Паскаль Груссе
«Атлантида (Atlantis). 1 часть.»

"Атлантида (Atlantis). 1 часть."

ГЛАВА I. Офицер в море

На крейсере "Геркулес", возвращавшемся 19- го октября 18... года в Лориан после продолжительной стоянки в Бенинском заливе, произошел странный и вместе с тем трагический случай. Судно неслось на всех парах в открытом океане и находилось недалеко от Азорских островов. Оно тщетно старалось уйти от догонявшего его циклона, который все-таки настиг его около шести часов вечера.

Ураган разразился со страшной силой, а темная, беззвездная ночь еще усиливала ужас бури. Крейсер трещал по всем швам, но нырял довольно счастливо, как вдруг какое-то неудачное движение румпеля, а, может быть, и внезапный порыв ветра, повернули его всем корпусом к исполинской волне, несшейся с востока. Целая гора воды обрушилась на палубу, унося все со своего пути. Напора ее не выдержала даже громадная пушка, прикрепленная к штирборту, которая вместе с лафетом полетела в море. Однако через мгновение судно уже снова неслось вперед, как вдруг с марса почти одновременно раздалось два возгласа:

- Офицер в море!

- Ранило матроса!

Тотчас за первым возгласом в море спустили светящийся буй и сам командир Арокур бросился к рупору, отдавая приказание остановиться.

Не более как в две минуты снарядили и спустили спасательную шлюпку, и несколько человек "матросов отправились среди рева бушевавшей стихии на поиски погибшего офицера и скоро скрылись во мраке.

В это время к командиру крейсера подошел дежурный офицер с рапортом о случившемся. Оказалось, что офицер, смытый волнами в море вместе с пушкой, был Рене Каудаль, а человек, получивший повреждение ноги ударом оторванной от корпуса корабля доски, - марсовой матрос Ивон Кермадек.

Прошло полчаса томительного ожидания, и наконец из мрака бури вынырнула шлюпка, подав издали сигнал о бесплодности своих поисков. Ее с трудом подняли на борт крейсера, и матросы получили в награду порцию чаю с ромом. С отчаянием в сердце все должны были признать, что дальнейшие поиски были бы бесплодны: океан навеки поглотил свою добычу.

"Геркулес" продолжал свой путь, но воспоминание о печальном происшествии тяжелым камнем легло на сердца всего экипажа. Рене Каудаль был прекрасным товарищем и безукоризненно справедливым начальником для матросов. Ему улыбалась впереди блестящая карьера; он погиб в полном расцвете своих молодых сил.

Что же касается матроса Кермадека, то он вскоре пришел в себя благодаря энергии и заботам доктора Патриса; но, как только вернулось к нему сознание, воспоминание о происшедшем омрачило его честное бретонское лицо и на голубых глазах сверкнули слезы.

Вот что он рассказал о трагическом событии, которого он был единственным очевидцем.

- Я стоял у фок-мачты, - говорил Кермадек, - а его благородие, господин Каудаль, ходил взад и вперед по палубе, как вдруг прямо на нас нахлынула громадная волна. Я не помню ничего подобного за всю свою жизнь! Точно какая-то стена обрушилась на нас! Как сквозь туман видел я, что его благородие схватился за пушку у штирборта и был снесен вместе с нею. В ту же минуту громадный кусок дерева ударил меня в левую ногу и я потерял сознание...

- Лучше бы уж меня унесло, - продолжал он с отчаянием. - Да и куда я нужен без ноги! Ни на что больше не гожусь! А таких офицеров, как господин Каудаль, немного!..

Голос матроса звучал таким искренним горем, что молодой доктор был глубоко тронут. Он больше всех чувствовал, какую незаменимую потерю понесли они все в лице Рене Каудаля, так как еще с детства был ближайшим другом покойного. Волнение Кермадека передалось и доктору, и руки его, делавшие перевязку, задрожали так сильно, что он должен был на минуту остановиться.

- Ну, полно, полно, дружище! - проговорил он, обращаясь к матросу. - Не отчаивайся! Мы спасем твою ногу, но если бы ты даже остался без нее, то у тебя все-таки есть еще множество способов сделать свою жизнь полезной и счастливой. Что же касается твоего сожаления о преждевременной смерти господина Каудаля, то в этом отношении ты прав. Более честного и умного офицера, лучшего товарища и сына еще не было на свете!

- Каково-то будет его матери узнать об этом, - продолжал матрос, отвечая на недосказанную мысль доктора. - Самое тяжелое в нашем ремесле - покидать своих близких и причинять им каждый раз ужасные страдания!

- Бедненький господин Рене! А как он добр был ко мне! Не брезгал разговаривать со мной, неучем, хотя сам был такой ученый! Все-то мне растолковывал, да учил меня. Я и пить-то перестал благодаря ему. Господи! да я бы двадцать раз бросился в воду вместо него! Каково мне было, как его унесло на моих глазах, а я и пальцем шевельнуть не мог для того, чтобы помочь ему!

Матрос замолчал, подавленный своим горем. Доктор был также взволнован и не мог произнести ни слова.

- Ты знаешь, как я любил его, Кермадек, - наконец проговорил он с трудом, - в память его мне всегда будет приятно помочь и тебе, чем могу. Если тебе понадобится совет или помощь, иди прямо ко мне, не стесняйся...

Перевязка была окончена, и доктор, пожав дружески раненому руку, поднялся на палубу. Поговорив там несколько минут с командиром судна, который выражал также искреннее сожаление о погибшем, доктор отправился в кают-компанию, где его с нетерпением ожидали.

Доктор Патрис пользовался не только всеобщей любовью за свою веселость и доброту, но также и уважением, так как, несмотря на молодость, обладал действительным знанием своего дела. В этот день все стремились его видеть, чтобы выразить сочувствие к его горю, так как всем была известна тесная дружба, соединявшая его с Каудалем, и вместе с тем интересовались услышать от него подробности происшествия.

Когда Патрис удовлетворил всеобщее любопытство, вызванное искренним участием к покойному, разговор невольно перешел на семью Каудаля. Доктор, который давно хорошо знал ее, сообщил своим собеседникам все, что их интересовало.

- Рене, - начал он, - сын и внук моряка. Его отцу и деду море также послужило могилой, а потому мать его, у которой он был единственным сыном, употребила все усилия, чтобы не допустить его сделаться моряком и внушить ему отвращение к этой карьере. Она принимала для этого всевозможные предосторожности: предупредила всех окружающих, сама выбирала его чтение и не позволяла сыну даже любоваться картинами морских видов. Но все это было напрасно, так как Рене был моряком по призванию. Ему никогда не дарили игрушек, изображавших корабли, но уже семилетним мальчиком он сам смастерил себе лодку и с тех пор его постоянной тайной мечтой было морское путешествие, что повергало в полное отчаяние его несчастную мать.

Эта страсть еще усилилась в мальчике, когда у них в доме поселилась маленькая кузина Елена. Она была дочерью сестры покойного отца Рене, которая, подобно своему брату, страстно любила море и передала эту любовь своей дочери. Девочка осталась круглой сиротой, и мадам Каудаль приютила ее у себя, и с этих пор пропала у матери последняя возможность бороться с пагубным призванием сына.

Обоим детям было в то время лет по двенадцать. Раньше они никогда друг друга не видали, так как маленькая Елена жила в Алжире, но с первого же дня у них установилась самая тесная дружба, благодаря сходству вкусов и стремлений.

Разговоры их всегда вертелись вокруг одной и той же темы: путешествие к Северному полюсу, открытие новых земель, кругосветное путешествие - вот что их занимало. Горькое сожаление маленькой Елены о том, что она девочка, несколько ослабело, когда она увидела олицетворение всех своих мечтаний в своем брате.

Ребятишки подготовляли себя к будущим великим предприятиям всевозможными детскими похождениями и ежедневно возвращались домой из отдаленных прогулок то с шишкой на лбу или подбитым глазом, в грязи и в изодранном платье. Наконец мадам Каудаль поняла, что дальнейшая борьба с призванием сына была бы бесполезна, и, принеся в жертву свое спокойствие, решилась более не препятствовать ему. Она открыла шкаф, в котором хранились вещи ее мужа и его отца, и передала их детям, которые смотрели на них как на реликвии.

С этих пор возник вопрос о поступлении в морскую школу, и Рене начал готовиться к экзамену. Он поступил туда как раз в тот год, когда я окончил свои занятия по медицине. Несмотря на то, что между нами было шесть лет разницы, что в том возрасте много значит, мы были с ним с самого детства большими друзьями, да и матери наши были очень дружны между собой. Мое поступление доктором на "Геркулес" было для меня громадной радостью. Я ждал от Рене, как от талантливого моряка, чего-то великого. Вам всем известно, как жестоко разрушены мои надежды!

Все присутствующие слушали доктора с живейшим интересом и участием. По окончании рассказа лейтенант Бриан поблагодарил его от имени своих товарищей.

- На вашу долю, доктор, - добавил он, - верно, выпадет тяжелая обязанность сообщить матери печальную весть. Передайте ей, когда она будет в состоянии вас слушать, как мы все любили и ценили ее сына!

- А бедная его кузина! - воскликнул мичман де Брюэр, - для нее это также будет тяжелым ударом. Может быть, она была его невестой!

- Нет, - несколько сухо возразил доктор. - Мадемуазель Елена Риё и Рене не были помолвлены; хотя это было пламенным желанием мадам Каудаль, но ему не суждено было сбыться, так как молодые люди решительно отказались подчиниться ее желанию. Их отношения были самые дружеские, братские, но не более.

В то время как в кают-компании происходил этот разговор, командир крейсера, Арокур, вносил в морской журнал подробности печального происшествия. Ураган между тем начал постепенно стихать, и вскоре буря совершенно прекратилась, хотя громадные волны продолжали ходить по поверхности океана и швыряли крейсер, как пробку, в разные стороны. Однако к утру волнение совершенно стихло, и солнце осветило уже гладкую как зеркало поверхность океана.

"Геркулес" продолжал свой путь и вскоре достиг Лиссабона, где быстро исправил свои повреждения, и через три дня был уже в Лориане.

Прошло пятнадцать дней со времени ужасного происшествия, но весь экипаж находился еще под тяжелым впечатлением.

Мрачнее всех был доктор Патрис, которому предстояла тяжелая обязанность передать матери Каудаля ужасную весть, так как командир не решался известить ее о смерти сына официальной депешей.

Между тем "Геркулес" вошел в гавань и бросил якорь; вскоре к нему подошла шлюпка, привезшая почту, которую все ждали с нетерпением. Через несколько мгновений в кают-компанию стремительно вошел командир, держа в руках бумажку.

- Радостное известие, господа! - воскликнул он. - Мичман Каудаль жив! Его спасло почтовое судно "Ла- Плата", и он уже два дня как находится в госпитале в Лориане.

ГЛАВА II. Чудесное происшествие

Невозможно описать безумную радость доктора Патриса при известии о спасении его друга.

Эта радость еще усиливалась сознанием, что он избавлен от обязанности палача по отношению к матери и сестры Каудаля, да, кроме того, мысль, что друг его жив и он скоро увидит его, наполняла честное сердце Патриса неизъяснимым счастьем.

Спасение Каудаля было действительно каким-то чудом, и доктор горел нетерпением узнать подробности его.

Выйдя на берег, он бросился бегом в морской госпиталь и через две минуты уже входил в палату, где лежал Каудаль. Когда прошел первый порыв восторга, доктор внимательно осмотрел своего больного друга, выслушал его и не нашел у него никаких болезненных симптомов. По-видимому, Рене был совершенно здоров физически, но его нравственное состояние внушало доктору серьезные опасения. Бледный, озабоченный, с блуждающим взглядом, он, казалось, делал над собой невероятные усилий, чтобы отвечать на вопросы своего друга, которые ему, видимо, надоедали.

- Да что же наконец с тобой? - воскликнул с недоумением доктор. - Твое купание не принесло тебе, очевидно, никакого вреда, ты совершенно здоров, а между тем валяешься каким-то увальнем. Ну, сделай же над собой маленькое усилие и пойдем прогуляться. Это тебя сразу оживит!

- Гулять по Лориану! - проговорил Рене тоном глубочайшего презрения.

- Что же такого? Лориан - прелестный городок! - возразил доктор. - Во всяком случае, это будет лучше, чем лежать и предаваться черным мыслям, как ты делаешь. Ну, скажи же, что тебя так беспокоит?

Вместо ответа Рене сделал какое-то беспомощное движение плечами.

- Ты болен?

- Болен? Нет...

- Что же ты в таком случае чувствуешь? Утомление, разбитость? Сколько времени ты провел в воде? - спрашивал Патрис.

Рене снова пожал плечами.

- Почем я знаю? Да и не все ли равно! - с нетерпением проговорил он и, повернувшись к стене, закрыл лицо руками, ясно показывая, что разговор ему в тягость. Доктор смотрел на него с удивлением, которое вскоре сменилось беспокойством. Что с его другом? Чему приписать такую внезапную перемену в его открытом, жизнерадостном характере? Уж не подействовало ли его падение на мозг? Все эти мысли промелькнули в голове Патриса, и он решил во чтобы то ни стало узнать причину мрачности Рене.

- Как, ты не знаешь? - воскликнул наконец он. - Ты, вероятно, очень недолго пробыл под водой? Сколько минут?

Вместо ответа раздался только тяжелый вздох.

- Может быть, ты был без сознания? Рене молчал.

- Тебя, кажется, нашли плавающим на пустой бочке? - продолжал доктор. - Откуда она взялась?

Снова нетерпеливое движение плечами и головой, как будто больной старался отогнать от себя докучавший ему шум. Казалось, слова друга раздражали его, и все усилия вызвать его на разговор оставались безуспешными.

- Ну, мой милый, - воскликнул наконец Патрис, раздраженный в свою очередь этим молчанием, - твоя холодная ванна, видимо, сильно подействовала на тебя. Ты хоть и не болен, но в таком расположении духа, что мне лучше уйти, так как я тебя стесняю!

С этими словами доктор направился к двери, что заставило Рене повернуться.

- Патрис! Этьен! - воскликнул он. - Не сердись, вернись! Ты ведь знаешь, что я тебя люблю и рад твоему приходу. Не бросаться же мне тебе на шею, чтобы доказать это!

- Никто ничего подобного не просит, да и твой прием слишком далек от этого!

Рене снова тяжело вздохнул и грустно опустил голову.

- Ну, вот, опять начинается! - воскликнул доктор. - Что означают твои вздохи? Можно подумать, что у тебя на душе какая-то ужасная тайна! Уж не наслушался ли ты пения сирен и так очарован ими, что ни о чем больше не можешь думать!

К великому удивлению доктора, при этих словах яркая краска покрыла бледное лицо Рене, а на губах заиграла улыбка.

Оба молодых человека пристально молча смотрели друг на друга; наконец Патрис прервал тягостное молчание.

- Послушай, объяснись же, прошу тебя, - проговорил он, но Рене уже снова впал в прежнюю апатию.

- К чему? - наконец возразил он усталым голосом, - ты ведь мне все равно не поверишь...

- Почему же?..

- Да потому, что я должен рассказать тебе такие безумные, невероятные вещи, что ты сочтешь меня за сумасшедшего. Я бы сам подумал, что видел все это во сне, если бы у меня не осталось вещественного доказательства всего случившегося.

- Да, черт возьми, говори же яснее! Ты можешь вывести святого из терпения!

Рене несколько минут хранил молчание, как будто собираясь с мыслями.

- Пощупай у меня пульс, - наконец проговорил он. - Видишь, у меня ведь нет лихорадки?

- Ни малейшей! Твой пульс так же ровен и спокоен, как мой.

- Посмотри теперь на меня! Похож ли я на человека с расстроенным рассудком или в бреду?

- Ничуть! Ты просто не в духе!

- Значит, ты поверишь всему, что я скажу тебе?

- Конечно, если ты мне дашь слово, что говоришь серьезно!

- Даю тебе честное слово, что все, что я тебе расскажу, истинная правда! И все-таки я не могу решиться...

- Полно же! Я никогда не предполагал, что ты так нерешителен!

- Да, потому что ты никогда не видал меня в подобных обстоятельствах. Этьен, ты ведь мой самый лучший друг, мой старший брат. Для чего же стал бы я тебя обманывать? То, что я расскажу тебе, необъяснимо, но все - истинная правда. Я решил никому не говорить об этом, будучи уверен, что мне не поверят, но ты сам просишь меня рассказать, а я так привык все доверять тебе, что и на этот раз мне было бы тяжело молчать. Кто знает, может быть, мы вместе найдем какое-нибудь подходящее объяснение всему случившемуся.

Живо заинтересованный этим предисловием, а также серьезным и взволнованным выражением лица своего друга, доктор поспешно взял стул и, сев у изголовья Рене, приготовился слушать. Рене, по-видимому, собирался с мыслями; облокотившись на локоть, со взглядом, устремленным в пространство на что-то, видимое ему одному, он наконец начал свой рассказ.

- Ты, конечно, не забыл, при каких обстоятельствах я упал в море. Это случилось в понедельник, девятнадцатого октября. Полетев в воду вместе с пушкой, я был уверен, что мне немедленно окажут помощь; это была моя первая мысль.

Доктор сделал утвердительный знак головой.

- К несчастью, или, вернее, к счастью, - продолжал Рене, - так как иначе я лишился бы чудного, невиданного зрелища, я руками и ногами ухватился за пушку и вместе с ней погрузился в бездну. Я чувствовал нелепость своего поступка, хотел оторваться от пушки, но какой-то непреодолимый инстинкт удержал меня, и я потерял сознание. Моя последняя мысль была та, что я всплыву и буду носиться по волнам, как мертвая рыба. Сколько времени я был без сознания - не знаю!

Рене замолчал, подавленный воспоминаниями; лицо его все более и более бледнело.

- Когда я пришел в себя, - снова начал он, - то лежал на каком-то мягком ложе. Я слышал и чувствовал все, что происходило вокруг меня, но не был в состоянии открыть глаз. Около меня раздавались какие-то голоса, говорившие на странном, непонятном мне наречии. Сладкая истома оковывала мои члены; наконец, воспоминание о всем случившемся начало возвращаться ко мне, и я подумал, что меня вытащили из воды.

С трудом открыл я наконец глаза, ожидая увидеть около себя тебя и Кермадека, думая, что нахожусь в лазарете, но вместо всего этого вот что я увидел.

Я находился в обширном гроте, своды которого состояли из нежнейшего розового коралла; какой-то серебристый свет лился с потолка, освещая кровать из слоновой кости, на которой я лежал, наслаждаясь ее мягкостью. Под головой у меня находились подушки из дорогого шелка, вышитые самыми оригинальными рисунками. Вместо пола весь грот был усыпан тончайшим песком, а кое-где лежали драгоценные ковры и стояли кресла из слоновой кости - все античной работы. Тут же стояли роскошные пяльцы с начатым вышиванием, небрежно брошенная лира лежала на подушках. В корзине из тростника я заметил клубки шерсти и полуразвернутый свиток папируса.

Я был поражен этим зрелищем, как вдруг около меня раздался голос, от которого я затрепетал.

Я быстро повернул голову, но у меня не хватит слов, чтобы описать то чудное видение, которое предстало перед моими глазами!

Около моего изголовья стояли старик и молодая девушка, появившиеся, по-видимому, из внутреннего грота. Громадного роста, с величественной осанкой, старик был олицетворением древнего патриарха. Золотая повязка покрывала его лоб, длинная белоснежная борода спускалась ему на грудь, а красивые складки белой шерстяной мантии делали его похожим на античную статую.

Что касается молодой девушки, то сама Венера позавидовала бы ей.

Это было неземное создание, прозрачное и легкое, как эфир. Ее нежное, гибкое тело было окутано в зеленоватую тунику, напоминавшую морские волны. Золотистые волосы, перевитые нитями жемчуга, ниспадали тяжелыми кудрями до самой земли, а в ее чудных сияющих очах заключался целый мир наслаждений!

Ее взгляд был устремлен на меня, и с прелестных уст слетела какая-то короткая фраза. Старик ответил, но их разговор остался для меня тайной, несмотря на все мои усилия понять их. Если мои школьные воспоминания не обманывают меня, то мне кажется, что их язык походил на греческий.

Между тем старик положил мне руку на голову, пощупал мне пульс, а красавица, склонив слегка свою чудную головку, смотрела на меня любопытным, немного насмешливым взглядом. Меня охватило какое-то чувство стыда и неловкости, когда я припомнил свою современную форму, взглянул на свои кожаные сапоги и представил себя лежащим на этом царском ложе, среди сказочной, античной роскоши.

Между тем мои хозяева продолжали беседовать между собой и по направлению их взглядов можно было заключить, что разговор касался меня. Моя нимфа, видимо, о чем-то просила старика, сперва шутя и смеясь, а затем начиная заметно волноваться. Ее прозрачные глаза метали молнии, но они мало действовали на старика, который продолжал отрицательно качать головой. Наконец, оттолкнув от себя молодую девушку, которая старалась удержать его, он подошел к сундуку из слоновой кости, вынул из него золотую чашу и начал приготовлять какое-то питье.

Красавица продолжала стоять около меня. Ее веки были опущены и все лицо пылало гневом, что, однако, ее ничуть не портило. Вдруг, взглянув мельком на старика, она улыбнулась, еще ближе подошла ко мне и быстро надела на мой палец кольцо. Затем, приложив к своим смеющимся губкам палец, по-видимому, как знак молчания, она как серна бросилась к пяльцам, схватила своими белоснежными ручками лиру и запела дивную песню.

О, этот хрустальный голос! Эта волшебная музыка!

Ты говорил сейчас, Этьен, о пении сирен; но, наверно, ни одна из них не пела так, как моя нимфа. Мне казалось, что я переселяюсь в какой-то неведомый мир, полный сладких волшебных грез. Мне хотелось умереть, и слезы, слезы восторга застилали мне глаза.

Она продолжала смотреть, и ее взгляд, казалось, проникал в меня вместе с ее волшебным пением. Я чувствовал, что не в состоянии более оставаться неподвижным, и медленно приподнялся на своем ложе. В это время надо мной наклонился старик, который неслышно приблизился ко мне, и его тяжелая рука, опустившаяся на мое плечо, заставила меня очнуться. Он подавал мне золотую чашу с душистым напитком; я решительно отклонился от нее, как вдруг моя красавица по знаку, поданному стариком, поднялась со своего места и, взяв в свои руки чашу, поднесла ее к моим губам с очаровательной улыбкой. Я мгновенно выпил все, что в ней находилось, и в ту же минуту как парализованный, упал на свои подушки. Моя сирена снова принялась петь и мало-помалу уходила от меня в какую-то туманную даль вместе с гротом и со всем меня окружавшим. Мне казалось, что я вижу над собой знакомые, близкие лица матери, сестры, твое... Странное головокружение овладело мной... Я закрыл глаза... Чудный голос прозвучал где-то вдали и смолк. Я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, утреннее солнце заливало своим светом поверхность океана, по которой я носился, крепко привязанный к пустой бочке.

Двое суток провел я в таком положении, изнемогая днем от жажды, а по ночам от холода, пока меня случайно не заметило почтовое французское судно "Ла-Плата", спасшее и доставившее меня сюда.

Думаю, что я давно оправился бы совершенно, если бы меня не сжигало днем и ночью безумное желание снова увидеть мою Ундину.

Доктор Патрис слушал рассказ своего друга сперва с удивлением, которое вскоре сменилось беспокойством. Его ничуть не удивляла подобного рода галлюцинация, явившаяся под влиянием изнеможения, жажды и страха, но зато его поражала и беспокоила уверенность Рене в том, что все виденное им - действительность. Он употребил все свои старания для того, чтобы успокоить взволнованное воображение больного, но это было напрасно. Каудаль упорно стоял на своем и заявлял о своем твердом намерении во что бы то ни стало отыскать свою красавицу. В конце концов терпение Патриса истощилось.

- Ну, если ты окончательно потерял рассудок, - воскликнул он с гневом, - то советую тебе по крайней мере никому не рассказывать о твоих бреднях, если не хочешь быть упрятанным в больницу для душевнобольных.

- Я никому и не намереваюсь доверять эту тайну! - с раздражением отвечал Рене, выведенный в свою очередь из терпения. - Но если ты строишь из себя такого скептика и esprit fort, то не потрудишься ли ты объяснить, откуда взялось у меня это кольцо?

ГЛАВА III. Кольцо

С этими словами Рене Каудаль протянул доктору свою левую руку, на которой блестела громадная жемчужина в роскошной оправе. Это вещественное доказательство волшебной сказки, рассказанной Каудалем, произвело на Патриса сильное впечатление. Глаза его не могли оторваться от перстня, удивительная красота которого представлялась действительно чем-то таинственным. Откуда он взялся?

Доктор Патрис был любителем и знатоком древности, а врожденное чувство изящного всегда подсказывало ему верную оценку произведений искусства. На этот раз он был поставлен в тупик. К какой эпохе отнести эту замечательную драгоценность? Без сомнения, это было произведение греческого искусства, но в какую пору его? Принадлежало ли оно периоду пробуждения греческого народного духа, или золотому веку его, или же эпохе упадка? Было ясно, что оно не принадлежало ни к ионическому, ни к дорическому, ни к коринфскому стилю, а представляло нечто вполне самобытное.

По обеим сторонам жемчужины были сделаны две головки удивительно тонкой работы, представлявшие каких-то загадочных существ. Оправа кольца также служила поводом к глубочайшему недоумению доктора Патриса. Невозможно было определить, был ли это металл, дерево или камень. Более всего оно напоминало металл, но совершенно неизвестный в настоящее время. Это был, вероятно, какой-то сплав, не похожий ни на один из современных металлов. Таким образом, все в этом кольце представляло непроницаемую тайну и невольно переносило воспоминанием в давно забытые времена.

- Можно в самом деле подумать, что эта драгоценность упала с другой планеты! - воскликнул наконец доктор.

- Вот видишь! - с живостью возразил Рене, - значит, это не было галлюцинацией! Если бы я даже был готов считать все происшедшее за бред, хотя я и твердо уверен в противном, то подобное доказательство, как это кольцо, рассеивает всякие сомнения.

- Я ровно ничего не понимаю! - в сильном раздумье проговорил Патрис.

- Если бы только здесь была бы какая-нибудь надпись... - добавил Рене, разглядывая перстень со всех сторон.

- Надпись! Это совершенно не соответствует той эпохе, к которой принадлежит эта драгоценность, так как тогда наверно не знали письменности. По всей вероятности, расположение этих двух головок представляет целую фразу, понятную только той, кому принадлежало это кольцо.

- О, если бы ты видел ее, Этьен! - с волнением воскликнул Рене. - Ты перестал бы восторгаться этим кольцом!

- Возможно, - возразил доктор. - Но вот что я думаю об этом происшествии, которое не могу объяснить тебе, так как это превышает мои знания, а потому и не имею права отрицать его: твоя сирена мне не нравится, и самое лучшее, если ты постараешься забыть ее, а кольцо спрячь, а еще лучше, брось в море, как жертву богам за свое спасение. Есть тайны, которые могут только тревожить наш рассудок и разгадка которых не в нашей власти.

- Забыть! - воскликнул Каудаль с негодованием, - никогда! Я не в силах забыть этого чудного видения, если бы даже и хотел. Нет, я во что бы то ни стало отыщу подводных спасителей, открою их жилище и заслужу их доверие!

- Прежде всего тебе надо поправиться, - возразил доктор, стараясь успокоить своего друга. - Все эти волнения сильно подействовали на тебя, и ты должен стараться окрепнуть. Лучше всего для тебя отправиться немедленно к твоей матери и отдохнуть около нее!

- Это верно! - ответил Рене спокойно. - Для того, чтобы достичь в чем бы то ни было успеха, необходимы силы и здоровье, а потому я намереваюсь взять отпуск и уехать в Пеплие как можно скорее.

- А! - воскликнул доктор. - Как может какой-нибудь другой образ заслонить в твоем сердце ту, которую ты найдешь там?

- Боже мой! - нетерпеливо возразил Рене. - Опять про Елену! Сколько раз придется просить не навязывать нам то счастье, которого мы сами не хотим!

- Но твоя мать была бы так счастлива назвать ее своей дочерью!

- С этим вопросом мы уже давно покончили! Труднее всего увлечься той, с которой прошло все наше детство, которая была товарищем наших игр и ссор. Елена достойна лучшей участи, чем замужество со мной. Впрочем, - добавил Рене с хитрой усмешкой, - мне кажется, что у нее есть поклонники, более удовлетворяющие ее требованиям, чем я.

- Между прочим - проговорил доктор, круто обрывая разговор, - ты слышал что-нибудь о Кермадеке?

- Конечно! Он тотчас же по прибытии сюда явился проведать меня. Бедный малый сильно нуждается в отдыхе, и я намереваюсь увезти его с собой. Мать и Елена хорошо знают его по моим письмам и будут очень рады его видеть.

- Прекрасная мысль! - сказал доктор. - Кермадек достоин того, чтобы о нем позаботиться. Он был в отчаянии, что не спас тебя, и даже не радовался своему собственному выздоровлению. Ты найдешь в нем самого преданного друга.

- Я отвечаю ему полной взаимностью, так как он обладает редкими качествами, хотя наивен и доверчив, как ребенок и легко может поддаться дурному влиянию.

- Чего, конечно, не случится у твоей матери: ее влияние может быть только благодетельно для Кермадека. Он, без сомнения, будет очень рад твоему предложению, и надо надеяться, что вы оба скоро поправитесь на свежем воздухе. Если мне удастся получить отпуск, то я тоже не замедлю явиться к вам. Ты знаешь, какое мне дали вчера неприятное поручение - объявить твоей матери...

- Что ее ненаглядный сынок послужил закуской морским крабам! Бедная мать! Воображаю, каково бы ей это было! Ну, благо, все прошло, не будем больше говорить об этом! Постарайся получить скорей свой отпуск и приезжай к нам! - закончил Рене веселым тоном.

ГЛАВА IV. В Пеплие

Через две недели после вышеприведенного разговора на прекрасной лужайке, спускающейся покато до самой Луары, большое общество, состоящее из молодых девушек в светлых летних платьях и нескольких молодых людей, занималось игрой в лаун-теннис.

Несколько в отдалении от этой группы, вокруг чайного стола, поставленного перед балконом небольшого, но изящного дома, расположилось более серьезное общество, состоявшее из пожилых людей. Хозяйка дома, красивая седая женщина с приветливым выражением лица, была мадам Каудаль. Вся она сияла радостью, так как ее ненаглядный Рене, ее надежда, гордость и счастье был около нее. Известие об ужасном происшествии и о счастливом окончании его дошло до нее одновременно и произвело на ее нежное материнское сердце сильное впечатление, несмотря на то, что Рене был уже в полной безопасности. Она разразилась упреками на ужасную стихию, чуть не похитившую ее сына, и Елене Риё нужно было употребить много красноречия, чтобы успокоить ее. Но лучшим утешением для взволнованной матери был приезд самого Рене, которого она считала прекраснейшим существом в мире, что, впрочем, было вполне справедливо. Высокого роста, с правильными чертами, смелым и открытым взглядом прелестных глаз, гибкий и стройный, Рене был действительно удивительно хорош собой, и немало молодых девушек старались обратить на себя его внимание. Однако это им плохо удавалось, и более обыкновенной светской любезности не заслужила ни одна из них, несмотря на все старания. Рене рассеянно принимал участие в игре, и мысли его, видимо, были далеко.

- Положительно, это не тот Рене Каудаль, что прежде, - говорила маленькая Феличия Аршад. - Его подменили во время путешествия. Он не замечает никого, кроме Елены Риё!

- Это вполне естественно, - старался защитить своего друга доктор Патрис. - С кем же, как не со своим другом детства, поделиться Рене впечатлениями?!

- Что касается меня, - продолжала Феличия, - я никогда не могла понять этих браков между кузенами и кузинами.

- Да об этом не может быть и речи, - вмешалась высокая, красивая блондинка, с серьезным и кротким лицом, по имени Берта Люзан. - Я хорошо знаю Елену и уверена, что она никогда не выйдет замуж за Рене Каудаля.

- В таком случае, зачем же они шепчутся по всем углам? - проговорила несколько смягчившись Феличия.

- Они вовсе не шепчутся! - снова вступилась Люзанна. - Разве вы не знаете, что Рене недавно только избежал смерти? Весьма понятно, что Елена интересуется мельчайшими подробностями этого ужасного приключения.

Действительно, Рене и Елена были всецело поглощены друг другом и, очевидно, им нужно было о многом переговорить между собой, что, естественно, и подавало повод к различным предположениям со стороны лиц, не посвященных в тайну Рене. Но почему же поведение молодых людей ввело в заблуждение даже мадам Каудаль и доктора Патриса, хотя производило на них вполне противоположное впечатление: мадам Каудаль сияла от радости, а Этьен Патрис становился все мрачнее и мрачнее?

"Нет худа без добра! - думала мадам Каудаль. - Это ужасное происшествие тронуло их сердца!"

- Ундина уступает свое место Елене! - в свою очередь, с горечью думал доктор. - Что ж, тем лучше! Будем радоваться счастью друга и забудем о своем собственном!

Однако оба слишком поспешно делали свои заключения, так как предметом нескончаемых разговоров молодых людей было все то же приключение Рене, и они были далеки от всякой мысли о свадьбе. Вернувшись домой, Рене не мог не поделиться с матерью и кузиной своей тайной, которая продолжала по-прежнему мучить его, так как желание разыскать свою водяную нимфу возрастало в нем все сильнее и сильнее. К его великому разочарованию, мать отнеслась к его рассказу не то что с недоверием, но с явным неудовольствием, и, когда он закончил свое повествование, она серьезно и даже строго попросила его никогда не возвращаться больше к этому предмету в ее присутствии.

Елена не произнесла ни слова, но ее горящие глаза говорили за нее; когда же Рене обратился к ней, ища сочувствия и поддержки, она сделала ему знак молчать. Через некоторое время молодые люди сошлись в саду, где Елена объяснила Рене причину своего молчания.

- Бесполезно говорить о твоем приключении в присутствии тети, - сказала она. - Это только причинит ей излишнее волнение, особенно, если она догадается о тех планах, которые я предвижу. Нужно поберечь ее спокойствие, а потому ты должен слепо повиноваться ей и никогда больше не распространяться о своем приключении. Что же касается меня, то ведь ты знаешь, что я всегда разделяла все твои мечты. Я иногда чувствую себя командиром какого-нибудь судна, делаю открытия новых земель, растений, изменяю географические карты, но все это только в мечтах или во сне, а просыпаюсь я все той же Еленой Риё! - закончила молодая девушка с веселым смехом.

- Не думай, что я жалуюсь на свою судьбу, - продолжала она. - Я буду так же гордиться твоими подвигами, как своими собственными. Все это я говорю тебе для того, чтобы ты никому больше не доверял своих планов, кроме меня. Я пойму тебя с полуслова, так как сама всей душой люблю твое дело и верю в твое великое призвание. Я отлично вижу всю невероятность твоего приключения, всю его волшебную сторону, а между тем безусловно в него верю, и не потому, что знаю твою честность, как Этьен, и вижу кольцо, а просто верю, что ты призван для великих открытий и что ты видишь то, что сокрыто от всех!

Разумеется, Рене нигде не мог найти большего сочувствия к себе и своим планам, а потому разговоры молодых людей были бесконечны. То Рене упустил какую-нибудь подробность в описании своей богини, то Елене нужно было сообщить ему какую-нибудь новую гипотезу или расспросить о каком-нибудь позабытом ею факте, вследствие чего они постоянно искали случая оставаться наедине, что и ввело в заблуждение не только знакомых, но даже мадам Каудаль и доктора Патриса.

Но главный вопрос был в том, каким способом найти жилище таинственных морских обитателей? Как проникнуть туда, где найти средства, не возбуждая подозрений мадам Каудаль?

В этом отношении Елена не колебалась. Она твердо решилась поддержать Рене во всех его предприятиях, на которые смотрела как на священную миссию, и вместе с тем решила во что бы то ни стало уберечь мадам Каудаль от волнения, которое ей могло бы причинить раскрытие тайны.

ГЛАВА V. Планы Рене

Рене Каудаль обладал слишком ясным и здравым умом, привыкшим уже с детства к точности математических вычислений, а потому прежде всего попробовал найти реальное объяснение своему волшебному приключению.

Он опирался в этом случае на следующие аргументы. "Я не мог быть жертвой галлюцинации, - думал Рене, - так как у меня сохранилось вещественное доказательство: кольцо, представляющее редкий, вероятно, единственный экземпляр в своем роде.

- Старик и девушка, которых я видел в гроте, не могли быть привидениями, на том основании, что привидений не существует.

- Следовательно, это - живые существа, поставленные, вследствие какого-то необъяснимого стечения обстоятельств, в совершенно необыкновенные условия жизни на глубине нескольких сот метров от поверхности океана, так как известно, что в том месте глубина Атлантического океана не превышает тысячи метров.

- Что же может служить жилищем для этих необыкновенных существ?

- По всей вероятности, какой-нибудь грот, или даже целый ряд их, который тянется по дну океана и получает постоянный приток свежего воздуха через какие-нибудь каналы или трещины, находящиеся в примыкающем к ним острове".

Вот заключение, к которому пришел Рене, и которое послужило для него темой для дальнейших размышлений. Не находится ли он на пути к великому открытию давно забытого исторического предания о том, что между Южной Америкой и Африкой находился когда-то материк, похожий своей величиной на Австралию, который постепенно был затоплен океаном и остатки которого составляют острова: Азорские, Мадейра, Тенерифе и Антильские?

В существование этого атлантического материка, исчезнувшего вследствие какого-то громадного наводнения, верили все географы, историки и философы древности. Платон упоминает об этом несколько раз. Он указывает даже на источник этого предания, говоря, что слышал его от своего великого родственника Солона, законодателя Афин, который, в свою очередь, получил эти сведения об Атлантиде (так называлась исчезнувшая земля) от египетских жрецов.

К какой же расе принадлежали исчезнувшие обитатели Атлантиды? На этот счет сведения были довольно туманны. Одни причисляли их к особой туземной расе, которая чуть было не заполонила всю Европу, если бы не геройское сопротивление пелазгов; другие же говорили, что это просто была греческая колония, основанная, вероятно, аргонавтами во время их странствования за Золотым Руно.

Однако, все древние писатели согласны в том, что Атлантида исчезла с лица земли за несколько тысяч лет до христианской эры, и что остатками ее служат Саргассово море, острова и подводные скалы.

Вот краткие, но точные указания, которые Рене почерпнул из истории. Кроме этого он помнил, что мореплаватели XV века также знали о существовании этого материка. Христофор Колумб, отыскивая западный путь в Индию, был уверен, что найдет на нем множество отдельных островов, остатки прежнего Атлантического континента, и не ошибся. Открытие Азорского и Антильского архипелагов вполне подтвердило его предположение.

Исследования дна Атлантического океана, произведенные адмиралом Флёрио де Лангль на протяжении от 12 до 60 меридиана западной долготы, показали, что все оно усеяно мелями, рифами и косами. Наконец, изменения, происходящие на земном шаре уже в наши дни, вполне подтверждают возможность исчезновения целого материка. Так, мы видим, что образовался пролив Паде-Кале, отделивший Британию от Галлии в сравнительно недавнее время; часть Нормандского берега скрылась под водой незадолго до эпохи Каролингов; посреди Средиземного моря появился остров Санторин, который очень быстро исчез, тогда как из-под воды появились другие земли. Так, например, известно, что Америка занимала прежде гораздо меньшее расстояние, чем теперь. Бассейны Амазонки, Ла-Платы, области Флориды, Техаса и Лузианны представляют из себя пространства, только недавно покинутые океаном. Таким образом все подтверждает, что вид материков и океанов постоянно изменяется то медленно, под влиянием наносов, ветров и приливов, то внезапно, вследствие какого-нибудь местного сотрясения почвы, и Рене Каудаль имел полное основание допустить существование подводного материка. Чем больше он раздумывал об этом вопросе, тем возможнее ему казалось, что старик и его чудная Ундина были настоящими Атлантами, спасшимися чудесным образом при погружении в воду их родины. Он не хотел строить никаких гипотез по поводу их спасения, но зато в нем все более и более крепло намерение проникнуть в эту тайну, разгадать великую загадку, занимавшую мир в продолжение многих веков.

Почему же это невозможно? Почему не попробовать совершить снова это чудесное путешествие в морскую пучину, но на этот раз с полным сознанием своих действий? Рене Каудаль дал себе слово исполнить свое намерение во что бы то ни стало.

Как человек осмотрительный, привыкший взвешивать заранее все обстоятельства, Рене задал себе вопрос, каким образом, в случае успеха своего предприятия, он будет беседовать с таинственными морскими обитателями? Очутиться снова в смешном положении ничего не понимающего человека он не хотел, а потому следовало заранее изучить их язык, но здесь и представлялось главное затруднение. На каком наречии объяснялись между собой старик и молодая девушка? Их обстановка, одежда - все заставляло думать, что они говорили по-древнегречески. Это предположение подтвердилось еще более, когда однажды, увлеченный своими воспоминаниями, Рене начал вслух повторять некоторые слова, услышанные им в гроте: pater, agathos, thugater. Он бросился к "Илиаде" и открыл ее, лихорадочно отыскивая там те же выражения. Позабытые классические термины ожили в его памяти, и невольно, как в прежние детские годы, он начал повторять про себя:

- Pater - отец; apator - без отца.

- Agathos - добрый, храбрый на войне.

- Thugater - девушка.

О, какое счастье! Какая гармония звуков! Как наслаждался Рене ими в эту минуту! Он понял теперь, что именно ввело его в заблуждение, - это произношение его таинственных незнакомцев, совершенно не похожее на то, к которому он привык в колледже. Теперь перед ним открывалось поле действий. Со всей пылкостью бросился он в изучение греческого языка.

Его постоянно можно было видеть с книгой в руках, повторяющего какие-нибудь корни:

- Meli - мед.

- Melissa - пчела, и т. д.

Понятно, что эти занятия не укрылись от Елены, которая скоро узнала от Рене, в чем они состояли, и сама с не меньшей горячностью принялась за изучение классических корней. Повсюду, в саду, в комнатах, раздавался греческий язык. Кончилось тем, что и Кермадек, подражавший во всем своему офицеру и обладавший притом удивительной памятью, заразился общей горячкой и также стал твердить греческие слова.

Доктор Патрис, слегка протестовавший против всеобщего увлечения, не мог, однако, устоять против искушения показать свои классические познания.

Таким образом, одна мадам Каудаль избежала классической заразы и только удивлялась непостижимой любви к греческому языку, охватившей весь ее дом.

Между тем Рене неутомимо работал и в другом направлении для выполнения своего предприятия. Он окружил себя всевозможными картами и книгами, ища в них какое-либо объяснение мучившей его тайны.

Вскоре он составил себе полный план действий. Прежде всего нужно было получить отпуск, а затем уже искать себе товарищей и средства для выполнения своего фантастического путешествия. Судьба неожиданно явилась ему на помощь.

Он был произведен в мичманы, что дало ему возможность воспользоваться трехмесячным отпуском. Труднее было получить разрешение от матери, но в конце концов под влиянием Елены мадам Каудаль сдалась и согласилась отпустить сына путешествовать, не подозревая, конечно, настоящих мотивов его отъезда.

Рене не терял времени напрасно; с некоторых пор у него завязалась какая-то таинственная переписка, о которой не знал никто в доме, кроме Кермадека, относившего письма на почту в Лориан, где он и получал ответы на них. Но честный малый согласился бы лучше дать себя разрезать на части, чем выдать тайну своего господина, которой, впрочем, он и сам не знал хорошенько.

Наконец однажды за завтраком Рене подал матери письмо, прося ее прочесть его. Оно заключало в себе приглашение от графа Монте-Кристо провести несколько недель на его яхте "Синдерелья", совершающей беспрерывные рейсы по Атлантическому океану с целью изучения морского дна.

Всем известно замечательное устройство этого судна, находящегося под командой самого владельца, обогатившего науку многими полезными сведениями, так как весьма многие ученые получали от него приглашение совершать на яхте плавание, следствием чего были обыкновенно различные открытия в области естественных наук.

Таким образом, приглашение, полученное Рене, было для него весьма лестно, что несколько смягчило горе мадам Каудаль при мысли о разлуке с сыном и заставило ее охотнее дать свое согласие на его путешествие. Через неделю Рене вместе с Кермадеком был уже на пути в Лиссабон, где его ожидала яхта "Синдерелья".

ГЛАВА VI. Яхта "Синдерелья"

Яхта "Синдерелья", владельцем и командиром которой был граф Монте-Кристо, представляла прелестную трехмачтовую шхуну водоизмещением в пятьсот тридцать тонн, с мощностью в 350 лошадиных сил. Скорость ее хода равнялась двенадцати узлам в час, но с помощью парусов достигала значительно больших показателей.

С внешней стороны корпус яхты имел слегка удлиненную форму, что свидетельствовало о быстроте хода. Удивительная гармония всех частей, соединенная с изящной простотой, поразила с первого взгляда опытный глаз Каудаля, привыкшего смотреть с некоторым предубеждением на все частные суда, но "Синдерелья" могла удовлетворить самым взыскательным требованиям. Дисциплина на судне ничуть не уступала военным судам, а большинство матросов отличалось открытыми и честными лицами, что произвело на молодого мичмана самое симпатичное впечатление, так же, как и образцовый порядок, царствовавший на яхте.

Офицер, встретивший Рене на палубе, произвел на него далеко не такое благоприятное впечатление, как все остальное.

Он отрекомендовался, назвав себя капитаном Сакрипанти, помощником командира яхты. Это был маленький, толстый человек с напомаженными черными волосами, ярким галстуком, широкой золотой цепью, увешанной всевозможными брелками, с массой колец на толстых, некрасивых пальцах.

Вообще, своим видом он скорей напоминал какого-то неаполитанского лакея, а не морского офицера; его акцент вполне соответствовал его наружности.

Поклонившись очень почтительно, он предложил проводить новоприбывшего к командиру судна. Они направились через целый ряд роскошно меблированных кают, служивших одна столовой, другая библиотекой, гостиной, курильней и так далее и остановились наконец у каюты самого владельца судна. Сакрипанти осторожно постучал в дверь.

- Войдите! - раздался оттуда громкий голос.

Помощник капитана открыл тихонько дверь и, пропустив вперед Каудаля, проговорил торжественным голосом:

- Мичман Каудаль!

В ту же минуту навстречу Рене поднялся человек высокого роста и, протягивая ему руки, воскликнул:

- Очень, очень рад вас видеть, господин Каудаль!

С этими словами он схватил руки молодого офицера и пожал их с таким восхищенным видом, как будто перед ним был самый близкий друг. Еще немного, и они бы обнялись.

Рене со своей стороны выразил удовольствие, которое ему доставляло знакомство с графом Монте-Кристо.

- Знаете ли что? - воскликнул граф, - вы мне нравитесь! Я такой человек, что всегда говорю свое мнение прямо в лицо. А вы мне положительно так нравитесь, что я в восторге от вашего прибытия на мое судно, в восторге, что вы интересуетесь нашими работами и хотите принять в них участие. Надеюсь, что и вам понравится у нас; если же нет, то вы должны мне прямо сказать об этом, и я постараюсь изменить по вашему вкусу не яхту, конечно, а все окружающее. Не хотите ли сейчас осмотреть мою "раковину"? Это я так называю мое судно.

Откровенная веселость Монте-Кристо передалась и Рене. Он с удовольствием изъявил готовность тотчас ознакомиться с судном, и граф, схватив свою мягкую фуражку, повел его по всем закоулкам своих владений, обращая внимание гостя на мельчайшие подробности устройства яхты. Рене должен был сознаться, что "Синдерелья" в совершенстве соответствовала своему назначению и представляла chef d'oeuvre кораблестроительного искусства.

Здесь было собрано все, что сколько-нибудь могло способствовать научным исследованиям морского дна. Всевозможные мастерские - фотографические, кузнечные, столярные, физическая и химическая лаборатории занимали нижнюю часть судна. Граф заявил Рене, что его рабочие были лучшими в свете и все подобраны по его вкусу, так как в противном случае он преспокойно прогнал бы их от себя.

Что касается самого владельца яхты, то он во всех отношениях представлял исключительное явление. Колосс по росту, с красным, налитым кровью лицом, на котором красовался громадный крючковатый нос, с несколько приплюснутым в затылке черепом, Монте-Кристо слегка напоминал фантастического исполинского попугая. Его манеры придавали ему еще более оригинальности. Откровенный и простой до фамильярности, с грубым голосом и раскатистым смехом, болтливый, как истинный южанин, он с необыкновенным презрением относился к своему положению и богатству, состоявшему из свинцовых и серебряных рудников, расположенных на небольшом островке. По его словам, только личное достоинство имело цену в его глазах, а потому, по его мнению, простой дворник мог стоять в умственном отношении выше самого знатного аристократа.

Монте-Кристо как будто стеснялся и своего сана, и богатства, унаследованного от предков, и старался заставить простить себе это невольное преступление полезным употреблением своих сокровищ.

- Я не более как управляющий, - часто повторял он. - Состояние мне не принадлежит... я управляю им ради тех, кто в нем нуждается. Что же касается моего имени - пфе! Не все ли это равно! Помните, что сказал бессмертный Шекспир!"Разве роза благоухала бы хуже под другим названием?" Так и я. Я бы с одинаковым удовольствием назывался Иваном, как и Монте-Кристо.

Но несмотря на все подобные возвышенные принципы, граф не упускал ни одного удобного случая, чтобы не поговорить о своих предках, с которыми Рене очень близко познакомился в самое короткое время. Однако все эти странности и смешные стороны не внушали Каудалю антипатии к владельцу "Синдерельи", и перспектива провести в его обществе несколько недель ничуть его не пугала.

Граф сам отвел своего гостя в предназначенную ему каюту, прося его быть как дома и заявить немедленно, если что-либо ему понадобится. Рене искренне поблагодарил его, уверяя, что он вовсе не избалован подобным комфортом, и затем они вместе поднялись на палубу, вполне довольные друг другом.

Цель предстоящего путешествия "Синдерельи" - исследование дна Атлантического океана. Рене тотчас попросил показать ему аппарат, служивший для этих изысканий, и Монте-Кристо с удовольствием исполнил его желание, не подозревая, какой особенный интерес представлял для его гостя этот свинцовый лот, весом по крайней мере в тысячу килограммов. К верхушке его прикреплялся шелковый канат в полторы тысячи метров длиной.

- Вот видите, - объяснял граф Рене, весь сияя восторгом от возможности похвастаться своими сокровищами, - дно его вогнуто внутрь и смазывается салом, к которому пристает все, что находится в океане: раковины, травы и так далее. Рассматривая их с помощью микроскопа, мы открываем новые растительные и животные организмы, скрывающиеся в глубине морской.

- Как! - воскликнул Рене, разочарованный, - и у вас нет другого аппарата для исследований?..

- Нет! Да разве у кого-нибудь есть лучший лот, чем мой? Какой недостаток вы находите в нем?

- Никакого, конечно! Но, во всяком случае, слишком уж примитивно удовлетворяться сведениями, добытыми таким способом!

- Что же можно сделать другое? Нельзя же спустить туда фотографический аппарат!

- Без сомнения, нельзя, но зато можно спустить человека. Я приехал к вам на яхту с твердым намерением самому достичь дна океана и увидеть собственными глазами все, что там происходит!

- Ха-ха! - расхохотался Монте-Кристо. - Верно, что вам бы очень хотелось проникнуть в морские тайны, так же, как и мне самому; к несчастью, это невозможно!

- Невозможно! Почему?

- Да потому, что наши исследования происходят на таких глубинах, куда нельзя спустить водолаза, так как нет возможности снабдить его необходимым для дыхания воздухом.

Это возражение заставило Рене призадуматься.

- Значит, - наконец произнес он, - все затруднение состоит в невозможности провести воздух на достаточную глубину вследствие чрезмерной длины труб, которые бы потребовались для этого? Что же, поищем другой способ!

- Ого! - воскликнул с удивлением Монте-Кристо.

- Прежде всего, - продолжал Рене, - надо изобрести такой подводный снаряд, который имел бы запас воздуха по крайней мере на три или четыре часа и мог бы спускаться на самое дно вместе с водолазом. Кроме того, необходимо снабдить его телефонным сообщением с поверхностью и паровой машиной для поднятия наверх для того, чтобы его можно было вытащить в каждую минуту.

- Знаете что? - воскликнул граф с восхищением. - Это замечательно остроумный план. Единственное затруднение в том, что у нас нет этого снаряда!

- Что ж! Мы его изобретем! Разве у нас нет под руками всего необходимого?

- В этом вы правы! Мои рабочие справятся с какими угодно трудностями!

- Прекрасно! В таком случае я тотчас примусь за работу и надеюсь, что вскоре представлю вам план, по которому ваши рабочие выстроят великолепнейший водолазный снаряд, удовлетворяющий всем нашим требованиям.

- Если вы это исполните, - воскликнул Монте-Кристо, представляя уже себе заранее, какую славу это принесет его имени и весь сияя при одной мысли об этом, - в таком случае я вам уступаю на год, нет - на два, доходы со всех моих имений!

- Я не потребую такой большой награды, - проговорил, смеясь, Рене. - Мне достаточно спуститься первому и самому выбрать место для исследований.

- О, конечно! Вы будете распоряжаться по своему усмотрению. Когда вы приступите к исполнению вашего плана?

- Тотчас, как мы выйдем в море.

- Отлично! А куда вы желаете плыть?

- Мне бы хотелось исследовать Саргассово море и его окрестности. Когда мы будем под 25® западной долготы и 36® северной широты, то остановимся и приступим к исследованию дна.

- Ого! Однако у вас все уже предусмотрено. Что же вы надеетесь открыть в этом месте? Водоросли?

- Действительно, в этом месте их множество; они известны между учеными под названием focus natans. Но эти водоросли ничуть не помешают нашим исследованиям.

- Без сомнения! Ваш водолазный снаряд прекрасно справится с этим зеленым ковром. Итак, я весь к вашим услугам, и мы тотчас отправимся по вашему желанию.

С этими словами Монте-Кристо удалился отдавать команду к отплытию, а Каудаль отправился в библиотеку, где немедленно приступил к разработке своего плана.

Благодаря своим техническим познаниям, Рене вскоре удалось увидеть воплощение своей идеи на бумаге; он нарисовал по крайней мере двадцать планов, пока добился такого, который удовлетворил его и был передан в мастерские. Монте-Кристо не напрасно хвалил своих рабочих, действительно оказавшихся знатоками своего дела, в чем Рене пришлось скоро убедиться.

Снаряд, изобретенный Рене, состоял из громадного цилиндра, в тридцать метров диаметром, похожего на комнату, с балластом свинца в три тысячи килограммов. Кругом он был окован сталью и прикреплялся к бортам судна, причем его можно было погружать на какую угодно глубину и вытаскивать оттуда на поверхность с помощью системы блоков и парового ворота.

В стены этого ящика были вставлены толстые, но очень прозрачные стекла, через которые помещенный на потолке электрический фонарь мог свободно освещать окружающую водную среду. Источником света служил электрический аккумулятор, помещавшийся в ящике мягкого дивана, который вместе с двумя креслами и рабочим столом составлял всю обстановку каютки.

Около дивана стояла большая китайская ваза, в глубине которой находился сосуд с двумя трубочками, выделявшими кислород. Напротив, в такой же вазе, помещалась чашка, которую Рене намеревался наполнить водой, смешанной с баритом.

Закись барита, открытая германским химиком Шелем, имеет способность поглощать с замечательной быстротой угольную кислоту. Каудалю было известно это свойство, и он рассчитывал, что барит поможет ему поддерживать чистоту воздуха в продолжение многих часов. Опыт вполне подтвердил его предположение.

Приспособленная таким образом, эта маленькая подводная каютка представляла очень элегантное помещение. Внизу помещались четыре гуттаперчевых мешка, имевшие форму перчаток, в которые могла просовываться рука водолаза с целью захватывать с морского дна водоросли, песок и различных зоофитов, что, конечно, было несравненно удобнее добывания их посредством лота. Кроме того, по канатам, на которых опускался снаряд в воду, была проведена телефонная проволока, так что сообщение водолаза с поверхностью не прерывалось ни на одну минуту. Всякое его приказание могло быть немедленно приведено в исполнение, благодаря чему снаряд, изобретенный Каудалем, имел все преимущества над прочими водолазными приборами.

Между тем работы в мастерских продвигались очень быстро, что заметно радовало самого владельца яхты. Рене отдался им со всей пылкостью, на которую была способна его энергичная, горячая натура. Монте-Кристо только удивлялся его энергии и трудолюбию, так как сам более всего на свете любил спокойствие и предавался постоянному far niente, хотя и мечтал прославить свое имя научными открытиями, самым верным средством к чему считал свое богатство. Трудиться же и добиваться чего-нибудь самому было ему не под силу и не по вкусу, а потому энергия и деятельность Каудаля внушали ему не только удивление, но и восторг перед личностью своего юного гостя.

Таким образом, время летело незаметно и скоро "Синдерелья" достигла таинственного моря, служившего целью ее плавания. Работы приходили к концу, и нетерпение Рене все увеличивалось. Воспоминание о прелестной волшебнице не покидало его ни на минуту, и ее чудный голос, казалось, призывал его в морскую бездну.

Какая-то непостижимая сила влекла его, особенно по ночам, на палубу. Облокотившись на борт, он вглядывался при слабом свете мерцающих звезд в темные волны, освещенные иногда фосфорическим сиянием или серебристым светом луны, и ему чудилось, что мраморные обнаженные руки протягиваются к нему и милый голос шепчет ласковые слова.

Однажды в полночь (быть может, это был сон) ему послышалась та же незабвенная песня. Она неслась откуда-то издалека и напоминала тихую жалобу. Впечатление было так сильно, что, не помня себя, Рене невольно подхватил своим страстным, полным мольбы голосом знакомую мелодию. Но на этот раз все было тихо кругом. В отчаянии он схватился за голову, думая, что сходит с ума. Невольно взгляд его упал на перстень... Нет! Значит, это не сон, не галлюцинация, а действительность, и при одной мысли снова увидеть свою Ундину он чувствовал себя способным на все геройские подвиги.

Теперь он понимал, почему Улисс залепил воском уши своих спутников, чтобы уберечь их от пения сирен. Он испытал это на самом себе. Тот, кто хоть раз слышал это волшебное пение, уже не мог никогда забыть его!

ГЛАВА VII. Журнал Рене Каудаля

Каждый раз, когда представлялся удобный случай, то есть когда вблизи "Синдерельи" проходило какое-нибудь судно, Рене посылал домой подробные рапорты о своем здоровье и нравственном состоянии. Все его письма дышали надеждой на будущее, но настоящий смысл их понимала одна Елена. Мадам Каудаль и доктор Патрис истолковывали их сообразно собственным опасениям и мечтам. Видя какую-то перемену в отношениях сына и своей приемной дочери, мадам Каудаль надеялась на скорое исполнение своего давнишнего желания и вся сияла от радостного предчувствия, которым не могла не поделиться с Патриком. Десять раз на дню она начинала с ним разговор на одну и ту же тему, не подозревая огорчения, которое причиняла своему поверенному.

- Замечаете, доктор, как похорошела Елена за последнее время? - говорила она.

- Мне кажется, что мадемуазель Елена всегда была замечательно хороша! - возражал Патрис, считая, что сестра его друга прекраснейшее существо в мире.

- Да нет же! Она похорошела так только после этого ужасного приключения с Рене. Здесь видна рука Провидения! Они созданы друг для друга! Да кроме того, я не могу себе представить, чтобы моя Елена когданибудь рассталась со мной и отдала свое сердце чужому человеку!

- Но ведь это - участь всех матерей!

- Посмотрим, будете ли вы так спокойно говорить об этом, когда у вас будут свои дочери! Но теперь мне уже нечего больше волноваться: ее выбор сделан!

- Вы думаете, что между Рене и мадемуазель Еленой все решено?

- Без сомнения! Разве вы не наблюдали за ними во время последнего пребывания здесь Рене? Они почти не расставались, между ними все какие-то секреты. Все это замечали, да это ясно как день! Тут и слепой бы заметил.

- Но ведь они всегда и раньше были неразлучны.

- Теперь совсем другое дело. Да разве вы не замечаете, как сияет Елена каждый раз, когда приходят известия от Рене?

- Но она сияла и тогда, когда он уезжал, а это плохой признак!

- Пустяки! Елена вся в свою мать, у которой было геройское сердце. Она способна пожертвовать самым дорогим из любви к родине. Я говорю совершенно серьезно: у Елены великодушная и энергичная натура, и она достойна быть подругой моего Рене!

Подобные разговоры возобновлялись поминутно, причиняя серьезные страдания доктору Патрису, чего мадам Каудаль, несмотря на свою проницательность, совершенно не замечала.

К сожалению, несчастному страдальцу не удалось подслушать разговора, происходившего в этот день между двумя молодыми девушками, прогуливавшимися в тени старых тополей; этот разговор, вероятно, успокоил бы его страдающую душу.

Елена Риё и Берта Люзан были закадычными подругами с самых детских лет и ничего не скрывали друг от друга. Прогуливаясь под руку по аллеям старого сада, залитым жарким летним солнцем, молодые девушки представляли прелестную картину.

Берта Люзан была высокая, стройная блондинка с синими глазами на классически правильном лице. Елена - миниатюрная брюнетка, воплощение грации.

- Бедняжка доктор! - говорила Берта. - Какой он печальный!

- По-твоему, пожалуй, я в этом виновата? - с оттенком нетерпения возразила Елена, чувствуя упрек в словах подруги.

- Признаюсь, что в отношении к нему ты совершенно не проявляешь своего всегдашнего великодушия.

- Что же по-твоему я должна сделать?

- Ободрить его, так как он единственный человек, которого ты уважаешь и за которого решишься выйти замуж.

- Против его воли, вероятно! Согласись, что трудно оказывать менее любезности и внимания, чем доктор по отношению ко мне!

- Точно ты не знаешь, что его останавливает твое состояние и планы твоей тети, которые ни для кого не тайна.

- Это не может служить для него помехой, так как мы сколько раз объяснялись по этому поводу с Рене в его присутствии; что же касается моих денег, то недостойно мужчины обращать внимание на такие пустяки!

- Не говори так, Елена, - кротко возразила Берта. - Ты не знаешь, как должно быть тяжело для благородного и гордого сердца быть заподозренным в расчете.

- Но ведь я его не подозреваю! Какое ему дело до чужого мнения?

- Вот именно это ты и должна дать ему понять.

- Другими словами, я должна ему делать авансы? Ни за что! Если он не в состоянии преодолеть такого ничтожного препятствия, то мы останемся чужими друг для друга. Хотя Патрис и беден, но, благодаря его личным достоинствам, он стоит так же высоко, как самый знатный претендент, и я считаю себя недостойной его.

- Благородная душа! - проговорила Берта, нежно обнимая подругу. - Но смотри, Елена, не будь слишком сурова и несправедлива. Вас ведь разделяет только ничтожное недоразумение!

- Ничтожное недоразумение, согласна! Но что же я могу поделать?

- Достаточно одного слова, чтобы уничтожить его, - задумчиво проговорила мадемуазель Люзан и, не настаивая больше на этом разговоре, перешла к занимавшему их обоих путешествию Каудаля и его работам.

Как раз в это время на яхте "Синдерелья" должно было происходить первое погружение в воду водолазного снаряда вместе с его изобретателем.

Усевшись комфортабельно перед рабочим столом, окруженный всеми необходимыми приборами: морскими часами, барометром, термометром и показателем длины спускаемого каната, Рене приготовился записывать свои впечатления и наблюдения, чтобы затем поделиться ими со своей семьей.

Вот что он писал в этих записках, озаглавленных "Журнал Рене Каудаля".

Журнал Рене Каудаля

"Одиннадцатое февраля, семнадцать минут пополудни, 24®17'24? западной долготы, 34®40'7? северной широты.

Наконец все готово к моему первому подводному путешествию. Я герметически заперт в своей каюте, где все устроено согласно моим планам. Сосуды наполнены водой с баритом, и кислород начинает выделяться. Электрический фонарь действует отлично. Звоню по телефону и отдаю приказание к отплытию. До скорого свидания, господа!

Готово! Слышу над своей головой только шум паровой машины да тиканье стрелки, показывающей мое постепенное погружение, которое совершается так ровно и плавно, как только можно желать. В тот момент, когда стрелка показывает 25 метров, она останавливается. Значит, все идет отлично. Сообщаю это по телефону и получаю в ответ радостное поздравление от графа.

Вокруг меня прозрачная зеленая вода, и только через отверстие в потолке виднеется киль яхты. 12 часов 20 минут. Отдаю приказание спустить меня еще на сто метров.

12 часов 22 минуты пополудни. Стрелка показывает 125 метров глубины. Вокруг темнота. В полосе света, падающей от электрического фонаря, вижу какую-то громадную рыбу, обезумевшую от такого неожиданного освещения. Телефонирую: "Все отлично. Спустите еще на 300 метров".

12 часов 28 минут. Стрелка показывает 125 метров. Полная тьма кругом. Мне кажется, что я в могиле: такая ужасная тишина. В воздухе перемены не замечаю. Температура понизилась на 2®. Телефонирую: "Спустить на 500 метров, но медленно, и остановить по первому сигналу".

12 часов 36 минут. Стрелка показывает 740 метров. Телефонирую: "Замедлите спуск. Внимание!"

12 часов 38 минут. Довольно сильный толчок! Значит, я достиг дна. Телефонирую: "Остановитесь". Приказание исполнено в одну двадцатую секунды. Стрелка показывает 934 метра.

Мое погружение продолжалось, следовательно, всего двадцать одну минуту, а я между тем испытываю ощущение путешественника, совершившего далекое плавание. Телефонирую: "Достиг дна. Все исправно. Глубина 934 метра".

Ответ: Урра-а-а!

Я: "Благодарю! Приступаю к исследованию дна".

Пол моей каюты совершенно горизонтален, следовательно, я нахожусь на ровной поверхности. Электрический фонарь освещает со всех сторон гладкое песчаное и известковое дно. Все бело, неподвижно и мертво! Как действительность мало похожа на фантастические рассказы о морских глубинах, представляющие дно морское испещренным золотом, жемчугом, алмазами. Ничего подобного! Это - глубокая, ужасная могила! Во всяком случае, я должен поддержать честь своего снаряда и захватить на поверхность все, что возможно. Приступаю. Просовываю руки в гуттаперчевые перчатки, которые оказываются немного коротки, и с трудом захватываю горсть песка; втаскиваю свою добычу в каюту; ничего интересного, но, во всяком случае, хватит на месяц работы для микроскопа Монте-Кристо.

Необходимо усовершенствовать гуттаперчевые мешки моего снаряда. Во-первых, удлинить их и приделать к ним лопату и молоток.

Звонок по телефону: , Алло! Алло!" Что им надо? Ах, Монте-Кристо разобрало нетерпение и он спрашивает, жив ли я? Жив, жив! - Сейчас дам сигнал к поднятию!

Занесу еще несколько заметок. Воздух остался почти без перемены, температура также. Итак, первый опыт сделан, остается только продолжать в этом же духе.

12 часов 57 минут. Поднимаюсь совершенно плавно, только маленькое сотрясение в момент отделения снаряда от дна; шум воды, скользящей по бортам, и я все выше и выше; стрелка падает на 50 метров в минуту.

Телефонирую: "Все отлично! Только увеличьте немного скорость!" Подымаюсь теперь на 84 метра в минуту. Стрелка показывает 650.

1 час 13 минут. Страшный шум стекающей со всех сторон воды. Радостный крик всего экипажа. Я достиг поверхности в 16 минут. Остается только открыть дверь, и я на палубе!"

ГЛАВА VIII. Водолазный снаряд

Экипаж "Синдерельи" встретил громкими криками радости и энтузиазма возвращение отважного исследователя. За короткое время своего пребывания на яхте Каудаль успел заслужить всеобщую любовь, а потому его путешествие внушало всем сильное волнение, и даже графское сердце Монте-Кристо билось несколько быстрее в ту минуту, когда Рене исчез в бездне. Его возвращение было искренней радостью для всех, а сам владелец принял его с распростертыми объятиями.

- Шампанского всем за здоровье господина Каудаля! - закричал он, обращаясь к Сакрипанти, который бросился тотчас исполнять приказание своего начальника. - Однако вы, я думаю, сильно проголодались? - добавил Монте-Кристо, обращаясь к Рене.

- Действительно, - смеясь отвечал тот. - Чувствую, что у меня волчий аппетит, а между тем мне казалось, что я ничуть не волновался.

- Вот и прекрасно! Садитесь и кушайте!

Во время завтрака Рене удовлетворил любопытство графа, рассказав ему подробно перипетии своего подводного путешествия и передав все добытое со дна океана. Монте-Кристо был в восторге; он уже мечтал о дальнейших открытиях, которые покроют славой его самого и его яхту. Весь остаток дня он провел за микроскопом в страшном нервном возбуждении, тогда как Каудаль оставался совершенно спокойным.

В последующие дни Рене снова совершал путешествия на расстоянии двух или трех миль от прежнего места своих исследований, но результаты были для него лично так же неудовлетворительны, как и в предыдущие дни. Временами океан бывал настолько неспокоен, что об исследованиях нечего было и думать, и тогда Рене сходил с ума от нетерпения и волнения. Он был твердо убежден, что таинственное жилище, где он провел несколько незабвенных часов, должно было находиться между Саргассовым морем и Азорскими островами, а потому решил исследовать дно на всем этом протяжении.

Это смелое, почти безумное намерение Рене скрывал от всех, кроме Елены, которая разделяла и поддерживала его надежды. Вера в успех, это главный рычаг всех великих открытий, была так сильна у Рене, что он чувствовал себя способным преодолеть все трудности, как бы велики они ни были, и действительно, его рвение не только не уменьшалось, но постоянно возрастало, что начинало удивлять Монте-Кристо, тем более, что оно не приводило ни к каким новым открытиям.

На яхте была еще одна личность, которой поведение Рене казалось загадочным и разжигало все более его любопытство, - это был Сакрипанти, помощник командира яхты. Алчному по натуре, ему казалось непонятным, что Рене Каудаль подвергает себя ежедневно смертельной опасности, не имея в виду какого-нибудь личного материального интереса. Отсюда постепенно у него возникло убеждение, что Рене имеет какие-либо определенные сведения о затонувшем сокровище, вроде какого-нибудь судна, наполненного алмазами, рубинами или золотом. При этой мысли черные глазки Сакрипанти сверкали от жадности, и он клялся самому себе, что не упустит случая получить львиную долю.

Однако первая его попытка к этому была не особенно удачна. Осыпая беспрестанно Каудаля восторженными похвалами его уму и храбрости, Сакрипанти заметил однажды, что его подводные путешествия были бы менее однообразны, если бы он выбрал себе какого-нибудь спутника.

- Очень возможно, - вкрадчиво добавил он, - что даже здесь, на судне, найдется человек, любящий науку так же сильно, как и вы, и который сочтет за честь быть вашим помощником!

Однако это любезное предложение встретило со стороны Каудаля очень холодный прием; он вежливо поблагодарил Сакрипанти, но заметил, что его водолазный снаряд приспособлен исключительно для одного человека. Потерпев поражение в этом направлении, помощник капитана не потерял, однако, надежды достичь своей цели другим путем - а именно, возбудив зависть Монте-Кристо. В разговорах со своим начальником он постоянно повторял ему, что вся честь открытий будет принадлежать исключительно одному Каудалю и только его имя будет пользоваться известностью в Академии и в ученом мире.

- Это невозможно! - возражал Монте-Кристо. - Ведь снаряд Каудаля построен на моей яхте, и мы сами занимаемся каждый раз его погружением.

- Что ж из этого? - с пророческим видом говорил Сакрипанти. - У вашей светлости слишком много завистников, которые воспользуются этим случаем и постараются раздуть славу Каудаля, тогда как "Синдерелья" и ее могущественный повелитель будут оставлены в тени.

Подобная перспектива сильно смущала Монте-Кристо, хотя он и не решался сознаться в этом.

- Нет, это невозможно! - повторял он, ударяя себя по коленям, что всегда служило у него признаком внутреннего волнения. - Весь цивилизованный мир знает, что я предпринял исследования дна Атлантического океана, а этот водолазный снаряд составляет часть моей яхты и только может способствовать славе ее...

- Прекрасно! В таком случае месяца через два-три ваша светлость убедится в истине моих слов.

Подобными разговорами Сакрипанти достиг своей цели: Монте-Кристо начал серьезно беспокоиться.

- Что же предпринять? - говорил он сильно взволнованный.

- По-моему, единственное средство - это заставить Каудаля взять с собой кого-нибудь из офицеров!

- Великолепнейшая мысль! - с восторгом воскликнул Монте-Кристо. - Например, хоть тебя!

Но вдруг, пораженный неожиданным соображением, он добавил:

- А почему же не спуститься бы и мне самому!

Сакрипанти возразил, что препятствием к этому служит богатырский рост графа, но это не помогло. Его светлость трудно было остановить.

- Пустяки! Это единственное средство спасти мою честь, - говорил он, расхаживая большими шагами по каюте. - Этот водолазный снаряд - мое создание, и достаточно мне произвести лично несколько погружений, чтобы вся слава принадлежала исключительно мне одному. Решено - я спускаюсь!

Нетерпение графа было так сильно, что он немедленно сообщил Каудалю свое намерение, к которому тот отнесся не особенно радостно и даже решил представить некоторые возражения, ссылаясь на тесноту своей каютки. Чувствуя себя, однако, обязанным по отношению к Монте-Кристо, он не решился долго ему противоречить, а потому было решено спуститься вместе на другое же утро.

Каудаль рассчитывал, что первое же путешествие отнимет у графа охоту к дальнейшим попыткам, а потому и не особенно беспокоился. Наступила ночь. Все разошлись по своим каютам, однако владельцу яхты не спалось: перспектива, ожидавшая его на другой день, не особенно прельщала его, и, несмотря на все старания, он всю ночь не сомкнул глаз, а потому, когда на следующее утро он появился на палубе, лицо его ясно носило следы бессонной ночи и сильного беспокойства. Рене не обращал на это никакого внимания; он спокойно приступил к осмотру своего снаряда, удвоил запасы барита и кислорода и найдя, что все в порядке, предложил графу занять место.

Отступать было невозможно. Монте-Кристо, полумертвый от страха, счел, однако, своей обязанностью обратиться к экипажу с торжественной речью.

- Дети мои, - проговорил он сдавленным от волнения голосом, - если Провидению не угодно будет сохранить мне жизнь, то знайте, что моя последняя мысль была о вас. Обнимаю вас всех в лице моего верного Сакрипанти! - С этими словами он запечатлел два сочных поцелуя на щеках своего помощника, проливавшего крокодиловы слезы, и подчеркнуто важно вошел в водолазную каюту, куда за ним последовал Каудаль.

Дверь за ними затворилась. Видя спокойствие своего спутника, Монте-Кристо несколько приободрился и разлегся на диване, ожидая дальнейших событий. Рене отдал приказ, и они начали медленно погружаться.

Стрелка на циферблате показывала уже двести метров глубины; все шло отлично, что совершенно успокоило Монте-Кристо, к которому вскоре вернулось его обычное веселое расположение духа; он даже вынул из кармана сигару и закурил ее.

- Вот это совершенно непредвиденное мною здесь занятие! - с улыбкой заметил ему Рене.

- Может быть, опасно курить? - с беспокойством проговорил граф, уже готовый потушить свою сигару.

- Курение не представляет никакой опасности, но я думаю, что оно может несколько испортить чистоту воздуха.

Не успел Рене проговорить эти слова, как послышался сильный треск в полу каюты, сопровождаемый таким толчком, что оба собеседника потеряли равновесие, причем Каудаль очень сильно ударился о стену каюты и почувствовал сильную боль в плече, что, однако, не помешало ему броситься тотчас к телефону с приказанием приостановить погружение; затем он подбежал к иллюминатору, чтобы узнать причину такого сильного сотрясения. Его взорам представилось нечто столь волшебно-прекрасное, что Рене остановился в изумлении.

Снаряд наткнулся на громаднейший хрустальный купол и, пробив в нем отверстие, остановился неподвижно. Ослепительное сияние было разлито вокруг, так что свет электрического фонаря казался совершенно бледным. Купол соединялся с обширной теплицей, в середине которой виднелись растения, поражавшие своей роскошью и величиной, а вдали тянулись хрустальные галереи, все озаренные тем же ослепительным сиянием и отделенные от моря двойным прозрачным потолком, так что вода не могла проникнуть внутрь этих волшебных садов, несмотря на отверстие, пробитое снарядом в верхней крыше. Какая-то особенно прозрачная атмосфера наполняла эти сады с исполинскими деревьями и папоротниками, с роскошными, невиданными нигде цветами. Мелкий белый песок покрывал все аллеи, пересекавшие друг друга под прямым углом и постепенно уходившие в серебристую даль.

Рене Каудаль не мог сомневаться: он достиг наконец цели своих страстных желаний. Кровь прилила ему к сердцу и пульс бился с лихорадочной скоростью, но он не заметил ничего: вся жизнь его сосредоточилась в эту минуту в его глазах, смотревших с немым ожиданием на волшебную картину. Однако сады были пустынны, и отчаяние уже готово было охватить Каудаля, как вдруг в глубине одной из аллей что-то мелькнуло. Он замер от ожидания и волнения, боясь дышать и шевельнуться. Действительно, к нему приближались две человеческие фигуры, в которых он узнал свою Ундину и старика. Да, это те же небесные черты, которые неизгладимо запечатлелись в его памяти, та же лебединая поступь. Старик и девушка шли по тому направлению, где находился снаряд, но, дойдя до перекрестка, где перекрещивались несколько аллей, они повернули налево и вскоре скрылись за группой цветов.

В ту же минуту громовой голос Монте-Кристо вывел Рене из оцепенения.

- Дивное создание! - воскликнул он. - Чего бы я не дал, чтобы снова увидеть ее!

Эти слова привели Рене в себя: отчаяние и досада, что его тайна открыта, заставили его мгновенно броситься к телефону.

- Алло! Алло! - закричал он. - Живо поднимать! В ту же минуту прибор отделился от хрустального свода, и через несколько секунд волшебное зрелище, как сон, скрылось из глаз путешественников и вокруг снова воцарилась непроглядная тьма. Снаряд поднимался с изумительной быстротой, и вскоре стрелка показывала только сто восемьдесят метров глубины.

- Что за нетерпение у вас подняться наверх! - с неудовольствием заметил Монте-Кристо. - На такое зрелище стоит полюбоваться, и я не замедлю сделать это в самом скором времени!

Рене Каудаль ничего не возразил, но, достигнув яхты и выйдя на палубу, заявил графу, что в лаборатории истощился весь запас барита, что было совершенно верно, так как Рене поспешил бросить в море все, что оставалось.

ГЛАВА IX. "Титания"

Через месяц после описанных выше событий на "Синдерелье" мы застаем Каудаля за работой в металлургической мастерской в Париже на авеню Виктор Гюго.

Он покинул яхту "Синдерелья" в Кадиксе, взяв слово с ее владельца не разглашать до поры до времени сделанных ими открытий. Со стороны Монте-Кристо, человека в высшей степени тщеславного, подобное обещание было очень большой уступкой, так как ему смертельно хотелось похвастаться своими учеными трудами, и только опасение рассердить и лишиться таким образом своего просвещенного помощника, как он называл Каудаля, заставляло его молчать.

Между тем Рене задался целью найти способ продолжать самостоятельно свои исследования, для чего прежде всего требовались материальные средства. Мысль, что кто-нибудь будет любоваться волшебной красотой его Ундины, была невыносима для Рене; вместе с тем изобретенный им водолазный снаряд не удовлетворял более его требованиям: ему необходимо было нечто более совершенное, чтобы войти в непосредственные сношения с подводными обитателями. Прежде всего он остановился на проекте подводного миноносца, но вскоре понял его непригодность для своих планов: миноносец слишком неповоротлив и не может погружаться на произвольную глубину. Следовательно, было необходимо построить такое судно, которое могло бы плавать и под водой, и на поверхности ее. Опыт, приобретенный Рене при постройке его первого снаряда, помог ему составить довольно быстро план такого судна, а связи, которые он имел в морском административном мире в память своего отца и деда, доставили ему средства к его выполнению.

Вот в чем состоял новый проект Рене: судно, сделанное из стали, должно было иметь в длину не более четырнадцати метров, а в ширину пять метров, чтобы на нем свободно могли поместиться шесть человек. Двигателем предполагался электрический мотор, с помощью которого можно было погружаться на различные глубины, запасшись предварительно необходимым для дыхания воздухом.

Для погружения судна были устроены ящики, наполненные водой, которые автоматически выпускали ее при поднятии на поверхность. Во всем остальном предполагалось устроить судно по образцу первого снаряда: для наблюдений сделать такие же стекла, наподобие окон кают, снабдить его резиновыми руками для захватывания интересных подводных экземпляров; для освещения же предназначался громадный электрический фонарь. Палуба его имела дугообразную форму и закрывалась совершенно герметически, при погружении в воду; на поверхности же она раскрывалась на две продольные половинки, и тогда можно было поднимать мачты и паруса.

Сзади к судну прикреплялся кубрик, предназначенный для рулевого, обязанности которого должен был исполнять Кермадек; Рене выхлопотал ему ввиду этого продолжительный отпуск.

Трудно было сделать в этом отношении лучший выбор, так как Кермадек был предан своему офицеру и душой, и телом и немедленно принялся за изучение своих новых обязанностей, как только узнал о своем назначении. Все свое время он проводил с этой целью или в Морском Музее, или за чтением различных руководств, касающихся управления миноносцами и вообще подводными судами.

Пребывание в Пеплие сильно развило в Кермадеке охоту к самообразованию, чем он главным образом был обязан влиянию Рене. Постепенно он отвык от своих прежних привычек посещать кабачки и тратить в них свои деньги и предался исключительно чтению, которое в непродолжительный срок заметно развило его природный ум.

Рене в свою очередь также искренно привязался к своему преданному слуге, вполне оценив его честность и удивительную доброту. Однако он благоразумно воздержался от рассказов о прекрасной Ундине, из опасения, чтобы они не повлияли дурно на бретонское воображение Кермадека, который, вероятно, верил еще в существование русалок и разных волшебниц.

Между тем работы по постройке нового судна шли очень успешно, и оно уже принимало вид очень изящной маленькой яхты, когда палуба была открыта; когда же ее закрывали, то она походила на грозный миноносец, хотя и не заключала в себе никаких приспособлений для этой цели. Рене назвал свое дорогое детище "Титания".

Слух об изобретении Каудаля быстро разнесся по всему Парижу, и целые толпы народа осаждали мастерскую на авеню Виктор Гюго, что несколько раздражало Рене, так как замедляло ход работ. Наконец они были совершенно окончены и "Титания" отправлена в Брест, где должны были производиться первые опыты погружения.

Мадам Каудаль вместе с Еленой и доктором Патрисом уже заранее приехали туда и ожидали прибытия Рене. Случайно "Геркулес" стоял также в то время в гавани, и командир его Арокур и все офицеры сочли своей обязанностью сделать визиты мадам Каудаль.

Само собой разумеется, что все разговоры сосредоточивались на Рене, и надо было видеть, как сияло лицо его матери, когда она выслушивала похвалы своему любимцу, хотя и старалась не проявлять своего восхищения. Однако мичману де Брюэру, большому хитрецу, удавалось, ко всеобщему удовольствию, заставить ее иногда восклицать: "Да, мой Рене действительно прелесть!", после чего почтенная дама страшно смущалась и старалась поправить свою ошибку, говоря: "Вы все слишком добры и снисходительны к нему, господа!"

Особенной ее симпатией пользовался командир Арокур, в присутствии которого она делалась особенно словоохотливой что, впрочем, ничуть ему не надоедало, так как он сам искренно любил Рене. Иногда, после слишком восторженных гимнов в честь своего сына, мадам Каудаль приходила в себя и с ужасом говорила Елене:

- Боже мой! Если бы Рене слышал все это! Он, пожалуй бы, сказал, что я делаю его смешным в глазах других?

- Чем же, тетя? - с хитрой усмешкой возражала Елена. - Разве тем, что вы рассказали о том, как прорезывались его коренные зубы, или как он, по какому-то странному стечению обстоятельств, всегда и всюду получал первые награды?

- Что ты, что ты! Ты сошла с ума! Я ничего подобного не рассказывала: я просто немного более, чем следовало, поговорила о нем. Он этого не любит, да и эти господа, пожалуй, нашли меня нескромной!

- Все эти господа были бы в восторге иметь такую мать, как вы! - возражала Елена. - Не правда ли, доктор?

- Конечно! Но я думаю, что они не менее были бы рады иметь также и такую кузину!

- Ну, без такой кузины они прекрасно обойдутся! - смеялась Елена.

- Во всяком случае, все они - товарищи Рене, а потому мы их искренно любим за это!

- Это правда! - подтверждала мадам Каудаль.

- Мне доставляет большое удовольствие беседа с ними!

- Особенно тогда, когда они рассказывают о славных подвигах моего кузена. Не правда ли, тетя?

- Бедное дитя мое! - вдруг со слезами проговорила мадам Каудаль. - Подумать страшно, каким ужасным опасностям он будет подвергать себя на этом несчастном подводном судне!

Елена и доктор употребляли всевозможные усилия, чтобы утешить и ободрить несчастную мать, что было довольно трудно, так как мысль о сыне не покидала ее ни на минуту, и ее опасения все возрастали.

Наконец наступил торжественный день первого испытания вновь изобретенного судна. С утра весь город был на ногах, а гавань переполнена множеством судов, в числе которых находилась и яхта "Синдерелья". Монте-Кристо принимал с удовольствием всех желавших его видеть репортеров, сообщал им тысячи подробностей о самом себе, своей яхте, говорил с удовольствием и о Рене, хваля его труды, но считая, по-видимому, самого себя главным героем торжества. Он не преминул сделать визит мадам Каудаль и Елене и пригласил их к себе на яхту, но те отклонили это приглашение, предпочитая быть в обществе Арокура и офицеров "Геркулеса", с которого за ними был прислан катер в день первой пробы "Титании".

Не только набережная, но даже крыши соседних домов были покрыты толпами народа, и когда наконец показались Каудаль и Кермадек, то отовсюду раздалось громкое приветствие, подхваченное всеми судами. Особенно оживление было заметно на "Геркулесе", где даже самый последний юнга принимал живейшее участие в судьбе изобретателя "Титании".

Ровно в полдень Рене и Кермадек вошли на свое новое судно, которое, как перышко, качалось на воде. Тотчас были подняты мачты и паруса, и "Титания" грациозно, точно кокетничая, понеслась по волнам и, описав большой круг, вернулась на свое прежнее место. Рене и Кермадек раскланялись с публикой, которая с напряженным любопытством следила за всеми движениями "Титании" и приветствовала ее возвращение радостными криками. Вслед за тем мачты и паруса были опущены, обе половинки палубы закрылись над головами Рене и его помощника и "Титания" приняла вид миноносца. Проплыв некоторое расстояние по поверхности, она стала быстро погружаться в глубину и скрылась под водой, подобно какому-то китообразному животному. Все взоры были обращены к ней, многие вооружились даже подзорными трубами и биноклями, с нетерпением ожидая появления "Титании" из-под воды.

Мадам Каудаль была бледна как смерть.

Когда палуба закрылась над головой ее возлюбленного Рене, ей показалось, что он навеки похоронен в этом ужасном гробу, и крик отчаяния вырвался из ее побелевших губ, но он был заглушен радостными восклицаниями тысячной толпы.

Елена, стоявшая около своей приемной матери, хорошо видела ее отчаяние. Нежно обняв ее за талию, она тихонько пожимала ей руку, желая придать бодрости, хотя сама была не менее взволнована, но это волнение необычайно шло к ней, что замечали все окружающие. Серое шерстяное платье, перехваченное на ее тонкой талии голубой лентой, соломенная шляпа с цветами делали ее удивительно хорошенькой, чего она совершенно не подозревала, вся охваченная ожиданием. Ее привел в себя голос Патриса, стоявшего позади нее.

- Вот, вот! Видите! - закричал он, указывая на запад.

Мадам Каудаль не имела сил смотреть, но, слыша восклицания всей толпы, открыла наконец глаза и взглянула в том направлении, куда были обращены все взоры. Ей показалось сперва, что она видит спину кита, но вскоре все судно появилось на поверхности, палуба раскрылась, поднялись мачты и паруса, и "Титания", как чайка, пронеслась между остальными судами и вернулась на свое прежнее место.

Опыт продолжался тридцать две минуты, успех был полный. Самые восторженные восклицания приветствовали Каудаля и Кермадека, и когда они сошли на землю, им устроили настоящую овацию. Через четверть часа мадам Каудаль, плача от радости, прижимала к груди своего ненаглядного Рене. Однако бедная мать недолго наслаждалась своим счастьем: когда на следующее утро солнце осветило гавань, "Титании" там уже не было, и мадам Каудаль с первой почтой получила следующую записку: "Уезжаю. Привет всем! Рене".

ГЛАВА X. Письмо Елены Риё Берте Люзан

"Ты жалуешься, милая Берта, на то, что я недостаточно часто пишу тебе, и обвиняешь меня в недостатке внимания к своим старым друзьям, но ты не права в этом отношении. Хотя здешние празднества и общество моряков очень веселят меня, но я, тем не менее, с удовольствием вернусь в свои родные края. Однако надо признаться, что те развлечения, которыми нас здесь окружают, способны вскружить голову; чего только не придумывают наши моряки. Недаром они пользуются славой самых любезных и веселых людей на свете. Особенно сам командир Арокур поражает нас всех своей веселостью и увлечением, а между тем ему уже за пятьдесят лет. Само собой разумеется, что все эти празднества устраиваются в честь нашего Рене, которым гордится весь экипаж "Геркулеса", и ты сама хорошо знаешь, моя милая Берта, как он достоин этого. Помнишь, сколько раз мы мечтали с тобой о блестящем будущем, которое ожидает Рене, и никто так не разделял моих надежд, как ты. Правда, карьера, избранная им, трудна и полна опасностей, но зато какой славы может он достигнуть! Однако временами страх за его жизнь так охватывает меня, что едва хватает сил быть мужественной и поддерживать бодрость тети. Мне хочется тогда поделиться мыслями с Этьеном, но его несчастная страсть считать меня невестой Рене заставляет меня молчать, так как мои опасения он припишет моей чрезмерной любви к Рене, что мне вовсе не по вкусу. Я следую твоим советам, моя мудрая Минерва, и стараюсь не мучить напрасно моего молчаливого поклонника.

Однако временами меня все более охватывает нетерпение и беспокойство. Что я ни говорю тете Алисе, но отсутствие Рене, продолжающееся уже двадцать дней, серьезно тревожит меня. Он покинул нас на другой же день после пробы "Титании". О, какой это был счастливый день! Я читала в глазах Рене такую уверенность в успехе, что у меня самой делалось спокойно и весело на душе. Скорей бы получить какие-нибудь известия! С каждой минутой неизвестность делается для меня все невыносимей! Прости, что я говорю тебе о своих опасениях, но иначе у меня не будет сил скрывать их от тети.

Дай Бог, чтобы мои предчувствия оказались ложными, но если они оправдаются, чем мне утешить и поддержать несчастную мать? Боже, хотя бы ради нее миновала меня чаша сия!

Елена".

Мрачные предчувствия, все более овладевавшие мужественной душой Елены, не коснулись еще мадам Каудаль, может быть, благодаря стараниям успокоить ее, употребляемым всеми окружающими, которые, в сущности, сами плохо верили тому, что говорили. Отсутствие Рене продолжалось уже двадцать семь дней, и весь экипаж "Геркулеса" был почти уверен, что случилась какая-нибудь катастрофа. Рене мог несколько раз сообщить сведения о себе, и молчание служило плохим предзнаменованием. Даже сам Арокур, менее пессимистически настроенный, чем остальные, совершенно потерял надежду и с трудом скрывал свои подозрения в разговорах с мадам Каудаль и Еленой.

Доктор Патрис также разделял всеобщие опасения и, как близкий друг семьи, страдал душой не только за себя, но и за Елену, и за мадам Каудаль, в которой он привык видеть свою вторую мать. Оставшись очень рано круглым сиротой, он был обязан ей образованием и воспитанием, за что платил самой горячей преданностью и благодарностью, и потому даже на свое чувство к Елене смотрел как на некоторую измену, и решил во всяком случае пожертвовать им ради Рене. Временами ему казалось, что молодая девушка предпочитает его своему кузену, но он самоотверженно подавлял в себе свое чувство.

Однако такое самоотвержение было совершенно излишне, так как все обстоятельства складывались вопреки желанию мадам Каудаль. По натуре склонная к властолюбию, она не замечала, что сын весь в нее в этом отношении и ни в коем случае не позволит выбирать ему жену. Кроме того, для пылкого воображения Рене все неизвестное и недоступное обладало особой привлекательностью, и никакие реальные совершенства его кузины не могли победить идеал, созданный его фантазией.

Патрис давно понял характер своего друга, но боялся обольщать себя ложной надеждой. Когда он впервые услышал из уст Рене описание Ундины и увидел, какое магическое впечатление произведено ею, сердце доктора затрепетало от радости, которую он подавил в себе, как нечто преступное. В настоящее же время к тому беспокойству, которое Этьен испытывал за своего друга, примешивалось и лихорадочное ожидание развязки его собственной душевной борьбы.

В таком состоянии застало его следующее письмо, присланное из морской префектуры на его имя.

"Милостивый Государь!

Вчера вечером нам была доставлена рыбаками жестяная бутылка, которую они поймали вблизи Уессана (остров невдалеке от Бреста). Откупорив ее, мы нашли стеклянную бутылку, содержащую письмо, адресованное на ваше имя, со следующей припиской: "Убедительно прошу доставить возможно скорее по адресу". Пользуясь вашим пребыванием в Бресте, мы немедленно исполняем это поручение.

Примите, Милостивый Государь, и т. д. ".

Доктор Патрис с лихорадочной поспешностью распечатал письмо: оно было от Рене.

"Дорогой мой Этьен!

Вот уже неделя, как я вас покинул. "Титания" вполне убедила меня в своем совершенстве, так как с успехом преодолела все трудности, и я чувствую, что достигну своей цели. Мне легче умереть, чем остановиться на половине пути! Да и разве возможно вернуться к прежней жизни после того, что я видел? Забыть те божественные черты, дивный голос и все то очарование, которого я был свидетелем! Ты слишком безупречно честен, а потому старался не поддерживать моих восторгов и оставался глух к ним, Я угадываю твои побуждения и еще более уважаю тебя за это, но все это бесполезно, мой дорогой друг! После всего случившегося для меня возможен один исход: найти разгадку этой тайны, увидеть мою нимфу, хотя бы это мне стоило жизни! Таково мое решение с первой минуты, когда ко мне вернулось сознание и я увидел себя привязанным к бочке и качающимся на волнах океана. День и ночь я думал только об этом. Благоразумные люди решили бы, что я кандидат в сумасшедший дом, но что сказали бы они, если бы знали, что я действительно увидал ее, мою Ундину!

Да, увидал, и это оказалось так легко в сравнении с теми душевными муками, которые я перенес. Да и чем, в сущности, я рисковал, спускаясь на дно океана в своем водолазном аппарате, который устроен с полнейшим комфортом?! Удивительно, что люди до сих пор не исследовали морского дна! Как слаба в них любознательность и любовь к науке! Итак, я увидал ее! Мое божество живет в хрустальном дворце, через стены которого я любовался ею! Я должен проникнуть в этот дворец, но каким способом? Этого я еще не знаю, но готов на все, чтобы достичь своей цели!

Меня беспокоит единственно только прием, который я там встречу со стороны старика. Он не позволил мне остаться у себя долее, чем требовала необходимость, несмотря на просьбы моей красавицы. Я чувствую, что она ждет меня и удивляется моей медлительности. Что значит для меня гнев ее опекуна в сравнении с одной ее улыбкой! Никакие небесные громы не могут устрашить меня. В настоящее время бесконечные вопросы возникают в моей голове. Какова ее жизнь в этом дворце, похожем на темницу? Чем она занимается там, довольна ли, счастлива, или сходит с ума от скуки? Когда я вспоминаю ее лицо, ее голос, легенда о сиренах не кажется мне более мифом, а действительностью, случившейся с каким-нибудь путешественником. Чтобы ни произошло, я узнаю это вскоре или погибну!

Не осуждай меня, Этьен, и не обвиняй в эгоизме! Клянусь, что какая-то сила, с которой я не могу бороться, заставляет меня действовать таким образом! Если я не вернусь, ты заменишь меня около матери и сестры, ты объяснишь им, что я не мог поступить иначе, что я повинуюсь высшей воле. Прощай!

Рене Kayдаль.

P. S. 10 часов утра. Мы находимся как раз над тем местом, где я нашел подводный дворец. Запечатываю письмо. Гольфстрим доставит его тебе. Мы опускаемся. Мой последний привет всем!"

ГЛАВА XI. Мрачные предчувствия

Доктор Патрис не замедлил передать семье Рене полученное им письмо. Увидя почерк сына, мадам Каудаль ожила, но когда выяснилось, по прочтении письма, что оно написано три недели тому назад, последний луч надежды потух в ее сердце и отчаяние ее было беспредельно. Не лучше ли было потерять Рене в детстве, чем теперь, в расцвете сил и способностей? Напрасно Елена употребляла все старания, чтобы несколько успокоить несчастную мать; ее усилия не приводили ни к чему, да и сама она не верила в то, что говорила. Мадам Каудаль не только не соглашалась ни на какие доводы племянницы, но даже сердилась, когда та говорила, что письма Рене могли пропасть.

- Ты говоришь глупости, милая девочка! - с нетерпением отвечала мадам Каудаль. - Разве письма теряются? Писем нет, потому что он их не писал, а не писал он их потому...

Слова замирали на ее устах и глухие рыдания вырывались из груди.

- Да нет же, тетя, - пробовала возражать Елена, сам готовая заплакать.

- Я не говорю про письма, посланные по почте; Рене мог послать их таким же примитивным способом, как и первое, и, может быть, они где-нибудь носятся теперь по океану в ожидании, когда их поймают.

- Я тебе говорю, что этого не может быть, - восклицала мадам Каудаль, втайне упиваясь словами племянницы и ожидая новых противоречий с ее стороны. - Смерть отнимает у меня всех, кого я люблю, я одна на свете!

- О, тетя! А я-то! - со слезами говорила Елена. - Разве я не ваша дочь?

- Прости, дитя мое! Горе делает меня злой. Ты одна поддерживаешь меня в эти тяжелые минуты. Оплакивая Рене, я плачу и за тебя: я потеряла сына, а ты - жениха, лучше которого тебе никогда не найти!

- А я вовсе не хочу оплакивать его, - с живостью возражала молодая девушка. - Я уверена, что он вернется, и какая это будет радость для всех!

- Бедная девочка! Ты молода, оттого и можешь еще надеяться. Для меня же все кончено, да я и заранее знала это!

Подобные разговоры повторялись не часто, так как мадам Каудаль почти все время проводила в мрачном молчании, которое разрывало сердце Елены. Бедная девушка совершенно забывала о собственном горе и только придумывала способы утешить свою приемную мать, состояние которой внушало ей серьезные опасения. Доктор Патрис помогал ей, как мог, но их усилия не достигали цели. Они вздумали сперва увезти мадам Каудаль обратно в Пеплие, надеясь, что вдали от моря ее печаль скорее успокоится, но она категорически воспротивилась этому, объявив, что останется в Бресте до тех пор, пока не получит каких-либо определенных сведений. Со своей стороны, Елена была довольна этим решением, так как также рассчитывала на то, что, раз Рене жив, то вернется именно в Брест; кроме того, ей было легче переносить горе среди окружавших ее друзей, особенно же благодаря доктору Патрису, который делал все, что мог, чтобы утешить горячо любимую девушку. Елена привязывалась к нему с каждым днем все более и более, и нужно было только такое ослепление, как у мадам Каудаль и у самого доктора, чтобы не замечать этой привязанности. Если бы Елена могла невидимо присутствовать при разговоре, происходившем однажды вечером между несколькими офицерами "Геркулеса", то она поняла бы причину сдержанности своего верного рыцаря. Выйдя однажды с прочими офицерами от мадам Каудаль, Арокур заметил:

- Мадемуазель Риё действительно очаровательна. Она, по-видимому, так же добра, как прекрасна. Как трогательна ее привязанность к несчастной мадам Каудаль!

- Это правда! - подтвердил лейтенант Бриан. - Если бы это слово не было слишком банально, я бы назвал ее ангелом-хранителем.

- И притом удивительно хорошенький ангел и одетый всегда прекрасно! - легкомысленно заметил де Брюэр. - Вы, кажется, давно знакомы с ними, Патрис?

- Давно! - холодно отвечал доктор.

- Счастливый смертный! Я думаю, у мадемуазель Риё хорошенькое приданое?

- Возможно! - еще более ледяным тоном проговорил Патрис.

- Бедный Каудаль! Если он не вернется, то, вероятно, кузина будет его наследницей?

Доктор не нашел нужным отвечать на это.

- Получит она наследство или нет? - не унимался де Брюэр. - Мне очень жаль бедного Каудаля, но что же делать! Он погиб, это бесспорно!

- Черт возьми! - перебил Арокур. - Если мадемуазель Риё наследует все его состояние, она будет одна из самых богатых невест в нашем крае. Я хорошо знаю их земли.

- Ну, что же, Патрис? Не знаете ли, каковы планы прелестного ангела-хранителя? - спросил де Брюэр, которому, видимо, доставляло удовольствие помучить несчастного влюбленного.

- Я не знаю планов мадемуазель Риё, - проговорил Патрис, выведенный из себя, - да и, говоря откровенно, нахожу, что они не касаются ни вас, ни меня!

С этими словами он круто свернул в одну из боковых улиц и удалился быстрыми шагами. Де Брюэр разразился при этом веселым смехом.

- Та, та! - воскликнул он. - Уж не имеет ли сам доктор видов на мадемуазель Риё?

- Надо признаться, - вмешался Арокур, - что наш разговор был не особенно деликатен и мог рассердить его, как друга дома.

- Это совершенно верно, - признался де Брюэр. - Однако я не нахожу ничего неприличного в моем восхищении такой прелестной девушкой, как мадемуазель Риё; что же касается ее приданого, то с моей стороны это было простое любопытство, без всякой задней мысли.

- Несчастная мать, - проговорил Арокур, желая переменить разговор. - Если Каудаль не вернется, ее жизнь разбита навсегда! Какая тяжелая участь ожидает матерей, сестер и невест моряков!

- Надеюсь, командир, что вы не будете распространять ваши пессимистические взгляды между молодыми барышнями! - с притворным ужасом воскликнул де Брюэр.

- Дитя! - не мог не засмеяться Арокур. - Но зачем вы так расстроили сегодня бедного Патриса?

- Вернее, он сам себя расстраивает. Разве преступление восторгаться молодой девушкой?

- Все-таки было нехорошо с твоей стороны огорчать Патриса, - вмешался Бриан. - Это не по-товарищески.

- Ну вот! Все против меня! Мне остается только скрыться скорее. А все-таки я повторяю, что мадемуазель Риё очаровательна, да если она кроме того и богата, то моряки должны не дремать. Я первый готов предложить ей руку и сердце! - И смеясь от всего сердца, он распрощался со своими спутниками, которых находил сегодня слишком серьезными.

Что касается Патриса, то легкомысленная болтовня де Брюэра глубоко запала ему в душу.

"Если Рене не вернется, то Елена наследует все его состояние и будет, по словам командира, одной из самых богатых невест. Значит, надо более, чем когда-нибудь, избегать ее и скрывать свое чувство. Де Брюэр говорил так, как будто у него были какие-то подозрения. Неужели я похож на искателя богатой невесты?" - с ужасом думал Патрис и еще пламеннее желал возвращения Рене. Однако по отношению к Елене он делался все сдержаннее и холоднее, что немало огорчало бедную девушку и отравляло их обоюдное существование.

Между всеми друзьями, окружающими в это время мадам Каудаль и Елену, более всего участия в их горе принимал, по-видимому, Монте-Кристо, по крайней мере суетился и надоедал им больше всех. Его страсть состояла в том, чтобы всюду и всегда играть первенствующую роль и обращать на себя всеобщее внимание, для чего исчезновение Рене являлось очень удобным поводом. Он ежедневно являлся к мадам Каудаль с озабоченным и важным видом для того, чтобы объявить, что , нет ничего нового. Его можно было поминутно встретить в гавани, где он предлагал царские награды всякому, кто доставит ему какие-либо сведения о пропавшем судне. С этой же целью он помещал объявления в газетах, где говорилось, что граф Монте-Кристо, огорченный пропажей своего помощника, отказывается от обычного летнего плавания для того, чтобы лично заняться поисками.

- Живого или мертвого, но я отыщу своего друга! - торжественно говорил он.

Однако его посещения становились все невыносимее для мадам Каудаль. Она с ужасом ждала его звонка и появления в гостиной, где он с комфортом усаживался в кресло с видом человека, крайне довольного самим собой.

- Сегодня мы сделали великий шаг! - объявил он своим громовым голосом.

- О, Боже мой! Что случилось, граф? - вся дрожа от волнения, спрашивала мадам Каудаль.

- Мы решили спустить в море водолазный прибор нашего незабвенного Рене!

- Как, граф, значит, вы отправляетесь в плавание?

- О, нет, мы произведем наши первые поиски здесь, на рейде.

- Но ведь Рене писал, что он давно уже покинул Брест?

- О, это пустяки! Мы произведем наши изыскания сперва здесь, но если они, к сожалению, останутся бесплодны, что, впрочем, весьма возможно...

- Не лучше ли поискать его там, где есть надежда найти? - застенчиво перебила мадам Каудаль. - Я, конечно, не осмелилась бы сама просить вас об этом, но раз вы так добры, что предлагаете мне сами...

- Извините, мадам! Надо сперва поискать здесь, ввиду того, что Рене мог погибнуть на обратном пути. Если наши поиски не приведут ни к чему, в таком случае мы возобновим их в другом месте.

- Значит, нет ничего нового? - спрашивала мадам Каудаль. вполне разочарованная.

- Пока ничего, но даю слово, что я возвращу вам сына живого или мертвого! - При этом Монте-Кристо принимал классическую позу, в которой его изобразил Бонна.

Иногда же он начинал описывать или, вернее, объяснять характер Рене, совершенно забывая, что лучше всего должна была знать это мать.

- Ваш сын, - говорил он, - передовой человек, но он слишком опережает свой век, а потому никогда ничего не достигнет!

- Позвольте, граф, - прерывала мадам Каудаль, оскорбленная в своей материнской гордости, - моему Рене, наоборот, удавалось всегда все, что он предпринимал. Даже это несчастное судно прекрасно удалось ему. Всегда и во всем у него была счастливая рука. Не правда ли, Елена?

- Согласен, согласен! Но так как ваш сын слишком отважен и не хочет идти по обыкновенной дороге, то вследствие этого он увлекся чересчур смелыми предприятиями, так сказать, неблагоразумными.

- Боже мой, граф! Никто не находил это неблагоразумным, когда попытка Рене удалась. Вы сами принимали живое участие в его изобретении!

- Совершенно верно! - говорил Монте-Кристо, не зная, что возразить и глупо ворочая своими выпуклыми глазами. При этом за спиной мадам Каудаль он делал жесты, выражающие его сожаление к несчастной женщине, у которой горе отняло способность понимать серьезные разговоры. Вообще оба собеседника имели между собой очень мало общего, и если бы не восхищение графа мадемуазель Риё и не его страсть принимать участие во всем, что возбуждает общественный интерес и может доставить ему некоторую известность, то, вероятно, он давно бы прекратил свои посещения, тем более, что мадам Каудаль и Елена не умели даже ценить его титула и снисхождения к ним. Тем не менее он продолжал ежедневно бывать у них и разыгрывать роль покровителя.

Между тем "Геркулес" покинул Брест и отправился в Средиземное море, но доктор Патрис выхлопотал себе отпуск и остался в Бресте. Когда он объявил об этом мадам Каудаль и Елене, они обе поняли, что он сделал это ради них, чтобы иметь возможность поддержать их в эти тяжелые дни, когда последняя надежда на возвращение Рене была потеряна.

ГЛАВА XII. Появление Кермадека

Однажды утром, когда доктор Патрис вышел на улицу, чтобы справиться, по своему обыкновению, о здоровье мадам Каудаль, он наткнулся почти около своего дома на Кермадека. Встреча эта поразила его так сильно, что он чуть не вскрикнул от удивления. Матрос имел цветущий и веселый вид и осматривался с видом победителя.

Патрис одним прыжком очутился около него.

- Какими судьбами? Откуда ты? А Рене, твой офицер?

- Его благородие жив и здоров!

- Он здесь?

Нет! при этом матрос покачал головой и указал пальцем куда-то в пространство.

Так где же он? Почему ты вернулся один? Где "Титания"? Все считали вас погибшими!

Вот как! Если бы все знали, где мы были, то, я думаю, рот разинули бы от удивления

- Ты был у мадам Каудаль?

- Нет, ваше благородие, у меня есть до вас дело!

- Ко мне? Болен ты, что ли?

- Нет! Видно, там очень здоровый воздух, хотя его там и нет, потому что я чувствую себя отлично.

- Что же тебе от меня надо?

- Дело-то в том, что я послан к вашему благородию, чтобы привезти вас туда...

- Куда туда, дурак?

Матрос снова указал пальцем куда-то в пространство и прищурил глаза с таинственным видом.

- Что там такое? - спросил доктор, оборачиваясь.

- Шш, шш!.. Не так громко! Его благородие не хочет, чтобы все знали, где он теперь находится.

- Да где же он теперь?

- По правде сказать, в очень удивительном месте и с такими удивительными людьми! - и Кермадек поднял руки к небу, как бы призывая его в свидетели своих слов.

- Говори же хорошенько, в чем дело?

- Ну, вот, - проговорил наконец матрос, оглянувшись из предосторожности по сторонам, чтобы удостовериться, что его никто не слышит, - его благородие и я совершили такое плавание, такое плавание...

- Хорошо, хорошо! Ты говоришь, что он прибыл к тем людям, которых искал?

- Ага, господин доктор знает об этом! Да, мы их нашли, и теперь его благородие там как сыр в масле катается, да и мне было не худо, грех сказать!

- Что же дальше?

- А вот что! Старик-то, - господин доктор знает, о ком я говорю, - заболел, ну, да уж и стар он, поди, лет до ста ему, так вот, надо, чтобы его благородие его вылечил.

- Убирайся ты ко всем чертям! Полезу я, что ли, на дно океана щупать пульс этому Нептуну!

- Как будет угодно вашей милости! А вот у меня и письмецо есть для вас, - прибавил Кермадек, шаря в карманах своей куртки.

- У тебя есть письмо? Что же ты раньше ничего не сказал об этом? - воскликнул доктор, вырывая бумагу из рук матроса. Он поспешно разорвал конверт и быстро пробежал глазами послание своего друга.

"Рене, доктору Патрису.

Снова обращаюсь лично к тебе, дорогой мой Этьен, с большой и очень важной для меня просьбой, письмо же это прошу показать матушке и Елене.

Прежде всего поздравь меня с победой! Я достиг своей цели, я безгранично счастлив, и в настоящую минуту пишу тебе на перламутровом столе в волшебном дворце Атлантис (это имя моей Ундины). Если бы я вздумал рассказывать тебе подробно, как я нашел ее, это заняло бы целый том, а потому кратко расскажу тебе мои приключения.

Вам уже известно, как я с помощью моего водолазного снаряда нашел подводное жилище, представляющее громаднейшую теплицу, освещенную необыкновенно сильным светом, подобным солнечному. Этот свет помог мне в настоящих моих поисках, так как я направлял мое судно прямо на него. Все шло согласно моим расчетам: открыв ящик для воды, мы начали быстро погружаться на глубину и уже на расстоянии двухсот метров от поверхности заметили сильный свет, а через сорок минут после момента погружения достигли хрустальной стены волшебного жилища. Благодаря подвижности "Титании" мне удалось осмотреть внешний вид дворца, что подтвердило мои первые впечатления: он состоит из длинных прямоугольных галерей, соединяющихся местами куполами; я даже нашел пролом, сделанный моим прежним снарядом. Однако нигде не было ни отверстия, ни чего-либо похожего на дверь. Напрасно я несколько раз проплыл вокруг теплицы, занимающей пространство по крайней мере в пятнадцать или двадцать гектаров, - нигде не было ничего похожего на вход. Я уже намеревался прибегнуть к каким-нибудь энергичным мерам, как вдруг заметил в том месте стены, где она несколько ниже, нечто напоминающее бок от шлюза. Тотчас я приступил к подробному осмотру, из которого выяснилось, что перед нами находилась комната, наполненная водой, расположенная вертикально над другой пустой комнатой, которая отделялась от первой подвижными перегородками, снабженными рычагами. Следовательно, это был действительно шлюз, то есть вход.

Но каким образом заставить его открыться?

Вот что было затруднительно. После недолгих размышлений я решил прибегнуть к обычному в подобных случаях способу - к стуку, и, продев руку в гуттаперчевую перчатку, начал стучать молотком в стену. Удары были для нос почти неслышны, но, по всей вероятности, раздавались со страшной силой в пустой теплице, и скоро достигли цели. Я заметил вдалеке старика, сопровождаемого его очаровательной дочерью.

При виде моего судна он, видимо, был поражен и в первую минуту не знал, на что решиться, однако гостеприимство превозмогло в нем страх неизвестности, и он сильной рукой схватился за рукоятку и повернул рычаг шлюза. Подвижная перегородка верхней комнаты медленно открылась и пропустила "Титанию", вслед за тем она захлопнулась и открылась нижняя дверь, которая пропустила воду во вторую комнату; "Титания" проникла туда вслед за ней. Затем вода снова куда-то ушла и мы очутились на песке; хрустальные двери, отделявшие нас от теплицы, медленно раскрылись, и мне оставалось только вылезти из своей скорлупы, что я и не замедлил исполнить. Ты знаешь, с какой скоростью раскрывается палуба "Титании", а потому мое появление вполне напоминало игрушечного черта, выскакивающего из ящика к удовольствию детей и нянек. Впечатление, произведенное на старика, было потрясающее! Изумление, а, может быть, и гнев при виде того самого субъекта, которого он так поспешно спровадил из своих владений, подействовали на него так сильно, что он как сноп упал на землю. Мы все бросились к нему на помощь. Он был без чувств. В одно мгновение мы отнесли его в соседнюю комнату и положили на то самое ложе, на котором я некогда покоился. Молодая девушка, видимо, изливалась в жалобах на своем музыкальном наречии, я старался ободрить ее и помочь больному, но старания мои оставались безуспешны.

Вот уже десять дней, как я здесь, а Харикл, владелец этого волшебного дворца, до сих пор не пришел в себя; Атлантис наконец убедилась, что если я был невольной причиной этого несчастья, то не жалею ничего, чтобы его вылечить. Мне удалось обменяться с ней несколькими словами: я сказал, что возвратился сюда единственно ради нее, а она дала мне понять. что воспоминание о моем первом посещении неизгладимо запечатлелось в ее памяти.

Старик Харикл и моя фея - последние представители древнего племени атлантов. Насколько мне удалось понять, их материк в очень отдаленную эпоху древности начал постепенно погружаться в океан, но атланты не хотели покидать своей родины и прибегли к различным чудесам науки, стоявшей, по-видимому, в то время уже очень высоко, и им удалось устроить искусственное жилище на дне океана. Все здесь необыкновенно и совершенно отлично от нашего земного существования: свет, воздух, пища, одежда - все продукты удивительного искусства людей, но не природы. Постоянная борьба с океаном развила до совершенства творческую силу этого народа, но несмотря на это водная стихия все-таки осталась победительницей - из многочисленного народа осталось всего двое: Харикл и его дочь. Все окружающее меня здесь так поразительно, что я живу точно в каком-то волшебном сне. Впрочем, ты убедишься в этом сам, когда очутишься в волшебных садах Атлантиды, так как я рассчитываю на твою дружбу и искусство, чтобы вылечить Харикла.

Пока прощай! Кермадек расскажет тебе все более подробно. Горячо обнимаю мать, Елену и жду с нетерпением.

Рене".

- Ждет, ждет! Это легко сказать! - воскликнул доктор по прочтении письма. - Но как я доберусь к его больному?

- Так же, ваше благородие, как и мы: на "Титании".

- Да разве она здесь?

- Недалеко отсюда; я ее спрятал в маленькой бухте Портлеоган, около мыса Святого Матфея. Нечего сказать - доброе суденышко! А вот только его благородию нужно, чтобы все знали, где они якобы находятся, а потому мне приказано говорить, что они, мол, остались на острове, а меня прислали, значит, к мамаше, чтобы она не беспокоилась!

- И ты воображаешь, что я поеду с тобой?

- Не могу знать, ваше благородие! Это уж ваше дело, а только господин мичман очень вас ожидают и даже звонок приделали, чтобы, значит, сейчас узнать, как вы приедете.

- Какой звонок?

- Самый настоящий - электрический! Уж и повозились же мы над ним; зато и звонит так, что хоть уши затыкай! Как в него, значит, позвонишь, так сейчас дверь и откроется. Нечего сказать - ловкач мой офицер!

- Что ты за вздор несешь! Это немыслимо! - воскликнул с досадой доктор. - Что за фантазии у этого Рене! Есть мне время на подобные сумасшедшие приключения!

Матрос ничего не возразил, вероятно, считая, что эти вопросы его не касаются.

- Во всяком случае, - проговорил наконец доктор после небольшого размышления, - отправимся немедленно к мадам Каудаль, чтобы успокоить ее, а потом уж поговорим. Что за безумная голова у этого Рене!

И совершенно расстроенный, доктор отправился к мадам Каудаль.

ГЛАВА XIII. Размышления доктора Патриса

Когда прошел первый порыв досады и удивления, Патрис отнесся несколько спокойнее к просьбе своего друга и взглянул на подводное путешествие с другой точки зрения. Сомневаться в правдивости рассказов Кермадека было невозможно, слишком у него была честная натура, да, кроме того, он с таким восторгом описывал свое подводное путешествие и жизнь в волшебных садах атлантов, что невольно возбудил любопытство Патриса.

- Не глупо ли было бы с моей стороны, - рассуждал доктор, - упустить такой интересный случай для пополнения своих знаний? Вся цель жизни состоит в том, чтобы бороться против невежества и окутывающего нас мрака, и вдруг я добровольно откажусь от раскрытия стольких тайн природы! Ведь не страх же останавливает меня!

Действительно, Патрис обладал такой же отважной душой, как Каудаль и Кермадек, и перспектива подводного путешествия не внушала ему ни малейшей боязни. Если бы у него была семья или вообще родные, он чувствовал бы себя связанным обязанностями по отношению к ним, но он был одинок. Конечно, мадам Каудаль искренне пожалела бы о его смерти, но, во всяком случае, это не могло остановить его, а между тем Патрис сознавал, что ему тяжело решиться на это путешествие, - и причиной этому была Елена. Мысль о разлуке с ней причиняла ему такую боль, что он старался всеми силами отгонять ее от себя. События последних дней особенно сблизили молодых людей и, хотя доктор продолжал также стойко скрывать свое чувство, но зато проявлял на каждом шагу столько ума, такта и доброты, что мадемуазель Риё чувствовала себя побежденной и изменила поведение. Ничуть не роняя своего достоинства, она сумела быть с ним такой внимательной и доброй, что бедный влюбленный совсем потерял голову и готов был несколько раз на дню признаться в своей любви, и только воспоминание о приданом Елены удерживало его от этого.

Таково было положение вещей, когда пришло письмо Рене и доктор понял, что исполнить просьбу друга и согласиться на подводное путешествие было в данном случае лучшим исходом.

Придя к такому решению, он немедленно объяснил Кермадеку, что согласен ехать с ним, а затем, отпустив его, отправился к мадам Каудаль, чтобы сообщить ей радостное известие, предварительно осторожно подготовив ее к нему. Невозможно описать безумную радость мадам Каудаль при чтении письма сына: она точно переродилась, и ее мрачное настроение сменилось каким-то блаженным восторгом, заставившим ее забыть предубеждение против таинственных подводных обитателей, к которым она чувствовала теперь живейшую симпатию и благодарность. Они приютили ее Рене, спасли ему жизнь, - и добрая женщина уже упрекала себя в прежней несправедливости по отношению к ним. Болезнь старика крайне взволновала ее, а решение Патриса отправиться к нему на помощь умилило до слез.

- А ты, моя чернушка, - неожиданно проговорила мадам Каудаль, обращаясь к Елене, сидевшей у ее ног, ласково проводя рукою по ее чудным волосам. - Что же ты так молчалива? Ты думаешь, я не замечала твоего горя, когда не было известий от Рене? Зато ты можешь вполне гордиться им: его радостью, силой воли, да и наш милый доктор заслуживает не меньшего восхищения. Подумай: решиться на такое безумно опасное предприятие единственно ради желания оказать помощь ближнему и увидеть своего друга!

- Не хвалите его слишком, тетя! - возразила Елена, смотря блестящими смеющимися глазами на мадам Каудаль. - Скромность не позволяет мне выслушивать похвалы поступку, который я сама намереваюсь совершить.

- Что ты хочешь сказать? - с беспокойством воскликнула мадам Каудаль, а доктор Патрис тревожно взглянул на Елену, ожидая объяснения ее загадочных слов.

- С вашего позволения, - продолжала Елена, - я тоже хочу отправиться на "Титании", чтобы увидеть волшебный дворец, обнять своего дорогого кузена и разделить с его Ундиной заботы о старике, которого мы все вместе скорее поставим на ноги!

Паскаль Груссе - Атлантида (Atlantis). 1 часть., читать текст

См. также Паскаль Груссе (Grousset) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :