Лепеллетье Эдмон
«Наследник великой Франции. 3 часть.»

"Наследник великой Франции. 3 часть."

- Благоволите последовать за мной! Вы должны разъяснить нам кое-что странное в вашем поведении.

Баронесса де Невиль весело и спокойно последовала за офицером; теперь ей уже нечего было бояться.

А генерал Анрио все продолжал стоять на том же месте, где она покинула его. Как? Она, не сказав ему ни слова на прощанье, убежала к врагам? Но ведь она должна была понять, что своим криком она обрекает его на смерть? И все-таки... Боже, Боже! До чего он наивен, до чего он легковерен! Как мог он поверить, что у этой змеи, у этой до мозга костей испорченной женщины способно было шевельнуться чувство раскаяния. Сумасшедший! Да, его место действительно в Шарантоне...

Осторожное позвякивание оружия заставило Анрио вздрогнуть, обернуться и на время забыть свое самобичевание: сзади него двигался небольшой отряд солдат, видимо подкрадывавшийся к нему. Опасность вернула Анрио все хладнокровие - ведь он был всего в нескольких шагах от улицы Мандар. Ему стоило только припуститься бегом, добраться до первой баррикады, и он будет спасен. Но он подумал, что на передовом посту инсургентов находится всего каких-нибудь двадцать полусонных людей. С этой стороны не предвидели возможности атаки, и неожиданность могла бы вызвать панику и позволить войскам зайти в тыл главным силам инсургентов. Надо было во что бы то ни стало предупредить это. И, забыв про все в мире, про измены баронессы, про свое разбитое существование и крушение целого мира надежд, Анрио думал теперь только о том, как бы спасти народ и его дело. Он достал пистолет, выстрелил наудачу в приближавшихся солдат и громким голосом закричал:

- К оружию, граждане!

Сейчас же на баррикаде показались вооруженные инсургенты, которые, завидев приближавшихся солдат, стали стрелять по ним. Те остановились и стали отвечать на выстрелы. Это дало возможность подбежать инсургентам с других баррикад и общими силами отразить внезапную атаку. Улицы наполнились дымом, мостовые обагрились кровью, с обеих сторон так и валились убитые. Одним из первых пал генерал Анрио, пронзенный пулями с обеих сторон. Он умер, кровью искупив то страшное злодеяние против божественной справедливости, которое совершил, способствуя бегству баронессы Невиль и избавив ее от заслуженной казни.

А та в свою очередь весь день, пока шел бой, непрерывно справлялась, удалось ли убить генерала Анрио. Но никто не мог ответить ей, этот день был последним днем владычества Бурбонов - правительств венным войскам пришлось отступить с большими потерями.

Главнокомандующий королевскими войсками, маршал Мармон, увидал наконец, что продолжать далее борьбу немыслимо, что можно сражаться с инсургентами, но не с народом. Пока еще была надежда, что восстание охватило только отдельные слои, можно было надеяться подавить беспорядки. Теперь же не приходилось строить иллюзии - народ не хотел навязанных ему Бурбонов и изгонял их. Поэтому Мармон издал приказ, в котором предписывал войскам немедленно прекратить всякие столкновения с народом и направить все свое внимание на безопасность короля и его близких.

Со своей стороны наследник престола, легкомысленно не отдававший себе отчета в действительных размерах народной решимости, издал совершенно противоположный приказ, в котором поздравлял правительственные войска с несуществовавшими победами над инсургентами и предписывал продолжать борьбу со всей строгостью и беспощадностью. Он вручил этот приказ генералу Талону для прочтения его по войсковым частям, но Талон указал наследнику на уже опубликованный приказ герцога Рагузского. Наследник пришел в неописуемую ярость и бросился искать Мармона. Он встретил его в приемном зале в ожидании аудиенции короля.

При виде его наследник окончательно потерял всякое самообладание. Он швырнул об пол каскетку и резким тоном приказал Мармону следовать за ним в соседний салон. Не успела захлопнуться за ними дверь, как там раздался шум страшной ссоры. Наследник грозил и ругался далеко не по-королевски. Обеспокоенный этим, дежурный офицер приоткрыл дверь. Маршал Мармон пулей вылетел из салона, преследуемый наследником, который с пеной у рта кричал ему:

- Отдайте вашу шпагу!

Мармон вручил свою шпагу взбешенному принцу.

Тот схватил ее, пытался сломать о колено, но порезал себе руки. При виде текущей крови он начал реветь и сквозь рыдания крикнул:

- Ко мне! Помогите! Стража!

Гвардейцы охраны бросились на Мармона со штыками наперевес, один из них даже кольнул его штыком, после чего Мармона арестовали.

Тогда досужие кумушки разнесли по дворцу страшную новость: измена пробралась в самый дворец, маршал Мармон покушался убить принца и изранил его. С криками: "Спасайся, кто может!" храбрые защитники короля бросились в разные стороны из дворца.

Король, которому поспешили сообщить о ссоре наследника с маршалом, поспешил к Мармону, чтобы успокоить последнего, и сказал ему:

- Мой сын был немножко резок с вами, господин маршал.

- "Немножко резок"! - печально повторил предатель Мармон, для которого настал час возмездия. - И это вы, ваше величество, называете "немножко резким"? Неужели так должно обращаться с человеком, который ради вас пожертвовал больше чем своей жизнью - своей честью!

Карл X уговорил все-таки Мармона принять командование над личной охраной короля. Тот согласился, но при условии немедленного прекращения пролития народной крови. Вскоре все семейство Карла X под сильным эскортом покинуло замок Сен-Клу, покинуло чтобы уже больше никогда не вернуться туда...

V

На следующий день после своего прибытия в гостиницу "Роза" графиня Камерата проснулась очень рано. Она достала из привезенного с собой сундука костюм амазонки и одела его, а затем, сунув за пояс пару пистолетов, огляделась в зеркале и нашла, что теперь одета совершенно.

Графиня Наполеона Камерата, дочь Элизы Бонапарт, принцесса Беччоки, была племянницей Наполеона и страшно гордилась этим родством. В силу странной игры природы у нее было совершенно мужское лицо - да и какое еще! - она была точной копией самого Наполеона! Иногда, забавляясь, принцесса одевалась в серый сюртук и традиционную треуголку императора, и тогда она была до того похожа на Наполеона, что сам он мог бы спутать ее с собой.

Выйдя замуж за графа Камерату, представителя одной из знатнейших итальянских фамилий, из которого она сделала просто игрушку своих экстравагантных капризов, графиня в один прекрасный день задалась целью вернуть герцогу Рейхштадтскому трон его отца. Лично она не знала герцога; она знала только, что он умен и добр и что венцы были влюблены в юного принца. Она окружила себя в своем венецианском дворце исключительно такими слугами, которые были преданы Наполеону или Мюрату, и рассчитывала на их помощь в тот момент, когда пробьет час взяться за исполнение своего проекта.

Она подумала, что этот час пробил, когда узнала об июльских событиях, и сейчас же направилась в Вену. Но для политической деятельности графине Камерате не хватило ни ума, ни хладнокровия. Перед отъездом из Венеции она дала роскошный обед, во время которого разболтала присутствующим часть своего проекта.

Среди этих присутствующих был Уильям Басерт, родственник знаменитого врага Наполеона, английского министра колоний, молодой человек, казавшийся занятым только развлечениями и светской жизнью. Сэр Уильям пылал чисто семейной ненавистью ко всему, что носило имя Наполеона, и потому сейчас же принялся действовать, чтобы парализовать попытку вернуть на французский трон нового Наполеона. Не посоветовавшись ни с кем, он секретным письмом известил английское министерство иностранных дел о полученных им сведениях и сам немедленно поехал в Вену, чтобы поговорить с князем Меттернихом и лордом Коулеем, английским посланником при венском дворе.

Около самой Вены, в одной из гостиниц, сэр Уильям увидал во дворе знакомую карету графини Камераты. Басерт навел справки, узнал, что графиня расхворалась и хочет отдохнуть здесь несколько дней, и сейчас же решил тоже остановиться в этой гостинице. Не желая быть замеченным графиней, он послал курьера к Меттерниху и Коулею с письмом, в котором просил их немедленно прибыть в гостиницу "Роза". В вечеру перед гостиницей остановилась почтовая карета, из которой вышли два человека: это были Меттерних и Коулей. Они приказали провести их к путешественнику, прибывшему этим утром.

Графиня Камерата, заметив прибывших через окно, задрожала от испуга. Она узнала Меттерниха и не могла допустить мысли, чтобы всесильный вельможа приехал в эту скромную гостиницу для собственного удовольствия. Очевидно, он получил сведения о ее прибытии и ее замыслах и явился вместе - разумеется - с начальником полиции (она не знала в лицо лорда Коулея), чтобы арестовать ее. Тогда, не зная, что делать от ужаса, графиня схватила самые компрометирующие бумаги, бросилась в верхний этаж и заперлась в первом попавшемся пустом номере, думая: "Сюда не придут искать меня. Когда они уйдут, то я тайком сбегу и не стану дожидаться ответа принца. Самое лучшее будет, пожалуй, сейчас же направиться в сторону Шенбрунна и поселиться где-нибудь поблизости. Может быть, мне представится возможность повидаться с несчастным пленником!"

Вдруг она услыхала шаги по коридору; видимо, направлялись в сторону ее помещения. Она заметалась по комнате, стараясь найти место, где можно было бы спрятаться, и заметила в глубине комнаты довольно большой альков с выдвижной перегородкой. Она поспешно забралась туда, задвинула перегородку, оставив только небольшую щель, через которую мог бы проходить воздух для дыхания.

Действительно в комнату вошли три человека, в которых графиня Камерата, к своему величайшему изумлению, признала Уильяма Басерта, князя Меттерниха и третьего неизвестного ей, прибывшего вместе с Меттернихом. Что нужно было этому незначительному белобрысому англичанину здесь, да еще в обществе Меттерниха?

Они расселись, и князь Меттерних сказал Басерту:

- Мы решили с лордом Коулеем приехать сюда как можно скорее, так как, судя по вашему письму, дело очень важно.

- Очень важно, князь.

- Вы не облечены никакой специальной миссией от нашего правительства? - спросил лорд Коулей.

- Нет, милорд, я действую на собственный страх и риск. Впрочем, должен предупредить, что во время своего пребывания в Венеции я был уполномочен министерством иностранных дел иметь особое наблюдение за всеми членами семьи генерала Бонапарта. Эту часть поручения я выполнил вполне, так как мои агенты доносили мне обо всем, что происходило при разных дворах, где играли какую-нибудь роль близкие к покойному Бонапарту люди. Мною было установлено наблюдение также и за пармским двором, где, как, вероятно, известно вам обоим, царило величайшее уныние ввиду смерти первого министра, генерала Нейпперга, смерти, которая погрузила в особую печаль эрцгерцогиню Марию Луизу.

- Да, да, это известно нам, - перебил его князь Меттерних, - но герцогство Парма не внушает нам вообще никаких беспокойств.

- Но вам известно не все, - флегматично продолжал Басерт. - В Венеции недавно был проездом один из моих друзей, де Бомбель, человек уже немолодой, но все еще довольно приятной наружности, уверяю вас. Так вот этот самый Бомбель направился к пармскому двору, чтобы взять на себя те же самые функции, которые прежде исполнял граф Нейпперг.

- Те же самые функции? - улыбаясь, переспросил Меттерних.

- Как я уже имел честь сообщить вам, ваше сиятельство, господин де Бомбель должен заменить графа Нейпперга во всех отношениях... Итак, как я уже упоминал, Бомбель - мой друг; поэтому я знаю от него решительно все, что там происходит, и знаю, что эрцгерцогиня Мария Луиза собирается предпринять небольшое путешествие...

- Путешествие? - с удивлением вскрикнул Меттерних.

- Да. Через несколько дней ее высочество будет здесь. Она желает повидаться со своим сыном.

- Уж не хочет ли она представить ему господина де Бомбеля? - спросил лорд Коулей с холодной иронией.

- Я глубоко признателен вам, милорд, - ответил Меттерних, - за доставленные вами сведения. Не могу не поздравить ваше правительство с таким ревностным слугой, как вы, и со своей стороны представлю его величеству императору доклад о вашей ловкости и преданности интересам всей Европы.

- О, благодарю вас, князь, - ответил Басерт, - но я не заслуживаю никакой награды, так как в данном случае похож на собаку, которая охотится сама по себе, не обращая внимания на своего хозяина.

- Вы охотитесь?

- Да, - надменно сказал Басерт. - Я ненавижу всех Наполеонов всеми силами души и поклялся вести до конца своих дней самую ожесточенную борьбу против них. Человечество до тех пор не будет в состоянии свободно вздохнуть, пока из этого проклятого рода будет жить хоть один отпрыск!

Уильям Басерт произнес эти слова крайне экзальтированно; взгляд его голубых глаз был жесток и холоден, как сталь, а зубы крепко стиснуты. Он напоминал одного из фанатиков прежнего времени, одного из тех людей, которые ради идеи, поддержки известного культа или выполнения клятвы, данной грозным божествам, не останавливались ни перед чем и пользовались для достижения своей цели всеми средствами без исключения вплоть до кинжала и яда.

- Этим предупреждением мы, вероятно, обязаны вашей ненависти к роду Бонапарта? - спросил Меттерних своим бесцветным, холодным тоном. - Мы крайне обязаны этой ненависти...

- Они, вероятно, причинили вам какое-нибудь зло, эти Наполеоны? - мягко спросил лорд Коулей. - Вы лично слишком молоды, чтобы пострадать от этого бандита. Вы не могли знать чудовище, от которого мы избавили всю Европу. Вы были еще ребенком, когда он наконец испустил последний вздох и успокоил этим весь мир; ведь даже будучи пленным и умирающим, он все же заставлял всех беспокоиться и ежеминутно трепетать. Но, благодаря Богу, теперь мы уже избавлены от него!..

- Если бы он причинил зло лично мне или кому-либо из моей семьи, то я питал бы к нему меньшую ненависть! - ответил с дикой энергией молодой фанатик. - Моя ненависть не перенеслась бы, наверное, ни на его потомство, ни на его родню... Нет, милорд, я ненавижу Наполеона за тот двойственный дух победы и демагогии, который был так пагубен для всего человечества, для всех наций. Наполеон утвердил и продолжил принципы революции во всех умах и во всех событиях. Своими войнами, победами и эфемерными расширениями территории он на целое столетие одурманил тех, кто считались его подданными, и их потомков... И много-много позже, памятуя о своем великом победителе, французы рискнут бросить Европе вызов и нарушить международный мир, так мудро установленный на Венском конгрессе. Эти победы были призрачны и рассеялись, как дым; их материальное значение тоже исчезло навсегда, но они прочны своим моральным авторитетом. Своей жизнью и фантасмагорией своего царствования Наполеон распространил по всему земному шару пропаганду отвратительных принципов - если можно так выразиться - тех философов-вольнодумцев, противорелигиозных писателей и атеистов-ученых, которых породила Франция восемнадцатого века. Он задержал нормальное развитие, производительность и обогащение Англии континентальной блокадой; это, положим, наносный, временный ущерб. Но много серьезнее этого то, что он посеял по всему миру, как отраву, твердо укоренившееся и все возрастающее с годами возмущение масс и их сопротивление законной власти, что неминуемо воспрепятствует расцвету и укреплению монархий. И не пройдет и столетия, как Европа превратится не в страну казаков, австрийцев и англичан, как он предсказал, но всемирную республику... Все троны поколеблены и минированы наполеоновской эпохой. Народы жаждут и требуют провозглашения конституции и лихорадочно ожидают спасителей и героев - иначе говоря, чудовищ, подобных Наполеону...

- Эта опасность еще далека, - сказал Коулей.

- Она близка, милорд! Наполеон по всему свету от края до края пронес окровавленное знамя революции. Он внушил народам идеи сопротивления законной власти; он доказал, что можно безнаказанно и дерзко приближаться к божественному началу и нечистыми руками святотатственно касаться алтаря и престола. Он унизил и уронил дворянство, награждая без разбору титулами своего собственного производства людей самого низкого происхождения; некоторые из представителей этих имен более чем оскорбительны для других национальностей, так как они служат отголоском шумихи сражений; иные же из них оскорбляют монархов и узурпируют их прерогативы, как бы подчеркивая территориальное значение победы Наполеона.

- Надо сознаться, - заметил Меттерних, - что этот негодяй позволил себе распорядиться нашими владениями, словно он и в самом деле располагал ими по своему исконному праву. Не создал ли он принца Эсслингского, герцога Ауэрштадтского, герцога Данцигского и прочее, и прочее?

- Англия, к счастью, избежала этого оскорбительного захвата наименований, и ее не коснулась эта пародия на знать, - спокойно сказал лорд Коулей. - Однако молодой человек совершенно прав: каждый истый англичанин обязан ненавидеть не только Бонапарта, на которого очень жаловался сэр Хадсон Лоу в бытность свою губернатором острова Святой Елены, но также всех отпрысков его рода, которые польстились бы на возобновление его происков и похождений или пожелали бы продолжать политику его угроз и смут. Их необходимо остерегаться. Само имя Наполеона зловредно и подстрекающе действует на тех, кто носит его.

- Совершенно верно, милорд! - воскликнул Уильям Басерт, радуясь своей победе над обоими дипломатами. - Пока Бонапарты не переведутся на земле, не будет обеспечен и покой Европы...

- Не желаете ли вы вогнать в могилу и истребить дотла всех потомков Бонапарта? - спросил не без иронии Меттерних.

- А почему бы нет? - вызывающе спросил фанатик. - Немыслимо допустить, чтобы кто-либо из этих зловредных авантюристов вступил когда бы то ни было на трон Франции или какой бы то ни было трон вообще, - мрачно добавил он, подчеркивая свои слова.

- Но ведь эта опасность весьма проблематична, - медленно произнес князь Меттерних, стараясь не показать вида, что он понял зловещий смысл этого намека. - Ведь ни один из членов семьи Бонапарта не стоит в очереди претендентов. Ни один из них не может мечтать не только о каком бы то ни было троне, но даже и о мелком княжестве...

Меттерних старался этими словами напомнить, что герцог Рейхштадтский, к которому относились угрожающие фразы Басерта, был признан лишенным материнского наследия, вследствие чего от него отходило даже маленькое княжество Пармское.

- Простите, князь, - прервал Басерт, забывая в пылу своей ненависти уважение к канцлеру и то, что за ним по праву остается последнее слово, - вы напрасно так думаете: как вам должно быть известно, среди этих опасных наследников находится один, которого очень деятельно прочат в претенденты. И если от вашей зоркости ускользает вся сила опасности, то не подлежит сомнению, что последние парижские события в состоянии просветить вас на этот счет.

- Советую вам, молодой человек, - строго промолвил канцлер, - воздержаться от выражения своих подозрений и обвинений личности, достойной полного уважения и, кроме того, живущей вне всяких политических движений и дипломатических переворотов. - Сказав это, князь Меттерних нагнулся к лорду Коулею и шепнул: - Мы совершенно спокойны относительно сына Наполеона... Совершенно спокойны!

- Он благоразумен? - спросил вполголоса Коулей.

- Как Соломон, - ответил, улыбнувшись, канцлер. - То есть, конечно, герцог Рейхштадтский молод... Подвержен увлечениям. О, мы предоставляем ему полную свободу наслаждаться своим двадцатилетним возрастом. Так, например, представьте себе, у него завязался роман с одной придворной лектрисой, некоей Лизбет. Очень хорошенькой и к тому же хорошего рода, но вполне незначительной. Ну, что ж, мы закрываем глаза, но всегда готовы вовремя раскрыть их, если только герцогу или девчонке придет фантазия сменить любовную интригу на политическую.

- Вы совершенно правы, князь. Ваш юный герцог опасен лишь по имени, но заставьте его позабыть это имя в утехах, свойственных его возрасту, и покой Европы будет вполне обеспечен. Однако, - добавил несколько суше лорд Коулей, обращаясь к Басерту, - хотя мы отчасти и одобряем высказанные вами взгляды и чувства, мы все же удивляемся, зачем просили нас явиться в эту дальнюю гостиницу? Или, может быть, вы желаете сообщить нам что-нибудь более серьезное и безотлагательное?

- Да, милорд, и я прошу извинения и у вас, и у его сиятельства за то, что не сообщил об этом с самого начала. Но я хотел раскрыть сперва перед вами свое сердце и познакомить вас с мечтами всей моей жизни. Теперь же то, что я должен сообщить вам, сводится к нескольким словам. Вы только что изволили сказать, что интересующая меня личность не занимается ни политикой, ни революцией, ни сменой династий; я с этим вполне согласен; но эта личность имеет неосторожных друзей и смелых сторонников. Поэтому мог составиться заговор относительно этой личности и без ее ведома.

- Заговор? - воскликнул Меттерних.

- Именно заговор, имеющий целью похищение этой самой личности...

- Собираются похитить герцога Рейхштадтского? - произнес Меттерних. - Но кто же это? Кто?

- Заговорщики, съехавшиеся отовсюду понемногу. Они прибыли и еще прибудут из Парижа, Болоньи, Венеции. В проекте принимают участие карбонарии, и они скоро начнут действовать.

- Я действительно получил из Парижа на этот счет несколько полицейских донесений. Какие-то французские авантюристы задались целью провести герцога... что-то в этом роде, если не ошибаюсь... Подробностей не было. Второе донесение, в котором должно было упоминаться имя главного зачинщика, благодаря чему мы могли бы переловить всю компанию, не дошло до меня. Мятежники, по всей вероятности, перехватили корреспонденцию. Впрочем, французы теперь заняты другим, и им вовсе не до того, чтобы искать в Вене короля на свой пустующий трон.

- Об этом помышляют не одни французы. Чтобы далеко не искать, я могу упомянуть о только что прибывшей княгине Наполеоне Камерате, которая считает себя призванной свыше для восстановления императорской династии.

- Разве она покинула Венецию?

- Да, одновременно со мной! Она остановилась в этой же самой гостинице, и если вам угодно, ваше сиятельство, переговорить с нею...

- Нет, это не требуется. Будет гораздо благоразумнее учредить за нею негласный надзор, чтобы расстроить все ее шалые бредни и козни. Благодарю вас за сообщение и считаю долгом сказать, что ни лорд Коулей, ни я не в претензии к вам за причиненное нам беспокойство.

- Я считал, что поступаю правильно, - несколько обиженно произнес Басерт. - Я не хотел терять из виду графиню Камерату. Если бы я попросил у вас, ваше сиятельство, аудиенцию во дворце, то весьма вероятно, что, вернувшись к себе, я нашел бы птичку уже выпорхнувшей. А я слежу за нею с Венеции. В настоящий момент она вышла, и если вы желаете уехать, ваше сиятельство, то я думаю, что это самый подходящий момент, так как она может вернуться с минуты на минуту.

- Пора! - поднялся Меттерних. - Еще раз хвалю вас за рвение и советую продолжать дело так же умно, как оно вами начато. Если вам потребуется сообщить мне что-нибудь по этому поводу, то знайте, что я всегда готов принять вас.

- Вы слишком добры, ваше сиятельство. Но вы не дали мне никаких инструкций? - добавил Уильям, вперяя в Меттерниха свой холодный и черствый взгляд. - Значит, и вы, ваше сиятельство, и вы, милорд, - обратился он к лорду Коулею, - предоставляете мне действовать по моему усмотрению, как я найду лучшим для блага Европы, а также для спокойствия и величия Англии? Повторяю, что нельзя быть ни уверенным в безопасности Австрии, ни спокойным за будущее Англии до тех пор, пока не переведутся Бонапарты, которые не сегодня завтра могут оказаться на троне.

- Довольно эфемерная гипотеза!

- Но она завтра же может быть осуществлена! Во Франции революция. Носятся слухи, что она соглашается на введение незаконной монархии герцога Орлеанского, которого намереваются провозгласить королем под именем Людовика-Филиппа Первого. Это правление может оказаться непродолжительным. Имя Наполеона обладает для французов крайне притягательной и магической силой, и пока будет жив человек, носящий это имя, и пока последнее можно крикнуть во весь голос над только что разрушенными июльскими баррикадами или перед избирательными урнами, до тех пор, повторяю, Европа не может считать себя в безопасности. Что касается Австрии, в частности, то для нее свободно может возобновиться итальянская кампания, и Ломбардия, миланское и венецианское владения могут легко ускользнуть от нас при помощи нового Бонапарта...

- Ну, положим, молодой человек, это довольно невероятные предположения, - заметил лорд Коулей, - но все же кое в чем вы и правы; так, например, действительно несколько беспокойно это громкое имя Наполеона.

- Его носит сын королевы Гортензии! - быстро вмешался Меттерних.

- Но также и герцог Рейхштадтский, князь! - отпарировал Басерт.

- Мне кажется, что мы не понимаем друг друга. Чего вы, собственно, желаете?

- Я желаю события, довольно естественного, хотя вместе с тем несколько ускоренного и упрощенного, но способного освободить Австрию, Англию и всю Европу от опасности возрождения династии Наполеона. По воле роковой случайности или же благодаря неожиданной, преждевременной смерти в царствующих домах легко может изменяться ход законной передачи престолонаследия. Так, например, Людовик Пятнадцатый унаследовал престол деда. Поэтому вполне возможно и естественно предположение, что Людовику-Филиппу может в один прекрасный день унаследовать сын Наполеона, внук нашего императора.

- Полноте! Герцог Рейхштадтский не числится во Франции в ряду претендентов, как не считается и среди наследников Австрии.

- Господа, - с глубоким поклоном сказал Басерт, так как оба его собеседника встали и собирались уходить, - как во Франции, так и в Австрии безопасными претендентами могут считаться лишь мертвые. Запомните мое предсказание: пока будет жив хоть один Наполеон, этот Наполеон свободно может превратиться в короля, императора, президента республики или диктатора. Все это вам кажется пустой химерой? Но позвольте мне остаться при своем мнении! Может быть, настанет день, когда вы будете признательны мне не только за то, что я предвидел эту опасность и предупредил вас о ней, но также и за то - если мне только удастся, - что я отвратил ее или, вернее, искоренил!

Меттерних, ни слова не говоря, окинул Басерта долгим, проницательным взглядом.

Молодой человек стоически выдержал инквизиторский взгляд министра.

Этот обмен двух холодных взглядов создал между ними неведомую, тайную связь и взаимное понимание двух натур, испорченных до мозга костей, и это обстоятельство послужило основанием замысла темного, кровавого преступления.

Меттерних молча вышел из комнаты, увлекая за собой лорда Коулея. Садясь в карету, последний сказал Меттерниху: и

- Интересный субъект этот молодой Басерт! Яркие идеи и трезвая голова! А решительности хоть отбавляй! Жаль, что он родился поздно. Он мог бы оказать весьма ценные услуги, если бы его, например, послать на место этого идиота Хадсона Лоу наблюдать за Наполеоном на острове Святой Елены. Он, по всей вероятности, не дал бы тянуться столько времени тому, что называется "мученичеством" Наполеона. Он убил бы в зародыше легенду об утесе. Во всяком случае, поздравляю вас с находкой этого молодого человека. У него очень и очень оригинальные и интересные взгляды.

Меттерних промолчал. Оба погрузились в свои думы, но мысли обоих вертелись вокруг трагического вопроса: приведет ли в исполнение этот Уильям Басерт свой кровавый замысел?

Лишь только они успели уйти, графиня Камерата вышла из своего тайника и с отчаянием воскликнула: - О, негодяи! Они хотят убить его! Но я расстрою их планы! Я предупрежу его, спасу...

Она поднялась к себе и стала наблюдать за слугами. Скоро она заключила, что Басерт обедает в своей комнате. Она последовала его примеру и стала с нетерпением дожидаться наступления ночи. Когда же служанка пришла стлать постель, она уговорила ее продать ей за изрядную сумму ее одежду с тем, чтобы девушка переслала на следующий день вещи графини по указанному адресу в Вене.

Служанка согласилась. Графиня быстро переоделась в одежду служанки и прошла незамеченной за ворота. Басерт, предусмотрительно усевшийся у окна, чтобы наблюдать за всеми входящими и выходящими, не обратил никакого внимания на незначительную служанку, прошмыгнувшую за ворота, по всей вероятности на любовное свидание. Он и не подозревал, что эта служанка - не кто иная, как графиня Камерата, за которой он зорко следил от самой Венеции.

Он спокойно кончил ужинать и лег спать, обдумывая свои мрачные планы, однако спал вполуха, чутко прислушиваясь к тому, что происходит в комнате графини. Но там все было тихо. Лишь на следующее утро он убедился в бегстве графини и понял, что она провела его. Он пришел в ярость, потребовал лошадей и поскакал немедленно к канцлеру, чтобы известить его о бегстве графини и просить содействия полиции для ее розыска.

Графиня Камерата при первой же возможности наняла карету и велела везти себя в гостиницу "Роза". Ей не терпелось скорее увидеть герцога Рейхштадтского и предупредить его о грозящем ему заговоре. Она решила подстеречь его во время прогулки, а если не удастся, то проникнуть каким-нибудь способом во дворец Шенбрунн.

VI

В одном из предместьев Вены, в жалкой лачужке, загроможденной всяким старьем и хламом, изображавшим "товар", с некоторого времени поселилась молодая женщина. Черты ее хранили следы красоты, но ее лицо было крайне измучено и утомлено, и только чудные черные глаза горели ярким, мрачным пламенем.

Лавка принадлежала старьевщику-еврею по имени Мельхиседек. Молодая женщина, поселившаяся у него, по-видимому, знавала лучшие дни, но жизненные бури разбили ее утлый челн и прибили его обломки к затхлой лавчонке старьевщика.

Она прибыла в Вену оборванная, голодная, усталая до последней крайности и упала в изнеможении на одну из скамеек бульвара, где ее задержала полиция. Она отказалась назвать свое имя. Ее продержали несколько дней при полицейском управлении, а потом выпустили, так как за нею не числилось никакой вины, но обязали ее покинуть Вену, если она не имеет своих средств к существованию и не сумеет заручиться заработком.

Она вышла из управления и пошла куда глаза глядят, думая с тоской о том, куда она денется и где найдет приют. Она брела машинально, низко опустив голову. Какой-то маленький, блестящий предмет привлек ее внимание. Она нагнулась и, к своему удивлению, подняла золотое колечко, полувтоптанное в грязь. Молодая женщина поспешила скрыть находку под шалью и, боясь, чтобы у нее не отняли ее сокровище, кинулась в противоположную сторону. Таким образом она добрела до предместья, где обратила внимание на лавку Мельхиседека. Она вошла в нее и предложила купить найденное ею кольцо. Мельхиседек молча взял из ее рук колечко, погладил несколько раз свою седую бороду, тщательно испробовал кольцо кислотами и напильником, после чего, удостоверившись в доброкачественности предлагаемого, вернулся к молодой женщине и, подойдя к ней вплотную, спросил:

- Где украла?

У несчастной вырвался жест возмущения и протеста, в глазах загорелось пламя оскорбленной гордости, ее стан выпрямился от негодования; в этой нищей, преждевременно состарившейся женщине сказались на мгновение то достоинство и благородство, которые были присущи ей в прежние годы.

- За кого вы принимаете меня? - возмутилась она. - Я не украла, а нашла эту вещицу.

- В таком случае, ее необходимо предъявить полиции, - ответил Мельхиседек.

- Но я голодна! Будьте милосердны, купите у меня эту безделушку, это будет добрым делом!

Мельхиседек с любопытством взглянул на женщину, потом подошел к ней, взял за плечи, подвел к окну и стал внимательно глядеть на нее, как оценщик, осматривающий и взвешивающий стоимость товара.

- Вы не здешняя? - сказал он наконец. - Вы хорошо говорите по-немецки, но с акцентом... французским или итальянским...

- Я действительно издалека. Но не все ли вам равно? Сомневаюсь, чтобы вы всегда имели дело исключительно с честными личностями. Ваша лавочка довольно-таки подозрительна, и я думаю, что вас не особенно пленяет мысль привлекать к ней внимание полиции. Но поспешим, я голодна! Сколько вы можете дать мне за это колечко? Если вы не хотите покупать его, то верните его мне, я пойду к другому торговцу.

- Успокойся, дитя мое, - промолвил торговец, поглаживая свою бороду. - Я вовсе не отказываюсь купить ваше колечко, расспрашиваю же вас исключительно в ваших же интересах. Видите ли, я с некоторых пор веду один-одинешенек свою торговлю, - сказал старик дрогнувшим от волнения голосом. - Раньше при мне была моя племянница Рахиль, очень красивая девушка. Она была очень полезна мне в одной из отраслей моей торговли. Дело в том, что я продаю некоторые секретные снадобья, рецепты которых я унаследовал от своих предков. Моими покупателями являются молодые вельможи и дамы, а также и молодящиеся старички. Мое средство возбуждает энергию, жизненность, дает успех в жизни. Главная суть в том, что все эти господа непоколебимо веруют в чудодейственную силу всех этих волшебных баночек и пузырьков, а в подобных случаях это - половина успеха. И вот в этой-то торговле и помогала мне Рахиль. Но в один несчастный день она влюбилась в одного военного и бежала с ним. Я не знаю, где теперь скитается эта несчастная девушка - я уверен в том, что она уже покинута своим обольстителем, глубоко жалею ее и чувствую себя очень-очень одиноким! Хотите заменить Рахиль? Вы, по-видимому, честны, а в торговле это главное. Право, вы не раскаетесь. Вы будете сыты, у вас будет свой угол, два флорина в неделю и процент с проданного вами. Вы согласны?

Молодая женщина подумала и решительно ответила:

- Да почему мне не быть согласной? Можно попробовать, а не подойдет, то я могу и уйти. Вам нужна помощница, а мне - заработок. Попробуем! Но ведь это не мешает вам купить мое кольцо?

- Конечно! - ответил Мельхиседек. - Это будет служить задатком нашего договора. Вот, получайте десять флоринов.

С этими словами старик протянул незнакомке бумажку и получил от нее кольцо.

- А когда вы думаете начать? - спросил он.

- Да немедленно, - ответила молодая женщина, - я только схожу закусить, так как страшно голодна.

- Сберегите ваши деньги, я накормлю вас. У меня есть и мясо, и хлеб, и пиво; вам хватит.

Мельхиседек провел молодую женщину в заднюю часть лавки, где была навалена груда всякого старья. Незнакомка поела и тут же приобрела за шесть флоринов более приличный костюм.

- Выкиньте эти лохмотья! - сказала молодая женщина, указывая старику на скинутую ею одежду.

Однако старик бережно сложил ее тряпки, сказав, что они могут при случае пригодиться кому-нибудь, и прибавил:

- Но ведь я, дитя мое, до сих пор не знаю вашего имени, а между тем мне необходимо внести вас в свои списки, так как полиция может нагрянуть с проверкой.

- Меня зовут Лидией.

- И только?

- Достаточно с вас! - ответила маркиза Люперкати, так как это была она, и с этого же самого дня занялась торговлей старого Мельхиседека.

Торговля была трех родов: во-первых, купля и продажа платья, посуды, старого оружия и всего прочего, во-вторых - отдача денег в рост, чем Мельхиседек занимался с особенной любовью, и наконец торговля тайными средствами, которая приносила ему порядочный доход.

Мельхиседек славился как удивительный знахарь, исцелявший болезни, не поддававшиеся лечению известнейших врачей. Кроме того, его многочисленная и суеверная клиентура твердо верила в магическое действие его приворотных корешков, любовных напитков, омолаживающих средств и тому подобных чудодейственных медикаментов. Перед дверью его лавочки нередко останавливались собственные экипажи, из которых выходили знатные вельможи и нарядные дамы, умолявшие Мельхиседека вернуть им с помощью чар утраченное здоровье или любовь.

Спустя несколько недель Лидия вполне освоилась с торговлей Мельхиседека, и обычные посетители старого еврея, казалось, совершенно забыли об исчезновении Рахили.

Однажды, когда Лидия была в лавке одна, появился молодой человек с худощавым лицом и крайне жестким, неприятным взглядом. Он очень пожалел, что не застал Мельхиседека в лавке, и сказал, что зайдет позже.

- Хозяин не вернется раньше ночи, - сказала Лидия. - Но я пользуюсь его полным доверием. Изложите мне ваше дело, и я скажу вам, можем ли мы вам помочь.

- Это дело довольно трудное, - ответил молодой человек, - но я скажу вам, в чем оно заключается. Одна знакомая мне девушка горячо любит одного молодого человека. Последний, насколько мне кажется, отвечает ей взаимностью, но она не уверена в его чувстве и боится, что не сумеет удержать его любовь. Это - люди совершенно различных кругов и общественного положения. Молодой человек окружен пышными, блестящими дамами, которые дарят ему свое благосклонное внимание; поэтому та молодая девушка, о которой я говорю, боится, что ее скромное положение послужит препятствием в любви между нею и возлюбленным. Между тем ей хочется как можно крепче привязать к себе этого молодого человека.

- Это, вероятно, какая-нибудь молоденькая работница, влюбившаяся в своего хозяина?

- Вот именно. Эта молоденькая работница прослышала о том, что существует на земле старый чародей Мельхиседек, обладающий умением силой своих чар неразрывно соединить двух влюбленных. Правда ли это?

- Сущая правда! - с уверенностью ответила Лидия. - Старый Мельхиседек обладает многими тайными знаниями древних восточных оккультистов и ученых. Он умеет приготовлять различные снадобья, безошибочно действующие на физический и моральный мир человека.

- Я слышал в детстве о старом горном духе, который при помощи "гатшимэна", теперешнего гашиша, побуждал смертных к убийствам. Но мне это не требуется. Я не собираюсь делаться убийцей. Я просто хочу получить возможность успокоить и обрадовать бедную девушку, изнывающую от любви. Мне нужно какое-нибудь приворотное средство.

- О, у нас на этот счет громадный выбор! - с гордостью сказала Лидия, указывая на полку, заставленную различными эликсирами долговечности и любовными напитками.

- Могу я получить один из этих флаконов?

- Конечно, при известной скромности и соответствующей цене.

- О, конечно! - с живостью отозвался молодой человек. - Но, скажите, эти средства можно принимать вполне безболезненно? Они не в состоянии причинить вред?

- Вот именно, что с ними нужно обращаться крайне осторожно. В их состав входят сильнодействующие вещества, поэтому нужно быть крайне осмотрительными и точно придерживаться предписанной дозы приемов.

- Ого! Значит, в их состав входят яды?

- Смертельные! Если их принимать маленькими дозами, то они оздоравливают организм и приносят существенную пользу. Но если проглотить сразу хотя бы половину флакона, то результатом будет смерть. Наступает медленное разрушение организма, которое будет тянуться месяцами, но неизбежно приведет к роковому концу.

- Ага, благодарю вас, я понял. Маленькие дозы дают счастье и здоровье, а большие - смерть... Это именно то, что мне требуется. Благодарю вас за указания; я в точности передам их той особе, которая будет пользоваться этим снадобьем.

Лишь только он вышел. Лидия схватила шаль и последовала за незнакомцем. Он шел очень быстро, не глядя по сторонам, как человек, всецело занятый одной мыслью.

Он прошел часть города и вошел в красивый дом около императорского дворца. Заметив, что он раскланялся с комиссионером, стоявшим на углу, Лидия обратилась к последнему с просьбой сказать имя господина, только что вошедшего в дом, так как ей будто бы хочется обратиться к нему с прошением как к влиятельному лицу.

- Это англичанин, - ответил комиссионер, - некий сэр Уильям Басерт, племянник премьер-министра Англии.

Маркиза Люперкати вздрогнула, услышав это имя. Она знала лорда Басерта и ей было хорошо известно о той ненависти, которую питал министр к Наполеону. Взвесив все это, она сообразила, что может найти выход из своего ужасного положения и извлечь для себя пользу, если ей удастся узнать цель, ради которой приходил сэр Басерт за снадобьем в лавку Мельхиседека.

Тайны богачей - это те же золотые рудники, которыми нужно только уметь пользоваться, и Лидия твердо решила воспользоваться случаем.

Она ничего не сказала Мельхиседеку, ограничившись тем, что ею продано одно из снадобий. Узнав, какое именно, Мельхиседек немедленно спросил Лидию, предупредила ли она покупателя о ядовитых свойствах эликсира и о тех дозах, которыми можно пользоваться.

- Успокойтесь, - ответила с улыбкой Лидия, - этот господин не имеет ни малейшего желания кончать самоубийством; мне кажется, что он взял этот эликсир для того, чтобы вызвать к себе любовь одной молоденькой девушки, которая до этого времени не сдавалась на его мольбы. Надо полагать, он точно отмерит дозу.

- Гм... - проворчал Мельхиседек, - влюбленные бывают подчас крайне неосторожны.

- Не беспокойтесь понапрасну: этот господин - иностранец и, наверное, уедет далеко отсюда со своим приобретением.

- Все это так, но все же было бы лучше, если бы вы дали ему что-нибудь другое, безвредное. Большинство моих препаратов вполне безвредно и производят действительно оздоровляющее действие; но некоторые из них, как, например, то, что вы продали сегодня, - крайне опасны. Боюсь я, Лидия, чтобы ваша сегодняшняя неосторожная продажа не причинила нам массу хлопот и неприятностей! Вы вовсе не знаете этого таинственного покупателя? - снова спросил он, помолчав немного.

Лидия только передернула молча плечами и стала прибирать магазин, не обращая внимания на недовольную воркотню старого Мельхиседека.

- Только бы не пронюхала полиция об этой покупке! - бормотал сквозь зубы старик. - Мало ли что может случиться! Бог Авраама и Иакова, не допусти, чтобы раскрылось, откуда этот иностранец добыл это ядовитое средство!

Чтобы успокоить старика, Лидия сунула ему в руку золотой, полученный ею от незнакомца; но Мельхиседек был так взволнован и напуган, что впервые в жизни остался равнодушен к золоту.

VII

Лизбет заметила, что с некоторых пор на нее очень заглядывается один молодой человек, представленный ко двору английским посланником. Он не пропускал случая приблизиться к ней, улыбнуться. Но вместе с тем в его холодных, жестких глазах не светилось любовного чувства; наоборот, они горели злобным огоньком, как у человека, преследующего зловредную, мстительную цель.

Однажды, находясь одна в зале, примыкающем к классной комнате эрцгерцогини, занятой со своей гувернанткой, молоденькая лектриса увидела вдруг этого англичанина, направлявшегося к ней. Она вздрогнула от неожиданности и, желая избежать этого преследования, сделала вид, что погружена в чтение. Но это не остановило англичанина. Он подошел к ней, раскланялся, представился и спросил, почему она так холодна к нему и враждебна.

Лизбет ответила, что ничего не имеет лично против него, но, что, сознавая свое скромное положение, она не считает себя вправе обращать на себя внимание господ, бывающих при дворе, так как для них есть более подходящее общество среди фрейлин и статс-дам. Желая закончить этот разговор, она встала, ссылаясь на то, что ей надо идти читать эрцгерцогине, но англичанин (это был Басерт), остановил ее, сказав с саркастической усмешкой:

- Ваше положение действительно очень скромно, но мне известно, что вы метите гораздо выше, чем хотите признаться в этом!

- Что вы желаете сказать этим? - воскликнула оскорбленная Лизбет.

- Не сердитесь! - мягко ответил сэр Уильям. - С вами говорит искренний друг, желающий вам только добра. Я знаю, что вы и ваша матушка перенесли много горя и лишений, и радуюсь, что вам удалось получить здесь хорошее место. Вас, верно, удивляет мое вмешательство, но дело в том, что я хочу дать вам добрый совет. У вас есть враги...

- У меня? - воскликнула Лизбет. - Но кто же это? Кому и чем я могла помешать?

- Придворная сфера, - холодно ответил Басерт, - это арена постоянных козней и интриг. Вражда и зависть являются здесь преобладающими чувствами. Ваша молодость и грация создали вокруг вас много завистников и завистниц.

- Простите, но я не вижу причины, почему бы мне стали завидовать. Я исполняю свои обязанности, ни во что не вмешиваюсь и держусь в стороне ото всего.

- Все это так, но тем не менее вы окружены врагами. Вам не могут простить то влияние, которое вы имеете на известную вам личность...

Лизбет покраснела и сконфуженно пробормотала:

- Я не понимаю вас!

- Сейчас объясню, но, прошу вас, будьте со мной так же искренни, как я с вами. Я многое знаю, так как многое уследил, а остальное угадываю. Вы любите!

- Вы не имеете права так говорить со мной! - вспыхнула молодая девушка.

- Простите, но это исключительно в ваших же интересах. Полноте, не отпирайтесь! Разве у вас не было свиданий на Пратере? Если хотите, я назову вам имя молодого человека. Для вас он, кажется, носит имя Франца. Ага, вы убедились теперь, что мне кое-что известно? Может быть, я знаю даже и больше. Я иногда прохожу мимо гостиницы "Роза"...

- Если даже вы действительно следили за мной по неизвестным причинам, все же мне остается непонятным: почему вас интересует жизнь такой незаметной девушки, как я, и мои чувства к неизвестному вам молодому человеку?

- Почему вы думаете, что я не знаю вашего Франца?

- Это он посвятил вас в свои интересы?

- Нет, не он, а придворные толки. Вам, вероятно, известно, что ваш Франц бывает иногда при дворе?

- Да, у него есть должность. Он служит секретарем эрцгерцога Карла. Но я никогда не видела его во дворце.

- А, вы никогда не видели его здесь? Вы знаете его только как секретаря. Я так и думал! - усмехнулся Басерт.

- Вот именно! - в тон ему ответила Лизбет. - Я знаю, что его зовут Францем, что он занимает порядочную должность, и если вы уж так хорошо осведомлены, то могу прибавить не краснея, что люблю его и он отвечает мне взаимностью.

- Вот и прекрасно! С этого надо было начать вместо того, чтобы отпираться. Все это было хорошо известно мне, но, кроме того, я знаю еще кое-что, что и вам было бы нелишне узнать.

- Простите, но я считаю это излишним. Я не хочу слышать от третьего лица то, о чем Франц счел нужным умолчать или скрыть от меня. Когда он найдет нужным открыть мне свое настоящее положение - так как я поняла из ваших слов, что заблуждаюсь на этот счет, - то он сам сделает это тогда и так, как найдет это более удобным. Ведь он, надеюсь, не просил вас быть посредником? В таком случае я подожду его сообщений.

- Нет, Франц не делал меня своим посредником, но тем не менее я считаю своим долгом предупредить вас о тех опасностях, которые возникнут, когда вы узнаете, что, собственно, за личность тот, которого вы называете Францем.

- Вы хотите дать понять, что тут кроется какая-то тайна. Ну, раз вы начали, то я прошу вас продолжать, но предупреждаю вас, что должна сегодня встретиться с тем, о ком вы говорите, и не премину передать ему этот разговор.

- О, пожалуйста, хотя считаю за лучшее - опять-таки в ваших интересах, - чтобы он не знал, что вы узнали его настоящее имя и положение. Это будет в ваших руках лишним козырем...

Лизбет поднялась. Она была страшно бледна; вся кровь отлила от ее щек. Коварные речи англичанина смутили ее душу, пробудили в ее сердце сомнение. Что означала тайна, окутывавшая Франца? Из слов англичанина можно было заключить, что Франц - далеко не тот, кем он казался ей. Любит ли он ее? Не обманывает ли? Она была не в силах больше терпеть эту страшную пытку неизвестностью, ее душа была чересчур смущена, и потому она стала умолять своего собеседника договорить до конца все, что он желал сообщить ей относительно Франца.

- Если вы так настаиваете, - отозвался англичанин, - то я готов подчиниться вашему желанию, но только вам придется пройти со мной в тронный зал.

- Это невозможно! - ответила Лизбет. - Император назначил сегодня прием французского посла, маршала Мэзона, и это будет очень пышный прием; мне там не место, и я не могу идти туда с вами.

- Само собой разумеется, что вы не можете фигурировать при встрече французского посла среди знатных особ, окружающих императора, но я, как вам известно, служу при английском посольстве и пользуюсь свободным входом ко двору. Рядом с тронным залом, где император примет французского посла, есть маленький зал, предназначенный для дипломатического корпуса. Я знаю, что сегодня там никого не будет. Поэтому вы можете пройти туда вместе со мной, и вам, может быть, удастся увидеть кое-что, интересующее вас. Хотите? Поторопитесь. Вот забили барабаны... Это карета посланника въезжает во двор. Через несколько минут начнется прием. Пойдемте! Не теряйте времени, если не желаете пропустить интересное для вас зрелище.

Он схватил молодую девушку за руку.

Лизбет была так потрясена и взволнована всем слышанным, что невольно подчинилась влиянию Басерта и беспрекословно последовала за ним.

Дипломатический зал был действительно пуст. Все собрались в тронном зале, где происходил прием. Между обоими залами были окна, задернутые занавесями; встав у одного из этих окон и слегка отодвинув занавес, можно было свободно наблюдать за всем происходящим в тронном зале.

Сэр Уильям внимательно всмотрелся в людей, заполняющих тронный зал, а потом притянул к себе трепещущую Лизбет и заставил ее тоже смотреть, называя поочередно всех присутствующих и поясняя происхождение.

- Сейчас появится посланник, - сказал он, император уже на троне; рядом с ним помещаются эрцгерцоги; эрцгерцог Карл по правую руку, а остальные по левую...

Лизбет испуганно смотрела на это пышное смешение расшитых мундиров и дамских придворных нарядов, но ничего не могла разобрать в своем смятении. Она было взглянула на мгновение на императора, но тотчас же перевела взгляд на отдельные группы молодых офицеров и членов посольств, стараясь отыскать между ними Франца.

Басерт коснулся ее плеча и промолвил:

- Хорошо ли вы разглядели всех окружающих императора?

- Да, - рассеянно ответила Лизбет, продолжая разыскивать в глубине зала своего возлюбленного.

- Я думаю, что вы не разглядели, - безжалостно промолвил Басерт, - поглядите хорошенько туда, где стоят эрцгерцоги. По левую руку императора! Вглядитесь хорошенько в этого бледного, худощавого молодого человека в форме полковника! Вы не узнаете его?

Лизбет взглянула на этот раз внимательнее.

- Ах, Боже мой, это он! - громко воскликнула она.

Сэр Уильям выпустил из рук занавес и быстро подхватил молодую девушку. Она была в обмороке. Приведя ее в чувство, Басерт довел ее до галереи, усадил в кресло и, низко поклонившись, промолвил:

- Теперь вам известно, кто такой этот Франц. Он носит имя герцога Рейхштадтского и является внуком императора. Берегитесь! Вы успели, как я уже вам сказал, возбудить против себя немало зависти и вражды! Но, к счастью, вы имеете во мне друга и защитника! Не забудьте же прибегнуть в случае надобности к моей искренней преданности. Имею честь кланяться!

Сказав это, сэр Уильям низко раскланялся и ушел с галереи, оставив молодую девушку в полном одиночестве. Она была ошеломлена и совершенно уничтожена.

- Он - эрцгерцог! Внук императора! - растерянно шептала она. - Ах я несчастная! Погибло мое счастье. Он никогда не будет в состоянии любить меня!

VIII

Герцог Рейхштадтский был удивлен и обеспокоен, не найдя Лизбет в обычный час в комнате, где в течение некоторого времени они обычно встречались. Эта комната находилась в непосредственной близости от дворца Шенбрунн, в гостинице "Роза", куда по тайному соглашению с одним из "женихов" дочери хозяина, студентом Фридрихом, герцог проникал инкогнито.

Молодой богослов, узнав герцога, снабдил его ключом, при помощи которого тот мог проникать в дом, не будучи никем замечен. Он рассчитывал, что благодаря этой услуге ему можно будет навсегда захлопнуть теперь богословские сочинения и Библию и сменить сутану на лосиные рейтузы и нож егеря. Благодаря своему таинственному покровителю он мог получить место, о котором мечтал честолюбивый хозяин гостиницы "Роза".

Герцог ждал долго, но напрасно. Лизбет не приходила. Тогда герцог стал беспокоиться. Может быть, она захворала? Может быть, какое-нибудь распоряжение из дворца заставило ее находиться безотлучно при своей госпоже или она просто-напросто рассердилась, капризничает?

Герцог возвратился сильно не в духе во дворец и довольно сухо ответил Фридриху на его просьбу о месте привратника, что теперь не время заниматься такими пустяками. Бедный Фридрих в смущении вернулся обратно и еще больше огорчился, когда увидел, что столяр, склонившись к Эльзе, ощипывавшей какую-то птицу, что-то тихо шептал ей на ухо. Молодая девушка, не прерывая своего дела, по-видимому, оказывала очень лестное внимание молодому столяру.

Весь вечер герцог, характер которого всегда сильно менялся от внешних причин, казался сильно раздраженным. Слуги были очень удивлены этой переменой; один из них довел об этом до сведения врача, и последний как бы невзначай навестил герцога, чтобы справиться о его здоровье.

- Но у меня ничего не болит, доктор! - ответил Наполеон-Франц.

- Однако же у вас лихорадочное состояние, - возразил доктор, щупая пульс на руке у герцога. - Вам следует лечь в постель и принять успокоительное, которое я сейчас пропишу вас. Вы, вероятно, схватили простуду, прогуливаясь по сырой траве сегодня вечером. Придется полечить вас, ваше высочество! Вам известно, что на меня возложена забота о вашем здоровье. Но нужно признаться, что вы самый капризный больной из всех, которых только мне приходилось лечить.

- Но я же не болен и не хочу быть больным! - ответил принц. - Однако чтобы сделать вам удовольствие, я останусь в комнате и приму прописанное вами лекарство.

На другой день герцог, проснувшись, опять начал доискиваться причины, почему Лизбет не пришла на свидание. Очевидно, с ней что-то произошло, но что именно? Ему хотелось во что бы то ни стало узнать причину.

К несчастью, в его положении, находясь постоянно под надзором, он не мог отлучиться без того, чтобы не вызвать подозрений, а между тем ему хотелось непременно дать знать Лизбет, что он ожидал ее. Поэтому он должен был смириться и ждать вечера.

Как только последний наступил, принц сейчас же после обеда взял книгу и, одетый по своему обыкновению в костюм студента, быстро зашагал по аллеям Шенбрунна.

Обыкновенно, дойдя до площадки парка, он поворачивал обратно и, пройдя вдоль стены, подходил к калитке, ключ от которой у него был всегда с собой, открывал ее и выходил в поле. Там он опять шел вдоль стены до аллеи, выходившей во двор гостиницы, и, если случайно кто-нибудь замечал его, он дружески кланялся, давая понять, что направляется к Фридриху, которого выдавал за своего товарища.

На этот раз, дойдя до аллеи, ведущей к гостинице, принц не пошел обычным путем, а повернул направо и по извилистой дорожке дошел до реки, где немедленно почувствовал себя счастливым, что может идти среди незнакомых ему людей. Он оглядывался по сторонам, рассматривая венских жителей, которые, окончив работу, направлялись в многочисленные портерные и кафе, чтобы выпить стакан пива или чашку кофе со сбитыми сливками - любимый вечерний напиток венцев. Мимоходом принц бросал взор в рестораны, где для развлечения посетителей гремела музыка.

Мимо него проезжали кареты, в которых сидели элегантные парочки, направляясь в театры. Герцог свободно дышал среди этой веселой и беспечной толпы, которая, отложив дневные заботы, думала только о развлечениях.

Так он дошел до квартала Асперн, где жила мать Лизбет. От нее он рассчитывал получить сведения о девушке и в случае нужды рассчитывал послать ее во дворец навести справки.

Не без волнения поднялся принц по лестнице дома, где впервые произошла его встреча с Лизбет. Он вспоминал, как завязалась их дружба, вспомнил свое смущение, когда впервые очутился в присутствии Лизбет и ее матери. Он нежно перебирал в уме все эти воспоминания об обстоятельствах, столь близких и в то же время столь далеких, и с горестью должен был признаться самому себе, что его положение и его великое имя не позволяли ему вкусить тихое счастье, которое он отведал, но которое не могло продолжаться дольше. Он чувствовал, что это счастье будет непременно когда-нибудь разом нарушено.

"Останусь ли я всегда свободным? Позволят ли события продолжать мне любить тайным образом девушку, общественное положение которой сильно отличается от моего? Наверное, - думал он, - полиция проследит и узнает о моей связи! Но, может быть, среди моих тюремщиков найдутся люди, которые поймут, что эта связь не заключает в себе ничего дурного и никакой беды для государства от этого не будет? И тогда, может быть, меня оставят в покое. Сколько времени продолжится такое положение? Не пробил ли уже час нашей разлуки?"

Отсутствие Лизбет, которая до сих пор никогда не пропускала часа свидания, сильно беспокоило принца. Ведь они были окружены врагами и за нею, вероятно, следили так же, как и за ним.

"До сих пор канцлер закрывал глаза, позволяя мне любить девушку. Неужели он решил нарушить наше счастье, которое никому никакого вреда причинить не могло и которое не нарушало его политики? Какое преступление совершаем мы, любя друг друга? Чьи честолюбивые замыслы нарушает наше счастье? Ведь я держусь в стороне от всех политических интриг. Придворные страсти не проникают в мои апартаменты, которые напоминают позолоченную клетку. Мне ничего не сообщают, и я только случайно узнал вчера о том, какие важные события происходят теперь во Франции. Минувшая революция достигла моих ушей только как отдаленное громыхание грома. Я ничего не хочу, как только жить вдали от всех бурь. Я молод и все-таки уже утомлен. Почему мне не позволят жить, как я хочу, - скромно и уединенно, не вспоминая о том, что я сын Наполеона? Все еще боятся моего отца, хотя он лежит уже в могиле. Быть может, боятся также и меня, хотя я только тень своего отца! Неужели ради этого накажут девушку, единственное преступление которой состоит в том, что она предана мне? Значит, хотят, чтобы я был совершенно одиноким на земном шаре? Постарались убрать от меня все, что могло так или иначе быть приятно мне, что могло вдохнуть в меня бодрость духа, зажечь снова мое сердце, которое стало холодно ко всему, за исключением одной Лизбет".

И с судорожно сжатыми руками молодой человек в отчаянии прошептал:

- Боже, как я несчастлив! Каким бременем является для меня имя, которое я ношу! Зачем Небо не дало мне возможности родиться простым смертным? Зачем я в действительности не тот, за кого принимает меня Лизбет, студент Франц, состоящий на службе в канцелярии эрцгерцога? Но все равно! Теперь мне нужно узнать истину! Если какое-нибудь несчастье угрожает Лизбет, я сумею показать себя, я сумею действовать и хоть частица силы моего отца, вероятно, проявится тогда у меня! Я докажу, что я все-таки сын Наполеона... А, проклятие канцлеру и тем придворным, которые окружают его и в которых я чувствую своих врагов, если они посмели насильно разлучить меня с Лизбет! Они способны на все, эти друзья Меттерниха, придворные лакеи, состоящие на службе у англичан и палачей моего отца. О, они жизнью ответят мне за Лизбет, и ничто не удержит меня от мщения!

Таковы были чувства и мысли герцога, когда он входил в квартиру вдовы полковника Лангздорфа.

Он застал мать Лизбет мирно сидящей за работой. Удивленная появлением молодого человека, она прежде всего задала ему вопрос:

- Не случилось ли чего-нибудь с Лизбет?

- Нет, насколько мне известно, - ответил молодой человек. - Я пришел только потому, что давно не получал никаких известий о вашей дочери. Не больна ли она?

- Нет! Один из соседей, англичанин по имени сэр Уильям Басерт сообщил мне, что заметил ее вчера во дворце во время приема французского посла.

- А не можете ли вы уведомить ее, что я хотел бы получить известия от нее и сообщить ей, что меня удивляет ее молчание?

Вдова поколебалась с минуту, потом серьезно проговорила:

- Я готова исполнить ваше поручение, видя, что вы действительно обеспокоены ее судьбой, хотя, мне кажется, ваши страхи ни на чем не основаны, так как Лизбет могла задержать придворная служба. Но я, право, не знаю, - продолжала она, - каким образом могу я исполнить вашу просьбу, не получив от вас объяснений...

Герцог молчал, как бы выражая этим признание прав матери.

- Все время, - опять заговорила вдова, - Лизбет удерживала меня от этого, но теперь, мне кажется, как раз самый подходящий момент...

- Пожалуйста, продолжайте! - сказал герцог, на которого серьезный тон его собеседницы произвел глубокое впечатление.

- Когда вы были случайно представлены нам, моя дочь и я были тронуты вашим желанием быть полезным нам и почувствовали к вам живейшую привязанность за все, что вы сделали для нас. Моя дочь обязана вам блестящим местом при дворе, которое приносит ей материальное обеспечение и большую честь. Я, со своей стороны, буду всю жизнь благодарна вам, так как только благодаря вам я получаю теперь пенсию за своего покойного мужа. Напоминая теперь о всех благодеяниях, сделанных вами, я только воздаю вам должное и могу открыто сказать, что, принимая ваше великодушное покровительство, мы с дочерью не имели никакого расчета, никакой задней мысли...

Герцог молча выразил свое согласие со словами женщины.

- Обстоятельства так сложились, что моя дочь полюбила вас, - продолжала она. - Я ни в чем не упрекаю вас и не порицаю своей дочери. И, конечно, вам не было никакого дела до того, что происходит в моем сердце. Вы, конечно, не знали, что я страдала за вас и из-за вас. Ведь это так понятно, когда люди всецело захвачены эгоизмом своей страсти. Вы оба пренебрегли моей родительской властью, но я не обвиняю и не жалуюсь. Я знаю, что моя дочь счастлива, а вы честный и добрый человек. Но я хотела бы задать вам только один вопрос, и мне было бы желательно, чтобы вы ответили на него совершенно откровенно.

- Пожалуйста, я вас слушаю.

- Раз вы любите Лизбет, и она любит вас, раз вы намерены продолжать ваше знакомство, то почему же вы не хотите сделать это открыто перед всем миром?

Госпожа Лангздорф остановилась, как бы ожидая, что молодой человек прервет ее, не даст ей окончить начатую речь, но герцог продолжал неподвижно стоять, устремив в землю взор.

Вдова стала продолжать, но в ее голосе теперь уже чувствовалось скрытое раздражение.

- Вы, конечно, поняли меня? Мне неизвестно, сколько вы зарабатываете, но, мне кажется, ваше положение при дворе приблизительно такое же, как и положение моей дочери. Наводя для нас справки, вы узнали, что мы бедны, но имя, которое носит моя дочь, - честное имя, и она вполне может стать супругой скромного труженика, каким вы кажетесь мне. Итак, почему вы не хотите взять мою дочь замуж?

Герцог, не будучи в состоянии отговориться более или менее неопределенными обещаниями и в то же время не имея сил признаться откровенно, кто он такой, стоял, потупив взор.

- Отчего же вы не отвечаете мне? - спросила оскорбленная вдова. - Может быть, вы находите мое требование слишком большим? Или в этой связи вы искали только минутного развлечения? Или вы считаете нас недостойными себя? Неужели ваша любовь - простая забава? Значит, моя дочь жестоко ошиблась в вас, принеся вам свою пылкую любовь, которая так захватила ее, что, кроме нее, она ничего не видит и довольна уже тем, если вы говорите ей, что любите ее. Она ничего не требует, ничего не ждет; поверьте, что я говорю не от ее имени. Я действую от своего имени, как мать, и, видя теперь, что мой вопрос далеко не радует вас, я боюсь передать мой разговор с вами Лизбет, чтобы не довести ее до отчаяния. Мне тяжело было бы сказать ей, что вы остались глухи к моим словам. Ваше молчание разрывает мне сердце, и я прошу вас оставить меня наедине с моим горем. Ведь мне приходится отказаться от мысли, что моя дочь в будущем займет прочное и уважаемое место в обществе в качестве вашей законной жены.

Госпожа Лангздорф поднялась, как бы для того, чтобы показать, что считает их беседу оконченной.

- Не огорчайтесь так! - проговорил герцог. - Я хорошо понимаю ваш материнский страх, но я и сам занят судьбой Лизбет. Ваше предложение кажется мне совершенно справедливым, но я, к сожалению, не могу дать вам сейчас ответ, который вы ожидаете от меня. Не торопитесь обвинять меня! Не думайте, что я только в силу равнодушия поступаю так. Нет, я люблю вашу дочь, и моей самой дорогой мечтой является желание когда-нибудь назвать перед всеми вашу дочь моей женой. Но у меня есть семья, родственники. Я не могу без них располагать собой. Я связан такими крепкими узами, которые никакая человеческая сила не в состоянии порвать. Не спрашивайте меня, я не могу пока дать вам более подробные сведения о себе! Я не свободен!

- Великий Боже, так вы женаты?

- Нет, клянусь вам, но от этого я не более свободен! Дайте срок. Быть может, когда-нибудь вы узнаете истинную причину, почему я теперь отказываюсь дать вам ответ, который вы ждете от меня. Вы поймете. Не огорчайтесь и в особенности не пугайте Лизбет!

- Я понимаю, какие обязанности налагает сыновняя любовь. О ваших родственниках вы никогда ничего не говорили нам. Я не хочу приставать к вам с ножом к горлу, чтобы вы теперь женились на моей дочери, но требую, чтобы вы сообщили своим родственникам о вашем намерении, на ком вы хотите жениться...

Герцог одно мгновение колебался, но, мысленно решив, что ему нельзя доводить мать до последней степени отчаяния, сказал:

- Я обещаю вам сообщить обо всем родителям и сделать все от меня зависящее, чтобы они с распростертыми объятиями приняли Лизбет. Но теперь это никак невозможно. В будущем я, быть может, верну себе свободу, теперь же я прошу вас сообщить Лизбет во дворец, что я жду ее. Если вы разрешаете, то я продолжу нашу беседу с ней и сообщу ей то, о чем говорили мы с вами.

- Нет, не говорите ничего моей дочери! Я сделала это без ее разрешения и боюсь, что если она узнает, что я говорила с вами о браке, то она подумает, что вы станете меньше любить ее. Я пойду за дочерью во дворец, но говорю вам откровенно, что эта миссия мне очень не по душе. Теперь я соглашаюсь только потому, что вы, по-видимому, очень беспокоитесь, но в следующий раз избавьте меня от этого.

Госпожа Лангздорф раскланялась с герцогом и отправилась во дворец за дочерью.

Лизбет действительно вскоре пришла, но без матери. Молодой герцог бросился навстречу к ней, но Лизбет отворачивала от него лицо, так как не могла сдержать лившиеся слезы. Она едва осмеливалась глядеть на герцога, не возвращала ему поцелуев, боялась разговаривать с ним. Она не захотела открыть тайну своей матери, когда та пришла за нею во дворец. Она боялась, что та начнет расспрашивать ее, и решила сообщить ей позднее ужасное открытие, что тот, кого она принимала за студента Франца, оказался внуком императора, эрцгерцогом Францем. Она боялась, что мать, узнав о пропасти, которая отделяет ее от возлюбленного, не вынесет удара. Лизбет по различным намекам угадывала, какие надежды питает мать относительно молодого студента. Теперь же, придя домой и увидев там герцога, Лизбет не выдержала и разрыдалась. Она, казалось, не замечала, что он, как всегда, был одет в скромный костюм студента; ей он теперь представлялся во всем блеске парадной формы с крестом на груди. Она все еще любила студента Франца, но чувствовала, что не сможет полюбить герцога, который был так далек от нее!

Герцог прижимал ее к своей груди, но не мог добиться от нее слов, которые разъяснили бы ему, почему она так огорчена. Молодая девушка продолжала относиться холодно к нему, отвечая только кивком головы или односложными словами.

Когда герцог в двадцатый раз задал ей вопрос, любит ли она его, Лизбет вместо ответа откинула назад голову и, страстно обняв возлюбленного, крепко прижалась к нему. В эту минуту герцог почувствовал что-то твердое за корсажем у девушки.

- Что это такое? - с удивлением спросил он. - Какую драгоценность прячешь ты от меня? Или, может быть, там любовное письмо?

Оскорбленная этим подозрением Лизбет молча расстегнула корсаж и вынула оттуда маленький флакон. Это была та самая бутылочка, которую купил Уильям Басерт в лавочке у Мельхиседека.

Когда Лизбет на приеме во дворце вдруг лишилась чувств, Уильям Басерт отнес ее в соседнюю комнату и привел в чувство. На другой день и в следующие дни он оказывал Лизбет большое внимание и, добившись ее доверия, предложил ей этот флакон, говоря, что этот эликсир может заставить быть постоянным самого легкомысленного возлюбленного и привезен ему одним знакомым из Аравии.

Лизбет совершенно машинально взяла флакон, и Басерт сказал ей:

- Храните это сокровище и испытайте его могущественное действие. Чего вы боитесь? Заставьте того, кто любит вас, выпить содержимое, и вы увидите, что он навсегда станет вашим. Этот любовный эликсир сокращает расстояния и заставляет сердца влюбленных биться в унисон...

Лизбет спрятала флакон за корсаж, а затем совершенно забыла о нем, когда за нею пришла мать.

Так как герцог все настойчивее расспрашивал ее о флаконе, она откровенно призналась ему, хотя и не сказала, от кого получила этот эликсир. Молодой человек посмеялся над ее суеверием и, откупорив бутылку, поднес к носу, а затем быстро закинул голову и выпил половину флакона.

- Немножко горько, - сказал он, улыбаясь, - но зато ты теперь уверена, что я не разлюблю тебя. Однако я не должен любить только один. Здесь еще есть жидкость, и ты должна выпить в свою очередь: иначе что же будет, если я один буду постоянным? - И, продолжая улыбаться, он поднес к губам девушки флакон и заставил проглотить остатки. - Теперь, Лизбет, мы навеки принадлежим друг другу. В наших жилах течет одинаковый огонь!

Эта маленькая сцена заставила Лизбет забыть о герцоге, она вновь увидела перед собой скромного студента, и так как всякая любовная сцена оканчивается примирением, то они тихо направились в гостиницу "Роза".

Благодаря предусмотрительности Фридриха дверь не была заперта, и в знакомой им обоим комнате влюбленные забыли - она, что перед нею герцог, а он - свой неприятный разговор с матерью девушки. Они вполне отдались своей страсти, оставляя на завтра все неприятности и заботы.

Они расстались, решив встретиться в середине недели, так как в ближайшие дни герцог не мог освободиться, поскольку ему необходимо было присутствовать на параде, устраиваемом в честь маршала Мэзона. Прощаясь с Лизбет, он промолвил:

- Мне кажется, никому из нас не нужен был этот любовный напиток, но все же я благодарен ему, так как он положил конец нашей ссоре!

IX

Графиня Камерата после неудачной попытки приблизиться ко дворцу и повидать герцога решила идти, что называется, напролом.

Во время своих посещений гостиницы "Роза" она, заметив молодого человека, который, по-видимому, ухаживал за хозяйской дочерью и которого звали Альбертом Вейсом, начала расспрашивать его, действительно ли он имеет доступ в Шенбрунн.

Альберт Вейс отвечал, что он по профессии столяр и ему разрешено в любое время бывать во дворце, так как он занят там некоторыми починками. Но, присовокупил он, эта профессия является для него только временной ступенью, так как он предполагает в скором времени жениться на красавице Эльзе, и тогда в его руки перейдет вся гостиница. К сожалению, отец девушки поставил ему одно условие, не выполнив которого он не может жениться: он должен быть назначен сторожем дворца, а этой должности добиваются также и другие претенденты на руку красавицы Эльзы.

Графиня обещала ему выхлопотать это место, если он согласится в свою очередь помочь ей. Она попросила его провести ее во дворец, обещая за это не только хорошо наградить его, но и добиться его назначения в сторожа дворца.

Восхищенный этим обещанием, Вейс немедленно согласился исполнить просьбу графини, тем более что как раз сегодня ему предстояло работать во дворце в одном из его флигелей; он добавил, что оставит калитку в парке открытой и, когда графиня придет, с готовностью укажет ей, куда и как ей надо пройти.

Графиня поблагодарила столяра и сказала, что непременно придет в условленное место. Вечером она действительно явилась к калитке и, проникнув в парк, вскоре встретила столяра. Вейс сперва очень испугался, так как не узнал графиню, которая явилась закутанной в широкий плащ и с непокрытой головой, причем на ней не было даже парика, а вместо него виднелись коротко остриженные волосы, что придавало мужским чертам графини еще более строгое выражение.

Дойдя до дверей кабинета герцога Рейхштадтского, графиня остановилась, отпустила столяра и сбросила плащ. Теперь она была в костюме Наполеона I: в зеленом сюртуке, белом жилете и белых чулках, а под мышкой она держала треугольную шляпу. Она тихо постучала в дверь и вошла в комнату, где герцог Рейхштадтский сидел с книгой на коленях. Графиня, войдя, остановилась в обычной позе своего знаменитого дяди, на которого она разительно походила.

Герцог поднял голову и вскочил на ноги, а затем провел рукой по лбу, думая, что перед ним тень его отца, но наконец опомнился и сказал:

- Кто вы и кто позволил вам надеть этот костюм?

С этими словами он направился к шнурку звонка с намерением позвонить слуге.

- Не звоните, принц! Я ваша кузина, графиня Камерата. Этот костюм, наверное вызывающий в вашей памяти величавые картины вашего детства, я надела с известной целью и сейчас объясню ее вам.

- Я не понимаю таких шуток, - резко возразил принц, - и если вы не дадите мне сейчас же удовлетворительного объяснения, я заставлю вас жестоко раскаяться в этом маскараде.

- Только, пожалуйста, принц, не зовите людей, так как в данном случае мое появление - тайна для всех. Я приехала из Венеции, чтобы напомнить вам не только о нашем родстве, но также и о вашем великом происхождении.

- Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы мне напоминали, чей я сын. Но оставим это и вернемся к делу!

- Так слушайте же, принц, мой наряд надет с целью напомнить вам, что тот, кто умер на острове Святой Елены, требует отмщения.

- Быть может, эти мысли были и у меня самого, но мне кажется, я недостаточно знаком с вами, чтобы брать вас в поверенные. Мне кажется, вы совершенно напрасно нарядились в костюм моего отца, память о котором я, поверьте, всегда храню в сердце.

- Ваш отец, кузен, - горячо заговорила графиня, - если бы только он мог сам вернуться на землю, сказал бы вам, что вам не следует оставаться в этом дворце, что вас ожидают во Франции, что вас ждут друзья и весь французский народ, готовый следовать куда угодно за сыном Наполеона. Вы имеете обязанности по отношению к Франции, и я говорю вам: идите и царствуйте!

Принц пожал плечами и сказал:

- Мне кажется, вы действуете под влиянием какого-то безумного бреда. Но я не хочу слушать вас. Удалитесь!

- А, вы считаете меня сумасшедшей! И это только потому, что напоминаю вам о вашем постыдном безразличии к судьбам своего народа? Нет, принц, я не сумасшедшая. Я глубоко верю в династию Наполеона, но так как вы стали австрийцем и у вас уже не бьется сердце при упоминании имени Франции - вашей родины, то вы действительно правы, я не должна носить этот костюм, так как я вижу теперь, что великий человек умер без потомства. Прощайте, принц! Для меня вы умерли, меня вы больше не увидите! Прощайте!

Быстро открыв дверь, графиня вышла из комнаты, и прежде чем принц пришел в себя от удивления, она уже вышла из дворца и в сопровождении столяра прошла в парк.

Графиня Камерата вернулась в гостиницу "Роза" и в гневе сорвала с себя костюм Наполеона. В ту же минуту кто-то постучал в дверь, и в комнату к ней вошло пять или шесть человек полицейских в сопровождении комиссара.

- Вы графиня Камерата? - спросил ее комиссар.

- Да! Что вам от меня угодно?

- У меня имеется приказ арестовать вас, и потому я прошу вас следовать за нами.

X

Для отдания воинских почестей умершему генералу Зигенталю был отряжен почетный караул из всех родов войск. Но вдруг церемония была прервана из-за одного обстоятельства.

Всем отрядом командовал герцог Рейхштадтский. Вдруг, когда он хотел отдать какое-то приказание, его голос отказался повиноваться, герцог побледнел и упал бы с коня, если бы его не поддержали находившиеся поблизости офицеры.

Герцога немедленно отвезли во дворец. У него оказался сильнейший озноб. Его врач немедленно распорядился, чтобы больного уложили в постель. По мнению врача, лихорадка была только следствием общего упадка сил.

Собравшийся консилиум подтвердил мнение придворного врача и рекомендовал герцогу на некоторое время прекратить прогулки, охоту и военные упражнения, которым принц всегда отдавался с большой страстью.

Никто, в общем, не мог определить причину болезни герцога, но ни один доктор не поручился бы за его жизнь.

Когда наконец герцог был вне опасности и лихорадка оставила его, врачи предписали ему отказаться от прогулок, особенно по вечерам, а если он все-таки хотел выйти подышать воздухом, то его должен был сопровождать слуга. Это особенно удручало принца, так как совершенно лишало его возможности видеться с Лизбет. В то же время ему никак не удавалось дать ей знать, что он захворал, и он боялся, как бы его возлюбленная не подумала, что он забыл ее. Эта мысль еще более ухудшала его состояние, и он говорил самому себе: "Мне необходимо увидеться с нею и сообщить, почему я в это время не бывал в гостинице".

В Вене же, по распоряжению правительства, о болезни герцога знали очень немногие. В газетах официально было сообщено, что герцог простудился во время похорон, но что теперь его здоровье улучшилось и он отправился на маневры в Тироль, где горный воздух окончательно восстановит его силы.

Однажды к вечеру герцог решил все-таки выйти, хотя бы и в сопровождении слуги. Он прямым путем направился в гостиницу "Роза" с намерением повидать там Фридриха, но, к своему огорчению, увидел, что около хозяйской дочки увивается другой молодой человек, а именно Карл Линдер.

Тем не менее герцог попросил принести ему кресло и сел у дверей. Он сейчас же завел разговор с Карлом Линдером, и тот, освоившись уже с принцем, попросил его походатайствовать перед управляющим дворца о получении места дворцового сторожа.

Герцог рассмеялся и ответил:

- Если бы это зависело только от меня, то я охотно исполнил бы твою просьбу, но, во-первых, я уже почти связан обещанием об этом месте, данным мною другому, который тоже добивается руки Эльзы, а, во-вторых, я, когда освободится такое место, прежде всего посоветуюсь с самой невестой. - Принц остановился и поднес руку к груди, затем, повернувшись к своему слуге, сказал: - Подите ко мне в кабинет, там на столе стоит пузырек с лекарством с желтой этикеткой, и принесите его сюда.

Слуга ушел.

Принц, оставшись наедине с Линдером, продолжал:

- А вы, мой друг, тоже можете оказать мне большую услугу.

- Я готов, ваше высочество.

Наскоро написав несколько строк на листке бумаги, вырванном из записной книжки, герцог подал записку молодому человеку, говоря:

- Отнесите это по адресу. Ступайте и помните, что для того, чтобы получить место дворцового сторожа, надо уметь молчать.

- Можете положиться на меня, ваше высочество, - ответил обрадованный Карл и поспешил к Лизбет с письмом, в котором герцог назначал ей свидание.

Перед приходом камердинера принц, собравшийся продолжать свою прогулку, заметил в нескольких шагах от себя двух мужчин, которые низко поклонились и, очевидно, хотели приблизиться к нему. Герцог Рейхштадтский удивился; на одну минуту у него мелькнула мысль об убийцах, шпионах, однако он тотчас же отогнал подобные подозрения. Достаточно было одного взгляда на этих незнакомцев, чтобы рассеять всякое недоверие. Один из них, пожилой, был очень высок ростом, в длинном сюртуке, с массивной тростью на ременной петле, надетой на руку; другой - юноша с решительными движениями, с открытым лицом и осанкой военного. Оба казались иностранцами. Когда принц ответил на их поклон, они тотчас приблизились, и старший из них поспешно сказал:

- Ваше величество, мы французы; я - старый солдат вашего отца-императора. Нельзя ли нам повидаться с вами, хотя бы на короткое время, без свидетелей? Мы прибыли из Франции с важным поручением к вам.

Принц задумался. Так, значит, перед ним находились те самые депутаты Франции, о которых толковала сумасбродная графиня Камерата? Он колебался: нужно ли ему принять их и выслушать. Однако ему очень хотелось узнать что-нибудь о Франции. И потом, ведь этот человек, этот старый солдат, служил его отцу; так мог ли он грубо спровадить почтенного ветерана? Камердинер принца между тем возвращался назад; он был уже в нескольких шагах. Приходилось спешить, и принцу пришло в голову, что он может принять этих двух депутатов в тот же день и в том же месте, которые были назначены им для свидания с Лизбет. Поэтому он велел им прийти на другой день в тот же час в гостиницу "Роза" и спросить там Фридриха Блума. Когда слуга приблизился к ним, герцог торопливо откланялся приезжим и, проглотив несколько капель принесенного ему лекарства, оперся на руку своего слуги и пошел медленными шагами к Шенбрунну.

На другой день он объявил, что чувствует себя гораздо лучше и желает сделать визит императору во дворце. Доктор и грум сопровождали его в Хофбург. Поднимаясь по дворцовой лестнице, герцог старался казаться здоровым, веселым, оживленным. Он расточал улыбки и приветствия всем попадавшимся ему лицам, которые осведомлялись о его здоровье или молча кланялись, когда он проходил мимо, согласно их положению при дворе. Разговор с дедом отличался крайней сердечностью. От Франца-Иосифа скрывали опасную болезнь внука; император был уверен, что все ограничивается обыкновенной простудой, и добродушно сказал ему:

- Это к росту! В твои годы я был подвержен лихорадке и приступам слабости. Такие пустяки проходят сами собой.

Он был далек от мысли, что медленная, лукавая смерть неизбежно подкрадывается к юноше. Прощаясь с ним, внук выразил желание пройтись по дворцовым галереям, где уже не был давно. Он сделал это в надежде встретить юную чтицу на ее посту в одной из галерей. Но напрасно молодой человек обошел все галереи под предлогом, что он желает полюбоваться собранными здесь сокровищами искусства: ему так и не удалось увидеть Лизбет. Он не смел спросить о ней и со стесненным сердцем, с мрачным предчувствием уехал обратно в Шенбрунн.

Приближаясь к дворцу, принц вспомнил о предстоящем свидании с двумя французами в гостинице "Роза". Хотя с его стороны было несколько рискованно являться туда без провожатых, однако он не колеблясь направился в ту сторону. Грум и доктор покинули его, проводив до императорской резиденции. Они думали, что герцог вернется оттуда в сопровождении кого-нибудь из дворцовых служащих. Но он нашел это лишним и остался один, на свободе, которою не пользовался уже так давно. Таким образом принц без помехи достиг знакомой аллеи парка, которая вела к помещению Фридриха Блума, и нашел этого малого в коридоре как будто стоящим на карауле.

- Ваше высочество, - сказал Блум, - какие-то двое иностранцев непременно хотели войти сюда, уверяя, будто вы назначили им свидание. Я побоялся оставить их одних и не уходил прочь.

- Ты хорошо сделал, Фридрих, - ответил принц. - Оставайся у дверей; если ты невзначай понадобишься мне, то я позову тебя.

Сын Наполеона вошел в комнату. Двое мужчин, ожидавших его, встали и почтительно поклонились. Он пригласил их пройти в комнату рядом, чтобы познакомиться с целью их миссии. Ему не хотелось, чтобы комната, где он столько раз встречался с Лизбет, оказалась занятой, если молодая девушка, получив его записку, отправленную с Карлом Линдером, явится на условленное свидание.

Приезжие представились герцогу. То были ла Виолетт и Андрэ Лефевр. Они поочередно объяснили, что из-за недавних событий в Париже победоносный народ терпел наместничество герцога Орлеанского и, пожалуй, его временное возведение в сан конституционного короля. Но сыну Наполеона предстояло сыграть важную роль, занять важное место. Для этого ему надо вернуться во Францию, назвать свое имя, явиться перед французами и вызваться продолжать наполеоновскую традицию. Одной памяти его отца, блеска его славы было достаточно для того, чтобы затмить буржуазную известность Людовика Филиппа. Весь народ провозгласит тогда своим главой Наполеона II; для этого ему достаточно только объявить себя законным наследником великого императора.

Андрэ, со своей стороны, утверждал, что ему как студенту было известно настроение учащейся молодежи. По его словам, значительная часть образованного класса в Париже находила, что бонапартистская партия должна действовать и служить представительницей вооруженной республики, республики торжествующей. Молодой человек прибавил, что на собраниях карбонариев, к союзу которых он принадлежал, ему удалось приобрести многочисленных приверженцев. Карбонарии располагали значительным числом сторонников, особенно в военных гарнизонах. Если бы герцог Рейхштадтский смело явился в любой пограничный город Франции, например в Гренобль, Безансон или Страсбург, то каждый из этих городов не только отворил бы перед ним ворота и провозгласил бы его правителем Франции, но еще доставил бы надежный контингент солдат, признание которых вскоре повлекло бы за собой признание его всей армией. Стоило лишь двум полкам в Гренобле и Страсбурге примкнуть к нему, чтобы все, носившие оружие во Франции, кинулись навстречу Наполеону II. Как в былое время из старых ранцев были бы немедленно извлечены тщательно сохраненные орлы.

Ла Виолетт ручался герцогу Рейхштадтскому в содействии всего, что было еще энергичного и доблестного среди старых солдат его отца. Все страдавшие от гнетущего режима реставрации, все ненавидевшие монархию Бурбонов, все взявшиеся за оружие во время трех славных июльских дней, выстроились бы за ним и доставили бы ему нравственную и материальную силу, достаточную для ниспровержения временного и непрочного трона Луи Филиппа.

Герцог внимательно выслушал эти предложения. Он поблагодарил двоих храбрых французов, которые наперекор австрийской полиции, весьма подозрительной, сумели добраться до него и представить ему чаяния и желания его сторонников во Франции, но выразил при этом сожаление, что они подвергались ради него такому риску. Он сказал, что более кого бы то ни было уважает славу и традиции своего отца, чтит смерть этого знаменитого воина и с умилением вспоминает тот момент, когда отец обнимал его в последний раз перед походом в Россию. Он любил своего отца; от него долго скрывали историю великого императора, но теперь она ему известна в подробностях; он знал, при каких обстоятельствах Наполеон был вынужден отречься от престола, бежать и отдаться во власть Англии, которую считал справедливой. Далее принц сказал, что не хочет начинать снова политическую авантюру, неудавшуюся его отцу. Разве он мог бы преодолеть сопротивление палаты депутатов? Как мог бы он противодействовать давлению общественного мнения, уже расположенного в пользу герцога Орлеанского, в котором видели наилучшую власть? Какие ресурсы в смысле людей, денег мог бы он положить на весы против того, кому финансисты, политические деятели, генералы, дипломаты вверили корону и судьбу Франции? Он присутствовал на приеме маршала Мэзона, французского посланника, имел случай беседовать с его приближенными и узнать, что Бурбонами тяготились: но монархия, совершенно новая, слывшая конституционной, не успела еще вызвать ни невыгодное сравнение, ни обвинения, ни враждебность к себе. Поэтому он полагал, что будет прямым истолкователем воли своего отца, отказавшись возобновить междоусобицу во Франции. Страна только что оправилась от жестоких судорог июльской революции. Неужели он должен принести новые элементы несогласия, ненависти, борьбы? Если бы его отец был жив и мог дать ему совет, то, конечно, заставил бы его отказаться от такого смелого предприятия, которое могло быть гибельным.

- Разве ему не предлагали, господа, - с грустью сказал принц, - бежать из этой ужасной тюрьмы на острове Святой Елены, где он терпел бесчисленные оскорбления от англичан? Однако он не пожелал вернуть себе трон ценой новых кровавых смут в своей стране и в целой Европе. Мой отец предпочел терпеливо переносить свое мучение и ради спасения многих драгоценных жизней отверг всякий план побега.

- Да, я знаю это, ваше высочество, - подтвердил ла Виолетт, - ведь я сам ездил на остров Святой Елены и даже был одним из тех...

Он не успел договорить. Герцог Рейхштадтский пылко схватил его за руки и с глубоким волнением спросил:

- Так вы были на острове Святой Елены? Вы видели моего отца?

- Я имел эту честь и счастье, как и вот этот мальчик, ваше высочество.

- Как? Этот молодой человек?! - воскликнул удивленный принц, с любопытством всматриваясь в Андрэ.

Тогда студент, проворно вынув из кармана какой-то маленький предмет, сказал:

- Ваше высочество, я был в то время еще ребенком, но и на мою долю также выпало счастье увидать великого Наполеона. Он даже дал мне поручение к вам.

- Ко мне?

- Взгляните на этот портрет, ваше высочество. Он дал его мне с просьбой, чтобы я... О, но вы отдадите мне его обратно? Император велел мне показать его вам и передать при этом, что он горячо любил вас!

Герцог схватил табакерку, данную Наполеоном юнге Нэду-Андрэ при встрече с ним на тропинке, которая вела в Лонгвуд, и благоговейно поцеловал миниатюру, представлявшую императора в его бессмертном костюме, после чего долго всматривался в черты великого человека, кровь которого текла в его жилах. Затем он снова пожал руки Андрэ и ла Виолетта, прося их подробно рассказать обо всем виденном и слышанном ими на острове Святой Елены. Он жаждал узнать, как чувствовал себя его отец во время их пребывания там, как выглядел император, а, главное, что говорил он о нем. Ла Виолетт мог рассказать ему лишь очень немногое, потому что, как он тут же объяснил, все его встречи с пленным ограничились тем, что он видел великого императора и приветствовал его лишь однажды мельком и издали, так как надзор англичан не позволял приближаться к нему. Только Андрэ, которого ла Виолетт представил принцу как внука одного из храбрейших маршалов империи, Лефевра, герцога Данцигского, имел случай разговаривать с императором. Тронутый его отроческими летами и миловидностью, царственный изгнанник подарил ему на память свой портрет, сказав, что, может быть, со временем, попав в Вену, он увидит его сына и будет иметь возможность поговорить с ним об отце...

Волнение герцога было глубоко, но он вдруг преодолел свои чувства и, прижав руку к груди, дабы унять жестокое сердцебиение и расстройство, сказал с некоторой тревогой в голосе:

- Друзья мои, мои дорогие друзья! Вы не можете себе представить, какое счастье доставили мне свидание с вами и ваши рассказы о моем отце! Но именно из дружбы и благодарности к вам надо действовать быстро и решительно. Вам нельзя здесь оставаться. Ваше присутствие неминуемо будет замечено, и у вас не окажется никакого средства защиты, если вас станут допрашивать и арестуют. Вам угрожают самые суровые наказания, назначенные для заговорщиков и лиц, виновных в посягательстве на безопасность государства. В случае такой беды я был бы бессилен защитить вас; мое вмешательство даже повредило бы вам, возбудив против вас месть врагов. Вы должны покинуть Вену. Вы даете мне слово?

- Ваше высочество, нам нужно исполнить миссию, взятую на себя, - возразил ла Виолетт. - Отправляясь сюда, мы знали заранее, чему подвергаемся. Мы имели уже великое счастье приблизиться к вам, ваше высочество, а теперь нам необходимо оставаться здесь до тех пор, пока вы соизволите принять окончательное решение.

- Оно уже принято бесповоротно, друзья мои. Прошу вас еще раз, а если надо, то и приказываю: уезжайте безотлагательно из Вены.

- Ваше высочество, - сказал Андрэ, - нам поручено привезти вас в Париж! Почему вам не отозваться на желание тысяч французов, призывающих Наполеона Второго?

- Если вы настаиваете на прямом и ясном ответе, который, может быть, заставит вас повиноваться мне и немедленно вернуться в ваше отечество... в наше отечество, друзья мои, - продолжал принц, - то я отвечу вам откровенно и чистосердечно: "Нет, я не последую за вами!" Я люблю Францию, я желаю ей счастья; я не чувствую себя способным насильно овладеть троном, которым распорядились помимо меня. Я не хочу, чтобы из-за меня лилась кровь французов... Луи Филипп стал французским королем по воле нации. Пусть воля нации отвернется от него и прикажет мне приехать, тогда я приеду... Сын Наполеона не может уклониться от исполнения приказаний народа, но нужно, чтобы народ заговорил и приказал! Нет, вы не осмелитесь мне поклясться, что мое имя было предложено народному голосованию! Меня попросту забыли. Не мне же самому напоминать о себе французам! Вы предлагаете мне завоевать для себя трон; но я должен дождаться, когда мне предложат его. Затем, друзья мои, позвольте сделать вам одно признание: так как вы видели моего отца, так как вам, - сказал герцог, обращаясь к Андрэ, - он сам поручил передать мне этот портрет... ведь он останется у меня, не так ли?

- Ваше высочество, - пробормотал студент, - я желал бы сохранить это сокровище ценой моей жизни, но мне кажется, что император вручил его мне с затаенной мыслью, чтобы я передал вам этот подарок, если судьба велит нам когда-нибудь встретиться. Оставьте же, ваше высочество, у себя этот портрет, и так как вы не желаете последовать за нами теперь, то, может быть, созерцая черты своего великого отца, вы перемените свои взгляды и тогда вспомните о нас, подадите нам знак... Только бы это не случилось слишком поздно!

- Не рассчитывайте на мой призыв, - мрачным тоном ответил принц. - Я говорил сейчас, что хочу сделать вам одно признание как моим дражайшим друзьям. Так вот послушайте! Помимо политических и гуманитарных соображений, мешающих мне играть роль авантюриста и проникнуть во Францию под видом заговорщика, хотя бы это привело меня победителем в Тюильри, существует иная причина, заставляющая меня упорствовать в своем отказе. Эта причина... не читаете ли вы ее в моих чертах, в моей внешности? - продолжал герцог, бледность которого в этот момент была поразительна.

- Но, ваше величество, я, право, ничего не замечаю! - пробормотал смущенный ла Виолетт.

- Ну так знайте, мои дорогие соотечественники, мои дорогие друзья из Франции, что через несколько месяцев меня не будет в живых. Вот тут, у меня в груди, тлеет огонь, и скоро вы услышите, что сын Наполеона присоединился к своему славному отцу!

- Гоните прочь эти мрачные предчувствия, ваше высочество! Вы будете жить! Вы молоды, и Франция ожидает вас; вы составляете предмет ее упований! Не поддавайтесь унынию!.. Такие безотрадные помыслы недостойны сына Наполеона!

- Я знаю, что говорю, друзья мои, как знаю, что чувствую! Мне не следует на остаток жизни, которую я влачу, подвергать Францию новой революции. По-моему, упорствуя в своем отказе, оставаясь тут в своем уединении, я принесу больше пользы этой нации, которую люблю и среди которой, на берегах Сены, мой отец желал быть погребенным. Итак, повторяю опять, нам пора расстаться. Что могу я сделать для вас? К несчастью, ничего! Постойте, однако! Вы дали мне портрет моего отца; я должен дать вам взамен другую реликвию. При мне есть несколько строк, написанных рукой моего отца и переданных мне давно моей доброй гувернанткой госпожой де Монтескью. Возьмите этот драгоценный документ; он послужит доказательством для наших друзей во Франции, что вы исполнили свою миссию и возложенный на вас долг до конца.

Принц вынул из бумажника тщательно сложенное письмо, содержавшее в себе предписание, данное Наполеоном сыну, когда тот был еще ребенком, и оставшееся как наставление в руках госпожи де Монтескью. Оно гласило: "Я хочу, чтобы мой сын, если ему суждено со временем вступить на французский престол, управлял государством только для народа и заодно с народом. Я хочу, чтобы, получив после меня трон, как законный наследник по крови, он никогда не забывал, что поддерживать его должна лишь воля народа, и не делал ничего наперекор этой народной воле. Наполеон". То же самое, почти в тех же выражениях, повторил император в своем завещании.

Герцог поднес бумагу к губам, прежде чем расстаться с нею, после чего, подавая ее Андрэ, с волнением произнес:

- Вверяю вам это наставление, друзья мои. Мне кажется, что воля французского народа такова, чтобы я оставался в Вене. Передайте своим друзьям, что я останусь тут, но что мое сердце и моя любовь с ними, в пределах Франции. Скажите им в особенности, что здесь, в стенах этого дворца, полного воспоминаний о моем отце, который ночевал тут победителем, я думаю только о Франции, но скажите также, что я сумею подчиниться народной воле. Она не высказалась в мою пользу! Может быть, время еще не наступило, и не мне суждено восстановить имя и династию Наполеонов. Господа, мы должны ждать, не ускоряя взрыва этой народной воли, который я предвижу, угадываю, но которым не могу распоряжаться. Долг сына Наполеона и тех, кто носит наряду с ним это прославленное имя, - желать счастья Франции и уважать правительство, которое она избрала себе. Наполеон Первый не согласился последовать за вами с острова Святой Елены из боязни превратиться в авантюриста; Наполеон Второй и подавно не последует за вами из Вены, чтобы сделаться мятежником. Прощайте, господа, время не терпит. Поспешите с отъездом! Пожалуй, завтра будет слишком поздно!

Герцог еще раз с большим чувством пожал руку обоим французам, потом, открыв дверь, проводил их до коридора. Фридрих Блум не покидал своего поста. Принц шепотом велел ему как можно осторожнее и скорее проводить этих приезжих к ним на квартиру и позаботиться о том, чтобы они могли беспрепятственно в тот же вечер покинуть Вену. Фридрих поклонился и дал ла Виолетту и Андрэ знак следовать за ним. Они повиновались, глубоко огорченные неудачей своей миссии и гораздо более встревоженные состоянием здоровья царственного юноши, чем опасностью, которой они подвергались со стороны бдительной венской полиции.

XI

Оставшись один, герцог Рейхштадтский с беспокойством спросил себя, почему Лизбет не явилась на свидание и что помешало ей прийти. В сомнениях влюбленных материальная невозможность увидаться с ними, принуждение, физическая преграда, а в особенности болезнь приходят на ум только напоследок. Из-за недоверчивости своего характера принц заподозрил Лизбет в равнодушии; вначале она, может быть, страдала от того, что он покинул ее поневоле, потом, с досады вообразив себя нелюбимой и зная теперь, кто он такой, она, вероятно, охладела к нему сама; пожалуй, даже ненависть сменила в ее сердце прежнюю любовь.

Открытие его звания, конечно, подействовало на Лизбет. Она мечтала о взаимности человека, равного ей по общественному положению. Узнав, что брак между ними невозможен и что рано или поздно она будет разлучена с любимым человеком по высочайшей воле или по требованиям его высокого сана и положения при дворе, или же, наконец, по причине его брака с какой-нибудь принцессой, молодая девушка отказалась от своих химерических надежд, отрезвилась от любви, которую питала только к скромному секретарю Францу и на которую внук императора не имел никаких прав.

- Верно, так оно и случилось, - заключил герцог. - Раздраженная моим молчанием, не зная причин, разлучивших нас, подвергаясь, пожалуй, гонениям матери, подозревая преднамеренный разрыв с моей стороны, Лизбет порвала с прошлым: она постаралась забыть меня, а когда я послал к ней Карла Линдера с просьбой прийти сюда, как прежде, обиженная девушка не удостоила меня даже ответом. Что-то она поделывает, что с нею? Надо же, однако, узнать?

Беспокойство, сомнение, сожаления мучили принца. Он испытывал новое, незнакомое и мучительное страдание. Никогда еще не случалось ему чувствовать такое расстройство во всем своем существе, такой нравственный разлад, которые угнетал его теперь. Совсем иные чувства питал он к придворным дамам, так легко поддававшимся ему. Чем более казались они готовыми уступить его ухаживанию, тем меньше они нравились ему. Когда после краткого увлечения наступал внезапный разрыв, это не вызывало у герцога ни боли, ни даже разочарования; он вскоре чувствовал себя избавленным от тяжелой обузы. Но здесь привязанность была совсем иной. Если невинная Лизбет любила в нем Франца, секретаря эрцгерцога, то он, со своей стороны, полюбил эту молодую девушку, не знавшую, что она любит принца и принадлежит сыну Наполеона. Ее бескорыстие завоевало сердце царственного юноши и приобрело его уважение. Чувства, которые он приписывал теперь Лизбет, избегавшей и, пожалуй, ненавидевшей его с тех пор, как ей стало известно, кто он, увеличивали горечь разлуки, тревогу неизвестности, отчаяние разрыва.

- Надо же, право, узнать, в чем дело, - сказал себе герцог, - мне необходимо повидаться с ней, потолковать; но как?

Он потихоньку спустился по маленькой лестнице, которая вела из комнаты Фридриха в сад гостиницы "Роза", и решил отправиться к матери Лизбет. Но тут же у него возникло сомнение: можно ли ему явиться без провожатых в тот дом в предместье Асперн, не лучше ли взять кого-нибудь с собой? Или же всего благоразумнее собрать все интересовавшие его сведения через постороннее лицо? Тут ему вспомнился малый, которого он уже посылал со своим письмом, и, увидав как раз Карла Линдера, бродившего вокруг гостиницы, он позвал его.

- Ты добросовестно исполнил вчера мое поручение? - спросил он.

- Да, ваше высочество, я отдал одному из привратников во дворце записку к лектрисе фон Лангздорф. Швейцар, очевидно, знающий эту особу, взял письмо и сказал, что передаст его лакею из тех комнат, где должна была находиться фрейлейн фон Лангздорф.

- Хорошо, - сказал герцог, - теперь ты отправишься со мной, если хочешь, и пойдешь, куда я пошлю тебя.

- С удовольствием, ваше высочество!

И повеселевший Карл Линдер последовал за герцогом, которого не покидало мрачное раздумье. Сопровождая его, добрый малый подумал: "На этот раз мое дело в шляпе. Я получу место сторожа в Шенбрунне!"

Таким образом они добрались вдвоем до Асперна, и герцог указал своему спутнику дом вдовы фон Лангздорф, причем сказал ему:

- Ступай в этот дом и спроси у дамы, которая откроет тебе дверь, вон там в верхнем этаже, как поживает ее дочь.

- От чьего имени? - осведомился Карл.

- Скажи, что ты послан хозяином гостиницы Мюллером, у которого эта дама часто бывала со своей дочерью.

Карл тотчас пошел и скрылся в указанном доме, но вскоре вышел оттуда с расстроенным лицом.

- Ваше высочество, - сказал он, - я видел ту даму, к которой вы послали меня. Она в большом горе. Дочь при ней и опасно больна.

Герцог поднес руку к сердцу. Жестокая боль вызвала внезапное удушье, так что он едва устоял на ногах. Карл Линдер подхватил его и поддержал.

- Не прикажете ли позвать экипаж и отвезти вас во дворец, ваше высочество? - с тревогой спросил он.

- Нет, нет! Я хочу остаться! Ступай, любезный! Мне лучше, гораздо лучше. А главное, ни слова о нашей прогулке и о твоем посещении! Я сумею вознаградить тебя.

Сказав это, герцог вошел в дом.

Карл проводил его глазами, но не удалился и сказал себе при этом: "А бедняга принц что-то плох. Лучше я подожду его здесь. Может быть, когда он выйдет, то будет рад найти меня тут. Скромная, но твердая рука, вроде моей, часто может пригодиться и эрцгерцогу, если тот болен".

Госпожа фон Лангздорф приняла неожиданного гостя расстроенная, в слезах, с растрепанными седыми волосами, вся дрожа.

- Ах, ваше высочество, - воскликнула она, - вас уже не ожидали больше здесь увидеть! Однако моя бедная дочь часто звала вас в бреду лихорадки!

- Что с нею? Что случилось с фрейлейн Лизбет?

- Она заболела почти три месяца тому назад, ваше высочество! Странная болезнь: упадок сил, слабость, обмороки. Мы долго думали, что это скоро пройдет, но больная окончательно обессилела, и уже несколько недель не встает с постели, обливаясь холодным потом по ночам, а днем горя в лихорадочном жару.

- Ах, бедное дитя! - пробормотал герцог. - Могу ли я видеть ее?

- Да, конечно. Войдите, пожалуйста. Она заснула ненадолго, но когда проснется, то будет очень счастлива увидеть вас, ваше высочество. Может быть, ваше присутствие немного ободрит ее и принесет ей надежду.

С этими словами госпожа фон Лангздорф повела принца в комнату, где на постели лежала молодая девушка. Ее сон был беспокоен, дыхание тяжело; обильный пот выступал крупными каплями на лбу, щеки покрывала страшная бледность, а бесцветные губы лепетали, казалось, что-то бессвязное... Герцог наклонился над нею и явственно разобрал несколько слов, произнесенных больной прерывистым шепотом, в лихорадочном забытьи:

- Он не придет! Он забыл меня! Я умру и не увижу его!

Вдруг руки Лизбет свело судорогой, она вся задрожала, потом успокоилась, и ею овладело глубокое изнеможение...

Принц долго не спускал взора с любимой девушки. Он сознавал свое бессилие восстановить ее здоровье и возле этого смертного одра как будто уже почувствовал ледяное дыхание смерти, предвещавшее скорую гибель ему самому. Лизбет полуоткрыла наконец глаза; она узнала Франца, своего Франца и, стараясь приподняться, промолвила с улыбкой на бледных губах:

- Вот и вы наконец! Я так долго поджидала вас, мой друг!

- Дорогая Лизбет, - ответил юноша, - я в отчаянии, что нашел вас больной; но если вы так долго не видали меня, то причиной тому - болезнь, уложившая меня в постель и продержавшая много времени взаперти. Но теперь мне лучше; сегодня я смог вырваться тайком из дворца и пришел уверить вас, что не переменился к вам, что я нетерпеливо жду вашего выздоровления, чтобы снова начать наш прежний образ жизни, возобновить наши долгие прогулки, наши интересные разговоры. Не так ли, милая Лизбет?

Молодая девушка снова улыбнулась, но, покачав головой, ответила:

- Благодарю, Франц, благодарю, что вы пришли!.. Или скорее не так! - продолжала она с какою-то боязнью, причем легкий румянец окрасил ее щеки. - Благодарю вас, ваше высочество! Однако простите меня! Я сильно усомнилась в вас и потеряла надежду когда-нибудь увидеться с вами. Теперь я могу умереть счастливой.

- Не говорите о смерти, дорогая Лизбет, прошу вас! Вы будете жить! Вы молоды, и жизнь готовит вам еще долгие и счастливые дни!

- Нет, нет, я чувствую, что не видать мне больше деревьев, под тенью которых мы прогуливались вместе, не слыхать больше от вас того, что вы когда-то говорили мне, Франц, и чего я не забыла, что останется моим утешением до конца моей жизни и укрепит меня при расставании с нею.

- Полноте, Лизбет, образумьтесь! - воскликнул герцог, притворяясь спокойным. - Вам двадцать лет, вы чувствуете в себе силу, энергию. Эта болезнь пройдет, скоро наступит выздоровление, а там и полное исцеление. Вы сделаетесь счастливой, как прежде, уверяю вас!

- Не обманывайтесь, мой друг! Я хорошо знаю, что для меня все кончено, и, знаете, с вашим приходом сюда я чувствую себя лучше и в то же время хуже. Мне кажется, что мои силы воскресли и я сейчас встану, но вместе с тем я замечаю, как все во мне как-то замирает. Глаза невольно смыкаются, а вот тут... тут... - она поднесла руку к груди, - я совершенно ясно ощущаю какое-то замедление, остановку, наступающую во всем моем существе. Постойте... вот, вот! Я не чувствую больше ничего! Я счастлива... прощайте...

И, внезапно откинувшись на подушку, Лизбет умерла. Смерть сразила ее улыбающейся. Испуганный герцог, сжимая ее руку, наклонился над нею, поцеловал ее, а потом, видя, что молодая девушка лежит неподвижно и что из ее груди к устам поднимается подобие глухого рыдания, последний вздох, он упал на колени у кровати. Тут он долго плакал, закрыв лицо руками. Опомнившись наконец от своего оцепенения и встав с колен, он сказал госпоже Лангздорф:

- Я убит горем, еле жив сам, почти похож на бедную Лизбет, голоса которой мы не услышим более! Ах, это зрелище ужасно, и это самый горький час в моей жизни! Как возможно, что юные существа, любящие и кроткие, как Лизбет, похищаются смертью, неумолимой и жестокой? Ах, сударыня, наше обоюдное горе одинаково, но я не знаю, что делать, на что решиться! Мне надо спешить обратно во дворец. Я не имею права даже оплакивать на свободе ту, которую любил! Мои собственные силы также на исходе. Я не могу отдать себе отчет в своих ощущениях, но мне кажется, что смерть ждет и меня. Лизбет призывает меня! Лизбет, моя Лизбет, я готов присоединиться к тебе... Я иду! Почему не подождала ты меня, чтобы нам умереть с тобою вдвоем?

Пошатываясь, спотыкаясь, герцог скорее упал, чем сел в кресло, стоявшее поодаль от кровати. Испуганная госпожа Лангздорф хотела позвать соседей; но молодой человек с усилием взял ее руку и сказал:

- Ради Бога, молчите! Никто не должен знать, что я приходил сюда. Мне пора домой. Вернувшись во дворец, я распоряжусь, чтобы Лизбет устроили приличные похороны. Потрудитесь уведомить письмом придворного церемониймейстера. Тогда роковая весть как будто случайно дойдет до меня, и я приму уже свои меры. Итак, не падайте духом и прощайте!

- Но, ваше высочество, не могу ли я попросить кого-нибудь проводить вас, не выдавая вашего имени?

- Нет; я хочу побыть один, чтобы вспомнить о прошлом и оплакивать настоящее. По возвращении в Шенбрунн мне уже нельзя казаться огорченным, обнаруживать свою печаль, нельзя даже открыть кому бы то ни было ее причину. Предоставьте мне еще несколько минут свободы, чтобы я мог отдаться своему горю!

Принц медленно, с трудом, спустился с лестницы, останавливаясь время от времени, чтобы откашляться, и прижимая руку к груди, где бурно и неровно билось его сердце. На улице он, к своему облегчению, нашел Карла Линдера, взял его под руку и кое-как добрался до Шенбрунна. Придя к себе в комнату, больной пожаловался на сильный озноб; зубы у него стучали, капли пота катились по вискам. Немедленно вызванный доктор предписал энергичное лечение. Но принцем овладело нечто вроде бреда, и люди, ухаживавшие за ним, слышали, как он произносил странные речи, где названия мест для прогулок перемешивались с женским именем. Герцог обвинял доктора в том, что тот поит его жгучими лекарствами, он пытался встать и, обычно крайне кроткий с прислугой, сердился на лакеев, отталкивая с гневом все склянки, подносимые ему. Несчастный юноша бросил даже в лицо остолбеневшему врачу такое странное обвинение:

- Все вы хотите отравить меня!

Болезнь на этот раз тянулась долго. Пришлось объявить при дворе об опасном состоянии принца. Был поднят вопрос о его поездке в Италию, но после тщательного осмотра всякий переезд признали невозможным. Больной таял с каждым днем; было очевидно, что он протянет недолго.

О безнадежном положении сына дали знать Марии Луизе в Парму. Она тотчас выехала оттуда и прибыла в Вену в торжественную и трагическую минуту. Принцы императорского дома должны принимать предсмертное причащение в присутствии всего двора, И вот, когда эрцгерцогиня Пармская вступила во дворец в сопровождении французского дворянина, обладавшего любезными манерами и улыбавшегося во все стороны, некоего господина де Бомбеля, преемника Нейпперга, которого шепотом называли уже морганатическим супругом Марии Луизы, она увидала архиепископа Михеля Вагнера в полном облачении перед постелью еле живого принца, со Святыми Дарами в руках. Весь двор выстроился, как на парад, в спальне умирающего и в примыкавших к ней апартаментах. По окончании священного обряда эрцгерцогиня наклонилась к сыну, поцеловала его и спросила, лучше ли ему после причастия.

- Да, да, матушка, - ответил он еще твердым голосом. - Но когда же наступит конец моему тягостному существованию?

После того, как будто утомленный усилием над собой, герцог опять опустился на подушки, не сказав больше ни слова. Мать осталась при нем.

Около полуночи он внезапно приподнялся на постели с возгласом:

- Я умираю! Умираю!

Дежурный камергер, барон фон Молль, и лакей, не покидавший больного, обняли его, стараясь поддержать, потому что он рвался куда-то. Мать бросилась к нему со словами:

- Сын мой, сын мой, успокойся, ложись!

- Нет, нет, матушка! - возразил герцог. - Я хочу видеть Лизбет! Где Лизбет?

Мария Луиза бросилась к нему и старалась поцеловать его.

Однако в этот момент умирающий воскликнул:

- Прощайте! Я иду к моему отцу!

Архиепископ Вагнер поспешно вернулся, когда его уведомили, что наступают последние минуты принца. Он хотел преподать ему последнее благословение, но смерть опередила его; герцог Рейхштадтский уже не мог ничего слышать. Было восемь минут шестого 22 июля 1832 года.

Болезнь, а может быть и отрава (потому что выпитое принцем снадобье еврея Мельхиседека не подвергали химическому анализу и история может занести на свои страницы лишь подозрения в возможности отравления с помощью какого-нибудь темного агента) совершили таким образом свое страшное дело к вящей славе Священного союза и к успокоению взволнованной деятельностью Наполеона Европы. Европейские монархи избавились от своего кошмара, а в Шенбруннском дворце закончились муки отца и ребенка. Династия Наполеонов была погребена в двух могилах. За гробом, уравнивающим все состояния, Лизбет и Франц соединились.

* * *

Перед смертью, во время долгих недель агонии, герцог Рейхштадтский призвал к себе однажды Мюллера и его дочь Эльзу. Он сообщил им, что по его просьбе управляющий дворцом ввиду открывшихся вакансий принял на службу троих новых сторожей - Карла Линдера, Альберта Вейса и Фридриха Блума. Получив одновременно должность, которую Мюллер ставил непременным условием своего согласия на брак с его дочерью, трое соперников очутились в одинаковом положении. Фридрих Блум и Карл Линдер оказывали герцогу услуги. Альберта Вейса ему настоятельно рекомендовала графиня Наполеона Камерата, умоляя своего кузена простить ее чудачество и переодевание в память его великого отца. Не желая отдать никому из них предпочтения, герцог предоставил выбор жениха самой Эльзе. Она поблагодарила его и сказала, что не спешит с замужеством, а потому намерена отложить свое окончательное решение до следующей весны.

По приказу канцлера Меттерниха полиция произвела обыск в лавке старьевщика Мельхиседека. Агенты явились туда, чтобы арестовать некую Рахиль, проживавшую у старого еврея, которая в действительности была Лидией д'Орво, вдовой итальянского маркиза Люперкати. Однако полицейские нашли торговца мертвым в его лавочке, вероятно отравленным, а маркиза Люперкати скрылась.

Уильям Басерт покинул Вену с каким-то неизвестным назначением. По слухам, он вернулся в Италию, где примкнул к карбонариям и вскоре приобрел среди них большое влияние. Он по-прежнему переписывался с английскими министрами, которые посылали ему поздравления и субсидии, хотя лорд Басерт как будто не имел никаких служебных дел с британским правительством.

Андрэ вернулся во Францию с ла Виолеттом и, отыскав Анни, спросил ее, помнит ли она, простая маленькая лондонская цветочница, его прежние клятвы. Ответ последовал такой, что несколько недель спустя Анни и Андрэ соединились узами супружества. Люси Элфинстон, весьма счастливая, забыла отчасти свои огорчения при виде радости сына и счастья Анни.

* * *

Прах несчастного герцога Рейхштадтского был с большой пышностью предан земле в склепе церкви капуцинов в Вене, усыпальнице австрийского императорского дома. Через несколько дней после погребальной церемонии какой-то приезжий молодой человек, по-видимому иностранец, задумчиво остановился перед решеткою. Он долго смотрел на могилу того, кто в результате отцовского отречения от престола царствовал лишь фиктивно, под именем Наполеона II, принадлежавшем скорее легенде, чем истории. Иностранец вышел из церкви капуцинов, видимо взволнованный. Монах, сопровождавший его при посещении могилы сына Наполеона, слышал, как он бормотал вместо молитвы:

- Кузен, теперь ко мне переходит слава носить твое имя и восстановить трон, на который тебе было не суждено взойти. Я подниму бремя, ускользнувшее от тебя вместе с жизнью. Кузен, на этой могиле клянусь показать себя достойным того жребия, который делает меня твоим преемником и наследником!

Капуцин покачал головой, проводив до порога церкви посетителя, показавшегося ему немного сумасшедшим. Когда молодой человек удалялся, добродушный монах заметил полицейского агента, притаившегося на паперти и как будто наблюдавшего за приезжим. Капуцин спросил его, известно ли ему имя этого молодого человека, который бормотал какие-то неясные слова в часовне перед могилой его высочества усопшего герцога Рейхштадтского.

- Это - одно частное лицо, прибывшее из Швейцарии, - спокойно ответил агент. - Он называет себя гражданином Тургау. Субъект, по-видимому, довольно безобидный.

- А вы знаете его имя?

- Как же! Это Луи Наполеон.

* * *

Царствование "короля-гражданина", как звали все Луи Филиппа, представляло собой полное господство буржуазии. Девизом царствования было знаменитое "обогащайтесь". Сам Луи Филипп соответствовал идеалу короля буржуазии и отличался безусловно личной честностью; но власть плутократических интересов привела к тому, что никогда до тех пор продажность и развращенность высших сфер не обнаруживались с такой ясностью, как в это царствование. На жизнь короля было совершено множество покушений. Наконец министерство Гизо, бывшее эпохой полного застоя, подготовило февральскую революцию. 24 февраля 1848 года была провозглашена республика. Луи Филипп бежал в Англию, где и умер в Виндзоре в 1850 году. После смерти герцога Рейхштадтского роль представителя наполеоновских идей и притязаний перешла к племяннику великого императора Людовику Наполеону (1808-1873), третьему сыну голландского короля Людовика Бонапарта и королевы Гортензии. Когда престол Луи Филиппа стал колебаться, взоры бонапартистов невольно устремились к нему. И он уже в царствование Луи Филиппа сделал две попытки (в 1836 году и в 1840 году) захватить власть. Наконец, после падения Луи Филиппа, он снова явился во Францию, был избран депутатом учредительного собрания, затем был избран президентом республики и наконец в 1851 году провозгласил себя императором.

Лепеллетье Эдмон - Наследник великой Франции. 3 часть., читать текст

См. также Лепеллетье Эдмон (Lepelletier) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :