Коллинз Уилки
«Армадэль (Armadale). 6 часть.»

"Армадэль (Armadale). 6 часть."

"Вы можете видеть его сейчас же",- ответила я, указывая на Армадэля.

После долгого изучающего взгляда на Армадэля, беспечно шедшего по покатистому берегу, Мануэль отступил опять под прикрытие лодки. Он подождал с минуту, что-то обдумывая, и задал мне другой вопрос, шепотом на этот раз.

"Когда яхта будет снаряжена,- спросил он,- и англичанин уплывет из Неаполя, сколько друзей поедут с ним?"

"У него здесь только два друга,- отвечала я.- Тот, другой джентльмен, которого вы видели вчера со мною в опере, и я. Он пригласил нас обоих ехать с ним, но когда подойдет время, мы оба откажемся".

"Вы за это ручаетесь?"

"Положительно ручаюсь".

Мануэль отошел на несколько шагов и, отвернувшись от меня, снова задумался. Я только видела, что он снял шляпу и вытер лоб носовым платком. Я только услышала, что он с волнением разговаривал сам с собою на родном языке.

С Мануэлем произошла перемена, когда он вернулся. Лицо его побледнело, а глаза смотрели на меня с плохо скрытым недоверием.

"Один последний вопрос,- глухо сказал он и вдруг подошел ближе ко мне, а затем заговорил, делая ударения на следующие слова: - Ваши какие выгоды в этом?"

Я в испуге отступила от него. Вопрос напомнил мне, что у меня действительно есть выгоды в этом деле, которые совершенно ясно сводились к тому, чтобы разъединить Мануэля и Мидуинтера. До сих пор я только помнила, что фатализм Мидуинтера открывал мне дорогу, представить Армадэля постороннему, который мог ему помочь. До сих пор единственная цель, которую я имела в виду, состояла в том, чтобы защитить себя, пожертвовав Армадэлем, спасти от огласки, угрожающей мне. Я не писала неправды в своем дневнике; я не притворялась, заявляя, что не чувствую ни малейшего интереса к кошельку Армадэля или к безопасности его в будущем. Я ненавидела его слишком сильно для того, чтобы заботиться о том, какие пропасти откроет мой поступок под его ногами. Но я точно не видела (пока этот последний вопрос не был задан мне), что, служа своим собственным целям, Мануэль мог бы, если бы он осмелился на все ради денег, служить также и моим интересам. Естественное беспокойство защитить себя от огласки перед Мидуинтером заполняло все мои мысли и исключало все другое.

Видя, что я не отвечаю, Мануэль повторил свой вопрос в другой форме.

"Вы бросили мне англичанина,- сказал он,- как кусок церберу. Сделали бы вы это так охотно, если бы не имели для этого своих причин? Я повторяю свой вопрос: вы имеете в этом выгоду? Какую?"

"Я имею две выгоды,- ответила я.- Выгоду принудить вас уважать здесь мое положение и выгоду освободиться от вас навсегда!"

Я говорила с такой смелостью и дерзостью, каких он еще не слышал от меня. Сознание того, что я делаю негодяя орудием в своих руках и принуждаю его слепо помогать моему намерению в то время, когда он помогает себе, пробудило мое мужество и заставило меня почувствовать, что я стала опять похожа на себя.

Он засмеялся.

"Сильное выражение в некоторых случаях составляет преимущество дам,- сказал Мануэль.- Сможете вы или нет освободиться от меня навсегда, мы предоставим будущему решить этот вопрос. Но ваша вторая выгода в этом деле приводит меня в недоумение. Вы сказали мне все, что мне нужно знать об англичанине и его яхте и не поставили условий, прежде чем заговорили. Позвольте спросить, как вы можете принудить меня, как вы говорите, уважать ваше положение здесь?"

"Я скажу вам как,- возразила я.- Вы услышите мои условия. Я требую, чтобы вы меня оставили через пять минут; я требую, чтобы вы никогда не подходили к тому дому, где я живу, и запрещаю вам иметь сношения каким бы то ни было образом со мною или с тем другим джентльменом, которого вы видели со мною в театре..."

"А если я не соглашусь? - перебил он.- Что вы сделаете в таком случае?"

"В таком случае,- отвечала я,- я скажу два слова по секрету богатому англичанину, и вы останетесь хористом в опере".

"Смелая вы женщина, если считаете, что я имею уже планы на англичанина и что преуспею в них. Почему вы знаете..."

"Я знаю вас,- перебила я,- и этого довольно".

Наступило обоюдное молчание. Он смотрел на меня, я смотрела на него. Мы поняли друг друга.

Он заговорил первый. Зловещая улыбка замерла на губах его, и голос звучал хрипло и тихо, почти шепотом.

"Я принимаю ваши условия,- сказал он.- Пока вы будете молчать, буду молчать и я, конечно, если только не узнаю, что вы обманули меня. В таком случае наше условие не выполняется, и вы опять увидите меня. Я завтра пойду к англичанину с необходимой аттестацией, чтобы войти к нему в доверие. Скажите мне его имя".

Я сказала.

"Дайте мне его адрес".

Я дала и повернулась, чтобы оставить его.

"Одно последнее слово,- сказал Мануэль.- На море иногда случаются несчастья. Настолько ли вы интересуетесь этим англичанином, чтобы, если с ним случится несчастье, пожелать узнать подробности происшествия?"

Я остановилась и со своей стороны стала соображать. Очевидно, я не убедила его, что не имею никаких выгод, отдавая деньги и, как вероятное последствие, жизнь Армадэля в его руки. И теперь стало совершенно ясно, что он довольно хитро старается пристроиться к достижению моей тайной цели, открыв тем самым возможность общения между нами в будущем. Нельзя было колебаться насчет того, как отвечать ему в подобных обстоятельствах. Если "несчастье", на которое он намекал, действительно случится с Армадэлем, я не имела надобности в уведомлении Мануэля. Стоило только поискать между столбцами английских газет, и я узнаю все, с той дополнительной выгодой, что газеты напишут правду. Я церемонно поблагодарила Мануэля и отказалась от его предложения.

"Нисколько не интересуюсь этим англичанином,- сказала я.- Я не желаю знать, что с ним случится".

Он смотрел на меня с минуту с пристальным вниманием и с таким участием, какого он еще не показывал.

"Какую игру ни играли бы вы,- возразил он, произнося слова медленно и значительно,- я не имею претензии узнавать, но я все-таки осмелюсь предсказать: вы выиграете! Если мы встретимся когда-нибудь, вспомните, что я это сказал".

Он снял шляпу и с серьезным видом поклонился мне.

"Ступайте своей дорогой, сударыня, а мне предоставьте идти моим путем".

С этими словами он избавил меня от неприятности видеть его. Я подождала с минуту одна, чтобы успокоиться на воздухе, а потом возвратилась домой.

Первый, кто попался мне на глаза, когда я вошла в гостиную, был Армадэль! Он ждал, когда я приду, чтоб просить употребить все мое влияние на его друга. Я задала вопрос о том, что это значило, и узнала, что Мидуинтер сказал именно то, что хотел сказать, когда говорил со мною. Он объявил, что не может кончить работу для газеты так быстро, как надеялся, и советовал Армадэлю найти экипаж для яхты, не ожидая никакой помощи с его стороны.

Мне только оставалось, когда я услышала это, исполнить обещание, данное мною Мидуинтеру, когда он давал мне распоряжения, как действовать в этом деле. Досада Армадэля, когда он увидел, что я решила не вмешиваться, выразилась в такой форме, которая была для меня оскорблением. Он отказался верить моим многочисленным уверениям, что я не имею никакого влияния на Мидуинтера, которое могла бы употребить в его пользу.

"Если бы я был женат на Нили,- сказал он,- она могла бы делать со мной все, что хотела; и я уверен, что и вы, если захотите, можете делать все, что захотите, с Мидуинтером".

Если бы ослепленный дуралей хотел заглушить последнюю слабую борьбу угрызения и сострадания, которая еще шевелилась в моем сердце, он не мог бы сказать ничего гибельнее этого! Я бросила на него взгляд, который заставил его замолчать. Он вышел из комнаты, бормоча про себя: "Хорошо говорить о снаряжении яхты. Я ни слова не говорю на здешнем тарабарском языке, а переводчик думает, что и рыбак, и матрос одно и то же. Пусть меня повесят, если я знаю, что мне делать теперь с яхтой!"

Он, вероятно, будет завтра знать. И если он придет сюда по обыкновению, я также узнаю.

Октября 25, десять часов вечера. Мануэль завладел им.

Он только что оставил нас, пробыв более часа и говоря все время только о своем удивительном счастье в том, что получил именно ту помощь, какая была ему нужна, в то именно время, когда она всего нужнее для него.

В полдень Армадэль пошел на пристань со своим переводчиком, напрасно стараясь заставить бродяжническое береговое народонаселение понять себя. Когда он отказался от этого в отчаяние, незнакомец, стоявший неподалеку (я полагаю, Мануэль проследовал за ним на пристань из гостиницы), с улыбкой предложил поправить дело. Он сказал: "Я говорю на английском и на итальянском языках, сэр. Я знаю Неаполь хорошо и привык к морю - это моя профессия. Не могу ли я помочь вам?"

Последовал ожидаемый ответ. Армадэль навязал все свои затруднения вежливому незнакомцу по-своему, безрассудно и опрометчиво. Его новый друг, однако, настоял самым благородным образом соблюсти все обычные формальности, прежде чем согласится взять это дело в свои руки. Он попросил позволение явиться к мистеру Армадэлю с аттестатами о его репутации и способностях. В тот же самый день пришел он в гостиницу со всеми своими бумагами и "с самой печальной историей" его страданий и лишений как "политического изгнанника", какую когда-либо слышал Армадэль. Это свидание решило все. Мануэль ушел из гостиницы с поручением найти экипаж для яхты и занять место шкипера на пробном плавание.

Я с тревогой наблюдала за Мидуинтером, пока Армадэль рассказывал нам эти подробности, и потом, когда он вынул аттестаты нового шкипера, которые принес с собой показать своему другу.

С минуту суеверные предчувствия Мидуинтера затихли, оттесненные естественным беспокойством за судьбу друга. Он рассмотрел бумаги - после того как он сказал мне, что чем скорее Армадэль попадет в руки посторонних, тем лучше,- с самым пристальным вниманием и с самым деловым недоверием.

Бесполезно говорить, что аттестаты были написаны правильно и удовлетворительны по содержанию. Когда Мидуинтер возвратил их, на щеках его вспыхнул румянец; он как будто почувствовал неискренность своего поведения и заметил в первый раз, что я рядом и также это примечаю.

"Против аттестатов ничего возразить нельзя, Аллэн. Я рад, что вы наконец получили помощь, которую хотели найти".

Вот все, что он сказал при расставании. После того как

Армадэль ушел, я больше не видала Мидуинтера: он опять заперся на ночь в своей комнате.

Теперь меня мучает только одно беспокойство. Когда яхта будет готова выйти в море и когда я откажусь занять дамскую каюту, не изменит ли Мидуинтер своего намерения и откажется ли ехать без меня?

Октября 26. Уже начало будущего испытания. Письмо от Армадэля к Мидуинтеру, которое Мидуинтер сейчас принес мне. Вот оно:

"Любезный Мид, я так занят, что не могу прийти сегодня. Кончайте вашу работу, ради Бога! Новый шкипер человек деловой. Он уже пригласил англичанина, которого хорошо знает, в помощники шкипера и абсолютно уверен в том, что сможет собрать экипаж дня через четыре. Я умираю от желания подышать морским воздухом, и вы, видимо, также, или вы не моряк? Снасти подготовлены, запасы прибывают на яхту, и мы поставим паруса завтра или послезавтра. Я никогда в жизни не был так весел. Напомните обо мне вашей жене и скажите ей, что она сделает мне одолжение, если приедет тотчас и распорядится насчет всего, что ей будет нужно в дамской каюте.

Преданный вам

А. А."

Под этим текстом было подписано рукой Мидуинтера: "Вспомни, что я сказал тебе. Напиши! Таким образом отказ покажется ему не таким жестоким, и извинись перед ним, что не можешь ехать на яхте..."

Я написала, не теряя ни минуты. Чем скорее Мануэль узнает (а он непременно узнает это от Армадэля), что решение не ехать на яхте уже принято с моей стороны, тем безопаснее я буду чувствовать себя.

Октября 27. Письмо от Армадэля в ответ на мое. Он выражает церемонные сожаления, что лишается моего общества в пробном плавании, и вежливо выражает надежду, что Мидуинтер убедит изменить мое решение. Подождет немного и узнает, что и Мидуинер не поплывет с ним!..

Октября 30. Ничего нового до сегодняшнего дня. Сегодня же перемена в нашей жизни наконец совершилась.

Армадэль явился утром в самом шумно-веселом расположении духа объявить, что яхта готова выйти в море, и спросить, когда Мидуинтер может перебраться на судно. Я сказала ему, чтобы он сам спросил об этом в комнате Мидуинтера. Он оставил меня с еще одной просьбой передумать и поплыть с ним. Я принесла еще одно извинение, объявила, что тверда в своем намерении, и села к окну в ожидании результата разговора в смежной комнате.

Вся моя будущность зависела от того, чем закончится разговор между Мидуинтером и его другом. Все шло так гладко до сих пор. Единственная опасность состояла в том, чтобы Мидуинтер не изменил своего намерения, или, лучше сказать, своего фатализма в последнюю минуту. Если он позволит Армадэлю уговорить себя ехать с ним, разгневанный Мануэль не остановится ни перед чем, он припомнит, что я поручилась ему, что Армадэль поедет из Неаполя один, и он такой человек, что способен рассказать всю мою прошлую жизнь Мидуинтеру, прежде чем яхта выйдет из гавани. Когда я думала об этом и считала минуты, медленно следовавшие одна за другой, а до моего слуха не доходило ничего, кроме шума голосов в смежной комнате, ожидание развязки стало почти невыносимо. Напрасно я старалась приковать свое внимание к тому, что происходило на улице. Я машинально глядела из окна и не видела ничего.

Вдруг - не могу сказать, через сколько времени - шум голосов прекратился, дверь отворилась, и Армадэль в одиночестве показался на пороге.

"Прощайте,- сказал он грубо.- Надеюсь, что, когда я женюсь, жена моя не причинит Мидуинтеру такого разочарования, какое жена Мидуинтера причинила мне!"

Он бросил на меня сердитый взгляд, сердито поклонился и, круто повернувшись, вышел из комнаты.

Я опять видела людей на улице, я видела спокойное море и мачты кораблей в гавани, где стояла яхта. Я могла думать, я могла опять дышать свободно! Слова, спасшие меня от Мануэля, слова, бывшие смертным приговором Армадэля, были сказаны. Яхта должна была уйти без Мидуинтера и без меня!

Охватившее меня чувство восторга почти свело с ума, но это было чувство мгновенное. Сердце мое замерло, когда я подумала о Мидуинтере, который остался один в смежной комнате.

Я вышла в коридор, прислушалась и не услышала ничего. Я тихо постучалась в дверь и не получила ответа. Я отворила дверь и заглянула в комнату: он сидел у стола, закрыв лицо руками. Я молча посмотрела на него и увидела крупные слезы, струившиеся по его щекам.

"Оставь меня,- сказал он, не отнимая рук от лица.- Я должен один это перенести".

Я вернулась в гостиную. Кто может понять женщин? Мы порой даже сами не понимаем себя. То, что он отослал из кабинета таким образом, поразило меня в самое сердце. Я не думаю, чтобы самая невинная и самая кроткая женщина почувствовала это сильнее меня. И это после того, что я сделала! Это после того, о чем я думала за минуту перед тем, как вошла в его комнату! Кто может это объяснить? Никто, а я менее всех!

Через полчаса дверь его кабинета отворилась, и я услышала, как он торопливо сошел с лестницы. Я выбежала, не дав себе времени подумать, и спросила, не могу ли я пойти вместе с ним. Он не остановился и не отвечал. Я вернулась к окну и увидела, как он быстро шел по улице в сторону, противоположную Неаполю и морю.

Теперь я понимаю, что он не слышал меня, в то время я нашла его поведение грубым, жестоким по отношению ко мне. Я надела шляпку и в припадке бешенства от этого поступка послала за коляской и велела кучеру везти меня, куда он хочет. Он отвез меня, как отвозил всех других приезжих, в музей осматривать статуи и картины.

Я переходила из комнаты в комнату с горящим лицом; все с удивлением смотрели на меня. Я пришла наконец в себя, вернулась в коляску и велела кучеру везти меня назад как можно скорее. Я сбросила манто и шляпку и опять села к окну. Вид моря охладил меня. Я забыла о Мидуинтере и думала об Армадэле и о его яхте. Не было ни малейшего ветра, не было ни облачка на небе, широкие воды залива были так гладки, как зеркало.

Солнце закатилось, короткие сумерки наступили, и их сменила ночь. Я напилась чаю и сидела у стола, думая и мечтая. Когда я окончательно опомнилась и вернулась к окну, взошла луна, а море было спокойно по-прежнему.

Я еще была у окна, когда на улице увидела Мидуинтера, возвращающегося назад. Я настолько успокоилась, что вспомнила его привычки, и угадала, что он пробовал снять тяжесть с души своей продолжительной прогулкой в одиночестве. Когда услышала, что он вернулся в свою комнату, то решила быть осторожной, чтобы не беспокоить его. Я решила ждать, когда он сам вздумает прийти ко мне.

Скоро услышала, как отворилось окно в его кабинете, и увидела, из своего окна, что он вышел на балкон и, посмотрев на море, поднял руки вверх. На этот раз он постоял, облокотясь на перила балкона и пристально смотря на море, которое поглощало все его внимание.

Долго-долго Мидуинтер не шевелился, потом вдруг увидела, как он вздрогнул, упал на колени, сложив руки, держась за перила балкона.

"Господь да помилует и сохранит тебя, Аллэн! - сказал он набожно.- Прощай навсегда!"

Я посмотрела на море. Дул тихий ветерок, и гладкая поверхность воды сверкала в лунном сиянии. Я опять взглянула на залив - и между мною и полосой лунного света медленно прошло длинное, черное судно с высокими, похожими на привидение парусами, скользя по воде бесшумно, как змея.

К ночи яхта Армадэля поплыла в пробный рейс.

Глава III

ДНЕВНИК ПРЕРЫВАЕТСЯ

Лондон, ноября 19. Я опять одна в большом городе, одна в первый раз после нашей свадьбы. Около недели тому назад я отправилась в путь на родину, оставив Мидуинтера в Турине.

Дни были так наполнены событиями с начала этого месяца, а я была так утомлена и душой и телом большую часть времени, что мой дневник оставался в забвении; только несколько отметок, написанных так торопливо и сбивчиво, что я сама едва понимаю их, напоминают мне о том, что случилось после того вечера, когда яхта Армадэля ушла из Неаполя. Я попробую, может быть удастся провести их в порядок без большой потери времени; я попробую, не смогу ли припомнить все обстоятельства по порядку, как они следовали одно за другим с начала месяца.

Третьего ноября, будучи еще в Неаполе, Мидуинтер получил торопливое письмо от Армадэля из Мессины. "Погода,- писал он,- была прекрасная, и яхта сделала самый быстрый переход, какой только мог я предполагать. Экипаж с виду груб, но капитан Мануэль и его помощник англичанин (последний описан добрейшим существом) прекрасно управлялись с ним". После этого счастливого начала Армадэль, разумеется, продолжал плавание и по совету шкипера решил посетить некоторые гавани в Адриатике, которые, по описанию капитана, стоило осмотреть.

Далее следовал постскриптум, объяснявший, что Армадэль торопился писать, чтобы успеть к неаполитанскому пароходу, и что он снова распечатал письмо прибавить кое-что, забытое им. Накануне отплытия яхты он был у банкира, чтобы взять "несколько сотен золотом", и думает, что забыл там сигарочницу: это была его любимая вещица. Он просил Мидуинтера сделать ему одолжение - постараться найти ее и сохранить до будущего свидания.

Вот суть письма.

Я старательно его обдумала, после того как Мидуинтер оставил меня одну после прочтения письма. Я думаю, что Мануэль недаром убедил Армадэля крейсировать в Адриатическом море, в котором гораздо меньше встречается кораблей, чем в Средиземном. Выражения, в которых упоминалось о такой ничтожной потере, как сигарочница, также поразили меня - как предсказание того, что будет. Я заключила, что банковые билеты Армадэля были разменены на золото не по его собственной предусмотрительности и знанию дел. Я подозреваю, что влияние Мануэля было также использовано в этом случае, и опять не без причины. Должна сказать, что во время бессонной ночи эти соображения беспрестанно приходили мне в голову, и время от времени я склонялась к решению о необходимости для меня вернуться в Англию.

Как попасть туда, особенно без Мидуинтера,- я не могла придумать в ту ночь. Я старалась разрешить это затруднение и заснула, измученная к утру, не придумав ничего.

Несколько часов спустя, когда я уже была одета, пришел Мидуинтер с известием, полученным с утренней почтой от лондонских журналистов. Издатели газет получили от редактора такой благоприятный отзыв о его корреспонденции из Неаполя, что решили предложить ему более ответственную должность с большим жалованьем в Турине. Редакторские инструкции были приложены к письму и его просили не теряя времени выехать из Неаполя к новому месту службы.

Услышав это, я успокоила его, прежде чем он успел задать вопрос, тревоживший его, согласна ли я на переезд. Турин имел в моих глазах большую привлекательность в том отношении, что он находится на дороге в Англию. Я уверила Мидуинтера тотчас, что готова ехать так скоро, как только возможно.

Он поблагодарил меня за готовность поддержать его планы с большей теплотой и ласковостью, чем я это видела в нем последнее время. Приятные известия от Армадэля, полученные накануне, по-видимому, вывели его из состояния отчаяния, в которое он был погружен после отплытия яхты. А теперь сообщение о его профессиональном успехе, а более всего надежда покинуть роковое место, в котором третье видение сновидения сбылось, окончательно (как он признался сам) развеселило и облегчило его. Он спросил, прежде чем ушел отдать распоряжения к нашему отъезду, ожидаю ли я известий от своих "родных" из Англии и распорядиться ли ему насчет того, чтоб мои письма пересылались вместе с его письмами poste restante (До востребования.) в Турин. Я тепло поблагодарила его и приняла предложение. В голове моей тотчас мелькнула мысль, как только он сделал свое предложение, что моими мнимыми "семейными обстоятельствами" снова можно воспользоваться как причиной для неожиданного отъезда из Италии в Англию.

Девятого числа мы поселились в Турине.

Тринадцатого Мидуинтер, будучи тогда очень занят, спросил, не хочу ли я избавить его от потери времени и сходить за письмами, которые, может быть, были пересланы нам из Неаполя. Я ожидала случая, который он теперь сам представил мне, и решилась ухватиться за него, не давая себе времени заколебаться. Нам не было писем poste restante. Но когда он задал мне этот вопрос после возвращения, я сказала ему, что для меня было письмо с неприятными известиями из "дома". Моя "мать" была опасно больна, и меня умоляли, не теряя времени, спешить в Англию, чтобы увидеться с нею.

Кажется совершенно непонятным теперь, когда я далеко от Мидуинтера, но тем не менее справедливо, что я не могла, даже теперь сказать ему заведомую ложь без трепета и стыда. Другие люди сочтут, да и я сама считаю это совершенно несообразным с таким характером, как мой. Несообразно или нет, а я это чувствовала. А что еще удивительнее (может быть, мне следовало бы сказать безумнее), если бы он настаивал на своем первоначальном намерении проводить меня в Англию, скорее чем позволить ехать одной, я твердо верю, что повернулась бы спиной к искушению во второй раз и заставила бы себя возвратиться к старой мечте прожить жизнь счастливо и безбедно с любимым мужем. Обманываю ли я себя в этом? Наверно, обманываю. Теперь важно только то, что случилось.

А кончилось тем, что Мидуинтер позволил мне убедить его, что я довольно опытна для того, чтобы заботиться о себе во время поездки в Англию, и что у него есть обязанности относительно журналистов, вверивших ему свои интересы, что нельзя поэтому оставлять Турин сразу после того, как он переехал туда. Мидуинтер не страдал, прощаясь со мною так, как страдал, когда видел в последний раз своего друга. Я это видела и как следует оценила беспокойство, выраженное им насчет того, чтоб я писала ему. Наконец я совершенно преодолела свою слабость к Мидуинтеру. Ни один мужчина, истинно любивший меня, не поставил бы своих обязанностей по службе выше своих обязанностей к жене. Я ненавижу его за то, что он позволил мне убедить его! Мне кажется, он был рад избавиться от меня. Мне кажется, он увидел в Турине какую-нибудь женщину, которая понравилась ему. Ну, пусть тогда следует своей новой фантазии, если хочет! Я скоро буду вдовой мистера Армадэля Торп-Эмброзского, и какое мне будет тогда дело до того, кого он любит или не любит?

О происшествиях в дороге не стоит упоминать, и мой приезд в Лондон уже записан на верху новой страницы.

Сегодня же единственное, хоть сколько-нибудь важное дело, сделанное мною после того, как я приехала в дешевую и спокойную гостиницу, в которой и нахожусь теперь, было поговорить с хозяином и попросить его помочь мне отыскать старые номера "Таймса". Он вежливо предложил проводить меня завтра утром в какое-то место в Сити, где хранят все газеты строго по номерам. До завтра я должна сдержать, как только могу, мое нетерпение узнать об Армадэле. Итак, я прощаюсь со своим прелестным отражением, которое появлялось на этих страницах.

Ноября 20. Еще нет никаких известий в газетах. Я внимательно пересмотрела каждый номер с того дня, когда письмо Армадэля было написано из Мессины, до 20 числа, и знаю наверно, что если и случилось что-нибудь, то в Англии еще это неизвестно. Терпение! Газеты будут доставляться ко мне каждое утро, и теперь каждый день может принести то, что я более всего желаю видеть.

Ноября 21. Опять нет известий. Я сегодня написала Мидуинтеру, чтобы соблюсти приличие.

Когда письмо было написано, я впала в сильное уныние - сама не знаю почему - и почувствовала такое сильное желание увидеть кого-нибудь, что с отчаяния, не зная других мест, куда можно было пойти, я отправилась в Пим-лико, надеясь, что, может быть, миссис Ольдершо вернулась в свою прежнюю квартиру.

В Пимлико после того, как я там была, произошли перемены. Та часть дома, которую занимал доктор Доуно-ард, была еще пуста, но лавку обжили веселые модистки и портнихи. Эти люди, когда я вошла в лавку, были мне незнакомы. Они, однако, без всяких вопросов дали мне адрес миссис Ольдершо, когда я спросила его, из чего я заключила, что маленькое "затруднение", принудившее ее скрываться в прошлом августе, закончилось для нее благополучно. А что касается доктора, в лавке не знали или не хотели мне сказать, что случилось с ним.

Не знаю, вид ли Пимлико заставил меня сделать глупость или это от злости, право не знаю, но, когда я достала адрес миссис Ольдершо, я почувствовала, что она единственная особа на свете, которую я хотела видеть. Я взяла кэб и велела кучеру ехать на ту улицу, где она живет, а потом решила вернуться в гостиницу. Я сама не знаю, что со мною, разве только я становлюсь нетерпеливее с каждым часом, ожидая сведений об Армадэле. Будет ли будущность менее мрачна, желала бы я знать. Завтра суббота. Поднимет ли покрывало неизвестности завтрашняя газета?

Ноября 22. Субботняя газета подняла покрывало неизвестности. Все слова напрасны, чтоб выразить страшное удивление, в котором я нахожусь, никак этого не ожидала. Я не могу поверить или понять теперь, что случилось. Ветры и волны сделались моими сообщниками! Яхта пошла ко дну, и все до одного члены экипажа погибли!

Вот описание, вырезанное из газеты:

"Несчастье на море. Известия, дошедшие до Королевской Яхтенной Эскадры и до страхователей, не оставляют ни малейшего сомнения, что мы с сожалением должны сообщить о трагической гибели пятого числа этого месяца яхты "Доротея" и всех находившихся на борту членов экипажа. Подробности следующие. На рассвете шестого числа итальянский бриг "Надежда", следовавший из Венеции в Марсалу, встретил у мыса Спортивенто (на самой южной оконечности Италии) плавающие предметы, которые привлекли любопытство людей на бриге. Накануне здесь свирепствовала сильная и неожиданно налетевшая буря, свойственная этим южным морям, но такая сильная, какой не помнят много лет. "Надежда" тоже была в опасности, когда разразилась эта буря, и капитан и экипаж заключили, что перед ними следы кораблекрушения; спустили лодку рассмотреть предметы, плавающие на воде. Курятник, сломанные доски были первыми признаками случившегося несчастья; потом нашли легкую мебель из каюты, исковерканную и сломанную. И, наконец, самая интересная вещь - спасательная бочка, к которой была привязана закупоренная бутылка. Эти последние вещи с остатками каютной мебели были подняты на "Надежду". На спасательной бочке стояло название судна: "Доротея". К.Я.Э. (Королевской Яхтенной Эскадры). Когда раскупорили бутылку, в ней нашли лист бумаги, на котором были торопливо набросаны карандашом следующие строки: "У мыса Спортивенто, через два дня по выходе из Мессины. Ноября 5? 4 ч.п.п. (это был час, когда лаг-бук итальянского брига показывал самую сильную бурю) обе наши лодки унесены морем. Руль сломался, и на корме открылась течь - этого мы уже не можем выдержать. Помоги нам, Боже! Мы тонем. Подписано: Джон Миченден, помощник шкипера". Дойдя до Марсалы, капитан брига подал рапорт британскому консулу и оставил найденные предметы у него. Розыски в Мессине показали, что несчастное судно прибыло туда из Неаполя. В этой последней гавани узнали, что "Доротея" была нанята у агента владельца англичанином мистером Армадэлем из Торп-Эмброза в Норфольке. Были ли с мистером Армадэлем на яхте друзья - не выяснено, но, к несчастью, нет сомнений, что сам несчастный джентльмен вышел на яхте из Неаполя и что он также находился на этом судне, когда оно отправилось из Мессины".

Такова история кораблекрушения, как описали его газеты ясно и кратко. Голова моя кружится, волнение мое так велико, что я думаю одновременно о пятидесяти разных вещах, стараясь думать об одной. Я должна ждать - один день ничего не значит,- я должна ждать, пока буду в состоянии взглянуть на мое новое положение, не будучи ошеломлена случившимся.

Ноября 23. Восемь часов утра. Я встала час тому назад и представила ясно, как мне следует поступить чтобы сделать первый шаг, который необходим в сложившихся обстоятельствах.

Для меня чрезвычайно важно узнать, что делается в Торп-Эмброзе, и было бы в крайней степени опрометчиво, пока я еще ничего не знаю об этом, осмелиться показаться туда. Остается только написать туда кому-нибудь, и единственный человек, которому я могу написать,- Бэшуд.

Я только что кончила письмо. Оно озаглавлено: "секретно" и подписано: "Лидия Армадэль". В нем нет ничего, что могло бы скомпрометировать меня, если старый дурак смертельно оскорблен моим обращением с ним и со злости покажет письмо другим. Но я не думаю, чтобы он это сделал. Человек в его лета прощает женщине все, если только женщина подаст ему надежду. Я прошу его как о личном одолжении сохранить нашу переписку в тайне. Я намекнула, что моя жизнь с моим покойным мужем была не очень счастлива и что я почувствовала, как неблагоразумно поступила, выйдя за молодого человека. В постскриптуме я захожу еще дальше и смело пишу ему утешительные слова: "Я могу объяснить, любезный мистер Бэшуд, что могло показаться ложно и обманчиво в моем поведении с вами, когда вы представите мне случай лично увидеться с вами".

Если бы ему было только шестьдесят лет, я сомневалась бы в результате, но ему за шестьдесят, и я думаю, что он представит мне случай лично с ним увидеться.

Десять часов. Я рассматривала копию с моего брачного свидетельства, которую я позаботилась снять в день свадьбы, и заметила, к своему невыразимому смущению, препятствие к появлению в роли вдовы Армадэля, которое теперь увидела в первый раз.

Описание Мидуинтера (под его именем), как показывает это свидетельство, совпадает, во всех возможных подробностях с приметами Армадэля Торп-Эмброзского, если бы я вышла за него. Имя и фамилия: "Аллэн Армадэль". Двадцать один год вместо двадцати двух, что можно легко принять за ошибку. Состояние - холостой. Звание - джентльмен. Местопребывание во время брака - гостиница Френта, на улице Дарли. Имя и фамилия отца: Аллэн Армадэль. Звание отца: джентльмен. Каждая подробность (кроме разницы в летах) относится как к одному, так и к другому. Но положим, когда я покажу копию с брачного свидетельства, какой-нибудь дотошный стряпчий захочет взглянуть на подлинник. Почерк Мидуинтера совершенно не похож на почерк его покойного друга. Роспись, которую он сделал в книге, не совпадает с подписью, которой Армадэль Торп-Эмброзский привык подписывать свое имя.

Могу ли я безопасно действовать в этом деле перед такой пропастью, какую я вижу под своими ногами? Что могу я сказать? Где я могу найти опытного человека, чтобы посоветоваться с ним? Я должна закрыть свой дневник и подумать.

Семь часов. Мои планы опять изменились после последней записи. Я получила предостережение быть осторожнее впредь, которым я не пренебрегу, и, кажется, сумела получить совет и помощь, которые мне нужны.

Напрасно придумывая, к кому обратиться в затруднении, стесняющем меня, я сделала из необходимости добродетель и отправилась сделать миссис Ольдершо сюрприз визитом ее возлюбленной Лидии! Видимо, бесполезно прибавлять, что я решилась осторожно расспросить ее и не проговориться о своих нынешних секретах.

Кислая и чопорная старая служанка впустила меня в дом. Когда я спросила ее госпожу, мне напомнили с самой ядовитой многозначительностью, что я совершила неприличный поступок, приехав в воскресенье. Миссис Ольдершо была дома только потому, что нездоровье не позволило ей быть в церкви. Служанка считала, что она навряд ли примет меня. Я, напротив, думала, что она непременно удостоит меня свиданием ради своих выгод, если я скажу мое имя: мисс Гуильт. И оказалось, что я была права. Меня заставили подождать несколько минут, а потом ввели в гостиную.

Там сидела матушка Иезавель с видом женщины, находящейся на пути к небу, в платье стального цвета, с серыми митенками на руках, в строгом простом чепчике на голове и с книгой проповедей на коленях. Она набожно закатила под лоб глаза при виде меня, и первые слова, сказанные ею, были: "О, Лидия! Лидия! Почему вы не в церкви?"

Если бы я была не так озабочена, внезапное представление миссис Ольдершо в совершенно новой роли могло бы позабавить меня, но я не была расположена смеяться и (так как все мои расписки были оплачены) не была обязана воздерживаться в выражениях.

"Вздор и пустяки! - сказала я.- Спрячьте в карман ваше воскресное лицо. У меня есть для вас новости с тех пор, как я вам писала из Торп-Эмброза".

Только что я упомянула о Торп-Эмброзе, глаза старой лицемерки снова закатились, и она наотрез отказалась услышать хоть слово о моих поступках в Норфольке. Я настаивала, но совершенно бесполезно. Миссис Ольдершо только качала головой, стонала и сообщила мне, что ее отношения к суетам мира сего изменились навсегда.

"Я родилась заново, Лидия,- сказала бесстыдная старуха, вытирая глаза.- Ничто не заставит меня возвращаться к этой вашей нечестивой спекуляции насчет сумасбродства богатого молодого человека".

Услышав это, я тотчас бы оставила ее, если бы одно соображение не удержало меня еще на минуту.

Легко было увидеть, что обстоятельства, принудившие миссис Ольдершо скрываться во время моего первого приезда в Лондон, были достаточно серьезны, чтоб принудить ее бросить - или по крайней мере сделать вид - ее прежние занятия. И едва ли было менее ясно, что она нашла выгодным - все в Англии находят это выгодным - прикрыть внешнюю сторону своей репутации гладким лоском лицемерия. Это, однако, было мое дело, и я поразмышляла бы об этом потом, а не у нее дома, если бы мои интересы не требовали испытать искренность преображения миссис Ольдершо.

В то время, когда она снаряжала меня для нашего предприятия, я помню, что подписала документ, дававший ей прекрасные денежные выгоды, если я стану миссис Армадэль Торп-Эмброзской. Возможность воспользоваться этой интересной бумагой в качестве пробного камня была так заманчива, что устоять против нее не было возможности. Я попросила моего набожного друга позволения сказать одно последнее слово, прежде чем я оставлю ее дом.

"Так как вы не интересуетесь более моей нечестивой спекуляцией в Торп-Эмброзе,- сказала я,- может быть, вы возвратите мне бумагу, подписанную мною, когда вы не были такой примерной особой, как теперь?"

Бесстыдная старуха лицемерка тотчас зажмурила глаза и задрожала.

"Что это значит: да или нет?" - спросила я.

"По нравственным и религиозным причинам, Лидия, это значит нет",- отвечала миссис Ольдершо.

"По нечестивым и мирским причинам,- возразила я,- прошу позволения поблагодарить вас за то, что вы показали мне ваши когти".

Теперь действительно не могло быть сомнения насчет цели, которую она имела в виду. Она не хотела больше рисковать и давать мне взаймы денег, она предоставляла мне возможность выиграть или проиграть одной. Если я проиграю - она не будет скомпрометирована; если я выиграю - она предъявит бумагу, подписанную мною, и воспользуется ею без угрызений совести. В моем теперешнем положении оставаться - значит понапрасну терять время и слова на бесполезные возражения. Я взяла на заметку это предостережение, чтобы учесть в будущем, и встала, намереваясь уйти.

В ту минуту, когда я поднялась со стула, раздался сильный стук в парадную дверь. Миссис Ольдершо, очевидно, узнала, кто это. Она торопливо встала и позвонила в колокольчик.

"Я нездорова и не могу никого видеть,- сказала она, когда вошла служанка.- Подождите несколько минут",- прибавила миссис Ольдершо, резко повернувшись ко мне, когда женщина пошла отворять дверь.

С моей стороны это была маленькая, очень маленькая месть - я знаю, но против удовольствия поступить наперекор матушке Иезавели, даже в безделице, нельзя было устоять.

"Я не могу ждать,- ответила я.- Вы только что напомнили, что мне следует быть в церкви".

Прежде чем она успела что-нибудь сказать, я вышла из комнаты.

Когда я стала ногой на первую ступеньку лестницы, парадная дверь отворилась, и мужской голос спросил, дома ли миссис Ольдершо.

Я тотчас узнала голос: доктор Доуноард!

Доктор повторил служанке свой вопрос тоном, в котором чувствовалось раздражение, что его не пускали дальше двери.

"Ваша госпожа нездорова и не может принимать гостей? Передайте ей эту карточку,- сказал доктор.- И скажите ей, что я надеюсь, когда я приду в следующий раз, она будет настолько здорова, чтобы принять меня".

Если бы его голос не сказал мне ясно, что он не чувствует дружеского расположения к миссис Ольдершо, я, наверно, отпустила бы доктора Доуноарда, не пытаясь напомнить о нашем знакомстве. Но теперь я испытывала желание поговорить с ним или с кем бы то ни было, кто сердился на матушку Иезавель. Я полагаю, что это было вызвано моей злостью на нее. Как бы то ни было, я сошла со ступенек и, тихо следуя за доктором, нагнала его на улице.

Я узнала его голос, узнала и его спину, когда шла позади него. Но когда я назвала его по имени и когда он, вздрогнув, обернулся и оказался со мной лицом к лицу, я последовала его примеру и также вздрогнула от неожиданности со своей стороны. Лицо доктора превратилось в лицо совершенно незнакомого мне человека, его лысина скрылась под искусно прилаженным седоватым париком. Он отпустил бакенбарды и выкрасил их под цвет своих новых волос. Отвратительные круглые очки торчали на его носу вместо красивого лорнета, который он обычно держал в руке, и черный галстук с огромным воротничком являлся недостойным преемником клерикального белого галстука прежних времен. От человека, которого я когда-то знала, ничего не осталось, кроме полной фигуры, вкрадчивой вежливости и приятности в обращении и в голосе.

"Очень рад видеть вас снова,- сказал доктор, тревожно осматриваясь вокруг и поспешно вынимая свою визитную карточку.- Но, любезная мисс Гуильт, позвольте мне поправить небольшую ошибку, допущенную с вашей стороны. Доктор Доуноард из Пимлико умер и похоронен, и вы чрезвычайно меня обяжете, если никогда, ни в каком случае не упомяните о нем опять".

Я взяла визитную карточку, которую он подал мне, и увидела, что я теперь говорю с доктором Ле-Ду, живущим в лечебнице в Фэруэтер-Вэле, в Гэмпстиде!

"Вы, кажется, нашли необходимым,- сказала я,- изменить многое с тех пор, как я видела вас в последний раз? Ваше имя, ваше местопребывание, вашу наружность..."

"И мою практику,- перебил доктор.- Я купил у человека безынициативного и малоизвестного диплом и лечебницу для приема нервных больных. Мы уже принимаем нескольких привилегированных друзей. Придите и навестите нас. Вы идете в мою сторону? Не угодно ли вам взять меня под руку и рассказать мне, какой счастливой случайности я обязан удовольствием видеть вас снова".

Я рассказала ему о своих делах именно так, как они складывались, и прибавила (желая узнать о его отношениях с прежней союзницей в Пимлико), что очень удивилась, услышав, что миссис Ольдершо не приняла такого старого друга, как он. Как доктор ни был осторожен, его поведение, когда он услышал мое замечание, тотчас убедило, что мои подозрения о его несогласии с миссис Ольдершо имели основания. Улыбка с лица исчезла, и он с раздражением поправил на носу свои отвратительные очки.

"Простите меня, если я предоставляю вам самой сделать свои выводы,- сказал он.- Я с сожалением должен сказать, что разговор о миссис Ольдершо очень для меня неприятен при теперешних обстоятельствах. Одно деловое затруднение, относящееся к нашему товариществу в Пимлико, совершенно неинтересно для такой молодой и красивой женщины, как вы. Расскажите мне ваши новости. Вы оставили место в Торп-Эмброзе? Вы живете в Лондоне? Не могу ли я, как врач по моей профессии или по другим вопросам, сделать что-нибудь для вас?"

Этот последний вопрос был для меня гораздо важнее, чем он предполагал. Прежде чем я ответила на него, я почувствовала необходимость расстаться с доктором и подумать.

"Вы были так добры, доктор, что пригласили меня нанести вам визит,- сказала я.- В вашем спокойном доме, в Гзмпстиде, я, может быть, найду что-нибудь рассказать вам, что я не могу сделать на этой шумной улице. Когда вы бываете дома в вашей лечебнице? Найду я вас там сегодня немного попозже?"

Доктор уверил меня, что он возвращается туда, и просил назначить час. Я сказала: "к полудню" и, сославшись на необходимость быть в другом месте, села в первый омнибус, проезжавший мимо.

"Не забудьте адреса",- сказал доктор, сажая меня.

"У меня есть ваша карточка",- ответила я.

Так мы расстались. Я вернулась в гостиницу, прошла в свою комнату и очень неспокойно обдумала все.

Серьезное препятствие в виде подписи на брачном свидетельстве все еще стояло на моей дороге также неопреодолимо, как и прежде. Всякая надежда получить помощь от миссис Ольдершо пропала. Я могла смотреть на нее теперь только как на врага, скрытого во мраке,- врага, в этом я не могла более сомневаться, который следил за мною и подстерегал меня, когда я была в Лондоне в последний раз. К какому другому специалисту могла я обратиться за советом, который мое несчастное незнание законов и порядка ведения дел принуждало меня искать у человека более опытного, чем я? Могла ли я обратиться к стряпчему, с которым консультировалась, когда хотела венчаться с Мидуинтером под своим девическим именем? Возможно! Не говоря уже ничего о холодном приеме, который я встретила в последний раз, совет, который мне был нужен сейчас, относился (как бы ни скрывала я факты) к обману - обману такого рода, которому не согласится помогать никакой порядочный стряпчий, если он дорожит своей репутацией. Не было ли какого-нибудь другого такого же сведущего человека, известного мне? Был один, только один - доктор, умерший в Пимлико и опять оживший в Гэмпстиде.

Я знаю, что это человек совершенно бессовестный, что он имеет опытность в делах, которая мне нужна; и такой хитрый, такой искусный и такой дальновидный человек, какого только можно найти в Лондоне. Кроме этого, я сделала два важных открытия, относившихся к нему в это утро. Во-первых, он находился в дурных отношениях с миссис Ольдершо, что защитило бы меня от всякой опасности, чтобы они оба не соединились против меня, когда я доверюсь ему; во-вторых, обстоятельства все еще принуждали его старательно скрывать свою личность, что позволяло мне иметь на него влияние ни в коем случае не меньше того, которое он сможет иметь надо мною. Во всех отношениях он был именно такой человек, какой был нужен для реализации своей цели, а я все не решалась идти к нему, не решалась больше часа, сама не зная почему.

Было уже два часа, когда я окончательно решилась нанести визит доктору. После этого я провела в номере еще час, определяя с величайшей осторожностью тот предел, до которого я окажу ему доверие. Наконец послала за кэбом и отправилась к трем часам пополудни в Гэмпстид.

Я с некоторым затруднением нашла лечебницу.

Фэруэтер-Вэль находился к югу от Гэмпстида и только недавно начал заселяться. День был пасмурный, и окрестности показались мне очень унылыми. Мы подъезжали к поселку по новой дороге, извивавшейся между деревьями, которая когда-то была аллеей парка какого-нибудь загородного дома. В конце этой дороги мы выехали на пустынную, открытую местность, с недостроенными виллами, разбросанными по ней, и с множеством свалок из досок, тачек и строительных материалов всякого рода, видневшихся по всем направлениям. В одном углу этой унылой местности стоял большой, не радовавший глаз дом, окруженный только что разбиваемым садом. Там не было еще ни куста, ни цветка, в общем, не на что было посмотреть. На открытой железной калитке, которая вела за садовую ограду, была прикреплена медная доска с написанными на ней огромными черными буквами словом "Лечебница". Колокольчик, когда извозчик позвонил, откликнулся в пустом доме каким-то погребальным звоном, а бледный, с дряблым лицом старый слуга в черном платье, отворивший дверь, имел вид только что вышедшего из могилы, чтобы исполнить эту обязанность. Из дома дохнуло на меня запахом сырой известки и свежего лака, а за мною ворвался в комнаты сквозной порыв сырого ноябрьского ветра. Я не заметила этого в то время, но, набрасывая эти строки, теперь вспомнила, что дрожала, когда переходила через порог.

Я назвала свое имя слуге: миссис Армадэль, и меня провели в приемную. Даже огонь потухал от сырости в камине. Единственные книги в темных коричневых переплетах, лежавшие на столе, были сочинениями доктора, а единственный предмет, украшавший стены,- диплом (в красивой рамке и под стеклом), который доктор купил вместе с иностранным именем.

Минуты через две хозяин лечебницы вошел и с веселым удивлением поднял кверху руки при виде меня.

"Я не имел ни малейшего понятия, кто такая миссис Армадэль,- сказал он.- И вы также переменили ваше имя? Как же хитро поступили вы, не сказав мне об этом, когда мы встретились сегодня утром! Пожалуйте в мой уголок, я не могу держать такого старого и дорогого друга, как вы, в приемной пациентов".

Уголок доктора находился с задней стороны дома, выходившей на поля, и деревья, предназначенные к срубке, но еще не срубленные строителями. Отвратительные медные, кожаные и стеклянные приборы и пробирки, искривленные, как будто это были одушевленные предметы, изгибавшиеся в болезненной агонии, заполняли одну часть комнаты. Большой книжный шкап со стеклянными дверцами занимал всю противоположную стену, и я увидела на его полках длинные ряды стеклянных банок, в которых плавали в желтой жидкости какие-то неопределенного вида мертвые существа серовато-белого цвета. Над камином в двух больших рамах, висевших рядом с большим пространством между ними, была размещена коллекция фотографических портретов мужчин и женщин. В раме с левой стороны помещались изображения нервных страданий, рама с правой стороны демонстрировала последствия сумасшествия, а пространство между ними было занято красиво раскрашенной бумагой, на которой был написан девиз: "Предупредить болезнь лучше, чем лечиться".

"Вот я здесь с моим гальваническим аппаратом, с моими сбереженными образцами и со всеми другими медицинскими принадлежностями,- сказал доктор, поставив для меня кресло у камина.- А вот моя система лечения безмолвно обращается с плаката над вашей головой в виде изложения ее сути, которое я осмеливаюсь представить с полным откровением. Это не дом сумасшедших, любезная миссис Армадэль. Пусть другие лечат сумасшествие, если хотят,- я останавливаю его. До сих пор у меня в доме еще нет больных. Но мы живем в таком веке, когда нервное расстройство (сродни помешательству) постоянно увеличивается, и со временем больные будут. Я могу ждать, как Гэрви ждал, как Дженнер ждал. А теперь положите вашу ногу на каминную решетку и расскажите мне о себе. Вы, разумеется, замужем? И какое хорошенькое имя! Примите мои сердечные поздравления; вы имеете два величайших счастья, какие только могут достаться женщине: мужа и дом..."

Я прервала поток искренних поздравлений доктора при первой возможности: "Я замужем, но мои семейные обстоятельства вовсе не столь радостны,- сказала я серьезно.- Мое настоящее положение не несет того счастья, которое, как обыкновенно предполагают, достается на долю женщины. Я уже нахожусь в положении весьма опасном".

Доктор придвинул свой стул ближе ко мне и тотчас перешел на свое прежнее докторское обращение и свой прежний откровенный тон.

"Если вы желаете посоветоваться со мною,- сказал он тихо,- вы знаете, что я в свое время хранил много опасных тайн, вы знаете также, что я имею два драгоценных качества для советника. Я не очень щекотлив, и на меня можно положиться безусловно".

Я колебалась даже теперь, сидя с ним одна в его комнате. Для меня было бы так странно довериться кому бы то ни было, кроме меня самой! А между тем, как мне было не довериться другому в таком затруднении, которое касалось юридического вопроса?

"Это как вам угодно,- прибавил доктор.- Я никогда не вызываю доверия, я только принимаю его".

Нечего было делать - приехала я сюда не колебаться, а говорить. Я рискнула и заговорила:

"Дело, о котором я желаю посоветоваться с вами, не относится к вашей докторской опытности, как вы, кажется, думаете. Но я думаю, что вы можете помочь мне, если я доверюсь вашему большому опыту человека светского. Предупреждаю вас заранее, что я непременно удивлю, а может быть, и испугаю вас".

С этим предисловием я начала мою историю и рассказала ему то, что решилась ему рассказать, не более.

С самого начала я не скрыла моего намерения выдать себя за вдову Армадэля и упомянула без всякой опаски (зная, что доктор может отправиться в контору и сам посмотреть завещание) большой доход, который достанется мне в случае успеха. Некоторые из обстоятельств я сочла нужным изменить или скрыть. Я показала ему известие, напечатанное в газете о гибели яхты, но не сказала ему ничего о неаполитанских происшествиях. Я сообщила ему о точном сходстве двух имен, предоставив ему вообразить, что это сходство случайное. Я сказала ему, как важен пункт в этом деле, что мой муж скрыл свое настоящее имя в глубокой тайне от всех, кроме меня; но для того, чтобы предотвратить общение между ними, я старательно скрыла от доктора, под каким именем Мидуинтер жил всю жизнь. Я призналась, что оставила своего мужа на континенте, но когда доктор задал этот вопрос, я предоставила ему самому заключить - при всей моей решимости я не могла сказать ему этого положительно,- что Мидуинтер знал о замышляемом обмане и что он нарочно остался за границей, чтобы не компрометировать меня своим присутствием. Обойдя это затруднение - или, как я теперь чувствую совершив эту низость,- я вернулась к самой себе и к истине. Я упомянула обо всех обстоятельствах, относившихся к моему браку, о поступках Армадэля и Мидуинтера, поступках, делавших открытие обмана (с помощью показаний других людей) совершенно невозможным.

"Я рассказала вам обо всем,- заявила я в заключение,- что касается цели, которой хочу добиться. Теперь мне остается сообщить вам прямо о весьма серьезном препятствии, стоящем на моем пути".

Доктор, который слушал до сих пор, не прерывая меня, попросил позволения сказать несколько слов, прежде чем я стану продолжать.

Эти "несколько слов" оказались вопросами - умными, дотошными, недоверчивыми вопросами,- на которые, однако, я оказалась способной отвечать с небольшой скрытностью и даже вовсе без скрытности, потому что они относились почти во всем к обстоятельствам, при которых я выходила замуж, и к моему законному мужу, если он вздумает со временем предъявить свои права на меня.

Мои ответы открыли доктору, во-первых, что я так устроила дела в Торп-Эмброзе, что произвела общее впечатление, будто Армадэль намерен на мне жениться; во-вторых, что прежняя жизнь моего мужа не может произвести на него благоприятного впечатления в глазах света; в-третьих, что мы были обвенчаны, не имея свидетелей, в большой приходской церкви, в которой в это же утро были обвенчаны две другие четы, не говоря уже о дюжине других пар, перепутавших всякие воспоминания о нас в голове церковнослужителей, которые венчались после того. Когда я сообщила доктору эти факты и когда он затем удостоверился, что я и Мидуинтер уехали за границу тотчас по выходе из церкви и что матросы, служившие на той яхте, на которой Армадэль уехал из Сомерсетшира (до моего брака), теперь плавают на других кораблях и в разных концах света,- доверие к моим планам ясно выразилось на его лице.

"Насколько я могу предположить,- сказал он,- права вашего мужа на вас (после того, как вы займете место вдовы умершего мистера Армадэля) не будут основаны ни на чем, кроме его простых уверений, и их, я думаю, вы сможете безопасно опровергнуть. Извините мое естественное недоверие к этому джентльмену, но между ним и вами может произойти в будущем недоразумение, и чрезвычайно желательно удостовериться заранее именно в том, что он может или не может сделать при подобных обстоятельствах. Теперь, когда мы покончили с главным препятствием, которое я вижу на пути вашего успеха, перейдем к тому препятствию, которое вам кажется не менее важным".

Я сама хотела перейти к этому препятствию. Тон, которым доктор говорил о Мидуинтере, хотя я сама была причиной того, страшно мне досаждал и пробудил на минуту старое сумасбродное чувство, которое, как мне казалось, я усыпила навсегда. Я воспользовалась возможностью переменить предмет разговора, упомянула о разнице подписи в церковных книгах между рукой, которою Мидуинтер подписал имя Аллэн Армадэль, и рукой, которой Армадэль Торп-Эмброзский привык подписывать свое имя, с такой поспешностью, которая, по-видимому, показалась доктору смешной.

"Это все? - спросил он, к моему чрезвычайному удивлению и облегчению.- Милая миссис Армадэль, пожалуйста, успокойтесь! Если стряпчие умершего Армадэля захотят видеть доказательства вашего брака, они не обратятся к церковным книгам для этого - могу вас уверить".

"Как! - воскликнула я с удивлением.- Вы хотите сказать, что запись в церковных книгах не служит доказательством моего брака?"

"Это служит доказательством,- сказал доктор,- что вы были обвенчаны с кем-то, но это не служит доказательством, что вы были обвенчаны с мистером Армадэлем Торп-Эмброзским. Джэк Нокиз или Том Стайльз - извините, за пошлость примера - могли получить позволение обвенчаться без оглашения и отправиться в церковь, чтобы обвенчаться с вами под именем мистера Армадэля, и церковная книга (как это могло быть иначе?) должна была в таком случае невинно помогать обману. Я вижу, что удивляю вас. Когда вы начали рассказывать это интересное дело, то удивили меня - теперь я могу в этом признаться,- уделив так много внимания любопытному сходству между двумя именами. Вы могли приступить к смелому и романтическому предприятию, в которое вы теперь вступили, не имея никакой необходимости выходить замуж за вашего настоящего супруга. Всякий другой человек пригодился бы точно так же, только если бы он согласился назваться мистером Армадэлем".

Я рассердилась на это.

"Всякий другой человек не годился бы точно так же,- немедленно возразила я.- Если бы не сходство имен, я и не подумала бы вовсе об этом предприятии".

Доктор согласился слишком поспешно.

"Я сознаюсь, что этот личный взгляд на предмет ускользнул от меня,- сказал он.- Однако вернемся к делу. В продолжение того, что я могу назвать исполненной приключений медицинской жизни, мне случалось не раз вступать в общение с юристами и пользоваться случаем замечать их действия в делах - назовем их домашней юриспруденцией. Я совершенно уверен, что не ошибаюсь, сообщая вам, что доказательства, которые потребуют представители мистера Армадэля, будут показаниями свидетеля, присутствовавшего при венчании, который сможет поручиться за личность жениха и невесты по своему личному знакомству с ними".

"Но я уже говорила вам,- ответила я,- что там не было никакого свидетеля".

"Именно,- возразил доктор.- В таком случае вам нужен, прежде чем вы сделаете шаг в этом деле, извините за выражение, готовый свидетель, обладающий высокими нравственными и личными качествами, на которого можно было бы положиться в том отношении, что он возьмет на себя нужную роль и даст перед судьей необходимые показания. Вы знаете такого человека? - спросил доктор, откидываясь на спинку кресла и смотря на меня с невинным выражением".

"Я знаю только вас",- сказала я.

Доктор тихо засмеялся.

"Как это похоже ча женщину! - заметил он с самой веселой досадой.- Как только она видит свою цель, она стремится к ней очертя голову самым ближайшим путем. О женщины! Женщины!"

"Оставьте в покое женщин,- торопливо перебила я.- Мне нужен конкретный серьезный ответ: да или нет".

Доктор встал и обвел рукой вокруг себя с чрезвычайной важностью и достоинством.

"Вы видите это обширное заведение,- начал он.- Вы можете по возможности определить, до какой степени мне дороги его благоденствие и успех. Ваш превосходный природный ум должен подсказать вам, что владелец этой лечебницы должен быть человеком самой незапятнанной репутации..."

"Зачем тратить так много слов,- снова перебила я,- когда достаточно одного слова? Вы хотите сказать "нет!"

Владелец лечебницы вдруг перешел к роли моего доверенного друга. s

"В эту минуту ни да, ни нет,- сказал он.- Дайте мне время до завтрашнего полудня. К тому времени я обязуюсь быть готов к одному из двух: или совсем отказаться от этого дела, или приняться за него всем сердцем и всей душой. Вы согласны на это? Очень хорошо, очень хорошо! Мы можем оставить этот разговор до завтра. Куда я могу заехать к вам, когда решу, что мне делать?"

Я не видела никакого препятствия оставить ему свой адрес в гостинице. Я позаботилась явиться туда как миссис Армадэль, а Мидуинтеру дала адрес ближайшей почтовой конторы, куда он должен адресовать ответы на мои письма. Мы назначили час, в который доктор должен заехать ко мне, и, обговорив это дело, я встала, отказываясь от предложения закусить и осмотреть весь дом. Его настойчивое стремление поддерживать внешнее приличие после того, как мы поняли друг друга, стало мне противно. Я ушла от него так скоро, как только могла, и вернулась к своему дневнику в гостиничном номере. Мы посмотрим, чем это кончится завтра. Мне сдается, что мой доверенный друг скажет "да".

Ноября 24. Доктор сказал "да", как я и предполагала, но на условиях, которых я никогда не ожидала. Условия, по которым я могла воспользоваться его услугами, состоят - не более и не менее - в том, чтобы я заплатила ему за них, когда займу место вдовы Армадэля, половину моего годового дохода, другими словами шестьсот фунтов!

Я протестовала против этого требования всякими способами, какие только могла придумать. Все это ни к чему не привело. Доктор объяснился со мною с самой обезаружива-ющей откровенностью. Он сказал, что ничего, кроме случайных затруднений в его положении в настоящее время, не могло заставить его вмешаться в это дело. Он откровенно признался, что он истратил свои собственные средства и средства других людей, которых он назвал своими покровителями, на покупку и окончательное обустройство лечебницы. В подобных обстоятельствах шестьсот фунтов были для него весьма кстати. За эту сумму он готов был подвергнуться серьезному риску советовать и помогать мне. Ни одним фартингом меньше сумма его не устраивает, в этом случае он оставит дело с самыми лучшими и дружескими пожеланиями в моих руках!

Торг кончился единственным способом, каким только мог закончиться. Мне не оставалось другого выбора, как принять это условие и предоставить доктору право начать это дело сейчас же так, как он хочет. Когда договоренность была достигнута между нами, я должна отдать ему справедливость и сказать, что он не показал намерения, как говорят, дать траве вырасти под его ногами. Он попросил перо, чернила и бумагу и посоветовал написать письмо в Торп-Эмброз и отправить его с сегодняшней почтой.

Мы условились о содержании письма, которое я и написала, а он тотчас же переписал. Я не входила в подробности, а просто извещала, что я вдова умершего мистера Армадэля, что я тайно обвенчалась с ним, что я вернулась в Англию, когда он отплыл на яхте из Неаполя, и что я вкладываю в письмо копию с нашего брачного свидетельства, как формальность, которую, как я полагаю, было необходимо исполнить. Письмо было адресовано к "представителям покойного Аллэна Армадэля, эсквайра, в Торп-Эмброз в Норфольке". Сам доктор отнес письмо на почту.

Я жду ответа с таким волнением, с таким нетерпением, когда сделан первый шаг. Образ Мидуинтера преследует меня как привидение. Я опять написала ему, как раньше, для соблюдения приличия. Я думаю, что это будет мое последнее письмо. Мужество мне изменяет, расположение духа становится мрачным, когда мои мысли возвращаются в Турин. Я все менее способна думать о судьбе Мидуинтера в эту минуту, чем прежде. День расчета с ним, прежде казавшийся отдаленным и маловероятным, может, настал теперь, а может, нет - я сама не знаю.

А я еще слепо полагаюсь на случайности.

Ноябрь 25. Сегодня в два часа доктор опять зашел ко мне, как мы условились. Он ходил к своим стряпчим (разумеется, не открывая им ничего) просто для того, чтобы выяснить, как доказать мой брак. Результат беседы подтверждает то, что он уже мне говорил. Ось, на которой будет вертеться все дело, если мои права будут оспаривать, это - вопрос о личности. Может быть, окажется необходимо для свидетеля дать показание в присутствии судей на этой неделе.

В таком положении дел доктор считает важным, чтобы мы были недалеко друг от друга, и предлагает найти спокойную квартиру для меня по соседству с ним. Я готова отправиться куда бы то ни было, потому что между другими странными фантазиями, овладевшими мною, у меня есть мысль о том, что я буду лучше избавлена от Мидуинтера, если перееду из тех мест, куда он адресует ко мне письма. Я не спала и думала о нем опять всю прошлую ночь. Сегодня утром я окончательно решила не писать ему больше.

Пробыв у меня полчаса, доктор уехал, предварительно осведомившись, хочу ли я идти вместе с ним в Гэмпстид снимать квартиру. Я сообщила ему, что есть дело, которое задержит меня в Лондоне. Он спросил меня, какое это дело.

"Вы увидите,- отвечала я,- завтра или послезавтра".

Меня охватил какой-то трепет, когда я осталась одна. Мое дело в Лондоне, кроме того, что оно было серьезно в глазах женщины, возвратило мысли к Мидуинтеру вопреки моей воле. Переезд на новую квартиру напомнил мне о необходимости одеться подобающе моей новой роли. Настало время надеть вдовий траур. Первым делом было достать денег. Я достала столько, сколько мне было нужно для роли вдовы, от продажи подарка Армадэля мне на свадьбу - рубинового кольца! Оно оказалось более дорогой вещью, чем я предполагала. По всей вероятности, теперь мне долго не придется беспокоиться о деньгах.

От ювелира я пошла в большую траурную лавку на Регентской улице. В двадцать четыре часа (если я не согласна ждать дольше) там обязались одеть меня с головы до ног во вдовий костюм. Я имела еще тревожную минуту, когда ушла из лавки, и для дополнения сильных ощущений в этот трудный день меня ожидал сюрприз по возвращении в гостиницу. Мне доложили, что меня ждет какой-то пожилой джентльмен. Я отворила дверь гостиной - там был старик Бэшуд!

Он получил мое письмо сегодня утром и отправился в Лондон с первым поездом, чтобы ответить на него мне лично. Я ожидала многого от него, но, конечно, не ожидала, что он примчится столь скоро. Это польстило мне. Я повторяю, что это польстило мне.

Я пропускаю восторги и упреки, стоны и слезы, скучные разглагольствования противного старика об одиноких месяцах, проведенных им в Торп-Эмброзе, где он погружался в мысли о том, что я бросила его. Он был чрезвычайно красноречив иногда, но мне не нужно сейчас его красноречия. Бесполезно говорить, что я оправдалась во всем и выслушала все о его чувствах, прежде чем спросила о новостях. Как приятно иногда женское тщеславие! Я почти забыла о своем риске, о своей ответственности, стараясь казаться очаровательной. Минуты две я чувствовала победный трепет торжества. Это было торжество - даже над стариком! Через четверть часа я заставила его улыбаться и хихикать, с восторгом прислушиваться ко всем моим словам и отвечать на все вопросы, которые я задавала ему, как послушного маленького ребенка.

Вот рассказ о торп-эмброзских делах, как я осторожно добилась от него.

Во-первых, известие о смерти Армадэля дошло до мисс Мильрой. Оно так поразило ее, что отец был принужден забрать ее из школы. Она вернулась в коттедж, и доктор каждый день бывает у нее. Сожалею ли я о ней? Да, я сожалею о ней точно так, как она когда-то сожалела обо мне!

Потом, положение дел в большом доме, которое я ожидала понять с некоторым трудом, оказалось совершенно понятным и вовсе не таким безнадежным. Только вчера стряпчие с обеих сторон пришли к соглашению. Мистер Дарч (фамильный нотариус Блэнчардов и лютый враг Армадэля в прежнее время) представляет интересы мисс Блэн-чард - ближайшей наследницы имения, которая, как оказывается, уже была в Лондоне некоторое время по своим собственным делам. Мистер Смарт из Норуича, которому было поручено надзирать за Бэшудом в управительской конторе, представляет покойного Армадэля. И вот что стряпчие решили между собой.

Мистер Дарч, действуя за мисс Блэнчард, потребовал владения имением и право получить доходы по расчету за рождественский срок от ее имени. Мистер Смарт со своей стороны согласился, что просьба фамильного стряпчего имеет большой вес. Он не видит при настоящем положении дела, чтобы он мог оспаривать смерть Армадэля, и соглашается не препятствовать этой просьбе, если мистер Дарч согласится со своей стороны принять ответственность в том, что он вступает во владение от имени мисс Блэнчард. Это мистер Дарч уже сделал, и имение находится теперь во владении мисс Блэнчард.

Результат этой договоренности (как думает Бэшуд) поставил мистера Дарча в положение человека, который решит, имею ли я право на положение вдовы и на ее деньги. Так как доход вдовы определен с имения, то он должен поступать из кармана мисс Блэнчард, а следовательно, вопрос о том, следует ли выплачивать его, будет вопросом для стряпчего мисс Блэнчард. Завтрашний день, вероятно, решит, справедлив ли этот взгляд, потому что мое письмо к представителям Армадэля должно быть получено в большом доме сегодня утром.

Вот что Бэшуд рассказал мне. Вернув свое влияние на него и получив от старика все нужные сведения, я должна была прежде всего сообразить, какую пользу можно извлечь из него в будущем. Он был полностью в моих руках, потому что его место в управительской конторе уже занял поверенный мисс Блэнчард, и Бэшуд горячо упрашивал позволить ему остаться, потому что я, разумеется, легко убедила его в том, что я действительно вдова Армадэля Торп-Эмброзс-кого. Но, пользуясь поддержкой доктора, я не нуждалась ни в какой помощи в Лондоне, и мне пришло в голову, что можно сделать Бэшуда гораздо полезнее, если отправить его в Норфольк наблюдать там за событиями в моих интересах.

Он горько разочаровался (намереваясь, очевидно, ухаживать за мною в моем вдовьем положении!), когда я сказала ему, к какому решению пришла. Но несколько убедительных слов и скромный намек на то, что он может питать надежды в будущем, если будет служить мне с абсолютным повиновением в настоящем, удивительно быстро примирили его с необходимостью исполнить мое желание. Он спросил "инструкций", когда пришла пора оставить меня и возвратиться в Норфольк с вечерним поездом. Я не смогла дать ему никаких инструкций, потому что не имела еще ни малейшего понятия о том, что сделают или чего не сделают стряпчие.

"Но если что-нибудь случится,- настаивал он,- чего я не пойму, что мне делать так далеко от вас?"

Я могла дать ему только один ответ.

"Не делайте ничего,- сказала я.- Что бы ни случилось, молчите и напишите или приезжайте тотчас в Лондон посоветоваться со мною".

С этими прощальными наставлениями мы условились о регулярной переписке. Я позволила Бэшуду поцеловать мою руку и отправила его на железную дорогу.

Теперь, когда я опять одна и могу подумать спокойно о свидании между мною и моим пожилым поклонником, я припоминаю некоторую перемену в обращении старика Бэшуда, которая привела меня в недоумение в то время и приводит в недоумение еще и теперь.

Даже в первые минуты встречи, когда он увидел меня, мне показалось, что взгляд его остановился на моем лице с новым выражением, пока я разговаривала с ним. Кроме этого, он сказал потом несколько слов о своей одинокой жизни в Торп-Эмброзе, в которых подразумевалось, что его поддерживало в горьком одиночестве чувство уверенности о его будущих встречах со мною, когда я вернусь. Если бы он был моложе и смелее (и если бы подобное открытие было возможно), я почти готова была бы подозревать его в том, что он узнал кое-что о моей прошлой жизни, внушившее ему уверенность удержать меня, если я вздумаю опять обмануть и бросить его. Но подобная мысль в отношении старика Бэшуда просто нелепа. Может быть, я чересчур взволнована неизвестностью, трудностью моего настоящего положения; может быть, чистые фантазии и подозрения сбивают меня с толку. Как бы то ни было, меня занимают теперь более серьезные предметы, чем старик Бэшуд. Завтрашняя почта может сказать мне, что думают представители Армадэля о правах вдовы Армадэля.

Ноября 26. Ответ получен сегодня в письме (как и предполагал Бэшуд) мистера Дарча. Угрюмый старый стряпчий отвечает на мое письмо в трех строчках. Прежде чем он сделает какой-нибудь шаг или выразит какое-нибудь мнение на этот счет, ему нужны доказательства личности и брачного свидетельства. И он осмеливается сообщить, что, прежде чем мы пойдем далее, желательно было бы дать ему возможность обратиться к моим поверенным!

Два часа. Доктор зашел вскоре после двенадцати часов сказать, что он нашел квартиру для меня в двадцати минутах ходьбы от лечебницы. Выслушав его новости, я показала ему письмо мистера Дарча. Он тотчас отнес его к своим стряпчим и вернулся с необходимыми сведениями для моих ответных действий. Я ответила мистеру Дарчу, сообщив в письме адрес моих поверенных, то есть стряпчих доктора, не сделав никаких комментариев о желании, выраженном им, получить доказательства моего брака. Вот все, что могло быть сделано сегодня. Завтрашний день принесет с собой события чрезвычайно интересные, потому что завтра доктор даст показание перед судьей, завтра же я перееду в мою новую квартиру во вдовьем трауре.

Ноября 27. Феруэтерская вилла. Показание было дано со всеми необходимыми формальностями. А я переехала в новую квартиру в своем вдовьем костюме.

Мне следовало бы прийти в волнение от начала этого нового акта в драме и от отважной роли, которую я играю в ней сама. Странно сказать, я спокойна и грустна. Мысль о Мидуинтере преследует меня и в новом жилище и страшно тяготит в эту минуту. Я не боюсь, что случится что-нибудь в то время, которое должно еще пройти, прежде чем я публично займу место вдовы Армадэля. Но когда наступит это время и когда Мидуинтер найдет меня (а найти меня он должен рано или поздно) в моей фальшивой роли и в положении, захваченном мною, тогда я спрашиваю себя: что случится? Ответ является, как явился сегодня утром, когда надевала вдовье платье. И теперь, как и тогда, в моей душе поселилось предчувствие, что он убьет меня. Если бы не было слишком поздно отступить... Нелепость! Закрою мой дневник.

Ноября 28. Стряпчие получили письмо от мистера Дарча и послали ему показание свидетеля с первой почтой.

Когда доктор принес мне это известие, я спросила, известен ли его стряпчим мой настоящий адрес, и, узнав, что он еще не сообщил его им, я попросила продолжать сохранять его в тайне. Доктор засмеялся.

"Вы боитесь, что мистер Дарч подкрадется к нам и лично атакует вас?" - спросил он.

Я согласилась с этим предположением, как с самым легким способом заставить его исполнить мою просьбу.

"Да,- сказала я,- я боюсь мистера Дарча".

Я несколько ободрилась после ухода доктора: есть приятное ощущение безопасности при мысли, что никто из посторонних не знает твоего адреса. Я довольно спокойна душевно сегодня, чтобы приметить, как мне к лицу вдовий траур, и чтобы заставить себя быть любезной с людьми в доме.

Мидуинтер опять расстроил меня в прошлую ночь, но я преодолела призрачное заблуждение, овладевшее мною вчера. Теперь я убедилась, что не должна опасаться насилия от него, когда он узнает, что я сделала; а еще менее можно опасаться, чтобы он унизился до предъявления своего права на женщину, которая так обманула его, как я. Единственное серьезное испытание, которому я буду подвержена, когда наступит день расчета, будет заключаться в том, чтобы поддержать мою фальшивую роль в его присутствии. После этого меня спасут его презрение и отвращение. В тот день, когда отрекусь от него в его присутствии, я увижу Мидуинтера в последний раз.

Буду ли я способна отречься от него перед ним? Буду ли я способна смотреть на него и говорить с ним, как будто он никогда не был для меня более чем друг? Как могу я это знать, пока не наступит время? Была ли когда на свете такая ослепленная дура, как я, чтобы писать о Мидуинтере, когда это только побуждает думать о нем? Я проявлю твердую решимость. С этого времени его имя больше не будет появляться на страницах дневника.

Понедельник, декабря 1. Последний месяц истекающего старого года, тысяча восемьсот пятьдесят первого! Если бы я позволила себе оглянуться назад, какой жалкий в моей жизни год увидела бы я прибавленным ко всем другим, не менее жалким пролетевшим годам! Но я приняла решение смотреть только вперед и намерена выполнить его.

Мне нечего записывать о последних двух днях, кроме того, что двадцать девятого числа я вспомнила о Бэшуде и сообщила ему свой новый адрес. В то утро стряпчие опять получили известие от мистера Дарча. Он уведомляет о получении показания, но откладывает известие о решении, к которому пришел, до тех пор, пока не спишется с душеприказчиками завещания покойного мистера Блэнчарда и пока не получит окончательных инструкций от своей клиентки, мисс Блэнчард. Стряпчие доктора объявили, что это последнее письмо - просто уловка для того, чтобы выиграть время. С какой целью, они, разумеется, не могли отгадать. Сам доктор говорит шутливо, что это обыкновенная цель стряпчих для того, чтобы предъявить более крупный счет. Мне кажется, что мистер Дарч подозревает что-то и что его цель постараться выиграть время...

Десять часов вечера. Я написала эту последнюю неоконченную фразу (к четырем часам пополудни), когда меня испугал стук колес кэба, подъехавшего к дому. Я подошла к окну и едва успела увидеть старика Бэшуда, выскочившего из кэба с проворством, на которое я не сочла бы его способным. Я так мало ожидала страшного открытия, предстоящего мне через минуту, что повернулась к зеркалу и спросила себя, что чувствительный старик скажет о моем вдовьем чепчике.

Как только он вошел в комнату, я поняла, что случилось какое-то серьезное несчастье. Взгляд его был дик, парик съехал на сторону. Он подошел как-то странно - торопливо и смущенно.

"Я сделал, как вы велели мне,- прошептал он, едва переводя дух.- Я там промолчал и прямо приехал к вам".

Он схватил меня за руку, прежде чем я успела заговорить, со смелостью, совершенно неожиданной для меня.

"О! Как могу сказать я это вам? - вырвалось у него.- Я вне себя, когда подумаю об этом!"

"Когда вы сможете говорить,- сказала я, сажая его на стул,- говорите. Я вижу по вашему лицу, что вы привезли мне известие из Торп-Эмброза, которого я не ожидала".

Он засунул руку в карман сюртука и вынул письмо, посмотрел на письмо и посмотрел на меня.

"Известия... известия... известия, которых вы не ожидали,- пролепетал он,- но не из Торп-Эмброза!"

"Не из Торп-Эмброза?"

"Нет. С моря!"

Первая догадка о случившемся мелькнула у меня при этих словах. Я не могла говорить, я смогла только протянуть руку к нему за письмом. Он еще не решался отдать его мне.

"Я не смею... я не смею! - повторял он бессмысленно.- Это потрясение может быть для нее смертельно".

Я выхватила у него письмо. Одного взгляда на почерк его автора было довольно. Руки мои опустились на колени, крепко сжав письмо. Я сидела, окаменев, не двигаясь, не говоря, не слыша ни одного слова из того, что Бэшуд говорил мне, и медленно осваиваясь с ужасной истиной. Человек, на роль вдовы которого я предъявляла права, был жив! Напрасно отравила я лимонад в Неаполе, напрасно предала его обманом в руки Мануэля. Два раза я расставляла для него западни, и два раза Армадэль спасся от меня!

Я пришла в себя и нашла плачущего Бэшуда на коленях у моих ног.

"Вы, кажется, рассердились,- бормотал он,- вы рассердились на меня? О! Если бы вы только знали, какие надежды имел я после того, когда мы виделись в последний раз, и как жестоко это письмо разбило их все в прах!"

Я оттолкнула жалкого старика от себя, но очень тихо.

"Ш-ш! - сказала я.- Не огорчайте меня теперь, мне нужно сочувствие, я должна прочитать письмо".

Он покорно отошел в другой конец комнаты. Я слышала, как Бэшуд сказал сам себе в бессильной злости: "Если бы море разделяло мои мысли, то оно утопило бы его!"

Я медленно развернула письмо, чувствуя между тем странную неспособность сосредоточить свое внимание на те самые строчки, которые горела нетерпением прочесть. Но зачем распространяться далее об испытанных при этом ощущениях, которых я описать не могу? Гораздо ближе будет к цели, если перепишу все письмо для будущих ссылок на этой странице моего дневника.

"Фиуме, Иллирия, ноября 21, 1851.

Мистер Бэшуд, город, из которого я пишу вам, удивит вас, и вы еще более удивитесь, когда узнаете, каким образом я пишу к вам из гавани Адриатического моря.

Я стал жертвой злодейского покушения. Меня хотели обворовать и убить. Воровство удалось, и только по милосердию Господа не удалось убийство.

Я нанял яхту более месяца назад в Неаполе и отправился (с радостью думаю теперь), не имея с собой друзей, в Мессину. Из Мессины я отправился в Адриатическое море. Через два дня нас застигла буря. Бури поднимаются и утихают очень быстро в тех морях. Яхта держалась на плаву отлично. Право, у меня слезы на глазах теперь, когда я думаю, что она на дне моря! К солнечному закату буря стала утихать, а к полночи осталось небольшое волнение, море начало успокаиваться. Я пошел в каюту немного усталый (я помогал управлять яхтой, пока продолжалась буря) и заснул через пять минут. Часа через два меня разбудил стук упавшего в мою каюту в щель вентилятора в верхней части двери предмета. Я вскочил и нашел маленький сверток, в который был завернут ключ. На клочке бумаги было что-то написано с внутренней стороны почерком, который было не очень легко разобрать.

До сих пор я не имел ни тени подозрения, что нахожусь в море наедине с шайкой злодеев (кроме одного), которые не остановятся ни перед чем. Я был в очень хороших отношениях с моим шкипером (самым опасным злодеем из всей шайки) и еще в лучших с его английским помощником. Так как матросы все были иностранцы, то мне нечего было с ними говорить. Они исполняли свое дело, и ни ссор и ничего неприятного не случалось. Если бы кто-нибудь сказал мне, прежде чем ночью я лег в постель после бури, что шкипер, экипаж и помощник шкипера (который казался сначала не лучше остальных) были все в заговоре, чтоб украсть у меня деньги, а потом утопить меня на своей собственной яхте, я засмеялся бы ему в лицо. Вспомните это, а потом представьте себе (потому что просто нет слов вам рассказать), что я должен был подумать, когда я развернул бумажку, в которой был завернут ключ. Простите, что я теперь списываю с письма помощника его содержание:

"Сэр, оставайтесь в постели, пока не услышите, что спускают лодку с штирборта, или вы будете убиты. Ваши деньги украдены, и через пять минут дно яхты будет прорублено, а дверь вашей каюты забита гвоздями. Мертвые ничего не могут рассказать, а шкипер намерен оставить доказательства на море о том, что яхта пошла ко дну со всеми находившимися на ней. Это его выдумка, и мы все замешаны в этом деле. Я никак не могу удержаться, чтобы не дать вам возможность спасти вашу жизнь. Возможность плохая, но не могу сделать более. Я сам буду убит, если не подам вида, что действую вместе со всеми. Ключ от двери вашей каюты бросаю вам в этом письме. Не пугайтесь, когда услышите стук молотка: я буду забивать вашу дверь, и у меня в руке будут короткие гвозди вместе с длинными, я употреблю только короткие. Подождите, пока не услышите, как лодка со всеми нами спущена на воду, а потом выломайте дверь каюты, прислонившись к ней спиной. Яхта проплывет с четверть часа после того, как в ней будут просверлены дыры. Бросайтесь в море с левой стороны и имейте яхту между вами и лодкой: вы найдете множество разного плавающего хлама, выброшенного нарочно, на котором сможете продержаться. Ночь тихая, море спокойное, и, может быть, какой-нибудь корабль подберет вас, пока вы будете еще живы. Я не могу сделать большего. Искренно вам преданный

Д. М."

Когда я дошел до последних слов, то услышал стук молотка. Не думаю, чтобы я был трусливее многих, но была минута, когда пот потек с меня градом. Я опомнился, прежде чем прекратился стук молотка, и начал думать об особе, очень дорогой для меня. Я сказал себе: "Я попытаюсь спасти свою жизнь, хотя все шансы к спасению против меня".

Я вложил письмо от особы, о которой упомянул, в одну из бутылок в моей шкатулке вместе с предупреждающим письмом помощника шкипера на случай, если я доживу до того дня, когда смогу увидеть его опять. Я повесил бутылку и фляжку с виски на перевязи на шею и сначала оделся, страшно волнуясь, потом одумался и опять разделся, чтобы плыть только в рубашке и подштанниках. В то время как я сделал это, стук молотка прекратился, и наступила такая тишина, что я услышал, как вода ворвалась в просверленное дно яхты. Потом я услышал стук спускаемой на воду лодки и голоса сидевших в ней злодеев, доносившиеся с правого борта. Я подождал, пока не услышал шум весел на воде, а потом с силой нажал спиной на дверь. Помощник шкипера сдержал свое обещание: я легко отворил дверь, выполз на четвереньках на палубу под прикрытием больверка и бросился в воду с левого борта. На море плавало множество предметов, я схватил первую попавшуюся мне вещь (курятник) и отплыл, держась за него, ярдов двести, оставляя яхту между собой и лодкой. Отплыв на это расстояние, почувствовал, что меня охватила дрожь, и остановился (боясь судорог), чтобы глотнуть виски. Закупорив фляжку, я оглянулся назад и увидел, что яхта тонет.

Еще через минуту между мной и лодкой не осталось ничего, кроме обломков для инсценировки кораблекрушения, брошенных нарочно. Сияла луна, и если бы на лодке была подзорная труба, то мне кажется, они могли бы увидеть мою голову, хотя я старательно держал курятник между собой и преступниками.

Они гребли веслами, и я слышал громко спорившие голоса. Минуты показались мне веком, я понял, о чем шел спор. Нос лодки вдруг повернулся в мою сторону. Какой-то злодей, поумнее остальных (наверно, шкипер), очевидно, уговорил их вернуться к тому месту, где затонула яхта, и убедиться, что я пошел ко дну вместе с нею.

Они проплыли уже половину расстояния, разделявшего нас, и я считал себя погибшим, когда услышал крик одного из них и увидел, что лодка вдруг остановилась. Минуты через две лодка развернулась, и ее пассажиры стали лихорадочно грести от меня так, как гребут люди, старающиеся спасти свою жизнь. Я посмотрел в одну сторону, в сторону земли, и ничего не увидел; я посмотрел в другую сторону, в сторону моря, и увидел то, что экипаж лодки заметил раньше меня,- парус вдали, становившийся все виднее и тем больше при лунном сиянии, чем дольше я на него смотрел. Через четверть часа на корабле смогли услышать мой крик, и экипаж подобрал меня.

Это были иностранцы, которые совершенно оглушили меня своей болтовней. Я пробовал объясняться знаками, но прежде чем успел заставить их понять меня, тело мое охватил такой озноб, что меня отнесли вниз. Я не сомневался, что корабль шел своим курсом, но был не в состоянии узнать о нем что-нибудь. Под утро я метался в горячке и с того времени не помню ничего до тех пор, пока не очнулся здесь, оказавшись на попечении венгерского купца, получателя товаров (как они это называют) берегового корабля, который спас меня. Он говорит по-английски так же хорошо и даже лучше, чем я, и обращается со мною с добротой, которую у меня не хватает слов передать. Когда купец был молодым человеком, он жил в Англии и учился торговому делу. Говорит, что воспоминания о нашем отечестве привлекли его сердце к англичанину. Он снабдил меня платьем, дал мне денег, чтобы отправиться в путь, как только доктор позволит мне ехать домой. Если у меня не возобновятся приступы болезни, я буду в состоянии выехать через неделю после этого. Если я успею к почтовой карете в Триесте и перенесу усталость, я возвращусь в Торп-Эмброз через неделю или дней десять, уж никак не позднее после того, как вы получите мое письмо. Вы согласитесь со мною, что это страшно длинное письмо, но короче я никак не могу. Я, кажется, отвык от моей прежней привычки выражаться кратко и заканчивать на первой странице. Впрочем, я теперь уже кончаю, потому что мне ни о чем более не остается рассказать, кроме как о причине, почему я пишу о том, что случилось со мною, и не жду, пока приеду домой и расскажу все устно.

Я думаю, что моя голова еще отуманена болезнью. По крайней мере, мне только сегодня утром пришло в голову, что какой-нибудь корабль, вероятно, прошел мимо того места, где яхта пошла ко дну, и подобрал мебель и другие вещи, выброшенные в море. В таком случае какие-нибудь ложные слухи о том, что я утонул, могли достигнуть Англии. Если это случилось (я молю Бога, чтобы это было безосновательное опасение с моей стороны), ступайте прямо в коттедж майора Мильроя, покажите ему это письмо - я написал его столько же для него, сколько и для вас,- а потом дайте ему вложенную записку и спросите его, не оправдывают ли, по его мнению, обстоятельства мою надежду, что он отправит эту записку к мисс Мильрой. Я не могу объяснить, почему я не пишу прямо к майору или к мисс Мильрой. Я могу только сказать, что есть уважительные причины, которые я обязался честью не нарушать, принуждающие меня действовать таким окольным путем.

Я не прошу вас отвечать на это письмо, потому что буду на обратном пути домой, надеюсь, задолго до того, как ваше письмо может дойти в это отдаленное место. Что бы вы ни делали, не теряя ни минуты, ступайте к майору Мильрою. Известно ли о гибели яхты в Англии или нет - ступайте!

Искренно вам преданный

Аллен Армадэль".

Я подняла глаза, когда прочитала до конца письмо, и увидела, что Бэшуд встал со своего стула и остановился прямо напротив меня. Он пристально изучал мое лицо с пытливым интересом человека, который старается прочесть чужие мысли. Он виновато опустил глаза, встретившись с моим взглядом, и вернулся к своему стулу. Считая меня действительно обвенчанной с Армадэлем, старался ли он приметить, хорошим или дурным известием, по моему мнению, было известие о спасении Армадэля? Тогда не было времени входить с ним в объяснения... Первое, что следовало сделать, это тотчас же известить доктора. Я подозвала Бэшуда и подала ему руку.

"Вы оказали мне услугу,- сказала я,- которая делает нас еще более близкими друзьями, чем прежде. Я после расскажу вам больше об этом и о других вещах, интересующих нас обоих. Теперь я хочу, чтобы вы дали мне письмо мистера Армадэля, которое я обещаю вам привезти назад, и подождать здесь, пока я возвращусь. Сделаете вы это для меня, мистер Бэшуд?"

Он отвечал, что он сделает все, о чем я его попрошу.

Я пошла в спальню и надела шляпку и шаль.

"Позвольте мне узнать точно некоторые обстоятельства, прежде чем я оставлю вас,- продолжала я, когда я была готова выехать.- Вы никому кроме меня, не показывали этого письма?"

"Ни одна живая душа не видала его, кроме нас двоих".

"Что вы сделали с запиской к мисс Мильрой?"

Он вынул ее из кармана. Я быстро ее пробежала, увидела, что нет ничего интересного, и тотчас же бросила в огонь. Сделав это, я оставила Бэшуда в гостиной и отправилась в лечебницу с письмом Армадэля в руках.

Доктор уехал, и слуга не мог сказать точно, когда он вернется. Я зашла в его кабинет и написала несколько строк, приготовлявших его к известию, которое привезла с собой. Я запечатала свою записку вместе с письмом Армадэля в конверт и оставила до его возвращения. Потом я сказала слуге, что зайду снова через час, и ушла.

Бесполезно было возвращаться в свою квартиру и говорить с Бэшудом, прежде чем узнаю, что доктор намерен делать. Я ходила поблизости взад и вперед по улицам, перекресткам и скверам с каким-то тупым, застывшим чувством, которое не допускало не только активной работы мысли, но и всякого ощущения физической усталости. Я вспомнила, что то же самое чувство испытала несколько лет назад в то утро, когда тюремные служители пришли за мной, чтобы вести в суд, где решался вопрос о моей жизни. Вся эта страшная сцена снова пришла мне на память самым странным образом, как будто в ней участвовала не я, а какое-то другое лицо. Раза два я спрашивала себя в страшном отчаянии, зачем меня тогда не повесили.

Когда я вернулась в лечебницу, мне сказали, что доктор пришел уже полчаса назад и что он сейчас в своей комнате, с нетерпением ждет меня.

Я вошла к нему в кабинет и увидела его сидящим у камина. Он обхватил голову руками и опирался локтями на колени. На столе возле него кроме письма Армадэля и моей записки я увидела в небольшом кругу света, отбрасываемом лампой, открытый указатель расписания железных дорог. Не думал ли он о побеге? Нельзя было узнать по его лицу, когда он взглянул на меня, что он замышлял или как это известие поразило его, известие о том, что Армадэль жив.

"Сядьте около камина,- сказал он.- Сегодня сыро и холодно".

Я молча села. Доктор молча растирал колени перед огнем.

"Вы ничего не хотите сказать мне?" - спросила я.

Он встал и вдруг приподнял абажур лампы так, что свет упал на мое лицо.

"Вы, кажется, нездоровы? - спросил он.- Что с вами?"

"Голова у меня тяжелая, а глаза горят,- ответила я.- Верно, от погоды".

Странно было, как мы оба удалялись от самого важного вопроса, о котором собрались говорить.

"Я думаю, что чашка чаю пойдет вам на пользу",- заметил доктор.

Я приняла предложение, и он приказал подавать чай. Пока подавали чай, доктор ходил взад и вперед по комнате, а я сидела у камина, и ни слова не было сказано. Чай взбодрил меня, и доктор заметил перемену к лучшему в моем лице. Он сел напротив у стола и наконец заговорил: "Если бы у меня было десять тысяч фунтов в эту минуту, я отдал бы их за то, чтобы не компрометировать себя в вашей отчаянной спекуляции со смертью мистера Армадэля".

Он сказал эти слова резко, запальчиво, что не вязалось с его обычным обращением. Был ли он сам испуган или старался испугать меня? Я решилась заставить его объясниться, прежде всего относительно того, что касалось меня.

"Минуту, минуту, доктор,- сказала я.- Вы обвиняете меня в том, что случилось?"

"Конечно нет,- отвечал он угрюмо.- Ни вы и никто не мог предвидеть того, что случилось. Когда я говорю, что отдал бы десять тысяч, чтобы не участвовать в этом деле, я не осуждаю никого, кроме себя. А когда я скажу вам, что не позволю воскресению мистера Армадэля погубить меня, не воспротивившись этому всеми силами, я открою вам одну из самых простых истин, когда-либо открытых мною мужчине или женщине за всю мою жизнь. Не думайте, что я подло отделял свои интересы от ваших в общей опасности, теперь угрожающей нам обоим. Я просто указываю разницу в риске, которому мы взаимно подвергались. Вы не использовали все свои ресурсы на приобретение лечебницы; вы не давали ложных показаний перед судьей, которые наказываются законом как клятвопреступление..."

Я опять перебила доктора. Его эгоизм принес мне больше пользы, чем его чай: он возвратил мне бодрость.

"Оставим в покое ваш и мой риск и приступим к делу,- сказала я.- Я вижу на вашем столе указатель железных дорог. Уж не собираетесь ли вы бежать?"

"Бежать? - переспросил доктор.- Вы, кажется, забываете, что мои последние деньги вложены в это заведение".

"Стало быть, вы остаетесь здесь?"

"Непременно!"

"А что вы намерены делать, когда мистер Армадэль приедет в Англию?"

Одинокая муха, видимо последняя из своего рода, пощаженная зимой, слабо жужжала, летая около лица доктора. Он поймал ее, прежде чем ответить мне, и протянул через стол в своем сжатом кулаке.

"Если бы эту муху звали Армадэль,- сказал он,- и если бы вы поймали его, как я поймал ее теперь, что сделали бы вы?"

Взгляд его, обращенный на мое лицо, сразу же устремился, когда он задал свой вопрос, на мое вдовье платье. Я тоже посмотрела на свое платье. Воспоминание о старой смертельной ненависти и вынесенном Армадэлю смертном приговоре охватило меня опять.

"Я убила бы его",- ответила я.

Доктор вскочил, все еще держа муху в кулаке, и посмотрел на меня - чересчур театрально - с выражением крайнего ужаса.

"Убили бы его! - повторил доктор в приступе добродетельного испуга.- Насилие! Убийство! В моей лечебнице! Перехватило даже дух у меня!"

Я встретила его взгляд, когда он выражался с таким искусственным негодованием, рассматривая меня с пытливым любопытством, которое, чтобы не сказать более, нисколько не согласовалось с пылкостью его языка и горячностью тона. Доктор тревожно засмеялся, когда наши глаза встретились, и вернулся к своему обычному обращению за ту минуту, которая прошла, прежде чем он заговорил опять.

"Приношу тысячу извинений,- сказал он.- Мне следовало знать, что слова дамы нельзя принимать буквально. Позвольте мне напомнить вам, однако, что обстоятельство слишком серьезно для... позвольте сказать, всякого преувеличения или шутки. Вы услышите, что я предлагаю, без дальнейших предисловий".

Он остановился и продолжал, используя муху, заключенную в его кулаке.

"Вот мистер Армадэль. Я могу выпустить его или удержать - как хочу, и он это знает. Я говорю ему,- продолжал доктор, шутливо обращаясь к мухе,- дайте мне надлежащие гарантии, мистер Армадэль, что вы не предпримите ничего против этой дамы или меня, и я выпущу вас из кулака. Откажете, и, каков бы ни был риск, я вас задержу. Можете ли вы точно предсказать, каков будет раньше или позже ответ мистера Армадэля? Можете ли вы не сомневаться,- сказал доктор, приноровляя действие к словам и выпуская муху,- что это кончится к совершенному удовольствию всех сторон таким образом?"

"Я не скажу сейчас,- отвечала я,- сомневаюсь я или нет. Дайте мне прежде убедиться, что я правильно понимаю вас. Вы предлагаете, если я не ошибаюсь, запереть двери этой лечебницы за мистером Армадэлем и не выпускать его до тех пор, пока он не согласится на условия, которые наши интересы требуют предложить ему? Могу ли я спросить в таком случае, как вы намерены заставить его войти в ловушку, которую расставите для него здесь?"

"Я предлагаю,- сказал доктор, положив руку на указатель расписания железных дорог,- удостовериться, во-первых, в какое время каждый вечер в этом месяце приходят в Лондон поезда из Дувра и Фолкестона, а потом я предлагаю послать человека, известного мистеру Армадэлю и на которого вы и я можем положиться, ждать прихода поездов и встретить мистера Армадэля в ту минуту, когда он выйдет из вагона".

"Вы придумали,- спросила я,- кто должен быть этот человек?"

"Тот самый, к кому адресовано это письмо",- сказал доктор, взяв письмо Армадэля.

Ответ испугал меня. Неужели было возможно, что он и Бэшуд знали друг друга? Я немедленно задала этот вопрос.

"До сегодняшнего дня я даже не слышал имени этого господина,- сказал доктор.- Я просто следовал процессу выводов рассуждения, которыми мы обязаны бессмертному Бэкону. Как это важное письмо попало в ваши руки? Я не могу оскорблять вас предположением, что оно было украдено. Следовательно, этот человек пользуется вашим доверием. Следовательно, он первый пришел мне в голову. Вы видите, как идет процесс выводов? Очень хорошо. Позвольте мне задать несколько вопросов о мистере Бэшуде, прежде чем мы пойдем далее?"

Вопросы доктора, по обыкновению, вели прямо к цели. Из моих ответов он узнал, что мистер Бэшуд был управителем Армадэля, что он получил это письмо в Торп-Эмброзе сегодня утром и привез его прямо ко мне с первым поездом, что он не показывал его и не говорил о нем перед отъездом ни майору Мильрою и никому другому, что я получила от него эту услугу, не доверив ему моей тайны, что я поддерживала с ним отношения как вдова Армадэля, что он скрыл это письмо, вообще повинуясь только предосторожности, так как я предложила ему молчать до тех пор, если в Торп-Эмброзе случится что-нибудь странное, пока он не посоветуется со мною, и наконец, что причина, по которой он в этом случае исполнил все так, как я ему велела, состояла в том, что и в этом случае, так и во всех других, мистер Бэшуд был слепо предан моим интересам.

В этом месте рассказа доктор посмотрел на меня недоверчиво из-под очков.

"В чем заключается тайна этой слепой преданности мистера Бэшуда вашим интересам?" - спросил он.

Я поколебалась с минуту - из сострадания к Бэшуду, а не в себе.

"Если вам хочется знать,- отвечала я,- то мистер Бэшуд в меня влюблен".

"Да, да! - воскликнул доктор с видом облегчения.- Я начинаю теперь понимать. Он молод?"

"Старик".

Доктор откинулся на спинку кресла и тихо захохотал.

"Все лучше и лучше,- сказал он.- Бэшуд именно такой человек, какой нам нужен. Кто подходит больше управителя мистера Армадэля для того, чтобы встретить своего господина, когда тот вернется в Лондон? И кто более способен употребить влияние на мистера Бэшуда надлежащим образом, как не очаровательный предмет обожания мистера Бэшуда?"

Нельзя было сомневаться, что Бэшуд годился для реализации цели доктора и что на мое влияние можно положиться для того, чтобы заставить Бэшуда служить этой цели. Затруднение заключалось не в этом, а в том вопросе, который остался без ответа. Я задала этот вопрос опять.

"Положим, что управитель мистера Армадэля встретит своего хозяина на железной дороге,- сказала я,- могу я спросить еще раз, как он убедит мистера Армадэля приехать сюда?"

"Не считайте меня невежей,- возразил доктор самым спокойным тоном.- Если я спрошу со своей стороны: как мужчин убеждают делать девять раз из десяти сумасбродные поступки в их жизни? Их убеждает ваш очаровательный пол. Слабая сторона каждого мужчины сторона женская. Нам надо только найти слабую сторону мистера Армадэля - пощекотать его с этой стороны, и молодой человек станет шелковым. Я заметил здесь,- продолжал доктор, открывая письмо Армадэля,- ссылку на какую-то молодую девицу, ссылку, обещающую нам многое. Где записка, которую мистер Армадэль адресовал к мисс Мильрой?"

Вместо того чтобы ответить ему, я вскочила со своего места. Как только доктор упомянул о мисс Мильрой, все что я слышала от Бэшуда о ее болезни и о причине ее, пришло мне на память. Я увидела способ заманить Армадэля в лечебницу так ясно, как видела по другую сторону стола доктора, удивившегося необыкновенной перемене во мне. Какое наслаждение заставить наконец мисс Мильрой послужить моим интересам!

"Оставьте записку в покое,- сказала я.- Она сожжена из предосторожности. Я могу сказать вам всё (даже более), чем эта записка могла мне сказать. Мисс Мильрой разрубает узел! Мисс Мильрой снимает все наши затруднения! Она тайно помолвлена с ним. До нее дошли ложные слухи о его смерти, и с тех пор она серьезно болеет в Торп-Эмброзе. Когда Бэшуд встретит Армадэля на станции, его первый вопрос непременно будет..."

"Вижу,- воскликнул доктор, перебивая меня.- Мистеру Бэшуду ничего более не остается, как помочь истине, добавив немного вымысла. Когда он скажет своему хозяину, что ложные слухи дошли до мисс Мильрой, ему только стоит прибавить, что это сообщение так подействовало на ее психику, что она заболела и находится здесь под медицинским наблюдением. Бесподобно! Бесподобно! Бесподобно! Мы будем иметь его в лечебнице так скоро, как только самая быстрая извозчичья лошадь в Лондоне может привезти его к нам. И заметьте, никакого риска, никакой необходимости доверяться другим! Это не сумасшедший дом, это патентованное заведение; здесь не нужно докторских свидетельств. Поздравляю вас, поздравляю самого себя. Позвольте мне передать вам указатель расписания железных дорог, просить вас засвидетельствовать мое уважение мистеру Бэшуду и указать ему на страницу, загнутую для него в надлежащем месте, на которое ему следует обратить особое внимание".

Вспомнив, как долго я заставила Бэшуда ждать меня, я тотчас взяла книгу и, простившись с доктором, ушла без дальнейших церемоний. Когда он вежливо отворил мне дверь, то без малейшей необходимости, хотя я не сказала ни слова, которое могло бы подвести его к этому, заговорил о той вспышке добродетельного испуга, случившейся с ним в начале нашего свидания.

"Я надеюсь,- сказал он,- что вы забудете и простите мой странный недостаток такта и проницательности, когда... словом, когда я поймал муху. Я положительно краснею за мою собственную глупость, как я могу придать буквальный смысл шутке дамы! Насилие в моей лечебнице! - воскликнул доктор, опять пристально устремив глаза на мое лицо.- Насилие в этом просвещенном девятнадцатом столетии! Было ли когда что-нибудь до такой степени смешное? Застегните ваше манто, прежде чем выйдете отсюда - там холодно и сыро! Не проводить ли мне вас? Не послать ли с вами моего лакея? А! Вы были всегда независимы, всегда, если я могу так выразиться, сама себе хозяйка! Могу я прийти завтра утром и узнать, что вы решили с мистером Бэшудом?"

Я сказала "да" и наконец ушла от него. Через четверть часа я вернулась в свою квартиру, и служанка мне сказала, что пожилой господин еще ждет меня.

У меня недостало духу или терпения - право не знаю чего - потратить много слов на то, что произошло между мною и Бэшудом. Было так легко, так удивительно легко дергать веревочку этой бедной старой куклы, поворачивая ее куда захочу! Я не встретила таких затруднений, какие могла бы встретить с человеком моложе или менее ослепленным любовью ко мне. Я оставила объяснения намеком на мисс Мильрой в письме Армадэля, которые привели в недоумение Бэшуда. Я даже не побеспокоилась выдумать вероятные причины, чтобы приказать ему встретить Армадэля на станции и заманить его хитростью в лечебницу доктора. Я только нашла необходимым упомянуть о том, о чем написала Бэшуду после моего приезда в Лондон, потом повторила то, что сказала ему, когда он лично отвечал на мое письмо в гостинице.

"Вы уже знаете,- сказала я,- что мое замужество было несчастливо. Сделайте из этого какие хотите заключения и не принуждайте меня говорить вам, так ли приятно известие о спасении мистера Армадэля, как следовало бы быть для его жены".

Этого было довольно для того, чтобы заставить засиять его дряблое лицо и снова оживить его увядшие старые надежды. Мне стоило только прибавить: "Если вы сделаете то, о чем я вас прошу,- все равно, какой бы непонятной и таинственной ни показалась вам моя просьба,- и если вы примете мои уверения, что сами вы не подвергнетесь никакому риску и получите надлежащее объяснение в надлежащее время,- вы будете иметь такие права на мою признательность и на мое внимание, какие не имел еще ни один человек на свете!" Мне стоило только сказать эти слова, сопроводить их нежным взглядом и пожать его руку украдкой, и он был у моих ног, слепо стремясь повиноваться мне. Если бы он мог только знать, что я думала о себе... но это все равно, он не знает ничего.

Прошло несколько часов после того, как я отослала Бэшуда (взяв с него обещание молчать, снабдив его инструкциями и расписанием поездов на железной дороге) в гостиницу возле станции, где он должен оставаться до тех пор, пока Армадэль не появится на платформе. Волнение, охватившее меня в начале вечера, прошло, и мною овладело опять тупое безразличие. Неужели моя энергия изменяет мне, желала бы я знать, именно в то время, когда она более всего нужна? Или мною овладевает какое-то предчувствие несчастья, которого я еще не могу понять?

Я была расположена просидеть здесь еще несколько часов, предаваясь подобным мыслям и позволяя им превращаться в слова, если бы дневник дал возможность для этого. Но мое ленивое перо было, однако, так прилежно, что добралось до конца тетради. Я дописала последние строчки, оставшиеся на последней странице,- и нравится мне это или нет - должна закрыть тетрадь на этот раз совсем.

Прощай, мой старый друг и товарищ многих несчастных дней! Так как мне некого и нечего любить, я подозреваю, что безрассудно любила тебя.

Какая я дура!

КНИГА ПОСЛЕДНЯЯ

Глава I

НА СТАНЦИИ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ

Вечером второго декабря Бэшуд в первый раз занял свой наблюдательный пост на станции Юго-Восточной железной дороги. Это было шестью днями ранее того числа, которое Аллен назначил для своего возвращения. Но доктор, посоветовавшись со своей медицинской опытностью, счел возможным, что "мистер Армадэль мог в свои молодые лета выздороветь скорее, чем предполагали его доктора". Вследствие этого, предосторожности ради, Бэшуду было велено начать ожидать прибытия поездов на другой день после того, как он получил письмо от своего хозяина.

От второго до седьмого декабря управитель аккуратно ждал на платформе, видел, как подъезжали поезда и убеждался каждый вечер, что все приезжие были незнакомы ему. От второго до седьмого декабря мисс Гуильт (мы возвращаемся к имени, под которым она более известна на этих страницах) получала его ежедневные донесения иногда лично, иногда письменно. Доктор, которому передавались эти донесения, читал их в свою очередь с невозмутимой уверенностью в правильности принятой предосторожности, до утра восьмого числа. В этот день раздражение от столь продолжительной неизвестности произвело перемену к худшему в переменчивом расположении духа мисс Гуильт, заметную для всех окружающих. Эта метаморфоза довольно странным образом отразилась такой же заметной переменой в обращении доктора, когда он нанес мисс Гуильт свой обычный визит. По случайности столь необыкновенной, что его враги могли бы подозревать, что это вовсе не было случайностью, в то утро, когда мисс Гуильт потеряла терпение, доктор в первый раз также потерял свою уверенность.

- Нет известий, разумеется,- сказал он, садясь с тяжелым вздохом.- Хорошо! Хорошо!

Мисс Гуильт с раздражением подняла на него глаза от своей работы.

- Вы, кажется, в необыкновенно унылом расположении сегодня,- сказала она.- Чего вы боитесь теперь?

- Обвинение в боязни,- торжественно отвечал доктор,- нельзя опрометчиво бросать ни на одного мужчину, даже когда он принадлежит к такой мирной профессии, как моя. Я не боюсь. Я, как вы правильнее выразились сначала, в необыкновенно унылом расположении духа. Я по природе, как вам известно, сангвиник и вижу сегодня только то, что без моей привычной наклонности к надежде я мог и должен бы видеть неделю тому назад.

Мисс Гуильт с досадой бросила свою работу.

- Если бы слова стоили денег,- сказала она,- увлечение болтовней обошлось бы для вас дорого.

- Что я мог и должен был бы видеть,- повторил доктор, не обращая ни малейшего внимания на слова мисс Гуильт,- неделю тому назад? Говоря попросту, я вовсе не так уверен, как прежде, что мистер Армадэль согласится без борьбы на условия, которые мои выгоды, в меньшей степени чем ваши, требуют поставить ему. Заметьте, я не сомневаюсь что нам удастся заманить его в лечебницу, я только сомневаюсь, окажется ли он таким сговорчивым, как я сначала предполагал. Что если он. смел, упрям,- продолжал доктор, в первый раз поднимая глаза и пристально всматриваясь в мисс Гуильт,- что если он будет держаться целые недели, целые месяцы, как многие люди в подобном положении держались и прежде него? Что выйдет из этого? Риск задерживать его насильно в заключении увеличивается с быстро растущими процентами и становится огромным! Мой дом в эту минуту уже готов для приемов пациентов; пациенты могут появиться через неделю; пациенты могут поддерживать связь с мистером Армадэлем, или мистер Армадэль может поддерживать связь с пациентами. Записка или письмо могут быть вынесены из дома и переданы комиссионерам, наблюдающим за домами умалишенных. Даже когда дело идет о частном заведении, таком, как мое, этим господам стоит только обратиться к лорду-канцлеру за разрешением и, придя в мою лечебницу, и обыскать дом сверху донизу! Я не желаю смущать вас, я не желаю вас пугать, я не имею намерения сказать, что меры, принятые для нашей безопасности, не самые лучшие, какие имеются в нашем распоряжении, я только прошу вас вообразить, как комиссионеры войдут в мой дом, а потом представить последствия... последствия! - повторил доктор, поднимаясь со своего места и взяв шляпу, будто имел намерение уйти из комнаты.

- Вы хотите еще что-то сказать? - спросила мисс Гуильт.

- Можете вы высказать что-нибудь на это с вашей стороны? - возразил доктор.

Он стоял со шляпой в руке и ждал. Минуты две оба смотрели друг на друга. Мисс Гуильт заговорила первая:

- Мне кажется, я понимаю вас,- сказала она, вдруг снова став спокойной.

- Извините,- переспросил доктор, приложив руку к уху,- что вы сказали?

- Ничего.

- Ничего?

- Если вам случится поймать другую муху сегодня,- с горечью сказала мисс Гуильт, насмешливо делая ударение на слово "муху",- я способна оскорбить вас другой "шуточкой".

Доктор умоляюще поднял кверху обе руки с выражением покорности на лице и явно повеселев.

- Жестоко,- прошептал он кротко,- что вы не простили мне даже теперь этой несчастной ошибки!

- Что еще хотите вы сказать? Я жду,- проговорила мисс Гуильт.

Она с пренебрежением повернула кресло к окну и опять принялась за свою работу. Доктор встал позади нее и положил руку на спинку кресла.

- Во-первых, я должен задать вопрос,- сказал он,- а во-вторых, посоветовать принять меры необходимой предосторожности. Если вы удостоите меня вашим вниманием, я прежде задам вопрос.

- Я слушаю.

- Вы знаете, что мистер Армадэль жив,- продолжал доктор,- знаете, что он возвращается в Англию, зачем же вы продолжаете носить ваш вдовий траур?

Она отвечала ему без малейшей нерешительности, продолжая заниматься своей работой:

- Потому что я сангвинического характера, так же как и вы, и намерена полагаться на случай до самого конца. Мистер Армадэль может еще умереть на обратном пути.

- А если он приедет живой, тогда что?

- Тогда может произойти еще одна случайность.

- Какая, позвольте спросить?

- Он может умереть в вашей лечебнице.

- Милостивая государыня,- возразил доктор густым басом, который он сохранял для вспышек добродетельного негодования,- подождите! Вы говорите о случайностях,- продолжал он, переходя на более спокойный тон в разговоре.- Да! Да! Разумеется. Я понимаю вас на этот раз. Даже искусство излечения зависит часто от случайностей, даже в такой лечебнице, как моя, может иметь место смертельный исход. Именно, именно! - повторил доктор, соглашаясь с мисс Гуильт с показным беспристрастием.- Я допускаю случайности, если вы хотите рассчитывать на них. Заметьте: я говорю, если вы хотите рассчитывать на них.

Наступила снова минута молчания - молчания такого глубокого, что в комнате ничего не было слышно, кроме шороха от иголки мисс Гуильт, продеваемой в ее работе.

- Продолжайте,- сказала она,- вы еще не кончили.

- Правда,- ответил доктор, выслушав этот вопрос,- я должен еще посоветовать вам принять меры предосторожности. Вы увидите, что я с своей стороны не расположен полагаться на случайности. Размышления убедили меня, что мы с вами (говоря о местности) не так удобно живем, как мы могли бы жить в расчете на непредвиденный случай. Кэбов мало в этой только обживаемой местности. Я живу в двадцати минутах ходьбы от вас, вы живете в двадцати минутах ходьбы от меня. Я ничего не знаю о характере мистера Армадэля, вы знаете его хорошо. Может быть, окажется необходимо - крайне необходимо - вдруг обратиться к вашему более близкому знакомству с ним. Как же это я сделаю, если мы не будем находиться близко друг от друга, не под одной кровлей? В интересах нас обоих я приглашаю вас переселиться в мою лечебницу на короткое время.

Быстрая иголка мисс Гуильт вдруг остановилась.

- Я понимаю вас,- сказала она опять так же спокойно, как прежде.

- Извините,- отвечал доктор в новом приступе глухоты поднося руку к уху.

Она засмеялась про себя тихим дьявольским смехом, который испугал даже доктора, так что он отнял свою руку от спинки ее кресла.

- Переселиться в вашу лечебницу? - повторила она.- Вы соблюдаете внешне приличия во всем другом, намерены ли вы соблюсти эти приличия, принимая меня в ваш дом.

- Непременно! - отвечал доктор с энтузиазмом.- Я удивляюсь, почему вы задаете мне этот вопрос? Знали ли вы когда человека моей профессии, который пренебрегал бы внешними приличиями? Если вы согласитесь принять мое приглашение, вы поступите в мою лечебницу в самой безупречной роли - роли пациентки.

- Когда вам нужен мой ответ?

- Можете вы решить сегодня?

- Нет.

- Завтра?

- Да. Вы хотите еще что-то сказать?

- Больше ничего.

- Оставьте же меня. Я не соблюдаю приличий. Я желаю быть одна, и говорю это. Всего доброго.

- О женщины! Женщины! - сказал доктор, опять возвратившись к прежнему расположению духа.- Такая восхитительная впечатлительность! Какая очаровательная небрежность в том, что они говорят или как они говорят! О! Как женщины нерешительны, застенчивы и как им трудно угодить! Прощайте.

Мисс Гуильт встала и презрительно посмотрела ему вслед из окна, когда дверь на улицу затворилась и он вышел из дома.

- Сам Армадэль принудил к этому в первый раз,- сказала она.- Мануэль принудил меня к этому второй раз. Неужели я позволю тебе, трусливому злодею, принудить меня к этому и в последний раз.

Она отошла от окна и задумчиво посмотрела в зеркало на свой вдовий траур.

День прошел, а она не решила ничего. Настала ночь, а она еще колебалась. Настало новое утро, а страшный вопрос еще остался без ответа. С ранней почтой получила она письмо: это было обычное донесение Бэшуда. Опять он поджидал приезда Аллена и опять напрасно.

- Я хочу иметь больше времени! - запальчиво воскликнула она.- Ни один человек на свете не заставит меня решиться скорее, чем я сама решу!

За завтраком в это утро (девятого декабря) доктор был застигнут в своем кабинете визитом мисс Гуильт.

- Мне нужен еще день,- сказала она, как только слуга затворил за нею дверь.

Доктор посмотрел на мисс Гуильт, прежде чем ответил, и понял, по выражению ее лица, как в эту минуту опасно доводить ее до крайности.

- Время уходит,- возразил он спокойным тоном.- Почем мы знаем, может быть, мистер Армадэль будет здесь сегодня.

- Мне нужен еще день! - повторила она громко и горячо.

- Согласен,- сказал доктор, с тревогой смотря на дверь.- Не говорите слишком громко: слуги могут услышать вас. Помните,- прибавил он,- я полагаюсь на вашу честь, надеюсь, что вы не станете принуждать меня к дальнейшей отсрочке.

- Вы лучше положитесь на мое отчаяние,- сказала она и оставила его.

Доктор очистил скорлупу на яйце и тихо засмеялся.

"Совершенно справедливо, моя милая! - подумал он.- Я помню, куда отчаяние привело тебя в прошлый раз, и, мне кажется, я могу предположить, что оно приведет тебя туда же и теперь".

Без четверти восемь Бэшуд занял свой наблюдательный пост, как обыкновенно, на платформе станции железной дороги у Лондонского моста.

Поезда ожидали в этот вечер в восемь часов. В пять минут девятого раздался свисток. Еще через пять минут пассажиры уже выходили на платформу.

Следуя полученным инструкциям, Бэшуд пробрался сквозь толпу к дверям вагонов и, не заметив знакомого лица при этом первом осмотре, присоединился к пассажирам, чтобы посмотреть на них во второй раз в приемной комнате таможни. Он огляделся по сторонам комнаты и удостоверился, что все люди, находившиеся там, незнакомы ему, когда вдруг услышал позади себя голос, воскликнувший:

- Неужели это мистер Бэшуд?

Он обернулся в нетерпеливом ожидании и очутился лицом к лицу с последним человеком на свете, которого он желал увидеть.

Этим человеком был Мидуинтер.

Глава II

В ДОМЕ

Заметив замешательство Бэшуда (одного брошенного взгляда было достаточно, чтобы обнаружить перемену в его наружности), Мидуинтер заговорил первый.

- Я вижу, что удивил вас,- сказал он.- Вы, верно, отыскивали кого-нибудь другого? Получили вы известие от Аллэна? Возвращается он домой?

Вопрос об Аллэне, хотя он естественно пришел бы в голову всякому в положении Мидуинтера, в эту минуту увеличил замешательство Бэшуда. Не зная, как выпутаться из критического положения, в которое он был поставлен, Бэ-шуд прибегнул к простому отрицанию.

- Я ничего не знаю о мистере Армадэле,- отвечал он с ненужной торопливостью.- Добро пожаловать обратно в Англию, сэр,- продолжал он, меняя тему разговора со своим обычным смятением в голосе.- Я не знал, что вы были за границей... Как давно мы не имели удовольствия... Я не имел удовольствия... Веселились вы, сэр, за границей? Такие отличные обычаи от наших! Долго вы останетесь в Англии теперь, когда вернулись?

- Я сам не знаю,- отвечал Мидуинтер.- Я был вынужден изменить свои планы и неожиданно приехать в Англию.- Он был в нерешительности, голос его изменился, и Мидуинтер добавил очень тихо: - Серьезное беспокойство заставило меня возвратиться. Я не могу сказать, какими будут мои планы до тех пор, пока это беспокойство не пройдет.

Свет от фонаря падал на его лицо, и Бэшуд заметил, что он очень переменился и похудел.

- Мне жаль, сэр, право, мне очень жаль. Не могу ли я быть вам полезен? - спросил Бэшуд, говоря под влиянием отчасти своей обычной вежливости, отчасти своих воспоминаний о том, что Мидуинтер сделал для него в Торп-Эмброзе в прошлом.

Мидуинтер поблагодарил его и грустно ответил:

- Я боюсь, что вы не сможете быть полезны, мистер Бэшуд. Тем не менее я очень благодарен за ваше предложение.

Он остановился и соображал некоторое время.

- Что если она не больна? Что если случилось какое-нибудь несчастье? - продолжал он, говоря сам с собой и опять повернувшись к управителю.- Если она оставила свою мать, может быть, ее следы найдутся, если поспрашивать в Торп-Эмброзе?

Любопытство Бэшуда было тотчас возбуждено. Его теперь интересовали все женщины ради мисс Гуильт.

- Вы отыскиваете какую-нибудь даму, сэр? - спросил он.

- Я отыскиваю,- сказал Мидуинтер просто,- мою жену.

- Вы женились, сэр? - воскликнул Бэшуд.- Вы женились после того, как я имел удовольствие видеть вас? Могу я осмелиться спросить...

Глаза Мидуинтера тревожно смотрели в землю.

- Вы знали эту особу,- сказал он.- Я женился на мисс Гуильт.

Управитель отскочил назад, как отскочил бы от заряженного пистолета, приставленного к его голове. Глаза его сверкнули, как будто он вдруг лишился рассудка, и нервный озноб, которому он был подвержен, охватил его с головы до ног.

- Что такое с вами? - спросил Мидуинтер. Ответа не последовало.

- Что же такого удивительного в том, что мисс Гуильт моя жена? - продолжал он немного нетерпеливо.

- Ваша жена? - повторил Бэшуд с отчаянием,- Миссис Армадэль...

Он сдержался с отчаянным усилием и не сказал ничего более. Изумление, овладевшее управителем, тотчас же отразилось на лице Мидуинтера. Имя, под которым он втайне обвенчался со своей женой, сорвалось с губ последнего человека на свете, которому он думал оказать доверие! Он взял под руку Бэшуда и отвел его к более малолюдной стороне платформы, чем та, где они до сих пор говорили друг с другом.

- Вы говорили о моей жене и вместе с тем о миссис Армадэль,- сказал он.- Что вы хотели этим сказать?

Опять ответа не было. Будучи совершенно не способен понять что-нибудь, кроме того, что он впутался в какое-то серьезное дело, совершенно для него непонятное, Бэшуд старался высвободиться от руки, удержавшей его, и старался напрасно. Мидуинтер сурово повторил вопрос:

- Я спрашиваю вас опять: что вы хотели этим сказать?

- Ничего... сэр! Даю вам честное слово, что я не хотел сказать ничего!

Он чувствовал, как рука Мидуинтера все крепче сжимала его руку, он видел даже в темноте отдаленного угла, в котором они стояли, что Мидуинтер охвачен гневом и что с ним нельзя было шутить. Степень его опасности внушила ему единственную возможность, которую имеет робкий человек, когда его принуждает сила стать лицом к лицу с непредвиденным обстоятельством - возможность солгать.

- Я только хотел сказать, сэр,- сказал он с отчаянным усилием, пытаясь смотреть и говорить с уверенностью,- что мистер Армадэль удивится...

- Вы сказали миссис Армадэль.

- Нет, сэр... Честное слово, вы ошибаетесь... Право, ошибаетесь! Я сказал мистер Армадэль... Как мог я сказать что-нибудь другое? Пожалуйста, отпустите меня, мне некогда. Уверяю вас, что мне страшно некогда.

Мидуинтер еще с минуту удерживал его и в эту минуту решил, что ему делать.

Он справедливо сказал, что его возвращение в Англию было вызвано беспокойством о его жене - беспокойством, естественно возбужденным (после аккуратного получения от нее писем через день или через два дня) внезапным прекращением переписки между ними с ее стороны в течение целой недели. Первое смутное, ужасное подозрение о другой причине ее молчания, а не какого-нибудь несчастья или болезни, которым он до сих пор приписывал это, охватило его вдруг внезапным холодом, как только услышал, что управитель жену его назвал миссис Армадэль. Маленькие неточности в ее переписке, которые он до сих пор считал только странными, теперь пришли к нему на память и показались ему также подозрительными. До сих пор он верил причинам, приводимым ею, пока она не дала ему другого, более определенного адреса, чтобы отвечать на ее письма, кроме адреса почтовой конторы. Теперь он стал подозревать, что эти причины были просто предлогом. До сих пор он имел намерение приехать в Лондон, расспросить в одном-единственном месте, которое было ему известно, чтобы найти ее следы по тому адресу, который она дала ему, будто бы квартиры, где жила "ее мать". Теперь (по причине, которую он боялся даже определить самому себе, но которая была так сильна, что пересиливала все другие соображения в его голове) он решился прежде всего выяснить, почему Бэшуду известна тайна, которая была брачной тайной между ним и его женой. Всякий прямой вопрос управителю в настоящем состоянии его духа, очевидно, был бы бесполезен. Оружие обмана было в этом случае насильно вложено в руки Мидуинтера. Он выпустил руку Бэшуда и сделал вид, что принял его объяснение.

- Извините,- сказал он,- я не сомневаюсь, что вы правы. Пожалуйста, припишите мою грубость беспокойству и усталости. Желаю вам доброго вечера.

Станция к этому времени была уже почти пуста, пассажиры прибывшего поезда собрались для проверки их багажа в приемной таможне. Было нелегко как будто проститься с Бэшудом, а на самом деле не терять его из виду, но прежняя жизнь Мидуинтера с его хозяином-цыганом была такова, что приучила его к таким уловкам, к каким он теперь был вынужден прибегать. Он отошел к дверям пустых вагонов, отворил одну из них, как бы отыскивая что-то оставленное им, и приметил, что Бэшуд направляется к ряду кэбов, стоящих у противоположной стороны платформы. Мидуинтер быстро прошел к длинному ряду экипажей со стороны, дальней от платформы, сел во второй кэб с левой стороны через минуту после того, как Бэшуд взобрался в первый кэб с правой стороны.

- Я заплачу вдвое,- сказал Мидуинтер извозчику,- если вы не потеряете из виду кэб, который едет перед нами, и поспеете за ним, куда бы он ни поехал.

Еще через минуту оба экипажа отъехали от станции.

Клерк сидел в своей будочке у ворот и записывал, куда едут проезжавшие кэбы. Мидуинтер услыхал, что извозчик, который вез его, закричал "Гэмпстид!", когда проезжал мимо окна клерка.

- Зачем вы сказали - Гэмпстид? - спросил он, когда они выехали со станции.

- Потому что извозчик, ехавший передо мною, сказал "Гэмпстид", сэр,- отвечал кучер.

Во время утомительной поездки к северо-западному предместью Мидуинтер непрестанно спрашивал, виден ли еще кэб. Кучер неспрестанно отвечал:

- Прямо перед нами.

Был уже десятый час, когда извозчик остановил наконец своих лошадей. Мидуинтер вышел и увидел перед собой кэб, ожидавший у дверей какого-то дома. Как только он удостоверился, что извозчик был тот самый, которого нанял Бэшуд, он заплатил обещанную награду и отпустил свой кэб.

Он стал ходить взад и вперед перед домом. Смутное страшное подозрение, возникшее в его душе на станции железной дороги, приняло в это время определенную форму, которая была для него ненавистна. Без малейшего основания он вдруг слепо заподозрил неверность своей жены и слепо стал подозревать, что Бэшуд служит ей посредником. Ужасаясь своей болезненной фантазии, он решил записать номер дома и название улицы, а потом, чтобы не обижать напрасно свою жену, тотчас обратиться по адресу, который она дала ему как адрес того дома, где жила ее мать. Он вынул свою записную книжку и пошел на угол улицы, когда заметил, что извозчик, привезший Бэшуда, смотрел на него с любопытством и удивлением. Мысль расспросить извозчика, пока представился случай, немедленно пришла ему в голову. Он вынул полкроны из кармана и положил ее в руку извозчика.

- Господин, которого вы привезли со станции, вошел в этот дом? - спросил он.

- Да, сэр.

- Вы слышали, спрашивал ли он кого-нибудь, когда дверь была отворена?

- Он спрашивал даму, сэр, миссис...- Кучер колебался.- Это имя было необыкновенное, сэр. Я его узнаю, если опять его услышу.

- Мидуинтер?

- Нет, сэр.

- Армадэль?

- Точно так, миссис Армадэль.

- Вы уверены, что он спросил миссис, а не мистера?

- Я так уверен, как может быть уверен человек, не обративший на это внимания, сэр.

Сомнение, заключавшееся в этом последнем ответе, заставило Мидуинтера решиться тут же разузнать, в чем дело. Он поднялся по ступеням к двери. Когда он поднес руку к колокольчику, охватившее волнение на минуту лишило его сил. Странное ощущение, как будто его сердце буквально выпрыгнуло из груди, испытал он, закружилась голова. Он удержался за перила лестницы, повернул лицо к воздуху и терпеливо ждал, пока слабость пройдет. Потом он позвонил в колокольчик.

- Дома...- Он хотел сказать "миссис Армадэль", когда служанка отворила дверь, но даже его решимость не могла заставить это имя сорваться с губ.- Дома ваша госпожа? - спросил он.

- Дома, сэр.

Служанка повела его в дальнюю гостиную и представила маленькой старушке с хорошими манерами и блестящими глазами.

- Тут какая-то ошибка,- сказал Мидуинтер.- Я желал видеть...- Опять он старался произнести имя, и опять у него не хватало сил.

- Миссис Армадэль? - подсказала маленькая старушка с улыбкой.

- Да.

- Проводи господина наверх, Дженни.

Служанка повела Мидуинтера в гостиную второго этажа.

- Как о вас доложить, сэр?

- Никак.

Бэшуд, только что закончил свое донесение о том, что случилось на станции. Самовластная повелительница Бэшуда еще сидела, онемев от удара, поразившего ее, когда дверь комнаты отворилась и Мидуинтер появился на пороге. Он сделал шаг в комнату и машинально запер за собой дверь. Он стоял в полном молчании и смотрел на свою жену с проницательностью, которая была ужасна по своему неестественному спокойствию, и охватывал ее твердо одним пытливым взглядом с головы до ног.

В полном молчании встала она со стула, в полном молчании стояла она на каминном ковре прямо перед мужем в своем вдовьем трауре.

Он сделал шаг ближе к ней и опять остановился. Он поднял руку и указал своим тонким смуглым пальцем на ее платье.

- Что это значит? - спросил Мидуинтер, не теряя своего страшного самообладания и не шевеля своей протянутой рукой.

При звуке его голоса грудь ее, тяжело дышавшая,- что было единственным видимым признаком волнения, охватившего мисс Гуильт, вдруг перестала волноваться. Она стояла непроницаемо молчалива, так неподвижно, что нельзя было заметить, дышит ли она, как будто его вопрос поразил ее в сердце.

Он сделал еще шаг навстречу к ней и повторил свой вопрос еще тише и спокойнее, чем это было в первый раз. Еще одна минута молчания, еще одна минута неопределенности могли стать для нее спасением, но роковая черта ее характера восторжествовала в этот кризисный момент их судьбы. Бледная, неподвижная, с диким горящим взором встретила она страшный неожиданный удар с большим мужеством и произнесла фатальные слова, которыми она отрекалась от мужа.

- Мистер Мидуинтер,- произнесла она тоном, неестественно жестким и неестественно четким,- наше знакомство не дает вам право говорить со мною таким образом.

Таковы были ее слова. Она не поднимала глаз, когда произносила их, а когда произнесла, последний слабый румянец исчез с ее щек.

Наступило молчание. Все еще пристально глядя на нее, Мидуинтер старался запечатлеть в уме слова, с которыми она обратилась к нему.

- Она называет меня "мистером Мидуинтером",- сказал он шепотом.- Она говорит о нашем знакомстве.

Он подождал немного и осмотрел комнату. Его блуждающие глаза увидели Бэшуда. Управитель стоял у камина, дрожа, наблюдая за ним.

- Я когда-то оказал вам услугу,- сказал он,- а вы когда-то сказали мне, что вы благодарный человек. Достаточно ли вы мне признательны, чтобы ответить мне, если я вас спрошу о чем-нибудь?

Он опять подождал. Бэшуд все стоял, дрожа, у камина и молча наблюдая за Мидуинтером.

- Я вижу, что вы как-то странно смотрите на меня,- продолжал Мидуинтер.- Разве во мне произошла какая-нибудь перемена, которой я сам не замечаю? Разве я вижу предметы, которых не видите вы? Разве я слышу слова, которых не слышите вы? Разве я смотрю и говорю, как человек не в своем уме?

Опять он подождал, и опять молчание не прерывалось. Глаза Мидуинтера засверкали, горячая кровь, которую он наследовал от матери, ударила в голову, густой румянец покрыл его бледные щеки.

- Та ли это женщина,- спросил он,- которую вы знали прежде и которая называлась мисс Гуильт?

Опять жена его собралась со всем своим мужеством, опять она произнесла роковые слова:

- Вы принуждаете меня снова сказать, что вы употребляете во зло наше знакомство и забываете о необходимости уважения ко мне.

Он обернулся к ней так внезапно и грозно, что с губ Бэшуда сорвался крик испуга.

- Вы жена моя или нет? - спросил он сквозь сжатые зубы.

- Я не жена ваша,- отвечала она.

Он, шатаясь, отступил назад, отыскивая рукой, за что бы ухватиться, как человек, находящийся в темноте. Он тяжело прислонился к стене и посмотрел на женщину, которая совсем недавно спала на груди его, а теперь, глядя ему в глаза, отреклась от него.

Бэшуд стоял, сраженный ужасом, возле нее.

- Пойдите сюда,- шепнул он,- увлекая ее к двери, которая вела в смежную комнату.- Ради Бога скорее! Он убьет вас!

Она отстранила старика рукой, посмотрела на него с внезапным румянцем на своем окаменевшем лице и ответила ему губами, на которых медленно появлялась дьявольская улыбка.

- Пусть он убьет меня! - сказала она.

Когда эти слова сорвались с ее губ, Мидуинтер отпрыгнул от стены с криком, разнесшимся по всему дому. Бешенство сумасшедшего сверкнуло в его тусклых глазах и угрожало ей его поднятыми руками. Он приблизился к ней на расстояние протянутой руки и вдруг остановился. Густой румянец исчез с его лица в ту самую минуту, когда он остановился, веки его закрылись, протянутые руки задрожали и беспомощно повисли. Он упал как мертвый и как мертвый лежал на руках жены, которая отреклась от него.

Она опустилась на пол, положила его голову на свои колени. Потом схватила руку управителя, старающегося помочь ей, и сжала ее, как в тисках.

- Бегите за доктором,- сказала она,- и не пускайте сюда никого, пока он придет.

В ее глазах и в ее голосе было что-то такое, что заставило бы всякого человека, кем бы он ни был, молча повиноваться ей. Молча покорился и Бэшуд и торопливо вышел из комнаты.

Как только она осталась одна, сейчас же подняла его со своих колен. Обняв Мидуинтера обеими руками, эта жалкая женщина прижала его безжизненное лицо к своему лицу и стала его укачивать на груди своей с такой нежностью, которая не нашла бы выражения в слезах, и с такими угрызениями совести, которых невозможно было передать словами. Молча прижимала она его к груди, молча покрывала поцелуями его лоб, щеки и губы. Ни малейшего звука не сорвалось с губ ее, пока она не услыхала шаги людей, торопливо поднимавшихся по лестнице. Потом тихий стон сорвался с губ ее, когда она взглянула на него в последний раз, и опять положила голову его на свои колени, прежде чем вошли посторонние.

Когда отворилась дверь, она увидела сначала хозяйку и управителя, за ними шел доктор, живший на этой же улице. Трагичность и красота ее лица, когда она подняла на него глаза, поразили воображение доктора, отвлекли его внимание от всего другого. Мисс Гуильт должна была сделать ему знак головой, она должна была указать ему на бесчувственного человека, прежде чем успела обратить его внимание на пациента и отвлечь это внимание от себя.

- Умер он? - спросила она.

Доктор отнес Мидуинтера на диван и приказал отворить окна.

- Это обморок,- сказал он,- и больше ничего.

Услышав этот ответ, она поняла, что силы изменили ей в первый раз. Мисс Гуильт глубоко вздохнула и с облегчением облокотилась о камин. Только один Бэшуд заметил, что она изнемогла от волнения. Он провел ее в противоположный конец комнаты, где стояло кресло, и предоставил хозяйке подавать доктору то, что он требовал.

- Вы будете здесь ждать, пока он опомнится? - шепнул управитель, смотря на диван и дрожа.

Этот вопрос возвратил ей чувство реального положения, сознание безжалостной необходимости, в силу которой это положение теперь вынуждало ее поступить. С тяжелым вздохом посмотрела она на диван, посоветовалась сама с собой с минуту и ответила на вопрос Бэшуда вопросом:

- Здесь ли еще тот кэб, который привез вас с железной дороги?

- Здесь.

- Поезжайте сейчас в лечебницу и ждите у ворот, пока я к вам приду.

Бэшуд колебался. Она подняла на него глаза и одним взглядом выслала его из комнаты.

- Больной опомнился,- сказала хозяйка, когда управитель затворил дверь.- Он только что глубоко вздохнул.

Она поклонилась, это было безмолвным ответом, встала, опять посоветовалась с собой, во второй раз посмотрела на диван, потом прошла в свою спальню.

Через некоторое время доктор отошел от дивана и сделал хозяйке знак стать поодаль. Телесное выздоровление пациента было надежно. Ничего более не оставалось делать, как ждать и предоставить его организму медленно возвращать сознание того, что случилось.

- Где она? - были первые слова, которые Мидуинтер сказал доктору и хозяйке, тревожно наблюдавшими за ним.

Хозяйка постучалась в дверь спальни и не получила ответа. Она заглянула в комнату и нашла ее пустой. На туалете лежал листок бумаги с деньгами для доктора. На бумаге написаны были такие строки, очевидно набросанные в сильном волнении и очень торопливо: "Мне невозможно оставаться здесь сегодня после того, что случилось. Я возвращусь завтра за моими вещами и заплачу за то, что я вам должна".

- Где она? - опять спросил Мидуинтер, когда хозяйка вернулась одна в гостиную.

- Ушла, сэр.

- Не верю! Старушка вспыхнула.

- Если вы знаете ее почерк, сэр,- отвечала она, подавая ему бумагу,- может быть, вы поверите этому.

Он прочитал.

- Я прошу извинения,- сказал Мидуинтер, отдавая ей назад бумагу.- Я прошу у вас извинения от всего своего сердца.

В его лице, когда он произнес эти слова, было что-то такое, не только уничтожившее раздражение старушки, но даже тронувшее ее внезапным состраданием к человеку, который оскорбил ее.

- Я боюсь, что под всем этим кроются какие-нибудь ужасные неприятности, сэр,- сказала она просто.- Не желаете ли вы, чтобы я передала какое-нибудь поручение этой даме, когда она вернется?

Мидуинтер встал и прислонился на минуту к стене.

- Я сам принесу завтра мое поручение,- сказал он.- Я должен видеть ее, прежде чем она оставит ваш дом.

Доктор проводил своего пациента на улицу.

- Не надо ли проводить вас домой? - сказал он ласково.- Вам лучше не идти пешком, если это далеко. Вам нельзя утомляться, вам нельзя простужаться в эту холодную ночь.

Мидуинтер взял его за руку и тепло поблагодарил.

Оставшись один, Мидуинтер остановился и молча посмотрел на небо. Небо прояснилось, сияли звезды - те звезды, которые он в первый раз научился узнавать от своего цыгана-хозяина на горе. В первый раз мысли его с сожалением вернулись к детским дням.

"О, моя прежняя жизнь,- подумал он с тоской.- Я не знал до сих пор, как счастлива была моя прежняя жизнь!"

Мидуинтер опомнился и пошел в сторону открытой местности. Лицо его омрачилось, когда обжитые улицы остались позади. Он шел навстречу уединению и темноте, которые простирались перед ним.

- Сегодня она отреклась от своего мужа,- сказал он.- Завтра она узнает своего властелина.

Глава III

ПУРПУРОВЫЙ ФЛАКОН

Кэб ждал у дверей, когда мисс Гуильт подошла к лечебнице. Бэшуд вышел ее встретить, она взяла его под руку и отвела на несколько шагов, так, чтобы не слышал извозчик.

- Думайте обо мне, что хотите,- сказала она, не поднимая с лица густой черной вуали,- но не говорите со мною сегодня. Поезжайте назад в вашу гостиницу, действуйте так, как будто не случилось ничего. Встречайте, по обыкновению, поезд завтра, а потом приезжайте ко мне в лечебницу. Поезжайте, не говоря ни слова, и я поверю, что на свете есть один человек, который истинно любит меня. Если же вы останетесь и будете задавать вопросы, я прощусь с вами тотчас и навсегда.

Она указала на кэб. Еще через минуту кэб отъехал от лечебницы и повез Бэшуда в гостиницу. Она открыла железную калитку и медленно подошла к двери дома. Дрожь пробежала по ее телу, когда она позвонила в колокольчик. Мисс Гуильт горько засмеялась.

- Опять дрожу! - сказала она себе.- Кто подумал бы, что во мне осталось так много чувства?

Раз в жизни лицо доктора сказало правду, когда в одиннадцатом часу вечера отворилась дверь и мисс Гуильт вошла в комнату.

- Господи помилуй! - воскликнул он с изумленным видом.- Что это значит?

- Это значит,- отвечала она,- что я решила сегодня вместо того, чтобы решить завтра. Вы, так хорошо знающие женщин, должны понимать, что они действуют по внутреннему побуждению. Меня привело сюда внутреннее убеждение. Примите меня или бросьте на произвол судьбы, как хотите.

- Принять вас или бросить...- повторил доктор, к которому вернулось присутствие духа.- Какие вы ужасные употребляете выражения! Ваше комната сейчас будет готова. Где ваша поклажа? Вы мне позволите послать за нею? Нет? Вы можете обойтись без вашей поклажи сегодня? Какая удивительная твердость! Вы сами пойдете за нею сегодня? Какая необыкновенная независимость! Снимите вашу шляпку. Присядьте к огню! Что могу я вам предложить?

- Предложите мне самое сильное снотворное средство, какое вам случалось составлять в своей практике,- отвечала она,- и оставьте меня в покое до тех пор, пока наступит время его принять. Я серьезно хочу быть вашей пациенткой! - прибавила она, когда доктор пробовал возражать.- Я буду самой бешеной из бешеных, если вы будете раздражать меня сегодня!

Хозяин лечебницы тотчас же стал серьезным и спокойным, как врач.

- Сядьте в этот темный угол,- сказал он.- Вас не потревожит никто. Через полчаса ваша комната будет готова и снотворное лекарство на столе.

"Это было для нее более тяжелой борьбой, чем я ожидал,- думал он, выходя из комнаты и направляясь к своей аптеке, находившейся в противоположной стороне передней.- Великий Боже! Какое ей дело до своей совести после такой жизни, какую вела она!"

Аптека была заполнена всеми последними изобретениями по медицинской части. Но одна из четырех стен не была занята полками, и это пустое пространство было заставлено красивым старинным шкапом из резного дерева, странно не согласовывавшимся с простой, практичной меблировкой этой комнаты вообще. С каждой стороны шкапа две трубы были вделаны в стену, сообщаясь с верхними этажами дома и с табличками. На одной трубе - "К дежурному аптекарю", а на другой - "К главной сиделке". Доктор, когда вошел в комнату, сказал несколько слов во вторую трубу - появилась пожилая женщина, получила приказание приготовить спальню миссис Армадэль, поклонилась и ушла.

Оставшись один в аптеке, доктор открыл среднее отделение шкапа, внутри находилась коллекция бутылок, содержащих различные яды, используемые в медицине. Вынув опиум, необходимый для усыпительного приема, и поставив склянку на прилавок, доктор вернулся к шкапу, заглянул в него, с сомнением покачал головой и подошел к открытым полкам на противоположной стороне комнаты. Там, немного подумав, он вынул из ряда больших склянок, стоявших перед ним, одну с желтой жидкостью. Поставив эту склянку на стол, он вернулся к шкапику, открыл боковое отделение, где стояла стеклянная посуда. Он выбрал красивый пурпуровый флакон, высокий и узкий по форме, со стеклянной же пробкой, и наполнил ее желтой жидкостью, оставив только небольшое количество на дне банки, и опять поставил, а затем запер флакон там, откуда его взял. Потом поставил бутылку на прежнее место, наполнив ее водою из цистерны, находившейся в аптеке, смешанной с химическими жидкостями в небольшом количестве, что сделало эту склянку (по цвету) совершенно такой, какой она была, когда он снял ее с полки. Завершив все эти таинственные комбинации, доктор тихо засмеялся и вернулся к своим трубам вызвать провизора.

Провизор пришел в длинном белом переднике от пояса до самых ступней ног. Доктор торжественно написал рецепт успокоительного питья и подал его провизору.

- Нужно немедленно, Бенджамин,- сказал он тихим и меланхолическим голосом.- Больная дама - миссис Армадэль, номер комнаты I, на втором этаже. Ах, Боже мой, Боже мой! - печально произнес доктор.- Болезнь серьезная, Бенджамин, болезнь серьезная.

Он раскрыл совершенно новую регистрационную книгу своего заведения и записал историю болезни подробно, а также выписанный рецепт.

- Вы отлили лавдан? Поставьте его на место, заприте шкап и отдайте мне ключ. Готово лекарство? Надпишите на сигнатурке: "Принять перед сном" - и отдайте сиделке, Бенджамин, отдайте сиделке.

Пока губы доктора отдавали эти приказания, его руки были заняты отпиранием ящика под конторкой, на которой лежала регистрационная книга. Он вынул из ящика красиво напечатанные билеты для посещения лечебницы, от 2 до 4 часов пополудни, и вписал число следующего дня - ю декабря. Когда двенадцать этих билетов были завернуты в двенадцать пригласительных писем и вложены в двенадцать отпечатанных литографским способом конвертов, он внимательно просмотрел список семейств, живших в окрестностях, и надписал их адреса на конвертах, сверяясь со списком. Позвонив в колокольчик он отдал явившемуся слуге письма и велел разнести их на следующее утро.

- Кажется, этого довольно,- сказал доктор, расхаживая по аптеке, когда слуга вышел.- Я думаю, что этого довольно.

Пока он был погружен в свои размышления, сиделка пришла доложить, что комната дамы готова, и доктор на минутку вернулся в кабинет сообщить эти сведения мисс Гуильт.

Она не пошевелилась с тех пор, как он ее оставил. Она встала из своего темного угла, когда он сообщил ей, что все готово, и, не говоря ни слова, не поднимая вуали, выскользнула из комнаты как призрак.

Через некоторое время сиделка опять спустилась вниз, чтобы сказать несколько слов своему хозяину наедине.

- Дама приказала разбудить ее завтра в семь часов, сэр,- сказала она.- Она намерена сама поехать за своей поклажей и хочет, чтобы ее ждал у дверей кэб, как только она оденется. Что мне делать?

- Делайте то, что дама вам приказала,- сказал доктор.- На нее можно положиться, она вернется в лечебницу.

В лечебнице завтракали в половине девятого. К этому времени мисс Гуильт все сделала в своей квартире и вернулась в лечебницу со своей поклажей. Доктора изумила поспешность его пациентки.

- Зачем тратить понапрасну столько энергии? - спросил он, когда они встретились за завтраком.- Зачем так торопиться, когда в вашем распоряжении все утро?

- Просто нетерпение! - сказала она коротко.- Чем дольше я живу, тем нетерпеливее я становлюсь.

Доктор заметил, прежде чем она заговорила, что лицо ее кажется в это утро страшно бледным и постаревшим, что когда она отвечала ему, то выражение ее лица - от природы подвижное необыкновенно - ничуть не изменилось. На губах ее не было обычной улыбки, в глазах обычного блеска. Он никогда не видел ее такой непроницаемой и холодно спокойной, какой была она теперь.

"Она наконец решилась,- подумал он.- Я могу сказать ей сегодня то, чего не мог сказать вчера".

Вместо предисловия к предстоящему разговору он бросил взгляд на ее вдовий траур.

- Теперь, когда вы привезли ваши вещи,- начал он,- позвольте мне посоветовать вам снять этот чепчик и надеть другое платье.

- Зачем?

- Помните, что вы мне говорили дня два тому назад? Вы сказали, что вполне возможно, что мистер Армадэль умрет в моей лечебнице.

- Я повторю это опять, если хотите.

- Возможность весьма сомнительная,- продолжал доктор, глухой, как всегда, ко всяким опасным предложениям.- Это едва ли можно даже вообразить! Но пока есть хоть какая-нибудь вероятность, то о ней стоит поразмыслить. Положим, он умрет - умрет скоропостижно и следствие коронера в доме будет необходимо. Что мы должны делать в таком случае? Мы должны сохранить те роли, в которых компрометировали себя. Вы - как его вдова, я - как свидетель вашего брака. И в этих ролях добиваться проведения самого подробного следствия. Если, что весьма невероятно, он умрет именно в то время, когда мы желаем этого, я думаю, я могу даже сказать, я решился признаться в том, что мы знали о его спасении от кораблекрушения, и в том, что мы научили Бэшуда заманить его в дом с помощью ложного сообщения насчет мисс Мильрой. Когда последуют неизбежные вопросы, я попробую доказать, что у него появились симптомы умственного расстройства вскоре после вашего брака, что его помешательство состояло в том, чтоб не признавать вас своей женой и уверять, будто он помолвлен с мисс Мильрой, что вы так были испуганы, когда услышали, что он жив и возвращается назад, что пришли в нервное состояние, потребовавшее моего попечения, что - по вашей просьбе и чтобы успокоить вашу нервную систему - я навестил его как врач и спокойно заманил его в лечебницу, потакая его помешательству - что совершенно позволительно в подобном случае,- и наконец, что я могу засвидетельствовать, что его мозг поражен таинственной болезнью, совершенно неизлечимой, совершенно гибельной, относительно которой медицинская наука находится еще в неведении. Такой образ действия (в случае весьма невероятном, предполагаемом нами) будет и в ваших интересах, и в моих бесспорно самым подходящим способом действия, и такое платье, при теперешних обстоятельствах, носить не следует.

- Сейчас его снять? - спросила она, вставая из-за стола и не делая никаких замечаний на сказанное доктором.

- Еще успеете до двух часов,- сказал доктор.

Она посмотрела на него с нескрываемым любопытством, и только.

- Отчего только до двух? - спросила она.

- Потому что сегодняшний день приема посетителей, а прием назначен от двух до четырех.

- Какое мне дело до ваших посетителей?

- Объясню какое. Я считаю важным, чтобы порядочные и бескорыстные свидетели увидели вас в моем доме в роли дамы, которая лечится у меня.

- Ваша причина не очень убедительна. Это ваша единственная причина?

- Моя милая, милая миссис Армадэль! - возразил доктор. Скрываю ли я что-нибудь от вас? Уж, конечно, вы должны знать лучше меня.

- Да,- сказала она примирительно,- это довольно глупо с моей стороны не понять вас до сих пор. Пришлите сказать в номер, когда я буду вам нужна.

Она оставила его и поднялась в свою комнату.

Часы пробили два часа, минут через пятнадцать пришли посетители. Как ни мало прошло времени после приглашения доктора, тем не менее оно было принято женской половиной тех семейств, которым они были адресованы.

Владелец лечебницы встретил своих гостей в передней, держа под руку мисс Гуильт. Алчущие глаза пришедших женщин не остановились ни на минуту на докторе, будто подобного человека и не существовало, и, устремившись на незнакомую даму, в одно мгновение оглядели ее с ног до головы.

- Моя первая пациентка,- сказал доктор, представляя мисс Гуильт.- Эта дама приехала только вчера поздно вечером и пользуется настоящим случаем (единственным, которое мои утренние занятия позволили мне представить), чтобы осмотреть лечебницу. Позвольте мне, милостивая государыня,- продолжал он, оставляя мисс Гуильт и подавая руку самой пожилой даме среди гостей.- Расстроенные нервы, домашние неприятности,- шепнул он ей по секрету.- Милая женщина! Печальные обстоятельства!

Он тихо вздохнул и повел пожилую даму через переднюю.

За ними хлынула толпа посетителей. Мисс Гуильт молча провожала их и шла одна - между ними, но не с ними, а после всех.

Доктор вел гостей, останавливаясь время от времени, чтобы старушка, опиравшаяся о его руку, могла перевести дух, прямо наверх. Остановив посетителей в коридоре и указав рукой на нумерованные двери, открывавшиеся с обеих сторон, он пригласил гостей заглянуть или в какую-нибудь одну или во все комнаты, как им будет угодно.

- Номера от первого до четвертого, милостивые государыни и милостивые государи,- сказал доктор,- для богатых людей, а дальше комнаты прислуги. Номера от четвертого до восьмого предназначены для небогатых больных, которых я принимаю на условиях, позволяющих только покрывать мои издержки - не более. Для приема этих бедных страждущих необходимо, чтобы они были набожны и рекомендованы двумя пасторами. Это мои единственные условия, но я настаиваю на них. Пожалуйста, заметьте, что комнаты все с вентиляторами, а кровати железные, и будьте так добры, обратите внимание, когда мы опять спустимся во второй этаж, что там есть дверь, с помощью которой можно прекратить всякое сообщение между вторым этажом и верхним, когда это необходимо. Комнаты во втором этаже, до которого мы теперь дошли (за исключением моей комнаты), все предназначены для приема больных дам. Практика убедила меня, что чрезвычайная чувствительность женского организма требует, чтобы спальни были расположены высоко - для большей чистоты и свободы циркуляции воздуха. Здесь дамы находятся непосредственно под моим наблюдением, в то время как мой помощник, которого я ожидаю через неделю, присматривает за мужчинами на первом этаже. Заметьте опять, когда мы спускаемся на этот нижний или первый этаж, вторую дверь, закрывающую сообщение ночью между двумя этажами для всех, кроме моего помощника и меня. А теперь, когда мы дошли до мужской половины лечебницы и когда вы ознакомились с устройством заведения, позвольте мне ознакомить вас с примерами моей системы лечения. Я могу представить практический пример, пригласив вас в комнату, оборудованную по моим указаниям, для лечения самых сложных нервных болезней и умопомешательства, какие только встречались мне.- Он отворил дверь в самом конце коридора, дверь под номером четвертым.

- Посмотрите, милостивые государыни и милостивые государи,- сказал он,- и если заметите что-нибудь замечательное, пожалуйста, скажите.

Комната была не очень велика, но хорошо освещена одним широким окном. Удобно меблированная, она отличалась от других подобных спален только тем, что в ней не было камина. Когда посетители это заметили, им было сообщено, что комната отапливалась зимой с помощью горячей воды, а потом их пригласили обратно в коридор, чтоб показать им то, чего они не могли заметить сами.

- Позвольте мне сказать вам одно слово, милостивые государыни и милостивые государи,- сказал доктор,- буквально одно слово о нервных расстройствах. Каков ход лечения, когда состояние нервной системы тревожит вас и вы обращаетесь к своему доктору? Он примет вас, выслушает и даст вам два рецепта: один написан на бумаге, и лекарство составляется в аптеке; другой дается словесно в подходящую минуту, скажем, когда вы платите доктору за визит, и состоит в общей рекомендации сохранять душевное спокойствие. Дав этот превосходный совет, доктор оставляет вас избегать всех неприятностей вашими собственными усилиями, до следующего визита к нему. Здесь в действие вступает моя система и помогает вам. Когда я вижу, что вам необходимо сохранить душевное спокойствие, я устраиваю это. Я создаю для вас такую обстановку, в которой не допускаются десять тысяч безделиц, раздражающих нервных людей дома. Я ставлю непроходимый нравственный барьер между раздражением и вами. Найдите дверь, хлопающую в этом доме, если можете! Встретьте слугу в этом доме, который звенел бы чашками, когда уносит поднос! Найдите лающих собак, кричащих петухов, стучащих молотком работников, визгливых людей здесь - и я обязуюсь закрыть мою лечебницу завтра же! Разве эти неприятные вещи ничего не значат для нервных людей? Спросите их! Могут они избавиться от этих неприятностей дома? Спросите их! Разве десять минут раздражения от лая собаки или голоса плачущего ребенка не перечеркнут той пользы, которую принесет нервному больному месяц амбулаторного лечения? В Англии не найдется ни одного сведущего доктора, который осмелился бы отрицать это. Моя система основана на этих простых правилах. Я утверждаю, что медицинское лечение нервных больных совершенно подчинено нравственному, духовному лечению. Нравственное лечение вы находите здесь. Это нравственное лечение, заботливо продолжаемое целый день, следует за больным в его комнату, ночью успокаивает его, без ведома его самого,- вы видите каким образом.

Доктор остановился перевести дух и в первый раз с тех пор, как посетители вошли в дом, посмотрел на мисс Гуильт. Она выступила вперед и посмотрела на доктора. После минутной остановки, прокашлявшись, доктор продолжал:

- Положим, милостивые государыни и милостивые государи, что мой больной только что поступил ко мне. Его воображение наполнено нервными фантазиями и капризами, которые его друзья (с самыми лучшими намерениями) по неведению усиливали дома. Например, они боялись за него ночью. Они требовали, чтобы кто-нибудь спал с ним в комнате, или запрещали ему, из опасения какого-нибудь несчастья, запирать на ночь дверь. Он приходит ко мне в первую ночь и говорит: "Я не хочу, чтобы кто-нибудь спал у меня в комнате".

"Никто не будет спать".

"Я непременно хочу запереть мою дверь".

"Заприте".

Он запирает свою дверь и, успокоенный, уже расположенный к доверию, становится расположенным и ко сну от того, что ему позволено поступить по-своему. Все это очень хорошо, можете вы сказать, но положим, что-нибудь случится, положим, что с ним случится припадок ночью, тогда что? Вы увидите!

- Эй, мой милый друг,- вдруг обратился доктор к сонному мальчику.- Послушайте! Вы будете бедным больным, а я добрым доктором. Ступайте в эту комнату и заприте дверь. Вы заперли? Очень хорошо. Вы думаете, что я не могу войти к вам, если захочу? Я подожду, пока вы заснете, нажму эту белую кнопку, спрятанную в парапете наружной стены - замок неслышно открывается, и я захожу в комнату, когда захочу. То же самое делается и с окном. Мой капризный больной не хочет отворять окна ночью, когда его следует отворить. Я опять ему потакаю.

"Непременно заприте, любезный сэр!" Как только он заснет, я прижму черную ручку, спрятанную здесь в углу стены,- окно в комнате неслышно открывается, как вы видите. Положим, капризный больной непременно хочет отворить окно, когда ему следует затворить его. Пусть открывает! Я нажму другую ручку, когда он уляжется в постель, и окно тихо закроется в одну минуту. Ничто не раздражает его, милостивые государыни и милостивые государи, его решительно не раздражает ничто! Но я еще с ним не закончил. Эпидемическая болезнь, несмотря на все мои предосторожности, может войти в эту лечебницу и потребовать необходимой дезинфекции комнаты больного. Или болезнь больного может усложниться еще другой, кроме нервной болезни, положим, одышкой. В первом случае необходимо окуривание, во втором - увеличение кислорода в воздухе приносит облегчение. Эпидемический нервный больной скажет: "Я не хочу, чтобы у меня курили под носом!" Страдающий одышкой нервный больной приходит в ужас при мысли о химическом реактиве в комнате. Я неслышно окуриваю одного, я неслышно подаю кислород другому посредством простого аппарата, прикрепленного снаружи в углу. Он защищен деревянным ящиком, заперт моим ключом и сообщается посредством трубы с внутренностью комнаты. Посмотрите!

Бросив взгляд на мисс Гуильт, доктор отпер крышку деревянного ящика, показав большую керамическую банку со стеклянной трубой, обложенной пробкой и сообщавшейся со стеной. Снова бросив взгляд на мисс Гуильт, доктор опять запер крышку и спросил самым спокойным голосом, понятна ли его система.

- Я мог бы показать вам разные другие способы лечения в том же роде,- продолжал он, показывая дорогу вниз,- но это будет в основном только повторение того же. Нервный больной, который всегда может поступить по-своему, никогда не раздражается, а нервный больной, никогда не раздражающийся, всегда выздоравливает. Пожалуйте посмотрите аптеку, милостивые государыни, аптеку, а потом кухню.

Опять мисс Гуильт пошла позади посетителей, пристально глядя на комнату, которую доктор отворял, и на аппараты, которые доктор показывал. Опять, хотя ни одного слова не было сказано между ними, она его поняла. Мисс Гуильт знала так же хорошо, как если бы он признался в этом, что доктор хитро ввел ее в страшное искушение, при свидетелях, которые могли засвидетельствовать, не вдаваясь в подробности о безвредности приборов виденных ими, если бы случилось что-нибудь серьезное. Аппарат, первоначально предназначенный для медицинских хитростей доктора, очевидно, должен быть теперь направлен для другого использования, о котором сам доктор, вероятно, не представлял до сих пор. И вероятно, что в этот же самый день об этом другом использовании ей будет тайно сообщено в присутствии настоящего свидетеля.

"Армадэль умрет на этот раз,- сказала она сама себе, медленно спускаясь с лестницы.- Доктор убьет его моими руками".

Посетители были в аптеке, когда она присоединилась к ним. Все дамы восхищались красотой старинного шкапика, и все дамы пожелали видеть, что там внутри. Доктор бросил взгляд на мисс Гуильт и добродушно покачал головой.

- Для вас нет ничего интересного внутри,- сказал он,- ничего, кроме ряда маленьких дрянных склянок с ядами, употребляемыми в медицине, которую я держу под замком и ключом. Пойдемте на кухню, милостивые государыни, и удостойте меня вашими советами о хозяйственных делах внизу.

Он опять взглянул на мисс Гуильт, когда общество проходило через переднюю, и взгляд его ясно говорил: "Ждите здесь".

Через четверть часа доктор изложил свои воззрения на стряпню и диету, а посетители, снабженные рекламными проспектами, прощались с ним у дверей.

- Очень полезное ознакомление! - говорили они друг другу, снова направляясь изящной процессией к железной калитке.- Какой умный человек!

После минутной нерешительности она пошла за ним. Когда мисс Гуильт вошла в аптеку, там был провизор, вызванный хозяином за минуту перед тем.

- Доктор,- сказала она холодно и как-то машинально, как бы повторяя урок,- мне также любопытно, как и другим дамам, взглянуть на ваш хорошенький шкапик. Теперь, когда они ушли, не покажете ли вы его содержимое мне.

Доктор засмеялся самым приятным образом.

- Старая история! - сказал он.- Запертая комната Синей Бороды и женское любопытство! Не уходите, Бенджамин, не уходите. Вам интересно посмотреть на медицинскую склянку только потому, что эта склянка с ядом?

Она во второй раз повторила свой урок:

- Мне интересно посмотреть на нее и представить, что если склянка попадется в руки кого-нибудь, какие страшные вещи может она натворить!

Доктор посмотрел на своего провизора с сострадательной улыбкой.

- Любопытно, Бенджамин,- сказала он,- какой романтический взгляд имеют дамы на эти наши снадобья. Если это интересует вас,- прибавил он, опять обращаясь к мисс Гуильт,- то вам незачем просить меня отпереть шкапик, вам стоит только осмотреть полки на стенах в этой комнате. В этих склянках находятся всякого рода медицинские вещества, самые невинные и самые полезные сами по себе, которые в соединении с другими веществами и с другими жидкостями, становятся ядами столь же страшными и столь же смертельными, как те, которые я держу в моем шкапике под замком и ключом.

Она посмотрела на него с минуту и перешла на противоположную сторону комнаты.

- Покажите мне одну склянку,- попросила она.

Все улыбаясь также добродушно, как и прежде, доктор исполнил прихоть своей нервной больной. Он указал на склянку, из которой накануне вылил желтую жидкость и которую опять наполнил смесью собственного изобретения такого же цвета.

- Видите эту склянку,- сказал он,- эту круглую, красивую скляночку? Возьмем эту склянку и назовем ее, если хотите, собственным именем. Не назвать ли нам ее Нашим Сильным Другом? Очень хорошо. Наш Сильный Друг сам по себе безвредное и полезное лекарство. Он свободно раздается каждый день десяткам тысяч больных во всем цивилизованном мире. Он не появлялся романтически в уголовных судах, он не возбуждал интереса в романах, он не играл ужасной роли на сцене. Это невинное, безобидное существо, которое не вызывает ни у кого необходимость запереть его. Но введите его в прикосновение с чем-нибудь другим, познакомьте его с неким минеральным веществом общедоступного рода, разбитым на куски; запаситесь шестью приемами Нашего Сильного Друга и выливайте эти приемы на куски минерала, упомянутые мною, в промежутке на более чем пять минут. Множество маленьких пузырьков будет подниматься, когда вы будете лить; соберите газ в этих пузырьках и перенесите его в запертую комнату, и, хоть сам Самсон находись в этой запертой комнате, Наш Сильный Друг убьет его через полчаса, убьет его так медленно, что он не увидит ничего, не почувствует никакого запаха, не почувствует ничего, кроме дремоты. Убьет его и ничего не скажет целой коллегии врачей, если они будут анатомировать его после смерти, кроме того, что он умер от апоплексического удара или от воспаления легких! Что вы думаете об этом относительно таинственности и романтизма? Так ли же интересен теперь наш безвредный Сильный Друг, как если бы он пользовался страшной популярностью мышьяка или трихнина, которые я держу запертыми здесь. Не думайте, что я преувеличиваю! Не предполагайте, будто я несу вздор для того, чтобы заморочить вас. Спросите Бенджамина,- сказал доктор, обращаясь к своему провизору и устремив глаза на мисс Гуильт.- Спросите Бенджамина,- повторил он, делая ударение на каждом слове,- если шесть приемов этой склянки, налитые через пять минут при условиях, высказанных мною, дадут результат, мною описанный.

Провизор, скромно восхищавшийся мисс Гуильт издали, вздрогнул и покраснел. Ему было просто приятно небольшое внимание, включившее его в разговор.

- Доктор совершенно прав,- обратился он к мисс Гуильт с самым изящным поклоном.- Испарений газа, продолжающихся постепенно в течение получаса, будет вполне достаточно, и,- прибавил провизор обращаясь к хозяину, в надежде что тот позволит ему показать свои химические познания,- объема газа будет достаточно, наконец, если я не ошибаюсь, сэр, чтобы быть гибельным для любого человека, который войдет в комнату менее чем через пять минут.

- Неоспоримо, Бенджамин,- сказал доктор,- но я думаю, что нам пока довольно химии,- обратился он к мисс Гуильт.- С искренней готовностью исполнить каждое ваше желание я осмелюсь предположить более веселый предмет для беседы. Не оставить ли нам аптеку, прежде чем она представит еще предметы для расспросов вашему деятельному уму? Нет? Вы желаете видеть опыт? Вы желаете посмотреть, как составляются маленькие пузырьки? Ну-ну! В этом нет ничего вредного. Мы покажем миссис Армадэль пузырьки,- продолжал доктор тоном отца, исполняющего прихоть избалованного ребенка.- Посмотрите, не найдете ли вы нужные камешки, Бенджамин. Наверно, работники (они такие неаккуратные!) оставили что-нибудь в этом роде около дома.

Провизор вышел из комнаты.

Как только он ушел, доктор начал открывать и закрывать ящики в разных местах с видом человека, который торопится что-то найти и не знает, где отыскать.

- Господи помилуй! - воскликнул он, вдруг остановившись у ящика, из которого он вынул накануне пригласительные билеты.- Это что такое? Ключ? Дубликат ключа от моего аппарата наверху! О Боже, Боже! Каким я становлюсь небрежным,- сказал доктор, обращаясь к мисс Гуильт.- Я не имел ни малейшего понятия, что у меня есть этот второй ключ. Я никогда бы его не хватился, уверяю вас; я никогда бы его не хватился, если бы кто-нибудь вынул его из этого ящика.

Он суетливо перешел на другой конец комнаты, не заперев ящика и не вынув ключа.

Молча мисс Гуильт слушала, пока он говорил; молча проскользнула она к ящику, молча вынула ключ и спрятала его в кармане передника.

Провизор вернулся с обломками камней, сложенных в тазу.

- Благодарствуйте, Бенджамин,- сказал доктор.- Пожалуйста, облейте их водой, пока я принесу склянку.

Так как неприятные случаи бывают иногда в наиболее устроенных семействах, так и неловкость встречается иногда с наиболее приученными к делу руками. Когда доктор снимал с полки склянку, она выскользнула из его рук и разбилась вдребезги на полу.

- О пальцы мои, пальцы! - закричал доктор с видом комической досады.- Зачем вы сыграли со мною такую злую шутку? Ну, делать нечего. У нас нет этого больше, Бенджамин?

- Ни одной капли, сэр.

- Ни одной капли! - повторил доктор.- Милостивая государыня, как мне извиняться перед вами? Моя неловкость сделала невозможным сегодня наш маленький опыт. Напомните мне завтра, чтобы выписать еще этого состава, Бенджамин, и пожалуйста, не беспокойтесь исправлять этот беспорядок. Я пришлю сюда слугу подтереть пол. Наш Сильный Друг довольно безвреден теперь, милостивая государыня, в соединении с деревянным полом. Мне очень жаль, право, жаль, что я обманул ваше ожидание.

С этими извинительными словами он предложил руку мисс Гуильт и вывел ее из аптеки.

- Вы закончили со мною теперь? - спросила она, когда они были в передней.

- О Боже, Боже! Каким тоном вы это говорите! - воскликнул доктор.- Обед в шесть часов,- прибавил он с подчеркнутой вежливостью, когда она отвернулась от него и с холодным молчанием медленно пошла наверх в свою комнату.

Часы самые тихие, неспособные расстроить самые раздражительные нервы были прикреплены в стене над площадкой первого этажа в лечебнице. В эту минуту, когда стрелка показывала без четверти шесть, тишина на этажах нарушилась только шелестом платья мисс Гуильт. Она пошла по коридору первого этажа, остановилась у закрытого аппарата, прикрепленного снаружи у комнаты под номером четвертым, прислушалась с минуту, потом отперла крышку ключом.

Открытая крышка отбрасывала тень на внутренность ящика. Мисс Гуильт сначала увидела то, что она уже видела - банку и стеклянную трубу, обложенную пробкой. Она вынула трубу и, осмотревшись вокруг, заметила на подоконнике, находившемся возле, восковую свечу, прикрепленную к железному пруту, которым зажигали газ. Она взяла прут и, вложив его в отверстие, которое занимала труба, начала мешать им в банке. Легкое бульканье какой-то жидкости и скрежет какого-то твердого вещества, которое она мешала, было единственными звуками, доносившимися до ее ушей. Она вынула прут и осторожно дотронулась кончиком языка до жидкости, оставшейся на пруте. Осторожность оказалась совершенно ненужной в этом случае: жидкостью оказалась вода.

Положив трубу на прежнее место, мисс Гуильт заметила что-то блестящее на пустом месте возле банки. Она вынула эту вещь, которая оказалась пурпуровым флаконом. Жидкость, которой он был наполнен, темнела сквозь прозрачное цветное стекло; шесть тоненьких бумажек были прикреплены в правильных промежутках, разделявших жидкость, заключенную в флаконе на шесть равных частей.

Теперь не было сомнений, что аппарат был тайно приготовлен для нее - аппарат, от которого она одна (исключая доктора) имела ключ.

Мисс Гуильт поставила флакон на прежнее место и заперла ящик. С минуту она смотрела на него с ключом в руке. В этот же миг исчезнувший румянец снова выступил на ее лице, впервые в этот день она почувствовала душевный подъем. Мисс Гуильт обернулась и, запыхавшись, поспешила наверх в свою комнату на втором этаже. Торопливо достала из гардероба свое манто и из картонки - шляпку.

- Я не в тюрьме! - закричала она пылко.- Я могу владеть своим телом! Я могу идти - все равно, куда бы то ни было, только бы мне выйти из этого дома!

Надев манто и держа шляпку в руке, прошла через комнату к двери. Еще мгновение, и она была бы в коридоре. В эту минуту в голове ее мелькнуло воспоминание о муже, от которого она отреклась. Мисс Гуильт вдруг остановилась и бросила манто и шляпку на постель.

- Нет,- сказала она.- Бездна легла между нами. Худшее сделано!

Постучали в дверь. Голос доктора вежливо напомнил ей, что уже шесть часов. Она отперла дверь и остановила его, когда он сходил вниз.

- В какое время придет сегодня поезд? - спросила она шепотом.

- В десять часов,- отвечал доктор таким голосом, который все могли слышать.

- В какой комнате остановится мистер Армадэль, когда приедет?

- В какой комнате хотите вы, чтобы он остановился?

- В комнате под номером четвертым.

Доктор до самого конца поддерживал инсценировку.

- Пусть будет номер четвертый,- сказал он любезно.- Только, разумеется, если номер четвертый не будет занят в это время.

Прошел вечер, настала ночь.

За несколько минут до десяти часов Бэшуд опять был на своем посту и опять ожидал прибытия поезда.

Дежурный инспектор, знавший его по наружности и лично удостоверившийся, что его аккуратное появление на станции железной дороги не связано с намерением посягнуть на кошельки и чемоданы пассажиров, приметил два новых обстоятельства в поведении Бэшуда в этот вечер. Во-первых, вместо того чтобы проявить свою обыкновенную веселость, он казался встревоженным и унылым; во-вторых, пока он поджидал поезда, за ним в свою очередь наблюдал худощавый, смуглый, среднего роста молодой человек, который оставил свою поклажу (записанную на имя Мидуинтера) в таможне накануне и вернулся за ней только полчаса назад, попросив, чтобы ее осмотрели.

Что привело Мидуинтера на станцию железной дороги и почему он также поджидал поезда?

Он добрел до Гендона в своей одинокой прогулке накануне, зашел в деревенскую гостиницу и проспал (просто от изнеможения) до позднего утра, чем и воспользовалась его предусмотрительная жена. Когда он вернулся на ее квартиру, хозяйка могла только сообщить ему, что жилица полностью расплатилась с нею и уехала (куда - ни она, ни служанка не знали) более чем два часа назад.

Потратив немного времени на расспросы, результат которых убедил его, что след потерян, Мидуинтер вышел из дома и машинально продолжал свой путь к более шумным центральным районам столицы. После всего случившегося накануне было бы совершенно бесполезно отправиться по адресу, который она ему дала, адресу ее матери. Мидуинтер пошел по улицам, решившись найти ее и тщетно стараясь найти пути для достижения своей цели, пока им опять не овладело чувство усталости. Когда он остановился отдохнуть и собраться с силами в первой попавшейся гостинице, случайный спор между слугой и приезжим о потерянном чемодане напомнил ему о его собственном багаже, оставленном на станции железной дороги, и немедленно навел его мысли на обстоятельства встречи с Бэшудом. Еще через минуту мелькнула мысль, что он напрасно ищет встречи на улицах, что надо попробовать опять найти управителя, поджидающего приезда человека, которого он, очевидно, встречал с вечерним поездом накануне.

Мидуинтер не знал о слухах, распространившихся о смерти Аллэна в море, и не узнал при последнем свидании с женой, с какой целью она надела вдовий траур. Его первые подозрения о ее неверности перешли в твердое убеждение, что она изменила ему. Он мог дать только единственное толкование тому, что она открыто отреклась от него и приняла имя, под которым он тайно на ней женился. Ее поведение вынудило его сделать заключение, что она вступила в какую-то постыдную связь и подлейшим образом обеспечила себе такое положение, в котором, она знала, для него будет противно и стыдно предъявлять на нее свои права. С этим убеждением он теперь наблюдал за Бэшудом в твердой уверенности, что тайное убежище его жены было известно гнусному служителю ее пороков, и смутно подозревал, поглядывая на часы, что неизвестный человек, оскорбивший его, и неизвестный путешественник, приезда которого поджидал управитель, было одно и то же лицо.

Поезд опоздал в этот вечер, а вагоны были заполнены более обыкновенного, так что на платформе стало многолюдно, когда он остановился наконец. Мидуинтер скрылся в толпе, суетившейся на платформе, и, стараясь выбраться из нее, в первый раз потерял Бэшуда из виду.

Прошло несколько минут, прежде чем он опять увидел управителя, с жаром разговаривавшего с человеком в широком лохматом пальто, который стоял к Мидуинтеру спиной. Забыв всякую осторожность и сдержанность, которые он соблюдал до прихода поезда, Мидуинтер немедленно подошел к ним. Бэшуд увидел его грозное лицо и молча отступил. Человек в широком пальто обернулся посмотреть, что испугало управителя, и Мидуинтер увидел при ярком свете фонаря лицо Аллэна!

С минуту оба стояли, безмолвно глядя друг на друга. Аллэн опомнился первый.

- Слава Богу за это! - сказал он набожно.- Я не спрашиваю, как вы приехали сюда. Довольно того, что вы приехали. Неприятные известия уже встретили меня, Мидуинтер. Только вы можете утешить меня и помочь их перенести.

Голос Аллэна ослаб после этих слов, и он не сказал ничего более.

Тон, которым Аллэн говорил, заставил Мидуинтера вернуться к прежнему старому сердечному участию к своему другу, которое когда-то было главным смыслом в его жизни. Он пересилил свое собственное горе в первый раз после того, как оно его постигло, и тихо отведя Аллэна в сторону, спросил, что случилось.

Сообщив ему о разнесшихся слухах насчет мнимой смерти Аллэна - уведомил его (основываясь на словах Бэшуда), что это известие дошло до мисс Мильрой и что горестные последствия нанесенного ей удара вынудили майора поместить дочь в лечебницу, находящуюся в окрестностях Лондона под медицинский надзор.

Прежде чем Мидуинтер ответил со своей стороны, он недоверчиво оглянулся. Бэшуд последовал за ними. Бэшуд поджидал, что они будут делать.

- Он ожидал вашего приезда здесь, чтобы рассказать вам о мисс Мильрой? - спросил Мидуинтер, смотря на Аллэна.

- Да,- ответил Аллэн.- Он был так добр, что ожидал здесь каждый вечер, чтобы сообщить мне это известие.

Мидуинтер снова замолчал. Попытка связать заключение, сделанное им из поступков жены, с сообщением, что Бэшуд ожидал прибытия Аллэна, была бесполезной. Единственная возможность узнать действительное положение дел заключалась в том, чтобы напасть на управителя с единственной доступной стороны, которую он сам открыл для нападения. Он твердо уверял накануне, что ничего не знает об Аллэне или что он интересуется возвращением Аллэна в Англию. Поймав Бэшуда в одной лжи, сказанной ему, Мидуинтер тотчас стал подозревать, что он Аллэну сказал другую ложь. Он ухватился за эту возможность тотчас же проверить его сообщение о мисс Мильрой.

- Как вы узнали эти печальные известия? - спросил он, вдруг обернувшись к Бэшуду.

- От майора, разумеется,- сказал Аллэн, прежде чем управитель успел ответить.

- Какой доктор лечит мисс Мильрой? - настаивал Мидуинтер, все еще обращаясь к Бэшуду.

Во второй раз управитель не ответил, во второй раз Аллэн ответил за него.

- У этого человека иностранная фамилия,- сказал Аллэн.- Он содержит лечебницу близ Гэмпстида. Как вы сказали, называется это место, Бэшуд?

- Фэруэтер-Вель,- сказал управитель, в силу необходимости отвечая своему хозяину.

Адрес лечебницы тотчас напомнил Мидуинтеру, что он жену свою нашел вчера в Фэруэтере. Он начал видеть свет сквозь темноту, тускло, тускло в первый раз. Инстинкт, проявляющийся в непредвиденных случаях, прежде чем более медленный процесс рассудка возьмет свое, тотчас помог сделать заключение, что Бэшуд, видимо действовавший под влиянием его жены вчера, может быть, и теперь действует под ее влиянием. Он настойчиво добивался показаний управителя, и убеждение все тверже и тверже складывалось в его уме, что это показание было ложно и что в этом замешана его жена.

- Майор в Норфольке,- спросил он,- или с дочерью в Лондоне?

- В Норфольке,- сказал Бэшуд.

Ответив этими словами на вопросительный взгляд Аллэна, а не на вопрос Мидуинтера, Бэшуд колебался, в первый раз посмотрел Мидуинтеру прямо в лицо и вдруг прибавил:

- Я не согласен, чтоб меня подвергали допросу, сэр. Я знаю, что сказать мистеру Армадэлю, и не знаю ничего больше.

Слова и голос, которым они были сказаны, не походили на обычный разговор Бэшуда. На его лице было выражение угрюмого уныния, а в глазах ненависть и отвращение, когда он смотрел на Мидуинтера, и это Мидуинтер сам приметил теперь. Прежде чем он успел отреагировать на обычную вспышку управителя, вмешался Аллэн.

- Не считайте меня нетерпеливым,- произнес он.- Но уже поздно, а до Гэмпстида далеко. Я боюсь, что лечебница будет заперта.

Мидуинтер вздрогнул.

- Неужели вы поедете в лечебницу сегодня? - воскликнул он.

Аллэн взял руку своего друга и крепко ее пожал.

- Если бы вы любили ее так, как я,- шепнул он,- вы не захотели бы ожидать, вы не смогли бы заснуть, пока не увиделись бы с доктором и не выслушали все хорошее или плохое, что он мог бы вам сказать. Бедняжечка! Кто знает, если бы она только могла увидеть меня живым и здоровым...

Слезы выступили на его глазах, и он молча отвернулся. Мидуинтер посмотрел на управителя.

- Отойдите,- сказал он.- Мне нужно поговорить с мистером Армадэлем.

В его глазах было что-то такое, с чем опасно было шутить. Бэшуд отошел так, что ему нельзя было слышать, но видеть происходящее он мог. Мидуинтер с любовью положил руку на плечо друга.

- Аллэн,- сказал он,- я имею причины...

Он остановился. Мог ли он назвать эти причины, прежде чем понял их сам, да еще в такое время и при таких обстоятельствах? Невозможно!

- Я имею причины,- продолжал он,- советовать вам не слишком верить тому, что мистер Бэшуд вам говорит. Не передавайте ему этого, но послушайтесь моего предостережения.

Аллэн с удивлением посмотрел на своего друга.

- Но вы всегда любили мистера Бэшуда! - воскликнул он.- Это вы доверились ему, когда он в первый раз пришел в большой дом!

- Может быть, я ошибался, Аллэн, а вы были правы. Хотите подождать, пока мы телеграфируем майору Миль-рою и получим его ответ? Хотите переждать эту ночь?

- Я сойду с ума, если буду ждать ночь,- сказал Аллэн.- Вы еще более растревожили меня. Если я не должен говорить об этом с мистером Бэшудом, я должен и хочу поехать в лечебницу и узнать, там она или нет, от самого доктора.

- Позволите мне ехать с вами? - спросил Мидуинтер. Лицо Аллэна в первый раз просияло.

- Добрый, милый друг! - воскликнул он.- Я именно об этом хотел вас просить.

Мидуинтер сделал знак управителю.

- Мистер Армадэль едет в лечебницу,- сказал он,- а я хочу проводить его. Найдите извозчика и поезжайте с нами.

Он ждал, желая проверить, будет ли повиноваться мистер Бэшуд. Бэшуду строго было приказано, когда Аллэн приедет, не терять его из виду, но так как неожиданное появление Мидуинтера могло служить объяснением его поступка, то ему ничего более не оставалось, как повиноваться. С угрюмой покорностью исполнил он данное ему приказание. Ключи от багажа Аллэна были отданы слуге-иностранцу, которого он привез с собой. Слуге велено было ждать приказаний господина в гостинице. Через несколько минут кэб выехал со станции, Мидуинтер и Аллэн сидели внутри, а Бэшуд с кучером на козлах.

В двенадцатом часу в эту ночь мисс Гуильт, стоя одна у окна, освещавшего коридор лечебницы на втором этаже, услышала приближавшийся стук колес. Этот звук, быстро усиливавшийся в тиши уединенной местности, замолк у железной калитки. Через минуту она увидела, как кэб подъехал к двери дома.

Ночь была туманная, но теперь небо прояснилось и сияла луна. Она отворила окно, чтобы посмотреть и послушать. При свете луны она увидела Аллэна, вышедшего из кэба и обернувшегося что-то сказать человеку, сидящему внутри. Голос, ответивший ему, прежде чем человек вылез из кэба в свою очередь, сказал мисс Гуильт, что спутник Аллэна был ее муж. То же самое окаменение, которое произошло с нею при свидании с ним накануне, овладело ею теперь. Она стояла у окна бледная и неподвижная, расстроенная, постаревшая, стояла, как тогда, когда в первый раз встретила его во вдовьем трауре. Бэшуд, прокравшийся один на второй этаж сделать донесение, понял, как только на нее взглянул, что это донесение было излишнее.

- Это не моя вина,- вот все, что он сказал, когда она медленно повернула голову и посмотрела на него.- Они встретились, и их нельзя было разлучить.

Она глубоко вздохнула и сделала Бэшуду знак, чтобы он молчал.

- Подождите немного,- сказала она.- Я знаю все. Отвернувшись от него при этих словах, мисс Гуильт

медленно прошла по коридору до самого дальнего конца, повернулась и возвратилась к Бэшуду с нахмуренным лбом и опущенной головой - вся ее грация и красота исчезли, остались только врожденные грация и красота в движениях ее стана, рук и ног.

- Вы хотите говорить со мною? - спросила она, между тем как мысли ее были далеко от него, а глаза рассеянно смотрели на Бэшуда, когда она задавала этот вопрос.

Тот собрался с мужеством, как никогда еще не собирался в ее присутствии.

- Не доводите меня до отчаяния! - закричал он резко.- Не смотрите на меня таким образом теперь, когда я узнал...

- Что вы узнали? - спросила она с минутным удивлением на лице, удивлением, исчезнувшим прежде, чем Бэшуд собрался с духом, чтобы продолжать.

- Не мистер Армадэль отнял вас у меня,- отвечал Бэшуд,- а мистер Мидуинтер. Я вчера узнал это по вашему лицу. Зачем вы подписали ваше имя "Армадэль", когда писали ко мне? Зачем вы и теперь еще называетесь миссис Армадэль?

Он произнес эти смелые слова с большими интервалами, с усилием сопротивляясь ее влиянию над ним, усилием, которое было и жалко и страшно видеть. Она в первый раз посмотрела на него с состраданием.

- Я печалюсь, что не пожалела вас, когда мы встретились в первый раз,- сказала она кротко,- так как жалею вас теперь.

Она взяла Бэшуда за руку и заговорила с ним с заметным терпением, но без малейшего признака волнения.

- Вы уже ждали по моей просьбе,- сказала она,- подождите до завтра, и вы узнаете все. Если вы не верите ничему другому, что я вам говорила, вы можете поверить тому, что я говорю вам теперь: это кончится сегодня.

Когда она произнесла эти слова, шаги доктора послышались на улице. Бэшуд отошел от нее, и сердце его забилось невыразимой надеждой.

"Это кончится сегодня!" - повторил он про себя, едва переводя дух и отходя в дальний конец коридора.

- Пожалуйста, не беспокойтесь,- весело сказал доктор, когда они встретились.- Мне нечего говорить такого, миссис Армадэль, что вы или все другие не могли бы слышать.

Бэшуд продолжал идти в дальний конец коридора, все повторяя:

- Это кончится сегодня!

Доктор прошел мимо него и подошел к мисс Гуильт.

- Вы, без сомнения, слышали,- начал он самым спокойным тоном,- что мистер Армадэль приехал. Позвольте мне прибавить, милостивая государыня, что нет ни малейшей причины для особого волнения с вашей стороны. Ему не противоречили ни в чем, и он так спокоен и сговорчив, как только могут пожелать его лучшие друзья. Я сообщил ему, что сегодня невозможно иметь свидание с молодой девицей, но что он сможет увидать ее (с надлежащими предосторожностями) очень рано утром, как только она проснется завтра. Так как поблизости нет гостиницы, я должен был при сложившихся обстоятельствах предложить ему остановиться на ночь в лечебнице. Он принял предложение с величайшей признательностью и поблагодарил самым сердечным и трогательным образом за мои старания успокоить его. Все идет вполне удовлетворительно до сих пор! Но случилось было маленькое препятствие - теперь счастливо побежденное,- о котором я считаю нужным упомянуть вам, прежде чем мы разойдемся на ночлег.

Подготовив себе почву этими словами (так что Бэшуд мог его слышать) для показания, которое он прежде изъявил намерение сделать в случае, если Аллэн умрет в лечебнице, доктор хотел продолжать, но его внимание было привлечено звуком, донесшимся снизу, как будто скрипнула дверь, которую старались отворить.

Он немедленно сошел вниз и отпер дверь, соединяющую первый и второй этажи, которую он запер за собой, когда шел наверх. Но человек, старавшийся отпереть дверь (если только действительно кто-нибудь старался) был проворнее его. Доктор посмотрел вдоль коридора и через лестницу в переднюю и, не заприметив ничего, вернулся к мисс Гуильт, снова заперев дверь.

- Извините меня,- продолжал он,- мне послышалось что-то внизу. Касательно маленького препятствия, о котором я сейчас говорил, позвольте мне сообщить вам, что мистер Армадэль привез с собой друга, носящего странное имя Мидуинтера. Вы знаете этого господина? - спросил доктор, с подозрением глядя на нее, странно не вязавшимся с равнодушием в его голосе.

- Я знаю, что он старый друг мистера Армадэля,- сказала она.- И он...

Голос изменил ей, и она опустила глаза под твердым проницательным взглядом доктора. Она преодолела минутную слабость и в свою очередь спросила:

- И он также остается здесь ночевать?

- Мистер Мидуинтер очень груб в обращении и имеет подозрительный характер,- ответил доктор, пристально наблюдая за нею.- Он принудил меня оставить его ночевать здесь, как только мистер Армадэль принял мое приглашение.

Он остановился, чтоб заметить действие этих слов на мисс Гуильт. Так как она оставила его в совершенном неведении предосторожностью, с какою она избегала упоминать об имени, принятом ее мужем, с их первого свидания, подозрения доктора, конечно, были весьма неопределенны. Он услышал, что голос подвел ее, увидел, как изменилось ее лицо. Он подозревал только, что она что-то скрывает о Мидуинтере, и больше ничего.

- Вы позволили ему остаться? - спросила она.- На вашем месте я выгнала бы его.

Непроницаемое спокойствие ее тона показало доктору, что ее самообладание не будет поколеблено в этот вечер. Он опять вступил в роль врача, с которым миссис Армадэль советовалась об умственном расстройстве Армадэля.

- Если бы я должен был советоваться только с моими чувствами,- сказал он,- я не скрываю от вас, что я выгнал бы мистера Мидуинтера. Но я видел, что мистер Армадэль не желает расставаться со своим другом. При подобных обстоятельствах оставалось только одно - опять исполнить его прихоть. Об опасности раздражать его - не говоря уже ничего,- прибавил доктор, на минуту обращаясь к истине: - о моем естественном опасении с таким характером, как у вашего друга, огласки и расстройства в доме - нечего было думать ни минуты. Мистер Мидуинтер остается здесь ночевать и занял (мне следовало бы сказать, что он настоял на том) комнату возле мистера Армадэля. Посоветуйте мне, милостивая государыня, в этом непредвиденном обстоятельстве,- заключил доктор, произнося эти слова громким голосом,- в какие комнаты поместить их в первом этаже?

- Поместите мистера Армадэля в комнате под номером четвертым.

- А его друга возле него в комнате под номером третьим? - сказал доктор.- Хорошо! Хорошо! Хорошо! Может быть, это самые удобные комнаты. Я сейчас отдам распоряжения. Не торопитесь уходить, мистер Бэшуд,- весело закричал он, дойдя до верхних ступснек лестницы.- Я оставил ключ моего помощника вон на том подоконнике, и миссис Армадэль может выпустить вас из дверей у лестницы, когда вам угодно. Не засиживайтесь слишком поздно, миссис Армадэль! Ваша нервная система требует продолжительного сна. Нежный восстановитель нервных натур - успокоительный сон. Бог да благословит вас!

Бэшуд вернулся с дальнего конца коридора, все обдумывая в нетерпеливом ожидании того, что должно было случиться в эту ночь.

- Уйти мне? - спросил он.

- Нет, вы должны остаться. Я сказала, что вы узнаете все, если подождете до утра. Ждите здесь.

Он колебался и осматривался вокруг.

- Доктор...- пролепетал он,- мне послышалось, что доктор сказал...

- Доктор не станет мешать мне ни в чем, что я сделаю в этом доме сегодня. Я говорю вам, чтобы вы остались. На верхнем этаже есть пустые комнаты, займите одну из них.

Бэшуд почувствовал, что его опять охватила дрожь, когда он посмотрел на нее.

- Могу я спросить...- начал он.

- Не спрашивайте ни о чем. Вы мне нужны.

- Пожалуйста, скажите мне...

- Я не скажу вам ничего, пока не пройдет ночь и не настанет утро.

Его любопытство победило его боязнь. Он настаивал.

- Это что-нибудь страшное? - прошептал он.- Слишком страшное для того, чтобы сказать это мне?

Она топнула ногой во внезапной вспышке нетерпения.

- Слушайте! - сказала она, схватив ключ от двери с подоконника.- Вы совершенно правы, что не доверяете мне, вы совершенно правы, что не следуете за мною далее во мраке. Ступайте, прежде чем дом будет заперт. Я могу обойтись без вас.

Она пошла к лестнице с ключом в одной руке и со свечой в другой.

Бэшуд молча шел за нею. Никто, знавший то, что он знал о ее прежней жизни, не мог бы заметить, что эта женщина была доведена до последней крайности и сознательно стояла на краю пропасти. Сделав также ужасное открытие, он освободился от влияния, которое она имела над ним - он думал и действовал как человек, снова имеющий свою собственную волю.

Мисс Гуильт вложила ключ в замочную скважину и обернулась к нему, прежде чем отперла ее, свет от свечи падал на лицо ее.

- Забудьте меня и простите мне,- сказала она.- Мы более не встретимся.

Она отперла дверь и, когда Бэшуд прошел мимо нее, подала ему руку. Он устоял против ее взгляда, он устоял против ее слов, но магнетическое действие ее прикосновения победило его в последнюю минуту.

- Я не могу вас оставить,- сказал он, уцепившись за руку, которую она подала ему.- Что должен я делать?

- Пойдемте и увидите,- отвечала она, не давая ему ни минуты на размышление.

- Приметьте эту комнату,- шепнула она.

Взглянув на лестницу, чтоб убедиться, одни ли они, она вернулась с ним в противоположный конец коридора. Там, против окна, освещавшего коридор на другом конце, была небольшая комната с узкой решеткой наверху двери, эта комната была спальней помощника доктора. Из этой комнаты через решетку видны были спальни с каждой стороны коридора, так что помощник мог видеть все действия больных, находившихся под его надзором, а они не могли догадаться, что он наблюдает за ними... Мисс Гуильт отворила дверь, и они вошли в пустую комнату.

- Ждите здесь,- сказала она,- пока я схожу наверх, и запритесь, если хотите. Вы будете в темноте, но газовая лампа зажжется в коридоре. Останьтесь у решетки и смотрите, чтобы мистер Армадэль вошел в ту комнату, которую я указала вам, и чтобы он не вышел из нее потом. Если вы хоть на минуту спустите глаз с этой комнаты, прежде чем я вернусь, вы будете раскаиваться в этом до конца своей жизни. Если вы сделаете так, как я говорю, вы увидите меня завтра и можете требовать награды. Поскорее отвечайте: да или нет?

Он не смог ответить словами, он поднес ее руку к своим губам и с восторгом поцеловал ее. Мисс Гуильт оставила его в комнате. Бэшуд видел в решетку, как она проскользнула по коридору к двери на лестнице; она вышла в нее и заперла; затем наступила тишина.

Вскоре Бэшуд услышал голос доктора. Он появился в конце коридора и показал Аллэну и Мидуинтеру их комнаты. Все они вошли в комнату под номером четвертые. Через некоторое время доктор вышел первым. Он подождал, пока вышел Мидуинтер и с церемонным поклоном указал ему на дверь под номером третьим. Мидуинтер вошел в комнату, не говоря ни слова, и заперся там. Доктор, оставшись один, отошел к двери у лестницы и отпер ее, потом постоял в коридоре, тихо посвистывая, потом подошел к двери под номером четвертым и отпер ящик с аппаратом, прикрепленный в углу стены. Приподняв крышку и заглянув туда, он перестал свистеть, вынул длинный пурпуровый флакон, рассмотрел его при свете газовой лампы, поставил назад и запер ящик. Сделав это, он подошел на цыпочках к открытой двери у лестницы и запер её с внутренней стороны, по обыкновению.

Бэшуд видел, как он подходил к аппарату, Бэшуд приметил, каким образом он отошел к двери у лестницы. Опять чувство нетерпеливого ожидания заставило забиться его сердце. Ужас медленно, холодной волной, подобрался к его рукам и направил их в темноте к ключу, оставленному для него с внутренней стороны двери. Он повернул его, испытывая ужас перед тем, что может вскоре случиться, и затаившись ждал. Минуты тянулись медленно, и пока не случилось ничего. Тишина стояла ужасная; пустой коридор был наполнен колеблющимися тенями. Бэшуд начал считать, чтобы занять свои мысли, отогнать от себя растущий страх. Числа, которые он нашептывал, медленно перевалили за сотню, а все еще ничего не случилось. Он начал вторую сотню, дошел до двадцати, когда Мидуинтер вдруг появился в коридоре, хотя ни малейшим звуком не обнаружил свои шаги по комнате.

Мидуинтер постоял минуту и прислушался, подошел к лестнице и заглянул вниз, в переднюю. Потом во второй раз в этот вечер попробовал отпереть дверь у лестницы и во второй раз нашел ее запертой. После минутного размышления он попробовал отпереть дверь спален по правую сторону, заглянул в каждую и увидел, что они пусты; потом он подошел к двери той комнаты, где прятался управитель, но туда не пустил его замок. Он прислушался и взглянул на решетку - не слышно было ни звука, не видно было света внутри.

- Не сломать ли мне замок и удостовериться? - спросил сам себя Мидуинтер.- Нет, это даст повод доктору выгнать меня из дома.

Он отошел и заглянул в две пустые комнаты в том ряду, где находились комнаты, занимаемые Аллэном и им, потом отошел к окну у лестницы в коридоре. Там ящик с аппаратом привлек его внимание. Когда он безуспешно попытался открыть его, подозрения его усилились. Он прошел вдоль коридора и заметил, что ни у одной комнаты не было ничего подобного. Опять Мидуинтер подошел к окну, опять посмотрел на аппарат и отвернулся от него, сделав движение, ясно показавшее, что как он ни старался, но не мог угадать, что это могло быть.

Потерпев везде неудачу, Мидуинтер не подавал, однако, вида, что хочет вернуться в свою спальню. Он стоял у окна, устремив глаза на дверь комнаты Аллэна, и думал. Если бы Бэшуд, украдкой наблюдавший за ним через решетку, мог разгадать, что задумывает Мидуинтер в эту минуту, сердце его, может быть, забилось бы еще сильнее в ожидании следующего события.

Чем были заняты его мысли, когда он стоял один ночью в этом незнакомом доме? Мысли его были заняты сведением отрывочных впечатлений мало-помалу к одному мнению. Он почувствовал с самого начала, что какая-то скрытная опасность угрожала Аллэну в лечебнице, и его все усиливавшееся недоверие к этому месту, к своей жене (он был твердо убежден, что она находится под одной крышей с ним), к доктору, который, по-видимому, пользовался ее доверием так же, как и Бэшуд, теперь упорно сосредоточилось на комнате Аллэна. Он отказался от всяких дальнейших усилий соединить свое подозрение о заговоре против его друга с оскорблением, нанесенным ему самому накануне, усилий, которые привели бы его, если бы он мог поддерживать их, к раскрытию обмана, замышляемого его женой, и его мысли, неясные и сбитые с толку тревожными событиями, бессознательно складывались под влиянием отрывочных фактов, как они появлялись с тех пор, как он вошел в этот дом. Все, что он заметил внизу, привело к мысли, что если Аллэн ночует в лечебнице, то благодаря этому будет достигнута какая-то тайная цель. Все, что он заметил наверху, давало ему повод думать, что вся опасность заключалась в комнате Аллэна. Прийти к этому заключению и решить расстроить заговор, каков бы он ни был, заняв место Аллэна, было для Мидуинтера минутным делом. Когда он столкнулся лицом к лицу с действительной опасностью, то сильный характер этого человека бессознательно освободился от слабостей, стеснявших его в более счастливые и спокойные времена. Ни тени прежнего суеверия не оставалось в душе его теперь, никакое прежнее недоверие к себе не расстроило его твердой решимости. Одно только последнее сомнение, которое волновало его, когда он стоял у окна и думал, заключалось в том, может ли он убедить Аллэна перемениться с ним комнатами, не вступая в объяснение, могущее побудить Аллэна начать подозревать истину...

В ту минуту, которая пролетела, пока он ждал, не спуская глаз с комнаты, сомнение его разрешилось - он нашел тривиальный, но убедительный предлог для того, что он задумал. Бэшуд видел, как он подошел к двери, Бэшуд слышал, как он тихо постучался и прошептал:

- Аллэн,- вы в постели?

- Нет,- ответил голос изнутри.- Войдите.

Он, по-видимому, хотел войти в комнату, но вдруг остановился, как-будто вспомнил что-то.

- Подождите минуту,- сказал он через дверь и, повернувшись, прямо пошел к крайней комнате.

- Если кто-нибудь наблюдает за нами оттуда,- сказал он вслух,- пусть себе наблюдает сквозь это!

Он вынул носовой платок и заткнул им промежутки решетки, принудив таким образом шпиона (если он там был) или обнаружить себя, сняв носовой платок, или не видеть ничего того, что потом случится. Мидуинтер вошел в комнату Аллэна.

- Вы знаете, какие слабые у меня нервы,- сказал он,- и как я дурно сплю, даже когда совсем здоров. Я никак не могу заснуть. Окно в моей комнате стучит каждый раз, как только подует ветер. Я сожалею, зачем оно не так закреплено, как ваше.

- Любезный друг,- сказал Аллэн,- мне все равно, стучит окно или не стучит. Обменяемся комнатами. Какой вздор! Зачем вам извиняться передо мною? Разве я не знаю, как легко пустяки расстраивают ваши больные нервы? Теперь, когда доктор успокоил меня насчет бедной Нили, я начинаю чувствовать усталость от дороги и ручаюсь, что засну в любой комнате до завтрашнего утра.

Он взял свой дорожный мешок.

- Нам надо поторопиться,- прибавил он, указывая на свою свечу.- Мне оставили не очень большую свечу, чтобы, видно, скорее лег спать.

- Идите тише, Аллзн,- сказал ему Мидуинтер, отворяя дверь.- Нам не надо лишнего шума в доме в такое позднее время.

- Да-да,- отвечал Аллэн шепотом.- Спокойной ночи. Я надеюсь, что вы заснете так же хорошо, как и я.

Мидуинтер проводил Аллэна в комнату под номером третьим и заметил, что его свеча, которую он там оставил была так же коротка.

- Спокойной ночи,- сказал он и снова вышел в коридор. Он прямо подошел к решетке и опять стал смотреть и прислушиваться. Носовой платок оставался точно так, как он его оставил, и изнутри не слышалось никакого шума. Он медленно вернулся к двери своей комнаты и в последний раз подумал о принятых им предосторожностях. Неужели не было никакого другого способа, кроме того, который он попробовал теперь? Никакого. Открытая защита - тогда как характер опасности и незнание, от кого она могла происходить, были одинаково неизвестны - была бы бесполезна сама по себе и больше чем бесполезна по своим последствиям, заставив людей в доме остерегаться. Не имея ни одного факта, который мог бы оправдать в глазах других его беспокойство о том, что могло случиться в эту ночь; бессильный поколебать доверчивость Аллэна, поверившего благородной внешности доктора, в которой он предстал перед ним, Мидуинтер мог придумать только одно средство для безопасности своего друга - перемену комнат, мог следовать только одной тактике - что бы ни случилось, тактике ожидания развития событий.

- Я могу положиться только на одно,- сказал он сам себе, обводя глазами коридор.- Я могу положиться на то, чего я не знаю.

Бросив взгляд на часы, висевшие на противоположной стене, Мидуинтер вошел в комнату под номером четвертым. Послышался звук запиравшейся двери, за которым последовал звук повернутого ключа, потом снова в доме воцарилась мертвая тишина.

Мало-помалу управитель в тишине и темноте преодолел свой страх и решил снять носовой платок. Он осторожно приподнял один угол платка, подождал, посмотрел и, наконец, собрался с мужеством, чтобы вынуть весь платок. Спрятав его сначала в свой карман, он подумал о последствиях, если его найдут у него, и бросил платок в углу комнаты. Он задрожал, бросая платок, посмотрел на свои часы и стал у решетки ждать мисс Гуильт.

Часовая стрелка обошла половину круга на циферблате. Когда она дошла до четверти второго, мисс Гуильт тихо вышла в коридор.

- Выходите,- шепнула она в решетку,- и ступайте за мной.

Она вернулась к лестнице, с которой только что спустилась, тихо затворила дверь после того, как Бэшуд последовал за нею, и поднялась на площадку второго этажа. Тут она задала ему вопрос, который не решилась задать внизу.

- Ввели мистера Армадэля в комнату под номером четвертым?

Бэшуд, не говоря ни слова, кивнул головой.

- Отвечайте мне словами: выходил мистер Армадэль из комнаты после этого?

Он отвечал:

- Нет.

- Вы ни разу не теряли из виду комнату под номером четвертым с тех пор, как я оставила вас?

Он отвечал:

- Ни разу.

Мисс Гуильт взглянула на него, обманутая последним человеком на свете, которого она могла подозревать в обмане, человеком, которого она обманула сама.

- Вы, кажется, очень взволнованы,- сказала мисс Гуильт спокойно.- Эта ночь была слишком трудна для вас. Ступайте наверх и отдохните. Вы найдете дверь одной из комнат открытой, эта комната, которую вы должны занять. Спокойной ночи.

Она поставила свечу на стол и подала Бэшуду руку. Он с отчаянием задержал ее руку, когда она повернулась, чтобы оставить его. Страх при мысли о том, что могло случиться, когда она останется одна, вынудил Бэшуда произнести слова, которые он побоялся бы сказать в любое другое время.

- Не ходите,- умолял он шепотом.- О! Не ходите, не ходите, не ходите вниз сегодня.

Она освободила свою руку и сделала ему знак взять свечу.

- Вы увидите меня завтра,- сказала она.- Теперь ни слова более!

Ее сильная воля победила Бэшуда и в эту последнюю минуту, как побеждала всегда.

- Ночь пройдет скоро,- сказал он сам себе, когда мисс Гуильт скрылась из глаз.- Я буду мечтать о ней, пока не наступит утро.

Она заперла дверь у лестницы, когда прошла в нее, прислушалась и удостоверилась, что кругом все тихо; потом прошла по коридору к окну. Облокотившись о подоконник, она смотрела в ночную темноту. Тучи закрывали в эту минуту луну, ничего нельзя было увидеть в темноте, кроме газовых рожков, разбросанных по предместью. Отойдя от окна, она посмотрела на часы: было двадцать минут второго.

В последний раз решимость, овладевшая мисс Гуильт в начале этой ночи, когда она узнала, что муж ее в этом доме, заняла главное место в ее мыслях. В последний раз внутренний голос сказал ей: "Подумай, нет ли другого способа!" Мисс Гуильт обдумывала это до тех пор, пока стрелка часов не показала полчаса второго.

- Нет,- сказала она, все думая о своем муже,- осталось только идти до самого конца. Он не сделает того, зачем приехал сюда, он не произнесет слов, которые приехал сюда сказать, когда узнает, что его поступок может сделать меня предметом публичной огласки, а его слова могут послать меня на эшафот!

Румянец вспыхнул на ее лице, и она улыбнулась с отвратительной иронией, посмотрев на дверь комнаты.

- Я буду твоей вдовой,- сказала мисс Гуильт,- через полчаса!

Она отперла ящик с аппаратом и взяла в руку пурпуровый флакон. Заметив время по часам, она опустила в стеклянную трубку первый из шести отдельных приемов, которые были размерены для нее бумажкой.

Поставив опять флакон в ящик, она приложила ухо к отверстию трубки - ни малейшего звука не донеслось до ее слуха; гибельный процесс делал свое дело в гробовой тишине. Когда она приподнялась и подняла глаза, луна сияла в окно и холодный ветер стих.

О время! Время! Если бы только это могло начаться и кончиться первым приемом! Мисс Гуильт сошла вниз в переднюю, ходила взад и вперед и прислушивалась у открытой двери, которая вела на кухонную лестницу. Она снова поднялась наверх, затем опять спустилась вниз. Первый из пятиминутных промежутков тянулся бесконечно. Время точно стояло неподвижно. Неизвестность сводила с ума.

Промежуток прошел. Когда мисс Гуильт взяла флакон во второй раз и налила второй прием, тучи закрыли свет луны и ночной вид из окна начал медленно помрачаться.

Только когда луна опять выбралась из облаков, она вдруг опомнилась. Мисс Гуильт быстро обернулась и посмотрела на часы: прошло семь минут после второго приема.

Когда она схватила флакон и вылила жидкость в трубку в третий раз, ясное сознание своего положения вернулось к ней. Горячая волна опять ударила в голову, и ярким румянцем вспыхнула на щеках. Быстро и бесшумно прошла она с одного конца коридора до другого, сложив руки под шалью и время от времени поглядывая на часы.

Рука мисс Гуильт начала сильно дрожать, когда она наполнила трубку в четвертый раз. Боязнь встречи с мужем опять вернулась в ее сердце. Что если какой-нибудь шум разбудит его раньше шестого приема? Что если он вдруг проснется (как он часто просыпался) без всякого шума?

Она осмотрела коридор. Крайняя комната, в которой был спрятан Бэшуд, показалась ей удобным убежищем.

"Я могу войти туда,- подумала она.- Оставил он ключ?"

Она открыла дверь, чтобы заглянуть, и увидела носовой платок, брошенный на пол. Не Бэшуда ли это платок, оставленный тут нечаянно? Она осмотрела все углы платка, в одном из них мисс Гуильт нашла имя своего мужа!

Первым ее побуждением было подняться по лестнице, разбудить управителя и потребовать объяснений. Через минуту она вспомнила о пурпуровом флаконе и об опасности оставить коридор. Она обернулась и посмотрела на дверь под номером третьим. Муж ее, что подтверждала находка здесь носового платка, непременно выходил из своей комнаты, а Бэшуд ей не сказал об этом. В своей ли комнате он теперь?

- Все двери в этом доме отворяются тихо,- сказала она сама себе.- Мне нечего бояться, что я разбужу его.

Тихо, помаленьку отворила она незапертую дверь и заглянула в довольно широкую щель. При том немногом свете, который проходил в комнату из коридора, только голова спящего чернела на изголовье. Так ли она казалась черной на фоне белого изголовья, какой казалась голова ее мужа, когда он лежал в постели? Было ли дыхание так же легко, как дыхание ее мужа, когда он спал?

Она пошире приоткрыла дверь и заглянула в комнату при более ярком свете.

На кровати лежал человек, на жизнь которого она покушалась в третий раз. Он спокойно спал в комнате, отданной ее мужу, и дышал воздухом, который никому не мог сделать вреда.

Роковой вывод поверг в ужас мисс Гуильт. Исступленно подняв кверху руки, она снова вышла в коридор. Дверь Аллэна захлопнулась - но не с таким шумом, чтобы разбудить его. Она обернулась, когда дверь затворилась. С минуту мисс Гуильт стояла и смотрела на нее, как безумная. Через минуту, прежде чем вернулся рассудок, инстинкт побудил ее к действию. Несколько секунд - и она уже у двери под номером четвертым.

Дверь была заперта. Мисс Гуильт судорожно и неловко начала искать в стене кнопку, которую нажимал доктор, когда показывал комнату посетителям. Два раза она не попала на нее. В третий раз она нашла кнопку и нажала ее. Пружина сработала, и дверь отворилась.

Без малейшей нерешительности она вошла в комнату. Хотя дверь была широко открыта, хотя довольно короткое время прошло после четвертого приема, так что только половина нужного количества газа заполнило комнату, отравленный воздух охватил ее, как сильная рука за горло, как проволока, стиснувшая голову. Она нашла мужа на полу, у кровати. Его голова и одна рука были обращены к двери, видимо, он проснулся, вскочил и тут же упал, пытаясь выйти из комнаты. Мисс Гуильт собрала все силы,- а женщины способны на многое в непредвиденных случаях,- приподняла Мидуинтера и вытащила его в коридор. Голова ее кружилась, когда она, положив его на пол и доползла на коленях до комнаты, чтобы закрыть ее и не допустить проникновения отравленного воздуха в коридор. Заперев дверь, мисс Гуильт подождала, не решаясь смотреть на мужа, пока вернутся силы, чтобы встать и подойти подышать к окну над лестницей. Когда окно было открыто, в коридор ворвался холодный воздух раннего зимнего утра, она решилась вернуться к мужу, приподняла его голову и в первый раз пристально посмотрела ему в лицо.

Смерть ли разлила мертвенную бледность по лбу и щекам Мидуинтера и свинцовую краску на веках и губах?

Она развязала ему галстук, расстегнула жилет и подставила к свежему воздуху голову и грудь. Приложив свою руку к сердцу, она положила его голову к себе на грудь, так, чтобы она по-прежнему была обращена к окну, ждала, что будет дальше. Прошло некоторое время, время довольно короткое для того, чтобы считать его минутами на часах, и вместе с 1<ем вполне достаточное для того, чтобы в памяти упрямой чередой прошли воспоминания о супружеской жизни с ним, вполне достаточное для того, чтобы окончательно созрела решимость, зародившаяся в душе, как единственный результат захвативших мисс Гуильт воспоминаний. Когда глаза ее покоились на Мидуинтере, странное спокойствие медленно разливалось по ее лицу. Она выглядела как женщина, которая решилась одинаково испытать как радость при его выздоровлении, так и горе в случае его смерти.

У мисс Гуильт не вырвалось из груди ни крика, но потекли из глаз слезы, когда через некоторое время она уловила первое слабое биение его сердца и заметила первое слабое дыхание, слетевшее с его губ. Она молча наклонилась к Мидуинтеру и поцеловала его в лоб. Когда она опять подняла глаза, выражение глубокого отчаяния покинуло ее лицо. В глазах появилась какая-то светлая радость, которая озарила все ее лицо как бы внутренним светом и сделала ее опять миловидной и женственной.

Она опустила мужа на пол и, сняв с себя шаль, подложила ее под его голову.

- Тебе было очень трудно, мой возлюбленный,- сказала она, чувствуя, что слабое биение его сердца усилилось.- Теперь тебе станет легче.

Она встала и, отвернувшись от мужа, заметила пурпуровый флакон на том месте, где и оставила после четвертого приема.

"Ах,- подумала мисс Гуильт спокойно,- я забыла моего лучшего друга - я забыла, что еще не все вылито".

Твердой рукой, с совершенно спокойным лицом она налила в трубку в пятый раз.

- Еще пять минут,- сказала она, поставив флакон и посмотрев на часы.

Мисс Гуильт задумалась, и эта задумчивость немного омрачила кроткое спокойствие ее лица.

- Не написать ли мне ему прощального слова? - спросила она себя.- Не сказать ли всей правды, прежде чем я оставлю его навсегда?

Ее маленький, оправленный в золото карандашик висел на часовой цепочке. Посмотрев на него с минуту, она встала на колени возле мужа и засунула руку в карман сюртука: его записная книжка была тут. Какие-то бумаги выпали из нее, когда мисс Гуильт отперла застежку. Одна из этих бумаг была письмом, которое Мидуинтер получил со смертного одра Брока. Мясе Гуильт перевернула два листа почтовой бумаги, на которой ректор написал слова, оказавшиеся теперь справедливыми, и нашла последнюю страницу последнего листа пустой. На этой странице она написала свои прощальные слова, стоя на коленях возле мужа.

"Я хуже всего того, что ты мог подумать плохого обо мне. Ты спас Армадэля, поменявшись с ним комнатами сегодня, и ты спас его от меня. Ты можешь угадать теперь, чьей вдовой я выдала бы себя, если бы ты не спас ему жизни. Узнаешь, на какой злодейке ты женился, когда женился на женщине, пишущей эти строки. Все-таки у меня в жизни бывали и чистые минуты, и тогда я нежно любила тебя. Забудь меня, мой возлюбленный, встретив женщину, которая будет лучше меня. Я, может быть, сама была бы лучшей женщиной, если бы обстоятельства не искалечили мою жизнь, прежде чем ты встретился со мною. Теперь это все равно. Я могу загладить свою вину перед тобой только своей смертью. Мне нетрудно умереть теперь, когда я знаю, что ты останешься жив. Даже за свое злодейство получила по заслуге,- оно не удалось. Я никогда не была счастлива".

Мисс Гуильт снова сложила письмо и положила его в руки Мидуинтера, чтобы оно привлекло внимание, когда он придет в себя. Мисс Гуильт тихо сомкнула его пальцы на письме и подняла глаза. Часы показывали, что идет последняя минута последнего промежутка. Она наклонилась над Мидуинтером и запечатлела прощальный поцелуй.

- Живи, мой ангел, живи! - нежно прошептала она, коснувшись своими губами его губ.- Вся твоя жизнь впереди, счастливая жизнь и честная, если ты освободишься от меня!

В последний раз с невыразимой нежностью мисс Гуильт откинула ему волосы со лба.

- Любить тебя не было заслугой,- сказала она.- Ты один из тех мужчин, которые нравятся всем женщинам.

Она вздохнула и оставила его. Эта была ее последняя слабость. Мисс Гуильт утвердительно склонила голову перед часами, как будто это было живое существо, говорящее с нею, и последний раз наполнила трубку последней каплей, оставшейся в флаконе.

Закрываемая тучами луна слабо светила в окно. Положив руку на ручку двери комнаты, она повернулась и посмотрела на свет, медленно исчезавший с пасмурного неба.

- О Боже, прости меня! - сказала она.- О Христос, будь свидетелем, я так страдала!

Еще с минуту медлила она на пороге, медлила, чтобы бросить свой последний взгляд на этом свете, и обратила этот взгляд на него.

- Прощай! - сказала она нежно.

Дверь комнаты отворилась и затворилась за ней. Наступили минуты тишины. Потом послышался глухой шум, похожий на падение. Затем опять настала тишина.

Часовые стрелки отсчитывали минуты одну за одной. Пошла десятая минута с того момента, как дверь комнаты затворилась, прежде чем Мидуинтер пошевелился и, пытаясь приподняться, почувствовал в своей руке письмо.

В эту самую минуту в двери у лестнице повернулся ключ, и доктор, с тревогой смотря на дверь роковой комнаты, увидел пурпуровый флакон на подоконнике и лежащего на полу человека, старавшегося приподняться.

ЭПИЛОГ

Глава I

ИЗВЕСТИЕ ИЗ НОРФОЛЬКА

"От мистера Педгифта-старшего (из Topn-Эмороза) к мистеру Педгифту-младшему (в Париж)

Декабря 20

Любезный Аугустус.

Твое письмо я получил вчера. Ты, кажется, пользуешься своей молодостью, как ты это называешь, да еще и горячо. Ну, наслаждайся своим свободным временем. И я радовался прелестям юности, когда был в твоих летах, и с удивлением замечаю, что еще этого не забыл.

Ты просишь рассказать о всех наших новостях, а особенно об этом таинственном происшествии в лечебнице.

Любопытство, мой милый сын, есть качество, которое особенно в нашей профессии иногда приводит к великим открытиям. Однако я сомневаюсь, дождешься ли ты, чтобы оно привело ко многому в этом случае. Все, что я знаю о событиях в лечебнице, я узнал от мистера Армадэля, а ему, к сожалению, неизвестны многие важные факты. Я уже сообщал тебе, как их заманили в дом и как они провели там ночь. К этому могу теперь прибавить, что, наверно, с мистером Мидуинтером случилось что-нибудь, лишившее его сознания, и что доктор, который, вероятно, был замешан в этом деле, повел дело умело и сумел настоять на том, чтобы ему разрешили поступить по-своему в его собственной лечебнице. Нет ни малейшего сомнения, что несчастная женщина (каким бы образом ни случилась с ней смерть) была найдена мертвой. Коронер провел следствие. Из показаний свидетелей стало известно, что она поступила в дом как пациентка, а из медицинского заключения следовал вывод, что она умерла от апоплексического удара. Я думаю, что мистер Мидуинтер имеет свои причины не давать показания, которые он мог бы дать. Я имею также причины подозревать, что мистер Армадэль из уважения к нему последовал его примеру и что выводы следствия, не обвинившие никого, были сделаны подобно многим другим приговорам в том же роде из-за совершенно поверхностного расследования обстоятельств.

Я твердо убежден, что ключ ко всей этой тайне можно найти в попытке этой несчастной женщины выдать себя за вдову мистера Армадэля, когда известие о его смерти появилось в газетах. Но что сначала побудило ее к этому и каким непостижимым путем обманов могла она убедить мистера Мидуинтера жениться на ней (как доказывает брачное свидетельство) под именем мистера Армадэля - этого не знает даже сам мистер Армадэль. Факт этот не был затронут на следствии по той простой причине, что следствие касалось только обстоятельств, связанных с ее смертью. Мистер Армадэль по просьбе своего друга увиделся с мисс Блэнчард и убедил ее заставить старика Дарча молчать насчет прав, которые она предъявила на вдовий доход. Так как это право не было еще признано, то даже наш чопорный собрат согласился раз в жизни исполнить просьбу. Показание доктора, что его пациентка была вдова джентльмена по имени Армадэль, также было оставлено без внимания. Таким образом дело и замяли. Она похоронена на большом кладбище, недалеко от того места, где она умерла. Никто, кроме мистера Мидуинтера и мистера Армадэля, который настоял, чтобы ехать с ним, не провожал ее до могилы, и ничего не было написано на ее надгробном памятнике, кроме начальной буквы ее имени и дня ее смерти. Итак, после всего плохого, сделанного ею, она наконец успокоилась. Итак, два человека, которых она оскорбила, простили ей.

Есть ли что еще у меня рассказать об этом случае, прежде чем мы его оставим? Перечитывая твое письмо, я нахожу, что ты коснулся еще другого факта, который, может быть, заслуживает минутного внимания.

Ты спрашиваешь, есть ли причины полагать, что доктор вышел из этого дела с руками действительно такими чистыми, как они кажутся? Любезный Аугустус, я полагаю, что доктор замешан в этом деле гораздо больше, чем мы узнаем когда-нибудь, и воспользовался добровольным молчанием мистера Мидуинтера и мистера Армадэля, как мошенники часто пользуются несчастиями и нежеланием огласки честных людей. Это доказанный факт, что он участвовал в лживом сообщении относительно мисс Мильрой, с помощью которого заманил двух джентльменов в свой дом, и этого одного обстоятельства (из моего опыта работы в уголовном суде) довольно для меня. Улик же против него нет никаких; а что касается до того, постигнет ли его возмездие, я могу только сказать, что искренно надеюсь, что возмездие наконец окажется хитрее его. Пока же на это еще мало надежды. Я слышал, что друзья и поклонники доктора хотят поднести ему свидетельство, выражающее сочувствие к печальному обстоятельству, бросившему тень на открытие его лечебницы, и их прежнее доверие его честности и искусству врача. Мы живем, Аугустус, в век чрезвычайно благоприятный для процветания всякого мошенничества, которое позаботится поддерживать видимость благопристойности. В этом просвещенном девятнадцатом столетии я смотрю на доктора как на одного из наших будущих деятелей.

Обращаясь теперь к более приятному предмету, чем лечебница. Я могу сообщить тебе, что мисс Нили выздоровела и, по моему смиренному мнению, еще похорошела. Она гостит в Лондоне у одной родственницы, и мистер Армадэль подтверждает ей, что он жив (на случай, если бы она забыла об этом) аккуратно каждый день. Они будут венчаться весной, если только смерть миссис Мильрой не заставит отложить свадьбу. Доктора думают, что бедная миссис Мильрой приближается к роковому концу, это может продолжаться несколько недель или месяцев - они сказать не могут. Она очень изменилась - спокойна, кротка и чрезвычайно ласкова с мужем и дочерью. Но в ее болезни эта счастливая перемена (с медицинской точки зрения) признак приближающейся кончины. Бедному старому майору трудно это растолковать. Он только видит, что она снова стала так же добра, как была, когда он женился на ней, и теперь сидит по целым часам у ее постели и рассказывает ей о своих удивительных часах. Мистер Мидуинтер, о котором, как ты теперь ожидаешь, я скажу что-нибудь, быстро выздоравливает. Причинив сначала уйму беспокойства своим докторам, которые объявили, что он страдает от какого-то серьезного нервного потрясения, вызванного обстоятельствами, о которых из-за упорного молчания их пациента им ничего неизвестно, он поправился так, как только люди с его нервным темпераментом (опять ссылаясь на докторов) могут поправляться. Он живет в одной квартире с мистером Армадэлем. Я видел мистера Мидуинтера на прошлой неделе, когда был в Лондоне. Лицо его обнаруживает признаки усталости и печали, что грустно видеть в таком молодом человеке. Но он говорил о себе и о своем будущем с мужеством и с надеждой, которым люди вдвое старше его (если он страдал так, как я подозреваю) могли бы позавидовать. Если я что-нибудь понимаю в людях, то это человек необыкновенный, и мы услышим еще о нем в обозримом будущем.

Ты удивишься, как я попал в Лондон. Я поехал, взяв обратный билет (от субботы до понедельника) насчет спорного дела наших агентов. Мы крепко поспорили. Довольно странно, но мне пришел в голову один факт, когда я встал, чтобы уйти. Я вернулся к своему креслу и тотчас же решил вопрос. Разумеется, я останавливался в нашей гостинице в Ковент-Гардене. Уильям, слуга, спрашивал о твоем здоровье с отеческой любовью, а Матильда, служанка, сказала, что ты в последний раз почти уговорил ее выдернуть гнилой зуб из нижней челюсти. Я пригласил второго сына нашего агента (юношу, которого ты прозвал Мустафой, когда он заварил эту страшную кашу с турецкими фондами) обедать у меня в воскресенье. Вечером случилось одно небольшое происшествие, о котором стоит упомянуть, так как оно относится к той старухе, которой не было дома, когда ты и мистер Армадэль ездили в тот дом в Пимлико в прошлые времена.

Мустафа походил на всех вас, молодых людей теперешнего времени. Он пришел в приподнятое настроение после обеда.

"Пойдемте в какое-нибудь публичное увеселение, мистер Педгифт",- сказал он.

"В публичное увеселение? Да ведь сегодня воскресенье",- говорил я.

"Это не мешает, сэр,- говорит Мустафа.- В театре не разрешают представлять по воскресеньям, а на кафедре не препятствуют. Пойдемте посмотрим на новую актрису".

Так как он не хотел более пить вино, то не оставалось ничего более, как ехать. Мы отправились на одну из улиц в Уэст-Энде и нашли ее заставленную экипажами. Если бы это было не воскресенье, я подумал бы, что мы едем в оперу.

"Что я вам говорю?" - сказал Мустафа, ведя меня в открытую дверь, на которой была прибита афиша. Я только что приметил, что попал на одну из "воскресных вечерних речей о суетах мира сего, говоренных грешницей, служившей им", когда Мустафа толкнул меня и шепнул: "Полкроны - самая фешенебельная плата".

Я очутился между двумя степенными и молчаливыми джентльменами, с блюдами в руках, уже значительно наполненными фешенебельной платой. Мустафа положил на одно блюдо, а я на другое. Мы прошли через двери в длинную комнату, наполненную людьми. Там, на платформе, в дальнем конце, держала речь женщина, и эта женщина была миссис Ольдершо! Ты никогда не слышал ничего красноречивее в своей жизни. Пока я слушал ее, она ни разу не остановилась, не умолкла. После этого воскресного вечера я всю свою жизнь не буду считать красноречие большим дарованием. Сущность же проповеди заключалась в рассказе о житейском опыте миссис Ольдершо, приобретенном в общении с легкомысленными женщинами, с обильными примерами самого благочестивого раскаива-ния. Ты спросишь, какого рода были слушатели. Большей частью женщины, Аугустус, и, кажется, все старые светские ведьмы, которых миссис Ольдершо раскрашивала в свое время, важно сидевшие на передних местах, с нарумяненными щеками, с набожным выражением, поистине изумительным! Я оставил Мустафу слушать до конца, а сам думал, выходя, о том, что Шекспир сказал где-то: "Боже, какие мы дураки!"

Не осталось ли еще чего рассказать тебе, прежде чем закончу свое письмо? Только одно и могу припомнить.

Несчастный старик Бэшуд подтвердил мои опасения, о которых я уже сообщал тебе, когда его привезли сюда из Лондона. Нечего сомневаться, что он лишился и того остатка рассудка, какой имел. Бэшуд совершенно безвреден и абсолютно счастлив. Он жил бы очень хорошо, если бы только можно было не допускать его выходов в новой паре платьев и приглашений с улыбкой каждого встречного на свою свадьбу с красивейшей женщиной Англии. Эти выходы кончаются тем, что мальчишки кидают в него грязью, и он, весь запачканный, возвращается ко мне со слезами. Только-только вычистят ему платье, он опять начинает свою любимую игру и чванно расхаживает перед церковью, как жених, ожидающий миссис Гуильт. Нам надо пристроить куда-нибудь бедного старика на то немногое время, которое остается ему прожить. Кто подумал бы, что вред, принесенный красотой этой женщины, мог даже коснуться и нашего престарелого клерка?

Прощай пока, мой милый. Если ты увидишь какую-нибудь особенно красивую табакерку в Париже, вспомни, что, хотя твой отец презирает презенты, он не прочь принять подарок от своего сына.

Любящий тебя

А. Педгифт-старший.

Постскриптум. Мне кажется, что известие, помещенное во французских газетах о гибельной ссоре между иностранными моряками на одном из Линарских островов и о смерти их капитана, может быть, касается тех мошенников, которые обокрали мистера Армадэля и потопили его яхту. Такие люди, к счастью для общества, не могут всегда быть благоразумными, и в их случае плуты и Возмездие, видимо, пришли в столкновение друг с другом".

Глава II

МИДУИНТЕР

Весна была в разгаре, наступил конец апреля. Накануне дня свадьбы Аллэна Мидуинтер и он проговорили в большом доме до поздней ночи, так что давно пробило полночь и свадебный день уже настал.

По большей части разговор шел о планах и проектах жениха. Только тогда уже, когда оба друга встали, чтобы отправиться спать, Аллэн настоял, чтобы Мидуинтер поговорил о себе.

- Мы уже достаточно говорили о моем будущем,- начал он по-своему прямо и резко.- Поговорим-ка теперь, Мидуинтер, о вашем будущем. Вы обещали мне, я помню, что если вы займетесь литературой, то она не разлучит нас, и что если отправитесь путешествовать по морю, то вспомните, когда вернетесь, что мой дом - ваш дом. Но эта последняя возможность, которую мы имеем поговорить вдвоем по-старому, и, признаюсь, мне хотелось бы знать...- Голос его прервался, и глаза наполнились слезами. Он не закончил фразы.

Мидуинтер взял Аллэна за руку и помог ему, так как он часто ему помогал, договорить фразу до конца.

- Вам хотелось бы знать, Аллэн,- сказал он,- не будет ли болеть мое сердце в ваш свадебный день? Если вы мне позволите вернуться на минуту к прошлому, я думаю, что смогу исполнить ваше желание.

Они опять сели. Аллэн видел, что Мидуинтер был взволнован.

- Зачем вам огорчаться? - спросил он ласково.- Зачем возвращаться к прошлому?

- По двум причинам, Аллэн. Я должен был бы давно поблагодарить вас за то, что вы ради меня молчали при расследовании дела, которое должно было казаться вам очень странным. Вы знаете, какое имя стоит в моем брачном свидетельстве, а между тем вы не спрашивали об этом из опасения огорчить меня. Прежде чем вы начнете вашу новую жизнь, объяснимся на эту тему в первый и последний раз. Я прошу вас как еще один лишний знак вашей доброты ко мне принять мое уверение (как ни странно должно это показаться вам), что я невинен в этом деле, и умоляю вас верить, что причины, которые заставляют меня не объяснять этого, одобрил бы сам мистер Брок, если бы он был жив.

Произнеся эти слова, Мидуинтер сохранил тайну двух имен и оставил память о матери Аллэна такой же священной, какой она всегда была в сердце ее сына.

- Еще одно слово,- продолжал он,- одно слово, которое перенесет нас на этот раз от прошедшего к будущему. Было сказано, и справедливо, что из зла может произойти добро. Трагедия ночи, известной вам, заставили умолкнуть сомнения, когда-то делавшие мою жизнь несчастной от неосновательной тревоги относительно вас и меня. Теперь между нами уже не будет туч, собранных моим суеверием. Я не могу сказать вам по совести, что я теперь больше готов, чем тогда, когда мы были на острове Мэн, смотреть на ваш сон с более разумной точки зрения. Хотя я знаю, какое необыкновенное стечение обстоятельств постоянно случается в жизни всех нас, я все-таки не могу объяснить простым стечением обстоятельств исполнение видений, которые мы видели нашими собственными глазами. Я могу только искренно сказать за себя, и это, я думаю, удовлетворит вас, что научился смотреть на смысл сновидения с новой точки зрения. Я верил когда-то, что оно было послано вам для того, чтобы возбудить ваше недоверие к одинокому человеку, которого вы приняли к своему сердцу как брата. Я знаю теперь, что это сновидение явилось вам как заблаговременное предупреждение допустить его к вашему сердцу еще ближе. Поможет ли это вам убедиться, что и я также стою с надеждой на рубеже новой жизни и что, пока мы будем живы, брат, ваша любовь и моя никогда не будут разделены?

Они молча пожали друг другу руки. Аллэн пришел в себя первый. Он ответил несколькими словами, которые были самыми сердечными, с какими он только мог обратиться к своему другу.

- Я слышал все, что хотел услышать о прошлом,- сказал он,- и знаю то, что я больше всего желал бы знать о будущем. Все говорят, Мидуинтер, что вам предстоит блестящая карьера, и я думаю, что они правы. Кто знает, какие события могут произойти, прежде чем мы станем старше на несколько лет.

- Кому это нужно знать? - спокойно сказал Мидуинтер.- Что бы ни случилось, Господь милосерд, Господь премудр. - Эти слова когда-то написал наш дорогой старый друг. С этой верой я могу оглядываться без ропота на прошедшие годы и могу смотреть без сомнения на годы будущие.

Он встал и подошел к окну. Пока они разговаривали, наступило утро. Первые лучи света нового дня встретили Мидуинтера, когда он посмотрел в окно, и ласково заиграли на его лице.

Коллинз Уилки - Армадэль (Armadale). 6 часть., читать текст

См. также Коллинз Уилки (William Wilkie Collins) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :