Жюль Верн
«Драма в Лифляндии. 3 часть.»

"Драма в Лифляндии. 3 часть."

- Почему?..

- Потому что ваше объяснение избавило бы правосудие от необходимости привлечь вас к делу в связи с тем, что произошло в ту ночь в трактире

"Сломанный крест".

- В ту ночь?.. - переспросил учитель.

- Да... Вы ничего не слышали между восемью часами вечера и тремя часами утра?..

- Нет, ничего не слышал, все это время я спал...

- И ничего подозрительного не заметили, когда уходили?..

- Нет.

Не обнаруживая больше никакого волнения, Дмитрий Николев добавил:

- Я начинаю понимать, господин следователь, что, сам того не зная, я замешан в каком-то серьезном деле и вызван в качестве свидетеля...

- Нет... не свидетеля, господин Николев.

- В качестве обвиняемого! - воскликнул майор Вердер.

- Господин майор, - строгим голосом произнес следователь, - прошу вас не выражать своего мнения до тех пор, пока правосудие не высказалось и не вынесло окончательного решения!

Майор вынужден был сдержаться, а Дмитрий Николев пробормотал про себя:

- Так вот зачем меня сюда вызвали!

Затем уже твердым голосом опросил:

- В чем меня обвиняют?..

- В ночь с тринадцатого на четырнадцатое апреля в трактире "Сломанный крест" совершено убийство - убит банковский артельщик Пох.

- Что! Этот несчастный убит?.. - воскликнул г-н Николев.

- Да, - ответил г-н Керсдорф, - и мы имеем доказательства, что убийцей является постоялец, занимавший комнату, в которой вы ночевали...

- А так как этот постоялец вы, Дмитрий Николев... то... - заявил майор Вердер.

- Значит, это я убийца!..

С этими словами г-н Николев вскочил, оттолкнул стул и направился к двери кабинета, которую охранял унтер-офицер Эк.

- Вы отрицаете это... Дмитрий Николев? - спросил следователь, тоже поднявшись с места.

- Есть вещи, которые нет необходимости отрицать, настолько они бессмысленны... - ответил Николев.

- Смотрите...

- Послушайте!.. Ведь это несерьезно!

- Очень серьезно.

- Мне не подобает спорить, господин следователь, - на этот раз уже с высокомерием ответил учитель. - Но все же позвольте опросить, почему обвинение падает на одного лишь постояльца, проведшего ночь в этой комнате трактира?..

- Потому что, - ответил г-н Керсдорф, - именно на подоконнике этой комнаты обнаружены следы, указывающие, что убийца пролез через него ночью и, взломав ставни комнаты, занимаемой Похом, влез к нему в окно... потому что кочерга, послужившая орудием взлома, найдена именно в комнате этого путешественника...

- Действительно, - ответил Дмитрий Николев, - если обнаружены такие улики, то это по меньшей мере странно.

Затем спокойным тоном, как будто это дело отнюдь его не касалось, добавил:

- Допустим, что различные находки говорят о том, что преступление совершил злоумышленник, проникший через окно, однако они вовсе не доказывают, что убийство произошло еще до моего ухода...

- Вы обвиняете, стало быть, трактирщика... против которого следствие не обнаружило никаких улик?..

- Я никого не обвиняю, господин Керсдорф, - еще более высокомерным тоном ответил Дмитрий Николев, - но я вправе заявить, что я последний, кого правосудие может заподозрить в подобном преступлении!..

- Убийство сопровождалось грабежом, - сказал тогда майор Вердер, - и деньги, которые вез Пох в Ревель, чтобы произвести платеж за счет братьев Иохаузенов, исчезли из его сумки...

- Ну и что ж! Какое это имеет ко мне отношение?..

Следователь поспешил вмешаться в спор учителя и майора Вердера.

- Дмитрий Николев, - сказал он, - вы все еще отказываетесь объяснить цель вашей поездки, а также причину, почему в четыре часа утра вы покинули корчму и куда потом направились?..

- Отказываюсь.

- В таком случае правосудие с полным основанием может сказать: вам было известно, что банковский артельщик имел при себе крупную сумму... Когда почтовая карета сломалась и вы вели Поха в трактир "Сломанный крест", у вас явилась мысль ограбить его... Выждав подходящий момент, вы вылезли через окно вашей комнаты и через окно же забрались к Поху... Убили его, ограбили и в четыре часа утра покинули трактир, чтобы спрятать деньги...

где-ни...

- Где мы их в конце концов и найдем! - прервал следователя майор Вердер.

- В последний раз, - продолжал г-н Керсдорф, - ответите вы или нет, куда вы направились по выходе из корчмы?..

- В последний раз говорю - нет! - ответил учитель. - Арестуйте маня, если такова ваша воля...

- Нет, господин Николев, - к полному недоумению майора Вердера произнес следователь. - Улики против вас очень серьезны, но человек вашего положения, с вашим безупречным прошлым вправе рассчитывать на доверие. Я не подпишу приказа об аресте... во всяком случае не сегодня... Вы свободны... Все же прошу вас оставаться в распоряжении правосудия.

11. НЕИСТОВСТВО ТОЛПЫ

Как думал майор Вердер, после допроса должен был последовать приказ об аресте Николева, да и многие так думали. В самом деле, ведь учитель отказался объяснить причину своей поездки. Не дал он и сколько-нибудь правдоподобных объяснений, зачем с такой поспешностью покинул трактир в четыре часа утра, и даже не захотел сказать, где провел три дня до возвращения в Ригу. Безусловно, этот странный - отказ только усиливал тяготевшие над ним улики. Почему же в таком случае Дмитрия Николева не арестовали?.. Почему его оставили на свободе и разрешили вернуться домой, вместо того чтобы отвести в тюрьму?.. Правда, ему запрещено отлучаться из дома... Однако теперь, узнав, насколько он замешан в деле "Сломанного креста", не вздумает ли он бежать, воспользовавшись предоставленной ему свободой?

В России, как и в других странах, независимость суда не может ставиться под сомнение, - она проявляется во всей полноте. И все же, стоит какому-нибудь делу быть хоть в самой незначительной мере связанным с политикой, как тотчас вмешиваются власти. Так произошло-и в случае с Дмитрием Никелевым, обвиненным в чудовищном преступлении в те самые дни, когда славянская партия выставила его своим кандидатом на выборах.

Поэтому-то генерал Горко, губернатор Прибалтийского края, и не счел уместным вынести решение об аресте учителя до тех пор, пока виновность его не будет доказана...

Когда во второй половине дня полковник Рагенов принес ему протокол допроса Николева, губернатор пожелал поговорить с ним об этом неприятном деле, о котором должен был дать отчет правительству.

- К услугам вашего высокопревосходительства! - ответил полковник.

Генерал Горко внимательно прочел протокол.

- Виновен или не виновен Дмитрий Николев, - сказал он, - германцы воспользуются его делом для разжигания страстей. Ведь он славянин, и мы выставили его кандидатуру на ближайших выборах против кандидата дворянских и буржуазных немецких слоев, всемогущих в наших областях и в особенности в Риге. И как раз в это время над Никелевым нависло столь тяжкое обвинение, и он так неловко защищается...

- Ваше высокопревосходительство правы, - ответил полковник, - это произошло при самых худших обстоятельствах, когда умы и так возбуждены...

- Вы считаете Николева виновным, полковник?

- Не могу ответить вашему высокопревосходительству так уверенно, как я бы того желал, - ведь речь идет о Дмитрие Николеве, который казался мне всегда достойным всяческого уважения.

- Но отчего он отказывается дать объяснение своей поездки... С какой целью он ее предпринял? Куда ездил? У него должны быть серьезные причины, чтобы умалчивать об этом!..

- Во всяком случае, пусть ваше высокопревосходительство соизволит заметить, что только случай свел его с этим несчастным Похом, только случайно оказались они вместе в почтовой карете, выехав из Риги, только случай привел их в трактир "Сломанный крест"...

- Так-то оно так, полковник, признаю всю серьезность ваших доводов. Вот поэтому-то улики, тяготеющие над Никелевым, потеряли бы силу, если бы он согласился дать объяснения по поводу своей неожиданной поездки, о которой не предупредил даже родных...

- Согласен, ваше высокопревосходительство, и все же это еще не доказывает его виновность... Нет! Хотя он и был в ту ночь в трактире Крофа, не могу, не хочу верить, что преступление совершил Николев!

Губернатора хорошо понимал, что полковник склонен защищать Дмитрия Николева, славянина, как и он сам. В свою очередь и сам губернатор с трудом допускал мысль о виновности Николева. Он поверит этому обвинению лишь в случае неопровержимых доказательств. И, как говорится, нужно будет десять раз доказать это, чтобы убедить его.

- Приходится все же признать, - заметил он, перелистывая дело, - что против Николева имеются серьезные улики. Он не отрицает, что ночь с тринадцатого на четырнадцатое провел в корчме... Не отрицает он и того, что занимал ту самую комнату, на подоконнике которой сохранились совсем свежие отпечатки, комнату, где нашли кочергу, послужившую для взлома ставень, что позволило убийце забраться к Поху...

- Все это верно, - возразил полковник Рагенов, - обстоятельства дела доказывают, что убийцей является путешественник, проведший ночь в этой комнате, и нет сомнения, что путешественник этот Дмитрий Николев. Но вся его жизнь, его безукоризненное и достойное прошлое ограждают его от подобного обвинения. Да и кроме того, ваше высокопревосходительство, ведь не знал же он, собираясь в поездку, что артельщик братьев Иохаузенов везет крупную сумму для ревельского клиента банка и окажется его попутчиком... А для утверждения, что преступная мысль зародилась у него при виде сумки, которую беспечный артельщик выставлял напоказ, надо еще доказать, что Дмитрий Николев находился в затруднительном положении и испытывал столь острую нужду в деньгах, что не колеблясь совершил убийство с целью грабежа!.. Но разве это было доказано и разве достойное и вместе с тем скромное существование учителя Николева позволяет думать, что нужда в деньгах могла толкнуть его на преступление, вплоть до убийства?

Эти доводы еще усилили колебания губернатора, который и сам недоверчиво относился к догадкам, выдаваемым майором Вердером и некоторыми другими за действительность. Не углубляя вопроса, он ограничился таким решением:

- Дадим следствию идти своим ходом... - сказал он полковнику Рагенову.

- Возможно, новые данные, новые свидетельские показания придадут большую основательность обвинению... Следователь Керсдорф, которому поручено это дело, заслуживает полного доверия. Этот честный, независимый служитель правосудия прислушивается лишь к голосу собственной совести. Он не поддастся никаким политическим влияниям... Арестовывать учителя, не спросив моего мнения, не следовало, - он и оставил его на свободе...

вероятно, это лучшее, что можно было сделать... Если какие-нибудь новые обстоятельства потребуют ареста, я первый отдам приказ о заключении Николева в крепость.

Между тем волнение в городе росло. Можно смело утверждать, что после допроса значительная часть населения ожидала ареста учителя - одни, в высших слоях общества, потому что верили в его виновность, другие - потому что при столь серьезном обвинении его следовало по меньшей мере взять под стражу.

Поэтому при виде Дмитрия Николева, свободно возвращающегося к себе домой, многие выражали чрезвычайное удивление и негодование.

Ужасная весть проникла, наконец, и в дом учителя. Илька знала теперь, что над отцом ее тяготеет обвинение в убийстве. Ее брат Иван прибыл и долго утешал ее, сжимая в своих объятьях. В нем все кипело от негодования.

Он описал сестре сцену, разыгравшуюся между студентами в Дерпте.

- Наш отец невиновен! - воскликнул он. - И я сумею заставить этого негодяя Карла...

- Да... невиновен! - ответила девушка, гордо вскинув голову. - Разве найдется даже среди его врагов такой человек, который поверит в его виновность?..

Излишне говорить, что таково же было и мнение ближайших друзей Дмитрия Николева, доктора Гамина и консула Делапорта, поспешивших примчаться, как только учителя вызвали к рижскому следователю.

Их приход, их сочувствие, вера в Николева смягчали горе брата и сестры.

Однако друзья не без труда уговорили их не ходить к следователю.

- Нет, - сказал им доктор Гамин, - оставайтесь здесь, с нами... Лучше подождать!.. Николев вернется от следователя полностью обеленный.

- Стоит ли всю жизнь быть честным человеком, - сказала девушка, - если это не ограждает даже от таких гнусных обвинении?..

- Это служит защитой! - воскликнул Иван.

- Да, дитя мое, - поддержал его доктор. - Признайся даже Дмитрий, - я отвечу: "Он с ума сошел - не верю!"

Вот в каком настроении Дмитрий Николев застал свою семью, доктора, г-на Делапорта и нескольких друзей, собравшихся у него дома. Но страсти в городе были до того распалены, что по дороге домой ему, пришлось услышать не одно оскорбление по своему адресу.

Брат и сестра бросились навстречу отцу. Он прижал их к груди и долго целовал. Теперь он уже знал, как оскорбили его Ивана в Дерпте, какое гнусное обвинение бросил ему в лицо в присутствии товарищей Карл Иохаузен!.. Его Ивана обозвали сыном убийцы!..

Доктор Гамин, консул, друзья жали ему руку, дружескими словами выражали свое возмущение против несправедливого обвинения. Никогда они не сомневались в его невиновности и никогда не усомнятся в ней!.. Они не скупились на изъявление самых искренних дружеских чувств...

Затем в комнате, где они сошлись все вместе, в то время как враждебно настроенная толпа бушевала перед домом, Дмитрий Николев рассказал все, что произошло в кабинете следователя, рассказал о нескрываемом предубеждении к нему майора Вердера, отдал должное достойному и сдержанному поведению г-на Керсдорфа. Сделал он это коротко, отрывисто; видно было, что ему неприятно возвращаться к этим подробностям.

Друзья поняли, что учителю нужно отдохнуть, остаться одному, может быть, даже забыться за работой после столь тяжких переживаний, и они попрощались с ним.

Иван пошел в комнату к сестре, а учитель поднялся к себе в кабинет.

- Дорогой друг, умы возбуждены, - сказал г-н Делапорт доктору, когда они вышли из дома, - и несмотря на то, что Николев невиновен, необходимо открыть настоящего преступника, не то ненависть врагов будет неотступно преследовать Дмитрия!

- Да, этого следует весьма опасаться, - ответил доктор. - Никогда еще я так не желал, чтобы преступник был пойман, как в этом деле!.. Иохаузены не преминут воспользоваться смертью Поха в своих целях. Подумайте только, ведь Карл не дождался даже доказательств обвинения, чтобы обозвать Ивана сыном убийцы!

- Вот я и боюсь, - заметил г-н Делапорт, - что на этом дело между ним и Карлом не кончится!.. Вы ведь знаете Ивана... Он захочет отомстить за отца и за себя!

- Нет... нет, - воскликнул доктор, - в нынешних обстоятельствах ему надо воздержаться от безрассудств!.. Эх, проклятая поездка! И зачем только понадобилось Дмитрию уезжать и зачем только возымел он эту мысль?

Этот вопрос задавали себе и дети и друзья Николева, потому что он так и не дал никаких объяснений на этот счет.

Следует заметить, что, рассказывая о допросе, учитель ни разу не обмолвился ни о поездке, ни о том, что следователь интересовался причинами, вызвавшими его отъезд, ни о своем отказе отвечать на этот вопрос. Такое упорное отмалчивание на этот счет должно было показаться по меньшей мере странным. Но, быть может, оно объяснится впоследствии. Его трехдневная отлучка могла быть вызвана лишь уважительными причинами, и не менее достойными уважения должны быть причины, по которым он упорствует в своем молчании.

А между тем, принимая во внимание всю невероятность того, чтобы такой уважаемый человек совершил гнусное преступление, одного его слова было бы, вероятно, достаточно, чтобы опровергнуть обвинение; и все-таки он упорно отказывался произнести это слово.

В то же время освобождение Дмитрия Николева вызвало взрыв негодования в городе, в особенности у немцев, составлявших значительное большинство населения. Семья Иохаузенов, их друзья, дворянство и буржуазия осыпали местные власти упреками. Губернатора и полковника Рагенова обвиняли в попустительстве учителю ради его происхождения. Любого другого человека, не славянина, над которым бы тяготело такое обвинение, уже давно заключили бы в крепость.

Почему, спрашивается, не поступают с ним, как с самым обыкновенным разбойником?.. Разве заслуживает он, чтобы с ним церемонились больше, чем с каким-нибудь Карлом Моором, Жаном Сбогаром или Яромиром?.. Ведь обвинение против него строится не просто на догадках, а на уликах, а его оставляют на свободе, и он может бежать и скрыться от суда, который не колеблясь осудил бы его!.. Правда, наказание было бы чересчур мягким, так как смертная казнь за уголовные преступления не применяется больше в Российской империи. Он отделался бы каторжными работами в сибирских рудниках, он - этот убийца, заслуживающий смерти!..

Такие разговоры велись главным образом в богатых кварталах города, где преобладало немецкое население. В семействе Иохаузенов освобождение учителя вызвало приступ неистовой ярости против Дмитрия Николева, против убийцы несчастного Поха, или, вернее, против скромного учителя -

политического противника влиятельного банкира.

- Конечно, - повторял г-н Иохаузен, - отправляясь в поездку, Николев не предвидел ни того, что Пох окажется его спутником, ни того, что Пох будет иметь при себе крупную сумму. Но вскоре он узнал об этом и, когда после поломки кареты предложил провести ночь в трактире "Сломанный крест", уже замыслил ограбить нашего артельщика и не остановился перед убийством, чтобы совершить ограбление... Если он не хочет сказать, для чего уезжал из Риги, пусть объяснит по крайней мере, отчего еще до рассвета бежал из трактира, почему не дождался возвращения кондуктора!.. Пусть, наконец, откроет, куда он направлялся, где провел эти три дня, пока отсутствовал...

Но он этого не скажет!.. Это значило бы признаться в своей вине, потому что бежал он так поспешно, старательно скрывая лицо, только для того, чтобы спрятать в укромном месте украденные деньги!

Что же касается причин, вынудивших Дмитрия Николева совершить это ограбление, то банкир до поры до времени держал их в секрете.

"Денежные дела учителя, - думал он, - находятся в отчаянном положении... У него имеются обязательства, которые он не сумеет покрыть...

Через три недели наступает срок платежа по долгу в сумме восемнадцать тысяч рублей, и ему негде достать таких денег, чтобы расплатиться со мной... Напрасно будет он просить об оторочке!.. Я ему в ней откажу без всякой жалости".

Весь Франк Иохаузен проявился здесь, беспощадный, злобный, мстительный.

Однако в деле, где замешалась политика, генерал Горко решил соблюдать величайшую осторожность. И хотя общественное мнение настаивало на этом, он не считал нужным арестовать учителя, не возражая, однако, против обыска в его доме.

Восемнадцатого апреля следователь Керсдорф, майор Вердер и унтер-офицер Эк произвели у него обыск.

Не препятствуя этому, Дмитрий Николев дал полиции произвести обыск, презрительно и холодно отвечая на задаваемые ему вопросы. Полицейские рылись в его письменном столе и шкафах, просмотрели все бумаги, переписку, приходо-расходную запись. Это позволило убедиться, что г-н Франк Иохаузен отнюдь не преувеличивал, говоря, что учитель не обладает никакими средствами. Он жил лишь тем, что приносили ему уроки, но теперь, ввиду создавшихся обстоятельств, не лишится ли он и этих уроков?..

Обыск не дал никаких результатов в отношении грабежа, совершенного в ущерб братьям Иохаузенам. Да и как могло быть иначе, если, по убеждению банкира, Николев имел время спрятать украденные деньги в укромное место, то есть в то самое место, куда он направился на следующий день после убийства и которое он ни за что не укажет.

Что касается кредитных билетов, номера которых были известны банкиру, то г-н Керсдорф был с ним согласен, что вор, - кто бы он ни был, как говорил следователь, - вероятно, разменяет их лишь тогда, когда будет считать, что опасность миновала. Пройдет, следовательно, некоторый срок, прежде чем они снова поступят в обращение.

В то же время друзья Дмитрия Николева ясно отдавали себе отчет, какое возбуждение вызвало это дело не только в Риге, но и во всем крае.

Они знали, что общественное мнение было в большинстве против учителя и что немецкая партия старалась оказать давление на власти, добиваясь его ареста и предания суду. В общем, простой народ, рабочие, служащие, одним словом - коренное население, Даже не разбираясь в том, виновен он или нет, просто в силу национального инстинкта, готово было вступиться за Николева и поддержать его в борьбе с врагами. Правда, что могли сделать эти бедные люди? Со средствами, которыми располагали братья Иохаузены и их партия, нетрудно было воздействовать на них, толкнуть их на самоуправство и таким образом вынудить губернатора отступить перед движением, которому опасно было сопротивляться.

Посреди всего этого волнения, царящего в городе, и несмотря на то, что в предместье то и дело появлялись группы мещан и всяких подонков, всегда готовых служить тому, кто платит, а у дома учителя часто создавались сборища, Дмитрий Николев сохранял достойное удивления высокомерное спокойствие. По просьбе детей доктор Гамин упросил его не выходить из дома. Ведь ему угрожала опасность подвергнуться оскорблениям и даже каким-нибудь грубым выходкам. Пожав плечами, он дал себя уговорить. Он стал молчаливее обычного и часами не выходил из своего рабочего кабинета.

Уроков у него больше не было ни и городе, ни на дому. Он стал угрюм, неразговорчив и никогда не упоминал ни словом о тяготевшем над ним обвинении. В его душевном состоянии произошла настолько резкая перемена, что дети и друзья не на шутку встревожились. Поэтому доктор Гамин, чья дружба доходила до безграничной преданности, посвящал им все свои досуга.

Г-н Делапорт и несколько друзей собирались каждый вечер у Никелевых.

Несмотря на то, что по приказу полковника Рагенова полиция продолжала охранять их дом, иногда с улицы доносились враждебные выкрики. Это были тоскливые вечера"! Дмитрий Николев сторонился даже друзей. Но все же брат и сестра были не одни в вечерние часы, которые сумерки делали еще тягостней! Затем друзья покидали их. С сердцем, сжимающимся от тревоги, Иван и Илька, поцеловавшись, уходили к себе в комнаты. Они прислушивались к звукам, доносившимся с улицы, и к шагам отца, который долго расхаживал по кабинету, как будто его мучила бессонница.

Само собой понятно, Иван и не помышлял о возвращении в Дерпт. В каком трудном положении оказался бы он в университете!.. Как примут его студенты, даже те из них, которые до сих пор проявляли к нему искренние дружеские чувства?.. Что, если товарищи поверят молве? Вероятно, лишь один Господин не отступится от него!.. Да и сам Иван, - как сможет он совладать с собой при виде Карла Иохаузена?..

- Ах! Этот подлец Карл! - повторял он доктору Гамину. - Отец мой невиновен!.. Когда подлинного убийцу обнаружат, все признают его невиновность!.. Но будет ли так, или нет, а я заставлю Карла Иохаузена ответить мне за оскорбление!.. Да и зачем дольше ждать?..

Не без труда удавалось доктору успокоить молодого человека.

- Не будь так нетерпелив, Иван, - советовал он ему, - не делай безрассудств!.. Придет время, я первый скажу тебе: "Исполни свой долг!"

Но Иван не поддавался его доводам и, если бы не настойчивые просьбы сестры, возможно, дошел бы до каких-нибудь крайностей, которые еще ухудшили бы положение.

В тот же вечер, когда Дмитрий Николев прибыл в Ригу и вернулся домой после допроса у следователя, как только ушли друзья, он осведомился, нет ли для него письма.

Нет... Почтальон каждый вечер приносил лишь газету - орган защиты славянских интересов.

На следующий день, выйдя из своего кабинета в час, когда доставлялась почта, учитель на крыльце стал поджидать почтальона. Улицы предместья были еще безлюдны, только несколько полицейских расхаживали взад и вперед перед домом.

Услышав шаги отца, Илька тоже вышла на крыльцо.

- Поджидаешь почтальона?.. - спросила она.

- Да, - ответил Николев, - он что-то сегодня утром опаздывает...

- Нет, отец, еще рано, уверяю тебя... На улице свежо... Ты бы лучше вошел в дом... Ждешь письма?..

- Да... детка. Но тебе незачем оставаться здесь... пойди в свою комнату...

По его немного смущенному виду можно было предположить, будто присутствие Ильки стесняет его.

Как раз в эту минуту появился почтальон. У него не было письма для учителя, и последний не мог скрыть своей досады.

Вечером и утром следующего дня Николев выказал такое же нетерпение, когда почтальон, не останавливаясь, прошел мимо его дома. От кого же это Дмитрий Николев ожидал письма, какое значение имело оно для него?.. Стояло ли это в какой-либо связи с поездкой, прошедшей при столь печальных обстоятельствах?.. Никаких объяснений по этому поводу он не давал.

В тот же день в восемь часов утра примчались доктор Гамин и г-н Делапорт и пожелали немедленно видеть брата и сестру. Они пришли предупредить их, что днем состоятся похороны Поха. Можно было опасаться каких-нибудь враждебных выступлений против Николева, и следовало принять некоторые предосторожности...

Действительно, от враждебно настроенных братьев Иохаузенов можно было всего ожидать. Ведь они не без умысла решили устроить банковскому артельщику торжественные похороны.

Допустим, что они хотели почтить память своего верного служителя, тридцать лет проработавшего в их банкирском доме. Но было уж чересчур явным, что они ищут лишь предлога, чтобы вызвать всеобщее возмущение против Николева.

Быть может, губернатор поступил бы разумнее, запретив эту манифестацию, о которой оповестили антиславянские газеты. Однако, при настоящем состоянии умов, не вызвало ли бы такое вмешательство властей резкого противодействия? Пожалуй, наилучшим выходом все же было принять необходимые меры, чтобы оградить жилище учителя и находившихся там лиц от нападения.

Это казалось тем более необходимым, что похоронная процессия, направлявшаяся на рижское кладбище, должна была пройти через предместье как раз мимо дома Николева - достойное сожаления обстоятельство, которое могло послужить поводом к беспорядкам.

Предвидя таковые, доктор Гамин посоветовал ничего не говорить об этом Дмитрию Николеву. Это избавит его от лишних тревог, а может быть, и от опасностей, - ведь он обычно сидит запершись в своем кабинете и сходит вниз лишь в определенные часы, к обеду, к чаю.

Завтрак, к которому Илька пригласила доктора и г-на Делапорта, прошел в полном молчании. О похоронах, назначенных на вторую половину дня, никто не упомянул. Не раз, однако, яростные крики заставляли вздрогнуть собравшихся, за исключением учителя, который, казалось, их даже и не слышал. После завтрака он пожал руки своим друзьям и снова удалился к себе в рабочий кабинет.

Иван, Илька, доктор и консул остались в столовой. Наступило напряженное ожидание, тягостное молчание, прерываемое лишь иногда шумом большого сборища и гневными выкриками толпы.

Шум все усиливался вследствие большого скопления у дома учителя горожан всех слоев и классов, нахлынувших в предместье. Надо признать, что большинство этих людей было явно настроено против Николева, которого молва обвиняла в убийстве банковского артельщика.

Было бы, вероятно, благоразумнее арестовать учителя, дабы избавить его от опасности попасть в руки толпы. Если он невиновен, его невиновность не станет менее явной от того, что он подвергнется заключению в крепость...

Кто знает, не подумывали ли в эту самую минуту губернатор и полковник Рагенов о том, чтобы в интересах самого Дмитрия Николева взять его под стражу?..

Около половины второго все усиливающиеся крики оповестили о появлении похоронной процессии в конце улицы. Дом содрогнулся от бешеных возгласов толпы. К величайшему ужасу сына, дочери и друзей, учитель вышел из кабинета и спустился в столовую.

- В чем дело?.. - спросил он.

- Ступай к себе, Дмитрий, - с живостью ответил доктор. - Это похороны несчастного Поха.

- Которого я убил?.. - холодно произнес Николев.

- Уйди, прошу тебя...

- Отец! - умоляюще воскликнули Илька и Иван.

В неописуемом душевном волнении Дмитрий Николев, никого не слушая, бросился к окну и попытался отворить его.

- Ты не сделаешь этого!.. - воскликнул доктор. - Это безумие!..

- Нет, я сделаю это!

И не успели они ему помешать, как он распахнул окно и показался народу.

Крики "смерть ему", подхваченные множеством голосов, раздались из толпы.

В эту минуту шествие приблизилось к дому. Впереди за утопавшим в цветах и венках гробом, словно вдова покойного, шла Зинаида Паренцова. За ней следовали господа Иохаузены и их служащие, а позади - друзья покойного я сторонники Иохаузенов, которые воспользовались этой церемонией лишь как поводом для манифестации.

Посреди шума, гама, выкриков, сопровождаемых яростными угрозами, несшихся отовсюду, процессия остановилась перед домом учителя.

Полковник Рагенов и майор Вердер в сопровождении многочисленного полицейского отряда подоспели вовремя. Но удастся ли Эку и его полицейским сдержать натиск разъяренной толпы?..

В самом деле, как только показался Дмитрий Николев, толпа заревела под самым окном:

- Смерть убийце!.. Смерть убийце!..

Скрестив на груди руки, с гордо поднятой головой, неподвижный, как статуя, полный презрения, Николев не произносил ни слова. Его двое детей, доктор и г-н Делапорт, не сумев предотвратить этот безрассудный поступок, встали рядом с ним.

Между тем шествие снова тронулось, прокладывая себе путь в толпе.

Выкрики все усиливались. Наиболее яростные участники сборища бросились к дому и пытались выломать дверь.

Полковнику, майору и полицейским удалось их оттеснить. Но они поняли, что для спасения Николева необходимо его арестовать. Впрочем, следовало опасаться, как бы с ним не расправились тут же на месте...

Несмотря на все усилия полиции, толпа готова была уже ворваться в дом, как вдруг через толпу пробился какой-то человек. Он добрался до крыльца, поднялся по ступенькам, загородил собою дверь и громким голосом, покрывшим весь этот шум, закричал:

- Остановитесь!

Толпа отхлынула, прислушиваясь, - так властно прозвучал его голос.

Подойдя к нему, г-н Франк Иохаузен спросил:

- Кто вы такой?..

- Да!.. Кто вы такой?.. - повторил за ним и майор Вердер.

- Я беглый каторжник, которого Дмитрий Николев хотел спасти ценой собственной чести! Я пришел его спасти ценой моей жизни...

- Ваше имя? - спросил, выступая вперед, полковник.

- Владимир Янов!

12. ВЛАДИМИР ЯНОВ

Да позволит нам читатель вернуться на две недели назад, к началу этой драмы.

К восточному берегу Чудского озера подходит путник. Он пробирается ночью между ледяными глыбами, которыми усеяна застывшая поверхность озера.

Дозор таможенников, полагая, что напал на след контрабандиста, преследует его и открывает стрельбу. Он успевает скрыться среди сугробов. Человек этот остается невредим и находит приют в рыбачьей хижине, где проводит весь день. С наступлением сумерек он снова пускается в путь, спасается бегством от стаи волков и находит, убежище на мельнице, откуда добрый мельник помогает ему бежать. И наконец, преследуемый отрядом унтер-офицера Эка, он лишь чудом ускользает от него, вскочив на льдины, несущиеся по течению Перновы. Только чудом спасается он посреди ледохода и укрывается в городе Пернове, и только чудом, никем не обнаруженный, проводит здесь несколько дней.

Владимир Янов был сыном Ивана Янова (в третьей главе Жюль Верн называет отца Владимира Янова Михаилом), давнего друга Дмитрия Николева. Отец Владимира перед смертью доверил все свое состояние старому другу. Эти деньги, двадцать тысяч рублей кредитными билетами, тот должен был вручить Владимиру Янову, если ссыльному суждено когда-нибудь вернуться в родной край.

Читатель уже знает, по какому политическому делу его сослали в Восточную Сибирь на каторжные работы в минусинские соляные копи. Владимир был приговорен к вечной ссылке. Разве могла Илька Николева надеяться, что ей вернут жениха и что когда-нибудь в их любящей семье, единственной, которая еще оставалась у него на свете, он снова обретет счастье и покой?.. Нет, они соединятся лишь в том случае, если Ильке разрешат последовать за ним в ссылку, - разве что ему удастся бежать!..

И вот четыре года спустя побег удался! Владимир пересек сибирские и европейские степи Российской империи и достиг Пернова, где надеялся сесть на какой-нибудь корабль, отплывающий во Францию или в Англию. Там он и укрывался, сбивая со следа полицию и выжидая, что с открытием судоходства на Балтийском море какой-нибудь корабль примет его на борт.

В Пернове Владимир Янов остался без всяких средств к существованию.

Тогда он написал Дмитрию Николеву. Это-то письмо и вызвало таинственную поездку учителя; он спешил вручить сыну деньги, которые ему доверил отец.

Вначале Николев потому ничего не говорил о своей поездке ни друзьям, ни дочери, что не был уверен, встретит ли действительно Владимира в Пернове;

не сказал он им ничего и по возвращении, так как беглец взял с него слово ничего не говорить Ильке, пока не придет от него второго письма, извещающего, что он уже в безопасности, за границей.

Поэтому Дмитрий Николев выехал из Риги тайком. Он купил билет до Ревеля, чтобы нельзя было догадаться о цели его поездки, но рассчитывал выйти из почтовой кареты в Пернове, куда она должна была прибыть в тот же вечер. Не произойди в двадцати верстах от города несчастного случая с каретой, путешествие прошло бы самым благополучным образом.

Мы уже знаем, какое ужасное стечение обстоятельств нарушило планы Дмитрия Николева. Ему пришлось остаться на ночь в трактире "Сломанный крест" вместе с банковским артельщиком. В четыре часа утра он ушел пешком в Пернов, так как не стоило дожидаться возвращения кондуктора с каретой...

И вот теперь его обвиняют в убийстве попутчика!

Стояла еще ночь, когда Дмитрий Николев вышел из корчмы. Надеясь, что его никто не заметит, он быстро шагал по пустынной дороге в Пернов. На рассвете, после двухчасовой быстрой ходьбы, он достиг Пернова и направился в гостиницу, где под вымышленным именем проживал Владимир Янов.

Велика была радость обоих, когда они свиделись вновь после столь долгой разлуки, стольких испытаний, стольких опасностей!.. Как будто отец вновь обрел своего сына!.. Николев вручил Владимиру портфель, содержавший все состояние Ивана Янова, к, желая лично проводить его, остался еще на два дня. Но отплытие корабля, на котором Владимир Янов заказал место, было отложено. Не имея возможности задерживаться дольше, Дмитрий Николев принужден был возвратиться в Ригу. Молодой изгнанник просил его передать Ильке уверения и клятвы в вечной любви, но взял слово с Николева ничего не говорить дочери о его побеге из Сибири до тех пор, пока он не окажется вне досягаемости для грозной русской полиции. Он обещал написать ей, как только будет в безопасности, и, возможно, учитель с Илькой смогут тогда переехать к нему.

Николев обнял Владимира, выехал из Пернова в ночь с 16-го на 17-е и, ничего не подозревая о тяготевшем над ним чудовищном обвинении, вернулся в Ригу.

Читателю известно, с каким негодованием учитель отверг это обвинение и как гордо держал себя на допросе. Известно также, с какой настойчивостью следователь добивался, чтобы Николев объяснил цель своей поездки и сообщил, куда он направился по выходе из корчмы "Сломанный крест". Но Дмитрий Николев отказался дать эти объяснения. Он не имел права говорить до тех пор, пока письмо от Владимира не оповестит его, что изгнанник в безопасности. Письмо это не прибыло, и читатель помнит, с каким нетерпением последние два дня поджидал его Николев! И вот, очутившись в ложном положении из-за молчания, которое не желал нарушить, преследуемый жестокой ненавистью своих политических противников, он подвергался смертельной опасности самосуда толпы; его уже собирались арестовать, как вдруг появился Владимир Янов.

Теперь все знали, кто этот беглец и зачем он явился в Ригу. Дверь дома отворилась, и Владимир Янов бросился в объятия Дмитрия Николева. Он обнял невесту, поцеловал Ивана, пожал протянутые ему руки и в присутствии полковника и майора Вердера, последовавших за ним, заявил:

- Когда я узнал... в Пернове, в каком гнусном преступлении подозревают Николева, когда я узнал, что его обвиняют в убийстве в "Сломанном кресте", когда газеты сообщили, что он отказывается указать цель своей поездки, -

хотя ему достаточно произнести одно слово, одно имя, мое имя, чтобы оправдаться, но он молчит, чтобы не выдать меня, - я не мог колебаться. Я понял, в чем состоит мой долг, я покинул Пернов, и вот я здесь!.. За то, что ты сделал для меня, Дмитрий Николев, друг Ивана Янова, ты, мой второй отец, - я хочу отплатить тебе тем же...

- И ты напрасно это сделал, Владимир, напрасно!.. Я невиновен, мне нечего бояться, и я ничего не боялся. Моя невиновность была бы вскоре установлена.

- Разве я мог поступить иначе, Илька? - спросил Владимир, обращаясь к девушке.

- Не отвечай, детка, - сказал Николев, - ты не в состоянии сделать выбор между отцом и женихом. Я уважаю тебя, Владимир, за благородный поступок, продиктованный чувством долга, но порицаю тебя за то, что ты так поступил!.. Ты сделал бы разумнее, если бы укрылся в надежном месте... и написал мне оттуда. По получении твоего письма я нарушил бы молчание и объяснил цель моей поездки... Что мне стоило перенести еще несколько дней тяжелых испытаний, лишь бы тебе уже ничего не, угрожало?

- Отец, - твердым голосом сказала тогда Илька, - выслушай все же мой ответ. Что бы ни случилось дальше, Владимир хорошо поступил, и всей моей жизни не хватит, чтобы уплатить этот долг...

- Спасибо, Илька, спасибо! - воскликнул Владимир. - Этот долг уже уплачен, если я избавлю вашего отца от того, чтобы хоть один лишний день над ним тяготело обвинение.

Благодаря вмешательству Владимира Янова невиновность Дмитрия Николева не вызывала теперь сомнений. Известие об этом быстро распространилось по городу. В том, что господа Иохаузены со злобным упорством не хотели этому верить, в том, что майор Вердер явно сожалел, что славянин избавился от обвинений, в том, что друзья банкира приняли эту весть весьма холодно, -

не было ничего удивительного, и читатель вскоре увидит, сложили ли они оружие. Но известно, с какой быстротой, часто лишенной логики, происходит поворот в общественном мнении. Это как раз и произошло в данном случае.

Волнение улеглось, толпа уже не угрожала вломиться в дом Дмитрия Николева;

полиции больше незачем было оберегать его от народной ярости.

Но оставалось решить вопрос о судьбе Владимира Янова. Ведь, несмотря на то, что лишь душевное благородство и чувство долга привели его в Ригу, он тем не менее оставался политическим преступником, беглым каторжником из сибирских копей.

Полковник Рагенов обратился к нему благожелательным тоном, однако с холодной сдержанностью русского чиновника - полковника полиции.

- Владимир Янов, вы бежали из ссылки, и я должен запросить указаний на ваш счет у губернатора. Я отправлюсь сейчас к генералу Горко. В ожидании моего возвращения разрешаю вам оставаться в этом доме, если вы дадите мне слово, что не будете пытаться бежать.

- Даю слово, полковник, - отвечал Владимир.

Полковник ушел, оставив, впрочем, Эка с полицейскими сторожить дом.

Не станем описывать горячие излияния, которым предались Иван, Илька и Владимир. Доктор Гамин и г-н Делапорт поспешили оставить их одних. Семья учителя снова после долгих лет пережила несколько мгновений настоящего счастья. Снова они были вместе, говорили друг с другом, даже строили планы на будущее. Они забыли и опасное положение Янова и его осуждение на каторгу; не думали они ни о последствиях его побега из Сибири, которые могли быть ужасны, ни о полковнике, который должен был скоро вернуться и сообщить решение губернатора.

Полковник вернулся через час и, обратившись к Владимиру, сказал:

- По приказу генерала Горко вы отправитесь в рижскую крепость, где будете дожидаться распоряжений из Петербурга.

- Я готов подчиниться, полковник, - ответил Владимир и, обращаясь к своим близким, сказал: - Прощай, мой отец, мой брат Иван, прощай, моя сестра Илька!

- Нет... ваша жена! - ответила девушка.

Они расстались. Надолго ли? Владимир Янов покинул дом, в который он принес столько счастья.

С этого дня всеобщее внимание, вызываемое этим далеко не законченным делом, было приковано к беглецу, который не поколебался ради спасения Николева пожертвовать своей свободой, а может быть, и жизнью, - ведь он политический преступник. Как бы ни относиться к делу Дмитрия Николева, нельзя было не восхищаться таким поступком. Даже в противном лагере женщины наперебой славили благородство души Владимира Янова. Вызывала сочувствие и столь трогательная сторона в его историй - любовь к Ильке Никелевой, их внезапная разлука накануне свадьбы!.. Однако какое же решение примет теперь император?.. Отправят ли несчастного обратно в Восточную Сибирь, откуда он бежал ценой стольких усилий, преодолев столько опасностей? Не суждено ли невесте, обретшей мимолетное счастье встречи с ним, оплакивать его вечно?.. Что ожидает его по выходе из рижской крепости: заслужит ли он помилование, или будет снова отправлен в изгнание?..

Было бы, однако, ошибкой предполагать, что внезапное и никем нежданное вмешательство Владимира Янова совершенно оправдало в глазах всех Дмитрия Николева. В таком городе, как Рига, столь проникнутом германским духом, этого не могло случиться. В особенности высшие слои рижского общества не могли примириться с тем, что этот учитель - выразитель чаяний славянского населения - так просто отделался от тяготевшего над ним обвинения. Газеты немецкой партии со свойственной им недобросовестностью продолжали всячески внушать сомнение в невиновности Николева. Ведь убийца-то до сих пор не был обнаружен. Жертва взывала к отмщению, и взывала главным образом злобными, нетерпимыми голосами противников всего русского.

Выражая мнение многочисленных врагов учителя, не желавших упускать из рук добычу, Франк Иохаузен говорил:

- Допустим, что причина поездки Дмитрия Николева теперь известна...

Пусть он ездил в Пернов для встречи с Владимиром Яновым!.. Пусть даже в четыре часа утра он вышел из корчмы лишь для того, чтобы скорее добраться до Пернова!.. Но ночь-то с тринадцатого на четырнадцатое он провел все же в трактире "Сломанный крест", да или нет?.. Пох-то был убит ночью в этом самом трактире, да или нет?.. Кто же может быть убийцей как не путешественник, занимавший комнату, где обнаружено орудие взлома?.. А разве не Дмитрий Николев этот самый путешественник?..

На такие вопросы можно было дать только утвердительный ответ. Но против

"да или нет" банкира можно было поставить следующие вопросы: "Разве не мог совершить убийство какой-нибудь злоумышленник, явившийся с улицы, да или нет?.. А не был ли убийцей корчмарь Кроф?.. Ведь он имел больше возможностей убить Поха до или после ухода учителя? Не знал разве Кроф, что в сумке банковского артельщика находится крупная сумма?"

На это следствие давало ответ, что при обыске не обнаружено никаких улик против трактирщика, - ответ не вполне убедительный. С другой стороны, судебные власти, не отказывались допустить, что это убийство могло быть делом рук одного из разбойников, замеченных с некоторых пор в Северной Лифляндии.

Таково было мнение полковника Рагенова, который на следующий день после описанных событий беседовал по поводу этого дела с майором Вердером и, как и следовало ожидать, не находил с ним общей точки зрения.

- Видите ли, майор, - говорил он, - мне кажется маловероятным, чтобы Николев вылез ночью из окна своей комнаты и забрался через окно к Поху...

- Ну, а следы на подоконнике?.. - возразил майор.

- Следы?.. Нужно бы сначала удостовериться, что они недавнего происхождения, а это вовсе не доказано... Трактир "Сломанный крест" стоит совершенно уединенно у дороги... Весьма вероятно, что какой-нибудь бродяга в ту или другую ночь пытался выломать ставень...

- Осмелюсь заметить, господин полковник, что убийца должен был знать о наличии крупной поживы, а как раз Николеву это было известно...

- И другим тоже, - с живостью возразил полковник Рагенов. - Ведь Пох весьма легкомысленно болтал об этом, держал свою сумку у всех на виду...

Разве на знали об этом и Кроф, и кондуктор Брокс, и ямщики, сменявшиеся на каждой станции, не говоря уже о крестьянах и дровосеках, выпивавших в большой комнате, когда Николев и банковский артельщик вошли в трактир?

Это, конечно, были веские доводы. Подозрения падали не на одного только Дмитрия Николева. Оставалось еще доказать, что острая нужда в деньгах могла заставить учителя прибегнуть к убийству с грабежом.

Однако, несмотря ни на что, майор продолжал настаивать на виновности Николева.

- Я прихожу к выводу, - воскликнул полковник, - что немец всегда остается немцем...

- Как и славянин - всегда славянином, - отпарировал майор.

- Предоставим следователю Керсдорфу продолжать дознание, - заключил спор полковник Рагенов, - когда следствие кончится, будет время взвесить все "за" и "против".

В стороне от этих толков, разжигаемых политическими страстями того времени, г-н Керсдорф продолжал тщательно вести расследование. Ему всегда претила мысль о виновности Николева, и теперь, когда цель поездки учителя, которую тот до сих пор отказывался объяснить, стала известна, тем более находил он оправдание своему внутреннему убеждению. Но кто же тогда совершил убийство?.. Многие свидетели побывали в кабинете г-на Керсдорфа.

Были тут и ямщики с различных станций между Ригой и Перновым, и крестьяне, и дровосеки, находившиеся в трактире, когда туда явился Пох, - словом, все, кто знал, зачем банковский артельщик ехал в Ревель, то есть знал, что он должен был внести там деньги на счет братьев Иохаузенов. Однако ничто не давало повода заподозрить кого-либо из этих людей.

Кондуктор Брокс был допрошен даже несколько раз. Ведь он лучше, чем кто-либо другой, знал, зачем едет Пох и что при нем крупная сумма. Но от этого честного малого отскакивали все подозрения. После случая с каретой он отправился с возницей и лошадьми в Пернов и переночевал в пристанционной корчме. Никаких сомнений это не вызывало. Его алиби было неопровержимо. Не могло быть и речи о том, чтобы заподозрить его.

Таким образом, предположение, что это дело рук какого-нибудь злоумышленника с улицы, приходилось отбросить. Да и как бы пришло в голову разбойнику с большой дороги ограбить банковского артельщика, если он ничего о нем не знал? Разве только допустить, что он каким-то образом проведал в Риге о поручении, данном Поху, и тогда, старательно проследив за ним и дождавшись удобного случая, воспользовался поломкой кареты, вынудившей Поха остановиться в трактире "Сломанный крест"...

Даже допустив такое предположение, все же казалось более вероятным, что преступление совершено одним из тех, кто ночевал в корчме. Но их было всего двое: корчмарь и Дмитрий Николев.

Со времени происшествия Кроф не отлучался из трактира, где, как известно, находился под надзором полицейских. Его несколько раз возили к следователю и подвергали долгому и тщательному допросу. Ничто в его поведении, ничто в его ответах не давало ни малейшего повода для подозрений. Между тем он продолжал утверждать, что убийцей должен быть Дмитрий Николев, так как у него были все возможности совершить это преступление.

- И вы не слышали ночью никакого шума?.. - спрашивал его г-н Керсдорф.

- Никакого, господин следователь.

- Как же это возможно: одно окно пришлось отворить, другое взломать?..

- Моя спальня со стороны двора, - ответил Кроф, - а окна обеих комнат выходят на большую дорогу... Я спал крепким сном... Впрочем, в эту ночь бушевала такая буря, что из-за ветра все равно не было ничего слышно.

Слушая показания Крофа, следователь внимательно изучал его, но, хотя в глубине души и был предубежден против трактирщика, не имел повода поставить под сомнение правдивость его показаний.

После каждого допроса Кроф без конвоя возвращался в "Сломанный крест".

Если даже он виновен, не лучше ли оставить его на свободе, одновременно наблюдая за ним?.. А вдруг да он выдаст себя чем-нибудь?..

Прошло четыре дня с тех пор, как Владимира Янова заключили в рижскую крепость.

Узнику по приказанию губернатора была предоставлена отдельная комната.

С ним обходились вежливо, как того заслуживало его общественное положение и поведение. Генерал Горко не сомневался, что никто в верхах не осудит его за эти послабления, какой бы оборот ни приняло дело Владимира Янова.

Дмитрий Николев, здоровье которого было поколеблено столь сильными потрясениями, не выходил из дому и не мог при всем желании навещать его.

Семье Никелевых и друзьям Владимира Янова доступ в тюрьму был разрешен.

Иван и Илька ежедневно бывали в крепости и навещали узника в его камере.

Какие долгие дружеские беседы, полные надежд и мечтании, велись там! Да!

Сестра и брат верили, хотели верить в великодушие императора... Его величество не может остаться бесчувственным к мольбам несчастной семьи, подвергавшейся столь долгим и тяжким испытаниям... Владимира и Ильку не будут больше отделять друг от друга тысячи верст, их не разлучит пожизненная ссылка Владимира, еще более ужасная, чем все расстояния...

Любящие смогут, наконец, через несколько недель сочетаться браком, если император помилует Янова... Было известно, что губернатор ходатайствует об этом... Особое положение Дмитрия Николева в Риге накануне выборов, где он представлял славянскую партию, стремление правительства к русификации городского управления в Прибалтийских областях - все это должно было способствовать полному освобождению беглеца от наказания.

Двадцать четвертого апреля, попрощавшись с Яновым, с отцом и сестрой, Иван отбыл из Риги обратно в Дерпт. С высоко поднятой головой возвращался он в университет, он, которого там обозвали сыном убийцы.

Излишне было бы описывать прием, оказанный ему товарищами по корпорации. Всех горячее приветствовал его Господин. Однако напрасно было предполагать, что остальные студенты, которыми верховодил Карл Иохаузен, сложили оружие. Никому не верилось, что дело обойдется без какого-нибудь столкновения.

Стычка действительно произошла на другой же день после возвращения Ивана Николева.

Иван потребовал от Карла удовлетворения за нанесенное оскорбление, но тот отказался драться с ним и еще сильнее оскорбил его.

Иван ударил его по лицу. Ставшая неизбежной дуэль состоялась в тот же день, и Карл Иохаузен был тяжело ранен.

Можно себе представить впечатление, которое известие об этом произвело в Риге! Г-н и г-жа Иохаузен немедленно отправились в Дерпт ухаживать за сыном, может быть смертельно раненным. С каким новым ожесточением вспыхнет борьба между непримиримыми врагами, когда они вернутся!

Между тем пять дней спустя после описываемых событий ответ относительно участи Владимира Янова прибыл из Петербурга.

Надежды на милость императора оправдались. Изгнанник, бежавший из сибирских копей, был помилован. В тот же день Владимир Янов вышел на свободу.

13. ВТОРОЙ ОБЫСК

Помилование Владимира Янова произвело огромное впечатление не только в Риге, но и во всем Прибалтийском крае. В этом усматривали желание правительства подчеркнуть свое особое расположение ко всему антигерманскому. Рабочий люд бурно приветствовал освобождение Янова.

Буржуазия и дворянство порицали царскую милость, которая, помимо Владимира, как бы коснулась и Дмитрия Николева, оправдывая его. Конечно, своим великодушным поступком беглец заслужил помилования, полного оправдания и восстановления в гражданских правах, которых был лишен как политический преступник. Но разве не являлась эта мера протестом против преследований, которым подвергался учитель, до сих пор всегда уважаемый и почитаемый гражданин, ставленник славянской партии на предстоящих выборах?..

Так во всяком случае была воспринята милость императора. А генерал Горко и не думал скрывать, что и сам придерживается такого мнения.

Владимир Янов вышел из рижской крепости, сопровождаемый полковником Рагеновым, который пришел лично объявить ему царский указ. Он тотчас же направился в дом Дмитрия Николева. Новость хранилась в секрете, и Илька и ее отец узнали обо всем из его собственных уст.

Каким светом радости и благодарности озарился этот скромный дом, куда, казалось, наконец-то вернулось счастье!

Почти сразу же явились доктор Гамин, г-н Делапорт и несколько друзей семьи. Владимира поздравляли, обнимали. Кто помнил теперь об обвинениях, недавно еще тяготевших над учителем?..

- Если бы вас даже осудили, - сказал ему г-н Делапорт, - никто из нас все же не усомнился бы в вашей невиновности!

- Осудили!.. - воскликнул доктор. - Разве мог бы он когда-либо быть осужден?..

- Если бы это случилось, отец, то Владимир, Иван и я всю жизнь бы посвятили тому, чтобы тебя оправдать! - заявила Илька.

Со стесненным сердцем, бледный от волнения, Дмитрий Николев не мог произнести ни слова. Он горько усмехнулся. Не думал ли он, что от слепого людского правосудия можно всего ожидать?.. Разве нет недостатка в несправедливых и подчас непоправимых приговорах?..

Вечером за чайным столом собрались ближайшие друзья Владимира и Николевых. Как забились все сердца, какую бурную радость выражали все близкие, когда со свойственной ей простотой Илька сказала:

- Если вы не передумали, Владимир, я готова стать вашей женой.

Свадьбу назначили через шесть недель, и в первом этаже дома приготовили комнату для Владимира Янова. Имущественное положение жениха и невесты известно. У Ильки не было никакого состояния. Вдобавок Николев до сих пор никому не сообщал о своем положении, о принятых им перед банком Иохаузенов обязательствах по долгу отца. Благодаря своей бережливости он уже выплатил значительную его часть и не терял надежды уплатить и остающуюся сумму.

Поэтому он ничего не говорил своим детям, и они не знали, что срок последнего платежа в восемнадцать тысяч рублей наступает через пятнадцать дней. Следовало все же сказать им об этом, - Владимир не мог оставаться в неведении об угрозе, нависшей над семьей... Впрочем, вряд ли это изменило бы его чувства к девушке. С деньгами, завещанными ему отцом и переданными Дмитрием Никелевым, он сумеет переждать и при его уме и энергии обеспечит свое будущее.

Если семья Николевых была теперь счастлива, счастливее, вероятно, чем она когда-либо мечтала быть, нельзя того же сказать о семье Иохаузенов!

Явилась надежда, что тяжело раненный Карл, которого удалось перевезти в Ригу, при хорошем уходе со временем поправится. Однако Франк Иохаузен чувствовал, что в борьбе с учителем, который, казалось, уже был уничтожен, победа ускользает от него. Казалось, страшное оружие, которым в своей ненависти он не колеблясь воспользовался, сломалось в его руке. Денежные затруднения соперника - обязательства, взятые им на себя перед банком, которые он, вероятно, не сможет покрыть в срок, - вот все, что оставалось у г-на Иохаузена, чтобы погубить политического противника.

Ведь было очевидно, что общественное мнение, мнение не заинтересованных в деле людей, судящих о нем без предвзятости, мало-помалу склонялось к оправданию Николева и даже обернулось против хозяина трактира "Сломанный крест".

Действительно, если отбросить мысль о причастности какого-нибудь преступника с большой дороги, то подозрения должны были неизбежно пасть на Крофа. Что можно сказать о его прошлом, говорило ли оно за или против него?.. По правде говоря, не было в нем ни плохого, ни хорошего. Кроф имел репутацию грубого, жадного к деньгам человека. Молчаливый, очень скрытный, он жил одиноко без семьи в этой уединенной корчме, посещаемой крестьянами и дровосеками. Его родители были немецкого происхождения и, как это довольно часто встречается в Прибалтийском крае, православного вероисповедания. Они жили довольно бедно доходами от корчмы. Дом да огород

- вот и все, что их сын унаследовал от них; стоимость всего имущества не достигала, вероятно, и тысячи рублей.

Кроф жил бобылем, безо всякой прислуги и делал все собственными руками.

Отлучался он из корчмы очень редко, лишь когда требовалось возобновить припасы в Пернове.

Следователь Керсдорф с самого начала имел подозрения против трактирщика. Основательны ли они? Не для того ли Кроф пытался очернить путешественника, прибывшего в корчму с банковским артельщиком, чтобы выгородить себя?.. Не им ли сделаны царапины, обнаруженные на подоконнике комнаты, не он ли поставил у печки кочергу после того, как взломал ставень, и, наконец, не он ли и совершил убийство до или после ухода Дмитрия Николева, на которого благодаря подстроенным им козням должны были пасть подозрения судебных властей?..

Не здесь ли надо искать новый след, который приведет к цели, если идти по нему со всей осторожностью?..

С тех пор как вмешательство Владимира Янова, казалось бы, сняло всякое подозрение с Дмитрия Николева, Кроф мог ожидать, что его собственное положение поколеблется. Раз преступника надо во что бы то ни стало найти -

не обернется ли дело против него?..

Как уже известно, после убийства трактирщик отлучался из корчмы, лишь когда его вызывали в кабинет следователя. Хотя, в общем, он и был свободен, но все время чувствовал на себе бдительный взгляд полицейских, ни днем, ни ночью не покидавших трактир. Комнаты путешественника и Поха заперли на ключ, ключи находились у следователя, и проникнуть в комнату никто не мог. Таким образом все оставалось в том же состоянии, как и при первом обыске.

Хотя Кроф и не уставал повторять всем и каждому, кто только хотел его слушать, что, отказавшись от обвинения против Николева, следствие пошло по неправильному пути, хотя он упорно настаивал на виновности путешественника, всячески стараясь очернить его в глазах следователя Керсдорфа, хотя он и находил в этом поддержку у врагов учителя, хотя, с другой стороны, друзья Николева перекладывали вину на корчмаря, но в действительности положение обоих продолжало служить предметом яростных споров и не могло выясниться до тех пор, пока подлинный убийца не попадет в руки правосудия.

Владимир Янов и доктор Гамин частенько говорили между собой об этом.

Они отдавали себе отчет, что даже ареста убийцы недостаточно, чтобы заставить замолчать Иохаузенов и их приспешников. Для этого нужно еще предать суду и осудить настоящего преступника. Вот почему в то время, как Дмитрий Николев, казалось, потерял всякий интерес к делу, не занимался им больше, никогда не упоминал о нем, друзья его не переставали всячески торопить следственные власти и помогать им сведениями, которые им удавалось добыть то тут, то там. Они так убежденно настаивали на виновности трактирщика, что под давлением общественного мнения г-н Керсдорф и полковник Рагенов решили произвести вторичный обыск в трактире

"Сломанный крест".

Этот обыск был произведен 5 мая.

Выехав вечером, следователь Керсдорф, майор Вердер и унтер-офицер Эк прибыли в корчму утром.

Полицейские, находившиеся на своем обычном посту в доме, ничего нового сообщить не могли.

Ожидавший приезда следственных властей Кроф с готовностью предоставил себя в их распоряжение.

- Господин следователь, - сказал он, - я знаю, что меня оговаривают...

Но на этот раз, надеюсь, вы уедете совершенно убежденный в моей невиновности...

- Увидим, - ответил г-н Керсдорф. - Начнем же...

- С комнаты постояльца, ключ от которой у вас? - спросил трактирщик.

- Нет, - ответил следователь.

- Вы собираетесь обыскать весь дом? - спросил майор Вердер.

- Да, господин майор.

- Полагаю, господин Керсдорф, что если от нас и укрылось что-нибудь, то скорее всего следует обыскать комнату Дмитрия Николева.

Это замечание ясно показывало, что майор по-прежнему не сомневался в виновности учителя, а стало быть, и в полной непричастности трактирщика.

Ничто не способно было изменить его убеждения, основанного на фактах: убийца - путешественник, а путешественник этот - Дмитрий Николев. Сдвинуть его с этой позиции не было никакой возможности.

- Проводите нас, - приказал следователь хозяину трактира.

Кроф повиновался с готовностью, располагавшей в его пользу.

В присутствии следователя и майора полицейские под начальством унтер-офицера Эка вторично обыскали пристройку, выходившую на огород, и сарайчики на дворе. Затем тщательно осмотрели огород вдоль всей живой изгороди, обследовали подножие каждого дерева, каждую грядку с редко посаженными овощами. Может быть, Кроф, если ограбление дело его рук, зарыл где-нибудь свою добычу? Вот что важно было установить.

Поиски оказались напрасными. Что касается денег, то в шкафу трактирщика хранилась какая-нибудь сотня кредиток достоинством в двадцать пять, десять, пять рублей, а также в три рубля и рубль, то есть значительно меньшая сумма, чем в сумке банковского артельщика.

Майор Вердер отвел следователя в сторону.

- Не забудьте, господин Керсдорф, - сказал он, - что со дня убийства Кроф выходил из трактира только в сопровождении полицейских, прибывших в то же утро...

- Я это знаю, - ответил г-н Керсдорф, - но после ухода господина Николева и еще до прибытия полицейских корчмарь оставался на несколько часов один в доме.

- Но в конце концов вы же сами видите, господин Керсдорф, что никаких улик против него мы не нашли...

- Действительно, до сих пор никаких. Правда, обыск еще не закончился. У вас ключи от обеих комнат, майор?..

- Да, господин Керсдорф.

Ключи эти хранились в полиции, и майор Вердер вынул их теперь из кармана.

Отперли дверь комнаты, в которой был убит банковский артельщик.

Спальня находилась в том же состоянии, как и при первом обыске. В этом легко было удостовериться, как только распахнули ставни. Постель стояла неубранная, подушка была в крови, пол залит лужей засохшей крови, растекшейся до самой двери. Ничего нового обнаружить не удалось. Убийца, кто бы он ни был, не оставил никаких следов.

Захлопнув снова ставни, г-н Керсдорф, майор, унтер-офицер со своими людьми и Кроф вернулись в большую комнату.

- Осмотрим вторую спальню, - сказал г-н Керсдорф.

Прежде всего подвергли осмотру дверь. Никаких следов на внешней стороне ее не обнаружили. Да и полицейские, охранявшие трактир, утверждали, что никто не пытался ее отпереть. Уже десять дней, как ни один из них не покидал дома.

Комната была погружена в глубокий мрак. Унтер-офицер Эк, подойдя к окну, открыл его настежь, отодвинул засов, распахнул ставни и прижал их к стене. Можно было осмотреться при полном свете.

Со времени первого обыска ничего в комнате не изменилось. В глубине стояла кровать, на которой спал Дмитрий Николев. У изголовья кровати -

грубый стол, а на столе - железный подсвечник с почти выгоревшей свечой. В одном углу - соломенный стул, в другом - табуретка. Направо - шкаф с закрытыми дверцами. В глубине - печка, точнее очаг, сложенный из двух плоских камней. Над очагом - широкий внизу дымоход, сужающийся по направлению к крыше.

Обследовали кровать и, как и в первый раз, ничего подозрительного не нашли. В ящиках шкафа не обнаружили ни одежды, ни каких-либо бумаг: он был пуст.

Внимательно осмотрели кочергу, стоявшую в одном из углов очага. Она была погнута на конце и безусловно могла послужить для взлома ставень другой комнаты. Но верно также и то, что самая обыкновенная палка годилась для этой цели - так ветхи были ставни. Что касается царапин на подоконнике, то они были по-прежнему видны; произвел ли их человек, лезший через окно, - нельзя было утверждать это с уверенностью.

Следователь снова подошел к очагу.

- А путешественник разводил огонь?.. - спросил он Крофа.

- Вряд ли, - отвечал корчмарь.

- Золу в первый раз исследовали?..

- Кажется, нет, - заметил майор Вердер.

- А ну-ка!

Унтер-офицер склонился над очагом и в левом углу его обнаружил полусгоревшую бумажку, что-то вроде квадрата, от которого остался лишь покрытый золой уголок.

Каково же было удивление присутствующих, когда в этом клочке бумаги они узнали уголок кредитного билета. Да! Сторублевого государственного кредитного билета, номер которого уничтожил огонь. А о каком другом огне, как не о пламени стоящей на столе догоревшей свечи, могла быть речь, если огонь в очаге не разводили?..

Кроме того, обрывок, кредитки был запачкан кровью.

Сомнений не оставалось: это рука убийцы замарала кредитку, это он ее сжег, раз она запачкана в крови! А откуда могла бы взяться эта кредитка, как не из сумки Поха?.. Да, кредитка почти сгорела, но оставалась уничтожающая улика!

Какие тут еще сомнения?.. Как можно допустить, что убийство совершено злоумышленником, проникшим извне? Разве не очевидно, что убийца -

постоялец, который занимал эту комнату? После убийства он вернулся к себе-через окно и ушел из корчмы в четыре часа утра.

Майор и унтер-офицер переглянулись, как люди, давно в этом убежденные.

Однако г-н Керсдорф не произнес ни слова, и они промолчали.

Но Кроф не мог удержаться.

- Что я вам говорил, господин следователь! Можете вы еще сомневаться в моей невиновности?..

Господин Керсдорф вложил уголок кредитки в качестве вещественного доказательства в свою записную книжку и лишь промолвил:

- Обыск окончен, господа... Выйдем отсюда и немедленно в путь.

Через четверть часа карета катила по дороге в Ригу, между тем как полицейские по-прежнему остались охранять трактир "Сломанный крест".

Рано утром следующего дня г-ну Франку Иохаузену уже сообщили о результатах расследования. Угол кредитки с номером сгорел, и установить, принадлежит ли она к одной из переписанных банком, - нельзя. Но кредитка из той же серии, и нет сомнения, что она выкрадена из сумки Поха.

Известие об этом быстро разнеслось по городу и как громом поразило друзей Дмитрия Николева. Дело таким образом вступало во вторую фазу, или, вернее, возвращалось к первой. Какие ужасные испытания грозили еще злополучной семье, казалось бы, уже избавленной от них?!

Что же касается сторонников Иохаузена, то они шумно ликовали. Они были уверены, что приказ об аресте Дмитрия Николева не заставит себя ждать.

Наконец-то он предстанет перед судом, который вынесет ему суровый приговор, как того заслуживает столь чудовищное преступление.

Владимиру Янову сообщил о новых данных расследования доктор Гамин. Они решили ничего не говорить Николеву. И так он, к сожалению, не замедлит узнать о новой угрозе, нависшей над ним. Владимир старался, чтобы эти слухи не дошли до его невесты... Но из этого ничего не вышло, и в тот же день он стал свидетелем ее безысходного горя.

- Мой отец невиновен!.. Отец невиновен!.. - твердила она в полном отчаянье. Больше она ничего не могла сказать.

- Да, дорогая Илька, он безусловно невиновен, мы найдем преступника и посрамим всех, кто порочит его!.. Действительно, я начинаю думать, что подо всем этим кроются какие-то гнусные махинации, что их цель погубить лучшего и честнейшего из людей.

Да, этот благородный человек в самом деле так думал. Ведь он по горькому опыту знал, до чего может дойти политическая месть. А между тем какие данные указывали на то, что существует такой гнусный замысел и что происки врагов могут удасться?..

То, что должно было случиться, случилось.

Во второй половине дня Дмитрия Николева вызвали к следователю. Он тотчас же спустился в столовую. Владимир и Илька объяснили ему создавшееся положение.

- Опять это проклятое дело! - сказал он, пожимая плечами. - Неужели оно так никогда и не кончится?..

- Они хотят получить от тебя, отец, несколько добавочных сведений... -

сказала Илька.

- Может быть, мне пойти с вами?.. - спросил Владимир.

- Нет... спасибо, Владимир.

Учитель вышел и быстро удалился. Через четверть часа он был уже в кабинете г-на Керсдорфа.

Там он застал лишь следователя и его секретаря. На совещании у губернатора в присутствии полковника Рагенова было решено, что учитель будет подвергнут вторичному допросу. Решение вопроса об его аресте предоставлялось всецело на усмотрение следователя.

Господин Керсдорф пригласил Николева сесть и голосом, выдававшим некоторое волнение, произнес:

- Господин Николев, вчера в моем присутствии в трактире "Сломанный крест" был произведен вторичный обыск... Полицейские тщательно обследовали весь дом и не обнаружили никаких новых следов... Но в комнате, которую вы занимали в ночь с тринадцатого на четырнадцатое апреля, найдено вот это.

И он протянул учителю уголок кредитного билета.

- Что это за клочок бумаги? - спросил Дмитрий Николев.

- Это обрывок от кредитного билета, который был сожжен и брошен в очаг.

- Одного из кредитных билетов, украденных у Поха?

- Во всяком случае, это весьма вероятно, - ответил следователь. - Вас не должно удивить, если я усматриваю в этом новую улику против вас...

- Против меня?.. - воскликнул учитель, переходя на свой иронически-пренебрежительный тон. - Как, господин следователь, значит с этим делом не покончено, и, несмотря на заявление Владимира Янова, надо мной все еще тяготеют подозрения?..

Господин Керсдорф не отвечал. Он пытливо следил за Никелевым, этим несчастным больным стариком, который явно еще не оправился от душевного потрясения, вызванного непрерывными испытаниями.

И, казалось, им не будет конца, так как новые данные отягощали его положение.

Проведя рукой по лбу, Дмитрий Николев сказал:

- Итак, этот уголок кредитного билета обнаружен в очаге комнаты, где я провел ночь?..

- Да, господин Николев.

- И комната эта после первого обыска была заперта на ключ?..

- На ключ. Дверь, безусловно, никто не открывал...

- И, значит, никто не мог проникнуть в комнату?..

- Никто.

Следователь, видимо, сознательно шел на эту перемену ролей и охотно отвечал на вопросы.

- Этот кредитный билет был залит кровью, затем брошен в огонь и оказался в золе, где его и нашли?.. - снова" задал вопрос Николев, рассматривая кредитку.

- Да, в золе...

- В таком случае, как же его не обнаружили при первом обыске?..

- Я и сам не нахожу объяснения, и меня это удивляет, так как, очевидно, с тех пор никто не мог его туда подбросить...

- Я не менее удивлен, чем вы, - не без некоторой иронии заметил Дмитрий Николев, - вернее сказать, не удивлен, а обеспокоен этим. Ведь это меня, надо думать, обвиняют в том, что я сжег кредитку и затем бросил ее в очаг?..

- Вас, конечно, - ответил г-н Керсдорф.

- Итак, - со все возрастающим сарказмом продолжал учитель, - если эта кредитка из пачки банковского артельщика, если она выкрадена после убийства Поха из его сумки, то нет сомнения, что вор - это постоялец, занимавший комнату. А так как комнату занимал я, то я и есть убийца...

- Можно ли еще сомневаться?.. - спросил г-н Керсдорф, не спуская с Николева глаз.

- Ни в коем случае, господин следователь. Все складывается одно к одному!.. Вывод безукоризненный... И все же разрешите мне вашим доводам противопоставить свои?

- Прошу вас, господин Николев.

- Итак, в четыре часа утра я покинул трактир "Сломанный крест"... Было ли к этому времени совершено убийство или нет?.. Если это моих рук дело, то, конечно, да, если убийца не я, то нет... Впрочем, не в этом суть. Так вот! Можете ли вы утверждать, господин следователь, что убийца не принял, уже после моего ухода, все меры к тому, чтобы подозрение пало на путешественника, то есть на меня?.. Разве не мог он войти в комнату, поставить кочергу, подбросить в очаг запачканный кровью полусожженный кредитный билет, сделать снаружи царапины на подоконнике, чтобы создать видимость, что не кто иной, как я, влез в окно и зарезал банковского артельщика в его постели?..

- Ваше заявление, господин Николев, является прямым обвинением против трактирщика Крофа...

- Против Крофа или любого другого!.. Впрочем, не мое дело искать преступника... Я вынужден защищаться - и я защищаюсь!..

Господин Керсдорф невольно был поражен словами Дмитрия Николева.

Сколько рае говорил он себе те же слова... Нет! Он отказывался верить в виновность столь достойного человека. Однако если он и подозревал Крофа, то ни обыск, ни собранные о нем сведения, ни показания свидетелей не дали против него никаких улик. Следователю пришлось сказать об этом Николеву в дальнейшем ходе допроса, который продолжался еще целый час.

- Господин следователь, - сказал, наконец, учитель, - вам решать, над кем из нас, над Крофом или надо мной, тяготеют более тяжкие подозрения.

Любой справедливый человек, хладнокровно взвесив все, может и должен прийти к выводу, что теперь все данные говорят в мою пользу... По известным вам причинам я должен был раньше молчать о целях моей поездки...

С тех пор как Владимир Янов отдался в руки властей, тайна вам стала известна... Это был наиболее сомнительный пункт в моем деле, но по этому вопросу существует теперь полная ясность... Является ли убийцей корчмарь?.. Или, быть может, какой-нибудь злоумышленник с большой дороги?.. Выяснить это - дело суда!.. Что касается меня, я не сомневаюсь в виновности Крофа... Ему было известно, что Пох едет в Ревель, чтобы совершить платеж за счет братьев Иохаузенов... Он знал, что при нем крупная сумма... Он знал, что я ухожу в четыре часа утра... Он знал все, что требовалось знать, чтобы, совершив убийство, свалить ответственность на путешественника, пришедшего в корчму вместе с банковским артельщиком...

Это он, до или после моего ухода, убил несчастного... Когда я ушел, он прокрался в мою комнату, бросил обрывки кредитки в очаг и сделал все, чтобы подозрения пали на меня... Ну что ж! Если вы все еще убеждены, что это я - убийца Поха, пусть я предстану перед судом... Я буду обвинять Крофа. Этот спор решится между нами двумя... И я буду знать, что думать о человеческом правосудии, если оно осудит меня!

Излагая все это, Дмитрий Николев говорил спокойнее, чем того можно было ожидать, настолько он был уверен в вескости своих доводов. Г-н Керсдорф не прерывал его.

- Так как же: подпишете вы приказ о моем аресте?.. - заключил учитель.

- Нет, господин Николев, - ответил следователь.

14. УДАР ЗА УДАРОМ

Как вполне понятно, весь интерес дела сосредоточился теперь на трактирщике Крофе и учителе Дмитрие Николеве. Найденный в очаге уголок кредитного билета полностью исключал причастность к преступлению одного из разбойников, которые по сведениям полиции скрывались в этой части Лифляндии. Как мог бы такой грабитель, совершив убийство, никем не замеченный, снова забраться в комнату путешественника, оставить кочергу

(допуская, что именно эта кочерга послужила орудием для взлома ставень) и подбросить в очаг найденный в золе уголок обгоревшего кредитного билета?..

Как это ни Дмитрий Николев, ни Кроф ничего не услышали, даже если спали крепким сном?.. И как, наконец, могла явиться у убийцы мысль свалить ответственность за преступление на путешественника?.. Ведь после убийства и ограбления он бросился бы прочь и к рассвету постарался бы уйти как можно дальше от трактира "Сломанный крест"...

Сам здравый смысл подсказывал все это судебным властям. Оставалось лишь сосредоточить внимание на двух столь различных по своему положению людях, как учитель и трактирщик, и остановить свой выбор на одном из них.

А между тем, к вящему удивлению даже самых невозмутимых умов, после нового обыска в корчме не был арестован ни тот, ни другой.

Легко представить себе, что в результате новых данных расследования политические страсти разгорелись еще пуще. Необходимо отметить, что обострению дела способствовала национальная рознь, разделявшая не только население Риги, но и всех трех губерний Прибалтийского края на два враждующих лагеря.

Дмитрий Николев был славянином, и славяне поддерживали его как в интересах общего дела, так и потому, что они действительно не могли допустить и мысли о его виновности.

Кроф же был германского происхождения, и немцы становились на его защиту не столько из симпатии к этому содержателю захудалого деревенского трактира, сколько из желания уничтожить Дмитрия Николева.

Газеты обоих направлений вели между собой борьбу при помощи крикливых статей, отражавших мнение той или другой стороны. В дворянских и буржуазных домах, в конторах торговцев, в жилищах рабочих и служащих только и разговору было, что об этом.

Надо признать, что положение генерал-губернатора все усложнялось. Чем более приближались городские выборы, тем громче и восторженнее славяне провозглашали кандидатуру Дмитрия Николева в противовес г-ну Франку Иохаузену.

Семья богатого банкира, друзья, клиенты и не думали прекращать борьбу, стараясь использовать против учителя все средства. Что и говорить, на их стороне была сила денег, и они не скупились на поддержку своих газет.

Властей и следователя печать обвиняла в слабости и даже в попустительстве, к ним предъявлялось требование об аресте Дмитрия Николева, а наиболее умеренные из газет предлагали по меньшей мере арестовать и трактирщика и учителя. Необходимо было так или иначе покончить с этим делом до выборов;

а происходящие впервые на новых началах выборы приближались.

Однако что же сталось с Крофом во время всей этой предвыборной борьбы, которая нисколько его не интересовала?

Кроф не отлучался из трактира, все еще находясь под строгим надзором полицейских. Он по-прежнему занимался своим делом. Каждый вечер завсегдатаи трактира, крестьяне, дровосеки собирались, как обычно, в большой комнате корчмы. Но Кроф был заметно обеспокоен создавшимся положением. Учителя оставили на свободе, и трактирщик опасался ареста. Он стал еще более угрюмым, опускал глаза под чересчур пристальными взглядами и неустанно, с таким жаром, упорством, яростью обличал Николева, что кровь приливала к его лицу, и можно было ожидать, что его хватит удар.

Обычно дом наполняется радостью, когда в нем идут приготовления к свадьбе. В семье царит праздничное настроение. В отворенные настежь окна врывается вольный воздух и веселье, каждый уголок озарен счастьем.

Но не так было в доме Дмитрия Николева. Может быть, он и не думал больше о деле, внесшем такое смятение в его жизнь, но зато опасался самого худшего от безжалостных кредиторов - своих наиболее ожесточенных врагов?..

Прошла неделя со времени последнего допроса в кабинете г-на Керсдорфа.

Наступило 13 мая. На следующий день истекал срок платежа по обязательству, подписанному Никелевым. Если утром этого дня он не явится к окошечку кассы братьев Иохаузенов, ему немедленно предъявят судебный иск.

А требуемой суммы у него не было. Выплатив уже часть отцовского долга, всего семь тысяч рублей, он понадеялся покрыть и остальную часть, и вот наступление срока заставало его неподготовленным.

Тут-то и подстерегали его братья Иохаузены. Страшные счеты были у них с должником.

Либо Дмитрий Николев не сможет уплатить долг, либо уплатит его.

В первом случае, если даже дело "Сломанного креста", разрешится в его пользу; если продолжаемое г-ном Керсдорфом следствие обнаружит новые улики против корчмаря, если, наконец, Крофа признают виновным, он будет арестован, предан суду и в результате осуждения подлинного преступника невиновность учителя выявится во всей своей полноте, - то и тогда судьба его, как несостоятельного должника, будет в руках господ Иохаузенов. Они безжалостно расправятся со своим противником, поднявшим против германцев славянское знамя, заставят его заплатить за кровь молодого Карла, за свое уязвленное самолюбие, за все, что они претерпели от него.

Во втором случае, если у Дмитрия Николева окажется необходимая для покрытия долга сумма, - значит, он добыл ее грабежом в трактире. Господа Иохаузены знали, что только с большим трудом, пожертвовав последними остатками своего достояния, смог учитель выплатить семь тысяч из двадцати пяти. Где было ему достать остальные восемнадцать тысяч рублей, если не преступным путем?.. И тогда, произведя платеж в срок кредитными билетами, номера которых известны в банке, о чем он и не подозревает, Николев сам себя выдаст, и на этот раз уже ни протекция властей, ни вмешательство друзей не спасут его: он погиб, погиб безвозвратно.

Утро следующего дня прошло, и Николев не явился к окошечку кассы братьев Иохаузенов.

Часов около четырех пополудни Николеву послали судебную повестку для истребования платежа - восемнадцати тысяч рублей. На беду судебный пристав вручил повестку Владимиру Янову. Да! Как читатель сейчас увидит, на беду!

Пробежав повестку, Владимир узнал из нее, что Николев принял на себя отцовские обязательства и должен еще братьям Иохаузенам крупную сумму.

Владимир вспомнил, что после смерти отца учитель испытал большие денежные затруднения, и догадался обо всем; он понял, что Николев взял на себя ответственность за долги отца и не говорил об этом детям, не желая прибавлять к стольким огорчениям еще одно, а также потому, что надеялся с помощью трудолюбия и бережливости уплатить весь долг сполна.

Да! Владимир понял все это, понял он также, что повелевает ему его собственный долг.

Долг повелевал ему - и он мог это сделать - спасти Дмитрия Николева.

Разве не было у него более чем достаточной суммы - той суммы в двадцать тысяч рублей, которую Иван Янов перед смертью вручил учителю, а тот полностью передал Владимиру в Пернове?..

Ну что ж! Он возьмет из этой суммы деньги, необходимые для погашения обязательства, он внесет их братьям Иохаузенам и избавит Дмитрия Николева от этого последнего удара.

Было пять часов вечера, а банк закрывался в шесть.

Нельзя было медлить ни минуты. Решив никому ничего не говорить, Владимир вошел к себе в комнату, взял из письменного стола необходимое для платежа количество кредитных билетов и никем не замеченный собирался уже выйти из дома, как вдруг дверь отворилась и на пороге появились вместе Иван и Илька.

- Уходите, Владимир? - подавая ему руку, спросила девушка.

- Да, дорогая Илька, мне надо кое-куда зайти, но я не задержусь...

вернусь еще до обеда...

Возможно, в эту минуту у него и мелькнула мысль сказать брату и сестре, по какому делу он идет... Но он удержался. Если обстоятельства не вынудят к тому, не стоит говорить об этом до свадьбы. Позже, когда Илька станет его женой, он ей расскажет все, и она, конечно, одобрит его поступок, если даже спасение отца поставит под угрозу их будущее благополучие.

- Ступайте, Владимир, - сказала девушка, - и возвращайтесь скорей... Я чувствую себя гораздо спокойнее, когда вы дома... Я все боюсь, что отец...

- Он подавлен и мрачен, как никогда, - заметил Иван, и глаза его гневно засверкали. - Эти мерзавцы доконают его!.. Он болен... и болен серьезнее, чем мы думаем...

- Ты преувеличиваешь, Иван, - ответил Владимир. - Отец обладает душевной стойкостью, которую не сломить его врагам.

- Дай бог, чтобы это было так, Владимир! - воскликнула девушка.

Владимир пожал ей руку.

- Верьте мне!.. - сказал он. - Еще несколько дней - и все наши испытания кончатся!

Он выбежал на улицу и через двадцать минут вошел в банкирский дом братьев Иохаузенов.

Касса была еще открыта, и он прямо подошел к окошечку.

Кассир, к которому он обратился, объяснил ему, что это дело касается лично директоров банка, в чьих руках находится вексель Николева, и пригласил пройти к ним в кабинет.

Братья были у себя, и когда им передали визитную карточку Владимира Янова, младший воскликнул:

- Владимир Янов! Это от Николева. Он будет просить у нас отсрочить или переписать вексель...

- Ни дня, ни часа! - тоном, в котором слышалась неумолимая ненависть, отозвался Франк Иохаузен. - Завтра же мы потребуем описать его имущество за долги.

Предупрежденный служителем, что господа Иохаузены согласны его принять, Владимир Янов вошел в кабинет и тотчас же приступил к делу.

- Господа, - сказал Владимир, - я пришел по поводу векселя Дмитрия Николева, срок которого истек сегодня и который вы подали к протесту.

- Совершенно верно, господин Янов, - ответил Франк Иохаузен.

- Этот долг Николева, - продолжал Владимир, - выражается вместе с процентами в сумме восемнадцать тысяч рублей...

- Совершенно точно... восемнадцать тысяч.

- Эта сумма составляет остаток долга, принятого на себя господином Дмитрием Никелевым по смерти отца...

- Все это так, - подтвердил Франк Иохаузен, - но мы не потерпим никаких отсрочек...

- Кто вас об этом просит, господа?.. - с высокомерием произнес Владимир.

- Ну да! - воскликнул старший из братьев. - Вексель следовало покрыть еще до полудня, и...

- Он будет покрыт до шести, вот и все! Не думаю, чтобы из-за такого опоздания ваша фирма могла объявить себя несостоятельной...

- Господин Янов!.. - воскликнул Франк Иохаузен, которого эти холодные насмешливые слова привели в ярость. - Вы явились уплатить нам восемнадцать тысяч рублей или...

- Вот они! - ответил Владимир и протянул ему пачку кредитных билетов. -

Вексель, пожалуйста!

Удивленные и рассерженные господа Иохаузены ничего не ответили. Один из братьев подошел к несгораемому шкафу, стоявшему в углу кабинета, открыл лежащий в нем бумажник с затвором, вынул из него вексель и положил на стол.

Владимир взял его, внимательно проверил подпись Дмитрия Николева под обязательством на имя господ Иохаузенов и, передавая им пачку кредитных билетов, сказал:

- Пересчитайте, пожалуйста.

Франк Иохаузен даже побледнел под презрительным взглядом, которым его смерил Владимир. Дрожащими руками он начал пересчитывать ассигнации.

Внезапно глаза его загорелись, лицо вспыхнуло злобной радостью, и голосом, полным ненависти, он воскликнул:

- Господин Янов, эти деньги краденые!..

- Краденые?..

- Да... это деньги, выкраденные из сумки несчастного Поха!

- Не может быть!.. Эти деньги завещал мне отец, они с давних пор у Дмитрия Николева, и он передал мне их в Пернове...

- Все теперь ясно! - заявил г-н Франк Иохаузен. - Эти деньги... он не был в состоянии вам их вернуть, вот он и воспользовался случаем...

Владимир в ужасе отшатнулся.

- В банке отмечены номера кредитных билетов, вот список, - добавил Франк Иохаузен, вытаскивая из ящика письменного стола покрытый цифрами лист бумаги.

- Господа... господа, - бормотал ошеломленный Владимир. Язык не повиновался ему.

- Да, это так, - продолжал Франк Иохаузен. - И раз Николев передал вам эти кредитные билеты, значит это он, Дмитрий Николев, убил и ограбил нашего банковского артельщика в трактире "Сломанный крест"!

Владимир Янов не знал, что и ответить... Мысли мешались у него в голове, он чувствовал, что сходит с ума... И в то же время, несмотря на смятение мыслей, он понимал, что Дмитрий Николев теперь окончательно погиб. Все скажут, что он растратил доверенные ему деньги, и если выехал из Риги, получив письмо Владимира Янова, то лишь с целью как-нибудь умилостивить его, оправдаться, а не вернуть деньги, которых у него больше не было; скажут, что случай свел его в почтовой карете с Похом... с Похом, который вез в сумке деньги из банка; что он убил и ограбил его, а затем вручил сыну своего друга Янова, доверием которого он злоупотребил, кредитные билеты господ Иохаузенов!

- Дмитрий!.. Дмитрий!.. совершить такое... - вне себя повторял Владимир.

- Если не он, так вы... - произнес Франк Иохаузен.

- Подлец!

Но Владимиру было не до мести за личное оскорбление. Брошенное ему обвинение в убийстве совсем не занимало его в эту минуту. Он думал только о Николеве.

- Наконец-то этот негодяй в наших руках! - кладя в карман пачку кредиток, воскликнул г-н Франк Иохаузен. - Теперь это уже не только подозрения, а прямые улики, вещественные доказательства. Господин Керсдорф дал мне хороший совет не разглашать списка кредитных билетов!.. Рано или поздно убийца должен был себя выдать - и он выдал себя!.. Я иду к господину Керсдорфу. Не пройдет и часа, как приказ об аресте Николева будет подписан.

Между тем Владимир Янов выскочил из банка и быстрыми шагами, как безумный, помчался к дому учителя. Он старался отогнать от себя мятущиеся мысли. Ничему он не поверит до тех пор, пока не объяснится с Николевым.

Для этого объяснения он и спешил к нему. Ведь как-никак кредитки-то были те самые, которые Дмитрий Николев передал ему в Пернове, ни одной из них Владимир еще не разменял!..

Он подбежал к дому и открыл дверь.

Ни Ивана, ни Ильки в первом этаже, к счастью, не оказалось. Иначе по одному виду Янова они поняли бы, что над их семьей стряслась новая, на этот раз непоправимая беда...

Владимир поднялся по лестнице прямо в кабинет учителя.

Дмитрий Николев сидел за своим письменным столом, обхватив руками голову. При виде остановившегося на пороге Владимира он встал.

- Что с тобой?.. - спросил он, устремив на него измученный взгляд.

- Дмитрий! - воскликнул Владимир. - Да скажите же что-нибудь... скажите мне все... Не знаю что... оправдайтесь... Нет! Это невозможно!..

Объяснитесь... я теряю рассудок...

- Что случилось?.. - спросил Николев. - Какая еще нас ждет беда?

Он произнес эти слова тоном отчаявшегося, готового ко всему человека, которого никакой удар судьбы уже не удивит.

- Владимир... - продолжал он, - да говори же, теперь я требую этого...

Оправдываться мне? В чем?.. Ты, значит, тоже начинаешь думать...

Владимир не дал ему закончить и, сделав над собой нечеловеческое усилие, чтобы успокоиться, сказал:

- Дмитрий, час тому назад сюда принесли повестку для истребования платежа...

- От имени братьев Иохаузенов!.. - воскликнул Николев. - Ты, следовательно, теперь знаешь, в каком я положении... Я не могу уплатить долг... и это бесчестье падает на голову моих близких!.. Ты видишь теперь

- немыслимо, чтобы ты стал моим сыном...

Владимир Янов ничего не ответил на эти слова, полные глубокой горечи.

- Дмитрий... - сказал он, - я подумал, что от меня зависит покончить с таким печальным положением...

- От тебя?..

- Ведь в моем распоряжении была сумма, которую вы мне вручили в Пернове...

- Это твои деньги, Владимир!.. Они завещаны тебе отцом... Я только сохранил их для тебя...

- Да... знаю... знаю... они мои, и я вправе был ими распорядиться... Я взял эти кредитные билеты... те самые, что вы мне принесли... и отправился в банкирскую контору...

- Ты сделал это... Ты сделал это! - воскликнул Николев, бросаясь к молодому человеку с распростертыми объятиями... - Зачем ты это сделал?..

Ведь это все твое состояние! Отец оставил тебе эти деньги не для того, чтобы они пошли на погашение долгов моего отца!..

- Дмитрий... - понизив голос, продолжал Владимир, - деньги, которые я внес господам Иохаузенам... это те самые кредитки, выкраденные из сумки Поха в трактире "Сломанный крест", - банк сохранил запись всех номеров...

- Кредитки... кредитки!.. - повторил Николев и вдруг закричал душераздирающим голосом, который разнесся по всему дому.

Дверь кабинета тотчас же распахнулась.

Илька и Иван появились на пороге.

Увидев, в каком состоянии находится их несчастный отец, оба бросились к нему. В стороне от них стоял Владимир, закрыв лицо руками.

Брат и сестра и не помышляли его расспрашивать. Отец задыхался - первым делом надо было оказать ему помощь. Видя, что он едва стоит на ногах, они заставили его сесть. Старик все время повторял:

- Краденые деньги... краденые деньги!..

- Отец... - воскликнула девушка, - что с тобой?..

- Что случилось, Владимир?.. - спросил Иван. - Не лишился ли он рассудка?

Николев поднялся, подошел к Владимиру и, схватив его за руки, насильно оторвал их от лица. Затем, глядя на него в упор, он придушенным голосом спросил:

- Кредитные билеты, которые ты получил от меня... и внес в банк Иохаузенов... это те самые кредитки, которые украдены из сумки Поха...

убитого Поха?..

- Да, - ответил Владимир.

- Я погиб!.. я погиб!.. - вскричал Николев.

И оттолкнув детей, прежде чем они успели ему помешать, он выбежал из кабинета и поднялся к себе в комнату. Против обыкновения он не заперся там, а через четверть часа спустился, вышел из дома, И погруженные во мрак улицы предместья поглотили его. Ни Иван, ни Илька ничего не поняли в этой ужасной сцене. Услышав, как он твердил: "Краденые деньги!.. краденые деньги!.." - они не могли догадаться, что теперь на отца обрушилась неопровержимая улика!..

Они стали расспрашивать Владимира. Опустив глаза, прерывающимся голосом рассказал он им, как, желая спасти Николева, вырвать его из рук Иохаузенов, сам же и погубил его!.. Кто сможет теперь оспаривать виновность учителя после того, как украденные у Поха кредитки оказались если и не в его руках, то в руках Владимира Янова?.. Ведь он сам заявил банкирам, что это деньги, завещанные отцом и переданные ему Никелевым.

Вне себя от горя и ужаса Иван и Илька молча плакали.

В эту минуту служанка пришла сказать, что несколько полицейских спрашивают барина. После прямого обвинения господ Иохаузенов против Дмитрия Николева следователь послал их арестовать убийцу Поха.

Известие об этом не успело распространиться по городу. Никто еще не знал, что дело приняло такой оборот, перешло в решительную фазу и близилось к развязке.

В то время как полицейские обыскивали дом, чтобы удостовериться в отсутствии Николева, Владимир, Иван и Илька, движимые единым чувством, не сговариваясь, выбежали на улицу.

Они хотели найти отца... Не оставлять его одного... Несмотря на столь уничтожающие свидетельства, на столь неопровержимые улики, они отказывались верить в его виновность. Эти несчастные единодушно возмущались при одной мысли об этом. А между тем последние слова, произнесенные Никелевым: "Я погиб!.. я погиб!.." - разве не означали они признание, сорвавшееся с его уст?..

Уже спустились сумерки. Прохожие видели, как Николев выходил из предместья. Владимир, Иван и Илька поспешили в указанном направлении и достигли древней городской стены. Перед ними простиралось пустынное поле.

Как бы влекомые инстинктом, направлявшим их шаги, они пошли по перновской дороге.

Пройдя двести шагов, все трое остановились как вкопанные перед распростертым на обочине дороги телом.

Это был Дмитрий Николев.

Рядом с ним валялся окровавленный нож...

Илька и Иван кинулись к телу отца, а Владимир побежал за помощью в ближайший дом.

Пришли крестьяне с носилками и перенесли Николева к нему в дом, где немедленно явившемуся доктору Гамину оставалось лишь установить причину его смерти.

Дмитрий Николев покончил с собой ударом ножа. И, как и Поху, удар был нанесен прямо в сердце. Нож оставил вокруг раны такие же следы, как и на трупе банковского артельщика.

Понимая, что он погиб, несчастный покончил с собой, чтобы избежать достойной кары за свое преступление!

15. У МОГИЛЫ

Наступила, наконец, развязка уголовной драмы, которая так взволновала все население Прибалтийского края и обострила борьбу двух враждебных партий накануне выборов. Насильственная смерть представителя славянских интересов еще раз обеспечивала победу немцам. Однако национальная рознь не могла прекратиться на этом. Рано или поздно она вспыхнет с новой силой.

Так или иначе под давлением правительства русификация Прибалтийских областей неминуемо произойдет.

Мало того, что Дмитрий Николев покончил с собой, но самоубийству сопутствовали еще столь ужасные обстоятельства (оно произошло после случая с украденными кредитками), что больше нельзя было сомневаться в его виновности. Значит, когда, по получении письма Владимира Янова, он покинул Ригу, у него больше не было доверенной ему суммы... Решил ли он признаться во всем сыну своего друга? Или же, совершив растрату, которую не был в состоянии возместить, замышлял спастись бегством? Трудно ответить на эти вопросы. Надо думать, что неожиданное прибытие изгнанника, бежавшего из сибирских копей, захватило его врасплох. Он чувствовал, что его как бы затягивает между зубчатых колес, откуда ему не вырваться, не оставив на зубьях свою разорванную в клочья честь. Владимиру Янову он не мог вернуть отцовское наследство, а господам Иохаузенам не в силах был уплатить долга, срок которому истекал через несколько дней. Ему не было никакого спасения... И вот тут-то по дороге повстречался ему банковский артельщик Пох; ограбив его, он получил возможность привезти в Пернов растраченные им деньги... Первый долг был покрыт. Но какой ценой?.. Ценой двойного преступления - убийства и грабежа!

Когда же все раскрылось, когда на это вначале столь загадочное дело пролился свет, когда благодаря банковской записи кредитные билеты, внесенные в уплату Владимиром Яновым, были признаны за украденные из сумки Поха, разоблаченный преступник Дмитрий Николев, убийца Дмитрий Николев покончил с собой тем самым ножом, которым поразил свою жертву, - одним ударом в самое сердце.

Нечего и говорить, что развязка дела обеспечивала трактирщику Крофу полную безопасность. Как раз вовремя! Г-н Керсдорф хотел было уже подписать приказ об его аресте. Ведь в случае прекращения дела против Николева неминуемо обвинили бы Крофа. У правосудия был выбор только между ними двумя. Известно, какие подозрения падали на корчмаря, поэтому больше всех поражен был следователь, когда узнал о том, что произошло в банкирской конторе братьев Иохаузенов. Теперь ему предстояло объявить виновным не Крофа, а Николева.

Кроф зажил своей обычной жизнью в трактире "Сломанный крест" и даже сумел извлечь некоторую пользу из происшедшего. Ведь он был пострадавшим, невинно осужденным, которому отменили несправедливый приговор!.. Об этом поговорили еще некоторое время и перестали говорить.

Что касается банкиров, то хотя долг Дмитрия Николева и остался неуплаченным, все же они вернули себе врученные Владимиром Яновым восемнадцать тысяч.

После похорон отца Илька и Иван, решивший не ехать обратно в Дерпт, вернулись домой, куда многие из прежних друзей Николева не осмеливались больше заглядывать. В обрушившейся на них беде не покинули их только трое: нечего и говорить, что это были Владимир Янов, г-н Делапорт и доктор Гамин.

Брату и сестре все их прошлое и будущее представлялось в неясном свете.

Мраком окутаны были и все обстоятельства дела Дмитрия Николева, виновность которого казалась им невероятной. Иван и Илька пришли к мысли, что отец, измученный непрерывными ударами судьбы, сошел с ума и покончил с собой в припадке умопомешательства. В их глазах самоубийство отца еще вовсе не доказывало, что преступление в "Сломанном кресте" совершено им.

Само собой, так же думал и Владимир Янов. Он отказывался верить даже фактам! А между тем, как могли кредитки, номера которых были записаны, оказаться у Дмитрия Николева, если не он ограбил Поха?.. Когда он спорил по этому поводу с доктором Гаминым, старейшим другом семьи, тот с неопровержимой логикой отвечал:

- Готов, дорогой Владимир, все допустить: допускаю, что не Николев ограбил Поха, хотя украденные деньги и оказались у него; допускаю даже, что самоубийство еще не доказательство его виновности, - он мог покончить с собой в припадке умопомрачения, вызванного рядом столь тяжких испытаний... Однако решающим все же является тот факт, что Дмитрий докончил с собой тем же оружием, которым был заколот Пох. Как ни ужасно, -

скажу больше, - как ни невероятно все это, но тут приходится склониться перед очевидностью.

- Если это так, - выдвигал последнее возражение Владимир, - это значило бы, что у Дмитрия Николева был такой нож. Почему же ни сын, ни дочь никогда его не видели?.. Ни они, доктор, и ни кто другой!.. Нет, здесь что-то не так...

- Могу вам ответить на это лишь одно, Владимир, конечно, у Дмитрия Николева был этот нож... Какое может быть еще сомнение, когда он воспользовался им дважды, против Поха и против самого себя!..

Владимир Янов, не зная, что ответить, опустил голову...

- Что будет теперь с несчастными детьми? - продолжал доктор.

- Разве Иван не будет мне братом, когда Илька станет моей женой?

Доктор схватил руку Владимира и крепко сжал ее в своей.

- Неужели вы могли думать, доктор, что я откажусь от Ильки, которую я люблю, которая любит меня... будь даже ее отец преступником!..

Да, если и после слов доктора он продолжал упорствовать в своем неверии, то лишь потому, что в любви находил еще силу сомневаться.

- Нет, Владимир, - ответил доктор, - никогда у меня не было и мысли, что вы можете отказаться от женитьбы на Ильке... Разве несчастная в чем-либо виновата?..

- Конечно, нет! - воскликнул Владимир. - В моих глазах это святейшее, благороднейшее существо, девушка, всецело достойная любви честного человека... Венчание отложено, но оно состоится... И если придется покинуть этот город, что же, мы покинем его...

- Узнаю в этом вашу благородную душу, Владимир... Вы хотите жениться на Ильке, но согласится ли Илька?..

- Если она откажет мне, значит - не любит меня...

- Если она откажет вам, Владимир, то не потому ли, что любит вас настоящей любовью и не хочет, чтобы вам когда-либо пришлось краснеть за нее?!

Разговор этот отнюдь не повлиял на решимость Владимира Янова добиться скорейшего брака с Илькой, как только приличия будут соблюдены. Пересуды и разговоры в городе, общественное мнение, даже порицание товарищей - могло ли все это тревожить такого человека, как он?.. Нет, у него были другие заботы: следовало подумать и о собственном положении.

От суммы, врученной ему Дмитрием Никелевым, мало что оставалось.

Возвратив деньги братьям Иохаузенам, он сохранил всего две тысячи рублей... Правда, он решил пожертвовать своим состоянием уже тогда, когда пошел в банк уплатить по векселю Дмитрия Николева!.. Ну что ж! Если будущее не пугало его тогда, почему бы ему тревожиться теперь... Он будет работать за себя и за жену... Любила бы его Илька - и нет для него ничего невозможного...

Прошло две недели. Иван, Илька и-Владимир, доктор Гамин были, можно сказать, неразлучны. Доктор и зачастую г-н Делапорт были единственными друзьями, продолжавшими посещать дом учителя.

Владимир еще ни разу не заговаривал о венчании. Но само его присутствие было красноречивее всяких слов. Со своей стороны ни Иван, ни Илька никогда не упоминали об этом. Брат и сестра стали молчаливыми и могли часами сидеть вдвоем, не выходя из комнаты.

Оставшись однажды с Илькой наедине в столовой, Владимир решил, наконец, вызвать ее на разговор.

- Илька, - сказал он с волнением в голосе, - когда тому назад четыре года я покидал Ригу, когда меня разлучили с вами и сослали в Сибирь, я обещал никогда не забывать вас... Забыл я вас?..

- Нет, Владимир.

- Я обещал любить вас всегда... Изменились ли мои чувства?..

- Нет, Владимир, как и мои к вам. И если бы мне дали разрешение, я приехала бы к вам в Сибирь и стала бы вашей женой...

- Женой осужденного, Илька?..

- Женой изгнанника, Владимир, - ответила девушка.

Владимир почувствовал, что скрывается за этим ответом, но не подал виду и продолжал.

- Так вот, Илька, вам не пришлось ехать туда, чтобы стать моей женой...

Обстоятельства изменились, я сам приехал сюда, чтобы стать вашим мужем...

- Вы правы, говоря, что обстоятельства изменились, Владимир... Да! и ужасно изменились...

В голосе Ильки чувствовалось страдание, и она вся дрожала, произнося эти слова.

- Дорогая Илька, - сказал Владимир, - какие бы тяжелые воспоминания это ни будило, я должен поговорить с вами... Буду краток... Я пришел лишь просить вас сдержать ваше обещание...

- Мое обещание, Владимир, - ответила Илька, не в силах совладать с теснившими грудь рыданиями, - мое обещание?.. Когда я давала его, я была достойна этого... Но сейчас...

- Сейчас, Илька, вы, как и всегда, достойны сдержать свое обещание!

- Нет, Владимир, надо забыть наши мечты.

- Вы знаете, что никогда я их не забуду!.. Разве не осуществились бы они еще две недели назад, разве не принадлежали бы мы друг другу, не случись накануне свадьбы этого несчастья?..

- Да, - с покорностью сказала Илька, - слава богу, что мы не успели обвенчаться!.. Вам не придется раскаиваться и краснеть, вступив в семью, на которую пали бесчестие и позор!

- Илька, - проникновенным голосом произнес Владимир, - клянусь, я не раскаивался бы и мне нечего было бы краснеть, что я муж Ильки Никелевой, позор не может пасть на нее!..

- Я верю... да... верю вам, Владимир!.. - воскликнула молодая девушка, прижимая руки к сердцу. - Я знаю благородство вашей души... Нет, вы не раскаялись бы и... не краснели бы за меня!.. Вы любите меня всей душой, но и я люблю вас не меньше...

- Илька, моя обожаемая Илька!.. - воскликнул Владимир и хотел взять ее за руку.

Но она тихонько отстранилась и сказала:

- Да... мы любим друг друга... Любовь наша была нашим счастьем... Но брак стал невозможен...

- Невозможен?! - воскликнул Владимир. - В этом только я, только я один могу быть судьей... Я уже не мальчик... Жизнь моя до сих пор не была так легка, так счастлива, чтобы я не привык обдумывать свои поступки!.. Мне казалось, раз я люблю вас, раз вы любите меня, - наконец-то счастье близко!.. Я надеялся, что вы питаете ко мне достаточно доверия, что считаете справедливым то, что я считаю справедливым; ведь обо всем этом вы не можете иметь правильного суждения.

- Я сужу об этом так, как будет судить свет, Владимир!

- Какое мне дело до того, что вы называете светом, дорогая Илька! Свет для меня - это вы, вы одни... И для вас не должно быть иного света, кроме меня!.. Хотите - мы уедем из этого города?!. Иван последует за нами. И где бы мы ни были, клянусь, мы будем счастливы!.. Илька, дорогая Илька, скажите, что вы согласны быть моей женой...

Он упал перед ней на колени, просил, умолял ее, но, казалось, вид преклоненного Владимира внушал ей еще больше презрения к самой себе.

- Встаньте... встаньте! - твердила она. - Нельзя стоять на коленях перед дочерью...

Он не дал ей договорить.

- Илька... Илька! - повторял он, как безумный, со слезами на глазах. -

Будьте моей женой...

- Никогда! - ответила Илька. - Никогда дочь убийцы не станет женой Владимира Янова.

Эта сцена сломила обоих. Илька поднялась к себе в комнату. Доведенный до отчаяния, Владимир вышел из дома. Долго бродил он по улицам города и, наконец, зашел к доктору Гамину.

Доктор сразу понял, что между женихом и невестой произошло объяснение, что теперь между ними выросла непреодолимая преграда, воздвигнутая общественными предрассудками.

Владимир рассказал доктору все, рассказал, как он умолял Ильку изменить свое решение.

- Увы, дорогой Владимир, - ответил доктор Гамин, - ведь я вас предупреждал... Я хорошо знаю Ильку, ничто не заставит ее отказаться от своей клятвы...

- О! Доктор, не отнимайте у меня последнюю надежду!.. Она согласится...

- Никогда, Владимир... У нее непреклонный характер... Она считает себя обесчещенной. Ни за что она не станет вашей женой, ни за что, потому что она дочь убийцы...

- Но если это не так?.. - воскликнул Владимир. - Если отец ее невиновен?

Доктор Гамин отвел глаза в сторону, чтобы не отвечать на этот решенный уже теперь вопрос.

Поборов волнение, совершенно овладев собой, проникновенным голосом, в котором чувствовалась непреоборимая решимость, Владимир произнес тогда:

- Вот что я вам скажу, доктор. Илька жена моя перед богом... и я буду ждать...

- Чего, Владимир?

- Перста божьего!

Прошли месяцы. Ничего не изменилось. Волнение, вызванное делом Николева в различных слоях городского общества, улеглось. О нем перестали говорить.

Германская партия победила на городских выборах, и переизбранный в думу Франк Иохаузен потерял, казалось, всякий интерес к семье Никелевых.

Однако, согласные во всем, Иван и Илька не забывали об обязательствах перед банкиром, взятых на себя отцом. Они считали своим долгом оградить его память хотя бы от этого бесчестия.

Для этого нужно было время. Надо было превратить в деньги то малое, чем они еще располагали, продать отцовский дом, библиотеку - все, что только возможно. Быть может, пожертвовав своим последним имуществом, они смогут полностью погасить долг.

Потом видно будет... Илька, если только ей не откажут, будет давать уроки... Не здесь, так, может быть, в другом городе. Иван постарается поступить служащим в какой-нибудь торговый дом.

Но пока что надо было жить. Средства истощались. Небольшие сбережения, сделанные Илькой из заработков отца, таяли с каждым днем. Надо было поторопиться с продажей имущества. Брат и сестра решат потом, оставаться ли им в Риге.

Само собой понятно, что после отказа девушки выйти за него замуж Владимир Янов, хотя бы ради приличия, должен был покинуть дом учителя. Но, поселившись в предместье, он продолжал быть столь же частым гостем, как если бы жил у Никелевых. Он всячески помогал им советом при распродаже их скромного имущества для покрытия долга братьям Иохаузенам. Он предлагал Ильке все, что у него осталось от денег, завещанных отцом, но она упорно отказывалась принять эту помощь.

Восхищаясь величием ее души, благородством характера, обожая ее, Владимир умолял Ильку согласиться выйти за него замуж, отбросить мысль о том, что она недостойна его, внять настойчивым уговорам друзей отца... Но от нее нельзя было ничего добиться, даже надежды на будущее, - воля ее была непреклонна.

Видя отчаяние Владимира, доктор Гамин пытался несколько раз уговорить Ильку, но напрасно...

- Дочь убийцы, - твердила она, - не может быть женой честного человека!

Все в городе знали об этом и не могли не восхищаться благородным характером девушки, в то же время искренне жалея ее.

Между тем время текло своим чередом без каких-либо новых происшествий.

Но вот 17 сентября на имя Ивана и Ильки Никелевых пришло письмо.

Письмо это было за подписью рижского священника, семидесятилетнего старца, почитаемого всем православным населением города. Ища утешения, которое может дать только религия, Илька иногда посещала его.

Священник просил брата и сестру явиться в тот же день в пять часов на рижское кладбище.

Доктор Гамин и Владимир получили такие же письма и пришли утром к Никелевым.

Иван показал им письмо за подписью попа Аксеева.

- Что может означать это приглашение, - спросил он, - и почему он вызывает нас на кладбище?

На этом кладбище без всякого церковного обряда был похоронен самоубийца Дмитрий Николев.

- Что вы думаете, доктор?.. - спросил Владимир.

- Думаю, что нам следует прийти туда, куда нас приглашает священник.

Это всеми уважаемый, мудрый и осторожный старик; если он счел нужным послать нам такое приглашение, значит у него есть на то серьезные причины!

- Вы пойдете, Илька? - обратился Владимир к молчаливо стоящей девушке.

- Я уже не раз молилась на могиле отца... - ответила Илька. - Пойду...

Да услышит нас бог, когда священник помолится с нами вместе...

- В пять часов мы будем на кладбище, - сказал доктор Гамин.

Он ушел вместе с Владимиром. В назначенный час Иван и Илька явились на кладбище. Друзья уже ожидали их у входа. Все вместе они направились к месту погребения Дмитрия Николева.

Преклонив колени перед могилой, священник молился за упокой души несчастного.

Заслышав шаги, он поднял свою красивую, белую как лунь голову и выпрямился во весь рост. В глазах его горел какой-то особый огонь. Он протянул навстречу пришедшим обе руки, знаком приглашая брата и сестру, доктора и Владимира приблизиться.

Как только Владимир и Илька стали по обе стороны скромной могилы, священник сказал:

- Владимир Янов... вашу руку.

Затем обращаясь к молодой девушке:

- Илька Николева... вашу руку.

И он соединил руки молодых людей над могилой. Взгляд его излучал столько энергии, все лицо дышало такой добротой, что девушка оставила свою руку в руке Владимира.

- Владимир Янов и Илька Николева, - торжественно произнес священник, -

обручаю вас перед богом.

Девушка невольно хотела вырвать руку...

- Оставьте, Илька Николева, - ласково сказал старик, - ваша рука принадлежит отныне тому, кто любит вас...

- Меня... дочь убийцы!.. - воскликнула Илька.

- Дочь невинного и даже не самоубийцы... - призывая небо в свидетели, ответил священник.

- Но кто же убийца?.. - весь дрожа от волнения, спросил Иван.

- Хозяин трактира "Сломанный крест"... Кроф!

16. ИСПОВЕДЬ

Трактирщик Кроф, заболевший воспалением легких, накануне скончался.

Агония его продолжалась всего несколько часов.

Уже пять месяцев мучимый раскаянием, перед смертью корчмарь велел позвать попа Аксеева и исповедался ему.

Исповедь эту старик записал, и Кроф поставил под нею свою подпись.

Священник должен был после его смерти предать документ гласности.

Эта исповедь была, признанием Крофа, и ей надлежало восстановить доброе имя Дмитрия Николева. Из исповеди подлинного убийцы читатель узнает, благодаря какому стечению обстоятельств Крофу удалось переложить ответственность за преступление на плечи Николева. Вот что содержала эта исповедь: В ночь с 13 на 14 апреля Дмитрий Николев и Пох прибыли в трактир

"Сломанный крест".

При виде сумки Поха трактирщик, дела которого уже давно шли неважно, замыслил обокрасть банковского артельщика. Однако из осторожности следовало выждать, чтобы другой постоялец, собиравшийся уйти в четыре часа утра, покинул корчму. Но трактирщику не терпелось, и в два часа после полуночи, надеясь, что Пох не услышит, он вошел в его комнату.

Однако Пох не спал и, освещенный фонарем Крофа, приподнялся на кровати.

Видя, что он обнаружен, корчмарь, задумавший лишь ограбить артельщика, бросился на несчастного и ножом, который носил на поясе - шведским ножом с защелкой, - нанес ему смертельный удар в сердце.

Засунув руку в сумку Поха, он вытащил оттуда пятнадцать тысяч сторублевыми кредитными билетами.

Но какими проклятиями разразился Кроф, когда в одном из отделений сумки он обнаружил записку следующего содержания:

"Список номеров кредитных билетов, копия которого находится у братьев Иохаузенов".

Это была обычная предосторожность Поха, когда он шел совершать платеж за счет банка.

Значит, преступнику не удастся, не подвергаясь большой опасности, спустить эти кредитки!.. Значит, это убийство не принесет ему никакой выгоды!..

Тогда-то явилась у него мысль свалить ответственность за преступление на постояльца, спавшего в другой комнате. Он вышел из корчмы, сделал царапины на стене под подоконником комнаты незнакомого путешественника, кочергой выломал ставень окна Поха и вернулся в дом.

Приведенный в бешенство мыслью, что эти деньги окажутся не только бесполезными, но и опасными в его руках, он возымел преступнейшую мысль.

Почему бы не пробраться в комнату незнакомца, подсунуть ему эти деньги в карман, предварительно вытащив у него те, которые, вероятно, при нем были?..

Как уже известно, Дмитрий Николев имел при себе двадцать тысяч рублей, которые собирался вернуть Владимиру Янову. И вот, пока он спал глубоким сном, Кроф вытащил у него из кармана все деньги... Номера этих кредитных билетов не были никому известны!.. Трактирщик отсчитал пятнадцать тысяч рублей и подменил их кредитками банковского артельщика. Затем, никем не замеченный, он вышел из комнаты и во дворе под елью зарыл эти деньги, а также и нож, которым зарезал Поха, зарыл так хорошо, что все поиски полиции оказались тщетны.

В четыре часа утра, простившись с корчмарем, Дмитрий Николев вышел из

"Сломанного креста" и направился в Пернов, где его ожидал Владимир Янов.

Теперь понятно, как благодаря хитрости трактирщика подозрения, в скором времени превратившиеся в неопровержимые улики, пали на учителя.

Завладев кредитными билетами Дмитрия Николева, который не мог заметить и не заметил подмены, Кроф, ничего не опасаясь, начал тратить их. Тем не менее делал он это чрезвычайно осторожно и брал деньги лишь на неотложные нужды.

В ходе следствия, которое было поручено г-ну Керсдорфу, унтер-офицер Эк признал в Дмитрии Николеве путешественника, на которого падали все подозрения. Упорно отрицая свою виновность, учитель в то же время отказался объяснить причины своей поездки и подвергся бы, вероятно, аресту, если бы появление Владимира Янова не спасло его от этой участи.

Видя, что Николев все больше отводит от себя обвинение, Кроф начал испытывать страх, понимая, что в таком случае подозрения падут на него.

Несмотря на то, что за ним в корчме все время наблюдали полицейские, он замыслил новую хитрость, которая, по его мнению, должна была снова набросить тень на путешественника, подозреваемого в совершении преступления. Он выпачкал кровью и сжег один из кредитных билетов, оставив только один уголок его, взобрался ночью на крышу корчмы и бросил его в очаг комнаты, которую занимал Николев, где этот обгорелый клочок и обнаружили на следующий день.

После этой находки Дмитрия Николева снова допросили. Но г-н Керсдорф, который в душе не мог поверить в его виновность, не отдал приказа об аресте.

Все более обеспокоенный, Кроф был осведомлен о том, в чем его обвиняли защитники Николева. Крофа подозревали в убийстве банковского артельщика и в том, что он, всячески стараясь навлечь подозрения на невиновного, поставил после ухода путешественника кочергу в его комнату и подбросил уголок кредитки в золу очага, где при первом обыске его не обнаружили.

Вследствие этого все, что Николев выигрывал во мнении следователя, шло во вред Крофу. Он надеялся все же, что при размене украденные кредитные билеты опознают и это нанесет Николеву последний удар, который и доконает его. Но Владимир Янов не имел еще случая воспользоваться этими кредитками.

Наконец Кроф понял, что его скоро арестуют и что этот арест приведет его к гибели. О! Если бы он знал, что украденные кредитные билеты будут 14

мая вручены господам Иохаузенам и в них признают кредитки, находившиеся в сумке Поха! Ведь это было окончательным осуждением Дмитрия Николева. Разве пришла бы ему тогда дьявольская мысль отвести от себя обвинение в первом убийстве, совершив второе?!

Но он этого не знал, или, вернее, узнал об этом уже после совершения второго убийства! Он еще был на свободе, свободно мог ездить в Ригу, куда его часто вызывал следователь. И он приехал туда в тот самый вечер и с наступлением сумерек бродил вокруг дома учителя, ища случая убить его, чтобы навести на мысль, будто Николев покончил самоубийством.

Обстоятельства благоприятствовали ему. После ужасной сцены с Владимиром в присутствии сына и дочери Николев, как безумный, выбежал из дома. Кроф последовал за ним за город, и тут, на безлюдной дороге, убил его тем же ножом, которым убил Поха. Нож этот он бросил рядом с телом убитого.

Кто мог теперь сомневаться, что приведенный в отчаянье последними уликами в виде украденных кредитных билетов, Дмитрий Николев покончил с собой, а следовательно, он и есть убийца из трактира "Сломанный крест"?..

Никто в этом и не усомнился. И это новое преступление привело к желанному для убийцы результату.

Следствие само собой прекратилось, и огражденный если не от угрызений совести, то от всех подозрений, Кроф мог теперь спокойно пользоваться тем, что ему принесло это двойное убийство.

В руках его находились кредитки, которые он обменял на кредитки Поха, номера их не были никому известны, и ничто не мешало ему, не подвергаясь никакой опасности, пустить их в ход.

Но недолго пользовался Кроф доходом от двух убийств. Схватив воспаление легких и с ужасом чувствуя приближение смерти, он покаялся и продиктовал свою исповедь священнику, вручив ему деньги, принадлежавшие по праву Владимиру Янову. Исповедь свою он наказал предать гласности.

Итак, доброе имя Дмитрия Николева было полностью восстановлено. Однако он лежал в могиле, и ничто не могло утешить его сына, дочь и друзей в их глубоком горе.

Так закончилась эта столь нашумевшая в свое время драма, оставившая неизгладимый след в судебной хронике Прибалтийского края.

1904 г.

Жюль Верн - Драма в Лифляндии. 3 часть., читать текст

См. также Жюль Верн (Jules Verne) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Дунайский лоцман. 1 часть.
НА СОРЕВНОВАНИИ В ЗИГМАРИНГЕНЕ В этот день, в субботу 5 августа 1876 г...

Дунайский лоцман. 2 часть.
- При вас? Я не понимаю. - Это тебе ни к чему. Ты расставишь людей поп...