Марриет Фредерик
«Приключения Якова Верного (Jacob Faithful). 3 часть.»

"Приключения Якова Верного (Jacob Faithful). 3 часть."

- Сэр, у джентльменов не бывает профессии.

- На что же вы живете?

- На то же, что дает средства другим джентльменам.

- Вы, кажется, упомянули, что лорд Скроп ваш близкий друг?

- Да, сэр, очень близкий; я провел три месяца в Скроп-Кестле с лордом Скропом и его супругой. Леди Скроп очень полюбила мадам Тальябю.

- Прекрасно, мосье Тальябю; мы теперь должны заняться другим делом и подождать, пока не привезут штраф, присужденный с мистера Тернбулла. Присядьте.

Около получаса разбиралось другое дело, но раньше, чем выслушать новых тяжущихся, судья, знавший, что лорд Скроп в городе, послал к его милости лорду записку. Скоро принесли ответ. Судья прочитал его, улыбнулся, продолжал заниматься делом, а по окончании разбора сказал:

- Ну, мосье Тальябю, вы сказали, что близки с лордом Скропом?

- Да, сэр, очень близок.

- Я имею честь знать лорда Скропа, и так как он в городе, написал ему записку и получил ответ, который прочитаю вам.

Тальябю побледнел. Судья прочел:

"Дорогой сэр, малый, носящий имя, о котором вы упоминаете, приехал со мной из России в качестве моего лакея. Я рассчитал его за бесчестность. После этого горничная леди Скроп вышла за него замуж и тоже отошла от места. Я узнал, что их проделки дошли до невероятной степени, и если бы мы знали, где можно захватить эту парочку, я, конечно, отправил бы ее к вам. Теперь это позабыто, но худшего мошенника не существовало на свете.

Ваш Скроп".

- Сэр, что вы скажете? - сурово спросил судья. Тальябю упал на колени, прося прощения у судьи, у лорда Скропа и Тернбулла, которому он предложил взять обратно чек на двести фунтов. Судья, видя, что капитан не берет денег, сказал ему:

- Возьмите, мистер Тернбулл, он отдает их, и это доказывает, как бесчестно он нажил эти деньги; достаточно, что вы потеряли шестьсот фунтов.

Тернбулл взял чек и разорвал его; Тальябю вместе с женой был впоследствии отправлен по ту сторону пролива, где он мог играть в экарте с кем угодно.

ГЛАВА XXIX

М-р Тернбулл находит, что деньги - необходимое зло и не служат источником счастья. Домине находит, что малая доля клеветы действеннее советов Овидия, а я нахожу, что прогулка возбуждает аппетит

- А теперь ты видишь, Джейкоб, какая произошла революция: не очень приятная, но тем не менее необходимая. С тех пор я уплатил по всем счетам, так как слух о моем разорении заставил поставщиков прислать мне их. Я вижу, что за последние пять месяцев моя жена истратила весь наш годовой доход. Пора было становиться.

- Я согласен с вами, сэр, но что говорит миссис Тернбулл? Стала ли она благоразумнее?

- Да, хотя не совсем сознается в этом. Я сказал ей, что она теперь должна довольствоваться моим обществом, обходиться без кареты; значит, так и будет. Ее знакомые не ответили на ее приглашения, но больше всего на нее подействовала история с Тальябю. По моей просьбе судья отдал мне записку лорда Скропа, и я дал жене прочитать ее, а также и донесение полиции, Я думаю, что она попросит меня продать виллу и пере", ехать в другое место, но пока мы мало говорим друг с другом.

- Мне грустно за нее, сэр, я считаю ее такой доброй, хорошей женщиной.

- Это похоже на тебя, Джейкоб, и она действительно такая. И теперь ее стоит пожалеть, она знает, что одна во всем виновата. Все ее мечты о величии полопались как мыльные пузыри, и она чувствует, что попала в худшее положение, чем в ту минуту, когда ей пришло в голову прекратить все прежние знакомства и постараться войти в общество, которое смеялось над ней. Проклятые деньги создали ее несчастье... и мое тоже.

- Ну, сэр, - сказал я, - вряд ли деньги сделают меня несчастным.

- Может быть, тебя и не сделают. Во всяком случае, завтра ты заработаешь кое-что. Я не могу пригласить тебя обедать, так как этим я доказал бы недостаток привязанности к моей жене, но не приедешь ли ты завтра с яликом? Я отправлюсь покататься.

Сговорившись относительно времени нашей встречи, я простился. На длинной большой улице я встретил м-с и м-ра Томкинс, смотрителя брендфордской пристани.

- Я хотел зайти к вам, сэр, - сказал я ему.

- Хорошо, Джейкоб, помните: мы обедаем в половине четвертого. Обед - телячье филе и свиная грудинка, не опоздайте!

Я обещал прийти вовремя, а сам побежал к школе.

Дверь в комнату Домине была не заперта, и я вошел незамеченным. Никогда не забуду той картины, которую увидел. По одной стороне единственного окна стоял старый шкафчик с библиотекой Домине, не позолоченными, но, напротив, сильно потрепанными томами; с другой - большой ларец, на нем лежала розга. Посередине комнаты помещался стол; за ним, спиной к окну, сидел Добс в черном, но порыжевшем от времени халате. Он внимательно читал книгу. На столе также лежала большая библия, в которую он часто заглядывал. На полу валялась его трубка, разбитая на две части. Справа белел лист бумаги, на котором он, очевидно, делал заметки. Я подошел и заглянул через плечо Домине. Книга, которую он так внимательно читал, была "Лекарство от любви" Овидия.

Не замечая меня, Домине прочел последние страницы, еще не прочитанные им, закрыл том, снял очки со своего большого носа и откинулся на спинку стула.

- Странно, - вслух произнес он, - некоторые его советы хороши, но я не нахожу в них лекарства для себя. Избегать праздности, да, это разумно, но я никогда не был празден, и моя любовь не плод безделья. Избегать ее присутствия. Это я должен делать; однако она не выходит у меня из ума. Разве даже в эту минуту она не стоит передо мной во всей своей прелести? Думать о ее недостатках и преувеличивать их. Нет, это будет несправедливо, не по-христиански. Лучше буду исправлять себя. Боюсь, что Овидий писал все это для молодых людей. Ах, я опять разбил трубку... четвертая на одной неделе. Что подумает матрона? Она сочтет меня сумасшедшим и не будет далека от истины.

И Домине закрыл лицо руками.

Я воспользовался этим, отошел к двери, щелкнул засовом. Домине очнулся от шума и протянул мне руку.

- Здравствуй, мой сын; твой старый наставник приветствует тебя. Садись, Джейкоб, я думал о тебе и твоих.

- О старом Степлтоне и его дочери? Да?

- Да, вы все были в моих мыслях, когда ты вошел в комнату. Они здоровы?

- Да, сэр, - ответил я. - Но я мало вижусь с ними. Старик все курит, а молодая девушка... Ну, чем меньше видеть ее, тем лучше.

- Это для меня новость, Джейкоб: ведь она очень мила.

Я знал характер Домине и понимал, что лучше всего его можно было излечить, заставив предполагать, что Мэри легкомысленна. Во всяком случае я решил унизить ее в его глазах, впрочем, не говоря о ней неправды, и заметил:

- Да, она мила, слишком мила со всеми; я не люблю таких девушек.

- Что ты, Джейкоб! Неужели она легкомысленна? Я улыбнулся в ответ.

- Но я не заметил этого, - продолжал Домине и прибавил: - Право, Джейкоб, ты меня удивляешь.

- Я часто вижусь с ней, сэр, и знаю о ней многое.

- Прошу тебя, расскажи мне все...

- Нет, сэр, не стану говорить. Думайте, что хотите.

- Она молода, Джейкоб, и, может быть, исправится, когда выйдет замуж.

- Сэр, я глубоко убежден (тут я сказал правду), что если бы вы завтра женились на ней, она через неделю покинула бы вас.

- Это твое искреннее убеждение, Джейкоб?

- Я готов прозакладывать жизнь, хотя, конечно, не назначаю верного срока.

- Джейкоб, благодарю, очень благодарю тебя: ты открыл мне глаза, ты принес мне больше пользы, чем Овидий, - сказал старик. - Даже древние не поступали со мной так великодушно, как ты, мальчик, которого я воспитывал. Ты отплатил мне за все, Джейкоб, ты предостерег меня, Джейкоб, ты спас меня от самого себя и от нее. Знай, Джейкоб, мое сердце стремилось к этой девушке, и я считал ее совершенством. Джейкоб, я благодарю тебя. Оставь меня теперь, чтобы я мог побеседовать с собой и снова найти свое сердце! Ведь я очнулся от грез, и мне необходимо побыть только с собой одним.

Я охотно ушел от Домине, так как чувствовал, что мне нужно побывать в компании телячьего филе и свиной грудинки. К м-ру Томкинсу я пришел вовремя. Он ласково принял меня и сказал, что очень доволен своим новым положением. Я встретил за его столом людей, которые, как я знал, сочли бы для себя унижением обедать у него в бытность его конторщиком Драммонда. Мы вспомнили старину: бал, иллюминацию, и, проведя очень приятный вечер, я простился с хозяевами, намереваясь отправиться пешком в Фулгам. Подле дома Томкинса я увидел старого Тома, который ждал меня.

- Мальчик мой, - сказал он. - Пожалуйста, побывай у меня на днях. Когда ты будешь свободен? Баржа простоит здесь две недели по крайней мере, мистер Томкинс приказал нам ждать груза. Итак, скажи, когда ты придешь к нам, чтобы познакомиться с моей старухой и целый день провести с нами? Мне хочется немножко потолковать с тобой и спросить твоего мнения относительно разных разностей.

- Вот как, - с улыбкой ответил я. - Не хотите ли вы строить новый дом?

- Нет, нет, не то, - отозвался Бизли. - Видишь ли, Джейкоб, как я уже говорил тебе прошедшей зимой, мне пора бросить работу. Я уже не молод, и всякому овощу свое время. Осенью я думаю оставить баржу и совсем выйти на берег. Но в то же время мне необходимо обдумать, как устроить себе новую жизнь. Итак, скажи мне, когда ты будешь у меня?

- Хотите в четверг?

- Отлично; приди к завтраку, назад отправишься после ужина, а если захочешь, старуха повесит для тебя гамак.

- Хорошо. Но где Том?

- Том? Не знаю. Думаю, он с этой дочерью Степлтона. Я не вмешиваюсь в его дела, и мне кажется, они созданы друг для друга.

- Что вы хотите сказать?

- По красоте они парочка, но я говорю не об этом. Она хитра, но и он себе на уме и будет управлять своим рулем, как она своим. Их жизнь превратится в борьбу, но за удар заплатят ударом. Я знаю одно: что невеста Тома может быть прихотлива и хитра, сколько ей угодно, но что жена Тома не будет такой. Он сумеет держать ее в руках. Ну, до свидания. Мне далеко идти.

Когда я вернулся домой, Мэри была одна.

- Здесь был Том? - спросил я.

- Зачем вы спрашиваете?

- Чтобы вы ответили, если вам все равно.

- Совершенно все равно. Мистер Джейкоб, Том был здесь и на этот раз превеселый.

- Он всегда такой, - сказал я.

- А где были вы? - задала она вопрос. Я ответил.

- Значит, вы видели старого Домине, - продолжала Мэри. - Скажите же, что он обо мне говорил.

- Этого я не повторю, - ответил я, - а скажу только, что он никогда больше не будет думать о вас; не ждите, что вы когда-нибудь увидите его.

- Но помните, он обещал прийти.

- Он сдержал свое обещание, Мэри.

- Он сказал вам это? Он рассказал все, что произошло?

- Нет, Мэри, он ничего не говорил мне, но я все знаю.

- Не понимаю вас.

- Тем не менее это правда, и я считаю, что, в общем, вы поступили хорошо.

- Боже мой, вы, верно, были в этой комнате. И вы слышали все?

- Все до слова, - сознался я.

- Признаюсь, - заметила Мэри, - "я не могла вообразить, чтобы вы были способны на такую низость.

- Лучше обвиняйте собственную неосторожность, Мэри. То, что я слышал, мог слышать всякий. Если вам угодно разыгрывать нежные сиены в комнате, которая поднимается всего на восемь футов от земли, широко открыв окно, не удивляйтесь, что каждый прохожий услышит ваши слова.

- Это правда, я и не подумала, что окно открыто; и мне было бы все равно, если бы весь мир слышал... только бы не вы.

В эту минуту я вспомнил то, что Мэри сказала обо мне. Я ничего не ответил ей. Она села, прижав руки ко лбу, и тоже молчала. Я взял свечу и ушел.

Гордость Мэри была уязвлена мыслью, что я слышал ее признание. С этих пор молодая девушка стала обращаться со мной по-новому: теперь она старалась избегать меня. Я же продолжал испытывать к ней самые дружеские чувства.

На следующее утро я в назначенное время был подле виллы Тернбулла, однако раньше, чем я отплыл к ней, случилось довольно странное происшествие. Я только что окончил мыть свой ялик и надел куртку, как на плот вышел смуглый человек, очевидно, южанин из какой-то дальней страны. Под мышкой у него был сверток.

- Сколько за перевоз на ту сторону реки? Сколько пенсов? - спросил он.

- Два, - ответил я, но мне не хотелось переправлять его, и я прибавил: - Вы заплатите всего один пенни, если перейдете по мосту.

Это был красивый человек, не слишком темнокожий; его голову окружал цветной тюрбан; на нем были не очень широкие шаровары, и я спрашивал себя, не турок ли он. Впоследствии я узнал, что он уроженец Индии. Говорил этот южанин по-английски, но с ошибками. Так как он решил переправиться в ялике, я отчалил; когда мы были на середине реки, мой наниматель попросил отвести лодку немного вверх.

- Так, хорошо, - сказал он, развернул сверток, вынул из него коврик и разложил его на дне ялика; потом встал, глядя на солнце, которое поднималось во всем своем величии, протянул к нему руки, трижды приветствовал его, опустился на колени, несколько раз коснулся коврика лбом, снова поднялся и, вынув несколько полевых цветов из-за куртки, бросил их в реку; наконец, он опять поклонился, сложил коврик и попросил меня грести к берегу.

- Я читал молитвы, - сказал он, глядя на меня своими темными, проницательными глазами.

- Очень хорошо, - заметил я. - К кому вы обращали их?

- К моему богу.

- Но почему же вы не читали их на берегу?

- Из дома я не вижу солнца, а если я молюсь на улице, мальчики смеются и бросают в меня грязью. Река - хорошее место.

Мы пристали к берегу; он вынул три пенса и предложил их мне.

- Нет, нет, - сказал я, - я не хочу, чтобы вы платили мне за то, что молились.

- Не берете денег?

- Я беру деньги за перевоз через реку, но не хочу платы за молитвы. Когда вам понадобится снова прочитать их, придите на берег, и, если я буду у пристани, я охотно свезу вас на середину реки.

- Вы очень хороший человек. Я благодарен.

Индус низко поклонился мне и ушел. Тут замечу, что он стал часто приходить к реке на восходе, и я неизменно довозил его до середины Темзы, чтобы он мог исполнять свой религиозный обряд. Мы много беседовали с ним и даже подружились.

М-р Тернбулл был на дорожке, которая тянулась от его дома до берега реки. Когда я подводил ялик, он уже ждал меня. Корзина с нашим обедом стояла подле него на песке.

- Прелестное утро, Джейкоб, но я думаю, будет жаркий день, - сказал он. - Тотчас же двинемся в путь. Возьмемся за весла.

- Как чувствует себя миссис Тернбулл, сэр?

- Недурно, Джейкоб: она теперь гораздо больше похожа на ту Полли Бекон, с которой я когда-то венчался, чем все эти последние годы. Может быть, все к лучшему. Случившееся заставит ее опомниться и вернет счастье нашему домашнему очагу; в таком случае, Джейкоб, я скажу, что мои деньги истрачены хорошо.

ГЛАВА XXX

Наш пикник с м-ром Тернбуллом. Он превращается в приключение, в котором играют роль жестяной ящик и дамский плащ

Мы спокойно двигались вверх по течению, разговаривали, и время от времени наши весла поднимались; старый капитан сказал:

- Зачем превращать удовольствие в работу? Но все же двинемся вверх. Мне больше нравится верхняя часть реки, Джейкоб, потому что там ясная вода, которую я люблю. - И он заговорил о том, как еще мальчиком, бывало, всматривался в прозрачную воду, наблюдая за рыбами и насекомыми, кишевшими в глубинах; заговорил также о существах, которые моряки называют "пузырями", прибавив, что их настоящее наименование медузы, что они во множестве водятся в северных морях и составляют любимую пищу кита.

- Мне очень хотелось бы отправиться на ловлю китов, - заметил я. - Я столько слышал об этом от вас.

- Жизнь китобоя увлекательна, но тяжела, Джейкоб. Некоторые плавания приятны, другие страшны.

- Я помню одну экспедицию, от которой я поседел сильнее, чем ото всех других, а я участвовал, кажется, в двадцати двух. Мы шли к северу, пробиваясь через плавучий лед; поднялся ветер, началось волнение и через неделю стало ужасно. Дни были коротки, и при дневном свете стоял такой густой туман, что мы почти ничего не видели. Мы качались посреди больших глыб плавающего льда, встречали громадные айсберги, которые неслись с быстротою ветра и грозили нам гибелью. Вся оснастка оледенела; лед покрывал борта судна; матросы окоченели, и мы не могли протащить через блок ни одной веревки, не облив ее предварительно кипятком. А ужасные ночи, когда мы поднимались на горы волн, потом летели в пропасти, не зная, не натолкнемся ли мы внизу на ледяную твердую глыбу и не пойдем ли немедленно ко дну. Кругом царила тьма, ветер выл; налетая на нас, он пронизывал до костей, черные волны танцевали кругом судна, и по временам по белизне и кайме пены мы замечали исполинские массы льда, которые неслись на нас, точно злобный демон желал превратить их в орудия истребления. Никогда не забуду, как перевернулся один айсберг во время страшной бури, продолжавшейся месяц и три дня.

- Я не понимаю, что вы хотите сказать, сэр? - спросил я.

- Ты должен знать, Джейкоб, что все айсберги из пресной воды, что предполагается, будто они оторвались от суши благодаря непогоде и другим причинам; хотя лед плавает, он глубоко погружается. Иными словами: если айсберг имеет пятьсот футов высоты над водой, он уходит в воду в шесть раз глубже. Вода теплее воздуха, а потому лед под поверхностью моря тает гораздо скорее, чем на воздухе. Итак, если айсберг проплавал некоторое время, его нижняя часть делается легче верхней. Вот тогда-то он и поворачивается, то есть опрокидывается и плавает в другом положении. Ну, вот. Мы были близ айсберга, который находился у нас с подветренной стороны. Гора эта была очень велика, и мы решили отойти от нее, распустив все паруса, но наблюдали за нею. Айсберг быстро несся от дыхания бури. Вдруг налетел новый шквал еще сильнее прежнего, и один из матросов закричал: "Переворачивается! " Вершина айсберга стала наклоняться в нашу сторону; казалось, будто его острие нависло над нашими головами. Мы думали, что погибли, потому что, если бы ледяная гора обрушилась на судно, наш бот разбился бы на мелкие осколки. Все смотрели на ужасный айсберг, даже рулевой, который все же не выпускал из рук колеса. Айсберг почти перевернулся, как вдруг нижний лед, бывший тяжелее с одной стороны, чем с другой, ускорил его движение, и глыба, изменив направление, обрушилась в море на порядочном расстоянии от нас. К нему взлетела вспененная вода, и ее струи ослепили нас, плеснув нам в лица. На мгновение движение волн остановилось; море точно закипело, затанцевало, взметая остроконечные массы воды во все направления; одна волна поднималась, другая падала; наш китобойный бот качался и шатался, как пьяный; даже направление шквала на мгновение изменилось, и тяжелые паруса стали полоскаться, сбрасывая с себя ледяной покров. Потом все окончилось. Перед нашим носом высился айсберг новой формы; буря снова началась, волны налетали на бот, как прежде, и мы, несмотря на весь ужас шквала, с облегчением встретили его. От этого плавания треть моих волос поседела, и, что хуже всего, при нашем возвращении мы привезли только трех "рыб". Однако нам следовало поблагодарить небо, потому что восемнадцать других китобойных судов совершенно пропали.

В ответ на этот длинный рассказ я позабавил Тернбулла описанием пикника. Так мы прошли далеко за мост Кью, пристали к берегу и уселись закусить, окруженные сотнями синих стрекоз, которые порхали кругом нас, точно справлялись, зачем мы ворвались в их область. До самого вечера мы болтали, наконец отчалили и пошли вниз по течению. Солнце зашло; нам оставалось всего шесть или семь миль до дома капитана, как вдруг мы заметили стройного молодого человека, который плыл в маленькой байдарке; он догнал нас.

- Вот что, молодцы, - сказал он, принимая нас обоих за лодочников, - не хотите ли без большого труда заработать парочку гиней?

- О да, - ответил Тернбулл, - если вы объясните нам, как сделать это. Отличный случай для тебя, Джейкоб, - шепнул он мне.

- Так вот: мне не больше как на час нужны ваши услуги. Впрочем, может быть, я задержу вас и подольше, так как дело касается дамы, и кто знает, не придется ли нам подождать ее. Я прошу вас только хорошо и усиленно грести. Согласны?

Мы согласились; он потребовал, чтобы мы шли за его байдаркой, и двинулся к берегу.

- Будет приключение, сэр, - сказал я.

- По-видимому, - ответил Тернбулл. - Что же? Тем лучше.

Молодой джентльмен скользнул в маленькую крытую бухту, принадлежащую красивой вилле на берегу, привязал свою байдарку и сел в наш ялик.

- Времени достаточно, поэтому можете грести спокойно, - заметил он.

Мы шли вниз по реке и пристали там, где зеленел сад большого нарядного коттеджа, который помещался ярдах в пятидесяти от берега. Вода реки доходила до кирпичной садовой ограды вышиной в четыре или пять футов

- Так, хорошо, но, тс, тс! Ни слова, - сказал молодой человек, поднимаясь на кормовой скамейке и заглядывая за стену. Осмотревшись, он взобрался на верхушку ограды и просвистал два такта песни, которой я никогда не слыхивал. Все было тихо. Он притаился за ветвями сирени и снова повторил мотив песни; ответа не последовало. Он с перерывом продолжал свистать; наконец в одном из верхних окон дома замерцал свет. Три раза огонек исчезал и снова загорался.

- Приготовьтесь, молодцы, - сказал наш наниматель.

Минуты через две появилась девушка в плаще с каким-то ящиком в руках. Она, по-видимому, волновалась и тяжело дышала.

- О, Уильям, я сразу услыхала ваш сигнал, но не могла пробраться в комнату дяди за ящиком; наконец он ушел, и я принесла жестянку.

Молодой человек взял ящичек и передал его в ялик.

- Теперь, Сесилия, скорее. Остановитесь, бросьте ваш плащ в лодку, поднимитесь на стену, и мы с лодочниками поможем вам спуститься.

Она не сразу исполнила его совет, потому что стена была высока и по ней тянулась железная решетка вышиной в фут. Наконец, казалось, она преодолела все трудности, но вдруг из ее уст вырвался крик.

Посмотрев вверх, мы увидели на стене третью фигуру: высокого, полного старого человека. Он быстро схватил Сесилию за руку и потянул назад. Уильям и его спутница сопротивлялись. Их противник закричал:

- Помогите, помогите, воры, воры!

- Помочь нашему нанимателю? - спросил я Тернбулла.

- Прыгай, Джейкоб, я не могу взобраться на стену. Я в одно мгновение поднялся на ограду и хотел броситься на помощь молодому человеку, но появилось четверо слуг с фонарями и с оружием в руках; они быстро бежали по лужку. Сесилия упала в обморок. Старик и его противник тоже свалились вниз, и старый джентльмен придавил к земле молодого. Заметив слуг, он закричал:

- Схватите лодочников.

Тут я понял, что нельзя терять ни минуты, прыгнул в ялик и отчалил от берега. Мы были ярдах в тридцати от берега, когда преследователи выглянули из-за стены.

- Стой, лодка, стой, - закричали они.

- Стреляйте в них, если они не остановятся, - прибавил хозяин дома.

Мы гребли изо всех сил. В нас выстрелили, но пуля не долетела до ялика, и в реку упал только слуга, который стрелял: он наклонился, чтобы лучше видеть нас, ружье отдало, и от толчка он упал. Мы услышали всплеск воды, но продолжали грести и вскоре были далеко от места происшествия. Только перерезав Темзу, мы передохнули.

- Ох, - сказал м-р Тернбулл, - такого приключения я не ожидал.

Я засмеялся.

- Ив хорошую кашу мы попали, - продолжал он. - У нас остался жестяной ящик, принадлежащий Бог весть кому, и я не знаю, что нам делать с ним.

- Я думаю, сэр, - сказал я, - лучше всего вернуться в ваш дом, спрятать там этот ящик и не показывать, пока мы не узнаем, что все это означает. Я же отправляюсь к Фулгаму; через день или два что-нибудь да выяснится.

Мы так и поступили. М-р Тернбулл вышел подле своего сада, взяв с собою жестяной ящик и дамский плащ, я же быстро отправился к Фулгаму. Подле пристани я осторожно пробрался между другими яликами, чтобы не испортить их. Когда я подошел к плоту, то увидел на берегу человека с фонарем.

- Вы что-нибудь привезли? - спросил он.

- Ничего, сэр, - ответил я.

Он спустился, осмотрел ялик и остался доволен.

- А вы не видали на реке лодки с двумя гребцами?

- Нет, сэр, - ответил я.

- Откуда вы теперь?

- Из усадьбы одного джентльмена из Брендфорда.

- Брендфорд? Тогда вы были гораздо ниже их. Они еще не пришли.

- У вас есть для меня дело, сэр? - спросил я, стараясь показать, что я не тороплюсь уйти.

- Нет; сегодня нет. Мы ищем кое-кого, но на реке у нас две лодки и по человеку на каждой пристани.

Я привязал ялик, вскинул на плечи весла, вынул уключины и с удовольствием удалился. Оказалось, что едва наши преследователи поняли, что нас не остановишь выстрелами, они оседлали лошадей и по короткой дороге примчались в Фулгам минут за десять до меня. Я страшно утомился, и когда Мэри подала мне ужин, молча съел его, пожаловался на головную боль и ушел спать.

ГЛАВА XXXI

Речной яличник превращается в речного рыцаря. Я приобретаю рыцарские качества, вижу красивое лицо и плыву по течению. Приключение, по-видимому, больше касается закона, чем любви, так как вопрос, то есть жестяной ящик, полон документов

На следующее утро я наскоро позавтракал, отправился к Тернбуллу и рассказал ему о том, что случилось. Он порадовался, что ящик не остался у меня, так как в противном случае меня посадили бы в тюрьму, и прибавил, что не отдаст его никому, пока не узнает, кто его законный владелец.

- Но, Джейкоб, - прибавил капитан, - тебе придется сделать разведку и узнать, что это за история. Скажи, ты помнишь напев, который он столько раз насвистывал?

- Всю ночь он звучал у меня в ушах, и по дороге сюда я напевал его; кажется, я верно запомнил мелодию. Послушайте, сэр. - И я просвистал мотив.

- Вполне верно, Джейкоб, вполне. Постарайся не забыть его. Куда ты сегодня? - спросил Тернбулл.

- Никуда, сэр.

- Недурно было бы отыскать место, где мы пристали, и посмотреть, не там ли молодой человек в байдарке. Во всяком случае, ты, может быть, откроешь что-либо. Только, пожалуйста, будь осторожен.

Я обещал не делать безумий и, очень довольный, отправился в путь: все, носившее характер приключений, нравилось мне. Приблизительно через час с четвертью я увидел коттедж, кирпичную стену, даже заметил, что несколько кирпичей обвалилось с нее. Ничто не шевелилось в доме. Я продолжал сновать взад и вперед, поглядывая на окна. Наконец одно из них открылось, и там показалось лицо девушки, которую, как я был уверен, мы видели накануне вечером. В воздухе стояла полная тишина. Она села подле окошка, склонив голову на руку. Я просвистел два такта мелодии. При первых же звуках она вскочила и посмотрела в мою сторону. Я поднялся; она махнула платком, потом закрыла окно. Через несколько секунд Сесилия появилась на лужайке, направляясь к реке. Я немедленно подплыл к ограде, положил весла и, остановившись, ступил на скамью ялика.

- Кто вы, и кто послал вас? - сказала она, глядя на меня.

Тут я увидел одно из самых красивых лиц, которые когда-либо встречались мне.

- Никто, - ответил я, - но прошедшей ночью я был в лодке. Мне очень грустно, что вам так не посчастливилось, однако ваши ящик и плащ целы.

- Значит, вы один из двух гребцов? Надеюсь, никто из вас не был ранен, когда в вас стреляли?

- Никто.

- А где ящик?

- В доме лица, бывшего со мной.

- А ему можно доверять? За ящик предложат большие деньги.

- Думаю, что можно доверять, леди, - с улыбкой ответил я. - Бывший со мной человек - джентльмен и очень богат. Он из удовольствия катался по реке и просил меня сказать вам, что не отдаст ящик, пока не узнает, кому принадлежит то, что скрыто в нем.

- Боже великий, какое счастье. Могу я верить вам?

- Надеюсь так, леди.

- Кто же вы такой? Вы не яличник?

- Яличник, леди.

Она замолчала, несколько мгновений пристально вглядывалась в меня, потом продолжала:

- Как узнали вы напев, который только что насвистывали?

- Вчера перед вашим приходом молодой джентльмен повторял его много раз. По дороге сюда я попробовал вспомнить эту мелодию, думая, что она послужит средством привлечь ваше внимание. Могу я служить вам, леди?

- Да... если бы только я могла быть уверена в вас. Меня держат в заключении... я не могу послать письма, за мной строго смотрят, мне позволяют выходить только в сад, но и тут следят за мной. Сегодня большая часть слуг отыскивает ящик, не то я не могла бы так долго разговаривать с вами. - Она тревожно оглянулась на дом, потом, прибавив: - Погодите минуту, - отошла от стены и несколько раз прошлась по садовой дорожке.

Я все еще оставался под оградой, чтобы меня не могли видеть из дома. Минуты через четыре она вернулась и сказала:

- Было бы жестоко, более чем жестоко, было бы ужасно дурно с вашей стороны меня обмануть, потому что я очень, очень несчастна! - Слезы показались у нее на глазах. - Я не верю, чтобы вы могли обмануть меня! Как ваше имя?

- Джейкоб Фейтфул, миледи, и я оправдаю его, если вы доверитесь мне. Я никогда никого не обманывал и не обману вас.

- Да, но деньги могут соблазнить всякого.

- Не меня, миледи; у меня их достаточно.

- Ну так я доверюсь вам; только как мне повидаться с вами? Завтра дядя вернется, и тогда мне не удастся ни на минуту остаться с вами. Если заметят, что я говорю с чужим, вас выследят и, может быть, застрелят.

- Миледи, - возразил я, подумав с минуту, - если вы не можете говорить, вы можете писать. Видите, кирпичи стены в этом месте обвалились. Положите письмо вот под этот; я могу взять его днем, так что меня не заметят, и положить ответ в то же самое место.

- Как умно! Что за чудная мысль!

- Вчера не ранили того молодого человека? - спросил я.

- Нет, - ответила она, - но я хотела бы знать, где он, чтобы написать ему. Вы можете разыскать его?

Я сказал, подле какой виллы мы впервые встретили его и все, что случилось позже.

- Это был дом леди Ауберн, - сказала она. - Уильям часто бывает там; она наша двоюродная сестра. Но где он живет, я не знаю, и как отыскать его, не могу придумать. Его имя Уильям Уорнклифф. Как вы думаете, вы отыщете его?

- Да, леди, это можно сделать. В доме леди Ауберн должны знать, где он.

- Некоторые из ее слуг, может быть, знают. Но как вы доберетесь до них?

- Я придумаю способ. В один-два дня этого не сделаешь, но заглядывайте каждый вечер под кирпич, и если я узнаю что-либо, вы там найдете сообщение.

- Значит, вы умеете читать и писать.

- Да, миледи, - со смехом ответил я.

- Не понимаю, что вы за человек. Действительно вы лодочник или...

- Действительно, и... - Но тут послышался шум отворяющейся рамы.

- Уходите, - сказал я, - не забудьте кирпич. Она исчезла.

Я вел ялик вдоль садовой стены до тех пор, пока меня могли бы заметить из коттеджа, потом вылетел на середину реки и, решив получить какие-нибудь сведения в доме леди Ауберн, снова миновал сад Сесилии и двинулся обратно. Я заметил, что молодая красавица разгуливала по саду с высоким человеком. Он говорил, сильно размахивая руками; она слушала, опустив голову. Через минуту они исчезли из виду. Нежность выражения лица этой девушки так поразила меня, что мне захотелось употребить все усилия и помочь ей. Через полтора часа я был подле виллы Ауберн. Ни в доме, ни в саду я не увидел никого. Прождав несколько минут, я причалил к пристани, привязал мой ялик и пошел ко входу в сад. Привратницы не было, но в садовой стене виднелась дверца. Я позвонил, заранее продумав план действий. На звонок показалась старуха и ворчливо спросила:

- Что вам нужно?

- Я привел ялик для мистера Уорнклиффа. Пришел ли он?

- Мистер Уорнклифф? Нет, его здесь нет, да он и не говорил, что будет сегодня у нас. Когда вы видели его?

- Вчера. Леди Ауберн дома?

- Нет, она еще утром переехала в Лондон; нынче все едут в Лондон, вероятно, чтобы не видать цветов и зеленых деревьев.

- Но я думаю, мистер Уорнклифф приедет сюда, - продолжал я, - я подожду его.

- Да делайте, как угодно, - заметила старуха, собираясь закрыть у меня перед носом дверь.

- Могу я попросить у вас милости, сударыня: принесите мне воды; солнце знойно, и мне пришлось долго грести. - Я вынул платок и отер лицо.

- Хорошо, принесу, - ответила она, заперла дверцу и ушла.

"Не очень-то хорошо идут дела", - подумал я.

Старуха вернулась, открыла дверь и подала мне кружку с водой. Я напился, поблагодарил ее и отдал кружку обратно, прибавив:

- Я очень устал; мне хотелось бы посидеть, дожидаясь джентльмена.

- А разве за веслами вы не сидите? - спроси та старуха.

- Сижу, - проговорил я.

- Значит, вы устали сидеть, а не стоять; во всяком случае, если вам угодно присесть, сидите в лодке и думайте о ней. - С этими словами она закрыла дверь.

Мне осталось только последовать ее совету, то есть вернуться в ялик. Я отправился к Тернбуллу и рассказал ему все. Было поздно; он приказал слуге подать для меня обед в кабинете, и мы стали обсуждать дело.

- Вот что, - сказал он мне в заключение. - Из-за меня ты вмешался в эту историю, Джейкоб. Сделай все, чтобы найти молодого человека, и пока ты не одержишь успеха, я буду на целый день нанимать ялик старого Степлтона. Не говори этого глухарю, он не узнает, почему я нанимаю тебя. Завтра ты идешь к Бизли?

- Да, сэр; завтра вам не придется меня нанять.

- Все-таки найму, так как хочу видеться с тобой раньше, чем ты отправишься к Тому. Возьми деньги для Степлтона за вчерашний и сегодняшний день, а теперь - покойной ночи.

На следующее утро я застал Тернбулла с газетой в руках.

- Я так и знал, Джейкоб, - сказал он, - прочти это объявление.

И я прочитал: "В пятницу в десятом часу вечера из сада виллы между Брендфордом и Кью в один ялик был передан жестяной ящик с актами и бумагами; владельцы его не могли последовать за ним. Объявляем, что двадцать фунтов будут уплачены лодочникам, если они доставят ящик м-рам Джеймсу и Джону Уайт, в No14 гостиницы Линкольна. Так как никто не имеет права получить упомянутый ящик с бумагами, все остальные объявления о нем не должны считаться действительными. Будут признательны за быстрое исполнение просьбы".

- Вероятно, там важные бумаги, Джейкоб, - сказал м-р Тернбулл. - Я их сохраню и постараюсь сам как-нибудь сговориться со старухой-привратницей. Я узнал, что виллу леди Ауберн хотят отдать внаймы на три месяца; об этом напечатано объявление в последнем столбце газеты. Сегодня я поеду в город, заключу условие и добьюсь каких-нибудь сведений. Завтра мы увидимся. До свидания, Джейкоб.

Через час я остановился у пристани против дома старого Бизли.

ГЛАВА XXXII

Неожиданная встреча. Решение versus* блестящих глаз. Приговор

(*Versus - против (лат.).)

Дом старого Тома возвышался на окраине батерсиских полей; около него на милю не виднелось ни одного дерева. Место было уныло и неоживленно. Самый дом стоял совсем одиноко; он помещался в дельте, на участке приблизительно в половину акра (Акр - английская мера площади, равная примерно 0, 4 гектара.), между двумя речными рукавами, которые соединялись ярдах в сорока от реки. При высокой воде дом был как бы на острове, а во время отлива его защищала непроходимая гряда ила. К дому можно было подойти только со стороны реки, от которой к нему вела "твердая полоска", окаймленная тумбами, уже истлевшими до того, что они походили на двойной ряд испорченных зубов. Дом был одноэтажный. Вот в каком уединенном месте жила м-с Бизли, почти совершенно одиноко.

А между тем, может быть, не было никогда более счастливой женщины, чем она; вечно живая, очень сильная, здоровая, она не переставая плела сети на продажу и так привыкла усердно работать и жить одиноко, что трудно было сказать, радовало или досадовало е? появление сына и мужа.

У пристани я привязал ялик. Войдя в дом, я застал всех за столом, на котором было много остатков вроде селедочных костей. Оказалось, что я опоздал, но мне все же предложили присесть, и м-с Бизли спросила:

- Вы уже позавтракали, Джейкоб?

- Нет, - ответил я, - просто мистер Тернбулл задержал меня.

- Мы съели всех селедок, - заметил молодой Том, - тебе ничего не осталось.

Но м-с Бизли вынула парочку рыбок, оставленных для меня.

Когда я позавтракал и жена старого Тома убрала со стола, инвалид, скрестив свои деревянные ноги, приступил к делу, потому что, оказалось, мы собрались для военного совета.

- Сядь подле меня, Джейкоб, - сказал он. - Старуха, брось якорь на высоком стуле. Том, садись куда-нибудь, только молчи.

- И не мешай мне плести сеть, - сказала Тому его мать.

- Дело в том, что я все больше и больше чувствую пятки, - продолжал старый Том, - и фланель меня не греет; я думаю, что мне давно пора выйти в отставку и пристать к берегу подле старухи. Первый вопрос о Томе: что с ним делать? Я думаю приобрести для него ялик. Тогда он может окончить время своего учения на реке, но для меня это будет тяжеловато. Ну, - продолжал старый Том, - предположим, что мой сын получит лодку... Перейдем к вопросу обо мне самом. Мне кажется, что я мог бы недурно чинить ялики, шлюпки и мелкие суда, потому что, видите ли, я всегда немного плотничал и отлично знаю, как строители обманывают бедных владельцев судов, когда что-нибудь у них попортится. Если бы люди знали, что я могу делать починки, они приходили бы ко мне, но я все думаю, как бы им дать знать об этом? Я не могу повесить вывески с надписью: "Бизли, строитель лодок", потому что я не строитель. Что ты скажешь, Джейкоб?

- Вы не можете написать: "Здесь чинят лодки"?

- Да, но это не вполне годится: владельцы судов желают чиниться у строителей. Вот в чем загвоздка.

- Не такая трудная, как эта сеть, - заметил Том младший, который потихоньку взял иглу матери и начал работать над сетью, - Я сделал только десять петель, и шесть из них вышли длинные-предлинные...

- Ах ты, негодный Том, - сказала старуха, - оставь мою сеть в покое; теперь мне придется употребить гибель времени на то, чтобы распутать десять петель! Я успела бы сделать пятьдесят!

- Отлично, мама.

- Нет, Том, дурно; посмотри на эти прорывы! - Это прекрасно.

- Нет, плохо; посмотри, как пряди запутались.

- А все-таки я говорю, что это прекрасно, мама, потому что следует дать рыбе возможность уйти, а это-то я и сделал; теперь, отец, я дам тебе совет, которым ты останешься доволен; словом, помогу тебе, как уже помог матушке.

- Верно это будет странная помощь, Том, - заметил старый Бизли, - но послушаем.

- Вот что, отец. Очевидно, ты не строитель лодок, но желаешь, чтобы все воображали, будто ты строитель.

- Да, нечто в этом роде, Том, но я никому не хочу вредить.

- Конечно, нет, пострадают только лодки! Сооруди большую вывеску с надписью: "Лодки и суда строятся по заказу и чинятся. Том Бизли". Знаешь, если найдется достаточно безумный человек, чтобы заказать тебе ялик или шлюпку, это его дело; ты ведь не говоришь, что ты строитель, хотя ничего и не имеешь против того, чтобы попробовать заняться этим делом.

- Что ты скажешь, Джейкоб? - спросил старый Том.

- Что он дал хороший совет.

- Да, у Тома есть голова, - ласково заметила старуха. - Да брось ты мою сеть, Том; что за мальчишка! Ну, дотронься до нее теперь, если осмелишься! - и м-с Бизли вынула из камина маленькую кочергу, грозя ею сыну.

- У Тома действительно есть голова, - заметил молодой Том, - но так как он не желает, чтобы она была разбита, одолжи мне, Джейкоб, твой ялик на полчаса, и я исчезну.

Я согласился; Том пошел к двери, мимоходом посадил кошку на спину матери и убежал с криком: "О Боже, Молли, что за рыба!"

Стараясь удержаться, кошка выпустила когти в спину старухи, и м-с Бизли громко закричала, грозясь отплатить сыну; мы со старым Томом не могли удержаться от смеха.

Разговор возобновился, и скоро Том с женой пришли к окончательному решению. Потом м-с Бизли повела меня показывать дом; все комнаты были чисты и опрятны. Когда мы с ней спустились, старый Том спросил:

- Старуха показала тебе комнату с белыми занавесями, Джейкоб?

- Да, - ответил я. - Она очень хороша.

- Слушай, Джейкоб, в мире нет ничего прочного; теперь тебе хорошо, но запомни: эта комната для тебя, если она тебе понадобится. И мы готовы разделить с тобой все остальные. Мы предлагаем это от чистого сердца и даром. Правда, моя старая леди?

- Да, так, Джейкоб, но дай вам Бог удачи в жизни; если же вам не посчастливится, я сделаюсь вашей матерью за неимением лучшей.

Я был тронут до слез. Тут началось обсуждение возможности смастерить ялик для молодого Тома.

В это время я заметил какую-то лодку, плывшую к нам, а в ней дам. Я присмотрелся внимательнее и узнал собственный ялик, а на его веслах Тома. Через минуту ялик был подле твердой дорожки, и я с изумлением увидел на скамейках лодки м-с Драммонд и Сару. Том выскочил на пристань, придержал ялик и позвал меня. Мне пришлось подойти, помочь дамам высадиться и снова дотронуться до рук тех, с кем уже не думал встретиться. На берегу м-с Драммонд на мгновение остановилась и сказала:

- Мы друзья, Джейкоб?

- О да, моя леди, - ответил я, задыхаясь.

- А я не задам этого вопроса, - весело сказали Сара, - потому что мы расстались друзьями.

Вспомнив, как она дружески обращалась со мной, я сердечно пожал ее пальчики и, взглянув на милое личико, почувствовал слезы на глазах. Впоследствии я узнал, что все это было придумано заранее и что в заговоре участвовали оба Тома. Дамы вошли в домик инвалида. М-с Бизли поклонилась им, передергивая передник, улыбнулась и по-кошачьи поглядела на Тома. Старый Том по-своему был любезен, предложив м-с Драммонд "промочить свисток" после гребли.

Она посмотрела на меня вопросительно, но молодой Том пожелал быть переводчиком:

- Отец спрашивает, не угодно ли вам после качания в лодке покачнуться в сторону бутылки.

- Нет, - ответила с улыбкой м-с Драммонд, - но я была бы благодарна за стакан воды.

Я поспешил исполнить ее просьбу; м-с Драммонд заговорила с женой Тома старшего, а Сара посмотрела на меня и пошла к двери, время от времени поворачивая назад голову, точно предлагая мне отправиться за ней Я так и сделал, и вскоре мы уже сидели на скамейке моего ялика.

- Джейкоб, - сказала Сара, внимательно глядя на меня, - вы будете другом моего отца?

Я думаю, мне следовало отрицательно покачать головой, но она так подчеркнула слово "моего", зная, что это произведет на меня впечатление, что моя решительность и гордость растаяли под мягким взглядом ее красивых глаз; я поспешно ответил:

- Да, мисс Сара, вам отказать я не могу.

- Почему "мисс", Джейкоб?

- Я лодочник, и вы стоите гораздо выше меня.

- По вашей собственной вине, но я не буду говорить больше об этом.

- А я скажу: не пытайтесь заставить меня бросить мои теперешние занятия. Я счастлив своей независимостью и, если возможно, в будущем сохраню ее.

- Всякий может грести, Джейкоб.

- Совершенно верно, мисс Сара, но яличник никому не обязан. Он работает на всех и все ему платят.

- Придете ли вы к нам, Джейкоб? Завтра. Пожалуйста, обещайте мне. Неужели вы откажете другу вашего детства?

- Я хотел бы, чтобы вы не просили меня об этом.

- Как же тогда вы говорите, что вы друг моего отца? Я не поверю вам, пока вы не обещаете побывать у нас.

- Сара, - серьезно ответил я, - я буду у вас, и в доказательство того, что мы с ним друзья, попрошу у него одного одолжения.

- О Джейкоб, это действительно хорошо, - воскликнула Сара, и на ее глазах заблестели слезы. - Вы меня сделали такой, такой счастливой!

Встреча с Сарой смягчила меня, и мстительное чувство исчезло из моей души. Вскоре после этого к нам подошла м-с Драммонд и предложила вернуться.

- И Джейкоб будет грести, - воскликнула Сара. - Пойдемте, сэр, раз вы хотите быть лодочником, вы должны работать.

Я засмеялся; Том взялся за другое весло, и вскоре мы были подле лестницы м-ра Драммонда.

- Мама, нам нужно дать этим бедным малым выпить, они так усердно работали, - в шутку сказала Сара. - Пойдемте-ка.

Я колебался.

- Нет, Джейкоб, раз вы согласны прийти завтра, то почему же не сегодня? Чем скорее оканчиваются подобные вещи, тем лучше.

Я почувствовал всю справедливость ее замечания, пошел за ней и через минуту снова очутился в той гостиной, в которой пережил ужасные мгновения. М-с Драммонд ушла сказать мужу, что я в доме.

- Как вы были добры, Сара, - сказал я.

- Да, но добрые люди иногда сердятся, сержусь и я...

В комнату вошел м-р Драммонд, Сара не договорила.

- Джейкоб, я рад видеть тебя снова в моем доме, - сказал он. - Меня обманули видимые обстоятельства, и я был несправедлив к тебе.

От его ласковых слов растаяла вся моя былая злоба, я вспомнил прежнюю доброту м-ра Драммонда и почувствовал, что и сам был виноват перед ним. Из моих глаз брызнули слезы, и Сара, как в прежние дни, заплакала вместе со мной.

- Простите меня, мистер Драммонд, - сказал я, когда мог снова заговорить. - Я поступил дурно, проявляя такую мстительность после вашей великой доброты ко мне.

- Мы оба были неправы, но бросим это, Джейкоб. Мне нужно пойти распорядиться делами... потом я снова вернусь к вам. - И м-р Драммонд вышел из комнаты.

- Вы добрый, милый, - сказала Сара, подходя ко мне. - Теперь я действительно по-настоящему люблю вас.

Я не успел ответить ей, как в комнату вошла м-с Драммонд и стала расспрашивать меня о том, где и как я теперь живу. Сара задала мне несколько пытливых вопросов о Мэри Степлтон, и когда я ответил на них, в гостиную снова вошел м-р Драммонд; он так горячо пожал мне руку, что мне стало еще более стыдно моего поведения относительно его. Разговор сделался общим, но в каждом из нас все еще чувствовалось некоторое замешательство. Наконец Сара шепнула мне: "Чего же вы хотели просить у отца?" Я временно забыл об этом, но теперь сказал, что мне очень хотелось бы взять у него часть моих денег.

- С большим удовольствием дам их тебе, - ответил он, - и не спрошу, на что они нужны, Джейкоб. Сколько дать тебе?

- Тридцать фунтов, если у меня есть такая сумма.

М-р Драммонд принес мне деньги в бумажках и золотых монетах; я поблагодарил его и вскоре стал прощаться.

- А Бизли не сказал вам, Джейкоб, что у меня есть кое-что для вас? - спросила Сара, когда я пожал ей руку.

- Сказал. Что же это? - Увидите, - со смехом ответила она. Так окончилась моя жажда мести по милости юной пятнадцатилетней девушки с большими темными глазами.

Том выпил стакан грога внизу и ждал меня на пристани. Мы отчалили и к обеду вернулись в дом его отца. После обеда Том старший завел прежнюю беседу.

- Единственная загвоздка, - сказал он, - деньги на сооружение ялика. Что скажешь, старуха?

Она в ответ только покачала головой.

- Если в этом "загвоздка", - возразил я, - я ее уничтожу; вот деньги на ялик, я их дарю Тому. - И я положил тридцать фунтов в руку моего приятеля.

Том пересчитал бумажки и золото к великому удивлению своих родителей.

- Ты очень добрый малый, Джейкоб, - заметил он, - но скажи: помнишь ли ты один пустынный луг?

- А что? - спросил я.

- Джерри Эбершоу - вот и все, - ответил он.

- Не бойся, Том, эти деньги только мои.

- Но как ты достал их? - спросил старый Том. Странно; под влиянием желания услужить моим друзьям я попросил денег, которые принадлежали мне, но не подумал о том, как они были получены. Вопрос старого Тома вызвал в моем уме жестокие воспоминания, и я вздрогнул, когда во мне воскресло все. Я смутился, не захотел ответить и только повторил:

- Будь спокоен, деньги мои.

- Да, Джейкоб, но как вы достали их? - повторила м-с Бизли. - Вы должны сказать, как такая большая сумма попала в ваши руки.

- У Джейкоба, вероятно, есть причины не говорить этого, миссис, - сказал старик, - может быть, тог, кто дал ему денег, велел держать язык за зубами.

Но этот ответ не успокоил старуху.

- Том, сейчас же отдай деньги, - сказала сна, подозрительно поглядывая на меня.

Том положил их на стол передо мной.

- Возьми, Том, - сказал я, вспыхнув. - Я получил эти деньги от матери.

- От твоей матери, Джейкоб? - спросил старый инвалид. - Если память меня не обманывает, это маловероятно... А впрочем, все может быть.

- Ну, это мне совсем не нравится, - закричала м-с Бизли. - О Джейкоб, это, наверно, неправда!

Я вспыхнул до ушей, огляделся и увидел, что все, даже Том младший, смотрят на меня подозрительно.

- Я не думал, - сказал я наконец, - надеясь подарить вам эти деньги, что это сделается для меня источником неприятностей. Я вижу, что меня подозревают в нечестности, во лжи. Неудивительно, что миссис Бизли может думать так: она меня не знает. Но вы, - продолжал я, обращаясь к старому Тому, - или ты (я взглянул на его сына) тоже подозреваете меня, и это жестоко обидно. Я не ждал недоверия с вашей стороны. Повторяю, что эти деньги мои, честно мои, и получены мною от матери. Я спрашиваю вас, верите ли вы мне?

- Верю, Джейкоб, - сказал молодой Том, ударив кулаком по столу. - Не понимаю, но верю, зная, что ты никогда в жизни не лгал и не делал ничего нечестного.

- Благодарю тебя, Том, - сказал я и пожал его протянутую руку.

- И я клянусь в том, что это правда, Джейкоб, - сказал старый инвалид, - хотя прожил на белом свете дольше, чем мой мальчик, и видел больше, чем он. К сожалению, на моих глазах многие порядочные люди делали дурные поступки. Когда я увидел, как ты покраснел, я тебя заподозрил немножко; прости же меня, Джейкоб, потому что, глядя на тебя теперь, никто не мог бы сказать, что ты виноват в чем-нибудь. Я верю тебе вполне.

- Но почему же не сказать? - пробормотала старая Бизли, покачивая головой и работая над сетью скорее, чем обыкновенно.

Я решил сказать все и передал все обстоятельства, при которых были получены деньги. Но мне было тяжело. Я чувствовал унижение, чувствовал, что лично для себя никогда не взял бы этих тридцати фунтов. Мой рассказ уничтожил сомнения м-с Бизли; деньги были приняты старой четой.

- Джейкоб, - сказал Том, - ты знаешь, как искренне я благодарен тебе. Если бы у меня были деньги и они понадобились тебе, верь, я отдал бы их. Но ты дал много денег, и я постараюсь отложить эту сумму на тот случай, если тебе понадобятся средства.

Я недолго оставался у старого Тома: подозрения задели мою гордость. И хорошо, что все это не случилось до моей встречи с м-с Драммонд и Сарой, не то, пожалуй, примирения не произошло бы.

ГЛАВА XXXIII

Как я был отомщен. Мы пробуем мелодию. Нельзя вперед, идем назад

Я пожал руку Тому, который, видя, что я обижен, проводил меня до ялика и предложил отправиться со мной до Фулгама, а потом вернуться домой пешком. Но мне хотелось побыть одному. Стояла чудная лунная ночь, и широкие, залитые светом пространства воды и ночная тишина необыкновенно соответствовали моему настроению. Я греб по реке, переживая все, что было в этот день. Так я прошел за мост Петни, забыв, что моя пристань близко, и, задумавшись, продолжал грести дальше. Вдруг мысли мои были нарушены звуками смеха и разговора; шумели, по-видимому, пьяные. Они сидели в четырехвесельном ялике и плыли вниз по реке. Я прислушался.

- Говорю вам, я могу играть веслом, как угодно, - сказал человек, сидевший на носу, - смотрите!

Он вынул весло из уключины, подбросил его в воздух, но не поймал его на лету, оно ударилось о дно лодки и пробило две доски кое-как выстроенного ялика, и он немедленно наполнился водой.

- Эй, лодочник! - закричал гребец, заметив меня. - Скорее, тонем!

Ялик погрузился в воду почти до краев раньше, чем я успел подойти к нему, а в ту минуту, когда я очутился подле него, он перевернулся

- Помоги мне первому, я главный конторщик! - закричал слишком хорошо знакомый мне голос. Я протянул весло утопающему, и он скоро уцепился за борт моего ялика. Потом я постарался поймать человека, который пробил веслом лодку, но тот сказал:

- Их слишком много, мы потопим ялик. Я выберусь на берег. - И, исполняя свои слова, он с полным самообладанием, несмотря на платье, быстро и ловко поплыл к берегу.

Я выловил еще двух барахтавшихся в реке и думал, что все спасены, но, оглянувшись, увидел блестевшее в ярких лучах луны круглое и хорошо памятное мне лицо глупого младшего клерка, который когда-то так дурно поступил со мной; он изо всех сил старался удержаться на поверхности. Я подвинулся к нему и, перевесив весло, дал ему схватиться за него; вскоре он вместе с остальными тремя держался за борт ялика.

- Возьмите меня в лодку, возьмите, яличник, - крикнул старший конторщик, голос которого я узнал.

- Нет, вы перевернете ялик.

- Хорошо, возьмите только меня; оставьте других. Я главный конторщик.

- Не могу сделать этого; держитесь за борт, - ответил я, - пока я догребу до берега, это недолго.

Следует сознаться, что мне было приятно держать его в воде. Конечно, я мог взять их всех, хотя и с некоторым риском: благодаря испугу они могли перевернуть лодку. Я двинулся к пристани, и мы скоро были подле нее. Человек, который предпочел плыть один, опередил нас и ждал остальных на берегу.

- Вы достали всех? - спросил он.

- Да, сэр, кажется; их здесь четверо.

- Полный комплект, - ответил он, - и больших мошенников никто никогда не вылавливал! Но все равно: благодаря моей глупости они чуть не утонули, а потому я рад, что вы спасли их. Моя куртка на дне, и я в другой раз отдам свой долг.

- Благодарю вас, сэр, но платить не нужно; это не настоящее катанье.

- Тем не менее скажите нам ваше имя.

- Спросите мистера Ходжсона, главного конторщика, или малого с полнолунием вместо лица, они знают мою фамилию.

- Что вы хотите сказать, яличник? - ответил Ходжсон, дрожа от холода.

- Какой дерзкий малый, - проворчало полнолуние.

- Если они знают ваше имя, то не скажут его, - заметил пловец. - Я назову вам себя: я лейтенант Уилсон, офицер флота. Теперь скажите вашу фамилию, а также подле какого схода стоите вы?

- Меня зовут Джейкоб Фейтфул, сэр, - ответил я, - попросите ваших друзей сказать, когда их зубы перестанут щелкать, знают ли они меня.

Услышав мою фамилию, конторщики поспешно ушли, лейтенант же, сказав, что я еще увижу его, тоже простился со мной.

- Если вы думаете дать мне денег, сэр, откровенно скажу вам, что я их не возьму, - проговорил я, видя, что он хочет уйти. - Я ненавижу этих двух людей за то, что они жестоко оскорбили меня, но мне приятно, что я их спас, и лучшей мести я не желаю. Итак, прощайте, сэр.

- Правда, это чудесная месть. Хорошо же, я не приду, но если мы когда-нибудь снова встретимся, я не забуду этой ночи и Джейкоба Фейтфула. - Он горячо пожал мне руку и ушел.

Несколько времени я стоял, ошеломленный всем случившимся в этот день. Примирение, ссора, месть. Я все еще раздумывал, когда послышался топот копыт. Этот звук заставил меня опомниться, я сел на весла, намереваясь вернуться к Степлтону, но без большого удовольствия. Я испытывал какое-то непонятное чувство к Мэри; дело в том, что я виделся с Сарой Драммонд. Лошадь остановилась подле моста, и всадник, передав ее своему, тоже конному, слуге, подбежал к пристани.

- Скажите, слишком поздно нанять ваш ялик? Я хорошо заплачу вам.

- Куда вы желаете отправиться, сэр? Уже половина одиннадцатого.

- Знаю и почти не надеялся найти здесь яличника. Я приехал на всякий случай. Согласны ли вы доставить меня вверх по реке?

Я посмотрел на говорившего и с восторгом узнал в нем молодого человека - Уорнклиффа. Но я и виду не подал, что знаю его.

- Если вам угодно, сэр, я готов, - сказал я и снова столкнул в воду ялик, вытащенный мной на берег. Вскоре мы плыли по реке, и я раздумывал, сказать ли ему, кто я, или нет. Наконец решил выждать и разузнать, что он за человек.

- К какому берегу, сэр? - спросил я. - К левому, - был ответ.

Я хорошо знал это и молча греб почти до самой стены памятного мне сада.

- Теперь не шумите, - послышалось приказание, которому я повиновался, подводя ялик к той самой части ограды, где обвалились верхние кирпичи. Он стал на кормовое сиденье, снова просвистел два такта мелодии, прождал минут пять и опять засвистел, вглядываясь в окна дома. Но там не было ни признака движения. - Поздно; она легла спать, - сказал Уильям.

- Я думаю, в дело замешана дама, - заметил я. - Если вам угодно доставить ей известия, я мог бы устроить это.

- Да? - спросил он. - Погодите немного. Я скоро поговорю с вами. - Он посвистел и, прождав еще десять минут, опустился на скамейку и попросил меня грести обратно. После короткого молчания Уорнклифф сказал: - Вы думаете, что могли бы переговорить с нею. Как?

- Если вы напишете письмо, сэр, я попытаюсь доставить его.

- Как?

- Эго, сэр, предоставьте мне, и доверьтесь случаю. Но вы должны сказать мне, кто она, чтобы я не передал записки кому-нибудь другому. Также объясните мне, кто живет в этом доме, чтобы я мог остерегаться подозрительных глаз.

- Правильно, - ответил он. - Скажу вам, что если вы добьетесь успеха, я щедро награжу вас; но за нею так смотрят, что вряд ли это будет возможно. Однако человек в отчаянии, как утопающий, хватается за соломинку, и я посмотрю, не можете ли вы помочь мне.

Тут он сказал, что кроме Сесилии в доме жили только ее дядя и слуги, которые все шпионили за ней; что я должен следить, не позволят ли ей выйти гулять в саду одной; что, прячась под стеной с восьми часов утра до вечера, я, может быть, найду возможность передать ей письмо. Он поручил мне быть подле моста на следующее утро в семь часов, прибавив, что приедет туда и передаст мне конверт. Мы подошли к Фулгаму. Он живо выскочил на пристань, заплатил мне гинею, сел на лошадь, которую его грум водил взад и вперед, и уехал. Я вытащил лодку на берег и, усталый, пошел домой. Мэри ждала меня и принялась расспрашивать, почему я вернулся так поздно, но я отвечал очень уклончиво, и она ушла очень рассерженная.

На следующее утро к пристани явился слуга с письмом и сказал, что ему приказано ждать до вечера. Я повел ялик вверх по течению, положил конверт под отделившийся кирпич, как было сговорено с молодой девушкой, потом отчалил к противоположному берегу, откуда открывался вид на весь сад.

Через полчаса из дома вышла молодая девушка вместе с какой-то женщиной и стала прогуливаться по усыпанной гравием дорожке. Вот она остановилась и посмотрела на реку; ее спутница продолжала ходить. Как мне казалось, Сесилия, не надеясь найти что-нибудь под кирпичом, сдвинула его ногой, заметила белую бумагу, быстро схватила конверт, спрятала за лиф и снова посмотрела на реку. Было тихо. Я просвистел два такта условной мелодии. Она услышала и быстро прошла в дом. Приблизительно через полчаса Сесилия вернулась и, улучив удобную минуту, наклонилась к кирпичу. Я прождал несколько минут и увидел, что молодая девушка и ее спутница исчезли в доме, приблизился к стене, поднял кирпич, взял письмо и вернулся к Фулгаму. Я отдал письмо слуге; он поскакал обратно, а я пошел домой, вполне довольный своим успехом, но ломая голову над смыслом того, что происходило.

ГЛАВА XXXIV

Домине читает проповедь по самой большой книге, которую я когда-либо видел, и занимающей приблизительно два акра. Не очень-то легко переворачивать листки, но шрифт удобен для чтения без очков. Он уходит, не закрыв книги, как обыкновенно делают пасторы по окончании проповеди

На следующий день было воскресенье, и я, по обыкновению, отправился навестить Домине и м-ра Тернбулла. Я пришел к школе в ту минуту, когда мальчики направлялись в церковь. Впереди шел учитель; арьергард составлял сам Домине. Я двинулся за ними. Домине казался унылым и почти не разговаривал со мной во время нашего странствия. По окончании богослужения он попросил учителя отвести воспитанников в школу, а сам остался со мною на кладбище Он оглядывал надгробные камни и время от времени что-то бормотал. Наконец, все прихожане разошлись; мы остались одни.

- Не думал я, - сказал он наконец, - заботясь о тебе в детстве, что получу такую награду; не ждал я, что мальчику, брошенному на произвол судьбы, я буду изливать печаль моей души и найду в нем сочувствие, которого давно не видел, так как отдалился от всех прежних друзей. Да, Джейкоб, все, кого я знал в юности, лежат теперь здесь, и с тех пор прошло целое поколение. Ты один у меня, и я чувствую, что тебе я могу довериться. Благослови тебя Бог, мой мальчик, и раньше, чем меня положат здесь рядом с ушедшими от меня, я хотел бы видеть тебя благоденствующим и счастливым. Тогда я спою "Nunc dimitis" (ныне отпущаеши (лат.).), тогда я скажу: "Ныне отпущаеши меня, Владыко".

- Я счастлив, сэр, - ответил я, - слыша, что я могу служить вам поддержкой, но мне жаль, что вам нужно утешение.

- Джейкоб, - сказал он, - во все времена жизни человек нуждается в поддержке и утешении. Однако я не считаю наш мир долиной слез; нет, Джейкоб, это прекрасный, сияющий мир, и он был бы счастливым, если бы мы умели подавлять наши чувства и страсти, чтобы вполне наслаждаться прелестью и разнообразием природы. Все создано для наслаждения и счастья, но мы своими излишествами оскверняем то, что было бы прекрасно в противном случае. Вино было дано, чтобы веселить сердце человека; но не видел ли ты, как твой наставник низко упал благодаря невоздержанности? Джейкоб, чувство привязанности было вложено в человека, чтобы служить для него сладчайшим счастьем; однако ты видел, как я, твой наставник, поддавшись глупому тщеславию, по безумию, полюбил девушку и обратил нежное чувство к ней в источник страданий. Джейкоб, - продолжал Домине, помолчав, - после книги жизни поучительно читать и книгу смерти. Смотри, каждый камень кругом нас может служить страницей, а каждая страница - уроком. Прочти надпись на плите перед нами. Кажется ужасным, что единственный ребенок был вырван из объятий родителей. Кажется ужасным, что они потеряли все свое наслаждение, предмет повседневных забот, свою единственную мечту; а между тем я знал их, и небо поступило с ними добро и милосердно: они жили только для ребенка, они забыли свои обязанности относительно Бога и людей; потеряв же сына, вернулись к ним. Вот и другой камень, Джейкоб; он обозначает место погребения одного из моих самых ранних самых дорогих друзей. У него был один недостаток, оказавшийся источником несчастия всей его жизни и повлекший его безвременную кончину. Он был мстителен, никогда не забывал нанесенных ему обид, не помня, что сам он, бедный смертный, нуждался в снисхождении. Он поссорился со своими родственниками и погиб во время дуэли с другом. Я упоминаю об этом тебе, Джейкоб, потому что и в тебе горит мстительность.

- Я уже помирился с мистером Драммондом, сэр, - ответил я, - но ваши слова не пропадут даром.

Домине обрадовался, прибавил еще несколько советов, заключив их словами, что, по его мнению, мое стремление к независимости изобличает только гордость. После этого он глубоко задумался и наконец сказал, что нам пора вернуться домой.

Я простился с Домине, пошел к Тернбуллу и рассказал обо всем, что случилось со времени нашей последней встречи с ним; капитан выслушал меня внимательно, а прощаясь, попросил на днях зайти к м-ру Драммонду и передать моему бывшему покровителю деньги, которые он был должен ему за вино.

Я согласился, так как мне было приятно повидаться с Сарой. Дома Мэри рассказала мне, что у нее был Том Бизли, что его ялик строится, что инвалид бросил место на барже и занялся изготовлением вывески, которая привлекла бы заказчиков.

На следующее утро я только что хотел спустить ялик, когда к пристани подъехал Уорнклифф и сказал мне:

- Фейтфул, пойдемте со мной в таверну. Мне надо с вами поговорить.

Едва мы вошли в маленький кабачок, он продолжал:

- Прежде всего я заплачу мой долг, потому что я должен вам много. - И он положил на стол пять гиней. - Я узнал от Сесилии, что у вас хранится жестяной ящик с документами. Почему вы мне не сказали этого? Почему вы также не сказали, что именно вас я нанял в тот вечер, когда мне так не посчастливилось?

- Я считал это тайной молодой леди и предоставил ей, если она пожелает, сказать вам все.

- Я очень рад; это доказывает, что на вас можно полагаться. Скажите мне теперь, кто тот джентльмен, который был с вами в ялике, а теперь хранит ящик? Заметьте, Фейтфул, я не требую от него ящика. Я желаю только при всех рассказать ему все, и затем предоставить решить, захочет ли он отдать бумаги другому лицу или мне. Можете ли вы меня теперь же доставить к нему?

- Да, если вам угодно. Я привезу вас туда через полчаса. Его дом стоит на берегу реки.

Уильям вскочил в ялик, и скоро мы уже сидели в гостиной м-ра Тернбулла. Не буду повторять разговора, расскажу только в общих чертах историю молодого человека и Сесилии словами Уорнклиффа.

ГЛАВА XXXV

Длинная история, которая кончается открытым ящиком; там оказываются бумаги и акты, гораздо более приятные для м-ра Уорнклиффа, чем для его дяди. Начинаю чувствовать "благословение" независимости и подозревать, что я поступил, как глупец. Через два года я вполне удостоверяюсь в этом

"Джентльмен, который помешал мне увезти Сесилию, - наш общий дядя. Мы с ней двоюродные, и наша фамилия Уорнклифф. Мой отец, майор армии, умер, когда я был маленьким, моя мать еще жива; это сестра леди Ауберн. У Сесилии нет ни отца, ни матери. Из четырех братьев в живых остался только один дядя, в доме которого Сесилия живет; его зовут Генри. Он был адвокатом, но позже купил себе патент на должность и до сих пор пользуется им. Мой отец, которого звали Уильям, умер небогатым, однако оставил достаточно, чтобы матушка могла жить и как следует воспитывать меня Я учился законам при дяде Генри и жил у него в доме Отец Сесилии, Эдуард, ничего не оставил; он разорился в Англии, уехал в Индию по требованию моего богатого дяди, имя которого было Джеймс. Вскоре после смерти отца Сесилии мой дядя Джеймс вернулся из Индии. Как холостяк он очень любил молодежь, и так как у него были только один племянник и одна племянница, которым он мог оставить свое состояние, он, приехав вместе с Сесилией в Англию, пожелал немедленно видеть меня, а потому поселился в доме Генри. Однако дядя Джеймс был очень холоден и капризен. Я как мальчик нравился ему больше моей кузины, и в один прекрасный день он объявил, что я буду его наследником. На следующий день он переменил решение и сказал, что Сесилия, которую он очень любит, получит решительно все. Для нас, шестнадцатилетнего юноши и четырнадцатилетней девочки, деньги ничего не значили; для него же богатство было божеством, и он уважал людей только сообразно с тем, какое состояние предполагал у них. С такими чувствами он требовал и от нас величайшего почтения к себе. Но почтения он не дождался, однако, в общем, мы нравились ему. После трехлетнего пребывания в Англии Джеймс решил снова уехать в Индию. Я слышал, как он сказал дяде Генри, что сделает завещание и оставит его в руках брата. Но я не знал, было оно сделано или нет. В то время Генри еще занимался адвокатурой, и я работал в его конторе. Только после отъезда дяди Джеймса в Индию Генри бросил свою профессию. Сесилию он оставил у себя, и наша дружба с течением времени превратилась в любовь. Мы с ней скоро решили, что тот из нас, кто сделается наследником Джеймса, отдаст половину своего состояния другому. Дядя Генри меня удалил, но я продолжал работать в другом доме, в котором теперь занимаю место компаньона. Через четыре года Джеймс умер, и нам сообщили, что завещание не найдено; поэтому предполагалось, что он не оставил последней воли. Понятно, дядя Генри как законный наследник завладел всем его имуществом, и все наши надежды погибли. Но это было еще не худшее. Дядя, знавший о наших взаимных чувствах, сделавшись богачом, объявил Сесилии, что она получит все его состояние, если выйдет замуж по его выбору, что ее будущее богатство сделает ее желанной для самого знатного человека в Англии. А мне он объявил, чтобы я пореже виделся с ней. Обезумевший от его слов, я сказал себе, что дядя Джеймс наверняка сделал завещание, и эта мысль засела у меня в голове. К тому же я вспомнил то, что покойный говорил перед своим отъездом. В доме Генри был ящик с бумагами и актами. Я был уверен, что в нем-то и хранится завещание, если только дядя не уничтожил этой бумаги. Останься я в доме, я, конечно, так или иначе открыл бы ящик, но теперь это было невозможно. Я сообщил о моих подозрениях Сесилии, попросил ее попытаться осмотреть ящик, думая, что дядя не предположит, чтобы она решилась на такой смелый поступок. Однажды она случайно нашла ключи, открыла ящик и посреди пергаментов увидела документ с пометкой, говорившей, что это завещание дяди Джеймса. Однако она так волновалась и так боялась возвращения дяди, что плохо рассмотрела бумагу. Дядя вернулся как раз в ту минуту, когда Сесилия закрыла ящик. Он спросил ее, что она делает, увидев ключи на столе и заподозрив ее. Боясь новой попытки, он унес ящик и запер его в верхнем этаже в чулане, ключ от которого, кажется, отдал на сохранение своему банкиру в городе. Сесилия написала мне обо всем, и я попросил ее постараться открыть чулан и унести жестянку. Сделать это было легко, потому что ключ от другого чулана превосходно пришелся к замку. Я также убедил ее бежать со мною, немедленно обвенчаться и увезти документы. Вы знаете, как плохо удался наш план. Я чувствую, что в жестянке хранится завещание дяди Джеймса, потому что со времени пропажи бумаг Генри страшно волнуется и от тревоги превратился в тень. Он надеется только, что лодочники открыли ящик, предполагая найти в нем деньги, и, разочарованные, уничтожили бумаги, чтобы избежать ареста. В таком случае исполнилось бы его желание. Теперь, сэр, я дал вам по чести полный отчет и предоставляю все остальное на вашу волю.

- Я решаю скоро, - ответил м-р Тернбулл, - я открою ящик, выну из него акты, которые спрятаны в нем, и помещу их список в "Таймсе" и в других газетах. Если там скрывается завещание вашего дяди, о нем будет также объявлено, и после огласки ваш дядя Генри, конечно, не решится сказать ни слова.

Призвали слесаря; открыли ящик. В нем лежал документ на покупку дядей должности, другие бумаги, а также завещание Джеймса Уорнклиффа, эсквайра.

- Я думаю, - заметил Тернбулл, - что на всякий случай недурно прочитать это завещание при свидетелях. Заметьте, оно засвидетельствовано Генри Уорнклиффом и еще двумя лицами.

Молодой Уорнклифф прочел завещание. Все было завещано Уильяму и Сесилии с тем, чтобы они обвенчались. В противном случае дядя назначал каждому из них по 20 000 фунтов Остальная часть состояния должна была перейти к первому мальчику, родившемуся от брака племянника или племянницы. Брату он оставил сумму в 10 000 фунтов. По окончании чтения м-р Тернбулл пожал руку Уорнклиффу и поздравил его.

- Я глубоко благодарен вам, сэр, - сказал Уильям, - но еще больше я обязан этому разумному Фейтфулу. Вы не должны оставаться лодочником, Фейтфул, - прибавил он, пожимая мне руку.

Я ничего не ответил, потому что Тернбулл устремил на меня глаза. Я заметил только, что счастлив за него и мисс Сесилию.

- Теперь, - продолжал Тернбулл, - пойдите к вашему дяде и объявите ему ваши условия, предложив позволить вам немедленно обвенчаться с мисс Сесилией; со своей стороны обещайте никогда больше не говорить об этом деле. Между тем я сохраню бумаги, и завещание не выйдет из моих рук, пока не будет предъявлено в суд.

Уильям одобрил этот план, и мы расстались. Чтобы закончить мой рассказ, скажу читателю теперь же, что Генри, применяясь к обстоятельствам, пришлось сделать вид, будто он обрадовался находке завещания, перестать говорить о пропаже шкатулки и вложить руку Сесилии в руку Уильяма. Через месяц они обвенчались.

На следующий день в полдень я был подле дома м-ра Драммонда. Я постучался, отворивший слуга не узнал меня.

- Что вам угодно? - спросил он.

- Я хотел бы видеть миссис или мисс Драммонд, моя фамилия Фейтфул.

Он предложил мне остаться в холле, прибавив: "Вытрите башмаки". Не скажу, чтобы это было мне приятно. В гостиной я застал одну Сару.

- Джейкоб, я так рада видеть вас, но мне жаль, что вас заставили ждать внизу. Однако, если люди, которые могут занимать в свете другое место, делаются лодочниками, не мы виноваты. Слуги судят только по внешности.

Мне стало на минуту досадно, но скоро это чувство прошло. Я сел подле Сары, и мы стали разговаривать.

- Я хотела подарить вам кошелек собственной работы, чтобы вы в него прятали ваши заработки, - со смехом сказала она. Потом подняла пальчик и насмешливо крикнула: - Лодку, сэр, лодку! Ну, Джейкоб, в сущности, все-таки важнее всего независимость, и вы не должны сердиться, что я смеюсь над вами.

- Мне все равно, Сара, - ответил я (однако сказал неправду), - в моем положении нет ничего позорного.

- Ничего, конечно; вам не хватает только честолюбия. Ну, довольно об этом.

В комнату вошла м-с Драммонд и пригласила меня прийти к ним обедать в среду.

- О, мама, в среду Джейкобу нельзя быть у нас: в этот день у нас гости.

- Правда, правда, я забыла, - проговорила м-с Драммонд. - Но в четверг мы будем одни. Придете ли вы в четверг, Джейкоб?

Я колебался, понимая, что меня не приглашают в среду из-за того, что я лодочник, хотя прежде я обедал у них всегда, кто бы ни был приглашен.

- Да, Джейкоб, - сказала Сара, подходя ко мне, - пожалуйста, придите в четверг, потому что, хотя к нам в среду приглашены знатные люди, общество в этот день будет для меня менее приятно, чем ваше.

Последний комплимент Сары заставил меня решиться принять приглашение. Когда пришел м-р Драммонд, я передал ему чек Тернбулла, и он был очень ласков со мной, но говорил мало. На прощанье Сара со смехом сказала, что из-за визита к ним я потерял несколько выгодных нанимателей, посоветовала мне поскорее вернуться на реку и постараться наверстать потерянное.

- Как-нибудь на днях мы с мамой отправимся кататься по реке, только ради вас, - заметила она.

Я засмеялся и ушел, но был ужасно обижен. Сарказм Сары уязвил меня, однако об руку с насмешкой я видел в ней столько доброты, что не мог на нее сердиться. В четверг я обедал в семье Драммонд, и они были одни и обращались со мной ласково и внимательно, но все-таки в наших разговорах чувствовалась маленькая принужденность. После обеда м-р Драммонд говорил мало. Он больше не предлагал мне поступить к нему, не спрашивал, как идет мое дело. В общем, я чувствовал себя неловко, с удовольствием ушел от них, и мне не хотелось снова вернуться в их дом. Надо заметить, что теперь м-р Драммонд занимал гораздо более важное общественное положение, нежели в то время, когда мы впервые встретились с ним. Он имел связи со многими большими заграничными фирмами и быстро богател.

Читатель, не желая утомлять вас неинтересными подробностями, я пропущу приблизительно два года, раньше чем снова возьмусь за рассказ. Я скажу только вкратце о том, что произошло за это время. Домине продолжал свою деятельность, сморкался и действовал розгой с таким же успехом, как и прежде. Почти каждое воскресенье я навещал его и выслушивал советы моего доброго наставника. М-р Тернбулл был по-прежнему ласков и внимателен, но его здоровье заметно ухудшилось. Он не мог оправиться от последствий купанья подо льдом. Семью Драммонд я видел редко. Я никогда не бывал у них без приглашений, которые мне приносил Том. Сара сделалась красавицей, богатство Драммонда помогло его семье войти в избранное общество. Расстояние между нами еще увеличилось. Степлтон все курил трубку и разглагольствовал о "человеческой природе". Мэри стала прелестна, но кокетничала хуже прежнего, бедный Том совсем потерял голову и постоянно бывал с нею; она же то улыбалась ему, то смеялась над ним и отталкивала его, совершенно перестала слушаться меня и, казалось, умышленно делала все, что мне не нравилось. Тем не менее мы были довольно дружны.

Дела старого Тома шли хорошо; он по целым дням колотил и заклепывал кили всевозможных лодок, скрашивая работу песнями. Я часто бывал у него, слушая его песни и рассказы.

Моя жизнь текла незаметно. Я снова обратился к своим книгам, читал во время долгих летних вечеров, пока Мэри прогуливалась с Томом младшим и другими поклонниками. Тернбулл давал мне книги. Но, хотя мой ум расширился, я не стал счастливее. Напротив, я все больше и больше чувствовал, что поступил безумно, обеспечив свою независимость; я сознавал, что умственно стою выше своего положения в свете; что те, с кем я живу, неподходящие для меня товарищи, что ради безумной гордости я оттолкнул возможность возвыситься. М-р Драммонд не возобновлял своих предложений, а м-р Тернбулл, думавший, что я держусь прежнего мнения, и в то же время страдая от ревматизма, заботился теперь больше о себе, чем о других, и тоже перестал уговаривать меня бросить ялик Я был слишком горд, чтобы сказать кому-нибудь о моих желаниях, и продолжал работать на реке, почти не интересуясь заработком. Единственное счастье давали мне страницы истории или цветы поэзии. Чтение - как змея, в теле которой, как говорят, кроется противоядие от отравы ее зубов, - расширяя мой ум, сделалось для меня источником недовольства, однако оно отвлекало мою мысль от настоящего. Итак, пропустите, читатель, два года и дополните картину вашим воображением. Я же снова начну мой рассказ.

ГЛАВА XXXVI

Глава полна потерь для всех, кроме читателя, хотя сначала Том получает награду за ум. Мы заключаем самую невыгодную сделку. Мы теряем заработанные деньги, ялик и свободу

Я сидел в моем ялике с книгой в руках. Том подошел ко мне и сказал:

- Ты помнишь, Джейкоб, что завтра кончается время моего учения? Я проработал семь лет и с восходом солнца освобожусь. Сколько остается служить тебе?

- Приблизительно год и три месяца, Том. Вам лодку, сэр?

- Да, и поскорее, я тороплюсь, - ответил подошедший наниматель. - Прилив или отлив?

- Отлив начнется скоро, сэр, но теперь вода спокойна. Том, посмотри, не можешь ли ты отыскать Степлтона.

- Ну, Бог с ним, Джейкоб: я отправлюсь с тобой. Вот что, Джонс, товарищ, скажи старой "человеческой природе", чтобы он присмотрел за моим яликом, - продолжал Том, обращаясь к знакомому нам яличнику.

- Я думал, что ты хотел повидаться с ней, - заметил я Тому, когда мы отчалили.

- Бог с Мэри, - ответил он.

- Что такое там опять?

- Мы двое безумцев. Она слишком капризна: она мне слишком нравится и поступает слишком дурно, я слишком увлечен ею. Значит, ты видишь, Джейкоб, что между нами слишком много "слишком". Впрочем, двое могут сделаться одним, Джейкоб, и тогда "слишком" потеряет силу.

- "Сделаться одним" при помощи пастора? Только где пастор?

- Я похожу на проповедника, - ответил Том, который греб на носу. - Ты хороший клерк, а я позади тебя, как священник позади причетника.

- Недурно сказано, - заметил джентльмен, совершение забытый нами во время разговора.

- Яличник был бы дурным проповедником, сэр, - ответил Том.

- Почему это?

- Потому что он всю жизнь смотрит в одну сторону, а направляется в другую.

- Очень, очень хорошо. Редко услышишь такие ответы в ялике. Возьмите это, - сказал джентльмен, бросив Тому полкроны.

- Благодарю, сэр, желаю, чтобы, когда мы встретимся снова, у вас было не больше разума, чем теперь.

- Что вы хотите сказать?

- Я желаю, чтобы у вас не было достаточно разума, чтобы беречь деньги.

- Я думаю, вы находите, что этого добра у меня мало?

- Какого добра, сэр? Ума или денег?

- Ума, мой милый.

- Нет, сэр, я думаю, что у вас есть и то и другое. Вы только что щедро заплатили за остроумие, а вряд ли вы сделали бы это, если бы у вас не было лишних денег.

- Но я говорил о своем собственном уме.

- Ни у одного человека нет своего ума: если он заимствует его - этот ум не принадлежит ему; если он скрывается в его голове, он получил его от своей матери; значит, опять таки это не его собственный ум.

Подле пристани Лондонского моста джентльмен вышел и заплатил мне деньги.

- До свидания, мой милый, - сказал он Тому. Нас позвал смуглый, плотный, низкорослый молодой человек, который еще с лестницы кричал:

- Эй вы, лодочники, хотите хорошо заработать? - На наш утвердительный ответ он продолжал: - Переправьте меня в Грейвзенд, если не боитесь соленой воды.

- Это не близко, - ответил Том, - и в соленой воде нам нужно заработать на соль к похлебке.

- Заработаете, и в придачу заработаете еще по стакану грога.

Мы сговорились отвезти его за две гинеи, снесли вниз его багаж, уложили вещи в ялик и пошли с отливом. Наш наниматель оказался очень болтлив, и мы скоро узнали, что он был помощником корабельного мастера на сорокаорудийном фрегате "Имморталите" (Имморталите - бессмертие (фр.). В те времена корабли английского флота носили, как правило, французские имена.), который должен был отойти на следующее утро. Вот показался фрегат, синий вымпел которого гордо развевался. Дул сильный ветер; поднимались большие волны, и в наш ялик хлестала вода. Благодаря тяжелому ящику нанимателя он так сильно погрузился, что мы боялись утонуть. Когда мы подошли к судну, к ящику привязали веревку, и матросы стали вытягивать его из! ялика, корабельный катер подошел близко, и, не знаю, случайно или умышленно лоцман, который управлял им, натолкнулся на нас; ялик треснул, и нам грозила опасность быть раздавленными между катером и боком фрегата. Однако моряки в катере оттолкнулись веслами и подхватили нас, но наш ялик затонул и поплыл к корке фрегата.

Попав на корабль, мы попросили одного из офицеров послать шлюпку за нашим яликом. Он отослал нас к старшему лейтенанту.

Я попросил у него шлюпку, которая спасла бы наш ялик. Он отказал, предложив нам самим достать его, и, не обращая больше на нас внимания, стал раздавать приказания матросам.

Тут мы обратились к помощнику, которого доставили на палубу, но и он отказался помочь нам, говоря, что сам боится начальства, так как отправился на берег без спросу.

Тогда Том снова подошел к старшему лейтенанту и сказал ему:

- Ужасно потерять ялик и возможность зарабатывать хлеб, сэр.

Теперь все матросы были размещены по местам, и у лейтенанта было больше времени обратить на нас внимание. Он взглянул на нас серьезно и пошел к борту, чтобы посмотреть, виден ли еще наш ялик.

- Том, - сказал я, - смотри, подле нас шлюпка; спустим ее и сами отправимся за яликом.

- Погоди одно мгновение, - ответил Том, - посмотрим, может быть, они помогут нам, во всяком случае, раньше всего получим наши деньги. Видишь, вот опять лейтенант.

- Я явился, сэр, - сказал помощник мастера, прикладываясь к козырьку и вытягиваясь в струнку перед старшим лейтенантом.

- Вы опоздали, сэр, - возразил офицер, - а теперь из-за вас я должен послать шлюпку за яликом этих малых.

- Смею доложить, они сильные молодые люди, - заметил тот. - Из них выйдут великолепные матросы, а за яликом не стоит посылать.

Этот намек не пропал.

- Кто вы? - спросил нас старший лейтенант.

- Яличники, сэр.

Мы рассказали ему, что ялик не наш, что мы ученики и можем доказать это. На нашу просьбу послать за яликом он ответил:

- Я не могу употреблять королевских шлюпок для такого дела.

- Тогда мы сами отправимся за ним, - сказал я, и мы пошли к носу.

- Стой, не так быстро. Куда вы идете?

- Хотим спасти наш ялик.

- Без моего позволения?

- Мы не принадлежим к фрегату, сэр.

- Нет, но полагаю, скоро будете принадлежать, потому что у вас нет удостоверения, что вы ученики.

- Мы можем послать за бумагами и завтра утром получить их.

- Может быть, но не ждите, чтобы я верил всему, что мне говорят. И скажите: долго ли вам осталось быть учеником? - спросил он, обращаясь к Тому.

- До завтра, сэр.

- До завтра. Тогда я задержу вас до завтра, а потом завербую в матросы

- Но меня вы должны отпустить, сэр, - ответил я, зная, что я могу освободить и себя и Тома, только отправившись к Драммонду за помощью.

- Полно, глупости; вы должны оба оставаться в одной лодке! Дело в том, что вы мне очень понравились, и мне тяжело расстаться с вами.

- Ужасно потерять наш хлеб таким образом, - сказал я.

- Мы найдем для вас хлеб, и довольно твердый, - со смехом ответил лейтенант, - твердый, как кремень.

- Значит, мы просим у вас хлеба, а вы дадите нам камень, - возразил ему Том, - это противно Священному Писанию.

- Верно, но все писания на свете не помогут наполнить фрегат матросами. И в конце концов, что за беда годик-другой послужить королю и набить карманы призовыми деньгами? Что, если вы сделаетесь волонтерами?

- Позвольте нам на полчасика отправиться на берег, чтобы обдумать все, - попросил я.

- Нет, вас отговорят; но я даю вам время до утра, и тогда один-то у меня останется.

- Очень благодарен за себя, - ответил Том. Старший лейтенант улыбнулся и ушел.

- Ну, Джейкоб, мы попались, - сказал Том, - поверь мне.

- Да, - ответил я, - если только нам не удастся отправить письма твоему отцу или Драммонду, который, я уверен, помог бы нам. Но малый, давший совет лейтенанту, сказал, что фрегат отойдет завтра.

- Вот он, поговорим с ним.

Но помощник отказался ответить, когда именно отойдет фрегат, отказался даже заплатить нам две гинеи, под предлогом, что он обещал эти деньги яличникам, а теперь мы сделались матросами военного судна, и, следовательно, яличники исчезли.

- Я думаю, нам нет спасения, Джейкоб, - сказал Том. - Но лично мне все равно. Мне хотелось посмотреть свет, и, может быть, теперь это будет так же хорошо, как и в другое время. Но за тебя я страдаю, Джейкоб.

- Все вышло по моей вине, - ответил я.

Вскоре старший лейтенант прислал нам вкусный обед и по стакану грога; и то и другое мы уничтожили между двумя пушками. У нас было немного денег, мы купили у матросов несколько листов бумаги; я написал м-ру Драммонду и м-ру Тернбуллу, а также Мэри и старому Тому, прося их выслать нам платье в известный пункт, в том случае, если нас не отпустят. Том также написал своей старой матери и в утешение ей обещался ничего не пить. Поручив отослать наши письма, мы пошли, легли под палубой и скоро крепко заснули.

Мы остались на фрегате, потому что первый лейтенант не отпустил нас.

Через два дня утром мы бросили якорь в Доунсе, и там я получил письма от м-ра Драммонда и Тернбулла, в которых говорилось, что они немедленно начнут хлопоты в адмиралтействе для освобождения нас. Тому передали письмо от матери и отца. В Доунсе же на наш фрегат явился капитан Маклин, человек решительный, твердый, никогда не изменявший своих приказаний, которые давал, употребляя в них слова "мне нравится". "Мне нравится, чтобы меня слушались", - говаривал он, например.

Когда уже в море капитан раскрыл данный ему запечатанный приказ, мы узнали, что нам предписано два месяца крейсировать между Канарскими островами и Мадейрой, чтобы поймать каперские суда, которые захватили многие из наших купеческих шхун, хотя и охранявшихся конвоем, а потом отправиться в Галифакс к адмиралу, чтобы сменить фрегат, долгое время пробывший на этой стоянке.

Том скоро сделался любимцем капитана Маклина, которому понравилась его живость и быстрое исполнение всех приказаний; он даже спускал ему многое, что не прошло бы даром другим. Долго крейсировали мы, но все бесплодно, хотя Том, я и другие матросы то и дело взбирались на верх главной мачты, осматривая горизонт. Близ Канарских островов мы бороздили море, двигаясь на север, юг, восток и запад, словом, в том направлении, как это нравилось капитану.

Наконец однажды мы заметили чужой парус и спустили два катера; мы с Томом оказались в числе преследователей каперского судна. Во время преследования оно отстреливалось, и одно из его ядер пробило катер, в котором был я, и снесло две доски его дна. Осколок снаряда ранил меня и двоих матросов. Катер, полный боевых припасов, опрокинулся, и один бедный раненый малый остался под ним и не поднялся на поверхность. Остальные выплыли, схватились за опрокинувшийся катер и были спасены. Осколок ядра вонзил громадную щепку в мою левую руку. Тем не менее я держался долго, но наконец потерял сознание и пошел ко дну. Том, бывший в катере, который шел нам на помощь, увидел, что я тону, бросился за мной, нырнул, вынес меня на поверхность и спас; спасли и остальных. Когда я пришел в себя, офицер, не спрашивая у меня позволения, схватил щепку и вырвал ее из моей руки.

На нашем фрегате меня уложили в трюме; врач сначала покачал головой, но сказал, что руку еще можно спасти. Капер ускользнул. Я скоро отправился, и мне дали место писца.

Так мы пришли в Галифакс. Адмирал был на Бермудских островах, а фрегат, который мы должны были сменить, отправился к Гондурасу. Мы прошли из Галифакса к Бермудским островам. К тому времени моя рука вполне зажила, но меня все еще держали переписчиком. Наконец, через три недели пришел фрегат из Гондураса, и мы, прокрейсировав четыре месяца в Бостонском заливе, отправились к Галифаксу. С тех пор как мы покинули Англию прошло около года, и все это время мы не получали писем. Поэтому читатель может себе представить, с каким нетерпением смотрел я на почтовые мешки, когда их впервые переправили с берега.

- Фейтфул, - сказал мне казначей, - вам два письма.

Я поблагодарил его и побежал к своей конторке, чтобы прочитать их. Первое было от адвоката, и вот что в нем стояло.

"Сэр, спешим известить вас о смерти вашего друга мистера Александра Тернбулла. По завещанию вы делаетесь его единственным наследником, получаете сумму в 30 000 фунтов; остальное временно назначается его жене. За исключением 5000, оставленных миссис Тернбулл, суммы, завещанные другим, достигают только цифры 800 фунтов. После смерти миссис Тернбулл все переходит к вам. Поздравляю вас. Вместе с мистером Драммондом мы подали просьбу в адмиралтейство, прося освободить вас от службы во флоте. Просьба была уважена, и с этой же почтой отправлен приказ отпустить вас. Если вы пожелаете остаться клиентом нашей фирмы, мы будем очень счастливы. Искренне и глубоко уважающий вас Джон Флетчер".

Второе письмо было от мистера Драммонда. Можете себе представить, как я был счастлив. Остальные изумлялись. Старший лейтенант провел меня к капитану, и я скоро получил позволение покинуть флот. Едва от меня отошел лейтенант, как я увидел Тома, державшего в руках письмо от Мэри Степлтон, с припиской от своей матери.

- Джейкоб, - сказал он, - у меня есть удивительные известия. Мэри пишет, что мистер Тернбулл умер, оставив ее отцу 200 фунтов, и что ей говорили, будто он завещал тебе целое состояние.

Я передал ему письмо Флетчера и рассказал остальное.

- Я счастлив за тебя, Джейкоб, так счастлив, - сказал Том, узнав о моей отставке. - Но что станется со мной? - прибавил он и провел обратной стороной руки по глазам, стирая слезы.

- Ты скоро тоже освободишься. Том, - заметил я, - если только мне удастся устроить дело при помощи денег и хлопот.

- Если тебе не удастся, то я сделаю это сам, Джейкоб. Я не хочу оставаться здесь без тебя.

- Не поступай неблагоразумно, Том. Я убежден, что я куплю твое освобождение, когда вернусь в Англию. Пока это не будет сделано, ничто иное не пойдет мне в голову.

- Тогда торопись, Джейкоб, потому что долго оставаться здесь я не в состоянии.

Вскоре я взошел на палубу фрегата "Астреа", который понес меня в Англию.

ГЛАВА XXXVII

Я прерываю супружеский дуэт и опрокидываю лодку. Все на твердой земле, а потому никто не тонет. Я нахожу, что профессия джентльмена приятнее обязанностей яличника

По возвращении я прежде всего побывал у старого Тома и сообщил ему о сыне. Когда я приехал к его домику, он чинил чью-то лодку и разговаривал со своей старухой. Не видя меня, они вспоминали о Томе и печалились о нем, между прочим высказывая, что, пока с ним Джейкоб, им нечего бояться за сына.

- Да, - заметила старуха, - но, говорят, Джейкоба скоро отпустят; что же будет тогда с Томом?

- Уж и не ведаю, - проговорил старик. - У Джейкоба было сердце хорошее, но кто знает, что случится теперь, когда он разбогател: ведь богатство портит человека. Впрочем увидим. Если он окажется непорядочным, я совсем перестану верить в людей. Ах, как мне хотелось бы, чтобы он был с нами.

- Тогда ваше желание исполнено, добрый друг! - крикнул я, подбегая к Тому и хватая его за руку.

Старый Том так изумился, что отступил, потянул меня за собою, потерял равновесие, и мы оба упали. Старуха испугалась, вскочила было со скамейки старой лодки и опять быстро опустилась в нее; лодка не вынесла такого давления и перевернулась. Я первый вскочил и бросился на помощь м-с Бизли, засыпанной пылью и кусками сухого вара.

- О Боже мой, - закричала старуха, - я, кажется, вывихнула себе ногу. Боже, мистер Джейкоб, как вы напугали меня!

- Да, - сказал старый Том, - твое появление всех нас перевернуло, не исключая и старой лодки. Несмотря на твою новую оснастку (он говорил о приобретенном мною костюме джентльмена), ты по-прежнему Джейкоб Фейтфул.

- Надеюсь, - ответил я, и мы немедленно приступили к обсуждению планов освобождения Тома. После этого я ушел к моему старому другу Домине, предварительно узнав, что он здоров, также как Степлтон и Мэри.

По дороге я зашел к Степлтону и застал Мэри очень оживленно разговаривающей с красивым молодым человеком в форме сержанта 93-го полка. Похорошевшая Мэри не сразу узнала меня, а узнав, покраснела до корней волос и поздоровалась довольно принужденно. Сержант, казалось, хотел остаться, но когда я взял ее за руку, сказав, что мне хочется передать несколько слов от человека, которого она, вероятно, не забыла, он поклонился и отправился вниз. Кажется, довольно суровым тоном я сказал ей:

- Не знаю, Мэри, может быть, теперь я не должен передавать вам слов моего друга. Как недостойно играть чувствами человека, писать ему, уверять в расположении и постоянстве, а между тем обнадеживать и другого.

Мэри опустила голову.

- Если я поступила дурно, мистер Фейтфул, - сказала она, помолчав, - я все-таки не сделала Тому зла; я писала то, что чувствую.

- Так зачем же вы поступаете дурно с другим? - спросил я.

- Я ничего ему не обещала; только почему Том не возвращается, чтобы смотреть за мной? Мне скучно одной, и, кто знает, каким вернется Том? Ведь разлука уничтожает любовь в мужчинах.

Мэри положила руки на стол и спрятала в них лицо.

- Я пришел сюда не для того, чтобы порицать вас и наблюдать за вами, Мэри, - сказал я, - но знайте: если на свете есть молодой человек, достойный любви, то это именно Том. Он стремится вырваться с фрегата, и я постараюсь своими силами освободить его. Теперь судите сами, принесет ли вам его возвращение счастье или нет.

Мэри подняла лицо, залитое слезами.

- Значит, он скоро вернется? Право, мистер Фейтфул, его возвращение принесет мне счастье, только, пожалуйста, не говорите ему о том, как глупо я вела себя, молю вас... Зачем делать его несчастным? Больше этого не повторится. Обещаете, Джейкоб, да?

- Мэри, я не хочу быть причиной ссор, только дайте мне слово сдержать ваше обещание.

Слово было дано; я ушел от нее, повидался со Степлтоном и после короткого разговора с ним направился к Домине.

Я застал его в классе. Он сидел за высокой кафедрой, учителя не было; его воспитанники шумели до того, что могли бы пробудить человека, впавшего в транс... Я сразу увидел, что Добс унесся за облака. Долго призывал я его, но он продолжал делать какие-то вычисления... Вдруг очнулся. Радость его трудно описать. Пересыпая цветистую речь латинскими восклицаниями, он обнимал и целовал меня и, наконец, обратился к воспитанникам со словами:

- Мальчики, "Nune est ludendum" (теперь время погулять (лат.).). Я отпускаю вас; положите книги и идите с миром.

Понятно, воспитанники не заставили его повторить это приказание.

Домине повел меня в свое святилище, но я попросил его прежде всего дать мне поесть; тут произошла моя встреча с м-с Бетли. Я рассказал Домине все, что случилось во время моей службы на фрегате, и, вспомнив о Томе и Мэри, он заметил, что эта девушка не доведет Тома до добра. Переговорив обо всем, вспомнив прошлое, я спросил его о здоровье семьи Драммонда.

- Значит, ты еще не видал их, Джейкоб? - ответил он вопросом на вопрос.

- Нет еще, - сказал я, - но завтра утром побываю у них. Теперь же мне необходима ехать в Лондон.

- Тебе незачем возвращаться туда, Джейкоб. Твой собственный дом близко отсюда.

- Мой собственный дом?

- Да. По завещанию мистера Тернбулла его жена наследовала хорошие средства, но по причинам, которых он не желал объяснять, дом и вся мебель оставлены тебе.

- А где же миссис Тернбулл?

- Она в Бате. Мистер Драммонд, который действо. вал от твоего имени, позволил ей взять все, что она пожелала; но она увезла немного, кое-какие безделушки, которые скорее загромождали, чем украшали гостиную. Дом вполне готов принять тебя, и ты можешь сегодня же вечером переселиться в него.

- Но почему же мистер Тернбулл не оставил его своей вдове?

- Вполне точно не знаю, однако думаю, что он хотел переселить ее подальше. Он оставил ей пять тысяч.

Я направился к моему новому дому.

ГЛАВА XXXVIII

В которой я нахожу, что в моем доме недостает хозяйки. Отставка Тома послана, но он ее не получает. Том покидает фрегат, потому что он ему "не нравится". Я занимаю новое положение в обществе

В доме все было в порядке. А у меня в голове теснились воспоминания, бурные чувства волновали сердце, и я говорил себе, что не заслужил благодеяний капитана.

На следующее же утро я был подле дома м-ра Драммонда. На этот раз меня немедленно провели в гостиную. Там я увидел Сару. Она вскочила со стула и, подходя ко мне, сильно вспыхнула. Мы молчаливо пожали друг другу руки. Никому не хотелось нарушить тишину. Наконец я пробормотал:

- Мисс Драммонд.

- Мистер Джейкоб, - сказала она, потом прервала себя словами: - Как все это глупо! Мне следовало поздравить вас. Право, мистер Фейтфул, никто не может больше радоваться за вас, чем я.

- Мисс Драммонд, - продолжал я, - когда я был бездомным сиротой, воспитанником приюта и яличником, вы называли меня просто Джейкобом. Если перемена моего положения заставляет вас говорить со мной церемонно, если мы в будущем станем так далеки друг от друга, я скажу, что мне снова хочется сделаться Джейкобом Фейтфулом, яличником.

Этот разговор был прерван появлением м-ра Драммонда, который подошел ко мне с протянутой рукой.

- Мой дорогой Джейкоб, - сказал он самым сердечным тоном, - я в восторге, что вижу тебя снова и могу поздравить с твоим счастьем. Но у тебя есть безотлагательное дело: нужно заявить о завещании и устроить все дела. Пойдем со мной, все бумаги внизу, и я свободен целое утро. Если у Джейкоба нет других приглашений, мы вернемся к обеду, Сара.

- Я свободен, - сказал я, - и с восторгом воспользуюсь вашей добротой. До свидания, мисс Драммонд.

- Аu revoir (до свидания (фр.).), мистер Фейтфул, - ответила Сара и с насмешливой улыбочкой церемонно поклонилась мне.

М-р Драммонд относился ко мне, как отец, и мои глаза в это утро туманились от слез. Дело наследства сильно подвинулось благодаря свиданию с поверенным м-ра Тернбулла. Однако когда мы покончили с этим вопросом, было так поздно, что я не мог успеть переодеться. Когда я вернулся в гостиную, м-с Драммонд встретила меня, по обыкновению, ласково. После обеда я рассказал Драммондам обо всех моих приключениях, сознаваясь также, что оттолкнув тогда добрые предложения моих покровителей, раскаивался в этом впоследствии.

- Джейкоб, - сказал мне Драммонд, сидя за чайным столом. - Я знал, что ты работаешь на реке ради получения шиллингов, будучи наследником многих тысяч; ведь я не только подписал как свидетель завещание капитана, но и читал его. Однако я находил, что тебе лучше всего получить такой урок, которого ты никогда не забудешь. В жизни нет независимости, независимы только дикари, а все мы, люди цивилизованные, зависим друг от друга.

Я охотно согласился с ним.

На следующий день я окончательно переехал в дом, оставленный мне Тернбуллом, и прежде всего приказал купить лодку. Я так привык быть на воде, что не мог обходиться без нее. Половину времени я проводил на реке, другую в доме Драммонда, возвращаясь в виллу поздно вечером. Так прошли два месяца, во время которых я видался с Домине, со Степлтоном и его дочерью и со старым Томом. Я употреблял все силы, чтобы добыть для Тома освобождение, и наконец с удовольствием сказал его старикам, что бумагу с отставкой понесет в Америку первый же почтовый пароход. В доме Драммонда меня принимали как члена семьи и позволяли по целым часам оставаться наедине с Сарой. Хотя я еще не решался открыть ей моих чувств, казалось, о них было известно и родителям Сары, и ей самой.

Через два дня после того, как я сообщил старой чете Бизли счастливое известие, я сидел и завтракал, садовник и его жена (я не нанял новых слуг) прислуживали мне. Вдруг, к моему удивлению, я увидел Тома младшего, который вошел в комнату с веселым смехом и протянул мне руку.

- Том! - вскрикнул я. - Как ты вернулся?

- Конечно, по воде, Джейкоб.

- Но как ты мог получить отставку?

- Дело в том, Джейкоб, что я сам освободил себя.

- Как! Неужели ты дезертировал?

- Вот именно. У меня было три причины для этого. Во-первых, я не мог оставаться без тебя, во-вторых, моя мать написала, что за Мэри следует присмотреть, ft-третьих, меня назначили к наказанию.

- Ведь ты знаешь, - заметил я, - что твое освобождение получено... Но сядь и расскажи мне все.

- Да, благодарю тебя, Джейкоб, меня освобождают, - сказал он, - тем лучше, потому что теперь они меня не будут искать. Все хорошо, что хорошо кончается. После того как ты отправился домой, я не был, что называется, в наилучшем расположении духа, и тот мошенник, который заманил нас, принялся нестерпимо злить меня. Раз он назвал меня лживым обманщиком; тут я забыл, что служу на военном фрегате, и ответил, что обманщик он, что ему еще следует заплатить мне две гинеи за проезд по реке. Он пожаловался на меня, и капитан Маклин, который, как ты знаешь, не любит подобных глупостей, выслушав обе стороны, сказал, что помощник вел себя недостойно и что поэтому он должен покинуть фрегат, но что мое обращение со старшими нарушает дисциплину и что поэтому он должен сурово наказать меня. Ты также знаешь, Джейкоб, что Маклин всегда держит данное слово; поэтому, поняв в чем дело, я переплыл на берег, добрался до Мирамики без всяких происшествий, за исключением схватки с сержантом морской полиции, которого я оставил замертво милях в трех от города. В Мирамике я попал на палубу парохода с лесом, и вот я здесь.

- Мне все-таки жаль, что ты дезертировал, - ответил я, - может выйти беда.

- Нечего бояться; все на реке знают, что меня отпустили, и я в безопасности. С Мэри я тоже повидался, в этом отношении все в порядке. Я заведу себе другой ялик и буду стоять выше моста, а поселюсь с моими стариками.

- Но согласится ли Мэри жить там? Дом твоих родителей стоит так уединенно; ей это не понравится.

- Мэри Степлтон достаточно капризничала, - ответил Том. - Мэри Бизли будет исполнять желания своего мужа.

- Увидим, Том, - произнес я.

Начался другой разговор; я предложил Тому денег на покупку лодки и, наконец, убедил его взять необходимую сумму не взаймы, как он хотел, а в подарок.

Теперь жизнь текла для меня по-новому; круг моих знакомств расширился. Однажды, к моему удивлению, катаясь в лодке, я увидел в том саду, подле стены которого я пережил такие захватывающие минуты, господина и даму. Я немедленно узнал их: это были Уильям и Сесилия. Завязался разговор, во время которого они сказали мне о своем счастье, о том, что их дядя умер, а я сообщил о моей странной судьбе. Я пригласил их в свою виллу, они, в свою очередь, познакомили меня с леди Ауберн. Это-то и доставило мне много новых знакомых. Обо мне рассказывали разные невероятные истории, говорилось, будто я получил изысканное воспитание, но, чувствуя страстное влечение к жизни на реке, избрал для себя профессию яличника. Лично мне было безразлично, что бы обо мне ни говорили. Люди, которые казались мне самыми дорогими (семья Драммонд), не стыдились меня.

ГЛАВА XXXIX

Домине доказывает, что мнение Степлтона о человеческой природе правильно. Том продает за шиллинг то, что от него осталось. Что имеем - не храним, потерявши - плачем

Я знал, что всем обязан Домине, и часто обдумывал, как бы сделать его жизнь спокойнее, и однажды завел с ним об этом речь. Но он решительно ответил:

- Я вижу, Джейкоб, мой сын, чего ты желаешь, но этого не должно быть. Для человека привычка - все; привычка для него не только необходимость, но и роскошь; а я привык к своей жизни. Мое дело составляет тягостную задачу, но жить без него я не могу. То, что было моей жизнью в течение всех этих лет, должно оставаться неизменным. Я похож на старую лошадь, которая так долго вертела мельничный жернов, что разучилась ходить по прямой линии (Буль-буль), и если Всевышний допустит, я умру в упряжке. Но все же я благодарю тебя, Джейкоб, благодарю от всей души.

Выслушав его отказ, я решил зайти к отцу Тома, так как, к моему удивлению, Том младший давно не был у меня. Я застал старую чету в доме; стояла прекрасная погода, но старик не работал, и даже его жена не плела сетей.

- Где Том? - спросил я после первых приветствий.

- Ах, Боже мой, - вскрикнула старуха, закрывая глаза передником. - Эта дурная, негодная девушка!

- Да, Джейкоб, - перебил ее старый Том, вытягивая свои деревянные ноги и кладя руки на колени. - Тома забрали в солдаты.

Я вскрикнул.

- Да, да, - продолжал он, - и что еще хуже, его полк идет в Индию, значит, благодаря лихорадке в мозгу и желтой индийской лихорадке, он скоро сделается пищей крабов. Я вижу, - прибавил старик, отирая слезы указательным пальцем, - как его кости белеют под крепостным палисадом... Я знаю это место. О Джейкоб, прости меня, не можешь ли ты помочь нам?

- Постараюсь, если возможно, но расскажите мне, как это случилось.

И он рассказал, что Мэри Степлтон сперва хорошо приняла Тома, соглашалась выйти за него замуж и жить со стариками. Но она не могла бросить прежних привычек и продолжала кокетничать и с ним, и с сержантом-вербовщиком. Наконец, Том вышел из себя и потребовал честного объяснения, спросил, за кого она выйдет замуж: за сержанта или за него, напомнив ей о ее письмах и обещаниях. Она рассердилась и объявила Тому, что он может уходить и что она не желает видеть его. Том не сдержался, наговорил ей резкостей, и они расстались. Но это глубоко поразило его. На следующий день он пришел просить прощения, но она снова отослала его, сказав, что через неделю обвенчается с сержантом. Том совсем потерял голову и пошел в трактир, где часто бывал сержант, в надежде вызвать его на ссору и отплатить ему; но сержанта там не оказалось, и Том, чтобы заглушить печаль, стал пить стакан за стаканом. Когда Сержант вошел в таверну, в голове у Тома было совсем неясно. Увидев налившееся лицо соперника, сержант угадал положение вещей, сел за другой столик и, точно рассерженный, ударил по нему кулаком. Том подошел к солдату и заговорил с ним о Мэри, вызывая его на драку, но сержант стал хитро уверять, будто она прогнала и его также, прибавив, что он не будет драться за нее, так как она не хочет выйти замуж ни за того, ни за другого. Это немного успокоило Тома; оба уселись за один стол и, как пораженные общим несчастьем люди, стали вместе пить. Сержант все поил Тома, давая клятву вернуться в полк и навсегда расстаться с Мэри; в то же время он советовал Тому поступить в солдаты. Ему, наконец, удалось завербовать бедного малого и дать ему при свидетелях шиллинг. Этого только и нужно было сержанту. На следующий день Тома взяли под стражу в "депо", а солдат продолжал ухаживать за молодой девушкой.

- Не поможете ли вы нам, Джейкоб? - твердила старуха.

Я узнал от стариков название полка и место, где помещалось так называемое "депо", и, сопровождаемый благословеньями несчастной четы, быстро ушел.

В тот же день я отправился к Мэри Степлтон, застал ее в слезах и осыпал ее упреками.

- Я презираю и ненавижу себя, - с отчаянием ответила она, - лучше бы я умерла! О, мистер Фейтфул, ради Бога, освободите его, вы можете сделать это; у вас есть деньги и все!

- Если я сделаю это, то не для вас, Мэри; я не позволю вам играть с ним. Я постараюсь освободить его, но раньше возьму с него слово никогда не говорить с вами.

- Не говорите этого, - закричала Мэри, хватаясь за лоб. - О Боже, Боже, какая я несчастная! Выслушайте меня, - прибавила молодая девушка и, упав на колени, схватила мои руки. - Только освободите его, только дайте мне раз увидеться с ним, и я клянусь всем святым, я на коленях попрошу у него прощения, как теперь прошу вас. Я все сделаю, все, только бы он простил меня, потому что я не могу и не буду жить без него. Я была безумна, что обращалась так дурно с человеком, для которого хотела жить. Вы говорите, что Том меня любит, я знаю это, но он не любит так, как я его люблю. О, мое сердце разрывается! - Мэри поднялась с колен и, помолчав, прибавила: - Прочитайте, что я написала ему.

Я прочитал ее письмо; в нем она трогательно просила у Тома прощения и умоляла его позволить ей, если он не будет освобожден, идти за ним. В то же время она старалась унизить себя, как только было возможно. Письмо тронуло меня.

- Хорошо, Мэри, - сказал я, - я сделаю все, что возможно, и завтра же отправлюсь в "депо".

- Благослови вас Бог, Джейкоб, и дай вам Бог никогда не полюбить такую девушку, как я.

В этот день я не мог отправиться в "депо", так как был приглашен на обед к м-ру и м-с Уорнклифф. Сидя за столом, я заговорил о моем желании освободить Тома, и Уильям посоветовал мне немедленно отправиться в военное управление, предложив поехать со мной. На следующее утро мы отправились в его экипаже. Уорнклифф послал свою карточку одному из секретарей управления, нас ввели, и я высказал, чего желал бы. Ответ был таков:

- Если вы успеете достать заместителя, это будет легко сделать; однако, полк так неполон и отвращение к Индии до того велико после последних лихорадок, что вряд ли его королевское высочество позволит кому-либо откупиться. Впрочем, увидим. Герцог очень добрый человек, и ему все будет доложено. Но посмотрим, находится ли ваш солдат еще в "депо".

Секретарь позвонил в колокольчик и спросил клерка, отправился ли к гавани отряд 47-го стрелкового полка. Оказалось, что отряд ушел третьего дня и в это самое утро должен был отплыть. Дул попутный ветер, и секретарь сказал, что, без всякого сомнения, фрегат с рекрутами уже отошел.

- Что же делать? - мрачно спросил я.

- Вы должны подать просьбу о его освобождении и отыскать заместителя. Тогда, может быть, ему пошлют позволение вернуться домой. Однако, боюсь, "то уже поздно. Если что-нибудь задержит отплытие фрегата, я постараюсь, чтобы его королевское высочество узнал все обстоятельства вербовки, и, если возможно, сегодня днем дам вам ответ.

Мы поблагодарили секретаря и простились с ним. Мне было грустно, но стало еще печальнее, когда один из привратников подбежал к коляске и по приказанию секретаря показал мне телеграфное сообщение из адмиралтейства, в котором говорилось: "Отряд в Индию отошел утром".

На время все было кончено. Я молчал. М-р Уорнклифф высадил меня подле дома м-ра Драммонда. Я пошел к Саре, с которой делился всеми моими мыслями, и рассказал ей печальный эпизод с бедным Томом.

Она негодовала на Мэри и даже не признавала ее раскаяния.

- А между тем, как часто, помимо воли, молодые девушки забрасывают в сердце встречающихся молодых людей горячие чувства и увлекают их любовь в волны предательского моря, в котором они терпят кораблекрушение.

- Как много у вас поэзии плавателей, Джейкоб, - ответила Сара. - Но такие вещи действительно случаются; однако, мне кажется, что крушение, выражаясь вашими словами, чаще терпят женщины, чем мужчины. Правда, девушка должна быть слепой, если она не замечает чувств мужчины, и низкой оказывается она, когда продолжает играть его сердцем, не разделяя его намерений.

- Сара... - произнес я и замолчал.

- Что?

- Я хотел... хотел, - продолжал я, запинаясь, - спросить вас, не слепы ли вы?

- По отношению к чему, Джейкоб? - вспыхнув, спросила она.

- Относительно моих чувств к вам.

- Нет, мне кажется, вы очень привязались ко мне, - с улыбкой ответила Сара.

- И вы думаете, что я только привязан к вам?

- Где вы сегодня обедаете, Джейкоб? - спросила она.

- Это зависит от вас и от вашего ответа. Если я останусь обедать здесь сегодня, то, вероятно, буду часто сидеть за вашим столом. Если же я не останусь, то, вероятно, никогда не буду больше у вас. Я хочу знать, Сара были ли вы слепы относительно моих чувств к вам; видя пример того, что случилось с Томом и Мэри, я чувствую, что не должен больше полагаться на мои собственные надежды, которые могут окончиться разочарованием. Будете ли вы так добры, чтобы покончить мои мучения?

- Если я была слепа относительно ваших чувств, то не слепа относительно ваших достоинств, Джейкоб. Но, может быть, я видела и ваши чувства, и я совсем не похожу на Мэри Степлтон. Мне кажется, вам следует решиться пообедать у нас сегодня, - прибавила она, вспыхивая и отворачиваясь к окну.

- Я с трудом могу поверить моему счастью, Сара, - прибавил я, крайне взволнованный.

Еще день не окончился, как я уже переговорил с м-с Драммонд и попросил ее передать все мужу; с ним лично я не решался говорить. Она улыбнулась; дочь повисла у нее на шее. Когда перед обедом я встретился с м-ром Драммондом, "мои мучения окончились", потому что он пожал мне руку, сказав:

- Ты всех нас делаешь счастливыми, Джейкоб, потому что дочка решила или выйти замуж за тебя, или навсегда остаться девушкой. Пойдем, обед готов.

С этого дня я сделался членом семьи Драммонд. Но мне нужно вернуться к Мэри Степлтон и Тому Бизли.

На следующий день я только что собирался отправиться в моей лодке к старикам Бизли, чтобы рассказать им о моей неудаче, как вдруг в столовой передо мной опять вырос молодой Том. Он был в одной рубашке, белых брюках, весь запыленный, помертвевший от усталости и волнения.

- Боже мой, Том, ты вернулся... Ты дезертировал!

- Да, - ответил Том, бессильно падая на стул. - Вчера вечером я переплыл на берег и пошел сюда. Я совсем измучен, напои меня чем-нибудь, Джейкоб.

Я подал ему стакан вина и, пока он с жадностью пил, мысленно обсуждал последствия его ужасного шага.

- Том, - сказал я наконец, - ты знаешь, как наказывают дезертиров?

- Да, - мрачно ответил он. - Но я не мог поступить иначе. Мэри написала мне; она просила у меня прощения, говорила, что всюду пойдет за мной. Великий Бог, я не мог оставить ее! Другого выхода у меня не оставалось, и я почти обезумел. Мы остановились подле Нидля, я спустился по канату и переплыл на берег. Я знаю, меня могут арестовать, но может быть, если тебе удастся получить для меня освобождение от военной службы, меня отпустят.

Я велел Тому спокойно ждать меня и отправился посоветоваться с м-ром Уорнклиффом; потом, сговорившись с ним относительно плана действий, побывал у старого Тома, сообщил ему обо всем, а затем пошел к Драммондам. Вечером садовник сказал мне, что Том ушел и не возвращался. Я понял, что он отправился к Мэри. Мрачные предчувствия зашевелились во мне. На следующее утро пришел старый Степлтон, и едва его впустили в мою комнату, как он закричал:

- Все пропало. Тома схватили; Мэри валяется в обмороках - человеческая природа. Вот что: он пришел к ней, пришел и солдат; увидел Тома и схватил его. Том стал драться и выбил штирбортный глаз у сержанта, потом хотел убежать - человеческая природа! Тут ворвались солдаты, подняли сержанта, схватили Тома. Мэри принялась кричать и упала в обморок, - человеческая природа. Печальная история, Джейкоб; уж хуже всех чувств - любовь.

- Это ужасная история, Степлтон, - сказал я.

Я дал "глухарю" денег; он ушел. Я же опять повидался с Уорнклиффом, и он заявил, что дела плохи.

- Не теряйте времени, мистер Фейтфул, отправляйтесь в Медстон в "депо" и повидайте полковника, который заведует им. Я же сделаю все, что возможно.

В "депо" мне подали мало надежды и сказали, что все зависит от его королевского высочества, прибавив, что герцог недавно высказывался за строгость наказания в таких случаях.

Объяснив подробности дела, я попросил начальника "депо" позволить мне и невесте арестованного повидаться с ним. Разрешение было дано.

ГЛАВА XL

Прочтите ее

В мрачной камере я застал Тома. Он сидел, делая зарубки на палке и насвистывая невеселую песню.

- Как хорошо, Джейкоб, что ты пришел ко мне, но я и ждал тебя, - сказал он. - Что с бедной Мэри? Я только о ней и думаю теперь. Сам я вполне доволен: она меня любит, и я выбил сержанту глаз.

- Но, Том, знаешь ли ты, какой опасности подвергаешься?

- Да, Джейкоб, вполне. Меня будут судить военным судом и расстреляют. Я приготовился. Это все же лучше, чем знать, что тебя повесят, как собаку, или засекут, как негра.

- Не время шутить, Том.

- Я не шучу, но не боюсь и не горюю. Я не сделал ничего дурного. Меня завербовали, когда я был пьян и безумен, и я дезертировал. На мне нет позора; позорно, что правительство терпит такие деяния. Если мне придется быть жертвой, что делать! Ведь умираешь только раз.

В эту минуту дверь каземата отворилась и в нее вошел Степлтон, поддерживая дочь. Мэри бросилась к Тому и в конвульсиях упала в его объятия. Ее пришлось унести. После этого Том попросил меня не пускать к нему больше бедную девушку.

- Попрощайся со мной, - сказал он, - и смотри не пускай ее.

Тут он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение.

Я кивнул ему головой, так как не мог говорить, и ушел вслед за Степлтоном и солдатами, которые несли Мэри.

Хлопоты м-ра Уорнклиффа мало помогали. Всю следующую неделю я провел в большом унынии; я тревожился за Тома, ежедневно старался до известной степени убедить Мэри подчиниться воле Провидения и слушал, как она обвиняла себя, называя убийцей Тома и походя на безумную. Полное отчаяние стариков Бизли отнимало у меня всякие душевные силы, и я даже не смел обнадеживать их.

Наконец собрался военный суд. Тома приговорили к смерти. Приговор утвердили, и нам было объявлено, что все просьбы о помиловании останутся тщетными. Ужасное известие пришло к нам вечером в субботу; казнить Тома должны были утром во вторник. Больше удерживать Мэри я не мог, том более, что получил от Тома письмо, в котором он просил всех нас, включая и Домине, побывать у него и проститься с ним. Я нанял экипаж для старого Тома, его жены, Степлтона и Мэри, а сам взял Домине в мой собственный шарабан. Утром в воскресенье мы поехали в Медстон. В одиннадцать часов мы были уже на месте и остановились в гостинице подле бараков. Было решено, что прежде всех у Тома побываем мы с Домине, потом к нему отправятся его родители и, наконец, Мэри Степлтон.

Когда мы вошли в камеру Тома, он встретил нас одетый очень чисто и заботливо и, протянув мне руку, со слабой улыбкой сказал:

- Я готов к смерти, Джейкоб, но хотел бы, чтобы последнее прощание окончилось поскорее: оно отнимает у меня мужество. Я надеюсь, вы здоровы, сэр? - обратился он к Домине.

- Нет, мой бедный мальчик, лета и болезни меня осаждают, но я не могу пожаловаться, видя, что молодость, здоровье и сила гибнут, когда они могли бы дать счастье многим. - И Домине шумно высморкался.

По просьбе Тома я ввел его отца и бедную старуху Бизли. Произошла сцена, раздиравшая сердце. Том обещался отцу умереть, как надлежит храбрецу. Родители, заливаясь слезами, благословили его.

- Мой мальчик, мой Том! - вскрикнула старушка и пошатнулась. Я отнес ее и уложил в уголке камеры.

- Благослови тебя Бог, благослови тебя Бог! - закричал старый Бизли, задыхаясь и протягивая обе руки к Тому, потом, потеряв равновесие, упал мне на руки.

Мы с Домине положили его рядом с его несчастной женой.

- Джейкоб, - сказал Том, сжимая мне руку, - ради Бога, пусть поскорее окончится последнее; введи сюда Мэри.

Я послал Домине за ней, и старый Степлтон ввел в камеру свою дочь. Я думал, что она опять упадет в обморок, но, напротив, бледная как смерть и задыхаясь, она подошла к Тому и села на скамейку рядом с ним. Окинув взглядом всех нас, она сказала:

- Я знаю, что говорить теперь бесполезно, Том, но все же я скажу, что я одна по безумию причинила весь этот ужас... одна я! Том, твоя убийца - я.

- Нет, Мэри, нет, это я был безумцем, - ответил Том и взял ее за руку.

- Не скрывай от меня истины, дорогой Том, - произнесла Мэри. - С твоей стороны хорошо говорить так, но я чувствую свою ужасную вину. Вот отец, принесший в жертву отечеству молодость и силы, он рыдает в объятиях своей бедной жены... У них, - продолжала Мэри, падая на колени перед старой четой, - у них я должна молить прощения! Отвечайте мне, можете ли вы простить такой несчастной, как я?

Наступила тишина. Я опустился на колени перед старым Бизли и попросил его ответить.

- Да, я прощаю бедную, - сказал он и, обращаясь к жене, прибавил, - прости и ты...

Старуха посмотрела отуманенным взглядом на красивую молящую Мэри и прошептала:

- Как я надеюсь на милосердие Божие к моему мальчику, которого вы убили, так прощаю и вас, несчастная девушка.

- Да благословит вас Господь! - ответила Мэри и стала молить меня простить ее за то, что она лишает меня Друга, а у Домине прощения за ее прежнее недостойное поведение с ним.

- Мэри, от всего сердца прощаю вас, - сказал я.

- Благослови тебя Бог, девушка, - прорыдал Домине.

Попросив прощения у отца за прежнее своеволие, Мэри повернулась на коленях к Тому с выражением муки и любви на лице.

- Я знаю, ты простишь меня... простил, и мысль о твоей любви делает еще ужаснее для меня твою смерть. Но слушайте все, слушай, Том, я любила только тебя, тебе я отдала все свое сердце и, огорчая тебя, сама страдала.

Мэри протянула объятия к Тому, он прижал ее к своей груди.

Домине опустился на колени поодаль и прочитал молитву Господню; все мы повторяли его слова. Наконец, мы с Домине и со Степлтоном увели из камеры старых Бизли, потом вырвали Мэри из объятий Тома. Ее отец и Домине унесли ее в обмороке в гостиницу.

- Все ушли? - шепнул Том, опустив голову мне на плечо.

- Все, Том.

- Значит, главная горечь смерти миновала. Смилуйся над ними, Бог; им нужна Его помощь больше, чем мне.

Он залился горючими слезами, и это облегчило бедного малого, успокоило его.

Он поручил моим попечениям своих близких и прибавил:

- Благослови тебя Бог, Джейкоб Фейтфул, ты действительно был верным другом. А теперь уйди, мне нужно остаться одному. От вечности меня отделяет немногое.

Я еще раз пожал его руку и ушел.

Мои спутники уехали, я же решил остаться до конца, но лихорадочное возбуждение заставляло меня ходить взад и вперед по комнате. Во время этих блужданий я машинально увидел газету, машинально же развернул ее и взглянул на широкий лист. Одна статья вдруг привлекла мое внимание. "Корабль его величества "Имморталите" пришел в Чатам". Наш фрегат вернулся! Так что же! Однако какой-то голос шепнул, что мне следует повидаться с капитаном Маклином и посоветоваться, нельзя ли что-нибудь сделать. Я немедленно заказал лошадей, отправился в Чатам, услышал, что капитан еще на палубе фрегата, и переправился на корабль. Офицеры меня узнали, обрадовались мне, провели к капитану, и я рассказал ему то, что случилось, и попросил его помощи.

- Фейтфул, - ответил он. - Том Бизли дважды дезертировал, однако есть смягчающие обстоятельства, и смертная казнь слишком суровое наказание для него. Мне не нравится, чтобы его казнили. Я могу спасти его и спасу. По правилам, дезертир одного рода оружия может быть потребован другим начальством, и его обязаны судить офицеры первого места служения. Следовательно, приговор был произнесен неправильно. Я пошлю отряд моряков и потребую выдачи Тома как дезертира флота. Они должны выдать мне его. Успокойтесь, Фейтфул, он в такой же безопасности, как и вы.

Мне хотелось упасть на колени и поблагодарить его.

- Нельзя терять времени, - прибавил я, - его расстреляют завтра в десять часов утра.

- Завтра в это время он будет здесь, не будь я капитан Маклин. Но времени терять действительно нельзя, и я напишу письмо начальнику "депо".

Через несколько минут письмо было готово, и катер с отрядом моряков, со вторым лейтенантом и со мною двинулся к берегу. Раньше одиннадцати часов вечера почтовые кареты привезли всех нас в Медстон. После нескольких формальностей я и несколько моряков вошли в камеру Тома. Он читал Библию, поднял голову и, увидев красные мундиры, подумал, что его сейчас поведут на казнь.

- Я готов, - сказал он. - Чем скорее, тем лучше.

- Нет, Том, - заметил я, выходя вперед, - надейся на лучший исход. Тебя вызывают как дезертира с фрегата "Имморталите".

Я постарался объяснить все Тому и ободрить его. Его увезли. Я же отправился к м-ру Драммонду и рассказал моим друзьям о том, что произошло. На следующий день м-р Уорнклифф поехал вместе со мной в адмиралтейство, где я с чувством счастья узнал, что Тома могут судить только за дезертирство с военного судна, что если он докажет, что был учеником на реке во время вербовки, его, по всей вероятности, оправдают. Военный суд собрался через три дня после того, как адмиралтейству получило извещение о деле. Я поспешил в Чатам, чтобы присутствовать на суде. Дело тянулось недолго. Факт дезертирства доказали, Тому предложили защищаться. Он вынул свои бумаги и доказал, что его насильно завербовали раньше, чем окончилось его учебное время. Суд ушел на несколько минут, затем заседание вторично открылось. Тома оправдали на основании того, что он был незаконно задержан, что противоречило акту парламента. Его освободили. Я горячо поблагодарил капитана Мактина и офицеров. Том молчал, но я мог понять его чувства. Мы поспешили в Лондон, чтобы сообщить Драммондам счастливое известие. Ночевали мы с Томом в моем собственном доме. На следующий день я дал Тому мое платье, и мы сели в мою лодку.

- Куда мы направимся прежде всего? - спросил я.

- О, к матушке, - ответил Том.

Мы вскоре были подле дома старой четы. Я посадил Тома на весла, но запретил ему поворачиваться, чтобы старики не увидели его раньше, чем я подготовлю их. Бизли сидели в кухне и смотрели, как дым поднимается в их громадном камине. Старики ласково и печально поздоровались со мной и усадили подле очага.

- Теперь мы можем говорить о нем, - сказал старый Том, - потому что он уже на небесах. О, мы будем о нем разговаривать до самой смерти. Ну, расскажи, Джейкоб, все, что ты знаешь...

- Расскажу, - ответил я, - и вы, дорогая миссис Бизли, приготовьтесь услышать не то, что ожидаете. Том еще не расстрелян.

- Нет? - вскрикнула старуха.

- Нет еще, Джейкоб? - закричал Том старый, с силой сжимая мою руку.

- Он жив и, надеюсь, будет прощен, - прибавил я. М-с Бизли вскочила и схватила меня за другую руку.

- Я вижу, я вижу все по вашему лицу. Да, Джейкоб, он прощен и скоро будет с нами?

- Да, так, миссис Бизли.

Старики упали на колени подле меня. Я оставил их, вышел на порог и знаком позвал Тома. Через несколько времени он был в объятиях родителей.

В дом Степлтона я тоже вошел один. Мэри, одетая в глубокий траур, смотрела из окна на реку.

- Вы не пришли, чтобы упрекать меня, Джейкоб, - заметила она, - вы слишком добры для этого.

- Я пришел, чтобы утешить вас, Мэри.

- Это невозможно; посмотрите, Джейкоб, меня съедает тайная язва.

- Мэри, - сказал я, - сядьте, вы знаете, в Библии говорится, что страдать хорошо.

- Да, да, - со слезами произнесла Мэри, - я заслуживаю всех мук. Но разве не слишком невыносимо думать, что я погубила человека, который так любил меня.

- Но вы не погубили его.

И я мало-помалу начал вливать в ее сердце надежду.

- Зачем вы даете мне надежду, - вскрикнула она, заливаясь слезами. - Зачем? Если он еще не умер, он все же умрет, и, значит, его мучения только продолжаются. Ах, я надеялась, что он уже простился с этим жестоким, бессердечным миром.

Потоки слез, которые хлынули из ее глаз, показали мне, что я мог без опасения для нее передать ей счастливую весть. Я начал:

- Мэри, Мэри, выслушайте меня...

- Уйдите, уйдите! - простонала она, отталкивая меня рукой.

- Нет, я раньше скажу, что Том не только жив, но и прощен.

- Прошен! - вскрикнула Мэри и, упав на колени, подняла к небу руки и глаза, потом без сознания опустилась на пол. Услышав крик, Том вбежал в комнату, и я передал ему бесчувственную девушку. Заметив, что она пошевелилась, я ушел, оставив их вдвоем, и направился к старому Степлтону, которому без долгих приготовлений сообщил радостное известие, вскоре написал Домине письмо и, наконец, очутился в доме Драммонда.

В этот вечер был назначен день нашей свадьбы, и я не буду утомлять читателя описанием моих радостных чувств. Мы с Сарой и Мэри с Томом соединили наши жизни в один и тот же день, и ничто не омрачило нашего счастья. Том поселился с отцом и матерью. Мэри, сияющая блаженством, похорошевшая, превратилась в прекрасную жену. Мне нечего говорить того же о Саре: она с детства была моим другом и сделалась лучшей женой, о которой мог мечтать человек. Теперь со дня нашей свадьбы прошло много лет, и Господь благословил нас многими детьми.

Скажу несколько слов и о моих прежних друзьях. Степлтон все еще жив, по-прежнему вечно курит трубку, которая сделалась для него человеческой природой. У него два ученика; сам он не работает. Старый Том силен и здоров, его жена стареет, как говорит он, но Мэри не нужно помощниц. Он перестал чинить лодки; его вывеска снята, потому что он живет зажиточно. Когда Том женился, я спросил, что бы он желал. Он попросил меня дать ему денег на покупку легкой баржи, и я подарил ему новую баржу. Старый Степлтон передал ему двести фунтов наследства Тернбулла, а старуха Бизли выдала такую же сумму, которую хранила в ящике старого комода. Благодаря этому Том купил еще баржу, а теперь у него их шесть или семь. М-р и м-с Уорнклифф остаются моими соседями и дорогими друзьями. М-с Тернбулл умерла несколько месяцев тому назад, и теперь я владелец всего богатства капитана. М-р Драммонд хочет покинуть дело и передать его мне. Старый Домине умер два года тому назад; за последнее время он сделался очень рассеян, и попечители приюта предложили ему выйти на пенсию. Это было тяжелым ударом для старика.

А теперь, читатель, я кончил свой рассказ. Прощай!

Марриет Фредерик - Приключения Якова Верного (Jacob Faithful). 3 часть., читать текст

См. также Марриет Фредерик (Frederick Joseph Marryat) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Служба на купеческом корабле (Newton Forster or, the Merchant Service). 1 часть.
Перевод Евгении Чистяковой-Вэр Глава I В 17.. году, в скучный туманный...

Служба на купеческом корабле (Newton Forster or, the Merchant Service). 2 часть.
Риф, о который разбился бриг, принадлежал к той гряде, которая тянется...