сотни подробных объяснений относительно обстановки, и таким образом незаметно пролетел весь вечер; пришлось отказаться от надежды на интимный разговор с Этель. Найти опять удобную минуту нечего было и думать, и так он уж слишком засиделся.

Оставалась, однако, еще последняя надежда. Может быть, при прощании, в общей сумятице, он выберет желаемый момент. Он решил не допустить никого сопровождать Этель, а самому провести ее по всей "Галлии", показать ей все углы и закоулки и объяснить подробно весь механизм... А она не приезжала!..

Не следовало ли видеть в такой случайности решительный аргумент против самых дорогих его надежд? Леди Дункан обещала так определенно, что она и дочь будут на торжестве! С этой стороны, по крайней мере, Оливье имел утешительную уверенность, что не проявится злая воля; да при этом, если бы он знал, с какой мелочной заботливостью эта дама осматривала туалеты к завтрашнему дню; если бы он слышал, как доставалось Томсон за малейшее упущение, он мог бы вполне успокоиться, имея такую союзницу. Но очень нужно было ему беспокоиться о леди Дункан!

Наступил час завтрака; невозможно было дольше рассчитывать на этих дам. Очень сожалея об этом, молодой Амфитрион отдал приказание подавать и, подойдя к леди Темпль, предложил ей принять на себя председательство на завтраке.

Все сели вокруг обширного стола и вдруг, точно по общему соглашению, прекратились все разговоры, наступила тишина... Всякий, хоть немного одаренный эстетическим чувством, мог заметить необыкновенную прелесть этого собрания, где природная красота соединялась с искусством; здесь каждый был и зрителем, иучастником.

Среди приглашенных знатность, элегантность и красота слились воедино; вокруг них умеренная, но комфортабельная роскошь; перед их глазами приятное сочетание белья, хрусталя, серебра, прекрасных фруктов и чудных цветов. Этот шедевр светской обстановки, помещенный на видной части другого шедевра человеческой мысли, "Галлии", представлял необыкновенное зрелище, возвышаясь в такой чудной местности, какую только можно себе представить.

Из большого салона, открытого на три стороны, глаз мог охватить всю площадь долины, где каждый камень знаменит и каждый уголок полон исторических воспоминаний. И даже холм этот имеет также свои легенды. Именно тут, как говорит предание, стоял Генрих VIII со взглядом, устремленным на столицу, ожидая выстрела, который должен был возвестить ему о казни Анны Болейн. Ниже, по Темзе, указывают на дуб, под которым тот же Генрих VIII, не разлученный еще с Катериной Арагонской, надел обручальное кольцо на палец неверной фрейлины, которая, как известно, рассчитывала на гораздо высшее положение, чем обыкновенной придворной дамы, и едва ли тогда знала, что связывает свою жизнь с человеком вроде Синей Бороды.

В глубине тенистой долины извивалась серебристой лентой Темза, здесь такая светлая и прозрачная, что невольно являлся вопрос: та ли это самая Темза, которая на шесть километров ниже несет сквозь громадный город такие черные и мутные воды? Здесь ничто не мутит ее прозрачности, и в то время, когда любуешься ее величавым спокойствием, изобилием воды, припоминаются всем известные стихи:

"Though deep yet clear, though gentle yet not dull;

Strong without rage, without o'erflowing full".

(Глубокая и в то же время прозрачная; спокойная без монотонности, могущественная без гнева и полная без одной лишней капли.)

Прямо перед взорами открывается вид на замок Твикенгам, одно имя которого, с образом его патриарха, вызывает целый ряд блестящих остряков, государственных людей и прекрасных дам, которые окружали законодателя вкуса, во время правления Анны...

Но никому не хотелось долго заниматься прошлым, каждый спешил насладиться настоящим.

Заглушая свое внутреннее горе и желая скрыть его от всех, Оливье Дерош старался быть особенно любезным, исполняя с честью все многочисленные обязанности хозяина. Одному он предлагал попробовать трюфелей, другому наливал вина, кому подносил редких фруктов или конфет, словом, не забывал никого и при этом поддерживал разговор.

Все лица сияли восторгом, исключая его самого, - и завтрак окончился очень весело.

Теперь должны были начаться тосты и речи. Лорд Эртон поднялся, чтобы выпить за успех экспедиции. Маленький ростом, высокомерный и робкий в одно и то же время, полный важности и вместе неуверенности в себе, он начал чуть слышно.

-Милостивые государи и государыни! Приняв на себя обязанности выразить общие поздравления мистеру Дерошу, я должен прежде всего поблагодарить тех, которые почтили меня своим избранием для этой цели. Я счастлив, что могу выразить от имени всех удивление и почтение, внушаемое этим грандиозным творением. Нам кажется, что мы присутствуем при одном из чудес "Тысячи и одной ночи". Сын Англии укротил молнию, а вы, милостивый государь, победили воздух. С трудом верится тому, что мы видим своими глазами! И что же это за предмет, который собирается подняться в воздух? Вы полагаете, это маленькая лодочка или легкий шар? Нет, это огромная машина, плотная и тяжелая, поддерживаемая ногами мастодонта. Это чудовище развернет свои крылья и могущественным взмахом понесется сквозь непокорную стихию. Приветствуем, милостивый государь, ваши славные труды, поздравляем и аплодируем. Пью за ваше счастливое путешествие и скорое триумфальное возвращение!

- Я не могу закончить без того, чтобы не сказать несколько слов о том, кто разделит с вами все опасности. Я также добавился этой чести, но для меня не нашли возможным сделать исключения (при этом едкая улыбка). Есть, однако, особы, вы понимаете, о ком я говорю, перед которыми склоняются все обычные правила, и если я утешаюсь в своей неудаче, то только тем, что в экспедиции вместо меня будет присутствовать действительный член Верховной палаты, этот совершенный образец законодателя. За здоровье лорда Темпля!

При этом неожиданном заключении на некоторых лицах появились улыбки. И не только это преклонение лорда Эртона служило пищей для насмешек, но также и маленькие интимные подробности приглашения лорда Темпля в экспедицию вызывали улыбки, и в ту же минуту любопытные взгляды направились на леди Темпль и мистрис Петтибон, героинь в этом деле, но ни та, ни другая, впрочем, не потеряли от этого своей грациозной самоуверенности.

Но тут поднялся уже сам лорд Темпль, чтобы сказать несколько слов. Что касается его, то он не видел ничего преувеличенного в словах своего верного и любимого подчиненного, скорее раба, и если кто в душе и бранил Эртона за эти неуместные слова, то, во всяком случае, не он.

- Благодарю за пожелания, милостивые государи и государыни, которые вы мне высказываете устами лорда Эртона. Да, я уверен, что, благодаря моим заслугам среди сословия, к которому я имею честь принадлежать, я имею возможность участвовать в такой блестящей экспедиции. Мои предки всегда шли впереди во всех предприятиях, содействуя им как своим участием, так и трудами; и я желаю следовать их примеру. Благодарю смелого изобретателя, любезность которого равна его талантам! Нет места для национальной зависти здесь, где мы почетные и привилегированные гости. В лице моем вы все приглашаетесь разделить опасности путешествия и радости первых открытий, принимая в этом также участие. Мы понимаем великодушие французской нации, которое она всегда доказывала. Воспользуемся и мы этим случаем и покажем такое же великодушие и пожелаем от всего сердца молодому ученому успеха, который он вполне заслужил. За здоровье мистера Оливье Дероша и за славу его предприятия!

Несмотря на все величие, речь оратора в конце была проникнута таким искренним чувством, что все, забывая его величавое начало, с единодушным восторгом примкнули к тосту, поднятому лордом Темплем.

Теперь была очередь Оливье Дероша. Сильное душевное волнение отражалось на его лице, когда он поднялся, чтобы ответить.

- Я хотел бы, - начал он, - суметь высказать словами мою глубокую благодарность вам за ваше благосклонное поощрение! Я делаю только опыт, а вы меня называете победителем! Завидна моя участь! Другим приходилось работать в неизвестности, добиваться, переносить тяжелые невзгоды и дожидаться благодарности; они пожинали потом только неприятности и общее недоверие, и даже имя их часто исчезало в тех открытиях, которые служили мировому прогрессу! А меня вы здесь прославляете, даже раньше, чем достигнуты окончательные результаты. Ведь я могу обмануть ваши ожидания, могу окончить плохо свое предприятие и навлечь несчастье на одного из вас, который пожелал разделить со мною все случайности! И вы, милостивая государыня, подобно древним героиням, даже не пробовали остановить вашего благородного супруга! Но сможете ли вы никогда не упрекать меня в душе за вовлечение его в такое безумное предприятие?.. Я не могу отправиться прежде, чем не выскажу всего, прежде чем не отдам должной благодарности вам лично за ваш радушный и незабвенный прием. С тяжелым сердцем я должен сказать вам "прости", а также всем любезным окружающим; не часто встречаешь столько сочувствия и расположения; и в диких, некультурных странах, куда занесет нас "Галлия", я с сожалением буду думать о друзьях, которых я оставил здесь!.. Вам и всем, всреде которых я узнал самые лучшие национальные качества, говорю от всего сердца: благодарю и прощайте!..

Завтрак кончился. Все были растроганны. Разделились на группы. Леди Темпль подошла к Оливье Депорту и взяла его за руку.

- Что с вами? - сказала она, - вы печальны? Поверьте, вам менее, чем кому другому, можно печалиться. - Тонким чутьем она поняла, что под прощальными его словами скрывалось нечто большее, чем простое сожаление, которое он высказал. Сверх того, ведь это она положила начало отношениям, которые существовали между Этель и Оливье. С тех пор, как лорд Темпль пригласив к себе иностранца, появление которого сначала было принято им с предубеждением, представил его жене, она с первого же знакомства стала относиться к нему по-дружески. Молодой француз обладал такими очаровательными манерами, такой рыцарской вежливостью, которая встречается только у французов, что леди Темпль тогда же подумала, что он и Этель, ее любимица, составили бы чудную пару. Теперь она прекрасно понимала тревожные чувства, которые волновали мисс Дункан, но, сейчас же подумала она, эти тревоги исчезли бы очень скоро, если бы Оливье высказал Этель свои чувства. Она остерегалась расспрашивать свою юную подругу, убежденная, что все идет как нельзя лучше. Сначала очень удивленная отсутствием Этель, она потом решила, что Этель, без сомнения, не захотела при всех прощаться с Дерошем, и в душе это одобрила. Между тем такой печальный и унылый вид молодого путешественника сильно ее поразил.

- Увы! - отвечал он, не скрывая своих чувств, хотя до сих пор не обменялся с ней ни одним словом по этому поводу, - это отсутствие не есть ли доказательство совсем другого?

- Каким образом? Ведь дамы должны были быть сегодня утром?

- Они мне наверное обещали это!

- А Этель сама обещала?

- Да, сударыня, она сама!

- Тогда, вероятно, произошел какой-нибудь неожиданный случай, - сказала леди Темпль.

- Сохрани Бог, чтобы не случилось чего-нибудь с ней! - воскликнул Оливье, бледнея.

- Если бы вы знали ее так, как я, ее правдивость и прямоту; с ее стороны простое слово равносильно клятве!

- Также думаю и я!

- Знаете, - заговорила она, немного подумав, - я беспокоюсь! Мне хотелось бы написать ей два слова.

Хватит ли еще времени до вашего отхода отправить посыльного и дождаться его возвращения?

- Ах, сударыня, как вы меня обяжете! Я никогда бы не осмелился...

- Яне хочу, чтобы вы отправлялись с тяжестью на сердце. Дайте мне все нужное для письма...

- Ах, сударыня, как я вам благодарен! - воскликнул Оливье, искренне тронутый. - Вот мистрис Петтибон, которая, я уверен, с удовольствием проведет вас к себе.

- Не сомневайтесь в этом, - сказала американка, выслушав, в чем дело. - Сделайте одолжение, мадам, пройдите в мою каюту!

В ту минуту, когда леди Темпль дописывала последнюю строку, она подняла голову, испуская легкий крик удивления. Оливье Дерош входил в маленький салон в сопровождении леди Дункан и ее дочери; обе были в дорожных костюмах.

- Лучше поздно, чем никогда! - воскликнула леди Темпль; но вдруг она остановилась, видя расстроенные лица пришедших.

- Что случилось? Говорите скорее! - сказала она.

- Мы получили сегодня утром ужасные известия! - начала леди Дункан прерывистым голосом, ее лицо конвульсивно передергивалось от душивших ее рыданий.

- Праведный Боже! Капитан?

- Серьезно болен! - докончила женщина с рыданиями.

- Умирает, может быть, один и далеко от нас! - произнесла Этель таким тоном, что слушатели почувствовали, точно их кольнули ножом в самое сердце.

- Бедные друзья! Бедные друзья! Что же вы намерены делать? - спросила леди Темпль. - Скорее ехать, не правда ли? Но почему же...

Ничего не понимая в поведении обеих дам, она не решилась докончить своего вопроса.

- Этель, объясните, прошу вас, - сказала леди Дункан, в слезах, сдавивших ей горло.

- Мы пришли с просьбой, - сказала Этель, - мы пришли просить места на "Галлии".

- На "Галлии"? - повторили пораженные присутствующие.

- Вот видите, - продолжала Этель тем же отчаянным голосом, - мой отец лежит больной на Цейлоне; нам нужно, по крайней мере, десять дней, чтобы добраться туда обыкновенным путем, - слишком поздно без сомнения. Вчера вечером, мосье, вы говорили, что через сорок часов вы спуститесь в Коломбо. Как вы думаете, можете вы взять нас с собою? Мы постараемся не быть ненужным балластом, - добавила она с усилием улыбнуться; все ее высокомерие, вся сдержанность, вся гордость исчезли при этом тяжелом горе.

- Великий Боже! - воскликнул Оливье, - разве вы можете, надеюсь, в чем-нибудь пожаловаться на меня?.. Все, что я имею к вашим услугам, мисс Дункан, - и "Галлия", и как все остальное...

- Мистер Петтибон, - обратился он к комиссару, отталкивающее лицо которого показалось в дверях, - потрудитесь назначить каюту этим дамам; они отправляются вместе с нами!

- Невозможно! - произнес янки особенно резким тоном. - На судне нет более места даже для мыши!

- Ну, хорошо, вы найдете место. Высадите одного или двух человек из экипажа, если это необходимо!

- Я скорее сам сойду на землю, капитан! - возразил Петтибон, ощетинясь как дикобраз. - Отвечаю я или нет за безопасность аэроплана?

- Вы отвечаете, это понятно! Но я вам объявляю, что мы не уйдем без этих дам, и что мы уходим через три минуты! - произнес Оливье тоном, не допускающим возражений.

Комиссар свирепо ворочал глазами. Очень кстати жена его вывела из затруднения.

- Отошлите мою горничную и выгрузите сундук с провизией! - подсказала она ему.

- Это выход, - сказал он, обрадованный таким неожиданным выходом. - Только вы одна, Мэри-Анна, все умеете устроить... Я сию минуту распоряжусь!

После того, как он уступил, Этель, вся в слезах, бросилась на шею к мистрис Петтибон в порыве благодарности.

Что касается Оливье, то он уже приготовился спускать аэроплан; эти инциденты немного замедлили отход, назначенный ровно на два часа.

Петтибон, свирепо дергая за колокольчик, возвестил не участвующим в путешествии, что пора уходить саэроплана. В несколько минут площадка опустела.

Оливье обошел всю рубку, чтобы убедиться, всели ушли. Затем он вернулся на свой пост капитана, остановился у рупора и произнес громко: "В путь!"

Тотчас же, как только эти слова достигли слуховой трубы, послышался шум с боков чудовища, винты опустились, приходя в действие, и, подобно большим плавникам, ударяли по воздуху. "Галлия" величественно поднялась. С минуту она парила над шумевшей толпой, а потом вдруг повернула к югу и полетела.

ГЛАВА XII. Сверхкомплектный пассажир

Взрыв восклицаний всего народа приветствовал отлет аэроплана. Подъем произошел так легко и быстро, что путешественники, охваченные новыми ощущениями, даже и не думали отвечать на прощальные приветствия, которые поднимались снизу и неслись к ним. Один Оливье Дерош, опершись на корму, махал шляпой, посылая поклоны сотням лиц, устремленных на "Галлию", глаза которых казались блестящими точками. Внизу мелькал уже Лондон, как причудливое видение из черных крыш и дымящихся труб. Крики "ура", ослабленные расстоянием, казались последними выстрелами ракеты, и только отрывками долетали до аэроплана.

Вдруг, среди слабо доносившихся звуков и непрерывного басового гудения шести машин, которые храпели, точно в унисон, заставляя мост аэроплана дрожать, как на каком-нибудь заводе, - вдруг среди этих звуков Оливье был поражен каким-то сдавленным голосом, точно предсмертное храпение... человеческий голос или нет?.. Это, верно, жалобный писк какой-нибудь птицы, раздавленной на лету ужасным кораблем?.. Этот случай показался ему подозрительным. Но вот крик повторился, на этот раз Оливье ясно различил призыв на помощь, и в то же время было ясно: крик шел с наружной сторона аэроплана.

Инстинктивным движением он наклонился над сеткой, которая окружала палубу, с опасностью потерять равновесие, и, к невыразимому ужасу, заметил человеческую фигуру, которая висела на оси среднего винта.

Человек висел, обвив обеими руками огромную стальную ось. Его тело качалось в пространстве, и поминутно из уст его вылетал хриплый крик.

Оливье почувствовал, что кровь его леденеет, но выпрямившись, он тотчас же закричал громким голосом:

- На помощь!.. Все на палубу! Человек среди винтов!..

Прибежал Петтибон в сопровождении молодого негра приятной наружности и остановился около Оливье. Негр держал в руке свисток, как принадлежность своего боцманского звания; резким свистком он вызвал весь экипаж.

Мистрис Петтибон стояла на палубе в то время, как раздался тревожный крик Оливье.

Леди Дункан с дочерью, обе бледные и дрожащие, также вышли из каюты, где они скрывались с первого вступления их на аэроплан.

- Ох! Мосье, что такое происходит? - спросила леди Дункан с беспокойством. - Не крушение ли судна? Прекратится путешествие?

- Даже не запоздает, сударыня, - ответил Оливье, - дело в том, что человек упал на винты и нужно его оттуда вытащить. Но я могу усилить скорость других двигателей, мы не потеряем даже и десяти минут.

- Упал на винты! - повторила Этель, бледнея. - Как же вытащить его оттуда? Великий Боже!..

- Взгляните, мадемуазель; на палубе есть лестницы для того, чтобы по ним можно было спускаться и осматривать нужные части аэроплана. Эти лестницы закрыты теперь стеклянными, очень толстыми пластинами. Их сейчас откроют, и с помощью веревочных лестниц и крючьев мы попробуем спасти несчастного. Средний винт, движение которого вполне независимо, остановится по приказанию, которое сейчас же отдано, что облегчит спасение. Если вы станете возле этого трапа, вы увидите все подробности предприятия. Но, поверьте мне, лучше уйти, зрелище будет очень тяжело1

- Ах! Мосье, - ответила Этель с влажными глазами, - мы должны иметь много силы, чтобы перенести это зрелище, видя, как много должно вытерпеть это несчастное существо!.. Спасут ли его?.. Вы верите в возможность?..

- Я надеюсь на это! - отвечал Оливье, пропуская вперед мисс Дункан. Затем, обращаясь к Петтибону, он отдал ему приказания.

Через двадцать минут движение винта было остановлено; трап, который находился прямо над головой несчастного, был открыт; веревочная лестница, основательно скрученная, выкатилась из отверстия, покачалась минуту в воздухе, затем стала прямо и вертикально повисла над страшной бездной. Вокруг, внизу и вверху, ничего кроме голубого неба! Самый смелый человек мог бы поколебаться, прежде чем спуститься в это пустое пространство.

- Кто спустится со мной? - спросил Оливье громким голосом.

Гробовое молчание было ответом.

- Один я не могу втащить этого человека, - продолжал молодой капитан. - Мне нужно двух помощников. Кто пойдет со мной?..

Лорд Темпль, встретясь взглядом с Оливье, отступил назад с таким жестом, который выражал, что это, дескать, не его дело... Этель невольно заломила руки.

- Ох! Боже мой... он один выпустит спасенного! - бормотала она с тоской.

- Мы не допустим гибели этого человека, не оказав ему помощи! - повторял Оливье. - Идем, не будем терять времени!

И он поставил ногу на первую ступеньку.

- Мистер! - крикнула мистрис Петтибон, которая, как все другие, следила за этой сценой, едва переводя дыхание!

- Да, моя дорогая подруга! - ответил янки недовольным тоном.

Его жена повелительным жестом указала ему на зияющее отверстие. Но в ту минуту, когда он, бледный от волнения, хотел совершить акт открытого сопротивления, рискуя навлечь на себя вечное неудовольствие своей дражайшей половины, от экипажа отделились два негра и направились к веревочной лестнице, которая снова раскачивалась под тяжестью Оливье.

Один из них был боцман Эндимион, другой был молодой негр высокого роста с правильной и красивой фигурой цвета черного дерева.

- Мы спустимся с капитаном, я и Теодор! - сказал боцман.

И они один за другим бросились к лестнице, по которой спустились очень ловко.

Оливье первый достиг оси. Цепляясь, упираясь ногами и коленями, он добрался до несчастного. И как раз вовремя! Человек готов был выпустить опору; ослабевшие руки опускались; он уже падал, когда Оливье схватил его в охапку и удержал. Но сам, теряя равновесие от сильного толчка, который он произвел, хватая человека, неминуемо упал бы со своей ношей, если бы молодой негр Теодор не бросился вперед, очертя голову, и не ухватил его обеими руками. Со своей стороны, Эндимион, поворачиваясь как настоящий акробат, повис на лестнице, зацепившись ногами, и своими железными руками ухватил ноги Теодора повыше лодыжки. На конце лестницы, которая сильно раскачивалась, повисла точно гроздь изчеловеческих фигур, державшаяся только ногами Эндимиона, так как Оливье, сбитый с позиции своим порывистым движением, выпустил ось, за которую держался только коленями. Это была ужасающая картина -видеть всех трех людей, качавшихся над бездной... Свидетели этой ужасной сцены не смели вздохнуть; тишина смерти царила на палубе; слышен был только торопливый стук машин.

Между тем колебание лестницы замедлялось.

-Внимание!-произнес Оливье полушепотом.

-Мы слушаем, капитан! - ответили сразу Эндимион и Теодор.

-Когда лестница будет близко, сядем все сразу верхом на ось, -сказал Оливье.

-Так точно, капитан!

- Раз!.. Два!.. Три!.. Идем!

Одним одновременным скачком намерение было выполнено. Три человека сидели верхом на огромном стальном брусе; тот, кого они вырвали у смерти, был положен поперек, поддерживаемый в равновесии.

-Веревок1 -крикнул Оливье.

Клубок веревок, которые Петтибон держал наготове, тотчас же скатился к спасителям; оба негра быстро обмотали и обвязали покрепче тело спасенного.

-Поднимай!-крикнул Оливье. Люди, стоявшие на палубе, быстро подняли ношу. Минуту спустя, поднимаясь вверх в обратном порядке, Эндимион, Теодор и капитан появились на палубе аэроплана.

Все столпились вокруг них: кричали, бросали вверх шляпы. Леди Дункан, Этель и мистрис Петтибон были в слезах. Что касается лорда Темпля, то все видели, как он пожимал руки не только Оливье, но и обоим неграм.

- В подобных случаях, - говорил он, - нет ни белых, ни черных, а есть только люди!

Такие слова, без сомнения, вызвали глубокую благодарность в сердцах двух смелых людей.

- А наш потерпевший? - спросил Оливье, оглядываясь вокруг. - Надо взглянуть, что с ним...

Все стеснились вокруг несчастного, который лежал на полу в том же положении, как его оставили, еще связанный веревками. Его перевернули, взглянули и один и тот же возглас вылетел из уст Оливье и лорда Темпля.

- Лорд Эртон!

Это действительно был Эртон, почти неузнаваемый, в оборванной одежде; лицо и руки его припухли и были исцарапаны.

- Ох! Ох! - произнес лорд Темпль, сильно шокированный, - вот мы кого вытащили.

- Доктора! - крикнул Оливье, вставая. - Этот человек почти без дыхания... Где доктор?

- Вот, капитан! - ответил Петтибон глухим голосом.

Со времени последней молчаливой размолвки с мистрис Петтибон он казался убитым.

На его голос вышел негр с седыми волосами и приблизился к лорду Эртону; не рекомендуясь, он опустился на колени и начал ощупывать и выстукивать его по всем правилам искусства.

Этот черный был небольшого роста, толстый, в синих очках, одетый в церемониальный костюм: черное платье, брюки и жилет тоже черные, старомодные. Высокая шляпа с широкими полями, порыжевшая от времени, была сдвинута на затылок. Тщательно исследовав больного, он поднял голову.

- У него ничего не сломано! - произнес он дрожащим голосом.

- Никакого видимого повреждения, - продолжал он. - Простой обморок, вероятно, от страха; он уже проходит. Теперь потереть виски одеколоном, свежий воздух и стакан рому: вот и весь необходимый уход!

Он побежал в свою каюту и вернулся с бутылкой; с усилием разжав плотно сжатые зубы лорда Эртона, он влил ему в рот ложку рому. Вэто время леди Дункан и мистрис Петтибон, стоя на коленях по обеим сторонам молодого лорда, натирали ему виски уксусом и держали около ноздрей флакон с нюхательной солью, брызгая в то же время в лицо холодной водой. Наконец усилия их увенчались успехом, пациент зашевелился, двинул руками и ногами, затем, испустив глубокий вздох, медленно открыл глаза и обвел окружающих блуждающим взором.

- Где я? - спросил он слабым голосом.

- На палубе "Галлии", - весело ответил Оливье. - Мы имели счастье захватить вас вовремя... Но, клянусь, чуть сами не нырнули в пространство!

Лорд Эртон снова застонал, его веки закрылись с нервной дрожью.

- Ох!.. Это падение... эта пустота!.. Ужасно! - бормотал он, содрогаясь.

И его голова упала назад, как будто он опять потерял сознание.

- Не думайте об этом! Это прошло... Теперь немного воздуха, - прибавил капитан "Галлии", поднимаясь, - пусть больной вдыхает больше воздуха... По местам, дети мои!.. Двое тех, что спускались со мной, пусть придут в мою каюту на десять минут. Я должен сказать им пару слов.

Экипаж разошелся. Доктор продолжал давать ложечками ром больному, который очень скоро вернулся к жизни.

- Теперь, когда вы пришли в себя, - сказал тогда Оливье, - объясните нам, пожалуйста, что вы делали в этих галереях?

- Я только одному себе отдаю отчет в своих делах, - ответил лорд Эртон со слабой улыбкой. - При звуке колокольчика я сошел с аэроплана так же, как и другие... но, к сожалению, я должен признаться, что любопытство заставило меня позабыть об осторожности и забраться к винтам, чтобы поближе рассмотреть их устройство. Вдруг я почувствовал, что винты зашевелились. Я был подброшен ударом одного из винтов. Инстинкт самосохранения заставил меня броситься очертя голову на ось, которая вертится, вертится с головокружительной быстротой... Я цепляюсь всеми своими членами... потом начинаю скользить... Мне показалось, что вертикальная ось поднимается, но я не имел больше силы открыть глаза; руками я обвил эту единственную опору, а ноги мои, я чувствовал, соскользнули и болтались в пустоте... Ужасные минуты. Ах! Я часто буду видеть это во сне... Я звал... я кричал... я надеялся сначала, что меня слышат люди и отвечают мне... потом я почувствовал, что руки мои отрываются, я выпускаю последнюю опору... что все кончено... я падал... а потом ничего не знаю... и вдруг я очутился здесь...

Крупные капли пота выступили на его синеватом лбу, пока он прерывистым голосом доканчивал свой рассказ. Слушая его, каждый переживал те муки, которые он испытывал.

- Вы счастливы, что вернулись с того света! - сказал наконец Оливье.

- И только мистеру Дерошу вы обязаны своим спасением от ужасной смерти! - воскликнула Этель, обращая к Оливье влажный и сияющий взор.

- Я поступил совершенно естественно, и каждый на моем месте сделал бы то же, мадемуазель! - возразил Оливье. - Но без моих двух смелых негров я, наверно, не пришел бы к желанному результату!..

- Мистер Петтибон, - добавил он, - потрудитесь прислать их в мою каюту...

- Я их также не забуду, конечно... - бормотал лорд Эртон, - а вам я благодарен на всю жизнь, до самой смерти, господин Дерош, верьте мне... Но в настоящее время я не знаю, где я... я чувствую, что все спуталось... Может быть, это прошло бы, если бы я мог заснуть на несколько часов.

- Без сомнения!.. Вас перенесут на один из диванов в салоне, а эти дамы, наверно, не откажут вам позволить пролежать там столько времени, сколько понадобится...

- О, конечно! - воскликнули дамы.

По знаку Оливье два человека подняли лорда Эртона.

Сделав распоряжения насчет помещения лорда Эртона, молодой капитан собрался уйти к себе, как вдруг лорд Темпль с озабоченным лицом остановил его за руку.

- Позвольте мне спросить вас, господин Дерош, дали вы приказание возвратиться в Ричмонд, чтобы высадить там нашего несчастного друга?

- В Ричмонд?.. Честное слово, нет! - ответил Оливье, весьма удивленный, - я вовсе не согласен возвращаться!

- Но, тогда, милостивый государь!.. Тогда!.. Какого поведения вы намерены придерживаться?

- По какому поводу, милорд?

- А по поводу этого молодого человека, лорда Эртона, который таким печальным образом попал на аэроплан...

- Я, конечно, рассчитываю его держать здесь, очень просто!

- Держать его! Вы так думаете?

- А почему же нет?

- Я должен вам сказать, что гораздо умнее высадить его на землю!

- И еще больше запоздать, когда я и так, по милости его, потерял четверть часа? Я не разделяю вашего мнения, рассчитывая употребить на десять минут меньше времени, назначенного для путешествия. Да при этом, я совершенно не понимаю, почему пребывание лорда Эртона на моем судне может вам не нравиться? Не вы ли сами просили меня несколько месяцев тому назад взять его на аэроплан?

- Конечно, конечно! - отвечал лорд Темпль с заметным неудовольствием, - но обстоятельства с тех пор совершенно переменились...

И, красный от гнева, он небрежно поклонился Оливье и удалился крупными шагами, очень раздраженный.

"Это слишком! - думал он с негодованием. - Почему бы не посадить весь Лондон по первому требованию?.. Это было бы нормальнее... знал бы, по крайней мере, чего ждать... Но быть уверенным, что ты один!.. А теперь... Это нестерпимо... недостойный поступок!.. Истинный недостаток уважения!"

"Вот в чем штука! - думал со своей стороны Оливье, читая мысли своего гостя, - ведь благородный лорд, кажется, очень раздосадован, что не будет теперь единственным представителем от англичан на судне! Это по всему видно... Но довольно с него и того, что онпринимает участие!"

У дверей своей комнаты он встретил Эндимиона и Теодора, которые его ждали.

Боцман принял с широкой улыбкой поздравления своего господина, но поведение другого негра, Теодора, смущенное и двусмысленное, очень удивило капитана. Прячась за Эндимионом, молодой негр казался совсем невеселым, он опустил голову и отвечал односложно, точно удрученный каким-нибудь горем.

- Черт возьми! - воскликнул Оливье, выведенный из терпения такихм поведением, - да что же с вами, мой мальчик?.. Что вас так угнетает? Вид у вас в то же время не больной и не усталый!..

Теодор еще ниже опустил голову, в то время как Эн-димион, казалось, тоже заразился этим странным беспокойством. Оливье глядел на них с истинным изумлением.

- Ну, ладно, - сказал он наконец, приписывая простой застенчивости их непостижимое поведение, - ступайте на свой пост и попросите от моего имени у главного повара порцию лучшего кофе для сегодняшнего вечера. А пока вот вам каждому по гинее!

Как известно, на аэроплане были решительно изгнаны изупотребления все спиртные напитки, а потому вместо рюмки водки Оливье предложил стакан кофе.

Оба негра поклонились и направились к дверям; но, как только Эндимион переступил порог, Теодор вернулся назад и произнес голосом, который показался Оливье очень знакомым.

- Простите, капитан, могу ли я поговорить с вами наедине?

- Конечно, мой мальчик!.. К вам наконец вернулся дар речи?

- Да... и, клянусь, я предпочитаю лучше сказать вам всю правду... Я не могу больше вас обманывать...

После этого он запер дверь и остановился перед капитаном.

- Вы меня не узнаете, Дерош? - воскликнул он, скрещивая руки на груди.

Оливье взял за плечо молодого человека и несколько минут всматривался в него.

- Великий Боже!.. - воскликнул он вдруг, сильно взволнованный, - я не ошибаюсь?.. Это вы?.. Боб Рютвен?..

- Я самый! - ответил Боб с лукавым смехом.

- Непостижимо!.. Нет, я никогда не узнал бы вас... Просто не верится, как это вас изменило! И какого дьявола вы здесь делаете в таком наряде?

- Все, что вам угодно!.. Я решил, во что бы то ни стало, быть на вашем аэроплане.

Вы были согласны. Однако препятствием на моем пути стал этот дьявол Петтибон.

- Итак, так как он не хотел принимать меня на аэроплан в моем настоящем виде, я решил, назло ему, попасть сюда хитростью, в другом виде! Чтобы иметь право участвовать в экспедиции, я задумал изучить ремесло кочегара.

- Для этого я поступил на одно торговое судно с которым плавал, исполняя обязанности помощника кочегара. И радуюсь, что вышел оттуда с честью! Я уверен, что никогда ученик не вложил в свой труд столько рвения! И что ж вы думаете?.. Этот бешеный Петтибон имел дерзость отказать мне, когда я возвратился к нему, снабженный свидетельством, и опять под тем же предлогом. А! Тогда так! - сказал я себе. - Подожди же! Я тебе покажу, проклятый янки, что будет по-моему! Я должен вам сказать, мой дорогой друг, что в бытность свою на пароходе "Эдинбургский замок" я подружился с одним негром, очень хорошим человеком, я его направил на "Галлию", где он получил место. К нему-то я и обратился, чтобы он постарался меня пристроить. Он славный малый и меня очень любит... К сожалению, я должен признаться, что он наполовину посвящен в мое плутовство... Он должен был меня представить Петти-бону, как своего младшего брата Теодора, который действительно существовал, но умер от болотной лихорадки на побережье Гвинеи. Эндимион имеет все бумаги и, благодаря этому подложному документу, я был принят на "Галлию" в качестве кочегара, и если бы не вы, я бы не чувствовал ни малейшего угрызения совести, обманывая этого шакала Петтибона!.. Но вы, это другое дело!..

- Я страдал с самой первой минуты, что должен сказать вам правду, и клянусь, теперь мне легко... Я предпочитаю ничего от вас не скрывать!..

- Дорогой Боб, - сказал Оливье, который серьезно и с удивлением выслушивал признания молодого человека, - вы поступили, как истинный безумец, нельзя в этом не признаться! Может быть, я должен был бы, для поддержания порядка, донести о вас комиссару судна!

- Но, если раньше вы не были замечены, то теперь, спасая жизнь несчастному Эртону, вы вполне искупили свею вину... И при всем этом, здесь вы у меня, и если я пожелаю вас оставить, то в этом я полный господин! Но только при одном условии, что вы до конца будете играть роль негра!

- Вы понимаете, как гибельно повлияло бы на прочность дисциплины, если бы ваше поведение стало известно всему экипажу; выпонимаете, это подорвало бы авторитет комиссара, чего не должно случиться. И очень печально, с этой точки зрения, что ваш черный друг в числе доверенных. Постарайтесь дать ему понять, что он совершил преступление, передавая вам бумаги своего брата. Будем надеяться, что это помешает ему болтать... И о чем я больше всего сожалею в вашей безумной выходке, так это о роли, которую играет в ней этот бедный негр!.. Но какая это необыкновенная идея, которая привела вас сюда! Честное слово, я с трудом верю своим собственным глазам! Видеть Боба Рютвена в составе этого экипажа!.. Лорд Темпль от этого мог бы даже заболеть!..

И Оливье, который насилу выдерживал серьезный тон, теперь залился веселым смехом.

- А что? не правда ли, я стал совсем как настоящий негр? - сказал Боб, смеясь также от души. - И вы знаете, ведь это с ног до головы! Петтибон может осмотреть меня всего, если захочет... Я погружался с головой в ванну из азотнокислого серебра... И я иногда теперь себя спрашиваю: что, если этот цвет никогда не сойдет...

- Это был бы полный триумф! - воскликнул Оливье, смеясь еще сильнее. - Какая неосторожность!..

- О! Ей-богу, тем хуже! - возразил Боб беззаботно. - Пусть говорят, что хотят, а иначе я не мог бы совершить путешествие на аэроплане... И я в восторге, когда подумаю, что натяну нос Петтибону, когда он узнает, потому что когда-нибудь он это услышит, негодяй!

- Ступайте на ваш пост, сумасброд! - сказал Оливье, дружески толкая его вперед. - Вы заслуживаете навсегда оставаться черным...

Он вышел на палубу. К югу сверкала, как зеркало под лучами солнца, полоса моря, которая окружает Англию, служа ей надежным оплотом. Гринез вырисовывался на светлом фоне этой серебряной ленты. "Галлия" проходила над Ла-Маншем.

ГЛАВА XIII. Маленькая волшебница и черный доктор

Первые полчаса воздушного путешествия были так полны различными впечатлениями, что ни один из пассажиров "Галлии" не поверил своим ушам, когда услышал удары корабельного колокола, который пробил часы.

- Всего только три часа без четверти! - воскликнул лорд Темпль, сверяя со своим хронометром. - Даже не верится!.. А мы уже около берегов Франции!

Большая часть путешественников вышла на нос, чтобы рассмотреть мыс Гринез, крутые берега Булони и знакомые для космополитических взоров англичан пейзажи.

- Вот единственный случай приобрести правильные сведения в географии! - сказал лорд Эртон, который появился с лицом, обвязанным бинтом из черной тафты. - Кажется, что пролетаешь над рельефной картой...

Недалеко от группы пассажиров Боб следил за горением нефтяного масла, добросовестно исполняя обязанности кочегара вместе с Эндимионом.

- Нет еще трех часов, - сказал Эндимион, - а здесь такой способ передвижения вызывает аппетит! Я чувствую уже урчание в желудке.

- Я объясню, товарищ, - сказал Боб, который продолжал свою мистификацию. - Мы в дороге всего только полчаса, это правда, но мы пролетели уже более шестидесяти тысяч километров. Ну, так скажи мне, прошел бы ты хоть половину такого расстояния, не ощутив голода. Скорость тут ни при чем, только пройденное расстояние есть все!..

- Ах! - проворчал негр, широко раскрывая глаза.

- Вот глубокая мысль, - сказал себе лорд Эртон, вынимая записную книжку, чтобы отметить в ней эти драгоценные и оригинальные наблюдения. После этого он по дошел к подзорной трубе, с которой постоянно возился.

Уже видны были далеко внизу под ногами путешественников берега Франции. Скоро они оставили позади себя пролив, проходя над континентом.

Вот виднеются холмы по Шельде, потом Арденнски и Аргонские горы со своими реками, сверкавшими на солнце: Маасом и Самброй, - все это дорогие имена для каждого француза, напоминающие самые славные войны в их истории! Налево впереди чуть виднелась туманная беловатая полоса - это был Рейн, который скоро стал виден вполне ясно, так как они пролетали над самым Страсбургом. По мере того, как они приближались к Вогезам, можно было наблюдать округленные вершины этих гор, которые заслужили название шарообразных.

Между тем дамы занялись устройством своего помещения. Мистрис Петтибон, на которую возложена была эта обязанность, прилагала все старания, чтобы окружить мистрис Дункан с дочерью всевозможным комфортом. Она объясняла им все подробности их помещения - двигающиеся ставни, импровизированные постели, ящики особенного устройства и все другие предметы, составлявшие обстановку каюты. Здесь применены были все последние усовершенствования ремесленного искусства, имеющие задачей на меньшем пространстве создать наивысший комфорт.

Американка была совершенно побеждена первым впечатлением, когда мисс Дункан, в порыве благодарности, бросилась ей на шею. Сочувствуя горю, которое ясно отражалось на лице молодой девушки, она старалась всеми силами ее развлечь, заставить забыть свое горе среди дорожных забот; в то же время она не пропускала случая, чтоб не сказать слов участия и ободрения, стараясь влить в душу несчастных надежду и уверенность.

- Вы у себя, сударыня, - сказала мистрис Петтибон, - эти восемь футов заключают в себе вашу гостиную, спальню, уборную и кабинет...

- И спальню? - возразила леди Дункан, оглядываясь вокруг и не замечая ничего, кроме обыкновенной гостиной мебели. - Но я не вижу кроватей...

- Вот они! - ответила на это мистрис Петтибон, нажимая одну пружину. Тотчас же от стены отделилась деревянная доска и опустилась вниз. Все увидели изящную кушетку, которая была плотно вставлена в стенную выемку.

- Мисс Этель, вероятно, согласится спать на диване? - прибавила она, нажимая другую пружину. Изнутри дивана поднялась такая же мягкая кушетка, как и первая.

- О, конечно! Все это восхитительно! И здесь можно было бы чувствовать себя чудесно, если бы душа была спокойна! - сказала Этель со вздохом.

- Вы еще не сказали, где помещается туалетный столик? - спросила леди Дункан, садясь около изящного стола с письменными принадлежностями; на нем лежала почтовая бумага с надписью "Галлия", разрезной нож, пенал, чернильницы, карандаши, перочинный ножик и другие изящные безделушки.

- Туалетный столик возле вашей руки, нажмите только эту пуговку, видите: письменный стол складывается и убирается в стену. Нажмите другую пружину. Вот что выйдет!

- Ах! Как же это красиво! - воскликнула Этель, увидев, как вышло из стены блестящее зеркало на мраморной подставке, где помещались все туалетные принадлежности, выделанные из серебра.

- Что касается ящиков, - прибавила мистрис Петтибон, - то их у нас мало. Вы здесь найдете один просторный, куда можете класть ваши вещи.

- Какая превосходная обстановка! - сказала леди Дункан, которая, как особа практичная, вполне утешилась роскошью обстановки, устройством и гармонией всего, что ее окружало.

- Вот и библиотека, - продолжала американка, открывая одну дверцу, где в порядке были расставлены книги в изящных переплетах. - Господин Дерош поручил мне сказать вам, что здесь все в вашем полном распоряжении.

- Господин Дерош - молодой человек, необыкновенно образованный! - сказала леди Дункан, вооружаясь лорнетом, чтобы прочесть заглавия книг и имена авторов на переплетах книг.

В этом ограниченном пространстве находились греки и римляне, французы, англичане, немцы, итальянцы и испанцы, - все литературные шедевры, созданные древним и новым миром. И эта коллекция не была только парадной выставкой; каждая книга, что видно было по заметкам, служила другом, гостем, советником, изучалась очень внимательно.

- Он больше, чем просто ученый, - сказала мистрис Петтибон, - это голова мудреца, а сердце героя. Огромная стоимость этой изумительной машины не может сравниться с огромными усилиями мысли, могуществом воли и постоянством гения изобретателя, необходимых для того, чтобы иметь возможность поставить создать этот аэроплан.

- Вы видели его работу в начале? - спросила Этель с интересом.

- Я следила за ней во всех ее фазах; я видела мистера Дероша, работавшего над созданием своего аэроплана, и могу сказать, что выше его ума и образования его великая доброта сердца. Лучшее этому доказательство - отношение к нему рабочих на строевом дворе нет никого из них, кто бы не считал для себя величайшим счастьем быть под его начальством...

На эту тему все три дамы еще долго беседовали. Потом пили чай. Все было прибрано, грусть немного утешена, и дружба еще более окрепла. Мистрис Петти-бон предложила прогулку на палубе, что было принято с удовольствием.

Было около пяти часов. Свежий и чистый воздух ударял в лицо, слышен был мерный и правильный ритм работающих машин. Ни малейшей качки. Подобно голубям Данте, con Tali aperte e ferme, "Галлия" неслась прямо, без колебания.

Вся граница северо-запада растянулась позади. Лилль, Валансьен, Конде, Рокруа, Бове и сотни других городов, которые громко звучат в истории Франции, мелькали под ногами путешественников. Они проходили над Тионвиллем; потянулись долины Мозеля, освещенные солнцем, заканчиваясь на горизонте цепью Вогезов; направление полета, взятое аэропланом, приходилось под прямым углом к линии Вогезов.

Все три дамы молчали, пораженные картиной сменяющихся видов, которая действительно была грандиозна.

Еще двадцать минут, и они уже в Эльзасе, над городом мученичества и жертв.

- Видите блестящий шпиц, вы узнаете его? Это Страсбургская колокольня! - сказал Оливье, подходя к ним с молчаливым поклоном и опираясь на перила.

Звук его голоса был печален и серьезен. В его коротких словах слышалась глубокая грусть.

- Сколько героизма напоминает это имя! - сказала Этель, - героизма самого изумительного, достойного вечного поклонения, хотя и не получившего награды!

- Значит, - ответил Оливье, - вы не принадлежите к толпе, которую привлекают только имена победителей. Вы верите, вы знаете, что в эти злополучные дни французы показали, может быть, больше самоотверженности и мужества, чем в знаменитых наших победных сражениях!..

- Кто может в этом сомневаться? - воскликнула Этель. - Я читала рассказы Арчибальда Форбса. Я знаю, как сражались ваши...

- И они не упали в ваших глазах из-за того, что потерпели поражение?

- Великий Боже! - сказала Этель, - разве вы можете подозревать меня в такой низости?

- Нет, - отвечал Оливье, - но я люблю слушать, когда вы говорите так. Как добрая американка, так и Оливье старались отвлечь мысли бедной Этель от предмета ее горя, и чтобы достигнуть успеха в этом деликатном предприятии, он призывал на помощь весь свой ум и образование.

Он много путешествовал, много наблюдал; на каждый предмет, который слегка затрагивали, он имел в запасе или анекдот, или воспоминание, или свою оригинальную мысль...

Минули Вогезы; внизу извивался Рейн блестящей змеей, и, глядя на него, Этель рисовала в своем воображении вереницы грациозных фигур, созданных легендами и фантазией и связанных с быстрым течением этой реки.

Они проходили над великим герцогством Ваденским, а чудные виды Шварцвальда остались далеко позади, как и картины красоты Вогезов.

Пройдя наискось, с одной стороны на другую, над озером Констанским, сверкавшим на солнце как бриллиант, и горную цепь Форарльберг, они летели над гигантами Старого Света, над величественными Альпами.

Все подошли ближе, чтобы слышать Оливье. Англичане всегда готовы, как они сами признаются в этом, взять бесплатный урок, но также, надо отдать им справедливость, они всегда готовы признать и приветствовать всякое превосходство. Все с удовольствием и почтением слушали молодого ученого, который своими словами так же, как и могуществом гения изобретателя, развернул перед ними изумительную страницу земной панорамы...

Мало-помалу приближались сумерки. Аэроплан подходил к Австрии. При последнем отблеске дня все горы, долины и леса Тироля окутались таинственным полумраком.

Звук колокола вывел пассажиров "Галлии" из созерцания. Что такое? Сигнал к обеду? Еще не пора!

В вечернем воздухе пронесся звук трубы. Все поднялись изумленные. Происходил спуск цветного флага.

Французский флаг, который развевался на корме "Галлии", согласно этикету, был снят при звуках трубы и с пушечным выстрелом. Все чувствовали волнение, присутствуя при этом зрелище.

Национальный цветной флаг, имея символическое значение, пробуждает невольное волнение у всех, как плавающих по океану, так и теперешних воздушных путешественников: каждому в эту минуту кажется, что на одно мгновение он перенесся в свою далекую родину... Но лорд Темпль прервал эту минуту своими вопросами.

- В этом деле, так хорошо обдуманном, так искусно приведенном к желательному концу, есть пункт, которого я не могу себе уяснить... Аэроплан французский, это верно, потому что изобретен и построен французом. Но почему же экипаж не из французов? Нет ли тут, если могу так высказаться, маленькой ошибки в гармонии?

Оливье добродушно засмеялся при этой неожиданной критике, но ответил уклончиво, и человек более проницательный, чем лорд Темпль, заподозрил бы Дероша, что он имеет на это причины, которых не желает обнаруживать...

В это время послышался сигнал к обеду; все направились в столовую, где был приготовлен стол на восемь приборов.

Оливье сел между леди Дункан и мистрис Петтибон; по правую руку лорда Темпля села мисс Дункан, а место по левую руку осталось пустым, так как ни лорд Эртон, ни Петтибон не решились там сесть, сознавая, вероятно, что и тот, и другой были печальными визави для нежной Этель.

- Мы, кажется, не в полном составе? - сказал Оливье, который, имея соседкой леди Дункан, был немного небрежен к обязанностям хозяина дома.

- Кого же недостает? Ах, да, нашего доктора!

При этих словах Петтибон поднялся, и все услышали что-то вроде рычания, звук чего так и повис в воздухе недоконченный, оборвавшись от изумления.

Прямо напротив него отворилась дверь и на пороге появилась вовсе не массивная фигура черного доктора с белыми волосами, а легкая и стройная фея, со свежим лицом и плутовскими глазами, - Мюриель Рютвен!

Все точно приросли к месту от изумления. Некоторые фигуры присутствующих были достойны кисти художника.

На голове леди Дункан, которая тотчас же увидела в этом безрассудном поступке посягательство на свои права, на ней даже чепчик поднялся от негодования. Лорд Темпль был видимо шокирован; он спрашивал себя с беспокойством, не пострадает ли его достоинство от подобной выходки.

На голове мистера Петтибона волосы ощетинились от бессильного гнева.

- Еще одна!.. Ах! Но это, наконец, черт знает что такое! Нет, несомненно, его заставляют подать в отставку!

Бедный комиссар чувствовал, что мозг его мешается от этих последовательных и прямых ударов, нанесенных его авторитету. Что касается мистрис Петтибон, то она, когда ослабело первое впечатление, устремила на прекрасную преступницу проницательный и ясный взгляд и тотчас же, точно следуя руководящей нити, перенесла его на лицо лорда Эртона, как будто надеясь найти там отгадку.

У лорда Эртона действительно появилось особенное выражение. И это было вовсе не удивление, а глубокое отчаяние, которое ясно отразилось на его лице. Как Бисмарк, как великие дипломаты, которые презирали общественное мнение и не скрывали своей игры, так и мисс Рютвен объявляла всем свой проект, так давно ею задуманный, стать леди Эртон до истечения этого года. Маленький лорд хорошо это знал, и теперь на его безропотном лице, сквозь повязки из черной тафты, ясно можно было прочесть: "Все кончено! Жребий брошен!"

Не то, чтобы несчастье стать супругом этой очаровательной сумасбродки было само по себе так ужасно; нет, но лорд Эртон представлял себе честолюбивый проект породниться с домом Плантагенетов. И жестоко было отказаться от такой славной перспективы. Будь он на свободе, будь это в Англии, он мог бы еще рассчитывать в крайнем случае пойти на попятный. Но здесь, в ограниченном пространстве, среди вынужденного товарищества по путешествию, бедный маленький человек хорошо знал, что обязательно придет к фатальному "предложению", когда это заблагорассудится мисс Мюриель - и вот почему он сделал такое печальное и жалкое лицо.

Оливье Дерош первый пришел в себя. Мисс Рютвен была из тех девушек, перед красотой которых нельзя устоять. И разве могло быть иначе, разве могло случиться, чтобы хозяин аэроплана, у себя дома, не оказал ей любезного приема! Прогоняя со своего лица негостеприимное выражение досады, он поспешил ей навстречу.

- Мисс Рютвен! - сказал он, - вот неожиданное удовольствие, но все-таки удовольствие...

- Ах, как вы любезны! - воскликнула она, - а я так боялась, что меня будут бранить... Но ведь вы не очень желали бы меня... пригласить к себе?

- Вас не желать! Но вы нам делаете честь! - сказал Оливье, между тем как Петтибон делал гримасы губами и думал: "Интересно, как мы могли бы освободиться от этого очаровательного маленького балласта?"

Потом вдруг мысль, что Боб хотел попасть в состав экипажа, утешила его. Он заменил его негром, и это законное требование сослужило хорошую службу. Отлично! При маленьком несчастье есть утешение!

- Могу я вас спросить, мадемуазель, - сказал он, - не обязаны ли мы случаю с лордом Эртоном, что имеем честь видеть вас в нашем обществе?

- Нет, мосье, - ответила Мюриель искренне, - у меня было большое желание отправиться с вами, вот и все. А так как я знала, что встречу оппозицию...

- И вы избавили себя от позволения? - ответила здесь леди Дункан, к которой уже вернулся дар речи. - А вы подумали, мисс Рютвен, о том, как будет беспокоиться ваша мать, ваша семья, не находя вас нигде?

- О, леди Дункан! - воскликнула Мюриель тоном оскорбленной невинности, - как вы можете думать, что я не написала маме!.. Прежде чем отправиться, сегодня утром я сама отправила письмо по почте!

- Значит, - сказал Оливье, сдерживая смех, - это был проект, давно задуманный?

- Я представила себе, какую отличную штуку можно сыграть с Бобом; как это его заденет, когда он увидит, что я попала в путешествие, а он нет...

- Но почему вы так долго не показывались?

- Я не смела.

- Да! Это ей-то недостает апломба! - проворчала сквозь зубы леди Дункан.

- А где же вы спрятались?

- В каюте мистрис Петтибон! - сказала Мюриель с комичной смесью смелости, откровенности и стыдливости.

- Действительно, - заметила американка, - я даже ни разу не заглянула туда с самого отхода аэроплана.

- О, вы меня все равно не нашли бы, если бы и вошли туда! - сказала Мюриель торжествующим тоном. - Утром, осматривая "Галлию", я заметила в одной стене шкаф, которым и воспользовалась. Там-то я и просидела, скорчившись, до последней минуты.

- Вам, верно, очень плохо было сидеть там, - сказал Оливье, на этот раз без удержу заливаясь смехом, - будем надеяться, мисс Рютвен, что вам найдут более удобное помещение, а пока потрудитесь сесть около лорда Темпля. Вы, должно быть, едва стоите от голода и усталости.

- Я буквально умираю от голода! - призналась Мюриель.

- Но еще минуту! - возразил Оливье. - Я все-таки замечаю, что недостает доктора. Не должен же он обедать за столом с прислугой! Господин Петтибон, сделайте одолжение, отдайте приказание, чтобы его пригласили сюда.

Это было слишком для бедного Петтибона.

- Негра! - воскликнул он голосом, сдавленным от негодования. - Чтоб негр ел за одним столом с нами!..

- Но я думал, что вы любите негров? - сказал Оливье, удивленный.

- Не за столом!.. Как прислугу - да! Как равных - нет!

Он говорил с пеной у рта; глаза его налились кровью. Видно было, что это для него не безделица. При мысли обращаться с негром, как с равным, ужас и презрение к этой расе поднимались в американце с силой векового предубеждения...

- Сожалею, что должен сделать вам неприятное, - возразил Оливье твердым голосом, - но никто не скажет, что в моем доме есть недостаток уважения к науке, носит ли она черный или белый покров... Потрудитесь известить доктора.

Этого маленького пререкания, к счастью, никто не слышал, скоро появился доктор и все наконец разместились.

Обед кончился без приключений. У бедного Петтибона, который не проглотил ни куска, присутствие негра отбило всякий аппетит.

Если бы гнев не затемнял ему глаза, и если бы он хорошенько рассмотрел лицо доктора, то, быть может, нашел бы нечто утешительное... Положим, лицо доктора было не из красивых, но чем больше в него всматриваешься, тем менее замечаешь в нем черты, принадлежащие этой, внушающей отвращение, расе. Лоб у него высокий, нос с горбинкой, губы, хотя и толстые, но европейские: словом, это был негр необыкновенный...

Даже лорд Темпль, с минуту рассматривавший его лицо с некоторым беспокойством, казалось, вдруг был чем-то поражен.

Все вышли из-за стола и направились на палубу пить кофе. Лорд Темпль схватил Оливье за руку и удержал позади всех.

- Господин Дерош, - сказал он, - мне пришло в голову странное подозрение... И считаю своим долгом сообщить его вам.

- Я вас слушаю, милорд, - ответил Оливье.

Лорд колебался одну минуту, а потом, понижая голос, сказал с волнением:

- Знаете ли, - ваш доктор, негр... я думаю, что это Отто Мейстер!..

- Тише! - ответил Оливье также полушепотом, - минут десять назад я сам его узнал!

ГЛАВА XIV. Первый переход

Выйдя из-за стола, леди Дункан, которую неожиданное появление Мюриель довело до внешней степени раздражения, под предлогом головной боли удалилась в свою каюту вместе с дочерью. В ту же минуту разговор мистера Дероша с лордом Темплем был прерван криком вахтенного: "Венеция!" Все поспешили на палубу, чтобы полюбоваться волшебным городом.

Солнце уже зашло. Внизу было темно, только та часть неба, где проходил аэроплан, еще светилась. Вдруг одна за другой блеснули звезды, внизу же, в каждой улице приморского города, сверкало точно ожерелье из бриллиантов, а другие огни, подобно светлякам, капризно перебегали с места на место, мелькая по каналам, по воле гуляющих в гондолах.

Величественная масса собора Святого Марка, площадь, ярко освещенная, казались светлым пятном среди лабиринта волшебных каналов, которые разрезали город во всех направлениях и, вместе с темными очертаниями домов, казались шахматной доской. Звезды, отраженные в каналах, придавали всей картине действительно фантастический, сказочный вид; путешественникам, глядевшим с высоты неба, он казался волшебным видением, беззвучным и как бы сосредоточенным в своей странной величественной красоте.

Впереди, при выходе из Венеции, Адриатическое море казалось темной, почти черной полосой, заключенной между полуостровом с одной стороны и берегами Иллирии с другой.

Оливье с одного взгляда убедился, что между присутствующими на мосту нет леди Дункан с дочерью, и решил, что им необходимо было бы прийти полюбоваться этим зрелищем.

В их положении всякое разнообразие может облегчить их смертельную тоску... Рискуя еще больше расстроить леди Дункан, он направился к их каюте и постучал в дверь.

- Войдите! - послышался звонкий голос Этель.

- Я позволяю себе побеспокоить вас, сударыни, - сказал молодой капитан, останавливаясь у порога, - но вид Венеции стал так прекрасен, что я очень желал бы пригласить вас полюбоваться этим зрелищем... Вы не откажетесь пойти со мной, чтобы насладиться такой прелестной картиной?

- Ах, мосье, - сказала леди Дункан, поднимаясь с кресла и отнимая платок, который прикладывала к глазам, - разве мы можем теперь чем-нибудь наслаждаться?

- О, сударыня, я знаю, верю! Но все-таки прошу вас сделать над собой усилие!.. И когда вы увидите быстро убегающее перед вами пространство, то лучше поймете, с какой скоростью аэроплан несет вас к вашему дорогому больному...

- Это правда!.. Это действительно может служить некоторым утешением... Но все-таки вы извините меня... Все эти волнения совсем меня разбили!.. Голова болит ужасно!.. Но вы, Этель, идите, дитя мое. Идите с мистером Дерошем!..

- Я вас не оставлю в таком расстроенном состоянии! - ответила Этель без малейшего неудовольствия. - Позвольте мне, мама, остаться с вами и смочить вам виски одеколоном...

- Напротив, я вас прошу уйти, - сказала леди Дункан раздраженно. - Уединение и спокойствие, вдали от шума, - вот все, что мне нужно! О, если бы я могла уснуть и не просыпаться до той минуты, когда мы прибудем к вашему бедному отцу!

- Позвольте мне прислать к вам доктора, сударыня. Он пропишет вам лекарство, от которого вы уснете и ваша мигрень пройдет!

- Нет, очень благодарна, monsieur. Поймите мое состояние, если его можно выразить; я хочу заснуть и не просыпаться до самого Цейлона, только тогда я встану и с нетерпением буду считать минуты, отделяющие меня от счастливого свидания с лордом Дунканом. Не сомневайтесь, я очень благодарна за все ваше внимание, очень благодарна!.. Никогда я не забуду этого путешествия!.. Этель, не заставляйте так долго ждать мистера Дероша.

- Только, уверяю вас, надо одеться потеплее, мадемуазель, - сказал Оливье, - на палубе сильный ветер!

Этель взяла меховую накидку и набросила себе на плечи, потом, поднимая капюшон, обратилась к молодому капитану.

- Я уже готова, чтобы идти любоваться по приказанию! - сказала Этель высокомерным тоном, который был так знаком Оливье. - Но предупреждаю вас, что решительно не в настроении приходить в экстаз сегодня!

- Адриатическое море так прекрасно само по себе, - возразил Оливье, улыбаясь и пропуская вперед молодую девушку, - что может вызвать восторг даже у мисс Дункан, хотя она поклялась себе ничем не восторгаться!

Этель покраснела, чувствуя, что ее тон был несколько невежлив; не говоря ни слова, она пошла с господином Дерошем, который привел ее на корму.

Было больше восьми с половиной часов. Кофе и чай приготовлены были на открытом воздухе, на небольшом столе, вокруг которого в больших соломенных креслах расположились: мистрис Петтибон с Мюриель Рютвен в обществе лорда Темпля и лорда Эртона; последний, казалось, уже оправился от своих злоключений. Положим, правда, он чувствовал неловкость перед своей почтенной моделью, но, с другой стороны, избежав такой ужасной смерти, нельзя не ощущать повышенной нервозности, а потому он переносил молчаливое неудовольствие лорда Темпля с таким мужеством, которому даже сам удивлялся.

"Время рассеет это легкое облачко! - думал он, - а если даже нет, то тем хуже! Если лорд Темпль захочет дуться, сколько угодно! Зато он, Эртон, все-таки участвует в путешествии!"

Со своей стороны, лорд Темпль чувствовал, что его законное удовлетворение сильно уменьшилось от присутствия молодого человека, не говоря уже о появлении Мюриель, что было для него страшным ударом. А открытие обмана Отто Мейстера довело его досаду до высшей степени, но он старался скрыть от всех заботы, которые его волновали, и быть с дамами тем же, как и всегда, великодушным и любезным кавалером. Немного позади мистрис Петтибон сидел комиссар судна. На его нахмуренном челе собрались густые тучи. Со времени неожиданного появления лорда Эртона ему трудно было разжать зубы... А эта мисс Рютвен!.. Видали ли такую мерзость?.. Видеть себя обманутым, осмеянным безмозглым лордом и маленькой идиоткой, едва вышедшей из пеленок, которые надули его, Петтибона!.. И все это в глазах его жены, готовой уже его ненавидеть... даже презирать... Ах! Если бы он знал!.. Если бы он знал!.. Он никогда бы не взошел на этот аэроплан, принесший столько несчастий! Не пустился бы в эту экспедицию, где его достоинство подвергается такому риску!

Молча, не вмешиваясь в разговор, он глотал чай, чашку за чашкой, погруженный в размышление о непрочности человеческого счастья.

- Мисс Дункан, чашку чая?.. Кофе? - обратилась мистрис Петтибон, когда подошла Этель.

- Нет, благодарю, мадам, - холодно ответила Этель, опираясь на перила кормы и бросая рассеянный взгляд на волшебную панораму, которая расстилалась внизу, под аэропланом. Раздраженная до высшей степени приказанием матери идти на палубу, что она считала ниже своего достоинства, она сначала была совершенно не способна воспринимать впечатления окружающего. Без сомнения, Дерош поймет в свою пользу, как поощрение, ее несвоевременный выход на палубу и останется возле нее, воображая, что этим доставит удовольствие что этого только и ждут от него!.. При таком оскорбительном предложении тонкие брови мисс Дункан нахмурились.

Но Дерош, после того, как она дала ему заметить несколькими словами, какой у нее приготовлен запас колкостей и высокомерных слов к его приходу, сейчас же удалился, даже не показав вида, что заметил ее ледяной тон... Он умышленно объявил, что ему нужно спешить на свой пост, а Этель осталась одна расточать свое величие! Она сначала была сердита на него, но не прошло и десяти минут, как вся ее досада испарилась, вопреки ей самой. Вечер был так хорош! Сколько звезд! Она никогда их столько не видела... Иземля, и вода внизу так очаровательны! Разве можно быть всегда несчастным или злым в этом цветущем раю, который она видела сверху, с высоты птичьего полета.

И после всего этого чем виноват Оливье, если леди Дункан упорно желала их сближения? Разве он виноват, что эти дамы попали на его аэроплан? Не оказал ли он, напротив, им рыцарской любезности? Не должна ли она чувствовать глубокую благодарность к нему, вместо такого высокомерного обращения? Разве не по его милости есть у ней надежда вовремя попасть к своему отцу?.. Разве не низко и не позорно с ее стороны валить на голову капитана "Галлии" неприятности, которые причиняет ей мать? Да и мать ее, разве она поступала так не из желания сделать счастливой свою дочь?

В таком роде были мысли Этель, постепенно меняя ее высокомерное поведение на более кроткое.

Проникшись гуманными чувствами, прекрасная Этель могла восхищаться, как другие, необыкновенным зрелищем.

- Это действительно чудесно, - говорила Мюриель. - Я никогда ничего подобного не видела!

- Это само собой понятно, мисс Мюриель, - сказал лорд Темпль тенденциозно, - мы, без сомнения, первые видим предметы с такой высоты!

- Ах! - вздохнула мистрис Петтибон, с глубоким сожалением, - как жаль!.. Как жаль!.. Я никогда не утешусь тем, что такой чудный аэроплан не был изобретен американцем! Петтибон, отчего это происходит, что вы об этом никогда не думали?

- Душа моя! - воскликнул смущенный Петтибон.

- Да... это позорно!.. Если бы я была мужчиной, и особенно американским гражданином, - продолжала мистрис Петтибон, выпрямляя свой хрупкий стан, - то ручаюсь вам, я бы не допустила какую-нибудь пешку перещеголять себя в этом деле!

- Но, дорогая подруга!.. Если капитан вас услышит!..

-Можете говорить, что вам угодно, только это изобретение по праву должно принадлежать Америке!

-Если мне позволено высказать мнение, противоположное мнению этой дамы, -сказал лорд Темпль, видимо, затронутый за живое такими претензиями, - то я сказал бы, что Англия, как страна старейшая, и, смею добавить, более цивилизованная, имела неотъемлемое право открыть воздухоплавание...

- Вы так думаете, милорд? А отечество Франклина, Эдисона?

- Отечеством Франклина, мадам, - его родиной, тем не менее, была Англия, к которой он имел честь принадлежать, когда сделал свои знаменитые открытия!

Мистрис Петтибон встала.

- Мы смотрим на провозглашение независимости, как на величайший политический акт в истории, лорд Темпль! - сказала она.

- Это был не больше, как простой бунт. Когда ваше несчастное отечество насильственным образом отделялось от нас...

- Несчастное! Так это несчастье в ваших глазах быть свободным? О! Не нам нужно говорить теперь эти вещи, милорд! Приберегите эти правила для англичан! В ваших интересах, чтобы они продолжали считать счастье в рабстве!..

- В рабстве!.. Сударыня!..

- Да, сударь, я твердо стою на этом выражении!

- Сударыня!

- Сударь!

Мюриель смеялась, слушая двух противников. Но лорд Эртон, беспокоясь за оборот, который принимал разговор, счел нужным дать ему другое направление.

- Посмотрите! - воскликнул он, - не луна ли это восходит там, внизу?

- А почему же это не может быть луной? - спросила нервно мистрис Петтибон. - Разве по вечерам у нас над головой выходит какое-нибудь другое светило?

- Действительно, - ответил смущенный лорд Эртон. - Я выразился плохо, нужно было сказать: посмотрите, вот восходит луна!

- Само собой понятно, потому что теперь время ее восхода, - ответила сухо мистрис Петтибон. - Благодарю, сухарь, я сама могу поставить чашку, - добавила она, отворачиваясь от лорда Эртона, который поспешил было к ней, чтобы освободить ее от чашки.

Она удалилась с презрительным видом и принялась ходить взад и вперед по палубе. Петтибон еще при начале схватки встал и незаметно исчез. Несколько минут лорд Темпль оставался погруженным в молчаливое негодование, пока, наконец, опять получил способность говорить.

- Весьма прискорбно, - начал он обычным величественным тоном, - что такая особа, так щедро одаренная природой, - уроженка Америки. Да, и несомненно, что только этой печальной случайности можно приписать этот недостаток вежливости, это ужасное отсутствие мягкости в манерах! Если бы эта дама имела счастье родиться в Англии, то, без всякого сомнения, она была бы украшением своего пола!

Лорд Эртон поспешил присоединиться к мнению своей модели, - ловкий маневр, которым он мог вернуть себе снисходительность благородного лорда. Что касается Мюриель, то, находя, что беседа начинает принимать несносный характер, она встала с места и пошла исследовать все закоулки палубы.

Блеск ночи усиливался с минуты на минуту. Небо теперь покрылось точно звездной пылью. Очень скоро, чтобы усилить очарование этой весенней ночи, взошла луна в первой четверти и залила жемчужным светом палубу аэроплана; каждый предмет резко обозначился, бросая сильную тень, которая была похожа на рисунок тушью. Серебристый луч упал на воду Адриатического моря и засверкал в его темной лазури, разливаясь на далекое пространство. Нельзя себе представить ничего более очаровательного, как это море с птичьего полета, разрезанное светлым лучом на две черные ленты, уходящие вдаль: одна - у берегов Италии, другая - у берегов Истрии.

Аэроплан летел довольно близко от земли, и можно было различать густые леса, а иногда и дома.

Этель потеряла всякое самообладание при этом волшебном зрелище и не могла удержаться от восторженного восклицания.

-Очень любопытно!.. Очень любопытно! -соизволил сказать лорд Темпль.

- Знаете ли, лорд Темпль, что только в первый раз я верю книгам по географии! Когда я была маленькой, я была положительно несчастна от того, что не могла поверить, что земли были такими, как их рисовали на картах. Почему мы знаем, что это правда? - спрашивала я, - ведь никто этого не видел! Мне говорили, что карты составлены на основании геометрии и научных записок, но я не соглашалась. Но теперь я в этом убедилась своими собственными глазами. Италия действительно имеет форму сапога! Господин Дерош, - прибавила она, грациозно оборачиваясь к Оливье, который уже возвратился, - сколько времени вы полагаете идти вдоль Адриатического моря?

- До утра, мадемуазель! Я рассчитываю к часу ночи быть над Отрантским проливом.

- И, без сомнения, вы рассчитываете пробыть на своем посту всю ночь? Вы не хотите ничего потерять из этого чудного зрелища?

- Оно, значит, чудно? - сказал Оливье лукаво. - А я думал, что вы не найдете ничего прекрасного в этот вечер!

- Самое скверное настроение не может устоять перед всем этим! - сказала Этель, протягивая руку к горизонту. - Какое спокойствие! Какая торжественная тишина! Кто может оставаться злым перед такой картиной? Я вам очень благодарна, что вы пришли за мной, мосье Дерош! - прибавила она тихо, немного наклоняя голову.

- Ах!.. Вы знаете хорошо, что это я сделал изэгоизма! -воскликнул живо Оливье. - Разве эта не сравнимая ни с чем картина не показалась бы мне в тысячу раз прекраснее в вашем присутствии!

В эту минуту вдруг появился позади молодых людей комиссар судна с растрепанными волосами.

- Капитан! - произнес он глухим голосом. Оливье резко повернулся.

- В чем дело? - спросил он с некоторым нетерпением.

- Капитан!.. Два слова!.. Мне надо поговорить с вами.

- Сейчас?

- Нет, капитан, сию минуту, прошу вас!.. На судне происходят ужасные вещи!

- Ах, Боже мой! - вскрикнула Этель испуганно.

- Что вы хотите сказать, господин Петтибон? Что происходит? Один из людей экипажа нарушил устав?

- Нет, капитан... не это... но я не могу сказать здесь...

- Простите, мисс Дункан, я сейчас вернусь, - сказал Оливье нетерпеливо. И, отойдя на несколько шагов, он воскликнул с досадой:

- Скажете ли вы наконец, в чем дело?

Вместо всякого ответа Петтибон поднял руки к небу, между тем, как его лицо выражало глубокую тоску.

- Если бы мне сказали, - бормотал он жалобным голосом, - если бы это утверждал мой верный друг, я бы едва ли поверил. Когда же я увидел сам, своими собственными глазами, увидел то зрелище, я думал, что схожу с ума... Да, капитан, я способен был сойти с ума от малейшего толчка...

- Но какое же зрелище? Что вы видели?

- Никогда я не мог представить себе подобной вещи!

- Но что же именно?

- Сударь, если бы это была моя дочь... я бы... я бы послал ее спать без ужина! - воскликнул наконец Петтибон с энергией.

- Ваша дочь?.. О ком говорите вы, господин комиссар?

- О маленькой мисс... мисс Мюриель! - сказал янки, делая движение плечом в ту сторону, где виднелась виновная.

- В чем же ее преступление? - спросил Оливье.

- Господин Дерош! - сказал Петтибон торжественно, - я не желаю вас обманывать!.. Я говорю только то, что видел... Когда я проходил позади рубки, делая свой обход, я внезапно остановился, пригвожденный к месту... да, сударь, пригвожденный!.. Тогда я способен был сойти с ума...

- От малейшего толчка, я это уже слышал, - перебил Оливье. - Но нельзя ли попросить вас без лишней болтовни объяснить мне это происшествие?

- В то время, как я шел, не думая ничего дурного, - мрачно заговорил янки, - мои глаза, которые я устремил на небо, чтобы убедиться, продержится ли погода, - мои глаза, говорю я, внезапно, в одно мгновение, направились к земле, то есть я хочу сказать, к аэроплану, я вдруг увидел позади рубки белое платье!..

- Без сомнения, это была одна из прогуливающихся дам? - подсказал Оливье.

Паскаль Груссе - Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 3 часть., читать текст

См. также Паскаль Груссе (Grousset) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 4 часть.
Но комиссар сердито потряс головой, лицо его вытянулось до неизмеримой...

Рубин Великого Ламы (Le Rubis du Grand Lama). 5 часть.
- К вашим услугам, моя дорогая. Вы желаете знать, в чем заключаются мо...