Коллинз Уилки
«Лунный камень (The Moonstone). 6 часть.»

"Лунный камень (The Moonstone). 6 часть."

До сих пор её желания легко исполнимы. Но вторая просьба сериозно затрудняет меня.

Не довольствуясь письменным поручением мистеру Бетереджу выполнять все распоряжения, какие бы я ни сделал, мистрис Вериндер просит позволения помочь мне личным своим надзором за работами в собственной её гостиной. Мне стоит только черкнуть ей словечко в ответ, для того чтоб она приехала в Йоркшир и присутствовала в числе свидетелей вторичного приема опиума.

В этом опять кроется тайная цель; и мне снова сдается, что я могу разгадать ее.

То, что запрещено мне говорить мистеру Франклину Блеку, она (как мне кажется) страстно желает сказать ему сама, прежде чем он подвергнется опыту, долженствующему возстановить его добрую славу в глазах других. Я понимаю и ценю великодушное нетерпение, с которым она спешит оправдать его, не дожидаясь, будет ли или не будет доказана его невинность. Этим самым она, бедняжка, жаждет вознаградить его за неумышленную и неизбежную её несправедливость к нему. Но это невозможно. Я положительно уверен, что обоюдное волнение при этой встрече,- прежния чувства и новые надежды, которые она пробудит,- почти наверное подействуют на мистера Блека самым гибельным образом в отношении успеха нашего опыта. И без того трудно воспроизвести условия, хоть приблизительно сходные с прошлогодними. При новых интересах, при новых волнениях, попытка была бы просто бесполезна.

И однакоже, несмотря на полное сознание этого, у меня не хватает духу отказать ей. Надо попытаться до отхода почты, нельзя ли как-нибудь иначе уладить это, чтобы можно было дать утвердительный ответ мисс Вериндер не вредя той услуге, которую я обязался оказать мистеру Франклину Блеку.

Два часа пополудни. Я только что вернулся с обхода своих больных, начав, разумеется, с гостиницы.

Отчет мистера Блека об этой ночи тот же, что в прошлый раз. Повременам ему удавалось задремать не надолго, и только. Но сегодня он меньше тяготится этим, выспавшись вчера после обеда. Этот послеобеденный сон, без сомнения, следствие прогулки верхом, которую я ему посоветовал. Боюсь, не пришлось бы мне прекратить эта целебные упражнения на чистом воздухе. Надо чтоб он был не слишком здоров и не очень болен. Тут следует весьма ловко держать руль, как говорят матросы.

Он еще не имеет вестей от мистера Броффа и с нетерпением осведомлялся, получал ли я ответ мисс Вериндер. Я сказал ему только то, что мне было разрешено; излишне было бы придумывать извинения в том, что я не показываю ему самого письма ея. Он, бедняга, не без горечи сказал мне, что вполне понимает деликатность, не дозволяющую мне представить письмо: "Она, конечно, соглашается из простой вежливости и справедливости, сказал он:- но остается при своем мнении обо мне и ждет результата." Мне до страсти хотелось намекнуть ему, что в этом отношении он так же несправедлив к ней, как она была несправедлива к нему. Но поразсудив, я не захотел предвосхищать у неё двойного наслаждения: сначала удивить, а потом простить его.

Посещение мое не долго длилось. После вчерашней ночи я должен был вновь отказаться от обычного приема опиума. Неизбежным следствием того было что болезнь моя опять стала превозмогать. Я почувствовал приближение припадка и на-скоро простился, чтобы не тревожить и не огорчать мистера Блека. На этот раз припадок продолжился не более четверти часа, так что я был еще в силах продолжать свое дело.

Пять часов. Я написал ответ мисс Вериндер.

Я предлагаю так уладить это дело, что если она будет согласна, то интересы обеих сторон вполне примирятся. Изложив ей сначала все невыгоды встреча её с мистером Блеком до произведения опыта, я советовал ей так распорядиться своею поездкой, чтобы тайно прибыть в дом к ночи пред самым опытом. Выехав из Лондона с полуденным поездом, она поспеет не ранее девяти часов. А в это время я беру на себя задержать мистера Блека в его спальне, и таким образом мисс Вериндер беспрепятственно займет свои комнаты, до тех пор пока не настанет время принимать опиум. Когда же, и это будет сделано, ничто не помешает ей наблюдать последствии вместе с нами. На другое же утро, если ей будет угодно, она может показать мистеру Блеку переписку со мной и убедить его в том, что он был оправдан в ее мнении еще до подтверждении его невинности опытом.

В таком смысле я и написал ей. Вот все, что я мог сделать сегодня. Завтра надо повидать мистера Бетереджа и сообщит ему необходимые распоряжения по уборке дома.

Июня 18-го. Опять опоздал к мистеру Блеку. Пред рассветом у меня была ужаснейшая боль, сопровождавшаеся на этот раз полнейшим изнеможением в течении нескольких часов. Я предвижу, что мне придется в сотый раз прибегнуть к опиуму, хотя в последствии я опять стану раскаиваться в этом. Еслиб и заботился лишь об одном себе, то предпочел бы жестокую боль страшным грезам. Но телесное страдание истощает меня. Если я допущу себя до изнеможения, пожалуй, кончатся тем, что я стану бесполезен мистеру Блеку в то время, когда он будет наиболее нуждаться во мне.

Я не мог ранее часа пополудни отправиться в гостиницу. Это посещение, даже при всем нездоровьи, чрезвычайно позабавило меня, единственно благодаря присутствию Габриеля Бетереджа.

Я застал его в комнате мистера Блека. Он отошед к окну и стал смотреть на улицу, пока я, по обыкновению, расспрашивал своего пациента. Мистер Блек опят весьма дурно спал и сегодня сильнее прежнего чувствовал потерю сна.

Затем я спросил, не получил ли он вестей от мистера Броффа. Письмо пришло сегодня поутру. Мистер Брофф выражал сильнейшее неодобрение образу действии, принятому его доверителем и другом по моему совету. Этот образ действий обманчив,- потому что возбуждает надежды, которые могут вовсе не осуществиться,- и вовсе непонятен ему, за исключением некоторого сходства с шарлатанством, подобным месмеризму, ясновидению и пр. Разстроив все в доме мисс Вериндер, он кончится тем, что расстроит самое мисс Вериндер. Мистер Брофф излагал это дело (не зазывая имен) известному доктору; знаменитый врач улыбнулся, покачал головой и ничего не ответил. В силу этого мистер Брофф оканчивал свое письмо протестом. Следующий вопрос мой касался Лунного камня. Представал ли адвокат какое-нибудь доказательство, что алмаз точно в Лондоне? Нет, адвокат просто отказался обсуждать этот вопрос. Он был убежден, что Лунный камень заложен мистеру Локеру. Отсутствующий друг его, знаменитый мистер Мортвет (а его глубокие познания о характере Индейцев не подлежат никакому сомнению), также убежден в этом. В силу этих доводов и при множестве дел, с которыми к нему обращаются, он должен отказаться от прений по предмету, очевидно доказанному. Современем виднее будет, а мистер Брофф не прочь подождать.

Ясно было,- еслибы даже мистер Блек не разъяснил этого еще более, решившись передать мне только содержание письма, вместо того чтобы прочесть его целиком,- что в основе всего этого лежало недоверие ко мне. Давно предвидев это, я ничуть не обиделся, и даже не удивился. Только спросил мистера Блека, не поколебал ли его дружеский протест. Он с жаром отвечал, что это не произвело на него за малейшего впечатления. После этого я в праве был выключить мистера Броффа из своих соображений, и выключил. Разговор наш прекратился на этом, а Габриель Бетередж выступил из своего убежища под окном.

- Не удостоите ли выслушать меня, сэр? спросил он обращаясь ко мне.

- Я весь к вашим услугам, ответил я. Бетередж взял кресло, сел к столу, а достал огромный, старомодный кожаный бумажник с карандашом таких же размеров как очки; надев очки, он развернул бумажник на белой странице и еще раз обратился ко иве.

- Я прожил, сказал Бетередж, строго поглядывая за меня,- лет пятьдесят на службе у покойной госпожи. До этого служил в пажах у старого лорда, отца ея. От роду мне теперь что-то промежь семидесяти и восьмидесяти,- нужды нет сколько именно! Говорят, что я не хуже другах узнал свет - а вдоль, а поперек. И чем же все это кончается? Кончается это, мистер Ездра Дженнингс, тем, что помощник доктора выкидывает над мистером Франклином Блеком колдовскую штуку с бутылкой опиуму, а меня, прости Господи, приставили на старости лет к колдуну в мальчишка!

Мистер Блек разразился взрывом хохота. Я хотел заговорить, но Бетередж поднял руку в знак того, что еще не кончил.

- На слова, мистер Дженнингс! сказал он:- мне больше ни слова не нужно, сэр. Я, слава Богу, не без правил. Если мне дают приказ, который доводится родным братцем приказам из Бедлама,- нужды нет! Пока я получаю его от своего господина или от своей, госпожи,- повинуюсь. У меня может быть собственное мнение, которое, буде вам угодно припомнить, разделяет и мистер Брофф - великий мистер Брофф! сказал Бетередж, возвышая голос и торжественно какая мне головой:- нужды нет; я беру назад свое мнение. Молодая госпожа говорит: "исполнить". И я тотчас отвечаю: "мисс, будет исполнено". Вот я здесь на лицо с бумажником и карандашом,- последний не так остер, как бы мне хотелось,- но когда сами христиане сходят с ума, где жь тут надеяться, чтобы карандаши не притуплялись? Давайте ваши приказания, мистер Дженнингс. Я их запишу, сэр. Я ужь так положил себе, чтобы ни на волос не отставать от них и не превышать их. Я слепое орудие, вот что я такое. Слепое орудие! повторил Бетередж, бесконечно-довольный собственным определением.

- Мне очень жаль, начал я,- что вы несогласны со мной....

- Не путайте вы меня-то сюда! перебил Бетередж:- тут вовсе не в согласии дело, дело в повиновении. Извольте распоряжаться, сэр, распоряжаться извольте!

Мистер Блек подал мне знак чтоб я поймал его на слове. Я "изволил распорядиться" как можно ясней и сериозней.

- Надо отпереть некоторые отделения дома, сказал я, - и обставить их точь-в-точь, как они были обставлены в прошлом году.

Бетередж предварительно лизнул кончик не совсем хорошо очиненного карандаша:

- Укажите какие именно отделения, мистер Дженнингс! величественно проговорил он.

- Вопервых, внутренния сени, ведущия на главную лестницу.

- "Вопервых, внутренния сени", записал Бетередж,- начать с того, что их невозможно обставить так, как они была обставлены в прошлом году.

- Почему?

- Потому что в прошлом году в сенях стояла ястребиная чучела, мистер Дженнингс. Когда семейство выехало, чучелу вынесли вместе с прочими вещами. Когда ее выносили, она разлетелась в прах.

- Ну, так выключим чучелу.

Бетередж записал это исключение.

- "Внутренния сени обставить как в прошлом году. За исключением в прах разлетевшагося ястреба." Извольте продолжать, мистер Дженнингс.

- На лестнице попрежнему послать ковер.

- "На лестнице попрежнему послать ковер." Жаль огорчать вас, сэр. Но и этого нельзя сделать.

- Почему же?

- Потому что человек, настилавший ковер, умер, мистер Дженнингс, а подобного ему относительно пригонки ковра к поворотам не найдешь во всей Англии, ищите где угодно.

- Очень хорошо. Попробуем, не найдется ли в Англии другаго мистера.

Бетередж сделал другую заметку, и я продолжил "распоряжаться".

- Гостиную мисс Вериндер возобновить в том же виде, как она была в прошлом году. Также корридор ведущий из гостиной в первый этаж. Также второй корридор, ведущий из второго этажа в лучшие спальни. Также спальню, занятую в июне прошлаго года мистером Франклином Блеком.

Тупой карандаш Бетереджа добросовестно поспевал за мной слово-в-слово.

- Продолжайте, сэр, проговорил Бетередж с саркастическою важностию,- карандаша еще хватит на целую кучу письма.

Я сказал ему, что у меня больше нет никаких распоряжений.

- В таком случае, сэр, оказал Бетередж, я коснусь одного или двух пунктов относительно самого себя. Он развернул бумажник на другой странице и снова предварительно лизнул неистощимый карандаш.

- Я желаю знать, начал он,- могу ли я, или нет, умыть себе руки....

- Положительно можете, оказал мистер Блек,- я сейчас позвоню слугу.

- .....относительно некоторой ответственности, продолжал Бетередж, упорно отказываясь признать чье-либо присутствие в комнате, кроме его собственного и моего: начать с гостиной мисс Вериндер. Когда мы в прошлом году снимали ковер, мистер Дженнингс, то нашли ни с чем несообразное количество булавок. Обязан ли я раскидать булавки попрежнему?

- Разумеется, нет.

Беттередж тотчас же запасал уступку.

- Затем, касательно первого корридора, продолжил он,- когда мы выносили оттуда разные орнаменты, то вынесли вместе с нами статую жирного, голаго ребенка, кощунственно названного в домашнем каталоге Купидоном, богом любви. Прошлаго года на мясистых частях плеч у него было два крыла. Я как-то не досмотрел, одного крыла как не бывало. Ответствен ли я за Купидоново крыло?

Я сделал другую уступку, а Бетередж вторую заметку - Что касается до второго корридора, продолжил он, - то в нем прошлаго года ничего не было, кроме дверей (в целости их я готов принять присягу, если понадобится), и я должен сознаться, что совершенно покоен относительно этого отделения дома. Но вот насчет спальни мистера Франклина (если ее тоже возстановлять попрежнему) я желал бы знать, кто возьмется постоянно обращать ее в хлев, как бы часто ее ни убирали: там панталоны, тут полотенце, а французские романы повсюду... так я говорю, кто из нас обязан разбрасывать все после уборки, он или я?

Мистер Блек объявил, что с величайшим удовольствием примет на себя полную ответственность. Бетередж упорно отказывался принять какое-либо решение, вопроса без моего согласия, и одобрения. Я принял предложение мистера Блека, а Бетередж внес эту последнюю уступку в свой бумажник.

- Заходите, когда угодно, мистер Дженнингс, начиная с завтрашнего дня, сказал он, вставая: - вы застанете меня за работой, с необходимыми помощниками. Почтительнейше прошу позволения поблагодарить вас за то, что посмотрели сквозь пальцы на ястребиную чучелу и Купидоново крыло, а также, и за разрешение мне умыть себе руки относительно булавок на ковре и хлева в комнате мистера Франклина. Как слуга, я глубоко обязан вам. Как человек, я думаю, что ваша голова битком набата чортиками, и свидетельствую против вашего опыта, ибо это обман и ловушка. Но не бойтесь насчет того, чтобы человеческие чувства помешали мне исполнить долг слуги! Я буду повиноваться вам, несмотря на чортиков, сэр, буду повиноваться, хоть бы вы наконец подожгли дом,- будь я проклят, если пошлю за пожарными трубами, прежде чем вы позвоните, и прикажете это сделать!

С этом заключительным уверением он поклонился мне и вышед из комнаты.

- Как вы думаете, можно ли на него положиться? спросил я.

- Безусловно, ответил мистер Блек.- Вот посмотрите, когда мы зайдем туда, вы увидите, что он ничем не пренебрег и ничего не забыл.

Июня 19-го. Новый протест против замышляемых нами предприятий! На этот раз от дамы.

Утренняя почта доставала мне два письма. Одно от мисс Вериндер, в котором она самым любезным образом соглашается на мое предложение. Другое - от опекунши ея, некоей мистрис Мерридью.

Мистрис Мерридью свидетельствует мне свое почтение и заявляет, что она не берет на себя входить в научное значение предмета, по которому я вступил в переписку с мисс Вериндер. Но с общественной точки зрения она в праве высказать свое мнение. Мне, вероятно, неизвестно, полагает мистрис Мерридью,- что мисс Вериндер всего 19 лет от роду. Позволить молодой леди, в таком возрасте, присутствовать (без "дуэньи") в доме, наполненном мущинами производящими медицинскии опыт, было бы оскорблением приличий, которого мистрис Мерридью никак не может допустить. Если дело это непременно должно состояться, она сочтет своим долгом, жертвуя своим личным спокойствием, сопровождать мисс Вериндер в Йоркшир. В таких обстоятельствах она осмеливается просить меня о пересмотре дела, имея в виду, что мисс Вериндер не желает руководствоваться ничьим мнением кроме моего. Едва ли присутствие её так необходимо; одного слова с моей стороны в таком смысле было бы достаточно для избавления и мистрис Мерридью и меня самого от весьма неприятной ответственности.

В переводе на простую английскую речь, эти вежливо-общия места значили, по моему разумению, что мистрисс Мерридью смертельно боится мнения света. По несчастию, она обратилась к последнему из людей, имеющих какое-нибудь основание уважать это мнение. Я не хочу отказать мисс Вериндер и не стану откладывать примирения двух молодых людей, которые любят друг друга и ужь давненько разлучены. В переводе с простой английской речи на вежливый язык общих мест, это значило, что мистер Дженнингс свидетельствует свое почтение мисс Мерридью и сожалеет, что не может счесть себя в праве на дальнейшее вмешательство в это дело.

Отчет о здоровье мистера Блека в это утро тот же, что и прежде. Мы решили не беспокоит и сегодня Бетереджа своим наблюдением за работами в доме. Завтра еще будет время для первого сооещения, и осмотра.

Июня 20-го. Мистер Блек начинает тяготиться постоянною бессонницей по ночам. Теперь чем скорее приготовят комнаты, тем лучше.

Сегодня утром, когда мы шли к дому, он с нервной нетерпеливостью и нерешительностью спрашивал моего мнения о письме пристава Коффа, пересланном ему из Лондона. Пристав пишет из Ирландии. Уведомляет что он получил (от своей служанки) записку на карточке, оставленную мистером Блеком в его доме, близь Доркинга, и объявляет, что возвращение его в Англию последует, вероятно, чрез недельку. А между тем просит почтить его сообщением повода, по которому мистер Блек желает переговорить с ним (как изложено в записке) насчет Лунного камня. Если мистер Блек в состоянии доказать ему, что он сделал важную ошибку в производстве прошлогоднего следствия об алмазе, то он (после всех щедрот покойной леди Вериндер) сочтет своим долгом отдать себя в распоряжение этого джентльмена. Если же нет, то просит позволения остаться в своем уединении, где его окружают мирные прелести цветоводства и сельской жизни.

Прочтя это письмо, я, не колеблясь, посоветовал мистеру Блеку известить пристава Коффа о всем происшедшем с того времени, как следствие было приостановлено в прошлом году, и предоставить ему вывод собственного заключения, на основании голых фактов.

Подумав еще раз, я также подал ему мысль пригласить пристава к опыту, в случае если он во-время вернется в Англию. Таким свидетелем во всяком случае следует дорожить; а если окажется что я ошибаюсь, считая алмаз спрятанным в комнате мистера Блека, то совет его весьма может пригодиться в дальнейших предприятиях, которые будут уже не в моей власти. Это последнее соображение, повидимому, преодолело нерешительность мистера Блека. Он обещал последовать моему совету.

Когда мы вступили на подъезд, стук молотка уведомил вас, что работа по возобновлению дома кипит в самом разгаре. В сенях нас встретил Бетередж, принаряженный по этому случаю в красную рабочую шапочку и фартук из зеленой саржи. Чуть завидев меня, он тотчас достал свой бумажник с карандашом и упорно записывал все, что я ни говорил ему. Куда мы ни заглядывали, работа, по предсказанию мистера Блека, всюду велась как нельзя более умно и проворно. Но её еще на порядках оставалось во внутренних сенях и в комнате мисс Вериндер. Сомнительно, будет ли дом готов ранее конца недели.

Поздравив Бетереджа с успехом (он упорно делал свои заметки всякий раз, как я разевал рот, и в то же время пропускал без малейшего внимания все говоренное мистером Блеком) и обещав чрез день или два снова посетить его,- мы собиралась выйдти из дому и отправиться в обратный путь; но не успели еще выбраться из корридора под лестницей, как Бетередж остановил меня в то время, когда я проходил мимо двери, ведущей в его комнату.

- Нельзя ли мне сказать вам словечка два наедине? спросил он таинственным шепотом.

Я, конечно, согласился. Мистер Блек пошел подождать меня в саду, а я последовал за Бетереджем в его комнату. Я так и ждал, что он потребует каких-нибудь новых уступок, в роде предшествовавших и улаженных уже насчет ястребиной чучелы и Купидонова крыла. К величайшему изумлению моему, Бетередж дружески положил мне руку на плечо и предложил следующий странный вопрос:

- Мистер Дженнингс, знакомы ли вы с Робинзоном Крузо!

Я ответил, что в детстве читал Робинзона Крузо.

- А с тех пор не перечитывали?

- Нет, не перечитывал.

Он отступил на несколько шагов и поглядел на меня с выражением сострадательного любопытства, сдержанного суеверным страхом.

- С детства не читал Робинзона Крузо, проговорил Бетередж более про себя чем обращаясь ко мне:- попробовать, каково-то теперь подействует на него Робинзон Крузо!

Он отпер в углу шкаф и достал испачканную, истрепанную книгу, распространявшую запах махорки, когда он перевертывал страницы. Найдя один отрывок, который, повидимому, отыскивал, он, все также таинственно и шепотом, попросил меня отойдти с ним к сторонке.

- Что касается вашего фокус-покуса с опиумом и мистером Франклиномь Блеком, сэр, начал он, - то пока рабочие в доме, долг слуги одолевает во мне человеческие чувства. Как только рабочие расходятся, человеческие чувства одолевают во мне долг слуги. Очень хорошо. В прошедшую ночь, мистер Дженнингс, мне безотвязно лезло в голову, что ваше новое медицинское предприятие дурно кончится. Еслиб я уступил этому тайному внушению, то собственноручно вынес бы сызнова всю мебель и на утро выгнал бы из дому всех работников.

- Судя по виденному мною на верху, сказал я,- и радуюсь, что вы противилась тайному внушению.

- Какое ужь тут противился, ответил Бетередж: - просто состязался, вот как надо сказать. Я состязался, и с тем, что безмолвно приказывало сердце, толкая меня в одну сторону, и с письменным приказом в бумажнике, толкавшем совершенно в другую сторону, пока меня (с позволения сказать) холодный пот прошиб. К какому же средству прибег я в таком ужасном коловороте ума и бессилии тела? К средству, которое никогда не изменяло мне в течении последних тридцати лет и даже раньше, сэр,- вот к этой книге!

И звучно хлопнув ладонью по книге, он вышиб из неё сильнейший запах махорки, крепче прежняго.

- Что же я нашел здесь, продолжал Бетередж,- на первой же странице, которую развернул? Вот это страшное место, сэр, страница сто семьдесят восьмая:

"После этих и многих подобных размышлений, я поставил себе за правило: когда бы я на ощутил в себе тайные намеки или побуждения сделать то-то или не делать того-то, пойдти в ту сторону или в другую,- всегда неуклонно повиноваться тайному внушению."

- Чтобы мне хлеба не есть, мистер Дженнингс, если не эта самые слова попали мне на глаза именно в то время, когда я боролся с тайным внушением! Неужели вы не видите вовсе ничего сверхъестественного в этом, сэр?

- Вижу случайное совпадение,- и только.

- Вас это ничуть не смущает, мистер Дженнингс, относительно медицинскаго-то предприятия?

- На крошечки.

Бетередж вытаращил на меня глаза посреди мертвой тишины; в глубоком раздумьи закрыл книгу; необыкновенно заботливо запер ее снова в шкаф; повернулся на каблуках и еще раз вытаращил на меня глаза. Потом заговорил.

- Сэр, сказал он с важностью,- многое можно простить тому, кто с детства не перечитывал Робинзона Крузо. Желаю вам доброго утра.

Он отворил мне дверь с низким поклоном и предоставил мне свободу, как знаю, выбираться ж сад. Я встретил мистера Блека, возвращавшагося к дому.

- Не разказывайте мне что там у вас произошло, сказал он; - Бетередж вышел с последней карты: откопал новое пророчество в Робинзоне Крузо. Поддакнули ли вы его любимому заблуждению? Нет? Вы дали ему заметить, что не верите в Робинзона Крузо? Ну, мистер Дженнингс! Вы до последней степени упали во мнении Бетереджа. Что бы вы ни говорила теперь, что бы вы на делали впредь, вы увидите, что он вас и словечком больше не подарит.

Июня 21-го. Сегодня мне придется ввести в свои дневник весьма немногое.

Мистер Блек провел ночь хуже всех предшествовавших. Я должен был, весьма неохотно, прописать ему рецепт. К счастию, люди с такою чуткою организацией очень восприимчивы к действию лекарственных средств. Иначе я стал бы бояться, что он будет вовсе не годен к опыту, когда настанет время произвести его. Что касается меня самого, то после некоторого облегчения моих страданий в последние два дня, нынче утром опять был припадок, о котором я скажу лишь одно, что он побудил меня возвратиться к опиуму. Закрыв эту тетрадь, я приму полную свою дозу - пятьсот капель.

Июня 22-го. Сегодня надежда нам улыбается. Нервное страдание мистера Блека значительно легче. Он немного уснул в прошлую ночь. Я, благодаря опиуму, спал эту ночь как убитый. Нельзя даже сказать, что я проснулся поутру; вернее, что я ожил.

Мы поехали в дом посмотреть, не окончена ли обстановка. Ее завершают завтра, в субботу. Как предсказывал мистер Блек, Бетередж уже не возбуждал дальнейших препятствий. С начала и до конца он был зловеще вежлив и зловеще молчалив.

Теперь мое медицинское предприятие (как его называет Бетередж) неизбежно должно быть отложено до понедельника. Завтра вечером рабочие опозднятся в доме. На следующий день обычная тиранния воскресенья,- одного из учреждений этой свободной страны,- так распределяет поезды, что нет возможности приглашать кого-нибудь приехать к вам из Лондона. До понедельника остается только тщательно следить за мистером Блеком и, по возможности, поддерживать его в-том-же положении, в котором я нашел его сегодня. Между тем я убедил его написать к мистеру Броффу и попросить его присутствия в числе свидетелей. Я в особенности выбрал адвоката, потому что он сильно предубежден против нас. Если мы убедим его, то победа наша - бесспорна.

Мистер Блек писал также к приставу Коффу, а я послал строчки две мисс Вериндер. Их да старика Бетереджа (который не шутя играет важную роль в семействе) довольно будет в свидетели,- не считая мисс Мерридью, если она упорно пожелает принести себя в жертву мнению света.

Июня 23-го. Последствия опиума опять сказались во мне прошлою ночью. Нужды нет; надо продолжать его до понедельника включительно.

Мистеру Блеку сегодня опять нездороватся. Он признался, что нынче в два часа пополуночи открыл было ящик, в котором спрятаны его сигары, а ему стоило величайших усилий снова запереть их. Вслед за тем он на всякий случай выбросил ключ за окно. Слуга принес его сегодня поутру, найдя на две пустого колодца,- такова судьба! Я завладел ключом до вторника.

Июня 24-го. Мы с мистером Блеком долго катались в коляске. Оба мы наслаждались благодатным веянием теплаго летнего воздуха. Я обедал с ним в гостинице. К величайшему облегчению моему, ибо поутру я нашел его не в меру истомленным и раздраженным, он после обеда крепко уснул на диване часика два. Теперь, хотя бы он и дурно провел эту ночь, я не боюсь последствий.

Июня 25-го. Понедельник. Сегодня опыт! Теперь пять часов пополудни. Мы только что прибыли в дом.

Первый и главнейший вопрос: каково состояние здоровья мистера Блека.

Насколько я могу судить, есть надежда, что он (по крайней мере физически) будет столь же восприимчив к действию опиума сегодня, как и в прошлом году. Нынче с самого полудня нервы его так чувствительны, что им недалеко до полного раздражения. Цвет лица его то и дело меняется; рука не совсем тверда; сам он вздрагивает при малейшем шуме и внезапном появлении новых лиц или предметов.

Это все результат бессонницы, которая, в свою очередь, зависит от привычки курить, внезапно прерванной в то время, как она доведена была до крайности. Прошлогодния причины вступают в действие и, кажется, производят те же самые последствия. Поддержится ли эта параллель во время последнего опыта? Нынешняя ночь решит это на деле.

Пока я пишу эти строка, мистер Блек забавляется в зале на биллиарде, упражняясь в различных ударах, как он имел обыкновение упражняться, гостя здесь в июне прошлаго года; я захватил с собой дневник, частию для того чтобы наполнить праздное время,- которого у меня, вероятно, вдоволь будет отныне и до завтрашнего утра,- частию в надежде на возможность такого случая, который нелишне будет тут же и записать.

Не пропустил я чего-нибудь о сю пору? Просмотревши вчерашния заметки, я вижу, что забыл внести в дневник приход утренней почты. Исправим эту оплошность прежде чем закрыть тетрадь и пойдти к мистеру Блеку.

Итак я получил вчера несколько строк от мисс Вериндер. Она располагает отправиться с полуденным поездом, как я советовал. Мисс Мерридью настояла на том, чтобы сопутствовать ей. В письме есть намеки, что старушка, против обыкновения, немножко не в духе и требует всевозможной снисходительности из уважения к её летам и привычкам. Я постараюсь, в своих отношениях к мисс Мерридью, подражать умеренности, которую Бетередж выказывает в сношениях со мной. Сегодня он принял нас, зловеще облачась в лучшую черную пару и высочайший белый галстух. Когда ему случается взглянуть в мою сторону, он тотчас вспоминает, что я с детства не перечитывал Робинзона и почтительно сожалеет о мне.

Кроме того, вчера мистер Блек получал ответ адвоката. Мистер Брофф принимает приглашение, но с оговоркой. Он считает очевидно необходимым, чтобы какой нибудь джентльмен, обладающий известною долей здравого смысла, сопровождал мисс Вериндер на предстоящую сцену, которую он назвал бы выставкой. За неимением лучшего, этим спутником будет сам мистер Брофф. Таким образом у бедной мисс Вериндер теперь в запасе две "дуэньи". По крайней мере утешительно думать, что мнение света наверно удовлетворится этим!

О приставе Коффе ничего не слышно; без сомнения, он все еще в Ирландии. Сегодня его нечего ждать.

Бетередж пришел сказать, что меня ожидает мистер Блек.

Надо пока отложить перо.

Сем часов. Мы опять осмотрели все комнаты, все лестницы и весьма приятно прогулялись в кустарниках, любимом месте прогулок мистера Блека в то время, когда он гостил здесь в последний раз. Таком образом я надеюсь возможно живее воскресить в уме его прежния впечатления мест и окружающих предметов.

Теперь мы собираемся обедать, в тот самый час, когда прошлаго года давался обед в день рождения. В этом случае у меня, разумеется, часто медицинские соображения. Опиум должен захватить процесс пищеварения по возможности через столько же часов, как и в прошлом году.

Спустя приличное время после обеда, я намереваюсь, как можно безыскусственнее, навести разговор на алмаз и заговор Индейцев насчет его похищения. Заняв ум его этими темами, я исполню все, что от меня зависит, до тех пор пока настанет время дать ему вторичный прием.

Половина девятаго. Я только теперь нашел возможность сделать самое главное: отыскать в семейной аптечке опиум, который употреблял мистер Канди в прошлом году.

Десять минут тому назад я поймал Бетереджа в миг досуга и сказал ему что мне надо. Не возразив ни слова, даже не хватаясь за бумажник, он повел меня (уступая дорогу на каждом шагу) в кладовую, где хранилась аптечка.

Я нашел бутылку, тщательно закупоренную стеклянною пробкой, обтянутою сверху кожей. Содержимый в ней препарат опиума, как я предугадывал, оказался простым настоем. Видя что бутылка полна, я решался употребит этот опиум, предпочтя его двум препаратам, которыми запасся на всякий случай.

Меня несколько затруднял вопрос о количестве, которое надлежало дать. Я подумал и решался увеличить прием.

Из моих заметок видно, что мистер Канди давал только двадцать пять капель. Этого приема было бы слишком мало для произведения тогдашних последствий, даже при всей восприимчивости мистера Блека. Я считаю в высшей степени вероятным, что мистер Канди дал гораздо более нежели думал,- так как я знаю, что он весьма любит попировать и отмеривал опиум после обеда. Во всяком случае, я рискну увеличить прием капель до сорока. На этот раз мистер Блек заранее знает что он будет принимать опиум,- а кто, по физиологии, равняется некоторой (безсознательной) способности противостоять его действию. Если я не ошибаюсь, то теперь требуется гораздо большее количество для произведения тех последствий, которые в прошлом году была достигнуты меньшим количеством.

Десять часов. Свидетели или гости (как их назвать?) прибыли сюда час тому назад.

Около девяти часов я заставил мистера Блека пойдти со мной в его спальню, под тем предлогом, чтоб он осмотрел ее в последний раз и уверился, не забыто ли чего-нибудь в обстановке комнаты. Я еще прежде условился с Бетереджем, чтобы рядом с комнатой мистера Блека поместить мистера Броффа и дать мне знать о приезде адвоката,- постучав в дверь. Минут пять спустя после того как зальные часы пробили девять, я услыхал стук, и тотчас же выйдя в корридор, встретил мистера Броффа.

Моя наружность (по обыкновению) оказалась не в мою пользу. Недоверие ко мне явно проглядывало в глазах мистера Броффа. Давно привыкнув к производимому мной впечатлению на незнакомых, я ни минуты не задумался сказать ему то что хотел, прежде чем он войдет в комнату мистера Блека.

- Я полагаю, что вы приехали сюда вместе с мисс Мерридью и мисс Вериндер? спросил я.

- Да, ответил мистер Брофф как нельзя суше.

- Мисс Вериндер, вероятно, сообщала вам о моем желании, чтобы присутствие её здесь (а также, а мисс Мерридью, разумеется) было сохранено втайне от мистера Блека, пока мой опыт не кончится?

- Знаю, что надо держать язык на привязи, сэр! нетерпеливо проговорил мистер Брофф.- Не имея обыкновения разбалтывать людские глупости, я тем охотнее зажму рот в этом случае. Довольны ли вы?

Я поклонился, и предоставил Бетереджу проводить его в назначенную ему комнату.

После этого надо было представиться двум дамам. Я спустился по лестнице,- сознаюсь, не без нервного волнения,- направляясь в гостиную мисс Вериндер.

В корридоре первого этажа меня встретила жена садовника (которой было поручено прислуживать дамам). Добрая женщина относится ко мне с чрезвычайною вежливостью, явно происходящею от подавленного ужаса. Она таращит глаза, дрожит и приседает, как только я заговорю с ней. На вопрос мой о мисс Вериндер, она вытаращила глаза, задрожала и, без сомнения, присела бы, еслибы сама мисс Вериндер не прервала этой церемонии, внезапно отворив дверь гостиной.

- Это мистер Дженнингс? спросила она.

Не успел я ответить, как она уже торопливо вышла ко мне в корридор. Мы встретились при свете стенной дампы. С первого взгляда на меня, мисс Вериндер остановилась в нерешительности; но тотчас пришла в себя, вспыхнула на миг и затем с очаровательною смелостью протянула мне руку.

- Я не могу обращаться с вами как с незнакомым мистер Дженнингс, сказала она:- о, еслибы вы знали, как осчастливили меня ваши письма!

Она поглядела на мое невзрачное, морщинистое лицо с выражением благодарности, до того новой для меня со стороны моих ближних, что я не нашелся как ей ответить. Я вовсе не был приготовлен к её любезности и красоте. Горе многих лет, благодаря Бога, не ожесточало моего сердца. Я был неловок и застенчив при ней, как мальчишка.

- Где он теперь? спросила она, уступая преобладающему в ней интересу,- интересу относительно мистера Блека:- Что он делает? Говорил он обо мне? В хорошем расположении духа? Как ему показался дом после всего случившагося прошлаго года? Когда вы хотите давать ему опиум? Можно мне посмотреть, как вы станете наливать? Я так интересуюсь; я в таком волнении - мне надо сказать вам тысячу разных разностей, и все это разом вертится у меня в голове, так что я, и не знаю с чего начать. Вас удивляет, что я так интересуюсь этим?

- Нет, сказал я:- я осмеливаюсь думать, что вполне понимаю вас.

Она была выше жалкого притворства в смущении. Она ответила мне как бы отцу или брату.

- Вы как рукой сняли с меня невыразимое горе; вы мне жизнь возвратили. Буду ли я так неблагодарна, чтобы скрывать что-нибудь от вас? Я люблю его, просто проговорила она:- я любила его с начала и до конца, даже в то время, когда была так несправедлива к нему в помыслах, так беспощадно жестоки на словах. Найдется ли мне извинение? Надеюсь, найдется и, кажется, одно только и есть. Завтра, когда он узнает что я здесь, как вы думаете....?

Она снова замолчала и жадно глядела на меня.

- Завтра, сказал я:- мне кажется, вам стоить только сказать ему то, что вы мне сейчас сказали.

Лицо её просияло; она подвинулась ко мне; рука её нервно перебирала цветок, сорванный мной в саду и заложенный в петличку сюртука.

- Вы часто видали его в последнее время, сказала она,- скажите по сущей правде, точно ли вы в этом уверены?

- По сущей правде, отвечал я:- я совершенно уверен в том, что произойдет завтра. Желал бы я такой уверенности в том, что произойдеть нынче.

На этих словах разговор наш был прерван появлением Бетереджа с чайным прибором на подносе. Мы пошли за ним в гостиную. Маленькая старушка, очень мило одетая, сидевшая в уголке и углубившаеся в вышиванье какого-то пестрого узора, уронила работу на колена, слабо вскрикнув при первом взгляде на мою цыганскую наружность и пегие волосы.

- Мисс Мерридью,- сказала мисс Вериндер:- вот мистер Дженнингс.

- Прошу мистера Дженнпигса извинить меня, сказала старушка, говоря со мной, а глядя на мисс Вериндер:- поездки по железной дороге всегда расстраивают мои нервы. Я стараюсь успокоиться, занимаясь всегдашнею работой. Но, может-быть, мое вышиванье неуместно при таком необыкновенном случае. Если оно несогласно с медицинскими воззрениями мистера Дженнингса, я, разумеется, с удовольствием отложу его.

Я поспешил разрешать присутствие вышиванья, точь-в-точь как разрешил отсутствие впрах разлетевшагося ястреба и Купидонова крыла. Мисс Мерридью попробовала, из благодарности, взглянуть на мои волосы. Нет! Этому не суждено было свершиться. Мисс Мерридью опять перевела взгляд на мисс Вериндер.

- Если мистер Дженнигс позволит мне, продолжила старушка: - я попрошу у него одной милости. Мистер Дженингс собирается производить сегодня научный опыт. Когда я была в школе маленькою девочкой, то постоянно присутствовала при научных опытах. Они все без изъятия оканчивались взрывом. Если мистер Дженнингс будет так добр, я желала бы, чтобы меня предупредили на этот раз, когда произойдет взрыв. Я намерена, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его.

Я попробовал было уверить мисс Мерридью, что на этот раз в мою программу вовсе не входит взрыва.

- Нет, оказала старушка:- я весьма благодарна мистеру Дженнингсу, я знаю, что он для моей же пользы меня обманывает. Но, по-моему, лучше вести дело на чистоту. Я совершенно мирюсь со взрывом, только хочу, если можно, до тех пор не ложиться в постель, пока не переживу его.

При этих словах дверь отворилась, и мисс Мерридью опять слабо вскрикнула. Что это - явление взрыва? Нет: пока только явление Бетереджа.

- Извините, мистер Дженнингс, оказал Бетередж с самою изысканною таинственностью:- мистер Франклин осведомляется о вас. Вы приказали мне обманывать его насчет присутствия моей молодой госпожи в этом доме, я, и сказал ему, что не знаю. Не угодно ли вам заметить, что это ложь. Так как я уже стою одною ногой в могиле, сэр, то чем меньше вы потребуете от меня лжи, тем более я вам буду признателен, когда пробьет мой час, а совесть заговорит во мне.

На минуты нельзя было терять на-чисто философский вопрос о Бетереджевой совести. Мистер Блек, отыскивая меня, мог явиться сюда, если я тотчас же не приду в его комнату. Мисс Вериндер последовала за мной в корридор.

- Они, кажется, в заговоре не давать вам покою, сказала она:- что бы это значило?

- Единственно протест общества, мисс Вериндер, в самых маленьких размерах, против всякой новизны.

- Что нам делать с мисс Мерридью?

- Скажите ей, что взрыв последует завтра в девять часов утра.

- Чтоб она улеглась?

- Да,- чтоб она улеглась.

Мисс Вериндер вернулась в гостиную, а я пошел наверх к мистеру Блеку.

К удивлению моему, я застал его одного, тревожно расхаживающего по комнате и несколько раздраженного тем, что его все оставили.

- Где же мистер Брофф? спросил я.

Он указал на запертую дверь между двумя комнатами. Мистер Брофф заходил к нему на минутку; попробовал было возобновить свой протест против нашего предприятия; но ему снова не удалось произвести на малейшего впечатления на мистера Блека. После этого законник нашел себе прибежище в черном кожаном портфеле, который только что не ломился от набитых в него деловых бумаг. "Сериозные житейские заботы, с прискорбием соглашался он,- весьма не уместны в подобном случае; но тем не менее сериозные житейские заботы должны идти своим чередом. Быть может, мистер Блек любезно простит старосветским привычкам занятого человека. Время - деньги.... А что касается мистера Дженнингса, то он положительно может разчитывать на появление мистера Броффа, когда его вызовут." С этим извинением адвокат вернулся в свою комнату и упрямо погрузился в свой черный портфель.

Я подумал о мисс Мерридью с её вышиваньем и о Бетередже с его совестью. Удивительно тождество солидных сторон английского характера, точно так же, как удивительно тождество солидных выражений в английских лицах.

- Когда же вы думаете дать мне опиуму? нетерпеливо спросил мистер Блек.

- Надо еще немножко подождать, сказал я;- я посижу с вами, пока настанет время.

Не было еще и десяти часов. А расспросы, которые я в разное время предлагал Бетереджу и мистеру Блеку привели меня к заключению, что мистер Канди никак не мог дать мистеру Блеку опиум ранее одиннадцати. Поэтому я решился не испытывать вторичного приема до этого времени.

Мы немного поговорили; но оба мы была слишком озабочены предстоящим испытанием. Разговор не клеился, потом и вовсе заглох. Мистер Блек рассеянно перелистывал книги на столе. Я имел предосторожность просмотреть их еще в первый приход наш. То были: Страж, Собседник, Ричардсонова Памела, Маккензиев Чувствительный, Росциев Лоренцо де-Медичи и Робертсонов Карл V,- все классические сочинения; все они были (разумеется) бесконечно выше каких бы то на было произведении позднейшего времени; и все до единого (на мой взгляд) имели то великое достоинство, что никого не могли заинтересовать и никому не вскружили бы головы. Я предоставил мистера Блека успокоительному влиянию литературы и занялся внесением этих строк в свой дневник.

На моих часах скорехонько одиннадцать. Снова закрываю эти страницы.

* * *

Два часа пополуночи. Опыт произведен. Я сейчас разкажу, каков был его результат.

В одиннадцать часов я позвонил Бетереджа и сказал мистеру Блеку, что он может, наконец, ложиться в постель.

Я посмотрел в окно какова ночь. Она была тиха, дождлива и весьма похожа в этом отношении на ту, что наступила после дня рождения,- 21-го июня прошлаго года.

Хотя я вовсе не верю в предзнаменования, но все-таки меня ободряло отсутствие в атмосфере явлений, прямо влияющих на нервы,- какова буря или скопление электричества. Подошел Бетередж и таинственно сунул мне в руку небольшой клочок бумаги. На нем было написано:

"Мисс Мерридью легла в постель с уговором, чтобы взрыв последовал завтра в девять часов утра, и чтобы я не ступала ни шагу из этого отделения дома, пока она не придет сама и не выпустит меня. Ей и в голову не приходит, чтобы моя гостиная была главным местом действия при произведении опыта,- иначе она осталась бы в ней на всю ночь! Я одна и в большой тревоге. Пожалуста, позвольте мне посмотреть, как вы будете отмеривать опиум; мне хотелось бы присутствовать при этом хотя в незначащей роли зрительницы. Р. В."

Я вышел из комнаты за Бетереджем и велел ему перевести аптечку в гостиную мисс Вериндер. Это приказание, повидимому, захватило его совершенно врасплох. Он, кажется, заподозрил меня в каких-то тайных медицинских умыслах против мисс Вериндер!

- Осмелюсь ли спросить, сказал он,- что за дело моей молодой госпоже до аптечки?

- Оставайтесь в гостиной и увидите.

Бетередж, повидимому, усомнился в собственной способности усмотреть за мной без посторонней помощи с тех пор, как в число операций вошла аптечка.

- Может-быть, вы не желаете, сэр, принять в долю мистера Броффа? спросил он.

- Напротив! Я иду пригласить мистера Броффа следовать за нами вниз.

Не говоря более на слова, Бетередж ушел за аптечкой. Я вернулся в комнату мистера Блека и постучав в дверь, которая сообщала ее с другою.

Мистер Брофф отворил ее, держа в руках свои бумаги,- весь погруженный в закон и недоступный медицине.

- Мне весьма прискорбно беспокоить вас, сказал я,- но я собираюсь приготовлять опиум для мистера Блека и должен просить вашего присутствия, чтобы вы видели что я делаю.

- Да? сказал мистер Брофф, неохотно уделяя мне одну десятую своего внимания, между тем как девять десятых была пригвождены к его бумагам,- а еще что?

- Я должен побезпокоить вас, чтобы вы вернулась со мной сюда и посмотрели, как я дам ему прием.

- А еще что?

- Еще одно только. Я должен подвергнуть вас неудобству остаться в комнате мистера Блека и ожидать последствий.

- Ах, очень хорошо! сказал мистер Брофф:- что моя комната, что мистера Блека,- мне все равно; я везде могу заняться своими бумагами, если только вы не против того, чтоб я внес вот это количество здравого смысла в ваши действия, мистер Дженнингс?

Не успел я ответить, как мистер Блек обратился к адвокату, лежа в постели.

- Неужто вы в правду хотите сказать, что насколько не заинтересованы в наших действиях? спросил он.- Мистер Брофф, у вас просто коровье воображение!

- Корова полезное животное, мистер Блек, сказал адвокат. С этими словами он пошел за мной, все еще не расставаясь с своими бумагами.

Когда мы вошли в гостиную, мисс Вериндер, бледная, и взволнованная, тревожно ходила из угла в угол. Бетередж стоял на карауле у аптечки, возле угольного столика. Мистер Брофф сел в первое попавшееся кресло и (соревнуя в полезности корове) тотчас погрузился в свои бумаги. Мисс Вериндер отвела меня к сторонке и мигом обратилась к единственному, всепоглощающему интересу ея,- насчет мистера Блека.

- Каков он теперь? спросила она: - что его нервы? Не выходит ли он из терпения? Как вы думаете, удастся это? Вы уверены, что это безвредно?

- Совершенно уверен. Пожалуйте сюда, посмотрите как я отмеряю.

- Минуточку! теперь слишком одиннадцать часов. Долго ли придется ждать каких-нибудь последствий?

- Трудно сказать. Пожалуй, час.

- Я думаю в комнате должны быть потемки, как прошлаго года?

- Конечно.

- Я подожду в своей спальне,- точь-в-точь как тогда. Дверь я крошечку притворю. В прошлом году она была крошечку отворена. Я стану смотреть на дверь гостиной; как только она двинется, я задую свечу. Все это было так в день моего рождения. Так ведь оно и теперь должно быть, не правда ли?

- Уверены ли вы, что можете владеть собой, мисс Вериндер?

- В его интересах я все могу! страстно воскликнула она. С одного взгляда в её лицо, я убедился, что ей можно верить, и снова обратился к мистеру Броффу:

- Я должен просить вас, чтобы вы отложили на минуту свои занятия, сказал я.

- О, извольте!

Он вскочил с места, вздрогнув, как будто я помешал ему на самом интересном месте, и последовал за мной к аптечке. Тут, лишенный этого несравненного интереса, сопряженного с отправлением его должности, он взглянул на Бетереджа и устало зевнул.

Мисс Вериндер подошла ко мне со стеклянным кувшином холодной воды, который взяли со стола.

- Позвольте мне влить воду, шепнула она; - я должна разделать ваш труд!

Я отмерил сорок капель из бутылки и вылил опиум в лекарственную рюмку. "Наполните ее до трех четвертей", сказал я, подавая рюмку мисс Вериндер. Потом приказал Бетереджу запереть аптечку, сообщив ему, что её больше не надо. В лице старого слуги проступило невыразимое облегчение. Он явно подозревал меня в медицинских умыслах против молодой госпожа!

Поддавая воду по моему указанию, мисс Вериндер воспользовалась минутой, пока Бетередж запирал аптечку, а мистер Брофф снова взялся за бумаги,- и украдкой поцеловала край лекарственной рюмки.

- Когда станете подавать ему, шепнула очаровательница,- подайте ему с этой стороны!

Я вынул из кармана кусок хрусталю, который должен был изображать алмаз, и вручил ей.

- Вот вам еще доля в этом деле, оказал я:- положите его туда, куда клали в прошлом году Лунный камень.

Она привела нас к индейскому коммоду и положила поддельный алмаз в тот ящик, где в день рождения лежал настоящий. Мистер Брофф присутствовал при этом, протестуя, как и при всем прочем. Но Бетередж (к немалой забаве моей) оказался не в силах противодействовать способностью самообладания драматическому интересу, который начинал принимать наш опыт. Когда он светил вам, рука его задрожала, и он тревожно прошептал: "тот ли это ящик-то, мисс?"

Я пошел вперед, неся разбавленный опиум, и приостановился в дверях, чтобы сказать последнее слово мисс Вериндер.

- Тушите свечи, не мешкая, проговорил я.

- Потушу сейчас же, ответила она,- и стану ждать в своей спальне с одною свечой.

Она затворила за нами дверь гостиной. Я же, в сопровождении мистера Броффа и Бетереджа, вернулся в комнату мистера Блека. Он беспокойно ворочался в постели с боку на бок и раздражительно спрашивал, дадут ли ему сегодня опиуму. В присутствии двух свидетелей я дал ему прием, взбил подушки и сказал, чтоб он снова лег и терпеливо ожидал последствий. Кровать его, снабженная легкими ситцевыми занавесками, стояла изголовьем к стене, оставляя большие свободные проходы по обоим бокам. С одной стороны я совершенно задернул занавески, и таким образом скрыв от него часть комнаты, поместил в ней мистера Броффа и Бетереджа, чтоб они могла видеть результат. В ногах у постели я задернул занавески вполовину и поставил свой стул в некотором отдалении, так чтобы можно было показываться ему или не показываться, говорить с ним или не говорить, смотря по обстоятельствам. Зная уже, по разказам, что во время сна у него в комнате всегда горит свеча, я поставил одну из двух свечей на маленьком столике у изголовья постели, так чтобы свет её не резал ему глаза. Другую же свечу я отдал мистеру Броффу; свет с той стороны умерялся ситцевыми занавесками. Окно было открыто вверху, для освежения комнаты. Тихо кропил дождь, и в доме все было тихо. Когда я кончил эти приготовления и занял свое место у постели, по моим часам было двадцать минут двенадцатаго.

Мистер Брофф принялся за свои бумаги с видом всегдашнего, глубокого интереса. Но теперь, глядя в его сторону, я замечал по некоторым признакам, что закон уже начинал терять свою власть над ним. Предстоящий интерес положения, в котором мы находились, мало-по-малу оказывал свое влияние даже на его бедный воображением склад ума. Что касается Бетереджа, то его твердость правил и достоинство поведения стали пустыми словами. Он забыл, что я выкидываю колдовскую штуку над мистером Блеком; забыл, что я перевернул весь дом вверх дном; забыл, что я с детства не перечитывал Робинзона Крузо.

- Ради Господа Бога, сэр, шепнул он мне:- скажите, когда же это начнется.

- Не раньше полуночи, шепнул я в ответ:- молчите и сидите смирно.

Бетередж снизошел в самую глубь фамилиарности со мной, даже не стараясь оградит себя. Он ответил мне просто кивком! Затем, взглянув на мистера Блека, я нашел его в прежнем беспокойном состоянии; он с досадой спрашивал, почему опиум не начинает действовать на него. Безполезно было говорить ему, в теперешнем расположении его духа, что чем более будет он досадовать и волноваться, тем более оторочит ожидаемый результат. Гораздо умнее было бы выгнать из его головы мысль об опиуме, незаметно заняв его каким-нибудь иным предметом.

С этою целью, я стал вызывать его на разговор, стараясь с своей стороны направить его так, чтобы снова вернуться к предмету, занимавшему нас в начале вечера, то-есть к алмазу. Я старался возвратиться к той части истории Лунного камня, что касалась перевоза его из Лондона в Йоркшир, опасности, которой подвергался мистер Блек, взяв его из фризингальского банка, и неожиданного появления индейцев возле дома вечером в день рождения. Упоминая об этих событиях, я умышленно притворялся, будто не понял многаго из того, что рассказывал мне мистер Блек за несколько часов пред тем. Таким образом я заставил его разговориться о том предмете, которым существенно необходимо было наполнить ум его, не давая ему подозревать, что я с намерением заставляю его разговориться. Мало-по-малу он так заинтересовался поправкой моих упущений, что перестал ворочаться в постели. Мысли его совершенно удалились от вопроса об опиуме в тот важнейший миг, когда я прочел у него в глазах, что опиум начинает овладевать им.

Я поглядел на часы. Было без пяти минут двенадцать, когда показалась первые признаки действия опиума.

В это время неопытный глаз еще не приметил бы в нем никакой перемены. Но по мере того как минуты нового дня шли одна за другой, все яснее обозначалось вкрадчиво-быстрое развитие этого влияния. Дивное опьянение опиумом засверкало в глазах его; легкая испарина росой залоснилась на лице его. Минут пять спустя, разговор, который он все еще вел со мной, стал бессвязен. Он крепко держался алмаза, но уже не доканчивал своих фраз. Еще немного, и фразы перешли в отрывочные слова. Затем наступила минута молчания; потом он сел в постели, и все еще занятый алмазом, снова заговорил, но уже не со мной, а про себя. Из этой перемены я увидел, что настала первая фаза опыта. Возбудительное влияние опиума овладело им.

В то время было двадцать три минуты перваго. Самое большее чрез полчаса должен был решаться вопрос: встанет ли он с постели и выйдет ли из комнаты, или нет.

Увлеченный наблюдениями за ним, видя с невыразимым торжеством, что первое последствие опыта проявляется точно так и почти в то самое время как я предсказывал,- я совершенно забыл о двух товарищах, бодрствовавших со мной в эту ночь. Теперь же, оглянувшись на них, я увидал, что закон (представляемый бумагами мистера Броффа) в небрежении валялся на полу. Сам же мистер Брофф жадно смотрел в отверстие, оставленное нем неплотно задернутых занавесок постели. А Бетередж, забывая всякое уважение к общественному неравенству, заглядывал чрез плечо мистера Броффа.

Видя что я гляжу на них, она оба отскочили, как школьники, пойманные учителем в шалости. Я сделал им знак потихоньку снять сапоги, как я свои. Еслибы мистер Блек подал нам случай следить за нам, надо было идти безо всякого шума.

Прошло десять минут,- и ничего еще не было. Потом он внезапно сбросил с себя одеяло. Спустил одну ногу с кровати. Помедлил.

- Лучше бы мне вовсе не брать его из банка, тихо проговорил он:- в банке он был сохраннее.

Сердце во мне часто затрепетало; височные артерии бешено забились. Сомнение относительно целости алмаза опять преобладало в мозгу его! На этой шпильке вертелся весь успех опыта. Нервы мои не вынесли внезапно улыбнувшейся надежды. Я должен был отвернуться от него,- иначе потерял бы самообладание.

Наступил снова миг тишины.

Когда я укрепился настолько, чтоб опять взглянуть на него, он уже встал с постели и держался на ногах возле нея. Зрачка его сузились; глаза искрились отблесками свечи, когда он медленно поворачивал голову по сторонам. Он видимо думал о чем-то, недоумевал и снова заговорил.

- Почем знать? сказал он:- Индейцы могли спрятаться в доме!

Он замолчал и медленно прошел на тот конец комнаты. Оборотился, состоял,- и вернулся к постели.

- Даже не заперт, продолжал он,- там в ящике её комода. А ящик-то не запирается.

Он сед на край постели.

- Всякий может взять, проговорил он.

Он снова тревожно встал и повторил свои первые слова.

- Почем знать? Индейцы могли спрятаться в доме.

И снова медлил. Я скрылся за половинку занавесок у постели. Он осматривал комнату, странно сверкая глазами. То был миг невыразимого ожидания. Настал какой-то перерыв. Прекращалось ли это действие опиума? или деятельность мозга? Кто мог сказать? Все зависело теперь от того, что он сделает вслед за этим.

Он опять улегся в постель!

Ужасное сомнение мелькнуло у меня в голове. Возможно ли, чтоб усыпительное влияние опиума дало уже себя почувствовать? До сих пор этого не встречалось в моей практике. Но к чему служит практика, когда дело идет об опиуме? По всему вероятию, не найдется и двух людей, на которых бы это питье действовало совершенно одинаковым образом. Не было ли в его организме какой-нибудь особенности, на которой это влияние отразилось еще неизвестным путем? Неужели нам предстояла неудача на самой границе успеха?

Нет! Он снова порывисто поднялся.

- Куда же к чорту заснуть, когда это нейдет из головы, проговорил он.

Он посмотрел на свечу, горевшую на столе у изголовья постели. Минуту спустя, он держал свечу в руке. Я задул другую свечу, горевшую позади задернутых занавесок. Я отошел с мистером Броффом и Бетереджем в самый угол за кроватью и подал им знак притаиться так, будто самая жизнь их от этого зависела. Мы ждали,- ничего не видя, и не слыша. Мы ждали, спрятавшись от него за занавесками.

Свеча, которую он держал по ту сторону от нас вдруг задвигалась. Миг спустя, он быстро и беззвучно прошел мимо нас со свечой в руке. Он отворил дверь спальни и вышел. Мы пошли за ним по корридору, вниз по лестнице и вдоль второго корридора. Он ни разу не оглянулся, на разу не приостанавливался.

Он отворил дверь гостиной и вошел, оставив ее настежь. Дверь эта была навешена (подобно всем прочим в доме) на больших, старинных петлях. Когда она отворилась, между половинкой и притолкой образовалась щель. Я сделал знак моим спутникам, чтоб они смотрели в нее, не показываясь. Сам я стал тоже по ею сторону двери, но с другаго бока. Влеве от меня была ниша в стене, в которую я мигом бы спрятался, еслиб он выказал намерение вернуться в корридор.

Он дошел до средины комнаты, держа свечу в руке: он осматривался,- но ни разу не оглянулся.

Я видел, что дверь спальни мисс Вериндер полуотворена. Она погасила свою свечу. Она доблестно владела собой. Я ничего не мог разглядеть, кроме туманно-белаго очерка летнего платья. Не зная заранее, никто бы не догадался, что в комнате есть живое существо. Она держалась вдали, в потемках, не изменяя себе ни одним словом, ни одним движением.

Было десять минут втораго. В мертвой тишине мне слышалось тихое накрапыванье дождя, и трепетный шум ветра, пролетавшего в деревьях.

Переждав минутку или более посреди комнаты, как бы в нерешительности, он пошел в угол к окну, где стоял индейский коммод. Поставил свечу на коммод. Стал отворять и задвигать ящики, пока не дошел до того, в котором лежал фальшивый алмаз. С минуту глядел в ящик. Потом правою рукой взял фальшивый алмаз, а другою снял с коммода свечу.

Повернулся, прошел несколько шагов на средину комнаты и вновь остановился.

До сих пор он повторял точь-в-точь то, что делал в день рождения. Я ждал, не окажутся ли следующия поступка его теми же, как и в прошлом году. Я ждал, не выйдет ли он из комнаты, не вернется ли в свою спальню, как должен был, по моему предположению, вернуться в то время, не покажет ли нам куда он девал алмаз, вернувшись в свою комнату.

Оказалось, что первого он не сделал; он поставил свечу на стол и прошел немного на дальний конец комнаты. Там стоял диван, он тяжело оперся девою рукой на спинку его,- потом очнулся, и возвратился на средину комнаты. Теперь я мог рассмотреть его глаза. Они тускли, смыкались; блеск их быстро исчезал.

Масс Вериндер не вынесла мучительного ожидания. Она подалась несколько шагов вперед,- потом остановилась. Мистер Брофф и Бетередж появились на пороге и в первый раз взглянули на меня. Они, подобно мне, предвидели наступающую неудачу. Но пока он стоял там, все еще оставалась надежда. Мы ждали, в невыразимом нетерпении, что будет дальше.

Следующее мгновенье решило все: он выронил из рука фальшивый алмаз.

Безделушка упала как раз у порога, на самом виду и для него, и для каждого из нас. Он не старался поднять ее. Только посмотрел на нее мутным взглядом, и голова его склонилась на грудь. Он вздрогнул, очнулся на минуту, нетвердою походкой вернулся к дивану и сел. Тут он сделал последнее усилие,- попробовал приподняться и упал назад. Голова его опустилась на диванные подушки. Было двадцать пять минуть втораго. Не успел я положить часы обратно в карман, он уже заснул.

Теперь все миновало. Усыпительное влияние опиума овладело им. Опыт кончился.

Я вошел в комнату, сказав мистеру Броффу и Бетереджу, что они могут следовать за мной. Нечего было опасаться разбудить его. Мы могли свободно ходить и говорить.

- Прежде всего, сказал я,- надо решать вопрос, что нам делать с ним. Теперь он, по коей вероятности, проспит часов шесть или семь, вести его в его комнату далеко. Будь я помоложе, я сделал бы это один. Но теперь у меня ужь не то здоровье, не та и сила,- я должен просить вас помочь мне.

Не успели они ответить, как меня тихонько кликнула мисс Вериндер. Она встретила меня в дверях своей комнаты, неся легкую шаль и одеяло с своей постели.

- Вы намерены сидеть около него, пока он спит? спросила она.

- Да. Я не совсем уверен в том как подействует на него опиум и неохотно оставил бы его одного.

Она подала мне шаль и одеяло.

- Зачем его беспокоить? шепнула она:- приготовьте ему постель на диване. Я могу затвориться и побыть в своей комнате.

Этот способ устроить его на ночь был бесконечно проще и безопаснее. Я передал это предложение мистеру Броффу и Бетереджу, оба его одобрили. В пять минуть я уложил его на диване, слегка прикрыв одеялом и шалью. Мисс Вериндер пожелала нам покойной ночи и затворила свою дверь. По моей просьбе, мы все трое собрались вокруг стола, на котором остались свечи и были разложены письменные принадлежности.

- Прежде чем разойдемся, начал я,- надо вам сказать кое-что насчет нынешнего опыта. Я хотел достигнуть им двух различных целей. Первою было доказательство, что мистер Блек в прошлом году входил сюда и взял алмаз совершенно бессознательно и безответственно, под влиянием опиума. Убеждены ли вы в этом после всего виденного вами?

Они, не колеблясь, дали мне утвердительный ответ.

- Второю целью, продолжил я, было разведать, куда он девал алмаз после того, как мисс Вериндер видела, что он вынес его из гостиной ночью, после дня рождения. Достижение этой цеди, конечно, зависело от точного повторения его прошлогодних действий. Это не удалось и, следовательно, цель не достигнута. Не скажу, чтоб это вовсе не было досадно мне, но по чести могу сказать, что это насколько не удивляет меня. Я с самого начала говорил мистеру Блеку, что полный успех зависит от полнейшего воспроизведения в нем прошлогодних условий, как физических так и нравственных, и предупредил его, что это почти невозможно. Мы лишь отчасти воспроизвели условия, и вследствие того опыт удался только частию. Весьма возможно также, что я дал ему слишком сильный прием опиума. Но лично я считаю первую причину истинною виновницей того, что нам пришлось пожаловаться на неудачу и в то же время торжествовать успех

Сказав это, я подвинул мистеру Броффу письменный прибор и спросил, не угодно ли ему, прежде нежели мы разойдемся на ночь, составить и подписать полное изложение всего виденного он. Он тотчас взял перо и составил изложение с безостановочным проворством опытной руки.

- Я обязан сделать это для вас, проговорил он, подписывая документ,- в виде некоторого вознаграждения за то, что произошло между нами давеча. Прошу извинить меня, мистер Дженнингс, что я не доверял вам. Вы оказали Франклину Блеку безценную услугу. Вы, что говорится у нас, у законников, защитили дело.

Извинение Бетереджа было весьма характеристично.

- Мистер Дженнингс, проговорил он:- когда вы станете перечитывать Робинзона Крузо (а я непременно советую вам заняться этим), вы увидите, что он никогда не стыдится признания, если ему случается быть неправым. Пожалуста, сэр, считайте, что я в этом случае исполняю тоже, что и Робинзон Крузо.

С этими словами, он в свою очередь подписал документ. Когда мы встали из-за стола, мистер Брофф отвел меня в сторону.

- Одно слово насчет алмаза. По вашему предположению, Франклин Блек спрятал Лунный камень в своей комнате. По моему предположению, Лунный камень в Лондоне, у банкира мистера Локера. Не будем спорить кто из нас прав. Спрашивается только, кто из нас в состоянии подтвердить свое предположение опытом.

- Мой опыт производился нынче, ответил я:- и не удался.

- А мой опыт, возразил мистер Брофф,- и теперь еще производится. Дня два тому назад я приказал сторожить мистера Локера у банка и не распущу этого караула до последнего дня нынешнего месяца. Я знаю, что он должен лично принять алмаз из рук банкира, и поступаю так на случай, если лицо, заложившее алмаз, заставит его сделать это, выкупив залог. В таком случае я могу захватить в свои руки это лицо. И в этом есть надежда разъяснить загадку, как раз с того пункта, который теперь затрудняет вас! Согласны ли вы с этим?

Я охотно согласился.

- Я вернусь в столицу с десяти-часовым поездом, продолжал адвокат:- вернувшись, я могу узнать о каких-нибудь открытиях, и мне, пожалуй, весьма важно будет иметь под рукой Франклина Блека, чтоб обратиться к нему, буде понадобится. После всего происшедшего, могу ли я разчитывать, что вы поддержите меня своим влиянием?

- Конечно! сказал я.

Мистер Брофф пожал мне руку и вышел. За ним последовал и Бетередж.

Я пошел к дивану взглянуть на мистера Блека. Он не шевельнулся с тех пор, как я положил его и приготовил ему постель, он спит глубоким и спокойным сном.

Я все еще смотрел на него, когда дверь спальни тихонько отворилась. На пороге снова показалась мисс Вериндер, в своем прелестном летнем платье.

- Окажите мне последнюю милость, шепнула она:- позвольте мне остаться с вами возле него.

Я колебался, не в интересах приличия, а только в интересах её отдыха. Она подошла ко мне и взяла меня за руку.

- Я не могу спать; не могу даже сидеть в своей комнате, сказала она:- О! мистер Дженнингс, еслибы вы были на моем месте, как бы вам хотелось остаться здесь и смотреть на него. Ну, скажите: да! Пожалуста!

Надо ли говорить, что я уступил? Разумеется, не надо.

Она подвинула кресло к ногам его. Она смотрела на него в безмолвном восторге блаженства, пока слезы не проступили на глазах ее. Осушив их, она сказала, что принесет свою работу. Принесла и ни разу не тронула ее иглой. Работа лежала у неё на коленах, она глаз не могла отвести от него, чтобы вдеть нитку в иглу. Я вспомнил свою молодость; я вспомнил кроткие глаза, некогда мне светившие любовью. Сердце мое стеснилось, я взялся за свой дневник и внес в него то, что здесь написано.

Итак мы оба молча сидели около него. Один, погрузясь в свой дневник; другая - в свою любовь. Шел час за часом, а он покоился глубоким сном. Лучи новой денницы разливалась по комнате, а он на разу не шевельнулся.

Часам к шести я ощутил в себе признаки вновь наступающих страданий. Я должен был на время оставить ее с ним одну. Я сказал, что пойду наверх и принесу ему другую подушку из его спальни. На этот раз припадок мой не долго длился. Немного погодя, я мог вернуться, и показаться ей.

Вернувшись, я застал ее у изголовья дивана. Она только что коснулась губами его чела. Я покачал годовой, как мог сериознее, и указал ей на кресло. Она ответила мне светлою улыбкой и очаровательно покраснела.

- Вы сами сделали бы то же на моем месте, прошептала она.

Только что пробило восемь часов. Он впервые начинает шевелиться.

Мисс Вериндер склонилась на колена у дивана. Она поместилась так, что пробуждаясь, он откроет глаза прямо в лицо ей.

Оставить их вдвоем?

Да!

Одиннадцать часов. Они уладили все между собой и все уехали в Лондон с десяти-часовым поездом. Прошла моя греза кратковременного счастия. Снова пробуждает меня действительность всеми забытой, одинокой жизни.

Не берусь передать те добрые слова, которыми осыпали меня, особенно мисс Вериндер и мистер Блек. Эта слова будут припоминаться мне в часы одиночества и облегчат остаток жизненного пути. Мистер Блек напишет мне и разкажет, что произойдет в Лондоне. Мисс Вериндер осенью вернется в Йоркшир (без сомнения, к своей свадьбе), а я возьму отпуск и буду гостем в её доме. О, что я чувствовал, когда глаза её сияли благодарным счастием, а теплое пожатие руки словно говорило: "Это ваших рук дело!"

Бедные больные ждут меня. Опять надо возвращаться по утрам к старой рутине, вечерок - к ужасному выбору между опиумом и страданиями!

Но благословен Бог за его милосердие! И мне крошечку посветило солнце, и у меня была минута счастия.

Разказ 5-ый, снова излагаемый Франклином Блеком.

I.

С моей стороны довольно будет нескольких слов для дополнения разказа, взятого из дневника Ездры Дженнингса.

О самом себе я могу лишь одно сказать: проснулся я утром двадцать шестого числа, вовсе не помня того, что я говорил и делал под влиянием опиума,- с той минуты, как питье впервые подействовало на меня, и до того времени, когда я открыл глаза, лежа на диване в Рахилиной гостиной. Я не чувствую себя призванным отдавать подробный отчет в том, что произошло после моего пробуждения. Ограничиваясь одними последствиями, могу сказать, что мы с Рахилью совершенно поладили между собой, прежде нежели с той или с другой стороны последовало хоть одно слово в объяснение. И я, и Рахиль, оба мы отказываемся разъяснять необычайное проворство нашего примирения. Милостивый государь и милостивая государыня, оглянитесь на то время, когда вы были страстно привязаны друг к другу, и вам не менее меня самого станет известно все происшедшее после того, как Ездра Дженнингс затворил дверь гостиной.

Впрочем, я могу прибавить, что мисс Мерридью непременно застала бы нас, не будь Рахилиной находчивости. Она услыхала шелест платья старушки в корридоре и тотчас выбежала к ней навстречу. Я слышал, как мисс Мерридью спросила: "что такое?" и как Рахиль ответила: "взрыв!" мисс Мерридью тотчас позволила взять себя под руку и увести в сад, подальше от грозившего потрясения. Возвратясь же в дом, она встретила меня в зале и заявила, что сильно поражена огромные успехами в науке с тех пор, как она была девочкой в школе. "Взрывы, мистер Блек, стали гораздо легче прежних. Уверяю вас, что я едва расслышала в саду взрыв мистера Дженнингса. И вот мы теперь вошли в дом, а я не чувствую никакого запаху! Я непременно должна извиниться пред нашим ученым приятелем. Надо отдать ому справедливость, он прекрасно распорядился!"

Таким образом, победив Бетереджа и мистера Броффа, Ездра Дженнингс победил и мисс Мерридью. В свете все-таки много таится великодушия!

Во время завтрака мистер Брофф не скрывал причин, по которым ему хотелось, чтоб я отправился с ним в Лондон с утренним поездом. Караул, поставленный у банка, и возможные последствия его так затронули любопытство Рахили, что она тотчас решилась (если мисс Мерридью не против этого) вернуться с нами в столицу, чтобы как можно скорее получать известия о наших предприятиях.

После примерно-почтительного поведения взрыва, мисс Мерридью оказалась исполненною уступок и снисходительности; вследствие чего Бетереджу сообщено было, что мы все четверо отправимся с утренним поездом. Я так и ждал, что он попросится с нами. Но Рахиль весьма умно припасла верному, старому слуге интересное для него занятие. Ему поручали окончательно возобновить весь дом, и он был слишком поглощен домашними обязанностями, чтобы страдать "следственною лихорадкой", как это могло с ним случиться при других обстоятельствах.

Итак, уезжая в Лондон, мы жалели только о необходимости расстаться с Ездрой Дженнингсом гораздо скорее нежели мы желала. Не было возможности уговорить его поехать с нами. Я обещал писать ему, а Рахиль настояла на том, чтоб он посетил ее, когда она вернется в Йоркшир. По всей вероятности, мы должны были встретиться чрез несколько месяцев, но все же очень грустно было смотреть на лучшего и дражайшего нашего друга, когда поезд тронулся со станции, оставив его одиноко стоящего на платформе.

По прибытии нашем в Лондон, к мистеру Броффу еще на станции подошел маленький мальчик, одетый в курточку и штаны ветхаго черного сукна и особенно заметный по необыкновенной выпуклости глаз. Она у него так выкатывались и разбегались до такой степени без удержу, что становилось неловко при мысли, как бы они не выскочили из впадин. Выслушав мальчика, мистер Брофф просил дам извинить нас в том, что мы не проводим их до Портленд-Плеса. Едва успел я обещать Рахили вернуться, и разказать обо всем, как мистер Брофф схватил меня за руку и потащил в кеб.

Мальчик, у которого так плохо держались глаза, взобрался на козлы с кучером, а кучеру приказано было ехать в Ломбард-Стрит.

- Весть из банка? спросил я, когда мы тронулись.

- Весть о мистере Локере, сказал мистер Брофф:- час тому назад его видели в Ламбете, как он выехал из дому в кебе с двумя людьми, которых мои люда признали за переодетых полицейских чиновников. Если в основе этой предосторожности мистера Локера лежит боязнь Индейцев, то вывод отсюда весьма прост. Он едет в банк за алмазом.

- А мы едем в банк поглядеть что из этого выйдет?

- Да,- или узнать что из этого вышло, если к тому времени все кончится. Заметили ль вы моего мальчишку - на козлах-то?

- Я глаза его заметил.

Мистер Брофф засмеялся.

- У меня в конторе прозвали плутишку "Крыжовником", оказал он:- он у меня на посылках,- и желал бы я, чтобы на моих писцов, которые дали ему это прозвище, можно было так смело полагаться как на него. Крыжовник один из самых острых мальчуганов во всем Лондоне, мистер Блек, даром что у него такие глаза.

Мы подъехали к Ломбард-Стритскому банку без двадцати минут в пять часов. Крыжовник жалобно посмотрел на своего хозяина, когда тот вылез из кэба.

- Что, тебе тоже хочется взойдти? ласково спросил мистер Брофф:- ну, войдем и следуй за мной во пятам до первого приказа. Он проворен как молния, шепнул мне мистер Брофф:- Крыжовнику довольно двух слов, где иному и двадцати мало.

Мы вошли в банк. Приемная контора с длинным прилавком, за которым сидели кассиры, была полна народу; все ждали своей очереди получить или внести деньги до пяти часов, когда банк закроется. Как только мистер Брофф показался, к нему тотчас подошли двое из толпы.

- Ну, спросил адвокат:- видели вы его?

- Он прошел мимо нас полчаса тому назад вон в ту контору, подальше-то.

- Он еще не выходил оттуда?

- Нет, сэр.

Мистер Брофф повернулся ко мне.

- Подождемте, сказал он.

Я стал осматривать окружавшую меня толпу, отыскивая в ней трех индейцев. Нигде нет на малейшего признака их. Единственною личностью заметно-смуглаго цвета был человек высокого роста, одетый лоцманом, в круглой шляпе, с виду моряк. Не переоделся ли это кто-нибудь из них? Невозможно! Человек этот был выше каждого из Индейцев, и лицо его, где его не скрывала густая, черная борода, было по крайней мере вдвое шире их лиц.

- У них должен быть где-нибудь тут свой шпион, оказал мистер Брофф, глядя в свою очередь на смуглаго моряка.- Пожалуй, это он самый и есть.

Не успел он договорить, как его почтительно дернул за фалду служащий ему бесенок с кружовнико-образными глазами.

Мистер Брофф взглянул в ту сторону, куда глядел мальчик.

- Тише! сказал он:- вот мистер Локер!

Мистер Локер вышел из внутренних покоев банка в сопровождении двух переодетых полицейских, которые оберегали его.

- Не спускайте с него глаз, шепнул мистер Брофф:- если он передаст алмаз кому-нибудь, то передаст его не выходя отсюда.

Не замечая никого из нас, мистер Локер медленно пробиралия к двери, то в самой тесноте, то в более редкой толпе. Я весьма ясно заметил движение его руки в то время, как он проходил мимо низенького, плотного человека, прилично одетого в скромное серое платье. Человечек слегка вздрогнул и поглядел ему вслед. Мистер Локер медленно подвигался в толпе. У двери полицейские примкнули к нему. За всеми тремя последовал один из людей мистера Броффа, и я более не видал их.

Я оглянулся на адвоката и значительно показал ему глазами на человека в скромном сером платье.- "Да! шепнул мистер Брофф: - я сам видел!" Он посмотрел кругом, отыскивая второго из своих людей. Его нигде не было видно. Он обернулся назад к служившему ему бесенку. Крыжовник исчез.

- Что за чертовщина! сердито проговорил мистер Брофф:- оба пропали в самое горячее время.

Человеку в сером, настала очередь покончить свое дело у прилавка; он внес чек, получил расписку и пошел к выходу.

- Что нам делать? спросил мистер Брофф: - Нам нельзя срамиться, следя за ним.

- Мне можно! сказал я: - давайте мне десять тысяч фунтов, я все-таки не выпущу из виду этого человека!

- В таком случае, возразил мистер Брофф:- я ужь вас не выпущу из виду, хотя бы мне давали вдвое больше. Славное занятие при моем положении, ворчал он про себя во дороге за незнакомцем из банка.- Ради Бога, не разказывайте этого! Я погиб, если это разнесется.

Человек в сером сел в омнибус, отходивший в западную часть города. Мы вошли за ним.

В мистере Броффе сохранились еще остатки юности. Положительно заявляю: усаживаясь в омнибусе, он покраснел!

В Оксфорд-Стрите человек в сером остановил омнибус и вышел. Мы снова последовали за ним. Он вошел в москательную лавку.

Мистер Брофф вздрогнул.

- Я всегда покупаю в этой давке! воскликнул он.кажется, мы ошиблись.

Мы вошли в лавку. Мистер Брофф обменялся с хозяином несколькими словами по секрету. Потом адвокат с унылым лицом подошел ко мне.

- Большую честь нам делает, проговорил он, взяв меня под руку и выходя из лавки:- нечего сказать, утешительно!

- Что же делает нам честь? спросил я.

- Мистер Блек! Из всех сыщиков-любителей, когда-либо набивавшах руку в этом ремесле, хуже нас с вами не найдти. Человек в сером тридцать лет прослужил у москательщика. Он ходил в банк заплатить деньги по поручению хозяина; ребенок во чреве матери, и тот больше его знает о Лунном камне.

Я спросил, что нам предстояло делать.

- Вернемтесь в мою контору, сказал мистер Брофф. -Крыжовник и еще один из моих людей очевидно за кем-то следили. Будем надеяться, что они по крайней мере не потеряли глаз.

Придя в Грейз-Инн-Сквер, мы застали там второго из людей мистера Брсффа. Он ожидал нас более четверти часа.

- Ну, спросил мистер Брофф:- что скажете?

- Прискорбно сказать, сэр, ответил тот: - ошибся! Я готов был присягнуть, что видел, как мистер Локер передал что-то пожилому джентльмену в светленьком пальто. Оказывается, сэр, что этот пожилой джентльмен весьма почтенный торговец железом в Остчипе.

- Где Крыжовник? спросил мистер Брофф, покоряясь неудаче.

Тот вытаращил глаза.

- Я не знаю, сэр. Я его не видал с тех пор как ушел из банка.

Мистер Брофф отпустил этого человека.

- Одно из двух, сказал он мне: - или Крыжовник совсем убежал, или он охотится сам по себе. Как вы думаете, не пообедать ли нам здесь, на случай если малый вернется часика через два? У меня тут в погребе порядочное вино, а закусить - пошлем в трактир.

Мы отобедали в конторе мистера Броффа. Не успели собрать со стола, как адвокату было доложено, что "некто" желает переговорить с ним. Не Крыжовник ли? Нет: это был тот, что следил за мистером Локером по выходе его из банка.

Ни этот раз отчет не представлял на малейшего интереса. Мистер Локер вернулся к себе домой и отпустил свою стражу. После этого он не выходил из дому. В сумерки в доме закрыли ставни и заперлись на-глухо. На улице пред домом и в проходе позади зорко сторожили. Ни малейшего признака Индейцев не оказалось. На одна душа не бродила вокруг дома. Сообщив эти факты, посланный ожидал дальнейших приказаний. Мистер Брофф отпустил его на сегодня.

- Вы думаете, что мистер Локер взял домой Лунный камень? спросил я.

- Он-то? сказал мистер Брофф:- он на за что бы не отпустил двух полицейских, еслибы снова подвергся риску хранить алмаз у себя в доме.

Мы еще прождали мальчика с полчаса и прождали напрасно. Мистеру Броффу пора было ехать в Гампстед, а мне в Портленд-Плес. Я оставил конторскому дворнику свою карточку, на которой написал, что буду сегодня у себя дома в половине одиннадцатаго. Карточку эту приказано было отдать мальчику, еслиб он вернулся

Некоторые имеют способность аккуратно являться в назначенное время; другие имеют способность пропускать его. Я из числа последних. Прибавьте к этому, что я провел вечер в Портленд-Плесе, сидя рядом с Рахилью, а мисс Мерридью была с нами на том конце комнаты, имевшей сорок футов длины. Неужели кого-нибудь удивит, что я, вместо половины одиннадцатого, вернулся домой в половине перваго? Как бессердечна должна быть эта особа! И как я искренно надеюсь, что никогда не буду знаком с нею!

Впуская меня, слуга подал мне лоскуток бумаги.

Я прочел следующия слова, написанные красивым судейским почерком: "Не во гнев вам, сэр, мне спать хочется. Я зайду завтра поутру от девяти до десяти." По расспросам оказалось, что заходил мальчик, необыкновенно глазастый, показал мою карточку с запиской, ждал около часу, только и делал что дремал да снова просыпался, написал мне строчки две и ушел домой, преважно заявив слуге, будто бы он "ни на что не годен, если не выспится за ночь".

Мы следующее утро я с девяти часов поджидал своего гостя. В половине десятого я услыхал шаги за дверью и крикнул: - "Войдите, Крыжовник!" - "Покорно благодарю, сэр," ответил сдержанный и грустный голос. Дверь отворилась. Я вскочил с места и встретил лицом к лицу пристава Коффа.

- Прежде чем писать в Йоркшир, мистер Блек, я подумал: дай-ка зайду сюда, не в городе ли вы?

Он был все также страшен и худ. Глаза его не утратили прежнего выражения (весьма ловко подмеченного в разказе Бетереджа), "как будто хотела прочесть в вас больше того, что вам самим известно". Насколько же платье может изменить человека, великий Кофф был неузнаваем. Он носил бедую шляпу с широкими полями, легкую охотничью жакетку, белые штаны и драповые штиблеты. С ним были толстая дубовая палка. Вся цель его, повидимому, состояла в том, чтобы показаться человеком, всю жизнь свою прожившим в деревне. Когда я поздравил его с метаморфозой, он отказался принять это в шутку. Он совершенно сериозно жаловался на шум и вонь Лондона. Право, я не вполне уверен, чуть ли он даже не говорил с легким оттенком деревенского говора! Я предложил ему позавтракать. Невинный поселянин даже оскорбился. Он завтракает в половине седьмого, а спать ложится вместе с курами.

- Я вчера вечером только что приехал из Ирландии,- сказал пристав, с обычною недоступностью переходя к прямой цели своего посещения.- Ложась в постель, я прочел ваше письмо, в котором вы сообщаете мне о всем происшедшем с того времени, как мое следствие о пропаже алмаза было приостановлено в прошлом году. С своей стороны, я только одно замечу об этом деле. Я чисто промахнулся. Не знаю, мог ли бы иной кто видеть вещи в настоящем свете, будучи на моем месте. Но это не изменяет фактов. Сознаюсь, что я дал промах. Не первый промах, мистер Блек, в течении моего поприща! Ведь сыщики только в романах стоят выше всякой возможности сделать ошибку.

- Вы подоспели как раз кстати, чтобы возстановить свою репутацию, сказал я.

- Извините меня, мистер Блек, возразил пристав,- теперь, как я удалился от дел, я ни крошечки не забочусь о своей репутации. Я покончил с нею, благодаря Бога! Я приехал сюда, сэр, из признательности и в память щедрости ко мне покойной леди Вериндер. Я возьмусь за прежнее дело,- если я вам нужен и вы доверяете мне,- единственно по этой причине, а не по какой иной. Я не приму от вас на одного фартинга. Это дело чести. Теперь же, мистер Блек, сообщите мне, как обстоит дело с тех пор, как вы мне писали.

Я разказал ему опыт с опиумом и то, что в последствии произошло в Ломбард-Стритском банке. Он был сильно поражен опытом - для него это было нечто новое. Он в особенности заинтересовался предположением Ездры Дженнивгса о том, куда я девал алмаз, выйдя из гостиной Рахили в день рождения.

- Я не разделяю мнения мистера Дженнингса, будто вы спрятали Лунный камень, сказал пристав Кофф: - но согласен с ним в том, что вы, без сомнения, принесли его к себе в комнату.

- Ну? спросил я:- что же было после?

- А сами-то вы не подозреваете, что было после, сэр?

- Нет, нисколько.

- Мистер Брофф тоже не подозревает.

- Не более меня.

Пристав Кофф встал и подошел к моему письменному столу.

Он вернулся с запечатанным пакетом; на нем было написано: "по секрету"; он был адресован ко мне, а на уголке стояла подпись пристава.

- В прошлом году я ошибся, подозревая одну особу, сказал он:- могу ошибиться и теперь. Погодите распечатывать этот пакет, мистер Блек, пока не узнаете всей правды. Тогда сравните имя виновной особы с именем, которое я написал в этом запечатанном письме.

Я положил письмо в карман и затем спросил пристава, какого он мнения о мерах, которые мы принимали в банке.

- Очень хорошо задумано, сэр, ответил он: - самое настоящее дело. Только надо было следить еще на одной особой, кроме мистера Локера.

- За тою особой, что поименована в письме, которое вы мне сейчас дали?

- Да, мистер Блек, за тою особой, что поименована в письме. Теперь этому не поможешь. Когда настанет время, сэр, я кое-что предложу вам и мистеру Броффу. Сначала подождем и посмотрим, не скажет ли нам мальчик чего-нибудь, стоящего внимания.

Было уже около десяти часов, а мальчик еще не являлся. Пристав Кофф заговорил о другом. Он осведомлялся о своем старом приятеле Бетередже и о бывшем враги-садовнике. Минуту спустя, он, без сомнении, перешел бы от этого предмета к любимым розам, еслибы мой слуга не прервал вас, доложив что мальчик вживу.

Войдя в комнату, Крыжовник остановился на пороге и недоверчиво поглядел на сидевшего по мной незнакомца. Я позвал мальчика к себе.

- Можете говорить при этом джентльмене, сказал я:- он приехал помогать мне и знает уже обо всем. Пристав Кофф, прибавил я,- вот мальчик из конторы мистера Броффа.

В современной системе цивилизации знаменитость (какого бы то ни было рода) есть рычаг, который может поколебать что угодно. Слава великого Коффа уже дошла до слуха маленького Крыжовника. Плохо державшиеся глаза мальчугана до того выкатились, когда я произнес кто знаменитое имя, что я не шутя побоялся, как бы они не выпали на ковер.

- Подите сюда, парень, сказал пристав:- послушаем, что вы вам скажете.

Вид великого человека,- героя многих пресловутых разказов по всем адвокатским конторам Лондона,- повидимому, околдовал мальчика. Он стал против пристава Коффа, заложив руки назад, подобно новичку, которого спрашивают из катехизиса.

- Как ваше имя? спросил пристав, начиная экзамен.

- Октавий Гай, ответил мальчик:- в конторе-то меня зовут Крыжовником, оттого что у меня такие глаза.

- Октавий Гай, Крыжовник тожь, продолжил пристав с крайнею важностью:- вчера вас хватились в банке. Куда вы девались?

- Не во гнев вам, сэр, я следил за одним человеком.

- За каким?

- Высокий такой, с черною бородищей, одет моряком.

- Я помню этого человека! вступился я:- мы с мистером Броффом думали, что это шпион Индейцев.

Пристава Коффа, повидимому, не слишком поразило то, что мы думали с мистером Броффом. Он продолжал экзаменовать Крыжовника.

- Ну? сказал он:- для чего же вы следила за моряком?

- Не во гнев вам, сэр, мистер Брофф желал узнать, не передал ли мистер Локер чего-нибудь кому-нибудь, выходя из банка. Я видел, как мистер Локер передал что-то чернобородому моряку.

- Почему жь вы не сказали этого мистеру Броффу?

- Не хватило времени, сэр, потому что моряк поспешно вышед вон.

- А вы и выбежала за ним,- а?

- Да, сэр.

- Крыжовник, оказал пристав, гладя его по голове:- у вас головенка таки набита кое-чем, да и не хлопком. Я, пока, весьма доволен вами.

Мальчик покраснел от удовольствия. Пристав продолжал.

- Ну? Что же сделал моряк, выйдя на улицу?

- Он кликнул кэб, сэр.

- А вы?

- Не отставая, побежал за ним.

Не успел пристав предложить следующего вопроса, как доложили о другом посетителе,- то был главный письмоводитель конторы мистера Броффа.

Сознавая, как важно было не мешать приставу Коффу расспросить мальчика, я принял письмоводителя в другой комнате. Он принес дурную весть о своем хозяине. Волнения и тревоги за последние два дня одолели мистера Броффа. Сегодня поутру он проснулся, чувствуя припадок подагры, и не мог выйдти из своей комнаты в Гампотеде; в настоящем критическом положении наших дел, он сильно беспокоился о том, что должен оставить меня одного, без советов и помощи опытного человека. Письмоводитель получил приказ отдать себя в мое распоряжение и охотно готов был заменить мистера Броффа. Я тотчас написал письмо, чтоб успокоить старого джентльмена, сообщив ему о приезде пристава Коффа, прибавив, что Крыжовник в настоящую минуту на экзамене, и обещая лично или письменно известить мистера Броффа обо всем, что произойдет в течение дня. Отправив письмоводителя с запиской в Гампстед, я вернулся в первую комнату и застал пристава Коффа у камина в ту самую минуту, как он звонил в колокольчик.

- Извините, мистер Блек, сказал пристав:- я уже хотел послать сказать, что мне нужно поговорить с вами. Я ничуть не сомневаюсь, что этот мальчик предостойный малый, прибавил пристав, гладя Крыжовника по голове:- следил именно за кем надлежало. Гибель времени потеряно, сэр, оттого что вы, к несчастью, не поспели вчера домой к половине одиннадцатаго. Все что нам остается делать - это немедленно послать за кэбом.

Пять минут спустя пристав Кофф и я (с Крыжовником на козлах, для того чтоб указывать дорогу кучеру) ехали на восточную часть города, к Сити.

- Недалеко время, сказал пристав, указывая в переднее окошечко кэба:- когда этот мальчик будет ворочать большими делами в бывшей моей профессии. Я еще не видывал такого смышленого и даровитого плутишки. Я вам сообщу, мистер Блек, всю сут того, что он разказывал мне, пока вас не было. Ведь это еще при вас, кажется, он говорил, что не отставая побежал за кэбом.

- Да.

- Ну вот, сэр, кэб отправился из Ломбард-Стрит к Товерской пристани. Чернобородый моряк вышел из кэба и переговорил с капитаном парохода отправляющагося на следующее утро в Роттердам. Он спросил, нельзя ли ему тотчас же взойдти на борт и переночевать на койке. Капитан ответил что нельзя. В этот вечер происходила чистка и уборка кают, коек, палубы, и вы один пассажир не мог быть допущен на борт ранее утра. Моряк повернулся и ушел с пристани. Когда он опять вышел на улицу, мальчик в первый раз еще заметил человека, степенно-одетого рабочим, шедшего по другой стороне улицы, явно не теряя из воду моряка. Моряк остановился у ближней харчевни и зашел в нее. Мальчик примкнул к другам мальчишкам, глазевшим на выставленные в окне харчевни лакомства. Он заметил, что рабочий, подобно ему, остановился, и ждет,- но все еще на противоположной стороне улицы. Минуту спустя, медленно подъехал кэб и остановился возле рабочаго. Мальчик мог ясно разглядеть только одного из сидевших в кэбе, который высунулся из окна, разговаривая с рабочим. Он, без всякого поощрения с моей стороны, описал эту особу очень смуглою и похожею на Индейца.

Теперь ясно было, что мы с мистером Броффом сделали еще одну ошибку. Чернобородый моряк, очевидно, вовсе не был шпионом Индейцев. Возможно да, чтоб он был тем, кто завладел алмазом?

- Немного погодя, продолжал пристав,- кэб медленно поехал вдоль по улице. Рабочий перешел чрез дорогу и вошел в харчевню. Мальчик ждал на улице, пока не почувствовал голода и усталости,- а тогда он в свою очередь вошел в харчевню. У него был в кармане один шиллинг, и он, как сам разказывает, роскошно пообедал колбасой и пирогом с угрями, с бутылкой имбирного пива. Чего не переварит мальчуган? До сих пор такого вещества еще не найдено.

- Что же он видел в харчевне? спросил я.

- В харчевне, мистер Блек, он увидал моряка, читавшего газету за одном столом, и рабочаго, читавшего газету за другим столом. Уже смерклось, когда моряк встал и ушел из харчевни. Выйдя на улицу, он подозрительно осматривался по сторонам. На мальчика,- что же такое мальчик? - он не обратил внимания. Рабочий не выходил еще. Моряк пошел, оглядываясь, и, повидимому, не совсем-то знал куда идти. Рабочий опять появился на противоположной стороне улицы. Моряк все шел до самого Шор-Лева, ведущего в Ловер-Темз-Стрит. Тут он остановился пред гостиницей под вывеской: Колесо Фортуны, и осмотрев дом снаружи, вошел в него. Крыжовник вошел за ним. У стойки толпилось много народу, большею частию чистого народу. Колесо Фортуны - самое почтенное заведение, мистер Блек; славится портером и пирогами со свининой.

Отступления пристава раздражили меня. Он заметил это и, продолжая, стал построже придерживаться показаний Крыжовника.

- Моряк спросил, может ли он получить ночлег, продолжал пристав:- хозяин отвечал: нет; все занято. Буфетчица поправила его, сказав, что "десятый номер свободен". Послали за слугой чтобы проводить моряка в десятый номер. Как раз перед тем Крыжовник заметил рабочаго в толпе у стойки. Не успел слуга явиться на зов, рабочий исчез. Моряка поведя в номер. Не зная, что делать, Крыжовник мудро порешил выжидать что будет. И действительно, что-то случилось. Позвали хозяина. На верху послышался гневный говор. Вдруг снова появился хозяин, таща за ворот рабочаго, казавшагося пьяным, к величайшему удивлению Крыжовника. Хозяин вытолкнул его за дверь и погрозил полицией, если он вернется. Пока это происходило, из пререканий между ними оказалось, что этого человека застали в десятом номере, где он, с упрямством пьяного, объявил, что комната занята их. Крыжовник был так поражен этим внезапным опьянением недавно еще трезвого человека, что не мог удержаться и не выбежать за рабочим на улицу. Тот шатался позорнейшим образом, пока был в виду гостиницы. Но как только повернул за угол улицы, равновесие его внезапно возстановилось, и он стал как нельзя более трезвым членом общества. Крайне озадаченный Крыжовник вернулся в Колесо Фортуны. Он еще подождал, не будет ли чего. Ничего не было; моряк не показывался; о нем ничего не говорили. Крыжовник решился вернуться в контору. Только что он пришел к этому заключению, откуда ни возьмись, вновь появился рабочий, по обыкновению, на противоположной стороне улицы. Он глядел наверх в одно из окон на крыше дома, единственное, в котором еще светился огонь. Этот огонь, повидимому, успокоил его. Он тотчас ушел. Мальчик вернулся в Грейз-Инн, получил карточку с запиской, пошел к вам и не застал вас. Вот вам изложение дела, мистер Блек, как оно обстоит в настоящее время.

- Что вы думаете об этих, пристав?

- Я думаю, что это дело сериозное, сэр. Вопервых, судя по тому, что видел мальчик, в этом замешаны индейны.

- Да. И моряк очевидно тот самый, кому мистер Локер передал алмаз. Странно однакожь, что и мистер Брофф, и я, и подчиненный мистера Броффа, все мы ошиблись.

- Новое не странно, мистер Блек. Принимая во внимание опасность, которой подвергалось это лицо, весьма вероятно, что мистер Локер умышленно провел вас, предварительно уговорясь с ним.

- Понятны ли вам поступки в гостинице? Тот, что разыгрывал рабочаго, конечно был подкуплен Индейцами. Но я не менее самого Крыжовника становлюсь в тупик пред объяснением, зачем он внезапно прикинулся пьяным.

- Кажется, я догадываюсь, что это значит, сэр, сказал пристав:- подумав несколько, вы поймете, что этот человек имел строжайший наказ от Индейцев. Сами они были слишком заметны, чтобы рисковать показаться в банке или в гостинице, и должны были многое поверить своему посланцу. Очень хорошо. При этом посланце вдруг называют номер гостиницы, в котором моряк должен провести ночь, в том же номере (если мы не ошибаемся) будет лежать и алмаз. В таком случае можете быть уверены, что Индейцы непременно потребовали бы описания этой комнаты, её местоположения в доме, возможности проникнуть в все извне, и так далее. Что же оставалось делать тому человеку с таким приказом? Именно то, что он сделал! Он побежал наверх заглянуть в эту комнату, прежде чем введут моряка. Его застали там во время осмотра, и он притворился пьяным, чтобы легчайшим способом выйдти из затруднительного положения. Вот как я объясняю эту загадку. Когда его вытолкали из гостиницы, он, вероятно, пошел с отчетом туда, где его поджидали хозяева. А хозяева, без сомнения, послали его опять назад убедиться в том, что моряк точно остается в гостинице до утра. Что же касается происходившего в Колесе Фортуны после того как мальчик ушел оттуда,- мы должны были разведать это вчера. Теперь одиннадцать часов утра. Нам остается надеяться на самое лучшее и разведать что можем.

Через четверть часа кэб остановился в Шор-Лене, и Крыжовник отворил нам дверцу.

- Тут? спросил пристав.

- Тут, ответил мальчик.

Как только мы вошли в Колесо Фортуны, даже моему неопытному глазу стало приметно, что в доме что-то не ладно.

За стойкой, где продавались напитки, стояла одна-одинехонька растерянная служанка, совершенно непривычная к этому занятию. Человека два обычных посетителей дожидались утреннего глоточка, нетерпеливо стуча деньгами по стойке. Буфетчица показалась из внутренних зал, взволнованная, и озабоченная. На вопрос пристава Коффа к хозяйке, она резко ответила, что хозяин пошел наверх и теперь ему не до помех.

- Идите за мной, сэр, сказал пристав Кофф, хладнокровно отправляясь наверх и кивнув мальчику идти за нами.

Буфетчица крикнула хозяину и предупредила его, что чужие ломятся в дом. Во втором этаже нас встретил раздраженный хозяин, бежавший вниз чтоб узнать в чем дело.

- Кто вы такой, чорт побери? И что вам тут надо? спросил он.

- Потише, спокойно сказал пристав:- начать с того, кто я такой. Я пристав Кофф.

Славное имя мигом подействовало. Разгневанный хозяин распахнул дверь одной из приемных и попросил у пристава извинения.

- Я раздосадован и не в духе, сэр, вот в чем дело, сказал он:- сегодня поутру у нас в доме неприятность. В нашем деле беспрестанно выходишь из себя, пристав Кофф.

- Верю, сказал пристав: - если позволите, я тотчас перейду к тому, что привело нас. Этот джентльмен и я хотим побезпокоить вас несколькими вопросами об одном деле, интересующем нас обоих.

- Насчет чего, сэр? спросил хозяин.

- Насчет черноватого господина, одетого моряком, который вчера заночевал у вас.

- Боже милоставый! Ведь этот самый человек теперь и взбудоражил весь дом! воскликнул хозяин:- может быть, вы, или этот джентльмен, знаете его?

- Мы не можем сказать наверное, пока не увидим его, ответил пристав.

- Пока не увидите? отозвался хозяин:- вот этого-то никто и не мог добиться нынче с семи часов утра. Он вчера велел разбудить себя в это самое время. Его будили - но ответа не было, и дверь не отпиралась, и никто не знал что там делается. Попытались еще в восемь часов, и еще раз - в девять. Напрасно! дверь оставалась на заперти,- в комнате ни звука! Я поутру выходил со двора и вернулся лишь четверть час тому назад. Я сам колотил в дверь - и без воякой пользы. Послано на столяром. Если вам можно подождать несколько минут, джентльмены, мы отворим дверь и посмотрим что это значит.

- Не был ли он пьян вчера? спросил пристав Кофф.

- Совершенно трезв, сэр, иначе я ни за что не пустил бы его ночевать.

- Он вперед заплатил за ночлег?

- Нет.

- А не мог ли он как-нибудь выбраться из комнаты, помимо двери?

- Эта комната на чердачке, оказал хозяин;- но в потолке точно есть опускная дверь, которая ведет на крышу, а рядом на улице перестраивается пустой дом. Как вы думаете, пристав, не удрал ли мошенник этих путем, чтобы не платить?

- Моряк, сказал пристав Кофф:- пожалуй, мог бы это сделать рано поутру, когда на улице не было еще народу. Он привык лазить, у него голова не закружится на крыше.

При этих словах доложили о приходе столяра. Мы все тотчас пошли в самый верхний этаж. Я заметил, что пристав был необыкновенно сериозен, даже для него. Меня поразило также, что он велел мальчику остаться внизу до нашего возвращения, тогда как прежде сам поощрял его следовать за нами.

Столяр в несколько минут молотом и долотом преодолел сопротивление двери. Но изнутри она была заставлена мебелью, в виде баррикады. Налегая на дверь, мы отодвинули эту преграду и получили доступ в комнату. Хозяин вошел первый; за ним пристав; за ним я; остальные последовали за нами.

Мы все поглядели на кровать и все вздрогнули. Моряк был тут. Он лежал, одетый, в постели,- с белою подушкой на лице, совершенно его закрывавшею.

- Что это значит? сказал хозяин, показывая на подушку.

Пристав Кофф, не отвечая, подошел к постели и поднял подушку.

Смуглое лицо лежавшего было кротко и спокойно; черные волосы и борода слегка, чуть-чуть, растрепаны; широко раскрытые глаза, как бы стеклянные, бессмысленно уставились в потолок, мутный взгляд и неподвижное выражение их ужаснули меня. Я отвернулся, и отошел к открытому окну. Прочие оставались с приставом Коффом у постели.

- Он в обмороке! сказал хозяин.

- Он мертв, ответил пристав.- Пошлите за ближайшим доктором и за полицией.

Послали слугу за тем и за другам.

Что-то странно-чарующее, повидимому, удерживало пристава у постели. Какое-то странное любопытство удерживало прочих, желавших видеть что предпримет пристав.

Я опят отвернулся к окну. Минуту спустя, я почувствовал, что меня слегка дергают за фалды, и детский голос шепнул:

- Посмотрите-ка, сэр!

Крыжовник последовал за нами. Глаза его страшно выкатывались,- не от ужаса, но от восторга. Он сам по себе сделал находку.

- Посмотрите-ка, сэр, повторил он, подводя меня к столу в углу комнаты.

На столе лежала деревянная коробочка, раскрытая и пустая. Возле неё валялся клочок ваты, употребляемой ювелирами. С другаго боку лежал оторванный лоскуток бумаги с полуиспорченною печатью и вполне уцелевшею надписью. Она заключалась в следующих словах: "Гг. Бот, Лайзафт и Бош приняли на сохранение от мистера Септима Локера из Мидльескс-Плеса деревянную коробочку, запечатанную в этом пакете и содержащую драгоценность высокой стоимости. Коробочку эту гг. Бош и Ко должны отдать, по востребованию, лично в рука мистера Локера.

Эти строки рассеяли всякое сомнение по крайней мере касательно одного пункта. Моряк, выходя вчера из банка, имел при себе Лунный камень.

Я снова почувствовал, что меня дергают за фалды. Крыжовник еще не покончил со мной.

- Грабеж! прошептал мальчик, с высоком наслаждением показывая на пустую коробочку.

- Вам велено ждать внизу, сказал я:- подите отсюда.

- И убийство! прибавил Крыжовник, еще с большим наслаждением указывая на лежавшего в постели.

Это наслаждение ребенка ужасным зрелищем было так отвратительно, что я взял его за плечи и вывел вон.

Переступая порог, я услыхал голос пристава Коффа, который звал меня. Когда я вернулся, пристав пошел ко мне навстречу и заставил меня вернуться к постели.

- Мистер Блек, сказал он: - взгляните-ка в лицо этому человеку. Это поддельное лицо,- а вот вам доказательство!

Он провел пальцем по тонкой черте смертно-бледного цвета на лбу мертвеца, отделявшей смуглый цвет его кожи от слегка растрепанных черных волос.

- Посмотрим что под этим, сказал пристав, внезапно хватая черные волосы твердою рукой.

Мой нервы не выносили этого. Я снова отошел от постели.

Первым попавшимся мне на глаза в той стороне комнаты был неукротимый Крыжовник, который взмостился на стул и глядел, затаив дыхание, через головы старших на действия пристава.

- Вон он парик с него тащат, шептал Крыжовник, сочувствуя моему положению, откуда я,- один из всех присутствовавших,- ничего не видал.

Настала тишина, потом крик удивления в среде стоявших у постели.

- Бороду тащат! вскрикнул Крыжовник.

Опять настала тишина. Пристав Кофф чего-то потребовал. Хозяин пошел к умывальнику и возвратился с тазом воды и полотенцем.

Крыжовник в восторге заплясал на стуле.

- Пожалуйте сюда ко мне, сэр! Цвет лица ему омывают! Вдруг пристав проложил себе дорогу в теснившемся вокруг него народе и с ужасом в лице пошел прямо на меня.

- Пожалуйте к постели, сэр! начал было он, да поглядел на меня попристальней и остановился:- Нет, продолжил он,- сначала вскройте запечатннвое письмо, то, что я дал вам сегодня утром.

Я распечатал письмо.

- Прочтите имя, которое я написал там, мистер Блек.

Я прочел имя. То было: Годфрей Абльвайт.

- Теперь, сказал пристав:- пойдемте со мной, взгляните, кто лежит на постели.

Я пошел за ним, взглянул....

ГОДФРЕЙ АБЛЬВАЙТЬ

Разказ 6-ой, доставленный приставом Коффом.

I.

Доркинг, Соррей, июля 30-го 1849 г. Франклину Блэку, сквайру:- Сэр! Позвольте мне оправдаться относительно задержки, происшедшей в составлении рапорта, которым я обязался снабдить вас. Я хотел сообщить ему возможную полноту, но встречал там-и-сям затруднения, которые могли быть устранены только с известною тратой терпения и времени.

Цель моя теперь, надеюсь, достигнута. Вы найдете на этих страницах ответы на многие (если не за все) вопросы касательно покойного мистера Годфрея Абльвайта, которые приходили вам в голову, когда я имел честь в последний раз видеться с вами.

Я хочу передать вам, вопервых, то, что известно о роде смерти вашего кузена, с присовокуплением тех выводов и заключений, которые мы (по моему мнению) имеем право сделать из фактов. Вовторых, я с вами поделюсь тем, что мне удалось разведать о поступках мистера Годфрея Абльвайта до тех пор, во время и после того, как вы встретились с ним, гостя в деревенском доме покоийой леди Вериндер.

II.

Итак, вопервых, о смерти вашего кузена.

Мне кажется, нет повода сомневаться в том, что его убили (сонного или тотчас по пробуждении), задушив подушкой в постели, что лица, виновные в убийстве, суть три Индейца, а предполагаемою (и достигнутою) целью этого преступления было завладение алмазом, называемым Лунным камнем.

Фактами из которых выводится это заключение, добыты частию осмотром комнаты в гостинице, частию из показаний при следствии коронера.

По взломе двери в комнату, покойный джентльмен был найден мертвым, с подушкой на лице. Врач, производивший осмотр тела, будучи уведомлен об этом обстоятельстве, находил посмертные признака вполне совместимые с убийством посредством задушения, то-есть с убийством, совершенным одним или несколькими лицами, которые зажимали подушкой нос и рот покойного до тех пор, пока от прилива крова к легким последовала смерть. Затем о цели преступления.

В комнате на столе найдена была открытая, и пустая коробочка с оторванным от нея, припечатанным лоскутком бумаги, на котором была надпись. Мистер Покер самолично признал коробочку, печать и надпись. Он объявил, что в коробочке действительно заключался алмаз, называемый Лунным камнем, а сознался в том, что двадцать шестого июня, после полудня, он передал эту коробочку (запечатанную таким образом) мистеру Годфрею Абльвайту (в то время переодетому). Отсюда весьма справедливо заключать, что целью преступления было похищение Лунного камня.

Затем о способе совершения преступления.

По осмотре комнаты (имеющей только семь футов вышины) опускная дверь в потолке, ведущая на крышу, найдена открытою. Коротенькая лесенка, употреблявшаеся для входа в эту дверь (и хранившаеся под кроватью) найдена приставленною к отверстию, так чтобы лицо или лица, находившиеся в комнате, имели возможность легко из неё выбраться. На поверхности опускной двери найдено четвероугольное отверстие, прорезанное в дереве необыкновенно острым инструментом, как раз позади задвижки, запиравшей дверь изнутри. Таким образом всякий мог снаружи отпереть задвижку, поднять дверь и спрыгнуть (или быть спущенным без шума сообщником) в комнату, высота которой, как уже замечено, не превышала семи футов. Что это лицо, или эта лица вошли именно таким образом, подтверждается найденным отверстием. Относительно способа, которым они (или оно) пробрались на крышу гостиницы, надо заметить, что третий дом от ней вниз по улице был пуст и перестраивался; что рабочие оставили на нем длинную лестницу с мостовой и крышу,- и что утром 27-го числа, возвратясь на работу, они нашли доску, которую они привязали поперек лестницы, чтоб никто ею не пользовался в отсутствие их,- отвязанною и лежащею на земле. Что же касается возможности не будучи замеченным, лазать по этой лестнице на верх переходить по крыше, возвращаться, и слезать вниз,- то из показаний ночного сторожа оказывается, что он только дважды в час проходит Шор-Лев дозором. Свидетельство обывателей также подтверждает, что Шор-Лев за-полночь одна из самых тихих и безлюдных улиц Лондона. Отсюда опять можно вывести, что,- при самой простой осторожности и присутствии духа,- один или несколько человек могли влезть на лестницу и спуститься с неё незамеченными. Затем было доказано опытом, что человек, однажды взобравшись на крышу, мог, лежа на ней, прорезать отверстие в опускной двери, а парапет с лицевого фасада скрывал бы его от глаз проходящих по улице.

Наконец о лице, или о лицах, которыми совершено преступление.

Известно, 1) что Индейцы была заинтересованы в завладении алмазом; 2) по крайней мере вероятно, что человек похожий с виду на Индейца, которого Октавий Гай видел в оконце кэба разговаривающим с человеком одетым рабочим, был один из трех индейских заговорщиков; 3) несомненно, что человека, одетого рабочим, видели следящим за мистером Годфреем Абдьвайтом в течение всего вечери 26-го числа и застали его спальне (прежде чем провели в нее мистера Абльвайта) при обстоятельствах, которые повели к подозрению, что он осматривал комнату; 4) в спальне был поднят обрывок золотой парчи, который сведущими в этом людьми признав за индейское изделие, неизвестное в Англии; 5) утром 27-го трех человек, по описанию сходных с тремя Индейцами, надели в Ловер-Темз-Стрите и выследили до Товерской пристани, откуда они выехали на пароходе из Лондона в Роттердам.

Вот вам нравственное, если не юридическое, доказательство того, что убийство совершено Индейцами.

Невозможно решить, был или не был сообщником в преступлении человек, разыгрывавший рабочаго. Чтоб он мог совершить убийство один,- это выходит из границ всякого вероятия. Действуя один, едва ли он мог задушить мистера Абльвайта,- который был выше и сильнее его,- без борьбы и так, чтобы не было слышно крику. Служанка, спавшая в соседней комнате, ничего не слыхала. Хозяин, спавший под этою комнатой, тоже ничего не слыхал. Все показания ведут к тому заключению, что в преступлении замешано более одного человека, а обстоятельства, повторяю, нравственно подкрепляют вывод, что оно совершено Индейцами.

Мне остается прибавить, что при следствии коронера постановлен приговор о преднамеренном убийстве одном или несколькими неизвестными лицами. Семейство мистера Абльвайта предложило награду за открытие виновных и не щадило усилий. Человек, одетый рабочим, избегнул розысков. Но след Индейцев найден. Что касается надежды захватить их в последствии, то я скажу о ней несколько слов в конце этого рапорта.

А теперь, изложив все существенное о смерти мистера Годфрея Абльвайта, я могу перейдти к разказу о его действиях до той поры, во время, и после того, как вы встретились с ним в доме покойной леди Вериндер.

III.

Касательно этого предмета я прежде всего должен заметить, что в жизни мистера Годфрея Абльвайта были две стороны.

Сторона, обращенная публике на вид, представляла зрелище джентльмена, пользовавшагося значительною репутацией оратора в человеколюбивых сборищах и наделенного административными способностями, которые он отдал в распоряжение разнообразных обществ милосердия, большею частию составленных женщинами. Сторона же, скрываемая от глаз общества, выставляла того джентльмена в совершенно противоположном свете,- как человека, живущего в свое удовольствие, имеющего в предместье виллу, не на свое имя, и в этой вилле даму, также не на свое имя. По моим справкам, в вилле оказалось несколько превосходных картав и статуй; мебель изящного выбора и дивной работы; теплица с редкими цветами, которым подобных нелегко найдти во всем Лондоне. По моим же справкам, у дамы оказались бриллианты, достойные цветов, экипажа и лошади, которые (по достоинству) производили впечатление в парке на лиц, весьма способных судить о работе первых и породе последних.

Все это пока довольно обыкновенно. Вилла и дама до того в порядке лондонской жизни, что я должен извиниться по поводу отметки их здесь. Но вот что не совсем обыкновенно (говорю по опыту): все эта ценные вещи не только заказывалась, но и оплачивались. Следствие, к неописанному изумлению моему, показало, что за все эти картины, статуи, цветы, бриллианты, экипажи и лошади - не было ни сикспенса долгу. Что же касается виллы, она также куплена была на чистые деньги и переведена на имя дамы. Я, может-быть, напрасно пытался бы разъяснить себе смысл этой загадки, еслибы не смерть мистера Годфрея Абльвайта, повлекшая за собой поверку его дел.

Поверка обнаружила тот факт, что мистеру Годфрею Абльвайту была поручена опека на сумму двадцати тысяч фунтов, в качестве одного из опекунов молодого джентльмена, который в 1848 году был еще несовершеннолетним; что опека прекращалась, а молодой джентльмен должен был получить эти двадцать тысяч фунтов по достижении им совершеннолетия, то-есть в феврале 1850 года; что до наступления этого срока оба опекуна должны были выплачивать ему 600 фунтов ежегодного дохода по полугодиям, пред Рождеством и в Иванов день; что доход этот был аккуратно выплачиваем ему действительным опекуном, мистером Годфреем Абльвайтомь; что капитал двадцать тысяч фунтов (с которых, по мнению всех, получался этот доход) до последнего фартинга был спущен в разное время до 1848 года; что доверенности атторнея, уполномочивавшие банкиров продавать капитал, и различные письменные требования, указывавшие какую именно сумму продать, была подписаны обоими опекунами; что подпись второго опекуна (отставного армейского офицера, живущего в деревне) была непременно подделана действительным опекуном,- иначе мистером Годфреем Абльвайтом.

Вот чем объясняется благородное поведение мистера Годфрея при уплате долгов за виллу с дамой и, как вы увидите, еще многое другое.

Теперь можем перейдти к 21-му июня, то-есть ко дню рождения мисс Вериндер (в 1848 году). Накануне мистер Годфрей Абльвайт приехал к отцу и (как я слышал от самого мистера Абльвайта старшаго) просил у него взаймы триста фунтов. Заметьте сумму и вспомните, что срок полугодичной уплаты молодому джентльмену наступал 24-го числа того же месяца. Вспомните также что все состояние молодого джентльмена было промотано опекуном к концу 48 года: Мистер Абльвайт старший не дал сыну и фартинга. На другой день мистер Годфрей Абльвайт приехал с нами верхом к леди Вериндер. Несколько часов спустя (как вы сама разказывали мне) мистере Годфрей сделал предложение мисс Вериндер. В этом предложении, еслиб оно было принято, он, разумеется, видел конец всем своим денежным затруднениям, настоящим и будущим. Но что же из этого вышло в действительности? Мисс Вериндер отказала ему. Поэтому вечером в день рождения денежные обстоятельства мистера Годфрея Абльвайта были таковы: ему предстояло достать триста фунтов к двадцать четвертому числу этого месяца и двадцать тысяч фунтов - к февралю тысяча восемьсот пятидесятого года. Если же ему не удастся добыть эти суммы в означенное время,- он погиб. Что же оказывается?

Вы раздражаете доктора, мистера Канди, задев его за живое по предмету его профессии; а он, в отместку, разыгрывает над вами медицинскую шутку, при помощи дозы опиума. Он поручает поднести вам эту дозу (приготовленную в маленькой стклянчике) мистеру Годфрею Абльвайту, который сам признался в своем участии, а по какому случаю он признался, это нам вскоре будет разказано. Мистер Годфрей вступает в заговор тем охотнее, что и сам, в течении вечера, потерпел от вашего язычка; присоединяется к Бетереджу, убеждая вас выпить на сон грядущий немного водки с водой, и тайно вливает в холодный грог дозу опиума, а вы ее выпиваете.

Теперь перенесемте место действия в Ламбет, к мистеру Локерку. И позвольте мне заметить, в виде предисловия, что мы с мистером Броффом нашли средство заставить ростовщика высказать всю правду. Мы тщательно просеяли данное вам показание, и вот оно к вашим услугам.

IV.

В пятницу, двадцать третьяго июня (сорок восьмого года), поздно вечером, мистер Локер был удивлен посещением мистера Годфрея Абльвайта и более чем удивлен, когда мистер Годфрей предъявил ему Лунный камень. Таким алмазом (по мнению мистера Локера) не владело ни одно частное лицо в Европе.

У мистера Годфрея Абльвайта были два скромные предложения относительно этой великолепной драгоценности. Вопервых, не будет ли мистер Локер так добр, чтоб купить ее? Вовторых, не пожелает ли мистер Локер (в случае невозможности купить ее) принять ее на комиссию для продажи и заплатить некоторую сумму вперед?

Мистер Локер испробовал алмаз, взвесил и оценил его, не отвечая еще на слова. По его оценке (принимая в разчет плеву на камне), алмаз стоил тридцать тысяч фунтов.

Убедясь в этом, мистер Локерь отверз уста и приложил вопрос: "каким же образом это вам досталось?" Всего шесть слов! Но в них целые томы значений!

Мистер Годфрей начал что-то разказывать. Мистер Локер снова отверз уста, и на этот раз произнес только три слова: "Никуда не годится!"

Мистер Годфрей Абльвайть начал еще что-то разказывать. Мистер Локерь не стал и слов тратить. Он встал и позвонил слугу проводить этого джентльмена.

При таком поощрении, мистер Годфрей сделал над собой усилие, и сызнова изложил все дело по правде, как далее следует.

Украдкой подлив опиуму в холодный грог, он пожелал вам покойной ночи и пошел в свою комнату. Она была рядом с вашею и сообщалась дверью. Войдя к себе в комнату, мистер Годфрей (как ему показалось тогда) затворил дверь. Денежные затруднения не давали ему спать. Он около часу просидел в шлафроке и в туфлях, обдумывая свое положение. Только что он хотел лечь в постель, как услыхал, что вы разговариваете сами с собой в своей комнате, и подойдя к двери, увидел, что вовсе не затворил ее, как ему показалось давеча. Он заглянул в вашу комнату, желая знать в чем дело; увидал вас выходящим из спальни по свечой в руке, и слышал, как вы проговорили не своим голосом: "Почем знать? Индейцы могли спрятаться в доме."

До сих пор он полагал, что давая вам опиум, делает вас жертвой безвредной шутки. Теперь ему пришло в голову, что опиум оказал на вас какое-то влияние, которого они с доктором не предвидели. Опасаясь беды, он тихо пошел за вами посмотреть, что вы станете делать.

Он последовал за вами до гостиной мисс Вериндер и видел, как вы вошли в нее. Вы оставили дверь незатворенною. Он посмотрел в щель, образовавшуюся между половинкой и притолкой, не решаясь еще войдти в комнату. Оттуда он не только видел, как вы взяли алмаз из ящика, но разглядел и мисс Вериндер, молча следившую за вами из спальни в отворенную дверь. Он видел, что она тоже видела как вы взяли алмаз.

Выходя из гостиной, вы немного приостановились. Мистерь Годфрей воспользовался этою медленностью, чтобы вернуться в свою спальню прежде чем вы выйдете и найдете его. Он опередил вас одним мигом и полагал, что вы видели его в то время, как он переступал чрез порог двери между вашими комнатами. Как бы то ни было, но вы кликнули его странным, сонным голосом.

Он вернулся к вам. Вы поглядели на него мутным, сонным взглядом; подали ему алмаз, и сказали: "отвезите его назад, Годфрей, к банкиру вашего батюшки. Там он сохраннее, а здесь ему не уцелеть." Вы отошли нетвердою поступью и надели блузу; сели в длинное кресло, стоявшее у вас в комнате, и проговорили: "сам-то я не могу отвезти его в банк. Голова точно свинец,- ног под собой не слышу." Голова у вас откинулась на спинку кресла, вы вздохнули тяжко, тяжко так, и заснули.

Мистер Годфрей Абльвайт вернулся с алмазом в свою комнату. Он утверждал, что в то время еще ни на что не решился и хотел выждать что будет поутру.

Когда же настало утро, из ваших слов и поступков оказалось, что вы вовсе не помните того, что говорили и делали ночью. В то же время слова и поступки мисс Вериндер показывали, что она решилась, щадя вас, ничего не говорить с своей стороны. Если бы мистеру Годфрею Абльвайту угодно было удержать у себя алмаз, он мог бы это сделать совершенно безнаказанно. Лунный камень спасал его от гибели. Он спрятал Лунный камень в карман.

V.

Вот что ваш кузен (по необходимости) разказал мистеру Локеру. Мистер Локер счел эту историю правдивою во всех главных статьях,- на том основании мистер Годфрей Абльвайт был слишком глуп для такой выдумки. Мистер Врофф и я оба согласны с мистером Локером и считаем это подтверждение правдивости рассказа вполне достоверным.

Затем мистеру Локеру предстоял вопрос как поступить в деле Лунного камня. Он предложил следующие и единственные условия, на которых он соглашался впутаться в сомнительное и опасное дело (даже при его роде занятий).

Мистер Локер соглашался дат мистеру Годфрею Абльвайту взаймы две тысячи фунтов с тем,чтобы Лунный камень был оставлен ему в залог. Если по истечении года с этого числа мистер Годфрей Абльвайт заплатит мистеру Локеру три тысячи фунтов, то может получить алмаз обратно, как выкупленный залог. Если же он не внесет этих денег по прошествии года, залог (иначе Лунный камень) перейдет в собственность мистера Локера, который в таком случае великодушно подарит мистеру Годфрею некоторые заемные обязательства (по прежним их сделкам), находящихся в руках у ростовщика.

Нет надобности говорить, что мистер Годфрей с негодованием отверг эти чудовищные условия. А мистер Локер возвратил ему алмаз и пожелал покойной ночи.

Ваш кузен пошел было к двери, но вернулся, и спросил: кто ему поручатся, что нынешний разговор останется в строжайшей тайне между ним и его приятелем?

Мистер Локер оказался немогузнайкой. Еслибы мистер Голфрей согласился на его условия, то сделал бы его своим сообщником и наверное мог бы разчитывать на его скромность. Но при настоящем положении дел, мистер Локер должен руководиться собственными выгодами. В случае неприятного допроса, можно ли ожидать, что он скомпрометирует себя ради того, кто отказался иметь с ним дело?

Получив этот ответ, мистер Годфрей Абльвайт поступил так, как поступают все животные (человек и прочия), видя себя пойманными в западню. Он стал оглядываться в безнадежном отчаянии. Взгляд его случайно упал на число месяца, выставленное на чистенькой карточке в картоннаже на камине ростовщика. То было двадцать третье июня. Двадцать четвертого он должен был уплатить триста фунтов молодому джентльмену, при котором состоял опекуном,- и ни малейшей надежды добыть эти деньги, кроме возможности, предлагаемой мистером Локером. Не будь этого несчастного затруднения, он мог бы отвезти алмаз в Амстердам, сделать его удобным для продажа, расколов на отдельные камни. В настоящем положении дел ему только и оставалось принять условия мистера Локера. Наконец, он имел в своем распоряжении целый год, в течении которого он мог добыть эти три тысячи фунтов; - а в году времени много.

Мистер Локер тотчас же составил потребные документы. Когда же они были подписаны, дал мистеру Годфрею Абльвайту два чека. Один, помеченный 23-м июня, на триста фунтов. Другой, помеченный неделей позже, на остальную сумму,- тысячу семьсот фунтов. Вы уже знаете как Лунный камень был отдан на сохранение банкирам мистера Локера и как (поле того) поступили Индейцы с мистером Локером и мистером Годфреем.

Следующее событие в жизни вашего кузена снова касается мисс Вериндер. Он вторично сделал ей предложение, а (после того как оно было принято) согласился считать свадьбу несостоявшеюся. Мистер Брофф проник в одну из причин этой уступчивости; мисс Вериндер пользовалась только пожизненными процентами с имения её матери,- тут нельзя было добыть недостающих двадцати тысяч фунтов.

Но вы скажете, что женясь, он мог бы накопить три тысячи фунтов для выкупа заложенного алмаза. Конечно, он мог бы это сделать, если предположить, что ни жена его, ни опекуны ея, не препятствовали бы ему в первый же день после свадьбы взять вперед более половины дохода в свое распоряжение для неизвестной цели. Но еслиб он и перешагнул эту преграду, его ждала другая с тылу. Дама проживавшая в вилле, слышала о том, что он замышляет жениться. Дивная женщина, мистер Блек, того сорта, с которым не шутят: светлокожая с римским носом. Она питала величайшее презрение к мистеру Годфри Абльвайту. Презрение это было бы безмолвно, еслиб он хорошо обезпечил ее. Иначе у этого презрения развязался бы язык. Пожизненные проценты мисс Вериндер не подали ему надежды на это "обезпечение", так же как и двадцать тысяч фунтов. Он не мог жениться,- никоим образом не мог жениться в таких обстоятельствах

Вы уже знаете, как он попытал счастья с другою особой, и как та свадьба тоже расстроилась из-за денег. Вам известно также о наследстве в пять тысяч фунтов, завещанном ему вскоре после того одною из многих его поклонниц, которых милости умел заслужить этот очарователь. Наследство-то (как оказалось) и привело его к погибели.

По моим оправкам оказалось, что отправясь за границу по получении пяти тысяч фунтов, он ездил в Амстердам. Там он уладил все необходимые подготовления, чтобы расколоть алмаз на отдельные камни. Он вернулся (переодетый) и выкупил Лунный камень в назначенный срок. Затем пропустили несколько дней (в виде предосторожности, условленной между обеими сторонами) прежде чем взять алмаз из банка. Еслиб он благополучно прибыл с ним в Амстердам, то с июля сорок девятого года во февраль пятидесятого (когда молодой джентльмен становился совершеннолетним) как раз только что успели бы расколоть алмаз и сделать отдельные камни (граненые или нет) удобными для продажа. Судите поэтому, что побуждало его подвергаться опасности, которой он действительно подвергся. Если кому-нибудь приходилось рисковать "годовой или всем", то именно ему.

Мне остается напомнить вам, пред заключением этого рапорта, что есть надежда захватить Индейцевь и выручить Лунный камень. Она теперь (по всей вероятности) плывет в Бомбей на ость-индском купеческом судне. Корабль (за исключением непредвиденных случаев) нигде по дороге не останавливается; а бомбейские власти (которым сообщено письменно с сухопутною почтой) будут готовы оцепить судно, как только оно войдет в гавань.

Имею честь остаться вашим, дорогой сэр, покорным слугой, Ричард Кофф (бывший пристав сыскной полиции). Скотленд Ярд, Лондон." (Примечание. В тех частях, где этот рапорт касается происшествий в день рождения или последующих трех дней, сравните его с Бетереджевым разказом, главы VIII-XIII.)

Разказ 7-ой. В письме мистера Канди.

Фризингалль, среда, 26-го сентября 1849 г.- Дорогой мистер Франклин Блек, вы угадаете грустную весть, сообщаемую мною, найдя ваше письмо к Ездре Дженнингсу возвращенным в этом пакете и нераспечатанным. Он умер на моих руках при восходе солнца в прошлую среду.

Не упрекайте меня в том, что я не известил вас о близости его кончины. Он нарочито запретил мне писать к вам. "Я обязан мистеру Франклину Блеку несколькими днями счастия, говорил он:- не огорчайте же его, мистер Канди,- не огорчайте его."

Страшно было смотреть на его страдания до последних шести часов его жизни. В промежутках между припадками, когда он приходил в память, я умолял его назвать мне своих родственников, которым я мог бы написать. Он просил простить его за отказ мне в чем бы то на было. И затем сказал,- без горечи,- что умрет, как жил, забытый и неизвестный. Он до конца остался верен этому решению. Теперь нет надежды что-нибудь разведать о нем. Его история - белая страница.

За день до смерти он оказал мне где лежат его бумаги. Я принес их к нему на постель. В числе их была небольшая связка старых писем, которую он отложил. Тут же находилось его неоконченное сочинение и Дневник во многих томах с застежками на замочке. Он развернул том за нынешний год и вырвал одну за другою страницы, относящиеся к той поре, когда вы встречалась с нам. "Эти отдайте мистеру Франклину Блеку, сказал он:- пройдут года, он, может-быть, пожелает оглянуться на то, что здесь написано." Тут он сложил руки, усердно моля Бога благословить и вас, и тех, кто вам дорог. Он говорил, что ему хотелось бы еще раз повидаться с вами. Но минуту спустя переменил намерение. "Нет, сказал он в ответ на мое предложение написать к вам:- не хочу огорчать его! Не хочу его огорчать."

Затем, по просьбе его, я собрал остальные бумаги, то есть связку писем, неоконченное сочинение и том Дневника,- и завернув их в одну обертку, запечатал своею печатью. "Обещайте мне, сказал он:- положить это своими руками со мною в гроб и позаботиться о том, чтобы ничья рука уже не касались этого."

Я дал ему обещание. Оно исполнено.

Он просил меня еще об одном, и мне стоило тяжелой борьбы согласиться. Он сказал: "пусть могила моя будет забыта. Дайте мне честное слово, что вы не допустите ни малейшего памятника,- даже самого простого камня,- для указания места моего погребения. Пусть я почию без имени; пусть я упокоюсь в неизвестности." Когда я стал убеждать его переменить свое решение, он в первый и единственный раз пришел в сильный гнев. Я не мог этого выносить и уступил. На месте его успокоения нет ничего кроме дерновой насыпи. Со временем вокруг неё возникнут памятники; следующее за нами поколение будет глядеть и дивиться на безыменную могилу,

Как я уже сообщил вам, часов за шесть до кончины страдания его прекратились. Он немного задремал. Мне казалось, что он грезит. Раз или два он улыбнулся. Уста его часто повторяли одно имя, вероятно женское,- имя "Эллы". За несколько мгновений до смерти он просил меня приподнять его на подушках, чтоб он мог видеть в окно восход солнца. Он был очень слаб. Голова его склонилась на мое плечо. Он шепнул: "настает!" Потом сказал: "поцелуйте меня!" Я поцеловал его в лоб. Вдруг он поднял голову. Солнечный свет озарил его лицо. Чудное выражение, ангельское выражение проступило в нем. Он трижды воскликнул: "мир! мир! мир!" Голова его снова упала ко мне на плечо, и горе многих лет его жизни миновало.

Он покинул нас. Это был, сдается мне, великий человек,- хотя мир его не познал. Он мужественно вынес тяжкую жизнь. Я еще не встречал такого кроткого характера. Утратив его, я сильнее чувствую свое одиночество. Я, пожалуй, ни разу вполне-то не приходил в себя с самой моей болезни. Иногда мне думается бросить практику, уехать и попытать, не помогут ли мне какия-нибудь заграничные воды и купанья.

Здесь говорят, что в будущем месяце вы женитесь на мисс Вериндер. Удостойте принять моя сердечные поздравления.

Страницы из дневника моего бедного друга ожидают вас у меня в доме, запечатанные в пакете на ваше имя. Я боялся доверить их почте.

Свидетельствую свое почтение с пожеланием всего лучшего мисс Вериндер! Остаюсь, дорогой мистер Франклин Блек, преданный вам Томас Канди.

Разказ 8-ой, доставленный Габриелем Бетереджем.

Я (как вы, без сомнения, помните) первый начал разказ и ввел вас в эти страницы. Я же как бы остался позади, чтобы замкнуть его.

Да не подумает кто-нибудь, что я хочу сказать последнее слово об индейском алмазе. Я питаю отвращение к этой злополучной драгоценности и отсылаю вас к иным авторитетам за теми вестями о Лунном камне, которых вы можете ожидать в настоящее время. Я намерен изложить здесь один факт из семейной хроники, всеми пропущенный, но который я не позволю так непочтительно сгладить. Факт, на который я намекаю,- свадьба мисс Рахили и мистера Франклина Блека. Это интересное событие свершилось в нашем Йоркширском доме во вторник, 9-го октября 1849 года. На тот случай я сшил себе новую пару платья. А брачная чета отправилась проводить медовый месяц в Шотландию.

Так как семейные празднества была довольно редки в нашем доме со времени смерти бедной госпожи моей, то признаюсь, что, по случаю свадьбы, я к вечеру-то хватал для куражу капельку лишняго.

Если вы делывали то же самое, то поймете меня, и посочувствуете, если же нет, вы, вероятно, скажете: "противный старик! К чему он это разказывает нам?" причина тому следующая.

Хватив стало-быть капельку (Бог с вами! Ведь меня тоже есть любимый грешок; только у вас свой, а у меня свой), и прибегнув к неизменному лекарству, а это лекарство, как вам известно, Робинзон Крузо. Ужь не помню, право, на чем я раскрыл эту несравненную книгу, на чем же у меня печатные строки перепутались под конец, это и отлично помню, то была триста восемнадцатая страница, следующий отрывочек домашнего характера, относящийся до женитьбы Робинзона Крузо:

"С такими-то мыслями я вникал в свои новые обязанности, имея жену (заметьте! точь-в-точь как мистер Франклин!), новорожденного ребенка. (Заметьте опять. Ведь это может быть и с мистером Франклином!) При этом жена моя," - что ужь "при этом" сделала или чего не делала жена Робнизона Крузо - и не желал знать. Я подчеркнул карандашом насчет ребенка-то и заложил полоску бумаги, чтоб отметить этот отрывок. "Лежи себе тут, сказал я,- пока свадьбе мистера Франклина и мисс Рахили исполнится несколько месяцев, тогда и увидим."

Месяцы шли (превышая числом мои разчеты), но все еще не представлялось случая потревожить заметку в книге, только в текущем ноябре 1850 года вошел однажды ко мне в комнату мистер Франклин превеселый-веселый, и сказал:

- Бетередж! Я принес вам славную весточку! не пройдет нескольких месяцев, у нас в доме кое-что случится.

- А что, оно касается до семейства, сэр? спросил я.

- Решительно касается, ответил мистер Франклин.

- А вашей женушке есть до этого какое-нибудь дело, сэр?

- Ей тут пропасть дела, сказал мистер Франклин, начиная несколько удивляться.

- Не говорите мне больше ни слова, сэр! ответил: - Бог в помочь вам обоим! Сердечно рад слышат.

Мистер Франклин вытаращил глаза, как громом пораженный.

- Смею ли спросить, откуда вы получили это известие? спросил он:- я сам получил его (под строжайшим секретом) всего пять минут тому назад.

Вот когда настал случай предъявить Робинзона Крузо. Вот он случай прочесть тот отрывочек домашнего содержания насчет ребенка-то, что я отметил в день свадьбы мистера Франклина! Я прочел эти дивные слова с должиным ударением и потом строго посмотрел ему в лицо.

- Ну, теперь, сэр, верите ли вы Робинзону Крузо? спросил я с приличною этому случаю торжественностию.

- Бетереджь! оказал мистер Франклин с такою же торжественностию:- наконец и я убежден.

Он пожал мне руку, и я понял, что обратил его.

Вместе с разказом об этом необычайном обстоятельстве приходит конец и моему появлению на этих страницах. Не смейтесь над этом единственным анекдотом. Забавляйтесь сколько угодно над всем прочим что я писал. Но когда я пишу о Робинзоне Крузо, клянусь Богом,- это не шутка, прошу вас так и понимать это!

Когда это сказано,- значит все сказано. Леди и джентльмены, кланяюсь вам и замыкаю разказ.

ЭПИЛОГ. НАХОДКА АЛМАЗА.

I. Показание посланного приставом Коффом. (1849.)

Двадцать седьмого июня я получил от пристава Коффа приказание следить за тремя людьми, подозреваемыми в убийстве, Индейцами по описанию. В то утро их видели в Товерской пристани, где они сели на пароход в Роттердам.

Я выехал из Лондона на принадлежащем другой Компании пароходе, который отправился утром в четверг, двадцать восьмого числа. По прибытии в Роттердам, мне удалось найдти капитана парохода, ушедшего в среду. Он сообщиль мне, что Индейцы действительно были в числе пассажиров его судна, но только до Гравезенда. На этой станции один из трех спросил, в котором часу они приедут в Кале. Когда ему сказали, что пароход идет в Роттердам, говоривший от лица всех высказал величайшее удивление, и досадовал на сделанную им с приятелями ошибку. Они все (говорил он) охотно пожертвуют платой за проезд, если только капитан парохода высадит их на берет. Соболезнуя положению иностранцев в чужой земле и не имея причин задерживать их, капитан подал сигнал береговому судну и все трое покинули пароход.

Так как этот поступок Индейцев явно был заранее разчитан, в видах предохранения их от погони, то я, не теряя времени, вернулся в Англию. Я сошел с парохода в Гравезенде и узнал, что Индейцы оттуда поехали в Лондон; отсюда я снова проследил их до Плимута. По справкам в Плимуте оказалось, что они двое суток тому назад отплыли на ост-индском купеческом судне Бьюлей-Касль, шедшем прямо в Бомбей.

Получив об этом сведение, пристав Кофф сообщил о том сухопутною почтой бомбейским властям, чтоб оцепит судно полицией тотчас по приходе в гавань. По принятии этой меры мое участие в этом деле кончено. С тех пор я больше не слыхал о нем.

II. Показание капитана (1849).

По требованию пристава Коффа, излагаю письменно некоторые факты, касающиеся трех человек (слывущих Индейцами), которые были пассажирами на корабле Бьюлей-Касль, отправлявшимся прошлым летом в Бомбей под моим начальством.

Индейцы присоединились к нам в Плимуте. Во время плавания, я не слыхал жалоб на их поведение. Они спали в койках на передней части корабли. Мне весьма редко случалось видеть их.

Под конец путешествия мы имели несчастие попасть на трое суток в штиль близь берегов Индии. У меня нет под руками корабельного журнала для справок, и потому я не припомню теперь широты и долготы. Итак, относительно нашего положения, я могу лишь вообще сказать, что течение влекло нас к берегу, а когда ветер снова захватил нас, то: мы чрез двадцать четыре часа вошли в гавань.

Корабельная дисциплина (как известно всем мореплавателям) ослабляется во время продолжительного штиля. Некоторые джентльмены из числа пассажиров спустили мелкие суда и забавлялись катаньем и плаваньем по вечерам, когда солнечный жар, утихая, позволял им развлекаться таком образом. По окончании забавы следовало бы втаскивать суда обратно. Вместо того их оставляли на буксире у корабли. От жары ли, от досады ли на погоду, только ни у офицеров, ни у матросов, повидимому, не лежало сердце к исполнению долга, пока длился штиль.

На третью ночь сторож на палубе не видал и не слыхал ничего выходящего из порядка вещей. Но когда настало утро, самой маленькой лодки не доставало, а вслед затем донесли, что не хватает и трех Индейцев.

Если эти люди украли лодку вскоре после сумерек (в чем я и не сомневаюсь), то, судя по близости нашей к земле, бесполезно было бы посылать за ними погоню, когда об этом узнали только поутру. Я не сомневаюсь, что в такую тихую погоду (принимая в разчет усталость и неуменье грести, они все-таки пристали к берегу до рассвета. Войдя в гавань я впервые узнал причину, по которой трое моих пассажиров воспользовались возможностью бежать с корабля. Я мог лишь сообщить властям тот же отчет, который излагаю здесь. Она упрекали меня в том, что я допустил на корабле ослабление дисциплины!

Я выразил на этот счет мое сожаление им и своим хозяевам. С тех пор я ничего не слыхал о трех Индейцах. Больше мне прибавлять нечего.

III. Показание мистера Мортвета (1850 года).

(в письме к мистеру Броффу.)

Осталось ли у вас, дорогой сэр, какое-нибудь воспоминание наше о полудикой личности, которую вы встретили, на обеде в Лондоне осенью сорок седьмого года? Дозвольте мне напомнить вам, что личность эту зовут Мортветом, и что мы с вами имели продолжительный, разговор после обеда. Разговор этот касался индейского алмаза, называемого Лунным камнем, и существовавшего в то время, заговора овладеть им.

С той поры я все шатался до Средней Азии. Оттуда попал на место прежних своих приключении, на север и северо-запад Индии. Недели две тому назад я очутился в некоем округе или провинции (мало известной Европейцам) называемой, Каттиавар.

Тут со мной случилось приключение, в котором вы (как бы это ни казалось невероятно) лично заинтересованы.

В диких местностях Каттиавара (насколько оне дики, можете судить из того, что даже земледельцы на пахоте вооружены с головы до ног) население фанатически предано прежней индейской религии,- древнему обожанию Брамы и Вишну. Немногие магометанские семейства, изредка рассеянные по внутренним селениям, боятся вкушать мясо какого бы то ни было рода. Магометанина, при малейшем подозрении в убийстве священного животного, то-есть коровы, неизбежно и без пощады предают смерти окружающие его благочестивые соседа. Как бы в поддержку религиозной восторженности народа, две знаменитейшие святыни индейского странничества лежат в границах Каттиавара. Одно из них есть Дварка, место рождения бога Кришны. Другое - священный город Сомнаут, осажденный и разрушенный в одиннадцатом веке магометанском завоевателем Махкудом Гизни. Очутясь вторично в этой поэтической местности, я решался не выезжать из Каттиавара, не повидав еще раз великолепных развалин Сомнаута. Оттуда, где я замыслил это, мне предстояло (по приблизительному разчету) три дня ходьбы до священного города.

Не успел я немного пройдти по дороге, как заметил, что и другие,- по двое, по трое,- идут, повидимому, в одном со мной направлении.

Тем из них, которые со мной заговаривали, я выдавал себя за Индейца-буддиста, странствующего по обету из дальнего округа. Нет нужды упоминать, что костюм мой вполне соответствовал этой роли. Прибавьте к тому, что я знаю язык не хуже родного, и что я достаточно худ и смугл для того, чтобы во мне было не так-то легко признать Европейца, и вы поймете, что я не робел на смотру пред этими людьми, представляясь чужаком из отдаленного округа их же страны.

На следующий день число Индейцев, шедших в одном со мной направлении, разрослось в полсотни и целые сотни. На третий день в толпе волновалась тысяча, стекаясь к одному пункту,- городу Сомнаут.

Небольшая услуга, которую мне удалось оказать одному из товарищей по странствию на третий день путешествия, дала мне средство представиться нескольким Индейцам высшей касты. От этих людей я узнал, что толпа идет на большое религиозное торжество, которое должно происходить на холме, неподалеку от Сомнаута. Торжество это праздновалось в честь бога Луны и должно было совершиться в эту ночь.

Толпа задерживала нас по мере того, как мы приближались к месту празднества. В то время как мы достигли холма, луна стояла уже высоко в небе. Мои приятели Индейцы пользовались некоторыми особыми преимуществами, открывавшими им доступ к самой святыне. Они любезно позволили мне сопровождать их. Придя на место, мы нашли святыню скрытою от глаз занавесом, помещенным меж двух великолепных деревьев. Под деревьями выдавалась плоская отлогость утеса и образовала род естественного помоста. Внизу около него и поместился я с моими приятелями Индейцами.

При взгляде с холма вниз представлялось величественнейшее зрелище природы и человека, какое когда-либо было видано мною. Последние склоны возвышенности неприметно таяли в травянистой равнине, урочище слияния трех рек. По сю сторону тянулась вдаль красивые извилины их вод, то скрываясь в древесных купах, то снова появляясь, на сколько хватал глаз. По ту сторону опочил в тиши ночи успокоенный Океан. Оживите этот восхитительный вид десятками тысяч людей, одетых в белом, растянутых нитью по склонам холма, переполняющих равнину и каймящих ближайшие берега извилистых рек. Осветите эту стоянку богомольцев ярко-красным пламенем огней и факелов, прорывающимся то там, то сям по всей безчисленной толпе. Вообразите себе восточный лунный свет, разлитый в безоблачном сиянии над всем этим,- и вы составите себе понятие о виде, который представился мне, когда я взглянул с вершины холма.

Жалобные звуки струнных инструментов и флейт обратили мое внимание на скрытую святыню.

Я обернулся и увидал на утесистом помосте фигуры трех людей. В средней фигуре из трех я узнал того человека, с которым говорил в Англии, когда Индейцы появилась на террасе в доме леди Вериндер. Остальные двое, сопровождавшие его теперь были, без сомнения, его тогдашние товарищи.

Один из стоявших возле меня Индейцев видел как я вздрогнул. Он шепотом объяснил мне появление этих трех фигур на утесистом помосте.

По его словам, то были брамины, утратившие достоинство своей касты на служении богу. Бог повелел им очиститься странствием. В эту ночь они все трое должны была расстаться и отправиться на богомолье к святыням Индии в три разные стороны. Никогда более не видать их друг друга в лицо; никогда не отдыхать от от своих странствий со дня разлуки до дня смерти.

Пока он шептал мне эти слова, жалобная музыка смолкла. Все трое поверглись на помост пред завесой, скрывавшею святыню, встали, поглядели друг на друга, обнялись. Потом сошли врознь к народу. Толпа расступилась в мертвом безмолвии. В один и тот же миг я видел, как толпа раздалась в трех различных направлениях. Огромная белая масса народа медленно сомкнулась. Сам след этих трех осужденных изгладился в рядах их смертных собратьев. Мы их более не видали.

В скрытом святилище снова раздались звуки музыки - громкие, ликующие. Толпа вокруг меня дрогнула и стеснилась.

Завеса меж деревьев распахнулась, и святилище предстало пред нами.

Там, на высоком троне, сидя на своей типичной сайге, простирая все четыре длани ко всем четырем углам земли, мрачно и грозно возвышался над вами в мистическом свете небес бог Луны. А в челе божества искрился желтый алмаз, которого лучи в последний раз сияли мне в Англии с корсажа женского платья!

Да! По истечении восьми веков, Лунный камень снова глядит чрез стены священного города, в котором началась его история. Каким образом попал он в свою дикую родину,- каким случаем или каком преступлением возвратили себе Индейцы священный клейнод свой,- вам, быт-может, это известно; мне же - нет. Вы потеряли его из виду в Англии и (если я смыслю что-нибудь в этом народе) потеряли его на века.

Так идут года и повторяются один в другом; так одни и те же события круговращаются во времени. Каковы-то будут следующие приключения Лунного камня? Почем знать!

КОНЕЦ.

Коллинз Уилки - Лунный камень (The Moonstone). 6 часть., читать текст

См. также Коллинз Уилки (William Wilkie Collins) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :