Жюль Верн
«Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 5 часть.»

"Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 5 часть."

Приступили к обсуждению мер, которые следовало принять в настоящих обстоятельствах. Не возвратиться-ли на бриг с тем, чтобы впоследствии предпринять новую экспедицию? Но можно-ли потерять даром пройденные сто пятьдесят миль? Возврат без необходимого топлива произвел-бы на матросов самое дурное впечатление! Можно-ли будет найти впоследствии решительных людей, готовых возобновить путешествие по льдам?

Очевидно, благоразумие требовало идти вперед, если-бы даже пришлось подвергнуться самым тяжким лишениям.

Доктор, Гаттерас и Бэлль склонялись в пользу последнего решения, но Симпсон советовал возвратиться назад. Тягости путешествия расстроили его здоровье и он видимо слабел; но так как никто не разделял его мнения, то Симпсон занял свое место впереди саней, и небольшой отряд тронулся в путь.

Втечение трех следующих дней, от 15-го по 17-е января, путешествие отличалось обычным однообразием. Отряд, впрочем, подвигался медленнее; путешественники уставали и чувствовали слабость в ногах; упряжные собаки с трудом везли сани. Недостаточная пища не подкрепляла ни людей, ни животных. Погода изменялась с своею обычною внезапностью, переходя от сильного холода к влажным и холодным туманам.

18-го января вид ледяных гор внезапно изменился. На горизонте показалось множество пирамидальных возвышенностей, заканчивавшихся острыми и высокими вершинами. В некоторых местах из-под снега показалась земля, повидимому, состоявшая из гнейса, сланца, кварца и небольшего количества известкового камня. Путешественники находились, наконец, на суше, и материк этот, по всем данным был Новым Корнваллисом.

Доктор не мог воздержаться, чтобы от удовольствия не топнуть ногою о землю; путешественникам оставалось до мыса Бельчера только сто миль. Но затруднения значительно увеличивались на этой пересеченной местности, усеянной острыми камнями, опасными выступами, оврагами и пропастями. Необходимо было проникнуть в глубь страны, подняться на высокие прибрежные склоны и подвигаться узкими ущельями в которых снег достигал глубины от тридцати до сорока футов.

Путешественники вскоре пожалели о почти ровной и легкой дороге на ледяных полянах, столь удобных для езды на санях. Теперь приходилось понатужиться. Изнуренные собаки не могли уже везти саней; люди припрягались к истомленным животным и, помогая им, выбивались из последних сил. Несколько раз приходилось даже выгружать из саней съестные припасы, чтобы подняться на крутые холмы, которых обледенелая поверхность не представляла удобной и надежной опоры для ноги. Чтобы пройти десять футов, требовалось иногда несколько часов. Таким образом, в первый день отряд прошел только пять миль по земле Корнваллиса, земле вполне оправдывающей свое название, так как она представляет неровности, острые горные вершины, резкие линии и истерзанные скалы юго-западной оконечности Англии.

На следующий день отряд поднялся на вершину горы. Окончательно истомленные путешественники, не в состоянии будучи построить себе снежную хижину, нашлись вынужденными ночевать под палаткою, кутаясь в буйволовые кожи и просушивая на груди свои мокрые чулки. Последствия таких гигиенических условий понятны. Термометр ночью опустился ниже сорока четырех градусов (-42° стоградусника); ртуть в чашечке замерзла.

Здоровье Симпсона сильно расстроилось; упорный насморк, жестокий ревматизм, невыносимые страдания уложили его в сани, которыми он уже не мог более управлять. Место его занял Бэлль; он был тоже нездоров, но еще крепился. Сам доктор начинал чувствовать последствия тяжелаго путешествия и влияние суровой зимы; впрочем, из его груди не вырвался ни один стон. Он шел впереди, опираясь на палку, указывал дорогу и везде поспевал на помощь. Гаттерас, невозмутимый, нечувствительный к стуже, здоровый, как в первый день путешествия, молча следовал за санями.

20-го января погода была так холодна, что малейшее движение вызывало в путниках полный упадок сил. Препятствия, представляемые дорогою, увеличились настолько, что Бэлль и Гаттерас припряглись к собакам; от внезапных толчков передок саней изломался; пришлось его чинить. Подобного рода задержки повторялись по несколько раз в день.

Путешественники подвигались глубокою долиною, по пояс в снегу, но не смотря на жестокий холод, их пробирал пот. Все молчали; вдруг Бэлль, шедший подле доктора, с ужасом посмотрел на последнего, схватил, не говоря ни слова, горсть снега и начал сильно натирать им лицо своего товарища.

- Ну вас, Бэлль!- говорил барахтавшийся доктор.

Но Бэлль продолжал свое дело и преисправно натирал щеки и нос доктора.

- Послушайте, Бэлль! - кричал Клоубонни, которого рот, нос, глаза были залеплены снегом. - В своем-ли вы уме? В чем дело?

- В том,- ответил Бэлль,- что если у вас есть еще нос, то вы этим обязаны мне.

- Нос?- спросил доктор, поднося руку в лицу.

- Да, доктор, он у вас был совершенно отморожен. Когда я взглянул на вас, нос ваш уже совершенно побелел и без моего энергичного лечения вы лишились-бы этого украшения, столь неудобного во время путешествия в полярных странах, но необходимого в жизни.

Действительно, еще несколько минут и доктор отморозил-бы себе нос. Однако, благодаря сильным натираниям Бэлля, циркуляция крови была возстановлена и всякая опасность миновала.

- Благодарю, Бэлль. Современем я расквитаюсь с вами.

- Надеюсь, доктор,- ответил Бэлль.- Дал-бы Бог, чтобы нам никогда не грозили большие невзгоды!

- Увы, Бэлль,- сказал доктор,- вы намекаете на Симпсона! Этот бедный человек страдает ужасно!

- Вы опасаетесь за него? - с живостью спросил Гаттерас.

- Да, опасаюсь, капитан,- ответил доктор.

Бэлль схватил, не говоря вы слова, горсть снега и начал сильно натирать им лицо своего товарища.

- Чего-же вы опасаетесь?

- Сильной цынги. У него уже пухнут ноги и изъязвляются десны. Несчастный лежит под одеялами на санях, полузамерзший; тряска ежеминутно усиливает его страдания. Я жалею его, но помочь ему не могу.

- Бедный Симпсон,- пробормотал Бэлль.

- Придется, вероятно, остановиться на день или на два,- сказал доктор.

- Остановиться! - вскричал Гаттерас. - В то время, когда жизнь восемнадцати человек зависит от нашего возвращения!

- Однакож... заметил доктор.

- Послушайте, доктор, и вы, Бэлль: у нас осталось съестных припасов всего на двадцать дней. Можем-ли мы терять хоть одну минуту?

Доктор и Бэлль ничего не отвечали и сани, после короткой остановки, тронулись опять в путь.

Вечером отряд остановился у подошвы небольшого ледяного холма. Бэлль быстро прорубил в нем пещеру, в которой и приютились усталые путешественники. Доктор всю ночь ходил за больным; цынга уже оказывала свое губительное действие и жестокие боли вызывали беспрестанные стоны.

- Ах, доктор, доктор!

- Мужайтесь, друг мой!- утешал Клоубонни.

- Настал мой конец! Я чувствую это. Не хватает уже никаких сил! Лучше-бы умереть!

На эти, вызванные отчаянием, слова, доктор отвечал неусыпными попечениями. Истомленный днем, он приготовлял ночью для больного какое-нибудь успокоительное питье. Лимонный сок не оказывал уже своего действия, а натирания не препятствовали цынге усиливаться все больше и больше.

На следующий день злополучного Симпсона уложили в сани, хотя он и просил, чтоб его бросили, покинули, дали-бы спокойно умереть. Затем отряд продолжал свой гибельный путь среди беспрестанно увеличивавшихся затруднений.

Туман до костей пронизывал путников; снег и изморозь терзали им лица; они работали, как вьючные животные, а между тем были постоянно впроголодь.

Дэк, подобно своему господину, приходил, уходил, не обращая внимания на усталость. Постоянно бодрый, он по инстинкту отыскивал самую удобную дорогу и в этом отношении путешественники вполне полагались на его удивительное чутье.

Утром, 23-го января, господствовал полнейший мрак; было новолуние. Дэк отправился вперед. Несколько часов он не показывался; Гаттерас начал было уже тревожиться, тем более, что на снегу виднелось множество следов медведей. Он не знал, на что решиться, как вдруг послышался сильный лай.

Гаттерас поторопил сани и вскоре увидел верное животное на дне одного оврага.

Дэк стоял точно окаменелый и лаял пред cairn'омь (возвышением), сложенным из известковых камней, покрытых слоем льда.

- На этот раз,- сказал доктор,- это несомненно cairn.

- Какое нам до этого дело?- ответил Гаттерас.

- Если это cairn, Гаттерас, то в нем может находиться какой-нибудь важный для нас документ. Быть может он заключает в себе съестные припасы. Ради этого только его должно тщательно осмотреть.

- Но кто-же из европейцев заходил сюда? - пожав плечами сказал Гаттерас.

- Если мы европейцы,- ответил доктор,- то разве эскимосы не могли устроить здесь тайник и оставить в нем добычу своей охоты, или рыбной ловли? Кажется, они делают это очень часто.

- В таком случае разберите cairn, доктор. Но я опасаюсь, что вы только напрасно потрудитесь.

Доктор и Бэлль с кирками направились к cairn'у. Дэк продолжал бешено лаять. Известковые камни, крепко связанные льдом, от нескольких ударов кирки разлетелись в куски.

- Очевидно, там что-нибудь да есть,- сказал доктор.

- Полагаю,- ответил Бэлль.

Они быстро разобрали cairn и вскоре открыли тайник, в котором находился лист совершенно мокрой бумаги. Доктор с сильно бьющимся сердцем схватил бумагу, которую подошедший Гаттерас взял из его рук и прочитал:

"Альтам.... Porpoise, 13-го дек... 1860, 12°... долг... 8°35' шир..."

- Porpoise!- сказал доктор.

- Porpoise! - повторил Гаттерас. - Мне неизвестно, чтобы этого имени судно плавало когда нибудь в здешних морях.

- Очевидно однакож, что не более двух месяцев тому назад здесь прошли путешественники или, быть может, люди, потерпевшие крушение,- сказал доктор.

- Это не подлежит сомнению,- ответил Бэлль.

- Как должны мы поступить в настоящем случае?- спросил доктор.

- Продолжать наш путь,- холодно ответил Гаттерас.- Мне неизвестно, что это за корабль Porpoise, но я знаю, что бриг Forward ждет нашего возвращения.

XXXI.

Смерть Симпсона.

Отряд опять тронулся в путь; у каждого в голове проносились новые и неожиданные мысли, так как всякая находка в полярных странах имеет очень важное значение. Гаттерас тревожно хмурил брови.

- Porpoise! спрашивал он себя.- Что это за корабль? Да и чего ему надо так близко к полюсу?

При этой мысли дрожь пробегала у него по телу. Доктор и Бэлль размышляли о последствиях, которые может повлечь за собою находка документа и оба пришли к тому заключению, что или путешественникам придется спасать других, или последним придется спасать путешественников.

Но возобновившиеся трудности и препятствия пути и утомление вскоре заставили их думать лишь о собственном крайне опасном положении.

Состояние здоровья Симпсона все ухудшалось и симптомы его близкой кончины не могли ускользнуть от доктора. Но помочь больному он не мог; он сам страдал жестокою офталмиею, которая могла окончиться полною потерею зрения, если бы он не примял надлежащих мер предосторожности. Сумерки давали довольно света, но этот отраженный свет просто палил глаза. Трудно было и уберечься от него, потому что стекла очков, покрываясь слоем льда, делались непрозрачными и не позволяли ничего видеть. A между тем, необходимо было зорко следить за малейшими препятствиями пути и открывать их с возможно дальнего расстояния. Приходилось не обращать внимания на офталмию, поэтому доктор и Бэлль, прикрывая глаза капишонами, попеременно управляли санями.

Сани дурно скользили на полуистертых полозьях; тяга становилась все затруднительнее, а между тем препятствия, представляемые почвою, нисколько не уменьшались, так как отряд находился на материке волканического происхождения, пересеченном и усеянном острыми возвышениями. Путешественникам приходилось порою подниматься на высоту тысячи пятисот футов, чтобы перевалить чрез гребень гор. Стояла жестокая стужа; шквалы и мятели неистовствовали с страшною силою. Грустно было видеть несчастных людей, еле двигавшихся по безотрадным горным вершинам.

Они страдали также от так называемой болезни белизны. Безпрерывный блеск снегов производил тошноту, род опьянения, обмороки. Почва, казалось, уходила из-под ног путешественников и не представляла взору ни одной постоянной точки на громадной пелене снегов. Человек испытывал такое же ощущение, как во время сильной качки, когда палуба судна ускользает из-под ног моряка. Путешественники не могли освоиться с этим явлением, а самая продолжительность производимого им ощущения причиняла им жестокое головокружение. Члены их коченели, путниками овладевала сонливость и часто они шли, как бы погруженные в дремоту. Но внезапный толчек, неожиданное сотрясение выводило их из этого состояния инерции, в которую они снова погружались чрез несколько минут.

25-го января, отряд начал спускаться по крутым склонам, причем тягости пути увеличились на обледеневших наклонных плоскостях. Один неосторожный шаг, избегать которого было, однакож, крайне трудно - и путешественники могли свалиться в какой-нибудь овраг, где они неминуемо бы погибли.

К вечеру страшная буря разразилась над снежными возвышенностями. Невозможно было устоять против силы урагана; приходилось ложиться на землю, но при этом, вследствие низкой температуры, люди подвергались опасности замерзнуть в один миг.

Бэлль, при помощи Гаттераса, с большим трудом построил снежную хижину, в которой приютились несчастные путники. Каждый съел по горсти пеммикана и выпил немного горячаго чая. Оставалось всего четыре фляги винного спирта, который сберегался на удовлетворение жажды. Не следует думать, что снег, в его натуральном виде, может заменить собою воду; для этого его необходимо предварительно растаять. В умеренном поясе, где ртуть едва-ли опускается ниже точки замерзания, снег без вреда употребляется вместо воды, но за полярным кругом он имеет такую температуру, что дотронуться до него рукою так же опасно, как взять кусок раскаленного до бела железа, несмотря даже на то, что снег вообще дурной проводник теплоты. Между его температурою и температурою человеческого тела существует столь громадная разница, что, введенный в желудок, снег производит удушье. Эскимосы скорее готовы переносить самую жестокую жажду, чем утолять ее снегом, который ни в каком случае не может заменить собою воду и скорее усиливает, чем уменьшает жажду. Следовательно, путешественники могли утолят ее только под условием превращения снега в воду, а для этого необходимо было жечь спирт.

В три часа утра, в самый разгар бури, доктор стал на часы. Он прикурнул в уголку хижины, как вдруг стоны Симпсона обратили на себя его внимание. Он встал, причем ударился головою об ледяной свод, но, не обращая на это внимания, наклонился над Симпсоном и стал растирать его распухшие и посиневшие ноги. Через четверть часа он хотел было подняться, но во второй раз ударился головою о потолок, не смотря на то, что стоял в это время на коленях.

- Странно,- сказал он себе.

Он поднял руку над головою: оказалось, что потолок хижины значительно опустился.

- Господи!- вскричал доктор. Вставайте, друзья мои! при этом крике Бэлль и Гаттерас быстро поднялись. и, в свою очередь, ударились головами о потолок. В хижине было совершенно темно.

- Нас раздавит!- сказал доктор. Выходите, выходите!

И все они, взяв Симпсона, выбежали из опасного убежища. Да и как раз в пору, потому что дурно сплоченные глыбы льда с треском попадали на землю.

Несчастные путешественники очутились без крова, среди бури, на страшном холоде. Гаттерас хотел было разбить палатку, но укрепить ее не было никакой возможности: сильный ветер разорвал-бы ее на клочки. Путешественники приютились под её складками, которые вскоре покрылись толстым слоем снега, не позволявшим, по крайней мере, теплоте выделяться наружу и предохранявшим людей от опасности погибнуть от холода.

Буря улеглась только на следующий день. Запрягая недостаточно накормленных собак, Бэлль заметил, что три из них начали уже глодать свою ременную упряжку. Две собаки, повидимому, были очень больны и еле двигали ноги.

Не смотря на это, отряд кое-как продолжал свой обычный путь. До цели путешествия оставалось еще шестьдесят миль.

26-то января, Бэлль, шедший впереди, вдруг позвал своих товарищей. Последние тотчас-же подбежали в нему, и изумленный плотник указал им на прислоненное к одной льдине ружье.

- Ружье!- вскричал доктор.

Гаттерас взял ружье; оно было заряжено и находилось " полной исправности.

- Экипаж судна Porpoise недалеко отсюда,- сказал доктор.

Осматривая ружье, Гаттерас заметил, что оно американской фабрикации. Руки его дрогнули и судорожно сжали обледеневший ствол.

- Вперед!- сдавленным голосом сказал он.

Отряд продолжал спускаться по склонам гор. Симпсон, казалось, лишился сознания и не стонал: для этого у него уже не хватало силы.

Буря не улегалась; сани двигались все медленнее и медленнее. Втечение суток отряд проходил лишь по несколько миль; не смотря на строгую экономию, съестные припасы видимо истощались. Но пока их по рассчету хватало для возвратного пути, Гаттерас настойчиво подвигался вперед.

27-то числа под снегом нашли секстант и флягу. Последняя содержала в себе водку или, скорее, кусок льда, в центре которого весь спирт напитка собрался в виде снежного шарика. Водка ни к чему не была годна.

Очевидно, что Гаттерас невольно шел по следам какой-то ужасной катастрофы, подвигался по единственно-возможному пути, и подбирал на дороге обломки невидимого, но страшного крушения. Доктор тщетно старался открыть новые cairn'ы.

Печальные мысли приходили ему в голову. Действительно, если-бы он встретил этих несчастных, то какую помощь мог-бы оказать им? Он и его товарищи во всем чувствовали крайний недостаток; одежда их изорвалась, съестные припасы истощились. Если-бы посторонних людей оказалось много, все они погибли-бы от голода. Гаттерас, повидимому, избегал роковой встречи. Но не был-ли он прав в этом отношении? На нем лежала обязанность спасти свой экипаж. Имел-ли он право рисковать безопасностью всех, приведя на бриг посторонних людей?

Но эти посторонние люди - все-таки люди, наши ближние и, быть может, соотечественники. Неужели у них можно было отнять последнюю надежду на спасение, как ни слаба была эта надежда? Доктор хотел узнать мнение Бэлля на счет этого предмета, но Бэлль ничего не ответил: собственные страдания ожесточили его сердце. Не решаясь обращаться с вопросом к Гаттерасу, доктор предоставил все Богу.

17-то января, вечером, Симпсон находился, казалось, при последнем издыхании. Его окоченевшие члены, прерывистое дыхание, сгущавшееся вокруг его головы в виде пара, судорожные вздрагивания - все это предвещало скорую кончину страдальца. Лицо его выражало ужас и отчаяние; он с бессильною злобою посматривал на капитана. В глазах его, так сказать, проносился целый ряд немых, но знаменательных и, быть может, справедливых упреков.

Гаттерас не подходил к умирающему, избегал его и более чем когда-либо был молчалив, сосредоточен, погружен в самого себя.

Следующая ночь была ужасна; буря удвоила свою ярость и три раза срывала палатку; снег падал на несчастных путешественников, залеплял им глаза, пронизывал их холодом и острыми ледяными иглами, подхваченными ветром на ближайших льдинах. Собаки жалобно выли. Симпсон лежал на открытом воздухе, не защищенный ничем от страшной стужи. Бэллю удалось было поставить опять палатку, которая если и не защищала от холода, то, по крайней мере, предохраняла путников от снега, но порыв ветра, более сильный, чем все прежние, в четвертый раз опрокинул палатку и с страшным свистом умчал ее в пространство.

- Невыносимые страдания!- вскричал Бэлль.

- Мужайтесь, мужайтесь!- ответил доктор, хватаясь за плотника, чтоб не свалиться в овраг.

Симпсон хрипел. Вдруг, он сделал последнее усилие, приподнялся, протянул сжатый кулак в Гаттерасу, который пристально смотрел на умирающего, испустил страшный вопль и упал мертвый, не докончив свою угрозу.

- Умер!- вскричал доктор.

- Умер!- повторил Бэлль.

Подошедший к трупу Гаттерас подался назад под напором сильного ветра.

Итак, это был первый человек из экипажа, сраженный убийственным климатом. Симпсону первому суждено было никогда не возвратиться на родину; он первый поплатился жизнью, после невыразимых страданий, за непреклонное упорство капитана. Покойник считал Гаттераса убийцею, но последний не поник головой под тяжестью этого обвинения. Однакож, из глаз капитана выкатилась слезинка и застыла на его бледной щеке.

Бэлль и доктор с ужасом смотрели на Гаттераса. Опершись на свою длинную палку, он казался гением гиперборейских стран, непреклонным среди бушующей бури, мрачным в своей ужасающей неподвижности.

Не трогаясь с места, он простоял до самого рассвета смелый, упорный, непреклонный и, казалось, вызывал на бой ревущую вокруг него бурю.

XXXII.

Возвращение на бриг.

Ветер стих к шести часам утра и, внезапно перейдя в северу, очистил небо от облаков; термометр показывал тридцать три градуса ниже точки замерзания (-37° стоградусника). Первые проблески рассвета посеребрили горизонт, который через несколько дней они должны были залить золотистым блеском.

Гаттерас подошел к своим грустных товарищам и мягким, печальным голосом сказал им:

- Друзья мои, мы находимся еще в шестидесяти милях от места, указанного Эдуардом Бельчером. У нас осталось только необходимое количество съестных запасов для возвращения на брит. Идти дальше - это значит подвергаться неминуемой гибели, без всякой пользы для других. Мы возвратимся назад.

- Вполне благоразумное решение, Гаттерас, - сказал доктор. Я готов следовать за вами; куда-бы вам ни угодно было повести нас, но здоровье наше слабеет со дня на день. Мы едва можем передвигать ноги. Я вполне одобряю ваше намерение возвратиться на бриг.

- Вы такого же мнения, Бэлль?-спросил Гаттерас.

- Да,- ответил плотник.

- В таком случае,-сказал Гаттерас,-мы отдохнем здесь два дня. Это не слишком много. Сани требуют починки. Я думаю, что мы должны построить себе снежную хижину, чтобы возстановить в ней свои истощенные силы.

Порешив этот вопрос, путешественники усердно приступили к делу. Бэлль принял все меры предосторожности, необходимые для сообщения прочности своему сооружению, и вскоре порядочная хижина возвышалась в долине, в которой состоялась последняя стоянка путейиественников.

Без сомнения, Гаттерас только после сильной борьбы с самим собою решился прервать путешествие. Столько напрасных трудов и лишений! Безполезное путешествие это стоило жизни одному человеку! И вдобавок приходилось возвратиться на бриг без куска угля! Что станется с экипажем, как будет он действовать под влиянием Шандона? Но Гаттерас уже не мог бороться.

Все внимание свое он обратил на приготовления к обратному пути. Сани были починены; кладь их, значительно, впрочем, уменьшившаеся, имела всего двести фунтов весу. Исправили тавже одежду, изношенную, изорванную, пропитанную снегом и окостеневшую от морозов. Новые пимы и лыжи заменили старые, не годившиеся уже к употреблению. Для работы этой потребовался целый день 29-го и утро 30-го числа. Впрочем, путешественнини не особенно торопились и старались собраться с силами в виду предстоящих трудов обратного путешествия.

Втечение тридцати шести часов, проведенных в снежной избе и на льдах ложбины, доктор наблюдал Дэка, которого странные действия казались ему неестественными. Собака беспрестанно бегала, описывая круги, которые, казалось, имели один общий центр - род возвышения или бугра, образованного наслоениями льда. Бегая вокруг этого места, Дэк потихоньку лаял, нетерпеливо вилял хвостом, посматривал на своего господина и, казалось, обращался к нему с вопросом.

Доктор приписывал тревожное состояние собаки присутствию трупа Симпсона, которого его товарищи еще не успели похоронить.

Он решился, поэтому, в тотъже день исполнить этот печальный обряд, так как отряд должен был выступить в путь на другой день с рассветом.

Бэлль и доктор, взяв кирки, спустились в ложбину. Возвышение, указанное Дэком, представляло очень удобное место для устройства в нем могилы. Но труп необходимо было зарыть поглубже, чтобы предохранить его от когтей медведей.

Доктор и Бэлль сняли верхние слои рыхлаго снега и затем начали разбивать твердый лед. При третьем ударе кирки, доктор натвнулся на какой-то твердый, разлетевшийся в дребезги предмет. Довтор подобрал куски. То были осколви стеклянной фляги.

Со своей стороны, Бэлль нашел закостеневший от холода мешок, в котором крошки сухарей находились в полной сохранности.

- Что это?- пробормотал доктор.

- Чтобы это могло значить?- спросил в свою очередь Бэлль, перестав работать.

Доктор позвал Гаттераса, который немедленно явился на зов.

Дэк сильно лаял и разгребал лапами толстый слой льда.

- Неужели мы напали на склад провианта?- воскликнул доктор.

- Быть может,- ответил Бэлль.

- Продолжайте,- сказал Гаттерас.

Нашли еще небольшое количество съестных припасов и четверть ящика пеммикана.

- Если это кладовая,-сказал Гаттерас,-то до нас в нее наведались медведи. Посмотрите, провизия совсем испорчена.

- Да, - ответил довтор, - следует опасаться этого, потому что...

Он не докончил фразы: его прервал крик Бэлля. Отбросив один довольно большой кусок, Бэлль указал на окоченевшую, торчавшую из под льдин человеческую ногу.

- Труп!- вскричал доктор.

- Это не кладовая, а могила,- заметил Гаттерас.

То был труп матроса лет тридцати; он отлично сохранился. На нем была одежда моряков, отправляющихся в полярные страны. Доктор не мог определить момент его смерти.

Вслед за этим трупом Бэлль открыл второй труп человека, лет пятидесяти, на лице которого еще видны были следы сразивших его страданий.

- Не может быть, чтобы это были похороненные трупы!- вскричал доктор.- Эти несчастные поражены смертью в том виде, в каком мы нашли их.

- Вы правы, доктор,- ответил Бэлль.

- Продолжайте, продолжайте!- сказал Гаттерас.

Но Бэлль не осмеливался работать. Кто мог сказать, сколько еще человеческих трупов заключалось в этой куче льда?

- Люди эти погибли от случайности, которая едва не постигла и нас,- сказал доктор:- они погребены под развалинами обрушившейся снеговой хижины. Посмотрим, не остался ли жив кто-нибудь из них.

Быстро расчистили место и Бэлль отрыл еще труп, человека лет сорока. Он не имел такого вида, как другие, и не был похож на мертвеца. Доктор наклонился над ним и казалось подметил в нем признаки жизни.

- Он жив!-вскричал доктор.

Бэлль и Клоубонни перенесли тело в снежную хижину, в то время, как неподвижно стоявший Гаттерас смотрел на обрушившееся жилье.

Доктор донага раздел несчастного, извлеченного из под льда человека. Ни малейших признаков ушиба на нем не было заметно. При помощи Бэлля, Блоубонни стал растирать своего нового пациента пропитанною винным спиртом ватою и вскоре заметил, что жизнь начала возвращаться к несчастному. Он находился в состоянии полнейшего изнеможения и не мог говорить; его язык пристал, так сказать, примерз к нёбу.

Доктор обыскал карманы его одежды, в которых не оказалось ничего,-никакого документа. Он оставил Бэлля продолжать растирания, а сам возвратился к Гаттерасу.

Капитан между тем изследовал снежную избушку тщательно осмотрел её пол и шел уже навстречу Клоубонни, держа в руке полуистлевший обрывок конверта, на котором можно было прочесть следующия слова:

...тамонт,

...orpoise

...ью-Иорк.

- Альтамонт!- вскричал доктор, - с корабля Porpoise, из Нью-Иорка!

- Американец!- вздрогнув сказал Гаттерас.

- Я спасу его,- ответил энергично доктор,- ручаюсь в этом, и мы будем наконец иметь ключ к этой ужасной загадке.

Он возвратился к телу Альтамонта, а Гаттерас, погруженный в свои мысли, остался около развалин снеговой хижины. Благодаря уходу доктора, к несчастному американцу возвратилась жизнь, но не сознание; он ничего не видел, ничего не слышал, не мог говорить, но, во всяком случае, он был жив.

На следующий день утром Гаттерас сказал доктору:

- Нам необходимо однакож подумать об отъезде.

- Чтож, отправимся, Гаттерас. Сани не нагружены, мы поместим в них этого несчастного и привезем его на бриг.

- Распорядитесь,- сказал Гаттерас.- Но прежде похороним мертвых.

Двух неизвестных матросов положили под развалины снежной хижины, а труп Симпсона занял место, на котором нашли Альтамонта.

В виде молитвы, путешественники сказали последнее прости своему товарищу и в семь часов тронулись в путь.

Так как две упряжные собаки околели, то Дэк добровольно запрягся в сани и принятую им на себя обязанность исполнял с добросовестностью и выносливостью гренландской собаки.

Втечение двадцати дней, от 31-го января до 19-го февраля, возвратный путь сопровождался такими же затруднениями и препятствиями, как и движение вперед. Путешественннки невыносимо страдали от низкой температуры, но менее от мятелей и ветров.

Солнце появилось в первый раз 31-го января и с каждым днем все дольше и дольше оставалось на горизонте. Бэлль и доктор окончательно выбились из сил; они почти ослепли и ко всему еще захромали; плотник не мог идти без костылей.

Хотя Альтамонт и был жив, но находился в состоянии полной безчувственности. Иногда даже серьезно опасались за его жизнь. Разумный уход и крепкая натура одержали однако победу над смертью. Достойный доктор и сам нуждался в пособии, так как здоровье его сильно расстроилось от непомерных трудов.

Гаттерас все думал о Forward'е, своем бриге. В каком состоянии он найдет его? Что произошло на судне? Совладал ли Джонсон с Шандоном и его единомышленниками? Стояли жестокие холода. Не сожгли ли уже несчастное судно? Пощадили ли его корпус и мачты?

Думая об этом, Гаттерас шел впереди, как бы желая увидеть первым еще издали свой любимый Forward.

24-го февраля, утром, он вдруг остновился. В трех стах шагах пред ним показался красноватый отблеск, над которым колыхался громадный столб черного дыма, терявшагося в сером заволакивавшем небо тумане.

- Дым! вскричал Гаттерас.

Сердце у него билось с такою силою, что, казалось, готово было разорваться на части.

- Посмотрите. Там, там! Дым! сказал он дрогнувшим голосом подошедшим товарищам.- Мой бриг горит!

- Но мы находимся еще в трех милях от брига, ответил Бэлль,- это горит не Forward.

- Непременно Forward,- подтвердил доктор.- Скрадывая расстояния, мираж приближает к нам судно.

- Вперед! Вперед!- вскричал Гаттерас, выбегая по направлению к замеченному столбу дыма.

Товарищи его, оставив сани под охраною Дэка, бросились за капитаном.

Через час они были в виду брига. Ужасное зрелище представилось их взорам. Бриг пылал среди таявших вокруг него льдов. Пламя охватило весь корпус; южный ветер доносил до слуха Гаттераса зловещий треск.

В пятистах шагах от пылавшего, судна какой-то человек с отчаянием воздевал к небу свои руки. Он стоял беспомощный пред пожаром, в пламени которого коробился Forward.

Этот одинокий человек был - старик Джонсон. Гаттерас подбежал к нему.

- Мой бриг! Мой бриг! изменившимся голосом вскричал он.

- Это вы, капитан! ответил Джонсон.- Остановитесь! Ни шагу!

- Что такое? спросил Гаттерас.

- Мерзавцы! ответил Джонсон.- Они подожгли бриг и ушли, два дня тому назад!

- Да будут они прокляты! вскричал Гаттерас.

Вдруг последовал страшный взрыв; окрестность дрогнула; ледяные горы склонились на ледяных полянах; столб дыма поднялся к облакам и Forward, распавшись на части под действием воспламенившагося пороха, исчез в море пламени.

Доктор и Бэлль подошли в это время к Гаттерасу. Погруженный в бездну отчаяния, капитан вдруг встрепенулся.

- Друзья моц, сказал он,- трусы обратились в бегство, но люди мужественные должны успеть в своих замыслах! Джонсон, Бэлль,- вы крепки духом; доктор - вы сильны знанием. Там северный полюс! За дело! за дело!

Товарищи Гаттераса как бы возродились к новой жизни при мужественных словах капитана.

Во всяком случае, ужасно было положение этих четырех человек и их умирающего товарища, оставленных без всяких средств, одиноких, заброшенных, под восьмидесятым градусом широты, в глуби полярных стран, в области стужи и вечных льдов!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЛЕДЯНАЯ ПУСТЫНЯ

I.

Опись доктора.

Гаттерас задумал отважное дело, решившись подняться к северу. Он хотел доставить Англии, своей родине, славу открытия - северного полюса мира. Этот неустрашимый мореплаватель сделал все, что возможно в пределах человеческих сил. Девять месяцев он боролся с снежными теченьями и бурями; разбивал ледяные горы, взламывал снежные поляны, боролся с зимними холодами гиперборейских стран; своею экспедициею он резюмировал работы своих предшественников, проверил и, так сказать, возстановил историю полярных открытий; подвинулся на бриге Forward, за пределы изследованных морей, наполовину выполнил свою задачу - и вдруг его смелые замыслы рухнули! Измена или, скорее, малодушие изнуренного тяжкими страданиями экипажа и преступное безумие некоторых коноводов, поставили Гаттераса в безвыходное положние: из числа восемнадцати человек, отправившихся с ним на бриге, оставалось всего четверо, да и те были брошены без всяких средств, без корабля, более чем в двух тысячах пятистах милях от родины!

Взрыв Forward'а, взлетевшего на воздух на глазах путешественников, лишил их последних средств к существованию.

Не смотря однако на все невзгоды и неудачи, даже эта ужасная катастрофа не сломила непреклонный дух Гаттераса. Оставшиеся у него товарищи принадлежали к числу надежнейших людей экипажа; то были геройские сердца. Гаттерас обратился с воззванием к энергии и знанию доктора, к преданности Бэлля и Джонсона, к собственной вере в задуманное дело; он осмелился говорить о надежде в этом отчаянном положении и голос его был услышан доблестными товарищами. Прошлое столь решительных людей ручалось за их мужество в будущем.

Доктор, после энергических слов капитана, хотел дать себе ясный отчет о действительном положении вещей и, оставив своих товарищей, остановившихся в пятистах шагах от брига, направился к месту катастрофы.

От Forward'а, этого с таким тщанием построенного корабля, от этого столь дорогаго брига, не осталось почти ничего. О силе взрыва свидетельствовали истрескавшиеся льдины, безобразные, почерневшие и обуглившиеся обломки дерева, исковерканные железные полосы, тлеющие, подобно пушечным фитилям, куски канатов и стлавшиеся вдали по ледяным полянам спирали дыма. Кормовая пушка, отброшенная на несколько сажень, лежала на похожей на лафет льдине. Окрестность, в районе ста сажень, была усеяна всякого рода обломками; киль судна лежал под кучами льда. Ледяные горы, растаявшие несколько от пожара, снова сделались твердыми как гранит.

Доктор вспомнил о своей каюте, о своих погибших коллекциях, о дорогих инструментах, о своих превращенных в пепел книгах. Какая масса погибших богатств! Он со слезами на глазах осматривал место ужасной катастрофы и думал не о будущем, а об непоправимом несчастии, непосредственно поразившем его.

Вскоре к нему подошел Джонсон. На лице старого моряка видны были следы его последних страданий. Он должен был бороться с возмутившимся товарищами и защищать порученный его охране корабль.

Доктор протянул руку, которую несчастный Джонсон печально пожал.

- Что будет с нами, друг мой?- сказал доктор.

- Кто может предвидеть это,- :ответил Джонсон.

- Главное, не следует отчаяваться; будем мужественны.

- Да, доктор,- ответил старый моряк. В минуту великих несчастий, следует принимать великие решения. Постараемся выйти из дурного положения, в котором находимся.

- Бедный бриг!- со вздохом сказал доктор. Я привязался к нему, полюбил его, как свой домашний очаг, как дом, в котором провел всю свою жизнь. A теперь и следа его не осталось!

- Кто поверил-бы, доктор, что эта масса дерева и железа настолько может быть дорога нашему сердцу!

- Где шлюпка?- спросил Клоубонни, озираясь по сторонам. Она тоже не избежала истребления?

- Шандон и его товарищи взяли ее с собою, доктор.

- A пирога?

- Изломана в щепы! Эти еще неостывшие листы жести - вот все, что осталось от нея.

- Значит у нас только и есть, что halkett-boat? (Складная шлюпка из каучука, которую можно наполнять воздухом.).

- Да, благодаря тому, что вы взяли ее с собою.

- Этого мало,- сказал доктор.

- Безчестные изменники, беглецы! - вскричал Джонсон. Да накажет их Бог, как они того заслуживают!

- Джонсон,- кротко сказал доктор,- не должно забывать, что они подвергались тяжким страданиям и испытаниям. Только лучшие из людей остаются твердыми и непоколебимыми в несчастии, но слабые падают. Пожалеем лучше о наших товарищах, но не станем проклинать их.

Сказав это, доктор замолчал на несколько мгновений и зорко посматривал по сторонам.

- A что сталось с санями?- спросил Джонсон.

- Они находятся в одной миле отсюда.

- Под охраною Симпсона?

- Нет, друг мой! Симпсон, бедный Симпсон изнемог от своих страданий.

- Умер!- воскликнул Джонсон.

- Умер!- ответил доктор.

- Несчастный! сказал Джонсон. - Впрочем,- как знать?- не придется-ли нам завидовать постигшей его участи!

- Но взамен умершего мы привезли умирающего,- сказал доктор.

- Умирающаго?

- Да, капитана Альтамонта.

Доктор в нескольких словах рассказал Джонсону о том, что случилось с ними во время пути.

- Американец! - в раздумьи сказал Джонсон.

- Да, судя по всему, это гражданин штатов Северной Америки. Но что это за судно Porpoise, очевидно потерпевшее крушение, и зачем оно пришло сюда?

- Затем, чтобы погибнуть,- ответил Джонсон,- подобно всем, которых отвага заводит в эти гибельные страны. Но, доктор, вы достигли, по крайней мере, цели вашего путешествия?

- Склада каменного угля?- спросил доктор.

- Да.

Доктор печально покачал головою.

- Ничего, значит?

- Ничего! Мы чувствовали недостаток в съестных припасах, а утомление лишило нас последних сил в дороге. Мы даже не дошли до берега, о котором упоминал Эдуард Бельчер!

- Следовательно,- сказал Джонсон,- топлива нет?

- Нет!

- И съестных припасов тоже нет?

- Тоже!

- И вдобавок, нет корабля, чтобы возвратиться в Англию.

Доктор и Джонсон замолчали. Для того, чтобы взглянуть прямо в лицо столь ужасному положению, надо было обладать неимоверным мужеством.

- В конце концов,- сказал Джонсон,- наше положение, по крайней мере, выяснилось! Мы знаем, чего держаться! Начнем с необходимейшего и построим себе снежную хижину, потому что стужа стоит лютая.

- При помощи Бэлля устроить это не трудно,- ответил доктор. Затем мы сходим за санями, привезем американца и отправимся на совет с Гаттерасом.

- Бедный капитан!- сказал Джонсон. Должно быть, он ужасно страдает; ради других, он забывал даже о самом себе!

Доктор и Джонсон возвратились в своим товарищам.

Гаттерас стоял неподвижно, скрестив, по своему обыкновению, руки на груди и как-бы стараясь прозреть в пространстве будущее. Лицо его приняло обычное выражение непоколебимой твердости. О чем думал этот необыкновенный человек? Не о своем-ли отчаянном положении, не о возвратном-ли пути, так как люди, стихии, все, наконец, возставало против его замыслов? Или быть может он все еще надеялся?

Никто не мог разгадать его мыслей, ничем не выражавшихся во внешности. Верный Дэк стоял подле него, не обращая внимания на температуру, упавшую до тридцати двух градусов ниже точки замерзания (-36° стоградусника).

Бэлль неподвижно лежал на льду; казалось, он лишился чувств. Такое состояние могло стоить ему жизни и он подвергался опасности замерзнуть.

Джонсон растолкал своего товарища, поспешно стал натирать ему лицо снегом и не без труда вывел из состояния окоченения.

- Да ну же, Бэлль, пошевеливайся!- ;ворчал старый моряк. Чего разнежился? Вставай! Надо потолковать о наших делишках, да и какую ни на есть избушку соорудить. Разве ты забыл, как строятся снежные хижины? Пойдем и помоги мне, Бэлль. Вот эта ледяная гора сама напрашивается, чтоб ее поковыряли немножко. Примемся за работу, которая сообщит нам то, в чем здесь никогда не должно чувствовать недостатка: бодрость и отвагу.

Бэлль, несколько ободренный этими словами, отправился за Джонсоном.

- A между тем,- продолжал моряк,- доктор примет на себя труд сходить за санями и приведет их вместе с собаками.

- Я готов хоть сию минуту,- сказал Клоубонни.- Через час я возвращусь назад.

- Вы будете сопровождать доктора, капитан?- спросил Джонсон, направляясь в Гаттерасу.

Хотя последний был погружен в размышления, однакож он слышал Джонсона, потому что мягким голосом ответил:

- Нет, друг мой, так как доктору угодно принять на себя этот труд... Необходимо сегодня-же на что-нибудь решиться. Я должен остаться один и кое-что обдумать... Идите. Действуйте согласно с тем, что сочтете необходимым в настоящее время, а я поразмыслю о будущем.

Джонсон возвратился к доктору.

- Странно,- сказал он,- но, повидимому, раздражение капитана прошло совершенно. Никогда у него не было столь ласкового голоса.

- К нему возвратилось его хладнокровие,- ответил доктор. Поверьте мне, Джонсон, этот человек может спасти нас.

Сказав это, Клоубонни плотно закутал голову и, держа в руке палку с железным наконечником, направился к саням среди тумана, почти блестевшего под лучами луны.

Джонсон и Бэлль немедленно принялись за работу. Первый своими прибаутками ободрял работавшего молча плотника. Строить избу не оказывалось надобности: для этого достаточно было прорубить углубление в ледяной горе. Рубка твердого льда сопряжена с большим трудом, но за то самая плотность льда ручалась за прочность постройки. Вскоре Джонсон и Бэлль работали уже в прорубленном ими углублении и выбрасывали наружу куски, отделенные от компактной ледяной глыбы.

Гаттерас, ходивший все время быстрыми шагами, повременам внезапно останавливался; очевидно, он не хотел дойти до места, где находился его несчастный бриг.

Согласно с своим обещанием, доктор вскоре возвратился. Он привез Альтамонта, лежавшего на санях и покрытого палаткою. Гренландские собаки, тощия, изнуренные, голодные, с трудом везли сани и глодали свою ременную упряжь. Пора было накормить людей и животных и дать им отдых.

В то время, как жилье все глубже и глубже прорубалось во льду, везде шаривший доктор нашел небольшую чугунную печь, почти не пострадавшую от взрыва; её исковерканную трубу нетрудно было выпрямить. Через три часа ледяной дом был готов; в нем поставили печь, наполнили ее кусками дерева и печь вскоре загудела, распространяя в помещении благотворную теплоту.

Американца внесли в дом и положили на одеяло; а четыре англичанина, усевшись подле огня, кое-как подкрепились остатками провизии, находившейся в санях: небольшим количеством сухарей и горячим чаем. Гаттерас ничего не говорил, все с почтением относились к его молчанию.

Пообедав, доктор знаком пригласил Джонсона выйти из, хижины.

- Теперь,- сказал он,- мы приступим к составлению описи оставшагося у нас имущества. Необходимо в точности знать состояние наших повсюду разбросанных богатств. Надо их собрать, потому что с минуты на минуту может пойти снег и тогда нам не отыскать ни малейших остатков брига.

- Значит времени терять не следует,- ответил Джонон.- Главное для нас - съестные принасы и дерево.

- Станем искать каждый отдельно,- сказал доктор,- и изследуем весь район взрыва, начав с центра; затем доберемся и до окружности.

Джонсон и доктор немедленно отправились к месту катастрофы. При слабом свете луны каждый из них внимательно осматривал остатки корабля. Началась настоящая охота. Доктор работал если не с удовольствием, то с увлечением охотника и у него сильно билось сердце всякий раз, когда ему удавалось отыскать какой-нибудь почти неповрежденный ящик. К несчастию, большая часть ящиков были пусти и обломки их во всех направлениях покрывали ледяную поляну.

Сила взрыва была так велика, что многие предметы превратились в пепел и прах. То там, то сям лежали крупные части машины, исковерканные, изломанные; лопасти винта, отброшенные от брига на двадцать сажен, глубоко врезывались в затвердевший снег; искривленные цилиндры были сорваны со своих мест; труба, треснувшая во всю длину, с висевшими на ней обрывками цепей лежала под огромною льдиною; гвозди, крючки, железные скрепы руля, листы медной обшивки, все металлические поделки, точно картечь, разлетелись на дальнее расстояние.

Но это железо, которое могло-бы обогатить целое племя эскимосов, не имело в настоящее время никакого значения. Прежде всего необходимы были съестные припасы, а их-то доктор и находил всего менее.

- Плохо дело,- говорил он себе.- Очевидно, что отделение для провизии, находившееся подле крюйт-камеры, совершенно разрушено взрывом. Что не сгорело, то искрошено в дребезги. Скверно... Если Джонсон не будет счастлявее меня, то я не знаю, что и станется с нами.

Однакож, расширяя круг своих поисков, доктор успел собрать около пятнадцати фунтов пеммикана (Пеммикан - сушеное мясо.); четыре глиняных бутылки, отброшенные на дальнее расстояние и упавшие в рыхлый снег, заключали в себе пять или шесть пинт водки.

Он нашел также два пакета семян ложечной травы, очень кстати заменившей собою лимонный сок,- столь действительное противоскорбутное (противоцынготное) средство.

Через два часа доктор и Джонсон встретились и сообщили друг другу результаты своих поисков. К сожалению, последние, в отношении съестных припасов, оказались очень неудовлетворительными и ограничивались находкою небольшего количества солонины, пятидесяти фунтов пеммикана, трех мешков сухарей, небольшего запаса шоколада, водки и двух фунтов кофе, по зернышкам собранного на льду.

Не нашли ни одеял, ни кож, ни одежды; очевидно, все это было истреблено огнем.

Доктор и Джонсон собрали съестных припасов всего на три недели; но этого было мало для возстановления сил изнуренных людей. Таким образом, вследствие рокового стечения обстоятельств, у Гаттераса сперва не хватило топлива, а теперь грозила опасность умереть от недостатка съестных припасов.

Что касается топлива, доставленного обломками брига, кусками мачт и корпусом корабля, то его стало-бы приблизительно на три недели. Но, прежде чем употребить его на отопление ледяного дома, доктор спросил у Джонсона, не пригодятся-ли эти безобразные обломки для постройки небольшего судна или, по крайней мере, шлюпки.

- Нет, доктор,- ответил Джонсон,- об этом нечего и думать. Тут нет ни одного куска дерева, из которого можно-бы что нибудь сделать. Все это годно лишь на то, чтобы на несколько дней доставить нам отопление.

- A что будет с нами затем?- спросил доктор.

- Что будет угодно Богу,- ответил Джонсон.

Окончив опись, доктор и Джонсон отправились к саням, запрягли в них несчастных изнуренных собак и возвратились на место взрыва. Нагрузив сани остатками редкого и столь драгоценного материала, они перевезли его к ледяному дому; затем, полузамерзшие, уселись подле своих товарищей по несчастию.

II.

Первые слова Альтамонта.

К восьми часам вечера небо очистилось от снежных туманов; звезды ярко блестели, холод усилился.

Гаттерас воспользовался переменою погоды для того, чтобы взять высоту некоторых звезд. Ни слова не говоря, он взял инструменты и вышел из ледяного дома, чтобы определить местонахождение брига и узнать, не движется-ли еще ледяная поляна.

Через полчаса он возвратился, лег в углу и оставался в полнейшей неподвижности, которая не была, однакож, неподвижностью сна.

На следующий день выпал глубокий снег. Доктор мог поздравить себя с тем, что начал свои поиски накануне, потому что вскоре ледяная поляна покрылась белым снежным пологом и все следы взрыва исчезли под густым слоем, имевшим три фута глубины.

Целый день нельзя было показаться на двор; к счастию, ледяной дом был удобен или казался удобным истомленным путешественникам. Маленькая печь действовала исправно, за исключением случаев, когда сильные порывы ветра забивали дым в помещение. Теплота печи, кроме того, давала возможность приготовлять горячий чай и кофе, оказывавшие на людей столь благотворное действие при низкой температуре.

Потерпевшие крушение - путешественников наших с полным правом можно было назвать так - испытывали чувство отрады, которого давно уже не знали; они думали только о своем настоящем положении, о благотворной теплоте и забывали о будущем, почти пренебрегали им, не смотря на то, что оно грозило им неминуемою гибелью.

Американец страдал меньше и мало по малу возвращался к жизни. Он уже открывал глаза, но говорить еще не мог. Губы его, на которых виднелись следы цынги, не могли произнести ни слова; однакож он слышал и ему сообщили о положении, в котором он находился. Он поблагодарил движением головы, узнав, что его извлекли из снежной могилы. Осторожный доктор не сказал американцу, что его смерть отложена на короткий срок, так как через две, много чрез три недели съестные припасы окончательно истощатся.

Около полудня Гаттерас вышел из состояния неподвижности и подошел в доктору, Джонсону и Бэллю.

- Друзья мои,- сказал он,- мы сообща должны принять окончательное решение относительно дальнейшего образа действий. Но прежде всего я попрошу Джонсона рассказать, при каких обстоятельствах совершилась измена, погубившая нас.

- К чему знать это?- заметил доктор. Факт на лицо и думать о нем не следует.

- Я не могу не думать о нем,- сказал Гатгерас,- но после рассказа Джонсона навсегда о нем забуду.

- Вот как было дело,- ответил Джонсон. С своей стороны я сделал все, чтобы предупредить это преступление...

- Я в этом уверен, Джонсон, тем более, что зачинщики возмущения давно уже старались прийти в такому концу.

- Я того-же мнения,- сказал доктор.

- И я тоже,- продолжал Джонсон. - Вслед за вашим отъездом, на другой-же день, Шандон, этот негодяй, раздраженный против вас честолюбец, поддерживаемый, впрочем, другими, принял начальство над бригом. Я противился, но тщетно. С той минуты каждый действовал по своему произволу; Шандон никому не мешал, желая показать экипажу, что время трудов и лишений миновало. Никакой экономии не соблюдалось; печь топили без толку и меры, бриг жгли. Съестные припасы были отданы в распоряжение всех и каждого, так же как ром и водка. Предоставляю вам судить, каким излишествам предавались люди, давно уже отвыкшие от спиртных напитков! Так дело шло от 7-го по 15-е января.

- Следовательно,- сказал Гаттерас,- Шандон явно подбивал экипаж к возмущению?

- Да, капитан.

- Никогда не вспоминайте о нем. Продолжайте, Джонсон.

- 24-го или 25-го января предположено было бросить бриг. Экипаж решился дойти до западных частей Баффинова моря, откуда на шлюпке отправиться на поиски за китобоями, или добраться до поселений восточного берега Гренландии. Провизии было в изобилии; больные, поддерживаемые надеждою на возвращение в отечество, несколько ободрились. Приступили к приготовлениям к отъезду; сладили сани для перевозки съестных припасов, топлива и шлюпки; люди должны были везти сани на себе. Все это потребовало времени по 15-е число февраля. Я все надеялся, что вы приедете, капитан, хотя, с другой стороны, опасался вашего присутствия. Вы ничего не поделали-бы с экипажем, который скорее убил-бы вас, чем остался на бриге. Экипажем овладела горячка свободы. Я беседовал отдельно с каждым из моих товарищей; убеждал их, увещевал, старался выставить им на вид всю опасность подобной экспедиции, всю низость их намерения бросить вас. Но даже от лучших из них я ничего не мог добиться! Отъезд был назначен на 22-е февраля. Шандону не терпелось. Сани и шлюпку донельзя нагрузили напитками и съестными припасами; взяли значительный запас топлива; правая сторона брига была уже разрушена до самой ватерлинии. Последний день был днем оргии, матросы все истребляли, все уничтожали; Пэн и два или три других матроса, в состоянии опьянения, подожгли бриг. Я дрался, боролся с ними; но меня сбили с ног и исколотили. За тем эти негодяи, с Шандоном во главе, направились на восток и скрылись из моих глаз. Я остался один. Мог-ли я совладать с огнем, охватившим весь бриг? Колодезь замерз; у меня не было ни капли воды. Forward горел два дня; остальное вам известно.

После рассказа Джонсона в ледяном доме настало довольно продолжительное молчание. Мрачная картина пожара, гибель брига с неотразимою силою возставали в воображении людей, потерпевших крушение. Они сознавали, что лишились возможности возвратиться на родину, не смели взглянуть друг на друга, опасаясь подметить на чьем-либо лице выражение полнейшего отчаяния. Слышно было только тяжелое дыхание американца.

- Благодарю вас, Джонсон,- сказал наконец Гаттерас; вы сделали все для спасения моего корабля. Но вы были одни, следовательно противиться не могли. Еще раз благодарю вас. Забудем об этой катастрофе и соединим все наши усилия для общего спасения. Здесь нас четверо товарищей и друзей; жизнь одного из нас стоит жизни другаго. Пусть каждый выскажет свое мнение относительно дальнейшего образа наших действий

- Спрашивайте, Гаттерас,- ответил доктор. Все мы преданы вам и все мы выскажемся по чистой совести. Прежде всего, имеете-ли вы какой-нибудь определенный план?

- Отдельно я не могу иметь никакого плана,- печально ответил Гаттерас. Мое личное мнение может показаться своекорыстным, а потому я хотел-бы прежде всего знать ваше мнение.

- Капитан,- сказал Джонсон,- прежде чем высказаться при столь тяжких обстоятельствах, я должен обратиться б вам с одним важным вопросом.

- Говорите, Джонсон.

- Вчера вы определили место, где мы находимся. Дрейфует-ли ледяная поляна или остается на прежнем месте?

- Она не тронулась с места и, как до нашего отъезда стоить под 80°15' широты и 97°35' долготы.

- В каком расстоянии,- спросил Джонсон,- находимся мы от ближайшего моря на западе?

- Приблизительно в шести стах милях,- ответил Гаттерас.

- И море это?...

- Пролив Смита.

- Тот самый, который мы не могли пройти в апреле месяце?

- Тот самый.

- В таком случае, капитан, наше положение выяснилось и мы с полным знанием дела можем принять какое-нибудь решение.

- Говорите,- сказал Гаттерас, опуская голову на руки.

В таком положения он мог слушать своих товарищей, не глядя на них.

- Итак, Бэлль,- сказал доктор,- какой образ действий, по вашему мнению, представляется самым целеобразным.

- Тут нечего долго рассуждать,- ответил плотник. Необходимо возвратиться,- не теряя ни одного дня, ни одного часа,- или на юг, или на запад и добраться до ближайшего берега, хоть бы путешествие наше длилось два месяца.

- У нас осталось съестных припасов всего на три недели,- заметил Гаттерас.

- Значит путь этот надо пройти в три недели: в этом заключается наше единственное спасение. Хоть бы пришлось, приближаясь к берегу, ползти на коленях, но мы должны прибыть на место чрез двадцать пять дней.

- Эта часть полярных стран не изследована,- говорил Гаттерас. Мы можем встретить препятствия, горы, ледники, которые преградят нам путь.

- В этом я не вижу достаточной причины, чтобы не попытать счастья,- сказал доктор. Что мы подвергнемся большим страданиям - это очевидно. Относительно, же пищи мы должны будем ограничится самым необходимым, разве только охота...

- У нас осталось всего полфунта пороху,- ответил Гаттерас.

- Я понимаю, Гаттерас,- сказал доктор,- всю основательность ваших возражений и не льщу себя несбыточныжи надеждами. Но я угадываю ваши мысли. Имеете ли вы какой-либо осуществимый план?

- Нет,- подумав ответил капитан.

- В нашем мужестве сомневаться вы не можете,- продолжал доктор.- Вам известно, что мы готовы повсюду следовать за вами, но не следует ли в настоящее время отказаться от всякой надежды подняться к полюсу? Измена разрушила ваши планы; вы могли бороться с естественными препятствиями, могли преодолеть их, но пред лукавством людей вы оказались бессильны. Вы сделали все человечески возможное и вы успели бы в своих замыслах, я в этом убежден. Но в настоящем положении не будете ли вы вынуждены отложить на время свои планы с тем, чтобы впоследствии возобновить их, не постараетесь ли вы возвратиться в Англию?

- Что вы скажете, капитан?- спросил Джонсон молчавшего Гаттераса.

Капитан приподнял голову и сказал:

- Следовательно, вы уверены, что дойдете до берегов пролива, истомленные, почти без пищи?

- Нет,- ответил доктор,- но, во всяком случае, берег не придет к нам; его надо поискать. Может быть, на юге мы встретим эскимосов, с которыми не трудно будет войти в сношение.

- Наконец,- сказал Джонсон,- разве нельзя встретить в проливе какое-нибудь судно, вынужденное провести там зиму?

- В крайнем случае,- ответил доктор,- пройдя замерзший залив, мы можем добраться до западных берегов Гренландии, а оттуда - землею Прудоэ или мысом Иорка достигнуть датских поселений. На ледяных полянах мы ничего не высидим, Гаттерас! Дорога в Англию на юг, а не на север.

- Да,- сказал Белль,- доктор совершенно прав. Надо отправляться ни мало не медля. До сих пор мы черезчур уж забывали и об родине, и о близких нам людях.

- Вы такого мнения, Джонсон?- еще раз спросил Гаттерас.

- Да, капитан.

- A вы, доктор?

- Такого же, Гаттерас.

Гаттерас замолчал, но на лице его невольно выражались волновавшие его чувства. От решения, которое он примет, зависела вся его жизнь. Возвратись он в Англию - его отважные замыслы рухнут навсегда, а о возобновлении подобного рода экспедиции нечего было и думать!

Видя, что Гаттерас молчит, доктор сказал:

- Считаю долгом добавить, Гаттерас, что мы не должны терять ни одной минуты. Надо нагрузить сани съестными припасами и взять как можно больше дерева. Сознаюсь, что путь в шестьсот миль, при настоящих условиях, очень длинен, но, во всяком случае, возможен. Мы можем или, скорее, мы должны ежедневно проходить двадцать миль, следовательно, через месяц, т. е. 26 марта, в случае удачи, достигнем желанных берегов...

- Нельзя ли подождать несколько дней?- сказал Гаттерас.

- На что же вы надеетесь?- спросил Джонсон.

- Не знаю.. Кто может предвидеть будущее? Еще несколько дней!.. Впрочем, этого едва ли достаточно для возстановления ваших ослабевших сил. Вы не сделаете и двух переходов, как уже свалитесь от изнурения, у вас даже не будет ледяного дома, в котором вы могли бы приютиться!

- Но здесь нас ждет мучительная смерть!- вскричал Бэлль.

- Друзья мои,- почти умоляющим голосом сказал Гаттерас,- вы отчаеваетесь преждевременно. Если бы я предиожил сан искать спасения на севере, вы отказались бы следовать за мною. Но у полюса так же, как и в проливе Смита, живут эскимосы. Свободное море, существование которого не подлежит сомнению, должно омывать берега материков. Природа логична в своих действиях. Необходимо допустить, что растительность вступает в свои права там, где прекращаются сильные холода. На севере нас ждет обетованная земля, а между тем вы избегаете ея!

По мере того, как Гаттерас говорил, он все больше и больше воодушевлялся. Его возбужденное воображение создавало дивные картины страны, самое существование которой представлялось весьма сомнительным.

- Еще один день, один час!- повторял он.

Доктор, человек с отважным характером и пылким воображением, чувствовал, что волнение мало по малу начинает овладевать и им, он готов уже был уступить, но Джонсон, более сдержанный и рассудительный, напомнил Клоубонни о благоразумии и долге.

- Пойдем, Бэлль, к саням,- сказал он.

- Пойдемь!- ответил Бэлль.

Оба моряка направились к двери ледяного дома.

- О! Джонсон! Вы! Вы!- вскричал Гаттерас.- Что-ж, отправляйтесь, но я останусь!

- Капитан! - замедляя шаги сказал Джонсон.

- Я останусь, говорю вам! отправляйтесь и, подобно другим, бросьте меня!.. Поди сюда, Дэк! Мы останемся здесь!

Верная собака подошла к своему господину и залаяла. Джонсон смотрел на доктора, который не знал, что и делать. Прежде всего следовало успокоить Гаттераса и хоть на один день пожертвовать собою в пользу его замыслов. Доктор уже был готов уступить, как вдруг почувствовал, что кто-то дотронулся до его руки.

Он повернулся. Американец, поднявшись с своей постели, полз по полу; наконец он встал на колени; его больные губы бормотали какия-то несвязные слова.

Изумленный, почти перепуганный, доктор молча смотрел на него. Подошедший Гаттерас пристально глядел на американца, стараясь уловить смысл слов, неясно произносимых несчастным. Наконец, после пяти минут усилий, последний прошептал: Porpoise.

- Porpoise! - с сильно бьющимся сердцем вскричал капитан.

Американец утвердительно покачал головою.

- В здешних морях?

Больной сделал прежний знак.

- На севере?

- Да!- произнес американец.

- Положение его вам известно?

- Да!

- В точности?

- Да!- повторил Альтамонт.

Наступило короткое молчание. Свидетели этой неожиданной сцены дрожали.

- Послушайте,- сказал наконец капитан больному,- нам необходимо знать положение вашего корабля. Я вслух буду считать градусы; когда будет надо, вы остановите меня жестом.

В знак согласия американец кивнул головою.

- Итак, дело идет о градусах долготы. Сто пять? Нет. Сто шесть? Сто семь? Сто восемь? На западе?

- Да!- сказал американец.

- Дальше. Сто девять? Сто десять? Сто двенадцать? Сто четырнадцать? Сто шестнадцать? Сто восемнадцать? Сто девятнадцать? Сто двадцать?..

- Да,- сказал Альтамонт.

- Сто двадцать градусов долготы? - спросил Гаттерас.- Сколько минут? Я считаю...

Гаттерас начал с цифры один. При слове пятнадцать, Альтамонт знаком остановил капитана.

- Перейдем к градусам широты,- сказал Гаттерас.- Вы меня поняли? Восемьдесят? Восемьдесят один? Восемьдесят два? Восемьдесят три?

Американец жестом опять остановил Гаттераса.

- Хорошо. Сколько минут? Пять? Десять? Пятнадцать? Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Тридцать пять?

Новый знак со стороны слабо улыбнувшагося Альтамонта.

- Итак,- важным голосом сказал Гаттерас,- Porpoise находится под 120°15' долготы и 83°35' широты?

- Да,- в последний раз ответил Альтамонт, падая на руки доктора.

Усилие это истощило его.

- Итак, друзья мои,- вскричал Гаттерас,- вы видите, что спасение на севере!

Но вслед за этими радостными словами, Гаттераса, казалось, поразила какая-то ужасная мысль. Он изменился в лице: змея зависти засосала его сердце.

Оказывается, что другой - американец - на три градуса выше Гаттераса подвинулся к полюсу. Зачем? С какою целью?

III.

Семнадцать дней пути.

Этот новый эпизод и сообщения Альтамонта совершенно изменили положение путешественников. Они находились вне всякой помощи, не имели основательной надежды дойти до Баффинова моря, им грозила опасность, что во время пути слишком продолжительного для их истомленного организма, у них не хватит съестных припасов,- и вдруг оказывается, что в четырех стах милях от ледяного дома находился корабль, обильно снабженный всякого рода запасами и, быть может, даже способный продолжать отважное движение Гаттераса к полюсу. Гаттерас, Джонсон, доктор и Бэлль, бывшие так близко к отчаянию, начали теперь надеяться; ими овладело чувство радости и даже безумного восторга.

Но сообщения Альтамонта не были достаточно полны. Дав больному отдохнуть несколько минут, доктор возобновил интересную беседу, предлагая вопросы в такой форме, что американец мог отвечать на них простым наклонением головы или движеньем глаз.

Вскоре доктор узнал, что Porpoise - американское трехмачтовое судно, из Нью-Иорка, потерпевшее крушение среди льдов и снабженное большим количеством топлива и съестных припасов. Хотя Porpoise положило на бок, но, по всем вероятиям, он выдержал давление льдов; быть может даже представлялась возможность спасти весь его груз.

Альтамонт и его экипаж бросили Porpoise два месяца тому назад, взяв с собою шлюпку, поставленную на сани. Они хотели дойти до пролива Смита, отыскать какое-нибудь китобойное судное и возвратиться на нем в Америку. Но мало по малу несчастные путешественники стали жертвою болезней и утомления и все они, один за другим, поумирали на дороге. Из экипажа в тридцать человек остались только капитан и два матроса, и если Альтамонт жив, то этим он обязан особенному чуду Провидения.

Гаттерас хотел узнать причину, по которой Porpoise находился под столь высокою широтою.

Альтамонт дал понять, что его отбросило на север льдами, движенью которых он не мог противиться.

Встревоженный Гаттерас расспрашивал также Альтамонта на счет цели его путешествия.

Альтамонт ответил, что он старался пройти северо-западный пролив.

Гаттерас не настаивал больше и прекратил свой допрос.

- Все наши усилия,- сказал доктор,- должны быть направлены теперь к отысканию Porpoise'а. Вместо того, чтобы на удачу отправиться в Баффиново море, мы можем теперь путем, на одну треть более коротким, дойти до судна, которое даст нам все средства, необходимые для зимовки.

- Ничего другаго не остается,- ответил Бэлль.

- С своей стороны я добавлю,- сказал Джонсон,- что не должно терять ни одной минуты. Необходимо соразмерить - в противоположность тому, как это обыкновенно делается - продолжительность пути с количеством съестных запасов и немедленно-же отправляться в дорогу.

- Вы правы, Джонсон,- ответил доктор. Выступив завтра, 26-то февраля, мы должны прибыть к судну 15-го марта, в противном случае мы погибнем от голода. Что вы скажете, Гаттерас?

- Приступим немедленно к приготовлениям и отправимся,- сказал капитан. Быть может, путь окажется более продолжительным, чем мы предполагаем.

- Почему это?- спросил доктор. Альтамонту, как кажется, в точности известно положение его судна.

- A если Porpoise, подобно Forward'у, дрейфовал вместе со льдами?- спросил Гаттерас.

- Действительно, это могло случиться,- сказал доктор.

Джонсон и Бэлль не оспаривали возможности подобной случайности, жертвою которой сделались они сами.

Альтамонт, внимательно слушавший разговор, знаком дал понять доктору, что он желает говорить. Последний исполнил желание Альтамонта и, после доброй четверти часа разных оговорок и переспросов, пришел к уверенности, что Porpoise обмелел близь берегов, следовательно сдвинуться с своего места не мог.

Это сообщение успокоило путешественников, хотя и лишало их всякой надежды возвратиться в Европу, разве только Бэлль умудрился-бы сделать маленькое судно из остатков Porpoise'а. Во всяком случае, прежде всего следовало отправиться к месту крушения.

Доктор обратился к американцу с последним вопросом: встретил-ли он, Альтамонт, свободное от льдов море под восемьдесят третьим градусом широты?

- Нет,- ответил Альтамонт.

Тем дело и кончилось. Немедленно приступили к приготовлениям в отъезду. Бэлль и Джонсон прежде всего занялись санями, требовавшими полной переделки. Так как в дереве не было недостатка, то кузову саней дали прочное устройство. Путешественники воспользовались опытностью, приобретенною во время экскурсии на юг. Слабые стороны такого рода передвижения им были известны, и как следовало ожидать обильных и глубоких снегов, то полозья сделали повыше.

Бэлль устроил в санях нечто в роде кушетки, покрытой палаткою и предназначавшейся для Альтамонта. Очень незначительное, к несчастию, количество съестных припасов не слишком отягчало сани, которые нагрузили поэтому всем деревом, какое только можно было взять с собою.

Доктор, приводя в порядок съестные припасы, составлял им самую тщательную опись. По его рассчету, во время трехнедельного пути, каждый путешественник должен был получать три четверти рациона. Полный рацион выдавался только четырем упряжным собакам. Если-бы Дэк стал в упряжку, то и он имел-бы право на получение полной порции.

Сборы к путешествию были прерваны потребностью сна, который с семи часов вечера властно стал предъявлять свои права. Но, прежде чем отправиться на отдых, путешественники собрались вокруг печи, для которой не поскупились на дрова. Бедные люди эти до излишества наслаждались теплотою, от которой давно уже отвыкли. Пеммикан, немного сухарей и несколько чашек кофе не замедлили произвести свое ободряющее действие, так же, как и надежда, столь неожиданная и так издалека навестившая путешественников.

В семь часов утра опять принялись за работу и вполне окончили ее к трем часам вечера.

Начинало уже темнеть. Хотя с 31-го января солнце появилось на горизонте, но свет его был еще слаб и непродолжителен. К счастию, в шесть часов вечера всходила луна, бледные лучи которой, при безоблачном небе, достаточно освещали дорогу. Температура, заметно понижавшаеся втечение нескольких дней, опустилась, наконец, до тридцати трех градусов ниже точки замерзания (-37° стоградусника).

Настала минута отъезда. Альтамонт обрадовался путешествию, хотя тряска и должна была усилить его страдания. Он объяснил доктору, что на борте Porpoise'а он найдет противоскорбутные средства, необходимые для его, Альтамонта, излечения.

Американца перенесли на сани и уложили как можно удобнее. Запрягли собак, в том числе и Дэка, и затем путешественники в последний раз взглянули на место, где находился Forward. На лице Гаттераса на одно мгновение появилось выражение сильного раздражения, но он тотчас же преодолел себя; небольшой отряд тронулся в путь и вскоре погрузился в растилавшиеся на северо-западе туманы.

Каждый занял свое обычное место: Бэлль в голове каравана, доктор-же и Джонсон шли подле саней, зорко за всем следили и, в случае надобности, помогали упряжным собакам, Гаттерас следовал позади и держался по линии, пролагаемой Бэллем.

Шли довольно скоро; при низкой температуре лед представлял ровную и гладкую поверхность, удобную для санной езди; пять собак легко везли груз в девятьсот фунтов. Однакож, люди скоро уставали и часто останавливались, чтоб перевести дух.

К семи часам вечера луна ясно выделилась своим красноватым диском на туманном небосклоне. Ея спокойные лучи проникали атмосферу и разливали слабый, ясно отражаемый льдами свет; ледяные поляны тянулись на северо-запад необозримою, белою и совершенно горизонтальною равниною. Ни одного возвышения, ни одного расk'а. Эта часть моря, казалось, замерзла спокойно, точно какое-нибудь озеро.

То была громадная пустыня, ровная и монотонная.

Таково впечатление, произведенное этим зрелищем на доктора, который поделился своимий ощущениями с Джонсонон.

- Действительно, доктор,- сказал старый моряк,- это настоящая пустыня, в которой мы не подвергаемся, однакож, опасности умереть от жажды.

- Очевидная выгода!- ответил доктор.- Но самая громадность этой пустыни доказывает, что мы очень удалены от материка. Вообще, по близости берегов встречаются ледяные горы, которых мы здесь нигде не видим.

- Горизонт затянут туманами,- ответил Джонсон.

- Без сомнения, но со времени отъезда мы все идем по ровной ледяной поляне, которой, повидимому, нет и конца.

- A знаете-ли, доктор, что наша прогулка очень опасна? К этому привыкаешь, не думаешь об этом, но ледяная поверхность, по которой мы идем, покрывает собою бездонные пропасти.

- Совершенно верно, друг мой, впрочем, мы не подвергаемся опасности погрузиться в эту пропасть. При тридцати трех градусах холода эта белая кора представляет значительную крепость. Заметьте, что ледяная кора все более и более утолщается, потому что в полярных странах втечение десяти дней снег идет девять раз в апреле, мае и даже июне месяцах и, по моему мнению, толщина снежного слоя достигает тридцати или сорока футов.

- Это очень успокоительно,- отвечал Джонсон.

- Мы не похожи на тех конькобежцев на Серпентайн-ривере ("Serpentine-river" - река в Гайд-парке, в Лондоне.), которые ежеминутно опасаются, что слабый лед обломится под ними. Такой опасности мы не подвергаемся.

- Известна ли сила противодействия, оказываемая льдом?- спросил старый моряк, всегда старавшийся чему-нибудь научиться в обществе доктора.

- Еще-бы неизвестна! - ответил последний. Впрочем, в наше время все умеют измерять, за исключением человеческого честолюбия! И в самом деле, разве не честолюбие влечет нас к северному полюсу, который человек хочет, во что бы ни стало, узнать? Возвращаясь к нашему предмету, я могу вам сказать следующее. При толщине в два вершка лед выдерживает тяжесть человека; при трех с половиною вершках - лошадь с всадником; при пяти вершках - восьмифунтовое орудие; при восьми вершках - полевую артиллерию с лошадями, а при десяти вершках - целую армию, безчисленное множество людей! Там, где мы идем в настоящую минуту, можно-бы построить ливерпульскую таможню или здание парламента в Лондоне!

- Трудно даже представить себе такую крепость,- сказал Джонсон. Вы недавно сказали, доктор, что снег идет здесь десять дней. Факт этот не подлежит сомнению и я не оспариваю его. Но откуда-же берется такая масса снега? Замерзшие моря не могут производить громадного количества паров, из которых состоят облака.

- Совершенно верное замечание, Джонсон. По моему мнению, большая часть идущих здесь снегов и дождей состоит из воды умеренного пояса. Снежинка, которую вы видите, быть может не больше как простая капля воды из какой-нибудь реки Европы, капля, которая поднялась в атмосферу в виде пара, вошла в состав облаков и, наконец, сгустилась здесь. Очень может быть, что утоляя жажду этим снегом, мы пьем воду рек нашей родины.

В эту минуту разговор их был прерван голосом Гаттераса, исправлявшего неточности пути. Туман сгущался, поэтому трудно было идти по прямому направлению.

Наконец, к восьми часам вечера, отряд остановился, пройдя пятнадцать миль. Погода установилась сухая; поставили палатку, растопили печь, поужинали и ночь прошла спокойно.

Гаттерасу и его товарищам погода благоприятствовала. Втечение следующих дней, путешествие их совершалось без затруднений, не смотря на жестокую стужу, от которой ртуть замерзала в термометре. Поднимись ветер - и никто из путешественников не выдержал бы такой температуры. По этому случаю доктор констатировал точность наблюдений, произведенных Парри во время его экскурсии на остров Мельвиля. Этот знаменитый мореплаватель говорит, что тепло одетый человек может безнаказанно подвергаться самым жестоким холодам, лишь-бы атмосфера была спокойна. Но при самом легком ветре человек чувствует в лице жгучую боль, начинаются жестокие головные боли, скоро заканчивающиеся смертью. Доктора очень тревожило это, так как простой порыв ветра мог-бы заморозить путников до мозга костей.

5-го апреля Клоубонни был свидетелем феномена, свойственного полярным широтам. Безоблачное небо блестело звездами, как вдруг повалил густой снег, не смотря на то, что не замечалось ни малейших признаков снеговых туч. Звезды мерцали сквозь снежные хлопья, с изящною правильностью падавшие на лед. Снег шел около двух часов и затем внезапно прекратился, но достаточной причины такого явления доктор открыть не мог.

Последняя четверть луны была на исходе, так что втечение суток полный мрак царил семнадцать часов. Путешественники нашлись вынужденными привязать друг друга длинною веревкою, чтобы не разойтись. Почти не было возможности идти по прямому направлению.

Эти мужественные люди, хотя и поддерживаемые железною волею, начали уже чувствовать утомление. Привалы становились более частыми, не смотря на то, что нельзя было терять вы одной минуты, так как съестные припасы заметно истощались.

Заметив, что цель путешествия как-бы отступает пред путниками, Гаттерас порою задавался вопросом: действительно-ли существует Porpoise и не расстроен-ли рассудок американца болезнью? Быть может, из ненависти к англичанам и в виду своей неминуемой гибели, Альтамонт решился привести путешественников к верной смерти?

Гаттерас сообщил свои догадки доктору, который решительно отверг их, хотя и давно понял, что между английским и американским капитанами уже существует прискорбное соперничество.

- Трудно будет поддерживать согласие между этими людьми,- сказал он себе.

14-го марта, после шестнадцати дней пути, путешественники находились только под восемьдесят вторым градусом широты. Силы их истощились, а между тем отряд находился в ста милях от судна; к довершению несчастия, людям необходимо было выдавать только по четверти рационов, чтобы собаки могли получать полную порцию.

К несчастию, нельзя было рассчитывать и на охоту, потому что у путешественников оставалось всего семь зарядов пороху и шесть пуль. Напрасно стреляли они по белым зайцам и лисицам, попадавшимся, к тому-ж, очень редко: им не удалось добыть ни одного из этих животных.

Но в пятницу, 15-го марта, доктору посчастливилось застичь врасплох лежавшего на льду тюленя. Доктор ранил его несколькими пулями, и так как животное не могло скрыться в свою замерзшую отдушину, то его вскоре окружили и убили. То был большой тюлень. Джонсон искусно разрубил его на части, но по крайней своей худобе это земноводное очень мало оказалось полезным для людей, которые не могли, подобно эскимосам, употреблять в пищу тюлений жир.

Доктор попытался было пить эту вязкую жидкость, но, не смотря на свою добрую волю, исполнить этого не мог. Сам не зная зачем, скорее всего по инстинкту охотника, он сохранил однакож шкуру животного и положил ее в сани.

На другой день, 16-то числа, на горизонте показались ледяные горы и небольшие ледяные холмы. Не указывали ли они на близость берегов? Трудно было решить это.

Прибыв к одному hummock'у, путешественники вырубили в нем себе помещение, более удобное чем палатка, и после трех часов упорной работы могли, наконец, разлечься у затопленной печи.

IV.

Последний заряд пороха.

Джонсон нашелся вынужденным приютить в ледяной хижине истомленных гренландских собак. Когда идет сильный снег, то он покрывает этих животных достаточно толстым слоем и, таким образом, сохраняет их животную теплоту, но на открытом воздухе, при стуже в сорок градусов, несчастные собаки немедленно-бы замерзли.

Джонсон, отлично умевший выхаживать собак, попробовал кормить их черноватым тюленьим мясом, которого путешественники не могли есть. К крайнему его изумлению, собаки с жадностью набросились на тюленину. Старый моряк с радостью сообщил это доктору.

Последний нисколько не удивился. Ему было известно, что на севере Америки даже лошади исключительно питаются рыбою, следовательно, что было достаточно для лошадей, животных травоядных, тем могли довольствоваться и собаки, животные всеядные.

Хотя сон был крайне необходим для людей, прошедших по льдам пятнадцать миль, но прежде чем отправиться на покой, доктор счел нужным поговорить с своими товарищами на счет их настоящего положения, не скрывая от них всей затруднительности последняго.

- Мы находимся под восемьдесят второю параллелью, сказал он,- а между тем у нас скоро уже выйдут съестные припасы.

- Поэтому именно не должно терять ни одной минуты, ответил Гаттерас.- Вперед! Здоровые повезут слабых.

- Но найдем-ли мы корабль в указанном месте? спросил Бэлль, который от утомления лишился твердости духа.

- Зачем сомневаться в этом? ответил Джонсон.- Спасение американца зависит от нашего собственного спасения.

Но для вящей уверенности, доктор еще раз стал расспрашивать Альтамонта. Последний говорил уже довольно свободно, хотя и слабым голосом. Он подтвердил все свои прежния показания, повторив, что судно обмелело на гранитных скалах, не могло сдвинуться с места и находилось под 120°15' долготы и 83°35' широты.

- Сомневаться в этих показаниях мы не можем, сказал доктор,- и теперь главное состоит не в том, чтобы отыскать Porpoise, а в возможности дойти до него.

- На сколько времени у нас остается съестных припасов? спросил Гаттерас.

- На три дня, ответил доктор.

- В таком случае, в три дня необходимо дойти до судна! энергично сказал капитан.

- Без сомнения, продолжал доктор,- и если мы успеем в этом, то жаловаться на судьбу не будем иметь права, потому что и до сих пор погода постоянно благоприятствовала нам. Пятнадцать дней снег оставлял нас в покое, сани легко скользили по твердому льду. Ах, если-бы в санях находилось еще двести фунтов съестных припасов! Наши собаки легко-бы совладали с таким грузом! Но дело повернулось иначе и тут ничего не поделаешь!

- Нельзя-ли, сказал Джонсон,- при некотором уменьи и счастии, извлечь пользу из нескольких оставшихся у нас зарядов пороха? Попадись нам медведь!- у нас хватило бы пищи на все время путешествия.

- Совершенно верно,- ответил доктор,- но дело в том, что медведи попадаются редко и не подпускают к себе человека. Притом - же, достаточно вспомнить о важности выстрела, чтобы у вас застлало глаза и дрогнула рука.

- Однакож, вы искусный стрелок,- сказал Бэлль.

Жюль Верн - Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 5 часть., читать текст

См. также Жюль Верн (Jules Verne) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 6 часть.
- Да, когда обед четырех человек не зависит от моего искусства. Впроче...

Приключения капитана Гаттераса (Les Aventures du capitaine Hatteras). 7 часть.
- Затем уже идут рыбы и земноводные, которых температура изменяется со...