Эдвард Бульвер-Литтон
«Грядущая раса. 03.»

"Грядущая раса. 03."

XXI.

Как уже, вероятно, заметил читатель, Аф-Лин не одобрял моих непосредственных сношений с его соотечественниками. Хотя он и полагался на мое обещание - не сообщать никаких сведений о том мире, из которого я появился, - а еще более на обещание других - не задавать мне подобных вопросов (как было с Таэ), но он все же не был вполне уверен, что, при свободном сношении с посторонними лицами, любопытство которых будет возбуждено моею наружностью, я не буду достаточно осторожен в своих ответах. Поэтому я никогда не выходил один; меня всегда сопровождали кто нибудь из семейства хозяина, или Таэ.

Жена Аф-Лина, Бра, редко выходила за пределы сада, окружающего его дом; она очень любила старинную литературу; ей нравился тот романтический элемент и большая доля фантазии, которым были проникнуты эти сочинения и которые отсутствовали в новейших книгах; ее привлекали говорившие её воображению картины совершенно чуждой ей жизни, - более похожей на нашу и, пожалуй, производившие на нее такое же впечатление, как Арабские сказки - на нас. Но любовь к чтению не отвлекала Бра от её прямых обязанностей, как хозяйки самого большего дома в городе. Каждый день она обходила весь дом и следила за тем что-бы автоматы и другия домашния механические устройства были в полном порядке; не мало забот она прилагала и к детям, занятым в доме Аф-Лина; она также просматривала все счеты по его фермам и с особенным увлечением помогала Аф-Лину в его занятиях, как заведующему освещением страны. Все эти занятия не позволяли ей почти выходить из дому. Два их сына оканчивали свое образование в коллегии ученых, старший, питавший склонность к механике, особенно же к устройству часовых механизмов и автоматов, решил посвятить себя этому делу и теперь был занят устройством лавки или склада, где-бы он мог выставить и продавать свои изобретения. Младший предпочитал всему земледелие, и все свободное время от занятий в коллегии, где он изучал теорию сельского хозяйства, посвящал практическим работам на ферме своего отца. Из этого видно, насколько равенство установилось в этой стране. Аф-Лин считался самым богатым членом общины, и в то-же время его старший сын, вместо какого другого, более видного занятия, предпочитал быть простым часовщиком, не возбуждая таким выбором ничье удивление.

Этот молодой человек очень заинтересовался моими часами, устройство которых было совершенно ново для него; и он был в восторге, когда я подарил их ему. Чрез несколько времени он ответил мне более ценным подарком - в виде часов своей конструкции, которые одновременно показывали наше время и - принятое у Врилья. Эти часы до сих пор у меня, и они вызывали удивление между лучшими часовщиками Лондона и Парижа. Они золотые, с алмазными стрелками и цифрами и, по прошествии каждого часа, играют мелодию, весьма распространенную между Врилья, они заводятся только раз в десять месяцев и отличаются верностью. Так как оба молодых человека были заняты, то обычными спутниками в моих прогулках были мой хозяин, или его дочь. Во исполнение раз принятого мною благородного решения, я теперь всячески старался уклониться от приглашений Зи на такие прогулки и, воспользовавшись удобным случаем, когда эта ученая Гай читала лекцию в коллегии ученых, обратился к моему хозяину с просьбою - показать мне его ферму. Она находилась в некотором расстоянии от города, и так как Аф-Лин не любил ходить пешком, а я благоразумно отказался от всяких дальнейших попыток летания, то мы отправились к месту нашего назначения в одном из воздушных экипажей, принадлежавших моему хозяину. Он был сделан из какого-то чрезвычайно легкого материала и наружным видом походил на нашу лодку с румпелем и рулем, но снабженную большими крыльями, приводившимися в движение особым механизмом, действовавшим врилем. Восьмилетний мальчик сидел на руле; раскинувшись на мягких подушках внутри нашего воздушного экипажа, я находил этот способ передвижения весьма легким и приятным.

"Аф-Лин", сказал я, "могу-ли я просить твоего разрешения - посетить некоторые из других общин вашего знаменитого племени? Мне хотелось-бы также познакомиться и с другими народностями, которые не признают ваших учреждений и которых вы считаете дикими. Для меня представляет особый интерес - уяснить себе разницу, существующую между ними и теми племенами на поверхности земли, которые мы признаем цивилизованными".

"Ты не можешь ехать один в эти места", сказал Аф-Лин. "Даже между Врилья ты подвергаешься опасности. Особенности сложения и цвета кожи и щетинистая растительность на твоих щеках и подбородке, резко отличающия тебя от всех известных видов Ана, не только между нами, но и среди варваров, - сразу привлекут внимание коллегии ученых, во всякой из посещенных тобою общин Врилья и дальнейшее решение вопроса, т. е. - встретишь-ли ты радушный прием, как у нас, или тебя подвергнут диссекции, - будет уже зависть от личного взгляда какого нибудь ученаго. Ты должен знать, что когда Тур в первый раз привел тебя в свой дом, он собрал во время твоего сна совет ученых; и они разделились во мнении: - принадлежишь-ли ты к вредным, или безвредным животным. Для разъяснения вопроса, во время твоего сна, были изследованы твои зубы, и часть их обличала плотоядное животное. Все подобные животные твоего размера признаются у нас вредными и всегда истребляются. Наши зубы, как ты мог заметить, не плотоядной формы. Зи вместе с другими учеными утверждает, что в отдаленные времена, когда Ан еще питался мясом животных, - его зубы были приспособлены для такой пищи. Но и допуская это, несомненно, что они совершенно изменились путем долгой наследственной передачи; даже самые необразованные народы, усвоившие себе дикое учреждение Глек-Наз, и те не питаются мясом, подобно кровожадным животным".

"Во время диспута, возникшего между учеными, было решено подвергнуть тебя анатомическому изследованию; по Таэ вымолил тебе пощаду, и Тур, будучи, уже по своему официальному положению, противником всяких новых опытов, особенно в связи с уничтожением жизни (допускаемым у нас только в крайности), - послал за мною. На моей обязанности, как самого богатого человека в общине, лежит прием путешественников из дальних стран; и мне предстояло решить вопрос - можно-ли с безопасностью принять в свой дом подобного чужестранца. Если-б я отказался от этого, - тебя передали-бы в коллегию ученых, и о дальнейшей своей судьбе ты можешь сам догадаться. Кроме всего указанного мною, ты подвергаешься еще другой опасности, во время путешествий; ты можешь встретиться с каким нибудь четырех-летним ребенком, которому только что дали в руки жезл вриля, и который, испугавшись твоего наружного вида, может моментально обратить тебя в пепел. Если-б его не удержал отец, Таэ, при первом свидании, также поступил-бы с тобою. Поэтому я и говорю, что для тебя немыслимо путешествовать одному; но, вместе с Зи, ты будешь в полной безопасности; и я уверен, что она согласится, если я ее попрошу, - объехать с тобою некоторые из соседних общин Врилья. О поездках к диким народам конечно и думать нечего".

Так как главная моя цель была именно бежать общества Зи, то я воскликнул с поспешностью: "нет, не нужно просить ее! Я отказываюсь от своего намерения, в виду предстоящих опасностей. Да я полагаю, кроме того, - вряд-ли будет удобно, что бы столь привлекательная молодая Гай, как твоя очаровательная дочь, пустилась в такое опасное путешествие под защитою слабого Тиша".*

Аф-Лин, прежде чем отвечать мне, издал какой-то слабый звук, отдаленно напоминавший наш смех: "я должен просить извинение моего гостя, что его серьезное замечание вызвало мой смех. Но мне показалось до нельзя забавною идея, что Зи, вся отдавшаеся покровительству других и которую дети прозвали своею "защитницей", - может нуждаться в охране от опасностей, вызванных поклонением мужчин. Ты должен знать, что наши Джай-и, до своего замужества, совершают постоянные путешествия между разными племенами Врилья, с целью найти Ана, который бы им понравился больше своих. Зи уже совершила три таких путешествия; но сердце её до сих пор свободно".

Тут повидимому представился удобный случай, которого я искал, и я сказал прерывающимся голосом: - "простишь-ли ты меня, мой добрый хозяин, если то, что я выскажу оскорбит тебя".

"Говори только правду; и если она оскорбит меня, то извинения должны быть с моей стороны".

"Пособи мне уйти отсюда; как ни поражают меня все виденные здесь чудеса цивилизации, то блаженное существование, которого вы достигли... отпусти меня к моему народу!"

"Вряд-ли это будет возможно; и во всяком случае необходимо разрешение Тура, который вряд-ли даст его. Ты не лишен понятливости; ты может быть скрыл от нас (хотя я и сомневаюсь в этом) те силы разрушения, которыми обладает твой народ; одним словом, ты можешь навести на нас опасность. Если Тур прийдет к такому заключению, его прямая обязанность или покончит с тобой, или запереть тебя на всю жизнь в железную клетку. Но что же заставляет тебя покинуть общество, которое, по твоим-же словам, достигло высшего предела счастья".

"О Аф-Лин! ответ мой будет прост. Я не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством; если вследствие случайного каприза, и это зачастую бывает между нашими женщинами, и от него не всегда свободны и Джай-и, если твоя божественная дочь, почтила меня, - Тиша, - своим благосклонным вниманием...и...и..."

"И желает вступить с тобой в брак?" добавил Аф-Лин, совершенно спокойно и без признака удивления.

"Ты сказал это".

"Да, это было-бы несчастье", продолжал мой хозяин, помолчав немного, "и ты поступил разумно, предупредив меня. Случается, как ты говоришь, что незамужняя Гай обнаруживает странные склонности; но не существует силы, которая могла-бы заставить ее поступить против её желания. Мы можем только убеждать ее, и опыт показал, что даже убеждения целой коллегии ученых ни к чему бы не привели, если вопрос касается предмета любви Гай. Мне жаль тебя, потому что брак будет противен А-Глауран, или общественному благу, и дети от такого союза будут способствовать к ухудшению расы; они даже могут появиться на свет с зубами плотоядных животных. Этого нельзя допустить; Зи, как Гай, удержать невозможно; но тебя, как Тиша, можно уничтожить. Я советую тебе всякими способами противустоять её исканиям и прямо объявит, что ты не можешь отвечать на её любовь. У нас постоянно бывают такие случаи. Ан часто избавляется от преследований влюбленной Гай тем, что женится на другой. Ты можешь поступить так-же".

"Нет; потому что я не могу жениться на другой Гай, без вреда для общества и риска появления на свет плотоядного потомства".

"Это правда. Все, что я могу сказать, - и я говорю это откровенно и с полным сочувствием к тебе, как моему гостю, - остерегайся, или ты будешь превращен в пепел. Я предоставляю тебе самому - выбрать лучший образ действия. Пожалуй ты можешь сказать Зи, что она безобразна. Такого рода мнение, высказанное любимым существом, обыкновенно охлаждает самую пылкую Гай. Но вот и ферма".

XXII.

Я должен сознаться, что мой разговор с Аф-Лином и, особенно, то равнодушие, с которым он относился к грозившей мне опасности - быть обращенным в пепел, - благодаря безумной любви его дочери, отравили все то удовольствие, которое иначе доставил-бы мне обзор фермы моего хозяина, с её удивительными земледельческими машинами, заменившими здесь всякий ручной труд.

Внешний вид дома ничего не имел общего с массивным и несколько мрачным городским жилищем Аф-Лина, частью выдолбленным в скале, как и значительная часть всего города. Стены его состояли из посаженных на известном расстоянии деревьев, в промежутках между которыми были вставлены листы из полупрозрачного металлического вещества, заменяющего у них стекло. Деревья были покрыты цветами, что производило поразительный эффект. У дверей дома нас встретил автомат и проводил в комнату: - нечто подобное, как сквозь сон иногда представлялись мне в моих грезах, когда мне случалось лежать летом в саду. Это был какой-то волшебный уголок - ни то комната, ни то сад; стены её представляли одну массу вьющихся растений, покрытых цветами. В пустые пространства между ними, заменяющия у них окна, открывались самые разнообразные виды: - обширные ландшафты с озерами и скалами; другия - вели в особые наружные пристройки, в роде наших оранжерей, утопающия в цветах. По стенам комнаты шли цветочные клумбы, с расставленными между ними низкими диванами. По средине её бил фонтан той самой светящейся, отливающей розовым цветом, жидкости, о которой я уже упоминал; она наполняла комнату каким-то розовым полусветом. Все пространство вокруг фонтана было покрыто толстым слоем самого мягкого мха нежного коричневого цвета (зеленый цвет не встречался мне среди растительности этой страны), на котором глаз отдыхал с таким-же чувством успокоения, как на зелени наших лугов. На цветах, в наружных верандах, или оранжереях, сидела масса поющих птиц, которые наполняли воздух самыми мелодическими звуками. Потолка в комнате не было. Вся эта сцена была полна разнообразной прелести, услаждавшей каждое чувство... пение птиц, аромат цветов, чудные виды повсюду. Она наводила чувство какого то сладострастного покоя. Вот где можно, подумал я, провести очаровательный медовый месяц, если-б Джай-и не были-бы так страшны своими женскими правами и мужскою силою! Но когда я представлял себе такую высокую и такую ученую величественную Гай, превосходившую всякий, доступный нам, идеал женщины - одним словом Зи... даже, если-б не опасность быть превращенным в пепел... нет... и тогда в своей мечте я не мог вообразить ее вместе с собою, в этом уголке, созданном для поэзии любви.

В это время в комнате появился автомат и поставил перед нами один из тех чудесных напитков, которые заменяют вино между Врилья.

"По истине", сказал я, "это очаровательное жилище, и меня удивляет, - отчего ты не поселишься здесь, вместо мрачного города".

"Я отвечаю перед обществом за непрерывное освещение страны, и потому я должен жить в городе; сюда я могу приезжать только по временам".

"Но я понял из твоих слов, что эта довольно беспокойная должность не соединена ни с какими почестями; зачем-же ты принял ее?"

"Каждый из нас беспрекословно повинуется Туру. Он сказал: "просят, чтобы Аф-Лин взял на себя заведывание освещением", и мне ничего более не оставалось, как исполнить его желание; но, прослужив долгое время в этой должности, я привык к её обязанностям и оне меня не тяготят. Нас создает привычка - даже различие нашей расы от дикарей является, как-бы долго передаваемой, укоренившей привычкой, которая, путем такой наследственной передачи, делается частью нашей натуры. Ты видишь, что между нами находятся Аны, готовые примириться даже с обязанностью правителя; но конечно никто не пошел-бы на эту должность, если-бы беспрекословное повиновение просьбам Тура не облегчало исполнение этих обязанностей".

"Даже в том случае, - если его просьбы неразумны, или несправедливы?"

"Нам никогда не приходит в голову подобная мысль; у нас все идет так, как будто мы управляемся издревле укоренившимся обычаем, и давление власти не чувствуется".

"Когда правитель умирает или отказывается от своей должности, как вы находите ему преемника?"

"Ан, исполнявший втечении многих лет обязанности правителя, лучше всего может найти подходящего человека на эту должность, и большею частью он сам указывает своего преемника".

"Может быть своего сына?"

"Редко; потому что эта не такая должность, которая привлекала-бы много желающих; и, понятно, отец не пожелает насиловать склонности своего сына. Но если Тур отказывается выбрать себе преемника, опасаясь возбудить неудовольствие того человека, на котором-бы остановился его выбор, тогда трое из членов коллегии ученых бросают жребий; - на кого из них падет обязанность сделать такой выбор. Мы вообще держимся того мнения, что ум одного Ана в таких случаях лучше - трех, как-бы они ни были мудры в отдельности; потому что между тремя наверное возникнуть споры, а раз появился спор - страсти неизбежно отуманивают рассудок".

"Не падай духом, мой дорогой маленький гость; Зи не может заставить тебя жениться на себе. Она может только увлечь тебя. Поэтому будь осторожен. А теперь пойдем смотреть мое хозяйство".

Мы вошли в огороженное навесами пространство; хотя Ана и не употребляют в пищу мяса животных, но держат некоторые виды, ради молока и шерсти. Они не имеют ни малейшего сходства с нашими коровами, или овцами; и, сколько мне известно, подобных видов никогда не существовало на земле. Врилья пользуются молоком трех родов животных: первое похоже на антилопу, но значительно больше её - почти с верблюда ростом; другия два - меньше, и хотя разнятся между собою, но не имеют ничего общего, ни с одним из виденных мною на земле животных. У них округленные формы и крайне нежная шерсть, цветом напоминающая пятнистого оленя; при этом большие, черные, кроткие глаза. Молоко этих трех пород животных различается по вкусу и густоте; его обыкновенно разбавляют водою и прибавляют к нему ароматический сок плодов какого-то растения; само по себе, оно весьма питательно и вкусно. Животное, шерсть которого идет на одежду и имеет множество других применений, - более всего походит на итальянскую козу, но свободно от того тяжелаго запаха, который отличает последнюю. Шерсть его тонкая и длинная; цвет её бывает разный, за исключением белаго, но преобладает серый, с металлическим отливом и сиреневый. Для платья ее обыкновенно окрашивают по вкусу каждаго. Эти животные были замечательно ручные и кроткия; за ними, с удивительною нежностью и заботливостью, ухаживали маленькие девочки.

Потом мы прошли по громадным амбарам, наполненным зерном и фруктами. Следует тут заметить, что главная пища этого народа, заключается в зерне хлебного растения, колос которого походит на нашу пшеницу, но значительно больше и постоянно улучшается во вкусе, благодаря непрерывной культуре; и в особом виде плода, величиною с небольшой апельсин, первоначально после сбора, весьма твердого и отличающагося горьким вкусом, Его выдерживают втечении многих месяцев в кладовых; после чего он делается сочным и нежным; сок его, темно-красного цвета, составляет основание всех их приправ. У них много сортов плодов, похожих на наши оливки, из которых получаются удивительные масла; здесь также встречается растение в роде сахарного тростника, но сок его менее сладок, хотя отличается чудным ароматом. У них нет пчел и других производящих мед насекомых; но они пользуются сладким соком, вытекающим из ствола хвойного растения, похожаго на араукарию. Огороды их изобилуют множеством сочных, вкусных овощей и корнеплодов, которые они доводят до высокой степени разнообразия и совершенства, благодаря постоянной культуре. Я не помню ни одного раза, когда мне случалось участвовать в их еде, чтобы за столом не появлялось какой нибудь новости из огородных овощей. Вообще, как уже было сказано, их кухня отличается такою изысканностью, разнообразием и питательностью, что при этом вовсе не ощущается недостатка мясной пищи; и их могучее телосложение достаточно показывает (по крайней мере при их жизненной обстановке), что развитие мускульных фибр зависит не от одного питания мясом. У них нет винограда: - освежительные напитки, приготовляемые ими из разных фруктов, не производят опьяняющего действия. Но их главный напиток все таки вода, в выборе которой они чрезвычайно прихотливы, замечая малейший признак посторонней примеси.

"Мой младший сын очень интересуется вопросом, об увеличении продуктивности наших полей", сказал Аф-Лин, в то время, как мы проходили по разным амбарам и кладовым, "и потому он наследует все эти земли, которые составляют главную часть моего богатства. Моему старшему сыну такое наследие причинило бы только горе и беспокойство".

"Разве у вас много таких детей, для которых богатое наследство представляет одно огорчение?"

"Без сомнения; большая часть Врилья считают богатство, выходящее из ряда обезпеченного благосостояния, - тяжелым бременем для себя. Вообще, мы довольно ленивый народ после периода детства, и стараемся избавиться от излишнего беспокойства, а богатство приносит с собою много забот. Благодаря ему, мы делаемся намеченными кандидатами на общественные должности, от которых мы не можем отказаться. Богатство обязывает нас принимать постоянное участие в делах менее состоятельных из наших соотечественников, чтобы во время предупредит их нужды и недопустить их до бедности. Одна старинная наша пословица говорит: - " Нужда бедного - стыд богатаго..."

"Извини, что я прерву тебя на один момент; ты, следовательно, допускаешь, что и среди Врилья встречаются такие, которые знакомы с нуждой и требуют помощи"?

"Если под словом нужда ты подразумеваешь нищету, господствующую в вашем обществе, то она невозможна у нас; разве только при условии, - чтобы Ан каким нибудь невероятяым образом уничтожил все свои средства к существованию, не может или не хочет эмигрировать и отказывается от помощи своих родных и друзей".

"И в таком случае он занимает место ребенка, или автомата, то есть: делается рабочим, или слугой?"

"Нет; мы тогда считаем его несчастным, лишившимся рассудка, и помещаем на средства общины в особое публичное учреждение, где он бывает окружен всевозможными удобствами и роскошью, чтобы, насколько возможно, смягчить постигшее его горе. Но Ану крайне неприятно, когда его считают сумасшедшим; и подобные случаи бывают столь редки, что упомянутое общественное учреждение представляет теперь одне заброшенные развалины. Последнего из его обитателей, как припоминаю, я видел в своем детстве. Он не считал себя помешанным и писал стихи. Говоря о нуждах, я подразумеваю такие потребности, превышающия его средства, которые могут явиться у Ана, например: желание завести дорогих певчих птиц, или большой дом, загородный сад; очевидный способ для удовлетворения его желаний в таких случаях: - это покупка у него тех его продуктов которые он желает продать. По этому, подобные мне, богатые Ана обязаны покупать множество ненужных им вещей и жить на широкую ногу, хотя-бы они предпочитали скромный образ жизни. Например, мой большой дом в городе составляет источник постоянных забот и беспокойств для моей жены и даже для меня; но я обязан жить в таком обширном помещении, потому что, в качестве самого богатого члена общины, я обязан принимать всех приезжающих к нам из других обществ; два раза в год происходят большие съезды таких лиц в моем доме, куда стекаются и многие родственники их из разных племен Врилья; и я устраиваю при этом несколько больших празднеств. Такое обширное гостеприимство совсем не по моим вкусам, и поэтому я предпочел-бы быть беднее. Но мы все должны нести свое бремя в течении этого краткого промежутка времени, который мы называем жизнью. Да и что значат сто лет более или менее, - сравнительно с теми веками, которые нас ожидают впереди? К счастию, один из моих сыновей любит богатство. Это редкое между нами исключение, и я даже сам не знаю - как объяснить его".

После этого я сделал попытку опять навести разговор на предмет, столь близкий моему сердцу: - как мне избавиться от преследований Зи. Но хозяин мой вежливо уклонился от этой темы и пригласил меня следовать за ним в воздушную лодку. На обратном пути нас встретила Зи; невидя меня дома, по возвращении из коллегии ученых, она полетела в поиски за нами.

Когда она увидала меня, её величавое лицо осветилось улыбкою и, держась на своих распростертых крыльях, рядом с нашею лодкою, она сказала с упреком Аф-Лину: - "Отец, как ты мог рисковать жизнью своего гостя, в таком непревычном для него положении? Одного неосторожного движения было-бы для него достаточно, чтобы упасть; и, увы! у него нет наших крыльев. Упасть отсюда для него - верная смерть. - Милый мой!" продолжала она обращаясь с нежностью ко мне, "неужели ты не подумал обо мне, рискуя столь дорогой для меня жизнью? Обещай мне никогда не пускаться в такие поездки без меня. Как ты напугал меня!"

Я бросил тревожный взгляд на Аф-Лина, в надежде, что он покрайней мере даст строгий выговор своей дочери за такие несдержанные выражения, которые у нас на земле считались-бы положительно неприличными в устах девицы, иначе как в обращении к своему жениху.

Но Аф-Лину видимо и в голову не приходило ничего подобнаго. - Так твердо установлены права женщины в этой стране и особенно - право первого любовного объяснения. Он правду говорил, что обычай у них составляет все.

Аф-Лин только сказал спокойным тоном: - "Зи, никакая опасность не угрожала Тишу; и, мне кажется, он сам сумеет поберечь себя".

"Я желаю, чтобы он предоставил эту заботу мне. О жизнь моя! Только при мысли о твоей опасности, я почувствовала впервые, - как я люблю тебя!"

Вряд-ли кому приходилось испытать такое неловкое положение! Эти слова были произнесены Зи громко, так что их слышал её отец и ребенок, правивший рулем. Я покраснел от стыда за нее и не мог удержаться от сердитого ответа: - "3и, ты смеешься надо мною, гостем твоего отца, что недостойно тебя, если-же слова твои серьезны, то крайне неприлично для молодой Гай обращаться в таких выражениях, даже к Ану её племени, если её родители не дали согласия на их брак. Еще хуже того, если они обращены к Тишу, который не смел-бы подумать о твоей любви и который не может питать к тебе иных чувств, кроме почтения и трепета".

Аф-Лин одобрительно кивнул мне головой, но не произнес ни одного слова.

"Как ты жесток!" воскликнула Зи громким голосом. "Разве можно сдержать порыв истинной любви? Разве незамужняя Гай скрывает когда нибудь чувство, которое только возвышает ее? Какая непонятная страна - твоя родина!"

Тут Аф-Лин сказал с большою мягкостью: - "Между Тишами права вашего пола еще не признаны всеми, и во всяком случае, моему гостю будет удобнее продолжать этот разговор без присутствия других лиц".

На это замечание Зи ничего не ответила и, бросив на меня нежный, укоризненный взгляд, полетела по направлению к дому.

"Я надеялся", сказал я с горечью, "что мой хозяин пособит мне выйти из той опасности, которой меня подвергает его собственная дочь".

"Я сделал все что мог. Всякое противоречие Гай в её любви только усиливает её настойчивость. В этих делах оне не допускают никакого вмешательства".

XXIII.

По выходе из воздушной лодки, Аф-Лина встретил ребенок, который передал ему приглашение присутствовать при погребении родственника, покинувшего этот подземный мир.

Я еще пи разу не видел погребения, или кладбища у этого народа и, кроме того, был рад случаю отдалить свидание с Зи, поэтому я просил позволения Аф-Лина - сопрождать его на похороны его родственника, если только присутствие чужестранца, при подобной священной церемонии, не было противно их обычаям.

"Переселение Ана в лучший мир", отвечал мой хозяин, "особенно, если он прожил так долго в этом -, как мой родственник, - представляется скорее тихим радостным торжеством, чем священною церемонией; а потому ты можешь сопутствовать мне, если желаешь".

Следуя за ребенком, мы скоро вошли в один из домов на главной улице; нас провели в большую комнату нижнего этажа, где на кровати, окруженное родными, лежало тело умершаго. Это был старик, проживший, как мне говорили, более 130 лет. Судя по спокойной улыбке на его лице, он умер без всяких страданий. Старший сын, бывший теперь главою семейства и имевший бодрый вид человека среднего возраста, хотя ому было за семьдесят лет, - подошел к Аф-Лину и сказал с радостным выражением в лице: - "за день до своей смерти, отец мой видел во сне свою покойную Гай, его сердце было полно стремления - скорее соединится с нею и возродится к новой жизни, озаренной улыбкою Всеблагого".

Пока они разговаривали, я обратил внимание на какой то темный, повидимому металлический предмет, в дальнем конце комнаты. Он был около двадцати фут в длину, узкий и плотно закрытый со всех сторон, кроме двух круглых отверзтий в крыше, чрез которые просвечивало красное пламя. Из внутренности его распространялся запах ароматического курения; и пока я ломал голову о назначении этого таинственного прибора, в городе раздался мелодический бой механизмов, обозначавших время дня; когда они затихли, в комнате и за пределами её полились мягкие звуки какого то торжественного радостного хорала, с которым слились и голоса присутствующих. Слова их гимна отличались своею простотой. Они не выражали горести, или прощания, но скорее приветствовали тот новый мир, в который перешел умерший. На их языке самый погребальный гимн называется: - "песнь рождения". После того тело, обвитое длинным покровом, было бережно поднято шестью из ближайших родственников, и они понесли его к описанному мною темному предмету. Я подошел ближе, что-бы следить за происходившим. Находившаеся в конце, его откидная дверь открылась и тело было осторожно положено во внутрь; дверь опять закрылась; кто-то прикоснулся к пружине, находившейся сбоку; послышался какой то тихий шипящий звук и чрез мгновенье, в открывшуюся крышку с другого конца, высыпалась не более горсти пепла, упавшего в заранее подставленную патеру (Patera - чаша, употребляемая для хранения пепла трупов умерших, предаваемых сожжению. (Прим. перев.).). Старший сын поднял ее и произнес, обычные в таких случаях, слова: - "преклонитесь пред величием Творца! Он дал форму, жизнь и душу этой кучке пепла. Он возродит к новой жизни покинувшего нас, с которым мы скоро увидимся".

Каждый из присутствующих склонил голову и приложил руку к сердцу. После того маленькая девочка открыла дверь в стене, и я увидел нишу с полками, на которых уже стояло множество таких патер, но снабженных крышками. С такою же крышкою в руках теперь подошла Гай и плотно накрыла ею маленькую вазу. На крышке было вырезано имя умершего и следующия слова: "дан нам" (следовало время рождения). "Отозван от нас" (и время смерти).

Дверь в стене закрылась, и все было кончено.

ХХИV.

"И это", сказал я, пораженный виденной мною сценой, - "ваша обычная форма погребения?"

"Наша неизменная форма", отвечал Аф-Лин"...

На меня действует успокоительно самая мысль, что воспоминание о близком мне существе сохраняется в пределах моего дома. Мы как бы чувствуем, что жизнь его продолжается, хотя и в невидимой форме. Но наше чувство в этом случае, как и во всем прочем, создается привычкой. Ни один разумный Ан, как и ни одно разумное общество, - не решится на перемену укоренившагося обычая, не обсудив ранее все его последствия и не убедившись в необходимости такой перемены. Только при подобных условиях, такой перемене не грозит опасность - превратиться в легкомысленную переменчивость, и раз сделанная, - она уже стоит потом твердо".

Когда мы возвратились, Аф-Лин позвал некоторых из находящихся у него в доме детей и разослал их между своими родными и друзьями, с приглашением на праздник, устраиваемый в его доме, во время вольных часов дня, по случаю отозвания Всеблагим его родственника. Это было самое многолюдное и оживленное собрание из виденных мною, во время моего пребывания между Ана, и оно затянулось до поздних часов времени отдыха.

Пир был устроен в громадной зале, служившей только для подобных торжеств. Обстановка его разнилась от наших банкетов и скорее походила на роскошные пиршества времен Римской империи. Гости сидели не за одним общим столом, но отдельными группами за небольшими столами, по восьми за каждым. Здесь считается, что при большем числе собеседников ослабевает разговор и пропадает оживление. Хотя Ана никогда громко не смеются, как я уже заметил, но шум веселых голосов, за разными столами, доказывал оживление гостей. Так как они не употребляют опьяняющих напитков и весьма умеренны (хотя и крайне изысканны) в пище , то самый пир не был продолжителен. Столы исчезли сами собою и за тем следовала музыка для любителей; многие однако покинули залу: - некоторые из молодежи поднялись на своих крыльях (крыши здесь не было) и с свойственным им весельем предались своим грациозным воздушным танцам; другие разбрелись по разным комнатам, рассматривая собранные в них редкости, или занялись разными играми; любимою их - была довольно сложная игра, похожая на шахматы, в которой принимало участие восемь человек. Я ходил между толпою; но мне не удавалось вступит в разговор, потому что все время меня не покидали тот или другой из сыновей моего хозяина, которым было поручено наблюдать, что бы меня не беспокоили излишними вопросами. Но гости вообще мало обращали на меня внимания, они уже пригляделись ко мне на улицах и наружность моя перестала привлекать всеобщее любопытство.

К моему большому облегчению, Зи избегала меня и видимо старалась возбудить мою ревность заметною любезностью с одним красивым молодым Аном, который (хотя и отвечал ей с тою скромностью, которая отличает молодых девиц наших образованных стран, кроме Англии и Америки) был видимо очаровал этой величавой Гай и готов был проронить робкое "да", если-б она сделала признание. Утешая себя надеждою, что она поступит так и еще более проникнутый отвращением к "обращению в пепел" (особенно после созерцания адского процесса, моментально превращавшего человеческое тело в горсть золы), - я развлекал себя наблюдением нравов, окружавшей меня молодежи. Все убеждало меня, что не одна Зи пользовалась драгоценнейшею из привилегий, принадлежавших здесь её полу. Все что только я видел и слышал несомненно показывало, что здесь Гай ухаживает за предметом своей страсти; между тем как Ан, со всею кокетливою скромностью нашей молодой барышни, является более пассивною стороною. Оба из моих спутников неоднократно подвергались таким чарующим нападениям, во время нашей прогулки, и оба вышли с достоинством из своего искуса.

Я обратился к старшему, который предпочитал занятия механикой - управлению большим именьем, и отличался философским направлением ума, - и сказал: "я просто не в силах понять, как при твоей молодости и при всей этой чарующей обстановке звуков, света и ароматов цветов, - ты можешь оставаться равнодушным к этой любящей молодой Гай, которая только что оставила нас со слезами на глазах, вызванных твоею холодностью".

"Любезный Тиш", отвечал мне со вздохом молодой Ан, "нет большего несчастия в жизни, как жениться на какой нибудь Гай, в то время, как любишь другую".

"Так ты влюблен в другую?"

"Увы! да".

"И она не отвечает на твою любовь?"

"Я не знаю. Иногда её взгляд, тон голоса... дает мне надежду; но она ни разу не сказала, что любить меня".

"А разве ты сам не можешь шепнуть ей на ухо, что любишь ее?"

"Что ты! Откуда ты явился к нам? Разве я могу так унизить достоинство моего пола? Разве я могу до такой степени позабыть, что я мужчина... забыть всякий стыд, и первому признаться Гай в любви".

"Прошу извинить меня: я не подозревал, что скромность вашего пола доходит до такого предела. Но разве никогда не случалось Ану - первому объясниться в любви?"

"Я не могу отрицать этого; но если и бывали такие случаи, то Ан чувствовал себя опозоренным в глазах других, да и Джай-и относились к нему после того, со скрытым презрением. Ни одна хорошо воспитанная Гай не стала-бы разговаривать с ним; так как, по её мнению, он нарушил права её пола, и в то-же время уронил свое достоинство мужчины. Все это еще тем досаднее", продолжал молодой человек, "что она ни за кем не ухаживает и мне кажется, что я ей нравлюсь. Иногда мне приходить подозрение, - что ее удерживает боязнь слишком подчиниться моим требованиям. Но если это так, то она не может искренно любить меня; потому что если Гай полюбит кого, она забывает о всех своих правах".

"Здесь-ли эта Гай?"

"Как-же. Вот она разговаривает с моею матерью".

Я посмотрел в указанном направлении и увидел молодую Гай, одетую в ярко-пунцовый цвет, что у них обозначает предпочтение девической жизни. Если Гай облекается в серые или нейтральные цвета, то значит - она ищет себе супруга; в темно-пурпуровый - если выбор уже сделан. Пурпуровый и оранжевый цвета носят замужния и невесты; светло-голубой обозначает разведенную жену или вдову, которая не прочь вторично выйти замуж. Конечно голубой цвет встречается очень редко. Среди народа, вообще отличавшагося своею красотою, трудно найти выдающиеся в этом отношении личности. Избранная моего друга по красоте принадлежала к среднему уровню; но что мне особенно понравилось в её лице - это отсутствие выражения того сознания своих прав и своей силы, которым отличались лица других молодых Гай. Я заметил, что во время разговора с Бра, она иногда бросала взгляды по направлению моего молодого приятеля.

"Утешься", сказал ему я; "эта молодая Гай любит тебя".

"Но какая-же мне от того выгода, если она ничего не говорит?"

"3нает-ли твоя мать об этой привязанности?"

"Может быть. Я никогда не говорил ей об этом. Было бы недостойно мужчины сделать свою мать поверенною такой слабости. Впрочем я говорил отцу; может быть он передал ей".

"Не позволишь-ли ты мне на минуту оставить тебя, и подслушать разговор твоей матери и возлюбленной. Я уверен что оне говорят об тебе. Не бойся. Я обещаю, что не допущу никого до расспросов".

Молодой Ан положил руку на сердце, в то время, как другою прикоснулся к моей голове и позволил мне уйти от него. Я незаметно подошел к его матери и молодой Гай, и остановившись позади их, стал прислушиваться к их разговору.

"В этом не может быть сомнения", говорила Бра; "или мой сын будет вовлечен в брак одною из его многочисленных поклонниц, или он присоединится к эмигрантам, и мы навсегда лишимся его. Если ты, в самом деле любишь его, милая Лу, отчего-же ты не скажешь ему".

"Я люблю его, Бра; но я боюсь, что мне не удастся сохранить его любовь. Он так увлечен своими изобретениями и часовыми механизмами; а я не такая умная, как Зи и немогу войти в его любимые занятия; он соскучится со мною и через три года разведется... я немогу выйти за другого... никогда".

"Нет надобности быть знакомым с устройством часов, что бы составить счастье Ана, хотя бы и увлекающагося этим занятием; тогда он скорее бросит свои часы, чем разведется с своей Гай. "Видишь-ли, милая Лу, продолжала эта почтенная женщина, мы господствуем над ними, потому что мы сильнейший пол, только не следует показывать этого. Если-бы ты превосходила моего сына в искусстве устройства часов и автоматов, тебе как жене, никогда не следовало-бы показывать этого. Ан охотно признает превосходство своей жены во всем, кроме излюбленного им занятия. Но если-б она стала выказывать равнодушное презрение к его искусству, - он наверное охладел-бы к ней; может быть, даже развелся с нею. Когда любовь Гай искренна, - она скоро научится любить и все то, что правится её мужу".

Молодая Гай ничего не отвечала на это. Несколько времени она оставалась в задумчивости; потом на ее лице появилась улыбка, она встала и подошла к влюбленному в нее молодому Ану. Я незаметно следовал за нею, но остановился в некотором расстоянии в созерцании этой сцены. К моему удивлению (пока я не вспомнил о кокетливых приемах, отличающих в таких случаях Ана) - влюбленный отвечал на её любезности с напускным равнодушием. Он даже отошел от нея; но она следовала за ним, и вскоре после того - оба развернули свои крылья и унеслись в освещенное пространство.

Как раз в это время меня встретил правитель страны, ходивший в толпе других гостей. Я еще ни разу не видел его после моего первого появления в его владениях; и при воспоминании о тех колебаниях, которые он (по словам Аф-Лина) обнаружил при этом, относительно анатомического изследования моего тела, - я невольно почувствовал холодную дрожь, при взгляде на его спокойное лицо.

"Мой сын Таэ много рассказывает мне об тебе, чужестранец", вежливо приветствовал он меня, положив свою руку на мою голову. "Он очень полюбил тебя и я надеюсь, что тебе понравились обычаи нашего народа".

Я пробормотал несколько неразборчивых слов, с выражением благодарности за доброту Тура и моего восхищения страною; но мелькнувшее в моем воображении лезвие анатомического ножа сковало мой язык. "Друг моего брата должен быть дорог и мне", произнес чей-то нежный голос, и подняв глаза, я увидел молодую Гай, лет шестнадцати на вид, стоявшую около Тура и смотревшую весьма благосклонно на меня. Она еще не достигла полного роста и едва была выше меня; должно быть благодаря этому обстоятельству, она показалась мне самою привлекательною из всех, здесь виденных мною, представительниц её пола. Вероятно нечто подобное сказалось в моих глазах; потому что выражение её лица стало еще благосклоннее.

"Таэ говорит мне", продолжала она, "что ты еще, не привык к употреблению крыльев. Я сожалею об этом, потому что желала-бы летать с тобою".

"Увы!" отвечал я, "это счастье недоступно для меня, Зи говорит, что пользование крыльями у вас наследственный дар и что потребуется много поколений, прежде чем кто либо из моей бедной расы может уподобиться птице в её полете".

"Это не должно слишком огорчать тебя, отвечала эта любезная принцесса, потому что настанет время, когда и нам с Зи придется покинуть наши крылья. Может быть, когда придет этот день, мы обе были-бы рады, если-бы избранный нами Ан не мог пользоваться своими".

Тур теперь оставил нас и скрылся в толпе гостей. Я почувствовал себя свободнее с очаровательною сестрою Таэ, и даже удивил ее неожиданностью моего комплимента: - "что вряд ли найдется Ан, способный воспользоваться своими крыльями, что-бы улететь от нея". Говорить любезности Гай, пока она не призналась в своей любви и не получила согласие на брак, - до того противно обычаю укоренившемуся между Ана, что молодая девица, после моей фразы, втечении нескольких секунд не могла выговорить ни одного слова от изумления. Наконец, прийдя в себя, она пригласила меня пройти, - где было свободнее и послушать пение птиц. Я. последовал за него, и она привела меня в маленькую комнату, где почти никого не было. По средине её бил фонтан, кругом были расставлены низкие диваны и одна из стен комнаты открывалась в оранжерею, откуда доносились очаровательные звуки птичьяго хора. Мы сели на одном из диванов.

"Таэ говорит мне", сказала она, "что Аф-Лин взял обещание, что-бы никто в этом доме не расспрашивал тебя о твоей стране и зачем ты посетил нас. Так-ли это?"

"Это правда".

"Могу-ли я, не нарушая данного слова, узнать, все ли Джай-и в твоей стране имеют такия-же бледные лица, как у тебя, и выше-ли оне тебя ростом?"

"Я думаю, прелестная Гай, что с моей стороны не будет нарушением данного слова, если я отвечу на такой невинный вопрос. Джай-и на моей родине еще белее меня и, покрайней мере , на голову ниже ростом".

"По этому оне должны быть слабее Ана в вашей стране . Но вероятно оне в большей степени владеют силами вриля?"

"Оне не пользуются силами вриля в том виде, как оне известны между вами. Но власть их тем не менее очень велика, и только Ан, более или менее подчиняющийся своей Гай, может рассчитывать на спокойную жизнь".

"Ты говоришь с чувством", сказала сестра Таэ, с каким то сожалением в голосе. "Ты, конечно, женат?"

"Нет".

"И не обручен?"

"И не обручен".

"Неужто ни одна Гай не сделала тебе признания?"

"В моей стране в таких случаях первым говорит Ан".

"Какое непонятное извращение законов природы!" воскликнула молодая девица, "какой недостаток скромности между вашим полом! Но разве ты сам никогда не делал признания, никогда не любил одну Гай более других?"

Я почувствовал крайнее затруднение от таких наивных вопросов и сказал: "прости меня; но мне кажется, что мы уже нарушаем слово, данное Аф-Лину. Вот все, что я могу ответить тебе и молю тебя, - не спрашивать меня более. Я действительно раз сделал такое признание, и сама Гай была согласна; но не согласились её родители".

"Родители! Неужто ты думаешь я поверю, чтобы родители могли препятствовать выбору своих дочерей?"

"Могут и часто препятствуют".

"Я не желала-бы жить в такой стране ", сказала простодушно Гай; "но я надеюсь, что и ты никогда не вернешься туда".

Я опустил в молчании голову. Гай приподняла ее своей правой рукой и с нежностию посмотрела в мои глаза. "Останься с нами", сказала она; "останься и будь любим".

Не знаю, что-бы я отвечал; я трепещу при мысли о той опасности, - превращения в пепел, - которая теперь уже несомненно грозила мне , когда тень крыльев удала на сверкающую струю фонтана, и Зи внезапно спустилась около нас. Она не произнесла ни одного слова, но, схватив меня за руку, увлекла за собою, - как мат своего непокорного ребенка, - через целый ряд комнат в корридор; откуда на элеваторе мы поднялись в мою комнату. Когда мы вошли в нее, Зи подула в мое лицо, прикоснулась своим жезлом к моей груди, и я погрузился в глубокий сон.

Когда я проснулся, несколько часов спустя, и услышал пение птиц в соседнем авиарии, мне живо припомнилась сестра Таэ, с её нежными словами и ласкающим взглядом; и тут, благодаря нашему воспитанию, которое с самого раннего возраста вкореняет в нас идеи честолюбия и мелкого тщеславия, я невольно стал строить самые фантастические, воздушные замки.

"Хотя я и Тиш", - так складывались мои мысли, - "ясно, что не одна Зи очарована моей наружностью. Очевидно, меня любит принцесса, - первая девица в стране, дочь самодержавного монарха, которому они для вида только дают название выборного правителя. Если-б не помешала эта ужасная Зи дочь, короля наверное сделала-бы мне формальное предложение своей руки. Пусть Аф-Лин, занимающий только подчиненную должность, грозит мне смертью, если я приму руку его дочери; но одного слова этого неограниченного владыки Тура будет достаточно, чтобы уничтожить их бессмысленный обычай, воспрещающий браки с чуждою расою, который является таким противоречием с их хваленою равноправностью".

"Трудно допустить, что бы дочь Тура, только что выражавшаеся с таким презрением о вмешательстве родителей, - не имела достаточного влияния на своего отца, что бы спасти меня от сожжения, которым грозит мне Аф-Лин. И раз я породнюсь с монархом... что помешает ему избрать меня своим преемником. Почему же нет?.. немногие из его изнеженных ученых прельстятся этою тяжелою обязанностью; и, может быть, для них будет даже приятно видеть высшую власть в руках чужестранца, знакомого с более подвижными формами общественной жизни. Если только меня выберут... каких реформ я не введу! Какое оживление я могу внести в эту приятную, но слишком монотонную жизнь, благодаря моему знакомству с обычаями цивилизованных народов! Я большой любитель охоты; после войны - какая же форма развлечения для монарха достойнее ея? Какое обилие и разнообразие дичи в этом подземном царстве! Что может сравниться с интересом такой охоты за допотопными существами? Но как? Неужто при помощи этого ужасного вриля, который даже недоступен мне. Нет, мы приспособим заряжающуюся с казны винтовку, которая может быть, значительно усовершенствована здешними искусными механиками; да я и видел такую - в музее древностей. Как неограниченный монарх, я искореню употребление вриля, оставив его только для военных целей. Кстати, вспомнив о войне ... неужели такой способный, богатый и хорошо вооруженный народ должен ограничиться жалкою территорией, способной прокормить только десять или двенадцать тысяч семей. Разве подобное стеснение не есть только результат философских фантазий, - противных основным стремлениям человеческой природы, и в попытках к осуществлении которых у нас на земле уже потерпел такую неудачу покойный м-р Роберт Оуен. Конечно, я не начну войны с соседними нациями, которые также хорошо вооружены, как и мои подданные; но ведь остается множество народов, незнакомых с употреблением вриля, демократические учреждения которых, повидимому, очень похожи на политическую систему моих соотечественников. Нисколько не раздражая союзных племен Вриль-я, я могу вторгнуться в страну этих народов и завладеть их обширными территориями... громадными пространствами... может быть до крайних известных пределов земли... и я буду царить над империею, в которой никогда не заходит солнце (в своем увлечении я даже позабыл, что в этом подземном царстве вовсе нет солнца). Что же касается до фантастического понятия, будто слава и знаменитость, составляющия между нами неоспоримый удел выдающагося деятеля, разжигают страсти и борьбу и способствуют к нарушению благ мира и тишины, - то это дикое понятие расходится с основными элементами не только человеческой, но и животной природы, потому что самое приручение животного возможно только под влиянием похвалы и соревнования. Какая же слава ждет повелителя, завоевавшего целую империю! Я сделаюсь для них полубогом".

Что касается до другого фантастического понятия, что жизнь их во всем должна сходиться с учениями их веры (мы тоже отчасти признаем это, но принимаем в соображение разные исключающия обстоятельства), то, под влиянием просвещенной философии, я решил искоренит это языческое, проникнутое суеверием учение, стоящее в таком противоречии с современными движениями мысли и практической жизни.

Занятый этими разнообразными проектами я подумал, - как бы хорошо было теперь выпить, для прояснения мыслей, хороший стакан грога. Хотя я и не любитель крепких напитков, но бывают моменты, когда небольшое количество алкоголя вместе с сигарою оживляют воображение. Конечно между их плодами и фруктами найдутся такие, из которых можно получить великолепное вино; также, какую вкусную, сочную котлету можно вырезать из этого откормленного подземного оленя (какая бессмыслица - отвергать мясную пищу, значение которой признается нашими первыми докторами)... при такой обстановке можно приятно провести лишний час за обедом. Вот также эти скучные устарелые нравы, разыгрываемые их детьми; когда я буду царствовать, я непременно введу у них оперу и балет, для которого наверное можно найти, среди покоренных наций, подходящих молодых женщин, умеренного роста и без таких внушительных мускулов, как у их Джай-и, не угрожающих врилем и не требующих, что бы на них непременно женились.

Я до того погрузился в созерцание этих реформ, - общественных, политических и нравственных, - которыми я думал облагодетельствовать этот подземный народ, незнакомый с благами нашей цивилизации, что и не заметил вошедшей Зи, когда её глубокий вздох обратил мое внимание, и я увидел ее возле своей кровати.

По обычаю этого народа, Гай, нисколько не нарушая приличий, может посетить Ана в его комнате; хотя обратное считалось бы крайне нескромным поступком со стороны последняго. К счастью я был совершенно одет... в том самом виде, как Зи уложила меня на постель. Но все-же, я был неприятно поражен её посещением и грубо спросил: - что ей от меня нужно.

"Умоляю тебя, не сердись, мой возлюбленный", сказала она, "потому что я сильно страдаю! Я не спала с те пор, как мы расстались с тобою".

"Одного сознания твоего возмутительного поступка с гостем твоего отца было-бы вполне достаточно для этого. Где-же была та привязанность, которую ты высказывала мне; где ваша хваленая мягкость обращения, когда, злоупотребляя ни с чем несообразной силой своего пола, ты унизила меня в присутствии всех гостей, в присутствии её высочества, - дочери вашего правителя, я хотел сказать - и уложила меня в постель, точно капризного ребенка?"

"Неблагодарный! Ты упрекаешь меня за то самое, в чем я проявила мою любовь? Неужели ты думаешь, что даже совершенно свободная от того чувства ревности, которое исчезает в блаженном сознании обладания сердцем любимого существа, что я могла быть равнодушным свидетелем той опасности, которой ты подвергался, благодаря необдуманному поступку этого глупаго ребенка?"

"Остановис! Раз ты коснулась опасностей, - я должен сказать, что самая большая из них грозила мне, если-б я отвечал на твою любовь. Твой отец прямо объявил мне, что в этом случае смерть моя была-бы также неизбежна, как истребление гигантской ящерицы, которую Таэ обратил в пепел одним взмахом своего жезла".

"Неужели это охладило твое сердце!" воскликнула Зи, она опустилась на коле ни возле меня и взяла мою правую руку. "Это правда, что такой брак, как между людьми одной расы, - невозможен между нами; наша любовь должна быть также чиста, как у двух любящих сердец, соединяющихся в загробной жизни. Но разве недовольно счастия - быть всегда вместе, в тесном союзе сердца и мысли? Слушай: я только-что оставила моего отца. Он соглашается на наш союз при таких условиях. Я пользуюсь достаточным влиянием в коллегии ученых, что-бы через них испросить невмешательство Тура в свободный выбор Гай, если её брак с чужеземцем будет только - союзом душ. Разве для истинной любви недостаточно такого чистого союза? Сердце мое рвется к тебе не для одной этой жизни, где я буду делить с тобою все её радости и печали: я предлагаю тебе вечный союз, в мире бессмертных духов. Разве ты отринешь меня?"

В то время, как она говорила, её лицо совершенно изменилось; отчасти строгое выражение его исчезло, и эти чудные человеческие черты сияли теперь почти небесной красотой. Но она скорее наводила на меня трепет, как ангел, пред которым я готов был преклониться, и не могла пробудить во мне тех чувств, которых требовало сердце женщины. После неловкого молчания, длившагося несколько моментов, я стал высказывать ей мое чувство благодарности и в уклончивых выражениях, соблюдая всякую деликатность, старался дать ей понят: всю унизительность моего положения между её соотечественниками, как мужа, лишенного права быть отцом.

"Но мир" сказала Зи, "не ограничивается одною нашею общиной, или племенем Врилья. Ради тебя, я готова покинуть мою страну и мой народ, Мы улетим с тобою в какую нибудь отдаленную страну, где ты будешь в полной безопасности. У меня хватит силы, чтобы перенесть тебя на моих крыльях чрез все дикие пустыни, которые нам встретятся на пути. Я сумею пробить долину среди скал для постройки нашего жилища, где ты один заменишь для меня целый мир. Но, может быть, ты непременно хочешь возвратиться в твой дикий мир, с его непостоянным климатом, освещаемый его переменчивыми светилами? Только скажи мне слово, - и я открою тебе обратный путь; и там я буду верною подругою твоего сердца, пока мы не соединимся в том вечном мире, где нет ни смерти, ни разлуки".

Я был до глубины души тронут этим страстным выражением самой чистой, искренней любви, этим нежным голосом, доходившим до глубины сердца. На мгновенье мне казалось, что я мог-бы воспользоваться могуществом Зи для своего возвращения на поверхность земли. Но самого краткого размышления было достаточно, что бы показать всю низость такого поступка в возврат за всю её бесконечную преданность; я увлекал это удивительное существо из родного дома, где меня принимали с таким радушием, в чуждый и ненавистный ей мир; и разве, ради этой возвышенной духовной любви, я в силах был навсегда отказаться от привязанности, более близкой мне по природе, земной женщины. Но, думая о Зи, я не должен был забывать при этом и о той расе, к которой я принадлежал по рождению.

Разве я мог ввести в наш мир существо, обладающее такими могучими, почти сверх-естественными силами, которое одним взмахом своего жезла могло обратить в пепел целый Нью-Иорк, со всеми его удивительными учреждениями? Да кроме той опасности, которая в лице её угрожала-бы целому миру, разве я сам мог быть уверен в своей личной безопасности с такою подругою, в случае какой либо перемены в её привязанности, или малейшего повода к её ревности. Все эти мысли быстро пронеслись в моей голове и послужили основанием моего ответа.

"Зи", сказал я с чувством, прижимая её руку к своим губам, "у меня нет слов, чтобы высказать, - как я тронут, как я почтен твоей высокой самоотверженной любовью. Я отвечу тебе с полною искренностью. У каждого народа свои обычаи. Обычай твоего народа не позволяет тебе быть моей женой; точно также, по условиям нашей жизни, я немогу вступить в подобный союз. С другой стороны, хотя я и не лишен известного мужества, при встрече с знакомыми мне опасностями, но я без ужаса не могу себе представить того брачного жилища, о котором ты говорила... среди вечного хаоса борющихся между собою стихий... огня, воды, удушающих газов... в постоянной опасности быть съеденным какой нибудь гигантской ящерицей. Я, слабый Тиш, недостоин любви Гай, - столь высокой, мудрой и могучей, как ты. Да, я недостоин этой любви, потому что я немогу отвечать на нее".

Зи оставила мою руку, встала и отвернулась, чтобы скрыть свое волнение; она сделала несколько шагов к выходу, и остановилась на пороге. Внезапно какая-то новая мысль поразила ее; она вернулась ко мне и сказала шепотом:

"Ты сказал мне, что слова твои искренны. Так ответь мне совершенно искренно на этот вопрос. Если ты не можешь любить меня, - не любишь-ли ты другую?"

"Никого".

"Ты не любишь сестру Таэ?"

"Я в первый раз видел ее вчера".

"Это не ответ. Любовь быстрее вриля. Ты колеблешься сказать мне. Не думай, что только одна ревность побуждает меня предостеречь тебя. Если дочь Тура признается тебе в любви... если она, по своей необдуманности, скажет своему отцу, что ты отвечаешь ей, он должен немедленно истребить тебя; это его прямая обязанность; по-тому что благо общества не допускает, чтобы дочь Врилья вступила в брак с сыном Тиша (если это не один духовный союз). Увы! Тогда уже для тебя нет спасенья. У неё не хватит сил, чтобы унести тебя на своих крыльях; у неё нет тех знаний, чтобы устроить ваше жилище в пустыне. Верь мне, что это предостережение вызвано только моею дружбою, а не ревностью".

С этими словами Зи оставила меня. И с её уходом, разлетелись в прах все мои мечты о троне Врилья, а также и о всех тех политических и социальных реформах, которыми я хотел облагодетельствовать эту страну, в качестве её неограниченного государя.

ХХV.

После описанного разговора с Зи, я впал в глубокую меланхолию. Тот интерес, который возбуждали во мне жизнь и обычаи этого удивительного общества, - совершенно пропал. Меня теперь постоянно преследовала мысль, что я нахожусь среди народа, который, - при всей своей внешней доброте ко мне и мягкости; - во всякую минуту и без малейшего колебания может подвергнуть меня смерти. Добродетельная и мирная жизнь этих людей, в начале казавшаеся мне столь привлекательною, по сравнении с бурными страстями и волнениями нашего мира, - теперь удручала меня своей скукою и однообразием. Даже ясная тишина этой, вечно освещенной, атмосфере способствовала к упадку моего духа. Я жаждал какой нибудь перемены, все равно - будь то зима, буря, мрак. Я начинал сознавать, что мы, смертные, населяющие верхний мир, - как ни мечтаем мы об усовершенствовании человека, как ни стремимся мы к высшей, более справедливой и мирной жизни, - неподготовлены для того, чтобы долго наслаждаться тем самым счастием, которое составляет наш идеал.

Общественное устройство Врилья было весьма характерно в том отношении, что здесь было соединено в одном гармоническом целом все то, к чему стремились разные философы нашего мира и что они представляли людям, в своих утопиях будущего человеческого счастия. Это было общество, незнакомое с войной и всеми её ужасами; общество, где была обезпечена полнейшая свобода всех и каждого, без проявления той вражды, которая у нас составляет неизбежное следствие борьбы партий, добивающихся этой свободы. Равенство здесь было не одним пустым звуком: оно действительно существовало. Богатство не преследовалось, потому что не возбуждало зависти. Громадный вопрос о труде, до сих пор считающийся у нас неразрешимым и ведущий к ожесточенной борьбе между классами, - здесь был разрешен самым простым образом: - упразднением рабочих, как отдельного класса общества. Удивительные механизмы, приводимые в движение новой силой, - по своему могуществу и легкости управления, далеко превосходившей все результаты, полученные нами от применения пара или электричества, - под надзором детей, нисколько неутомлявшихся этой работой, скорее похожей для них на игры и развлечения... всего этого оказывалось достаточным, чтобы создать народное богатство, которое исключительно применялось к осуществлению общественного блага. Для развития пороков наших больших городов здесь не было почвы. Развлечений было множество; но все они были самого невинного характера. Увеселения не приводили к пьянству, буйствам и болезни. Любовь здесь существовала самая пылкая; но раз было достигнуто обладание любимым предметом, - верность её никогда не нарушалась. Разврат представлялся таким небывалым явлением в этом обществе, что слова для обозначения разных его видов приходилось искать в забытой литературе, существовавшей несколько тысяч лет тому назад. Всем, знакомым с нашими философскими и социальными науками, хорошо известно, что многия из приведенных здесь уклонений от обычаев цивилизованной жизни, представляют только воплощение идей, давно известных, осмеянных одними и горячо защищаемых другими; причем оне частью были испробованы и еще чаще облекались в форму фантастических книг.., но до сих пор не получили практического применения в жизни. Описываемое общество сделало несколько других крупных шагов на пути к тому совершенствованию, о котором мечтали наши мыслители. Декарт был убежден, что жизнь человеческая может быть продолжена до так называемого возраста патриархов, и определял ее от ста до ста пятидесяти лет. И они не только достигли осуществления этой мечты великого мыслителя, но даже превзошли ее; потому что люди сохраняли здесь всю бодрость среднего возраста даже за пределами ста лет. С этим долголетием было соединено еще большее благо - постоянного здоровья. Все встречавшиеся между ними болезни легко поддавались целебному действию открытой ими силы природы, - как разрушающей, так и возстановляющей жизнь, - известной у них под именем вриля. Эта идея уже отчасти известна у нас на земле, в виде разнообразных лечебных применений электричества и животного магнетизма; хотя ею много злоупотребляют легковерные энтузиасты и шарлатаны. Не распространяясь о сравнительно легком применении крыльев к летанию (подобные попытки с древних времен известны каждому школьнику), - я перехожу теперь к самому чувствительному вопросу, от разрешения которого, судя по мнениям, высказанным за последнее время, со стороны двух самых влиятельных и беспокойных элементов нашего общества, - женщин и философов, - зависит все дальнейшее счастие рода человеческаго. Я подразумеваю женский вопрос.

Многие юристы допускают, что всякие разговоры о правах, при отсутствии достаточной силы, чтобы отстоять их, - являются одним из видов празднословия; и у нас на земле, мужчина, - по той или другой причине, - обладающий большею физическою силою, а также лучше владеющий оружием, как оборонительным, так и наступательным, если дело доходит до личной борьбы, в большинстве случаев может одолеть женщину. Но среди этого народа не может быть вопроса о правах женщин уже потому только, что Гай выше и сильнее своего Ана; к тому-же, обладая в большей степени способностью сосредоточения воли, необходимой для полного проявления действия вриля, она в добавок может еще подвергать его могучему влиянию этой силы, почерпнутой из самой природы. Поэтому все, что требуют наши передовые женщины для своего пола, - в этом счастливом обществе уже неотъемлемо принадлежит им по праву сильнаго. Кроме такого физического превосходства, Джай-и (по крайней мере в молодости) превосходят мужчин и в своем стремлении к научному образованию; и из них состоит большая часть ученых, профессоров - одним словом, самая образованная часть общества.

Конечно, при таком общественном строе, женщина (как я уже показывал) удержала за собою и самую главную привилегию - инициативу в выборе мужа. Без неё - она, пожалуй, отказалась-бы и от всех других. У меня являются, не вполне безосновательные опасения, что если-б и у нас да земле женщина обладала такими необыкновенными преимуществами, то, взяв себе мужа, - она, пожалуй, обращалась-бы с ним с крайним самовластием и тиранством. Не так поступали Джай-и: раз выйдя замуж и повесив свои крылья, - оне обращались в самых милых, покорных и нежных жен, забывающих о своих преимуществах и всеми силами старающихся угодить своему супругу; одним словом, превосходили все, что только могло создать пылкое воображение поэта в его картинах супружеского благополучия. Перехожу к последней характеристической черте Врилья, отличающей их от нас и наиболее повлиявшей на сохранение мира и тишины в их общественной жизни, это - всеобщее между ними убеждение в существовании милосердного Божества и будущей жизни, пред которой их настоящее существование кажется столь кратковременным, что им просто жаль тратить его на помыслы о богатстве, власти и силе; с этим убеждением у них неразрывно связано другое: - что им доступно только понятие о необъятной доброте этого Божества и невыразимом блаженстве будущей жизни, что делает невозможными всякие богословские диспуты по поводу неразрешимых в сущности вопросов. Таким образом этому подземному обществу удалось достигнуть того, чего еще не достигала ни одна из существующих стран, озаренных солнцем: - счастия и утешения, доставляемых религиею, при полном отсутствии всех тех зол и бедствий, которые обыкновенно сопровождают религиозную борьбу.

На основании всего этого следует признать, что жизнь Врилья, взятая в целом, несравненно счастливее нашей, на поверхности земли; и, представляя собою осуществление самых смелых идей наших филантропов, почти приближается к понятию о высших существах. Но, если-б взять тысячу из самых лучших и развитых граждан Лондона, Парижа, Нью-Иорка и даже Бостона и посадить их в это удивительное общество, - я уверен, что менее чем через год они, - или умрут от скуки, или сделают попытку революции, направленной против общественного блага и, по просьбе Тура, будут обращены в пепел.

Конечно у меня в мыслях не было, путем этого рассказа - бросить какую либо тень на расу, к которой я принадлежу по рождению. Напротив, я старался выяснить, что принципы, на которых держится общественный строй Врилья, - не допускают появления тех великих исключений, которые украшают наши летописи. Где не существует войны, - не может быть Аннибала, Вашингтона или Джаксона; где общественное благополучие и всеобщий мир не допускают каких либо перемен или опасений, - не могут явиться Демосфен, Вебстер, или Сомнер; где общество достигает такого нравственного уровня, что в нем не существует ни горя, ни преступлений, из которых трагедия дли комедия могли-бы почерпнуть свои материалы, - там не может быть ни Шекспира, ни Мольера, ни Бичер-Стоу. Но если у меня нет желания бросить камнем в моих ближних, показывая, - на сколько побуждения, вызывающия чувства энергии и самолюбия в обществе, установленном на началах борьбы и соревнования, - исчезают в среде, задавшейся мыслью достигнуть всеобщего покоя и благополучия, отчасти напоминающих жизнь неземных существ, - тем менее я стремлюсь представить общину Врилья, как идеальную форму того политического устройства, к достижению которого должны быть направлены все наши усилия и все реформы. Напротив, в течении многих веков, характер нашей расы сложился в такую форму, при которой нам немыслимо приспособить себя, со всеми нашими страстями, к образу жизни Вриль-я. И я пришел к убеждению, что этот народ, - хотя он первоначально произошел от общих с нами предков и, судя по сохранившимся у них мифам и по их истории, прошел чрез все знакомые нам фазы общественного устройства, - но, путем постепенного развития, превратился в другую, чуждую нам расу, слияние которой с существующими на земле обществами никогда не будет возможно. И если они когда нибудь, как гласит их собственное предание, выйдут из под земли на свет солнца, - то они неизбежно должны истребить и заместить собою все существующия человеческие племена.

Можно еще допустить пожалуй, что если Врилья и покажутся на поверхности земли, то мы избегнем окончательного истребления путем смешанных браков, благодаря той склонности, которую их Джай-и (как то было в моем случае) оказывают представителям нашей расы. Но на это мало надежды. Примеры такого mesalliance будут также редки, как браки между Англо-Саксонскими эмигрантами и краснокожими индейцами. Да и недостаточно будет времени, чтобы могли установиться сношения между обоими племенами. Прельщенные видом нашего неба, озаренного солнцем, Врилья конечно, захотят поселиться на поверхности земли, и дело истребления начнется немедленно, так как они захватят возделанные территории и уничтожат все население, которое будет противиться им. Если Врилья первоначально появятся в свободной Америке (и в этом не может быть сомнения, потому что их, конечно, привлечет эта избранная часть земного шара) и объявят жителям; "мы занимаем эту часть земли; граждане Кум-Поша, очищайте место для развития высшей расы Врилья!" - то конечно мои дорогие соотечественники, известные своей задорной храбростью, вступят с ними в борьбу и, по прошествии недели, не останется ни одной души, под славным знаменем со звездами и полосами.

Теперь я мало встречался с Зи, за исключением того дня, когда все семейство собиралось за столом, и тут она была крайне сдержанна и молчалива. Мои опасения, возбужденные её склонностью ко мне, теперь исчезли, но уныние все таки не покидало меня. Меня одолевало страстное желание выбраться на поверхность земли; но, как я ни ломал голову, все подобные попытки ни к чему-бы непривели, меня никуда не пускали одного; так что я не мог дойти до места моего первого спуска и посмотреть - не представлялось-ли возможности подняться в рудник. Даже в тихие часы, когда весь дом был погружен в сон, я не в состоянии был спуститься из моей комнаты, помещавшейся в верхнем этаже. Я не умел повелевать автоматами, которые, как-бы издеваясь надо мною, неподвижно стояли около ближайшей стены; я был также незнаком с устройством механизма элеватора. Все это намеренно держали от меня в тайне. О еслиб я только владел крыльями, доступными здесь каждому ребенку! Я вылетел-бы из окна, перенесся-бы к той скале с разщелиною и тут, не взирая на её отвесные бока, крылья пособили-бы мне выбраться на землю.

XXVI.

Однажды я сидел задумавшись в моей комнате, когда в окно влетел Таэ и сел около меня на диване. Я всегда был рад посещениям этого ребенка, так как в его обществе я чувствовал себя менее подавленным их высшим умом и развитием, чем с взрослыми Ана. Как уже было говорено, мне позволяли гулять с ним, и, желая воспользоваться этим, чтобы обозреть место моего спуска, я предложил ему пройтись за город. Мне показалось, что лицо его было серьезнее обыкновенного, когда он отвечал: - "Я нарочно здесь, чтобы пригласить тебя со мною".

Мы скоро очутились на улице и еще не успели далеко пройти от дому, когда встретились с целою группою молодых Джай-и, возвращавшихся с полей с корзинами, наполненными цветами, и певшими хором. Молодая Гай чаще поет, чем говорит. Оне остановились и заговорили с нами, обращаясь ко мне с тою почти галантною любезностью, которая отличает Джай-и в их обращении с нашим, здесь более слабым полом.

Во время этого разговора нас увидела из верхних окон дома её отца сестра Таэ и, устремившись на своих крыльях с этой высоты, опустилась посреди нас. Она прямо обратилась ко мне с довольно неуместным вопросом: - "Отчего ты никогда не приходишь к нам?"

Пока я собирался ей ответить, Таэ быстро оказал с выражением строгости: - "Сестра, ты забываешь, что чужестранец принадлежит к моему полу, и ему неприлично унижать свое достоинство в погоне за обществом Гай".

Этот ответ видимо произвел хорошее впечатление на прочих, но бедная сестра Таэ была сильно сконфужена.

В это время какая то тень упала между мною и стоявшею против меня группою; повернув голову, я увидел правителя, приближающагося к нам тою мерною величавою походкою, которая отличает Вриль-я. При взгляде на его лицо, меня охватил тот-же ужас, который я испытал при своей первой встрече с ним. В этих глазах, во всем выражении лица скрывалось что-то необъяснимое, враждебное нашей расе; в нем был и ясный покой и сознание высшей силы, спокойной и непреклонной, как у судьи, изрекающего свой приговор. По всему моему телу пробежала дрожь; поклонившись ему, я взял за руку моего друга-ребенка и хотел продолжать путь. Тур остановился на одно мгновенье перед нами и безмолвно посмотрел на меня; потом он перевел взгляд на свою дочь, и с приветствием, обращенным к ней и другим Гай, прошел далее через их группу, не сказав ни одного слова.

XXVII.

Когда мы с Таэ очутились одни на большой дороге, лежавшей между городом и тою разщелиною в скале, чрез которую я опустился в этот мир, я сказал ему почти шепотом: - "Дитя, меня привело в ужас лицо твоего отца. Я точно прочел в нем свой смертный приговор".

Таэ не отвечал мне сразу. Он, повидимому, испытывал беспокойство и как будто подъискивал слова, чтобы сообщить мне неприятное известие. Наконец, он сказал: "никто из Врилья не боится смерти: - а ты?"

"Ужас смерти свойствен всей моей расе. Мы можем побороть его под влиянием чувства долга, чести, или любви. Мы можем умереть за правду, за родину, за тех, которые нам дороже себя. Но если смерть действительно угрожает мне, то где же здесь те причины, которые могли-бы победить этот естественный ужас человека, при наступлении того рокового момента, когда тело отделяется от души".

Таэ посмотрел на меня с изумлением: но глаза его светились нежностью, когда он отвечал: - "я передам твои слова моему отцу. Я буду молить его - пощадить твою жизнь ".

"Значит, он уже решил уничтожить ее?"

"В этом виновато безумие моей сестры", произнес Таэ с некоторым раздражением. "Она говорила с ним сегодня утром; после этого он позвал меня, как старшего из детей, которым поручено истребление всего, что грозит общественному благу, и сказал: - "Таэ, возьми твой жезл вриля и найди дорогаго тебе чужестранца. Смерть его должна быть легкая и быстрая".

"И ты!" воскликнул и, отпрянув с ужасом от ребенка, "и ты предательски заманил меня на прогулку, с целью убийства? Я не в силах поверить этому. Я не считаю тебя способным на такое ужасное преступление".

"Истребить то, что вредит обществу, - не преступление. Вот было-бы преступлением - убить какое нибудь безвредное насекомое".

"Если ты этим хочешь сказать, что я угрожаю обществу, потому что твоя сестра оказывает мне такого-же рода предпочтение, как ребенок, увлекающей его игрушке, - то еще нет надобности из за этого убивать меня. Дай мне возможность возвратиться к моему народу тем-же путем, по которому я спустился к вам; ты можешь теперь-же пособить мне в этом. тебе стоит только подняться на твоих крыльях в разщелину и укрепить к выступу скалы конец той самой веревки, которую ты здесь нашел и которая вероятно у вас сохранилась. Сделай только это; пособи мне добраться до того места, откуда я спустился; и вы более не увидите меня, как будто я никогда не существовал".

"Разщелина по которой ты спустился? Взгляни на верх; мы как раз стоим под тем самым местом, где она была. Что-же ты видишь? Одну сплошную скалу. Она была уничтожена по распоряжению Аф-Лина, как только он узнал от тебя о природе покинутого тобою мира. Ты помнишь, когда Зи воспретила мне всякие расспросы о тебе самом и о твоем племени? В тот-же день Аф-Лин сказал мне: "между родиной чужестранца и нами не должно быть никакого сообщения, иначе все то горе и зло, которыми полна эта страна, - проникнут к нам. Возьми с собою других детей и громите вашими жезлами свод пещеры, пока осколки камня не заполнят малейшей трещины".

При последних словах, произнесенных ребенком, я бросил отчаянный взгляд на свод пещеры. Предо мною подымались громадные гранитные массы, носившие еще следы расколов; от основания до верху - один сплошной каменный свод, без признаков малейшей щели или отверстия.

"Последняя надежда пропала", прошептал я, опускаясь на землю, "и я более не увижу солнца". Я закрыл лицо руками и стал молиться Тому, чье присутствие я так часто забывал среди Его творений. Теперь я сознавал Его и в недрах земли. Наконец, я поднял голову... молитва успокоила меня... и я сказал ребенку: - "Если тебе велено убить меня, я готов... рази!"

Таэ тихо покачал головою. "Нет", сказал он, "решение моего отца не бесповоротно. Я буду говорит с ним и, может быть, мне удастся тебя спасти. Мне странно видеть, что ты боишься смерти; мы думали, что это только инстинкт низших созданий, которые лишены сознания о другой жизни. Самый маленький ребенок между нами не знает такого страха. Скажи мне, мой дорогой Тиш, продолжал он, после минутного молчания, - будет-ли для тебя легче переход от этой жизни в другую, если я буду сопутствовать тебе? Если это так, то я спрошу отца - разрешается-ли мне следовать за тобою. Когда я выросту, мне предстоит вместе с другими эмигрировать в новую неизвестную страну, я готов теперь-же уйти с тобой в неизвестные страны другого мира. Всеблагой присутствует и там. Где Его нет?".

"Дитя", сказал я, увидев по его лицу, что он говорит серьезно, "убивая меня, ты делаешь преступление; я сделаю не меньшее, если скажу, "убей себя". Всеблагой дает нам жизнь и Сам отнимает ее, когда приходит время. Теперь вернемся назад. Если отец твой останется при своем решении, постарайся заранее предупредить меня, чтобы я мог приготовиться к смерти".

На обратном пути в город разговор наш часто прерывался. Мы не в состоянии были понимать друг друга; идя рядом с этим прелестным ребенком с его мягким голосом и чудным лицом, я все-таки не мог подавить в себе впечатления, что я направляюсь к месту казни с своим палачем.

XXVIII.

Среди ночи, или тех часов, которые посвящены отдыху у Врилья, в то время, как я только что стал забываться во сне, меня разбудило прикосновение чьей то руки к моему плечу; я проснулся, и увидел Зи, стоявшую около моей кровати.

"Тише", прошептала она, "никто не должен слышать нас. Неужели ты думаешь, что я перестала заботиться о твоей безопасности, потому что ты не отвечал на мою любовь? Я видела Таэ. Он не имел успеха у своего отца, который ранее (как всегда он делает в затруднительных случаях) совещался с тремя членами ученой коллегии и, по их совету, приговорил тебя к смерти с наступлением дня. Я спасу тебя. Вставай и одевайся".

Она указала да стол около кровати, где лежало то платье, которое было на мне при спуске в подземный мир и которое я потом заменил более живописным костюмом Врилья. Пока я одевался, полный невыразимого удивления, она стояла на балконе. Когда я присоединился к ней, она взяла меня за руку и сказала тихим голосом: "Видишь, как благодаря искусству Врилья, сияет обитаемый ими мир. Завтра он будет полон одного мрака для меня". Потом, недожидаясь моего ответа, она повела меня из моей комнаты в корридор, откуда мы спустились в выходной зал. Мы шли по опустелым улицам и скоро достигли той большой дороги, которая извивалась у подножия гор. Здесь, где не существует ни дня, ни ночи, эти тихие часы полны особой торжественности: в этом громадном пространстве, освещенном искусством человека, не было заметно малейшего признака человеческой жизни. Как ни тихо ступали мы, звук наших шагов неприятно поражал мой слух: он был дисгармонией с окружающей нас тишиной. Я решил в своем уме, что Зи хочет содействовать к моему возвращению на поверхность земли и что мы идем к тому месту, откуда я к ним спускался. Молчание её действовало заразительно и на меня. В полной тишине мы подошли к месту бывшей разщелины в скале. Она была возобновлена, хотя уже представляла теперь другой вид; в громадном каменном своде, под которым я недавно стоял с Таэ, было пробито новое отверстие, обугленные бока которого местами еще дымились и сверкали искрами. Но зрению моему была доступна только небольшая часть этой громадной, зиявшей мраком, пустоты, и я не мог себе представить, каким способом я могу совершить этот ужасный подъем.

Зи угадала мои мысли. "Не бойся", сказала она с тихой улыбкой, "твое возвращение обезпечено. С самого наступления тихих часов, когда все погрузилось в сон, я начала эту работу: будь уверен, что я не оставила ее, пока не был открыт тебе свободный путь в верхний мир. Я еще пробуду с тобой несколько времени. Мы не расстанемся, пока ты не скажешь: "иди, ты мне не нужна более".

Я был тронут до глубины сердца этими словами. "О! если-б мы были с тобой одного племени", воскликнул я, "никогда не сказал-бы я: "ты мне не нужна более!"

"Я благословляю тебя за эти слова и я буду помнить их, когда мы расстанемся", сказала с нежностью Гай.

В то время как мы обменивались этими словами, Зи стояла отвернувшись от меня, и голова её была опущена на грудь. Теперь она остановилась предо мной, выпрямившись во весь рост. Она зажгла прикосновением жезла вриля диадему с опалами, бывшую на её голове, и она сияла теперь, как звездная корона. Не только её лицо и фигура, но и все пространство вокруг неё были освещены блестящими лучами, исходившими от этой диадемы.

"Теперь", сказала она, "обойми меня... в первый и в последний раз. Вот так; держись за меня крепко и не бойся".

При этих словах, громадные крылья раскрылись, грудь её расширилась, и, крепко обняв ее, я стал подыматься в этой ужасной пропасти. Ровно, спокойно, окруженная ясным сиянием, - подобно ангелу, уносившему из могилы в своих объятиях человеческую душу, летела Гай, наконец, до меня стали доносится слабые звуки человеческих голосов и человеческого труда. Мы остановились в одной из галлерей рудника; вдали, в наполнявшем ее мраке, слабо мерцали лампы рудокопов. Тут я опустил мои руки. Гай нежно поцеловала меня в лоб и сказала, в то время, как слезы выступили у неё на глазах: - "прощай навсегда. Ты не захотел, чтобы я последовала в твой мир; тебе нельзя было остаться в моем. К тому времени, как проснется наш дом, эти скалы сомкнутся опять; я более не открою их... может так оне и останутся... на множество веков. Думай иногда обо мне. Когда кончится эта краткая жизнь, я буду ждать встречи с тобой".

Голос её замолк. Я слышал удаляющийся шум её крыльев и видел, как постепенно исчезал во мраке бездны светлый луч её диадемы.

Несколько времени сидел я в глубокой задумчивости; наконец, я поднялся и тихо пошел в том направлении, откуда слышались человеческие голоса. Попавшиеся мне навстречу рудокопы были иностранцы; они с изумлением посмотрели на меня; но, видя что я не понимаю их языка, принялись за свою работу и больше не обращали на меня внимания. Одним словом, почти без дальнейших задержек мне удалось выбраться из шахты. На пути я встретил одного из знакомых мне штейгеров; но он был очень занят и потому не задерживал меня. Конечно я не показался на свою старую квартиру и поспешил оставить это место, где я не мог-бы избежать многих затруднительных расспросов. Я благополучно вернулся на родину, где я окончательно поселился и занялся делами; три года тому назад, вполне обезпеченный, я оставил свои занятия. За все это время, мне редко приходилось распространяться о путешествиях и приключениях моей юности. Разочарованный, как и большинство между нами, в своей семейной жизни, я часто, сидя один вечером, вспоминаю о молодой Гай и удивляюсь, как я мог отвергнуть такую любовь, несмотря на все её опасности и стеснительные условия. Но чем более я думаю об этом народе, продолжающем свое развитие в этом, неведомом нашим ученым, подземном мире, - со всеми открытыми ими новыми применениями грозных сил природы, с их удивительным общественным строем, с их добродетелями и обычаями, которые все более и более расходятся с нашими, по мере движения нашей цивилизации, - тем в больший я прихожу ужас; и только молю Творца, чтобы прошли еще многие века, прежде чем, эти будущие истребители нашего племени - появятся на поверхности земли.

Мой доктор как то откровенно высказал мне, что я подвержен неизлечимой болезни сердца, от которой, без всяких предварительных страданий, я могу неожиданно умереть; поэтому я считал своим долгом оставить моим ближним это письменное предостережение - о "Грядущей расе".

КОНЕЦ.

Эдвард Бульвер-Литтон - Грядущая раса. 03., читать текст

См. также Эдвард Бульвер-Литтон (Edward Bulwer-Lytton) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :