Жюль Верн
«Агентство Томпсон и К. 6 часть.»

"Агентство Томпсон и К. 6 часть."

- А теперь больше нет? - возразила Алиса. - Неужели вы в самом деле будете настолько слепы, чтобы отказать в этом титуле господину де Сорту, не говоря уж о сестре моей и обо мне?

- Вы, сударыня! - вскрикнул Робер подавленным голосом.

- Верно, во всяком случае, - продолжала Алиса, не обращая внимания на его восклицание, - что вы не отвергаете дружбу, которую вам предлагают. Я спрашиваю себя: уж не провинилась ли я чем-нибудь по отношению к вам?

- Как можете вы так думать? - спросил Робер, искренне удивленный.

- Не знаю, - отвечала Алиса. - Но очевидно, что после события, о котором я только что упомянула, вы отдалились от нас. Мы с сестрой удивляемся этому, а господин де Сорг не перестает порицать поведение, не поддающееся, по его словам, объяснению. Быть может, кто-нибудь из нас задел вас помимо желания?

- О, сударыня! - смущенно протестовал Робер.

- Тогда я ничего не понимаю.

- Потому что нечего понимать, - оживленно отвечал Робер. - Несмотря на то, что вы предполагаете, я оставался тем, кем был. Единственная разница между прошлым и настоящим заключается в интересе, которым я обязан случайному обстоятельству и которого не мог ожидать скромный переводчик с

"Симью".

- Вы для меня не переводчик с "Симью", - возразила Алиса, щеки которой слегка покраснели. - Ваше объяснение нехорошее и не достойно ни меня, ни вас. Признайтесь, что вы избегаете нас, - меня, сестры, даже господина де Сорга?

- Это правда, - сказал Робер.

- Тогда, повторяю, почему?

Робер чувствовал, как мысли бурно толпились в его голове.

Однако он успел овладеть собой и сказал просто:

- Потому что наше положение диктует мне такое поведение и обязывает меня к большой сдержанности. Разве я могу не сознавать расстояния, отделяющего нас на этом пароходе, где мы находимся в столь противоположных условиях?

- Плохой довод, - нетерпеливо возразила Алиса, - потому что нам следует игнорировать расстояние, о котором вы говорите.

- А мой долг помнить об этом, - заявил Робер с твердостью, - и не злоупотреблять великодушным чувством признательности настолько, чтобы позволять себе свободу, которая может быть различно истолкована.

Алиса покраснела, и сердце ее забилось. Она сознавала, что вступает на скользкую почву. Но нечто более сильное, чем она, неудержимо толкало ее довести до конца разговор, который начинал становиться опасным.

- Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать, - произнесла она с некоторой гордостью, - и не знаю, каких это суждений, по-вашему, должно бояться.

- А хотя бы только вашего, сударыня! - воскликнул помимо своей воли Робер.

- Моего?!

- Да, вашего, сударыня. Что подумали бы обо мне, что подумали бы вы сами, если бы я когда-нибудь дал вам основание предполагать, что я смел, что смею...

Робер внезапно умолк, последним усилием подавив в себе непоправимое слово, которое клялся никогда не произносить. Но не слишком ли поздно спохватился он и не достаточно ли много сказал уже, чтобы миссис Линдсей поняла?

Если действительно это было так, если Алиса угадала слово, недоговоренное Робером, то надо полагать, что она не боялась его. Забравшись по собственной вине в безвыходное положение, она выдерживала его, не пытаясь ускользнуть ребяческими увертками. И она смело обернулась к Роберу.

- Что же? - сказала она решительно. - Заканчивайте.

Робер думал, что земля проваливается под его ногами. Последняя его решимость разлетелась. Еще одно мгновение, и сердце его, слишком переполненное, готово было прокричать свою тайну...

Вдруг камень скатился шагах в десяти от них, и в то же время сильный кашель потряс разреженный воздух. Почти тотчас же показался Рожер, поддерживавший обессиленную Долли и сопровождаемый Игнасио Дорта.

Рожер с первого же взгляда заметил смущение своих друзей и легко восстановил происшедшую сцену. Однако он ничего не обнаружил, но неуловимая улыбка пробежала под его усами, между тем как рука его услужливо указывала Долли подробности бесконечной панорамы, разворачивавшейся перед ними.

ГЛАВА ШЕСТАЯ - СЛУЧАЙ, ПРОИСШЕДШИЙ ВОВРЕМЯ

В десять часов утра 11 июня "Симью" покинул порт Оротавы. В программе этот отъезд назначался на 7-е число, в шесть часов утра. Но так как на четыре дня уже запоздали, то Томпсон ничего не имел против запоздания еще на четыре часа. Действительно, это не имело значения, когда уже собирались в обратный путь, и пассажирам, таким образом, предоставлялась возможность продлить подкрепляющий отдых.

Томпсон, очевидно, возвращался к системе любезностей. Теперь, когда каждый оборот винта приближал его к Темзе, он считал выгодным задобрить мягкостью своих клиентов, из которых многие уже стали его врагами. В продолжение недельного переезда ловкий человек способен расположить к себе многих. И, кроме того, к чему служила бы ему холодность? Больше не было стоянок, а на "Симью" нечего было бояться, что возникнут новые неприятности.

Все поздно встали в это утро. Ни один еще не покинул своей каюты, когда пароход отошел от пристани.

Томпсон оказал пассажирам "Симью" еще одну любезность: капитан по его распоряжению начал круговое плавание. Прежде чем взять курс на Англию, они пройдут между Тенерифе и островом Гомера, обогнут Железный остров, что составит прекрасную прогулку. Потом поднимутся к Пальме, около которой, правда, будут находиться ночью. Но это не такое уж большое неудобство; самые взыскательные клиенты не могли требовать от Томпсона, чтобы он замедлил движение Солнца.

Согласно этой программе "Симью" шел с установленной скоростью в двенадцать узлов в час вдоль западного берега острова Тенерифе, когда колокол пробил к завтраку.

За столом было мало народу. По причине усталости многие оставались в каютах.

Спуск с пика был, однако, более быстрый и более легкий, чем подъем.

Только взобравшимся на верхний кряж предстояло преодолеть кое-какие трудности. Если до Альта-Виста дело шло о настоящем скольжении по отлогой почве, то, начиная с этого места, надо было опять подниматься на мулах и снова следовать по извилистой тропинке. Наконец восемь бесстрашных туристов очутились на "Симью" в полном здравии около семи часов вечера.

Что эти туристы нуждались в отдыхе, само собой разумеется. Другие же, для того чтобы оправиться, должны были хорошо поспать две ночи.

Капитан Пип видел их позавчера возвратившимися один за другим. Первые прибыли раньше полудня, потом с промежутками следовали другие, до Пипербома включительно, вернувшегося последним в семь часов вечера без какого-либо иного страдания, кроме гложущего аппетита.

Не обошлось, однако, без потерь среди пассажиров. Дело в том, что усталость меньше измеряется исполненной работой, чем сделанным усилием. Все более или менее страдали, каждый своей болезнью. Один чувствовал разбитость, другой - воспаление глаз, вызванное белизной снега Лас-Канадас, третий -

сильную простуду, причиненную ледяным горным ветром.

В общем, не особенно серьезные болезни, потому что не прошло и часу, как и эти инвалиды начали выходить из своих убежищ. Как раз в это время

"Симью" огибал мыс Тено, которым на западе оканчивается остров Тенерифе.

В недалеком расстоянии виднелся остров Гомера. "Симью" быстро приблизился к нему и пошел на расстоянии трех миль от берега.

Около двух часов плыли мимо Сан-Себастьяна, главной резиденции острова, местечка незаметного, но великого по вызываемым им воспоминаниям. Из этого пункта 7 сентября 1492 года Христофор Колумб отплыл в неведомую даль.

Тридцать четыре дня спустя путешественник открыл Америку.

Наконец показался Железный остров (Ферро), отделенный от острова Гомера проливом в двадцать две мили, на прохождение которого "Симью" употребил два часа.

Было половина пятого, когда шли подле этого острова, самого южного в архипелаге. Находясь у 28o30' северной широты и 20o западной долготы, он не имеет никакого коммерческого значения и относительной известностью своей обязан лишь географической особенности: в продолжение долгого времени его меридиан считался начальным и долгота различных мировых пунктов выражалась в градусах на восток или на запад от Железного острова.

К счастью пассажиров "Симью", этот остров представляет еще другой интерес помимо упомянутого, слишком специального. Вид его, особенно страшный и дикий, объяснял объезд, предпринятый Томпсоном. Менее возвышенный, чем острова Тенерифе и Пальма, даже Большой Канарский, этот передовой страж архипелага более отталкивающего вида, чем эти земли, уже и без того малоприветливые. Со всех сторон Ферро окаймляют скалы, поднимающиеся вертикально больше чем на тысячу метров над волнами и делающие его почти недоступным. Ни одной расщелины, ни одной бухточки в этой каменной стене.

Островитяне ввиду невозможности поселиться на побережье должны были большей частью устроиться внутри острова. Тут они живут отдельно от остального мира; не многие суда решаются приближаться к этим беретам, усеянным рифами, и подвергаться сильным течениям и опасным ветрам, которые окружают их.

Эти ветры и течения не могли беспокоить пароход. "Симью" поэтому мог невозмутимо следовать пустынным берегом, дикое величие которого в течение трех часов не оживлялось ни единым домом, ни единым деревом.

На северо-востоке высился Тенерифский пик, весь затуманенный тучами, показывая пассажирам свою вершину, которой очень немногие из них успели достичь. Около половины седьмого она исчезла, спрятавшись за мыс Рестинга, который огибал "Симью".

Взоры всех туристов приветствовали тогда в последний раз дивную гору, которой уже больше не увидят, между тем как пароход постепенно сворачивал к северу.

В семь часов пассажиры в полном составе были за столом, причем Томпсон, по обыкновению, председательствовал, а капитан сидел против него.

Море было тихое, меню - хорошее; все складывалось так, чтобы этот обед освятил эру примирения между администратором и туристами.

Между Алисой и Робером замечалась очевидная принужденность. Они слишком много и вместе с тем слишком мало высказали друг другу на вершине Тейда, и ни он, ни она не смели возобновлять разговора. Робер все время хранил упорное молчание, тогда как Алиса была задумчива. Рожер, искоса наблюдавший их, был неприятно удивлен результатом своей дипломатии.

"Вот так влюбленные!" - говорил он себе иронически.

Между тем смущение их было очевидно, когда Долли и он поднялись на вершину пика. В этом отношении он не мог ошибиться. Но не менее верно было теперешнее отступление, и Рожер с досадой заключал отсюда, что он немного рано прервал их tete-a-tete.

Хотя и в силу других причин остальные пассажиры находились тоже в каком-то хмуром настроении.

Что Джек Линдсей был мрачен - в этом не было ничего удивительного. Это было теперь обычным его состоянием. Изолированный от прочих, он с яростью перебирал вчерашние происшествия. Что происходило тогда, когда, несмотря на свою ненависть, он, побежденный, должен был остановиться на полдороге?

Недовольный тем, что слишком легко угадывал причину, он хотел бы еще убедиться в ней. Злость брала его. Ах, если б он мог одним ударом пробить этот проклятый пароход! С какой радостью низвергнул бы он своих товарищей и сам бросился бы в волны, лишь бы погубить в них в то же время свою невестку и ее ненавистного спасителя!

Но если дурное настроение Джека легко объяснялось, то что была за причина хмурости остальных? Почему после завтрака не собрались они в группы, как в начале путешествия? Почему не обменивались они впечатлениями, плывя вдоль этого мрачного острова, а остались разъединенными и молчаливыми?

Потому что они потеряли самое необходимое благо - надежду, которая в случае надобности может заместить все другие. До тех пор будущее заставляло их переносить настоящее. Возможно было, что удавшаяся экскурсия, комфортабельная гостиница, приятная прогулка вознаградила бы за неудавшуюся экскурсию, постыдную гостиницу, изнурительную дорогу. Теперь же книга была закрыта. Закончившееся путешествие не оставляло более никакого сюрприза туристам, и они проводили время, восстанавливая в памяти перенесенные неприятности, и потому-то их неудовольствие дошло до крайней степени вследствие их последнего разочарования и они хранили молчание, стыдясь друг перед другом, что попались в такую западню.

Сондерс глубоко наслаждался этим настойчивым молчанием. Он чувствовал, что тут кроется электричество. Бесспорно, готовилась буря. Он мог ускорить ее вспышку и искал благоприятного случая. Случай скоро представился.

Он уже пустил несколько едких колкостей, не встретив, однако, на них отклика. Но вот, шаря глазами, он открыл по соседству два пустых места, обыкновенно занятых.

"Два умных пассажира, незаметно улизнувших в Лас-Пальмас", - подумал он сперва.

Но более внимательный осмотр убедил его в ошибке. Незанятые места принадлежали молодой чете, которая, согласно обычаю своему, высадилась по прибытии в Санта-Крус.

Сондерс тотчас же громко высказал свое замечание и справился об отсутствующих пассажирах. Никто их не видел.

- Может быть, они нездоровы? - сказал Томпсон.

- Почему бы им быть нездоровыми, - сварливо возразил Сондерс. - Ведь они же не были с вами вчера?!

- Где должны они быть, по-вашему? - кротко спросил Томпсон.

- А я откуда знаю? - ответил Сондерс. - Вы, несомненно, забыли их на Тенерифе.

- Как мог я их забыть? Разве не было у них программы!

При этих словах баронет вмешался.

- Программа действительно, - сказал он с натянутым видом, - возвещает, что "Симью" отойдет четвертого июня, а не седьмого, и из Санта-Крус, а не из Оротавы, если вы только на программу рассчитываете!

- Их должны были предупредить о перемене, - отвечал Томпсон. - А впрочем, нет ничего легче, как пойти постучать в дверь их каюты.

Через две минуты мистер Ростбиф объявил, что каюта пуста. Молодожены исчезли.

Несмотря на обычную самоуверенность, Томпсон слегка побледнел: дело на этот раз было серьезное.

- Ничего больше не остается, - сказал он после минутного молчания, -

как вернуться в Санта-Крус. Благодаря сделанному объезду это нисколько не отклонит от нашего пути и с завтрашнего же дня...

Общий ропот неудовольствия оборвал его. Все пассажиры заговорили разом.

Продлить на ночь, даже на час путешествие в обществе главного администратора! Никогда!

Гроза разразилась. Что же касается грома, то Сондерс взялся выполнить его роль. Он один говорил так громко, как все остальные вместе.

- Вы думаете нас задерживать! - гремел он. - Вот еще! Как будто наша вина, что вы теряете пассажиров, как носовые платки? Вы уж там сами с ними разберетесь. Нам пришлось бы слишком долго путешествовать, если бы мы стали искать все, что вы растеряли в дороге, - ваши обязательства, например, которые вы понемногу разбросали везде: на Канарских островах, на Азорских, на Мадейре. Мы поищем их в Лондоне, - прибавил он угрожающим голосом, ударив со всего размаху рукой по своей памятной книжке.

Томпсон встал и вышел из-за стола.

- Вы говорите со мной, сударь, тоном, который я не считаю подобающим, -

сказал он, силясь принять позу, полную достоинства. - Поэтому я прерываю пререкания и удаляюсь.

Чтобы обиды задели Томпсона, это, по правде говоря, было очень сомнительно. Кожа его, вообще нормальная, являлась броней для такого рода уколов.

Но он считал прискорбным эффект этой выходки в момент, когда примирение становилось первой из его потребностей. Лучше было бы, чтобы водворилось спокойствие. Тогда бы он опять взялся за свою примирительную работу и нескольких хороших обедов было бы достаточно, чтобы вернуть расположение своих клиентов.

Однако он плохо знал своего врага. Сондерс последовал за ним на спардек, куда он удалился, а за Сондерсом все пассажиры, без исключения, одни - раздраженные, другие - лишь заинтересованные спором, как, например, Рожер и американки: но все одобряли если не форму, то самую критику Сондерса.

- Да, сударь, - продолжал последний, припирая в угол несчастного администратора и поднося к его носу свою памятную книжку, - мы отыщем их в Лондоне, ваши обязательства, и суд по достоинству оценит ваши превосходные шутки. Я подведу свой итог. Я докажу, что вы принудили меня вашей скаредностью истратить из собственного кармана, сверх платы за место, в общем сумму в двадцать семь фунтов стерлингов девять шиллингов и пять пенсов, которые должны бы оставаться там. Я расскажу судьям о том, как тонула миссис Линдсей, про обвал на острове Святого Михаила, про завтрак в Орте, про ревматизм сэра Хамильтона, про поясничную ломоту мистера Блокхеда...

- Позвольте! Позвольте! - слабо прервал Блокхед.

- И про грязные гостиницы, - продолжал Сондерс, - и про все наши экскурсии и прогулки, так хорошо организованные; не забуду и последней -

восхождения на Тенерифский пик, откуда большинство ваших пассажиров вернулись больными и откуда самые настойчивые принесли лишь блох!

- Браво! Браво! - кричали слушатели, задыхаясь от сдерживаемого смеха.

- И все это я сделаю, сударь! - продолжал Сондерс, горячась все более и более. - Пока же скажу вам напрямик: нас обокрали, сударь, вот и все!

Сцена принимала решительно скверный оборот. Против дерзости своего противника, против употребленных им слов Томпсон, понятно, должен был протестовать.

- Право же, сударь, - сказал он, - это несносно. Так как вы говорите, что должны обратиться к суду, то благоволите подождать, пока он не выскажется, и избавьте меня от сцен вроде настоящей. С самого отъезда я только с вами и имею дело. Если бы вас тут не было, все были бы довольны.

Чего вы хотите от меня? Я вас знать не знаю, господин Сондерс!

- Нет, вы меня прекрасно знаете, - возразил непримиримый пассажир, став против администратора. - Не Сондерсом зовусь я, - сказался коротко.

- Ба! - произнес Томпсон, удивленно смотря на своего врага.

- Мое имя, сударь, Бекер, - крикнул он, поднимая свою длинную руку к небу.

- Бекер!

- Да, сударь, Бекер, директор агентства путешествий, не имеющего никакого отношения к вашему, чем могу лишь гордиться.

Ничто не позволяло предвидеть такого неожиданного оборота. Издав возглас удивления, пассажиры смолкли и устремили глаза на Бекера, который ждал в вызывающей позе эффекта своего откровения.

Это откровение, которое, как ожидал сделавший его, должно было бы уничтожить Томпсона, казалось, напротив, ободрило последнего.

- Бекер! - повторил он насмешливо. - Все теперь объясняется! И подумать, что я уделял кое-какое внимание вашим непрерывным нареканиям! Да ведь это просто грубый прием конкурента!

И Томпсон замахал рукой с пренебрежительной беззаботностью. Однако недолго махал он. Бекер - будем отныне называть его настоящим именем -

принял действительно свирепую мину, от которой застыло показавшееся на минуту веселое настроение неосторожного администратора.

- Здесь, - холодно произнес Бекер, - я такой же пассажир, как и другие, и, подобно другим, имею право заявить, что обкраден.

- Но зачем вы здесь? - раздраженно возразил Томпсон. - Кто заставил вас явиться сюда?

- Ах да, - отвечал Бекер, - уж не думаете ли вы, что мы спокойно дадим себя разорить? Почему я здесь? Чтобы видеть. И я видел. Я знаю теперь, что скрывается под безрассудными скидками, делаемыми господами вроде вас. Затем я рассчитывал еще на другое удовольствие. Вы, конечно, знаете историю того англичанина, который следовал за укротителем в надежде увидеть, как звери разорвут его?.. Так вот я проделываю то же самое. Томпсон скорчил гримасу.

- Только в одном разница между англичанином и мной - в том, что я и сам хочу запустить зубы! Если бы я не сдерживался, сударь, - заявил решительно Бекер, - то давно бы уже вызвал вас на ринг.

Гром рукоплесканий и криков "браво" грянул вокруг двух чемпионов.

Возбужденный криками, Бекер принял классическую позу и сделал шаг вперед...

Томпсон хотел сделать шаг назад, но как было ему пробить человеческую преграду, окружавшую его со всех сторон?

- Господа! Господа! - тщетно просил он.

И Бекер, все наступавший, пожалуй, перешел бы от слов к делу... Вдруг пароход сильно встряхнуло и оглушительный свист донесся из машины.

Все, в том числе и оба противника, остановились, пораженные. К свисту примешались крики отчаяния; из отверстия, ведшего в машинное отделение, поднимался густой пар. Пароход остановился.

Капитан Пип первый бросился к месту несчастья, намереваясь спуститься в машинное отделение, когда на палубу выскочил кочегар, за ним другой, третий, все, по счастью, здоровые и невредимые.

Однако недоставало еще одного. Но он показался вскоре, поддерживаемый мистером Бишопом. Несчастный оказался очень пострадавшим от ожогов и издавал стоны страданий.

Когда мистер Бишоп опустил обожженного кочегара на палубу и выпрямился, то все присутствовавшие увидели, что он тоже получил ожоги груди и лица. Тем не менее он, казалось, не обращал на это внимания и, обернувшись к капитану, ждал, что тот скажет.

- Что такое случилось? - спросил Пип спокойным голосом.

- Несчастный случай! Я говорил вам, капитан, что из старого новое не сделаешь. Котел подался, к счастью, в своем основании и погасил топку.

- Можно починить?

- Нет, капитан.

- Хорошо, сударь, - сказал Пип, и пока пассажиры с мистером Флайшипом во главе хлопотали около пострадавших, взошел на вахтенный мостик и скомандовал обыкновенным своим тоном:

- Отдать грот! Отдать фок! Отдать все паруса! Потом, бросив взгляд на мистера Бишопа и на кочегара, которых в бесчувственном состоянии переносили в каюты, он обернулся к Артемону, которого никакое событие не могло удалить с обычного поста.

Капитан посмотрел на Артемона, и Артемон посмотрел на капитана. После обмена симпатизирующими взглядами капитан покосился по привычке, принятой им в важных обстоятельствах, и, осмотрительно сплюнув в море, сказал:

- Клянусь памятью матери, попали мы в перипетию, сударь!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ - ПО ВОЛЕ ВЕТРА

На другой день в восемь часов утра капитан Пип сошел с вахтенного мостика, где провел ночь, и отправился проведать мистера Бишопа и кочегара.

Оба пострадавших чувствовали себя лучше. Успокоившись на этот счет, капитан вошел в свою каюту и ровным почерком записал в корабельный журнал следующее:

"11 июня. Снялись в 10 часов утра. Оставили Оротаву на Тенерифе (Канарские острова), направляясь в Лондон (Англия). Свернули с прямого пути согласно инструкциям арматора. Румб на запад. В полдень обогнули мыс Тено. Опознали остров Гаспаре. Направились на юг. В половине второго повернули на юго-запад; оставили остров Гомера с правого борта. В пять часов шли вдоль берега Железного острова. В половине седьмого обогнули мыс Рестинга на Железном острове. Экипаж обедал. В семь часов обед в кают-компании. В восемь часов против порта Наоса котел подался на три дюйма у основания, причем погас огонь. Мистер Бишоп, старший механик, получил ожоги лица, вынося кочегара, лишившегося чувств и получившего тяжелые ожоги. Мистер Бишоп считает порчу котла непоправимой. Травил все паруса, идя под северо-восточным пассатным ветром. В половине девятого повернул на другой галс.

12 июня. В два часа повернул на другой галс, в четыре часа - тоже. На рассвете увидел Железный остров приблизительно в двадцати милях к северу.

Перевязал флаг. Зондировал, но не находил дна. Продолжаем дрейфовать, относимые северо-восточными пассатными ветрами. В девять часов, находясь милях в тридцати от Железного острова, отдался течению. Взял курс на юг к островам Зеленого Мыса".

Поставив последнюю точку, капитан вытянулся на своей койке и тихо уснул.

К несчастью, не все пассажиры "Симью" обладали подобной силой духа, позволявшей капитану Пипу передавать в таких кратких и простых выражениях столь зловещие события. Тем не менее все успокоилось благодаря хладнокровию капитана, в которого все инстинктивно верили.

Однако часть ночи большинство пассажиров провели на спардеке, обсуждая подробности этого происшествия и вероятные его последствия. В этих группах Томпсон, конечно, не был в почете. Ведь он не только бил по карману своих клиентов, но еще подвергал опасности их жизнь. Он с непростительной бессовестностью ради экономии набил ими - слова мистера Бишопа были в этом отношении верны - старый пароход, почти пришедший в негодность и потерпевший аварию к концу путешествия. Теперь легко объяснялись последовательные скидки, которые делались агентством, за которые глупо ухватилось столько простофиль.

Вот случай, который Бекер мог занести в свою памятную книжку.

Несомненно, это доставит ему солидное вознаграждение, если он когда-нибудь сможет обратиться к английским судьям.

Пока же, правда, эти судьи были далеко и океан, нечувствительный к наиболее обоснованным доводам, окружал со всех сторон пароход, лишенный возможности управляться. Что станется с ними? В какой уголок моря будет заброшено это судно, несомое по воле ветра и течения?

Однако, когда увидели, как капитан Пип со своего мостика спокойно распоряжался маневрами, когда, развернув все паруса, "Симью" принял прежний ход и взял курс на южный берег острова Железный, исчезнувшего во мраке ночи, все начали успокаиваться. На другой день туристы, несомненно, пристанут в какой-нибудь бухточке у скалы и смогут сесть на один из регулярных почтовых пароходов.

Мало-помалу спардек опустел. Все были на корме "Симью", когда рулевой пробил полночь.

На рассвете пассажиры показались на палубе в полном составе. Каково же было их разочарование, когда они увидели верстах в двадцати к северу берег острова Железный.

Нужно было по крайней мере присутствие капитана Пипа, продолжавшего как ни в чем не бывало свою вечную прогулку по мостику, чтобы вернуть пассажирам немного мужества. Но их опять охватила тоска, когда они увидели, как земля все больше удаляется.

Всякий спрашивал себя, что бы это значило. Наконец капитан попросил пассажиров собраться в большом зале и выслушать его сообщение.

В нескольких словах он ясно представил собравшимся положение дел.

"Симью", машина которого испортилась, мог рассчитывать лишь на свои паруса. Но пароход не особенно приспособлен для такого рода плавания. Он может подставить под ветер только незначительную площадь парусов. Кроме того, форма его подводной части пригодна не для всякого положения. В то время как парусное судно выигрывает при ветре, пароход дрейфует вследствие меньшего выгиба в своем корпусе и продвигается почти столько же вкось, сколько вперед.

Капитан, хотя и без особой надежды, пытался взять этот ход, единственный, который мог приблизить его к Канарским островам. Всю ночь лавировали, пытаясь идти вперед против пассатных ветров. Однако судно сильно отнесло ветром и течением, которое являлось отраслью Гольфстрима и следовало с севера на юг вдоль восточного берега Африки.

При таких условиях было бы бессмысленно упорствовать. Лучше было воспользоваться течением и ветром, чтобы возможно скорее достичь какого-нибудь порта.

Тогда же два пункта представились ему: французские владения в Сенегале и острова Зеленого Мыса. Капитан избрал последние. Расстояние до них было то же самое, и, таким образом, он избегал африканского берега, приближаться к которому боялся на пароходе, располагающем такими слабыми двигательными средствами.

Впрочем, беспокоиться было нечего. Ветер дул свежий, а в этой области пассатов надо было считать очень вероятным, что он еще продержится. Дело, в общем, шло лишь о затяжке путешествия, но риск его не увеличивался сколько-нибудь.

Окончив речь, капитан поклонился, поднялся на мостик и, проделав маневры, необходимые для того, чтобы направить судно на новый путь, стал снова спокойно шагать по мостику, сопровождаемый своим неизменным спутником

- Артемоном.

Что касается пассажиров, то они положительно были подавлены. В зале водворилось глубокое молчание.

Конечно, все это происходило по вине администратора. Никто не сомневался на этот счет. Однако он имел такой несчастный, уничтоженный вид, что ни у кого не хватало духу делать ему упреки. Кем он был теперь, как не потерпевшим крушение, как и другие?

Вдруг среди глубокого молчания раздался веселый смех. Все подняли головы и с удивлением увидели, что виновником этой веселости был Рожер де Сорг, которого искренне забавляли возникшие неожиданности.

- Ей-Богу, - сказал он, дружески хлопая по плечу Томпсона, - странные путешествия совершаешь с английскими агентствами! Ехать с Канарских островов на пароходе и пристать к островам Зеленого Мыса на парусном судне - вот так штука!

И Рожер, заразив своей неудержимой веселостью обеих пассажирок-американок, поднялся с ними на спардек, между тем как в зале языки начинали развязываться. Смех его несколько рассеял подавленное настроение пассажиров, и они стали теперь смотреть на дополнительный переезд уже с более легким сердцем, хотя и не доходили до оптимизма веселого французского офицера.

Надо признаться, положение вполне оправдывало этот остаток беспокойства. То не была простая прогулка на "Симью". Оставалось пройти расстояние в семьсот двадцать морских миль. При скорости пять узлов в час, сообщаемой пароходу течением и парусами, это расстояние требовало по крайней мере недели плавания. А за неделю чего только не могло произойти в причудливом царстве Нептуна!

Тем не менее, так как отчаяние нисколько не помогло бы несчастью, покорились судьбе. Мало-помалу пароход принял свой обычный вид, а жизнь-прежнее течение, монотонность которого в известные часы прерывала еда.

Вопрос о еде получил новое значение. Туристы усердствовали, как это бывает в вагоне железной дороги, больше вследствие безделья, чем аппетита.

Томпсон не противился и даже поощрял такое развлечение, в тщетной надежде добиться прощения.

Это развлечение особенно ценил Пипербом из Роттердама. Не отставая от администратора, он слышал взрыв, слушал сообщение капитана Пипа. Понял ли он, что необходимо было переменить маршрут? Взгляды его, не раз направлявшиеся на компас и на солнце, позволяли предполагать это. Во всяком случае, беспокойство, если только он испытывал его, не отражалось на его аппетите. Он продолжал проявлять себя как большой ценитель кулинарных комбинаций. Еда хотя и подразделялась на breakfast, lunch, tea, dinner

(утренний завтрак, завтрак, чай, обед), но он удостаивал их всех одинаково удивительного внимания. Желудок его был положительно бездонный. Рядом с этой пропастью пьяница Джонсон витал, пожалуй, еще в большем блаженстве.

Благодаря непрестанным усилиям он наконец дошел до того пункта, когда хмель переходит в болезнь, и держался этого деликатного предела с помощью разных тонких комбинаций. Он отказался от прогулок по спардеку. Только изредка замечали его. Теперь он почти всегда спал, пробуждаясь лишь для того, чтобы выпить необходимое количество и затем опять заснуть. О несчастном случае, превратившем "Симью" в парусное судно, а также о новом направлении, которое оно должно было принять, он решительно ничего не знал. Впрочем, если б и знал, то не испытал бы ни малейшего волнения. Мог ли бы он на суше больше напиваться, чем на этом судне, хорошо снабженном разными спиртными напитками, что сообщало ему восхитительное ощущение, точно он находится в кабаке?

Но самым счастливым из всех, как всегда, был мистер Абсиртус Блокхед, почтенный бакалейщик, которого природа наделила таким завидным характером.

Когда несчастный случай произошел, он только что испытал истинную радость. В первый раз по истечении нескольких дней дочери его и сам он могли садиться в кресла, не издавая крика боли. Все трое радовались приятной перемене, как вдруг свист пара заставил их преждевременно покинуть положение, от которого они уже немного отвыкли.

Конечно, Блокхед пожалел тогда бедняг, появившихся на палубе, конечно, он испытал кое-какое беспокойство. Но какое-то тщеславное удовлетворение от близости такой большой опасности примешалось вскоре к этому чувству. Другое дело, когда капитан Пип окончательно переменил путь. Мысль о предстоящем посещении Зеленого Мыса повергла мистера Блокхеда в океан гипотез.

До тех пор по крайней мере он не скупился на советы, чтобы облегчить общее несчастье. Он старался как мог ускорить слишком медленный ход судна.

Прежде всего, он подал капитану мысль увеличить парусность, отдав ветру все простыни и салфетки с "Симью". Предложение это не имело никакого успеха, но Блокхед не счел себя побежденным и лично пытался осуществить на практике свою теорию.

С утра до вечера можно было видеть его сидящим на корме со своей женой, сыном и дочерьми, причем все пятеро терпеливо держали под ветром свои носовые платки, как маленькие паруса. Устав от этого монотонного упражнения, они поднимались и, выровнявшись в линию, дули что было духу в паруса

"Симью".

Если бы Блокхед обладал знаниями Архимеда, то понимал бы, что для успешного действия на какое-нибудь тело надо располагать точкой опоры вне этого тела. Но Блокхед не был Архимедом и не сомневался, что путешествие чувствительно сократится благодаря этим похвальным усилиям, потешавшим его товарищей.

Вследствие ли раздувания щек или по какой-либо другой причине, но верно то, что на третий день страшная зубная боль заставила Блокхеда прекратить эту вероломную конкуренцию Борею. За каких-нибудь два часа его щеку разнесло поразительным образом и физиономия его приняла самый курьезный вид.

Благодаря такому необыкновенному флюсу Блокхед служил потехой на пароходе, и товарищи, лишившись зрелища его опытов мореплавателя, просто переменили развлечение.

Но как это мисс Мэри и мисс Бесси оказывали содействие своему почтенному отцу? Забывали они, что ли, свой долг? Отказались ли они вырвать Тигга у смерти?

Да, надо признаться, что они действительно отказались от этого.

Ах, не без страдания и не без борьбы эти два ангела милосердия оставили миссию, которую на них возлагала любовь к ближнему! К несчастью, им пришлось убедиться, что новая хранительница окончательно взялась за то, чтобы удержать на земле душу, готовую отлететь, Что произошло во время восхождения на Тейд, в котором они не могли принять участия вследствие жестокой поясничной боли?

Мисс Мэри и мисс Бесси не знали, но они могли заметить результаты этой прогулки. С той поры мисс Маргарет Хамильтон решительно завладела Тиггом, и обе любезные сестры должны были считать себя побежденными.

Тем не менее они не переставали интересоваться несчастным, которому раньше уделяли столько внимания, и предвещали, что Тигг, лишенный их помощи, станет жертвой самых жестоких событий.

- Увидишь, дорогая моя, - говорила мисс Мэри с мрачным видом, -

приключится с ним беда!

- Он покончит с собой, - отвечала мисс Бесси с содроганием.

Осуществление этого мрачного предсказания не казалось по меньшей мере близким. Покуда Тигг, принятый семьей Хамильтон, проявлял самую постыдную неблагодарность в отношении своих двух ангелов-хранителей, и мисс Маргарет Хамильтон, по-видимому, не особенно досадовала на слабость своей памяти.

Отец ее был не так доволен. Кое-чего недоставало для равновесия в его жизни. С тех пор как "Симью" совершенно уклонился от программы путешествия, уже невозможны были никакие придирки, и это положение было в тягость любезному баронету.

Тщетно открылся он в этом Бекеру. Последний сжег свои корабли и не мог ни в чем помочь ему. Оба заговорщика принуждены были отложить свое прежнее злопамятство до дня еще далекого, когда, вернувшись в Лондон, они смогут начать процессы, для которых, без всякого сомнения, найдут многочисленных союзников между пассажирами, так сильно обиженными.

Пока же время текло и покорность постепенно уступала место мрачной пришибленности. По мере того как переезд продолжался, беспокойство понемногу возрождалось.

Однако на пароходе не было недостатка в счастливых натурах, мужественной веселости которых ничто не могло сломить, а равно в закаленных характерах, которые не могла потрясти никакая опасность. Не принадлежали ли Рожер и Долли к первым? Нельзя ли было отнести Алису и Робера ко вторым?

Но и на них, казалось, свалилась какая-то глухая печаль. Между Алисой и Робером с каждым днем возрастало недоразумение, не обещавшее рассеяться, потому что они не желали объясниться. Робер, сдерживаемый чрезмерной гордостью, ничего не сделал, чтобы исчерпать вопрос, задетый на вершине Тейда; Алиса же, думая, что достаточно сказала, не желала говорить больше.

Оба полагали, что плохо поняли друг друга, и из самолюбия запирались в тягостном и безвыходном положении.

Их душевное состояние отзывалось на их отношениях; Робер, нарочно толкуя буквально сделанные ею упреки, редко покидал ее. Зато он избегал оставаться с ней наедине; если же Рожер удалялся, то и он немедленно делал то же самое, и Алиса не удерживала его.

Рожер видел эту холодность и страдал от нее, несмотря на любовь, которая изо дня в день все больше расцветала, и его природная веселость омрачалась.

Эти четыре лица, из которых каждое на свой лад должно было бы оказывать другим нравственную поддержку, были, наоборот, самыми несчастными из всех.

Впрочем, не совсем. Первенство в этом отношении принадлежало Томпсону.

Как ни был он беспечен, однако серьезность положения заставила и его задуматься о последствиях. Сколько времени задержится пароход у островов Зеленого Мыса? Сколько времени потребуется для починки этой проклятой машины? В течение этой непредвиденной остановки на нем будет лежать обязанность кормить, содержать пассажиров и экипаж - в общем, около ста человек. Это было несчастьем, крушением его надежд - громадная потеря вместо ожидавшейся прибыли.

И все это - помимо процессов, которые его ожидают по возвращении. Тут уже не какая-нибудь выходка Бекера. Этот несчастный случай, подвергавший опасности жизнь его пассажиров, это запоздание, затрагивавшее их интересы, -

все это даст его врагам солидное оружие против него. Томпсон видел уже, как перед ним проносится призрак банкротства...

Между тем, если ничего нельзя было попытаться сделать против свершившихся фактов, то не мог ли он, замаслив своих пассажиров, избежать по крайней мере некоторых из страшных нареканий?

Но надежда его разбивалась о печальное настроение туристов. Эти недовольные обратятся в возмущенных, когда очутятся на земле. Тщетно пробовал Томпсон все, чтобы разогнать их морщины. Он пригласил Робера прочесть лекцию. Никто не пришел. Он устроил настоящий бал, с пирожными и шампанским. Пианино оказалось расстроенным, и бурный спор завязался между желавшими спать и желавшими танцевать.

Томпсон отказался от этого, а тут еще новое испытание окончательно пришибло его.

"Симью", который, покинув Тенерифе, должен был направиться в Лондон на парах, а не на острова Зеленого Мыса на парусах, взял съестных припасов всего на неделю, и Томпсон был охвачен страшным отчаянием, когда 17 июня в десять часов утра мистер Ростбиф пришел объявить ему, что если режим не будет изменен, то назавтра на пароходе не останется ни куска хлеба.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ - "СИМЬЮ" ГАСНЕТ КАК ЛАМПА

То было серьезное осложнение для пассажиров и моряков, которых уже можно было величать "потерпевшими крушение".

Что станется с ними, если переезд затянется? Не придется ли повторить историю плота с "Медузы" - питаться приносимыми в жертву товарищами?

Собственно, эта гипотеза не была недопустима. Хотя бы по жадным взглядам, следившим порой за огромным Пипербомом, было очевидно, что такая мысль уже зарождалась не в одном мозгу.

Злополучный голландец! Быть съеденным, конечно, очень неприятно! Но насколько еще неприятнее, если не знаешь за что!

Пипербом все-таки должен был отдавать себе кое-какой отчет в положении вещей. В маленьких глазах, выступавших из лунного диска его лица, пробегали вспышки беспокойства, когда ему приходилось оставлять стол, внезапно ставший менее обильным.

Товарищи его, более осведомленные, все-таки с не меньшей трудностью переносили новый режим воздержания.

Когда капитан Пип, извещенный Томпсоном о критическом положении, передал пассажирам неприятную новость, в ответ на его сообщение раздался хор восклицаний возмущения и отчаянья.

В немногих точных и спокойных словах капитан пытался успокоить испуганное общество. Положение было ясно. Припасов оставалось на один день.

Но что же! Вместо одного сытного обеда приготовят четыре, которые будут менее обильны, вот и все, и так протянут до вечера 18 июня. До тех пор они, наверное, увидят землю и даже, вероятно, высадятся на берег.

Энергия командира сообщила некоторое мужество пассажирам. Решили вооружиться терпением. Но как грустны были все лица! Как угрюмы были все эти туристы, еще недавно отправлявшиеся в дорогу в таких блестящих условиях!

Один лишь Бекер испытывал полное удовлетворение. С бесконечным наслаждением видел он, как агентство Томпсона с каждым днем все больше запутывалось. Морить людей голодом! Это просто восхитительно! Если бы еще один или два пассажира умерли, счастье его было бы полное. Но если бы даже дело и не дошло до этого, то противник его был бы окончательно повален, и сухим жестом, прерывавшим частые и безмолвные монологи, он вычеркивал Томпсона из списка английских агентов экономических путешествий.

Что касается риска, которому он лично подвергался, то это, казалось, не беспокоило Бекера: он был слишком поглощен мыслями о несчастьях своего противника и о выгодах, которые доставит крах агентства Томпсона для компании Бекера.

День 17 июня прошел при новом режиме. Впрочем, режим этот не казался особенно жестоким. Но полуголодный желудок влияет на душевное состояние, и недовольство продолжало расти между пассажирами.

Следующий день начался плачевно. Не разговаривали, избегали друг друга, вся жизнь сосредоточивалась в глазах, направленных на юг, где не виднелось, однако, никакой земли.

За завтраком съеден был последний кусок хлеба. Если к вечеру земля не покажется, то положение станет действительно очень опасным.

В течение этого дня подвернулось развлечение, способное прервать общую тоску, и развлечение это, может быть несколько жестокое, устроил, как всегда, мистер Блокхед.

Несчастному бакалейщику положительно не везло. Когда последняя провизия уже была на исходе, он не мог даже воспользоваться ей. Необходимый для этого инструмент сломался в его руке или, вернее, во рту его.

Флюс, которым окончилась эта затея, не проходил у Блокхеда. Напротив, он увеличивался с каждым днем, пока не принял положительно феноменальных размеров.

Блокхед не выдержал страданий. Он отыскал Томпсона, и тоном, которому боль придавала раздражительность, потребовал у него помощи. Разве администратор не должен был иметь врача на пароходе?

Томпсон печально смотрел на нового врага своего покоя. И этот человек теперь против него! Какой еще удар готовит ему будущее?

Однако страдания Блокхеда были столь очевидны, что Томпсон по крайней мере захотел попытаться облегчить их. Ведь для того, чтобы вырвать зуб, нет надобности непременно быть доктором. Для этого дела годится всякий, умеющий владеть щипцами или даже, в случае надобности, клещами. А разве не имелась на пароходе целая категория людей, привычных к этим инструментам? И Томпсон по доброте душевной повел больного в помещение машинистов, ничего теперь не делавших.

Один из них, не колеблясь, тотчас же вызвался сделать операцию. Это был здоровенный парень, краснолицый, рыжеволосый, геркулесовой ширины в плечах.

Не было сомнения, что у него хватит силы, чтобы освободить Блокхеда от больного зуба.

Но одно дело - гайка, другое - зуб. Импровизированный лекарь испытал это. Вооружившись громадными кузнечными клещами, он должен был дергать три раза среди оглушительного воя пациента, который сидел на палубе, на солнцепеке, и которого крепко держали два парня, потешавшиеся в душе.

Корчи и извивания несчастного бакалейщика при других обстоятельствах не преминули бы вызвать смех со стороны его немилосердных спутников. Так уж создан человек. Чувство смешного у него более острое, чем чувство жалости.

Смех вырывается прежде, чем пробуждается сострадание. Но в данном случае мистер Блокхед мог быть потешным сколько угодно. Лишь несколько подавленных улыбок следовали за ним, когда, наконец избавившись от зуба, он побежал в каюту, держась за щеку обеими руками.

Несмотря на боль, его способность восхищаться всем необычайным не совсем пропала. Быть оперированным машинистом с помощью кузнечных клещей на пароходе с испортившейся машиной - это совсем не банальная вещь.

Теперь, когда приключение кончилось, мистер Блокхед совсем не сердился на лекаря, потому что чувствовал себя героем. У него хватило даже мужества потребовать назад свой зуб. Позже он должен был служить вещественным воспоминанием его необыкновенного путешествия. Зуб этот, большой коренной, тотчас был ему передан, и Блокхед, посмотрев на него с волнением, бережно сунул его в карман.

- Он его сохранит как вещественное доказательство против вас, - мягко заметил Бекер Томпсону, сопровождавшему на корму своего пассажира.

Отныне Блокхед мог уже жевать. К несчастью, было слишком поздно: на

"Симью" нечего было есть.

В конце этого памятного дня, обшарив самые скрытые углы, с трудом удалось отыскать кое-какие остатки провизии, крохи, благодаря которым пассажиры могли немного подкрепиться. Но это было в последний раз. Пароход был осмотрен сверху донизу, обыскан, очищен, и если бы земля не показалась в непродолжительном времени, то ничто не могло бы спасти от ужасов голода туристов и экипаж.

Какие взгляды устремляли они поэтому на горизонт!

Однако тщетно обозревали они его! Солнце, садясь 18-го числа, продолжало перерезывать правильную окружность, не прерываемую никаким твердым профилем.

Однако "Симью", вероятно, находился уже недалеко от островов Зеленого Мыса. Нельзя было допустить, чтобы капитан Пип ошибся. Дело, значит, шло лишь об опоздании.

Но судьба решила иначе. К довершению несчастья ветер к вечеру смягчился и не переставал ослабевать с каждым часом. Около полуночи водворился полный штиль. Пароход, не будучи более в состоянии управляться, мог достигнуть земли, только отдавшись относившему его течению.

В области пассатов перемены в направлении ветра довольно редки. Между тем, продвигаясь на юг, "Симью" заметно приближался к пункту, где бриз перестает быть таким постоянным. Правду говоря, немного недоставало до этого предела; но у островов Зеленого Мыса близость континента меняет режим пассатных ветров. Немного к юго-востоку от архипелага они окончательно прекращаются, хотя продолжают дуть на той же широте посреди океана. В этой области они дуют с известной регулярностью только с октября по май. В декабре и в январе - восточные ветры, жгучее дыхание которых сушит и пожирает. Июнь, июль и август - сезон дождей, а надо было считать счастьем, что "Симью" до сих пор сохранил свою палубу сухой.

При этой новой неприятности, которую судьба ему посылала, Томпсон готов был рвать на себе волосы. Что касается капитана Пипа, то больно хитер был бы тот, кто узнал бы его мнение. Слегка нахмурив брови, он дал Артемону понять, что огорчен встретившейся помехой.

Хотя и скрытое, беспокойство капитана тем не менее было действительное.

Всю ночь он оставался на палубе. Каким образом мог бы он достичь земли, если б она показалась, на этом пароходе, который даже не управлялся более?

Однако проблема эта еще не навязывалась. Заря 19-го числа осветила лишь обширную морскую равнину без единого признака суши на горизонте.

Этот день был мучителен. С самого утра желудки, плохо удовлетворенные накануне, начали вопить о голоде. Если тощие и слабые довольно хорошо переносили наступивший пост, то крепким пассажирам он причинял истинные муки. Между последними Пипербом выделялся своим осунувшимся лицом. Накануне он выразил сожаление лишь неизъяснимым взглядом, убедившись, что колокольчик онемел и что к обеду не делается никаких приготовлений. Но когда прошли часы и ни к первому, ни ко второму завтраку не позвонили, он не выдержал. Он отыскал Томпсона и с помощью энергичной пантомимы объяснил ему, что умирает с голоду. Тот знаками дал ему понять свое бессилие, и голландец впал в отчаяние.

Куда менее несчастен был губкоподобный Джонсон. В алкоголе не было недостатка на "Симью", и раз он мог пить вволю, то для него не имело значения, что нечего было есть. Пил же Джонсон удивительно, и его вечная обалделость делала его недоступным для страха.

Бекер не имел в своем распоряжении подобного средства, однако он тоже, казалось, был в таком прекрасном расположении духа, что Робер к полудню не мог не выразить ему своего удивления.

- Вы, стало быть, не голодны? - спросил он его.

- Позвольте! - отвечал Бекер. - Я "больше" не голоден. Тут есть маленькая разница.

- Конечно! - согласился Робер. - И вы были бы действительно добры, если бы указали мне ваше средство.

- Самое простое, - сказал Бекер. - Есть по обыкновению.

- Есть? Но что?

- Я покажу вам, - ответил Бекер, уводя Робера в свою каюту. - К тому же там хватит и на двоих.

Тут было не на двоих, а на десятерых. Два громадных чемодана, полных различной провизии, - вот что увидел Робер, после того как поклялся хранить безусловное молчание.

- Как! - воскликнул он, удивляясь такой предусмотрительности. - Вы подумали и об этом?

- Когда путешествуешь под флагом агентства Томпсона, надо обо всем думать, - ответил Бекер с глубокомысленным видом, великодушно предложив Роберу черпать из его богатств.

Тот согласился только с условием отнести добычу пассажиркам-американкам, которые с аппетитом принялись за нее, после того как получили заверение от своего ниспосланного Провидением поставщика, что он уже взял свою часть.

Другие пассажиры, лишенные такой поддержки, находили, что время тянется очень долго. Зато какой вздох облегчения вырвался у них, когда около часа пополудни крик: "Земля!" - донесся с рей бизань-мачты!

Все считали себя спасенными, и взоры всех обратились к мостику.

Капитана, однако, не было на своем посту.

Надо было поскорее известить его. Один из пассажиров поспешил постучать в дверь его каюты, но его там не было, как и нигде на палубе.

Это начинало беспокоить пассажиров. Многие из них кинулись в разные углы парохода, громко зовя капитана. Однако не находили его. Тем временем, неизвестно как, среди пассажиров распространилась весть, что один из матросов, посланный в трюм, нашел там воды на три фута.

Тогда наступила сумятица. Кинулись к лодкам, не могшим, впрочем, вместить всех. Но капитан, удаляясь, оставил необходимые распоряжения.

Пассажиры наткнулись на матросов, оберегавших лодки, и толпа была оттиснута на спардек, где могла сколько угодно ругать и Томпсона, и капитана Пипа.

Томпсона тоже не было. Видя, какой оборот принимают дела, он забрался в какой-то угол и спокойно ждал конца бури.

Капитан же, пока его поносили, исполнял, как всегда, свой долг: лишь только узнав о новом осложнении, он спустился в трюм и принялся за тщательный осмотр, результат которого был далеко не ободряющего характера.

Тщательно осматривая везде, он не мог найти, однако, повреждений в подводной части судна. Там, собственно говоря, не было течи, которую можно было бы заткнуть. Вода нигде не проникала внутрь судна обильной струей, а просачивалась по каплям в тысяче мест. Очевидно, под частыми ударами волн заклепки корпуса расшатались, швы открылись и "Симью" просто умирал от старости.

С этим ничего нельзя было поделать, и капитан, приложив ухо к внутренней обшивке и прислушиваясь к журчанию убийственной воды, должен был признать серьезность положения.

Однако, поднимаясь на спардек через несколько минут, он имел свой обычный вид и спокойным голосом приказал экипажу приняться за насосы.

Частые промеры скоро показали, однако, что вода, несмотря на все усилия матросов, поднимается приблизительно на пять сантиметров в час. С другой стороны, земля оставалась все такой же далекой.

Никто не спал в эту ночь. Лихорадочно ждали восхода солнца, которое, к великому счастью, показывается в июне очень рано.

Около четырех часов утра заметили низкую полосу земли с небольшой возвышенностью в десяти милях к юго-востоку. Этот остров, который капитан назвал Соляным, находился накануне самое большее в двадцати пяти милях.

Стало быть, течение, увлекавшее "Симью", сильно уменьшилось.

Во всяком случае, как бы ни было слабо течение, оно несло судно прямо к берегу, и, делая около узла в час, к полудню приблизились на милю от мыса, который капитан определил как мыс Марпамес. В это время течение, переменив вдруг направление, пошло с севера на юг с удвоенною скоростью.

Пора уже было приблизиться к земле. Вода в этот час достигала в трюме двух метров двадцати сантиметров. Но, несомненно под влиянием тех же причин, что привели его сюда, пароход должен был застрять на каком-нибудь береговом выступе. Посадка на мель будет безопасна в такую хорошую погоду при штиле, при этой зеркальной поверхности моря.

Однако "Симью", инертный, как щепка, шел параллельно берегу, не приближаясь к нему. Повинуясь гнавшему его течению, он огибал все его извилины, все оконечности, держась на расстоянии мили от берега.

Каждую минуту бросали лот. Он показывал все время одно и то же - нет дна-значит, немыслимо было бросить якорь. Капитан кусал усы, одержимый глухой яростью бессилия.

Вид острова был не очень заманчивый. Па нем не было видно ни одного дерева, ни одного куста. Во всех пунктах, куда только мог проникнуть глаз, виден был лишь один песок. По мере того как продвигались к югу, берег понижался и становился крайне бесплодной равниной, с немногими возвышенностями.

Около половины четвертого проходили у Педра-де-Луме, довольно хорошей якорной стоянки, где покачивалось несколько рыбачьих лодок. Тщетно подавали с "Симью" тревожные сигналы. Никто не отвечал.

Два часа спустя огибали восточный мыс, и тут на пассажиров "Симью"

пахнуло было надеждой: под влиянием водоворота пароход сделал сильное движение к берегу. Теперь уже самое большее пятьсот метров отделяли его от земли. К несчастью, движение это скоро остановилось и "Симью" продолжал идти вдоль Соляного острова, малейшие очертания которого были ясно видны.

Однако перед глазами открывалась настоящая пустыня без малейших признаков жизни, широко оправдывавшая мнение английского путешественника, что Соляной остров - просто песчаная могила. Низкий, серый, мрачный, он простирается почти до уровня моря, защищенный от прибоя поясом рифов.

Продолжая одинаковым ходом свой неумолимый путь, "Симью" обогнул западную оконечность острова. Через час он пройдет мимо мыса Кораблекрушения и затем опять потянется море, глубокое море, в которое пароход будет медленно погружаться.

Вдруг матрос, промерявший у кронбалков глубину моря, вздрогнул от радости. Морской профиль явно поднимался. Если это продолжится еще немного, то можно будет бросить якорь.

- Приготовьте якорь, мистер Флайшип, - спокойно обратился капитан к помощнику.

Лот, однако, не переставал показывать все меньшую глубину.

- Десять саженей!.. Песчаное дно!.. - крикнул наконец матрос.

- Отдать якорь! - скомандовал капитан.

Цепь шумно побежала по клюзу, затем "Симью" повернулся носом к северу и остановился неподвижно...

Но туристам агентства Томпсона грозила другая опасность. Пароход, на котором они находились, погружался под их ногами, вода, наполнявшая теперь трюм до половины, понемногу поднималась, и скоро палуба "Симью" должна была сровняться с океаном.

Надо было поспешить найти убежище на земле.

Однако, так как пароход был в состоянии, благодаря насосам, продержаться еще несколько часов, то приступили к методической высадке, без толкотни и суматохи. Имелось достаточно времени, чтобы очистить каюты.

Ничего не забыли, не исключая самых мелких вещей. Прежде чем спасать людей, позволили себе роскошь спасти вещи.

Около половины восьмого все пассажиры, здравые и невредимые, высадились на берег. Выровнявшись в линию перед набросанным багажом, слегка взбудораженные приключением, они посматривали на море, не находя, что сказать друг другу.

Покинув судно последним, как того требуют морские правила, капитан Пип с Артемоном позади себя стоял со своими матросами, сделавшимися ему равными вследствие оставления судна. Он тоже смотрел на море, хотя поверхностный наблюдатель мог легко ошибиться на этот счет. Никогда, в самом деле, капитан еще не косился так и никогда еще не доставалось так его носу, который он по привычке мял.

Однако с тех пор, как остановили насосы, пароход все быстрее погружался. В полчаса вода заполнила полу портики кают, потом все поднималась... поднималась...

Ровно в восемь часов двадцать минут, в момент, когда солнце достигло горизонта на западе, "Симью" пошел ко дну. Без всякой драмы, без атонии, он тихо исчез в воде, которая мягко сомкнулась над ним.

Туристы смотрели на все это в оцепенении. Радостно отправиться на Канарские острова и попасть на песчаную мель на архипелаге Зеленого Мыса -

нечем в самом деле было похвастать. Если бы еще им пришлось бороться с бурями, если бы даже судно их наскочило на рифы!.. Но нет, ничего этого не произошло. Природа не переставала казаться благосклонной: лазоревое небо, легкий бриз, милостивое море...

А между тем они торчали тут, на пустынном берегу.

Слыханное ли дело подобное кораблекрушение! Можно ли вообразить себе что-нибудь более нелепое?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ - ТОМПСОН ПРЕВРАЩАЕТСЯ В АДМИРАЛА

Ночь прошла довольно хорошо для бывших пассажиров "Симью". За неимением коек мягкий песок послужил им ложем для сна.

Первые лучи рассвета разбудили самых ленивых. В один миг все встали, спеша узнать, на что им надеяться или чего опасаться.

Суровая правда предстала перед ними с первого взгляда: со всех сторон их окружала пустыня. Впереди лежало море без единого паруса. Над водой торчали верхушки мачт "Симью", корпус которого покоился на двадцатиметровой глубине.

С другой стороны, пустыня тоскливостью своей сжимала сердце. В месте, где они пристали, она выступала узкой оконечностью. Примыкая на севере к бесплодной земле, окруженная морем с трех других сторон, это была лишь песчаная коса шириной всего в милю, пораженная зловещим бесплодием вследствие присутствия в ней соли и усеянная ее проказными налетами.

"Какой помощи ждать в такой местности?" - спрашивали они себя тоскливо, не находя удовлетворительного ответа. К счастью, капитан Пип бодрствовал за всех. Как только пассажиры встали, он собрал их вокруг себя и вкратце объяснил им положение вещей.

Оно было просто.

В силу обстоятельств, которые всем известны, туристы выброшены на юго-восточный берег Соляного острова, почти у оконечности мыса Кораблекрушений. Так как остров этот не имеет культурных поселений, то надо подумать о способах как можно скорее покинуть его.

Пока же, согласно его указаниям, господин Морган в сопровождении боцмана с час тому назад уехал на маяк, поднимающийся на оконечности Южного мыса на небольшом расстоянии от места катастрофы. Там посланные соберут необходимые сведения и постараются раздобыть съестные припасы. Остается только ждать их возвращения.

Сообщение капитана заставило его слушателей вспомнить о том, что они умирают с голоду. Среди нравственной сумятицы, в которую повергло их приключение, они немного забыли о нем. Одного слова достаточно было, чтобы возбудить аппетит, который вот уже пятьдесят часов ничем не утолялся.

Однако оставалось лишь терпеть, потому что не имелось никакого средства, чтобы унять голод. Туристы бесцельно ходили взад и вперед по берегу в томительном ожидании.

Только около восьми часов Робер и боцман вернулись из своей экспедиции, сопровождаемые повозкой, которую тащил мул и которой правил кучер-негр. Груз этой повозки, состоявший из самых различных съестных припасов, на минуту привлек общее внимание.

Поднялась толкотня, и Томпсон должен был вмешаться, чтобы раздача пищи происходила в полном порядке. Наконец каждый унес свою долю и в продолжение долгого времени царило молчание, нарушавшееся лишь стуком челюстей.

Пипербом был в особенности превосходен с четырехфунтовым хлебом в одной руке и с целым бараньим филе - в другой; он поднимал и опускал свои руки с правильностью паровой машины. Несмотря на голод, остальные туристы оцепенели от изумления при виде такого механического поглощения пищи.

Но Пипербом очень мало интересовался эффектом, который производил. Руки его продолжали невозмутимо работать. Постепенно хлеб и филе уменьшались.

Они исчезли одновременно. Тогда Пипербом потер руки и закурил трубку как ни в чем не бывало.

Пока пассажиры и экипаж утоляли голод, капитан при посредстве Робера совещался с туземцем, хозяином повозки. Добытые сведения были далеко не утешительного характера.

Соляной остров представляет собой своего рода степь в двести тридцать три квадратных километра, на которой еще меньше столетия тому назад не было ни одного живого существа. К великому счастью для потерпевших кораблекрушение, один португалец лет пятьдесят тому назад возымел мысль эксплуатировать соляные копи, которым остров обязан своим названием, и эта промышленность привлекла туда около тысячи поселенцев. Рыбаки или большей частью рабочие не составили нигде настолько значительного населения, чтобы оно заслуживало названия города или даже местечка. Тем не менее на берегу залива Мордейра, превосходной якорной стоянки на западном берегу острова, несколько домов образовали уже подобие поселка у конечного пункта рельсовой колеи, по которой вагонетки под парусами доставляли до морского берега соль.

В этой-то деревушке, лежащей всего в пятнадцати километрах, только и можно было найти кое-какую помощь.

Получив эти сведения, Томпсон тотчас же уехал с туземцем с целью подрядить несколько повозок, чтобы забрать людей и багаж. Тем временем пассажирам ничего не оставалось делать, как возобновить утреннюю прогулку.

Но теперь состояние желудков развязывало языки, и каждый дал волю своему настроению. Одни были спокойны, другие - грустны, третьи - взбешены.

Исключительное явление - лицо мистера Абсиртуса Блокхеда не выражало, по обыкновению своему, безграничного довольства. Да, почтенный бакалейщик был меланхоличен или по крайней мере озабочен. Он, казалось, был не в своей тарелке и бросал взгляды во все стороны, как если бы потерял что-нибудь.

Наконец он не выдержал и, обратившись к Рожеру де Соргу, который внушал ему особенное доверие, спросил:

- Мы ведь, сударь, у архипелага Зеленого Мыса? Не так ли?

- Да, сударь, - отвечал Рожер, не зная, куда тот клонит.

- Тогда где же самый мыс-то? - вскрикнул вдруг Блокхед.

- Мыс?- повторил изумленный Рожер. - Какой мыс?

- Как же, Зеленый Мыс! Не каждый день приходится видеть Зеленый Мыс, а мне хотелось бы показать его Эбелю.

Рожер подавил сильное желание рассмеяться.

- Увы, сударь, должен вас огорчить, - сказал он, приняв унылую мину. -

Эбель не увидит Зеленого Мыса.

- Почему? - спросил Блокхед разочарованно.

- Он в починке, - хладнокровно заявил Рожер.

- В починке?

- Да, его краска начинала сходить. Вот его и отправили в Англию, чтобы перекрасить.

Блокхед посмотрел на Рожера с изумлением. Но тот геройски выдержал серьезность, и бакалейщик был убежден.

- Ах! - воскликнул он лишь с тоном сожаления, - нам, право, не везет!

- В самом деле! - согласился Рожер, задыхаясь от смеха, пока его потешный собеседник возвращался к своим.

Среди взбешенных, естественно, выделялись Бекер и Хамильтон. Им действительно все это было на руку. Откуда исходили все эти несчастья, если не от жадности и легкомыслия Томпсона? Это было неопровержимо, и поэтому к партии Бекера примыкало большинство пассажиров.

Даже в Джонсоне он открыл неожиданного союзника. До сих пор непритязательный, Джонсон, казалось, взбеленился. Он кричал еще громче, чем Бекер, распространялся в ругательствах против Томпсона и его агентства, без счету повторял клятву таскать его по всем английским судебным инстанциям.

- Этот пьяница, "гидрофил" и "геофоб", злится за то, что он поневоле должен был сойти на сушу, - сказал, смеясь, Рожер, наблюдавший группу возмущавшихся.

Рожером не могли овладеть ни грусть, ни гнев. Хорошее настроение и тут не покинуло молодого офицера, и он продолжал шутить.

- Джонсон - единственный человек, который имеет право жаловаться, -

серьезно заявил Рожер. - С его стороны это по крайней мере понятно. Другие же!.. Что сделалось им от этого? Я лично нахожу это путешествие просто восхитительным. Вон наш пароход, ставший парусным судном, потом подводным, и я с нетерпением жду момента, когда он превратится в воздушный шар...

- Да здравствует воздушный шар! - вскрикнула Долли, захлопав в ладоши.

- Это мне кажется слишком невероятным, - меланхолически заметил Робер.

- Конец "Симью" отмечает и конец нашего путешествия. Мы рассеемся сообразно средствам сообщения, которые предложены будут нам, чтобы добраться до Англии.

- Зачем нам рассеиваться? - отвечала Алиса. - Мистер Томпсон, я полагаю, отправит на родину своих пассажиров, посадив их на первый отходящий почтовый пароход.

- Пассажиров - конечно, - возразил Робер, - но экипаж и ваш покорный Слуга - другое дело.

- Ба! - заключил весело Рожер. - Придется подождать немного, пока подвернется отходящий почтовый пароход. Во что я мало верю. Это было бы слишком просто. Я держусь воздушного шара, который кажется мне бесконечно вероятней.

Около часа пополудни Томпсон возвратился, приведя с собой штук двадцать экипажей всевозможных образцов, запряженных мулами и управляемых кучераминеграми. Тотчас же начали погрузку багажа.

Главный администратор как будто был менее угнетен, чем можно было бы ожидать в подобных обстоятельствах.

Это объяснялось следующим. Если необходимость платить за проезд ста человек составляла чувствительную неприятность, то полная потеря "Симью", напротив, являлась настоящим выигрышем, так как пароход был хорошо застрахован в солидных обществах. Крушение становилось, таким образом, выгодной операцией, и администратор не сомневался, что счет в конце концов завершится значительным барышом.

Этот барыш агентство положит в карман без всяких угрызений совести.

Томпсон увеличит уже довольно кругленькую сумму, которую неутомимая бережливость позволила ему накопить в сумке, висевшей у него через плечо с момента высадки. В эту сумку канули при отъезде шестьдесят две тысячи пятьсот франков, внесенных пассажирами, вместе с платой за полместа маленького Эбеля. С тех пор, правда, несколько банковых билетов - в общем, очень мало - ушли оттуда на уголь, экскурсии и продовольствие для пассажиров. Теперь оставалось заплатить экипажу и служащим, в том числе и Роберу Моргану. Томпсон имел в виду избавиться от этой формальности, как только они прибудут в поселение, где, как оно ни убого, можно будет все-таки найти чернила и перья. Сумма, которая останется после того, составит чистую прибыль, а позже к ней присоединится страховая премия. Томпсону доставлял развлечение подсчет цифры, которой не мог не достигнуть итог.

После двух часов пополудни туристы пустились в дорогу, одни в повозках, другие пешком. Чтобы добраться до бухты Мордейра, потребовалось три часа.

Несколько домов, в общем едва заслуживавших названия деревни, действительно приютились на северном побережье.

В этой части острова природа имела менее зловещий и бесплодный характер. Почва была слегка волнистая, и несколько скал показывали свои черноватые головы через тонкий слой песка, который оживляла тощая растительность.

Устроившись в жалком постоялом дворе, тотчас по прибытии Томпсон приступил к расчету экипажа, заранее им решенному. Каждый получил что ему следовало, ни больше, ни меньше, и Робер также получил сполна свое жалованье.

Тем временем туристы, слоняясь по песку, с беспокойством смотрели на море. Уж не прав ли был Рожер, когда позволил себе высказать сомнение насчет отходящего почтового парохода? Ни одного парохода не было на якоре в бухте Мордейра, а покачивались лишь несколько рыбачьих лодок. Что станется с несчастными путешественниками в этом жалком поселке, если им придется застрять среди негритянского населения, где они пока еще не видели ни одного представителя белой расы?

Когда Томпсон снова появился, его тотчас же окружили, с нетерпением справляясь у него, что он решил делать.

Но Томпсон еще ничего не решил, в чем он наивно и признался. К счастью, Робер, хорошо осведомленный по своим путеводителям, мог дать ему несколько общих указаний, которые Томпсон с удовольствием принял к сведению, тем более что все эти сведения не стоили ему уже ни гроша.

Архипелаг Зеленого Мыса, как сообщил Робер, состоит из довольно большого числа островов или островков, разделенных на две различные группы.

Острова Сан-Антонио, Сан-Винсенте, островки Санта-Лусиа, Бранко, Раса, расположенные почти по прямой линии с северо-запада на юго-восток, составляют первую группу, под названием Барловенто (Против Ветра) с двумя островами - Соляным и Боависта. Два последних вместе со второй группой, называемой Сотавенто (Под Ветром), образуют дугу, выпуклость которой обращена к африканскому берегу и в которой находятся, южнее от Боависты, острова Майо, Сантьяго, Фого, Брава и островки Ромбосы.

Так как более или менее продолжительное пребывание на Соляном острове было невозможно, то следовало сперва узнать, не зайдет ли сюда в ближайшее время какой-нибудь пакетбот. Если же этого бы не случилось, то единственное, что можно было бы сделать, это добраться на нескольких рыбачьих лодках, стоящих в бухте, до другого острова, чаще посещаемого пароходами.

- Мы отправимся тогда на остров Сан-Винсенте, - заявил Робер.

Остров этот, не будучи самым большим на архипелаге, сосредоточил и продолжает все больше сосредотачивать его торговлю. Суда сотнями заходят в его главный порт - Порто-Граиде, подвижное население которого в двадцать раз больше постоянного. В этом прекрасном порте не пройдет, конечно, и двадцати четырех часов, чтобы не представился случай вернуться в Англию.

Капитан, спрошенный на этот счет, подтвердил заявления Робера.

- Конечно, вы правы, - сказал он. - К сожалению, я сомневаюсь, чтобы можно было достигнуть Сан-Винсенте при этом северо-западном ветре.

Потребовались бы дни и дни. По-моему, это неосуществимое предприятие с лодками, которые имеются здесь. Я думаю, мы должны, скорее, постараться достигнуть одного из островов Под Ветром.

- Тогда, без всякого сомнения, остров Сантьяго, - сказал Робер.

Менее торговый, чем Сан-Винсенте, Сантьяго, однако, самый большой остров архипелага, и его главным административным центром и столицей является город Прайя. Прайя, кроме того, прекрасный порт, где грузовое движение ежегодно превышает сто сорок тысяч тонн. Там тоже, вне всякого сомнения, найдутся средства для переезда на родину; что же касается расстояния, то между ними нет никакой разницы. Единственным возражением против высадки на этот остров являлся его нездоровый климат, благодаря которому он прозван "смертоносным".

- Послушайте! - воскликнул Томпсон. - Ведь мы не рассчитываем там устраиваться. День или два - невелика важность, и если никто ничего не имеет против...

Однако прежде всего следовало выяснить вопрос о почтовом пароходе. Но в этом крае, на три четверти диком, неизвестно было, к кому обратиться за точными справками. По совету капитана, Томпсон, эскортируемый всеми своими товарищами по несчастью, подошел к группе туземцев, которые с любопытством рассматривали туристов, потерпевших крушение.

Это были не негры, а мулаты, происходившие от смеси португальских колонистов с прежними рабами. По одежде в них можно было узнать моряков.

Робер, заговорив от имени Томпсона, обратился к одному из мулатов и спросил его, есть ли какой-нибудь способ с Соляного острова добраться до Англии.

Моряк с Зеленого Мыса отрицательно покачал головой. Такого способа не существует. Почтовые пароходы не заходят на Соляной остров, и очень невероятно, чтобы подвернулся какой-нибудь другой пароход. В сезон пассатных ветров, от октября до мая, в судах, большей частью парусных, нет недостатка в заливе Мордейра. Но в эту пору года последнее из них уже ушло с грузом соли, и очень возможно, что до следующего октября не придет других.

Получив такой решительный ответ, больше нельзя было колебаться. Мулаты к тому же нашли вполне естественным проект достижения другого острова. Их лодки прочные, и, на случай надобности, могут совершать далекие поездки. Что касается Сан-Винсенте, то они единодушно держались взгляда капитана. На достижение этого острова нечего было и рассчитывать при таком слабом ветре.

- А Сантьяго? - вставил Робер.

Услышав это имя, моряки с Зеленого Мыса обменялись взглядами. Прежде чем ответить, они что-то соображали.

Одна мысль, очевидно, тревожила их, но они не высказывали ее.

- Отчего же нет? - заметил наконец один из них. - Все зависит от платы.

- Это касается вот кого, - сообщил Робер, указывая на Томпсона.

- Прекрасно, - заявил последний, - когда ему перевели ответ мулата. -

Если капитан и вы желаете сопровождать меня, этот человек покажет лодки, которые может предложить нам, и мы обсудим в то же время условия путешествия.

Меньше чем через час все было улажено. Для перевозки потерпевших крушение и их багажа капитан выбрал шесть лодок, в которых, по его мнению, можно было безопасно пуститься в плавание. С общего согласия назначили отъезд в три часа утра с целью возможно дольше плыть днем. Собственно, надо было сделать не меньше ста десяти миль, и на это требовалось не менее семнадцати часов.

Никто, впрочем, не протестовал. Все спешили покинуть пустынный остров.

Багаж тотчас же погрузили. Что касается пассажиров, то после незатейливого завтрака они проводили время, кто как мог. Одни прогуливались по песчаному берегу, другие, растянувшись на нем, пытались уснуть. Никто не согласился воспользоваться слишком первобытным гостеприимством, которое могли предложить хижины поселка.

Момент отъезда застал всех на ногах. В назначенный час каждый занял свое место, и шесть лодок, отдав паруса, быстро стали огибать Мыс Черепах.

Как видят читатели, Томпсон повысился в чине. Из командора он превратился в адмирала.

Редкая в это время года случайность - небо было неизменно ясное.

Довольно свежий ветер дул с северо-запада, гоня шесть лодок, продвигавшихся к югу с одинаковой скоростью.

В восемь часов утра прошли перед Боавистой. Это была низкая земля, такого же пустынного характера, как Соляной остров, простая песчаная мель, с несколькими базальтовыми пиками в середине, венчающими продолговатую возвышенность, имеющую не более ста метров высоты.

Через несколько часов вершина господствующего пика острова Сантьяго, Сан-Антонио, начала обрисовываться на горизонте. Этот высокий пик, в две тысячи двести пятьдесят метров, был встречен криками "ура" со стороны потерпевших крушение, которым он указывал уже недалекую цель путешествия.

Около двух часов пополудни показался остров Миан, низкий и песчаный.

Это было, так сказать, новое издание Соляного острова и Боависты. Одна песчаная степь, без речки, без ручейков и без деревьев, степь, на которой соляные пятна иногда отражали лучи солнца. С трудом верилось, что более трех тысяч человек живет в этой совершенно бесплодной местности.

Глаз, уставший от тоскливой монотонности этой песчаной пустыни, с удовольствием переносился на южный горизонт, где быстро вырастал остров Сантьяго. Его ажурные скалы, базальтовые утесы, ложбины, наполненные густой растительностью, немного напоминали Азорские острова.

В восемь часов вечера обогнули Восточный мыс, в момент, когда зажигался венчающий его маяк. Через час среди наступавшей ночи различали огни мыса Тамара, закрывающего с запада Порто де-Прайа. Еще час, и, обойдя мыс Бискадас, лодки вереницей проникли в более тихие воды залива, в глубине которого сверкали огни города.

Но не к этим огням направились гребцы-мулаты. Едва обогнули они мыс Бискадас, как повернули по ветру, пытаясь плыть вдоль берега. Несколько минут спустя они бросили якоря на довольно большом расстоянии от города.

Робер удивился этому маневру. Осведомленный по своему путеводителю, он знал, что пристань существует на западном берегу. Но, несмотря на его протест, мулаты настаивали на своем и начали высаживать людей и выгружать вещи с помощью шлюпок, приведенных двумя лодками, на которых был багаж.

Пассажиров перевозили к маленькому утесу, находящемуся у подошвы скалы, которой заканчивается восточный мыс залива. Насколько Робер мог разобрать по указаниям своего путеводителя, тут была старая пристань, теперь совершенно оставленная, и он все более удивлялся фантазии перевозчиков.

Буруны бешено разбивались о скалу, и высадка в темноте была далеко не безопасна. Ноги скользили по поверхности гранита, который волна шлифовала века, и несколько пассажиров невольно выкупались. Тем не менее высадка кончилась без несчастного случая и около одиннадцати часов вечера все потерпевшие крушение находились на суше.

Со странной поспешностью, заставившей задуматься туристов, шлюпки с мулатами снялись, пустились в море и исчезли во мраке ночи.

Во всяком случае, если тут и крылась какая-нибудь тайна, то не время и не место было пытаться узнать ее. Положение пассажиров требовало теперь всего их внимания. Они не могли спать под открытым небом; с другой стороны, как было перенести эти ящики, сундуки, чемоданы, валявшиеся на берегу?

Согласно решению капитана багаж оставили под присмотром двух матросов;

остальные же потерпевшие крушение пошли пешком по направлению к городу.

Насколько изменилась блестящая колонна, которой Томпсон когда-то командовал с таким совершенным искусством! Теперь она шла в беспорядке, как стадо, и, подавленная, обескураженная, с трудом находила дорогу на неведомом берегу, усеянном каменными глыбами и покрытом густым мраком.

В продолжение нескольких часов следовали по едва заметной тропинке, причем ноги утопали по лодыжку в глубоком и вязком песке. Потом пришлось подниматься по утесистой дороге. Уже было за полночь, когда туристы, выбившиеся из сил, приблизились к городу.

Городское население уже спало. Не было видно ни одного прохожего, ни одного огонька.

Решили разбиться на три группы. Одна, под руководством капитана, состояла из экипажа погибшего парохода. Другая, управляемая Томпсоном, в числе своих членов имела Бекера. Третья, наконец, поручена была Роберу.

Последняя, в которую вошли Робер и обе американки, без особенного труда нашла гостиницу. Робер постучался в двери так, что мог разбудить самых упорных сонливцев.

Когда хозяин, поднявшийся на шум, приоткрыл дверь, то появление гостей, казалось, поразило его.

- Есть у вас комнаты для нас? - спросил Робер.

- Комнаты? - повторил хозяин гостиницы точно во сне. - Но откуда вы, черт возьми? - вскрикнул он вдруг, прежде чем ответить. - Как вы сюда попали?

- Как обыкновенно попадают, думается мне. В лодке! - нетерпеливо ответил Робер.

- В лодке? - повторил португалец, по-видимому крайне удивленный. - А вы уже выдержали карантин?

- Какой карантин?

- Э, клянусь Спасителем, да к этому острову ни одна лодка не подходила вот уже целый месяц.

Теперь был черед Робера удивляться.

- Что же происходит здесь? Какова причина этого карантина? - спросил он.

- Сильная эпидемия злокачественной лихорадки.

- Опасной?

- Сами можете судить! В городе умирает больше двадцати человек ежедневно при населении в четыре тысячи душ.

- Ей-Богу! - вскрикнул Робер. - Должен признаться, что мысль моя ехать сюда была совсем не блестящая! К счастью, мы сюда ненадолго!

- Ненадолго! - воскликнул хозяин гостиницы.

- Конечно!

Португалец покачал головой малоутешительным образом.

- Пока, если вам угодно, я покажу вам комнаты, - сказал он иронически.

- Я думаю, вы не покинете их так скоро. Впрочем, вы сами завтра увидите, что, когда попадешь в Сантьяго, то остаешься здесь...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ - В КАРАНТИНЕ

И вправду, не везло несчастным клиентам агентства Томпсона! Да, эпидемия, одна из самых гибельных, свирепствовала в Сантьяго вот уже месяц, прерывая всякое сношение с остальным миром. Собственно, негигиеничность -

обычное состояние этого острова, справедливо прозванного "смертоносным", как Робер предупреждал о том товарищей еще до оставления Соляного острова.

Лихорадка тут имеет эпидемический характер и даже в обыкновенное время уносит много жертв.

На этот же раз эпидемия приняла необычную силу распространения, и лихорадка обнаружила злокачественность, которая несвойственна ей. Ввиду опустошений, производимых ею, правительство встревожилось и, чтобы пресечь зло в корне, прибегло к решительным мерам.

По его распоряжению весь остров подвергся строгому надзору. Суда, впрочем, сохранили право приставать, но с условием не оставлять берега до конца карантина или эпидемии, срок которых трудно было определить. Понятно, что почтовые пароходы, совершавшие регулярные рейсы, перестали посещать остров, и действительно, до прибытия туристов и экипажа Томпсона ни один пароход в течение тридцати дней не проникал в бухту.

Таким образом теперь объяснялось замешательство рыбаков Соляного острова, когда им говорили о Сантьяго, и их поспешное бегство после ночной высадки. Зная положение дел, они не хотели быть задержанными на много дней далеко от своих семей и своего края.

Пассажиры пришли в ужас. Сколько недель придется им остаться на этом проклятом острове!

Тем не менее, так как нельзя было пока ничего предпринять, то оставалось лишь примириться с положением. Оставалось только ждать, и они стали ждать, причем каждый убивал время на свой лад.

Одни, например Джонсон и Пипербом, просто возобновили свою обычную жизнь и, казалось, были в восхищении. Ресторан для одного, кабак для другого

- вот и все, что надо было для их счастья. А ни в кабаках, ни в ресторанах не имелось недостатка в Ла-Прайе.

Другие же, совершенно уничтоженные, подавленные страхом заразы, оставались днем и ночью в своих комнатах, не смея даже открыть окон. Эти предосторожности как будто шли им впрок. По истечении недели никто между ними не заболел. Зато они умирали со скуки.

Третьи были более энергичны. Они жили, не считаясь с эпидемией лихорадки. Между этими смельчаками находились оба француза и обе американки.

Они основательно полагали, что страха следует больше опасаться, чем заразы.

В обществе Бекера, который, может быть, в глубине души и желал заболеть, чтобы иметь новый предлог для жалоб на своего соперника, они выходили и гуляли, как если бы были в Лондоне или в Париже.

После прибытия в Сантьяго они редко видели Джека Линдсея, который, более чем когда-либо, держался обособленно. Алиса, поглощенная другими заботами, совершенно не думала о своем девере. Если иногда его образ вставал перед ней, она отгоняла его, уже менее раздраженная, скорее, склонная к забвению. Приключение в Курраль-дас-Фрейаш бледнело в прошлом, теряло свое значение. Что же касается возможности новых покушений со стороны Джека, то чувство полной безопасности, которое она черпала в защите Робера, не позволяло даже думать о них.

Последний же, напротив, припоминая засаду на Большом Канарском острове, часто подумывал о враге. Бездействие противника только наполовину успокаивало его, и он так же бдительно следил, храня глухое беспокойство.

Тем временем Джек продолжал идти по роковому пути. Его дурной поступок в Курраль-дас-Фрейаш, ничуть не предумышленный, был лишь рефлекторным жестом, внушенным неожиданностью, случайностью. Однако неудача первой попытки превратила в горниле души его простую злобу в ненависть после презрительного вмешательства Робера, усугубилась и вместе с тем отклонилась от своей прямой цели. На время по крайней мере Джек Линдсей забыл про свою невестку, направив ненависть против переводчика "Симью", и дошел до того, что устроил ему засаду, из которой он не мог бы улизнуть, если бы избрал другую дорогу.

Но упорное сопротивление Робера, "геройское" вмешательство мистера Блокхеда еще раз провалили его проект.

С тех пор Джек Линдсей не делал различия между двумя своими врагами. Он питал и к Алисе и к Роберу ожесточенную ненависть.

Если он оставался бездеятелен, то только благодаря бдительности Робера.

Представься удобный случай, и Джек, не колеблясь, вновь постарался бы избавиться от Алисы и Робера, гибель которых насытила бы его месть и привела бы его к богатству. Но он непрестанно наталкивался на упорный надзор Робера и со дня на день терял надежду найти для этого благоприятный случай среди населенного пункта, где оба француза и обе американки расхаживали со спокойствием, которое раздражало его.

Ла-Прайя, к сожалению, не может дать многого свободному туристу.

Заключенная между двумя долинами, у моря сливающимися с двумя пляжами, -

один Черный пляж на западе, другой - на востоке, - тот самый, на котором высадились туристы, Большой пляж, она построена на очелада, то есть на лаве, когда-то спустившейся с вулканов, заграждающих горизонт на севере.

Улицы города, заполненные свиньями, птицами и обезьянами, его низкие, испещренные, живыми красками дома, негритянские хижины его окраин, его черное население и значительная белая колония, состоящая из чиновников, -

все это составляет оригинальное и новое зрелище.

Но через несколько дней турист, пресыщенный такой пестротой, находит лишь редкие развлечения в этом городе, имеющем четыре тысячи душ, и начинает скучать.

Однако ни монотонность жизни в Ла-Прайе, ни несчастный случай с

"Симью", ни настоящий карантин - ничто не подорвало веселости Рожера и Долли.

- Что поделаешь? - заявлял иногда Рожер. - Мне занятно быть обитателем Зеленого Мыса. Мы с мисс Долли вполне уживаемся с мыслью стать неграми.

- А лихорадка? - заметила Алиса.

- Что за вздор? - отвечал Рожер.

- Но ваш отпуск кончится? - сказал Робер.

- Тогда - "непредвиденные обстоятельства", - отвечал офицер.

- Но ваша семья ждет вас во Франции!

- Моя семья. Она здесь, моя семья!

И действительно, Рожеру искренне нравилось жить даже в Сантьяго, лишь бы жить, как теперь, в тесной дружбе с Долли. Между ними еще не было произнесено ни одного определенного слова, но они все-таки были уверены друг в друге. Они считали себя помолвленными, хотя никогда еще не высказывались по этому поводу.

Между Алисой и Робером, наоборот, недоразумение продолжалось. Ложный стыд леденил слова на их устах, и по мере того, как протекали дни, они все более теряли почву под ногами и по-прежнему избегали откровенного объяснения, которое только и могло бы возвратить им мир.

Рожер был искренне огорчен этим положением. Ему представлялся в лучшем свете результат tete-a-tete Алисы и Робера на вершине Тейда. Как это они не выдали друг другу своих затаенных мыслей сразу и навсегда в ту минуту волнения, среди той необъятной природы, перед величием которой должна была бы казаться особенно мелкой сентиментальная стыдливость одной и болезненная гордость другого.

Наконец Рожер почувствовал, что положение это становится невыносимым, и решил вмешаться. Под каким-то предлогом он однажды утром увлек своего соотечественника на Большой пляж, совершенно пустынный в этот час, и, сев на камень скалы, начал решительное объяснение.

В то утро Алиса Линдсей вышла одна, немного раньше своих друзей, и направилась также к Большому пляжу, пустынность которого ей нравилась.

Вскоре, устав от прогулки по песку, она опустилась в первом попавшемся местечке и, подперев подбородок рукой, отдалась грезам, смотря на море.

Шум голосов вывел ее из размышлений. Два человека разговаривали с другой стороны скалы, на которую она машинально оперлась, и в этих двух собеседниках миссис Линдсей узнала Рожера де Copra и Робера Моргана.

Первым ее движением было обнаружить свое присутствие, но то, что она услышала, помешало ей сделать это. Заинтригованная предметом разговора, миссис Линдсей прислушалась.

Робер следовал за своим соотечественником с равнодушием, которое он помимо своей воли вносил теперь во многое. Он шел, пока Рожеру хотелось идти. Он присел, когда Рожер выразил желание присесть. Но последний знал способ возбудить внимание своего приятеля.

- Уф! - произнес офицер, останавливаясь. - Какая жарища в этом проклятом крае. Не мешало бы немного отдохнуть. Что скажете вы на это, любезный Грамон?

- Грамон?.. - прошептала с другой стороны скалы удивленная Алиса.

Робер, жестом выразив согласие, молча повиновался приглашению.

- Ах! - вдруг проговорил Рожер. - Долго ли еще томиться здесь?

- Не меня надо об этом спрашивать, - отвечал Робер, слабо улыбнувшись.

- Я иного мнения, - возразил Рожер, - потому что если пребывание на этом острове Зеленого Мыса не заключает в себе ничего соблазнительного ни для кого, то оно должно быть особенно неприятно для миссис Линдсей и для вас.

- Почему так? - спросил Робер.

- Уж не вздумаете ли вы отпираться от признаний, которые сделали мне однажды вечером, когда мы плыли вдоль Канарских островов?

- Нет, - отвечал Робер. - Но я не вижу...

- Дело очень ясно в данном случае, - прервал Рожер. - Так как вы все еще любите миссис Линдсей, - ведь вы ее любите? Не так ли?

- Конечно! - подтвердил Робер.

- Очень хорошо!.. Я продолжаю: так как вы любите миссис Линдсей и так как, с другой стороны, вы решились не сообщать ей об этом, то я и полагаю, что пребывание на этом скалистом африканском берегу должно иметь для нее и для вас сомнительную привлекательность. Впрочем, стоит только посмотреть на вас обоих. Вы черт знает на что похожи. Едва раскрываете рты. Как не видите вы того, что бросается в глаза, а именно - что миссис Линдсей смертельно скучает и что она очень оценила бы такое развлечение, как горячие признания?

- Любезный Рожер, - сказал Робер несколько взволнованным голосом, - не понимаю, как можете вы шутить на этот счет. Вы ведь знаете, что я думаю, вы знакомы с моим положением, с сомнениями, которые оно налагает на меня...

- Те, те, те! - прервал Рожер, казалось, мало тронутый этим замечанием.

- Но нельзя же спокойно смотреть, как вы делаете несчастными себя и других, когда все, в сущности, так просто.

- Что же мне делать, по-вашему? - спросил Робер.

- Господи, я вовсе не могу давать вам советы. В подобном случае каждый действует сообразно своему темпераменту. Но почему вы перестаете быть самим собой, то есть веселым, любезным, любящим, ведь вы же любите? Остальное само собой придет. Посмотрите на нас, на мисс Долли и на меня. Похожи мы на влюбленных из мелодрамы?

- Вы свободно говорите об этом, - заметил Робер с горечью.

- Положим! - согласился Рожер. - Ну, так и вы тоже идите открыто.

Сожгите свои корабли. Сейчас, когда мы вернемся, идите к миссис Линдсей и расскажите все, без стольких фиоритур. Не умрете от этого. И увидите, что она вам ответит...

- Ответ, каков бы он ни был, не испугал бы меня, если бы я считал себя вправе предложить вопрос.

- Но почему же? Из-за глупости, из-за состояния? Однако разве вы не можете предложить нечто равнозначащее состоянию? Напрасно вы прикрываетесь другим именем, вы станете опять маркизом де Грамоном, когда вам заблагорассудится, а маркизов де Грамонов тоже не Бог весть сколько, как мне известно!

- Мне небезызвестно, что обмен, о котором вы говорите, обыкновенно допускается, - отвечал Робер. - Однако, как хотите, подобные сделки неподходящи для меня.

- Сделка! Сделка! Это слишком скоро сказано, - ворчал Рожер, не поддаваясь убеждению. - Где тут видите вы сделку, раз вами не руководит никакая корысть?

- Да, - ответил Робер, - но миссис Линдсей не знает этого. Вот где щепетильный пункт.

- Что же! Тысяча карабинов! Потрудитесь заявить ей об этом. Что бы там ни вышло, это лучше будет, чем делать себя таким несчастным, не говоря уж о самой миссис Линдсей.

- Миссис Линдсей? - повторил Робер. - Я не понимаю...

- Однако, если она вас любит? - прервал Рожер. - Подумали вы об этом?

Не может же она, в самом деле, объясниться первой.

- Вот уже два раза, как вы выставляете мне это возражение, - отвечал Робер несколько грустно. - Надо полагать, что вы считаете ее очень властной.

Если бы миссис Линдсей любила меня, то от этого действительно многое переменилось бы. Но она не любит, и я не обладаю таким тщеславием, чтобы думать, что она когда-нибудь полюбит меня, особенно же когда я ничего не делаю для этого.

- Быть может, именно поэтому-то... - пробормотал сквозь зубы Рожер.

- Вы говорите?

- Ничего и... или по крайней мере что на вас нашло удивительное ослепление или, пожалуй, оно умышленное. Впрочем, миссис Линдсей не поручала мне разоблачать ее образ мыслей. Но допустите на минуту, что чувства, которые я за ней предполагал только что, она в самом деле питает. Нужно ли, чтобы вы этому поверили, самой ей явиться и выложить их?

- Этого, может быть, было бы недостаточно, - спокойно ответил Робер.

- Ба! - воскликнул Рожер, - И после этого у вас хватило бы духу сомневаться?

- Внешним образом это было бы невозможно для меня, в глубине же сердца оставалась бы жестокая тоска. Миссис Линдсей обязана мне кое-чем, а для такой души, как ее, эти долги священнее других. Я думал бы, что любовь может лишь деликатно прикрывать слишком тяжелую признательность.

- Неисправимый упрямец! - вскрикнул Рожер, смотря на своего друга глазами, полными удивления. - Признаюсь, я не мог бы спорить против своего же счастья. Чтобы несколько облегчить ваш свинцовый язык, нужен конец путешествия. Тогда, пожалуй, опасение совсем потерять миссис Линдсей окажется сильней, чем ванта гордость.

- Не думаю, - сказал Робер.

- Увидим, - заключил Рожер, вставая. - Пока я лишь заявляю, что такое положение не может продолжаться. Я пойду к капитану Пипу и придумаю вместе с ним средство удрать отсюда незаметно. Черт возьми! На рейде стоят пароходы, что же касается португальских фортов, то это штука неважная!

Оба француза удалились в сторону города, сопровождаемые взглядами Алисы. Она знала теперь правду, и эта правда не могла не нравиться ей.

Отныне ей нечего было сомневаться, что она любима, любима, как того желала бы каждая женщина, ради нее самой, так что никакая посторонняя мысль не изменяла чистоты этого чувства.

Еще больше радовала ее мысль о том, что она могла отбросить теперь сдержанность, так долго парализовавшую ее душу. Светские предрассудки были в ней все-таки настолько сильны, что любить чичероне-переводчика с "Симью", хотя бы он сто раз был профессором, - казалось жестоким падением богатой американке, и после отъезда с Мадейры борьба между ее гордостью и ее сердцем причиняла ей вечное недовольство самой собой и другими.

Теперь положение упрощалось. Оба они были на одном уровне: она -

благодаря состоянию, он - благодаря своему титулу.

Единственный пункт, остававшийся щекотливым, - это был вопрос о том, как победить чрезмерную щепетильность Робера. Но об этом Алиса не особенно беспокоилась. Она знала, какой силой убеждения обладает любящая и любимая женщина.

Рожер поступил как сказал. Он тотчас же сообщил капитану о своем проекте бегства, и старый моряк жадно ухватился за эту мысль. Он согласился с тем, что рискнуть удрать было бы лучше, чем корпеть на этом проклятом острове, где он, по его уверению, страдал "сухопутной болезнью". Он хотел только доверить тайну Томпсону и другим туристам, и Рожер не воспротивился этому.

Предложение капитана было одобрено единодушно. Одни, устав от слишком долгого пребывания в этом городе, другие - терроризируемые обилием похоронных процессий, которые видели из своих окон, - теряли уже мужество и терпение.

Бегство было решено; оставалось только осуществить его.

Хотя, как заметил Рожер, суда действительно стояли на рейде, но их было немного. Всего три парусника от семисот до тысячи тонн вместимостью, да и эти казались сильно потрепанными. Все суда, годные для плавания, очевидно, ушли в море до объявления карантина, и в порту остались лишь суда местного сообщения.

Кроме того, не следовало терять из виду, что бегство должно было подготовляться в полной тайне. Но как скрыть посадку на судно ста человек, равно как и погрузку съестных припасов и принадлежностей, необходимых для такого большого числа пассажиров?

Задача была очень трудная. Капитан Пип вызвался решить ее, и ему дали carte-blanshe.

Как взялся он за дело? Он этого не говорил. Но факт тот, что на другое утро он обладал уже обширным запасом сведений, которые сообщил собравшимся на Черном пляже товарищам, и в частности Томпсону, которому принадлежала первая роль в деле отправления их на родину.

Из трех судов, стоявших на рейде, два были годны только на топливо, и даже на плохое топливо! - прибавил капитан. Что касается последнего, под названием "Санта-Мария", то хотя это было и довольно старое судно, но еще годное. В нем можно было пуститься без особенного риска в плавание, в общем, довольно короткое.

Осмотрев это судно сверху донизу, капитан рискнул прозондировать почву, расспросив матроса, и нашел дело легким. Карантин совершенно останавливал торговлю острова на неопределенное время, и судовладелец с готовностью встретил предложения капитана.

Можно было, значит, рассчитывать добиться от него относительно мягких условий.

Что касается решения, которое предстояло принять, то капитан заявил, что намерен воздержаться от какого бы то ни было совета. Он даже не стал скрывать, что все подвергались опасности, садясь на судно при таких условиях, особенно в сколько-нибудь бурную погоду. Каждому оставалось выбрать риск, который он считает менее страшным, - заразную болезнь или морскую опасность.

На этот счет капитан лишь заметил, что было бы гораздо благоразумнее, если бы согласились избегать Гасконского залива. Таким образом большая часть переезда происходила бы в области пассатных ветров, где дурная погода довольно редка. Наконец, от своего собственного имени капитан высказался за скорое отплытие и поклялся, что предпочитает риск потонуть уверенности в смерти от лихорадки или от тоски.

Размышление не было долгим. Все единодушно решили ехать, и необходимые приготовления поручили сделать капитану, который принял полномочие и обещал быть готовым через четыре дня, не возбудив подозрений карантинных властей.

Прежде, однако, следовало поговорить с хозяином судна, и эта забота падала на Томпсона. Но тщетно искали повсюду администратора - он точно в воду канул.

После того как туристы излили свое негодование, они решили передать одному из своей среды полномочия бежавшего "адмирала" и послать его к хозяину судна, чтобы выговорить возможно лучшие условия. Выбрали, естественно, Бекера; его опытность в делах, и особенно в такого рода делах, была несомненна.

Бекер без возражений принял свою новую функцию и тотчас же уехал вместе с капитаном.

Через два часа он вернулся.

Все было условлено, договор составлен и подписан. Поторговавшись, сошлись на сумме в шесть тысяч франков, за которую получили право пользоваться судном до самого прибытия в Лондон. Позже хозяин судна должен будет принять меры, которые сочтет нужными, для возвращения "Санта-Марии", стало быть, нечего было беспокоиться. Не приходилось также думать ни об экипаже, ни об офицерах, люди с "Симью" соглашались возобновить службу без всякого вознаграждения или жалования, за одно продовольствие и провоз; не надо было заниматься оснасткой "Санта-Марии", все паруса которой были подобраны. Требовались только кое-какие внутренние приготовления, чтобы устроить такое большое количество людей как в кают-компании, так и в междупалубном помещении, и нагрузить съестных припасов на месяц плавания. Во всем этом вызвался помогать сам хозяин "Санта-Марии", который согласился под каким-либо предлогом приказать своим же рабочим приступить к починкам и добыть провизию, английские же матросы ночью должны были перевезти ее на судно.

Эти комбинации были одобрены всеми, собрание разошлось, и капитан немедленно принялся за дело.

Надо было, значит, потерпеть четыре дня. В обыкновенное время это пустяк. Но четыре дня кажутся слишком долгими, когда следуют за восемью днями страха или скуки.

Эти четыре дня провели, как и прежние, одни - запершись в своих комнатах, другие - легко угадать кто - в непрестанном кутеже, третьи - в прогулках, которые старались разнообразить.

Не стесняемые, как прежде, Джеком Линдсеем, Алиса и ее товарищи исходили окрестности Ла-Прайи. Алиса, казалось, вернулась к счастливой уравновешенности первого периода путешествия. Под ее мягким влиянием эти прогулки были особенно приятны. Нечего было и думать о серьезных экскурсиях внутрь острова, пересекаемого лишь редкими и очень, плохими дорогами.

Окрестности же Ла-Прайи были доступны, и четверо туристов исходили их во всех направлениях. Один день был посвящен городу Рибейра-Гранде, прежней столице архипелага, разрушенной французами в тысяча семьсот двенадцатом году. Рибейра-Гранде, между прочим, более нездоровая, чем Ла-Прайа, с той поры никогда не поднималась из своих развалин, и население ее не переставало сокращаться.

В другие дни гуляли по многочисленным долинам, окружающим ее. Тут, в полях, слабо обрабатываемых, живет исключительно негритянское население, католическое и языческое, среди флоры родного края. Это пальмы, бананы, кокосы, папайи, тамаринды, под сенью которых поднимается множество африканских хижин, не группирующихся нигде и составляющих жалкую деревушку.

В последние четыре дня счастье, раньше защищавшее путешественников от эпидемии, казалось, оставило их. 2 июля двое из них, мистер Блокхед и сэр Джордж Хамильтон, проснулись с тяжестью в голове, с болезненным головокружением и скверным вкусом во рту. Позванный тотчас же врач констатировал серьезный случай господствующей лихорадки. Это послужило для других новой причиной страха. Каждый спрашивал себя: "Когда же мой черед?"

На следующий день назначен был отъезд. С утра туристы, к великому своему удивлению, с трудом узнавали местность, среди которой проснулись.

Небо было охряного цвета, неясные очертания предметов едва угадывались через какой-то странный туман, дрожавший в сильно нагретом воздухе.

- Это песок, принесенный восточным ветром, - отвечали спрошенные по этому поводу туземцы.

Действительно, ночью ветер переменился, перейдя с северо-запада на восток.

Должна ли была эта перемена изменить планы капитана Пипа? Нет, ибо в тот же вечер он объявил об окончании последних приготовлений и сообщил, что все готово для отплытия. Пассажиры со своей стороны были готовы. С тех пор как отъезд был решен, каждый день они выносили из своих гостиниц часть багажа, а матросы ночью перевозили его на "Санта-Марию". В комнатах остались только пустые сундуки, их совсем бросили, так как нечего было даже думать о том, чтобы унести их.

- Впрочем, - заявил Бекер, - Томпсон должен будет заплатить нам также за сундуки.

Допуская, что Томпсон в самом деле подвергнется многочисленным карам, которыми грозил ему Бекер, надо было считать вероятным, что приговоры произнесены будут заочно. Куда он девался? Никто не мог бы этого сказать.

Его не видели с тех пор, как он улизнул от тяжелого обязательства отправить на родину всех своих клиентов.

Впрочем, никто не занимался им. Раз ему так приятно торчать в Сантьяго, его и оставят здесь - вот и все!

Посадка на судно как тайная, конечно, должна была производиться ночью.

В одиннадцать часов, в момент, назначенный капитаном, все, без исключения, собрались на Черном пляже, в месте, где уклон скал смягчал прибой. Перевозка пассажиров началась тотчас же.

Хамильтон и Блокхед первыми были доставлены на "Санта-Марию", после того как их чуть не оставили в Сантьяго. Многие из товарищей их открыто возмущались решением увезти обоих больных - ведь они могли распространить заразу среди здоровых! Чтобы заставить отказаться от мысли бросить их, Рожер и обе американки прилагали все старания, пока капитан Пип не бросил на весы всю тяжесть своего авторитета, заявив, что не возьмется вести судно, если хоть один из потерпевших крушение будет оставлен.

Хамильтон и Блокхед покинули острова Зеленого Мыса, даже не сознавая этого. Накануне их состояние значительно ухудшилось. Они впали в непрекращавшийся бред, и казалось очень сомнительным, что можно будет доставить их в Англию живыми.

Понадобилось несколько рейсов, чтобы посадить на судно всех с помощью всего двух лодок с "Санта-Марии". У трапа нашли Бекера, который, принимая всерьез свои функции администратора, указывал каждому предназначенное для него место.

Конечно, имелось основание пожалеть о "Симью". Нельзя было представить себе что-нибудь более первобытное, чем эти наскоро устроенные помещения.

Если дамы, устроенные под ютом и в кают-компании, не могли особенно жаловаться на свои маленькие, но приличные спальни, то мужчины должны были довольствоваться обширным общим помещением, захватывавшим трюм благодаря перегородке из досок и полу, выложенному на сухих балках междупалубного помещения.

Перевозка прошла без инцидентов. Никто на острове, казалось, не заметил бегства туристов. Без всяких препятствий лодки в последний раз отчалили и достигли "Санта-Мариих. Вдруг Бекер, стоя на своем посту у трапа, пришел в крайнее изумление. Затерявшись среди других пассажиров, стараясь стушеваться, Томпсон, беглый Томпсон, вскочил на палубу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ - ТОМПСОНУ ПРИХОДИТСЯ РАСКОШЕЛИВАТЬСЯ

Томпсон был, надо признаться, немного сконфужен, несмотря на свой необыкновенный апломб. В борьбе между страхом и жадностью последняя наконец пала и побежденный Томпсон покорился. Терпеливо выжидал он отъезда и под прикрытием ночи присоединился к последней партии.

- Мистер Томпсон! - воскликнул Бекер с жестокой радостью. - Мы уже не надеялись иметь удовольствие опять увидеть вас! Уж не будем ли мы иметь удовольствие возвращаться вместе с вами в Англию?

- Действительно, - отвечал Томпсон, который в случае надобности проглотил бы еще и другие колкости. - Но я намерен заплатить за свой проезд,

- поспешно прибавил он, надеясь таким образом обезоружить своего неумолимого соперника.

- Как! - одобрительно воскликнул Бекер. - Это что-то сверхъестественное!

- Сверхъестественное? - повторил Томпсон.

- Да. Вы до сих пор не приучили нас к подобным церемониям. Впрочем, никогда не поздно исправиться. Позвольте, какую же плату взять нам с вас, милостивый государь? - спросил Бекер.

- Ту же, что и со всех, я полагаю, - томительно проговорил Томпсон.

- Вот тут-то и беда, - возразил Бекер добродушным тоном, - у нас нет тарифа. Мы все образуем общество взаимного кредита, как говорится, кооперацию, в которую каждый внес свою часть. Вы же - чужой. Для вас нужно сделать специальный и личный тариф. Это вещь очень щепетильная!

- Однако, - пробормотал Томпсон, - мне кажется, что шести фунтов стерлингов...

- Этого мало! - отвечал Бекер задумчиво.

- Десять фунтов...

Жюль Верн - Агентство Томпсон и К. 6 часть., читать текст

См. также Жюль Верн (Jules Verne) - Проза (рассказы, поэмы, романы ...) :

Агентство Томпсон и К. 7 часть.
- Гм! - проворчал Бекер. - Двадцать фунтов... тридцать... Бекер все ка...

Архипелаг в огне. 1 часть.
Пер. с фр. - С.Викторова, Е.Шлапоберская, Я.Лесюк. 1. КОРАБЛЬ В ОТКРЫТ...